21 января 1924 г. умер В. И. Ленин. Сразу же после его кончины встал вопрос о подготовке и издании правдивой и всесторонней информации о жизни Владимира Ильича, его болезни, последних месяцах жизни. Комиссия ЦИК СССР по организации похорон В. И. Ульянова (Ленина) 28 января 1924 г. обсудила этот вопрос и единогласно решила внести его в Политбюро ЦК РКП(б). 29 января 1924 г. на Пленуме ЦК РКП(б) с предложениями Комиссии выступил ее председатель Ф. Э. Дзержинский. Получив согласие Пленума, 30 января Комиссия поручила В. М. Молотову, А. С. Енукидзе и Н. И. Бухарину организовать эту работу.

Особые надежды члены Комиссии возлагали на Н. К. Крупскую и М. И. Ульянову, которые последние годы постоянно были рядом с В. И. Лениным и могли написать правдивые воспоминания. Комиссия намечала переговорить с ними, послать к ним стенографисток. Предлагалось также издать историю болезни В. И. Ленина. А. С. Енукидзе, который ознакомился с ней, предлагал «специальные врачебные требования удалить оттуда и поручить действительно кому-нибудь составить из этого полную картину не врачебного характера, а картину его болезни, его состояния» (ЦПА, ф.16, оп. 2, д. 49, л. 127).

3 февраля 1924 г. Н. К. Крупская написала воспоминания о последних месяцах жизни В. И. Ленина — «Последние полгода жизни Владимира Ильича» (см. «Известия ЦК КПСС», № 4, 1989, с. 169—175). Знала ли Н. К. Крупская о решении Комиссии или нет — неизвестно. Но ее воспоминания стали первым шагом в освещении этого периода жизни В. И. Ленина.

В начале 30-х гг. М. И. Ульянова также написала воспоминания, посвятив их главным образом освещению болезни В. И. Ленина с мая 1922 г. по март 1923 г. Однако они не были опубликованы, и эта рукопись теперь печатается впервые. Некоторые ее фрагменты были использованы в других, уже напечатанных воспоминаниях Марии Ильиничны (см., например: Ульянова М. И. О В. И.Ленине и семье Ульяновых. М., 1989).

В те дни М. И. Ульянова неотлучно находилась рядом с В. И. Лениным. Она взяла на себя все домашние хозяйственные хлопоты, заботу по уходу за больным, по созданию в доме спокойной обстановки, установила повседневный контакт с лечащими врачами, строго следила за соблюдением их предписаний.

Мария Ильинична широко использовала не изданные тогда документы В. И. Ленина, «Дневник дежурных секретарей В. И. Ленина», записи секретарями его поручений, воспоминания лечивших и консультировавших врачей, медицинских сестер, посещавших его партийных и государственных деятелей, товарищей, друзей и т. д.

Документ хранится в Центральном партийном архиве ИМЛ при ЦК КПСС (ф. 16, оп. 3, д. 20). Заголовок и неоговоренные сноски даны подготовителями. Даты до 31 января (13 февраля) 1918 г. приведены в примечаниях по старому и новому (в скобках) стилю, с 14 февраля 1918 г.— только по новому. В публикации сохранены особенности орфографии и пунктуации источника.

Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС

 

М. И. Ульянова

О Владимире Ильиче

(Последние годы жизни)

Известия ЦК КПСС № 1 1991 г

Владимир Ильич был от природы крепким, жизнерадостным человеком. До переезда в Петербург, осенью 1893 года¹, он редко хворал и из серьезных болезней перенес в 1892 году в Самаре только брюшной тиф, да и то в не сильной форме*, и в 1893 году малярию² Весь этот период своей жизни он провел в семье, пользовался хорошим домашним столом, не был перегружен нервной работой, имел возможность проводить лето за городом (в Казанский период — в селе Кокушкино, в Самарский — на хуторе Алакаевка³). Большое влияние на здоровье Владимира Ильича в положительном смысле оказывал и правильный образ жизни. Он не любил нарушения его (например, обеда не вовремя и т. п.) и в дальнейшем, особенно в заграничный период его жизни, распорядок во времени питания был введен самый строгий. Обедать и ужинать садились в точно назначенный час, не допуская в этом никакой оттяжки. На эту точность влияло и то обстоятельство, что за границей все учреждения, в том числе и библиотеки, закрываются в определенные часы дня на обед и ужин, а также и то, что все время у Владимира Ильича было точно рассчитано, уложено в определенные рамки**.

Переехав в Петербург, Владимир Ильич был впервые лишен семейных удобств: пришлось жить в комнатах, питаться в столовках. Сказалась на его здоровье и нервная работа революционера. Он нажил себе скоро катар желудка, небольшие приступы которого у него бывали, впрочем, и раньше, и не скоро смог избавиться от него. Эта болезнь особенно обострилась у Владимира Ильича в 1895 году и, поехав на несколько месяцев за границу⁴, он принужден был несколько раз обращаться к докторам и провести определенный курс лечения. В письме от 18 июля 1895 г. Владимир Ильич писал матери⁵: «...попал теперь... в один швейцарский курорт: решил воспользоваться случаем, чтобы вплотную приняться за надоевшую болезнь (желудка), тем более, что врача — специалиста, который содержит этот курорт, мне очень рекомендовали как знатока своего дела. Живу я в этом курорте уже несколько дней и чувствую себя недурно, пансион прекрасный и лечение видимо дельное, так что надеюсь дня через 4—5 выбраться отсюда»⁶.

Очевидно, это пребывание на курорте оказало хорошее действие на здоровье Владимира Ильича, и в письме к матери от 29 августа того же года он писал: «Чувствую себя совсем хорошо,— должно быть, правильный образ жизни [переезды с места на место мне очень надоели, и притом при этих переездах не удавалось правильно и порядочно кормиться], купанье и все прочее, в связи с соблюдением докторских предписаний, оказывает свое действие»⁷

Но окончательно от своей желудочной болезни Владимир Ильич не излечился, она давала чувствовать себя и позднее, и ему не раз приходилось прибегать к минеральной воде, которую прописал ему заграничный врач. Пил он ее и уже будучи в Пскове⁸. «Здоровье мое удовлетворительно,— писал он матери 6 апреля 1900 г.,— и я сегодня попробовал уже бросить свою «воду»»⁹.

Непорядки с желудком обострялись у Владимира Ильича всегда от неправильного образа жизни, а также от всяких нервных волнений, которых у него в жизни было так много. Но лишь удавалось наладить более правильный образ жизни с меньшим количеством нервной трепки — он чувствовал себя лучше.

Из других болезней за Петербургский период Владимир Ильич перенес еще в 1895 году воспаление легкого¹⁰, но эта болезнь, вскоре после которой он уехал за границу, прошла бесследно.

В доме предварительного заключения Владимир Ильич пробыл при первом своем аресте более года¹¹. В шутку он называл тюрьму «санаторией» и, действительно, в одном отношении она являлась для него санаторией. Хотя недостаток воздуха и сказался на Владимире Ильиче — он сильно побледнел и пожелтел за время заключения, но благодаря правильному образу жизни и сравнительно удовлетворительному питанию (за все время своего сидения Владимир Ильич получал передачи из дома), желудочная болезнь меньше давала себя знать, чем на воле; в большем порядке были и нервы¹². А недостаток в движении Владимир Ильич восполнял всякого рода гимнастикой. Он, например, с азартом натирал пол в своей камере и рассказывал нам потом шутя, что достиг в этом занятии таких успехов, что, в случае нужды, смог бы избрать своей Профессией профессию полотера. Занимался он и другого рода гимнастикой. Вспоминая об этом, Владимир Ильич писал матери из Сибири в 1898 году, когда Дмитрий Ильич сидел в тюрьме: «Я... по своему опыту скажу, что с большим удовольствием и пользой занимался каждый день на сон грядущий гимнастикой... Могу порекомендовать ему [Дмитрию Ильичу] и довольно удобный гимнастический прием (хотя и смехотворный) — 50 земных поклонов. Я себе как раз такой урок назначил— и не смущался тем, что надзиратель, подсматривая в окошечко, диву дается, откуда это вдруг такая набожность в человеке, который ни разу не пожелал побывать в предварилкинской церкви!»¹³

Жизнь в ссылке оказала хорошее действие на здоровье Владимира Ильича — он вел там правильный образ жизни, много гулял и в результате значительно окреп и поправился. Но, чем больше приближался конец «шушенского сидения»¹⁴, тем Владимир Ильич становился нервнее: с одной стороны, он обеспокоился, что срок ссылки будет ему продлен («величайшее несчастье, постигающее нередко ссыльных в Восточной Сибири»¹⁵,— писал он А. Н. Потресову 27 июня 1899 г.), с другой, волновали мысли и планы о дальнейшей работе. Владимир Ильич похудел, стал страдать бессонницей и, помню, поразил и мать и всех нас своим видом, когда, наконец, выбрался из Сибири и приехал к нам в Москву¹⁶.

«Да, похудел Володя очень,— писала мне Надежда Константиновна в ответ на нашу реляцию как мы нашли Владимира Ильича,— это за последнее время его так подтянуло, а то он выглядел очень хорошо. Я думаю, тут не столько катар виноват, сколько бессонница. Последнее время он хронически недосыпал, волновался перед отъездом...»¹⁷

Неоднократно приходилось Владимиру Ильичу обращаться к врачам и во время эмиграции. При этом на его желудочное заболевание влияло опять-таки всегда состояние его нервов, а также слишком напряженная работа. Владимир Ильич рассказывал мне, что, обратившись раз к одному крупному специалисту-врачу в Швейцарии, он был удивлен его словами: «c’est 1е сегѵеап»*** Не знаю, какое лекарство прописал Владимиру Ильичу этот специалист — он забыл название и потерял рецепт,— но говорил, что оно оказывало на него хорошее действие.

Жизнь в эмиграции с ее сутолокой, дрязгами, нервностью и далеко не обеспеченным материальным положением не могла не сказаться на здоровье Владимира Ильича. Временами у него бывала бессонница и головные боли; нервы приходили в плохое состояние и порой он чувствовал себя из-за этого совершенно неработоспособным. Так было, например, весной 1902 года.

«Здоровье мое преплохо,— писал Владимир Ильич Л. Аксельрод в июне 1902 года,— и я, право, не знаю, справлюсь ли с рефератом в Париже¹⁸; подготовиться не успел, Arbeitsunfahigkeit**** почти полная, нервы никуда не годятся»¹⁹.

О плохом состоянии своего здоровья Владимир Ильич писал и А. Н. Потресову, который в июне того же года отвечал ему: «Что это, батенька, с Вашим здоровьем? Вы бы вместо парижского реферата катнули бы куда-нибудь отдохнуть, да и в Лондоне серьезно бы занялись своим здоровьем. Если нервы потрепались, надо их чинить непременно, не запуская — хоть водолечением»²⁰.

И после парижских рефератов Владимир Ильич действительно поехал на север Франции к морю и прожил несколько недель на отдыхе в местечке Loguivy²¹ вместе с матерью и старшей сестрой²².

«От Володи было первое письмо после отъезда его,— сообщала мне мать 18 июля 1902 г.,— писал, что хорошо доехал, что чувствует себя гораздо лучше — катар почти прошел... Жаль мне очень, что Володя не мог долее погостить здесь, это было бы очень здорово для него. Воздух здесь у моря очень хорош, а также морское купание нравилось ему... он высмотрел***** очень хорошо и сильно загорел, потому что проводил целые дни на воздухе»²³.

Особенно плохо чувствовал себя Владимир Ильич после II съезда партии с его расколом²⁴, который он переживал очень тягостно. На почве нервного расстройства у него обнаружилось в это время какое-то нервное заболевание, заболевание кончиков нервов, выражавшееся в сыпи, которая очень беспокоила Владимира Ильича. К врачу в Лондоне Владимир Ильич не обратился, так как это стоило довольно дорого, а средства у Ильичей (Владимира Ильича и Надежды Константиновны) были в обрез, и по совету К. Тахтарева, медика не то 4, не то 5 курса, Владимиру Ильичу смазали больные места иодом. Но это лишь усилило его страдания и, по приезде в Женеву²⁵, пришлось все же обратиться к врачу. Эта болезнь скоро прошла²⁶, но нервное равновесие установилось не скоро. По словам Ольминского, Владимир Ильич, переживавший очень трудно раскол партии, производил «впечатление человека, почти потерявшего трудоспособность вследствие нервности».

Но отдых и здесь помог — прогулка пешком по Швейцарии восстановила его силы²⁷.

«Зима 1903—1904 гг. была исключительно тяжелая,— вспоминает об этом времени Надежда Константиновна,— нервы истрепались вконец, хотелось уйти подальше от людей, забыть на время все дела и тревоги. Горы выручили. Смена впечатлений, горный воздух, одиночество, здоровая усталость и здоровый сон прямо целительно повлияли на Владимира Ильича. Опять вернулись к нему сила и бодрость, веселое настроение»²⁸.

Но и позднее, особенно в периоды обострявшейся склоки и дрязг, нервы Владимира Ильича приходили нередко в плохое состояние, бессонницы усиливались и он чувствовал себя больным. Однако бодрость и кипучая энергия не изменяли Владимиру Ильичу никогда.

Отличавший Владимира Ильича вообще трезвый взгляд на жизнь сказывался и в отношении его к своему здоровью. Он не умел беречь себя в полном смысле этого слова — интересы его дела, интересы революции преобладали надо всем остальным. Но он понимал, что для того же дела он должен поддерживать свои силы хотя бы настолько, чтобы быть в состоянии продолжать работу, не свалиться и не выбыть из строя. И поэтому, если только бывала возможность, он устраивал себе после усиленной работы ежегодно в заграничный период хотя бы небольшой отдых, уезжая куда-нибудь за город, на лоно природы, на несколько недель или на месяц. Обыкновенно для этого выбирался дешевый пансион,— чтобы дать возможность отдохнуть от хозяйства Надежде Константиновне и ее матери²⁹, на которой лежали хлопоты по хозяйству.

Раза два во время своих заграничных поездок в летнем отдыхе Владимира Ильича принимала участие и я. Пансион выбирался обычно самый простой, недорогой и нелюдный. Чтобы хорошо отдохнуть, Владимиру Ильичу нужна была спокойная обстановка, безлюдье.

«Безлюдье и безделье для меня лучше всего»³⁰,— писал Владимир Ильич матери из Стирсуддена³¹, где он отдыхал, вернувшись «страшно усталым»³⁰ с V съезда партии³².

Свою работу Владимир Ильич не оставлял и за городом, после 1—2 дней полного отдыха, когда он нередко устраивался где-нибудь под стогом сена, чтобы отлежаться. Но работал меньше и много гулял, стараясь взять от отдыха возможно больше. Казалось, что и ел-то он в пансионах лучше, чем дома, как ни упрощен бывал стол в пансионах, где мы селились. «Надо доедать все,— говорил он нам, бывало,— а то хозяева решат, что дают слишком много и будут давать меньше». Это предположение не было лишено основания, так как цена за пансион бывала так низка (2—2 с половиной франка в день с человека на всем готовом), что содержатели пансионов, порой не имевшие даже собственного помещения и снимавшие комнаты для жильцов у крестьян, едва-ли много на них зарабатывали. Однажды Владимир Ильич и Надежда Константиновна пробыли месяца полтора в пансионе, где было, правда, очень дешево, но и слишком уж упрощенно: их держали почти исключительно на молочной диете и не давали даже сахара к кофе и они возмещали недостаток его ягодами, которые собирали в горах.

Отдыхом от работы являлись для Владимира Ильича и прогулки на один день (обыкновенно по воскресеньям) за город или поездки на велосипеде. И на эти прогулки он вытаскивал обычно и Надежду Константиновну, и меня, когда я живала у него, заставляя регулярно пользоваться воздухом и не засиживаться за книгами. Пенял он и товарищам, недостаточно, с его точки зрения, обращавшим внимание на прогулки.

Владимир Ильич «...поругивал нас частенько за сидение в комнате, особенно в накуренной, и неумение беречь свои силы,— пишет в своих воспоминаниях Е. Бош.— Поверьте,— говорил он в таких случаях,— что ваша работа будет гораздо продуктивней, если вы час-два побродите в лесу, чем если будете сидеть в душной комнате, беспощадно тереть лоб и глушить папиросу за папиросой»³³.

Но несомненно также, что при усиленной мозговой и нервной работе, которую он вел, нужно было и усиленное питание. Между тем в этом отношении условия в заграничный период жизни Владимира Ильича были не вполне благоприятны. Правда, он пользовался там почти всегда домашним столом, но ввиду плохого материального положения и строгой экономии все было самое упрощенное и всего было в обрез. Суп варился нередко из кубиков Магги (сухой спрессованный вегетарианский суп), на второе бывали или мясные котлеты или жареное мясо с овощами. Третьего не полагалось, вместо него пили чай. Все бывали сыты и питались, несомненно, лучше, чем многие и многие из эмигрантов, однако, мне кажется, что для Владимира Ильича при той громадной затрате сил и нервов, которых стоила его работа, необходим был более разнообразный и легкий стол. Но в то время он и сам бы не допустил никаких лишних трат и окружавшие его великолепно это сознавали. Помню, однако, с какой жадностью набросился Владимир Ильич на курицу, которую ему подали как-то в Петербурге, когда он вернулся туда в 1917 году. За границей он их не ел и на нас с сестрой произвел впечатление человека, питавшегося за границей далеко не удовлетворительно.

Об этом есть свидетельство и Надежды Константиновны. В своих воспоминаниях о Владимире Ильиче она рассказывает, как какой-то поляк, краковский регент, которому они передавали квартиру при отъезде из Парижа, расспрашивал их о цене на гусей и телятину. «Я ничего не могла сказать о гусях и телятине,— пишет Надежда Константиновна,— ибо в Париже ни того, ни другого мы не ели, а ценой конины и салата регент не интересовался»³⁴. Мало того, Надежда Константиновна была убеждена, что за границей вообще никто не ест молодых животных (телят, цыплят и т. п.) и делают исключение в том отношении разве только для баранины. Она знала о жарком из молодых барашков потому лишь, что это блюдо подавали иногда в пансионах, где они селились с Ильичем во время летнего отдыха.

Живя в Цюрихе³⁵ перед революцией, Владимир Ильич, впрочем, обедал не дома, а в студенческой столовой за 60 сантимов обед!³⁶ Он находил его вполне удовлетворительным, рассказывал товарищ Корнблюм. По-существу же это была порядочная дрянь.

Прав товарищ Ольминский, который в своих воспоминаниях о Владимире Ильиче писал: «В 1917 году, в брошюре «Удержат ли большевики государственную власть?»³⁷ т. Ленин мимоходом обмолвился о себе: «О хлебе я, человек, не видавший нужды, не думал. Хлеб являлся для меня как-то сам собой, нечто вроде побочного продукта писательской работы»³⁸ Это заявление способно только рассмешить всякого, кто знает жизнь Ильича. Что он никогда не думал о хлебе, о материальных интересах,— это верно. Но вместо слов «не ведавший нужды» несравненно уместнее было сказать «не видавший сытости»³⁹.

Обстановка жизни Владимира Ильича и Надежды Константиновны соответствовала их питанию. Они жили за границей до минимума скромно. В Мюнхене, Женеве, Лондоне, Париже они занимали обычно квартирку из двух комнат (в одной помещались Владимир Ильич и Надежда Константиновна, в другой — Елизавета Васильевна, мать Надежды Константиновны) и кухни, которая служила в то же время и столовой. Меблировка состояла из кроватей, простых столов, стульев и полок для книг. Когда Владимир Ильич в 1909 году снял в Париже более просторную квартиру, имея в виду, что с ним поселюсь и я, а также мать, которую он звал пожить с собой, квартирные хозяева были так поражены и шокированы нашей меблировкой (Ни одного дивана! Ни одного кресла или ковра!), что чуть не отказали Владимиру Ильичу от квартиры и согласились оставить ее за ним лишь при условии, что он заплатит вперед за четверть года⁴⁰.

Впечатления товарищей, бывавших за границей у Владимира Ильича, о его образе жизни лишь подтверждают мои слова.

П. Кржижановская, которая в 1910 году была у Ильича в Париже, рассказывает, что вид «у Владимира Ильича был плохой и его мучили головные боли и бессонницы. Он буквально горел»⁴¹. Зинаида Павловна «была поражена и даже испугана тем напряжением, в котором жил непрерывно Владимир Ильич»⁴². Он жил тогда на улице Marie Rose⁴³ в квартирке, состоявшей из двух небольших комнат и кухни, служившей и столовой. «Существование скромное до предела,— пишет Кржижановская.— И когда я спросила Владимира Ильича о материальном их положении, он мне ответил: «Ну, что же, у нас existenz-minimum (минимум существования) парижского рабочего имеется»⁴⁴.

Так говорил Владимир Ильич, но по отзывам т. Шаповалова, который работал во Франции на заводе и навещал Ильича на той же квартире: Владимир Ильич жил более скромно и бедно, чем парижский рабочий⁴⁵.

Такой же вывод сделал товарищ А. Киселев: нас, рабочих, «очень поразило, то, что Владимир Ильич ведет очень скромную жизнь,— пишет он в своей статье «У Ильича на «вилле»».— Мы говорили, что петроградские рабочие живут значительно лучше его, их обеды значительно сытнее и обильнее»⁴⁶.

Скромность квартиры и обстановки Владимира Ильича поразили и товарища А. Догадова, «приехавшего из Баку и жившего в Балаханах****** в рабочих казармах»⁴⁷.

После смерти матери Надежды Константиновны Ильичи жили уже в одной комнате и без кухни. «В этой одной комнате жили и работали они оба в часы, когда бывала закрыта публичная библиотека»,— пишет в своих воспоминаниях о бернской жизни перед революцией товарищ 3. Лилина⁴⁸.

«В Цюрихе, в рабочем квартале на Шпигельштрассе Владимир Ильич снимал комнату у сапожника... По грязной темной лестнице, со скрипящими ступенями и полусломанными перилами, поднимаешься во второй этаж и проникаешь в «квартиру» Ильича. Длинная, узкая, полутемная комната. Вдоль одной стены, гуськом две кровати. У другой стены— большой стол для занятий, а между столом и кроватями едва остается место для стула. Тут же маленькая печурка для отопления и приготовления пищи: Надежда Константиновна сама готовила обед»,— вспоминает В. Карпинский⁴⁹.

Тот же товарищ, который имел возможность близко наблюдать жизнь Владимира Ильича, вспоминает и о материальном положении Владимира Ильича во время эмиграции: «Материальное положение Владимира Ильича... было неустойчивое,— пишет Карпинский.— Во времена старой «Искры», сравнительно благополучные в финансовом отношении, Владимир Ильич жил на «жалование». Позднее «жалование» бралось лишь тогда, когда не было «своего заработка» за легальные книжки и статьи. Во время войны существенную поддержку оказали кое-какие средства матери Надежды Константиновны (деньги, оставленные Надежде Константиновне ее теткой⁵⁰ — М. У.). Но все же нередко бывало «сугубое безденежье». Тогда Владимир Ильич читал рефераты с доходной целью, а Надежда Константиновна искала уроков или хотя бы даже переписки, соглашаясь надписывать конверты для рассылки объявлений. Рефераты давали, конечно, немного, так что приходилось принимать в расчет даже такие детали, как наиболее экономный маршрут по железной дороге или печатанье афишек одновременно для нескольких городов*******, с проставлением места и даты от руки. Но все же рефераты в критические моменты спасали положение... Разумеется, все это,— продолжает Карпинский,— не было хотя бы минимумом тех необходимых условий, которые партия могла бы обеспечить своему вождю даже в те трудные времена. Для Владимира Ильича чрезвычайно характерно, что он ни за что не хотел допустить, чтобы партия, которая в то время действительно бедствовала, тратилась на него, тогда как он мог сам зарабатывать себе на жизнь. Никакие доводы о том, что он является тем самым, им же самим пропагандируемым типом профессионального революционера, которого партия обязана содержать на свой счет, не производили на Владимира Ильича ни малейшего впечатления. Раз он может зарабатывать — значит должен, и ни копейки с партии! Владимир Ильич содержал себя личным трудом, стесняя себя во многом и лишая себя целого ряда безусловно необходимых для его работы условий. Например, из материальных соображений он затруднялся возобновить членство в женевском «Сосьете де лектюр» («Societe de leeture»⁵¹), хотя весьма ценил библиотеку этого общества и состоял в нем членом с 1904 года»⁵².

О том, каково было материальное положение Владимира Ильича в последние годы его эмиграции видно, между прочим, из следующих его слов в письме к товарищу Шляпникову. «О себе лично скажу,— писал Владимир Ильич в сентябре 1916 года,— что заработок нужен. Иначе прямо поколевать, ей-ей!! Дороговизна дьявольская, а жить нечем»⁵³. И прося далее снестись с Горьким относительно посылки денег за посланные работы⁵⁴, переговорить о том же с Бонч-Бруевичем, устроить переводы (Ильичу приходилось думать о переводах накануне Февральской революции!), он прибавляет: «Если не наладить этого, то я, ей-ей, не продержусь, это вполне серьезно, вполне, вполне»⁵⁴.

О необходимости найти литературную работу Владимир Ильич писал неоднократно и нам (сестре, мне, М. Т. Елизарову). Но в то время найти издателя для работ Владимира Ильича было крайне трудно. Известно, например, что «Аграрная программа социал-демократии в первой русской революции 1905—1907 годов»⁵⁵ пролежала десять лет, прежде чем увидела свет в октябре 1917 года. Нелегко было найти и переводную работу. Но с осени 1916 года удавалось получать от Бонч-Бруевича по 200 рублей ежемесячно в счет работ Владимира Ильича. Дал денег (несколько сот рублей) и Горький, к которому я специально для переговоров об этом и об издании некоторых вещей Ильича ходила в Петербурге.

О получке денег Владимир Ильич писал мне в начале 1917 года: «Сегодня я получил через Азовско-Донской банк 808 frs, а кроме того я получил 500 frs. Напиши, пожалуйста, какие это деньги, от издателя ли и от которого и за что именно и мне ли... Я не могу понять, откуда так много денег; а Надя шутит: «пенсию» стал-де ты получать. Ха-ха! Шутка веселая, а то дороговизна совсем отчаянная, а работоспособность из-за больных нервов отчаянно плохая»⁵⁶.

В этом не было ничего удивительного, если принять во внимание описанные несколькими штрихами условия эмигрантской жизни при напряженной работе Владимира Ильича. Тем более, что и вся обстановка «измученной, постылой, болезненно нервной эмигрантской жизни»⁵⁷ была очень тяжела. «[Да,] много тяжелого в эмигрантской среде,— писал Владимир Ильич в статье «Еще один поход за демократию»⁵⁸.— ...В этой среде больше нужды и нищеты, чем в другой. В ней особенно велик процент самоубийств, в ней невероятно, чудовищно велик процент людей, все существо которых один больной комок нервов. Может ли быть иначе в среде людей замученных?»⁵⁹

И в такой среде Владимир Ильич прожил с перерывом 15 лет, 15 лучших лет своей жизни!

 

Примечания:

* В оригинале ошибочно: «в сильной форме». Исправлено по книге: Ульянова М. И. О В. И. Ленине и семье Ульяновых. М., 1989, с. 65.

** Далее зачеркнуто: «и всякое нарушение раз установленного порядка сказалось бы, несомненно, отрицательно не только на его здоровье, но и на его работе».

*** Это мозг (франц.).

**** Неработоспособность (нем.).

***** Первоначально в тексте было: «высмотрел»; М. И. Ульянова заменила его на: «выглядел»; исправлено по оригиналу письма (ЦПА, ф. 14, on. 1, д. 246, л. 14).

****** Поселок на Апшероне, пригород г. Баку

******* «городов» написано вместо зачеркнутого: «рефератов».

 

¹ В. И. Ленин приехал в Петербург 31 августа (12 сентября) 1893 г.

² Точные даты установить не удалось.

³ Каждое лето в 1871—1874, 1878—1883, 1886 и 1887 гг. семья Ульяновых жила в деревне Кокушкино Лаишевского уезда Казанской губернии в доме деда В. И. Ленина — Д. Бланка.

На хуторе близ деревни Алакаевка Богдановской волости Самарской губернии Ульяновы жили летом в 1889—1893 гг.

⁴ В. И. Ленин выехал за границу из Москвы 25 апреля (7 мая) 1895 г., пересек границу (13) мая, вернулся 7 (19) сентября. По поручению петербургских марксистов он установил связь с группой «Освобождение труда», возглавляемой Г. В. Плехановым, и ознакомился с рабочим движением в Европе.

⁵ Мать В. И. Ленина— Мария Александровна Ульянова (1835—1916).

⁶ Ленин В. И. Полное собрание сочинений (далее — Полн. собр. соч.), т. 55, с. 9—10.  В. И. Ленин лечился в Нидельбадской водолечебнице, расположенной на берегу Цюрихского озера (Швейцария). Возглавлял ее доктор Б. А. Членов — близкий знакомый Г. В. Плеханова и П. Б. Аксельрода.

⁷ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 55, с. 12.

⁸ В. И. Ленин жил в Пскове после возвращения из ссылки с 26 февраля (10 марта) 1900 г. Находился под гласным надзором полиции.

⁹ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 55, с. 183.

¹⁰ Воспалением легких В. И. Ленин болел в марте 1895 года, до получения заграничного паспорта— 15 (27) марта.

¹¹ В Петербургском доме предварительного заключения В. И. Ленин находился более 14 месяцев— с 9 (21) декабря 1895 г. по 14 (26) февраля 1897 г.

¹² 25 февраля (9 марта) 1897 г. В. И. Ленин проездом по дороге в ссылку останавливался в Самаре, навестил присяжного поверенного А. Н. Хардина, дочь которого — Н. А. Хардина записала свое впечатление о В. И. Ленине: «Сегодня проездом заходил Вл. Ил. Очень приятное впечатление оставил, и человек крепкий, не растерял свои нервы, хотя мог бы, как и другие, которые плохи стали здоровьем после сидячей жизни» (ЦПА, ф. 4, оп. 4, д. 28, л. 28—29).

¹³ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 55, с. 72.

¹⁴ Ссылка В. И. Ленина закончилась 29 января (10 февраля) 1900 г. В этот день он вместе с Н. К. Крупской, ее матерью — Е. В. Крупской выехали из с. Шушинского Енисейской губернии. В. И. Ленину было предписано поселиться в Пскове, Н. К. Крупской до марта 1901 г. — в Уфе под гласным надзором полиции.

¹⁵ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 46, с. 32.

¹⁶ В Москву В. И. Ленин приехал не позднее 16 (28) февраля 1990 г.

¹⁷ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 55, с. 416. Письмо Н. К. Крупской было написано 30 марта (12 апреля) 1900 г. и отправлено на имя М. И. Ульяновой.

¹⁸ Имеется в виду реферат В. И. Ленина о программе и тактике социалистов-револю- ционеров (эсеров), с которым он выступил в Париже 14 (27) июня 1902 г. на собрании русских политэмигрантов.

¹⁹ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 46, с. 189. М. И. Ульянова цитирует письмо В. И. Ленина Л. И. Аксельрод от 10 (23) июня 1902 г. О своем плохом самочувствии он писал ей и 1 (14) июня 1902 г.:«...нервы мои истрепаны до чертиков» (там же, с. 187).

²⁰ Ленинский сборник IV, с. 105. Цитируется письмо А. Н. Потресова В. И. Ленину от 26 мая (8 июня) 1902 г.

²¹ Местечко Логиви (Бретань, север Франции). Здесь В. И. Ленин отдыхал до 12 (25) июля 1902 г. Отсюда уехал в Лондон.

²² Старшая сестра В. И. Ленина — Анна Ильинична Ульянова-Елизарова (1864—1935).

²³ «Исторический архив», 1958, № 2, с. 10—11.

²⁴ Имеется в виду раскол среди искровцев и делегатов II съезда РСДРП, проходившего в Брюсселе (Бельгия) и Лондоне (Англия) с 17 (30).июля по 10 (23) августа 1903 г.

²⁵ В Женеву В. И. Ленин и Н. К. Крупская вернулись позднее 11 (24) августа 1903 г. В это время они снимали квартиру в предместье Сешерон в небольшом двухэтажном домике на улице Шмен приве дю Фуайе, 10.

²⁶ Один из первых агентов «Искры» С. В. Андропов, который встречался с В. И. Лениным вскоре после возвращения из Лондона, писал:«Прибыл он (В. И. Ленин.— Ред.) сюда больным, так что мы застали его в постели. У него какая-то редкая болезнь: что-то вроде воспаления межреберного нерва, который причиняет ему боль и лишает силы. Теперь он здоров. Принял он нас чрезвычайно радушно и ласково, много рассказывал. Настроение у него боевое» («Красная летопись», 1924, № 2, с. 40—41).

²⁷ Речь идет о путешествии В. И. Ленина и Н. К. Крупской по Швейцарии с 20 июня (3 июля) по первую половину июля 1904 г. Они в основном пешком прошли от г. Лозанны через долину р. Роны в Бе-ле-Бен, Оберланд, Изельтвальде, Фрутиген, Мейринген, Бруннене и возвратились в Лозанну. Затем в конце июля — августе отдыхали в деревушке недалеко от ст. Шебр у озера Лак-де-Бре (под Лозанной).

²⁸ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 55, с. 500.

²⁹ Мать Н. К. Крупской— Елизавета Васильевна Крупская (1842—1915).

³⁰ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 55, с. 238. М. И. Ульянова цитирует из письма В. И. Ленина М. А. Ульяновой от 27 июня (10 июля) 1907 г.

³¹ Стирсудден— маяк (ныне поселок Озерки Выборгского района Ленинградской обл.), близ которого на даче Н. М. Книпповича в июне — июле 1907 г. после V (Лондонского) съезда РСДРП отдыхали В. И. Ленин, Н. К. Крупская и ее мать. В. И. Ленин писал оттуда М. И. Ульяновой:«Я так здесь «впился» в летний отдых и безделье (отдыхаю, как уже несколько лет не отдыхал), что все откладываю все дела и делишки» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 55, с. 239).

³² V (Лондонский) съезд РСДРП проходил 30 апреля (13 мая) — 19 мая (1 июня) 1907 г.

³³ Бош Е. Б. Встречи и беседы с Ильичем (1915—1918 гг.)— «Пролетарская революция», 1924, № 3 (26), с. 162.

³⁴ Крупская Н. К. Воспоминания о В. И. Ленине. 3-е изд., М., Политиздат, 1988, с. 192.

³⁵ В. И. Ленин и Н. К. Крупская приехали в Цюрих 28 или 29 января (10 или 11 февраля) 1916 г., надеясь поработать в библиотеках 2—3 недели. Однако прожили здесь до переезда в Берн 24 марта (6 апреля) 1917 г., за три дня до выезда своего в Россию. Почти все это время в Цюрихе они снимали комнату у сапожника Т. Каммерера по улице Spiegelgasse, 14.

³⁶ Этот факт подтверждается в письме В. И. Ленина из Берлина секретарю Цюрихской секции большевиков М. М. Харитонову от 14 (27) января 1916 г., в котором он просил помочь устроиться в Цюрихе и сообщал, что в Берне он и Надежда Константиновна питались три раза в день: утренний завтрак в кафе, обед в студенческой столовой за 65 сантимов и вечером кофе. В. И. Ленин надеялся устроиться так же и в Цюрихе (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 49, с. 178—179)

³⁷ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 34, с. 287—339.

³⁸ Там же, с. 322.

³⁹ Ольминский М. С. Тов. Ленин.— «Пролетарская революция», 1924, № 3 (26), с. 31—32.

⁴⁰ Речь идет о квартире в Париже по rue Beaunier (ул. Бонье), д. 24, куда Ульяновы переехали 6 (19) декабря 1908 г. В этот день В. И. Ленин писал сестре А. И. Ульяновой- Елизаровой: «Нашли очень хорошую квартиру, шикарную и дорогую: 840 frs. + налог около 60 frs. да + консьержке около того в год. По-московски это дешево (4 комнаты 4- кухня + чуланы, вода, газ), по-здешнему дорого. Зато будет поместительно и, надеемся, хорошо. Вчера купили мебели для Маняши. Наша мебель привезена из Женевы. Квартира на самом почти краю Парижа, на юге, около парка Montsouris. Тихо, как в провинции» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 55, с. 264).

⁴¹ Кржижановская 3. П. На Копенгагенском конгрессе.— Первая годовщина 1924— 21 января 1925. М., Московский рабочий, 1925, с. 83.

⁴² Там же, с. 82.

⁴³ В квартире по улице Мари Роз, д. 4 (Париж, Франция) В. И. Ленин и Н. К. Крупская с матерью поселились ранее 6 (19) июля 1909 г. и жили до 10 (23) июня 1912 г.

⁴⁴ Кржижановская 3. П. Несколько штрихов из жизни Ильича (Отрывки воспоминаний) — О Ленине. Воспоминания. Кн. 2, под редакцией и предисловием Н. Л. Мещерякова. М., Госиздат, [1925], с. 49.

⁴⁵ См. Шаповалов А. С. В изгнании. (Среди бельгийских и французских рабочих). М.— Л., Госиздат, 1927, с. 156; В огне борьбы за социализм. Воспоминания старого большевика- подполыцика. М., «Старый большевик», 1934, с. 763.

⁴⁶ Киселев А. С. У Ильича на «вилле».— Первая годовщина 1924— 21 января 1925. М., Московский рабочий, 1925, с. 99.

⁴⁷ Догадов А. И. Памяти учителя-товарища.— У великой могилы. М., 1924, с. 303.

⁴⁸ Лилина 3. И. Ленин как человек. Л., 1924, изд. 2, с. 10. 3. И. Лилина пишет о комнате В. И. Ленина и Н. К. Крупской в Берне (Швейцария), по адресу Wardheimstrasse, 66, parterre, в которой они жили с начала апреля до середины мая 1915 г.

⁴⁹ Карпинский В. А. Два случая.— О Ленине. Воспоминания. Кн. 2, под редакцией и предисловием Н. Л. Мещерякова. М., Госиздат, [1925], с. 149.

⁵⁰ Мать Н. К. Крупской— Е. В. Крупская по наследству от сестры получила 4 тыс. руб.

⁵¹ В. И. Ленин состоял членом «Societe de lecture» («Общество любителей чтения») в Женеве с 30 ноября (13 декабря) 1904 г. по 1 (14) декабря 1908 г. Выбыл в связи с переездом в Париж.

⁵² Карпинский В. А. Владимир Ильич за границей в 1914—1917 гг. — Записки Института Ленина. Т. II, М., Госиздат, 1927, с. 95.

⁵³ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 49, с. 302. Цитируемое письмо было написано В. И. Лениным позднее 20 сентября (3 октября) 1916 г.

Свидетельствует о тяжелом материальном положении В. И. Ленина в годы войны и письмо Г. Е. Зиновьева (Радомысльского) к Н. К. Крупской: «Милая Надежда Константиновна! Очень, очень трудно писать Вам на эту тему, поверьте. Но ей-же-богу и молчать больше нельзя. Необходимо во что бы то ни стало что-нибудь предпринять, чтобы Вы с Ильичем устроились получше. Оба Вы хвораете и оба нисколько не думаете о себе. Устроились Вы ужасно плохо, плохо питаетесь и проч. При таких условиях все неизбежно должно итти под гору. Пока была жива бабушка (Е. В. Крупская.— Ред.), Вы устраивались лучше ради нее. Но с тех пор, как она умерла, все пошло невозможным образом. Вы сами говорили, что здоровье Ильича неважно, да и Вам нынешний образ жизни вреден. Позвольте употребить Ваш-же с Ильичем излюбленный оборот: надо щадить партийное имущество. Один разочек приложите это и к себе. Нечего чрезмерно скромничать: мы хорошо знаем, что Вы с Ильичем— самое драгоценное из нашего «партийного имущества». Проклятая война, ведь, когда-нибудь кончится, работы будет столько, сколько никогда не было— берегите силы» (ЦПА, ф. 17, оп. 2, д. 202).

⁵⁴ В январе 1916 г. В. И. Ленин послал А. М. Горькому для издательства «Парус», основанного при журнале «Летопись», свою работу «Новые данные о законах развития капитализма в земледелии. Выпуск I. Капитализм и земледелие в Соединенных штатах Америки», а в феврале 1916 г.— рукопись брошюры Н. К. Крупской «Народное образование и демократия». Обе работы вышли в свет лишь в 1917 г. в издательстве «Жизнь и знание».

⁵⁵ Работа В. И. Ленина «Аграрная программа социал-демократии в первой русской революции (К пересмотру аграрной программы русской социал-демократии)» (см. Полн. собр. соч., т. 16, с. 193—413) была написана в ноябре—декабре 1907 г. В феврале 1908 г. она была послана в Петербург для включения во вторую часть второго тома Сочинений В. И. Ленина— «За 12 лет». В типографии книга была арестована полицией и уничтожена. Случайно уцелел один экземпляр без нескольких последних страниц. В 1917 г. с небольшими добавлениями, сделанными В. И. Лениным, книга была выпущена в свет издательством «Жизнь и знание» (Петроград).

⁵⁶ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 55, с. 368.

⁵⁷ Там же, т. 22, с. 90.

⁵⁸ Там же, с. 82—93.

⁵⁹ Там же, с. 89—90.

Известия ЦК КПСС № 2 1991 г

Приехав в Россию, Владимир Ильич попал в водоворот революционных событий, условия его жизни резко изменились: из тихой, сонной Швейцарии он оказался в кипящем котле. Революция дала ему новые силы, но уставал он безумно. И иногда по вечерам, вернувшись из «Правды», если не было вечерних заседаний, Владимир Ильич, вконец измотанный, шел пройтись по набережной Канавы, вблизи которой мы жили в Петрограде⁶⁰. Летом 1917 года Владимир Ильич только на несколько дней уезжал на отдых в деревню Нейвола близ станции Мустамяки Финляндской железной дороги, на дачу В. Д. Бонч-Бруевича⁶¹. Но отдых его скоро был прерван вызовом из Петрограда в связи с июльскими днями⁶².

Такой же кратковременной была поездка Ильича в «Халила» в Финляндии зимой 1917 года⁶³. Необходимость скрываться в шалаше около Сестрорецка⁶⁴, как ни примитивны были там условия существования, дала Владимиру Ильичу возможность несколько отдохнуть. Как там, так и в Финляндии, куда он переехал позднее⁶⁵, не было постоянной трепки и сутолоки, от которых он всегда сильно уставал, была возможность серьезно позаняться. И позднее, уже будучи больным, Владимир Ильич вспоминал об этой возможности отдохнуть, которую дали ему белогвардейские юнкера.

30 августа 1918 г. Владимир Ильич был ранен на заводе бывш. Михельсона, где он выступал на митинге⁶⁶. Ранение было очень тяжелым. Из трех пуль, выпущенных в него эсеркой Каплан, одна пуля, войдя под левой лопаткой и проделав довольно извилистый путь вокруг сердца, крупных сосудов и шейных нервов, повредила верхнюю долю легкого и застряла в правой стороне шеи выше правой ключицы. «Точно змейка пробежала»,— говорил позднее Владимир Ильич про то ощущение, которое получилось у него от этой пули. Другая пуля проникла в правое плечо. Ударившись о плечевую кость, которую она раздробила, эта пуля изменила свое направление и застряла под кожей левой плечевой области. Жизни Владимира Ильича она, таким образом, не угрожала, но причинила ему сильную боль. «Рука сразу повисла,— рассказывал Владимир Ильич,— как виснет крыло подстреленной птицы». Третья пуля не причинила Владимиру Ильичу никакого вреда. Она продырявила лишь в двух местах его пальто и пиджак на спине,— на теле в этом месте никаких ранений обнаружено не было.

Несмотря на тяжелое ранение, Владимир Ильич, которого привезли с завода в Кремль, сам поднялся на третий этаж в свою квартиру, отклонив предложение товарищей внести его. Он шел по лестнице, куда я выбежала встречать его, довольно бодро и на мой вопрос: «Что случилось?», ответил спокойно: «Ничего, ничего, совсем легкая рана». На деле было, однако, не так.

Первую помощь оказал Владимиру Ильичу А. Н. Винокуров⁶⁷, которого я вызвала с заседания Совнаркома (ждали только Владимира Ильича, чтобы открыть его). Владимир Ильич имел еще силы пошутить: «Подкузьмили мне руку».

«Нельзя было думать в то время,— рассказывал Винокуров,— что Ильич находится в смертельной опасности». Вслед за Винокуровым прибыли врачи-коммунисты: В. М. Величкина-Бруевич, Обух, Вейсброд, а затем и Семашко. Владимиру Ильичу уже успели впрыснуть морфий, раздеть и уложить его более удобно. Первый осмотр произвел на врачей самое гнетущее впечатление: благодаря слабости пульса, который временами совсем пропадал, и характеру ранений, положение казалось им на первый взгляд безнадежным.

«Лишь спустя несколько минут удалось установить,— говорил В. А. Обух,— что только случайный поворот головы в момент ранения спас Владимира Ильича от разрушения жизненно-важных органов (крупных кровеносных сосудов и нервов), т. е. от неминуемой смерти». «Уклонись эта пуля на один миллиметр в ту или другую сторону, Владимира Ильича, конечно, уже не было бы в живых»,— рассказывал В. Н. Розанов⁶⁸.

Ранение верхушки левого легкого вызвало сильное кровоизлияние в полость левой плевры — гематоракс*. На этой почве можно было опасаться воспаления легкого и заражения. Очень слаба была и деятельность сердца. Прогноз, по мнению профессора Минца и других врачей, был «весьма серьезный».

«Первая ночь, проведенная раненным Владимиром Ильичем в постели, была борьбой между жизнью и смертью. Сердечная деятельность была необычайно слаба.

Больного донимали приступы одышки »,— рассказывает Б. С. Вейсброд. Он провел у Владимира Ильича всю эту ночь, оставшись с ним после отъезда в 3 часа ночи Обуха и Минца, которые перед этим несколько раз совещались. Владимир Ильич лежал с мертвенной бледностью на лице, с холодным потом на лбу и с совершенным похолоданием конечностей.

Нарастающее кровоизлияние и упадок сил вселяли во всех окружающих Владимира Ильича большую тревогу. Но он проявил удивительное самообладание и силу воли. Несмотря на сильные мучения во время накладывания повязки на раненную руку, Владимир Ильич не издал ни одного стона, что поразило окружающих его. В минуты, когда всякий другой больной в его положении не мог бы не только думать и говорить о чем-либо, не имеющем непосредственного отношения к его страданиям, но был бы и вообще в полной прострации, Владимир Ильич сохранил полностью силу своего интеллекта.

Вот что рассказывает об этом Б. С. Вейсброд: «Владимир Ильич сам ясно сознавал свое тяжелое положение, когда он, попросив остальных врачей выйти, задал мне вопрос: «Вы коммунист?» Получив утвердительный ответ, он продолжал: «Скажите мне откровенно, скоро ли конец? Если да, то мне нужно бы потолковать». Я успокоил Владимира Ильича, но он все же взял с меня слово, что если дело дойдет до развязки, то я должен его предупредить».

«В первую ночь был грозный момент, когда скопление крови в области плевры было слишком велико. Кровь вышла из грудной клетки во время кашля. Утром следующего дня в пульсе и в общем состоянии были замечены улучшения, но появившаяся в мокроте кровь и легкая рвота вызывали опасения, не получил ли ранения пищевод. Это означало бы неизбежный трагический исход». Однако состоявшийся на другое утро консилиум, на который был приглашен В. Н. Розанов и терапевт профессор Мамонов, не подтвердил этих опасений.

На этом же консилиуме был поставлен и «без малейших колебаний сразу решен отрицательно» вопрос о том, надо ли извлекать пули. Он был решен отрицательно в силу тех соображений, что «обычно пули или другие однородные тела, остающиеся в организме долгое время, окружаются плотной соединительной тканью, изолирующей их от организма, и они не могут представлять никакого вреда для больного», если не лежат на важных для жизни органах, чего в данном случае не было.

Вопрос об извлечении пуль всплыл, однако, снова через несколько лет, весной 1922 года, в связи с мозговой болезнью Владимира Ильича. Он был поставлен, в частности, профессором Клемперером, который считал возможным, что головные боли Владимира Ильича вызываются свинцовым отравлением от пуль, находящихся в его теле. В силу этого в конце апреля 1922 года Владимиру Ильичу была сделана операция по удалению пули⁶⁹. Большинство русских врачей, впрочем, и тогда высказывалось против возможности свинцового отравления, мотивируя это изоляцией пуль «плотной соединительной тканью, через которую в организм ничего не проникает», и было против операции.

В первые дни ранения Владимира Ильича в 1918 году кое у кого из врачей было подозрение, не отравлены ли пули, подозрение, подтвердившееся следствием по делу правых эсеров в 1922 году⁷⁰. При этом не было, однако, учтено, что отравленная, хотя бы и ядом кураре, пуля не то, что отравленная стрела у дикарей. Если в последнем случае поражение такой отравленной стрелой бывает смертельным, то при отравлении пули не может получиться такого же действия. «Этот яд легко разлагается под влиянием высокой температуры, при выстреле разлагается и теряет свои ядовитые свойства».

Утром 31** Владимир Ильич чувствовал себя уже несколько лучше, улыбался нам и пытался говорить, а вечером уже шутил с лечившими его врачами. Положение оставалось, тем не менее, еще в течение нескольких дней очень серьезным, так как и после того, как непосредственная опасность миновала, была еще опасность инфекции, которая всегда могла быть внесена в организм пулей.

Удержать, однако, Владимира Ильича в постели и побудить его соблюдать необходимую осторожность было необычайно трудно. Он рвался к делам и хотел быть в курсе их. Уже 1 сентября утром он потребовал, чтобы ему дали газеты. Но так как это было категорически запрещено, он просил, по крайней мере, хоть вкратце рассказывать ему все новости. А 5 сентября⁷¹ оставшись в комнате один с ухаживавшей за ним Е. И. Фоминой, Владимир Ильич попросил ее помочь ему одеться. Думая, что он хочет посидеть в кресле, что ему было разрешено, Екатерина Ивановна сделала это, но Владимир Ильич встал и отправился в уборную (шагов за 30 от своей комнаты). Никакие уговоры и ссылки на запрещение врачей не помогли. «Я чувствую себя вполне хорошо, ничего не случится, а Вы никому не говорите»,— сказал он перепуганной Екатерине Ивановне. Это не было капризом больного,— пишет в своих воспоминаниях Е. И. Фомина,— а «просто Владимир Ильич исполнял только те предписания, которые сам считал необходимыми и нужными, то же, что он считал лишним, он категорически отбрасывал и при этом посмеивался над ненужностью тех или иных предписаний»⁷². Только вызванные вслед за этим врачи смогли убедить Владимира Ильича не делать больше такого рода экспериментов, которые могли бы кончиться для него очень плохо. Но скольких трудов это им стоило! И недаром врачи были «благодарны» сломанной руке, которая поневоле удерживала Владимира Ильича в постели.

Каждый следующий день приносил улучшение в состоянии здоровья Владимира Ильича. «Выздоровление шло изумительно быстро, что можно объяснить лишь исключительно крепким организмом Владимира Ильича»,— говорил Обух.

Пребывание в течение трех недель в Горках⁷³ окончательно укрепило здоровье Владимира Ильича и он вернулся к работе бодрый и посвежевший.

Очень скромно жил Владимир Ильич и при Советской власти. Характерен в этом отношении следующий факт, о котором рассказывает Н. П. Горбунов, бывший в то время секретарем Совнаркома: «В связи с обесценением денег Владимиру Ильичу с 1 марта 1918 года, без его разрешения, было увеличено жалованье с 500 до 800 рублей. В ответ на это он прислал мне следующую официальную бумагу:

«Секретарю Совета Народных Комиссаров Николаю Петровичу Горбунову.

Ввиду невыполнения Вами настоятельного моего требования указать мне основания для повышения мне жалованья с 1 марта 1918 г. с 500 до 800 руб. в месяц и ввиду явной беззаконности этого повышения, произведенного Вами самочинно по соглашению с управляющим делами Совета В. Д. Бонч- Бруевичем, в прямое нарушение декрета Совета Народных Комиссаров от 23 ноября 1917 года⁷⁴, объявляю Вам строгий выговор⁷⁵.

Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)».

Следует отметить,— прибавляет Горбунов,— что за несколько дней до этого Владимир Ильич дал мне поручение принять меры к повышению жалованья по отдельным наркоматам, в частности, по Наркомфину т. Гуковскому, до 2000 рублей»⁷⁶.

В советский период Владимир Ильич утомлялся от работы невероятно. Время его было заполнено до отказа: заседания (их бывало иногда по несколько в день⁷⁷[*]), приемы, доклады, публичные выступления, телефонные переговоры и проч. и т. д. В то же время Владимир Ильич находил время просматривать русские и иностранные газеты и следить за книжными новинками. Читал он уже вечером или поздно ночью. На стульях около его кровати лежала обычно кипа книг, которые ему надо было просмотреть. С заседания Совнаркома Владимир Ильич приходил вечером, вернее ночью, часа в 2, совершенно измотанный, бледный, иногда не мог даже говорить, есть, а наливал себе только чашку горячего молока и пил его, расхаживая по кухне, где мы обычно ужинали.

Вообще, когда Владимир Ильич бывал очень переутомлен и нервен, он не мог есть, сидя за столом, а быстро ходил с куском во рту из угла в угол и иногда бормотал что- то себе под нос. Так было, например, в начале 1918 года, когда в результате отказа советской делегации подписать мир с Германией и одновременного заявления ее о прекращении войны⁷⁸ с державами Четверного союза⁷⁹, германское верховное командование, заявив 16 февраля о прекращении перемирия с Советской республикой, в 12 часов дня 18 февраля начало наступление, заняв один за другим: Минск, Луцк, Ровно, Полоцк, Оршу и т. д. Мы редко видели Владимира Ильича более взволнованным, разъяренным, чем в эти дни, когда « левые коммунисты », составлявшие большинство ЦК, упорствовали на формуле Троцкого «мира не подписывать, но и войну не продолжать» и Владимир Ильич метался, как раненный, предвидя гибель Советской республики⁸⁰.

Перед тем, как лечь спать, Владимир Ильич уходил обычно пройтись по Кремлю (мы мечтали тогда, шутя, что, когда будет разбит Деникин, мы разведем на кремлевском дворе садик) — это было его излюбленное средство против бессонницы, но и оно далеко не всегда помогало. Или, если бывал кусочек свободного времени, ехал на автомобиле за город.

С 1918 года Владимир Ильич не пользовался сколько-нибудь продолжительным отпуском, уезжая на дачу лишь на 1—2 дня в неделю, а иногда предпринимая поездки на охоту. Когда товарищи (Фотиева, Бонч-Бруевич и другие) уговаривали его взять отпуск и отдохнуть более продолжительное время, Владимир Ильич отвечал им, что «пока обходится мелким ремонтом».

Но, конечно, и на даче он не был свободен целиком от дел. Он забирал с собой бумаги и литературу, которые надо было просмотреть, вел телефонные переговоры, а, главное, его голова и там была полна делами.

Все эти годы Владимир Ильич горел на работе, совершенно не щадя своих сил. Он не только стоял во главе нашей молодой республики Советов, руководя каждым ее шагом, разрабатывая каждое ее мероприятие, давая указания в самых различных областях: в партийной, международной, хозяйственной, военной и проч. и т. д., он написал еще за это время многие сотни статей, сделал сотни докладов на различных съездах, конференциях, на фабричных и заводских собраниях. Он принимал массу народа — одних по вопросам текущих дел и для докладов, других— рабочих и крестьян, чтобы выслушать их просьбы и жалобы, чтобы из первых рук узнать их запросы и настроения, ибо он знал, что «мы можем управлять только тогда, когда правильно выражаем то, что народ сознает»⁸¹. А, помимо того, Владимир Ильич входил сам в различные мелочи, находил время заботиться о товарищах, помогать им в получении комнат, одежды, устройства «на дачу» их, на работу и проч.⁸² Все и за всем шли к нему. Это была, поистине, нечеловеческая нагрузка.

«Незадолго до своего последнего смертельного заболевания, едва оправившись от предыдущего болезненного припадка,— рассказывает Г. М. Кржижановский,— Владимир Ильич как-то говорил мне со смущенной улыбкой: «Да, мне кажется, что я брал на себя слишком большую нагрузку»... Он говорил это в вопросительном тоне. Умирая, он еще сомневался в том, достаточна ли его ставка, ставка самой жизни»⁸³.

В конце лета 1921 года Ф. А. Гетье, который лечил Надежду Константиновну и Владимира Ильича, нашел у него небольшое расширение сердца и посоветовал ему поехать на две недели в Горки^{84 85}.

Этого было, конечно, недостаточно, так как отдыха полного опять-таки не получилось — Владимир Ильич продолжал и там, хотя в меньшей степени, работать. По нашей просьбе, Гетье, который приехал в Горки через две недели, чтобы проведать Владимира Ильича, посоветовал ему остаться там еще на одну неделю. Но и эта неделя мало ему дала. Однако о более продолжительном отпуске нечего было и думать — Владимир Ильич рвался к работе. Никто не подозревал тогда всей серьезности его положения. А между тем с этого времени, приблизительно, начался уже по заключению (в дальнейшем) профессора Крамера продромальный период болезни Владимира Ильича, болезни сосудов головного мозга, которая через два с половиной года свела его в могилу.

Вернувшись к работе, Владимир Ильич скоро стал страдать сильными головными болями, не говоря уже об обычной для него в это время бессоннице, и ослаблением работоспособности. В начале зимы он снова уехал за город⁸⁶, но это не дало ему облегчения. В декабре он должен был выступить на Всероссийском съезде Советов и очень беспокоился, как сойдет у него доклад. Такой он был мрачный, утомленный перед ним, так плохо чувствовал себя, что было страшно за него. Однако, против его ожидания, доклад прошел очень хорошо и это сразу подняло его настроение⁸⁷.

Владимир Ильич заявил после окончания заседания съезда, что надо куда-нибудь поехать отпраздновать этот успех, и мы отправились вместе с находившимся в Большом театре Н. И. Бухариным в Метрополь, где он жил тогда. Владимир Ильич был очень весел и оживлен. Он с большим юмором принялся рассказывать нам о своей недолгой юридической практике в Самаре⁸⁸, о том, что из всех дел, которые ему приходилось вести по назначению (а он только по назначению их и вел), он не выиграл ни одного, и только один его клиент⁸⁹ получил более мягкий приговор, чем тот, на котором настаивал прокурор.

Затем был вытребован т. Мануильский, который славился своим умением рассказывать анекдоты и «изображать» товарищей. Мануильский был в этот вечер в ударе, и его слушатели хохотали до упада. Домой мы вернулись чуть не в 4 часа ночи.

Головные боли не оставляли Владимира Ильича, и он жаловался все время на ослабление работоспособности. Врачи посоветовали ему поехать опять за город, больше быть на воздухе, больше отдыхать— ничего кроме переутомления они тогда у него не находили. Владимир Ильич так и сделал и одно время (в январе) приезжал в Москву только на Политбюро и на особо важные заседания. Но улучшения в состоянии его здоровья не наступало. Мало того: за это время у Владимира Ильича было два обморока или, как он их называл, головокружения. Вот что рассказывает о них Ф. А. Гетье, которому Владимир Ильич под большим секретом сообщил о них: «Владимир Ильич обратился ко мне за советом в январе или феврале 1921 года (думаю, что это было позднее — М. У.) по поводу головокружения. Это был уже второй случай головокружения; первый произошел за 2—3 недели раньше. По словам Владимира Ильича, в первый раз он почувствовал головокружение утром, когда одевался. Головокружение было сильное: Владимир Ильич не мог устоять на ногах и принужден был, держась за кровать, опуститься на пол, но сознания не терял. Тошноты не было. Головокружение продолжалось несколько минут и прошло бесследно, почему Владимир Ильич не придал ему значения и не сообщил об этом никому.

Второе головокружение произошло тоже утром, когда Владимир Ильич вернулся из уборной в спальную. На этот раз оно сопровождалось потерей сознания: Владимир Ильич очнулся на полу около стула, за который он, по-видимому, хотел удержаться, падая.

Сколько времени продолжалось бессознательное состояние, Владимир Ильич не мог установить, но, по его предположению, оно было непродолжительно — 2—3 минуты. Очнувшись, он скоро почувствовал себя настолько хорошо, что приступил к работе.

По поводу этого второго головокружения Владимир Ильич обратился ко мне. Обследовав его тщательно, я не мог установить никаких существенных уклонений ни со стороны внутренних органов, ни со стороны нервной системы и объяснил себе причину головокружений большим переутомлением центральной нервной системы. Но факт потери сознания очень обеспокоил меня, и я настоял на консультации с специалистом невропатологом».

Кроме Ф. А. Гетье, об этих головокружениях знал только товарищ П. П. Пакалн, которому Владимир Ильич строго-настрого запретил кому бы то ни было говорить о них. Лишь в мае, когда Владимир Ильич слег, Петр Петрович решился нарушить это запрещение Владимира Ильича и рассказал об обмороках мне, а затем Кожевникову и Крамеру.

4 марта к Владимиру Ильичу был вызван профессор Даркшевич. В своих воспоминаниях он так рассказывает об этом визите: «Владимир Ильич подробно описал мне, что им чувствуется необычного. Оказалось, что за последние месяцы он переживает очень тяжелое состояние от полной утраты способности работать интеллектуально в том направлении, в каком он работал всегда до последнего времени. Сам с собой он решил положительно, что его потеря способности к труду вещь непоправимая, вещь, повторяющаяся обычно с каждым революционным деятелем, когда он доживает до известного возраста. «Каждый революционер,— говорил Владимир Ильич,— достигши 50 лет, должен быть готовым выйти за фланг: продолжать работать по-прежнему он больше уже не может; ему не только трудно вести какое-нибудь дело за двоих, но и работать за себя одного, отвечать за свое дело ему становится не под силу. Вот эта-то потеря трудоспособности, потеря роковая и подошла незаметно ко мне — я совсем стал не работник»⁹⁰.

На вопрос Даркшевича «к чему сводится ненормальность его состояния, называемая им утратой трудоспособности, Владимир Ильич ответил, что самое главное, что тяготит его, это невозможность в последнее время читать так, как он читал раньше: он ведь прямо проглатывал книги. Чтобы не запустить текущей литературы и иметь возможность постоянно делать из нее все нужные выводы, ему необходимо читать и просматривать массу печатного материала. Вот эта-то работа и сделалась для него невозможной. Невозможно для него и другое дело — принимать участие на заседаниях различных съездов. Он привык тщательно готовиться к ним, составлять заранее конспект своих речей, всесторонне обдумать свою позицию и проч. В прежнее время это было для него делом легким, не вызывало в нем никакого душевного волнения и никогда не требовало у него такого количества времени, которого не хватало бы на все остальные дела. Теперь не то. Участвовать на всех заседаниях с привычной для него подготовкой стало для него очень затруднительно. Немало мешают ему и сильные головные боли, которые возникают у него тотчас же как только он проработает сколько-нибудь лишнее время. Тяготит его также и бессонница. Сон у него вообще плох, но за последнее время, когда ему приходится много работать, он совершенно иногда лишается сна. Ночь, обреченная на бессонницу, вещь поистине ужасная, когда поутру надо быть готовым к работе.

Все сказанное отнимает у него его душевный покой. Он близок к мысли о том, что дальше ему уже не работать так, как он работал прежде. Ему уже никогда не будет под силу решать различные проблемы государственного строя, как решались они раньше: без труда, без особых над собой насилий... Его песня уже спета, роль его сыграна, свое дело он должен будет кому-то передать другому...»⁹¹.

Выслушав Владимира Ильича, Даркшевич сказал, что, по его мнению, налицо имеются «два тягостных для Владимира Ильича явления: во-первых, масса чрезвычайно тяжелых неврастенических проявлений, совершенно лишавших его возможности работать так, как он работал раньше, а, во- вторых, ряд навязчивостей, которые своим появлением сильно пугали больного». «Ведь это, конечно, не грозит сумасшествием?» — спросил Даркшевича Владимир Ильич.— «Я успокоил его, сказав, что навязчивости тяжелы для человека только субъективно, но что никогда не ведут за собой расстройства психики»⁹².

Итак, профессор Даркшевич не нашел у Владимира Ильича ничего кроме «простого переутомления мозга». Он дал ему ряд предписаний, касающихся ограничения его работы⁹³, выступлений и проч., посоветовал жить вне Москвы и выразил уверенность в том, что трудоспособность восстановится после отдыха.

Даркшевич вызвал после своей беседы с Владимиром Ильичем меня (Надежды Константиновны не было дома), расспросил об образе жизни брата и указал на необходимость развлекать его, создавать ему какие-либо интересы помимо политики, чтобы он мог отвлекаться от мрачных мыслей, от постоянных мыслей о работе.

Как ни скептически склонен был Владимир Ильич относиться вообще к словам врачей, особенно в том состоянии, в котором он находился весной 1922 года, он все же, видимо, успокоился несколько и повеселел после беседы с Даркшевичем.

По совету Даркшевича Владимир Ильич поехал опять за город⁹⁴, где ему предписано было проводить много времени на воздухе. Закутавшись в шубу, Владимир Ильич часами просиживал на террасе или в парке, делал и обтирания по совету Даркшевича, но никакого улучшения в состоянии его здоровья не наступило.

Вызванные вскоре из-за границы профессора Ферстер и Клемперер не нашли, как и русские врачи, у Владимира Ильича ничего, кроме сильного переутомления. Они констатировали «возбудимость и слабость нервной системы, проявляющуюся в головных болях, бессоннице, легкой физической и умственной утомляемости и склонности к ипохондрическому настроению». Согласно их диагнозу: «Никаких признаков органической болезни центральной нервной системы, в особенности мозга, налицо не имеется». Об обмороках им, по-видимому, сообщено не было, так как позднее, узнав о них, Ферстер говорил, что это дало бы им сразу ключ к правильному диагнозу болезни Владимира Ильича, органической болезни сосудов головного мозга.

Итак, все врачи были убеждены, что ничего, кроме переутомления, у Владимира Ильича нет, но он и тогда, по-видимому, плохо верил в правильность их диагноза. Если во время ранения он рвался к работе и плохо слушал врачей, которые старались удержать его от нее, потому что чувствовал себя хорошо («перемудрят» — было любимое его выражение в то время), то теперь Владимир Ильич был склонен расценивать свое состояние более пессимистически, чем это делали врачи. Так по поводу обмороков, бывших с ним зимой 1922 года, он сказал как-то позднее Н. А. Семашко: «Это первый звонок».

Ферстер и Клемперер предписали Владимиру Ильичу длительный отдых (месяца три) вне Москвы, временное удаление от всяких дел. Владимир Ильич согласился на отпуск (на два месяца), прося лишь отсрочить его на некоторое время ввиду необходимости его присутствия в Москве в связи с Гаагской конференцией⁹⁵.

В состоянии здоровья Владимира Ильича в это время замечалось некоторое улучшение: головные боли меньше давали себя знать, он стал лучше спать, настроение его было более ровным. Позднее В. В. Крамер говорил, что такие временные улучшения бывают при артериосклерозе, показательны для него, но являются предвестниками еще большего обострения болезни.

Действительно, это улучшение было очень кратковременным, и скоро обычные для болезни Владимира Ильича симптомы: головные боли, нервность, бессонницы, сказались с новой силой. Вследствие этого он не ходил даже на последние заседания партийного съезда, выступив лишь с короткой заключительной речью, да по вопросу об объявлениях в «Правде»⁹⁶.

По совету немецких профессоров до поездки Владимира Ильича на отдых ему должны были произвести операцию по удалению пули, так как профессор Клемперер признал возможность хронического отравления пулевым свинцом. «Пуля должна быть удалена под местной анестезией,— значится в протоколе осмотра Владимира Ильича за подписью Клемперера и Ферстера,— ввиду опасности хронической свинцовой интоксикации». Это касалось той пули, которая легко прощупывалась на шее. Что же касается другой, в руке, то было предложено установить рентгенизацией ее местоположение и, «если она лежит неглубоко, то и ее необходимо удалить».

Русские врачи, в частности В. Н. Розанов, были против этой операции и склонны были видеть от нее больше вреда, чем пользы.

«Пуля, лежавшая на шее над правым грудинно-ключичным сочленением, прощупывалась легко, удаление ее представлялось делом не трудным, и против удаления ее я не возражал,— пишет Розанов в своих воспоминаниях,— но категорически восстал против удаления пули из области левого плеча: пуля эта лежала глубоко, поиски ее были бы затруднительны; она, так же, как и первая, совершенно не беспокоила Владимира Ильича, и эта операция доставила бы совершенно ненужную боль. Владимир Ильич согласился с этим и сказал: «Ну, одну-то давайте удалим, чтобы ко мне не приставали и чтобы никому не думалось»⁹⁷.

Итак, операция была решена. Ее производил немецкий хирург Борхардт, приехавший для этой цели специально из-за границы. Розанов*** ему ассистировал⁹⁸. По настоянию Борхардта Владимир Ильич был оставлен, после больших протестов с его стороны, на сутки в больнице (во втором женском корпусе, в палате № 44, так как в других корпусах не нашлось более изолированной палаты), а затем уехал домой. До 30 апреля он пробыл в городе, и врачи (Розанов и Очкин) приезжали к нему делать перевязки, — а раз Владимир Ильич и сам поехал на перевязку к Розанову, чтобы не затруднять последнего, а потом уехал в Горки. Перевязки длились еще до 4 мая, а затем надобность в них миновала.

Стали готовиться к отъезду. Немецкие профессора посоветовали Владимиру Ильичу уехать подальше от Москвы, в горы, но не выше 700—1000 метров. Перед тем, как решить вопрос о месте отдыха, Владимир Ильич всесторонне выяснил у Гетье вопрос и об условиях, нужных для Надежды Константиновны по состоянию ее здоровья (базедова болезнь). Сохранилась следующая записка Владимира Ильича, относящаяся, очевидно, ко времени этих переговоров:

«Высота не > 1000 м.

Абастуман не годится, высок («гроб»).

Кисловодск подходящий.

Боржом подходящий. (Бакурьяны и высоко, и неблагоустроено).

Кр[асная] Поляна слишк[ом] жарко и в котловине.

Нальчик высота? (хорошее место).

(Море нежелательно для Н. К.; все Черноморское побережье)»⁹⁹.

Первоначально решено было ехать в Боржом, где находился рекомендованный товарищем Серго и другими кавказскими товарищами бывш. дворец Николая Михайловича, фотография которого была прислана Владимиру Ильичу¹⁰⁰. Но скоро вопрос о месте пришлось перерешать¹⁰¹, и выбор Владимира Ильича остановился на местечке Шарташ в 4 верстах от Екатеринбурга, местность которого ему расхвалили уральские товарищи (большое озеро, сосновый лес). Уральские товарищи наспех приводили в порядок домик, где должен был поселиться Владимир Ильич, а мы начали готовиться к отъезду.

Настроение было хорошее. Казалось: проведет Владимир Ильич месяца два (а, может быть, и больше, как надеялись врачи) на полном отдыхе и вернется к работе здоровый и отдохнувший. Нашим надеждам, однако, не удалось сбыться.

Владимир Ильич жил в это время в Горках, продолжая немного работать, но вид у него был больной и подавленный, он страдал бессонницами. Раз как-то, после бессонной ночи, он сказал нам днем, что ляжет полежать, а мы с Надеждой Константиновной пошли немного пройтись в лес. Увлекшись распустившимися ландышами, мы побродили дольше, чем рассчитывали, и, когда вернулись домой, Пакалн сказал, что Владимир Ильич уже несколько раз спрашивал о нас. Вид у него был нездоровый и он жаловался на головную боль. Мы попросили его поставить градусник, температура была несколько повышена, но скоро спала.

Я уехала в Москву делать приготовления к отъезду и, чтобы ускорить их, решила остаться в городе и на праздничный день 25 мая¹⁰² 24 вечером Владимир Ильич позвонил мне в редакцию и спросил, почему я не приезжаю. Я объяснила ему причину, но он стал усиленно звать меня, указывая, что отъезд откладывается на несколько дней и собраться можно будет еще успеть. Что-то в его голосе поразило меня и я поколебалась, не поехать ли тотчас же, но было уже поздно, да и работа в редакции не была еще закончена. Легла я поздно, а рано утром меня разбудил телефонный звонок. Мне передали с дачи, чтобы я приезжала немедленно и привезла с собой врача. «Кто болен?» — спросила я. «Надежда Константиновна»,— ответил мне Пакалн. «А Ильич здоров?» — спросила я, почувствовав в его словах какую-то недоговоренность и неискренность. «Здоров»,— ответил Петр Петрович.

Я позвонила Н. А. Семашко и стала собираться с доктором, которого он мне указал. На телефонные переговоры ушло довольно много времени, потому что по случаю праздничного дня трудно было застать кого-нибудь дома. Наконец врач был найден. Но в это время раздался снова звонок из Горок и Петр Петрович стал торопить меня с доктором. «Дело не шуточное»,— сказал он. Тут же Беленький, который позвонил вслед за Пакалном, сказал, что болен Владимир Ильич, а не Надежда Константиновна. Последняя, оказалось, просила скрыть от меня правду, боясь меня напугать.

Я позвонила еще нескольким врачам, заехала за Н. А. Семашко, Левиным и Розановым, которые забрали из аптеки все необходимое, и мы отправились в Горки. Но Ф. А. Гетье, за которым была послана отдельная машина в Химки, приехал в Горки раньше нас и успел уже осмотреть Владимира Ильича. Выяснилось, что накануне Владимир Ильич чувствовал себя как обычно за последнее время, но, поужинав (за ужином была рыба), почувствовал отрыжку и изжогу, что, впрочем, бывало у него нередко. Владимир Ильич лег спать в обычное время, но заснуть не мог и решил прогуляться немного, как он обычно делал во время бессонницы. Гуляя около дома, он стал бросать камешки в соловья, который своим громким пением мешал ему спать, и заметил при этом некоторую слабость в правой руке. Вернувшись домой, Владимир Ильич снова лег в постель, но часа в 4 с ним случилась рвота, которая сопровождалась довольно сильной головной болью. Но тем не менее Владимир Ильич заснул. Однако, проснувшись утром, он заметил, что не может высказать свои мысли теми словами, какими он хотел; взял газету и «буквы поплыли», хотел писать и смог написать только букву «м». В то же время он почувствовал слабость в правой руке и ноге. Но такое ощущение продолжалось не более часа и прошло.

Исследовав Владимира Ильича, Гетье нашел у него только желудочное заболевание и отрицал какую-либо связь бывших у Владимира Ильича явлений с мозговым заболеванием на предположение доктора Левина (который, впрочем, не заходил к Владимиру Ильичу, чтобы его не беспокоить), не мозговое ли это что-либо.

Итак, врачи признали у Владимира Ильича «гастроэнтерит, который на почве переутомления и нервного состояния больного вызвал временное, преходящее расстройство мозгового кровообращения». Подозревали, что Владимир Ильич поел несвежей рыбы, хотя ее ели и другие, но ни с кем ничего не случилось. К диагнозу Гетье присоединился и Розанов, который, правда, зашел к Владимиру Ильичу посмотреть лишь, как обстоит дело по его специальности— хирурга. «Вот посмотрите, Владимир Ильич будет уверять теперь, что у него паралич»,— сказал, смеясь, Н. А. Семашко. Эти слова покоробили, а в душе было недоверие — уж не мозговое ли что-либо у Владимира Ильича? Но врачи успокоили нас, да, кроме того, я знала, что у матери на почве гастрических заболеваний бывали полуобморочные состояния. Это ставилось как-то в связь и с заболеванием Владимира Ильича. Ильич принял по совету Гетье английской соли, и ему был предписан полный покой.

На другой день ему стало как будто лучше, температура спала, и приехавший снова Гетье выразил уверенность, что через несколько дней все пройдет. К вечеру я уехала в город, условившись, что мне будут звонить о состоянии Владимира Ильича. В пятницу, 26 мая, мне действительно позвонили и сказали, что здоровье Владимира Ильича лучше, и я стала торопиться со сборами в дорогу. Но в субботу¹⁰³ поздно вечером раздался опять звонок из Горок. Петр Петрович просил меня приехать тотчас же, не откладывая до утра. Он не сказал мне по телефону, в чем действительно было дело, но и так было ясно, что с Владимиром Ильичем опять нехорошо, хотя, по словам Петра Петровича, Ильич в это время уже спал. Я принялась отыскивать врачей, но на грех не могла никого найти— все были за городом. Передав семейным Семашко просьбу прислать врачей с утра, я отправилась в Горки. Все в доме уже спали. Меня встретил Петр Петрович, который рассказал, что с Владимиром Ильичем творится что-то неладное. Желудочное заболевание прошло, он на ногах, но не всегда может найти нужное слово. Странным показалось Петру Петровичу и то, что Владимир Ильич, отправляясь в Большой дом, не надел по своему обыкновению на голову фуражку и что вообще, мол, в поведении Владимира Ильича заметно что-то необычное. Тут же Петр Петрович рассказал мне об обмороках, бывших зимой. Он сказал, что не говорил о них раньше, боясь ослушаться Владимира Ильича. Теперь же, прибавил Петр Петрович, он не может больше молчать, так как видит, что с Владимиром Ильичем творится что-то неладное, и обещал впредь сообщать о   всех своих наблюдениях в связи с здоровьем Владимира Ильича. Страшно тяжело было на душе. Что же предпринять? Войдя в дом тихо, чтобы никого не разбудить, я написала Ф. А. Гетье записку. В ней я указывала, что у Владимира Ильича, по-видимому, все же не только гастрическое заболевание, а что-то и мозговое, и просила его на следующее утро, не откладывая, приехать и привезти с собой невропатолога по его выбору. Записка эта была тотчас же отправлена с машиной в Москву, причем я попросила шофера принять все меры, чтобы привезти на следующее утро врачей как можно раньше. Потом подходила несколько раз прислушиваться к двери Владимира Ильича, но там было все тихо: Владимир Ильич спал.

Примечания:

* Так в документе, правильно — гематорахис — кровоизлияние в оболочки, окружающие спинной мозг.

** 31 августа 1918 г.

*** Розанов «был уверен, что операция будет амбулаторная, и Владимир Ильич через полчаса после операции поедет домой. Борхардт категорически запротестовал против этого и потребовал, чтобы больной остался в больнице хотя бы на сутки».— М. У. (Примечание М. И. Ульяновой. Ред.).

 

⁶⁰ С 4 (17) апреля по 5 (18) июля 1917 г. В. И. Ленин и Н. К. Крупская жили у А. И. и М. Т. Елизаровых по адресу — ул. Широкая, д. 48/9 (ныне — Ленина, д. 52/9), кв. 24.

⁶¹ Скрываясь от преследований Временного правительства, В. И. Ленин вместе с М. И. Ульяновой жил на даче В. Д. Бонч-Бруевича в деревне Нейвола с 29 июня (12 июля) по 4 (17) июля 1917 г.

⁶² Июльские дни 1917 г.— политический кризис в России, знаменовавший конец двоевластия и мирного развития революции.

⁶³ Кратковременный отдых в санатории «Халила» был предоставлен В. И. Ленину постановлением Совета Народных Комиссаров РСФСР от 23 декабря 1917 г. (5 января 1918 г.). На следующий день он вместе с Н. К. Крупской и М. И. Ульяновой в сопровождении Э. А. Рахьи и красногвардейца уехал в санаторий, где пробыл до 28 декабря 1917 г. (10 января 1918 г.).

⁶⁴ Скрываясь от агентов Временного правительства, В. И. Ленин вместе с Г.Е. Зиновьевым с 10(23) июля 1917 г. жил в Сестрорецке у рабочего Н. А. Емельянова, а затем в Разливе. Не позднее 6(19) августа уехал в Финляндию.

⁶⁵ В. И. Ленин жил в Финляндии с 10(23) по 23 или 24 сентября (6 или 7 октября) 1917 г. в Гельсингфорсе (ныне — Хельсинки), затем — в Выборге. В Петроград возвратился между 3(16) и 10(23) октября 1917 г.

⁶⁶ В этот день В. И. Ленин выступил с речью на митинге в гранатном корпусе завода Михельсона (ныне — Московский электромеханический завод им. Владимира Ильича; см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 37, с. 83—85).

⁶⁷ А. Н. Винокуров вспоминал об этом вечере: «Это было около 9 часов вечера, когда я с другими товарищами поджидал открытия заседания Совнаркома. С криком: «Доктора! Доктора! Ильич ранен!» — вбежала к нам сестра тов. Ленина Мария Ильинична. Я нашел тов. Ленина на кровати с окровавленной рукой. Он имел силы сам подняться на третий этаж и шутить: «Подкузьмили мне руку...». Сейчас же мною была оказана первая помощь, вызваны были наши врачи-коммунисты...» (ЦПА ИМЛ, ф.4, оп.1, д. 86, л. 7—8).

⁶⁸ Розанов В. Н. Из воспоминаний о Владимире Ильиче.— В книге: Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине, т. 3, М., 1969, с. 313.

⁶⁹ Операция по извлечению пули была сделана В. И. Ленину в Солдатенковской больнице (ныне— имени С. П. Боткина) 23 апреля 1922 г. в 12 часов немецким профессором М. Борхардтом.

⁷⁰ Процесс по делу партии социалистов-революционеров проходил в Москве 8 июня — 7 августа 1922 г.

Б. В. Петровский отрицает факт отравления пули (см. «Правда», 25 ноября 1990 г.).

⁷¹ В этот день газета «Петроградская правда» сообщила: «Самочувствие прекрасное. Сегодня утром Владимир Ильич попросил: «Давайте костюм, хочу вставать».

⁷² Фомина Е. И. В. И. Ленин в дни болезни.— «Прожектор», 1925, № 1, с. 6.

⁷³ После ранения В. И. Ленин жил в Горках с 25 сентября по 14 октября 1918 г.

⁷⁴ Имеется в виду подписанное В. И. Лениным постановление СНК о размерах вознаграждения народных комиссаров и понижении жалованья высшим служащим и чиновникам от 18 ноября (1 декабря) 1917 г. (см. «Декреты Советской власти», т. 1, М., 1957, с. 107—108).

⁷⁵ Строгий выговор одновременно был объявлен также и управляющему делами СНК РСФСР В. Д. Бонч-Бруевичу (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 50, с. 78—79).

⁷⁶ Горбунов Н. П. Как работал Владимир Ильич.— В кн.: Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Ч. 2, М., 1957, с. 70—71. Н. П. Горбунов послал В. И. Ленину следующий ответ:

«Председателю Совета Народных Комиссаров Владимиру Ильичу Ульянову (Ленину).

Ввиду получения от Вас письменного выговора (отношение за № 2930 от 23 мая) за невыполнение мною Вашего настоятельного требования указать основания для повышения Вам с 1 марта жалования от 500 р. до 800 р. и явно беззаконное повышение, произведенное мною по соглашению с управляющим делами Совета Народных Комиссаров В. Д. Бонч-Бруевичем, считаю необходимым, в свое оправдание сообщить следующее:

1. В исполнение Вашего требования, Управлением 18 апреля были разосланы по всем народным комиссариатам за №№ 1557—1570 (копия прилагается при сем) запросы о размерах жалования, получаемых народными комиссарами и членами их коллегий.

2. Из полученных ответов выяснилось, что почти во всех комиссариатах, за редким исключением, декрет Совета Народных Комиссаров от 23 ноября 1917 года о жаловании народным комиссарам не выполняется, о чем и было мною, тогда же доложено Вам (при сем прилагается сводка из полученных ответов).

3. Предложение мое о письменном запросе народным комиссарам о причинах нарушения декрета Совета Народных Комиссаров было Вами отклонено.

4. При возникновении вопроса о требовании народного комиссара по финансам Гуковского вознаграждения в размере 2000 р. в месяц Вы предложили мне обратиться от своего имени к коллегии народного комиссара по финансам с указанием о желательности пересмотра вопроса о жаловании Гуковскому в смысле его увеличения, что мною и было сделано в личной беседе с товарищем народного комиссара финансов Боголеповым.

5. Когда возник вопрос об увеличении жалования Вам, я указал Влад. Дмит. Бонч-Бруевичу на вышеизложенные обстоятельства и выразил свое мнение, что считаю справедливым и правильным увеличение жалования Вам, при каком мнении остаюсь и сейчас, тем более, что Вы не настаивали на исполнении декрета всеми остальными народными комиссарами, считая вероятно жалование в 500 р. недостаточным.

Секретарь Совета Народных Комиссаров Н. Горбунов» (ЦПА, ф.2, оп.1, д. 6066, л. 2). Ответ Н. П. Горбунова был зарегистрирован 25 мая 1918 г.

⁷⁷ Например, за 23 дня февраля 1921 г., когда у Владимира Ильича нередко бывали уже сильные головные боли и бессонница, у него было 40 заседаний (причем и на заседаниях Владимир Ильич обменивался с товарищами записками по различного рода вопросам, во время председательствования просматривал иногда материалы, набрасывал проекты постановлений и проч.) и 68 человек на приеме, не считая остальной текущей работы. А работа эта была крайне интенсивной. (Примечание М. И. Ульяновой. Ред.).

По данным Биографической хроники 5, 8, 10, 13,. 15—17, 21, 22, 24, 25 и 27 февраля 1919 г. приемов у В. И. Ленина не было. В остальные 13 февральских дней у Владимира Ильича по различным вопросам партийной и государственной деятельности состоялось более 80 встреч.

⁷⁸ Имеется в виду заявление советской делегации на переговорах с представителями Германии в Брест-Литовске, оглашенное Л. Д. Троцким 28 января (10 февраля) 1918 г.

⁷⁹ В Четверной союз входили Австро-Венгрия, Болгария, Германия и Турция.

⁸⁰ Имеется в виду острейшая борьба В. И. Ленина в ЦК РКП(б) с «левыми коммунистами» по вопросу заключения мира с Германией (см. «Известия ЦК КПСС», 1989, № 2, с. 187—193).

⁸¹ М. И. Ульянова цитирует Политический отчет ЦК РКП(б) XI съезду партии, с которым выступил В. И. Ленин 27 марта 1922 г. (см. Ленин В. И. Поля. собр. соч., т. 45, с. 112).

⁸² О количестве такого рода просьб дают до некоторой степени представление записки Владимира Ильича, опубликованные в Ленинских сборниках, а также воспоминания ряда товарищей. Но Владимир Ильич писал записки с просьбой помочь тому или иному товарищу не только когда его просили об этом. Часто и по собственной инициативе, видя плохой вид кого-либо из товарищей, Владимир Ильич поручал звонить или сам звонил врачам, Енукидзе и др. Нередко поручал и мне или достать шубу или послать продуктов кому-нибудь из товарищей. В записи о работе Владимира Ильича конца 1922 года, когда он сам уже был болен, сохранилась запись о поручении его: «1) справиться, кто лечит т. Киселева, и получить от этого врача или врачей отзыв о его здоровье; 2) выяснить с максимальной придирчивостью, не нужно ли отправить его месяца на три за границу для лечения».

Это срочное поручение В. И. Ленина записано в «Журнале поручений В. И. Ленина по СНК и СТО» в 20 ч. 30 м. 20 октября 1922 г. Н. П. Горбунов 24 октября сообщил В. И. Ленину о выполнении поручения (см. «Исторический архив», 1961, №5, с. 57).

«Очень жаль,— писал Владимиру Ильичу Енукидзе в ответ на одну из его просьб о ком-то из товарищей в конце апреля 1922 года,— что некоторые товарищи продолжают беспокоить Вас такими вопросами.— Все возможное в наших условиях делается нами, чтобы получше устроить наших товарищей, заботиться об их питании и проч. Все мы хорошо знаем Вашу бесконечную внимательность и заботливость к товарищам и поэтому еще досаднее, что обращаются к Вам по вопросам, которые легко разрешимы, не беспокоя Вас».— М. У (Примечание М. И. Ульяновой. Ред.).

⁸³ Кржижановский Г. М. О Владимире Ильиче. Доклад на вечере воспоминаний о В. И. Ленине 3 февраля 1924 г.— М., «Красная Новь», 1924, с. 38—39.

⁸⁴ Согласно решению Политбюро ЦК РКП(б), В. И. Ленин находился в отпуске в Горках с 13 июля по 13 августа 1921 г. В Москву он приезжал лишь на заседания Политбюро и на наиболее важные заседания СНК и СТО.

⁸⁵ О том, в каком Владимир Ильич был в то время состоянии, показывают следующие слова в письме его к Горькому от 9 августа 1921 г.: «Я устал так, что ничегошеньки не могу» 85.— М. У (Примечание М. И. Ульяновой. Ред.). Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 53, с. 109.

⁸⁶ В. И. Ленин уехал в Горки 6 декабря 1921 г. и находился там до 13 января 1922 г., приезжая в Москву на некоторые заседания Политбюро и пленумов ЦК РКП(б). Основное время он отводил подготовке к выступлению на IX Всероссийском съезде Советов. В этой связи 8 декабря Политбюро ЦК РКП(б) приняло специальное решение: «Слушали: 27. О выступлении т. Ленина на съезде Советов.

Постановили: 27. Признать необходимым соблюдение абсолютного покоя для т. Ленина и запретить его секретариату посылку ему каких бы то ни было бумаг с тем, чтобы т. Ленин смог выступить с короткой (хотя бы получасовой) речью на съезде Советов».

⁸⁷ Доклад «О внутренней и внешней политике Республики. Отчет ВЦИК и СНК» В. И. Ленин сделал на IX Всероссийском съезде Советов 23 декабря 1921 г. (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 44, с. 291—329).

⁸⁸ С января 1892 г. по август 1893 г. В. И. Ленин служил помощником у присяжного поверенного Самарского окружного суда, адвоката А. Н. Хардина.

⁸⁹ По-видимому, В. И. Ленин рассказывал о приговоре крестьянину М. С. Бамбурову, который обвинялся в краже носильных вещей. В. И. Ленин доказал, что подсудимый действовал под влиянием «крайности и неимению средств к пропитанию».

⁹⁰ ЦПА ИМЛ, ф. 16, оп. 3, д. 6, л. 4—5.

⁹¹ Там же, л. 5—6.

⁹² Там же, л. 7

⁹³ Л. О. Даркшевич рекомендовал В. И. Ленину не просматривать ежедневную почту, проходящую через канцелярию, а поручить это своим помощникам и, как исключение, разрешил выступить на съезде партии, но с условием, «чтобы это было в последний раз».

⁹⁴ С 6 по 25 марта 1922 г. В. И. Ленин пробыл в д. Корзинкино близ с. Троицкое-Лыково. Здесь он готовился к выступлению на XI съезде партии с Политическим отчетом ЦК РКП(б), работал над статьей «О значении воинствующего материализма» (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 23—33).

⁹⁵ Гаагская конференция — международная финансово-экономическая конференция проходила 15 июня— 19 июля 1922 г.

⁹⁶ М. И. Ульянова имеет в виду речи В. И. Ленина 2 апреля 1922 г. при закрытии XI съезда РКП(б) (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 136—138) и по вопросу о печатании объявлений в «Правде» (см. там же, с. 135).

⁹⁷ Розанов В. Н. Из воспоминаний о Владимире Ильиче.— В кн.: Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине, т. 3, М., 1969, с. 318.

⁹⁸ Операция была сделана в Солдатенковской больнице (ныне — имени С. II. Боткина) 23 апреля 1922 г. Кроме М. Борхардта и В. Н. Розанова, присутствовали главврач больницы В. И. Соколов, наркомздрав Н. А. Семашко и врачи Е. Д. Рамонов и Я. Р. Гольденберг.

⁹⁹ Оригинал документа не обнаружен. По содержанию эта запись перекликается с письмом В. И. Ленина Г. К. Орджоникидзе от 17 апреля 1922 г. (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 54, с. 241—242).

¹⁰⁰ Речь идет о дворце в Боржоми, построенном в мавританском стиле в парке на левом берегу р. Куры. Он был пожалован в 1871 г. наместнику Кавказа, главнокомандующему Кавказской армией великому князю Михаилу Николаевичу, а затем наследован его сыном великим князем Николаем Михайловичем.

¹⁰¹ Вопрос о поездке на Кавказ вскоре отпал. Уже 23 апреля 1922 г. В. И. Ленин сообщил И. С. Уншлихту: «Я не надеюсь на Кавказ... и распорядился послать на Урал телеграмму за подписью Ф. Э. Дзержинского и И. В. Сталина подыскать хорошее помещение, подходящее для лечения (см. В. И. Ленин и ВЧК. 2-е изд., М., 1987, с. 536).

¹⁰² 25 мая 1922 г. был церковный праздник Вознесение Господне. По постановлению Московского совета профессиональных союзов он был объявлен нерабочим днем.

¹⁰³ В субботу, 27 мая 1922 г., с утра В. И. Ленин чувствовал себя хорошо, ни на что не жаловался. К вечеру появилась головная боль, слабость в правых руке и ноге и глубокое расстройство речи.

 

Известия ЦК КПСС № 3

На другое утро* около 10 часов утра приехали Ф. А. Гетье и профессор Крамер. Выяснилось, что накануне Владимир Ильич чувствовал себя с утра довольно хорошо, но к вечеру появилась головная боль, глубокое расстройство речи и слабость правых конечностей. Эти явления были налицо и 28 утром, когда Владимира Ильича исследовал Крамер¹⁰⁴. Тут в первый раз был установлен диагноз мозгового заболевания. Ни об отравлении свинцом, ни об отравлении рыбой уже не было речи. Для невропатолога, подробно исследовавшего Владимира Ильича, все эти предположения отпали, вопрос шел только о том, на какой почве развилось это мозговое заболевание, какие сосуды затронуты и т. п. При исследовании Крамер выяснил следующее:

Память, критика нормальны. Эмоциональная сфера в общем в порядке, но больной взволнован и даже слегка возбужден. Черепномозговые нервы — «легкий парез** в области нижней ветви правого п. facialis’a**». Остальные черепномозговые нервы в порядке, «в частности п. oculomotorius**. (Зрачки равномерные, на свет реагируют хорошо.) В произвольной речи — невозможность говорить сложными фразами, многие предметы не может назвать. При всем этом обращенные к нему слова и фразы понимает отчетливо, но выполнить некоторые движения, как, например,— коснуться правой рукой левого уха, абсолютно не может. Наоборот, привычные движения, как застегивание пуговиц, хватание стакана и т. д., производит по просьбе вполне правильно и без размышлений. Читает свободно, но усвоить смысл прочитанного не может. Считать в уме и на бумаге также абсолютно не может. Письмо не удается, ни произвольное, ни под диктовку, ни в смысле копирования. Мышечная сила конечностей с обеих сторон почти одинаковая. Атаксии*** конечностей нет. Чувствительность повсюду в полном порядке. Сухожильные рефлексы справа повышены, слева живые, но патологических рефлексов*** (Оппенгейма, Бабинского и Мендель-Бехтерева) нет».

Диагноз Крамера гласил: «Явление транскортикальной моторной афазии*** на почве тромбоза***». Ставя такой диагноз, «я подчеркнул,— пишет в своих воспоминаниях профессор Крамер,— что... лично считаю все заболевание Владимира Ильича за артериосклеротическое страдание головного мозга. Однако, как известно, явления паралича правых конечностей, а также и явления транскортикальной моторной афазии вскоре... прошли без следа, оставив после себя ряд симптомов, которые указывали, как мы пришли к заключению в результате нескольких совещаний, на генерализированное страдание мелких сосудов головного мозга. К этим симптомам относились: 1) повторяющиеся время от времени параличи то правой руки или правой ноги, то той и другой вместе; 2) периодически наступающие головные боли с чувством давления в разных частях головы; оставшаяся после паралича правых конечностей микрография**** и 4) и это главное — невозможность выполнения самых простых арифметических задач и утрата способности запоминания, хотя бы нескольких коротких фраз, при полной сохранности интеллекта».

Но болезнь Владимира Ильича имела совсем необычное течение, что ставило нередко врачей в тупик. Только вскрытие показало, что основой болезни Владимира Ильича «является распространенный артериосклероз сосудов на почве преждевременного их изнашивания (Abnutzungsklerose)»¹⁰⁵.

Итак, точно причина болезни установлена на этот раз не была.

Владимир Ильич был очень взволнован и возбужден. Он, вероятно, лучше врачей понимал свое заболевание. Еще задолго до его болезни В. А. Обух сказал ему как-то, что он не должен так много работать, иначе может получить паралич. Владимир Ильич посмеялся и ответил, что паралич бывает от пьянства и распутной жизни, а он этим не грешен, на что Обух возразил ему, что это заболевание может наступить и от переутомления мозга. Не знаю, как в дальнейшем Владимир Ильич пришел к мысли, что у него будет паралич, но он задолго до 25 мая, когда появились первые наглядные признаки мозговой болезни, говорил об этом со Сталиным¹⁰⁶, прося в этом случае дать ему яда, так как существование его будет тогда бесцельно. Сталин обещал Владимиру Ильичу исполнить эту просьбу, если это будет нужно, отнесшись, кажется, довольно скептически к тому, что это может когда-либо произойти, и удивившись, откуда у Владимира Ильича могут быть такого рода мысли. Об этом же, хотя и не так определенно, указывая лишь, что он склонен думать, что его песня спета, Владимир Ильич говорил и профессору Даркшевичу и другим врачам. Эта мысль не оставляла его, хотя он и редко ее высказывал. Но однажды в мае, после одного короткого спазма сосудов, Владимир Ильич сказал Кожевникову: «Вот история, так будет кондрашка»¹⁰⁷. И позднее, в начале зимы 1923 года, опять-таки после короткого спазма, который продолжался несколько минут, Владимир Ильич сказал Крамеру и Кожевникову, присутствовавшим при этом: «Так когда-нибудь будет у меня кондрашка. Мне уже много лет назад один крестьянин сказал: «А ты, Ильич, помрешь от кондрашки», и на мой вопрос, почему он так думает, он ответил: «Да шея у тебя уж больно короткая». «При этом рассказе,— пишет Кожевников в своих воспоминаниях,— хотя Владимир Ильич смеялся и придал ему характер шутки, стало неимоверно грустно, так как по интонации Владимира Ильича чувствовалось, что он и сам придерживается мнения этого крестьянина».

К успокоениям врачей Владимир Ильич относился скептически, считая, что они скрывают от него истинную сущность его заболевания. Он сам хотел быть в курсе дела и для этой цели еще до своего первого припадка брал у Дмитрия Ильича медицинские книги и читал их. Кто знает, какие мысли приходили ему в голову в связи с этим чтением? Во всяком случае, он был осведомлен о явлениях паралича из книг, он боялся лишиться речи, он знал, как долго иногда тянется эта болезнь, и, когда уже потерял речь, но мог произносить некоторые отдельные слова, сказал как-то: «Годы, годы», имея в виду, вероятно, что с параличем лежат иногда долгие годы. Понятно, как тяжело воспринял он непорядки с речью и ослабление в движениях правых конечностей в конце мая 1922 года, как пессимистически был настроен.

Владимиру Ильичу был предписан полный покой, но вначале, в первые один-два дня болезни, он плохо соблюдал его, вставал с кровати и отправлялся в уборную (шагов 15—20), и только настойчивая просьба врача не делать этого заставила его в конце концов покориться и не покидать кровати.

29 мая в Горки приехал невропатолог А. М. Кожевников, который пробыл там все лето в качестве дежурящего врача (до его приезда сутки дежурил доктор Левин). Кожевников сделал Владимиру Ильичу люмбальную пункцию***** и взял кровь из вены для исследования. Но как это, так и дальнейшие исследования, а также вскрытие определенно показали, что никакого специфического заболевания, которое лежало бы в основе мозгового процесса, не было.

С Кожевниковым приехала сестра М. М. Петрашева, которая ухаживала за Владимиром Ильи- чем около месяца. Против постоянного присутствия в Горках врача и сестры Владимир Ильич, однако, возражал. «Это лишние аппарансы»,— говорил он не раз. В этом сказывалась его обычная скромность, нелюбовь, чтобы с ним возились. И впоследствии Владимир Ильич не раз обращался к родным и товарищам с настоятельной просьбой не посылать ему много врачей, беспокоился всегда, когда ему приходилось затруднять их.

Позднее, когда приехали немецкие профессора¹⁰⁸, Владимира Ильича очень тяготило их присутствие, то, что из-за него поднято столько шума и такая суетня. Он считал, что присутствие их в Москве дает только пищу сплетням о состоянии его здоровья, которых (сплетен) было, как он знал, немало. При этом, чувствуя улучшение в состоянии своего здоровья, он был против «лишних трат».

Очень болезненно реагировал Владимир Ильич и на посещение врачей, присутствие которых не вызывалось необходимостью и которые, к тому же, не всегда достаточно тактично себя держали. Когда, например, на консультации врачей 24 июня¹⁰⁹, при обсуждении вопроса, чем Владимиру Ильичу можно заниматься, один из них предложил ему играть в шашки и при этом с плохими игроками, что было прямо-таки оскорбительно, Владимир Ильич очень расстроился и не спал всю ночь. «Это они меня за дурака считают»,— говорил он. И Владимир Ильич потребовал, чтобы лишние врачи, которые не нужны были для дела, к нему больше не приезжали.

При посещении его профессорами Владимир Ильич бывал с ними всегда очень любезен, спрашивал, не утомила ли дорога, не холодно ли было ехать, просил напоить их чаем и накормить после визита. Когда, например, Кожевников, уезжавший после улучшения в здоровья Владимира Ильича на несколько часов в Москву в больницу, заходил к нему по приезде, Владимир Ильич всегда первым долгом спрашивал его, обедал ли он, и, узнавая, что Кожевников зашел прямо по приезде из города, говорил: «Идите купайтесь, пообедайте, отдохните, а потом приходите ко мне.

А, впрочем, собственно говоря, зачем Вас утруждать, Вы лучше посидите дома или погуляйте». Вообще с пребыванием Кожевникова в Горках Владимир Ильич помирился лишь после того, как узнал, что он поселился там с семьей на даче и будет ездить каждый день в больницу. До того он все уверял, что ему не нужен постоянный врач, и 16 июня, когда в первый раз встал с постели, первым долгом заявил, что он здоров и надо теперь разогнать «больницу»¹¹⁰. Настроение у Владимира Ильича в первые дни его болезни было очень удрученное и подавленное. 29 мая он целый день ничего не ел и только вечером выпил стакан молока. 30 мая состоялась консультация, на которой присутствовали: Россолимо, Крамер, Гетье, Кожевников и Семашко¹¹¹.

«Объективное исследование показало,— пишет профессор Россолимо в своих воспоминаниях,— что главные болезненные изменения сводились к расстройствам двигательного аппарата,— а именно к небольшому ослаблению движений правой руки и к еще менее выраженной слабости правой ноги, к незначительному ослаблению мускулатуры правой половины лица. Произвольная речь была расстроена в незначительной степени, повторение же слов не было разрушено». Все это указывало «на существование очага разрушения вещества известных участков левого полушария мозга». Однако о сущности этого органического заболевания, по словам того же Россолимо, «трудно было сказать в тот день что-либо определенное».

В истории болезни Владимира Ильича мнение профессора Россолимо записано следующим образом: «Зрачки равномерны. Реакция живая. Парез правого n. facialis. Язык не отклоняется. Апраксия****** в правой руке и небольшой парез в ней. Правосторонняя гемианопсия****** Справа пальцевый рефлекс(?)******. Двусторонний Бабинский, затушеванный вследствие сильной защитной реакции. Двусторонний ясный Оппенгейм. Речь невнятная, дизартичная******, с явлениями амнестической афазии******».

Как профессор Россолимо, так и другие врачи указывали неоднократно на нетипичность болезни, на то, что она идет у Владимира Ильича не обычным путем, имеет «своеобразное, несвойственное обычной картине общего мозгового артериосклероза». Действительно, временные улучшения, которые наступали у Владимира Ильича в дальнейшем течении его болезни, то, что интеллект его не был затронут, противоречило обычному течению артериосклероза. Ибо «артериосклероз представляет из себя заболевание, имеющее уже в самой природе своей нечто такое, что ведет за собой к немедленному, но всегда прогрессирующему нарастанию раз возникших болезненных признаков» (Крамер).

Как бы то ни было, все врачи признавали, что заболевание Владимира Ильича очень серьезное, хотя одни высказывались более оптимистически, другие — наоборот. Профессор Россолимо, например, в разговоре с Анной Ильиничной на другой день консилиума******* заявил, «что положение крайне серьезно и надежда на выздоровление явилась бы лишь в том случае, если в основе мозгового процесса оказались бы сифилитические изменения сосудов ». Но этого не было. Очень мрачный прогноз ставил и Ф. А. Гетье, хотя, по словам Троцкого, он «откровенно признавался, что не понимает болезни Владимира Ильича». Но с нами он не говорил об этом или говорил не так определенно.

К числу оптимистов относился профессор Ферстер, который прилетел на аэроплане 2 июня. Вероятно, Ферстер не менее других врачей понимал всю серьезность положения Владимира Ильича. Но от того ли, что болезнь Владимира Ильича шла так своеобразно и необычно и это давало Ферстеру надежду на улучшение или из желания не расстраивать напрасно окружающих Владимира Ильича, не лишать их бодрости, отнимая всякую надежду,— он до конца высказывался более оптимистически, чем кто-либо из других врачей. Так было не только в разговоре с нами, но и с товарищами.

Но сам Владимир Ильич смотрел на свое состояние очень мрачно. Он считал, что не поправится, он был уверен, что с ним паралич.

30 мая¹¹² Владимир Ильич потребовал, чтобы к нему вызвали Сталина. Уговоры Кожевникова отказаться от этого свидания, так как это может повредить ему, не возымели никакого действия. Владимир Ильич указывал, что Сталин нужен ему для совсем короткого разговора, стал волноваться, и пришлось выполнить его желание. Позвонили Сталину, и через некоторое время он приехал вместе с Бухариным. Сталин прошел в комнату Владимира Ильича, плотно прикрыв за собою, по просьбе Ильича, дверь. Бухарин остался с нами и как-то таинственно заявил: «Я догадываюсь, зачем Владимир Ильич хочет видеть Сталина». Но о догадке своей он нам на этот раз не рассказал. Через несколько минут дверь в комнату Владимира Ильича открылась и Сталин, который показался мне несколько расстроенным, вышел. Простившись с нами, оба они (Бухарин и Сталин) направились мимо Большого дома через домик санатория¹¹³ во двор к автомобилю. Я пошла проводить их. Они о чем-то разговаривали друг с другом вполголоса, но во дворе Сталин обернулся ко мне и сказал: «Ей (он имел в виду меня) можно сказать, а Наде (Надежде Константиновне) не надо». И Сталин передал мне, что Владимир Ильич вызывал его для того, чтобы напомнить ему обещание, данное ранее, помочь ему вовремя уйти со сцены, если у него будет паралич. «Теперь момент, о котором я Вам раньше говорил,— сказал Владимир Ильич,— наступил, у меня паралич и мне нужна Ваша помощь». Владимир Ильич просил Сталина привезти ему яду. Сталин обещал, поцеловался с Владимиром Ильичем и вышел из его комнаты. Но тут, во время нашего разговора, Сталина взяло сомнение: не понял ли Владимир Ильич его согласие таким образом, что действительно момент покончить счеты с жизнью наступил и надежды на выздоровление больше нет? «Я обещал, чтобы его успокоить,— сказал Сталин,— но, если он в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? И выйдет как бы подтверждение его безнадежности?»¹¹⁴ Обсудив это, мы решили, что Сталину надо еще раз зайти к Владимиру Ильичу и сказать, что он переговорил с врачами и последние заверили его, что положение Владимира Ильича совсем не так безнадежно, болезнь его не неизлечима и что надо с исполнением просьбы Владимира Ильича подождать. Так и было сделано.

Сталин пробыл на этот раз в комнате Владимира Ильича еще меньше, чем в первый раз, и, выйдя, сказал нам с Бухариным, что Владимир Ильич согласился подождать и что сообщение Сталина о его состоянии со слов врачей Владимира Ильича, видимо, обрадовало. А уверение Сталина, что когда, мол, надежды действительно не будет, он выполнит свое обещание, успокоило несколько Владимира Ильича, хотя он не совсем поверил ему: «Дипломатничаете, мол»¹¹⁵.

В этот же день был приглашен профессор Авербах для исследования глаз Владимира Ильича и установления, нет ли в них каких-либо мозговых симптомов. По рассказам Авербаха, Владимир Ильич, улучив момент, когда они остались с профессором одни в комнате, схватил его за руку и с большим волнением сказал: «Говорят, Вы хороший человек, скажите же правду — ведь это паралич и пойдет дальше? Поймите, для чего и кому я нужен с параличем?» Но в это время вошла сестра и разговор был прерван.

Никаких изменений в зрении и в глазном дне ни в этот день, ни позднее профессор Авербах не обнаружил, но невропатологи высказывали иное мнение. Еще 31 мая они находили у Владимира Ильича несомненную правостороннюю гемианопсию. Сам Владимир Ильич до 20 января 1924 г.¹¹⁶ никогда не жаловался на какие- либо непорядки в глазах. Только 2 июля 1922 г.¹¹⁷ ему показалось, что после небольшого спазма, при котором не было, однако, полного выпадения функций, было какое-то расстройство со стороны зрения. Кожевников, измеривший поле зрения непосредственно вслед за этим, не обнаружил, однако, его изменений.

Указывая на сомнения, высказываемые невропатологами, профессор Авербах пишет в своих воспоминаниях: «Тем не менее я был прав в своих выводах и исследование вынутого мозга показало, что, несмотря на огромную область поражения, вся зрительная сфера, центры и пути, так же как и двигательные пути глаз, были невредимы».

Больше, чем слова Сталина и уверения врачей, действовало на Владимира Ильича, однако, субъективное ощущение некоторого улучшения в состоянии его здоровья. А это улучшение, хотя и медленное, безусловно, отмечалось в следующие за первым припадком дни. Речь его стала значительно лучше, Владимир Ильич легко вспоминал названия предметов, запас этих названий у него становился все больше. Отмечалось улучшение и в чтении, а также в усвоении прочитанного. Постепенно возвращалась к Владимиру Ильичу и возможность писать, и 31 мая, например, он смог уже написать свое имя и фамилию********.

Хуже обстояло со счетом. Восстановление возможности его производить шло гораздо медленнее, чем восстановление других утраченных или ослабленных припадком функций. То обстоятельство, что счет, даже в области самых простых операций, не удавался Владимиру Ильичу, очень волновало и расстраивало его. Когда, например, 30 мая врачи предложили ему помножить 12 на 7, и он не смог этого сделать, то был этим очень подавлен. Но и тут сказалось его обычное упорство. По уходе врачей он в течение трех часов бился над задачей и решил ее путем сложения (12 + 12 = 24; 24 + 12 =36 и т. д.).

Немало огорчала и тяготила Владимира Ильича и необходимость соблюдать постельный режим. 1 июня¹¹⁸, например, узнав от врача, что ему придется пролежать еще «не меньше недели», он, по-видимому, огорчился. 4 июня вечером Владимир Ильич просил разрешения одеться и поседеть «у окна на солнышке». Но когда его стали убеждать не делать этого, указывая, что это может повредить ему и ссылаясь на запрещение Ферстера, Владимир Ильич сказал: «Ну, что же, нечего делать, придется полежать еще денька три».

И в эти тяжелые дни своей болезни Владимир Ильич не переставал думать о делах. Особенно волновал его какой-то конфликт в НКПС********** (Ломоносов), и первое время Владимир Ильич не мог иногда спать ночью, все снова и снова возвращаясь мыслью к этому конфликту, который, по его мнению, надо было уладить. Об этом конфликте Владимир Ильич вспоминал и позднее. Так, 24 июня¹⁰⁹, он сказал (по рассказу Кожевникова, бывшему у него вместе с другими врачами на консультации) Н. А. Семашко: «Пусть в НКПС уладят тот конфликт, о котором я узнал перед болезнью и о котором у меня даже в начале болезни был кошмар, а врачи думали, что это галлюцинации».

2 июня¹¹⁹ Владимира Ильича исследовал профессор Ферстер. Он установил, что «facialis, hypoglossus********** и глазные мышцы нормальны. Пареза правой руки нет, мелкие движения Владимир Ильич совершает нормально. Атаксии нет... Коленный рефлекс справа живее, чем слева. [Рефлексы] Бабинского, Россолимо и Мендель-Бехтерева отсутствуют; Оппенгейма положителен с обеих сторон, но он не постоянен». (При исследовании на следующий день вызвать этот рефлекс не удалось.) «Намек на апраксию правой руки» — заданные движения выполняет после некоторого размышления. «При пользовании различными предметами апраксии не отмечалось. Может также по приказанию выполнить все задачи, как-то: грозить кулаком, манить, приветствовать рукой, писать цифры в воздухе.

Речь: повторяет быстро, без ошибок, нет расстройства артикуляции********** В беглой спонтанной речи*********** лишь слегка задумывается. Показываемые предметы быстро называет. Чтение— беглое». Понимание речи— без изменений. Прочитанные простые предложения понимает хорошо. Из прочитанных за раз нескольких предложений вспоминает не все, особенно не помнит прочитанные вначале.

«Письмо: делает отдельные ошибки, пропускает буквы, но сейчас же замечает ошибку и правильно их исправляет».

Счет: сложение и умножение в уме производит правильно. Письменное умножение трехзначного числа на однозначное производит медленно и с ошибками.

Психическое состояние: возбужден.

Со времени первого припадка Владимира Ильича в мае 1922 года, когда Ферстер был вызван из-за границы и прилетел на аэроплане 2 июня, он оставался до кончины Владимира Ильича главным лечащим врачом, с мнением которого больше всего считались как другие лечащие врачи, так и товарищи по партии — члены Политбюро, а также все окружавшие Владимира Ильича. Он оставался в Москве или Горках более или менее продолжительное время, прилетая снова каждый раз по вызову. В своем подходе к больному Ферстер проявлял очень много такта, любовного и внимательного отношения. В нем не было и тени напыщенности и важности немецкого профессора с мировым именем, напротив, он был необычайно прост в обращении, доступен и сердечен и располагал к себе этим, а также своей милой, ласковой улыбкой всех, кто с ним соприкасался¹²⁰.

По отношению к Владимиру Ильичу, к которому Ферстер быстро и крепко привязался, у него было особенно внимательное и сердечное отношение. Он подходил к нему не только как хороший, знающий врач, но и как человек, хорошо понимающий колоссальную по значению и моральному облику фигуру Владимира Ильича, человек, относящийся с большой симпатией к личности Владимира Ильича. «Всякий, и не принимавший личного участия в великом деле Ленина, подпадал, как только сталкивался с ним, под магическое действие его мощной личности... И мне довелось испытать на себе прикосновение его сильного духа. Я также с первого же момента подпал под обаяние его личности»,— писал профессор Ферстер в своих воспоминаниях.

Он понимал, какую трагедию переживал Владимир Ильич во время своей болезни, понимал его психику и всегда во всем старался, если к тому была хоть какая-нибудь возможность, пойти навстречу Владимиру Ильичу в высказываемых им желаниях.

Но и к успокоениям Ферстера Владимир Ильич относился скептически и позднее, в разговоре с нами о нем, сказал: «Очень уж вы ему верите». Но все же Владимир Ильич относился к Ферстеру хорошо, больше всего считался с его мнением, особенно в первый период своей болезни. Лишь позднее, когда Владимир Ильич еще больше убедился в неизлечимости своей болезни и стал отрицательно относиться к посещению всех врачей, он не хотел видеть и Ферстера и приходил в большое возбуждение каждый раз, когда хотя случайно сталкивался с ним.

Медленное улучшение в состоянии здоровья Владимира Ильича сказывалось в том, что головная боль была меньше и не держалась постоянно, сон, в общем, был хороший, настроение более ровное, хотя и довольно апатичное. Но всякое ухудшение, хотя бы и кратковременное: усиление головной боли, ухудшение речи (бывали дни, когда речь становилась менее отчетливой, ему чаще приходилось подыскивать слова, она была как бы смазанной), ослабление в движениях правой ноги или руки и проч., заставляли Владимира Ильича снова и снова возвращаться мыслью о неизлечимости своей болезни. Узнав, что Кожевников невропатолог, он расспрашивал его об явлениях паралича, проверяя часто свои движения и т. п. Однажды Владимир Ильич заявил Кожевникову, что у него паралич правой ноги и, чтобы успокоить его, Кожевников предложил Владимиру Ильичу встать на обе ноги и убедиться, что правая нога так же хорошо действует, как и левая. Но, очевидно, перед этим у Владимира Ильича был небольшой спазм, о котором мы скажем ниже. В другой раз, очевидно, на той же почве у Владимира Ильича было «чувство паралича» правой руки***********.

10 июня Владимир Ильич чувствовал себя лучше, просил разрешения читать¹²¹. Но особенно хорошо почувствовал он себя 11 утром. Проснувшись, он сказал: «Сразу почувствовал, что в меня вошла новая сила. Чувствую себя совсем хорошо. Еще ни разу с начала болезни не чувствовал себя так хорошо, как сегодня. Голова совершенно не болит. Конечно, мне гораздо лучше. Было очень плохо, когда не мог читать, потекли все буквы. Написать мог только букву «м», никакой другой буквы не мог написать. Странная болезнь,— прибавил он,— что бы это могло быть? Хотелось бы об этом почитать»¹²².

На общее состояние Владимира Ильича в этот период, как и в дальнейшем, немало влияло состояние его желудка, которое нередко его беспокоило и из-за которого он подчас очень плохо ел. Лекарства, которые ему давали для лучшего действия кишечника, были в большинстве случаев недостаточны, мало или, вернее, совсем не было толка и от морковного сока, который Владимир Ильич пил в июне. Раз как-то, когда Владимиру Ильичу принесли стакан с этим соком, он сказал: «Стоит ли его пить, от него никакого толка». И на просьбу сестры милосердия все же выпить «хотя бы для очистки совести», Владимир Ильич ответил: «Ну, все равно, давайте выпью, хотя он, кроме совести, ничего не очищает».

В этом отношении некоторую помощь оказал Владимиру Ильичу крупный немецкий терапевт, профессор Клемперер, консультация с которым состоялась 11 июня. Сначала Владимир Ильич был недоволен посещением Клемперера. В отличие от профессора Ферстера, Клемперер обладал меньшим тактом и умением подходить к больному. Его болтовня и шуточки раздражали Владимира Ильича, хотя он встретил его очень любезно и наружно был с ним очень вежлив. Но после ухода Клемперера Владимир Ильич стал нервничать и сказал: «Пусть летит обратно. Это не его специальность». Узнав от Кожевникова, что Клемперер пробудет в Москве две недели, Владимир Ильич сказал: «Ну, пусть и лечит там в Москве, там больше больных, а сюда ему незачем ездить, взялся не за свое дело».

Клемперер не внес ничего нового по сравнению с другими врачами в отношении основной болезни Владимира Ильича, но, судя по рассказам товарищей, смотрел на заболевание очень пессимистически. Отметил он скептическое отношение к возможности выздоровления и у Владимира Ильича. «Да, это было бы, конечно, очень хорошо»,— говорил Владимир Ильич, недоверчиво улыбаясь, на уверения профессора в возможности полного выздоровления. Но совет Клемперера относительно диеты пришелся кстати. Выполнив его предписание попостничать денек и только вечером поесть простокваши, а также другие его предписания, Владимир Ильич был очень доволен и сказал: «Немец— хитрый, хорошо придумал, так я чувствую себя гораздо лучше. А то давали масло и сало — это не годится».

На другой день при посещении Клемперера¹²³ Владимир Ильич был с ним более любезен и благодарил его за совет попостничать и поставить компресс. В этот день он сразу без ошибки сделал умножение 210 на 3, но сказал, что задача эта чересчур легка. На вопрос Клемперера, что он может сообщить о мире в Сан-Стефано¹²⁴, о конгрессе и о роли Горчакова¹²⁵, Владимир Ильич сказал: «По-моему, Горчакова обманул Бисмарк». При следующем посещении Клемперера Владимир Ильич долго разговаривал с ним по-немецки и по-английски, но немецкие слова подыскивал хуже, чем русские, а английские еще хуже. Арифметические задачи (умножение трехзначного числа на однозначное и двухзначного на однозначное) сделал сразу и без ошибок и был этим очень доволен.

Однако ежедневные посещения Клемперера нервировали Владимира Ильича и 15  он продиктовал мне письмо к Сталину¹²⁶, на которое последовал следующий ответ:

«Т. Ленину.

В связи с Вашим письмом о немцах мы немедленно устроили совещание с Крамером, Кож[евниковым] и Гетье. Они единогласно признали ненужность в дальнейшем Клемперера, который посетит Вас лишь один раз перед отъездом. Столь же единогласно они признали полезность участия Ф[ерстера] в общем наблюдении за ходом Вашего выздоровления. Кроме того, полит[ические] соображения делают крайне полезными подписи извест[ных] иностр[анных] авторитетов под бюллетенем, ввиду сугубого вранья за границей.

По поручению] П[олит]б[юро] Сталин.

17/VI — 22 г.

P. S. Крепко жму руку. А все-таки русские одолеют немцев.

Сталин»¹²⁷.

В то же время Владимир Ильич сказал как-то Кожевникову: «Для русского человека немецкие врачи невыносимы»************.

13 июня Владимира Ильича перенесли на носилках в Большой дом¹²⁸. Такой способ передвижения был ему не особенно приятен, но пришлось покориться. На носилках он сидел, одетый в свою обычную серую тужурку и кепи и приветливо отвечал на поклоны попадавшихся на пути часовых. Но вид у него был несколько смущенный. Владимира Ильича поместили в большой комнате, из которой вела дверь на террасу. Обещание врачей, что уже в ближайшие дни он сможет пользоваться террасой, сыграло, вероятно, решающую роль в его согласии занять именно эту комнату. Раньше, а также позднее, в ней жила Надежда Константиновна.

Переходом в Большой дом Владимир Ильич был очень доволен. В этот, а также в следующий день он чувствовал себя хорошо, говорил, что видит, что поправляется и силы прибывают с каждым днем.

16 июня Владимиру Ильичу было разрешено в первый раз встать с постели. Он ждал этого момента с нетерпением и еще накануне обсуждал вопрос о том, когда ему можно будет встать, куда пойти и т. д. Рано утром 16 сестра Петрашева, ухаживавшая за Владимиром Ильичем, сказала мне, что Владимир Ильич уже вставал с кровати, ходил, завернувшись в одеяло, в уборную, умывался стоя и проч., а теперь требует, чтобы ему дали его платье — он хочет одеться. Так как за хозяйством и вообще за домашностью присматривала я, то платье Владимира Ильича с переезда из флигеля оставалось у меня. Я зашла к Владимиру Ильичу и попробовала указать на то, что, мол, еще рано, не подождать ли вставать. Но он встретил меня хохотом и слышать не хотел ни о какой отсрочке — давай, мол, сейчас штаны, не то я так встану. И он действительно стал уже завертываться в простыню и приподыматься с кровати. Оставалось только подчиниться. Брюки были принесены, и Владимир Ильич, находившийся в очень веселом и возбужденном настроении, сейчас же встал и пустился даже со мной в пляс.

В течение всего дня он несколько раз вставал и ходил то в другие комнаты, то на балкон и был очень возбужден. Уговоры врача не ходить слишком много не оказывали никакого действия. После долгого лежания у Владимира Ильича была потребность двигаться, ему казалось, что сил для этого у него достаточно и врачи излишне осторожны. Критическое отношение к словам и уговорам врачей о соблюдении большей осторожности было очень свойственно Владимиру Ильичу. Лишь убедившись в правильности их советов на самом себе, он начинал следовать им. На другой день Владимир Ильич сам признал, что ходил накануне слишком много и этого делать не следует, но и в дальнейшем нередко не взвешивал свои силы и опять-таки слишком увлекался ходьбой.

Помню, что Кожевников сожалел, что в доме так много балконов: умывшись утром, Владимир Ильич шел на один из них и вытирал дорогой лицо, на другом — шею и т. д. Очень подвижной по натуре, Владимир Ильич считал, кроме того, что, если он будет больше двигаться, это улучшит его сон и отправление кишечника. А однажды принялся даже делать гимнастику в кровати, но вскоре вслед за этим у него был спазм сосудов и он пенял потом врачам, что они не предупредили его, что гимнастики делать нельзя. Так же, как и в физическом отношении, переутомлялся Владимир Ильич позднее и в своих занятиях письмом, чтением и проч.

Несмотря на общее улучшение в состоянии здоровья Владимира Ильича, и в этот период его болезни у него бывали время от времени непродолжительные спазмы сосудов, которые влекли за собою паралич правых конечностей. Владимир Ильич называл их «кондрашками», «шенхейтсфелер»************* и «змейками». Продолжались они обычно очень недолго: от нескольких секунд до нескольких минут, не оставляя после себя никаких следов, и, если случались в то время, когда Владимир Ильич бывал в сидячем положении, оставались почти незамеченными для окружающих.

Владимир Ильич, который не любил, чтобы волновались и беспокоились о его здоровье, бывал доволен, когда мы не замечали их, а, если они бывали в то время, когда он находился один в комнате, обычно скрывал их от нас, как было, например, с «головокружениями» зимой 1922 года. Помню, я сидела как-то с Владимиром Ильичем на террасе с работой в руках. У Владимира Ильича вдруг стукнула об пол правая нога. Я подняла на него глаза и увидела, что и он смотрит на меня вопросительно, испытующе. Оказалось, что у него был, как Владимир Ильич рассказывал потом Кожевникову, спазм настолько непродолжительный (всего несколько секунд) и выразился лишь в том, что «рука повисла как плеть, а нога шлепнулась об пол», что сестра, мол, (Владимир Ильич имел в виду меня) ничего не заметила.

Объясняя ощущение, которое появлялось у него при спазмах, Владимир Ильич говорил Кожевникову: «В теле делается вроде буквы «s» и в голове тоже. Голова при этом немного кружится, но сознания не терял. Удержаться от этого немыслимо. За одну-две секунды до этого чувствую, что это будет, и, конечно, не успеваю принять никаких предупредительных мер. Если бы я не сидел в это время, то, конечно, упал бы»¹²⁹.

Иначе бывало, если спазмы случались в то время, когда Владимир Ильич бывал на ногах. Если он не успевал в таких случаях ухватиться за что-либо или сесть в стоявшее поблизости кресло, он падал на пол. Чтобы избежать падения во время спазмов, Владимир Ильич просил расставить кресла в его комнате таким образом, чтобы при ходьбе они были у него под рукой и он мог бы, не падая, сесть в одно из них. И, когда в один из ближайших дней, почувствовав «змейку», он действительно успел сесть в кресло, стоявшее рядом, и таким образом избежал падения, то это дало ему повод для следующего каламбура: «Когда нарком или министр абсолютно гарантирован от падения?» — спрашивал Владимир Ильич, смеясь, и сам отвечал: «Когда он сидит в кресле». И хотя Владимир Ильич подшучивал иногда в нашем присутствии над этими кратковременными параличами и посмеивался, но это был невеселый смех, скорее смех сквозь слезы. Глаз на глаз с врачами он высказывал сомнение, чтобы спазмы когда-нибудь прекратились. Они всегда очень расстраивали его. Случалось, впрочем, что и тогда, как было однажды, во время кратковременного спазма, Владимир Ильич говорил, что как ни неприятны эти спазмы, но ввиду скромного их размера «с этим можно мириться».

С начала болезни до конца июня у Владимира Ильича было 10 спазмов. Иногда, правда, в слабой степени, их бывало по два и по три в день. Спазмы сопровождались полным или частичным выпадением функций правых конечностей, причем бывало и чувство паралича правой половины лица и шеи, а однажды, по словам Владимира Ильича, и говорить ему было, по- видимому, трудно.

Вызывались они, вероятно, помимо общего развития болезни, и утомлением, и физическим, и умственным, а я уже указывала, что Владимир Ильич и во время болезни не всегда взвешивал свои силы. 21 июня¹³⁰, например, когда ему еще не было разрешено выходить из дома, он, узнав, что в Горки приехала жена Дмитрия Ильича с маленькой дочкой, стал беспокоиться, хорошо ли они устроились, и захотел пойти их проведать. Я попросила Владимира Ильича подождать немного и, чтобы предотвратить его путешествие, побежала во флигель и попросила невестку придти к нам. Но почти вслед за мной явился и Владимир Ильич. Он не утерпел и пошел все же проведать приезжих, несомненно, устал, так как пришлось подыматься по лестнице.

23 июня Владимир Ильич опять спустился вниз по лестнице, чтобы пойти в сад, но в проходной комнате, внизу, от спазма сосудов и вызванного им паралича правых конечностей, упал. Петр Петрович**************, которого Владимир Ильич крикнул, падая, растерялся и стал звать меня. «Вы Марию Ильиничну не зовите,— сказал ему Ильич,— а помогите мне встать и сесть на стул». Движения скоро восстановились, но Владимира Ильича убедили все же из предосторожности не идти самому, а внесли его на носилках и уложили в кровать. Чувство подергивания в ноге продолжалось и там, движения правых конечностей были слабее левых, но объем движений был полный. Кожевников, исследовавший Владимира Ильича, констатировал один намек на симптом Бабинского и намек на клонус**************** стопы справа, других патологических рефлексов не было.

Происшествие это неприятно подействовало на Владимира Ильича. «На будущее время надо будет,— говорил он Кожевникову,— чтобы на все время бодрствования возле меня был Петр Петрович, а во время прогулки еще какой-нибудь мужчина, хотя бы комендант, а Вы их научите, как поступать со мною на случай таких параличей, только чтобы они не пугались и никого не звали; а сестру милосердия надо отпустить, что же она будет сидеть без дела, а помочь же она, да и вообще женщина, в таких случаях не сможет. Надо сильных мужчин. Пусть на Петре Петровиче, кроме обычных его обязанностей, лежат и медицинские»¹³¹.

Объяснить себе причину этих кратковременных параличей Владимир Ильич не мог и 27 июня¹³², после паралича, бывшего у него в то время, когда он сидел на террасе, стал расспрашивать о ней Кожевникова. При этом он выражал удивление, что во время пребывания его в маленьком домике, где он бывал иногда очень возбужден, вскакивал и ходил по комнате, параличей у него не бывало, а теперь, когда он чувствует себя в общем лучше, они происходят так часто. В конце концов Владимир Ильич сделал вывод, что с ходьбой надо быть осторожнее и ходить только в сопровождении сильного мужчины.

В июле спазмы бывали реже и не всегда сопровождались полным выпадением функций правых конечностей. Из восьми спазмов за это время только в половине случаев было обычное чувство паралича в ноге и руке и ощущение в шее, во время других спазмов была лишь неуверенность, слабость, неловкость, чувство холода в правой ноге. Иногда нога шлепалась об пол, но полного паралича ее не наступало, не была затронута и рука. Но во время спазма 21 июля, хотя полного паралича не было, отмечались некоторые явления парафазии****************.

В августе спазмов было еще меньше, и в четырех случаях из пяти проявлялись лишь в слабости ноги, клонических подергиваниях, чувстве мурашек и холода, но 4 августа припадок был очень сильный. Он случился с Владимиром Ильичем после впрыскивания мышьяка в то время, когда Владимир Ильич лежал в кровати. Он говорил с бывшими у него врачами, но вдруг сразу (в 12 ч. 48 м.) замолчал и стал жевать и чмокать губами. Правая рука и нога еще действовали, но скоро они перестали двигаться. Складки на лице справа сглажены, лицо скошено влево, глаза открыты, правая рука и нога неподвижны, левыми производит движения. Справа ясный рефлекс Бабинского и повышение всех сухожильных рефлексов и на ноге, и на руке. Через четверть часа отклонение языка вправо и по- прежнему значительный парез правого п. facialis. Появились небольшие клонические подергивания в руке. Через 20 минут первые движения в правой ноге, рефлекс Бабинского менее ясный, сухожильные рефлексы менее высоки. Владимир Ильич говорит: «да, да», «нет, нет», «а, черт». Через 20 минут все движения в правой ноге очень хорошие, рефлекса Бабинского нет, в руке движения атаксические. Парез п. facialis значительно меньше. Пытается говорить, но это не удается. В руке подергивания отдельных мышц без двигательного эффекта. Зрачки реагировали все время. В течение следующего часа двигательные функции пришли в норму, но речь почти без перемен. Владимир Ильич несколько раз делал попытку заговорить, но произносил лишь отдельные звуки и слова, а из слов по-прежнему говорил только: «да, да», «нет, нет», а затем с безнадежностью— «ах, черт». По истечении полутора часов парез п. facialis совершенно изгладился.

Через два часа Владимир Ильич начал говорить, но явления парафазии еще некоторое время оставались. По рассказам самого Владимира Ильича, он все время был в сознании и понимал, что с ним происходит. Во время паралича все время исследовал, производил движения левыми конечностями и пытался двигать и правыми. Проверял свое зрение. Смотрел в сторону Ферстера и ясно его видел (Ферстер сидел вправо от Владимира Ильича). «Когда Крамер его держал за руку, он это плохо чувствовал, но видел, что он его держит за руку. Несколько раз брал часы и смотрел, сколько времени продолжается припадок, и безнадежно качал головой. Зрительных ощущений никаких не было. Голова несколько раз интенсивно болела короткими приступами. Пробовал писать во время припадка, но не мог». Владимир Ильич был очень расстроен этим припадком и считал его предвестником нового ухудшения здоровья. Но следов от него не осталось, как и от предыдущих, если не считать некоторой болезненности в наружной части плеча при активных движениях и некоторой общей слабости***************.

В сентябре было несколько припадков, но все очень слабые, и полного выпадения функций не было ни при одном из них. Бывало лишь мимолетное ощущение слабости в ноге, иногда клонические подергивания или «змейки», но пареза не было.

Из других болезненных явлений в этот период болезни Владимира Ильича надо отметить головные боли, которые, хотя и не в сильной степени, бывали до конца июня почти каждый день. При этом боли локализировались больше в левой половине головы: во лбу, а также в левой теменной области. Иногда бывало ощущение «точно стрельнет в голову», бывала и тяжесть в голове. От головной боли Владимир Ильич принимал обыкновенно фенацетин, помогали ему и холодные компрессы на голову.

В июле приступы головной боли бывали в большинстве случаев несильные и скоро проходили, но голова часто бывала несвежая. Когда Владимиру Ильичу были разрешены прогулки, свидания с товарищами и чтение газет, головная боль появлялась нередко от утомления или волнения. Предположение, что Владимир Ильич уставал при свиданиях, подтверждается тем, что, например, во время свидания с Зиновьевым¹³³, он, по словам последнего, несколько раз брался за голову.

Так было и в августе. Приступы головной боли бывали обычно кратковременными и часто проходили без каких-либо мероприятий. Но 17 августа¹³⁴ Владимир Ильич указывал, что «характер головной боли немного изменился: приступы наступают так же внезапно, как и раньше, интенсивность боли значительно меньше, зато приступы более продолжительны». Субъективно, по словам Владимира Ильича, головные боли такого рода более неприятны, чем прежние, но сам Владимир Ильич допускает мысль, что причиной этого может быть то, что это явление новое. 19 августа¹³⁵ Владимир Ильич сказал Кожевникову, что «сегодня, пожалуй, первый день, что совершенно не болела голова», но в следующие дни головные боли бывали иногда довольно продолжительными, и приходилось принимать фенацетин.

В сентябре общее улучшение в здоровье Владимира Ильича выразилось и в отношении головных болей. В это время в большинстве случаев голова не болела и была свежая, а если и бывали приступы головной боли, то очень кратковременные.

В конце июня на ноге Владимира Ильича появились волдыри (herpes), сопровождавшиеся ощущением зуда и выделением лимфы, которые очень беспокоили Владимира Ильича. Но через неделю с нескольким они прошли (их смазывали Ungentum precipitat album) и больше не появлялись до 7 января 1923 г., когда такого же рода волдырь появился у Владимира Ильича на правой ноге у основания большого пальца.

Сон летом 1922 года был у Владимира Ильича в общем гораздо лучше, чем раньше, бессонницы бывали редко и вызывались обычно или головной болью, или непорядками со стороны кишечника. Лишь после того, как Владимиру Ильичу были разрешены свидания, он не мог иногда заснуть, волнуясь по поводу различных политических вопросов. Недостаток сна во время ночи Владимир Ильич восполнял обычно в это время днем. После обеда он спал обычно в этот период 1—2 часа, а иногда и больше, причем просил нас будить его, чтобы излишний сон после обеда не нарушал сна ночью.

Как только Владимир Ильич стал чувствовать себя лучше, безделье, вынужденное отстранение от дел начало очень томить его. Найти для него, проведшего всю жизнь в революционной работе и политической борьбе, какое-либо занятие, которое могло бы заинтересовать его, было крайне трудно. Позднее, в конце июня, он сам говорил об этом Кожевникову: «Надо, чтобы мне дали возможность чем-нибудь заняться, так как если у меня не будет занятия, то я, конечно, буду думать о политике. Политика — вещь, захватывающая сильнее всего, отвлечь от нее могло бы только еще более захватывающее дело, но такого нет»¹³⁶.

Но первое время, пока Владимиру Ильичу не разрешали ни чтения, ни свиданий, он поневоле должен был искать себе занятие вне политики. Искали его и окружающие Владимира Ильича, но довольно безуспешно. Ему приносили книги с картинками (в большом количестве доставлял их нам Н. П. Горбунов), и Владимир Ильич перелистывал их от нечего делать, приводили довольно часто молодого ирландского сеттера— «Айду», которого Владимир Ильич очень любил. Владимир Ильич учил его носить поноску и строил планы, как он будет с ним охотиться, когда поправится.

Кому-то пришла в голову мысль занять Владимира Ильича играми. Из Берлина был прислан даже целый чемодан различных игр, но они, как и надо было ожидать, не произвели на Владимира Ильича никакого впечатления. Он иронически говорил о них, а когда мы присаживались около него и играли в домино или гальму, пытаясь и его вовлечь в игру, он добродушно улыбался, но отказывался присоединиться к нам и принять участие в игре.

Был поднят вопрос и о том, чтобы подыскать для Владимира Ильича какой-нибудь ручной труд. Но таковой было трудно найти, потому что почти каждый из них требовал физического напряжения, которое было вредно Владимиру Ильичу. В конце концов остановились на плетении корзин из ивовых прутьев. Несколько дней Владимир Ильич занимался плетением, не проявляя, однако, к этому занятию особого интереса, но и оно стало утомлять его. Он сплел, правда, все же с помощью обучавшей его работницы¹³⁷, одну корзину, которую потом подарил мне, но на этом с плетением корзин было и покончено.

 

Примечания:

* 22 мая 1922 г.

** Парез— ослабление двигательных функций с отсутствием или снижением силы мышц в результате различных патологических процессов в нервной системе.

Лицевой нерв— лат.

Глазодвигательный нерв— лат.

*** Атаксия — нарушение двигательных реакций, проявляющихся расстройством координации движения.

Патологические рефлексы— рефлексы, возникающие вследствие измененной деятельности нервной системы.

Транскортикальная моторная афазия — расстройство речи при сосудистых заболеваниях головного мозга.

Тромбоз — прижизненное свертывание крови в просвете сосуда.

**** Микрография — мелкий почерк, один из признаков заболевания артериосклерозом.

***** Люмбальная (спинномозговая) пункция— введение иглы в спинномозговой канал с диагностической или лечебной целью.

******Апраксия — нарушение сложных форм произвольного (и прежде всего целенаправленного) действия при сохранности элементарной силы, точности и координированности движений, возникающее при очаговых поражениях коры больших полушарий головного мозга.

Гемианопсия — выпадение половины поля зрения каждого глаза.

Так в документе.

От слова — дизартрия — расстройство артикуляции, затруднение в произношении звуков речи, особенно согласных, из-за пареза.

Амнестическая афазия— нарушение памяти с утратой способности сохранять и воспроизводить приобретенные знания.

******* 30 мая 22 г.

******** Профессор В. В. Крамер отмечал: «...может написать, например, свое имя и отчество.

********* Народный комиссариат путей сообщения.

********** Лицевые и подъязычно-язычная — лат.

Артикуляция— произношение.

Спонтанная речь— самопроизвольная речь.

********** Далее М. И. Ульяновой зачеркнуто: «И позднее, во время одного из таких ухудшений, он сказал как-то Кожевникову, смеясь, но за смехом чувствовалась горечь: «Может быть, это и не прогрессивный паралич, но, во всяком случае, паралич прогрессирующий».

************ А. М. Кожевников свидетельствует, что эти слова В. И. Ленин сказал Н. К. Крупской.

************* Schonheitsfehler— физическое недомогание — нем.

************** Пакалн П. П.

*************** Клонус — быстрые ритмические движения, обусловленные толчкообразным сокращением отдельной мышцы или мышц.

Парафазия — расстройство речи, при котором больной для выражения мысли употребляет неподходящие слова.

**************** 13 августа во время припадка в несколько секунд было чувство холода в ноге, которое Владимир Ильич раньше не испытывал, было ощущение, точно исчезла вся кровь из ноги.— М. У.

 

 

¹⁰⁴ Вместе с В. В. Крамером исследования проводил А. М. Кожевников.

¹⁰⁵ Умер Ленин. Сборник под редакцией Б. Волина и М. Кольцова. М., «Мосполиграф», 26 января 1924 г., с. 55.

¹⁰⁶ Документов, подтверждающих данный факт, не обнаружено.

¹⁰⁷ Упомянутый разговор В. И. Ленина с А. М. Кожевниковым состоялся 14 июня 1922 г. В этот день В. И. Ленин, проснувшись в хорошем настроении, сказал А. М. Кожевникову, что чувствует, как поправляется, как с каждым днем прибывают силы, и поэтому попросил разрешения встать. На предложение врача подождать до понедельника легко согласился. Беседовал по-немецки и по-английски с приехавшим Г Клемперером. В течение дня настроение оставалось без изменений. Много разговаривал, обсуждал проект введения в совхозе кролиководства. К вечеру начала болеть голова, появилось онемение правых руки и ноги. Кожевникову заявил: «Вот история, так будет кондрашка». На следующее утро отметил: «Вчера здорово закрутило».

¹⁰⁸ Имеются в виду О. Ферстер и Г. Клемперер.

¹⁰⁹ Консультация началась в 19 часов, участвовали А. М. Кожевников, В. В. Крамер, Г. Клемперер, Л. Г. Левин и Н. А. Семашко. В. И. Ленин волновался, смущенно смеялся. Интересовался у врачей здоровьем А. Д. Цюрупы, расстроился, услышав, что тот серьезно болен. В. И. Ленин обрадовался решению врачей разрешить через несколько дней чтение газет. По окончании консультации он беседовал с Н. А. Семашко о конференции в Гааге и о конфликте в Наркомате путей сообщения. Очень сожалел, что затянулся процесс по делу эсеров.

¹¹⁰ Заявление В. И. Ленина о том, что он чувствует себя хорошо и «надо теперь разогнать «больницу»», состоялось 15 июня 1922 г.

¹¹¹ Консультация была 29 мая 1922 г. Кроме названных врачей, участвовал также дежуривший доктор Л. Г. Левин. Выслушав от дежурных врачей все подробности заболевания В. И. Ленина, Г. И. Россолимо констатировал: «О прогрессивном параличе речи быть не могло ».

¹¹² А. М. Кожевников в этот день записал: «Владимир Ильич ночь на 30 мая спал хорошо. В 8 часов попросил Надежду Константиновну уйти, поскольку хотел еще поспать. Проснулся в 10 часов и хотел идти умываться. На предложение не вставать согласился не сразу. Поинтересовался, долго ли еще будет хворать, и высказал уверенность в том, что не поправится. Во время разговора испытывал нехватку слов. Спросил, будут ли делать перевязку (накануне из руки была взята кровь). Пощупав локтевой сустав, отметил: «...не могу найти место, где это было». Услышав, что перевязки не будет, удивился и сказал: «Почему остается врач? Это лишние аппарансы». Видимо, присутствие врача и сестры его раздражало».

¹¹³ М. И. Ульянова имеет в виду санаторий «Горки», находившийся в распоряжении Московского комитета РКП(б) и ГПУ Его финансирование и снабжение доброкачественным продовольствием «брал на себя всецело Мосздравотдел» (ЦПА, ф. 5, on. 1, д. 2559, л. 45).

¹¹⁴ А. М. Кожевников об этом визите и теме разговора сделал пометку: «Приезжал Сталин. Беседа о suicidium » (самоубийстве — лат.).

¹¹⁵ В связи с этим событием Л. Д. Троцкий вспоминал: «На встрече членов Политбюро— Зиновьева, Каменева и меня— Сталин информировал нас..., что Ленин вызвал его и просил дать ему яд. Ленин снова утратил дар речи, считал свое положение безнадежным, предвидел новый удар, не доверял врачам. Он сохранил полную ясность ума и безумно страдал.

«Естественно, мы не можем даже подумать о том, чтобы выполнить его просьбу,— воскликнул я.— Гетье (врач Ленина) не теряет надежды. Ленин еще может поправиться».

«Я сказал ему все это,— ответил Сталин не без раздражения,— но он не внемлет разуму. Старик страдает, он говорит, что хочет иметь под рукой яд. Он воспользуется им, если будет убежден в том, что его положение безнадежно».

Никакого голосования не было, потому что не было официального заседания. Мы расстались с сознанием того, что не можем даже подумать о том, чтобы послать Ленину яд». («Вечерняя Москва», 1990, 1 сентября).

Л. Д. Троцкий ошибочно (а может быть, намеренно) относит этот факт к концу февраля 1923 г. (см. его статью «Сверх-Борджиа в Кремле» в газете «Труд», 29 августа 1990 г.). В феврале 1923 г. И. В. Сталин не виделся с В. И. Лениным, так как всякие свидания были запрещены. Об этом см. также «Известия ЦК КПСС», 1989, № 12, с. 197—198.

¹¹⁶ О неполадках со зрением у В. И. Ленина H. К. Крупская сообщила врачам вечером 19 января 1924 г. по телефону и подтвердила утром следующего дня. После завтрака 20 января 1924 г. В. И. Ленин до 12 часов сидел на балконе, а потом перешел к себе в комнату. Слушал с интересом H. К. Крупскую, читавшую газеты, и все время сильно потирал глаза. Вызванный О. Ферстер отметил лишь небольшой прилив крови к лицу. В 20 часов М. И. Авербах всесторонне исследовал зрение В. И. Ленина, но никаких отклонений от предыдущих показаний не нашел.

¹¹⁷ Врачи в этот день зафиксировали, что Владимир Ильич спал с 3 час. ночи до 9 час. утра; за завтраком случился небольшой спазм, и В. И. Ленину показалось, что было расстройство зрения. Однако проведенные тотчас исследования никаких изменений не отметили. С 12 до 15 час. В. И. Ленин спал, потом обедал вместе с А. И. Ульяновой- Елизаровой. Вечером в течение 5 мин. беседовал с дочерью И. Ф. Арманд — И. А. Арманд. Во время непродолжительной встречи с Д. И. Ульяновым разговаривал о своей любимой собаке Айде.

¹¹⁸ Ночь на 1 июня 1922 г. В. И. Ленин спал хорошо. После завтрака долго и с удовольствием беседовал на отвлеченные темы. Настроение было хорошее, о чем свидетельствовало желание подстричь бороду. В 19 час. жаловался врачу на начавшуюся головную боль, ухудшение речи, но к вечеру вновь разговорился и предложил вынести ковры, выбить пыль, так как много моли.

¹¹⁹ Ночью на 2 июня 1922 г. В. И. Ленин неожиданно проснулся, позвал сестру и сказал, что ему нехорошо: болит голова, знобит, по-видимому, приснился какой-то кошмар, говорил о каких-то спорах. Его накрыли вторым одеялом, озноб прошел, и сказав, что чувствует себя теперь хорошо, он заснул. Утром пытался вспомнить сон, говорил о железнодорожниках, интригах, но подробно вспомнить ничего не мог.

¹²⁰ 3 июня 1922 г. И. В. Сталин послал полпреду РСФСР в Германии Н. Н. Крестинскому следующее письмо о О. Ферстере: «т. Крестинский! Вы, должно быть, догадываетесь, что положение Ильича было критическое,— иначе мы не рискнули бы на экстренный вызов Ферстера в Москву. Одно время положение казалось почти безнадежным, но теперь оно значительно улучшилось, и есть теперь надежда полностью восстановить Ильича при условии, если уход за пять-шесть месяцев будет тщательный под наблюдением знающих врачей. Нужны невропатолог (Ферстер) и по внутренним (Клемперер). Мы просили Ферстера остаться самому и уговорить Клемперера приехать в Москву, но Ферстер сослался на то, что он человек казенный, служит в университете, работает при муниципалитете и не может отлучиться надолго без разрешения начальства (или даже правительства). Ферстер заявляет, что в таком же положении находится Клемперер. Все дело теперь в том, чтобы устранить эти препятствия и добиться приезда Ферстера и Клемперера в Москву на все лето. Политбюро просит Вас:

1) Всеми средствами воздействовать на Германское правительство в том направлении, чтобы Ферстер и Клемперер были отпущены на лето в Москву, причем, если нужно, привлеките на помощь Красина и других наших дипломатов.

2) Немедля выдать Ферстеру пять тысяч фунтов стерлингов (50 000 зол. руб.), как плату за оказанную услугу (ему уже сообщено, что эти деньги будут выданы Вами в Берлине).

3) Заявить Ферстеру и Клемпереру, что в случае согласия на выезд в Москву правительство России готово создать для них ту обстановку в Москве, какую они найдут для себя нужной (могут привезти семьи и проч.).

С нетерпением ждем Ваших сообщений.

По поручению П. Бюро И. Сталин».

(ЦПА, ф. 558, оп. 2, д. 55).

¹²¹ В этот день настроение у В. И. Ленина с утра было хорошее: голова не болела, неприятных ощущений не было, движения совершал нормально. Много беседовал с А. М. Кожевниковым, расспрашивал его о фронте, интересовался, долго ли воевал и др.

¹²² 11 июня 1922 г. в 12 час. состоялась консультация Г Клемперера, который отметил, что сознание В. И. Ленина совершенно ясное, говорит бегло и отчетливо, хотя не так быстро как раньше и часто останавливается, подыскивая нужное выражение. Настроение, видимо, хорошее, но в отношении выздоровления скептическое. Клемперер отметил, что память у В. И. Ленина, очевидно, затронута, т. к. не может вспомнить важные моменты предыдущей беседы. Во время консультации Ленин был оживлен, разговорчив, несколько раз удивленно повторял, что у него какое-то необыкновенное, странное заболевание. Консультация немного утомила его, и между 15 и 18 часами он проспал около двух часов.

¹²³ Визит Г Клемперера состоялся 13 июня 1922 г. В этот день В. И. Ленин чувствовал себя хорошо, и настроение было бодрое. Беседовал с профессором любезно, благодарил за совет поголодать и сказал, что никогда больше есть икру не будет.

¹²⁴ Имеется в виду Сан-Стефанский мирный договор, подписанный 19 февраля (3 марта) 1878 г., который завершил русско-турецкую войну 1877—1878 гг. Договор усиливал позиции России на Балканах в связи с образованием крупного славянского государства — Болгарии. Обеспокоенные этим, Англия и Австро-Венгрия добились объявления договора прелиминарным (предварительным), подлежащим обсуждению международным конгрессом в разделах, которые затрагивали «общеевропейские интересы». Угроза образования анти- российской коалиции заставила российского канцлера А. М. Горчакова согласиться на созыв Берлинского конгресса.

¹²⁵ Речь идет о Берлинском конгрессе (июнь— июль 1878 г.) и о трактате от 1 (13) июля 1878 г., принятом под давлением Австро-Венгрии и Англии. По этому трактату условия Сан-Стефанского договора были пересмотрены в ущерб России и славянских народов Балканского полуострова. Очевидно, в этом смысле и следует понимать В. И. Ленина: «Горчакова обманул Бисмарк».

¹²⁶ В письме И. В. Сталину для членов Политбюро ЦК РКП (б) В. И. Ленин писал: «Покорнейшая просьба освободить меня от Клемперера. Чрезвычайная заботливость и осторожность может вывести человека из себя и довести до беды.

Если нельзя иначе, я согласен послать его в научную командировку.

Убедительно прошу избавить меня от Ферстера. Своими врачами Крамером и Кожевниковым я доволен сверх избытка. Русские люди вынести немецкую аккуратность не в состоянии, а в консультировании Ферстер и Клемперер участвовали достаточно.

15/VІ

Ленин».

(ЦПА, ф. 2, on. 1, д. 25992; дата и подпись— автограф В. И. Ленина, текст письма— автограф М. И. Ульяновой, имеется ее пометка: «Правильность удостоверяю. М. Ульянова»).

¹²⁷ Сверено по оригиналу, хранящемуся в архиве ЦК КПСС.

¹²⁸ В. И. Ленина перенесли в Большой дом в 14 часов.

¹²⁹ Упомянутый разговор состоялся 27 июня 1922 г.

¹³⁰ Вечером 21 июня 1922 г. В. И. Ленин был немного вял. Причину этого он видел в плохом сне, а не в продолжительной прогулке, как считал А. М. Кожевников. Однако врач нашел, что прогулка утомила В. И. Ленина, так как после нее он стал более вял и даже отказался от намеченной вечерней ванны, отложив ее на следующий день.

¹³¹ После приступа, лежа у себя в комнате, В. И. Ленин интересовался приездом Г. Клемперера и О. Ферстера, так как с нетерпением ждал консультации, надеясь получить ослабление медицинского режима. Он огорчился, когда сказали, что О. Ферстер еще не прилетел. Весь день лежал, но не спал. Лишь под вечер немного задремал. Настроение ровное, но он отметил, что в последние дни временами наступает слезливость. Голова не болела. После беседы с А. М. Кожевниковым и его объяснений В. И. Ленин признал, что два приступа, случившиеся на этой неделе, находятся в прямой связи с тем, что он слишком много ходил. Пришли к взаимному выводу: ходить значительно меньше и больше лежать, чем сидеть. Словом, режим максимально щадящий.

¹³² 27 июня 1922 г. В. И. Ленин проснулся в 8 час. 30 мин. Несмотря на вялое настроение, позавтракал хорошо. На консультации с О. Ферстером и В. В. Крамером, которая состоялась в половине второго, волновался умеренно; на все вопросы отвечал продуманно, смеялся мало. По-немецки говорил хуже, чем до болезни, часто не мог припомнить нужных слов. Рассказал А. М. Кожевникову после консультации, что головные боли бывают почти ежедневно, но не особенно интенсивные и не в течение всего дня. Их причину В. И. Ленин по-прежнему видел в физической и умственной усталости.

¹³³ Встреча с Г. Е. Зиновьевым состоялась 1 августа 1922 г. в 12 часов. Разговор о прошлых и настоящих делах продолжался час. В. И. Ленин был очень оживлен, вспоминал из прошлого иногда такие эпизоды, которые не помнил собеседник. На Г. Е. Зиновьева В. И. Ленин произвел хорошее впечатление — по его словам, трудно было предположить, что В. И. Лениным перенесена серьезная и тяжелая болезнь. В. И. Ленин, по-видимому, устал, но уверял врача, что разговор его не утомил. После встречи он отдыхал, обедал, вновь отдыхал два часа. В 17 час. занимался, а в 18 час. 45 мин. ушел гулять в сад. Когда вернулся, усталости не было, голова не болела.

¹³⁴ В этот день состоялась получасовая встреча В. И. Ленина с М. К. Владимировым. Разговор был о работе Наркомата финансов и его политике по отношению к нэпманам.

¹³⁵ В. И. Ленин остался очень доволен встречей и сказал, что нисколько не устал. С 18 час. два с половиной часа гулял в саду. За день было 4—5 приступов головной боли.

19 августа 1922 г. В. И. Ленин проснулся бодрым, с хорошим, ровным настроением. После ванны с аппетитом позавтракал. Затем занимался, читал газеты. Перед обедом беседовал с И. Т. Смилгой. После двухчасового отдыха вновь занимался, а потом два часа гулял в саду. Вечером настроение было спокойным, долго беседовал с А. М. Кожевниковым.

¹³⁶ Этот разговор происходил 22 июня 1922 г.

¹³⁷ Плести корзины обучала В. И. Ленина работница совхоза «Горки» Потелина.

Известия ЦК КПСС № 4

Больше чего-либо другого занимало Владимира Ильича в этот период сельское хозяйство. «Если нельзя заниматься политикой,— говорил он мне как-то,— надо заняться сельским хозяйством» и неоднократно возвращался потом к этому вопросу. Уже в середине июня, когда Владимир Ильич только что начал вставать, он завел речь о том, что в Горках следовало бы завести кроликов, использовав для них место, обнесенное сеткой, которое прежним владельцам Горок служило для игры в лаун-теннис¹³⁸. Кролики скоро были привезены, их приносили показать и Владимиру Ильичу, но в этот период своей болезни он в общем мало обращал на них внимания, хотя просил выписать из-за границы книги по кролиководству, а также по рыбоводству, куроводству и т. п., и поощрял Надежду Константиновну, которая одно время взялась следить за ними.

В этот период Владимира Ильича занимал вопрос о том, чтобы создать из Горок показательный образцовый совхоз для окрестных крестьян. Он усиленно советовал нам прочесть «Обновленную землю»¹³⁹, снестись с организаторами и работниками ее, выписать оттуда семена и различные растения, чтобы насадить их в Горках, устроить питомник и делиться всем этим с крестьянами.

«Пусть ни один клочек земли не останется здесь неиспользованным»,— говорил он мне, когда мы с ним гуляли по парку, и прикидывал, где что можно рассадить. В то же время Владимира Ильича очень интересовал вопрос о культуре белых грибов. О культуре шампиньонов мы знали. Первая книга, которую Владимир Ильич стал читать, когда это было ему разрешено (в конце июня), была книга об искусственном разведении шампиньонов, и садовнику было поручено, ознакомившись с этой книгой, завести культуру шампиньонов и в Горках. Но данных о разведении белых грибов мы найти не могли. Однажды в старом журнале «Семья и усадьба»¹⁴⁰, который оказался в библиотеке Рейнбота, и в котором Владимир Ильич просматривал картинки, он нашел заметку о разведении белых грибов в парке Кшесинской, где-то около Петербурга, на островах. Способ разведения состоял в том, что у белого гриба обрезалась земля вместе с мицелиями и разбрасывалась под тонким слоем земли на том месте, где гриб был найден. Решено было испробовать этот способ и в Горках. Отправляясь гулять в парк, Владимир Ильич требовал, чтобы на том месте, где находили белый гриб и разбрасывали обрезки, ставилась отметка с записью какого числа и месяца там был найден белый гриб. Как и во всем, за что он брался, Ильич требовал и здесь аккуратности и пунктуальности и нередко выговаривал мне, когда у меня для этих записей не хватало терпения. Затем он поручил мне разыскать специалиста по разведению белых грибов. Запрошен был Наркомзем, который ответил, что они могут указать и специалиста-теоретика и специалиста- практика. Первый был действительно разыскан и прислал нам свою книгу, в которой, однако, ничего не было о культуре белых грибов. Практика же, который по сведению Наркомзема жил где-то в Воронежской губернии, так и не удалось разыскать. Был еще проект дать объявление в газетах относительно поисков грибного спеца, но осуществлено это не было, так как по мере того как здоровье Владимира Ильича улучшалось и он все больше входил в политическую жизнь, разговоры на такие темы велись все реже, хотя интерес к ним Владимир Ильич проявлял и позднее.

К вопросу о заимствовании достижений «Обновленной земли» и о выписке семян и растений из Америки, Владимир Ильич возвращался несколько раз и осенью по переезде в город. Говорил он об этом и в марте 1923 года за день до потери речи. «Смотри же, чтобы семена были здесь через неделю. Скажи всем трем председателям...»,— говорил он, все более слабея.

Мысли о занятии чем-либо иным, а не политикой, приходили, однако, Владимиру Ильичу в голову лишь тогда, когда он чувствовал себя плохо и пессимистически смотрел на возможность выздоровления. Но стоило наступить хоть небольшому улучшению, как все мысли его направлялись опять- таки к политической деятельности.

Он все время стремился получить возможно больше «льгот» по части чтения газет, свидания с товарищами и т. п. Уже 15 июня, когда Владимир Ильич не имел еще разрешения вставать с постели, но чувствовал себя уже лучше, он попросил показать ему предписание профессора Ферстера и был очень огорчен, узнав, что чтение газет ему еще не разрешено, а видаться с товарищами он может лишь при условии не говорить с ними о политике. Это мало соблазняло его и он сказал, что при таком условии лучше не надо посещений. В следующие дни он все снова и снова возвращался к этому вопросу, жаловался на скуку, стремился перейти на положение здорового человека и с нетерпением ждал приезда Ферстера. Владимиру Ильичу казалось, что по части «льгот» он пользовался в меньшей степени, чем было обещано Ферстером, так как свиданий ему все еще не разрешали, а они смогли бы несколько заполнить день. «Хоть бы скорее все это было,— говорил Владимир Ильич,— а потом к черту весь синклит».

Насколько голова Владимира Ильича и тогда была полна политическими вопросами, видно из того, что 21 июня он, говоря Кожевникову, что без политики жить трудно, сказал ему: «Я уже подготовил сегодня свою речь к декабрьскому съезду 1922 года»¹⁴¹. Как известно, выступить на этом съезде Владимиру Ильичу не удалось, так как незадолго перед ним его поразил новый удар.

На консультации 24 июня, на которой присутствовали: Семашко, Клемперер, Крамер, Левин и Кожевников, Владимир Ильич расспрашивал врачей о сроке своего выздоровления и выяснил вопрос, чем ему можно заниматься. И был очень доволен, когда ему разрешили через несколько дней самому читать. Присутствием Н. А. Семашко Владимир Ильич воспользовался, чтобы поговорить с ним не только по медицинским вопросам. «Политикой заниматься мне не позволяют,— сказал он ему,— я Вас не стану расспрашивать, но вот что я Вам скажу: пусть в Гааге будут очень осторожны. Пусть в НКПС уладят тот конфликт, о котором я узнал перед болезнью... Каковы виды на урожай? Не грозит ли опасность от саранчи?» О газетных новостях Владимир Ильич расспрашивал в тот же день и Кожевникова, причем, узнав, что процесс правых эсеров еще не закончен, сказал: «Напрасно они это так делают, ведь на процессе занято столько нужных людей — Бухарин, Луначарский, Покровский, Крыленко и другие».

27 июня состоялась консультация с прилетевшим из-за границы профессором Ферстером, которого Владимир Ильич ожидал с таким нетерпением. На консультации не было отмечено «никаких явлений апраксии и атаксии; при разговоре по-русски не было ни явлений парафазии, ни явлений афазии», по-немецки Владимир Ильич говорил хуже, чем до болезни, не мог нередко припомнить нужных слов. Написал быстро и правильно фразу, «только слово «чем» написал первоначально через ять, но потом сам же исправил. Запоминание фигур вполне правильное». Умножение «двухзначного числа на однозначное первый раз вследствие отвлечения внимания неправильно сделал, но когда сосредоточил внимание, сделал его правильно. После 10-минутной паузы правильно и очень быстро умножил 16 на 3; 54 на 7; 783 на 3; 789 на 12 и 189 на 123. Прочел небольшой отрывок очень бегло и с выражением, но запомнил только первую фразу. На вопрос Кожевникова, лучше ли он запоминает, когда ему читают вслух, ответил утвердительно».

29 снова состоялась консультация¹⁴², имевшая место через полтора часа после бывшего у Владимира Ильича спазма сосудов. «При исследовании рефлексов Бабинского, Оппенгейма, Россолимо, Менделя-Бехтерева не обнаружено. Клонуса стопы слева нет, справа 2—3 толчка». «Сила активных движений правых конечностей прекрасная, объем полный. При чтении вслух... Владимир Ильич из трех фраз запомнил первую. При прочтении второй повторил ее дословно тотчас по прочтении, через 2 и через 4 минуты. Когда была прочитана третья фраза, ее полностью Владимир Ильич не мог запомнить, из второй же повторил первую часть, а вторую часть вспомнил при подсказывании первого слова. При исследовании тахистоскопом «гриб» узнал при 25 делениях, подставку для яйца — при 30 делениях, цветы — при самой малой скорости, кошелек не узнал и только при самой медленной скорости сказал, что это что-то вроде чемодана».

При исследовании Владимира Ильича на консультации врачи давали ему обычно примеры на арифметические действия — счет удавался ему, как мы указывали, особенно в первое время болезни, хуже всего. Примеры не всегда удавалось решить правильно, и это очень волновало Владимира Ильича. В начале июля он сам пожелал заняться задачами, упражняться в счете, и с тех пор регулярно каждый день решал по несколько десятков примеров, сначала только на умножение, а затем и на комбинированные действия¹⁴³. И в это занятие Владимир Ильич вносил столь свойственное ему упорство и настойчивость: по несколько раз просматривал решения и вносил в них исправления. Перед тем, как взяться за задачи, Владимир Ильич клал перед собой часы, чтобы заметить, сколько времени брало у него решение примеров и сравнить затем в следующие дни, насколько улучшается возможность счета не только в смысле правильности решения, но и количества времени, потребного для этого.

А улучшение, хотя и медленное, безусловно отмечалось во все последующее время. Скоро Владимир Ильич сам стал составлять себе арифметические примеры, а кроме того занялся переложением небольших рассказов, чтобы упражнять запоминание прочитанного¹⁴⁴. Иногда он кроме того переписывал с книги, упражняя почерк, который первое время отличался от его обычного почерка, был неровный и довольно мелкий, а порой и «сумасшедший», как называл его сам Владимир Ильич.

Какая трагедия! С одной стороны подготовлять доклад для Всесоюзного* съезда Советов, который Владимир Ильич должен был делить в декабре 1922 года, с другой — практиковаться в примитивных упражнениях по русскому языку и арифметике. Такова была злая ирония, которую сыграла с ним болезнь. Интеллект сохранил всю свою силу и мощь, а какие-то мелкие сосуды головного мозга благодаря тромбозу отнимали у него возможность правильно писать и считать. Но он с упорством старался превозмочь эти недочеты и неуклонно прогрессировал в этом.

Одно время Владимир Ильич делал, на всякий случай, так сказать, попытки писать левой рукой, зеркальным почерком. Когда я рассказала ему, что видела в одном магазине писца, у которого совсем не было правой руки и он писал левой и при этом очень отчетливо и быстро, Владимир Ильич заинтересовался этим и просил меня хорошенько разузнать, как он пишет. А вместе с Владимиром Ильичем заинтересовались писанием левой рукой и мы, и на все лады практиковались в нем.

11 июля¹⁴⁵. Владимиру Ильичу было разрешено первое свидание и он в течение часа оживленно беседовал со Сталиным. «Свидание было продолжительнее, чем предполагалось,— отмечает Кожевников,— потому что трудно было прервать его».

Следующее свидание Владимир Ильич наметил с Каменевым на 13 и сам написал ему на следующий день письмо¹⁴⁶.

В тот же день Владимир Ильич спросил меня, были ли бюллетени о его болезни, какого содержания и очень смеялся, когда узнал, что в первом бюллетене было сказано о желудочно-кишечном заболевании, сопровождавшемся нарушением кровообращения. Во время консультации Владимир Ильич сказал по этому поводу: «Я думал, что лучшие дипломаты в Гааге, а оказывается они в Москве — это врачи, составившие бюллетень о моей болезни». Прочтя через несколько дней этот бюллетень, Владимир Ильич спрашивал Кожевникова: «Есть ли нарушение кровообращения» — вполне определенный медицинский термин,— и «могли ли из него все врачи сделать вывод, что у Владимира Ильича был паралич?». Этот вопрос был задан в связи с тем, что в одной из передовиц Бухарина упоминалось о том, что сведения заграничных газет о болезни Ленина— преувеличены и ложны.

Улучшение в здоровье, наступившее в это время, Владимир Ильич чувствовал и сам и 13 июля писал в письме к Фотиевой:

«Лидия Александровна! Можете поздравить меня с выздоровлением. Доказательство: почерк, который начинает становиться человеческим. Начинайте готовить мне книги (и посылать мне списки) 1) научные, 2) беллетристику, 3) политику (последнюю позже всех, ибо она еще не разрешена).

Пожалуйтесь Рыкову (Цюрупа уехал?) на всех секретарш: ведут себя плохо, болеют от малярии и пр. Пусть распишет их на отдых в Ригу, в Финляндию, под Москву и т. п. Думаю, что Рыков должен объявить выговор Смольянинову и Вам за нерадивую заботу о секретаршах.

Привет!

Ленин»¹⁴⁷.

Хорошее впечатление производил Владимир Ильич и на товарищей, навещавших его в то время. Сталин нашел его гораздо в лучшем состоянии, чем предполагал. По его словам состояние Владимира Ильича мало отличалось от бывшего до болезни. Каменев тоже говорил, что вид у Владимира Ильича не хуже, чем был зимой, когда он сильно уставал или не спал ночь, и что он не заметил бы, что Владимир Ильич перенес серьезнейшую болезнь, если бы этого не знал. Письмо, полученное от Владимира Ильича, по словам Каменева, написано прекрасно и почерк мало отличается от обычного почерка Владимира Ильича. Такое же впечатление произвел Владимир Ильич на Бухарина и на других товарищей, видавших его в то время¹⁴⁸.

Чтение газет в это время еще не было разрешено Владимиру Ильичу, но иногда он каким-то таинственным, непонятным нам образом узнавал последние известия. Так, во время свидания с Бухариным¹⁴⁹, Владимир Ильич спросил его между прочим, что нового в Германии. На уклончивые ответы Бухарина Владимир Ильич сказал: «Ну, Ратенау ухлопали, а кого-нибудь еще ухлопали?», и при этом хитро улыбался. Пояснения, откуда он это узнал, Владимир Ильич не дал, и оставалось предполагать, что ему попал на глаза какой-нибудь клочок газеты, в котором было как раз об этом убийстве.

Одной из первых книг, которую Владимир Ильич читал в это время, была книга О. А. Ерманского «Научная организация труда и система Тэйлора»¹⁵⁰. 13 июля он прочел из нее 20 страниц и говорил, что чтение не утомило его, но тем не менее вечером чтение клеилось уже хуже, и Владимир Ильич лишь недели через три взялся опять за эту книгу.

13 июля Владимиру Ильичу были разрешены прогулки. Но в первый день, как обычно, Владимир Ильич не соразмерил свои силы,— ему хотелось «все осмотреть». Он быстрым шагом спустился с лестницы и также быстро, без остановок дошел до середины парка. Хотел идти дальше, но уступил уговорам и вернулся другой дорогой домой. Усталость, очевидно, все же сказалась, что признавал и сам Владимир Ильич, соглашаясь впредь быть осторожнее. На другой день он вынужден был отдыхать уже первое время на каждой скамейке (в парке были сделаны незадолго перед этим скамейки через каждые 10—15 сажен), а потом даже ложиться на траву, так как сидя уже не мог как следует отдохнуть. И в следующие дни Владимир Ильич ходил уже меньше, чаще садился отдыхать, а иногда лежал на траве во время прогулок в парке.

19 июля Владимиру Ильичу было разрешено и чтение газет, причем в течение трех дней Ферстер разрешил ему читать только старые газеты «за май, июнь и начало июля — затем и новые, пока только «Правду»»¹⁵¹. Разрешая Владимиру Ильичу чтение газет^152-155, Ферстер не учел, однако, что для него это чтение имело не то значение, как для всякого иного человека, интересующегося новостями. Читая газеты, Владимир Ильич входил уже во все области политической жизни и не мог со своей стороны не влиять на нее. Тем более, что он имел все время свидания, которые принимали мало-помалу форму настоящих докладов.

Владимир Ильич набросился на газеты, как голодный, и в первый же день читал их чуть не полтора часа подряд, делая лишь небольшие перерывы, когда появлялась головная боль,— остановить его не было возможности. И хотя потом он делал большие перерывы при чтении газет, но, несомненно, все же уставал, а, главное, волновался нередко по поводу тех или иных сообщений. Это бросалось в глаза, да и сам Владимир Ильич неоднократно признавал это в разговоре с нами и врачами. 27, например, Владимир Ильич сказал Ферстеру, что его взволновало и расстроило сообщение об убийстве Джемаль-паши¹⁵⁶,— он придал этому большое значение.

Состояние здоровья Владимира Ильича, несмотря на улучшение, не было в это время устойчивым, и всякое волнение или утомление сказывалось на нем. Сказывалось это и на его способности передавать прочитанное, и на арифметических задачах, и на почерке. Так было, например, 21 июля¹⁵⁷ Несмотря на то, что утром самочувствие Владимира Ильича было неплохое, упражнения удались ему хуже, чем в предыдущие дни, а в парке, когда он читал газету, с ним случился спазм. Лицо, по словам Надежды Константиновны, которая была в это время с Владимиром Ильичем, было скошено влево, движения правых конечностей были резко ослаблены, хотя полного паралича не наступило. В то же время Владимир Ильич говорил одно слово вместо другого. Это продолжалось 15 минут. «После этого Владимир Ильич вернулся из более отдаленной части парка, где он был, домой, но при этом приволакивал правую ногу. Наверх его внесли на кресле». «Когда я после этого (через 5 минут),— пишет Кожевников в своих записях,— пришел к Владимиру Ильичу, лицо его было симметрично, движения совершались в полном объеме и с вполне хорошей силой. Патологических рефлексов не было, но в речи еще были элементы парафазии, например, «перила скамейки» вместо «спинка скамейки». На голову Владимира Ильича был положен компресс, и его уложили в постель. Сначала Владимир Ильич никак «не хотел признать, что паралич явился результатом усталости, и даже пытался указать, что задачи и изложения, сделанные после обеда, не хуже предыдущих, но когда я, однако, перечел ему оригинал рассказа и его изложение, указал, что накануне в задачах ошибок не было, а сегодня их две, Владимир Ильич признал, что сегодня все сделано хуже, чем накануне, следовательно это результат усталости и этим вызван паралич». Владимир Ильич обещал сократить чтение до 1 1/2 часа в день.

Стараясь найти на другой день причину своего нездоровья накануне, Владимир Ильич решил, что он чувствует себя хуже и у него болела голова, потому что он прочел в отчете о деле эсеров о выпадах Гендельмана против Семенова¹⁵⁸, что его «взбесило». А между тем, читать этого и не надо было, так как процесс протекает помимо него.

Иногда Владимир Ильич и сознательно не читал некоторых статей, которые могли бы взволновать его, действуя таким образом из чувства самосохранения.

После припадка, который был 21 июля, Владимир Ильич дня три не выходил на прогулку, согласно запрещению врачей,— и в эти дни он особенно остро чувствовал бездействие и изнемогал от скуки.

25* на консультации врачей¹⁵⁹ Владимиру Ильичу снова были разрешены прогулки, а также чтение беллетристики два раза в день (Владимир Ильич просматривал беллетристику обычно по вечерам), по 15 минут с перерывом не менее 15 минут.

В июле и августе Владимиру Ильичу производились вливания мышьяка (0,15 и 0,3)— всего сделано было 10 вливаний. Вливания Владимир Ильич переносил хорошо, боли не было, но 31 июля через несколько (2—3) минут после вливания наступила резкая гиперемия лица**, продолжавшаяся полторы-две минуты. Наряду с мышьяком Владимиру Ильичу впрыскивали СаВг2 (4% по 5, 6, 8, 8 с половиной, 4, 0,16 кб. см.). После шестого впрыскивания (через полчаса) в области правого запястья на сгибательной стороне и на левом показались довольно резкие явления крапивницы: рука опухла, на ней белые, выпуклые возвышения, кожа красновата, теплее на ощупь, чем в остальных местах тела, умеренно зудит. Через полчаса явления эти прошли.

4 августа через 40—45 минут после вливания мышьяка наступил довольно сильный припадок паралича***. На этом вливания мышьяка и впрыскивание СаВг2 были остановлены.

15 августа¹⁶⁰ Владимиру Ильичу было сделано первое впрыскивание папаверина (всего было сделано около 6 впрыскиваний). 24¹⁶¹ эти впрыскивания решено было временно прекратить.

3¹⁶² и 6 сентября¹⁶³ было произведено вливание мышьяка. После второго вливания тотчас же у Владимира Ильича было ощущение жара в лице и легкая его гиперемия. Скоро эти явления, однако, прошли.

Очень сказывались на Владимире Ильиче всякие изменения в атмосферном давлении, и при приближении и во время грозы он чувствовал себя обычно хуже.

7 августа Ферстер был у Владимира Ильича перед отъездом в Германию. Составлено было расписание на ближайшие две недели. Пункт о свиданиях был формулирован так: «Свидания разрешаются только когда врач находится в доме. Политические свидания совершенно не разрешаются». Этот пункт крайне взволновал и рассердил Владимира Ильича. Он потребовал: во-первых, чтобы на врача не возлагали «полицейских» обязанностей, а, во-вторых, заявил, что он совершенно не согласен с запрещением разговоров о политике во время свиданий, так как это равносильно полному запрещению свиданий. Были сделаны разные уступки, но Владимир Ильич продолжал волноваться.

Во время свидания с Орджоникидзе. Петровским и Крестинским¹⁶⁴ был взволнован, руки, в особенности правая, сильно тряслась, и Орджоникидзе нашел, что Владимир Ильич говорил плохо. В общем, однако, впечатление от свидания у всех троих хорошее. Но Владимир Ильич после свидания волновался еще больше— он боялся, что вследствие волнения он произвел плохое впечатление на своих посетителей.

При вторичном посещении врачей начал вырабатывать пункт о свиданиях, и в конечном результате он был формулирован так: «Свидания разрешаются с ведома врачей в случаях, когда у Владимира Ильича является настоятельная потребность выяснить какой-нибудь вопрос и если он его очень волнует, но свидания не должны продолжаться более получаса». Эту форму Владимир Ильич принял, но продолжал волноваться и только вечером стал немного бодрее. С Ферстером Владимир Ильич простился очень тепло и приветливо. Но нервы его не совсем успокоились еще и на следующий день.

10 августа состояние Владимира Ильича было уже несколько лучше, он был даже несколько экзальтирован и заявил за кофе: «Чувствую себя настолько хорошо, что съел бы за 100 человек», а позднее на консультации врачей говорил: «Что сегодня первый день, что он чувствует себя совсем хорошо» после бывшего в пятницу (четвертого) припадка. «В таком состоянии, как сейчас, он чувствует себя совершенно здоровым,— говорил Владимир Ильич Кожевникову,— если бы не повторяющиеся периодически параличи». «При объективном исследовании можно было только констатировать, что правый коленный рефлекс немного живее левого. В остальном полная норма, никаких намеков на патологические рефлексы».

Летом 1922 года я занялась фотографией, чтобы иметь возможность снимать Владимира Ильича. Наиболее удачные снимки относились как раз к десятым числам августа, когда я сняла Владимира Ильича и Надежду Константиновну около сосны, на одном из излюбленных мест прогулок Владимира Ильича¹⁶⁵ К этому времени относится и снимок Владимира Ильича на балконе на плетеном кресле¹⁶⁶ Владимир Ильич поощрял мои фотографические опыты, и, когда я показала ему эти два наиболее удачных снимка, он сказал, что можно послать их в Берлин Мюнценбергу для перепечатки и продажи в пользу Межрабпома¹⁶⁷. Так и было сделано, и снимки получили благодаря этому довольно большое распространение.

Позднее я снимала Владимира Ильича с товарищами, приезжавшими к нему. Из них наиболее удачными вышли снимки со Сталиным¹⁶⁸, Каменевым (13 сентября)¹⁶⁹ и Пятаковым (24 сентября)¹⁷⁰. Вначале Владимир Ильич сочувственно относился к этим моим пробам, а также к съемкам фотографа Лободы. (Снимки его были помещены в приложении к «Правде» — «Ильич на отдыхе»¹⁷¹), но позднее, в 1923 году, увидав одну свою фотографию в каком-то московском журнале, а может быть, и по другой причине — он тогда не мог уже говорить,— стал менее охотно соглашаться на фотографирование и иногда противился этому.

12 августа при исследовании профессором Крамером «запоминания, устойчивости внимания, комбинаторной способности, ретенции**** памяти», а также при опытах с текстами, было констатировано почти абсолютное восстановление этих функций у Владимира Ильича. «Рефлексы равномерные, патологических нет». В остальном также полная норма.

В промежуток между 13 и 15 сентября Владимир Ильич написал письмо к Всероссийскому съезду профсоюзов¹⁷²

Исследование 15 августа дало также вполне хорошие результаты как с физической стороны, так и с психической. А 19 августа Кожевников отметил в своем дневнике, что Владимир Ильич «последние три дня производит впечатление здорового человека».

Настроение у Владимира Ильича было ровное и даже веселое, самочувствие хорошее. Не налаживался только кишечник, и это беспокоило Владимира Ильича. «Если бы не это,— говорил он,— я чувствовал бы себя совсем хорошо».

25 августа Владимира Ильича исследовал вернувшийся из-за границы Ферстер¹⁷³. Результат от его исследований, так же как и от объективных исследований, получился прекрасный. Двигательная сфера была вполне нормальная. Все рефлексы в порядке. Патологических не было ни одного. На этой консультации Владимиру Ильичу было разрешено чтение всех московских газет, прогулки два раза в день (утром и вечером), свидания (по часу), чтение научных книг по полчаса в день. И 25 августа Владимир Ильич снова начал читать Ерманского, причем «усваивание и понимание было значительно лучше, чем при первой попытке три недели тому назад». В следующие четыре дня Владимир Ильич прочел 200 страниц Ерманского, на книгу которого он позднее (во второй половине сентября) начал писать рецензию «Ложка дегтя в бочке меда»*****, но окончить ее не успел.

26 Владимира Ильича исследовал по своему способу А. П. Нечаев в присутствии Ферстера и Крамера . «Результат получился весьма хороший. В первой части диаграммы результат значительно выше нормы. Воображение и воспроизведение слов ниже нормы. Исследование продолжалось 1 час 10 мин. с перерывом в 10 минут. Владимир Ильич от исследования не устал, но отнесся довольно скептически к этому методу, хотя настроение после него стало у Владимира Ильича лучше.

30¹⁷⁵ было повторное исследование Нечаева, давшее в общем удовлетворительный результат. Утомляемость не особенно сильная. Внимание устойчивое. В этот день Владимир Ильич чувствовал себя бодрым, полным энергии и высказывал опасение, что ему трудно будет в таком состоянии ждать еще целый месяц возвращения к работе.

В это время, когда тревоги за его здоровье были менее остры, мы целиком наслаждались обществом Ильича, который и к нам проявлял очень много внимания и заботливости. Он бывал весел, шутил. Объектом для шуток бывали, между прочим, нередко костюмы Надежды Константиновны, которая вообще крайне мало обращала внимания на свою внешность. Она никак не решалась, например, надеть шелковое платье, которое ей преподнесли ее сослуживицы по Главполитпросвету, считавшие, что она одевается недостаточно хорошо. Кажется, только один раз решилась она обновить его, и то на какой-то вечер на заводе, где можно было не снимать шубу, а потом отдала его в числе других вещей на фронт во время сбора их в период гражданской войны. Кроме того, Надежда Константиновна, как и Владимир Ильич, очень не любила ездить по магазинам за покупками, стеснялась этого и не привыкла тратить время на заботы лично о себе. Обыкновенно о ее платьях и других принадлежностях ее костюма заботились другие. Но и тут дело обходилось не всегда гладко. Особенно трудно бывало поладить с ней во времена военного коммунизма.

«Купи Наде валенки,— скажет, бывало, Владимир Ильич,— у нее зябнут ноги». Валенки давали по ордерам. Достанешь, доложив об этом Ильичу. Проходит день — валенок нет. Что такое? Где же они? Начинаются поиски, и, наконец, выясняется, что Надежда Константиновна отдала их кому-то, кто, по ее мнению, больше в них нуждайся.

«Надо достать другие»,— резюмирует Ильич, но меня это мало устраивает.

«Володя, скажи Наде, чтобы не отдавала валенок, а то и с другими та же история будет, ведь, неудобно же так часто ордера брать». И дело, благодаря его вмешательству, улаживается.

Однако, надо быть все время начеку. Вдруг начинает исчезать куда-то белье Владимира Ильича. Что за история? Что же он носить-то будет?

«Надя, ты не брала ли из шкафа Володино белье?» — спрашиваю я Надежду, догадавшись, что это дело ее рук.

«Да, знаешь ли, пришел ко мне один парень, ничего-то у него нет, вот я и дала Володины штаны и рубашку».

«Да ты бы ему,— говорю я,— денег дала».

«Да что же он на деньги теперь достанет»,— вполне резонно возражает Надежда Константиновна, так как во времена военного коммунизма деньги действительно мало могли помочь. Но и меня мало соблазняет перспектива снова хлопотать об ордерах. Мое недовольство на такой образ действий недолго, однако, действовало на Надежду Константиновну, и через некоторое время приходилось опять констатировать какую-либо пропажу.

Иногда какую-либо часть своего костюма, привыкнув к ней, Надежда Константиновна носила так долго, что та приобретала совершенно прозрачный из-за дыр и потому малоприличный вид. В таких случаях вставал вопрос о том, чтобы спрятать у нее эту вещь и заменить ее другой, новой. Но это было не так-то просто. Надежда Константиновна могла быть недовольна на такое узурпирование ее права носить то, что ей хотелось. Для улаживания дела приходилось прибегать к помощи Владимира Ильича. Вытащив и продемонстрировав ему какую-нибудь часть костюма Надежды Константиновны, пришедшую в полную негодность, в такое состояние, что оставалось только «приделать ручку», чтобы легче забросить ее или отдать в музей древностей, как мы говорили шутя, и, выслушав мнение Ильича о том, что действительно ее давно пора изъять из употребления, я обращалась к нему с просьбой поддержать меня в случае недовольства Надежды Константиновны за мое самоуправство. Ильич весело соглашался. План похищения выполнялся благодаря этому прекрасно.

«Где моя юбка (или кофта?),— спрашивала меня с недовольным видом Надежда Константиновна.— Ты опять спрятала ее?»

«Она отправлена в музей древностей»,— отвечала я.

И Надежда Константиновна, видя, что Владимир Ильич весело хохочет при этом и выражает полное одобрение моему образу действия, сразу сдавала и утихомиривалась.

Какой-то английский корреспондент, побывавший у Надежды Константиновны в Наркомпросе, описал затем эту встречу, упомянув и о наружности и костюме Надежды Константиновны. Заметка эта была озаглавлена “The first lady” (буквально— «Первая дама», как называют жену премьер-министра в Англии). Но Владимир Ильич, который, как и мы, немало потешался, читая это описание, заявил, что правильнее было бы озаглавить заметку иначе, а именно: «Первая оборванка». Так это название и оставалось на некоторое время за Надеждой Константиновной.

Но нередко беседы имели и более серьезный характер.

31 августа¹⁷⁶ в моих записях стоит следующее: «Сегодня речь зашла о китайском языке, который состоит из слогов, и о том, что надо бы ввести один алфавит, что можно будет сделать только после революции. Ильич заметил при этом, что, по всей вероятности, и в Западной Европе после революции придется ввести новую экономическую политику. Разве только Швейцария и Германия смогут обойтись без этого».

Очень часто приезжали к Владимиру Ильичу и товарищи, причем свидания продолжались обычно больше часа. В это время и в дальнейшем они носили нередко характер настоящих докладов. Товарищи приезжали с туго набитыми портфелями и во время своей беседы с Владимиром Ильичем вытаскивали различные документы и ссылались на них. За это время Владимир Ильич виделся с председателем Азербайджанского ЦИКа¹⁷⁷, Сталиным, Владимировым, Смилгой, Рыковым, Орджоникидзе, Петровским, Мещеряковым¹⁷⁸ и другими.

 

Примечания:

* В документе описка, правильно: «Всероссийского».

** Гиперемия лица — увеличение кровенаполнения сосудов лица.

*** Далее помета М. И. Ульяновой: «(См. стр. 43)» — ссылка на страницу рукописи, на которой описан такой же случай реакции В. И. Ленина на впрыскивание мышьяка (см. «Известия ЦК КПСС», 1991, № 3, с. 195.).

**** Ретенция — хранение.

***** Далее в документе: «(см. т. XXVII, с. 309)» — второго издания Сочинений В. И. Ленина. См. также Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 206—207.

 

¹³⁸ Лаун-теннис— игра на открытом воздухе при участии 2, 3 и 4 человек, которые при помощи палочек с рукояткой и широкой обтянутой ремешками рамкой перекидывают друг другу мячи, стараясь не дать им упасть на землю.

¹³⁹ Гарвуд А. Обновленная земля. Сказание о победах современного земледелия в Америке. М., 1919.

¹⁴⁰ 5—7 июля 1922 г. В. И. Ленин сделал выписки из журнала «Семья и усадьба» о посеве грибницы и уходе за ней.

¹⁴¹ В. И. Ленин сказал это в беседе с А. М. Кожевниковым 22 июня 1922 г., а не 21 июня, как указывает М. И. Ульянова.

¹⁴² Имеется в виду X Всероссийский съезд Советов (23—27 декабря 1922 г.). В. И. Ленин планировал выступить на съезде, отбирал необходимые книги, вырезки из газет, ознакомился с докладом заместителя председателя ВСНХ В. П. Милютина и другими материалами. Он написал конспект речи (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 440—441), но ухудшение здоровья не позволило В. И. Ленину участвовать в работе съезда.

¹⁴³ В этот день консультировали О. Ферстер и Г. Клемперер. По окончании консультации, прощаясь с Клемперером, В. И. Ленин спросил, уезжает ли он на следующий день. Но, услышав, что остается еще на несколько дней, В. И. Ленин был несколько смущен.

Это, видимо, связано с тем, что еще 20 июня 1922 г. В. И. Ленин вторично поставил перед И. В. Сталиным вопрос об отправке Г. Клемперера в Германию. В. И. Ленин писал: «Если Вы уже оставили здесь Клемперера, то советую, по крайней мере 1) выслать его не позже пятницы или субботы из России, вместе с Ферстером, 2) поручить Рамонову вместе с Левиным и другими использовать этих немецких врачей и учредить за этим надзор.

Ленин.»

(ЦПА, ф. 2, on. 1, д. 25993; автограф Н. К. Крупской).

И. В. Сталин направил письмо В. И. Ленина на голосование членам Политбюро, которые написали на письме свои мнения: «По тону записка весьма утешительна, ибо свидетельствует о «бдительности», но согласиться на эти предложения, конечно, нельзя. Троцкий.

Немцев оставить, Ильичу — для утешения — сообщить, что намечен новый осмотр всех 80 товарищей, ранее осмотренных немцами, и ряда больных товарищей сверх того. Г. Зиновьев.

Согласен с Зиновьевым. М. Томский.

Правильно. Л. Каменев.

Согласен. И. Сталин».

¹⁴⁴ Сохранились две тетради с упражнениями по арифметике, которые решал В. И. Ленин. В них решения с 30 июня по 22 августа 1922 г. Есть также тетрадь с упражнениями по русскому языку с записями с 5 июля по 16 августа 1922 г.

В сохранившейся тетради имеются три строки первого пересказа под заголовком «Два товарища», написанного В. И. Лениным 11 июля 1922 г.: «Шли по лесу два товарища. Выбежал медведь и напал на них. Оба бросились бежать. Один...

¹⁴⁵ В этот день В. И. Ленин проснулся в 9 часов. После завтрака решал задачи — медленно, но без ошибок. В 12 час. 30 мин. приехал И. В. Сталин. Беседовали час. В. И. Ленин немного волновался, но свидание прошло гладко. Говорили об урожае, который ожидается лучше прошлогоднего; о процессе над эсерами, к которым будет применена условная амнистия, но, если они будут бороться против Советской власти, амнистия будет отменена (подробности о встрече см. Сталин И. В. Сочинения, т. 5, М., 1952, с. 134—135). На следующий день И. В. Сталин писал Г. К. Орджоникидзе: «Вчера первый раз после полуторамесячного перерыва врачи разрешили Ильичу посещение друзей, был я у Ильича и нашел, что он оправился окончательно. Сегодня уже имеем от него письмецо с директивами. Врачи думают, что через месяц он сможет войти в работу по-старому» (ЦПА, ф. 558, on. 1, д. 2397, л. 1). После встречи В. И. Ленин рассказал А. М. Кожевникову о состоявшейся беседе, потом, охарактеризовав позицию Н. И. Бухарина, Г. Л. Пятакова и К. Б. Радека в 1918 г., перешел к проблемам конференции в Гааге, где, по его мнению, события развиваются слишком быстро, поэтому наметившийся раскол среди участников не будет глубоким. Большое значение В. И. Ленин придавал заявлению в английском парламенте о том, что Япония осенью эвакуируется с Дальнего Востока. День был напряженный, поэтому утомил В. И. Ленина. Ужинал он хорошо, лег спать рано.

¹⁴⁶ В. И. Ленин послал следующее письмо: «12/ѴІІ. т. Каменев! Ввиду чрезвычайно благоприятного факта, сообщенного мне вчера Сталиным из области внутренней] жизни нашего ЦК, предлагаю ЦК сократить до Молотова, Рыкова и Куйбышева, с кандидатами Кам[енев], Зин[овьев] и Томск[ий]. Всех остальных на отдых, лечиться. Сталину разрешить приехать на авг[устовскую] конференцию. Дела замедлить — выгодно кстати и с дипломатической] точки зрения.

Ваш Ленин.

P. S. Приглашаю на днях Вас к себе, хвастаю моим почерком: среднее между каллиграфическим и паралитическим (по секрету).

PPS. Только что услышал от сестры [М. И. Ульяновой — ред.] о бюллетенях, вами обо мне выпущенных. И хохотал же! «Послушай, ври да знай же меру»!»

В. И. Ленин виделся с Л. Б. Каменевым 14 июля 1922 г. Беседа началась в половине первого и продолжалась полтора часа (из них 30 минут за обедом). В. И. Ленин жадно слушал Л. Б. Каменева, задавал вопросы, интересовался буквально всем. По-видимому, ему было особенно приятно узнать о стабилизации рубля и прекрасном урожае. Беседовали о положении в Наркомате путей сообщения, о будущей работе Ю. В. Ломоносова. После обеда В. И. Ленин ушел с Л. Б. Каменевым к себе в комнату на 5 минут «посекретничать».

¹⁴⁷ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 54, с. 273.

¹⁴⁸ В связи с разрешением врачами свиданий с В. И. Лениным Политбюро ЦК РКП(б) 20 июля 1922 г. приняло следующее решение: «а) Свидания с т. Лениным должны допускаться лишь с разрешения Политбюро без всяких исключений, осуществляются же через т. Енукидзе.

б) Поручить тт. Сталину, Енукидзе и Троцкому переговорить с врачами» (ЦПА, ф. 17, оп. 3, д. 304, л. 5).

¹⁴⁹ Свидание В. И. Ленина с Н. И. Бухариным было 16 июля 1922 г., утром и вечером. Разговор о В. Ратенау состоялся после ужина.

¹⁵⁰ Ерманский О. А. Научная организация труда и производства и система Тейлора. М., Госиздат, 1922. Эта книжка сохранилась и находится в библиотеке в квартире В. И. Ленина в Кремле (см. Библиотека В. И. Ленина в Кремле. Каталог. М., 1961, с. 349).

¹⁵¹ В 12 час. состоялась консультация О. Ферстера и В. В. Крамера, во время которой В. И. Ленин попросил разрешение на чтение газет. После осмотра врачи дали согласие, но лишь на прессу прошлых месяцев. В. И. Ленина это решение очень обрадовало. В течение дня раза 3—4 принимался просматривать газеты, но как только начинала болеть голова, прекращал чтение. В этот день В. И. Ленин написал И. В. Сталину: «Поздравьте меня: получил разрешение на газеты! С сегодня на старые, с воскресенья на новые!» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 54, с. 273).

^152-155 Когда Владимиру Ильичу разрешили чтение газет, он просил меня иногда вырезывать и наклеивать в особую тетрадь заинтересовавшие его и нужные ему для работ статьи и заметки. Перечисляю некоторые из них: «Мировая безработица»¹⁵², № 180 «Правды» от 12 августа 1922 г.; «Чехословакия. Война войне» , №212 «Правды» от 21 сентября; «Международный конгресс рабочей помощи Советской России» С. Таир ¹⁵⁴, № 212 «Правды»; «Спецы» Ф. Кин ¹⁵⁵ (Фрум- кин— беспартийный «спец», статья которого очень заинтересовала Владимира Ильича, он неоднократно упоминал о ней и просил меня переговорить с автором, передать ему мнение Ильича и выяснить, где он работает), №197 «Правды» от 3 сентября.— М. У

¹⁵² «Мировая безработица» — заметка, составленная по № 8 «Райхсарбайтблатт» («Имперского бюллетеня труда») германского правительства, со сведениями о количестве безработных в Европе (4 млн. человек), в Америке (не менее 3—4 млн. человек) и о экономических потерях (65 млрд. франков золотом), вызванных безработицей, а также о мерах борьбы с ней.

¹⁵³ «Война войне!» — воззвание Исполкома Коммунистической партии Чехословакии, напечатанное в газете «Руде право» от 19 сентября 1922 г. В нем подчеркивалось, что соглашения буржуазных правительств направлены против Советской России и противоречат интересам Чехословакии. Исполком КПЧ призвал всех трудящихся следить за развитием событий, быть начеку и готовиться «к открытой борьбе против планов правящей клики и против войны». 21 сентября 1922 г. В. И. Ленин, просматривая газеты, обратил внимание на информацию РОСТА в «Правде» об издании этого воззвания и поручил В. А. Смольянинову найти и прислать воззвание.

¹⁵⁴ «Международный конгресс рабочей помощи Советской России» — статья С. Таира об итогах 10-месячной деятельности Межрабпома и о докладе В. Мюнценберга на его третьем конгрессе.

¹⁵⁵ Ф. Кин (Фрумкин) в статье ««Спецы» (Опыт статистического обследования)» приводил данные опроса 230 беспартийных инженеров, работающих в советских учреждениях и трестах, об их отношении к Советской власти, к работе, взяточничеству, о том, что они читают и как представляют перспективу развития народного хозяйства. Готовясь к выступлению на X Всероссийском съезде Советов в декабре 1922 г., В. И. Ленин наметил использовать статью в своем выступлении, в конспекте речи он пометил: «20. Статья Кина» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 441).

¹⁵⁶ 27 июля 1922 г. в 11 ч. 30 м. приехали О. Ферстер и В. В. Крамер. В беседе с ними В. И. Ленин рассказал, что 26 июля из газеты «Правда» узнал об убийстве в Тифлисе Джемаль-паши — военного и государственного деятеля Турции, одного из лидеров партии «Единение и прогресс». В. И. Ленин очень расстроился, хотел по этому поводу писать И. В. Сталину, но потом передумал.

После отъезда врачей в 12 ч. 30 м. В. И. Ленин дважды, по 15 минут, читал вчерашние и свежие газеты, знакомился с материалами о Гаагской конференции; вечером читал издаваемый П. Струве в Праге журнал «Русская мысль». А. С. Енукидзе интересовался у врачей, допустят ли они в субботу к В. И. Ленину американского корреспондента, и получил категорический отказ.

¹⁵⁷ 21 июля 1922 г. так сложилось для В. И. Ленина: спал хорошо; утро провел в саду, где читал газеты два часа; возвращаясь домой на обед, почувствовал холод в правой ноге, но дошел домой один. После обеда лежал и два часа читал газеты. Узнав о предстоящем приезде А. Я. Беленького, позвонил П. П. Пакалну и просил его передать А. Я. Беленькому зайти к В. И. Ленину. Однако, через 5 минут вручил для А. Я. Беленького записку с просьбой проследить за ремонтом квартиры в Кремле и о работах, которые необходимо в ней выполнить. Потом занимался, но результаты были несколько хуже, чем накануне. Затем вместе с Н. К. Крупской пошел в сад, разговаривал о политике, читал газеты и... неожиданный спазм. Вечером, беседуя с А. М. Кожевниковым, согласился, что это результаты усталости, и обещал сократить время чтения газет. Сообщая о случившемся, Н. К. Крупская писала Г. Е. Зиновьеву: «Вчера Владимир Ильич сорвался, читал четыре часа подряд газеты — опять приключился припадок, а мы с ним стали уж мечтать о том, что будем делать зимой, и говорить о том, как хорошо, что все прошло» (ЦПА, ф. 12, оп. 2, д. 205, л. 1).

¹⁵⁸ По-видимому, В. И. Ленин имеет в виду намеки члена ЦК партии эсеров М. Я. Гендельмана-Грабовского на то, что брошюра члена центрального боевого отряда эсеров Г. И. Семенова (Васильева) «Военная боевая работа партии социалистов-революционеров за 1917—1918 гг.» (Берлин, 1922) якобы инспирирована ГПУ, в силу чего Г. И. Семенов на процессе «занимает особое положение среди обвиняемых и уверен в благоприятном для него исходе».

¹⁵⁹ Консультировали В. И. Ленина О. Ферстер и В. В. Крамер. Беседуя с врачами, был оживлен; вечером читал в утвержденном ими режиме.

¹⁶⁰ 15 августа 1922 г. состоялась часовая беседа В. И. Ленина с И. В. Сталиным о работе Наркомата рабоче-крестьянской инспекции. Исследования в этот день проводил В. Крамер, которые с последующими занятиями дали хорошие результаты. Свидание с И. В. Сталиным В. И. Ленина утомило, поэтому вечером он ощущал в ногах слабость.

¹⁶¹ 24 августа 1922 г. консультировали О. Ферстер и В. В. Крамер, провели ряд исследований, которые дали прекрасные результаты. Врачи разрешили В. И. Ленину прогулки перед обедом и вечером, чтение научных книг (по желанию) не более получаса и свидания с товарищами — час в день.

¹⁶² 3 сентября 1922 г. В. И. Ленин совершил прогулку в лес. Вернулся через полтора часа очень довольный. Поджидавшие фотографы снимали его в экипаже, в саду, с детьми, в комнате. Сохранились снимки фотографа В. В. Лободы (см. Ленин. Собрание фотографий и кинокадров. Т. 1. Фотографии 1874—1923. М., 1990, с. 360—376).

¹⁶³ В 10 ч. 30 м. В. И. Ленин и Н. К. Крупская уехали в лес. Погода была хорошая.

В. И. Ленин много гулял, собирал грибы и поездкой остался очень доволен. По возвращении в Горки, увидел поджидавших его врачей, выскочил из экипажа и почти бегом отправился в дом. О. Ферстер разрешил ему чтение иностранных и белогвардейских газет, что немного взволновало В. И. Ленина. С 17 ч. 10 м. до 18 ч. 20 м. В. И. Ленин беседовал с Л. М. Хинчуком о его брошюре «Центросоюз в условиях новой экономической политики».

¹⁶⁴ Встреча В. И. Ленина с Г. К. Орджоникидзе, Г. И. Петровским и Н. Н. Крестинским состоялась 7 августа 1922 г. с 11ч. 40 м. до 12 ч. 25 м. Эта беседа и встреча с врачами отрицательно сказались на самочувствии В. И. Ленина. Он попросил брома, плохо обедал, днем не мог уснуть. Написал письмо И. В. Сталину и потребовал отправить его с нарочным (письмо не обнаружено).

¹⁶⁵ Этот фотоснимок не обнаружен.

¹⁶⁶ Ленин. Собрание фотографий и кинокадров. Т. 1. Фотографии 1874—1923. М., 1990, с. 383.

¹⁶⁷ Межрабпом— международная рабочая помощь— международная организация пролетарской солидарности, основана в сентябре 1921 г. в Берлине Международной конференцией комитетов помощи населению голодающих районов Советской России. Координировал ее деятельность ЦК Межрабпома, находившийся в Берлине, а с 1933 г.— в Париже. Межрабпом прекратил свою деятельность в 1935 г.

¹⁶⁸ См. Ленин. Собрание фотографий и кинокадров. Т. 1. Фотографии 1874—1923. М., 1990, с. 378, 379.

¹⁶⁹ См. там же, с. 382.

¹⁷⁰ См. там же, с. 381. Г. Л. Пятаков был у В. И. Ленина в Горках 24 сентября 1922 г. с 12 до 15 часов. Беседа шла по вопросам организации работы и очередных задачах Госплана.

¹⁷¹ Правильное название приложения— «Тов. Ленин на отдыхе» (приложение к газете «Правда» № 215, 1922, 24 сентября). В приложении было опубликовано шесть снимков фотокорреспондента газеты «Правда» В. В. Лободы (см. Ленин. Собрание фотографий и кинокадров. Т. 1. Фотографии 1874—1923. М., 1990, с. 360, 364, 366, 368, 372, 376).

¹⁷² Далее в документе: «(см. XXVII т. Сочинения, с. 303)» — второго издания Сочинений В. И. Ленина. См. также Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 209—210. Пятый Всероссийский съезд профессиональных союзов состоялся в Москве с 17 по 22 сентября 1922 г. Письмо В. И. Ленина было оглашено вечером 17 сентября на первом заседании (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т .45, с. 209—210).

¹⁷³ О. Ферстер осматривал В. И. Ленина 26 августа 1922 г., а 25 августа В. И. Ленин виделся с X. Г. Раковским, который приехал в Горки в 11 ч. 45 м. и уехал в 13 ч. 30 м. Беседа была непродолжительной.

¹⁷⁴ Врачи О. Ферстер, В. В. Крамер и А. П. Нечаев приехали в Горки в 11 ч. 20 м. А. П. Нечаев проводил психологическое обследование по своему методу. Врачи уехали в 15 ч. 30 м.

¹⁷⁵ 30 августа 1922 г. В. И. Ленин после завтрака занялся своей библиотекой, отбирал книги для чтения, откладывал для отправки в Москву. Спросил у А. М. Кожевникова, можно ли приняться за рецензию книги А. Ерманского.

В 12 ч. 15 м. приехал И. В. Сталин. Ленин окружен грудой книг и газет (ему разрешили читать и говорить о политике без ограничения). Нет больше следов усталости, переутомления. Нет признаков нервного рвения к работе,— прошел голод. Спокойствие и уверенность вернулись к нему полностью... наша беседа на этот раз носит более оживленный характер.

Внутреннее положение... Урожай... Состояние промышленности... Курс рубля... Бюджет...

Внешнее положение... Антанта... Поведение Франции... Англия и Германия... Роль Америки...

Эсеры и меньшевики...

Белая пресса... Эмиграция... Невероятные легенды о смерти Ленина...

Товарищ Ленин улыбается и замечает: «Пусть их лгут и утешаются, не нужно отнимать у умирающих последнее утешение»»,— вспоминал И. В. Сталин о беседе с В. И. Лениным (см. Сталин И. В. Соч., т. 5, с. 135—136).

В 17 ч. 30 м. приезжали врачи О. Ферстер, В. В. Крамер и А. П. Нечаев, уехали они в 20 ч. 30 м.

¹⁷⁶ В этот день с 13 ч. 40 м. до 15 ч. 10 м. В. И. Ленин беседовал с А. И. Свидерским о работе Наркомата рабоче-крестьянской инспекции и его отдела нормализации работы государственного аппарата. В 19 час. разразилась сильная гроза, и В. И. Ленин вынужден был принять лекарство. Вечером много читал, просматривал привезенные из Москвы новые книги.

¹⁷⁷ Десятиминутная беседа В. И. Ленина с Председателем ЦИК Азербайджанской ССР С. А. Агамали оглы состоялась 11 августа 1922 г. в присутствии А. С. Енукидзе. В. И. Ленин расспрашивал о работе Союзного Совета Федеративного Союза Социалистических Советских Республик Закавказья, о положении в Азербайджане и отношении трудящихся к проекту создания нового алфавита, о Красной Армии республики.

¹⁷⁸ Беседа В. И. Ленина с Н. Л. Мещеряковым и Е. А. Преображенским проходила вечером 21 августа 1922 г.

 

Известия ЦК КПСС № 5 1991 г.

В сентябре в здоровье Владимира Ильича отмечалось дальнейшее улучшение. Уже 1 сентября на консультации с профессорами Ферстером и Крамером Владимир Ильич говорил, что не сомневается уже в том, что здоровье восстанавливается вполне, но его начинает пугать мысль, что еще целый месяц нельзя будет приступить к обычным занятиям. На этом консилиуме Владимиру Ильичу было разрешено прогулки постепенно увеличивать, а при желании в хорошую погоду прокатиться в экипаже. Улучшение в состоянии своего здоровья отмечал и сам Владимир Ильич, который говорил врачам, что голова у него свежая и читается гораздо легче. Лучше стал и аппетит¹⁷⁹.

Разрешением проехаться Владимир Ильич воспользовался тотчас же и 2 сентября сделал на лошади верст 10. Прошелся немного и пешком, но почувствовал слабость в правой ноге, сам дошел до экипажа и сел в него¹⁸⁰.

В моих записях от 2 сентября значится: «Ильич чувствует себя хорошо, много спит. Я в шутку сказала ему, чтобы он не говорил, что стареет (на его слова, что у него какое-то старческое перерождение в носу). Речь зашла вообще о долговечности революционеров. «Какой же дурак доживет из нас до 60 лет»,— сказал Ильич. Стали вспоминать, кому из ближайших товарищей сколько лет, люди каких поколений входят в ЦК, и Ильич стал развивать мысль о том, что в ЦК должны бы входить люди разных поколений: 50, 40, 30, 20 лет. Таким образом молодежь втягивалась бы в работу ЦК, присматривалась и привыкала к ней. ЦК мог бы быть «вечным». Очевидно, эта мысль очень интересует Ильича.

Вечером, во время визита Мануильского¹⁸¹, он расспрашивал его о молодых товарищах, выдвинувшихся на работе на Украине. (Помню, что Мануильский поминал при этом Лебедя. А позднее была создана специальная комиссия на предмет выдвижения молодежи). «Удивительно, как Ильич заботлив по отношению к товарищам,— писала я дальше.— Как тепло и заботливо расспрашивает он каждого приезжающего к нему: как тот себя чувствует? отдыхал ли? и, если видит, что товарищ переутомлен, сейчас же посылает его на отдых, полечиться и подкормиться. (Так было, например, со Свидерским). Замечательно трогательная заботливость к товарищам».

Для внимания и заботливости, проявляемых Владимиром Ильичем к товарищам даже во время его болезни, очень характерен такой случай. Однажды, это было как-то в конце июня или в июле 1922 года, к Надежде Константиновне приехал в Горки кто-то из ее сослуживцев по Главполитпросвету, кажется, товарищ В. Н. Мещеряков¹⁸². Они уединились в комнату Надежды Константиновны и проговорили там довольно долго, а потом Мещеряков уехал. Владимир Ильич был у себя в комнате. Вдруг меня вызвали к нему. Когда я вошла, Владимир Ильич лежал на кровати.

«Не знаешь ли, Мещеряков еще здесь или уже уехал?» — спросил меня Ильич.

«Только что уехал»,— ответила я.

«А накормили его, дали ему чаю?» — задал мне опять вопрос Ильич.

Предчувствуя недовольство Ильича, я со смущением ответила: «Кажется, нет».

Но я не могла себе представить, хотя и знала хорошо его внимание к товарищам, что недовольство его будет так сильно, что этот, казалось бы, незначительный случай произведет на него такое сильное волнение.

«Как, — воскликнул Владимир Ильич с большим волнением,— человек приехал в такой дом и его не подумали даже накормить, дать ему чая!»

«Я думала, что Надя сама сделает это, — оправдывалась я.— Я чем-то занялась и упустила это из вида».

«Надя — известная...»,— сказал Ильич, продолжая волноваться и употребляя слово, показывающее, что он не очень высокого мнения о хозяйственных способностях Надежды Константиновны, особенно когда она увлечена деловыми разговорами.— «А ты-то что думала?» Мне оставалось только признать свою вину.

За хозяйством смотрела я и, конечно, должна была сама подумать о том, чтобы накормить товарища, не надеясь на других. Было страшно неприятно, что из-за такого недосмотра с моей стороны Ильич, да еще больной, так волнуется.

«Ну, теперь уж ничего не поделаешь,— сказала я.— Но в следующий раз, когда Мещеряков приедет, ты уж посмотришь, как хорошо я его угощу, прямо-таки за два раза».

Но Владимир Ильич все продолжал недовольно выговаривать мне.

Обещание свое я, однако, сдержала, и как Мещеряков, так и другие товарищи, приезжавшие в Горки, не видели больше такого рода недосмотра с моей стороны — Владимир Ильич дал мне хороший урок. Но дело не во мне, а в том, как Владимир Ильич реагировал на такого рода недосмотр и растяпость.

Прогулки на лошадях мы совершали с Ильичем и в следующие дни. Ездили далеко в лес, где делали привал и гуляли, собирая грибы. И тут, как и раньше, Владимир Ильич часто не взвешивал свои силы и переутомлялся.

5 сентября я писала в своих записях: «Все эти дни Володя чувствует себя хорошо: видно, дело серьезно идет к полной поправке. Не знаю, как и верить такому счастью. Если вспомнить, каким он был месяца два-три тому назад, прогресс в выздоровлении действительно огромный.

Уже несколько дней врачи разрешили ему кататься, и он каждый день едет со мной или Надей в лес за грибами. Сегодня ездили далеко. Денек был чудесный, солнце так славно светило, в лесу великолепно. Ильичу эти поездки очень нравятся.

Каждый день теперь бывает кто-нибудь из визитеров, сегодня был Калинин¹⁸³. Обедали все вместе и Енукидзе тоже или «министр двора», как называет его в шутку Сталин.

Калинин много говорил и несколько утомил Ильича, но к вечеру он был опять весел и мил. Я сообщила ему, что завтра меня зовут в гости, и он советовал поехать развлечься. Может быть и поеду, так как давно уже не слышала музыки. Только как-то странно уехать, не уложив Ильича. Этого не было за все время его болезни. Так привыкла сделать ему постель на ночь, подоткнуть одеяло и слышать его милое пожелание «лечь пораньше и спать подольше».

Опасность потерять дорогого человека заставляет еще больше привязываться к нему, и за это лето, действительно, все помыслы были сосредоточены на Ильиче. И настроение менялось в зависимости от того, как чувствовал себя он...

В лес за грибами Владимир Ильич ездил и в следующие дни. А 6 сентября, вернувшись с прогулки¹⁸⁴ и узнав, что его ждут врачи, Владимир Ильич выскочил из экипажа и почти бегом отправился в дом. Он был очень оживлен и спрашивал Ферстера, «нельзя ли будет ему раньше 1 октября начать знакомиться с делами».

В этот же день у Владимира Ильича был Хинчук, якобы на свидании, а на самом деле на докладе. Во время его посещения у Владимира Ильича был небольшой спазм, продолжавшийся несколько секунд, и нити доклада Владимир Ильич не потерял. А так как он сидел во время спазма, то Хинчук ничего не заметил. Но ночь Владимир Ильич спал плохо — «думал о политических вопросах», и нервы потом не сразу пришли в норму, и наутро он был несколько вялый.

«По-видимому, Владимира Ильича угнетает то,— писал Кожевников в своих записках,— что здоровье еще не вполне восстановилось, — он рассчитывал, что в сентябре будет уже совершенно здоров, но ожидания эти еще не вполне оправдались».

В течение нескольких дней после этого Владимир Ильич чувствовал себя не особенно хорошо. 10 сентября он говорил, например, Кожевникову, что настроение у него все же не вполне хорошее и он не приступал еще к рецензии на книгу Ерманского, хотя все подготовительные работы уже сделаны. Настроение его, однако, изменилось после того, как Ферстер на консультации 11 сентября категорически подтвердил, что с 1 октября он сможет приступить к работе. После этого Владимир Ильич стал спокойнее. «Этот вопрос, по-видимому, беспокоил Владимира Ильича,— пишет Кожевников,— и он свое теперешнее нервное состояние сравнивает с тем, какое у него было в конце ссылки, когда Владимир Ильич боялся, что срок будет ему продлен. Нервное расстройство, сказывавшееся и на нелады с желудком, бывало у него и за границей».

Об этих непорядках с желудком в связи с нервным расстройством я говорила в начале моей работы. Они характерны для Владимира Ильича как в начале его деятельности, так и в последние годы его жизни. Как тогда, так и теперь он рвется к работе, и даже не уверенность, а лишь возможность ее отсрочки делает его больным. Он боится пересидеть на отдыхе, боится, что врачи слишком осторожны, и еще 1 сентября, полубольной, говорит, что его пугает мысль, что еще целый месяц нельзя будет приступить к работе. Можно ли было при таких условиях удерживать Владимира Ильича от работы, от того, что было для него смыслом жизни? Я думаю, что приводимые ниже слова из воспоминаний Ферстера лишний раз доказывают, что он понимал психику Владимира Ильича: «Ставили вопрос, было ли это решение (пустить Владимира Ильича 1 октября к работе — М. У.) правильным с врачебной точки зрения,— пишет Ферстер,— и не благодаря ли тому, что Ленин с начала октября до середины декабря снова был на работе, развитие болезни пошло ускоренным ходом. Я должен это со всей решительностью отвергнуть.

Болезнь Ленина была обусловлена в первую очередь внутренними причинами, она развивалась по внутренним законам, независимо от влияния внешних факторов, с беспощадной закономерностью.

Я не могу судить, насколько работоспособен был Ленин в течение последнего периода его работы от октября до декабря 1922 года и насколько он смог принести пользу дальнейшему укреплению своего великого дела. Во всяком случае, один из его друзей говорил мне, что еще в ноябре и декабре 1922 года Ленин делал в высшей степени важные указания и давал чрезвычайно ценные директивы. Однако, ясно одно: если бы Ленина в октябре 1922 года заставили и дальше оставаться в бездеятельном состоянии, его лишили бы последней большой радости, которую он получил в своей жизни. Дальнейшим полным устранением от всякой деятельности нельзя было бы задержать ход его болезни».

Ферстер считал, что Владимир Ильич был бы «самым глубоким образом раздражен» отказом пустить его на работу, что также не могло не отразиться на его нервной системе. «Попробуйте шелковичному червю запретить прясть его нить,— писал Ферстер,— Ленин никогда не говорил этого, но он всегда это чувствовал. Работа для него была жизнью, бездеятельность означала смерть».

Несомненно, что при решении этого вопроса палка была о двух концах, но несомненно также, что та напряженная работа, которую Владимир Ильич вел в течение двух с половиной месяцев по возвращении из Горок в октябре 1922 года, преждевременно подкосила его здоровье. И, полубольной, он продолжал буквально гореть на работе, совершенно не щадя своих сил. Но иначе работать Владимир Ильич не умел, и все уговоры в дальнейшем о сокращении рабочих часов имели мало результата. «У меня ничего другого нет»,— сказал как-то Владимир Ильич на мою просьбу работать меньше, и это было действительно так.

Но возвращусь к прерванному рассказу. Обещание не задерживать его дольше вне работы подняло силы и настроение Владимира Ильича. «Здоровье Ильича все улучшается,— значится в моих записях от 17 сентября.— Завтра Ферстер будет в последний раз перед отъездом в Германию, и с 1 октября Ильич берется уже за работу. Как это выйдет, не знаю, но факт, что и сиденье без дела его нервирует.

За последние дни много гуляем. На днях ездили довольно далеко в лес за брусникой. Ильич очень любит детей (в противность утверждению товарища Лепешинского), и с крестьянскими ребятами у него всегда длинные и веселые разговоры. Часто бывало, мы дорогой забирали целый автомобиль белокурых головенок и катали их. На этот раз тоже был забран один мальчуган, который вызвался указать нам дорогу. Ильич всю дорогу весело разговаривал с ним».

Последнее время перед отъездом в Москву Владимир Ильич ходил больше, чем раньше. На это повлиял, вероятно, совет Ф. А. Гетье, который приезжал в Горки вместе с Обухом как-то в половине сентября. Гетье нашел, что Владимир Ильич пополнел, и посоветовал ему больше двигаться. Владимир Ильич обходил иногда весь парк и фруктовый сад, ходил и на вторую дачу, где помещались отдыхавшие товарищи из московской организации, ездил и на охоту. В общем, настроение Владимира Ильича было в это время очень бодрое.

Свидания с товарищами бывали очень часто — иногда приезжало по несколько человек зараз, и продолжались 2—3 часа. За это время у Владимира Ильича бывали несколько раз Сталин и Бухарин, Мануильский, Зиновьев, Каменев, Хинчук, Томский¹⁸⁵, Красин¹⁸⁶, Рудзутак,¹⁸⁷ Пятаков, Орджоникидзе, Сокольников¹⁸⁸, грузинские и армянские товарищи¹⁸⁹ и другие.

Но и в этот период бывали дни, когда Владимир Ильич чувствовал себя хуже и, взволновавшись каким-нибудь вопросом, поднятым на свидании с кем-либо из товарищей, не мог спать. Бывали иногда и небольшие спазмы, не влекшие за собой, правда, выпадения функций. 28 сентября после небольшого ощущения, как бывало перед парезом, Владимир Ильич говорил Кожевникову, что он не только видит, что «еще недостаточно поправился для большой работы, но даже не уверен, что сможет ее нести в том размере, как это было выработано (на консультации врачей — М. У.). Сомневался Владимир Ильич и в том, что сможет выступить с большой речью на конгрессе Коминтерна».

2 октября мы двинулись в путь. Переезд в Москву не утомил Владимира Ильича. Он все время был в веселом, возбужденном настроении — очень уж радовала его возможность приняться за работу.

Летом в квартире Владимира Ильича должны были произвести ремонт. Он сам давал еще 21 июля некоторые указания, что надо сделать в письме к Беленькому, которое опубликовано в XX Ленинском сборнике. Говорил он об этом и с другими товарищами, например, с А. С. Енукидзе¹⁹², прося закончить ремонт непременно к 1 октября, просил и меня несколько раз съездить в город, чтобы поторопить с его окончанием, требуя, как обычно, неуклонной исполнительности. Но поселиться в своей квартире по переезде в город 2 октября Владимиру Ильичу все же не удалось. Правда, ремонт был почти совсем закончен, но в комнатах так сильно пахло краской от заново выкрашенных окон и дверей, что пришлось на некоторое время поселиться в другой части здания Судебных установлений рядом с кабинетом Цюрупы в трех небольших комнатах.

Разрешая Владимиру Ильичу приступить к работе с октября, врачи ограничили ее пятью часами в день (с 11 ч. утра до 2 ч. дня и с 6 до 8 ч. вечера), обусловив, кроме того, двухдневный отдых в неделю.

«Совершенно не оспаривая этих ограничений и по внешности как будто бы вполне подчиняясь требованиям врачей, Владимир Ильич умел всячески обходить рамки, установленные ими, и, в сущности, в эти два с половиной месяца (с октября до половины декабря),— пишет в своих воспоминаниях Фотиева, он даже по количеству времени работал не меньше прежнего, если не считать председательствования на заседаниях. В этом отношении он действительно ограничил себя, пропуская некоторые заседания или присутствуя только во время обсуждения важнейших вопросов».

В это время Владимир Ильич приходил в свой кабинет задолго до 11 час. (в 9 ½  или в 10) и, когда кто-нибудь из его секретарей заглядывал к нему, говорил, улыбаясь, что он «не работает, а только читает». И, урывая от предписания 15 минут, вызывал секретаря обычно без 15 минут в 11, выслушивал доклады, давал поручения и т. п.

«С 11 часов начинался «законный» рабочий день, который Владимир Ильич проводил с присущей ему интенсивностью в работе: приемы, совещания, заседания, разговоры по телефону, игравшие, как известно, большую роль в работе Владимира Ильича, писание писем статей, резолюций и т. д. ... Почти всегда ровно в 2 часа, как раньше ровно в 4, Владимир Ильич уходил домой, обедал, отдыхал и приходил снова в 6 часов, а в те дни, когда он председательствовал на заседаниях Совнаркома или СТО в 5 1/2 часов...»¹⁹³.

Но и «уходя домой в 2 часа дня, а иногда и по вечерам, Владимир Ильич уносил с собой книги, доклады, папку с бумагами и часто вечером или на другой день утром возвращал бумаги со своими пометками и абсолютно всегда приходил в кабинет с целой массой поручений по самым разнообразным вопросам»¹⁹³.

По вечерам, когда у Владимира Ильича бывали приемы, он оставался в кабинете гораздо дольше, чем до положенных по предписанию 8 часов. И мы, и секретари Владимира Ильича старались тогда всячески оторвать его от слишком долго затянувшейся беседы. Заглянешь, бывало, к нему в кабинет, приоткрыв немного дверь, часов в 10 вечера, и напомнишь, что пора и на покой. А Владимир Ильич добродушно улыбнется и заявит, что у него ведь не заседание, а просто беседа с товарищами. В этой «беседе» принимали обычно участие Сталин, Каменев и Зиновьев. В таких случаях, вспоминает Фотиева, «приходилось иногда по нескольку раз, рискуя навлечь на себя гнев Владимира Ильича, заглядывать в кабинет, смотреть многозначительно на часы или писать записки товарищам, сидящим у него, о том, что все сроки уже истекли. Неохотно Владимир Ильич прерывал беседу, и еще труднее было товарищам, часто долго ждавшим этого приема по насущнейшим вопросам и дорожившим каждой лишней минутой беседы с Владимиром Ильичом, — встать и уйти. «Мы только беседуем»,— говорил тогда Владимир Ильич, если бывал в благодушном настроении, или просто: «Уходите и не мешайте»¹⁹³.

В более свободное время Владимир Ильич просматривал все новые интересующие его книги на русском и иностранных языках.

3 октября Владимир Ильич первый раз после перерыва по болезни председательствовал на заседании Совнаркома, особенно многолюдном в этот вечер. Товарищи всячески старались сделать это заседание возможно менее продолжительным, и оно длилось недолго. В то же время они постарались разгрузить Владимира Ильича от чтения и ответов на записки, которыми Ильич обменивался обычно с присутствовавшими на заседании Совнаркома товарищами. Этот обычай был заведен самим Ильи- чем, который не допускал на заседаниях никакого шума, хождения или разговоров,— это мешало ему работать. «Если что нужно — пишите записки, а не болтайте»,— говорил он обыкновенно, по рассказу Фотиевой. На этот раз Фотиева сговорилась с товарищами, чтобы ответы на записки Владимира Ильича посылались не непосредственно ему, а ей с тем, чтобы она передала их Ильичу после заседания. Таким путем хотели избежать утомительного для Владимира Ильича «раздвоения сознания». Однако, «не получая ответов, Владимир Ильич догадался, в чем дело, и написал мне,— вспоминает Фотиева,— записку: «Вы, кажись, интригуете против меня? Где ответы на мои записки?»¹⁹³.

После заседания Совнаркома в 9 1/2 часов вечера у Владимира Ильича были врачи Крамер и Кожевников. Они отметили, что вид у Владимира Ильича был бодрый и веселый. Он говорил, что заседание мало утомило его, но сам Владимир Ильич указывал, «что были небольшие ошибки, так как он отвык от председательствования и еще недостаточно вошел в курс дел и не втянулся в работу».

В течение следующих дней у Владимира Ильича был сильный флюс, который очень беспокоил его, и он три ночи почти совершенно не спал.

Из-за флюса и бессонницы Владимир Ильич не мог присутствовать и на заседаниях пленума ЦК 6 октября, на котором стоял вопрос о монополии внешней торговли, вопрос, который очень волновал Владимира Ильича. Еще больше взволновался он, когда узнал, что принято постановление о разрешении свободы ввоза и вывоза по отдельным категориям товаров или в применении к отдельным границам. Он видел в этом постановлении, по существу, срыв монополии внешней торговли и опротестовал его на заседании 12 октября¹⁹⁴. предложив вновь обсудить этот вопрос на следующем очередном пленуме ЦК. Этот пленум состоялся в половине декабря¹⁹⁵. Владимир Ильич не мог присутствовать и на нем по болезни и продиктовал 13 декабря письмо в ЦК «О монополии внешней торговли» (см. XXVII том Сочинений, с. 379).

Все это сильно расстроило нервы Владимира Ильича, и они не скоро пришли хотя бы в относительное равновесие. Не сразу наладился и сон, и в одну из бессонных ночей Владимир Ильич написал нам следующую записку, которую он передал через часового:

«Марии Ильиничне и Надежде Константиновне.

Прошу меня разбудить не позже 10 часов утра. Сейчас 4 1/2, я спать не могу; вполне здоров. Иначе потеряю зря завтрашний день и останусь без налаженного режима.

Ленин».

10 октября врачи видели Владимира Ильича снова после заседания Совнаркома. Он говорил им, что председательствовать на Совнаркоме ему было в этот день легче и ошибок не было. При этом Владимир Ильич прибавил, что работой он себя не утомляет и из болезненных явлений чувствует лишь изредка головную боль, которая, однако, скоро проходит.

Понемногу Владимир Ильич все больше втягивался в работу и говорил врачам, что мог бы и больше работать. Мы, наоборот, жаловались им, что Владимир Ильич переутомляется, и просили повлиять на него в смысле ограничения работы. И с 15 октября¹⁹⁶ Владимиру Ильичу было предложено, кроме субботы и воскресенья, временно устроить днем отдыха еще и среду. Владимир Ильич согласился на это очень неохотно и не сразу, лишь как на временную меру. Впрочем, этот «день отдыха» был больше видимостью.

«День отдыха Владимира Ильича... мало чем отличался для него от других дней,— вспоминает Фотиева,— за исключением того, что в эти дни не бывало заседаний с участием Владимира Ильича. В дни отдыха Владимир Ильич как бы считал себя вправе меньше быть в кабинете, меньше принимать, меньше писать, но делал и то, и другое, и третье»193.

Вот для примера запись, взятая наудачу, приема Владимира Ильича:

«1 ноября.

Утро.

Каменев, Сталин, Зиновьев (совещание).

Вечером.

Итальянцы Бомбаччи и Грациадеи в 7 часов (до 8 час.). Свидерский в 8 ч. 15 м.

В 8.30 Владимир Ильич ушел домой.

(Это день отдыха.)»¹⁹⁷.

Один раз (это было 29 октября), чтобы отвлечь Владимира Ильича немного от дел, ему предложили поехать в студию Художественного театра¹⁹⁸, но «Сверчок на печи»¹⁹⁹, который ставился в этот день, не понравился Владимиру Ильичу, а кроме того, он скоро устал и уехал из театра после первой картины второго действия.

В другой раз — тоже в октябре — был организован концерт в нашей квартире²⁰⁰. Владимир Ильич очень любил музыку и еще в Горках поговаривал о возможности слушать музыку дома и для этой цели просил устроить двойную стену и двойную дверь в той комнате, где стоял рояль. Этим он преследовал две цели. С одной стороны, он не хотел стеснять меня, так как знал, что я не приглашаю к себе музыкантов-любителей из боязни побеспокоить Ильича, с другой, он говорил, что это даст ему возможность самому слушать музыку тогда, когда у него будет для этого настроение, и на такое количество времени, чтобы музыка его не утомила. Но на домашнем концерте, о котором идет речь, Владимир Ильич пробыл на этот раз недолго. Он с удовольствием послушал игру на рояле одного товарища-пианистки и игру Пятакова, но скрипку слушать не мог — она слишком сильно действовала ему на нервы. Однако, Владимир Ильич с удовольствием говорил потом, что заново сделанная двойная стена почти не пропускает звуков и в своей комнате он их не слышит.

Во время ремонта нашей квартиры была сделана и застекленная терраса на крыше, на которую из коридора вел лифт. Это давало Владимиру Ильичу возможность пользоваться воздухом, не выходя на двор Кремля, что было для него довольно утомительно. И в течение короткого времени, осенью 1922 года, пока Владимира Ильича не поразил снова удар, он довольно много пользовался этой террасой, обычно вытаскивая на нее подышать свежим воздухом Надежду Константиновну и меня.

Владимир Ильич, несомненно, уставал на работе, хотя и утверждал иногда противное. В беседе с врачами 24 октября он сам, впрочем, признал, что устает, хотя вид у него был в этот вечер, по свидетельству Крамера и Кожевникова, «очень хороший, бодрый и неутомленный».

Что Владимир Ильич не только легко утомлялся, но и переутомлялся, находили и товарищи Сталин, Зиновьев и Каменев, которые видели Крамера и Кожевникова 29 октября. При этом Каменев сообщил, что на последнем заседании Совнаркома Владимир Ильич критиковал один из пунктов законопроекта, затем, не заметив, что страница перевернулась, он вновь стал читать и критиковать, но уже другой пункт, чего он не заметил.

Владимиру Ильичу очень присуща была большая исполнительность и требовательность к себе, он органически не мог относиться к делу слегка, оно всегда захватывало его целиком. А ведь только для того, чтобы быть в курсе всех дел, нужно было просматривать массу материала. Помню, что тогда шла речь о том, чтобы подыскать Владимиру Ильичу кого-нибудь из ответственных товарищей, кто мог бы исполнять роль, так сказать, политического секретаря, взял бы на себя часть работы и докладывал бы Владимиру Ильичу по ряду вопросов после ознакомления с ними. Но найти такого человека при тогдашнем безлюдье было не так легко, а кроме того, Владимир Ильич слишком привык все делать сам, ему трудно было бы наладиться на новый способ работы. Вероятно, он при присущей ему скромности и стеснялся бы отвлекать ответственного товарища, когда везде и всюду недоставало работников. Так и не вышло ничего из этого плана, как и из предложения Радека взять на себя информирование Владимира Ильича по иностранным газетам о заграничной жизни.

31 октября Владимир Ильич выступил на сессии ВЦИКа²⁰¹. Это было его первое публичное выступление после болезни. Но оно ничем не отличалось от его прежних выступлений. Это была такая же прекрасная по содержанию и по форме речь.

Первого публичного выступления Владимира Ильича после перенесенной им тяжелой болезни все ждали с большим волнением. Сам он тоже, видимо, был озабочен и волновался. Удастся ли? Как выйдет?

Докладом остались довольны не только все, кто слушал его, но и сам Владимир Ильич²⁰².

У нас сохранилась следующая запись дежурного секретаря о выступлении 31 октября,— пишет Фотиева.

«В 12 часов доклад Владимира Ильича на сессии ВЦИК продолжался 20 минут, впечатление на всех произвел очень хорошее. Сам Владимир Ильич тоже очень доволен, так как сказал все, что хотел сказать»²⁰³.

В тот же день Владимир Ильич председательствовал еще до 9 часов вечера на заседании Совнаркома. Кожевников и Крамер, которые видели его непосредственно после заседания, нашли, что вид у него был утомленный, но во время беседы с ними Владимир Ильич оживился. Очевидно, утренний успех окрылил его. Он говорил, что выступление на сессии не утомило его и он думает, что в связи с этим можно уже ослабить врачебный контроль. Все же Ильич признал, что хотя он чувствует себя в общем хорошо, но все-таки легко устает. Врачи посоветовали «по субботам и воскресеньям устраивать более полный отдых, без всяких свиданий, и, по возможности, уезжать из Москвы. По средам — тоже отдых, но допустимы свидания с друзьями».

5 ноября²⁰⁴ у Владимира Ильича был спазм сосудов, клоническиѳ судороги и паралич правой ноги. Владимир Ильич успел сесть на кушетку. Через некоторое время было опять чувство похолодания, но паралича не было. Такое же чувство похолодания, не сопровождавшееся параличом, было и 7 ноября.

При исследовании Владимира Ильича 5 ноября Кожевников не нашел со стороны нервной системы никаких уклонений от нормы. Объем всех движений руки и ноги был полный, сила очень хорошая, тонус нормальный. Рефлексы равномерные, никаких патологических рефлексов не было. Чувствительность в полном порядке. Но Владимир Ильич был в подавленном настроении: его расстроило некоторое ухудшение в состоянии его здоровья, выразившееся в появлении спазмов, которых не было больше месяца. Кроме того, по временам бывали головные боли, сильно беспокоили его и значительные неполадки с желудком, которые были в эти дни. Благодаря этому Владимир Ильич чувствовал себя нехорошо, не занимался и больше лежал. Он отказался поэтому и от выступления 7 ноября на торжественном заседании в Большом театре. Не поехал и на завод бывш. Михельсона, куда рабочие приглашали его, попросив Горбунова послать им приветствие от своего имени²⁰⁵.

Как только Владимир Ильич несколько поправился, он начал готовиться к докладу на конгрессе Коминтерна¹⁹⁰, где надо было выступать на немецком языке, что было, конечно, труднее, хотя Ильич и владел немецким языком.

«Владимир Ильич особенно готовился к этому докладу,— вспоминает Фотиева,— 10 ноября он затребовал себе стенограммы III конгресса Коминтерна и свою брошюру о продналоге на немецком языке²⁰⁶. 11 ноября* он принял одного немецкого товарища²⁰⁷ специально для беседы по поводу своего доклада. Доклад продолжался час и удался превосходно»¹⁹³.

На докладе Владимира Ильича, который состоялся 13 ноября присутствовали Крамер и Кожевников. Последний рассказывает об этом выступлении следующее: говорил Владимир Ильич «свободно, без запинок, не сбивался. Речь имела огромный успех. Во время речи не волновался». После речи Владимир Ильич «сказал мне, что в одном месте он забыл, что он уже говорил, что ему нужно еще сказать, и спросил меня, заметил ли я это. Я совершенно искренне ответил, что я этого не заметил». Настроение у Владимира Ильича было, в общем, хорошее. Владимир Ильич «спрашивал моего мнения сможет ли он выступить на съезде Советов с большой двухчасовой программной речью. Я ответил утвердительно».

Запрошенный по этому поводу по телеграфу Ферстер обусловил возможность такого выступления не менее чем семидневным полным отдыхом до выступления на съезде. 16 декабря он вторично подтвердил это телеграммой.

Спазмы, однако, бывали у Владимира Ильича и в это время. С 5 ноября до середины декабря, когда наступил почти полный паралич правых конечностей, таких спазмов было 25.

Короткий паралич правой ноги был 11 ноября, такой же паралич был и 18²⁰⁸. Был у Владимира Ильича спазм и на охоте, куда он отправился с Дмитрием Ильичом 19 ноября, проходив в общей сложности 5—6 часов. Спазм случился во время ходьбы. Владимир Ильич пошел к пню, приволакивая ногу и задевая носком за землю, дошел до пня, присел ненадолго и после этого ходил еще два часа. Ходьба утомила Владимира Ильича, и он надеялся скоро уснуть, но заснуть не мог долго и принял поэтому сначала фенацетин, а затем две таблетки сомнацетина. В 8 часов на другой день он был уже на ногах.

Может показаться странным, зачем Владимир Ильич предпринял такую большую прогулку в том состоянии, какое было у него в конце ноября. Я думаю, что она была вызвана желанием Владимира Ильича отвлечься от всяких дел, которыми была полна его голова, а, главным образом, от ряда вопросов, которые волновали его в то время. Он знал, что волнение вредно ему и прогулка по лесу, которую он так любил, была единственным средством несколько отвлечь его от политических вопросов. Но он и тут, как всегда, не взвесил свои силы и переходил.

Тем не менее Кожевников, исследовавший Владимира Ильича 20 ноября, нашел, что «рефлексы в полном порядке. Патологических рефлексов нет. Сила очень хорошая». Но желудок действовал по-прежнему плохо, и Владимиру Ильичу приходилось почти ежедневно прибегать к слабительному. Он принимал обычно на ночь лакричный порошок и, если я бывала вечером в «Правде», звонил мне в редакцию, что хочет уже лечь спать и чтобы я приехала. Давать Ильичу это лекарство по вечерам было моей обязанностью.

20 ноября Владимир Ильич выступал на пленуме Московского Совета²⁰⁹. Этого выступления москвичи, в частности Каменев, который был в то время председателем Московского Совета, добивались давно. Ильич обещал выступить и нарушить своего обещания не мог. Говорил он прекрасно, с большим подъемом и очень громко, видно было, что он сильно при этом напрягался и вследствие этого взмок до нитки. Московские рабочие и работницы встретили и проводили Владимира Ильича бурной овацией. Своим выступлением он произвел на слушателей, вероятно, впечатление совсем здорового человека, и радости их не было предела. Но это было последнее публичное выступление Владимира Ильича.

 

Примечания:

* Это был день отдыха В.И.Ленина

 

¹⁷⁹ 1 сентября 1922 г. В. И. Ленин в 17 час. беседовал с Д. 3. Мануильским, отъезжавшим во Францию на съезд компартии как представитель Исполкома Коминтерна. Вечером В. И. Ленин читал книги и французские журналы.

¹⁸⁰ 2 сентября 1922 г. с 12 ч. 20 м. до 14 ч. В. И. Ленин беседовал с Г. Е. Зиновьевым. Прогулка в экипаже началась в 18 час. и продолжалась 1 ч. 35 м. За это время проехали туда и обратно 20 верст: вначале ехали по шоссе, затем заезжали в лес.

¹⁸¹ Д. 3. Мануильский приезжал в Горки 1 сентября 1922 г.

¹⁸² В. Н. Мещеряков приезжал к Н. К. Крупской 1 июля 1922 г.

¹⁸³ Беседа с М. И. Калининым длилась полтора часа. В. И. Ленин был оживлен, делился планом приступить к работе в октябре, хотя опасался, что врачи могут запретить.

¹⁸⁴ На прогулку В. И. Ленин и Н. К. Крупская уехали в 10 ч. 30 м. Погода была великолепная, В. И. Ленин много ходил, собирал грибы. Прогулкой остался доволен. В Горки возвратились в 13 ч. В 17 ч. 10 м. приехал Л. М. Хинчук. В. И. Ленин беседовал с ним о его брошюре «Центросоюз в условиях новой экономической политики». Она заинтересовала его, как первый опыт подведения итогов нэпа в области кооперации. Л. М. Хинчук уехал в 18 ч. 20 м., а Владимир Ильич, спустя 20 минут, ушел в парк и гулял в течение часа.

¹⁸⁵ М. П. Томский был у В. И. Ленина в Горках 10 сентября 1922 г., беседовали о задачах предстоящего V Всероссийского съезда профессиональных союзов.

¹⁸⁶ Беседа Л. Б. Красина с В. И. Лениным состоялась 18 сентября 1922 г. и длилась два с половиной часа. Обсуждали вопросы, связанные с условиями предварительного договора о предоставлении концессии Л. Уркарту. Л. Б. Красин уехал из Горок в 20 часов.

¹⁸⁷ Двухчасовая беседа В. И. Ленина с Я. Э. Рудзутаком состоялась 23 сентября 1922 г.

¹⁸⁸ Около трех часов 25 сентября 1922 г. длилась беседа В. И. Ленина с Г. Я. Сокольниковым. Обсуждались вопросы объединения советских республик.

¹⁸⁹ Имеются в виду встречи В. И. Ленина с членом ЦК Компартии Грузии П. Г. Мдивани 27 сентября 1922 г. с 11 ч. 50 м. до 13 ч. 45 м., Г. К. Орджоникидзе 28 сентября с 12 ч. 30 м. до 14 ч. 55 м., членами ЦК Компартии Грузии Л. Е. Думбадзе, М. С. Окуджавой и К. М. Цинцадзе 29 сентября с 12 ч. 35 м. до 13 ч. 35 м. и с председателем Совнаркома Армении А. Ф. Мясниковым в тот же день.

¹⁹⁰ В. И. Ленин 13 ноября 1922 г. выступил на IV конгрессе Коммунистического Интернационала (5 ноября— 5 декабря 1922 г.) с докладом «Пять лет Российской революции и перспективы мировой революции» (см. Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 45, с. 278 294). 4 ноября В. И. Ленин послал приветствие конгрессу (см. там же, с. 277).

¹⁹¹ Письмо В. И. Ленина А. Я. Беленькому от 21 июля 1922 г. не было опубликовано (частично оно опубликовано в кн. Андреева А. М., Панкова Б. В., Смирновой Е. И. Ленин в Кремле. М., 1960, с. 81—82). В XX Ленинском сборнике опубликованы документы, в которых упоминается А. Я. Беленький в связи с работой В. И. Ленина над «Наказом от СТО (Совета Труда и Обороны) местным советским учреждениям», утвержденным Президиумом ВЦИК 30 июня 1921 г.

¹⁹² Товарищу Енукидзе Владимир Ильич послал следующее письмо: «Тов. Енукидзе! Убедительно прошу Вас внушить (и очень серьезно) заведующему ремонтом квартиры, что я абсолютно требую полного окончания к 1 октября. Непременно полного.

Очень прошу созвать их всех перед отъездом и прочесть сие. И внушить еще от себя нарушения этой просьбы не потерплю, тт.  Привет. Ваш Ленин.

Найдите наиболее расторопного из строителей и дайте мне его имя. Я буду следить»192.— М. У.

Метелев А. Тов. Ленин в Кремле. См. журнал «Пролетарская революция», 1924 № 3(26), с. 198.

В книге «В. И. Ленин. Биографическая хроника» (т. 12, с. 376) этот документ датируется 11 сентября 1922 г. Однако свидетельства руководителей ремонтных работ И. Ф. Чинилкина, П. Ф. Чернощекова и Н. Е. Макарова показывают, что распоряжение В. И. Ленина о завершении ремонта к 1 октября передал им А. С. Енукидзе до 3 сентября. То есть В. И. Ленин написал записку А. С. Енукидзе 1 или 2 сентября 1922 г.

По свидетельству этих руководителей, ремонт в конце августа велся 10—15 рабочими, а после сообщения А. С. Енукидзе с 3—4 сентября число рабочих доходило до 160—170 человек, работы велись круглосуточно. Необходимо было выполнить полный ремонт квартиры, на крыше построить веранду и подвести к ней лифт, обновить приточно-вытяжную вентиляцию. Вела работы контора «Московское строительное дело».

¹⁹³ Фотиева Л. Госаппарат и В. И. Ленин. Октябрь—декабрь 1922 г.— «Правда», 1925, 25 января.

¹⁹⁴. Имеется в виду заседание Политбюро ЦК РКП(б), проходившее 12 октября 1922 г. в помещении Совнаркома.

¹⁹⁵ Пленум ЦК РКП(б) 18 декабря 1922 г. на утреннем заседании единогласно отменил свое постановление от 6 октября 1922 г. и подтвердил «безусловную необходимость сохранения и организационного укрепления монополии внешней торговли». XII съезд РКП(б) (17 25 апреля 1923 г.) категорически подтвердил «незыблемость монополии внешней торговли» и обязал ЦК РКП(б) принять систематические меры к укреплению и развитию режима монополии внешней торговли.

¹⁹⁶ В этот день В. И. Ленин сказал врачам, что нервы в общем стали крепче, сон удовлетворительный. «Паралича ни разу не было, но изредка в правой ноге бывает такое ощущение, точно он должен наступить».

¹⁹⁷ Ленинский сборник XXXIX, с. 435.

¹⁹⁸ Студия Художественного театра — Первая студия Художественного театра, находилась на Тверской ул., д. 34. Дом не сохранился, сейчас на этом месте дом № 8.

¹⁹⁹ «Сверчок на печи» — пьеса Ч. Диккенса. В. И. Ленин был на спектакле вместе с Н. К. Крупской.

²⁰⁰ Дату и участников концерта установить не удалось.

²⁰¹ IV сессия ВЦИК IX созыва работала 23—31 октября 1922 г. Были заслушаны доклады по финансовым, продовольственным и народнохозяйственным вопросам, утвержден ряд законопроектов. В. И. Ленин выступил с речью в 12 часов на заключительном заседании в Андреевском зале Большого Кремлевского дворца (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 245—251).

²⁰² А. М. Кожевников, который присутствовал на заседании сессии ВЦИК, вспоминал: «Владимир Ильич выступил с речью... Говорил сильно, громким голосом, был спокоен, ни разу не сбился, речь была прекрасно построена, не было никаких ошибок... После этого Владимир Ильич разговаривал с разными лицами, затем снимался в группе с членами сессии». Фотографии см. Ленин. Собрание фотографий и кинокадров. Т. 1 — Фотографии 1874—1923. М., 1990, с. 412, 413.

²⁰³ Ленинский сборник XXXIX, с. 434.

²⁰⁴ 5 ноября 1922 г.— день отдыха В. И. Ленина. Несмотря на приступ, он пишет ответы на вопросы английского писателя А. Рансома, который 27 октября обратился к В. И. Ленину с просьбой дать интервью и переслал перечень вопросов (см. Полн собр соч т. 45, с. 259—264).

²⁰⁵ В. И. Ленин писал: «Дорогие товарищи! Очень жалею, что маленькое нездоровье именно сегодня заставило меня сидеть дома. Шлю вам самые горячие приветствия и пожелания к пятилетнему юбилею. На следующее пятилетие желаю успешной работы.

Ваш В. Ульянов (Ленин).

7/XI. 1922». (Полн. собр. соч. т. 45, с. 270).

По случаю пятой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции В. И. Ленин послал также приветствие рабочим и служащим Государственной электрической станции «Электропередача» (см. там же, с. 271).

²⁰⁶ Речь идет о следующих изданиях: Третий Всемирный конгресс Коммунистического Интернационала. Стенографический отчет. Птрг., 1922 и Lenin W. I. Die Vorbedingungen und die Bedeutung der neuen Politik Sowiet-RuBlands. (Uber die Naturalsteuer) - Leipzig, Komm.- Verl. Franke, 1921. 71 S. (Kleine Bibl. der „Russischen Korrespondenz“ № 47/48).

²⁰⁷ Приглашен был редактор немецкой секции Исполкома Коминтерна, писатель М. Левин. В. И. Ленин оеседовал с ним 11 ноября 1922 г. с 19 часов о своем предстоящем докладе на IV конгрессе Коминтерна. 14 ноября В. И. Ленин передал стенограмму своего доклада для посылки М. Левину.

²⁰⁸ В этот день В. И. Ленин, помимо текущих дел, беседовал с 11ч. 30 м. до 13 ч. 40 м. с делегатами II конгресса Профинтерна от Унитарной всеобщей конфедерации труда Г. Монмуссо и П. Семаром об условиях ее присоединения к Профинтерну, о революционном движении во Франции и о положении во Французской компартии. С 18 ч. 05 м. до 19 ч. принимал профессора М. И. Авербаха, а спустя 20 минут беседовал до 20 ч. 15 м. с заместителем председателя ГПУ И. С. Уншлихтом.

²⁰⁹ Выступать на объединенном пленуме Московского и районных Советов, проходившем в Большом театре, В. И. Ленин начал с 18 ч. 30 м., говорил он о международном и внутреннем положении Советской России (см. Полн. собр. соч., т. 45, с. 300—309). Домой В. И. Ленин вернулся в половине восьмого. Через полчаса состоялась полуторачасовая беседа с Г. Я. Сокольниковым о финансовом положении страны, работе центральных финансовых учреждений, курсе рубля и др.

 

Известия ЦК КПСС № 6, 1991 г

25 ноября, когда Владимир Ильич шел по коридору своей квартиры, с ним случился сильный спазм, и он упал на пол. В это время мужчин в квартире не было, а нам было не под силу поднять его. Однако Владимир Ильич не хотел, чтобы кого-нибудь звали, и сказал, что встанет сам. Действительно, минуты через 1 ½ —2 он встал, дошел до своей комнаты и лег в постель²¹⁰. Приехавшие через два часа врачи не нашли и на этот раз, как и раньше, никаких отклонений от нормы со стороны нервной системы. Хотя сам Владимир Ильич говорил врачам, что он не особенно утомлялся за последнее время, они предложили ему все же «целую неделю отдыхать, не участвовать ни на одном заседании и не производить официального приема»²¹¹. В то же время Владимиру Ильичу было предписано принимать иодфортан, который он принимал и раньше в Горках. Владимир Ильич верил в действие иода и в начале декабря, когда спазмы бывали у него ежедневно, звонил Кожевникову и спрашивал, нельзя ли принимать иод в большей дозе, а несколько позднее, когда Владимир Ильич был уже прикован к постели, он сказал как-то Фотиевой с сожалением, что вот раньше (Ильич имел в виду время до первого припадка в мае 1922 года) иода ему почему-то не давали. «Иоду, надо больше иоду, если это иод помог»,— сказал он как-то в марте 1923 года, после спазма.

О том, как Владимир Ильич выполнил данное ему 25-[го] врачами предписание о полном отдыхе, видно из следующих слов Фотиевой: «С этого дня..., как видно из нашей краткой записи, нарушается регулярность работы Владимира Ильича. Он не всегда приходит в кабинет, не всегда председательствует на заседаниях, меньше принимает, но зато больше просматривает книги... разумеется, об абсолютном отдыхе нет и речи. В тот же день, 25 ноября, когда утром были врачи и предписали полный отдых, днем Владимир Ильич продиктовал по телефону несколько записок и взял к себе на квартиру бумаги. Мария Ильинична просила его ничем не беспокоить. Однако вечером Владимир Ильич пришел в кабинет ровно в 6 ч., как всегда, и говорил по телефону. С 6 1/2 — 7 1/2 ч. был Цюрупа, после чего Владимир Ильич сделал несколько распоряжений и ушел домой. Из дома снова говорил по телефону с 8 1/2 — 8 3/4 ч. То же было и в последующие дни»²¹².

26 ноября Владимир Ильич чувствовал себя неважно. Несколько раз в ноге у него были приступы мимолетной слабости. Немного болела голова. 27-[го] было два спазма, причем один из них имел уже более длительный характер — он продолжался 20 минут. Паралич был полный: и руки, и ноги, но речь затронута не была. Кроме того, Владимир Ильич чувствовал тяжесть в голове и говорил, что временами у него бывают стреляющие боли в левой половине лба.

При объективном исследовании нервной системы ничего патологического обнаружено не было. Но настроение у Владимира Ильича было подавленное, цвет лица бледный, даже землистый. Врачи увеличили дозу люминала (с 0,15 до 0,2) и предложили Владимиру Ильичу полежать и не выходить дня два²¹³.

Нехорошо чувствовал себя Владимир Ильич и в следующие дни: он легко утомлялся, был нервен, чувствовал тяжесть в голове, бывали и небольшие параличи. Но, несмотря на это, работу он не оставлял.

«Владимир Ильич продолжал работать над разнообразными вопросами,— пишет Фотиева,— В нашей записке за это время упоминается и концессия Уркарта²¹⁴, и судоремонтная программа²¹⁵, и Главрыба²¹⁶, и финансовая записка Михайловского²¹⁷, и доклады по электропромышленности²¹⁸, и перепись, и многое множество других дел, которыми занимался Владимир Ильич. В то же время он готовился к своему выступлению на съезде Советов²¹⁹ и дал поручение собрать материал».

Врачам с большим трудом удалось уговорить Владимира Ильича уехать на несколько дней в Горки. Ильич, наконец, согласился, хотя с большой неохотой. Мы уехали 7 декабря вечером и вернулись в Москву 12 утром²²⁰. Но даже уехав за город, Владимир Ильич «звонит по телефону, пишет письма, требует присылки протоколов и других материалов». В Горках параличи бывали у Владимира Ильича каждый день, и настроение его было очень подавленное. Закутавшись в шубу, он часами просиживал на террасе, грустный и молчаливый. Он ясно видел, что болезнь его прогрессирует, понимал, что скоро ему снова придется оставить работу. Так оно и случилось. 12 декабря по возвращении из Горок Владимир Ильич был в последний раз за работой в своем кабинете.

В записи его секретарей за этот день помечено: 12 декабря утром Владимир Ильич приехал из Горок и пришел к себе в кабинет в 11 ч. 15 м. Пробыл недолго и ушел домой. В 12 ч. вернулся и принимал Рыкова, Каменева, Цюрупу, которые были до 2 часов. Ушел из кабинета в 2 ч. дня, не дав никаких поручений на вечер. Вечером «Владимир Ильич в кабинете с 5 ч. 30 м. Говорил по телефону несколько минут. Дал отправить письмо итальянцу Лаццари²²¹ и просил особо проследить, кто повезет (чтоб повез верный товарищ)»²²². В 6 3/4 ч.* был Дзержинский. В 7 3/4 ч,— Стомоняков. Владимир Ильич ушел домой в 8 1/4 ч.

13 декабря у Владимира Ильича было с утра два паралича, причем второй захватил и руку и держался несколько минут. Во время исследования было установлено, что «мелкие движения правой рукой производятся неловко, справа рефлексы несколько живее, чем слева. Патологических рефлексов нет»²²³. Вид у Владимира Ильича был «неважный». Врачам стоило большого труда настоять, чтобы Владимир Ильич совсем отказался от работы и уехал за город. А пока Владимиру Ильичу предложили не гулять и возможно больше лежать. В конце концов Владимир Ильич согласился на отъезд и сказал, что «сегодня же начнет ликвидировать свои дела»²²⁴.

Помню, что Владимир Ильич сказал нам с болью, что он уже теперь один поедет за город, а чтобы мы оставались в Москве и продолжали работать. «Ну, нет,— возразила я,— Тебе теперь от нас не отделаться. Куда наше солнышко, туда и мы за ним». Поехать, однако, никуда не удалось.

С 13 декабря «Владимир Ильич начал ликвидировать свои дела перед длительным отдыхом и готовиться к отъезду, — пишет Фотиева,— В течение 2 — 3 дней он у себя на квартире диктовал письма, давал поручения и принял 2—3 товарищей (между прочим Сталина — М. У.). Озабоченный ликвидацией дел, он повторял несколько раз, что с этим нужно очень спешить, так как он может заболеть сразу и не успеть закончить дела, и это очень волновало его».

Ухудшение в состоянии здоровья очень расстроило Владимира Ильича. Особенно тяжело было ему отказаться от выступления на съезде Советов, хотя он, как видно из дальнейшего, не совсем еще потерял надежду на это.

15 декабря²²⁵ он писал в ЦК: «Я кончил теперь ликвидацию своих дел и могу уезжать спокойно... Осталось только одно обстоятельство, которое меня волнует в чрезвычайно сильной мере,— это невозможность выступить на съезде Советов. Во вторник (19-[го] — М. У.) у меня будут врачи, и мы обсудим, имеется ли хоть небольшой шанс на такое выступление. Отказ от него я считал бы для себя большим неудобством, чтобы не сказать сильнее. Конспект речи у меня был уже написан несколько дней назад²²⁶. Я предлагаю поэтому, не приостанавливая подготовки для выступления кого-либо другого вместо меня, сохранить до среды возможность того, что я выступаю сам, может быть, с речью, сильно сокращенною против обычного, например, с речью в три четверти часа. Такая речь нисколько не помешает речи моего заместителя (кого бы Вы ни уполномочили для этой цели), но, думаю, будет полезна и политически и в смысле личном, ибо устранит повод для большого волнения. Прошу иметь это в виду и, если открытие съезда еще затянется, известить меня заблаговременно через моего секретаря»²²⁷.

Дальнейшее ухудшение в состоянии здоровья (16 декабря²²⁸ наступил более стойкий паралич, и Владимир Ильич слег в постель) отняло у него и эту надежду, и он просил передать Сталину, что выступать на съезде не будет. Невозможность выступить на съезде очень тяжело повлияла на Владимира Ильича, и он, несмотря на свою исключительную выдержку, не мог сдержать горьких рыданий.

Ввиду тяжелого состояния Владимира Ильича не могло быть и речи и о переезде его за город, как предполагалось. Не мог он присутствовать и на пленуме ЦК, который открылся 18 декабря²²⁹.

Об ухудшении в состоянии здоровья Владимира Ильича, наступившем 16 декабря, Кожевников записал следующее: еще накануне «весь день было чувство тяжести в правых конечностях. Мелкие движения правой рукой Владимир Ильич почти не может совершать. Попробовал писать, но с очень большим трудом написал письмо, которое секретарша разобрать не могла, и Владимиру Ильичу пришлось его продиктовать. Вид у Владимира Ильича плохой, утомленный. Владимир Ильич сообщил, что ночью, около часа, у него случился паралич правых конечностей, который продолжался 35 минут. Речь не была затронута. Затем движения стали восстанавливаться.

При объективном исследовании: зрачки неравномерны, на свет реагируют удовлетворительно. Правый лицевой нерв несколько хуже, чем левый. Язык не отклоняется. В правых конечностях значительное ослабление силы и некоторое нарушение координации. Движения все возможны, но они совершаются медленно и неуклюже. Быстрые движения пальцев, быстрое сгибание и разгибание, приведение и отведение кисти, пронация и супинация** совершенно не удаются.

В этих движениях с одной стороны атактичность, с другой — значительный элемент апраксии. Попадать кончиком пальца на кончик носа не удается, причем палец всегда отклоняется влево от носа. «В ноге отмечаются все те же явления, что и в руке». Быстрое сгибание и разгибание стопы, приведение и отведение не удаются. Как в руке, так и в ноге в дистальных отделах расстройство сильнее, чем в проксимальных**. Писать Владимир Ильич может только крайне медленно, причем буквы очень мелкие, лезут одна на другую. Рефлексы справа значительно живее, чем слева, но никаких патологических рефлексов вызвать не удалось. Чувствительность, по-видимому, не нарушена, ни поверхностная, ни глубокая. Речь не расстроена. Счет производит быстро и без ошибок. Вообще все психические функции выполняются хорошо. Предложено лечь в постель. Более легкая диета. Иодфортан по 6 таблеток в день. «В 6 1/2 ч. сделано первое впрыскивание Serum Trunecek***. Компресс на голову, на ночь на живот».

В следующие дни врачи отмечали в общем те же явления. И если движение кисти и стопы становилось лучше, зато ухудшались движения в локте и плечевом суставе. В то же время был отмечен справа небольшой клонус чашки и стопы и ясный левосторонний Оппенгейм. 19 температура была несколько повышена (37,0), но внутренние органы Владимира Ильича Ф. А. Гетье нашел в порядке. Настроение у Владимира Ильича было очень подавленное и пессимистическое.

20 декабря прилетел из-за границы профессор Ферстер. Когда он пришел к нам, Владимир Ильич встретил его очень радушно и прежде всего спросил, как он доехал и не устал ли.

Объективное исследование дало следующее: «правый нижний facialis немного хуже левого. Язык не отклоняется и все его движения совершаются медленно и неуверенно», движение производится не по прямой линии «и имеет склонность отклоняться влево. Объем движений не совсем полный, поднятие руки до вертикального положения невозможно и сопровождается болезненностью в двуглавой мышце. Сгибание и разгибание в локте совершается медленно. Сгибание и разгибание кисти совершается медленно и не в полном объеме, но все же эти движения совершаются лучше боковых движений, а эти последние совершаются лучше пронации и супинации. При пронации и супинации Владимир Ильич поворачивается всем телом в правую сторону. Движения пальцев совершаются медленно, оппозиция большого пальца вполне удается только с указательным, с последующими хуже, а с мизинцем совсем не удается. В ноге движения совершаются лучше, чем в руке, но и они совершаются медленнее и менее уверенно, чем слева. Все же движения стали лучше, чем накануне. Сила всех активных движений, как верхних, так и нижних конечностей, в общем хорошая и дефект активных движений отнюдь не зависит от паретичности мышц, а как будто от апраксии (?) Как поверхностная, так и глубинная чувствительность резких расстройств не представляет. Рефлексы справа значительно сильнее, чем слева. Справа клонус коленной чашки и стопы, слева клонус стопы, но менее резкий, чем справа. Рефлекс Оппенгейма слева менее выражен, чем накануне. Справа он не вызывается. Других патологических рефлексов нет».

Так продолжалось в общем до 23 декабря. К возможности улучшения в состоянии своего здоровья Владимир Ильич относился в это время очень пессимистически. Однажды, например, когда у него были подергивания в ноге, после которых, по его мнению, нога приходила все в худшее положение, он говорил врачу, что в конце концов это должно привести к полному параличу. Еще более пессимистическое настроение выявилось у Владимира Ильича в его разговоре с Фотиевой, которую он вызвал к себе 22 декабря.

«22 декабря Владимир Ильич вызвал меня в б часов вечера,— пишет Фотиева в своих записях,— и продиктовал следующее: «Не забыть принять все меры достать и доставить... в случае, если паралич перейдет на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргам...»²³⁰. Он прибавил при этом: «Эта записка вне дневника. Ведь Вы понимаете? Понимаете? И, я надеюсь, что Вы это исполните». Пропущенную фразу в начале не могла припомнить. В конце — я не разобрала, так как говорил очень тихо. Когда переспросила — не ответил. Велел хранить в абсолютной тайне».

В ночь на 23 декабря у Владимира Ильича была «змейка», после которой нога перестала действовать. Когда Владимир Ильич проснулся, у него не было ни в ноге, ни в руке абсолютно никаких движений. «В правой руке возможно только отведение большого пальца и сгибание указательного, все другие движения совершенно отсутствуют. В ноге возможно только сгибание бедра и его незначительное приведение и отведение. В коленном суставе, в стопе и пальцах нет решительно никаких движений. В четырехглавой мышце бедра и в косой мышце живота все время клонические подергивания ясно видимые, в то же время четырехглавая мышца резко напряжена, так же как и приводящее бедро, вследствие чего пассивно не удается ни сгибание колена, ни отведение бедра. Глубокая чувствительность резко понижена, направления пассивных движений Владимир Ильич совершенно не может определить. Владимир Ильич находит, что кожная чувствительность на животе хуже справа, чем слева. В остальных же местах этого нет. Рефлексы справа резко повышены. Клонус стопы справа сильнее, слева 4 — 5 сокращений. Патологических рефлексов нет ни с той, ни с другой стороны». Вот это зафиксировано в записях врачей.

Вечером в тот же день врачи констатировали «возможность движения в кисти всех пальцев. В ноге подергиваний нет, вполне возможны движения пальцев и стопы, а также сгибание колен. В остальном без перемен».

Произведенная реакция Вассермана дала безусловно отрицательные результаты. Не было и лейкоцитоза.

Несмотря на тяжелое состояние, Владимир Ильич не переставал думать о политике, стремился всеми силами влиять на нее своими письмами. дневниками и проч. И также, как в середине декабря, он торопился ликвидировать свои дела, чтобы успеть сделать все, что он хотел, так как знал, что ухудшение в здоровье может наступить внезапно, так и теперь он торопился делать свои записи, дать ряд указаний партии в связи с текущими делами не только потому, что хотел, чтобы они были закончены к съезду, но и потому, что предвидел дальнейшее ухудшение своего состояния, ухудшение, которое совсем лишит его возможности работать. Он торопился составить свое политическое завещание. О нем Владимир Ильич думал, очевидно, еще раньше, когда 30 ноября просил свою секретаршу отложить для него «Политическое завещание» Энгельса²³¹.

Уже 22 декабря Владимир Ильич вызывает, как мы указывали, Фотиеву для короткого разговора-диктовки. В ответ на протест врачей против того, что Владимир Ильич стремится заниматься делами, ведет переговоры со своим секретарем, он ставит вопрос ультимативно: или ему будет разрешено диктовать стенографистке, хотя бы в течение короткого времени ежедневно, или он совсем откажется лечиться. И в этом проявилась наиболее характерная черта Владимира Ильича — целеустремленность, столь свойственная ему во все поры его жизни. Вне революционной работы он не видел смысла жизни и теперь, прикованный к постели параличем, больной, страдающий нередко сильными головными болями и мучительными бессонницами, он с нечеловеческим упорством старается использовать каждую возможность работать для партии, для дела рабочего класса.

23 декабря Владимир Ильич попросил у врачей²³² разрешения вызвать стенографистку, чтобы продиктовать ей в течение 5 минут по одному вопросу, который его очень волновал, и он боялся, что не заснет. Получив разрешение, Владимир Ильич вызвал Володичеву и сказал ей: «Я хочу продиктовать Вам письмо к съезду». Диктовал в течение 4 минут²³³. Затем «спросил, какое число. Почему такая бледная, почему не на съезде, пожалел, что отнимает время, которое я могла бы провести там»²³⁴.

Для Владимира Ильича вообще очень характерно было простое, товарищеское отношение к работающему у него персоналу.

«Распоряжения свои, — вспоминает Фотиева,— он почти всегда сопровождал шутливыми замечаниями и улыбками. Поэтому было так радостно с ним работать, и самая большая требовательность, самая суровая дисциплина не воспринималась как гнет, а как нечто, чему подчинялись охотно».

Он срабатывался с людьми и очень не любил без крайней необходимости менять их. Эта черта была обща для Ильича и его отца Ильи Николаевича²³⁵. Не изменила она Владимиру Ильичу и во время его тяжелой болезни. К секретарям, которые приходили к нему для записей и проч., Владимир Ильич проявлял всегда очень много внимания и заботливости. Он спрашивал о их здоровье, советовал отдыхать, выражая сожаление, что вызывали их и по праздникам: «Ведь, захотите же и Вы. наконец, когда-нибудь отдохнуть»²³⁶,— говорил он. А если бывал в хорошем настроении, то и шутил. Когда у него, например, не клеилось однажды одно место его статьи, он сказал своей стенографистке: «Кажется, я окончательно увяз. Так и отметьте — завяз на эфтом самом месте!»²³⁷.

После того, как Владимиру Ильичу дали возможность продиктовать то, что он считал нужным, он несколько успокоился и на другой день говорил врачам, что и спал он, благодаря этому, лучше.

Ввиду этого, а также считаясь с поставленным Ильичем ультиматумом, врачи (Ферстер, Крамер, Кожевников) выработали 24 декабря на совещании со Сталиным, Каменевым и Бухариным следующее постановление:

«1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно — 10 минут, но это не должно носить характера переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются.

2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений»²³⁸.

Время для диктовки стенографистке ограничено 5 — 10 минутами сначала один, а позже (с 29 декабря²³⁹) два раза в день (по 10 минут), но Владимир Ильич диктует в те дни, когда в состоянии делать эго, дольше. Бывали дни, когда Владимир Ильич диктовал более получаса и даже час, кроме чтения (он просматривал в это время и ряд книг, которые интересовали его и нужны были для его статей).

А в феврале, когда в здоровье Владимира Ильича наступило некоторое улучшение и Ферстер разрешил ему заниматься диктовкой более продолжительное время, занятия его длились иногда 2 — 2 1/2 часа в день. Так сказать, официальные, зарегистрированные занятия. Но в это время не включалось, конечно, обдумывание статей — они разрабатывались в голове Владимира Ильича в то время, когда он лежал, как могло показаться, в полном бездействии. Но работа мысли продолжалась и тогда. Время для диктовки было ограничено, надо было торопиться, чтобы и без того короткая возможность зафиксировать свои мысли на бумаге не пропала для Владимира Ильича понапрасну. И когда Владимир Ильич бывал в удовлетворительном состоянии, он диктовал быстро, не останавливаясь. Производило впечатление, что он не диктует, а говорит быстро, сопровождая свою речь жестикуляцией.

Надо принять еще во внимание, что Владимир Ильич «не умел», как он выражался, не привык диктовать свои статьи, почти не пользовался услугами стенографиста, когда был здоров. Он привык, чтобы рукопись была у него перед глазами, вследствие чего он мог остановиться, перечитывать написанное, обдумывать лучше ту часть статьи, которая у него не сразу клеилась, в которой он «увязал», как он выражался. В таких случаях Владимир Ильич ходил обычно по комнате, обдумывая статью, или уходил гулять. Помню, мы с Надеждой Константиновной еще за границей: узнавали по виду Владимира Ильича, что он обдумывает какую-нибудь работу, находится в «писучем» настроении. Он бывал в такие моменты погружен в себя, неразговорчив, имел какой-то отсутствующий вид. Даже когда мы собирались вместе за столом во время обеда или ужина, Владимир Ильич, любивший обычно поговорить и пошутить с нами в свободное время, едва-едва подавал реплики, когда находился в процессе творчества. А иногда даже бормотал себе что-то под нос или «шипел», как выражалась Надежда Константиновна.

Кажется, только один раз в жизни Владимир Ильич воспользовался услугами стенографиста для большой работы, а именно осенью 1918 года, когда он писал свою работу «Пролетарская революция и ренегат Каутский»²⁴⁰. Он решил попробовать этот способ под влиянием уговоров одного товарища, доказывавшего, что таким образом Владимир Ильич сэкономит время, и выражавшего уверенность, что, привыкнув, всегда потом будет диктовать, а не писать. Но опыт оказался неудачным. Владимир Ильич стеснялся задерживать стенографиста, останавливаться, чтобы обдумать то или иное место, в котором он «увязал», и «гнал» все дальше с «неимоверной» быстротой, В результате записанная стенографистом работа совершенно не удовлетворила Владимира Ильича, и он написал всю ее заново.

«Со времени своей болезни,— вспоминает Фотиева,— Владимиру Ильичу пришлось пользоваться диктантом. Живя за городом, он диктовал по телефону в Москву письма, причем часто записывал их предварительно сам. Чаще всего это были короткие письма, которые мы записывали сами, научившись очень быстро писать. В то время, когда ему уже трудно было писать самому, он стал диктовать длинные письма и статьи стенографистке Володичевой, но, сидя у себя в кабинете, диктовал ей по телефону через две комнаты. Он сказал однажды, что его крайне стесняло бы, если бы она сидела здесь же, так как он должен останавливаться, делать перерывы, и вид человека, ожидающего и тем самым как бы торопящего его, мешал бы ему»²⁴².

Старая привычка сказывалась и теперь, когда он был прикован к постели и стенографистке уже поневоле приходилось сидеть рядом с ним. И он говорил, что иногда ему хочется взять карандаш и писать, вместо диктовки, хочется самому делать и исправления в статье.

Непривычка диктовать требовала тем более предварительной подготовки в это время, когда Владимир Ильич был лишен возможности писать и поневоле должен был прибегать к помощи стенографистки. Но, по мнению Фотиевой, которая тоже записывала в это время за Владимиром Ильичем, «диктовка давалась ему все легче».

Владимир Ильич диктовал изо дня в день или просматривал свои статьи и вносил в них поправки и дополнения. Он делал это с большим упорством, несмотря на то, что настроение и общее состояние его, особенно в конце декабря, было очень плохое. Помимо указанных выше причин (того, что болезнь наступила в высшей степени в неблагоприятный момент — съезд РСФСР****  и съезд Советов, волнения по поводу различных политических дел, неверие в возможность поправиться и т. д.), оказывало влияние и физическое состояние его в это время: почти постоянные непорядки с желудком, головные боли, плохой сон, общая слабость. Пессимистическое настроение не могло не влиять, с своей стороны, и на физическое состояние Владимира Ильича. Но, тем не менее, желание поправиться было у него настолько сильно, что он выполнял все предписания врачей по части лекарств и режима. И лишь в смысле занятий выходил за грани дозволенного.

Владимир Ильич торопится, так как боится, что не успеет сделать все, что задумал. Он просит, чтобы его будили по утрам в 9 часов, чтобы иметь больше времени для работы, но врачи категорически высказываются против этого. Он старается наладить сон, чтобы утренние часы не пропадали для работы, и расстраивается каждый раз, когда, несмотря на разные снотворные, которые он принимал, ему не удается поспать хоть несколько часов спокойно в течение ночи и иметь наутро более свежую голову. Сплошь и рядом и повторные приемы сильных снотворных не дают ему сна — политические вопросы, которыми полна его голова, волнение по поводу них не в состоянии подавить и веронал. Но, если утро пропало, остается еще вечер. И Владимир Ильич просит не давать ему долго спать после обеда, чтобы, с одной стороны, наладить сон ночью, с другой — урвать время для занятий вечером.

Свои статьи после расшифровки их стенографисткой Владимир Ильич поручает читать ей или читал сам, внося поправки и дополнения, работая над ними до тех пор, пока они не начинали удовлетворять его. И в те дни, когда работа клеилась лучше и Владимир Ильич видел результаты ее,— он бывал в лучшем настроении, весело шутил и смеялся.

Но и в это время Владимир Ильич был занят, конечно, не только записями, на которые по формулировке врачей «не должен был ожидать ответа». Он был занят и текущими делами, старался влиять и на них. Права товарищ Фотиева, которая пишет: «Хитро обойдя установленные врачами нормы, он занимался делами до последних пределов человеческой возможности, до того времени, когда болезнь лишила его последнего способа общения с людьми — речи, т. е. до марта 1923 года»²⁴¹.

Я попытаюсь вкратце указать на те работы, которыми был занят Владимир Ильич, на тот круг вопросов, которые интересовали его в этот отрезок времени в 2 1/2 месяца, с 20-х чисел декабря 1922 года до начала марта 1923 года, поскольку я была осведомлена о них и поскольку об этом имеются записи его секретарей.

Владимир Ильич написал за это время свои известные статьи, опубликованные в XXVII томе Сочинений: «Странички из дневника» (продиктовано 2 января)²⁴², «О кооперации» (4 и 6 января)²⁴³, статью по поводу «Записок» Суханова, озаглавленную «Правдой»: «О нашей революции» (16 и 17 января)²⁴⁴, «Как нам реорганизовать Рабкрин» (два варианта - 19, 20, 22, 23 и 24 января)²⁴⁵, «Лучше меньше, да лучше» (1, 3, 5, 6, 7 и 9 февраля)²⁴⁶ и просмотрел в связи с этими темами ряд книг.

23 декабря 1922 г. Владимир Ильич продиктовал «Письмо к съезду», 24, 25 и 26 декабря об устойчивости ЦК, увеличении членов ЦК и характеристики некоторых его членов (так называемое «завещание»)²⁴⁷, 27-[го] — «О придании законодательных функций Госплану». По этому же вопросу Владимир Ильич диктовал 28 и 29 декабря²⁴⁸. 30 и 31 декабря он диктовал свою статью «К вопросу о национальностях или об «автономизации»»²⁴⁹, которая была прочитана на Сеньорен-конвенте XII партийного съезда250, но не была опубликована в печати. Это был один из вопросов, который наиболее волновал и заботил Владимира Ильича в этот период, наряду с вопросом об «устойчивости ЦК» и мерах, которые он предлагал партии принять во избежание раскола*****.

 

Примечания:

* В «Дневнике дежурных секретарей В. И. Ленина» записано: «Дзержинский — от 6 — 6 ч. 45 м.» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 470).

** Пронация — движение кисти руки и предплечья, когда рука из нормального положения поворачивается таким образом, чтобы ладонь становилась обращенной назад, а большой палец — внутрь.

Супинация — возвращение руки в нормальное положение после пронации.

Расстройства в дистальных и проксимальных отделах — нарушения в областях, расположенных дальше или ближе от середины тела

*** Сыворотка.

**** Так в документе.

***** На этом заканчивается рукопись воспоминаний М. И. Ульяновой.

 

²¹⁰ После приступа, случившегося в 10 час., В. И. Ленин уже в 11 час. был в своем кабинете и продиктовал по телефону письма И. В. Сталину и Л. Д. Троцкому (см. Ленин . . .. Полн. собр. соч., т. 45, с. 311- 312 и т. 54, с. 314). Затем, взяв с собой документы, подготовленные И. А. Теодоровичем, ушел домой и там продолжал работать. В 12 час. Продиктовал по телефону критический отзыв на проект резолюции IV конгресса Коминтерна «Набросок аграрной программы действия», подготовленный Е. С. Варгой посланный Л. Д. Троцкому, Г. Е. Зиновьеву, Н. И. Бухарину и К. Б. Радеку (см. там же, т. 54, с. 313).

²¹¹ Вопреки рекомендации врачей, В. И. Ленин 25 ноября 1922 г. в течение часа беседовал с А. Д. Цюрупой о его работе в комиссии Политбюро ЦК РКП (б) по подготовке проекта положения о трестах. Уходя домой, дал распоряжение Н. С. Аллилуевой все дела Каменева о трестах (две папки) переслать А. Д. Цюрупе, а о концессии Л. Уркарта — Г В Чичерину

²¹² Фотиева Л. Госаппарат и В. И. Ленин. Октябрь-- декабрь 1922 г.- «Правда» 21 января 1925 г.

²¹³ 27 ноября 1922 г. первый приступ случился у В. И. Ленина в 10 час., который продолжался полторы минуты и захватил только ногу. Около 12 час. В. И Ленин приходил в кабинет, но вскоре ушел. По просьбе Н. К. Крупской ему был переслан на квартиру весь материал о внешней торговле. В 12 час. начался второй приступ: сознание В. И. Ленина все время было ясное, речь не пострадала и он вполголоса произносил для проверки слова. В 17 час. 30 мин. В. И. Ленина посетили врачи..

²¹⁴ Английский финансист, промышленник, председатель Русско-Азиатского объединенного общества, бывший  владелец ряда компаний и крупных предприятий в России Л. Уркарт в 1921 —1922 гг. вел переговоры о получении в концессию своих бывших владений Советское правительство отклонило его предложения.

²¹⁵ На заседании Политбюро ЦК РКП(б) 23 Ноября 1922 г., проходившем с участием В. И. Ленина, обсуждался вопрос о судостроительной программе. 23 ноября, после того как Политбюро отложило обсуждение судостроительной программы, В. И. Ленин дал распоряжение секретарям: «На днях запишите напомнить мне поговорить о судостроительной программе с Пятаковым, с Склянским, с Сокольниковым и чекистами» (В. И. Ленин. Биографическая хроника, т. 12. М., 1982, с. 497). 24 ноября во время беседы (с 19 час. 30 мин. до 20 час. 30 мин.) с заместителем председателя Реввоенсовета Республики Э. М. Склянским Ленин заметил, что расход на эти цели «10 миллионов... безобразно велик». 25 ноября в письме И. В. Сталину В. И. Ленин предложил сократить расходы до 7 млн., «а из остального гораздо правильнее будет повысить расходы на школы» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т.45, стр. 311). Рекомендации В. И. Ленина были приняты во внимание, и 30 ноября Политбюро (В. И. Ленин на этом заседании не присутствовал) постановило сократить расходы на судоремонтную программу до 8 млн. руб.

²¹⁶ Имеется в виду письмо Н. М. Книповича о ходе работы Главрыбы, полученное секретариате В. И. Ленина 20 ноября 1922 г. В. И. Ленин 2 декабря поручил Л. А Фотиевой подобрать по этому вопросу материал к предстоящей беседе с Н. М. Книповичем которая состоялась в тот же день с 19 до 20 час. Н. М. Книпович просил В. И. Ленина посодействовать в получении Главрыбой парохода «Бесстрашный» для научно-промысловой экспедиции Азовского моря и подал об этом записку В, И. Ленину, который 3 декабря направил ее в Комиссию при СНК (Малый СНК) и рекомендовал: «Надо поддержать его ходатайство о пароходе для Азовморя (записку прилагаю). Ленин. З/ХП—22 г.» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 54, с. 315). 15 декабря Малый СЯК признал «принципиально необходимым бесплатно предоставить Главрыбе пароход «Бесстрашный» для научно-промысловой экспедиции Азовского моря» и поручил Бюджетной комиссии Наркомата финансов вторично рассмотреть вопрос об отпуске средств Главрыбе для этой цели.

²¹⁷ Имеются в виду «Заметки о финансовом и экономическом положении России» заведующего отделом ЦСУ А. Г. Михайловского, полученные в секретариате В, И. Ленина 2 декабря 1922 г.

²¹⁸ Речь идет, вероятно, о подготовке проекта постановления об электротехнической промышленности, который 4 декабря 1922 г. В. И. Ленин обсуждал с А. 3. Гольцманом, П. Ф. Лаврентьевым и И. П. Жуковым, и о составленной на следующий день Н. П. Горбуновым памятной записке в связи с этим для В. И. Ленина. 8 декабря В. И. Ленин поручил Н. П. Горбунову затребовать у П. А. Богданова проект постановления.

²¹⁹ Имеется в виду X Всероссийский съезд Советов, который состоялся в Москве 23 — 27 декабря 1922 г.

²²⁰ В Горки уехали 7 декабря 1922 г. в 18 час. 15 мин., вернулись в Москву 12 декабря в 11 час.

²²¹ Письмо К. Лаццари В. И. Ленин написал в Горках 11 декабря 1922 г. (см.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 54, с. 322—323). По распоряжению В. И. Ленина письмо 12 декабря было передано члену Французской компартии Б, Суварину в гостинице «Люкс» (ныне — «Центральная»), от него — сотруднику Секретариата Исполкома Коминтерна М. Хеймо. К. Лаццари получил письмо 31 декабря, ответил 2 января 1923 г.

²²² См. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 470.

²²³ Исследование проводили А. М. Кожевников и В. В. Крамер, которые приехали в 11 час. В. И. Ленин был расстроен и озабочен ухудшением своего здоровья. Врачам с трудом удалось уговорить его не выступать ни на каких заседаниях и временно совершенно отказаться от работы.

²²⁴ 13 декабря 1922 г., едва за врачами закрылась дверь, В. И. Ленин около 12 час. вызвал Л. А. Фотиеву и продиктовал ей письма: в ЦК РКП(б) о Н. А. Рожкове (письмо не обнаружено), Л. Д. Троцкому (копии М. И. Фрумкину и Б. С. Стомонякову) о необходимости сохранения и укрепления монополии внешней торговли {см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 54, с. 324), Л. Б. Каменеву, А. И. Рыкову и А. Д. Цюрупе о распределении работы между заместителями Председателя СНК и СТО (см там же, т. 45, с. 331 —332). В 12 час. 30 мин. пришел И. В. Сталин, беседовали до 14 час. 35 мин. После отдыха, вызванная в 17 час. 55 мин. Л. А. Фотиева сообщила В. И. Ленину ответы Л. Д. Троцкого и М. И. Фрумкина на его письмо. В. И. Ленин хотел было повидаться с последним, но передумал. С 19 час. 30 мин. начал диктовать Л. А. Фотиевой письмо «Товарищу Сталину для Пленума ЦК» (см. там же, т. 45, с. 333 — 337). Диктовать закончил в 20 час. 25 мин. Л. А. Фотиева в «Дневнике дежурных секретарей» заключила записи за этот день словами: «Настроение неплохое, шутил. Беспокоился только о ликвидации дел» (там же, т. 45, с. 471).

²²⁵ 15 декабря 1922 г. В. И. Ленин в 11 час. 30 мин. вызвал на квартиру Л. А. Фотиеву и попросил перепечатать на машинке написанное им письмо Л. Д. Троцкому и отослать адресату. Но поскольку движения правой рукой удавались В. И. Ленину с трудом, почерк был таким неразборчивым, что Л. А. Фотиева не смогла прочитать рукопись, и В. И. Ленину пришлось диктовать. Он распорядился немедленно отправить письмо адресату, копию запечатать в конверт и хранить в секретном архиве, а оригинал уничтожить. Вопреки этому указанию он был сохранен (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 54, с. 325 — 326).

Затем В. И. Ленин занялся библиотекой: технические и медицинские издания распорядился возвратить; сельскохозяйственные — передать М. И. Ульяновой; книги по педагогике, научной организации труда, производственной пропаганде — Н. К. Крупской; беллетристику и публицистику — держать до востребования, а для себя велел оставить публицистику, политические мемуары, воспоминания и т. п. Потом попросил секретарей дать ему все протоколы Финансового комитета с краткой пояснительной запиской, которая помогла бы понять суть работы комитета. «Настроение неважное, сказал, что чувствует себя хуже, ночь не спал»,— записала Л. А. Фотиева.

В 20 час. 30 мин. В. И. Ленин позвонил Л. А. Фотиевой. Сначала по телефону, затем на квартире диктовал письмо И. В. Сталину по поводу своего выступления на съезде Советов (см.’ там же, т. 45, с. 338—339) и Л. Д. Троцкому с просьбой поддержать его позицию на Пленуме ЦК РКП(б) по вопросу о монополии внешней торговли (см. там же, т. 54, с. 326).

²²⁶ См. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 440 — 441.

²²⁷. М. И. Ульянова цитирует письмо В. И. Ленина И. В. Сталину для членов Политбюро ЦК РКП(б) (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 338).

²²⁸ В ночь на 16 декабря 1922 г. (около часа) здоровье В. И. Левина резко ухудшилось — наступил полный паралич правой руки и правой ноги, никакого движения ими он сделать не мог. Речь не была затронута. Спустя 35 мин. движения стали восстанавливаться. Несмотря на такое состояние, В. И. Ленин продиктовал Н. К. Крупской гшсьмо заместителям Председателя СНК и СТО (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 54, с. 327), которое было передано дежурившей Л. А. Фотиевой.

В 11 час. утра В. В. Крамер и А. М. Кожевников исследовали. В. И. Ленина и посоветовали ему постельный режим, назначили курс лечения и более легкую диету. О. Ферстер телеграммой сообщил, что до выступления В. И. Ленина на съезде должен быть полный недельный отдых.

Днем П. П. Пакалн объявил, что В. И. Ленин ехать в Горки не желает, мотивируя это тем, что дорога в аэросанях утомительна, а на автомобиле ехать нельзя.

Вечером Н. К. Крупская позвонила Л. А. Фотиевой и просила сообщить И. В. Сталину от имени В. И. Ленина, что на съезде он выступать не будет. Одновременно передала ей поручение В. И. Ленина конспиративно позвонить Е. М. Ярославскому, чтобы он на Пленуме ЦК РКП(б) записывал речи по вопросу о монополии внешней торговли Н. И Бухарина,  Л. Пятакова и по возможности других.

На вопрос Л. А. Фотиевой о самочувствии В. И. Ленина Н. К. Крупская ответила: «... средне, по внешности ничего, а там сказать трудно».

²²⁹ Пленум ЦК РКП (б) работал один день; на утреннем заседании он поддержал предложение В. И. Ленина о незыблемости государственной монополии внешней торговли. Пленум решил по соглашению с врачами сообщить В. И. Ленину резолюцию Пленума.

²³⁰ Ленин имел в виду Деятеля французского и международного рабочего движения, друга К. Маркса Поля Лафарга и его жену, дочь К. Маркса Лауру Лафарг, которые находя, что в старости человек становится бесполезным для революционной борьбы, покончили с собой в 1911 г. В. И Ленин выступал на их похоронах; П. Лафарга он назвал одним из «самых талантливых и глубоких распространителей идей марксизма» (см. Ленин В И Поли собр. соч., т. 20, с. 387).

²³¹ Речь идет о книге Ф. Энгельса «Политическое завещание. (Из неопубликованных писем)». Перевод с немецкого под редакцией И. Шубина (Самарина). С предисловием Ф. Ротштеина. М, «Красная новь», 1922, V, 28 с. На обложке экземпляра В. И. Ленина имеется его надпись: «Сохранить на полке. 30.XI.1922. Ленин» («Правда», 21 января 1927 г) Сохранилось также немецкое издание этой книги (Берлин, 1920) с надписями и пометками В.И. Ленина на обложке и страницах книги (см. Ленинский сборник XL, с. 246 — 249).

²³² 23 декабря 1922 г. дежурил врач А. М. Кожевников.

²³³ В. И. Ленин продиктовал М. А. Володичевой первую часть «Письма к съезду» (о необходимости увеличения числа членов ЦК РКП(б)) (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч. т. 45 С 343-344. «Продиктовал  быстро, - записала М. А. Володичева в «Дневнике дежурных секретарей»,— но болезненное состояние его чувствовалось... Никаких распоряжений я не получила больше» (там же, с. 474).

²³⁴ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 474.

²³⁵ Илья Николаевич Ульянов (1831-1886) - отец В. И. Ленина.

²³⁶ М И. Ульянова приводит слова В. И. Ленина, сказанные им М. А. Володичевой 4 февраля 1923 г. Вызвал он ее на квартиру в 18 час. и более получаса бодрым голосом диктовал продолжение статьи «Лучше меньше, да .лучше». Диктовку закончил словами: «Ну, довольно пока. Я немного устал». Попросил расшифровать запись и позвонить, так как, вероятно, диктовку еще продолжит. В 20 час. вновь вызвал М. А. Володичеву, просматривал рукопись и вносил дополнения. Закончив работу, сказал ей что прежде чем отдавать статью в печать, думает «показать ее Цюрупе и, может быть некоторым другим членам его коллегии [Наркомата РКИ. Ред.], что он думает еще кое- что добавить к этим своим мыслям». В дневнике М. А, Володичева, отметив компресс на голове В. А. Ленина, побледневшее лицо и медленнее обычного темп диктовки записала- «Видимо, устал».

²³⁷ M. И. Ульянова приводит слова В. И. Ленина, сказанные М. А. Володичевой 7 февраля 192о г. утром во время диктовки статьи «Лучше меньше, да лучше». Прервавшись, он несколько раз повторил: «и чем круче эта революция», попросил прочесть записанное выслушав ее, засмеялся и произнес эту фразу. С 20 час. диктовал 1 час. 30 мин. (с небольшими перерывами) продолжение статьи. М. А. Володичева записала в дневнике: «Была около 1/2 часа... Диктовал быстро и свободно, не затрудняясь, жестикулируя... Устал. Вечером узнала от Надежды Константиновны, что завтра Владимир Ильич не будет диктовать- собирается читать» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 483 —484).

²³⁸ В. И. Ленин. Биографическая хроника, т. 12, с. 547.

²³⁹ 29 декабря 1922 г. у В. И. Ленина состояние вялое, настроение плохое. Врачи разрешили чтение книг. В. И. Ленин через Н. К. Крупскую распорядился секретариату составлять списки книжных новинок. В течение дня дважды диктовал: первый раз - конец письма «О придании законодательных функций Госплану» (см. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45 С 11 второй раз - с 18 час. до 20 час. добавление к «Письму к съезду» (см. там же с. 354-355). В этот день прислали В. И. Ленину тома 3 и 4 книги Н. Суханова «Записки о революции» (Берлин - Пб,- М.., 1922). В. И. Ленин днем дважды принимался их читать.

²⁴⁰ Брошюра «Пролетарская революция и ренегат Каутский», написана В И Лениным в октябре - не позднее 10 ноября 1918 г. (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 37, с. 237-338).

Известен еще один случай работы В. И. Ленина со стенографистом и тоже неудачный: между 23 и 28 марта 1918 г. В. И. Ленин диктовал стенографисту Наркомата по военным делам Д. В. Хлебникову первоначальный вариант статьи «Очередные задачи Советской власти» (см. там же, т. 36, с. 127 — 164).

²⁴¹ В связи с ухудшением здоровья В. И. Ленина И. В. Сталин 11 марта 1923 г разослал шифром следующую телеграмму:

«Только для президиумов губкомов, обкомов и национальных ЦК.

Политбюро считает необходимым поставить Вас в известность о наступившем серьезном ухудшении в состоянии Владимира Ильича. С декабря прошлого года т. Ленин потерял способность двигать правой рукой и правой ногой, вследствие чего т. Ленин, не имея возможности писать, вынужден был диктовать свои статьи стенографам. Так как такие явления наблюдались время от времени и ранее, в первый период болезни, и затем проходили, то врачи выражали твердую надежду, что и на этот раз Владимир Ильич справится с болезнью в более или менее короткий срок. И действительно, улучшение, хотя и медленное, в состоянии Владимира Ильича наблюдалось до последних дней. Твердо рассчитывая на это улучшение, последний пленум ЦК постановил даже не опубликовывать пока некоторых резолюций к съезду, надеясь, что можно будет через неделю-две посоветоваться относительно их с Владимиром Ильичем. Между тем десятого марта наступило резкое ухудшение. Т. Ленин почти утратил способность речи при сохранении ясного и отчетливого сознания. Врачи признают положение тяжелым, не отказываясь, однако, от надежды на улучшение. Ввиду глубокой серьезности положения с сегодняшнего дня начинается публикование врачебных бюллетеней.

В тревожные для партии и революции дни ЦК твердо рассчитывает на величайшую выдержку и сплоченность всех руководящих организаций партии. Более чем когда-либо губкомы должны быть в курсе настроений массы, чтобы не допустить никакого замешательства.

По поручению Политбюро секретарь ЦК И. Сталин» (ЦПА, ф.76, оп. 3, д. 287, л. 6; подлинник, подпись — факсимиле).

²⁴² См. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 363 — 368; впервые была опубликована в «Правде», № 2, 4 января 1923 г.

В. И. Ленин диктовал статью 1 и 2 января 1923 г. Днем 2 января он прочитал продиктованную накануне и перепечатанную на машинке часть статьи и продолжил диктовку. Название статье было дано редакцией газеты. Датирована статья в газете — 2 января 1923 г.

²⁴³ См. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т, 45, с. 369 — 377; впервые была опубликована в «Правде», №№ 115 и 116, 26 и 27 мая 1923 г.

В. И. Ленин начал диктовать статью 4 января 1923 г. Л. А. Фотиевой, днем 6 января продиктовал М. А. Володичевой вторую часть, затем читал текст статьи после перепечатки.

²⁴⁴ См. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 378 — 382; впервые была опубликована в «Правде», .№ 117, 30 мая 1923 г.

16 января 1923 г. В. И. Ленин начал диктовать М. А. Володичевой статью (диктовал в течение 33 мин.), озаглавленную редакцией «Правды» «О нашей революции. (По поводу записок Н. Суханова)».

17 января между 18 час. и 19 час. В. И. Ленин вызвал М. А. Володичеву и читал в течение 30 мин. принесенную ею расшифровку продиктованного накануне, внес поправки. Затем в течение 10 — 15 мин. диктовал окончание статьи, попросил сейчас же расшифровать новую запись и показать ему. М. А. Володичева в этот день записала в дневнике: «Наблюдая его во время диктовки несколько дней подряд, заметила, что ему неприятно, если его прерывают на полуфразе, т. к. тогда он теряет нить мыслей».

²⁴⁵ См. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 383 — 388; впервые опубликована в «Правде», № 16, 25 января 1923 г.

М. И. Ульянова указывает дни, когда В. И. Ленин диктовал второй вариант статьи. Первый вариант он диктовал М. А. Володичевой и Л. А. Фотиевой 9 и 13 января (см. там же, с. 444 — 450), до этого был продиктован ее план (см. там же, с. 442 — 443). Настроение в эти дни у В. И. Ленина было плохое. Секретари в дневнике записей не делали.

января В, И. Ленин вызывал М. А. Володичеву дважды, около 19 час. и чуть позже 20 час., диктовал статью более часа, сказав, «что ему хочется скорее написать его» (второй вариант). 20 января М. А. Володичеву В. И. Ленин вызвал между 12 час. и 13 час. на полчаса, читал перепечатанную часть статьи, вносил в нее поправки и дополнения. Вечером полчаса диктовал продолжение статьи. 22 января В. И. Ленин вызвал М. А. Володичеву в 12 час., в течение 25 мин. диктовал поправки, потом просил стенографистку перепечатать статью и дать ему к вечеру. Вскоре Н. К. Крупская, зайдя в секретариат, передала просьбу В. И. Ленина: оставить пропуски в местах, которые М. А. Володичева не успела записать, так как ему казалось, что он очень торопился и трудно было за ним записывать. Вечером В. И. Ленин просмотрел перепечатанный экземпляр статьи. Утром 23 января В. И. Ленин в течение 45 мин. между 12 час. и 13 час. работал с М. А. Володичевой, еще раз прочитал статью, внес небольшие изменения, попросил их внести в секретарский и его личный экземпляры и затем послать М. И. Ульяновой в «Правду». До 15 час. это распоряжение было выполнено. Предполагается, что 24 января В. И. Ленин ознакомился с гранками статьи.

Об истории опубликования статьи В. И. Ленина «Как нам реорганизовать Рабкрин. (Предложение XII съезду партии)» см. документальную публикацию в журнале «Известия ЦК КПСС», 1989, № 11, с. 179-192.

²⁴⁶ См. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 389—406; впервые опубликована в «Правде», № 49, 4 марта 1923 г.; в газете статья датирована 2 марта 1923 г.

По-видимому, М. И. Ульянова ошиблась, указывая 1 февраля 1923 г. первым днем работы В, И. Ленина над статьей. В дневнике дежурных секретарей записано, что в этот день у В. И. Ленина вечером была только Л. А. Фотиева, которая ничего не пишет о диктовке статьи. Зато 2 февраля М. А. Володичева записала в дневнике: «Владимир Ильич вызвал в 11 3/4 ч. Диктовал статью «Лучше меньше, да лучше». Кончил в 12 1/2... свежий, бодрый вид. Диктует, как всегда, превосходно: без остановки, очень редко затрудняясь в выражениях, вернее, не диктует, а говорит, жестикулируя» (там же, с. 478).

В имеющихся документах нет сведений о продолжении диктовки статьи 3 февраля, но 4 февраля В. И. Ленин в 18 час. диктовал, а в 20 час. просматривал написанное и вносил добавление (см. также примечание 236). 5 февраля В. И. Ленин вызвал М. А. Володичеву в 12 час. и диктовал 45 мин. М. А. Володичева в дневнике записала: «Темп диктовки медленный. В одном месте, затрудняясь в выражении, сказал: «Что-то у меня сегодня не гладко, не бойко (сделал ударение на этом слове) идет» (там же, с. 480). 6 февраля вызвал М. А. Володичеву между 20 час. и 21 час., пробыла у него около получаса, вначале читал расшифрованный текст статьи с поправками красными чернилами, попросил впредь все перепечатывать Потом диктовал продолжение статьи 15-20 мин. 7 февраля В. И. Ленин вызвал М. А. Володичеву в 12 час. 30 мин., диктовал третий и четвертый разделы статьи. «Диктовал быстро и свободно, не затрудняясь,  жестикулируя»,- записала М. А. Володичева в дневнике (там же, с. 484). Позднее Н. К. Крупская сообщила секретарям, что 8 февраля В. И. Ленин диктовать не будет, собирается читать. 9 февраля в первом часу В. И. Ленин вызвал М. А Володичеву, отметил, что переписанная заново статья его больше удовлетворяет, затем читал продиктованное 7 февраля, почти никаких поправок не внес; в конце сказал: «Это у меня вышло, кажется, довольно толково» (там же, с. 484) - и продиктовал конец статьи. Вечером Крупская запросила у Л. А. Фотиевой общую часть статьи, так как В. И. Ленин попросил, чтобы она ее прочитала. 10 февраля он поручил Л. А. Фотиевой передать статью на два дня А. Д. Цюрупе для прочтения. По-видимому, 2 марта 1923 г. статья была передана в «Правду» для публикации.

²⁴⁷ См. В.И. Ленин Полн. собр. Соч. Т. 45 С. 343 -348; впервые опубликовано в журнале «Коммунист», 1956, № 9.

В. И. Ленин диктовал «Письмо к съезду» 23-26 декабря 1922 г., 29 декабря сделал добавление к письму от 23 декабря, а 4 января 1923 г.- добавление к письму от 24 декабря 1922 г. М. И. Ульянова довольно-таки подробно описала первый день диктовки — 23 декабря (примечание 233). 24 декабря вечером (от 18 час. до 19 час ) В. И. Ленин, продиктовав М. А. Володичевой вторую часть письма, предупредил, что записи 23 декабря и сегодняшние являются абсолютно секретными, повторив это несколько раз. «Потребовал все, что он диктует, хранить в особом месте под особой ответственностью и считать категорически секретным» (там же ,474). 25 декабря днем в течение 10 мин, В. И. Ленин диктовал М. А. Володичевой добавление во вторую часть письма, 26 декабря — Л. А. Фотиевой — его окончание, а 4 января 1923 г.— ей же — добавление к письму от 24 декабря 1922 г.

30 января 1924  г. Комиссия ЦИК СССР по организации похорон В. И. Ульянова (Ленина)   в составе Дзержинского (председатель), А. С. Енукидзе, К. Е. Ворошилова, Муралова, В. М. Молотова, В. А. Аванесова, В. Д. Бонч-Бруевича, Л, Б. Красина М.М. Лашевича в присутствии А. Я. Беленького, К. М. Цинцивадзе и Р. А. Петерсона обсудили вопрос «О запрещении  т. Дзержинским распространения издания «Завещание Ленина»» и постановила: «Запрещение подтвердить» (ЦПА, ф. 16, оп. 2, д. 48, л. 41).

См. также документальную публикацию «Вокруг ленинского «Письма к съезду»» в журнале «Известия ЦК КПСС», 1990, № 1, с. 157 — 159.

²⁴⁸ См. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 349-353; впервые опубликованы в журнале «Коммунист», 1956, № 9.

Записки Ленина «О придании законодательных функций Госплану», продиктованные 27-29 декабря 1922 г., являются IV-VI частями «Письма к съезду». 27 декабря у В. И. Ленина настроение было удовлетворительное. Вызвав М. А. Володичеву, он диктовал ей немного более 15 мин. письмо. Однако, когда стенографистка прочла записанное. В. И. Ленин «остался неудовлетворенным содержанием прочитанного». 28 декабря он диктовал 20 мин. Л. А. Фотиевой продолжение письма и 20 мин. читал перепечатанную часть письма, продиктованную накануне - 29 декабря В. И. Ленин дважды по 10 мин. диктовал первый раз окончание письма, второй раз - дополнение «К отделу об увеличении числа членов ЦК» (см. там жѳ, с. 354-355)

²⁴⁹ См. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 356-362; впервые опубликованы в журнале «Коммунист», 1956, № 9.

Письмо В. И. Ленин диктовал 30 и 31 декабря 1922 г. М. А. Володичевой. 30 декабря он диктовал два раза по 15 минут начало письма; первой диктовкой он остался очень доволен, но вторая диктовка «не клеилась, и это расстроило Владимира Ильича». 31 декабря дважды по 15 мин. диктовал продолжение письма, потом читал перепечатанный текст. Своей работой остался доволен. .

О дальнейшей судьбе статьи см. журнал «Известия ЦК КПСС», 1990, № 9, с. 147-164.

²⁵⁰. Решение об оглашении письма В. И. Ленина на совещании Сеньорен-конвента (совещание представителей делегаций) было принято на заседании Президиума XII съезда РКП(б) 18 апреля 1923 Г. (СМ. Двенадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет М 1968 с. 821) и журнал «Известия ЦК КПСС», 1990, № 9, с. 162).

 

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Авербах М. И. (1872—1944) — врач-офтальмолог, профессор. С 1939 г. академик АН СССР.

Агамали оглы С. А. (1867 1930)— член партии с 1920 г. В 1922—1929 гг. Председатель ЦИК Азербайджана, член ЦК КП(б) Азербайджана и член Заккрайкома ВКП(б).

Аксельрод Л. И. (1868—1946) — социал-демократ, философ и литератор, член «Союза русских социал-демократов за границей»; после II съезда РСДРП — меньшевик. С 1918 г. политической деятельностью не занималась, вела педагогическую работу в вузах.

Беленький А. Я. (1883—1942)— член партии с 1902 г. С 1919 г. член коллегии ВЧК (ГПУ), начальник охраны В. И. Ленина.

Бисмарк О. (1815—1898) — князь, государственный деятель, рейхсканцлер Германии.

Бомбаччи Н. (1879—1945), член Итальянской коммунистической партии, член ее ЦК. Делегат IV конгресса Коминтерна.

Бонч-Бруевич В. Д. (1873—1955) — член партии с 1895 г. После Октябрьской революции до октября 1920 г.— управляющий делами СНК РСФСР. Позднее на хозяйственной, издательской и научной работе.

Борхардт М. (1868—1948)— немецкий экстраординарный профессор университета, хирург, доктор медицины, тайный медицинский советник, директор хирургического отделения больницы Моабит в Берлине. В 1933 г. эмигрировал из Германии, умер в Аргентине.

Бош Е. Б. (Майш) (1879—1925)— член партии с 1901 г., учительница. В октябре 1912 г. была арестована как член Киевского комитета РСДРП, в ноябре 1913 г. приговорена к ссылке. В октябре 1914 г. совершила побег и в феврале 1915 г. приехала в Швейцарию. После Октябрьской революции находилась на военно-политической и советской работе.

Бухарин Н. И. (1888—1938) — член партии с 1906 г. После Октябрьской революции — ответственный редактор газеты «Правда», с 1919 г. кандидат в члены Политбюро ЦК РКП(б), член Президиума Исполкома Коминтерна.

Вейсброд Б. С. (1874—1942)— член партии с 1904 г. хирург. В 1918 г. один из первых врачей, оказавших помощь раненому В. И. Ленину.

Величкина В. М. (по мужу — Бонч-Бруевич) (1868—1918)— член партии с 1903 г., врач. После Октябрьской революции заведовала школьно-санитарным советом Наркомата просвещения, с июля 1918 г. член коллегии Наркомата здравоохранения.

Винокуров А. Н. (1869—1944) — член партии с 1893 г., врач. После Октябрьской революции председатель Совета врачебных коллегий. С 1918 г. народный комиссар социального обеспечения.

Владимиров М. К. (Шейнфинкель) (1879—1925) — член партии с 1903 г. В 1922—1924 гг. заместитель наркома, затем нарком финансов РСФСР и заместитель наркома финансов СССР.

Володичева м. а. (1891 — 1973), член партии с 1917 г., в 1918 — 1923 гг. помощник секретаря СНК и СТО.

Гендельман-Грабовский М. Я. (Якобий М.) — член ЦК партии социалистов-революционеров (эсеров).

Гетье Ф. А. (1863—1938)— врач-терапевт, главный врач Басманной, затем основатель и первый главный врач Солдатенковской (ныне С. П. Боткина) больницы. Главный врач санатория «Химки». Лечащий врач Н. К. Крупской и В. И. Ленина.

Горбунов Н. П. (1892—1938)— член партии с 1917 г. После Октябрьской революции секретарь СНК РСФСР; с 1918 г. работал в ВСНХ, затем служил в Красной Армии. С 1920 г. управляющий делами СНК и СТО РСФСР, затем СССР.

Горчаков А. М. (1798—1883)— русский дипломат, министр иностранных дел и государственный канцлер России.

Горький М. (Пешков А. М.) (1868—1936) — русский, советский писатель.

Грациадеи А. (1873—1953), член Итальянской коммунистической партии, экономист, профессор Пармского университета, делегат IV конгресса Коминтерна.

Гуковский И. Э. (1871—1921) — член партии с 1898 г. С 1918 г. народный комиссар финансов, в 1919—1920 гг. полпред РСФСР в Эстонии.

Даркшевич Л. О. (1858—1925)— врач- невропатолог, профессор.

Деникин А. И. (1872—1947)— генерал царской армии, в 1918—1920 гг. главнокомандующий белогвардейскими войсками на юге России, после разгрома в 1920 г. эмигрировал за границу.

Джемаль-паша А. (1872—1922)— военный и государственный деятель Турции, один из лидеров партии «Единение и прогресс», член неофициального триумвирата, правившего страной накануне и во время первой мировой войны. В 1920—1922 гг. военный советник в Афганистане. По пути на родину убит в Тифлисе (ныне Тбилиси).

Дзержинский Ф. Э. (1887 — 1926), член партии с 1895 г., в 1919 — 1923 гг. нарком внутренних дел, с 1921 г. нарком путей сообщения, с 1923 г. председатель ГПУ; член Оргбюро ЦК РКП(б).

Догадов А. И. (1888—1937) — член партии с 1905 г. Партийную работу вел в Баку и других городах. После Октябрьской революции на руководящей профсоюзной работе.

Елизаров М. Т. (1863—1919)— в социал-демократическом движении с 1893 г. После Октябрьской революции народный комиссар путей сообщения, затем член коллегии Наркомата торговли и промышленности. Муж А. И. Ульяновой-Елизаровой, сестры В. И. Ленина.

Енукидзе А. С. (1877—1937)— член партии с 1898 г. В 1918—1922 гг. секретарь и член Президиума ВЦИК РСФСР, с декабря 1922 г. секретарь и член Президиума ЦИК СССР.

Ерманский А. (Коган О. А.) (1886—1941)— социал-демократ, меньшевик. В 1921 г. вышел из РСДРП(м); занимался научной работой.

Зиновьев Г. Е. (Радомысльский) (1883—1936) — член партии с 1901 г. После Октябрьской революции председатель Петроградского Совета, член Политбюро ЦК РКП(б), председатель Исполкома Коминтерна.

Калинин М. И. (1875—1946), член партии с 1898 г. С марта 1919 г. Председатель ВЦИК, с декабря 1922 г. Председатель ЦИК СССР. С 1919 г. член ЦК РКП(б), кандидат в члены Политбюро ЦК.

Каменев Л. Б. (Розенфельд) (1883— 1936)— член партии с 1901 г. После Октябрьской революции председатель Московского Совета, заместитель Председателя СНК, член Политбюро ЦК РКП(б).

Каплан Ф. Е. (1890(?)—1918)— член партии эсеров. Входила в центральный боевой отряд эсеров Г. И. Семенова (Васильева). Ранила В. И. Ленина 30 августа 1918 г. Расстреляна 3 сентября 1918 г. по постановлению ВЧК.

Карпинский В. А. (1880—1965) — член партии с 1898 г. В 1904 г. эмигрировал, жил в Женеве (Швейцария), заведовал библиотекой и архивом ЦК РСДРП. В декабре 1917 г. возвратился в Россию, находился на советской и партийной работе.

Каутский К. (1854 — 1938), один из ляде- ров и теоретиков германской социал-демократии и ІІ Интернационала.

Кин Ф. (Фрумкин) — автор статьи ««Спецы» (Опыт статистического обследования)» в «Правде» № 197 от 3 сентября 1922 г.

Киселев А. С. (1879—1937)— член партии с 1898 г. После Октябрьской революции на хозяйственной, советской и профсоюзной работе.

Клемперер Г. (1865—1946)— немецкий врач-терапевт, профессор.

Кожевников А. М.— старший врач-невролог нервного отделения Александровской (ныне им. Н. А. Семашко) больницы.

Корнблюм — секретарь Бернского отделения эмигрантской кассы.

Крамер В. В. (1876—1935)— врач-невропатолог, профессор, консультант Лечсанупра Кремля.

Красин Л. Б. (1870—1926), член партии с 1890 г. В 1920—1925 гг. нарком внешней торговли.

Крестинский Н. Н. (1883—1938)— член партии с 1903 г. С октября 1921 г. полпред РСФСР в Германии.

Кржижановский Г. М. (1872—1959) — член партии с 1893 г. В 1921—1923 гг. председатель Госплана РСФСР (СССР).

Кржижановская 3. П. (1869—1948) — член партии с 1898 г. В Париж приезжала в 1910 г. После Октябрьской революции работала в Наркомате просвещения и Академии коммунистического воспитания. Жена Г. М. Кржижановского.

Крупская Е. В. (1842—1915) — мать Н. К. Крупской.

Крупская Н. К. (1869—1939)— жена В. И. Ленина. Член партии с 1898 г. После Октябрьской революции член коллегии Наркомата просвещения, с ноября 1920 г. председатель Главполитпросвета.

Крыленко Н. В. (1885—1938) — член партии с 1904 г. С 1918 г. председатель Верховного революционного трибунала при ВЦИК.

Кшесинская М. Ф. — русская балерина. После Октябрьской революции эмигрировала за границу.

Лафарг Л. (1845 — 1911), дочь К. Маркса, деятель рабочего движения Франции.

Лафарг П, (1842 — 1911), муж дочери К. Маркса Лауры, деятель французского рабочего движения.

Лаццари К. (185.7 — 1927), один из основателей Итальянской социалистической партии,

Лебедь Д. 3. (1893—1937), член партии с 1909 г. В 1920—1924 гг. секретарь ЦК КП(б) Украины. На XI съезде РКП(б) избран кандидатом в члены ЦК РКП(б).

Левин Л. Г. (1870—1938) — врач-терапевт. С 1919 г. работал в курортно-отборочном секторе Наркомата здравоохранения, с 1920 г. заведующий терапевтическим отделением Кремлевской больницы.

Лепешинский П. Н. (1868—1944), член партии с 1898 г. После Октябрьской революции работал в системе Наркомата просвещения, в 1921—1924 гг. в Комиссии для собирания, изучения и издания материалов по истории Октябрьской революции и РКП(б) (Истпарт).

Лилина 3. И. (1882—1929)— член партии с 1902 г. С 1908 г. находилась в эмиграции. После Октябрьской революции на партийной и советской работе. Жена Г. Е. Зиновьева.

Лобода В. В. — фотокорреспондент газеты «Правда».

Ломоносов Ю. В. (1876— ?)— профессор, в 1921 г. возглавлял железнодорожную миссию по выполнению заказов в Швеции и Германии на паровозы и техническое оборудование к ним.

Луначарский А. В. (1875—1933)— член партии с 1895 г. С октября 1917 г. народный комиссар просвещения.

Мамонов Н. Н.— врач-терапевт, профессор.

Мануильский Д. 3. (1883—1959) — член партии с 1903 г. В 1920—1923 гг. народный комиссар земледелия УССР, секретарь ЦК КП(б)У и редактор газеты «Коммунист».

Мещеряков В. Н. (1885—1946), член партии с 1905 г. С 1922 г. заместитель председателя Главполитпросвета и член коллегии Наркомата просвещения.

Мещеряков Н. Л. (1865—1942) — член партии с 1901 г. С 1920 г. председатель правления Госиздата.

Минц В. М.— хирург, профессор. В 1918—1920 гг. возглавлял госпитальную хирургическую клинику 2-го Московского университета.

Михайловский А. Г., заведующий отделом Центрального статистического управления.

Мюнценберг В. (1889—1940)— рабочий- обувщик, член Компартии Германии. В 1919—1921 гг. секретарь Коммунистического интернационала молодежи, затем генеральный секретарь Заграничного комитета для организации международной помощи голодающим Советской России (Межрабпом).

Нечаев А. П. — врач, профессор. Сведения не обнаружены.

Обух В. А. (1870—1934)— член партии с 1894 г., врач-гигиенист. С 1919 г. заведующий Московским отделом здравоохранения.

Ольминский М. С. (1863—1933) — член партии с 1898 г. В 1920—1924 гг. заведовал Истпартом.

Орджоникидзе Г. К. (Серго) (1886—1937) — член партии с 1903 г. С 1922 г. первый секретарь Закавказского крайкома партии.

Очкин А. Д. (1886—1952)— хирург, профессор. С 1910 г. работал в Солдатенковской больнице; заведовал кафедрой хирургии Центрального института усовершенствования врачей.

Пакалн П.П. (1886—1937)— член партии с 1919 г. В 1919—1924 гг. начальник спецотделения ВЧК (ГПУ) и личной охраны В. И. Ленина в Горках.

Петрашева М. М.— медсестра, с 29 мая 1922 г. около месяца ухаживала за В. И. Лениным.

Петровский Г. И. (1878—1958)— член партии с 1897 г. В 1919 — 1938 гг. Председатель Всеукраинского ЦИК, после образования СССР один из Председателей ЦИК СССР.

Покровский М. Н. (1868—1932)— член партии с 1905 г. С 1918 г. заместитель народного комиссара просвещения РСФСР.

Потресов А. Н. (1869—1934)— социал-демократ, участвовал в организации газеты «Искра» и журнала «Заря», был членом их редакций. После II съезда РСДРП — меньшевик.

Пятаков Г. Л. (1890—1937)— член партии с 1910 г. В 1922 г. заместитель председателя Госплана.

Радек К. Б. (Собельсон) (1885—1939). в социал-демократическом движении с 1903 г., член партии с 1917 г. С 1919 г. член ЦК РКП(б). С марта 1920 г. секретарь Исполкома Коминтерна.

Ратенау В. (1867—1922)— немецкий промышленник, политический деятель, публицист. С 1922 г. министр иностранных дел Германии. В апреле 1922 г. во время Генуэзской конференции подписал Рапалльский договор с РСФСР. 24 июня 1922 г. убит членами националистической террористической организации «Консул» (сообщение в «Правде» №№ 140 и 14 1, 1922, 27 и 28 июня).

Рейнбот А. А. (Резвой) (1868—1918)— генерал царской армии, московский градоначальник в 1906—1907 гг. До Октябрьской революции владелец имения «Горки».

Розанов В. Н. (1872—1934) — врач-хирург, профессор. С 1910 г. возглавлял хирургическое отделение Солдатенковской больницы.

Россолимо Г. И. (1860—1928) — врач-невропатолог, профессор. С 1917 г. возглавлял кафедру нервных болезней в  МГУ

Рудзутак Я. Э. (1887—1938), член партии с 1905 г. В 1922—1924 гг. председатель Средне-Азиатского бюро ЦК РКП(б). С 1920 г. член ЦК РКП(б).

Рыков А. И. (1881—1938)— член партии с 1898 г. В 1918—1921 гг. председатель ВСНХ, затем заместитель Председателя СНК и СТО.

Свидерский А. И. (1878—1933), член партии с 1899 г. В 1921—1923 гг. член коллегии Наркомата рабоче-крестьянской инспекции.

Семашко Н. А. (1874—1949)— член партии с 1893 г., врач. С 1918 г. народный комиссар здравоохранения.

Семенов Г. И. (Васильев) — член центрального боевого отряда партии социалистов-революционеров (эсеров).

Смилга И. Т. (1892—1938), член партии с 1907 г. С 1921 г. заместитель председателя ВСНХ, затем Госплана СССР

Смольянинов В. А. (Смольников С. А.) (1890—1962) — член партии с 1908 г. С апреля 1921 г. заместитель управляющего делами СНК и СТО по вопросам экономического и хозяйственного строительства.

Сокольников Г. Я. (Бриллиант) (1888— 1939), член партии с 1905 г. С 1921 г. член коллегии Наркомата финансов, затем заместитель наркома, нарком финансов. На XI съезде РКП(б) избран членом ЦК РКП(б).

Сталин И. В. (Джугашвили) (1878— - 1953) — член партии с 1898 г. С 1917 г. народный комиссар по делам национальностей, с 1919 г. народный комиссар Госконтроля, затем — нарком РКИ. Член Политбюро ЦК РКП(б). После XI съезда партии Генеральный секретарь ЦК РКП(б)

Стомоняков B.C. (1882 —1941), член партии с 1902 г., с 1920 г. торговый представитель РСФСР в Берлине.

Суханов Н. (Гиммер Н. Я.) (1882 — 1940), участник российского революционного движения, экономист-аграрник, публицист.

Таир С. — автор статьи «Международный конгресс рабочей помощи Советской России» в «Правде» № 212 от 21 сентября

г.

Тахтарев К. М. (1871—1925)— литератор, социал-демократ, сторонник «экономизма». В 1897 г. эмигрировал за границу, издавал газету «Рабочая мысль» (Берлин). Живя в Лондоне, участвовал в подготовке II съезда РСДРП. Сочувствовал меньшевикам. Позднее от политической деятельности отошел.

Томский М. П. (Ефремов) (1880—1936), член партии с 1904 г. С 1921 г. председатель комиссии ВЦИК и СНК РСФСР по делам Туркестана, председатель ВЦСПС. С 1919 г. член ЦК РКП(б), после XI съезда партии член Политбюро ЦК.

Троцкий (Бронштейн) Л. Д. (1879— 1940) — член партии с 1917 г. После Октябрьской революции народный комиссар по иностранным делам. Был председателем делегации Советского правительства во второй период переговоров о мирном договоре с Германией в Брест-Литовске. Член Политбюро ЦК РКП(б) и Исполкома Коминтерна.

Ульянов Д. И. (1874—1943)— младший брат В. И. Ленина, член партии с 1903 г., врач. В ноябре 1897 г. был арестован по делу московского «Рабочего союза» и содержался в Таганской тюрьме по август 1898 г. С 1921 г. работал в Наркомате здравоохранения.

Ульянова-Елизарова А. И. (1864—1935) — член партии с 1898 г., учительница, старшая сестра В. И. Ленина. С 1921 г. работала в Истпарте, секретарем; член редакции журнала «Пролетарская революция».

Ульянова М. А. (1835—1916)— мать В. И. Ленина.

Уркарт Л. (1874 — 1933), английский финансист и промышленник. В 1921 г. начал переговоры о получении в концессию своих бывших владений (горных предприятий в Кыштыме, Риддере, Таналыке, Экибастузе). Советское правительство отклонило выдвинутые Уркартом условия.

Ферстер О. (1873—1941)— немецкий врач-невропатолог, профессор, один из основоположников нейрохирургии в Германии. Со 2 июня 1922 г. и до кончины был главным лечащим врачом В. И. Ленина.

Фомина Е. И.— медицинская сестра.

Фотиева Л. А. (1881—1975) — член партии с 1904 г. С 1918 г. секретарь СНК и СТО РСФСР, одновременно секретарь В. И. Ленина.

Хинчук Л. М. (1868—1944), член РСДРП с 90-х годов, после II съезда РСДРП — меньшевик. В РКП(б) вступил в 1920 г. В 1921—1926 гг. председатель правления Центросоюза.

Цюрупа А. Д. (1870—1928) — член партии с 1898 г. С 1921 г. заместитель Председателя СНК и СТО, одновременно с 1922 г. нарком РКИ.

Шаповалов А. С. (1871—1942)— один из старейших участников российского революционного движения. С 1894 г. народоволец, с 1895 г. член Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». С 1906 г. находился в эмиграции, состоял в большевистских заграничных группах. В 1917 г. возвратился в Россию, находился на советской и партийной работе, затем занимался литературным трудом.

Шляпников А. Г. (1885—1937)— член партии с 1901 г. В годы первой мировой войны вел партийную работу за границей и в Петрограде. Был связным между Русским и Заграничным бюро ЦК, затем членом Русского бюро. После Октябрьской революции находился на профсоюзной и хозяйственной работе.