О Владимире Ильиче (Последние годы жизни) - Известия ЦК КПСС № 3

Известия ЦК КПСС № 3

На другое утро* около 10 часов утра приехали Ф. А. Гетье и профессор Крамер. Выяснилось, что накануне Владимир Ильич чувствовал себя с утра довольно хорошо, но к вечеру появилась головная боль, глубокое расстройство речи и слабость правых конечностей. Эти явления были налицо и 28 утром, когда Владимира Ильича исследовал Крамер¹⁰⁴. Тут в первый раз был установлен диагноз мозгового заболевания. Ни об отравлении свинцом, ни об отравлении рыбой уже не было речи. Для невропатолога, подробно исследовавшего Владимира Ильича, все эти предположения отпали, вопрос шел только о том, на какой почве развилось это мозговое заболевание, какие сосуды затронуты и т. п. При исследовании Крамер выяснил следующее:

Память, критика нормальны. Эмоциональная сфера в общем в порядке, но больной взволнован и даже слегка возбужден. Черепномозговые нервы — «легкий парез** в области нижней ветви правого п. facialis’a**». Остальные черепномозговые нервы в порядке, «в частности п. oculomotorius**. (Зрачки равномерные, на свет реагируют хорошо.) В произвольной речи — невозможность говорить сложными фразами, многие предметы не может назвать. При всем этом обращенные к нему слова и фразы понимает отчетливо, но выполнить некоторые движения, как, например,— коснуться правой рукой левого уха, абсолютно не может. Наоборот, привычные движения, как застегивание пуговиц, хватание стакана и т. д., производит по просьбе вполне правильно и без размышлений. Читает свободно, но усвоить смысл прочитанного не может. Считать в уме и на бумаге также абсолютно не может. Письмо не удается, ни произвольное, ни под диктовку, ни в смысле копирования. Мышечная сила конечностей с обеих сторон почти одинаковая. Атаксии*** конечностей нет. Чувствительность повсюду в полном порядке. Сухожильные рефлексы справа повышены, слева живые, но патологических рефлексов*** (Оппенгейма, Бабинского и Мендель-Бехтерева) нет».

Диагноз Крамера гласил: «Явление транскортикальной моторной афазии*** на почве тромбоза***». Ставя такой диагноз, «я подчеркнул,— пишет в своих воспоминаниях профессор Крамер,— что... лично считаю все заболевание Владимира Ильича за артериосклеротическое страдание головного мозга. Однако, как известно, явления паралича правых конечностей, а также и явления транскортикальной моторной афазии вскоре... прошли без следа, оставив после себя ряд симптомов, которые указывали, как мы пришли к заключению в результате нескольких совещаний, на генерализированное страдание мелких сосудов головного мозга. К этим симптомам относились: 1) повторяющиеся время от времени параличи то правой руки или правой ноги, то той и другой вместе; 2) периодически наступающие головные боли с чувством давления в разных частях головы; оставшаяся после паралича правых конечностей микрография**** и 4) и это главное — невозможность выполнения самых простых арифметических задач и утрата способности запоминания, хотя бы нескольких коротких фраз, при полной сохранности интеллекта».

Но болезнь Владимира Ильича имела совсем необычное течение, что ставило нередко врачей в тупик. Только вскрытие показало, что основой болезни Владимира Ильича «является распространенный артериосклероз сосудов на почве преждевременного их изнашивания (Abnutzungsklerose)»¹⁰⁵.

Итак, точно причина болезни установлена на этот раз не была.

Владимир Ильич был очень взволнован и возбужден. Он, вероятно, лучше врачей понимал свое заболевание. Еще задолго до его болезни В. А. Обух сказал ему как-то, что он не должен так много работать, иначе может получить паралич. Владимир Ильич посмеялся и ответил, что паралич бывает от пьянства и распутной жизни, а он этим не грешен, на что Обух возразил ему, что это заболевание может наступить и от переутомления мозга. Не знаю, как в дальнейшем Владимир Ильич пришел к мысли, что у него будет паралич, но он задолго до 25 мая, когда появились первые наглядные признаки мозговой болезни, говорил об этом со Сталиным¹⁰⁶, прося в этом случае дать ему яда, так как существование его будет тогда бесцельно. Сталин обещал Владимиру Ильичу исполнить эту просьбу, если это будет нужно, отнесшись, кажется, довольно скептически к тому, что это может когда-либо произойти, и удивившись, откуда у Владимира Ильича могут быть такого рода мысли. Об этом же, хотя и не так определенно, указывая лишь, что он склонен думать, что его песня спета, Владимир Ильич говорил и профессору Даркшевичу и другим врачам. Эта мысль не оставляла его, хотя он и редко ее высказывал. Но однажды в мае, после одного короткого спазма сосудов, Владимир Ильич сказал Кожевникову: «Вот история, так будет кондрашка»¹⁰⁷. И позднее, в начале зимы 1923 года, опять-таки после короткого спазма, который продолжался несколько минут, Владимир Ильич сказал Крамеру и Кожевникову, присутствовавшим при этом: «Так когда-нибудь будет у меня кондрашка. Мне уже много лет назад один крестьянин сказал: «А ты, Ильич, помрешь от кондрашки», и на мой вопрос, почему он так думает, он ответил: «Да шея у тебя уж больно короткая». «При этом рассказе,— пишет Кожевников в своих воспоминаниях,— хотя Владимир Ильич смеялся и придал ему характер шутки, стало неимоверно грустно, так как по интонации Владимира Ильича чувствовалось, что он и сам придерживается мнения этого крестьянина».

К успокоениям врачей Владимир Ильич относился скептически, считая, что они скрывают от него истинную сущность его заболевания. Он сам хотел быть в курсе дела и для этой цели еще до своего первого припадка брал у Дмитрия Ильича медицинские книги и читал их. Кто знает, какие мысли приходили ему в голову в связи с этим чтением? Во всяком случае, он был осведомлен о явлениях паралича из книг, он боялся лишиться речи, он знал, как долго иногда тянется эта болезнь, и, когда уже потерял речь, но мог произносить некоторые отдельные слова, сказал как-то: «Годы, годы», имея в виду, вероятно, что с параличем лежат иногда долгие годы. Понятно, как тяжело воспринял он непорядки с речью и ослабление в движениях правых конечностей в конце мая 1922 года, как пессимистически был настроен.

Владимиру Ильичу был предписан полный покой, но вначале, в первые один-два дня болезни, он плохо соблюдал его, вставал с кровати и отправлялся в уборную (шагов 15—20), и только настойчивая просьба врача не делать этого заставила его в конце концов покориться и не покидать кровати.

29 мая в Горки приехал невропатолог А. М. Кожевников, который пробыл там все лето в качестве дежурящего врача (до его приезда сутки дежурил доктор Левин). Кожевников сделал Владимиру Ильичу люмбальную пункцию***** и взял кровь из вены для исследования. Но как это, так и дальнейшие исследования, а также вскрытие определенно показали, что никакого специфического заболевания, которое лежало бы в основе мозгового процесса, не было.

С Кожевниковым приехала сестра М. М. Петрашева, которая ухаживала за Владимиром Ильи- чем около месяца. Против постоянного присутствия в Горках врача и сестры Владимир Ильич, однако, возражал. «Это лишние аппарансы»,— говорил он не раз. В этом сказывалась его обычная скромность, нелюбовь, чтобы с ним возились. И впоследствии Владимир Ильич не раз обращался к родным и товарищам с настоятельной просьбой не посылать ему много врачей, беспокоился всегда, когда ему приходилось затруднять их.

Позднее, когда приехали немецкие профессора¹⁰⁸, Владимира Ильича очень тяготило их присутствие, то, что из-за него поднято столько шума и такая суетня. Он считал, что присутствие их в Москве дает только пищу сплетням о состоянии его здоровья, которых (сплетен) было, как он знал, немало. При этом, чувствуя улучшение в состоянии своего здоровья, он был против «лишних трат».

Очень болезненно реагировал Владимир Ильич и на посещение врачей, присутствие которых не вызывалось необходимостью и которые, к тому же, не всегда достаточно тактично себя держали. Когда, например, на консультации врачей 24 июня¹⁰⁹, при обсуждении вопроса, чем Владимиру Ильичу можно заниматься, один из них предложил ему играть в шашки и при этом с плохими игроками, что было прямо-таки оскорбительно, Владимир Ильич очень расстроился и не спал всю ночь. «Это они меня за дурака считают»,— говорил он. И Владимир Ильич потребовал, чтобы лишние врачи, которые не нужны были для дела, к нему больше не приезжали.

При посещении его профессорами Владимир Ильич бывал с ними всегда очень любезен, спрашивал, не утомила ли дорога, не холодно ли было ехать, просил напоить их чаем и накормить после визита. Когда, например, Кожевников, уезжавший после улучшения в здоровья Владимира Ильича на несколько часов в Москву в больницу, заходил к нему по приезде, Владимир Ильич всегда первым долгом спрашивал его, обедал ли он, и, узнавая, что Кожевников зашел прямо по приезде из города, говорил: «Идите купайтесь, пообедайте, отдохните, а потом приходите ко мне.

А, впрочем, собственно говоря, зачем Вас утруждать, Вы лучше посидите дома или погуляйте». Вообще с пребыванием Кожевникова в Горках Владимир Ильич помирился лишь после того, как узнал, что он поселился там с семьей на даче и будет ездить каждый день в больницу. До того он все уверял, что ему не нужен постоянный врач, и 16 июня, когда в первый раз встал с постели, первым долгом заявил, что он здоров и надо теперь разогнать «больницу»¹¹⁰. Настроение у Владимира Ильича в первые дни его болезни было очень удрученное и подавленное. 29 мая он целый день ничего не ел и только вечером выпил стакан молока. 30 мая состоялась консультация, на которой присутствовали: Россолимо, Крамер, Гетье, Кожевников и Семашко¹¹¹.

«Объективное исследование показало,— пишет профессор Россолимо в своих воспоминаниях,— что главные болезненные изменения сводились к расстройствам двигательного аппарата,— а именно к небольшому ослаблению движений правой руки и к еще менее выраженной слабости правой ноги, к незначительному ослаблению мускулатуры правой половины лица. Произвольная речь была расстроена в незначительной степени, повторение же слов не было разрушено». Все это указывало «на существование очага разрушения вещества известных участков левого полушария мозга». Однако о сущности этого органического заболевания, по словам того же Россолимо, «трудно было сказать в тот день что-либо определенное».

В истории болезни Владимира Ильича мнение профессора Россолимо записано следующим образом: «Зрачки равномерны. Реакция живая. Парез правого n. facialis. Язык не отклоняется. Апраксия****** в правой руке и небольшой парез в ней. Правосторонняя гемианопсия****** Справа пальцевый рефлекс(?)******. Двусторонний Бабинский, затушеванный вследствие сильной защитной реакции. Двусторонний ясный Оппенгейм. Речь невнятная, дизартичная******, с явлениями амнестической афазии******».

Как профессор Россолимо, так и другие врачи указывали неоднократно на нетипичность болезни, на то, что она идет у Владимира Ильича не обычным путем, имеет «своеобразное, несвойственное обычной картине общего мозгового артериосклероза». Действительно, временные улучшения, которые наступали у Владимира Ильича в дальнейшем течении его болезни, то, что интеллект его не был затронут, противоречило обычному течению артериосклероза. Ибо «артериосклероз представляет из себя заболевание, имеющее уже в самой природе своей нечто такое, что ведет за собой к немедленному, но всегда прогрессирующему нарастанию раз возникших болезненных признаков» (Крамер).

Как бы то ни было, все врачи признавали, что заболевание Владимира Ильича очень серьезное, хотя одни высказывались более оптимистически, другие — наоборот. Профессор Россолимо, например, в разговоре с Анной Ильиничной на другой день консилиума******* заявил, «что положение крайне серьезно и надежда на выздоровление явилась бы лишь в том случае, если в основе мозгового процесса оказались бы сифилитические изменения сосудов ». Но этого не было. Очень мрачный прогноз ставил и Ф. А. Гетье, хотя, по словам Троцкого, он «откровенно признавался, что не понимает болезни Владимира Ильича». Но с нами он не говорил об этом или говорил не так определенно.

К числу оптимистов относился профессор Ферстер, который прилетел на аэроплане 2 июня. Вероятно, Ферстер не менее других врачей понимал всю серьезность положения Владимира Ильича. Но от того ли, что болезнь Владимира Ильича шла так своеобразно и необычно и это давало Ферстеру надежду на улучшение или из желания не расстраивать напрасно окружающих Владимира Ильича, не лишать их бодрости, отнимая всякую надежду,— он до конца высказывался более оптимистически, чем кто-либо из других врачей. Так было не только в разговоре с нами, но и с товарищами.

Но сам Владимир Ильич смотрел на свое состояние очень мрачно. Он считал, что не поправится, он был уверен, что с ним паралич.

30 мая¹¹² Владимир Ильич потребовал, чтобы к нему вызвали Сталина. Уговоры Кожевникова отказаться от этого свидания, так как это может повредить ему, не возымели никакого действия. Владимир Ильич указывал, что Сталин нужен ему для совсем короткого разговора, стал волноваться, и пришлось выполнить его желание. Позвонили Сталину, и через некоторое время он приехал вместе с Бухариным. Сталин прошел в комнату Владимира Ильича, плотно прикрыв за собою, по просьбе Ильича, дверь. Бухарин остался с нами и как-то таинственно заявил: «Я догадываюсь, зачем Владимир Ильич хочет видеть Сталина». Но о догадке своей он нам на этот раз не рассказал. Через несколько минут дверь в комнату Владимира Ильича открылась и Сталин, который показался мне несколько расстроенным, вышел. Простившись с нами, оба они (Бухарин и Сталин) направились мимо Большого дома через домик санатория¹¹³ во двор к автомобилю. Я пошла проводить их. Они о чем-то разговаривали друг с другом вполголоса, но во дворе Сталин обернулся ко мне и сказал: «Ей (он имел в виду меня) можно сказать, а Наде (Надежде Константиновне) не надо». И Сталин передал мне, что Владимир Ильич вызывал его для того, чтобы напомнить ему обещание, данное ранее, помочь ему вовремя уйти со сцены, если у него будет паралич. «Теперь момент, о котором я Вам раньше говорил,— сказал Владимир Ильич,— наступил, у меня паралич и мне нужна Ваша помощь». Владимир Ильич просил Сталина привезти ему яду. Сталин обещал, поцеловался с Владимиром Ильичем и вышел из его комнаты. Но тут, во время нашего разговора, Сталина взяло сомнение: не понял ли Владимир Ильич его согласие таким образом, что действительно момент покончить счеты с жизнью наступил и надежды на выздоровление больше нет? «Я обещал, чтобы его успокоить,— сказал Сталин,— но, если он в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? И выйдет как бы подтверждение его безнадежности?»¹¹⁴ Обсудив это, мы решили, что Сталину надо еще раз зайти к Владимиру Ильичу и сказать, что он переговорил с врачами и последние заверили его, что положение Владимира Ильича совсем не так безнадежно, болезнь его не неизлечима и что надо с исполнением просьбы Владимира Ильича подождать. Так и было сделано.

Сталин пробыл на этот раз в комнате Владимира Ильича еще меньше, чем в первый раз, и, выйдя, сказал нам с Бухариным, что Владимир Ильич согласился подождать и что сообщение Сталина о его состоянии со слов врачей Владимира Ильича, видимо, обрадовало. А уверение Сталина, что когда, мол, надежды действительно не будет, он выполнит свое обещание, успокоило несколько Владимира Ильича, хотя он не совсем поверил ему: «Дипломатничаете, мол»¹¹⁵.

В этот же день был приглашен профессор Авербах для исследования глаз Владимира Ильича и установления, нет ли в них каких-либо мозговых симптомов. По рассказам Авербаха, Владимир Ильич, улучив момент, когда они остались с профессором одни в комнате, схватил его за руку и с большим волнением сказал: «Говорят, Вы хороший человек, скажите же правду — ведь это паралич и пойдет дальше? Поймите, для чего и кому я нужен с параличем?» Но в это время вошла сестра и разговор был прерван.

Никаких изменений в зрении и в глазном дне ни в этот день, ни позднее профессор Авербах не обнаружил, но невропатологи высказывали иное мнение. Еще 31 мая они находили у Владимира Ильича несомненную правостороннюю гемианопсию. Сам Владимир Ильич до 20 января 1924 г.¹¹⁶ никогда не жаловался на какие- либо непорядки в глазах. Только 2 июля 1922 г.¹¹⁷ ему показалось, что после небольшого спазма, при котором не было, однако, полного выпадения функций, было какое-то расстройство со стороны зрения. Кожевников, измеривший поле зрения непосредственно вслед за этим, не обнаружил, однако, его изменений.

Указывая на сомнения, высказываемые невропатологами, профессор Авербах пишет в своих воспоминаниях: «Тем не менее я был прав в своих выводах и исследование вынутого мозга показало, что, несмотря на огромную область поражения, вся зрительная сфера, центры и пути, так же как и двигательные пути глаз, были невредимы».

Больше, чем слова Сталина и уверения врачей, действовало на Владимира Ильича, однако, субъективное ощущение некоторого улучшения в состоянии его здоровья. А это улучшение, хотя и медленное, безусловно, отмечалось в следующие за первым припадком дни. Речь его стала значительно лучше, Владимир Ильич легко вспоминал названия предметов, запас этих названий у него становился все больше. Отмечалось улучшение и в чтении, а также в усвоении прочитанного. Постепенно возвращалась к Владимиру Ильичу и возможность писать, и 31 мая, например, он смог уже написать свое имя и фамилию********.

Хуже обстояло со счетом. Восстановление возможности его производить шло гораздо медленнее, чем восстановление других утраченных или ослабленных припадком функций. То обстоятельство, что счет, даже в области самых простых операций, не удавался Владимиру Ильичу, очень волновало и расстраивало его. Когда, например, 30 мая врачи предложили ему помножить 12 на 7, и он не смог этого сделать, то был этим очень подавлен. Но и тут сказалось его обычное упорство. По уходе врачей он в течение трех часов бился над задачей и решил ее путем сложения (12 + 12 = 24; 24 + 12 =36 и т. д.).

Немало огорчала и тяготила Владимира Ильича и необходимость соблюдать постельный режим. 1 июня¹¹⁸, например, узнав от врача, что ему придется пролежать еще «не меньше недели», он, по-видимому, огорчился. 4 июня вечером Владимир Ильич просил разрешения одеться и поседеть «у окна на солнышке». Но когда его стали убеждать не делать этого, указывая, что это может повредить ему и ссылаясь на запрещение Ферстера, Владимир Ильич сказал: «Ну, что же, нечего делать, придется полежать еще денька три».

И в эти тяжелые дни своей болезни Владимир Ильич не переставал думать о делах. Особенно волновал его какой-то конфликт в НКПС********** (Ломоносов), и первое время Владимир Ильич не мог иногда спать ночью, все снова и снова возвращаясь мыслью к этому конфликту, который, по его мнению, надо было уладить. Об этом конфликте Владимир Ильич вспоминал и позднее. Так, 24 июня¹⁰⁹, он сказал (по рассказу Кожевникова, бывшему у него вместе с другими врачами на консультации) Н. А. Семашко: «Пусть в НКПС уладят тот конфликт, о котором я узнал перед болезнью и о котором у меня даже в начале болезни был кошмар, а врачи думали, что это галлюцинации».

2 июня¹¹⁹ Владимира Ильича исследовал профессор Ферстер. Он установил, что «facialis, hypoglossus********** и глазные мышцы нормальны. Пареза правой руки нет, мелкие движения Владимир Ильич совершает нормально. Атаксии нет... Коленный рефлекс справа живее, чем слева. [Рефлексы] Бабинского, Россолимо и Мендель-Бехтерева отсутствуют; Оппенгейма положителен с обеих сторон, но он не постоянен». (При исследовании на следующий день вызвать этот рефлекс не удалось.) «Намек на апраксию правой руки» — заданные движения выполняет после некоторого размышления. «При пользовании различными предметами апраксии не отмечалось. Может также по приказанию выполнить все задачи, как-то: грозить кулаком, манить, приветствовать рукой, писать цифры в воздухе.

Речь: повторяет быстро, без ошибок, нет расстройства артикуляции********** В беглой спонтанной речи*********** лишь слегка задумывается. Показываемые предметы быстро называет. Чтение— беглое». Понимание речи— без изменений. Прочитанные простые предложения понимает хорошо. Из прочитанных за раз нескольких предложений вспоминает не все, особенно не помнит прочитанные вначале.

«Письмо: делает отдельные ошибки, пропускает буквы, но сейчас же замечает ошибку и правильно их исправляет».

Счет: сложение и умножение в уме производит правильно. Письменное умножение трехзначного числа на однозначное производит медленно и с ошибками.

Психическое состояние: возбужден.

Со времени первого припадка Владимира Ильича в мае 1922 года, когда Ферстер был вызван из-за границы и прилетел на аэроплане 2 июня, он оставался до кончины Владимира Ильича главным лечащим врачом, с мнением которого больше всего считались как другие лечащие врачи, так и товарищи по партии — члены Политбюро, а также все окружавшие Владимира Ильича. Он оставался в Москве или Горках более или менее продолжительное время, прилетая снова каждый раз по вызову. В своем подходе к больному Ферстер проявлял очень много такта, любовного и внимательного отношения. В нем не было и тени напыщенности и важности немецкого профессора с мировым именем, напротив, он был необычайно прост в обращении, доступен и сердечен и располагал к себе этим, а также своей милой, ласковой улыбкой всех, кто с ним соприкасался¹²⁰.

По отношению к Владимиру Ильичу, к которому Ферстер быстро и крепко привязался, у него было особенно внимательное и сердечное отношение. Он подходил к нему не только как хороший, знающий врач, но и как человек, хорошо понимающий колоссальную по значению и моральному облику фигуру Владимира Ильича, человек, относящийся с большой симпатией к личности Владимира Ильича. «Всякий, и не принимавший личного участия в великом деле Ленина, подпадал, как только сталкивался с ним, под магическое действие его мощной личности... И мне довелось испытать на себе прикосновение его сильного духа. Я также с первого же момента подпал под обаяние его личности»,— писал профессор Ферстер в своих воспоминаниях.

Он понимал, какую трагедию переживал Владимир Ильич во время своей болезни, понимал его психику и всегда во всем старался, если к тому была хоть какая-нибудь возможность, пойти навстречу Владимиру Ильичу в высказываемых им желаниях.

Но и к успокоениям Ферстера Владимир Ильич относился скептически и позднее, в разговоре с нами о нем, сказал: «Очень уж вы ему верите». Но все же Владимир Ильич относился к Ферстеру хорошо, больше всего считался с его мнением, особенно в первый период своей болезни. Лишь позднее, когда Владимир Ильич еще больше убедился в неизлечимости своей болезни и стал отрицательно относиться к посещению всех врачей, он не хотел видеть и Ферстера и приходил в большое возбуждение каждый раз, когда хотя случайно сталкивался с ним.

Медленное улучшение в состоянии здоровья Владимира Ильича сказывалось в том, что головная боль была меньше и не держалась постоянно, сон, в общем, был хороший, настроение более ровное, хотя и довольно апатичное. Но всякое ухудшение, хотя бы и кратковременное: усиление головной боли, ухудшение речи (бывали дни, когда речь становилась менее отчетливой, ему чаще приходилось подыскивать слова, она была как бы смазанной), ослабление в движениях правой ноги или руки и проч., заставляли Владимира Ильича снова и снова возвращаться мыслью о неизлечимости своей болезни. Узнав, что Кожевников невропатолог, он расспрашивал его об явлениях паралича, проверяя часто свои движения и т. п. Однажды Владимир Ильич заявил Кожевникову, что у него паралич правой ноги и, чтобы успокоить его, Кожевников предложил Владимиру Ильичу встать на обе ноги и убедиться, что правая нога так же хорошо действует, как и левая. Но, очевидно, перед этим у Владимира Ильича был небольшой спазм, о котором мы скажем ниже. В другой раз, очевидно, на той же почве у Владимира Ильича было «чувство паралича» правой руки***********.

10 июня Владимир Ильич чувствовал себя лучше, просил разрешения читать¹²¹. Но особенно хорошо почувствовал он себя 11 утром. Проснувшись, он сказал: «Сразу почувствовал, что в меня вошла новая сила. Чувствую себя совсем хорошо. Еще ни разу с начала болезни не чувствовал себя так хорошо, как сегодня. Голова совершенно не болит. Конечно, мне гораздо лучше. Было очень плохо, когда не мог читать, потекли все буквы. Написать мог только букву «м», никакой другой буквы не мог написать. Странная болезнь,— прибавил он,— что бы это могло быть? Хотелось бы об этом почитать»¹²².

На общее состояние Владимира Ильича в этот период, как и в дальнейшем, немало влияло состояние его желудка, которое нередко его беспокоило и из-за которого он подчас очень плохо ел. Лекарства, которые ему давали для лучшего действия кишечника, были в большинстве случаев недостаточны, мало или, вернее, совсем не было толка и от морковного сока, который Владимир Ильич пил в июне. Раз как-то, когда Владимиру Ильичу принесли стакан с этим соком, он сказал: «Стоит ли его пить, от него никакого толка». И на просьбу сестры милосердия все же выпить «хотя бы для очистки совести», Владимир Ильич ответил: «Ну, все равно, давайте выпью, хотя он, кроме совести, ничего не очищает».

В этом отношении некоторую помощь оказал Владимиру Ильичу крупный немецкий терапевт, профессор Клемперер, консультация с которым состоялась 11 июня. Сначала Владимир Ильич был недоволен посещением Клемперера. В отличие от профессора Ферстера, Клемперер обладал меньшим тактом и умением подходить к больному. Его болтовня и шуточки раздражали Владимира Ильича, хотя он встретил его очень любезно и наружно был с ним очень вежлив. Но после ухода Клемперера Владимир Ильич стал нервничать и сказал: «Пусть летит обратно. Это не его специальность». Узнав от Кожевникова, что Клемперер пробудет в Москве две недели, Владимир Ильич сказал: «Ну, пусть и лечит там в Москве, там больше больных, а сюда ему незачем ездить, взялся не за свое дело».

Клемперер не внес ничего нового по сравнению с другими врачами в отношении основной болезни Владимира Ильича, но, судя по рассказам товарищей, смотрел на заболевание очень пессимистически. Отметил он скептическое отношение к возможности выздоровления и у Владимира Ильича. «Да, это было бы, конечно, очень хорошо»,— говорил Владимир Ильич, недоверчиво улыбаясь, на уверения профессора в возможности полного выздоровления. Но совет Клемперера относительно диеты пришелся кстати. Выполнив его предписание попостничать денек и только вечером поесть простокваши, а также другие его предписания, Владимир Ильич был очень доволен и сказал: «Немец— хитрый, хорошо придумал, так я чувствую себя гораздо лучше. А то давали масло и сало — это не годится».

На другой день при посещении Клемперера¹²³ Владимир Ильич был с ним более любезен и благодарил его за совет попостничать и поставить компресс. В этот день он сразу без ошибки сделал умножение 210 на 3, но сказал, что задача эта чересчур легка. На вопрос Клемперера, что он может сообщить о мире в Сан-Стефано¹²⁴, о конгрессе и о роли Горчакова¹²⁵, Владимир Ильич сказал: «По-моему, Горчакова обманул Бисмарк». При следующем посещении Клемперера Владимир Ильич долго разговаривал с ним по-немецки и по-английски, но немецкие слова подыскивал хуже, чем русские, а английские еще хуже. Арифметические задачи (умножение трехзначного числа на однозначное и двухзначного на однозначное) сделал сразу и без ошибок и был этим очень доволен.

Однако ежедневные посещения Клемперера нервировали Владимира Ильича и 15  он продиктовал мне письмо к Сталину¹²⁶, на которое последовал следующий ответ:

«Т. Ленину.

В связи с Вашим письмом о немцах мы немедленно устроили совещание с Крамером, Кож[евниковым] и Гетье. Они единогласно признали ненужность в дальнейшем Клемперера, который посетит Вас лишь один раз перед отъездом. Столь же единогласно они признали полезность участия Ф[ерстера] в общем наблюдении за ходом Вашего выздоровления. Кроме того, полит[ические] соображения делают крайне полезными подписи извест[ных] иностр[анных] авторитетов под бюллетенем, ввиду сугубого вранья за границей.

По поручению] П[олит]б[юро] Сталин.

17/VI — 22 г.

P. S. Крепко жму руку. А все-таки русские одолеют немцев.

Сталин»¹²⁷.

В то же время Владимир Ильич сказал как-то Кожевникову: «Для русского человека немецкие врачи невыносимы»************.

13 июня Владимира Ильича перенесли на носилках в Большой дом¹²⁸. Такой способ передвижения был ему не особенно приятен, но пришлось покориться. На носилках он сидел, одетый в свою обычную серую тужурку и кепи и приветливо отвечал на поклоны попадавшихся на пути часовых. Но вид у него был несколько смущенный. Владимира Ильича поместили в большой комнате, из которой вела дверь на террасу. Обещание врачей, что уже в ближайшие дни он сможет пользоваться террасой, сыграло, вероятно, решающую роль в его согласии занять именно эту комнату. Раньше, а также позднее, в ней жила Надежда Константиновна.

Переходом в Большой дом Владимир Ильич был очень доволен. В этот, а также в следующий день он чувствовал себя хорошо, говорил, что видит, что поправляется и силы прибывают с каждым днем.

16 июня Владимиру Ильичу было разрешено в первый раз встать с постели. Он ждал этого момента с нетерпением и еще накануне обсуждал вопрос о том, когда ему можно будет встать, куда пойти и т. д. Рано утром 16 сестра Петрашева, ухаживавшая за Владимиром Ильичем, сказала мне, что Владимир Ильич уже вставал с кровати, ходил, завернувшись в одеяло, в уборную, умывался стоя и проч., а теперь требует, чтобы ему дали его платье — он хочет одеться. Так как за хозяйством и вообще за домашностью присматривала я, то платье Владимира Ильича с переезда из флигеля оставалось у меня. Я зашла к Владимиру Ильичу и попробовала указать на то, что, мол, еще рано, не подождать ли вставать. Но он встретил меня хохотом и слышать не хотел ни о какой отсрочке — давай, мол, сейчас штаны, не то я так встану. И он действительно стал уже завертываться в простыню и приподыматься с кровати. Оставалось только подчиниться. Брюки были принесены, и Владимир Ильич, находившийся в очень веселом и возбужденном настроении, сейчас же встал и пустился даже со мной в пляс.

В течение всего дня он несколько раз вставал и ходил то в другие комнаты, то на балкон и был очень возбужден. Уговоры врача не ходить слишком много не оказывали никакого действия. После долгого лежания у Владимира Ильича была потребность двигаться, ему казалось, что сил для этого у него достаточно и врачи излишне осторожны. Критическое отношение к словам и уговорам врачей о соблюдении большей осторожности было очень свойственно Владимиру Ильичу. Лишь убедившись в правильности их советов на самом себе, он начинал следовать им. На другой день Владимир Ильич сам признал, что ходил накануне слишком много и этого делать не следует, но и в дальнейшем нередко не взвешивал свои силы и опять-таки слишком увлекался ходьбой.

Помню, что Кожевников сожалел, что в доме так много балконов: умывшись утром, Владимир Ильич шел на один из них и вытирал дорогой лицо, на другом — шею и т. д. Очень подвижной по натуре, Владимир Ильич считал, кроме того, что, если он будет больше двигаться, это улучшит его сон и отправление кишечника. А однажды принялся даже делать гимнастику в кровати, но вскоре вслед за этим у него был спазм сосудов и он пенял потом врачам, что они не предупредили его, что гимнастики делать нельзя. Так же, как и в физическом отношении, переутомлялся Владимир Ильич позднее и в своих занятиях письмом, чтением и проч.

Несмотря на общее улучшение в состоянии здоровья Владимира Ильича, и в этот период его болезни у него бывали время от времени непродолжительные спазмы сосудов, которые влекли за собою паралич правых конечностей. Владимир Ильич называл их «кондрашками», «шенхейтсфелер»************* и «змейками». Продолжались они обычно очень недолго: от нескольких секунд до нескольких минут, не оставляя после себя никаких следов, и, если случались в то время, когда Владимир Ильич бывал в сидячем положении, оставались почти незамеченными для окружающих.

Владимир Ильич, который не любил, чтобы волновались и беспокоились о его здоровье, бывал доволен, когда мы не замечали их, а, если они бывали в то время, когда он находился один в комнате, обычно скрывал их от нас, как было, например, с «головокружениями» зимой 1922 года. Помню, я сидела как-то с Владимиром Ильичем на террасе с работой в руках. У Владимира Ильича вдруг стукнула об пол правая нога. Я подняла на него глаза и увидела, что и он смотрит на меня вопросительно, испытующе. Оказалось, что у него был, как Владимир Ильич рассказывал потом Кожевникову, спазм настолько непродолжительный (всего несколько секунд) и выразился лишь в том, что «рука повисла как плеть, а нога шлепнулась об пол», что сестра, мол, (Владимир Ильич имел в виду меня) ничего не заметила.

Объясняя ощущение, которое появлялось у него при спазмах, Владимир Ильич говорил Кожевникову: «В теле делается вроде буквы «s» и в голове тоже. Голова при этом немного кружится, но сознания не терял. Удержаться от этого немыслимо. За одну-две секунды до этого чувствую, что это будет, и, конечно, не успеваю принять никаких предупредительных мер. Если бы я не сидел в это время, то, конечно, упал бы»¹²⁹.

Иначе бывало, если спазмы случались в то время, когда Владимир Ильич бывал на ногах. Если он не успевал в таких случаях ухватиться за что-либо или сесть в стоявшее поблизости кресло, он падал на пол. Чтобы избежать падения во время спазмов, Владимир Ильич просил расставить кресла в его комнате таким образом, чтобы при ходьбе они были у него под рукой и он мог бы, не падая, сесть в одно из них. И, когда в один из ближайших дней, почувствовав «змейку», он действительно успел сесть в кресло, стоявшее рядом, и таким образом избежал падения, то это дало ему повод для следующего каламбура: «Когда нарком или министр абсолютно гарантирован от падения?» — спрашивал Владимир Ильич, смеясь, и сам отвечал: «Когда он сидит в кресле». И хотя Владимир Ильич подшучивал иногда в нашем присутствии над этими кратковременными параличами и посмеивался, но это был невеселый смех, скорее смех сквозь слезы. Глаз на глаз с врачами он высказывал сомнение, чтобы спазмы когда-нибудь прекратились. Они всегда очень расстраивали его. Случалось, впрочем, что и тогда, как было однажды, во время кратковременного спазма, Владимир Ильич говорил, что как ни неприятны эти спазмы, но ввиду скромного их размера «с этим можно мириться».

С начала болезни до конца июня у Владимира Ильича было 10 спазмов. Иногда, правда, в слабой степени, их бывало по два и по три в день. Спазмы сопровождались полным или частичным выпадением функций правых конечностей, причем бывало и чувство паралича правой половины лица и шеи, а однажды, по словам Владимира Ильича, и говорить ему было, по- видимому, трудно.

Вызывались они, вероятно, помимо общего развития болезни, и утомлением, и физическим, и умственным, а я уже указывала, что Владимир Ильич и во время болезни не всегда взвешивал свои силы. 21 июня¹³⁰, например, когда ему еще не было разрешено выходить из дома, он, узнав, что в Горки приехала жена Дмитрия Ильича с маленькой дочкой, стал беспокоиться, хорошо ли они устроились, и захотел пойти их проведать. Я попросила Владимира Ильича подождать немного и, чтобы предотвратить его путешествие, побежала во флигель и попросила невестку придти к нам. Но почти вслед за мной явился и Владимир Ильич. Он не утерпел и пошел все же проведать приезжих, несомненно, устал, так как пришлось подыматься по лестнице.

23 июня Владимир Ильич опять спустился вниз по лестнице, чтобы пойти в сад, но в проходной комнате, внизу, от спазма сосудов и вызванного им паралича правых конечностей, упал. Петр Петрович**************, которого Владимир Ильич крикнул, падая, растерялся и стал звать меня. «Вы Марию Ильиничну не зовите,— сказал ему Ильич,— а помогите мне встать и сесть на стул». Движения скоро восстановились, но Владимира Ильича убедили все же из предосторожности не идти самому, а внесли его на носилках и уложили в кровать. Чувство подергивания в ноге продолжалось и там, движения правых конечностей были слабее левых, но объем движений был полный. Кожевников, исследовавший Владимира Ильича, констатировал один намек на симптом Бабинского и намек на клонус**************** стопы справа, других патологических рефлексов не было.

Происшествие это неприятно подействовало на Владимира Ильича. «На будущее время надо будет,— говорил он Кожевникову,— чтобы на все время бодрствования возле меня был Петр Петрович, а во время прогулки еще какой-нибудь мужчина, хотя бы комендант, а Вы их научите, как поступать со мною на случай таких параличей, только чтобы они не пугались и никого не звали; а сестру милосердия надо отпустить, что же она будет сидеть без дела, а помочь же она, да и вообще женщина, в таких случаях не сможет. Надо сильных мужчин. Пусть на Петре Петровиче, кроме обычных его обязанностей, лежат и медицинские»¹³¹.

Объяснить себе причину этих кратковременных параличей Владимир Ильич не мог и 27 июня¹³², после паралича, бывшего у него в то время, когда он сидел на террасе, стал расспрашивать о ней Кожевникова. При этом он выражал удивление, что во время пребывания его в маленьком домике, где он бывал иногда очень возбужден, вскакивал и ходил по комнате, параличей у него не бывало, а теперь, когда он чувствует себя в общем лучше, они происходят так часто. В конце концов Владимир Ильич сделал вывод, что с ходьбой надо быть осторожнее и ходить только в сопровождении сильного мужчины.

В июле спазмы бывали реже и не всегда сопровождались полным выпадением функций правых конечностей. Из восьми спазмов за это время только в половине случаев было обычное чувство паралича в ноге и руке и ощущение в шее, во время других спазмов была лишь неуверенность, слабость, неловкость, чувство холода в правой ноге. Иногда нога шлепалась об пол, но полного паралича ее не наступало, не была затронута и рука. Но во время спазма 21 июля, хотя полного паралича не было, отмечались некоторые явления парафазии****************.

В августе спазмов было еще меньше, и в четырех случаях из пяти проявлялись лишь в слабости ноги, клонических подергиваниях, чувстве мурашек и холода, но 4 августа припадок был очень сильный. Он случился с Владимиром Ильичем после впрыскивания мышьяка в то время, когда Владимир Ильич лежал в кровати. Он говорил с бывшими у него врачами, но вдруг сразу (в 12 ч. 48 м.) замолчал и стал жевать и чмокать губами. Правая рука и нога еще действовали, но скоро они перестали двигаться. Складки на лице справа сглажены, лицо скошено влево, глаза открыты, правая рука и нога неподвижны, левыми производит движения. Справа ясный рефлекс Бабинского и повышение всех сухожильных рефлексов и на ноге, и на руке. Через четверть часа отклонение языка вправо и по- прежнему значительный парез правого п. facialis. Появились небольшие клонические подергивания в руке. Через 20 минут первые движения в правой ноге, рефлекс Бабинского менее ясный, сухожильные рефлексы менее высоки. Владимир Ильич говорит: «да, да», «нет, нет», «а, черт». Через 20 минут все движения в правой ноге очень хорошие, рефлекса Бабинского нет, в руке движения атаксические. Парез п. facialis значительно меньше. Пытается говорить, но это не удается. В руке подергивания отдельных мышц без двигательного эффекта. Зрачки реагировали все время. В течение следующего часа двигательные функции пришли в норму, но речь почти без перемен. Владимир Ильич несколько раз делал попытку заговорить, но произносил лишь отдельные звуки и слова, а из слов по-прежнему говорил только: «да, да», «нет, нет», а затем с безнадежностью— «ах, черт». По истечении полутора часов парез п. facialis совершенно изгладился.

Через два часа Владимир Ильич начал говорить, но явления парафазии еще некоторое время оставались. По рассказам самого Владимира Ильича, он все время был в сознании и понимал, что с ним происходит. Во время паралича все время исследовал, производил движения левыми конечностями и пытался двигать и правыми. Проверял свое зрение. Смотрел в сторону Ферстера и ясно его видел (Ферстер сидел вправо от Владимира Ильича). «Когда Крамер его держал за руку, он это плохо чувствовал, но видел, что он его держит за руку. Несколько раз брал часы и смотрел, сколько времени продолжается припадок, и безнадежно качал головой. Зрительных ощущений никаких не было. Голова несколько раз интенсивно болела короткими приступами. Пробовал писать во время припадка, но не мог». Владимир Ильич был очень расстроен этим припадком и считал его предвестником нового ухудшения здоровья. Но следов от него не осталось, как и от предыдущих, если не считать некоторой болезненности в наружной части плеча при активных движениях и некоторой общей слабости***************.

В сентябре было несколько припадков, но все очень слабые, и полного выпадения функций не было ни при одном из них. Бывало лишь мимолетное ощущение слабости в ноге, иногда клонические подергивания или «змейки», но пареза не было.

Из других болезненных явлений в этот период болезни Владимира Ильича надо отметить головные боли, которые, хотя и не в сильной степени, бывали до конца июня почти каждый день. При этом боли локализировались больше в левой половине головы: во лбу, а также в левой теменной области. Иногда бывало ощущение «точно стрельнет в голову», бывала и тяжесть в голове. От головной боли Владимир Ильич принимал обыкновенно фенацетин, помогали ему и холодные компрессы на голову.

В июле приступы головной боли бывали в большинстве случаев несильные и скоро проходили, но голова часто бывала несвежая. Когда Владимиру Ильичу были разрешены прогулки, свидания с товарищами и чтение газет, головная боль появлялась нередко от утомления или волнения. Предположение, что Владимир Ильич уставал при свиданиях, подтверждается тем, что, например, во время свидания с Зиновьевым¹³³, он, по словам последнего, несколько раз брался за голову.

Так было и в августе. Приступы головной боли бывали обычно кратковременными и часто проходили без каких-либо мероприятий. Но 17 августа¹³⁴ Владимир Ильич указывал, что «характер головной боли немного изменился: приступы наступают так же внезапно, как и раньше, интенсивность боли значительно меньше, зато приступы более продолжительны». Субъективно, по словам Владимира Ильича, головные боли такого рода более неприятны, чем прежние, но сам Владимир Ильич допускает мысль, что причиной этого может быть то, что это явление новое. 19 августа¹³⁵ Владимир Ильич сказал Кожевникову, что «сегодня, пожалуй, первый день, что совершенно не болела голова», но в следующие дни головные боли бывали иногда довольно продолжительными, и приходилось принимать фенацетин.

В сентябре общее улучшение в здоровье Владимира Ильича выразилось и в отношении головных болей. В это время в большинстве случаев голова не болела и была свежая, а если и бывали приступы головной боли, то очень кратковременные.

В конце июня на ноге Владимира Ильича появились волдыри (herpes), сопровождавшиеся ощущением зуда и выделением лимфы, которые очень беспокоили Владимира Ильича. Но через неделю с нескольким они прошли (их смазывали Ungentum precipitat album) и больше не появлялись до 7 января 1923 г., когда такого же рода волдырь появился у Владимира Ильича на правой ноге у основания большого пальца.

Сон летом 1922 года был у Владимира Ильича в общем гораздо лучше, чем раньше, бессонницы бывали редко и вызывались обычно или головной болью, или непорядками со стороны кишечника. Лишь после того, как Владимиру Ильичу были разрешены свидания, он не мог иногда заснуть, волнуясь по поводу различных политических вопросов. Недостаток сна во время ночи Владимир Ильич восполнял обычно в это время днем. После обеда он спал обычно в этот период 1—2 часа, а иногда и больше, причем просил нас будить его, чтобы излишний сон после обеда не нарушал сна ночью.

Как только Владимир Ильич стал чувствовать себя лучше, безделье, вынужденное отстранение от дел начало очень томить его. Найти для него, проведшего всю жизнь в революционной работе и политической борьбе, какое-либо занятие, которое могло бы заинтересовать его, было крайне трудно. Позднее, в конце июня, он сам говорил об этом Кожевникову: «Надо, чтобы мне дали возможность чем-нибудь заняться, так как если у меня не будет занятия, то я, конечно, буду думать о политике. Политика — вещь, захватывающая сильнее всего, отвлечь от нее могло бы только еще более захватывающее дело, но такого нет»¹³⁶.

Но первое время, пока Владимиру Ильичу не разрешали ни чтения, ни свиданий, он поневоле должен был искать себе занятие вне политики. Искали его и окружающие Владимира Ильича, но довольно безуспешно. Ему приносили книги с картинками (в большом количестве доставлял их нам Н. П. Горбунов), и Владимир Ильич перелистывал их от нечего делать, приводили довольно часто молодого ирландского сеттера— «Айду», которого Владимир Ильич очень любил. Владимир Ильич учил его носить поноску и строил планы, как он будет с ним охотиться, когда поправится.

Кому-то пришла в голову мысль занять Владимира Ильича играми. Из Берлина был прислан даже целый чемодан различных игр, но они, как и надо было ожидать, не произвели на Владимира Ильича никакого впечатления. Он иронически говорил о них, а когда мы присаживались около него и играли в домино или гальму, пытаясь и его вовлечь в игру, он добродушно улыбался, но отказывался присоединиться к нам и принять участие в игре.

Был поднят вопрос и о том, чтобы подыскать для Владимира Ильича какой-нибудь ручной труд. Но таковой было трудно найти, потому что почти каждый из них требовал физического напряжения, которое было вредно Владимиру Ильичу. В конце концов остановились на плетении корзин из ивовых прутьев. Несколько дней Владимир Ильич занимался плетением, не проявляя, однако, к этому занятию особого интереса, но и оно стало утомлять его. Он сплел, правда, все же с помощью обучавшей его работницы¹³⁷, одну корзину, которую потом подарил мне, но на этом с плетением корзин было и покончено.

Примечания:

* 22 мая 1922 г.

** Парез— ослабление двигательных функций с отсутствием или снижением силы мышц в результате различных патологических процессов в нервной системе.

Лицевой нерв— лат.

Глазодвигательный нерв— лат.

*** Атаксия — нарушение двигательных реакций, проявляющихся расстройством координации движения.

Патологические рефлексы— рефлексы, возникающие вследствие измененной деятельности нервной системы.

Транскортикальная моторная афазия — расстройство речи при сосудистых заболеваниях головного мозга.

Тромбоз — прижизненное свертывание крови в просвете сосуда.

**** Микрография — мелкий почерк, один из признаков заболевания артериосклерозом.

***** Люмбальная (спинномозговая) пункция— введение иглы в спинномозговой канал с диагностической или лечебной целью.

******Апраксия — нарушение сложных форм произвольного (и прежде всего целенаправленного) действия при сохранности элементарной силы, точности и координированности движений, возникающее при очаговых поражениях коры больших полушарий головного мозга.

Гемианопсия — выпадение половины поля зрения каждого глаза.

Так в документе.

От слова — дизартрия — расстройство артикуляции, затруднение в произношении звуков речи, особенно согласных, из-за пареза.

Амнестическая афазия— нарушение памяти с утратой способности сохранять и воспроизводить приобретенные знания.

******* 30 мая 22 г.

******** Профессор В. В. Крамер отмечал: «...может написать, например, свое имя и отчество.

********* Народный комиссариат путей сообщения.

********** Лицевые и подъязычно-язычная — лат.

Артикуляция— произношение.

Спонтанная речь— самопроизвольная речь.

********** Далее М. И. Ульяновой зачеркнуто: «И позднее, во время одного из таких ухудшений, он сказал как-то Кожевникову, смеясь, но за смехом чувствовалась горечь: «Может быть, это и не прогрессивный паралич, но, во всяком случае, паралич прогрессирующий».

************ А. М. Кожевников свидетельствует, что эти слова В. И. Ленин сказал Н. К. Крупской.

************* Schonheitsfehler— физическое недомогание — нем.

************** Пакалн П. П.

*************** Клонус — быстрые ритмические движения, обусловленные толчкообразным сокращением отдельной мышцы или мышц.

Парафазия — расстройство речи, при котором больной для выражения мысли употребляет неподходящие слова.

**************** 13 августа во время припадка в несколько секунд было чувство холода в ноге, которое Владимир Ильич раньше не испытывал, было ощущение, точно исчезла вся кровь из ноги.— М. У.

¹⁰⁴ Вместе с В. В. Крамером исследования проводил А. М. Кожевников.

¹⁰⁵ Умер Ленин. Сборник под редакцией Б. Волина и М. Кольцова. М., «Мосполиграф», 26 января 1924 г., с. 55.

¹⁰⁶ Документов, подтверждающих данный факт, не обнаружено.

¹⁰⁷ Упомянутый разговор В. И. Ленина с А. М. Кожевниковым состоялся 14 июня 1922 г. В этот день В. И. Ленин, проснувшись в хорошем настроении, сказал А. М. Кожевникову, что чувствует, как поправляется, как с каждым днем прибывают силы, и поэтому попросил разрешения встать. На предложение врача подождать до понедельника легко согласился. Беседовал по-немецки и по-английски с приехавшим Г Клемперером. В течение дня настроение оставалось без изменений. Много разговаривал, обсуждал проект введения в совхозе кролиководства. К вечеру начала болеть голова, появилось онемение правых руки и ноги. Кожевникову заявил: «Вот история, так будет кондрашка». На следующее утро отметил: «Вчера здорово закрутило».

¹⁰⁸ Имеются в виду О. Ферстер и Г. Клемперер.

¹⁰⁹ Консультация началась в 19 часов, участвовали А. М. Кожевников, В. В. Крамер, Г. Клемперер, Л. Г. Левин и Н. А. Семашко. В. И. Ленин волновался, смущенно смеялся. Интересовался у врачей здоровьем А. Д. Цюрупы, расстроился, услышав, что тот серьезно болен. В. И. Ленин обрадовался решению врачей разрешить через несколько дней чтение газет. По окончании консультации он беседовал с Н. А. Семашко о конференции в Гааге и о конфликте в Наркомате путей сообщения. Очень сожалел, что затянулся процесс по делу эсеров.

¹¹⁰ Заявление В. И. Ленина о том, что он чувствует себя хорошо и «надо теперь разогнать «больницу»», состоялось 15 июня 1922 г.

¹¹¹ Консультация была 29 мая 1922 г. Кроме названных врачей, участвовал также дежуривший доктор Л. Г. Левин. Выслушав от дежурных врачей все подробности заболевания В. И. Ленина, Г. И. Россолимо констатировал: «О прогрессивном параличе речи быть не могло ».

¹¹² А. М. Кожевников в этот день записал: «Владимир Ильич ночь на 30 мая спал хорошо. В 8 часов попросил Надежду Константиновну уйти, поскольку хотел еще поспать. Проснулся в 10 часов и хотел идти умываться. На предложение не вставать согласился не сразу. Поинтересовался, долго ли еще будет хворать, и высказал уверенность в том, что не поправится. Во время разговора испытывал нехватку слов. Спросил, будут ли делать перевязку (накануне из руки была взята кровь). Пощупав локтевой сустав, отметил: «...не могу найти место, где это было». Услышав, что перевязки не будет, удивился и сказал: «Почему остается врач? Это лишние аппарансы». Видимо, присутствие врача и сестры его раздражало».

¹¹³ М. И. Ульянова имеет в виду санаторий «Горки», находившийся в распоряжении Московского комитета РКП(б) и ГПУ Его финансирование и снабжение доброкачественным продовольствием «брал на себя всецело Мосздравотдел» (ЦПА, ф. 5, on. 1, д. 2559, л. 45).

¹¹⁴ А. М. Кожевников об этом визите и теме разговора сделал пометку: «Приезжал Сталин. Беседа о suicidium » (самоубийстве — лат.).

¹¹⁵ В связи с этим событием Л. Д. Троцкий вспоминал: «На встрече членов Политбюро— Зиновьева, Каменева и меня— Сталин информировал нас..., что Ленин вызвал его и просил дать ему яд. Ленин снова утратил дар речи, считал свое положение безнадежным, предвидел новый удар, не доверял врачам. Он сохранил полную ясность ума и безумно страдал.

«Естественно, мы не можем даже подумать о том, чтобы выполнить его просьбу,— воскликнул я.— Гетье (врач Ленина) не теряет надежды. Ленин еще может поправиться».

«Я сказал ему все это,— ответил Сталин не без раздражения,— но он не внемлет разуму. Старик страдает, он говорит, что хочет иметь под рукой яд. Он воспользуется им, если будет убежден в том, что его положение безнадежно».

Никакого голосования не было, потому что не было официального заседания. Мы расстались с сознанием того, что не можем даже подумать о том, чтобы послать Ленину яд». («Вечерняя Москва», 1990, 1 сентября).

Л. Д. Троцкий ошибочно (а может быть, намеренно) относит этот факт к концу февраля 1923 г. (см. его статью «Сверх-Борджиа в Кремле» в газете «Труд», 29 августа 1990 г.). В феврале 1923 г. И. В. Сталин не виделся с В. И. Лениным, так как всякие свидания были запрещены. Об этом см. также «Известия ЦК КПСС», 1989, № 12, с. 197—198.

¹¹⁶ О неполадках со зрением у В. И. Ленина H. К. Крупская сообщила врачам вечером 19 января 1924 г. по телефону и подтвердила утром следующего дня. После завтрака 20 января 1924 г. В. И. Ленин до 12 часов сидел на балконе, а потом перешел к себе в комнату. Слушал с интересом H. К. Крупскую, читавшую газеты, и все время сильно потирал глаза. Вызванный О. Ферстер отметил лишь небольшой прилив крови к лицу. В 20 часов М. И. Авербах всесторонне исследовал зрение В. И. Ленина, но никаких отклонений от предыдущих показаний не нашел.

¹¹⁷ Врачи в этот день зафиксировали, что Владимир Ильич спал с 3 час. ночи до 9 час. утра; за завтраком случился небольшой спазм, и В. И. Ленину показалось, что было расстройство зрения. Однако проведенные тотчас исследования никаких изменений не отметили. С 12 до 15 час. В. И. Ленин спал, потом обедал вместе с А. И. Ульяновой- Елизаровой. Вечером в течение 5 мин. беседовал с дочерью И. Ф. Арманд — И. А. Арманд. Во время непродолжительной встречи с Д. И. Ульяновым разговаривал о своей любимой собаке Айде.

¹¹⁸ Ночь на 1 июня 1922 г. В. И. Ленин спал хорошо. После завтрака долго и с удовольствием беседовал на отвлеченные темы. Настроение было хорошее, о чем свидетельствовало желание подстричь бороду. В 19 час. жаловался врачу на начавшуюся головную боль, ухудшение речи, но к вечеру вновь разговорился и предложил вынести ковры, выбить пыль, так как много моли.

¹¹⁹ Ночью на 2 июня 1922 г. В. И. Ленин неожиданно проснулся, позвал сестру и сказал, что ему нехорошо: болит голова, знобит, по-видимому, приснился какой-то кошмар, говорил о каких-то спорах. Его накрыли вторым одеялом, озноб прошел, и сказав, что чувствует себя теперь хорошо, он заснул. Утром пытался вспомнить сон, говорил о железнодорожниках, интригах, но подробно вспомнить ничего не мог.

¹²⁰ 3 июня 1922 г. И. В. Сталин послал полпреду РСФСР в Германии Н. Н. Крестинскому следующее письмо о О. Ферстере: «т. Крестинский! Вы, должно быть, догадываетесь, что положение Ильича было критическое,— иначе мы не рискнули бы на экстренный вызов Ферстера в Москву. Одно время положение казалось почти безнадежным, но теперь оно значительно улучшилось, и есть теперь надежда полностью восстановить Ильича при условии, если уход за пять-шесть месяцев будет тщательный под наблюдением знающих врачей. Нужны невропатолог (Ферстер) и по внутренним (Клемперер). Мы просили Ферстера остаться самому и уговорить Клемперера приехать в Москву, но Ферстер сослался на то, что он человек казенный, служит в университете, работает при муниципалитете и не может отлучиться надолго без разрешения начальства (или даже правительства). Ферстер заявляет, что в таком же положении находится Клемперер. Все дело теперь в том, чтобы устранить эти препятствия и добиться приезда Ферстера и Клемперера в Москву на все лето. Политбюро просит Вас:

1) Всеми средствами воздействовать на Германское правительство в том направлении, чтобы Ферстер и Клемперер были отпущены на лето в Москву, причем, если нужно, привлеките на помощь Красина и других наших дипломатов.

2) Немедля выдать Ферстеру пять тысяч фунтов стерлингов (50 000 зол. руб.), как плату за оказанную услугу (ему уже сообщено, что эти деньги будут выданы Вами в Берлине).

3) Заявить Ферстеру и Клемпереру, что в случае согласия на выезд в Москву правительство России готово создать для них ту обстановку в Москве, какую они найдут для себя нужной (могут привезти семьи и проч.).

С нетерпением ждем Ваших сообщений.

По поручению П. Бюро И. Сталин».

(ЦПА, ф. 558, оп. 2, д. 55).

¹²¹ В этот день настроение у В. И. Ленина с утра было хорошее: голова не болела, неприятных ощущений не было, движения совершал нормально. Много беседовал с А. М. Кожевниковым, расспрашивал его о фронте, интересовался, долго ли воевал и др.

¹²² 11 июня 1922 г. в 12 час. состоялась консультация Г Клемперера, который отметил, что сознание В. И. Ленина совершенно ясное, говорит бегло и отчетливо, хотя не так быстро как раньше и часто останавливается, подыскивая нужное выражение. Настроение, видимо, хорошее, но в отношении выздоровления скептическое. Клемперер отметил, что память у В. И. Ленина, очевидно, затронута, т. к. не может вспомнить важные моменты предыдущей беседы. Во время консультации Ленин был оживлен, разговорчив, несколько раз удивленно повторял, что у него какое-то необыкновенное, странное заболевание. Консультация немного утомила его, и между 15 и 18 часами он проспал около двух часов.

¹²³ Визит Г Клемперера состоялся 13 июня 1922 г. В этот день В. И. Ленин чувствовал себя хорошо, и настроение было бодрое. Беседовал с профессором любезно, благодарил за совет поголодать и сказал, что никогда больше есть икру не будет.

¹²⁴ Имеется в виду Сан-Стефанский мирный договор, подписанный 19 февраля (3 марта) 1878 г., который завершил русско-турецкую войну 1877—1878 гг. Договор усиливал позиции России на Балканах в связи с образованием крупного славянского государства — Болгарии. Обеспокоенные этим, Англия и Австро-Венгрия добились объявления договора прелиминарным (предварительным), подлежащим обсуждению международным конгрессом в разделах, которые затрагивали «общеевропейские интересы». Угроза образования анти- российской коалиции заставила российского канцлера А. М. Горчакова согласиться на созыв Берлинского конгресса.

¹²⁵ Речь идет о Берлинском конгрессе (июнь— июль 1878 г.) и о трактате от 1 (13) июля 1878 г., принятом под давлением Австро-Венгрии и Англии. По этому трактату условия Сан-Стефанского договора были пересмотрены в ущерб России и славянских народов Балканского полуострова. Очевидно, в этом смысле и следует понимать В. И. Ленина: «Горчакова обманул Бисмарк».

¹²⁶ В письме И. В. Сталину для членов Политбюро ЦК РКП (б) В. И. Ленин писал: «Покорнейшая просьба освободить меня от Клемперера. Чрезвычайная заботливость и осторожность может вывести человека из себя и довести до беды.

Если нельзя иначе, я согласен послать его в научную командировку.

Убедительно прошу избавить меня от Ферстера. Своими врачами Крамером и Кожевниковым я доволен сверх избытка. Русские люди вынести немецкую аккуратность не в состоянии, а в консультировании Ферстер и Клемперер участвовали достаточно.

15/VІ

Ленин».

(ЦПА, ф. 2, on. 1, д. 25992; дата и подпись— автограф В. И. Ленина, текст письма— автограф М. И. Ульяновой, имеется ее пометка: «Правильность удостоверяю. М. Ульянова»).

¹²⁷ Сверено по оригиналу, хранящемуся в архиве ЦК КПСС.

¹²⁸ В. И. Ленина перенесли в Большой дом в 14 часов.

¹²⁹ Упомянутый разговор состоялся 27 июня 1922 г.

¹³⁰ Вечером 21 июня 1922 г. В. И. Ленин был немного вял. Причину этого он видел в плохом сне, а не в продолжительной прогулке, как считал А. М. Кожевников. Однако врач нашел, что прогулка утомила В. И. Ленина, так как после нее он стал более вял и даже отказался от намеченной вечерней ванны, отложив ее на следующий день.

¹³¹ После приступа, лежа у себя в комнате, В. И. Ленин интересовался приездом Г. Клемперера и О. Ферстера, так как с нетерпением ждал консультации, надеясь получить ослабление медицинского режима. Он огорчился, когда сказали, что О. Ферстер еще не прилетел. Весь день лежал, но не спал. Лишь под вечер немного задремал. Настроение ровное, но он отметил, что в последние дни временами наступает слезливость. Голова не болела. После беседы с А. М. Кожевниковым и его объяснений В. И. Ленин признал, что два приступа, случившиеся на этой неделе, находятся в прямой связи с тем, что он слишком много ходил. Пришли к взаимному выводу: ходить значительно меньше и больше лежать, чем сидеть. Словом, режим максимально щадящий.

¹³² 27 июня 1922 г. В. И. Ленин проснулся в 8 час. 30 мин. Несмотря на вялое настроение, позавтракал хорошо. На консультации с О. Ферстером и В. В. Крамером, которая состоялась в половине второго, волновался умеренно; на все вопросы отвечал продуманно, смеялся мало. По-немецки говорил хуже, чем до болезни, часто не мог припомнить нужных слов. Рассказал А. М. Кожевникову после консультации, что головные боли бывают почти ежедневно, но не особенно интенсивные и не в течение всего дня. Их причину В. И. Ленин по-прежнему видел в физической и умственной усталости.

¹³³ Встреча с Г. Е. Зиновьевым состоялась 1 августа 1922 г. в 12 часов. Разговор о прошлых и настоящих делах продолжался час. В. И. Ленин был очень оживлен, вспоминал из прошлого иногда такие эпизоды, которые не помнил собеседник. На Г. Е. Зиновьева В. И. Ленин произвел хорошее впечатление — по его словам, трудно было предположить, что В. И. Лениным перенесена серьезная и тяжелая болезнь. В. И. Ленин, по-видимому, устал, но уверял врача, что разговор его не утомил. После встречи он отдыхал, обедал, вновь отдыхал два часа. В 17 час. занимался, а в 18 час. 45 мин. ушел гулять в сад. Когда вернулся, усталости не было, голова не болела.

¹³⁴ В этот день состоялась получасовая встреча В. И. Ленина с М. К. Владимировым. Разговор был о работе Наркомата финансов и его политике по отношению к нэпманам.

¹³⁵ В. И. Ленин остался очень доволен встречей и сказал, что нисколько не устал. С 18 час. два с половиной часа гулял в саду. За день было 4—5 приступов головной боли.

19 августа 1922 г. В. И. Ленин проснулся бодрым, с хорошим, ровным настроением. После ванны с аппетитом позавтракал. Затем занимался, читал газеты. Перед обедом беседовал с И. Т. Смилгой. После двухчасового отдыха вновь занимался, а потом два часа гулял в саду. Вечером настроение было спокойным, долго беседовал с А. М. Кожевниковым.

¹³⁶ Этот разговор происходил 22 июня 1922 г.

¹³⁷ Плести корзины обучала В. И. Ленина работница совхоза «Горки» Потелина.