В РЕВОЛЮЦИОННОМ ПЕТРОГРАДЕ
…
В конце марта или начале апреля Военная организация, созданная при ЦК 1 и ставшая вскоре после Февраля серьезной силой в Питере, заняла дворец Кшесинской. ЦК получил в нем комнаты на втором этаже с роскошной ванной и балконом. В ванной мы устроили склад литературы.
Когда было получено известие о готовящемся приезде Владимира Ильича, помню, с каким волнением мы ожидали дальнейших вестей о том, как идет его путешествие, и о сроке прибытия в Петроград. Наконец желанная весть прибыла. Не могу вспомнить, почему я не поехала навстречу Владимиру Ильичу в Белоостров. Знаю, что оставалась до последней минуты во дворце Кшесинской, к которому собирались делегации рабочих со всех районов Петрограда, а также флотский экипаж. Районов было немало, и все они пришли со своими оркестрами. Выстраивались в колонны и стройно отправлялись по Большой Дворянской улице на Сампсониевский мост, а оттуда мимо клиники Вилье по Сампсониевскому проспекту на Симбирскую улицу и к Финляндскому вокзалу. Шли с особенно приподнятым настроением. Пришли, выстроились на предвокзальной площади, но запрудили колоннами и все примыкающие улицы. Пробрались и на вокзал, на перрон.
Вот показался поезд. Бросились искать вагон, в котором ехал Владимир Ильич. Как он вышел, не помню. Память сохранила только, что товарищи сразу окружили его и все мы прошли в парадные комнаты, где прежде принимали только царскую фамилию. Там же встречали Владимира Ильича и меньшевики Н. С. Чхеидзе и И. Г. Церетели. Владимир Ильич слушал длинную речь Чхеидзе, передергивал плечами, но вежливость не позволяла ему прервать его. Когда Чхеидзе кончил говорить, Владимир Ильич сказал знаменитую теперь фразу о том, что пора кончать разговаривать о революции, ее надо делать. В сопровождении товарищей, солдат и моряков Ильич, разговаривая на ходу, вышел на площадь к встречающему его революционному Петрограду. Рабочие подхватили его и помогли взобраться на броневик бронедивизиона, помещавшегося во дворце Кшесинской, который прибыл во главе колонн на вокзальную площадь.
Обращения Владимира Ильича к рабочим и солдатам я уже не слышала, так как вместе с Т. А. Словатинской буквально бегом отправились во дворец Кшесинской, где предстояла встреча с Ильичем и приехавшими с ним товарищами.
Встретились мы с Владимиром Ильичем на первом этаже дворца, в Военке, как именовали товарищи Военную организацию партии. Владимир Ильич расспрашивал, что происходит в Петрограде, что делается в России, мы в свою очередь засыпали его вопросами о том, что он думает и т. д. Разговоры были длительными. Определенно он своих мыслей тогда подробно не изложил, но основное из его соображений во время этой беседы было им высказано. Впервые после долгого перерыва услышали мы слегка картавый голос Ильича и новые установки, новые директивы. Они были настолько новы для нас, что даже сразу не укладывались в голове. Потом, когда разговоры кончились, Владимир Ильич попросил: «Давайте споем». Он любил хоровое пение. Мы пели революционные песни — «Варшавянку» и другие, а потом кто-то затянул «Марсельезу». Владимир Ильич сказал: «Давайте лучше споем «Интернационал»». Мы тогда не умели его петь. Вспоминаю, как мы его пели. Невольно приходит на ум басня Крылова «Музыканты»: «Запели молодцы, кто в лес, кто по дрова...» Когда мы 23 марта 1917 года на Марсовом поле хоронили жертвы революции, то единственным оркестром, который играл «Интернационал», да и то по нотам, был оркестр кронштадтских моряков.
На следующий день, когда на хорах Таврического дворца, на совещании большевиков — делегатов Всероссийской конференции Советов рабочих и солдатских депутатов — Владимир Ильич произнес свою знаменитую речь-тезисы, вопросы, поднятые им, стали понятными. Повторение же этой речи в тот же день в зале заседаний Таврического дворца на объединенном заседании большевиков и меньшевиков воспринималось как нечто абсолютно незыблемое и свое. Как теперь помню, подошел ко мне один из меньшевиков, бывший со мной в ссылке, и спросил меня: «Ну, как, Елена Дмитриевна, согласны ли вы с тем, что надо скинуть грязное белье социал-демократии и принять новое имя?» Я ответила не колеблясь, что для меня нет в этом никаких сомнений и что тезисы Ленина я принимаю от начала до конца.
Сознание того, что Ленин с нами, что руководство партией и нашим центральным органом находится в его руках, наполняло всех огромной радостью и твердой уверенностью, что теперь мы пойдем по безошибочному пути.
…
Но особенно поражал меня своей неисчерпаемой активностью Владимир Ильич. Когда я вспоминаю Апрельскую конференцию, передо мной ярко встает образ Ленина и рядом с ним — Свердлова.
Вспоминается очень интересный момент, связанный с работой Свердлова с Лениным. Владимир Ильич, когда зашел разговор о предполагаемом составе ЦК, настаивал на том, чтобы секретарями ЦК были введены Надежда Константиновна Крупская и я. При этом он ссылался на то, что у нас было еще мало хороших организаторов, а поскольку мы, по его мнению, обладали большими организаторскими способностями, то он и настаивал на своем предложении. Яков Михайлович находил, что специально вводить будущих секретарей в список членов ЦК не резон и вполне достаточно, если мы будем только работать на ЦК, не состоя членами Центрального Комитета. Н. К. Крупская (под фамилией Ульянова) и я были включены в список для голосования, и против этого никто не возражал. Но поскольку он был велик (26 человек), а надо было избрать всего девять, то Н. К. Крупская и я не получили нужного количества голосов.
1 мая 1917 года я, конечно, приняла участие в демонстрации, которая была проведена городским комитетом партии большевиков. Она была очень многочисленной и направлялась со всех районов города на Марсово поле, где 23 марта 1917 года были погребены жертвы Февральской революции. Однако когда ее сравниваешь с нашими современными майскими демонстрациями, то она кажется детской игрой.
Мне вспоминается, какую большую работу проводил Владимир Ильич в период между Апрельской конференцией и июльскими днями3, чтобы вырвать неподготовленных рабочих из-под влияния анархистов, помещавшихся на даче Дурново. Организаторская и пропагандистская работа и постоянное разоблачение лозунгов и деятельности анархистов привели к тому, что большевики стали руководителями всех тех рабочих групп, где поначалу господствовали анархисты.
Не меньшую работу провел Я. М. Свердлов по организации демонстрации 18 июня4, а предварительно по подготовке, а затем отмене демонстрации, назначенной большевиками на 10 июня. Только неиссякаемая энергия и его блестящий организаторский талант помогли предотвратить беду и отменить демонстрацию 10 июня.
В конце июня В. И. Ленин несколько дней прожил у меня на Фурштадтской, дом 20, квартира 7 (ныне улица Петра Лаврова), потому что ему нельзя было оставаться на квартире Ульяновых на Широкой улице, дом 48/9.
В Женеве меня поразило, что Владимир Ильич, руководитель нашего революционного движения, не чурается хозяйственных, «женских» дел. То же должна я сказать о Владимире Ильиче тех нескольких дней, которые он провел на квартире моих родителей в конце июня 1917 года. Владимир Ильич не любил, чтобы за ним ухаживали. Он очень беспокоился, что доставляет какие-то хлопоты по хозяйству в смысле приготовления питания, и старался все сделать сам: застилал свою кровать, убирал комнату и посуду после еды, чистил башмаки и одежду и никак не соглашался, чтобы это сделал кто-то за него. Очень волновался и был недоволен, что приходилось для него готовить отдельно. Я это делала по указанию Марии Ильиничны, которая сказала, что у Владимира Ильича больной желудок. Он боялся своей персоной доставить какие-нибудь затруднения, волнения или заботу.
Вскоре В. И. Легши должен был уйти от меня, так как уполномоченный нашего дома полковник гвардейского Измайловского полка Воронов, хорошо ко мне относившийся, пришел и сказал, что «если кто-нибудь собирается у вас ночевать, то лучше не надо». Старший дворник нашего дома, как все дворники, был связан с полицией и, очевидно, узнал, что у меня кто-то живет, о чем сообщил уполномоченному, а тот предупредил меня. Владимир Ильич ушел от меня на Фурштадтскую, дом 40, где помещался центр профсоюзов.
В конце июня, когда политическое положение в стране обострилось, архив партии несколько дней находился у меня на квартире, а затем мы перебрались на Коломенскую улицу, где и находились долгое время. Сюда регулярно приходила Надежда Константиновна, проявлявшая необыкновенную выдержку. Можно себе представить, какая тревога жила в ее душе за судьбу Владимира Ильича, но в ее внешнем поведении никогда не было и следа этой тревоги. Спокойная, выдержанная, она приходила и интересовалась всем, что происходило в партийной жизни, передавала поручения Владимира Ильича, рассказывала о Выборгском районе, где она работала и в партийной организации и в качестве депутата Выборгской районной думы.
После июльских дней, когда Владимир Ильич скрывался, к нам на квартиру явились юнкера и стали делать обыск. Меня дома не было, но мне рассказывал товарищ, который присутствовал при этом, что они штыками шарили под кроватью, думая, что там кто-нибудь прячется, а сами ходили буквально на цыпочках, вероятно предполагая, что в комнатах находится динамит и они могут взорваться. Но юнкера ничего не нашли. Единственное, что они забрали,— это шкатулку с двойным дном, которую я привезла еще из ссылки. Так как шкатулка была заперта на ключ, а ключа они не нашли, они забрали ее с собой. Заперта эта шкатулка была потому, что в ней хранились подаренные мне мамой бриллиантовые серьги. Я ими дорожила как памятью, так и средством к существованию: их можно было в трудную минуту продать и прокормить стариков. Когда я узнала, что шкатулка забрана, я хотела сразу же пойти и предъявить им ключ, чтобы получить свои серьги, но мне тот же полковник Воронов сказал:
«Лучше не ходите», он недвусмысленно намекал на то, что меня могут арестовать. Шкатулку мне совершенно неожиданно вернули, а серьги я продала в ноябре, когда с продовольствием было особенно худо.
Яков Михайлович блестяще организовал подготовку работы VI съезда нашей партии5. Съезд начал свою работу в помещении Сампсониевского братства на Сампсониевском проспекте (ныне проспект К. Маркса). В работе съезда я не участвовала, так как, придя на одно из его заседаний на Выборгской стороне, была встречена М. С. Ольминским словами:
— Зачем вы сюда пришли?
— Как зачем, Михаил Степанович? Я пришла на съезд.
— А вы не знаете, что мы заседаем нелегально и что нас могут арестовать? У вас же все партийные связи в руках. Вы являетесь «хранителем традиций» партии и поэтому немедленно уходите.
Так я и ушла со съезда. Кандидатом в члены ЦК меня избрали заочно.
….
Большой интерес представляют письма, относящиеся к предоктябрьским дням, когда почта саботировала доставку «Правды». Ясно, что имелись какие-то рогатки, которые задерживали почту, причем часто это были офицеры, на которых был возложен контроль над письмами солдат и которые, в большинстве своем принадлежа к буржуазии, не хотели допустить наше большевистское слово до солдат и не передавали им газет. Они же тормозили пересылку денежных средств, которые собирались среди солдат для финансовой поддержки партии.
Фельдфебель 2-й роты 529-го пехотного Ардатовского полка, постоянный корреспондент ЦК В. Иванов в одном из своих посланий писал: «Горячо сочувствуя партии социал-демократов и желая поддержать ее в данное время, нами собрано 53 рубля, каковые деньги уже отосланы почтою на имя фракции. Интересно, что при сдаче этих денег начальник почты сказал: «все равно они по назначению не дойдут». Так притесняют нас, пролетариев, на каждом шагу...»
Это не единственное письмо, говорящее о финансовой поддержке партии, в которой мы очень тогда нуждались. О материальном положении партии можно судить хотя бы по тому факту, что ежедневно вечером из редакции «Правды» секретарю ЦК приносили дневную выручку газеты. Это был один из немногочисленных доходов Секретариата ЦК, и секретарь должен был подсчитать эти бумажные копейки, выпущенные в то время вместо медных и серебряных денег, и затем обменять их в Государственном банке на рубли.
…
Беспокоились армейцы и о том, что будто Николай II сбежал. Относительно этого можно было успокоить их и сообщить, что «охрана его крайне солидная. На расстоянии 200 верст в окружности эта охрана знает все решительно... Таким образом, ни о каком его восстановлении или побеге не может быть разговоров».
….
Мучительный момент пришлось мне пережить в связи с вопросом о Брестском мире17. Я никак не могла тогда составить себе ясного понятия, что же правильно, т. е. правильна ли позиция заключения мира на тех условиях, которые были предложены, или же надо прервать переговоры и начать «революционную войну», как предлагали «левые коммунисты». Я бесконечно приставала к Я. М. Свердлову за разъяснениями, надоедала и Владимиру Ильичу. Мне все казалось, что зарубежные социал-демократы нас не поймут, что мы нанесем рабочим за рубежом удар. Мучило меня это особенно, так как никогда у меня не было сомнений в правильности линии Ильича. Да и тут сомнений у меня не было, но я не понимала сути дела. Голосовать за Ильича я не могла, так как вопрос не был мне ясен, а голосовать против я тоже не могла. И вот на одном из заседаний ЦК я воздержалась от голосования, что, конечно, недопустимо было в такой момент. Потом у меня уже, разумеется, не оставалось никаких сомнений, что голосовать надо было с ЦК, с Лениным. На VII съезде партии я именно так и голосовала18.
В связи с Брестским миром вспоминается один момент. Я была в кабинете у Владимира Ильича. Пришел член делегации по переговорам о заключении Брестского мира. В руках у него был свиток с печатями, он был завернут в бумагу и в какие-то шелковые тряпки. Товарищ бережно положил его на стол Владимира Ильича и начал его разворачивать. Владимир Ильич спросил:
— Что это такое?
— Я привез текст Брестского договора, чтобы Вы могли его прочитать,— ответил товарищ.
Владимир Ильич как-то сразу весь ощетинился.
— Что?! Вам недостаточно, что я подписал этот похабный мир?!
Товарищ так сконфузился, что поспешно убрал этот свиток.
Хочу пояснить: не следует думать, что Владимир
Ильич относился к Брестскому договору, как к простой бумажке, как это иногда делают некоторые государства. Просто в этом моменте наиболее выпукло проявилось его возмущение, вызванное грабительскими условиями договора.
…
30 августа 1918 года в 10 часов утра был убит Урицкий, и в 2 часа весь актив Петроградского комитета собрался в «Астории». Г. Зиновьев выступил с речью. Отметив, что контрреволюция подняла голову, что вот уже второе убийство ответственного работника партии (первым был убит Володарский), он заявил, что необходимо принять «соответствующие меры». В числе таких мер он предложил разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему прямо на улице. Товарищи в смущении молчали. Тогда я взяла слово и сказала, что, по-моему, предложение Зиновьева вызвано паникой. Слова мои возмутили Зиновьева, он выбежал из комнаты с криком, что всякой грубости есть предел. Я обратилась к председательствовавшему Позерну и сказала, что если Зиновьев считает, что не может оставаться на собрании вместе со мной, то лучше я уйду. Позерн заметил, что если Зиновьев нервничает, то нечего нервничать мне, и предложил мне продолжать. Я сказала, что считаю предложение Зиновьева неправильным, так как оно обернется против нас в первую голову. Черносотенцы начнут действовать под видом рабочих и перебьют всю нашу верхушку. В это время Зиновьев, уже в пальто, вернулся и предложил М. И. Лисовскому немедленно ехать с ним на Путиловский завод поднимать рабочих. Тогда Позерн сказал, что просит Зиновьева присесть и остаться, пока не будет принято решение, ибо не он один решает, а решает ПК с активом.
……
Примечания:
3 Речь идет о Седьмой (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП (б), которая происходила в Петрограде 24—29 апреля (7—12 мая) 1917 г. Конференция приняла ленинскую программу перехода ко второму этапу революции, наметила план борьбы за перерастание буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую, выдвинула требование перехода всей власти к Советам (см. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 31, стр. 339— 453).
4 Июльские дни— события 3(16) —4(17) июля 1917 г. в Петрограде. Солдаты, матросы и рабочие, возмущенные Временным правительством, которое послало войска в заведомо безнадежное наступление, окончившееся поражением, вышли на демонстрацию. Движение началось 3(16) июля в Выборгском районе выступлением 1-го пулеметного полка. В демонстрации 4(17) июля приняло участие 500 тысяч человек. Она проходила под большевистским лозунгом «Вся власть Советам!».
Временное правительство с ведома и согласия меньшевистско-эсеровского ЦИК бросило против мирной демонстрации юнкерские и казачьи отряды, которые открыли стрельбу по демонстрантам. Меньшевики и эсеры оказались участниками и пособниками контрреволюционного палачества. Они вместе с буржуазией обрушились на большевистскую партию. Началось разоружение рабочих, аресты, обыски, погромы. Революционные части петроградского гарнизона выводились из столицы и направлялись на фронт.
Кончился мирный период развития революции, двоевластие было ликвидировано, власть в стране полностью перешла в руки контрреволюционного правительства. Партия большевиков, руководимая Лениным, стала готовиться к вооруженному восстанию для свержения Временного буржуазного правительства и установления диктатуры пролетариата.
5 VI съезд РСДРП (б) происходил в Петрограде полулегально с 26 июля (8 августа) по 3(16) августа 1917 года. Он представлял 240 тысяч членов партии. Ленин руководил работой съезда из подполья. В основу решений съезда легли тезисы Ленина «О политическом положении», его статьи «К лозунгам», «Уроки революции» и др. Съезд выработал новую тактику партии, взял курс на вооруженное восстание, на переход власти к пролетариату и беднейшему крестьянству, выработал экономическую платформу партии, принял резолюцию о взаимоотношениях партии с профсоюзами и о работе среди молодежи. Был принят новый Устав партии.
17 Речь идет о мирном договоре с Германией, подписанном в Брест-Литовске 3 марта 1918 г. В результате договора была завоевана передышка для восстановления народного хозяйства и создания Красной Армии. Революция в Германии в ноябре 1918 г. свергла власть кайзера Вильгельма II. и Советское правительство получило возможность аннулировать Брест-Литовский договор.
18 Заседание ЦК партии, на котором Е. Д. Стасова воздержалась при голосовании по вопросу о мире с Германией, проходило вечером 18 февраля 1918 г. Но на заседании ЦК, состоявшемся 23 февраля, она голосовала за немедленное принятие германских предложений и подписание мирного договора с Германией.