Воспоминания - АГЕНТ «ИСКРЫ»

АГЕНТ «ИСКРЫ»

Обращаясь к прошлым годам и работе, проводившейся нами, подпольщиками, хочется назвать ряд товарищей времен «Союза борьбы»: Н. К. Крупскую, 3. П. Кржижановскую, А. А. Якубову-Тахтареву, С. И. Радченко, В. Ф. Кожевникову, Н. Н. Штремера, Е. Н. Федорову, М. М. Леонтович, М. М. Эссен («Зверь»), Л. А. Маркову, М. И. Девель, В. П. Майкову, Е. Д. Устругову, В. В. Сибилеву, А. Э. Рериха, П. Г Смиттена, В. П. Краснуху и многих, многих других. Это были учительницы, врачи, студенты и студентки и т. д.

Для тогдашней деятельности нужны были люди, о которых Ленин сказал в свое время: «...для «обслуживания» массового движения нужны люди, специально посвящающие себя целиком социал-демократической деятельности, и... такие люди должны с терпением и упорством вырабатывать из себя профессиональных революционеров»¹.

Какие черты должен был воспитывать в себе партийный работник в нелегальное время? Во-первых, точность. Не всегда можно было встретиться с товарищами на квартире, иногда приходилось встречаться на улице, где-нибудь на углу, и тут нужна была исключительная точность. Если вы придете с опозданием, товарищу придется в ожидании вас прохаживаться. Этим он обратит на себя внимание городового, шпика, дворника. Следовательно, вы ставите под наблюдение полиции и товарища, и себя. Надо было минута в минуту сойтись и идти дальше. Тогда встреча проходила незамеченной. Явки часто бывали на квартирах у врачей, у адвокатов. Приемные часы у них были определенные. Значит, нужно было вовремя прийти и вовремя уйти.

Затем требовалась наблюдательность, внимание к окружающему. Эти черты мы воспитывали в себе так: например, я вхожу в комнату, и товарищ мне говорит: «Отвернись и скажи, что ты видела». Я должна была перечислить все, что заметила в комнате.

Кроме того, мы должны были вырабатывать умение владеть своим лицом. Когда нас брали на допрос, допрашивающие садились спиной к свету, а нас сажали против света и наблюдали за выражением лица. Значит, надо было так владеть им, чтобы ничем не выдать своих мыслей и чувств.

Во время выборов делегатов на II съезд² третейская комиссия Организационного комитета³ вызвала меня для проверки правильности мандатов на съезд. За мной было в то время наблюдение полиции. Как же мне поступить? Решили, что за мной будет следить партийный товарищ. Сговорились, что ровно в 3 часа я выйду из нашего подъезда на Фурштадтской, а Раиса Моисеевна Шапиро в тот Же час выйдет из подъезда напротив, дом № 15, и мы обе пойдем через Выборгскую сторону на Петербургскую, где должна заседать комиссия. Около клиники Вилье, не Доходя Сампсоньевского проспекта (ныне проспект Карла Маркса), где я буду опускать письма в почтовый ящик,

она, проходя мимо, скажет, как обстоит дело. Так и получилось. Слышу шепот Шапиро: «Неотступно следят двое...» Как же быть, думаю. Решила идти дальше. Перейдя Сампсоньевский мост, надеялась найти одинокого извозчика на Сампсоньевском проспекте, вскочить в пролетку и уехать. На мосту вдруг меня обгоняет парная Введенская конка, а затем слышу звонок: едет одноконная Михайловская. Соображаю, что теперь за ними долги не будет конок, а потому если я воспользуюсь Михайловской конкой, то выгадаю время и смогу скорее найти нужного извозчика. Вскакиваю на ходу в конку и, оборачиваясь, вижу, что никаких преследователей нет. Вскоре встретился извозчик, который и довез меня к месту встречи.

Так я благополучно добралась до комиссии и смогла дать нужные разъяснения, которые позволили убедиться, что за оппортунистической группой М. Я. Лукомского, называвшей себя комитетом и требовавшей в связи с этим посылки своего делегата, не стоит никакой организации и поэтому быть представленной на II съезде она не имеет права.

В связи с этим хочется сказать о таком курьезе: я ушла не только от правительственных шпиков, но и от Р. Шапиро. На следующий день я была в Гостином дворе и остановилась у витрины книжного магазина Битепажа. Вдруг слышу голос Шапиро за спиной: «Ты жива!» Оказывается, она среди публики потеряла мой след на мосту и решила, что меня арестовали...

У нас не было принято спрашивать друг у друга о том, что тебя не касается. Когда я заведовала техникой, я, конечно, знала товарищей, занимавшихся агитацией и пропагандой, но их подшефных, т. е. тех, кто посещал их кружки, я не знала. Они могли мне дать поручение: отнести на такую-то квартиру литературу для рабочих. Но какой это кружок, кто руководил им, этого я никогда не знала и не спрашивала об этом.

Идя на революционную работу в конце прошлого и начале нынешнего века, подпольщики отдавали делу служения партии всю свою жизнь без остатка. Однако это отнюдь не являлось жертвой. Нет, в этом была суть всей жизни. Товарищи вспоминают о том, что было тяжело, но не в этом дело. Было много тяжелого, но основное в том, что мы были уверены в своей правоте и что бороться было радостно и весело. Вспоминается, как боролись с жандармами, как закалялись в борьбе, как обманывали бдительность «стражей порядка», как жили, работали и закалялись для новых боев. Основное было в том, что мы любили жизнь. Нашим лозунгом было: «Жить работая, умереть в бою».

Для того чтобы показать, как работали мы, агенты «Искры», мне необходимо сослаться на указания, которые мы получали со стороны Владимира Ильича.

В 1897 году, обращаясь от имени «Союза борьбы» к петербургским рабочим и социалистам, Ленин говорил: «Работники нужны для всякого рода работы, и чем строже специализируются революционеры на отдельных функциях революционной деятельности, чем строже обдумают они конспиративные приемы и прикрытия своего дела... тем надежнее будет все дело, тем труднее будет открыть революционеров жандармам и шпионам... Без усиления и развития революционной дисциплины, организации и конспирации невозможна борьба с правительством. А конспирация прежде всего требует специализации отдельных кружков и лиц на отдельных функциях работы... Отдельные функции революционной работы бесконечно разнообразны... Нужны распространители литературы, листков... Нужны устроители конспиративных квартир... Нужны сборщики денег... Нужны люди для хранения литературы и других вещей и т. д. и т. д.»⁴.

В первом номере «Искры» Ленин писал: «Надо подготовлять людей, посвящающих революции не одни только свободные вечера, а всю свою жизнь, надо подготовлять организацию, настолько крупную, чтобы в ней можно было провести строгое разделение труда между различными видами нашей работы»⁵.

Я была главным образом техником и организатором. Что входило в мои обязанности? Хранение литературы и получение ее. Доставка ее отдельным группам. Явки для приезжих и ночевки для них. Явкой называлась квартира или другое место, в котором члены подпольной организации в определенные часы и дни могли встретиться с кем- либо из руководителей организации. Из конспиративных соображений явки часто менялись. Одновременно я входила в финансовую комиссию, добывавшую средства для партии, что делалось путем устройства концертов, лекций, продажей фотографий, печатанием открыток и т. д.

Как было организовано получение нелегальной литературы, хранение ее и распространение, как Петербург снабжался литературой с 90-х годов прошлого столетия и до 1907 года? 6 Ведь этому В. И. Ленин придавал огромное значение и в письмах того времени часто возвращался к этому вопросу. Писала же Крупская в Петербургский комитет: «Отовсюду раздается такой стон: литературы! — что на этом приходится сосредоточить все силы...» Одна литература была та, которая издавалась за границей и которая шла к нам главным образом через Швецию и Финляндию. Другая — это та, которую печатала наша типография. Я не могу сказать с точностью, где она находилась, но, кажется, она была в Белостоке. Методы получения той или другой литературы были разнообразные.

Как мы получали литературу из-за границы?

Из Швейцарии мелкий транспорт литературы поступал так: склеенные экземпляры газет, напечатанные на специальной тонкой бумаге (которую англичане употребляли для своих миссионерских изданий), заделывались в переплеты невинных детских книг или каких-либо альбомов. Оторвав переплет, нужно было размочить его в теплой воде и отделить склеенные листы друг от друга, затем следовало снять губкой остатки клея и просушить газетные листы. После такой «операции» газета не портилась и свободно читалась.

В начале 900-х годов мы стали получать литературу через Финляндию. Вначале ее в очень небольшом количестве привозили при посредстве сочувствующих нам кондукторов, кочегаров и машинистов Финляндской железной дороги. Эта литература шла через Швецию, где всем транспортом ведал литератор Копии Циллиакус. Он совершенно не разбирался в русских политических партиях, считал их все «революционными», и мы частенько получали вместо ожидаемых искровских, позднее большевистских, изданий «творения» «экономистов», бундовцев, социалистов-революционеров, а затем меньшевиков, и у нас не было ни малейшего желания нагружаться этой литературой, подвергаться из-за нее риску быть арестованными на станции Белоостров. По отказ взять у товарищей финнов в Куоккале, Териоках или в Выборге доставленную литературу мог привести к тому, что они впредь перестали бы перевозить ее из Гельсингфорса. Это грозило остановить доставку литературы из Стокгольма и погубило бы весь нелегальный транспорт ее. А ведь наши организации так в ней нуждались!

Необходимо было поставить дело транспорта так, чтобы мы могли быть уверены во всем пути, начиная от Лондона и Женевы, где печаталась литература, и до Питера.

В самой Финляндии существовали в то время группировки «активистов» и «пассивистов». Одни боролись за независимость Финляндии активными путями (главным образом путем индивидуального террора), другие — пассивно (через печать). Обе группы охотно помогали русским революционерам; при их посредстве мы находили достаточное количество нужных нам квартир, адресов и т. д., чтобы получать литературу, давать явки, прятать нелегальных товарищей, бежавших из тюрьмы и пробирающихся за границу.

В Выборг литературу привозили железнодорожники Финляндской железной дороги. Здесь был книжный магазин, в который она поступала и откуда мы должны были ее получать. Из Выборга я переправляла транспорт в дачные места, откуда его разбирали разносчики литературы и привозили в Петербург. При этом литературу приходилось прятать под одежду. Везти пакетами ее было нельзя, так как все дачные места (Мустамяки, Куоккала, Териоки, Оллила и другие) находились на территории Финляндии и в Белоострове происходил таможенный осмотр. Таможенники, несомненно, задерживали бы литературу.

Недалеко от почтовой и таможенной станции Коркиямякки находилось имение Кириасалы Софии Игнатьевны Бурениной, матери нашего подпольщика Николая Евгеньевича Буренина, носившего кличку Виктор Петрович, т. е. имя и отчество черносотенца писателя В. П. Буренина, а его самого мы звали Небуренин, присоединив к его фамилии первые буквы его имени (Николай) и отчества (Евгеньевич). Это имение сослужило большую службу в деле транспорта литературы.

Н. Е. Буренин организовал для местных жителей, и в том числе таможенников, чтение с волшебным фонарем. Он получал его из «Подвижного музея учебных пособий» в Петербурге, в котором было много революционеров. Буренину приходилось через станцию Коркиямякки в санях или телеге привозить и фонарь и картины. Он так часто ездил в Петербург и имение, сопровождая ящики с «оборудованием», что в конце концов таможенники привыкли к этому и перестали его досматривать. Заметив это, Николай Евгеньевич, направляясь в Петербург, стал перевозить в примелькавшихся ящиках нашу нелегальную литературу.

Однажды мне самой пришлось поехать за литературой, потому что в силу каких-то обстоятельств Буренин не смог ее привезти. Я приехала в Кириасалы под видом гостьи. На обратном пути Буренин посадил меня в телегу на ящик, и я спокойно привезла нелегальщину на дачу около станции Парголово, откуда предстояло переправить ее к себе на петербургскую квартиру. Так как везти литературу в ящике было нельзя, я переложила ее в портплед и в большую коробку из-под шляпы и благополучно довезла до своей квартиры. Но здесь-то и произошел казус. Едва я вошла в подъезд, как ремни коробки, не выдержав тяжести, лопнули и содержимое веером высыпалось к ногам швейцара (служившего когда-то в Преображенском полку). Ну, думаю, пропала! Но швейцар и его жена сделали вид, что ничего предосудительного не заметили, и даже помогли мне все собрать в коробку. Я поднялась домой, вызвала товарищей, и уже через час у меня ничего не было.

Оказалось потом, что этот бывший преображенец сочувствовал мне и моему брату Борису и, когда наведывались шпики, он предупреждал брата. А после Октября 1917 года он пришел ко мне, чтобы я его защитила, потому что его как бывшего преображенца «прижимали».

Одним из самых активных наших помощников того времени был журналист Артур Неовиус, высланный из Финляндии и поселившийся в Стокгольме. Позднее через него шла переписка Петербургского комитета партии с Ильичем и Надеждой Константиновной. В письме в Женеву от 4 февраля 1905 года я дала адрес Неовиуса Надежде Константиновне с просьбой высылать на него газету «Вперед»⁷ и указывала, что лучше всего вкладывать «Вперед» внутрь какой-нибудь легальной иностранной газеты, которая пересылалась бандеролью.

Массовая пересылка литературы багажом шла в адрес Народного дома в Стокгольме и оттуда на пароходах «Борэ I» и «Борэ II» направлялась в Гельсингфорс, а затем в Выборг. Это передаточное место служило для того, чтобы пересылать литературу ближе к границе. С Народным домом мы были связаны непосредственно через руководителя социал-демократической партии Швеции Карла Брантинга.

Мне, как заведующей всей техникой Петербургского комитета, лично приходилось в 900-е годы не раз пользоваться дачей Алексея Максимовича Горького в Мустамяках для встреч с товарищами из-за рубежа. Мустамяки были на территории Финляндии за пограничной станцией Белоостров, и товарищи могли спокойно приезжать на эту Дачу для переговоров со мной по делам транспорта литературы из-за рубежа. Пользовалась я дачей и для получения литературы и для встречи с финскими революционерами по делам партии.

Был у нас и специальный способ получения литературы с вокзалов в тех случаях, когда она прибывала багажом.

Литература часто печаталась в нелегальной типографии. Получив накладную, приходилось нанимать посыльного. В это время в Петербурге была артель посыльных, которые носили фуражки с красным верхом, как у наших современных начальников станций, и с медной бляхой спереди, где было вырезано «Посыльная артель № такой-то».

Обычно накладная на прибывший багаж вручалась одному из наших товарищей, который для получения и доставки по определенному адресу багажа официально и законным путем нанимал артельщика. Поскольку дело было серьезное, товарищ должен был убедиться, что за артельщиком нет слежки, и лишь после этого он имел право появиться на указанной квартире. Как правило, в этой квартире багаж поджидала я с подоспевшим товарищем. Вместе мы его распечатывали, сортировали содержимое и через разносчиков пересылали в соответствующие места. За все время только один раз случилось следующее: с вокзала вышел артельщик, а за ним следовал какой-то субъект. Товарищ, который следил за артельщиком, поспешил на квартиру и предупредил об этом меня. Мы тотчас вышли и, поскольку дом был с проходным двором, стали следить, что же будет дальше. Видим, как появился посыльный в сопровождении субъекта, получатель багажа его не встретил и тогда он прошел в дворницкую. Вскоре они удалились вместе с багажом не солоно хлебавши. Дело в том, что адрес был указан правильный, а фамилия получателя — фиктивная. Когда пришедшие стали спрашивать у дворника фамилию жильца, то, конечно, такого не оказалось и, следовательно, сдать багаж было некому. Литературу мы потеряли, но квартиру сохранили.

Я могу сказать, что в числе других квартир, где хранилась литература, одна была в профессиональной школе Дервиза на Петербургской стороне, на Б. Ружейной улице, другая — в мастерской скульптора Ильи Яковлевича Гинцбурга в Академии художеств на Васильевском острове. Хранение литературы было организовано и у некоторых студентов в их общежитиях. На той квартире, куда доставлялась литература, через час после ее получения ничего не должно было оставаться; корзина или чемодан, в которых литература получалась, сжигались хозяином квартиры, чтобы при возможном появлении полиции не было никаких следов. Таковы были правила конспирации.

Литературу полагалось всегда нагружать на себя. Выносить пакеты в руках было запрещено, так как они привлекали внимание шпиков. Люди нагружались и уходили поодиночке. Я обычно покидала квартиру последней, чтобы унести остатки. У меня выработалась привычка никуда не ходить без портфеля. Даже в театр или в концерт я шла с портфелем и вследствие этого у шпиков была отмечена как «девушка с портфелем». Когда я знала, что мне предстоит нести литературу, то дома набивала портфель мятой бумагой, чтобы сделать его пухлым, а на улице время от времени перекладывала его с руки на руку, как будто тяжелый. Ну, а набив его литературой, я уже естественно перекладывала его с руки на руку.

Товарищи, нагрузившись, конечно, «полнели». Владелец одной из конспиративных квартир, где мы получали литературу, врач К. А. Крестников, смеясь, говорил, что он великолепно лечит больных, так как его пациенты сразу полнеют. Я же при помощи портфеля и благодаря своему росту уносила до пуда литературы.

Был один случай на квартире у Буренина в Петербурге на Рузовской улице, дом № 3. Последними должны были уходить член нашей организации доктор Штремер Николай Николаевич и я. Штремер при своем большом росте тоже мог унести много литературы. Для того чтобы нагрузить себя, я должна была раздеться. Хозяин комнаты и Штремер стали лицом к окошку, а я пошла вглубь, чтобы снять платье и нагрузиться литературой. Только принялась за дело, как входит кухарка. По непростительной для подпольщиков оплошности мы забыли запереть дверь. В глубине комнаты стоял лишь маленький китайский столик, за который я, конечно, не могла спрятаться. Представьте себе картину: два молодых человека и раздетая молодая женщина! Увидев это, кухарка остолбенела. Хозяин квартиры, подхватив ее под руку, вылетел с ней из комнаты. Мы так хохотали, что я долго не могла ничего сделать.

На мне лежала обязанность печатания листовок. Как должны были их печатать? На гектографе. Но гектограф и гектографическую массу могло приобрести только Учреждение. Частным лицам также не запрещалась их покупка, но сразу же вслед за нею их квартира становилась объектом наблюдения охранки, и возможность что-нибудь печатать сводилась на нет. Поэтому гектографическую массу мы варили сами. Надо было иметь желатин и глицерин. Желатин было легко купить, но в аптеке глицерин продавался только в определенном и ограниченном количестве. Чтобы изготовить гектографическую массу, надо было мобилизовать ряд товарищей, которые бы собрали достаточное количество глицерина, принесли бы ко мне, а я увозила его на квартиру, где наши «специалисты» варили нужную нам массу.

Бумага тоже вызывала затруднения. В магазинах не продавали больше двух тетрадей бумаги. Следовательно, надо было обойти ряд магазинов, купить ее и потом отнести туда, где печатались листовки.

Я вспоминаю майскую листовку 1901 года. Тогда перед майскими днями полиция произвела очень много арестов, и среди арестованных были некоторые члены Петербургского комитета. Для того чтобы показать, что комитет действует (хотя он из-за «экономистской» позиции тогдашних своих руководителей влачил жалкое существование), мы решили распространить листовки и даже разослать их по почте таким «именитым» адресатам, как оберпрокурор Победоносцев, министр внутренних дел Дурново, и другим.

Рассылка писем была поручена мне. И вот 17 апреля до позднего вечера на квартире Девель мы — хозяйка Мария Ивановна, Майкова и я — писали адреса на конвертах, часам к 12 ночи подготовили до 50 конвертов и вложили в них листовки. Затем вдвоем с Майковой шли по разным улицам и опускали конверты в почтовые ящики. Домой я пришла около часу или двух ночи. Встречает меня брат Борис и говорит: «Кто-то из твоих оставил записку и на словах еще сказал, чтобы завтра к 7 часам утра доставить на Путиловский завод фельдшерице Лидии Николаевне Бархатовой знамя для демонстрации». В 5 часов утра я встала и, чтобы не обратить внимание швейцара, только в 2 часа ночи открывавшего мне дверь, вышла из дома по черной лестнице. Долго я не могла найти извозчика. Наконец обрела какого-то ночного извозчика и доехала до Обводного. Пришлось будить М. И. Девель. Знамя получено. Обмотала его вокруг себя и опять в поход. Опять поиски извозчика и поездка на Путиловский завод. Бархатова ждала меня, и знамя было вручено ей вовремя. День города уже начинался, когда я вышла от Бархатовой, и домой могла вернуться уже на конке. Брат спросил: «Ну, как дела?» На что я ответила, что все в порядке. Он ахнул.

Среди рабочих листовки были распространены в большом количестве.

Все это как будто «черновая работа», но этой работе В. И. Ленин придавал большое значение, и не раз в его письмах видно, как он заботился о транспорте литературы. В. И. Ленин не считал это мелочью, а, напротив, очень высоко ценил эту работу.

Кроме таких гектографических листовок мы пытались организовать свою маленькую типографию. Несколько товарищей нашли «американку», и мы выпустили две листовки, но «американка» шумела, на товарищей донесли, и типография провалилась. Была попытка устроить типографию в Новгороде.

Моя большая приятельница В. Ф. Кожевникова, которая работала в Военно-медицинской академии в Петербурге, получила назначение в качестве фельдшерицы в Колмов, в шести верстах от Новгорода, где находилась психиатрическая больница. Здесь, как известно, лечился Глеб Успенский. Его в свое время пользовал в этой больнице знаменитый доктор Синани. Варвара Федоровна хворала туберкулезом, и вот на новом месте с ней случилось обострение процесса. Она попросила меня приехать и помочь ей, так как была совершенно беспомощной. Кроме того, необходимо было связаться с Новгородом, где жила и работала Нонна Феликсовна Устинович. Ей было поручено организовать в Новгороде подпольную типографию, и связь с ней поддерживалась через Вареньку Кожевникову. Одновременно с тем, что я помогала больной, мне пришлось поддерживать всю связь с Питером по части снабжения Новгорода шрифтом для типографии. После посещения мною Колмова через Кожевникову посылался шрифт, но поставить типографию не удалось, она провалилась, Устинович и Кожевникова были арестованы.

Кто был разносчиком литературы в Петербурге в то время? Главным образом молодежь. В Петербургский комитет входил представитель от учащейся молодежи. Во всех высших учебных заведениях Петербурга имелись члены партии, они объединялись в организацию того или другого учебного заведения. Во главе каждой организации стоял ответственный за нее товарищ, который и входил в состав общестуденческого комитета партии. В то время я несла ответственность за работу этого комитета и являлась представителем в нем от Петербургского комитета партии. Студенчество имело свои агитационные и пропагандистские кружки, свою финансовую комиссию, своего организатора. Через этот комитет я и получала нужных мне помощников для техники, т. е. разносчиков и хранителей литературы, дававших свои квартиры или общежития для явок. Явки были в столовой Технологического института, в Военно-медицинской академии, в столовой Петербургского университета. Устроить явку в университете помог студент Ш. 3. Элиава.

Студенты в своих общежитиях устраивали на ночь товарищей, которые приезжали из-за границы или из провинции и, будучи нелегальными, не могли где-либо остановиться, не имея паспорта.

Студенческая масса к этому времени все более и более активизировалась.

12 января (Татьянин день)—день основания Петербургского университета — студенты начали отмечать демонстрациями. На студенческих вечеринках и во время этих демонстраций напевались такие песни, как «Соберемтесь, друзья», «Нагаечка, нагаечка, нагаечка моя», «Смело, товарищи, в ногу», «Красное знамя», «Варшавянка», «Дубинушка», «Утес Стеньки Разина» и другие. Притом в песне «Утес Стеньки Разина», которую мы пели, был такой куплет:

Если есть на Руси хоть один,

Кто с корыстью житейской не знался,

Кто неправдой не жил, бедняка не давил,

Кто свободу, как мать дорогую, любил

И во имя ее подвизался —

Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет

И к нему чутким ухом приляжет,

И утес-великан все, что думал Степан,

Все тому смельчаку перескажет.

На все это градоначальник реагировал посылкой усиленных нарядов полиции и жандармов, избивавших и арестовывавших студентов.

Кроме студенчества нам очень много помогали адресами для явок адвокаты, врачи, у которых в определенные часы дня были приемы клиентов. Это был тот контингент, который давал возможность принимать товарищей, это были квартиры, куда мы могли безбоязненно явиться. Ко мне домой приходить не позволялось опять-таки по соображениям конспирации.

У меня были очень дружеские отношения с И. Е. Репиным. Я не раз обращалась к нему за материальной помощью на нелегальные нужды, и никогда Илья Ефимович не отказывал мне. В бытность Репина академиком я пользовалась его мастерской в Академии художеств на Васильевском острове как явкой. Ключ от этой мастерской предоставлял мне скульптор И. Я. Гинцбург, который, как я уже говорила, также имел мастерскую в Академии.

Илью Ефимовича Репина я узнала, когда была еще ребенком, вероятно лет семи, во время его работы над портретом моей матери Поликсены Степановны. Этот портрет висел у нас в квартире на Малой Морской, дом № 8, а потом на Фурштадтской, 20, в кабинете отца над диваном, а направо от него, под углом, висел портрет В. В. Стасова, написанный Репиным в 1883 году в течение трех дней в Дрездене. Кроме этих двух портретов у моих родителей был еще один из первоначальных набросков Ильи Ефимовича к «Бурлакам».

Всегда вспоминаю встречи с Ильей Ефимовичем у дядюшки Владимира Васильевича в день его рождения — 2 января и день именин — 5 июля. Именины отмечались обычно на даче в Старожиловке, где каждое лето жила вся семья старших Стасовых. Ни один из этих торжественных дней не проходил без Ильи Ефимовича. И всегда за обедом он произносил приветственную речь в честь Владимира Васильевича.

Вспоминаю я и письма В. В. Стасова к моим родителям в те месяцы, когда он и Репин совершали совместную поездку по Италии, Испании и Бельгии⁸. Не всегда между ними все было гладко: если мне не изменяет память, в Брюсселе, а может быть в Амстердаме, у Ильи Ефимовича произошел с ним крупный спор по поводу какой-то картины Рембрандта. Разные взгляды были у них и на изобразительное искусство средних веков. Однако передать в точности суть расхождений не могу, так как о них я слышала только при чтении об этом писем Владимира Васильевича к моему отцу.

Дальше хорошо помню, как тяжело переживал В. Стасов, когда передвижник И. Е. Репин согласился на предложение стать преподавателем в Академии художеств, но говорить об этом подробно не буду, так как это больше относится к воспоминаниям о В. В. Стасове, нежели о И. Е. Репине.

Илья Ефимович бывал у нас в так называемые четверги, дни, когда в квартире родителей собирались родные, друзья и знакомые. Но чаще он бывал на «воскресеньях» (день, аналогичный нашим четвергам) у Владимира Васильевича. По-моему, здесь Илья Ефимович написал известный портрет Надежды Васильевны Стасовой и сделал несколько зарисовок в связи с чествованием ее как директрисы первых Высших женских курсов (так называемых Бестужевских) в Петербурге. Вспоминаю еще один момент — это нарисованный в 1886 году Репиным адрес В. В. Стасову по случаю его юбилейной даты по службе в Публичной библиотеке. А потом в памяти возникают встречи у дяди, когда Илья Ефимович работал над своей знаменитой картиной «Запорожцы». Тогда я и узнала, что для одной из фигур на этой картине он написал эскизы с сына Варвары Ивановны Икскуль-Гильдебрандт. Этот юноша изображен Ильей Ефимовичем в левой части картины как молодой запорожец, с улыбкой смотрящий на пишущего письмо писаря. Об этой репинской работе было бесконечно много разговоров у нас дома и у дяди.

И. Е. Репин жил за городом, на своей даче «Пенаты» в Куоккале (ныне Репино). Мне не раз приходилось быть свидетелем тех бесед и горячих споров, которые происходили на этой даче, когда туда приезжали В. В. Стасов, А. М. Горький и Ф. И. Шаляпин. К сожалению, не могу припомнить всех подробностей этих встреч, так как по конспиративной привычке не вела никаких заметок. Пишу обо всем только по памяти.

Кроме мастерской И. Е. Репина была еще одна нелегальная явка на Постоянной выставке в Академии художеств, где работала секретарем член нашей организации Леонтович. Явка эта была безукоризненной. Но был случай, когда я должна была встретиться там с М. М. Эссен и не встретилась. Мы обе долго ходили по выставке, да так друг друга и не нашли. Дело в том, что я была одета как элегантнейшая дама — на мне была шикарная шляпа, отделанная соболем, вуалетка, лорнет в руках. В конце концов я пришла к Леонтович и говорю ей: «Нет Эссен». Она отвечает: «Эссен думала, что увидит курсиху, а тут такая элегантная дама».

Кроме квартир для явок, для складов, для собраний нужны были квартиры для ночевок. Одной из них была квартира ныне покойного президента Академии наук СССР В. Л. Комарова. Она была удобна тем, что входы в нее были с разных сторон. Адресом Комарова мы пользовались и для получения писем.

Вообще всех явок и всех квартир, конечно, не упомнишь.

«У Елены Дмитриевны,— вспоминала М. М. Эссен,— были огромные связи в обществе, и она мастерски использовала их для партийной работы. Благодаря ей мы имели массу квартир для явок, собраний, безопасных мест для хранения литературы и пр.».

В число моих обязанностей входили и финансы. Для работы нужно было иметь деньги, а их-то у нас и не было. Каким же образом мы их доставали? Во-первых, в этом нам очень помогали студенты. Официально они устраивали концерты для неимущих студентов. Но за собранные деньги нужно было отчитываться по количеству проданных билетов. И тут на помощь нам шли рабочие типографий. Они печатали большее количество билетов, чем было указано. Организаторы концертов отчитывались в меньшем количестве проданных билетов, а оставшиеся деньги вручали нам. Кроме того, устраивался буфет и продавали не только чай, но также коньяк и водку, что было запрещено. Водку и коньяк наливали в чайники: под видом кипятка — водку, а под видом чая — коньяк. Доходы от этого также шли на революционную работу.

Имелся доход и от устройства лекций в частных квартирах. Такие лекции часто устраивались у нас в доме. Мои родители охотно содействовали их устройству. Из большой комнаты — зала выносили мебель, ставили стулья в ряды и приглашали гостей. Текст приглашения гласил: «Поликсена Степановна и Дмитрий Васильевич Стасовы просят Вас пожаловать в такой-то день и такой-то час на чашку чая». Приглашения оплачивались. Обыкновенно тот, кому поручалось раздать их, получал деньги, но можно было внести их и придя на лекцию. Для этого в передней ставился поднос. Кто-нибудь должен был дежурить в передней и в случае появления полиции немедленно спрятать деньги. Я помню одну лекцию Туган-Барановского на нашей квартире. Как раз на эту лекцию нагрянула полиция с черного и парадного ходов, задержала всех и переписала. В числе посетителей у нас была тогда и графиня Панина — родственница князя Вяземского, начальника удельного ведомства. Тот поднял бучу: «Как! Мою двоюродную сестру — графиню Панину смели переписать?..» И вот Вяземский напустился на Клейгельса (петербургского градоначальника) и потребовал его извинения. Клейгельс звонил моему отцу и извинялся.

Про Вяземского и Клейгельса было сложено несколько строк по поводу студенческой, демонстрации на Казанской площади⁹:

Смирно! Стой! — кричит удельный.

Бей! Руби! — кричит бездельный —

Кленгельс генерал.

Помню-другой случай.

Практиковались горьковские вечера, сборы с которых поступали в кассу партии. Я прекрасно помню один из них, устроенный в 1903 году на квартире известного петербургского адвоката О. О. Грузенберга, где Горький читал только что написанный им очерк «Человек». Произведение, прозвучавшее как гимн человеку, произвело огромное впечатление на слушателей, а вторичное чтение очерка встретило еще больший восторг, и самый вечер принес в кассу партии крупную сумму денег, так как каждое приглашение было хорошо оплачено.

А. М. Горький всемерно помогал партии большевиков, и помощь эта оказывалась в самых разнообразных формах.

Алексея Максимовича я знала с конца прошлого столетия, но не могу вспомнить, при каких обстоятельствах познакомилась с ним. Думаю, что знакомство наше состоялось через посредство Александры Михайловны Калмыковой, которая дружила с моей матерью и часто бывала у нас. Работая как агент «Искры», я пользовалась магазином А. М. Калмыковой для хранения нелегальной литературы, в чем мне помогала сотрудница Калмыковой О. Н. Чагина. А. М. Калмыкова и А. М. Горький были членами Комитета грамотности, я же использовала для воскресной школы, в которой работала, брошюры, издававшиеся комитетом.

Помню также, что я бывала в издательстве «Знание»¹⁰. Бывала и у А. М. Горького на его квартире в Питере на Николаевской улице (теперь улица Марата). Сохранилось в памяти посещение Алексея Максимовича по каким-то Делам в 1903 году. Тогда моей матери сделали ампутацию левой руки, и Алексей Максимович расспрашивал меня о том, как прошла операция и каково общее состояние здоровья моей матери.

Для получения денег мы использовали и издательское Дело. На моем процессе в Тифлисе в 1913 году были перечислены очень любопытные вещи, выпущенные нами в Петербурге. Помню, мы распространяли стихи Галиной «Лес рубят», посвященные событиям 1901 года:

Лес рубят — молодой, нежно-зеленый лес...

А сосны старые понурились угрюмо

И, полны тягостной, неразрешимой думы,

Безмолвные, глядят в немую даль небес.

Лес рубят... Потому ль, что рано он шумел?

Что на заре будил уснувшую природу?

Что молодой листвой он слишком смело пел

Про солнце, счастье и свободу?

Лес рубят... Но земля укроет семена:

Пройдут года, и мощной жизни силой

Поднимется борцов зеленая стена —

И снова зашумит над братскою могилой!

 

Тогда же примерно курсировало стихотворение:

 

Приключением в Отсу

Взволновались царь с царицей:

Сладко ль матери, отцу,

Когда сына бьет полиция.

А, царевич Николай,

Когда царствовать придется,

Ты почаще вспоминай,

Как полиция дерется.

Стихотворение это было сочинено по поводу «инцидента» в Японии, когда наследник Александра III, дебоширивший в одном из японских городов во время своего кругосветного путешествия, получил 21 апреля 1891 года удар по голове от японского полицейского.

Одно стихотворение, да еще с карикатурой, было найдено у меня при обыске. В деле значилось: «кощунственный рисунок». Это уже касалось 1904 года (Порт-Артурской эпопеи)¹¹ и событий 9 января 1905 года. На рисунке изображен Николай II, штаны у него спущены, обеими руками он держит рубашку. С одной стороны стоит Победоносцев и обращается к государю: «Разрешите, ваше величество, я подержу сорочку». Николай отвечает: «Оставь, я сам самодержец». А с другой стороны японец его сечет. Подпись под рисунком была следующая:

Вот, наконец, сошел на наши флаги

Счастливый луч удачи боевой:

Там, в Порт-Артуре, отдали мы шпаги,

Но здесь, на Невском, полные отваги,

Мы ринулись и выиграли бой.

О, славный час! Победы нашей рати

Ждала вся Русь, давно была пора,

Пускай погибли сотни наших братий

И Русь полна рыданий и проклятий,

Но спасена честь армии. Ура!

 

После Порт-Артурского поражения была выпущена открытка: Витте с венчиком вокруг головы, как на иконе, с надписью: «Портсмутския божия матерь мироточивая». Это был намек на мир, заключенный Витте в Портсмуте¹².

Был еще один рисунок, взятый из немецкого сатирического журнала. Он изображал в верхней части большой занавес с царскими эмблемами, перед ним стоит на коленях крестьянин в лаптях и говорит: «Я ищу пути к твоему сердцу, государь». Нижняя часть — тот же занавес раздвинут, показалось дуло стреляющего ружья. Крестьянин падает. Подпись: «И я —к твоему».

Финансовая комиссия пользовалась фотографическими аппаратами для размножения портретов замечательных людей. Так, нами были выпущены портреты К. Маркса, Ф. Энгельса, Ф. Лассаля, В. Либкнехта, Р. Оуэна и других. Выпускались многочисленные открытки с изображением событий 9 января и другие.

Были еще открытки с портретами Н. Э. Баумана, лейтенанта Шмидта¹³. Мы выпустили также марки с изображением К. Маркса, Ф. Энгельса, Ф. Лассаля, А. Герцена, П. Лаврова, Н. Г. Чернышевского, Г. Плеханова, П. Прудона, III. Фурье, Сен-Симона, Р. Оуэна, К. Каутского, П. Кропоткина, А. Бебеля, Ж. Геда. Эти марки были взяты у меня при обыске в 1912 году, когда я была арестована в Тифлисе.

В числе фотографий и гравюр, которые мы распространяли, была одна, которая пользовалась большим успехом среди либеральной публики. Относилась она к тому периоду, когда Бобриков, будучи генерал-губернатором в Финляндии, вздумал ликвидировать законы¹⁴, учрежденные для Финляндии в 1809 году после ее присоединения к России и дававшие ей некоторую свободу и самостоятельность как великому княжеству. Неизвестный (а может быть, я просто забыла его имя) финский художник нарисовал следующую картину: белокурая финская девушка с распущенными волосами, в белом платье, перехваченном кушаком, на котором пряжкой был финский герб, держит обеими руками над головой большую книгу с надписью «Lex» («Закон»). В книгу эту обеими лапами и всеми когтями вцепился огромный двуглавый орел с широко раскинутыми крыльями и пытается выхватить книгу. Фон образовали тяжелые грозовые облака, прорезанные молниями. Это была великолепная художественная картина, воспроизведенная в виде гравюры. Мы ее продавали за 25 рублей экземпляр, а в то время это были большие деньги. Гравюры эти мы получали из Финляндии нелегально через железнодорожников-финнов.

Партия старалась использовать каждую мелкую возможность и в лице своей финансовой комиссии сразу же схватывала на лету все, что подвертывалось, чтобы провести, с одной стороны, агитацию, а с другой — получить деньги в кассу. И это продолжалось до февраля 1917 года.

Вспоминаю, как в конце 1916 и в начале 1917 года распространяла, т. е. продавала, фотографию с какого-то бдения у Вырубовой (фрейлины императрицы) с участием Распутина. После убийства Распутина эта фотография была в большом ходу в либеральных кругах, и я ее продавала без конца.

Финансовые дела оставались в моих руках в течение долгих лет моей работы в Петербурге и позднее послужили основой для организации финансовой комиссии, в которой работали, между прочим, П. С. Араратов, А. Я. Гуревич и другие.

Вопрос шел о средствах не только для партии, но и для Политического Красного креста, т. е. для организации помощи ссыльным и заключенным.

Несколько слов о Политическом Красном кресте. Эта организация задавалась двоякой целью: во-первых, материально помочь заключенным революционерам, а во-вторых, поддержать их морально и дать им возможность не чувствовать себя оторванными от живой политической жизни.

Организовать свидания с заключенными, доставить им сведения о партийной работе, о политических событиях было делом Политического Красного креста. Через него на меня, как заведующую техникой, возлагалось обеспечение связи с заключенными, организация передач для них, забота о том, чтобы они знали, в чем обвиняют круг лиц, связанных с ними. Для этого имелось много способов. Одним из них была посылка «женихов» и «невест» на свидания с заключенными. Не у всех арестованных были родные, значит, нужно было находить «женихов» и «невест». В. И. Ленин, будучи заключенным, передал через сестер, чтобы к нему тоже пришла «невеста». Незадолго до своей смерти Надежда Константиновна рассказывала: «Мария Ильинична пришла ко мне и сказала, что надо пойти к Владимиру Ильичу невесте. Я подумала — я ли должна пойти или кто другой. Я пошла, и оказалось — правильно».

Как доставлялись сведения, т. е. записки? При личном свидании их передавали при пожатии руки, при объятии и т. д.

А если свидание было через две решетки? Тогда нужно было умудриться спрятать записку в передачу. Записки, написанные мелким и мельчайшим почерком на папиросной бумаге, заделывали в то, что сейчас называется целлофаном. А затем обмазывали густо вареньем и обсыпали сахарной пудрой — делали, так сказать, искусственную «клюкву в сахаре» и эту искусственную клюкву вкладывали в купленную действительно клюкву в сахаре. Или покупали соответственное печенье, упакованное в бандероль, осторожно снимали эту бандероль, расщепляли слоистое печенье, выдалбливали луночку и вкладывали записку, а затем все водворяли на место. Или распиливали кусок пиленого сахара, выдалбливали лунку, а потом смазывали края белком и припудривали сахарной пудрой; кусочек был как целый и не отличался ничем от других. Или снимали с мандарина звездочку, протыкали стерженек, вкладывали записку, а звездочку приклеивали. Способов было много и их всячески разнообразили.

Как видно из вышесказанного, эта работа была весьма трудоемкая и хотя техническая, по В. И. Ленин всегда говорил, что во всякой технической работе есть доля политики, что нет мелочей в революционной работе.

На мне также лежала обязанность получения паспортов. Это было не простое дело. Большую помощь нам оказывал знакомый М. И. Калинина — старший дворник Конон Демьянович Савченко, живший недалеко от меня, на Воскресенском проспекте (ныне проспект Чернышевского). Он был на хорошем счету у полиции. Все старшие Дворники, как и швейцары, состояли, как правило, на службе у полиции, и, следовательно, за ними не следили. И когда случалось что-нибудь экстренное, например нет У меня явки, нет возможности спрятать на ночь приезжего, я спокойно шла к Конону, и он в дворницкой прятал товарища. Когда кто-нибудь из жильцов дома умирал в больнице, на обязанности старшего дворника лежало получить обратно его паспорт. Многие паспорта покойников, которые получал Конон Савченко и его ближайшие друзья — старшие дворники, попадали через Конона к нам. Это были так называемые «железные паспорта». В случае запроса, выдан ли паспорт на имя такого-то, ответ был бы утвердительным, значит, человек может спокойно жить по этому паспорту. Когда Конон ходил в больницу получать паспорта покойников, некоторые соседние дворники просили его: «У меня такой-то жилец помер, возьми его паспорт». Бывало, возвращаясь из больницы, он говорил: «Знаешь, твоего паспорта нет, потеряли его». А сам, конечно, сохранял его для партии.

Вся «техника» требовала очень много времени, точности и сил, так что в бытность мою в Петербурге пропагандистскую и агитационную работу я совсем не вела, если не считать той, которую проводила с учениками в воскресной школе. Что касается политических вопросов, то я, как заведующая техникой, постоянно присутствовала на заседаниях Петербургского комитета. В состав комитета входили представители агитации, пропаганды, от молодежи и от «Рабочего комитета». Последних во времена «Союза борьбы» и споров наших с «экономистами» мы называли по их печатному органу «Рабочая мысль»¹⁵ «мыслителями». На этих заседаниях происходили горячие споры между нами, искровцами, и «экономистами». С момента появления в Питере представителя «Искры» Радченко И. И., да и раньше, с начала моего знакомства с В. Ф. Кожевниковой, я стала на позицию Ленина, так как Кожевникова и Е. Н. Федорова, будучи его сторонницами, быстро привлекли меня в свой лагерь.

Говоря о своей организационной работе, необходимо указать, что в те времена она была тесно связана с политикой.

Как иллюстрацию этого могу привести факт, который касается подготовки ко II съезду партии.

Положение в Питере тогда было сложное. В городе действовали два Петербургских комитета: искровский и примиренческий. Кроме того, был Комитет Рабочей организации¹⁶, называвший себя иногда Петербургским «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса». Каждая из этих организаций претендовала на исключительное право представительствовать на съезде. Для того чтобы определить правомочность каждой из них, был создан так называемый третейский суд. Вопрос об искровском комитете и «Союзе борьбы» был решен сразу: каждая из этих организаций получала по одному мандату. Сомнения возникли лишь в отношении так называемых литераторов. Это была группа во главе с редактором листков М. Я. Лyкомским, о которой я говорила выше, отколовшаяся от Петербургского комитета; она стала громко именовать себя ПК РСДРП и претендовала на самостоятельное представительство на II съезде партии. Мне пришлось идти на заседание «третейского суда», где решались вопросы, и политические, и организационные. Отвечая на них, я показала, что претензии примиренчески настроенных «литераторов» на посылку делегата не имеют под собой никакой почвы, они совершенно не связаны с рабочими и представляют лишь самих себя.

Переписка с искровским центром за границей, т. е. с В. И. Лениным и Н. К. Крупской, лежала на мне, как на секретаре. Вся связь «Искры» с Россией шла через Надежду Константиновну. Она принимала активное участие в организации II съезда партии, была его делегатом, а затем столь же активно участвовала в подготовке и проведении III съезда партии.

С Владимиром Ильичем я познакомилась по переписке в 900-х годах. Его письма производили на нас необычайное впечатление. У меня в памяти сохранилось то волнение, с которым проявлялись и расшифровывались письма Владимира Ильича и Надежды Константиновны в адрес Петербургского комитета. Каждое письмо приносило много нового, свежего, давало указания, раскрывало перспективы дальнейшей работы. И. И. Радченко в разговоре со мной как-то сказал, что эти письма действовали на нас, как разорвавшаяся бомба, они приводили нас во внутреннее напряжение и заставляли думать о том, как лучше проводить нашу работу. Я вспоминаю письма, которые производили действительно особое впечатление, как, например, письмо, которое Владимир Ильич написал во время борьбы с «экономистами», с такими товарищами, как Токарев и Аносов, которые входили в состав Петербургского комитета.

Многие теперь не имеют понятия, что представляла собой корреспонденция того времени. Между II и III съездами партии в адрес Н. К. Крупской поступало до 300 писем в месяц. А что значило тогда написать письмо, например, Ильичу? Прежде всего надо было подготовить текст письма и отметить для последующей шифровки наиболее конспиративные сведения. После этого на отдельном листке нужные места зашифровывались и тщательно проверялись, чтобы не было ошибок, которые чрезвычайно затрудняли дешифровку письма. Но и на этом подготовительная работа не кончалась. Требовалось еще написать на каком-либо иностранном языке так называемое внешнее письмо. Оно тоже должно было тщательно продумываться, чтобы не вызывать малейших подозрений. Помню, при переписке между организациями в России мне не раз приходилось ругать людей за то, что они писали такие письма: «Милый друг, я твое письмо получил, за что благодарю, сейчас писать не могу». В то время 7 копеек (стоимость почтовой марки) были большие деньги, и полиция, когда вскрывала письмо, конечно, обратила бы внимание на такой текст. И наконец, за внешним письмом следовала последняя процедура — между строк явного письма различными химическими составами (химией) вписывалось конспиративное зашифрованное послание. Как видите, времени на подготовку нелегального письма уходило предостаточно, и можно себе представить, какая огромная и необычайно кропотливая работа лежала на Н. К. Крупской.

Письма из России в редакцию «Искры» посылались не прямо, а через несколько инстанций, так как ни В. И. Ленин, ни Н. К. Крупская не могли их получать непосредственно на свой адрес, поскольку их квартира, конечно, была под наблюдением и все письма из России вскрывались и просматривались. Поэтому письма направлялись и в Бельгию, и в Германию, и в Англию, и во Францию, а уже оттуда пересылались или лично доставлялись Крупской.

Для того чтобы письмо еще меньше обращало на себя внимание почтового ведомства, и Надежда Константиновна, и я старались внешнее письмо писать на языке той страны, откуда или куда оно шло, т. е. по-французски, немецки или английски, что мы обе могли делать, владея этими тремя языками.

Как подтверждение нашей переписки не могу не привести письма, которое Надежда Константиновна и Мария Ильинична послали мне 15 октября 1933 года.

«Дорогая Елена Дмитриевна,— писали они, — шлем Вам в день Вашего юбилея горячий привет. Вспоминаются старые годы подполья и эмиграции, когда так ждали от Вас писем, вспоминается Ваш приезд в Женеву в пятом году. Милый Абсолют, крепко жмем Вам руку».

Одним из шифров переписки с Надеждой Константиновной у нас была басня И. А. Крылова «Дуб и трость», потому что в этой басне есть решительно все буквы алфавита. Так как мы часто пользовались этим шифром, мы знали наизусть, в какой строчке какая буква стоит. Это важно было потому, что, как бы чисты у вас ни были руки, если вы каждый день проводите пальцем по строкам, то какие-то следы остаются на книжке и в конце концов страница пачкается. Мы с Надеждой Константиновной все же из предосторожности писали басню на отдельной бумажке, а потом по ней шифровали.

Химические чернила я держала обычно в медицинском пузырьке с надписью «наружное» в числе прочих лекарств, чтобы при обыске они не бросались в глаза. Как хранились у меня адреса для переписки? Пока их было мало, я записывала их на тонкой бумажке и вкладывала ее в корешок переплета какой-либо беллетристической или научной книги в своей библиотеке. Когда же их стало очень много, я стала зашифровывать адреса в адресной книге «Весь Петербург» за минувший год, так как для пользования семьи употреблялось новое издание, а старое поступало в мое распоряжение. Мой преемник знал, что «Весь Петербург» был хранилищем конспиративных связей во всех концах России, и в случае моего провала, имея под рукой этот справочник, мог легко продолжить партийную переписку.

Иногда обстановка требовала упрощения шифра, которым мы пользовались. Скажем, приходили на явку товарищи и приносили с собой различные адреса. Взять их в написанном виде я не могла, так как не была уверена, что по дороге меня не задержит полиция. Адрес надо было зашифровать. Для этого у меня, как и у других товарищей, был свой собственный ключ для шифровки. Он составлялся из семи слов, содержащих все буквы алфавита. Например:

1. Телефония.

2. Привычка.

3. Хитрюга.

4. Будущее.

5. Мездра.

6. Сцепщик.

7. Женьшень.

Каждая буква, как и в обычном шифре, обозначалась двумя цифрами: порядковыми номерами слова (числитель) и места буквы (знаменатель), которое она занимала в слове. Так, например, буква «л» в моем шифре обозначалась цифрой 1/3 (первое слово, третья буква). Кроме того, я могла менять шифр: например, назвать первое слово восьмым, потом пятнадцатым, потом двадцать вторым. Таким образом, один раз буква «ф» может быть 1/5, другой — 8/5, третий — 22/5. Я шифровала так же быстро цифрами, как писала бы буквами, так как знала наизусть, в каком слове какое место занимает буква. Вот образец зашифрованного слова «провокатор» — 2134162416675633, 15622. Как видите, сплошной ряд цифр и только в одном месте стоит запятая. Это для того, чтобы показать, что 15 — это не первое слово и 5-я буква в нем, а 15-е слово (т. е. то же первое, но для заблуждения на случай провала названное 15-м, как указано было выше), 6-я буква, в данном случае «о». В случае же моего провала условный шифр был, конечно, знаком и моему преемнику, который благодаря ему мог заполучить все нужные адреса.

Большую работу по усилению влияния «Искры» в Петербурге проделал Иван Иванович Радченко (Аркадий), который приехал по явке от Н. К. Крупской¹⁷ прямо ко мне и просил меня дать ему связи с «Союзом борьбы». И. И. Радченко был членом Организационного комитета по созыву II съезда партии и представителем организации «Искры» в Петербурге. Я связала его тогда с товарищем из Петербургского комитета и лично все время поддерживала с ним связь. Вся переписка с «Искрой» велась нами тогда совместно. Мне помогали при этом В. Ф. Кожевникова (Штремер) и Николай Николаевич Штремер — члены нашей «искровской» организации.

Мне хочется привести здесь отрывок из письма, которое я получила в 1933 году от Вячеслава Рудольфовича Менжинского. Он, между прочим, писал мне следующее:

«Мало осталось товарищей, которые своими глазами видели начало твоей подпольной работы в Питере 90-х — 900-х годов, а я работал под твоим началом около 4-х лет, видел твои первые шаги в качестве партийного руководителя и могу смело сказать, что до сих пор не встречал работников, которые, вступивши на поле подпольной деятельности, сразу оказались такими великими конспираторами и организаторами — совершенно зрелыми, умелыми и беспровальными. Твой принцип — работать без провалов, беспощадно относясь ко всем растяпам, оказался жизненным и после Октября, даже в деятельности такого учреждения, как ВЧК — ОГПУ. Если мы имели большие конспиративные успехи, то и твоего тут капля меду есть -- подпольную выучку, полученную в твоей школе, я применял, насколько умел, к нашей чекистской работе».

К концу 1903 года в связи с арестами деятельность Петербургского комитета РСДРП сильно ослабла. Начальник петербургского охранного отделения 24 сентября 1903 года отмечал в памятной записке: «Собрание членов комитета, до того регулярное, не могло происходить, и первое собрание состоялось лишь 12 сентября с. г. Местом собрания была ст. Парголово. На этом собрании кроме оставшихся членов комитета Елены Дмитриевны Стасовой и Анатолия Георгиевича Циммермана присутствовали следующие лица: приехавший из г. Екатеринослава б. ученик Академии художеств Э. Э. Эссен, инженер путей сообщения Захар Николаевич Шишкин, неизвестная молодая барыня и неизвестный мужчина. На собрании Стасова заявила, что ввиду ареста («Андрея Черного»), Векслера и других, а также ввиду дошедших слухов, что и остальные члены комитета известны охранному отделению, она предлагает им оставить на время работу и избрать новый комитет. Предложение это сочувствия не встретило, так как вновь избранные члены комитета не могли бы сразу ориентироваться, ввиду чего было решено пополнить комитет новыми лицами; старые же члены, за исключением Циммермана, вошли в его состав. В состав ПК РСДРП входят: Е. Д. Стасова, Э. Э. Эссен, 3. Н. Шишкин, неизвестный еврей, еще два невыясненных пока лица».

В конце декабря 1903 года я на несколько дней уехала передохнуть к своим друзьям В. Ф. Кожевниковой и Н. Н. Штремеру на станцию Молосковицы Балтийской железной дороги. Вернувшись в Петербург, я узнала, что С. К. Каверина, воспитанница В. В. Стасова, помогавшая нам в хранении нелегальной литературы и в связи с этим арестованная, передала из тюрьмы, что, очевидно, на днях меня тоже арестуют, так как одна молодая женщина, которую я недавно привлекла к обслуживанию складов (переноске литературы), была задержана и раскрыла мою кличку.

Я с М. М. Эссен обсуждала вопрос, какую бы кличку мне взять. Она мне сказала: «Охотней всего я дала бы тебе кличку «Категорический императив», но это слишком длинно, давай возьмем «Абсолют»». Так эта кличка и осталась за мною на долгие годы.

Я всегда в своей жизни ставила категорические требования к делу, к работе, требовала всего, а не часть... Но эти абсолютные требования предъявляла прежде всего к своей работе, к порученному мне делу, к самой себе.

Оставаться далее в Петербурге было бессмысленно, и в тот же вечер, когда узнала о раскрытии своей клички, я уехала обратно в Молосковицы. На вокзал меня провожал К. А. Крестников — военный врач, приехавший в отпуск из Минска. Сопровождение военного человека в таких случаях служило некоторым легальным «прикрытием» и избавляло от слежки.

Примечания:

¹ Е. Д. Стасова приводит цитату из книги В. И. Ленина «Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения». См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 126—127.

² II съезд РСДРП проходил с 17 (30) июля по 10 (23) августа 1903 г. Заседания начались в Брюсселе, а затем из-за преследований полиции были перенесены в Лондон. Съезд был подготовлен «Искрой», которая под руководством Ленина провела огромную работу по сплочению русских социал-демократов на основе принципов революционного марксизма. Важнейшими вопросами съезда были утверждение программы, выработанной редакцией «Искры», и Устава партии и выборы руководящих партийных центров. Ленин и его сторонники развернули на съезде решительную борьбу с оппортунистами.

Съезд имел огромное значение в развитии рабочего движения в России. Он покончил с кустарщиной и кружковщиной в социал-демократическом движении и создал революционную партию рабочего класса, партию нового типа.

Съезд знаменовал победу ленинских принципов в русской социал-демократии и явился поворотным пунктом в международном рабочем движении.

³ Организационный комитет (ОК) по созыву II съезда РСДРП был создан по инициативе В. И. Ленина на Белостокской конференции 23—28 марта (5—10 апреля) 1902 г. Так как почти все его члены были вскоре арестованы, Организационный комитет был восстановлен на совещании социал-демократических комитетов в Пскове 2—3 (15—16) ноября 1902 г. Преобладающее большинство в новом комитете принадлежало искровцам. В состав ОК от Русской организации «Искры» были кооптированы П. А. Красиков, Ф. В. Ленгник, П. Н. Лепешинский, Г. М. Кржижановский, от «Северного союза РСДРП» — А. М. Стопани.

⁴ В. И. Ленин. Задачи русских социал-демократов.— Полн. собр. соч., т. 2, стр. 468—469.

⁵ Е. Д. Стасова цитирует статью В. И. Ленина «Насущные задачи нашего движения», напечатанную в газете «Искра» № 1 в декабре 1900 г. (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 4, стр. 376).

⁶ В августе 1907 г. Е. Д. Стасова уехала на Кавказ и до 1916 г. в Петербурге не работала.

⁷ «Вперед» — нелегальная большевистская еженедельная газета, издавалась в Женеве с 22 декабря 1904 (4 января 1905) по 5 (18) мая 1905 г. Вышло 18 номеров тиражом 7—10 тысяч экземпляров. Организатором, идейным вдохновителем и непосредственным руководителем газеты был В. И. Ленин.

Определяя содержание газеты, Ленин писал: «Направление газеты «Вперед» есть направление старой «Искры». Во имя старой «Искры» «Вперед» решительно борется с новой «Искрой»» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 9, стр. 236).

Газета «Вперед» очень скоро завоевала симпатии местных партийных комитетов, которые признали ее своим органом. Сплачивая местные партийные комитеты на основе ленинских принципов, газета «Вперед» сыграла большую роль в подготовке III съезда партии, в основу решений которого были положены установки, выдвинутые и обоснованные В. И. Лениным на страницах газеты.

Газета «Вперед» сыграла огромную роль в борьбе революционно-пролетарского политического направления с мелкобуржуазным и либерально-буржуазным в период первой русской революции.

⁸ И. Е. Репин и В. В. Стасов совершили совместное путешествие по странам Европы в апреле — июне 1883 г. О плане путешествия, впечатлениях, а также спорах с И. Е. Репиным В. В. Стасов писал в Петербург родным: из Дрездена — 30 апреля, из Амстердама — 5 (17) мая, из Мадрида — 30 мая (И июня) и др.; эти письма опубликованы в книге В. В. Стасова «Письма к родным», изданной в 1958 г. Музгизом.

⁹ Студенческое движение 1900/01 учебного года, возникшее на почве академических требований, приобрело характер революционных политических выступлений против реакционной политики самодержавия, получило поддержку со стороны передовых рабочих, нашло отклик во всех слоях русского общества.

Непосредственным поводом к демонстрациям и стачкам в феврале — марте 1901 г. послужила отдача в солдаты 183 студентов Киевского университета за участие в студенческой сходке (см. статью В. И. Ленина «Отдача в солдаты 183-х студентов».— Полн. собр. соч., т. 4, стр. 391—396). Правительство обрушилось на участников революционных выступлений: полиция и казаки разгоняли демонстрации и избивали их участников, сотни студентов были арестованы и исключены из высших учебных заведений. Особенно жестокая расправа была учинена над участниками демонстрации 4 (17) марта 1901 г. на площади у Казанского собора в Петербурге. События февраля — марта 1901 г. свидетельствовали о нарастании революционного подъема в России. Протесты против расправ царского правительства с участниками демонстраций выразили многие общественные деятели России, а также мировая общественность.

¹⁰ «Знание» — товарищеское книгоиздательство в Петербурге, организовано в 1898 г. по инициативе К. П. Пятницкого с культурно-просветительными целями. В 1900 г. в число пайщиков вошел М. Горький; в конце 1902 г. он возглавил издательство и объединил вокруг него писателей-реалистов, отражавших в своих произведениях оппозиционные настроения русского общества. «Знание» приобрело известность как наиболее прогрессивное издательство, ориентирующееся на широкие круги читателей из народа. В 1911—1912 гг. Горький порвал с издательством, так как в годы реакции многие участники «Знания» перешли в лагерь, враждебный передовой литературе, а живя за границей, он не мог осуществлять руководства издательством. Вскоре оно пришло в упадок.

¹¹ В 1919 г. К. П. Пятницкий передал склады издательства Советскому государству.

¹² Порт-Артур (Люйшунь) — город, незамерзающий порт и важная военно-морская база на юге Ляодунского полуострова. Был передан Китаем России в 1898 г. сроком на 25 лет. Воспользовавшись недостаточной подготовленностью русской армии и флота к боевым действиям, японский флот в ночь на 27 января (9 февраля) 1904 г. без объявления войны внезапно напал на русскую эскадру, выведя из строя броненосцы «Ретвизан», «Цесаревич» и крейсер «Паллада». Это послужило началом русско-японской войны 1904—1905 гг. 20 декабря 1904 г. (2 января 1905 г.) Порт-Артур был сдан японцам вследствие предательства царских генералов Стесселя и Фока. Падение Порт-Артура ускорило поражение царизма в русско-японской войне и способствовало развитию революции в России. В. И. Ленин в статье «Падение Порт-Артура» показал связь военного поражения царизма с его общим разложением (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 9, стр. 151—159).

23 августа (5 сентября) 1905 г. в городе Портсмуте (США) был подписан мирный договор России с Японией. По этому договору царское правительство уступило Японии Южный Сахалин, Порт-Артур, железную дорогу между Порт-Артуром и Чаньчунедг и признало Корею сферой японских интересов. Заключение мира дало возможность царскому правительству использовать армию с театра войны для подавления революции.

¹³ Полную коллекцию всех открыток, которые мы тогда выпустили, я в 1932 году передала в Музей В. И. Ленина.

¹⁴ Речь идет о манифесте 3 (15) февраля 1899 г., который предоставлял российским властям право издавать без согласия Финляндского сейма законы, обязательные для Финляндии. В. И. Ленин в статье «Протест финляндского народа» писал, что «это было вопиющее нарушение конституции, настоящий государственный переворот...» {В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 5, стр. 352—357).

¹⁵ «Рабочая мысль» — газета, орган «экономистов», издавалась с октября 1897 по декабрь 1902 г. № 1—2 вышли в Петербурге, № 3—11 — за границей (в Бремене), № 12—15 — в Варшаве. Последний, № 16, вышел также за границей. В нем был напечатан «Протест комитета Рабочей организации против заявления Петербургского комитета РСДРП о признании газеты «Искра» и журнала «Заря» руководящими органами партии». Критику взглядов «Рабочей мысли» как русской разновидности международного оппортунизма В. И. Ленин дал в статье «Попятное направление в русской социал-демократии», написанной в конце 1899 г. (Полн. собр. соч., т. 4, стр. 240—273), в статьях, опубликованных в газете «Искра», а также в книге «Что делать?» (Полн. собр. соч., т. 6, стр. 1—192).

¹⁶ Здесь речь идет о «С.-Петербургской рабочей организации», образованной «экономистами» летом 1900 г. В своем воззвании «К рабочим всех фабрик и заводов» («Рабочая мысль» № 9, сентябрь 1900 г.) эта организация призывала рабочих к созданию кружков для выработки программы борьбы и для оказания взаимной помощи. Осенью 1900 г. произошло слияние Рабочей организации с петербургским «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса», были выработаны программа и устав этой объединенной организации («Рабочая мысль» № 11, апрель 1901 г.).

После победы искровского направления в Петербургском комитете и признания им газеты «Искра» и журнала «Заря» руководящими органами русской социал-демократии часть петербургской организации, находившаяся под влиянием и руководством сторонников «экономизма», в сентябре 1902 г. откололась от Петербургского комитета и выделилась снова в самостоятельную организацию под названием «Комитет рабочей организации», которая лишь в начале 1904 г. влилась в общепартийную организацию.

¹⁷ Е. Д. Стасова ошибается, утверждая, что И. И. Радченко приехал в Петербург по явке от Н. К. Крупской. В действительности он был направлен в Питер в декабре 1901 г. из Киева, куда приехал после работы в Кишиневской подпольной типографии «Искры».