ПРИЕЗД ЛЕНИНА В ПЕТРОГРАД
3 апреля встретили мы Ленина на станции Белоостров. Почти вся петроградская организация. Так тесно обступили его и Надежду Константиновну, закидав вопросами, что я с Белениным едва к нему протолкались. Петербургский комитет поручил мне краткой речью приветствовать Ленина и передать ему цветы.
Беленин обнялся с Ильичем. Я пожала ему руку, но Беленин подтолкнул меня: «Коли не до речи, хоть поцелуйтесь с Ильичем».
Надежда Константиновна заботливо сказала: «Замучили Ильича по дороге, на каждой станции речи, приветствия по всей Финляндии. И финны приветствовали, с нами ехал Г. Ровио, он ловко переводил. Дайте Ильичу хоть стакан чаю, видите, до чего устал».
Двинулись к вагону. Я села в купе с Лениным. Надежда Константиновна и И. Ф. Арманд прошли в соседнее купе. В коридорчике снова толпятся питерские товарищи, хотят поговорить с Ильичем. И он, сбросив пальто и шапку, точно сбросил и усталость, сам ставит вопросы, внимательно слушает рассказы товарищей, только морщит брови, когда Л. Каменев перебивает их своими репликами и вставками.
На 4 апреля назначено было собрание большевистской фракции Петросовета. Так как я состояла в бюро фракции, то я с утра поехала в Таврический дворец. Проживала я тогда в квартире Татьяны Щепкиной-Куперник на Кирочной улице и в Таврический обычно ходила пешком или, если посчастливится, брала извозчика.
В это утро мне не посчастливилось, да я и рада была пройтись. День был солнечный, по-весеннему бодрый, настроение тоже подъемно-боевое. Еще переживала впечатления от приезда Ленина, его речей и то, как его радостно встретили, чувствовали и понимали толпы рабочих и солдат у Финляндского вокзала и потом под окнами бывшего дома Кшесинской, где обосновался большевистский военный центр.
Мысли Ленина, высказанные им вчера, для меня были знакомы и по письмам ко мне и по его статьям. Но сознание, что он сам тут, в этой новой, сумбурной, несобранной России, давало чувство уверенности и стабильности. Радовало и то, что среди самих большевиков, тех, кто еще колебался, наведен будет порядок...
Вот и вход в Петросовет. Я спешу на галерею, где обычно собирается бюро нашей фракции, большевики, члены Совета.
Естественно, что настроение фракции было повышенное и взволнованное. Горячо обсуждались положения Ленина. Для многих эти мысли Ленина были новы и неожиданны. Те, кто знал, что в годы империалистической войны я находилась за границей в постоянном общении с Владимиром Ильичем, обступили меня с вопросами и своими недоумениями. Я не ожидала такого натиска со стороны своих же и спешила давать разъяснения и отвечать на реплики. Мысленно я спрашивала себя: неужели транспорт литературы и писем Ленина так плохо доходил за эти годы в Россию? Неужели мы, «связисты» в Скандинавии, так мало снабдили [русских товарищей] ценными материалами, вышедшими из-под пера Ленина? Почему его новые и великие мысли о превращении буржуазной революции в социалистическую и его политика, ведущая к концу войны, еще не всеми усвоены? Но раздумывать было некогда, надо было действовать.
Заседание бюро фракции открыл Падерин. Фракция была оповещена, что Ленин собирался в этот же день выступать на объединенном заседании всех социалистических групп, членов Совета. Некоторые считали выступление Ленина перед депутатами Совета преждевременным. Говорили: надо раньше самим разобраться в положениях Ленина. Кто-то сослался, что Каменев такого же мнения. Но бюро фракции горячо приветствовало выступление Ленина немедленно, то есть именно в этот день. Оно окончательно определит тактику партии и даст поддержку тем, кто идет против неустойчивых товарищей...
[Днем] мы перешли в круглый зал, где уже собиралось объединенное заседание социал-демократических фракций членов Петросовета. Я шла по кулуарам, замечая необычное оживление среди депутатов. Стояли группами и жарко разговаривали. До меня доносились возгласы: «Сам вчера слышал: взять власть Советам и заключить мир».
В группе меньшевиков Мартов убеждал, что ни один здравомыслящий член Совета никогда, мол, не поддержит «бланкистские» предложения Ленина: «Русский народ не любит утопий».
Группа солдат преградила мне путь.
Здравствуйте, товарищ Коллонтай. Так это верно, что Ленин выступит сегодня? А может, не приедет?
Услышав», что Ленин уже в Таврическом, они радостно отозвались: «Вот это дело!» Спеша в залу, вспоминали о том, что Ленин сказал накануне — эти уже с нами...
В полукруглой зале Таврического дворца, где происходили пленарные заседания Петросовета, места для депутатов были густо заполнены. В атмосфере чувствовалось оживление, любопытство и надежда, что Ленин скажет новое слово, которое сразу все поставит на свое место, а главное, покончит с кровопролитной войной, которую народ не понимает и ненавидит...
Ленин вошел на трибуну как-то незаметно и сел не за стол президиума, а на стул сзади. «Ленин!» — пронеслось шепотом по зале...
Когда Владимир Ильич и сопровождавшие его большевики появились на трибуне, я сразу почувствовала, что атмосфера в зале царит недружелюбная. Чувствуется снисходительное недоверие мелкобуржуазных депутатов, социал-демократов, с которым они приготовились слушать «утопии» Ленина. Наш левый сектор, где сидели большевики, встретил Владимира Ильича аплодисментами...
Но большевистский сектор в левом углу залы был [тогда] очень еще узок, он сильно стал разрастаться только после 4 апреля, разросся так, что со скамьи депутатов Совета [постепенно] вытеснил всех предателей рабочего народа, социал-соглашателей. И не только в Питере, но понемногу и по всей необъятной России.
Председателем заседания избран был, как всегда в те дни, Чхеидзе, меньшевик. Председатель предоставил слово Ленину.
Ленин не пошел на трибуну, а не спеша подошел к самому краю эстрады, точно хотел быть ближе к самим депутатам, точно собирался разговаривать с ними, как говорил на собраниях политэмигрантов в Женеве или Париже. Внимательные, ожидающие глаза депутатов на скамьях, где группировались солдаты и рабочие, впились в Ленина.
Ленин начал говорить ровным, спокойным голосом, удивительно просто и понятно. Многие говорили мне потом: «Как это Ленин умеет сказать то, что я сам давно думал, но не находил слов, как это выразить».
А Ленин говорил о большом и важном. О повороте всей политики начавшейся революции на новые рельсы. Русский трудовой народ, рабочий, крестьянин, солдат и матрос, через власть Советов может построить новую и счастливую страну для себя и своих детей. Не беря примера с иностранцев, не давая русским купцам и промышленникам захватить власть, а самим, своими силами, своим здравым умом, опираясь на учение Маркса, построить социализм. Но прежде всего покончить кровавую бойню, в которой гибнут миллионы русских людей во славу Антанты.
Зал слушал Ленина молча, затаив дыхание, как зачарованный. Бурно-ликующие аплодисменты прервали речь Ленина, когда он сказал, что войну может покончить только народ, только власть Советов.
Он продолжал. Голос его звучал чуть горячее и наступательнее. Ленин развивал мысль, что единение с предателями интересов рабочего класса, с соглашателями для большевиков неприемлемо, что только последовательным путем взятия власти Советами окончена будет война и Россия будет спасена от анархии, от хозяйственного развала, трудящиеся же спасены будут от эксплуатации со стороны капиталистов и помещиков. И снова зал разразился громом аплодисментов...
Апрельские тезисы, положившие основу всей дальнейшей политики партии, определившие тактику в развитии революции и в завоевании власти рабочими и крестьянами, показали истинное значение и назначение Советов.
Для многих тезисы — откровение. Для других — нечто, что не сразу поймешь, освоишь. Для третьих, врагов революции, тезисы — опаснейшая политическая платформа...
Нельзя было не заметить, как быстро менялось настроение присутствующих по мере того, как развивалась логическая цепь великих положений Ленина. Выражение лиц менялось. У лидеров [меньшевиков] оно становилось сначала растерянным, потом полным страха и злобы. У рядовых депутатов, солдат и рабочих, наоборот, лица понемногу прояснились, точно перед ними раскрывался новый путь.
Этот огромный, светлый зал Советов привык слышать бессодержательные речи меньшевиков и эсеров. Сегодня выступал вождь народа, гений человечества, знающий и определяющий цели и пути революции, ведущий народ к освобождению от войн и от власти капитала.
Самым страшным для соглашателей, для людей полумер, была та ясность и логика, с которой Ленин развивал свои гениальные положения. Говорил Владимир Ильич совсем не так, как завзятые ораторы-краснобаи, адвокатишка А. Ф. Керенский или сладкопевучий И. Г. Церетели. Ленин не произносил речь, он вел деловую, серьезную, политическую беседу с депутатами Совета, и казалось, что он говорил с каждым в отдельности, так вразумительны и так четки были его положения. Речь его была проста и понятна каждому рабочему, каждому солдату.
Когда Ленин кончил свою речь, его проводил горячими аплодисментами уже [почти] весь зал.
Против тезисов Ленина выступили И. П. Мешковский- Гольденберг и В. С. Войтинский. Мешковский старался «доказать», что положения Ленина являются величайшей опасностью для судеб революции: Ленин хочет, мол, внести раскол в единство революционных сил, водрузить в России знамя гражданской войны (!?.).
За Мешковским и Войтинским потянулись оппоненты — не только меньшевики и межрайонцы (К. К. Юренев), но и некоторые члены большевистской фракции Совета.
Я возмущалась и досадовала на себя, что бюро фракции не заставило фракцию проголосовать [за] солидарность с позицией Ленина и этим выступить за тезисы. В Совете знали, что я активный член бюро большевистской фракции, поэтому я решила выступить сама. Надо показать, что мы солидарны с положениями Владимира Ильича, надо дать отпор этим трусливым душам. Я была так возмущена, что даже не волновалась, как обычно, при выступлениях, хотя видела злобные взгляды, слышала неодобрительные выкрики по моему адресу.
В первых рядах сидела Надежда Константиновна и рядом с ней Инесса Арманд. Они обе улыбались мне, поощряя мое выступление. Владимир Ильич сидел на трибуне, и, закончив речь, я подсела к нему поближе.
Ленин слушал ораторов, выступавших против него, со своим обычным спокойствием... Он будто изучал депутатов, присматривался к ним. Казалось, что его больше интересует состав Совета, чем выступления ораторов...
В зале царило необычно взволнованное настроение, я бы сказала, даже смятение, чего не мог не заметить Владимир Ильич. Он должен был почувствовать, что его тезисы поколебали незыблемость меньшевистских авторитетов и заставили многих призадуматься. Это было именно то, чего Ленин и добивался.
Владимир Ильич неоднократно подзывал к себе товарищей из большевистской фракции и заинтересованно выспрашивал их о людях и настроениях. Ораторов он больше не слушал. Однако когда Н. С. Чхеидзе (председатель собрания) дал слово И. Г. Церетели, Ленин повернулся в его сторону и принялся внимательно слушать речь Церетели.
Но когда Церетели стал рассыпаться в похвалах инициативной группе социал-демократов, собравших данное совещание, и предлагал немедленное создание центра для созыва социал-демократического съезда всех фракций, Владимир Ильич стал иронически улыбаться и, обернувшись ко мне, сказал: «До чего докатываются эти соглашатели. Неглупый человек, а какую мелет буржуазную белиберду».
Перед выборами органа для подготовки [объединительного] съезда от имени ЦК большевиков было сделано заявление, что большевики считают избрание такого органа нецелесообразным и фракция большевиков в голосовании вопроса о созыве объединительного съезда принимать участия не будет.
Это заявление внесло смятение в ряды членов Совета, хотя такое решение логически вытекало из выступления Ленина. Но отказ от голосования это были уже не слова, а действие. Большевики готовились повести революцию по новому пути. И это заявление — не голосовать [за объединение с оборонцами] — было первым реальным шагом, обоснованным знаменитыми и ясными тезисами Ленина. Члены Петросовета взволнованно перешептывались, едва ли следя за дальнейшим ходом собрания. Чхеидзе несколько раз призывал к порядку...
С заседания 4 апреля мы, члены бюро фракции Совета, ушли с чувством моральной победы.
...Мое выступление в защиту тезисов Ленина вызвало ко мне особенную ненависть наших противников не только в Петросовете, но и со стороны Временного правительства. С этого дня буржуазные газеты ополчились против меня, писали обо мне не только злобные статьи, но и фельетоны в ироническом духе, корреспонденты называли меня «Валькирией революции».
Тезисы Ленина были как удар грома. Они внесли смятение в ряды эсеров и меньшевиков и напугали министров-капиталистов, желавших верить, что революция позади. Рабочие массы и солдаты поняли, восприняли мысли Ленина и продолжали дальнейший путь в революцию под твердым водительством нашей партии...
А для меня настала страдная пора агитации за мир, за власть Советов, за братание на фронте, за раскрепощение женщин и признаний их полноправности и равноправия.