О Владимире Ильиче (Последние годы жизни) - Известия ЦК КПСС № 5 1991 г.

Известия ЦК КПСС № 5 1991 г.

В сентябре в здоровье Владимира Ильича отмечалось дальнейшее улучшение. Уже 1 сентября на консультации с профессорами Ферстером и Крамером Владимир Ильич говорил, что не сомневается уже в том, что здоровье восстанавливается вполне, но его начинает пугать мысль, что еще целый месяц нельзя будет приступить к обычным занятиям. На этом консилиуме Владимиру Ильичу было разрешено прогулки постепенно увеличивать, а при желании в хорошую погоду прокатиться в экипаже. Улучшение в состоянии своего здоровья отмечал и сам Владимир Ильич, который говорил врачам, что голова у него свежая и читается гораздо легче. Лучше стал и аппетит¹⁷⁹.

Разрешением проехаться Владимир Ильич воспользовался тотчас же и 2 сентября сделал на лошади верст 10. Прошелся немного и пешком, но почувствовал слабость в правой ноге, сам дошел до экипажа и сел в него¹⁸⁰.

В моих записях от 2 сентября значится: «Ильич чувствует себя хорошо, много спит. Я в шутку сказала ему, чтобы он не говорил, что стареет (на его слова, что у него какое-то старческое перерождение в носу). Речь зашла вообще о долговечности революционеров. «Какой же дурак доживет из нас до 60 лет»,— сказал Ильич. Стали вспоминать, кому из ближайших товарищей сколько лет, люди каких поколений входят в ЦК, и Ильич стал развивать мысль о том, что в ЦК должны бы входить люди разных поколений: 50, 40, 30, 20 лет. Таким образом молодежь втягивалась бы в работу ЦК, присматривалась и привыкала к ней. ЦК мог бы быть «вечным». Очевидно, эта мысль очень интересует Ильича.

Вечером, во время визита Мануильского¹⁸¹, он расспрашивал его о молодых товарищах, выдвинувшихся на работе на Украине. (Помню, что Мануильский поминал при этом Лебедя. А позднее была создана специальная комиссия на предмет выдвижения молодежи). «Удивительно, как Ильич заботлив по отношению к товарищам,— писала я дальше.— Как тепло и заботливо расспрашивает он каждого приезжающего к нему: как тот себя чувствует? отдыхал ли? и, если видит, что товарищ переутомлен, сейчас же посылает его на отдых, полечиться и подкормиться. (Так было, например, со Свидерским). Замечательно трогательная заботливость к товарищам».

Для внимания и заботливости, проявляемых Владимиром Ильичем к товарищам даже во время его болезни, очень характерен такой случай. Однажды, это было как-то в конце июня или в июле 1922 года, к Надежде Константиновне приехал в Горки кто-то из ее сослуживцев по Главполитпросвету, кажется, товарищ В. Н. Мещеряков¹⁸². Они уединились в комнату Надежды Константиновны и проговорили там довольно долго, а потом Мещеряков уехал. Владимир Ильич был у себя в комнате. Вдруг меня вызвали к нему. Когда я вошла, Владимир Ильич лежал на кровати.

«Не знаешь ли, Мещеряков еще здесь или уже уехал?» — спросил меня Ильич.

«Только что уехал»,— ответила я.

«А накормили его, дали ему чаю?» — задал мне опять вопрос Ильич.

Предчувствуя недовольство Ильича, я со смущением ответила: «Кажется, нет».

Но я не могла себе представить, хотя и знала хорошо его внимание к товарищам, что недовольство его будет так сильно, что этот, казалось бы, незначительный случай произведет на него такое сильное волнение.

«Как, — воскликнул Владимир Ильич с большим волнением,— человек приехал в такой дом и его не подумали даже накормить, дать ему чая!»

«Я думала, что Надя сама сделает это, — оправдывалась я.— Я чем-то занялась и упустила это из вида».

«Надя — известная...»,— сказал Ильич, продолжая волноваться и употребляя слово, показывающее, что он не очень высокого мнения о хозяйственных способностях Надежды Константиновны, особенно когда она увлечена деловыми разговорами.— «А ты-то что думала?» Мне оставалось только признать свою вину.

За хозяйством смотрела я и, конечно, должна была сама подумать о том, чтобы накормить товарища, не надеясь на других. Было страшно неприятно, что из-за такого недосмотра с моей стороны Ильич, да еще больной, так волнуется.

«Ну, теперь уж ничего не поделаешь,— сказала я.— Но в следующий раз, когда Мещеряков приедет, ты уж посмотришь, как хорошо я его угощу, прямо-таки за два раза».

Но Владимир Ильич все продолжал недовольно выговаривать мне.

Обещание свое я, однако, сдержала, и как Мещеряков, так и другие товарищи, приезжавшие в Горки, не видели больше такого рода недосмотра с моей стороны — Владимир Ильич дал мне хороший урок. Но дело не во мне, а в том, как Владимир Ильич реагировал на такого рода недосмотр и растяпость.

Прогулки на лошадях мы совершали с Ильичем и в следующие дни. Ездили далеко в лес, где делали привал и гуляли, собирая грибы. И тут, как и раньше, Владимир Ильич часто не взвешивал свои силы и переутомлялся.

5 сентября я писала в своих записях: «Все эти дни Володя чувствует себя хорошо: видно, дело серьезно идет к полной поправке. Не знаю, как и верить такому счастью. Если вспомнить, каким он был месяца два-три тому назад, прогресс в выздоровлении действительно огромный.

Уже несколько дней врачи разрешили ему кататься, и он каждый день едет со мной или Надей в лес за грибами. Сегодня ездили далеко. Денек был чудесный, солнце так славно светило, в лесу великолепно. Ильичу эти поездки очень нравятся.

Каждый день теперь бывает кто-нибудь из визитеров, сегодня был Калинин¹⁸³. Обедали все вместе и Енукидзе тоже или «министр двора», как называет его в шутку Сталин.

Калинин много говорил и несколько утомил Ильича, но к вечеру он был опять весел и мил. Я сообщила ему, что завтра меня зовут в гости, и он советовал поехать развлечься. Может быть и поеду, так как давно уже не слышала музыки. Только как-то странно уехать, не уложив Ильича. Этого не было за все время его болезни. Так привыкла сделать ему постель на ночь, подоткнуть одеяло и слышать его милое пожелание «лечь пораньше и спать подольше».

Опасность потерять дорогого человека заставляет еще больше привязываться к нему, и за это лето, действительно, все помыслы были сосредоточены на Ильиче. И настроение менялось в зависимости от того, как чувствовал себя он...

В лес за грибами Владимир Ильич ездил и в следующие дни. А 6 сентября, вернувшись с прогулки¹⁸⁴ и узнав, что его ждут врачи, Владимир Ильич выскочил из экипажа и почти бегом отправился в дом. Он был очень оживлен и спрашивал Ферстера, «нельзя ли будет ему раньше 1 октября начать знакомиться с делами».

В этот же день у Владимира Ильича был Хинчук, якобы на свидании, а на самом деле на докладе. Во время его посещения у Владимира Ильича был небольшой спазм, продолжавшийся несколько секунд, и нити доклада Владимир Ильич не потерял. А так как он сидел во время спазма, то Хинчук ничего не заметил. Но ночь Владимир Ильич спал плохо — «думал о политических вопросах», и нервы потом не сразу пришли в норму, и наутро он был несколько вялый.

«По-видимому, Владимира Ильича угнетает то,— писал Кожевников в своих записках,— что здоровье еще не вполне восстановилось, — он рассчитывал, что в сентябре будет уже совершенно здоров, но ожидания эти еще не вполне оправдались».

В течение нескольких дней после этого Владимир Ильич чувствовал себя не особенно хорошо. 10 сентября он говорил, например, Кожевникову, что настроение у него все же не вполне хорошее и он не приступал еще к рецензии на книгу Ерманского, хотя все подготовительные работы уже сделаны. Настроение его, однако, изменилось после того, как Ферстер на консультации 11 сентября категорически подтвердил, что с 1 октября он сможет приступить к работе. После этого Владимир Ильич стал спокойнее. «Этот вопрос, по-видимому, беспокоил Владимира Ильича,— пишет Кожевников,— и он свое теперешнее нервное состояние сравнивает с тем, какое у него было в конце ссылки, когда Владимир Ильич боялся, что срок будет ему продлен. Нервное расстройство, сказывавшееся и на нелады с желудком, бывало у него и за границей».

Об этих непорядках с желудком в связи с нервным расстройством я говорила в начале моей работы. Они характерны для Владимира Ильича как в начале его деятельности, так и в последние годы его жизни. Как тогда, так и теперь он рвется к работе, и даже не уверенность, а лишь возможность ее отсрочки делает его больным. Он боится пересидеть на отдыхе, боится, что врачи слишком осторожны, и еще 1 сентября, полубольной, говорит, что его пугает мысль, что еще целый месяц нельзя будет приступить к работе. Можно ли было при таких условиях удерживать Владимира Ильича от работы, от того, что было для него смыслом жизни? Я думаю, что приводимые ниже слова из воспоминаний Ферстера лишний раз доказывают, что он понимал психику Владимира Ильича: «Ставили вопрос, было ли это решение (пустить Владимира Ильича 1 октября к работе — М. У.) правильным с врачебной точки зрения,— пишет Ферстер,— и не благодаря ли тому, что Ленин с начала октября до середины декабря снова был на работе, развитие болезни пошло ускоренным ходом. Я должен это со всей решительностью отвергнуть.

Болезнь Ленина была обусловлена в первую очередь внутренними причинами, она развивалась по внутренним законам, независимо от влияния внешних факторов, с беспощадной закономерностью.

Я не могу судить, насколько работоспособен был Ленин в течение последнего периода его работы от октября до декабря 1922 года и насколько он смог принести пользу дальнейшему укреплению своего великого дела. Во всяком случае, один из его друзей говорил мне, что еще в ноябре и декабре 1922 года Ленин делал в высшей степени важные указания и давал чрезвычайно ценные директивы. Однако, ясно одно: если бы Ленина в октябре 1922 года заставили и дальше оставаться в бездеятельном состоянии, его лишили бы последней большой радости, которую он получил в своей жизни. Дальнейшим полным устранением от всякой деятельности нельзя было бы задержать ход его болезни».

Ферстер считал, что Владимир Ильич был бы «самым глубоким образом раздражен» отказом пустить его на работу, что также не могло не отразиться на его нервной системе. «Попробуйте шелковичному червю запретить прясть его нить,— писал Ферстер,— Ленин никогда не говорил этого, но он всегда это чувствовал. Работа для него была жизнью, бездеятельность означала смерть».

Несомненно, что при решении этого вопроса палка была о двух концах, но несомненно также, что та напряженная работа, которую Владимир Ильич вел в течение двух с половиной месяцев по возвращении из Горок в октябре 1922 года, преждевременно подкосила его здоровье. И, полубольной, он продолжал буквально гореть на работе, совершенно не щадя своих сил. Но иначе работать Владимир Ильич не умел, и все уговоры в дальнейшем о сокращении рабочих часов имели мало результата. «У меня ничего другого нет»,— сказал как-то Владимир Ильич на мою просьбу работать меньше, и это было действительно так.

Но возвращусь к прерванному рассказу. Обещание не задерживать его дольше вне работы подняло силы и настроение Владимира Ильича. «Здоровье Ильича все улучшается,— значится в моих записях от 17 сентября.— Завтра Ферстер будет в последний раз перед отъездом в Германию, и с 1 октября Ильич берется уже за работу. Как это выйдет, не знаю, но факт, что и сиденье без дела его нервирует.

За последние дни много гуляем. На днях ездили довольно далеко в лес за брусникой. Ильич очень любит детей (в противность утверждению товарища Лепешинского), и с крестьянскими ребятами у него всегда длинные и веселые разговоры. Часто бывало, мы дорогой забирали целый автомобиль белокурых головенок и катали их. На этот раз тоже был забран один мальчуган, который вызвался указать нам дорогу. Ильич всю дорогу весело разговаривал с ним».

Последнее время перед отъездом в Москву Владимир Ильич ходил больше, чем раньше. На это повлиял, вероятно, совет Ф. А. Гетье, который приезжал в Горки вместе с Обухом как-то в половине сентября. Гетье нашел, что Владимир Ильич пополнел, и посоветовал ему больше двигаться. Владимир Ильич обходил иногда весь парк и фруктовый сад, ходил и на вторую дачу, где помещались отдыхавшие товарищи из московской организации, ездил и на охоту. В общем, настроение Владимира Ильича было в это время очень бодрое.

Свидания с товарищами бывали очень часто — иногда приезжало по несколько человек зараз, и продолжались 2—3 часа. За это время у Владимира Ильича бывали несколько раз Сталин и Бухарин, Мануильский, Зиновьев, Каменев, Хинчук, Томский¹⁸⁵, Красин¹⁸⁶, Рудзутак,¹⁸⁷ Пятаков, Орджоникидзе, Сокольников¹⁸⁸, грузинские и армянские товарищи¹⁸⁹ и другие.

Но и в этот период бывали дни, когда Владимир Ильич чувствовал себя хуже и, взволновавшись каким-нибудь вопросом, поднятым на свидании с кем-либо из товарищей, не мог спать. Бывали иногда и небольшие спазмы, не влекшие за собой, правда, выпадения функций. 28 сентября после небольшого ощущения, как бывало перед парезом, Владимир Ильич говорил Кожевникову, что он не только видит, что «еще недостаточно поправился для большой работы, но даже не уверен, что сможет ее нести в том размере, как это было выработано (на консультации врачей — М. У.). Сомневался Владимир Ильич и в том, что сможет выступить с большой речью на конгрессе Коминтерна».

2 октября мы двинулись в путь. Переезд в Москву не утомил Владимира Ильича. Он все время был в веселом, возбужденном настроении — очень уж радовала его возможность приняться за работу.

Летом в квартире Владимира Ильича должны были произвести ремонт. Он сам давал еще 21 июля некоторые указания, что надо сделать в письме к Беленькому, которое опубликовано в XX Ленинском сборнике. Говорил он об этом и с другими товарищами, например, с А. С. Енукидзе¹⁹², прося закончить ремонт непременно к 1 октября, просил и меня несколько раз съездить в город, чтобы поторопить с его окончанием, требуя, как обычно, неуклонной исполнительности. Но поселиться в своей квартире по переезде в город 2 октября Владимиру Ильичу все же не удалось. Правда, ремонт был почти совсем закончен, но в комнатах так сильно пахло краской от заново выкрашенных окон и дверей, что пришлось на некоторое время поселиться в другой части здания Судебных установлений рядом с кабинетом Цюрупы в трех небольших комнатах.

Разрешая Владимиру Ильичу приступить к работе с октября, врачи ограничили ее пятью часами в день (с 11 ч. утра до 2 ч. дня и с 6 до 8 ч. вечера), обусловив, кроме того, двухдневный отдых в неделю.

«Совершенно не оспаривая этих ограничений и по внешности как будто бы вполне подчиняясь требованиям врачей, Владимир Ильич умел всячески обходить рамки, установленные ими, и, в сущности, в эти два с половиной месяца (с октября до половины декабря),— пишет в своих воспоминаниях Фотиева, он даже по количеству времени работал не меньше прежнего, если не считать председательствования на заседаниях. В этом отношении он действительно ограничил себя, пропуская некоторые заседания или присутствуя только во время обсуждения важнейших вопросов».

В это время Владимир Ильич приходил в свой кабинет задолго до 11 час. (в 9 ½  или в 10) и, когда кто-нибудь из его секретарей заглядывал к нему, говорил, улыбаясь, что он «не работает, а только читает». И, урывая от предписания 15 минут, вызывал секретаря обычно без 15 минут в 11, выслушивал доклады, давал поручения и т. п.

«С 11 часов начинался «законный» рабочий день, который Владимир Ильич проводил с присущей ему интенсивностью в работе: приемы, совещания, заседания, разговоры по телефону, игравшие, как известно, большую роль в работе Владимира Ильича, писание писем статей, резолюций и т. д. ... Почти всегда ровно в 2 часа, как раньше ровно в 4, Владимир Ильич уходил домой, обедал, отдыхал и приходил снова в 6 часов, а в те дни, когда он председательствовал на заседаниях Совнаркома или СТО в 5 1/2 часов...»¹⁹³.

Но и «уходя домой в 2 часа дня, а иногда и по вечерам, Владимир Ильич уносил с собой книги, доклады, папку с бумагами и часто вечером или на другой день утром возвращал бумаги со своими пометками и абсолютно всегда приходил в кабинет с целой массой поручений по самым разнообразным вопросам»¹⁹³.

По вечерам, когда у Владимира Ильича бывали приемы, он оставался в кабинете гораздо дольше, чем до положенных по предписанию 8 часов. И мы, и секретари Владимира Ильича старались тогда всячески оторвать его от слишком долго затянувшейся беседы. Заглянешь, бывало, к нему в кабинет, приоткрыв немного дверь, часов в 10 вечера, и напомнишь, что пора и на покой. А Владимир Ильич добродушно улыбнется и заявит, что у него ведь не заседание, а просто беседа с товарищами. В этой «беседе» принимали обычно участие Сталин, Каменев и Зиновьев. В таких случаях, вспоминает Фотиева, «приходилось иногда по нескольку раз, рискуя навлечь на себя гнев Владимира Ильича, заглядывать в кабинет, смотреть многозначительно на часы или писать записки товарищам, сидящим у него, о том, что все сроки уже истекли. Неохотно Владимир Ильич прерывал беседу, и еще труднее было товарищам, часто долго ждавшим этого приема по насущнейшим вопросам и дорожившим каждой лишней минутой беседы с Владимиром Ильичом, — встать и уйти. «Мы только беседуем»,— говорил тогда Владимир Ильич, если бывал в благодушном настроении, или просто: «Уходите и не мешайте»¹⁹³.

В более свободное время Владимир Ильич просматривал все новые интересующие его книги на русском и иностранных языках.

3 октября Владимир Ильич первый раз после перерыва по болезни председательствовал на заседании Совнаркома, особенно многолюдном в этот вечер. Товарищи всячески старались сделать это заседание возможно менее продолжительным, и оно длилось недолго. В то же время они постарались разгрузить Владимира Ильича от чтения и ответов на записки, которыми Ильич обменивался обычно с присутствовавшими на заседании Совнаркома товарищами. Этот обычай был заведен самим Ильи- чем, который не допускал на заседаниях никакого шума, хождения или разговоров,— это мешало ему работать. «Если что нужно — пишите записки, а не болтайте»,— говорил он обыкновенно, по рассказу Фотиевой. На этот раз Фотиева сговорилась с товарищами, чтобы ответы на записки Владимира Ильича посылались не непосредственно ему, а ей с тем, чтобы она передала их Ильичу после заседания. Таким путем хотели избежать утомительного для Владимира Ильича «раздвоения сознания». Однако, «не получая ответов, Владимир Ильич догадался, в чем дело, и написал мне,— вспоминает Фотиева,— записку: «Вы, кажись, интригуете против меня? Где ответы на мои записки?»¹⁹³.

После заседания Совнаркома в 9 1/2 часов вечера у Владимира Ильича были врачи Крамер и Кожевников. Они отметили, что вид у Владимира Ильича был бодрый и веселый. Он говорил, что заседание мало утомило его, но сам Владимир Ильич указывал, «что были небольшие ошибки, так как он отвык от председательствования и еще недостаточно вошел в курс дел и не втянулся в работу».

В течение следующих дней у Владимира Ильича был сильный флюс, который очень беспокоил его, и он три ночи почти совершенно не спал.

Из-за флюса и бессонницы Владимир Ильич не мог присутствовать и на заседаниях пленума ЦК 6 октября, на котором стоял вопрос о монополии внешней торговли, вопрос, который очень волновал Владимира Ильича. Еще больше взволновался он, когда узнал, что принято постановление о разрешении свободы ввоза и вывоза по отдельным категориям товаров или в применении к отдельным границам. Он видел в этом постановлении, по существу, срыв монополии внешней торговли и опротестовал его на заседании 12 октября¹⁹⁴. предложив вновь обсудить этот вопрос на следующем очередном пленуме ЦК. Этот пленум состоялся в половине декабря¹⁹⁵. Владимир Ильич не мог присутствовать и на нем по болезни и продиктовал 13 декабря письмо в ЦК «О монополии внешней торговли» (см. XXVII том Сочинений, с. 379).

Все это сильно расстроило нервы Владимира Ильича, и они не скоро пришли хотя бы в относительное равновесие. Не сразу наладился и сон, и в одну из бессонных ночей Владимир Ильич написал нам следующую записку, которую он передал через часового:

«Марии Ильиничне и Надежде Константиновне.

Прошу меня разбудить не позже 10 часов утра. Сейчас 4 1/2, я спать не могу; вполне здоров. Иначе потеряю зря завтрашний день и останусь без налаженного режима.

Ленин».

10 октября врачи видели Владимира Ильича снова после заседания Совнаркома. Он говорил им, что председательствовать на Совнаркоме ему было в этот день легче и ошибок не было. При этом Владимир Ильич прибавил, что работой он себя не утомляет и из болезненных явлений чувствует лишь изредка головную боль, которая, однако, скоро проходит.

Понемногу Владимир Ильич все больше втягивался в работу и говорил врачам, что мог бы и больше работать. Мы, наоборот, жаловались им, что Владимир Ильич переутомляется, и просили повлиять на него в смысле ограничения работы. И с 15 октября¹⁹⁶ Владимиру Ильичу было предложено, кроме субботы и воскресенья, временно устроить днем отдыха еще и среду. Владимир Ильич согласился на это очень неохотно и не сразу, лишь как на временную меру. Впрочем, этот «день отдыха» был больше видимостью.

«День отдыха Владимира Ильича... мало чем отличался для него от других дней,— вспоминает Фотиева,— за исключением того, что в эти дни не бывало заседаний с участием Владимира Ильича. В дни отдыха Владимир Ильич как бы считал себя вправе меньше быть в кабинете, меньше принимать, меньше писать, но делал и то, и другое, и третье»193.

Вот для примера запись, взятая наудачу, приема Владимира Ильича:

«1 ноября.

Утро.

Каменев, Сталин, Зиновьев (совещание).

Вечером.

Итальянцы Бомбаччи и Грациадеи в 7 часов (до 8 час.). Свидерский в 8 ч. 15 м.

В 8.30 Владимир Ильич ушел домой.

(Это день отдыха.)»¹⁹⁷.

Один раз (это было 29 октября), чтобы отвлечь Владимира Ильича немного от дел, ему предложили поехать в студию Художественного театра¹⁹⁸, но «Сверчок на печи»¹⁹⁹, который ставился в этот день, не понравился Владимиру Ильичу, а кроме того, он скоро устал и уехал из театра после первой картины второго действия.

В другой раз — тоже в октябре — был организован концерт в нашей квартире²⁰⁰. Владимир Ильич очень любил музыку и еще в Горках поговаривал о возможности слушать музыку дома и для этой цели просил устроить двойную стену и двойную дверь в той комнате, где стоял рояль. Этим он преследовал две цели. С одной стороны, он не хотел стеснять меня, так как знал, что я не приглашаю к себе музыкантов-любителей из боязни побеспокоить Ильича, с другой, он говорил, что это даст ему возможность самому слушать музыку тогда, когда у него будет для этого настроение, и на такое количество времени, чтобы музыка его не утомила. Но на домашнем концерте, о котором идет речь, Владимир Ильич пробыл на этот раз недолго. Он с удовольствием послушал игру на рояле одного товарища-пианистки и игру Пятакова, но скрипку слушать не мог — она слишком сильно действовала ему на нервы. Однако, Владимир Ильич с удовольствием говорил потом, что заново сделанная двойная стена почти не пропускает звуков и в своей комнате он их не слышит.

Во время ремонта нашей квартиры была сделана и застекленная терраса на крыше, на которую из коридора вел лифт. Это давало Владимиру Ильичу возможность пользоваться воздухом, не выходя на двор Кремля, что было для него довольно утомительно. И в течение короткого времени, осенью 1922 года, пока Владимира Ильича не поразил снова удар, он довольно много пользовался этой террасой, обычно вытаскивая на нее подышать свежим воздухом Надежду Константиновну и меня.

Владимир Ильич, несомненно, уставал на работе, хотя и утверждал иногда противное. В беседе с врачами 24 октября он сам, впрочем, признал, что устает, хотя вид у него был в этот вечер, по свидетельству Крамера и Кожевникова, «очень хороший, бодрый и неутомленный».

Что Владимир Ильич не только легко утомлялся, но и переутомлялся, находили и товарищи Сталин, Зиновьев и Каменев, которые видели Крамера и Кожевникова 29 октября. При этом Каменев сообщил, что на последнем заседании Совнаркома Владимир Ильич критиковал один из пунктов законопроекта, затем, не заметив, что страница перевернулась, он вновь стал читать и критиковать, но уже другой пункт, чего он не заметил.

Владимиру Ильичу очень присуща была большая исполнительность и требовательность к себе, он органически не мог относиться к делу слегка, оно всегда захватывало его целиком. А ведь только для того, чтобы быть в курсе всех дел, нужно было просматривать массу материала. Помню, что тогда шла речь о том, чтобы подыскать Владимиру Ильичу кого-нибудь из ответственных товарищей, кто мог бы исполнять роль, так сказать, политического секретаря, взял бы на себя часть работы и докладывал бы Владимиру Ильичу по ряду вопросов после ознакомления с ними. Но найти такого человека при тогдашнем безлюдье было не так легко, а кроме того, Владимир Ильич слишком привык все делать сам, ему трудно было бы наладиться на новый способ работы. Вероятно, он при присущей ему скромности и стеснялся бы отвлекать ответственного товарища, когда везде и всюду недоставало работников. Так и не вышло ничего из этого плана, как и из предложения Радека взять на себя информирование Владимира Ильича по иностранным газетам о заграничной жизни.

31 октября Владимир Ильич выступил на сессии ВЦИКа²⁰¹. Это было его первое публичное выступление после болезни. Но оно ничем не отличалось от его прежних выступлений. Это была такая же прекрасная по содержанию и по форме речь.

Первого публичного выступления Владимира Ильича после перенесенной им тяжелой болезни все ждали с большим волнением. Сам он тоже, видимо, был озабочен и волновался. Удастся ли? Как выйдет?

Докладом остались довольны не только все, кто слушал его, но и сам Владимир Ильич²⁰².

У нас сохранилась следующая запись дежурного секретаря о выступлении 31 октября,— пишет Фотиева.

«В 12 часов доклад Владимира Ильича на сессии ВЦИК продолжался 20 минут, впечатление на всех произвел очень хорошее. Сам Владимир Ильич тоже очень доволен, так как сказал все, что хотел сказать»²⁰³.

В тот же день Владимир Ильич председательствовал еще до 9 часов вечера на заседании Совнаркома. Кожевников и Крамер, которые видели его непосредственно после заседания, нашли, что вид у него был утомленный, но во время беседы с ними Владимир Ильич оживился. Очевидно, утренний успех окрылил его. Он говорил, что выступление на сессии не утомило его и он думает, что в связи с этим можно уже ослабить врачебный контроль. Все же Ильич признал, что хотя он чувствует себя в общем хорошо, но все-таки легко устает. Врачи посоветовали «по субботам и воскресеньям устраивать более полный отдых, без всяких свиданий, и, по возможности, уезжать из Москвы. По средам — тоже отдых, но допустимы свидания с друзьями».

5 ноября²⁰⁴ у Владимира Ильича был спазм сосудов, клоническиѳ судороги и паралич правой ноги. Владимир Ильич успел сесть на кушетку. Через некоторое время было опять чувство похолодания, но паралича не было. Такое же чувство похолодания, не сопровождавшееся параличом, было и 7 ноября.

При исследовании Владимира Ильича 5 ноября Кожевников не нашел со стороны нервной системы никаких уклонений от нормы. Объем всех движений руки и ноги был полный, сила очень хорошая, тонус нормальный. Рефлексы равномерные, никаких патологических рефлексов не было. Чувствительность в полном порядке. Но Владимир Ильич был в подавленном настроении: его расстроило некоторое ухудшение в состоянии его здоровья, выразившееся в появлении спазмов, которых не было больше месяца. Кроме того, по временам бывали головные боли, сильно беспокоили его и значительные неполадки с желудком, которые были в эти дни. Благодаря этому Владимир Ильич чувствовал себя нехорошо, не занимался и больше лежал. Он отказался поэтому и от выступления 7 ноября на торжественном заседании в Большом театре. Не поехал и на завод бывш. Михельсона, куда рабочие приглашали его, попросив Горбунова послать им приветствие от своего имени²⁰⁵.

Как только Владимир Ильич несколько поправился, он начал готовиться к докладу на конгрессе Коминтерна¹⁹⁰, где надо было выступать на немецком языке, что было, конечно, труднее, хотя Ильич и владел немецким языком.

«Владимир Ильич особенно готовился к этому докладу,— вспоминает Фотиева,— 10 ноября он затребовал себе стенограммы III конгресса Коминтерна и свою брошюру о продналоге на немецком языке²⁰⁶. 11 ноября* он принял одного немецкого товарища²⁰⁷ специально для беседы по поводу своего доклада. Доклад продолжался час и удался превосходно»¹⁹³.

На докладе Владимира Ильича, который состоялся 13 ноября присутствовали Крамер и Кожевников. Последний рассказывает об этом выступлении следующее: говорил Владимир Ильич «свободно, без запинок, не сбивался. Речь имела огромный успех. Во время речи не волновался». После речи Владимир Ильич «сказал мне, что в одном месте он забыл, что он уже говорил, что ему нужно еще сказать, и спросил меня, заметил ли я это. Я совершенно искренне ответил, что я этого не заметил». Настроение у Владимира Ильича было, в общем, хорошее. Владимир Ильич «спрашивал моего мнения сможет ли он выступить на съезде Советов с большой двухчасовой программной речью. Я ответил утвердительно».

Запрошенный по этому поводу по телеграфу Ферстер обусловил возможность такого выступления не менее чем семидневным полным отдыхом до выступления на съезде. 16 декабря он вторично подтвердил это телеграммой.

Спазмы, однако, бывали у Владимира Ильича и в это время. С 5 ноября до середины декабря, когда наступил почти полный паралич правых конечностей, таких спазмов было 25.

Короткий паралич правой ноги был 11 ноября, такой же паралич был и 18²⁰⁸. Был у Владимира Ильича спазм и на охоте, куда он отправился с Дмитрием Ильичом 19 ноября, проходив в общей сложности 5—6 часов. Спазм случился во время ходьбы. Владимир Ильич пошел к пню, приволакивая ногу и задевая носком за землю, дошел до пня, присел ненадолго и после этого ходил еще два часа. Ходьба утомила Владимира Ильича, и он надеялся скоро уснуть, но заснуть не мог долго и принял поэтому сначала фенацетин, а затем две таблетки сомнацетина. В 8 часов на другой день он был уже на ногах.

Может показаться странным, зачем Владимир Ильич предпринял такую большую прогулку в том состоянии, какое было у него в конце ноября. Я думаю, что она была вызвана желанием Владимира Ильича отвлечься от всяких дел, которыми была полна его голова, а, главным образом, от ряда вопросов, которые волновали его в то время. Он знал, что волнение вредно ему и прогулка по лесу, которую он так любил, была единственным средством несколько отвлечь его от политических вопросов. Но он и тут, как всегда, не взвесил свои силы и переходил.

Тем не менее Кожевников, исследовавший Владимира Ильича 20 ноября, нашел, что «рефлексы в полном порядке. Патологических рефлексов нет. Сила очень хорошая». Но желудок действовал по-прежнему плохо, и Владимиру Ильичу приходилось почти ежедневно прибегать к слабительному. Он принимал обычно на ночь лакричный порошок и, если я бывала вечером в «Правде», звонил мне в редакцию, что хочет уже лечь спать и чтобы я приехала. Давать Ильичу это лекарство по вечерам было моей обязанностью.

20 ноября Владимир Ильич выступал на пленуме Московского Совета²⁰⁹. Этого выступления москвичи, в частности Каменев, который был в то время председателем Московского Совета, добивались давно. Ильич обещал выступить и нарушить своего обещания не мог. Говорил он прекрасно, с большим подъемом и очень громко, видно было, что он сильно при этом напрягался и вследствие этого взмок до нитки. Московские рабочие и работницы встретили и проводили Владимира Ильича бурной овацией. Своим выступлением он произвел на слушателей, вероятно, впечатление совсем здорового человека, и радости их не было предела. Но это было последнее публичное выступление Владимира Ильича.

Примечания:

* Это был день отдыха В.И.Ленина

¹⁷⁹ 1 сентября 1922 г. В. И. Ленин в 17 час. беседовал с Д. 3. Мануильским, отъезжавшим во Францию на съезд компартии как представитель Исполкома Коминтерна. Вечером В. И. Ленин читал книги и французские журналы.

¹⁸⁰ 2 сентября 1922 г. с 12 ч. 20 м. до 14 ч. В. И. Ленин беседовал с Г. Е. Зиновьевым. Прогулка в экипаже началась в 18 час. и продолжалась 1 ч. 35 м. За это время проехали туда и обратно 20 верст: вначале ехали по шоссе, затем заезжали в лес.

¹⁸¹ Д. 3. Мануильский приезжал в Горки 1 сентября 1922 г.

¹⁸² В. Н. Мещеряков приезжал к Н. К. Крупской 1 июля 1922 г.

¹⁸³ Беседа с М. И. Калининым длилась полтора часа. В. И. Ленин был оживлен, делился планом приступить к работе в октябре, хотя опасался, что врачи могут запретить.

¹⁸⁴ На прогулку В. И. Ленин и Н. К. Крупская уехали в 10 ч. 30 м. Погода была великолепная, В. И. Ленин много ходил, собирал грибы. Прогулкой остался доволен. В Горки возвратились в 13 ч. В 17 ч. 10 м. приехал Л. М. Хинчук. В. И. Ленин беседовал с ним о его брошюре «Центросоюз в условиях новой экономической политики». Она заинтересовала его, как первый опыт подведения итогов нэпа в области кооперации. Л. М. Хинчук уехал в 18 ч. 20 м., а Владимир Ильич, спустя 20 минут, ушел в парк и гулял в течение часа.

¹⁸⁵ М. П. Томский был у В. И. Ленина в Горках 10 сентября 1922 г., беседовали о задачах предстоящего V Всероссийского съезда профессиональных союзов.

¹⁸⁶ Беседа Л. Б. Красина с В. И. Лениным состоялась 18 сентября 1922 г. и длилась два с половиной часа. Обсуждали вопросы, связанные с условиями предварительного договора о предоставлении концессии Л. Уркарту. Л. Б. Красин уехал из Горок в 20 часов.

¹⁸⁷ Двухчасовая беседа В. И. Ленина с Я. Э. Рудзутаком состоялась 23 сентября 1922 г.

¹⁸⁸ Около трех часов 25 сентября 1922 г. длилась беседа В. И. Ленина с Г. Я. Сокольниковым. Обсуждались вопросы объединения советских республик.

¹⁸⁹ Имеются в виду встречи В. И. Ленина с членом ЦК Компартии Грузии П. Г. Мдивани 27 сентября 1922 г. с 11 ч. 50 м. до 13 ч. 45 м., Г. К. Орджоникидзе 28 сентября с 12 ч. 30 м. до 14 ч. 55 м., членами ЦК Компартии Грузии Л. Е. Думбадзе, М. С. Окуджавой и К. М. Цинцадзе 29 сентября с 12 ч. 35 м. до 13 ч. 35 м. и с председателем Совнаркома Армении А. Ф. Мясниковым в тот же день.

¹⁹⁰ В. И. Ленин 13 ноября 1922 г. выступил на IV конгрессе Коммунистического Интернационала (5 ноября— 5 декабря 1922 г.) с докладом «Пять лет Российской революции и перспективы мировой революции» (см. Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 45, с. 278 294). 4 ноября В. И. Ленин послал приветствие конгрессу (см. там же, с. 277).

¹⁹¹ Письмо В. И. Ленина А. Я. Беленькому от 21 июля 1922 г. не было опубликовано (частично оно опубликовано в кн. Андреева А. М., Панкова Б. В., Смирновой Е. И. Ленин в Кремле. М., 1960, с. 81—82). В XX Ленинском сборнике опубликованы документы, в которых упоминается А. Я. Беленький в связи с работой В. И. Ленина над «Наказом от СТО (Совета Труда и Обороны) местным советским учреждениям», утвержденным Президиумом ВЦИК 30 июня 1921 г.

¹⁹² Товарищу Енукидзе Владимир Ильич послал следующее письмо: «Тов. Енукидзе! Убедительно прошу Вас внушить (и очень серьезно) заведующему ремонтом квартиры, что я абсолютно требую полного окончания к 1 октября. Непременно полного.

Очень прошу созвать их всех перед отъездом и прочесть сие. И внушить еще от себя нарушения этой просьбы не потерплю, тт.  Привет. Ваш Ленин.

Найдите наиболее расторопного из строителей и дайте мне его имя. Я буду следить»192.— М. У.

Метелев А. Тов. Ленин в Кремле. См. журнал «Пролетарская революция», 1924 № 3(26), с. 198.

В книге «В. И. Ленин. Биографическая хроника» (т. 12, с. 376) этот документ датируется 11 сентября 1922 г. Однако свидетельства руководителей ремонтных работ И. Ф. Чинилкина, П. Ф. Чернощекова и Н. Е. Макарова показывают, что распоряжение В. И. Ленина о завершении ремонта к 1 октября передал им А. С. Енукидзе до 3 сентября. То есть В. И. Ленин написал записку А. С. Енукидзе 1 или 2 сентября 1922 г.

По свидетельству этих руководителей, ремонт в конце августа велся 10—15 рабочими, а после сообщения А. С. Енукидзе с 3—4 сентября число рабочих доходило до 160—170 человек, работы велись круглосуточно. Необходимо было выполнить полный ремонт квартиры, на крыше построить веранду и подвести к ней лифт, обновить приточно-вытяжную вентиляцию. Вела работы контора «Московское строительное дело».

¹⁹³ Фотиева Л. Госаппарат и В. И. Ленин. Октябрь—декабрь 1922 г.— «Правда», 1925, 25 января.

¹⁹⁴. Имеется в виду заседание Политбюро ЦК РКП(б), проходившее 12 октября 1922 г. в помещении Совнаркома.

¹⁹⁵ Пленум ЦК РКП(б) 18 декабря 1922 г. на утреннем заседании единогласно отменил свое постановление от 6 октября 1922 г. и подтвердил «безусловную необходимость сохранения и организационного укрепления монополии внешней торговли». XII съезд РКП(б) (17 25 апреля 1923 г.) категорически подтвердил «незыблемость монополии внешней торговли» и обязал ЦК РКП(б) принять систематические меры к укреплению и развитию режима монополии внешней торговли.

¹⁹⁶ В этот день В. И. Ленин сказал врачам, что нервы в общем стали крепче, сон удовлетворительный. «Паралича ни разу не было, но изредка в правой ноге бывает такое ощущение, точно он должен наступить».

¹⁹⁷ Ленинский сборник XXXIX, с. 435.

¹⁹⁸ Студия Художественного театра — Первая студия Художественного театра, находилась на Тверской ул., д. 34. Дом не сохранился, сейчас на этом месте дом № 8.

¹⁹⁹ «Сверчок на печи» — пьеса Ч. Диккенса. В. И. Ленин был на спектакле вместе с Н. К. Крупской.

²⁰⁰ Дату и участников концерта установить не удалось.

²⁰¹ IV сессия ВЦИК IX созыва работала 23—31 октября 1922 г. Были заслушаны доклады по финансовым, продовольственным и народнохозяйственным вопросам, утвержден ряд законопроектов. В. И. Ленин выступил с речью в 12 часов на заключительном заседании в Андреевском зале Большого Кремлевского дворца (см. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 245—251).

²⁰² А. М. Кожевников, который присутствовал на заседании сессии ВЦИК, вспоминал: «Владимир Ильич выступил с речью... Говорил сильно, громким голосом, был спокоен, ни разу не сбился, речь была прекрасно построена, не было никаких ошибок... После этого Владимир Ильич разговаривал с разными лицами, затем снимался в группе с членами сессии». Фотографии см. Ленин. Собрание фотографий и кинокадров. Т. 1 — Фотографии 1874—1923. М., 1990, с. 412, 413.

²⁰³ Ленинский сборник XXXIX, с. 434.

²⁰⁴ 5 ноября 1922 г.— день отдыха В. И. Ленина. Несмотря на приступ, он пишет ответы на вопросы английского писателя А. Рансома, который 27 октября обратился к В. И. Ленину с просьбой дать интервью и переслал перечень вопросов (см. Полн собр соч т. 45, с. 259—264).

²⁰⁵ В. И. Ленин писал: «Дорогие товарищи! Очень жалею, что маленькое нездоровье именно сегодня заставило меня сидеть дома. Шлю вам самые горячие приветствия и пожелания к пятилетнему юбилею. На следующее пятилетие желаю успешной работы.

Ваш В. Ульянов (Ленин).

7/XI. 1922». (Полн. собр. соч. т. 45, с. 270).

По случаю пятой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции В. И. Ленин послал также приветствие рабочим и служащим Государственной электрической станции «Электропередача» (см. там же, с. 271).

²⁰⁶ Речь идет о следующих изданиях: Третий Всемирный конгресс Коммунистического Интернационала. Стенографический отчет. Птрг., 1922 и Lenin W. I. Die Vorbedingungen und die Bedeutung der neuen Politik Sowiet-RuBlands. (Uber die Naturalsteuer) - Leipzig, Komm.- Verl. Franke, 1921. 71 S. (Kleine Bibl. der „Russischen Korrespondenz“ № 47/48).

²⁰⁷ Приглашен был редактор немецкой секции Исполкома Коминтерна, писатель М. Левин. В. И. Ленин оеседовал с ним 11 ноября 1922 г. с 19 часов о своем предстоящем докладе на IV конгрессе Коминтерна. 14 ноября В. И. Ленин передал стенограмму своего доклада для посылки М. Левину.

²⁰⁸ В этот день В. И. Ленин, помимо текущих дел, беседовал с 11ч. 30 м. до 13 ч. 40 м. с делегатами II конгресса Профинтерна от Унитарной всеобщей конфедерации труда Г. Монмуссо и П. Семаром об условиях ее присоединения к Профинтерну, о революционном движении во Франции и о положении во Французской компартии. С 18 ч. 05 м. до 19 ч. принимал профессора М. И. Авербаха, а спустя 20 минут беседовал до 20 ч. 15 м. с заместителем председателя ГПУ И. С. Уншлихтом.

²⁰⁹ Выступать на объединенном пленуме Московского и районных Советов, проходившем в Большом театре, В. И. Ленин начал с 18 ч. 30 м., говорил он о международном и внутреннем положении Советской России (см. Полн. собр. соч., т. 45, с. 300—309). Домой В. И. Ленин вернулся в половине восьмого. Через полчаса состоялась полуторачасовая беседа с Г. Я. Сокольниковым о финансовом положении страны, работе центральных финансовых учреждений, курсе рубля и др.