ПО ЗАДАНИЮ ЦК ПАРТИИ
…..
Первая русская революция основательно расшатала царский трон. Под влиянием событий 9 января усилилось движение и среди интеллигенции.
Всю весну и лето работа была очень горячая. Когда мы жаловались Ильичу на недостаток людей, он писал нам весьма резко: «Нужны молодые силы. Я бы советовал прямо расстреливать на месте тех, кто позволяет себе говорить, что людей нет. В России людей тьма, надо только шире и смелее, смелее и шире, еще раз шире и еще раз смелее вербовать молодежь, не боясь ее. Время военное. Молодежь решит исход всей борьбы, и студенческая и еще больше рабочая молодежь. Бросьте все старые привычки неподвижности, чинопочитания и пр. Основывайте из молодежи сотни кружков впередовцев и поощряйте их работать вовсю. Расширяйте комитет втрое приемом молодежи, создавайте пяток или десяток подкомитетов, «кооптируйте» всякого и каждого честного и энергичного человека...
Только непременно организовывать, организовывать и организовывать сотни кружков, отодвигая совершенно на задний план обычные комитетские (иерархические) благоглупости. Время военное. Либо новые, молодые, свежие, энергичные военные организации повсюду для революционной социал-демократической работы всех сортов, всех видов и во всех слоях,— либо вы погибнете со славой «комитетских» людей с печатями»2.
Ясно, что Владимир Ильич хотел возбудить в нас желание лучше работать.
В том же письме Владимир Ильич, сердись на нас, писал: «Право, я часто думаю, что из большевиков 9/10 действительно формалисты. Либо мы сплотим действительно железной организацией тех, кто хочет воевать, и этой маленькой, но крепкой, партией будем громить рыхлое чудище новоискровских разношерстных элементов, либо мы докажем своим поведением, что мы заслуживали гибели, как презренные формалисты... И если мы не хотим явить миру отвратительнейший образец высохшей и анемичной старой девы, гордой своей бесплодной моральной чистотой, то мы должны понять, что нам нужна война и военная организация».
В этих замечательных ленинских словах выражается глубокая и страстная вера в могучие революционные силы российского пролетариата.
….
По приезде в Женеву в сентябре 1905 года я сразу же пошла к «Ильичам», так называли мы семью Владимира Ильича, как к старым знакомым. Владимира Ильича я застала дома одного. Надежды Константиновны и ее матери Елизаветы Васильевны дома не было. Ильич сразу повел меня в общую комнату, которая служила и столовой и кухней, и засыпал вопросами о том, что творится в России, в Петербурге, в Центральном Комитете. Не успела я начать свой рассказ, как Ильич вдруг быстро поднялся и сказал: «Подождите минутку». Я подумала — что случилось? А он подошел к буфету, достал чайник, налил воду в него, зажег газовую плиту, потом накрыл стол и только после того, как приготовил все к чаю, сел на место и попросил: «Ну, рассказывайте».
Меня поразило, что Владимир Ильич, руководитель всего нашего революционного движения, не чурается заняться домашними хозяйственными, можно сказать, «женскими» делами.
Владимир Ильич обладал удивительной способностью как-то по-особому слушать собеседника. Он так умел направить своими вопросами беседу и мысли рассказчика, что получалось именно то, что нужно было ему узнать. Расспросы о партийных делах шли, естественно, по линии выяснения того, как идет работа по осуществлению решений III съезда и подготовке к вооруженному восстанию. Он расспрашивал меня о том, что происходит в Петербурге. Как педагог по профессии, я была на съезде учителей в Питере, следовательно, могла подробно рассказать ему, как проходил этот съезд, как проходили тогда же съезды врачей, адвокатов, инженеров. Я поведала Ильичу, что на всех этих съездах были свои сплоченные группы большевиков, которые вели борьбу с линией либералов и меньшевиков, используя трибуну съездов, а затем и созданный «Союз союзов»4 для проведения своих взглядов.
Выслушав меня, Владимир Ильич сказал: «Знаете что? Нужно, чтобы Вы сделали доклад для здешней колонии, рассказали бы обо всех съездах, союзах и т. д.». Я стала отнекиваться, потому что никогда до этого докладов не делала, а тут предстояло выступить перед целой колонией, т. е. всеми жившими в Женеве русскими. Но Владимир Ильич настоял на своем. Во время подготовки к докладу я поняла, каким блестящим учителем был Владимир Ильич. Когда я составила план доклада, он двумя-тремя указаниями исправил его недостатки, а потом поправил также и мои тезисы. На собрании В. И. Ленин председательствовал. После окончания моего доклада он сделал несколько замечаний, а потом пошутил: «Вы можете делать доклады лучше, чем Аксельрод-Ортодокс».
В Женеве я впервые услышала Владимира Ильича как оратора.
Какова была внешняя манера выступления Владимира Ильича? Он делал несколько шагов вперед и назад на трибуне, иногда потирал лысину, закладывал большие пальцы рук за проймы жилета, иной раз прятал руки в карманы брюк или закладывал их за спину, изредка выбрасывал правую руку вперед с вытянутым указательным пальцем.
Мне сейчас трудно вспомнить точно тему его выступления. Это был один из вопросов, обсуждавшихся на III съезде партии. Сила логики Владимира Ильича была такова, что он как бы охватывал слушателя невидимыми щупальцами и вел его туда, куда он хочет. У меня было такое чувство, что от его логики никуда не уйдешь. Я слушала его с затаенным дыханием. Все присутствующие на докладе ничего не могли возразить Владимиру Ильичу. Даже меньшевики после его выступления не сразу «пришли в себя». Никаких восклицаний, реплик не было, никаких вопросов по окончании доклада тоже не было. Нельзя представить, что у меньшевиков и эсеров было полное согласие с положениями, выдвинутыми Ильичем. Но сила логики его буквально подчиняла всех. Только на другой день меньшевики начали яростно спорить с нами, никак не соглашаясь с мнением Владимира Ильича.
Вскоре после своего приезда я слушала и доклад Плеханова. Это был оратор совсем другого типа, нежели Ленин. Он говорил красивыми, отточенными фразами, с красивыми жестами, но у него не было в выступлении той логики и огня, что у Владимира Ильича.
Там же, в Женеве, я на себе испытала необыкновенную заботливость Ильича о товарищах по партии. Однажды утром он пришел ко мне в пансион, где я жила, и стал расспрашивать о том, когда я видела в последний раз Николая Эрнестовича Баумана. Я сказала, что мы вместе с Бауманом сидели в тюрьме, старались всячески помочь ему, так как он находился в изоляторе. Рассказала ему и о том, как после процесса вместе с женой Баумана хлопотали, чтобы Николая выпустили, но до моего отъезда это не удалось осуществить. Владимир Ильич выслушал меня и сказал, что Капитолине Медведевой удалось все же добиться освобождения Николая Эрнестовича. Однако это не было к счастью. После выступления на митинге Бауман во главе демонстрантов пошел выпускать из тюрьмы остальных товарищей, но по пути был убит черносотенцем. Владимир Ильич рассказал мне и о похоронах Николая Эрнестовича. И только после этого передал мне газету «Обсервер»5, в которой все это было напечатано. Как видите, Владимир Ильич, зная о моей дружбе с Бауманом, не хотел, чтобы я узнала о его гибели из газет. Он счел возможным бросить свою большую работу, чтобы прийти ко мне и рассказать все, что узнал, чтобы я услышала эту тяжелую весть от близкого товарища, что, конечно, было для меня легче, чем прочитать о случившемся в газетах. Этот штрих говорит о том, каким чутким товарищем был Владимир Ильич.
Революция в России приобретала все больший размах. Вскоре в Женеву пришли вести о царском манифесте, том самом, о котором тогда было сложено четверостишие:
Царь расщедрился,
Издал манифест:
Мертвым свободу,
Живых под арест.
Владимир Ильич стал собираться в Россию, чтобы включиться в революционную борьбу непосредственно, благо манифест все-таки давал некоторые возможности хотя бы полулегальной работы. В первых числах ноября В. И. Ленин и другие наши товарищи уехали в Россию. Между прочим, хочу сказать, что по приезде в Петербург Ильич сразу с вокзала направился на Преображенское кладбище, где были похоронены жертвы 9 января. Он считал, что этот день, 9 января, стоил годов...
Большинство эмигрантов при первых сведениях о царском манифесте и «свободах» стало немедленно собираться к возвращению в Россию, и тогда возникла необходимость кому-то остаться для ликвидации всех хозяйственных дел партии (библиотека, архивы, типография, склад литературы и пр.). Перед отъездом Владимир Ильич сказал: «Ну, остальные, пожалуй, уедут, а если мы оставим Варвару Петровну (моя кличка в Женеве), то она доведет дело до конца».
Оказавшись в Женеве, вдали от родины, а теперь еще и задерживаясь здесь на неопределенное время, я писала своим родителям 19 ноября 1905 года:
«Не могу сказать, чтобы мне очень улыбалась подобная перспектива, но это нужно, а потому, конечно, иначе и быть не может... Нужна моя громадная привычка к дисциплине своего настроения и личных чувств, чтобы быть ровной и выдержанной в работе. Здесь почти все хандрят и рвутся в Россию, совершенно забывая взвешивать общие интересы, интересы дела. Правда, сидеть вдали от жизни, когда она кипит ключом, когда совершаются такие крупные факты в жизни России, когда пролетариат добился таких крупных результатов,— очень тяжело, но мало ли тяжелого приходится выносить... Здесь мы все живем интересами России и за всем следим с лихорадочной жадностью...»
Хозяйственная комиссия вскоре превратилась в ликвидационную, которая и провела всю необходимую работу по ликвидации наших дел в Женеве в течение ноября — декабря. За это время мы привели в порядок и продали женевскую типографию, уложили и отправили в Стокгольм (в Народный дом на имя Брантинга) библиотеку и партийный архив. Ящики с книгами и архивом долго находились на хранении в Стокгольме, а потом, как рассказывали товарищи, не то при перестройке Народного дома, не то при переезде его в другое помещение часть хранившегося была сожжена.
К этому времени относится и мое участие в издательских делах, в частности в издании произведений А. М. Горького.
В. И. Ленин, всегда очень внимательно относившийся к А. М. Горькому, постоянно интересовался тем, что выходило из-под его пера. И мы, партийные работники, старались держать его в курсе того, что писал Горький. Так, его рассказ «О писателе, который зазнался»6, появившийся в Петербурге нелегально, был В. Ф. Кожевниковой и мною переписан химическими чернилами между строк диссертации К. А. Крестникова и послан за границу В. И. Ленину.
Произведения Горького печатались в Германии непосредственно на немецком языке. Так, в органе германской социал-демократии «Vorwarts» («Вперед») в номере от 3 июня 1906 года был напечатан очерк Горького «Мудрец», а за год до этого отдельной брошюрой в швейцарском издательстве «Demos» вышло его письмо «О кавказских событиях»7.
Надо сказать, что Алексей Максимович оказывал всяческую помощь партии и поддерживал ее материально. Партийная касса нередко пополнялась крупными суммами из издательства «Знание», где он был пайщиком и где печатались многие его рассказы и очерки. В то время А. М. Горький был уже всемирно известным писателем, произведения его широко переводились на иностранные языки. Однако Горький ничего не получал за эти переводы, так как Россия не входила в литературную конвенцию, а потому горьковские произведения могли переводиться на любой язык и печататься любым тиражом без какого-либо гонорара. Это обстоятельство отрицательно сказывалось на денежных поступлениях в партийную кассу.
….
В период 1906 года у меня остается особенно ярко в памяти возвращение Владимира Ильича со Стокгольмского съезда. По возвращении из Стокгольма он готовил свою работу о кадетах10. В это время ко мне приезжали многие товарищи с юга России, особенно из Закавказья, направляясь за границу для покупки оружия, так как южане предполагали, что там, возможно, еще будет вооруженное восстание. Приезжали грузины, армяне, азербайджанцы. Был среди них один тифлисский товарищ, который рассказывал очень любопытные вещи о тифлисских кадетах. Я подумала, что Владимиру Ильичу пригодится этот материал для его работы, и направила тифлисца к нему, не сказав, к кому именно его посылаю. Через некоторое время грузин пришел ко мне и говорит: «Что ты наделала?!» — «А в чем дело?» — спрашиваю. «Знаешь, я пришел к товарищу, а он стал так на меня смотреть, что мне было страшно». И жестом показал, как Владимир Ильич прищурил левый глаз, а правым смотрит через пальцы. Действительно, Владимир Ильич иногда делал так в случаях сильного переутомления. Во время последней его болезни было установлено, что у него один глаз близорукий, другой — дальнозоркий; прищуривая один и ставя перед другим пальцы, он как бы корректировал свое зрение. Взгляд у него был действительно очень острый. Грузин вначале смутился, но потом со свойственной горячностью увлекся и все рассказал Владимиру Ильичу. На его упрек, почему я не сказала, что посылаю его к Ленину, я ответила: «Зачем было тебе говорить? Узнав, что идешь к Ленину, ты наверняка стал бы сочинять свой доклад, вместо того чтобы все рассказать так же просто и ясно, как говорил мне».
…
По окончании Стокгольмского съезда я передала работу по переправе В. И. Богомолову, а сама вернулась в Питер и вплоть до ареста 7 июля 1906 года вместе с Раисой Аркадьевной Карфункель (от меньшевиков) секретарствовала в Объединенном Петербургском комитете.
Вспоминается мне партийная конференция, происходившая после Стокгольмского съезда поначалу на Загородном проспекте в Петербурге, а затем в Териоках11. На заседании в Териоках выступали ораторы — и большевики, и меньшевики. Вспоминаю выступление Федора Дана. Он говорил подобно тому, как говорил бы старый царский генерал перед солдатами: они не были ему равными, он снисходил до них. Вслед за ним выступил Владимир Ильич. Он говорил ярко, образно. После окончания речи его сразу же со всех сторон обступили товарищи, с которыми он легко и непринужденно продолжил беседу. Все это лишний раз показывало, что Владимир Ильич, будучи нашим руководителем, вместе с тем всегда был для нас самым близким другом, к которому мы могли прийти со всякой своей бедой, со всяким недоумением, с любым вопросом, не только политическим, но и своим, личным.
Владимир Ильич, хотя и был для нас непререкаемым авторитетом, никогда не держал себя свысока. Когда он выступал, мы всегда чувствовали «нашенского» человека, к которому можно после окончания доклада подойти, поговорить, обратиться с вопросом. А Дан — это был «генерал», снисходивший до слушателей. Разница была огромная, такое впечатление сохранилось у меня до сих пор.
Весной 1906 года партия проводила кампанию по выборам в I Государственную думу12. По сути дела большевики проводили бойкот думы. Но агитаторов и докладчиков к рабочим мы посылали. У меня был список докладчиков, среди которых был и Владимир Ильич Ленин. Я вспоминаю, как меньшевики досадовали, что у них нет такого оратора в Петербурге. Карфункель часто мне говорила: «Какая ты счастливая, что у тебя есть такой оратор, как Владимир Ильич. Ты его посылаешь, и он ходит... У меня такого оратора нет». И действительно, не было случая, чтобы, послав Владимиру Ильичу вызов на явку, я не дождалась его. Он всегда точно являлся, получал задание выступить там-то и тогда-то, а после доклада тотчас или в крайнем случае на следующий день точно сообщал: сколько народу было на докладе, какие вопросы задавались и какие были замечены недостатки в той организации, куда мы его посылали.
Примечания:
2 Е. Д. Стасова цитирует «Письмо А. А. Богданову и С. И. Гусеву», написанное В. И. Лениным в феврале 1905 г. (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 9, стр. 247—248).
4 «Союз союзов» — политическая организация либерально- буржуазной интеллигенции, оформившаяся в мае 1905 г. на первом съезде представителей 1А союзов: адвокатов, писателей, врачей, инженеров, учителей и др. К концу 1906 г. «Союз союзов» распался.
5 «Обсервер» («Обозреватель») — английская еженедельная (воскресная) реакционная газета. Основана в 1791 г.
6 «О писателе, который зазнался» — рассказ М. Горького (см. Л. М. Горький. Собр. соч., 1950, стр. 306—314).
7 Речь идет о письме М. Горького, написанном 5 июля 1905 г. в ответ на запрос бакинской газеты «Баку» и посвященном татарско-армянской резне 6—8 февраля 1905 г., которую спровоцировало царское правительство в целях искусственного разжигания национальной и религиозной вражды. Письмо по цензурным соображениям было опубликовано газетой «Баку» 15 июля 1905 г. лишь частично. Полностью оно напечатано в 1905 г. в Женеве издательством «Demos», переиздано в журнале «Звезда» N° 9 за 1932 г.
10 Кадеты — члены «конституционно-демократической» партии либерально-монархической буржуазии в России. После победы Великой Октябрьской социалистической революции кадеты выступали непримиримыми врагами Советской власти.
11 Е. Д. Стасова имеет в виду межрайонную конференцию Петербургской организации РСДРП, происходившую 11—12 (24—25) июня 1906 г. Конференция начала свою работу в Петербурге, а затем по конспиративным соображениям заседания перенесли в Финляндию, в Териоки. В. И. Ленин был председателем конференции. От имени Петербургского комитета он выступил с докладом «О тактике партии по отношению к Государственной думе». Его оппонентом был Дан. Большинством голосов была принята резолюция, одобрившая тактику ПК. На конференции обсуждался также вопрос «О единстве партии». С докладом выступил В. И. Ленин. Меньшевики снова потерпели поражение.
Заключительное заседание конференции было назначено на 7 июля в Петербурге, но оно не состоялось вследствие ареста многих активных работников Петербургской организации.
12 I Государственная дума существовала в период с 27 апреля по 8 июля 1906 г. Была проведена одна сессия. И декабря 1905 г., в разгар вооруженного восстания в Москве, был издан закон о выборах в Государственную думу, который несколько расширил состав избирателей по городской курии и прибавил к ранее существовавшим землевладельческой, городской и крестьянской куриям рабочую курию. Признав за Государственной думой законодательные права, царизм стремился всячески ограничить их; Государственная дума не имела права изменять основные государственные законы.
Большевистская партия призвала массы к бойкоту Государственной думы, однако в условиях начавшегося спада революционного движения бойкот не удался. Выборы в I Государственную думу проходили в феврале — марте 1906 г. в обстановке правительственных репрессий. В нее были избраны 478 депутатов, из них более одной трети принадлежало к партии кадетов.