РСФСР

В. Маяковский

 

«ЛЕНИН С НАМИ»

Бывают события:

случится раз,

из сердца

высекут фразу.

И годы

не выдумать

лучших фраз,

чем сказанная —

сразу.

Таков

и в Питер

ленинский въезд

на башне

броневика.

С тех пор слова

и восторг мой

не ест

ни день,

ни год,

ни века.

Все так же

вскипают

от этой даты

души

фабрик и хат.

И я

привожу вам

просто цитаты

из сердца

и из стиха.

Февральское пламя

померкло быстро,

в речах

утопили

радость февральскую.

Десять

министров-капиталистов

уже

на буржуев

смотрят с ласкою.

Купался

Керенский

в своей победе,

задав

революции

адвокатский тон.

Но вот

пошло по заводу:

«Едет!

Едет!»

«Кто едет?»—

«Он!»

И в город,

уже

заплывающий салом,

вдруг оттуда,

из-за Невы,

с Финляндского вокзала

по Выборгской

загрохотал броневик.

Была

простая

машина эта,

как многие,

шла над Невою.

Прошла,

а нынче

по целому свету

дыханье ее

броневое.

И снова

ветер,

свежий и крепкий,

валы

революции

поднял в пене.

Литейный

залили

блузы и кепки.

«Ленин с нами!

Да здравствует Ленин!»

И с этих дней

везде

и во всем

имя Ленина

с нами.

Мы

будем нести,

несли

и несем —

его,

Ильичево знамя.

«Товарищи! —

и над головою

первых сотен

вперед

ведущую

руку выставил. —

Сбросим эсдечества

обветшавшие лохмотья!

Долой

власть

соглашателей и капиталистов!»

Тогда

рабочий,

впервые спрошенный,

еще нестройно

отвечал:

Готов!

А сегодня

буржуй

распластан, сброшенный,

и нашей власти

десять годов.

«Мы —

голос

воли низа, рабочего низа

всего света.

Да здравствует

партия,

строящая коммунизм!

Да здравствует

восстание

за власть советов!»

Слова эти

слушали

пушки мордастые,

и щерился

белый,

штыками блестя.

нынче

советы и партия

здравствуют

в союзе

с сотней миллионов крестьян.

Впервые

перед толпой обалделой,

здесь же.

перед тобою,

близ,

встало,

как простое

делаемое дело, недосягаемое слово —

«социализм».

А нынче

в упряжку

взяты частники.

Коопов

стосортных

сети вьем,

показываем

ежедневно

в новом участке

социализм

живьем.

Здесь же,

из-за заводов гудящих, сияя горизонтом

во весь свод,

встала

завтрашняя

коммуна трудящихся —

без буржуев,

без пролетариев,

без рабов и господ.

Коммуна —

еще

не дело дней,

и мы

еще

в окружении врагов, но мы

прошли

по дороге к ней

десять

самых трудных шагов.

В. Маяковский

ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ!

Я знаю —

Не герои

низвергают революций лаву.

Сказка о героях —

интеллигентская чушь!

Но «то ж удержится,

чтоб славу

нашему не воспеть Ильичу?

Ноги без мозга — вздорны.

Без мозга

рукам нет дела.

Металось

во все стороны

мира безголовое тело.

Нас

продавали на вырез.

Военный вздымался вой.

Когда

над миром

вырос

Ленин

огромной головой.

И земли

сели на оси.

Каждый вопрос — прост.

И выявилось

два в хаосе

мира

во весь рост.

Один —

животище на животище.

Другой —

непреклонно скалистый —

влил в миллионы тыщи.

Встал

горой мускулистой.

Теперь

не промахнемся мимо.

Мы знаем, кого мести!

Ноги знают,

чьими

трупами

им итти.

Нет места сомненьям и воям.

Долой улитье — «подождем»!

Руки знают,

кого им

крыть смертельным дождем.

Пожарами землю дымя,

везде,

где народ испленен,

врывается

бомбой

имя:

Ленин!

Ленин!

Ленин!

И это — не стихов вееру

обмахивать высокий уют. —

Я в Ленине

мира веру

славлю

и веру мою.

Поэтом не быть мне бы,

если б

не это пел —

в звездах пятиконечных небо

безмерного свода ВКП.

 

Л.Сейфулина

МУЖИЦКИЙ СКАЗ ПРО ЛЕНИНА

(Отрывок из романа „Перегной“)

В избе, на расшатанной деревянной кровати, на деревянных скамьях у стола за прозеленевшим самоваром, оказалось много свернувших с дороги путников. До темноты оглядывали друг друга затаенными мужицкими глазами. Обменивались утвержденными, как обычай, при встречах сообщениями о ценах на хлеб, об отсутствии товаров и очень сторожко о новых порядках. Но в час, когда от нечистоплотной мужицкой одежды, от дыхания сбившихся в маленькой избе людей начал тускнеть и мигать огонек пятилинейки под потолком, разговорились бабы. И сухощавая серолицая хуторянка, с пеплом седины на выбившихся из-под бабьей повязки волосах, с выцветающими черными глазами, рассказала неспящим сказку про Ленина. Как Ленин с царем народ поделили:

«Вот приходит один раз к царю Миколашке самый главный его генерал. «Так и так, ваше царское величество, в некотором царстве, в некотором государстве объявился всем наукам обученный дотошный человек. Неизвестного он чину-звания, без пашпорту, а по прозванию Ленин. И грозит этот самый человек: «на царя Миколая приду, всех царевых солдатов одним словом себе заберу, а генералов всех, начальников, офицеров-благородию и тебя, царь Миколай, в прах сотру и по ветру пущу, слово такое есть у меня». Испугался тут Миколашка-царь, ногами вскакнул, руками всплеснул, громким голосом вскричал: «Отпишите скореича человеку тому, чину-звания неизвестного, без пашпорту, а по прозванию «Ленину», пусть не ходит с тем словом на меня, не крушит в прах меня, генералов моих, начальников, офицеров-благородию, а человеку тому полцарства моего!» Набежали тут к царю люди ученые, скоро-скоро, с задышкаю, обточили перья вострые, отписали тому Ленину: «Так и так, не ходи ты, Ленин, на царя Миколая со словом твоим, а забирай себе полцарства Миколаева без бою, без ругани». И мало ли, много ли, а вскорости прислал ответ письменный тот человек, чину-званья неизвестного, без пашпорту, а по прозванию Ленин. И отписывает Ленин царю-Миколашке: «Так и так, прописывает, согласен я получить от тебя, царь Миколашка, половину царства твоего. Только отписываю я тебе уговор, как мы делиться с  тобой станем. Ни по губерниям, ни по уездам, ни по волостям. А вот как, прописываю я тебе, на какую дележку с тобой я согласен, и что без никаких больше разговоров. Забирай ты себе, царь-Миколашка всю белую кость: генералов, начальников, офицеров благородию со всеми их отличьями, со всеми чинами крестами, наградными аполетами, с супругами благородными, с детями их белокостными. Господинов-помещиков со всеми их богатствами, с одежей шелковой и бархатной, с посудой серебряной, позолоченной с супругами ихними и с отродием. Забирай себе купцов с товарами ихними, с казною несметною, и из банков пущай заберут всю казну свою. Забирай себе всех заводчиков и с казной, и с машинами, и со всем их заводским богачеством. А мне отдавай всю черную кость—мужиков, солдатов, фабричных, с немудрящей ихней шараборой. Только скот на племя оставь, поля травные да землю-родильницу для пахотьбы». Прочитал письмо Миколашка-царь, заплясал ногами в радости, зашлепал в ладошки в веселости и приказал своим генералам, офицерам и начальникам: «Сей же час отпишите тому Ленину на все полное согласие. И какой же он есть всем наукам обученный, слово тайное знающий, коль от всей казны несметной моей, от товаров купеческих, от припасов помещичьих отказывается, а забирает себе черную кость безо всякого способия. А на тую казну мы себе другую черну кость наймем, из тех нанятых в солдаты заберем и будем жить опять в спокое да в богачестве». Набежали тут опять к царю, спешно, спешно, с задышкою, многие люди ученые, обточили перья вострые, отписали тому Ленину царево согласие. А насчет надсмешки и не гукнули, чтоб не одумался, не пошел на них с тайным словом своим. И мало ли, долго ли, а вскорости наезжает тишком-тихонечком тут Ленин к своим солдатам, мужикам, фабричным. А царь с костью белою уж подальше отъехали. Глядят мужики, солдаты, фабричные, а приехал к ним простецкий, крестьянский человек и говорит им: «Товарищи, здравствуйте». Куда глаз хватил, всех за ручку подержал, объявил громким голосом: «Буду с вами я в одном положении, как есть мы теперь товарищи. Только вы меня слушайтесь, я всем наукам обученный и своих товарищев на худое не выучу». Солдаты по солдатьей своей выучке сейчас: «Точно так, товарищ Ленин, слушаюсь». Фабричные, городской народ грамотный, со сноровкою, тож ему не прекословили. А мужики изобиделись, что в расчете просчитался он, зашумели, загалдели, задвигались: «За что, про что опустил из рук казну и богатство несметное? Разделил бы нам, мы бы в хозяйстве поправились». Засмеялся тут Ленин, головой качнул и сказал им в ответ такое слово: «Не галдите, не корите, забирайте землю-скот и хозяйствуйте. А там будет дело видное. Не хватило бы казны той про вас многие тысячи, а белой кости малые сотенки. А нащет того, чтобы всю белую кость совсем со света свести, то слово я знаю, еще неполное. Не докумекал маленечко. Но есть у меня другое, достоверное на всю черную кость по всей земле. Как скажу его, нигде белая кость не найдет себе ни солдатов, ни работников. Все под мою руку уйдут, а от их откажутся. И как есть они не добытчики, а прожитчики, то им долго на белом свете не выстоять». И мало ли, долго ли, а вскорости, как сказал, и приключилось так. Прискакал верховой к Ленину, привез ему известие от Миколашки-царя. И отписывает Миколашка-царь: «Так и так. Ленин, надул ты меня. Взял себе всю черную кость, а мне отдал не добытчиков, а прожитчиков. Генералы мои, офицеры-благородия, как кони стоялые без солдатов нашинских. Только пьют, едят да жир нагуливают. Господины-помещики все припасы свои уже поканчивают, одежду из сундуков донашивают, без опаски изорвали всю, позамазали. Проторговались купцы мои, без мужиков некому им товар свой лежалый сбывать. Заводчики мои все машины посбивали, перепортили. Как нету сноровки у них, по-книжному и знают, а к винту не подладят. А чужеземный чернокостный народ на службу к нам не наймается, под твою руку прет, на твое слово тайное. И как дошли нам дело, что хоть ложись да помирай, то идут на тебя войной генералы мои, офицеры-благородия, чтоб отбить нам назад к себе свою черную кость». И с того теперь война пошла промеж белой костью да черною. Только долго белой не выстоять, как привыкли генералы, офицеры-благородия команду на солдата кричать, войска туды-сюды передвигать, а сами в войне отбиваться непривычные, как есть в их жила тонкая. И недолго им на свету выстоять»...

Погасла лампа. Храпели мужики. Бормотала спросонья баба. А худощавая стареющая хуторянка, сидя на тулупе своем, на полу, истово, напевно, как молитву, выговаривала смешные и трогательные слова своей сказки.

 

В. Маяковский

В ШТАБЕ 25 ОКТЯБРЯ

(Из поэмы „Владимир Ильич Ленин”)

Когда я

итожу

то, что прожил, и роюсь в днях —

ярчайший где,

я вспоминаю

одно и то же —

Двадцать пятое,

первый день.

Штыками

тычется

чирканье молний,

матросы

в бомбы

играют, как в мячики.

От гула

дрожит

взбудораженный Смольный.

В патронных лентах

внизу пулеметчики.

Вас

вызывает

товарищ Сталин.

Направо

третья,

он

там.

Товарищи,

не останавливаться!

Чего стали?

В броневики

и на почтамт!

Есть! —

повернулся

и скрылся скоро,

и только

на ленте

у флотского

под лампой

блеснуло

Аврора.

Кто мчит с приказом,

кто в куче спорящих,

кто щелкал

затвором

на левом колене.

Сюда,

с того конца коридорища, бочком

пошел

незаметный Ленин.

Уже Ильичем

поведенные в битвы,

еще

не зная

его по портретам,

толкались,

орали,

острее бритвы солдаты друг друга

крыли при этом.

И в этой желанной

железной буре

Ильич,

как будто

даже заспанный,

шагал,

остановился

и глаз, сощуря,

вонзал,

заложивши

руки за спину.

В какого-то парня

в обмотках,

лохматого

уставил

без промаха бьющий глаз, как будто

сердце

с-под слов выматывал,

как будто

душу

тащил из-под фраз.

И знал я,

что все

раскрыто и понято

И этим глазом

наверное выловится—

и крик крестьянский,

и вопли фронта,

и воля нобельца,

и воля путиловца.

Он

в черепе

сотней губерний ворочал,

людей

носил

до миллиардов полутора.

Он

взвешивал

мир

в течение ночи,

а утром:

Всем!

Всем!

Всем это

фронтам,

кровью пьяным,

рабам

всякого рода, в рабство

богатым отданным Власть советам!

Земля крестьянам!

Мир народам!

Хлеб голодным!

ЛЕНИН НЕ УМЕР — ОН ЖИВ

(Русская сказка)

Было то в тысяча и девятьсот двадцать первом году, на аглицкой земле, в золоченой хороме государевой. Призывает к себе царь холопьев своих, министров, фабричных хозяев. И говорит таковы слова:

- Люди знатные, богатеи вельможные, невозможно нам землями ведати, народные дела вершити. Появился на землях наших враг хитрый, обольстительный.

Переглянулись тут холопья царские, министры, фабричные хозяева. И держали речь на слова царские:

- Государь наш аглицкий, прикажи холопам своим изловить и сковать в цепи железные того врага хитрого, обольстительного, что мешает землями ведати, народные дела вершити.

И промолвил царь аглицкий:

- Ни холопы наши, ни хозяева фабричные и ни министры мои умные не поймают того врага лютого, обольстительного. В других землях, за морем, за океаном живет он и оттудова посылает гонцов своих для распри к народу моему возлюбленному.

Тут обрадовались холопы царские, министры, фабричные хозяева.

- Государь наш аглицкий, прикажи державе той, где живет враг лютый, обольстительный, выдать нашим посланникам его голову окаянную, или мы, земля аглицкая, пошлем воинов на тую страну.

Запечалился государь аглицкий на теи слова и промолвил с растяжкою:

- Невозможно словити врага лютого, обольстительного, что мешает землями ведати, дела вершити. Прозывается он Лениным-бусурманином. Сам он правит державой той, за морем, за океаном. Суда наши не дойдут до державы его — перетонутся. Пушки наши не стрельнут ядрышками — порассыплются. Солдаты мои не пойдут на народ его — разбунтуются. Подослать кого для придушия — не пропустит держава советская, а охрана народная российская бережет свово главного. Невозможно тягаться с Лениным!

Занедужились холопы царские, министры, фабричные хозяева и не знали, какое слово вымолвить, какой совет советовать. Поднялся тут старший холоп. Подошел ко столу со смирением, со словами мудреными:

- Государь ты наш аглицкий, не прими ты мое слово в насмешечку, прикажи отпустить из казны твоей денег золотом. Изобрел я средствие драгоценное для врагов твоих и державы аглицкой. И то средствие - не лекарствие, не крупинки в порошках больным и не пушка самострельная. А то средствие — невидимое, прозывается лучевой волной, незаметною. Наведем волну прямо на Ленина. И он будто сам умрет.

Повскакали с мест люди царские. Государь вскочил без подмоги слуг. Закричали все:

- Ты — спаситель наш! Мы казной своей раскошелимся, наруши врага-обольстителя.

...С той поры занемог Ленин-батюшка, через средствие невидимое, что назвал холоп лучевой волной, незаметною. Заболел отец, на постель прилег, и закрылись глаза его ясные. Но не умер он, не пропал навек...

Лучевая волна промахнулася. Головы его не затронула. Только с ноженек пригнула к земле да и дыхание призамедлила, Ленин жив лежит на Москве-реке, под кремлевской стеной белокаменной. И когда на заводе винтик спортится али, скажем, у нас земля сушится, поднимает он свою голову и идет на завод, винтик клепает, а к полям сухим гонит облако. Он по проволоке иногда кричит, меж людьми появляется. Тот, кому повелось внимать речи его, тот навеки пойдет путем правильным. Часто слышат его съезды партии, трудовой народ. Только видеть его не под силу нам. Лучевая волна незаметная закрывает его от лица людей.

Записана в б. Иваново-Вознесенской губ. в конце 1925 г.

 

Вл. Бахметьев

ИЛЬИЧ НА ТРИБУНЕ

(Отрывок из рассказа „В те дни")

...Зал наполнялся. Вспыхнула еще одна люстра. Где-то в глубине коридора зазвучал долгий звонок, и в ту же минуту на трибуну торопливо и неслышно вошел человек в пальто и шапке-треушке. Павел взглянул и почувствовал толчок в грудь — совершенно ощутимый удар.

- Ильич! — сказал он.

...Легким движением человек сбросил пальто и уложил его на спинку кресла. Он был плечистым, плотным и походил на мужика-ходока. Жидкая, рыжеватая бородка, песочный цвет лица, грубоватая простота во всем облике.

Кто-то склонился к нему из-за спинки кресла Он откидывается, слушает. По лицу, как тень от облака, светится улыбка, и вот опять он уходит в бумаги, склоняется к ним вплотную, погружается в них с плечами.

И все время, пока усаживались за красный стол, он то вчитывался в бумаги, то обращался к соседу, то бросал кому-то с другой стороны летучую фразу. Молодостью, торопливостью горячей мысли полны были его движения. Должно быть, подростком любил он не только книги, но и причуды, шалости, был резвым, насмешливым; позже, возмужав, отличался усидчивостью, неутомимостью, ласкою к товарищам и неумолимою насмешливостью к врагам. Он должен был любить спорт, велосипедный бег, восхождение на горы и... молодых животных. Он не мог быть жестоким, но не уступил бы и минуты тому, кто обрекался его волей на гибель, кто стоял на пути борющихся масс.

Теперь в зал торопливо вливались человеческие волны. Уже заняты все места в рядах, уже потемнело от голов в проходах, и некоторые, высоко подняв на руках запасные стулья, спешили устроиться поближе к трибуне.

...Сразу двое склонились из-за кресла к Ильичу, и он слушал их обоих, не переставая в то же время, как казалось Павлу, присматривать за залом. Он был внимателен и рассеян; в один и тот же момент он слушал и, слушая, глядел перед собою, как бы накопляя новые материалы, извлекая из своего сознания последние фразы речи, той, которую должен сейчас произнести.

И вот он встал и так же торопливо, как вошел на трибуну, направился к столику, обошел его, толкнулся к самому краю трибуны.

Взрыв аплодисментов ахнул по залу, люди на трибуне присоединились к горячему трепету овации. Было ясно, что аплодисменты эти — не соблюдение обряда. Павел видел, как по лицам струится тепло, как у соседей темнеют, увлажняются глаза, как само собою, словно под ударами могучего тока, руки, плечи, головы тянутся вперед, к трибуне.

Ильич стоял, слегка склонив голову, нетерпеливо ждал. Аплодисменты нарастали волнами, сливались в гул, пронизанный частым дыханием толпы.

Павел сдерживал себя, чтобы не закричать, не броситься к трибуне.

Ленин поднял глаза. Павлу показалось, что он без слов просит... о чем? Аплодисменты гремели. Ленин улыбнулся. Нет, это не улыбка. Под морщинисто-стянутым лбом все было в движении, темные глаза как бы силились распахнуться до конца и не могли: он устал. Кажется, сейчас повернет назад и опустится в кресло. Но нет, это только так казалось. Ильич подымет руку, как бы приглашая зал к порядку. Но зал не унимается. Люди длят сладчайший момент встречи с ним, кто был им ближе близких, милее милых, более понятный, чем многие из них сами себе.

Аплодисменты гремели. Ильич переступил с ноги на ногу и опять потупился. Наконец зал успокоился. Легкое движение — люди садились, и вот он заговорил. В лице его еще не остыл упрек.

- Товарищи, позвольте объявить открытым десятый съезд Российской коммунистической партии. Товарищи...

В голосе его слышится сиповатость, то особое звучание, которое встречается у пожилых, усталых людей. Он слегка картавил: в этом было что-то ребячье, и по-юному подрагивали губы.

- Товарищи, мы пережили год, очень богатый событиями и в международной и в нашей внутренней истории...

Павел вслушивался в слова, и ему начинало казаться, что Ильич говорит то самое, о чем много думал сам Павел, но чего не мог выразить до сих пор.

- Три с половиной года неслыханно-тяжелой борьбы, но, отсутствие вражеских армий на нашей территории,— это мы завоевали.

Лицо оратора все время в движении: это бросается в глаза. Оно необычайно просто, но все в нем играет и плещет, остро-насмешливо дрожит вздернутая губа, а глаза почти мрачны, и только крутой лоб однотонно посверкивает в лучах электричества. Он подвинулся к самому краю трибуны, одна рука его входит в карман и снова показывается, — легкий жест.

- Товарищи! Сейчас еще стоят перед нашей партией невероятной трудности задачи, которые касаются не только хозяйственного плана, — в котором мы сделали немало ошибок...

...Ильич был щедр, но он не рассыпал шумных, пестронарядных слов, и было это у него потому, что его слово не было чужим, оно не было подобрано со страниц книг, слово этого человека принадлежало только ему, оно было добыто им, как добывает рабочий из бесформенного металла вещь, потребную массам.

Все в речи Ильича было просто, почти буднично, порою даже неуклюже, но эта простота, будничность, суровая эта неуклюжесть говорили сами за себя, делали каждое слово неотразимым: такому слову нельзя было не верить. Надо было сойти с ума, чтобы перестать считаться с законами планетного движения или — со словом Ильича.

Но самым чарующим в том, как говорил он, было неотступное сознание, что так, именно так думал сам слушатель и именно так, этими словами он стал бы излагать свою мысль.

Моментами Ильич как бы даже чувствовал неловкость, что надо было говорить о вещах, всем в зале отлично знакомых, продуманных, давно расставленных по местам общими усилиями, усилиями всех, сидящих в этом зале.

Он не хотел, казалось, никого насиловать, ему не нужно было это, ему достаточно только отметить моменты, которые выдвигались чудаками и фантазерами, но с которыми никто в зале не был и не мог быть согласен.

И Павел не удивился, когда на приглашение Ильича отбросить фракционность, всем сплотиться перед лицом тягчайших трудностей зал аплодировал оратору.

«Так вот он какой Ильич!» — думал Павел, не спуская с оратора горячих глаз.

Как только в разгар выступления оппозиции показался на трибуне Ильич, внимание Павла к ораторам ослабело.

Он знал только одно, что эти товарищи, пытающиеся сорвать сейчас призыв Ильича к сплочению, неправы. Их речи казались Павлу нелепыми, смешными, возмутительными. Он несколько раз порывался бросить с места крик протеста, но всякий раз сдерживал себя; за столом сидел Ильич, спокойный, уверенный, и чуть-чуть посмеивался.

«Пусть себе выкладывают, — думал Павел об ораторах. — Он всем наложит по загривку».

Должно быть, так думали и другие в зале, соседи Павла: они сидели, не двигаясь, и лишь изредка улыбались, улавливая в лице Ильича движение.

Ильич сидел за столом, всунувшись с плечами в бумаги. Моментами он откидывал голову, слушал, щурил левый глаз и при этом в зубах держал только что очиненный большой цветной карандаш. Он держал его, кидая нетерпеливый раскосый огонек из-под бровей в сторону оппонентов за кафедрой.

Наконец опять была его очередь. Он живо прошел к краю трибуны и опять встречен был долгими аплодисментами. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, ждал нетерпеливо.

Аплодисменты гремели. Он пригладил рукой лысину и ждал. Зал продолжал неистовствовать.

Павел понял и — первый опустил руки. Зал постепенно заглох. Ильич готовился: он оправил, засучивая, рукава, прихватив в левую руку ремешок часов и заглянув на них. В правой руке подрагивала у него бумажка.

«Теперь он иной, новый», — думал Павел.

Зал притих. Ильич говорил, засовывая порою пальцы за вырез жилета у приплечья, порою беззвучно, одним оскалом зубов посмеиваясь, и в том самом месте, где выражал он надежду, что партия скажет решительное слово всем оппозиционерам, сделал ногою веселый и легкий, но внушительный жест, как бы поддавая кого-то обреченного.

Глубоко впавшие и остро внимательные глаза, как буравчики, сверлили полумрак и были полны ума и веселья. Но изредка эти глаза совсем мрачнели, тогда блеск их был бы нестерпим, если бы не улыбка на губах, от природы насмешливых.

В слегка сиповатом голосе все время звучала сосредоточенная энергия.

- Не надо теперь оппозиции, товарищи! — Он всем корпусом подался вперед. — И я думаю, что партийному съезду придется этот вывод сделать, придется сделать тот вывод, что для оппозиции теперь конец, крышка, теперь довольно нам оппозиций!

Это звучало как приказ, здесь слышалась воля класса, преодолевающего неимоверные трудности, готовящегося к новым битвам.

Взрыв рукоплесканий прокатился по залу.

Потом аплодисменты чередовались со смехом, и Павел видел, ощущая почти физически, как этот крутолобый человек с прищуренным глазом, шаг за шагом, удар за ударом, наступал на противника и обнажал его, срывал с него покров за покровом, высмеивая все его сродство, кричавшее о себе на весь зал.

- «Рабочая оппозиция» говорит: «Мы не будем делать уступок, но мы останемся в партии». Нет, этот номер не пройдет!

Зал отвечал гулом аплодисментов...

 

Шел третий день съезда. За столиком был Сталин.

Павел с тревогой посматривал на понурившегося Ильича. Вскоре он скрылся.

«Болен», - впервые прозвучало тогда тревожное слово. «Острые головные боли».

Невозможно было представить себе Ленина, терзаемого страданиями в тот самый момент, когда зал походил на судно в открытом бурном море.

За кафедрой стоял Сталин. От слов и всей фигуры оратора веяло силой: не было ни красивых жестов, ни пестрых фраз, но каждое его слово звучало напряжением измеренной воли.

И опять Павел, успокаиваясь, думал о том, что жизнь, какая она была теперь, прекрасна и что счастливы все они, участники невиданных на земле событий.

 

Демьян Бедный

СНЕЖИНКИ

Засыпала звериные тропинки

Вчерашняя разгульная метель,

И падают, и падают снежинки

На тихую, задумчивую ель.

Заковано тоскою ледяною

Безмолвие убогих деревень.

И снова он встает передо мною —

Смертельною тоской пронзенный день.

Казалося: земля с пути свернула.

Казалося: весь мир покрыла тьма.

И холодом отчаянья дохнула

Испуганно-суровая зима.

Забуду ли народный плач у Горок*

И проводы вождя, и скорбь, и жуть,

И тысячи лаптишек и опорок,

За Лениным утаптывающих путь!

Шли лентою с пригорка до ложбинки,

Со снежного сугроба на сугроб.

И падали, и падали снежинки

На ленинский — от снега белый — гроб.

* Горки — подмосковная деревня, где скончался В. И. Ленин.

 

В. Маяковский

МЫ НЕ ВЕРИМ

Тенью истемня весенний день,

Выклеен правительственный бюллетень.

Нет!

Не надо!

Разве молнии велишь

не литься?

Нет!

не оковать язык грозы!

Вечно будет

тысячестраницый

Грохотать

набатный

ленинский язык.

Разве гром бывает немотою болен?!

Разве сдержишь смерч,

чтоб вихрем не кипел?!

Нет!

Не ослабеет ленинская воля

В миллионносильной воле ВКП.

Разве жар

такой

термометрами меряется?

Разве пульс

такой

секундами гудит?!

Вечно будет ленинское сердце

Клокотать

у революции в груди.

Нет!

Нет!

Не-ет...

Не хотим,

не верим в белый бюллетень.

С глаз весенних

сгинь, навязчивая тень!

 

КАМЕННА МОСКВА ВСЯ ПРОПЛАКАЛА

Как у нас было в каменной Москве

Велико у нас несчастие случилося.

Тут река Москва сколыбалася

Да как морской волной раэбегалася.

Красно солнышко затемнялось всё,

Дерева, в саду пошаталися,

Мать сыра земля разревелася.

Тут погодушка взбушевалася,

Снеги бурею подымалися.

Каменна Москва вся проплакала,

Все народ-люди ужахалися.

Луна небесная у нас не светила,

Народ-люди все призамолкнули,

Призамолкнули, призагунули,

Поодели платье черное

Да ходили все невеселы,

Буйны головы с плеч повесили,—

Услыхали они весть нерадостну.

Как пришла-то весть из Горок всё:

Как не стало у нас красна солнышка,

Как и той луны поднебесные,

Золотой звезды все блестящею,

Как не стало вождя всей Россиюшки —

Дорогого у нас товарища Ленина,

Как Владимира да Ильича-то свет.

Он куда у нас да отправляется?

Во какую путь-то во дороженьку,

Он во дальную да во печальную?

В иностранны ли земли западны?

На черненых ли больших кораблях,

На паровых ли пароходиках?

Как во те ли земли во восточные,

В города ли он да всё во дальние?

Не в города он у нас да не в восточные,

Не на черненых да больших кораблях,

Не на паровых он у нас на пароходиках,

Не по морям-то у нас по глубокиим,

Не смотреть-то ведь ледоколов тех,

Как промышляют они, ходят

Во зимы, зимы холодные,

По тому ли морю Белому,

Как не смотреть, не проверять же тут.

Все дозналися, догадалися,

От старого все до малого,

Что ушел от нас, укатился он, —

Из очей-то, из глаз удалился он,

Не за круты горы Воробьевские,

Не за матушку Москву-реку,

Не за тёмны леса за дремучие,

Как ушел от нас, укатился тут,

Как великий вождь, дорогой товарищ,

Еще Ленин всей России отец же был,

Все Владимир-то Ильич-то свет.

К высокой стене ко Кремлевскою

В мавзолей его положили.

Очи ясные призакрытые,

Уста сахарные призамолкнули,

Руки белые прираскинулись.

Во тужурочке во военную

Крепко спит да не пробудится.

Как не день-то он спит, да не два, не три же он,

И будить нам, не разбудить его.

Ни слезами его ни горючими,

Ни струнами нам его золочёными,

Ни тема ли гуслями веселыми,

Ни арфами все игромыми,

Нам кричать и звать не дозваться же.

Берегут-то его день и ночь

Новобранные ребята Красной Армии,

Во руках-то ружье держат всё,

Ружья светлые, замки крепкие.

Они стоят да призадумались,

Призадумались да запечалились:

У них думушка да очень тревожная,

Воздыханьице тяжелехонько.

Ты спокойно спи, дорогой Ильич,

Красна Армия очень крепкая,

Очень крепкая да очень верная.

Как твоя-то жизнь была тревожная, беспокойная,

Не в радостях прошла она, не в весельице,

Твоя молодость не в гуляньице,

Не в веселом-то пированьице.

Много-много претерпел же ты

Огрубленьица, неприятности,

За бедных людей, за крестьянина.

За весь народ переносил-страдал,

Засажен-то был во темну тюрьму,

Выгнан был во темны леса.

В твои-то ходы подземельные,

Что на Красной славной площади,

Ходят все со старого и до малого,

Смотрят на тебя, на ясна сокола,

На ту ли на зорю, зорю утренню,

На ту ли на звезду поднебесную.

Вы подуйте-ка, ветры буйные,

Со всех четырех со сторонушек:

Со первой стороны со восточную,

Со второй-то все со западной,

Со третьей-то со летнею,

С четвертой-то со северной.

Сбросьте, скиньте гробову доску,

Раскройтесь-ко очи ясные

Да проговорьте уста сахарные.

Пробудись-ко, восстань, дорогой Ильич,

Посмотри-ко, погляди на славну матушку,

Славну матушку, каменну Москву...

Ты зайди, зайди во палаточку,

Во палату — в кабинет же свой,

Ты садись, садись все на стул же свой.

Ты возьми в свою руку правую,

Ты возьми перо скорописчато,

Ты пиши, пиши скору грамоту,

Скору грамоту по всей Россиюшке,

Во свою славну каменну Москву,

Во славной-от Ленин-град,

По колхозам всем и по фабрикам.

Вы не ждите-ко народ-люди добрые,

Как от старого все до малого,

Не по городам и не по деревенькам же.

Не придет к нам и не будет он,

Не будет наш дорогой Ильич.

Все дела поручил же и оставил он

Неизменному вождю всенародному,

Своему славному другу Сталину,

С Ильичом-то он всё думу думает,

Думу думает, речи говорит:

«Мы с тобой, Ильич, не расстанемся,

Не расстанемся, не разъедемся.

Вечно будет про тебя споминаньице».

Записано со слов Марфы Семеновны Крюковой из деревни Н. Золотица, Приморского района. Северной области.

А. Прокофьев

БЕССМЕРТИЕ

Со ступеней на площадь голубую

Грядущие глядели времена

И видели:

рука вождя, как буря,

Была над всей землей занесена.

По флангам шло стократное:

Не верьте!

Не верьте гневной, поднятой руке,—

Но вопреки истерике —

Бессмертье

Уже стояло на броневике.

Потом, ломая сумрачные ветлы,

Через провалы рек, степей, мостов —

Шли Юг и Север в лентах пулеметных

И в круглых бомбах Запад и Восток.

Шли, затевая песни или воя,

Туда, где — необычайные дела,

Где рядом с пушкой зрело яровое,

Где в пулеметах радуга цвела!

Потомки верными сердцами дрогнут,

Услышат шелест флагов и знамен,

Когда в пути коснутся до огромных

Бессмертие имеющих времен.

 

Степан Щипачев

О ЛЕНИНЕ

Если б он путь не указал,

на мир не открыл нам глаза,

опять бы ходить в батраках да с сумой

и так бы вся жизнь — впотьмах.

И кем бы ты был, товарищ мой,

теперь одолевший его тома?

Окраину свою да пивную бы знал,

да с финкой бы — всех смелей.

А чем бы теперь была страна,

в которой его мавзолей,

в которой дело его гремит,

которая тверже, чем гранит?

 

Н. Полетаев

ПОРТРЕТОВ ЛЕНИНА НЕ ВИДНО

Портретов Ленина не видно:

Похожих не было и нет.

Века уж дорисуют, видно,

Недорисованный портрет.

Перо, резец и кисть не в силах

Весь мир огромный охватить,

Который бьется в этих жилах

И в этой голове кипит.

Глаза и мысль нерасторжимы,

А кто так мыслию богат,

Чтоб передать непостижимый,

Века пронизывающий взгляд?

 

М. Голодный

ЛЕНИНСКИЙ ПОРТРЕТ

... Века уж дорисуют, видно.

Недорисованный портрет.

Н. Полетаев

Чем яростней, не уставая,

За рубежи бросаем свет,

Тем радостнее новь живая,

Тем ярче Ленина портрет.

 

В глазах, увидевших все дали,

В руке, протянутой вперед,

Мы видим все, о чем мечтали

За часом час, за годом год.

 

Входил резец в тяжелый мрамор.

Стучали молот и кирка.

Шло время—день за днем — упрямо,

За годом годы, как века!

 

Пунктир и линию прямую

Недаром Сталин очертил.

И каждый штрих черту живую

Нам передал и закрепил.

 

И всюду — новь его живая,

И ей в борьбе предела нет,

И труд его обозревая,

Мы видим Ленина портрет.

А. Прокофьев

ТРИ ПОКОЛЕНИЯ

Тысяча в рядах и каждый дорог

По-особому не только нам.

Вот идут товарищи, которых

Ленин называл по именам.

 

Их сжимали, комкали и гнули

Ветер и вода, огонь и твердь, —

Гвардию, прошедшую сквозь бури,

Через плен централов, через смерть.

 

Дальше, речь пойдет о переправах.

Об отрядах в грохоте, в дыму,

И представляется по праву

Слово поколенью моему.

 

Тут, величья класса не унизив,

Через смерть шагнувшие порой,

Комиссары армий и дивизий

Воинский выравнивают строй.

 

А за нами, не окинуть глазом,

Тоже под порядком боевым

Молодость, которая ни разу

Не видала Ленина живым.

 

Тысячи в рядах. И каждый дорог

По-особому не только нам.

Впереди товарищи, которых

Ленин называл по именам.

СКОРО ПРОСНЕТСЯ ИЛЬИЧ

(Русская сказка)

Вот сидит один раз Ленин у себя в комнатке после обеда и разные книжки и газеты почитывает. Только в какую газету ни заглянет, какую книжку ни раскроет, все про себя чтение находит: «Дескать, что нам перед антантой страшиться, что перед Америкой бояться, когда у нас есть Владимир Ильич Ленин».

Чудно стало Ленину. Встал он со стула венского, походил по комнатке и говорит сам себе:

«Ладно, так и сделаю».

А после того посылает своего посыльного к главному советскому доктору. Приходит доктор, а Ленин ему и говорит:

- Можешь сделать так, чтобы я умер, только не совсем, а так, для виду?

- Могу, Владимир Ильич, только зачем же это?

- А так, — говорит, — хочу испытать, как без меня дела пойдут. Чтой-то все на меня сваливают, во всяком деле мной загораживаются.

- Что ж, — отвечает доктор, — это можно. Положим тебя не в могилу, а в такую комнату просторную, а для прилику стеклом накроем.

- Только вот что, доктор, чтобы это было в пребольшом промежду нас секрете. Ты будешь знать, я, да еще Надежде Константиновне скажем.

И скоро объявили всему народу, что Ленин умер.

Народ заохал, застонал, коммунисты тоже не выдержали — в слезы. Все думают, что теперь делать будем? Того и гляди, англичане с французами присунутся.

А самый старший — Калинин — уговаривает:

- Что ж поделаешь! Это не в нашей власти... Слезами горю не поможешь. Ну, поплакали и ладно, за дело надо браться.

Положили Ленина в комнату, мавзолей называется, и стражу у дверей приставили. Проходит день, два... неделя, месяц — надоело Ленину лежать под стеклом.

Вот один раз ночью выходит он потихоньку задней дверью от мавзолея и прямо в Кремль, в главный дворец, где всякие заседания комиссарские.

В дверях его пропустили, потому в кармане у него пропуск бессрочный лежал, а шапку он надвинул пониже, чтобы не узнали.

Приходит туда Ленин, а заседания уже все закончились, и служители полы подметают.

Ленин спрашивает:

- Кончилось?

- Кончилось.

- Не знаете, о чем говорили?

- Да о разном... Слышь, англичане с нами хотят подружиться, а там еще какие-то державы. Мы ведь в щелку слушали, краем уха... не поняли.

- Так, так, а про Ленина не поминали?

- Как же! Поминали... Вот, говорят, Ленин умер, зато коммунистов-то чуть не в два раза больше стало. Теперь только пикни антанта.

- А она не пищит?

- Да покуда, в час молвить, не слыхать.

- Так, так, — поддакнул Ленин и простился со служителями.

Пришел он в мавзолей, лег под стекло, думает:

«А ведь ничего, работают и без меня. Ладно. Проверю еще кое-где... Завтра к рабочим на завод схожу».

На другую ночь отправился Ленин на завод. Там его тоже не задержали, прямо в машинную часть провели. Ночью народу на заводе мало, только-только, чтобы пары не затухали, держат машиниста, смазчика да кочегара, сторожей еще, чтобы шпионы чего не подсудобили.

«Хватит и этих, — думает Ленин, — мне ведь не митинги разводить, только поспросить кой о чем».

- Здравствуйте, товарищи.

- Здравствуй.

- Ну, как?

- Да ничего... Сходственно.

- Беспартийные?

- До смерти Ленина в беспартийных ходили, а теперь в коммунистах. Ленинцы.

Ленину это по сердцу маслом.

- А в работе задержки нет?

- А товаров много выпускаете?

И начал, и начал вопросами донимать.

- Да скоро с мирным временем сравняемся.

- Ну, работайте, работайте, в час добрый, а пока прощевайте.

«Тут ладно, — думает Ленин по дороге в мавзолей, — теперь только мужиков проведать, узнать про их житье-бытье!»

На третью ночь Ленин встал раньше: ведь дойти до станции, да дорога, да еще, пожалуй, от глухой станции до деревни пешком итти придется.

В деревню он поехал в какую похуже, чтобы наглядней было. В одной избушке огонек светился. Пошел Ленин.

- Можно отдохнуть у вас?

- Заходи.

Входит Ленин и диву дается. Икон нет. Красные плакаты везде. Портреты. Ленин нарочито спрашивает:

- Вы что же, некрещеные?

- Мы, товарищ, в гражданах состоим, а в нашем доме читальня, а это вот — уголок Ленина.

«И тут помнят меня», — думает Ленин.

- Ну, а как житье-то мужицкое?

- Да не так, чтоб уж очень, а все-таки вроде как налаживается.

Вышел Ленин из избы радостный, в мавзолей лег успокоенный, спит вот уже много дней после своих странствований.

Теперь уже наверно скоро проснется.

Вот радость-то будет!

Ни словами не расскажешь, ни чернилами не опишешь.

Сказка записана в б. Вятской губернии. Составлена не ранее 1925 г.

 

В.Гусев

ДЕСЯТИЛЕТИЕ*

Мальчишки пятнадцатилетние мы.

Мы плакали, слез своих не скрывая.

Мы шли, невзирая на скрежет зимы,

Шапчонки поломанные срывая.

Мальчишки! Мы в смертных боях не дрались,

Когда грохотала восстаньем Тверская,

Мы провожали капитализм,

Бумажного змея в простор запуская.

Питалась республика нищим пайком,

Сражаясь с врагом, потрясая столетья,

Но в пламени,

в грохоте

Предсовнарком

Думал о нас,

о грядущем, о детях.

Не знало уже поколенье мое

Прежней безвыходности тяжелой.

Кончились бои —

и на месте боев

Прежде всего учреждались школы.

Мальчишки! Мы плакали в поздний час,

Шагая в Колонный во мгле вечерней.

Ильич!

Он с отрочества для нас

Был жизни лучшим обозначеньем.

И вот он лежал,

и на хорах струна

Билась, невиданным горем томима.

И тишина,

тишина,

тишина,

Как туча,

как дым,

проползла над миром.

Но сквозь это безмолвие и эту печаль,

Сквозь тихий и траурный плач оркестра,

Иосиф Сталин, друг Ильича,

Взошел на трибуну земли и съезда.

Сжимаемый горем, готовый к бою,

Взглянув на печальные наши поля,

Сталин поклялся клятвой такою.

Какой никогда не слыхала земля.

Она пронеслась над планетой старой,

Она прогремела над ней вперекат,

Как первый отблеск кузнецкой стали,

Как первый залп мировых баррикад.

И в ней, в этом плане побед и боев,

Снова возник перед нами Ленин,

И смысл нашей жизни,

и темп,

и все, —

Как прежде — единственное направление.

Рыдали философы с древних пор,

Что жизнь — это миг,

что напрасны дерзанья,

Что человек —

это так, —

метеор,

Мелькнет, не влияя на мирозданье.

И вот десять лет прошумели — миг!

Победно колышутся наши знамена.

На мирозданье — не знаю,

на мир —

Мы повлияли определенно.

Такое успели пройти расстояние,

Такие сумели дела прокрутить —

Не только выучиться,

но знанья

В Магнитку,

в Кузнецк,

в Днепрострой

воплотить.

Взгляните:

комбайны сбирают жатву,

Скользят самолеты, подобно лучу,

И в каждом моторе грохочет клятва,

Сталиным данная Ильичу.

Да! Мы изменим планеты вид,

Мы землю выведем из тумана,—

Недаром и слава о нас гремит

От Тихого Дона

до Тихого океана.

Но нынче мы прежнею скорбью томимы,

Нынче охвачены прежней тоской.

И музыка всех композиторов мира

Не в силах выразить нашу скорбь.

Печальной колонной, плечо к плечу,

Идем мы,

а грусть все сильнее, шире.

Ведь нынче бы нашему Ильичу

Было всего шестьдесят четыре.

Взглянул бы на нас наш любимый старик,

Прищурил бы глаз, похвалил за работу.

Но ветер гремит,

мавзолей стоит,

И мчат боевые над ним самолеты.

Страна! Ты становишься шире в плечах.

Ты многие прежние звезды затмила.

И снова Сталин, друг Ильича,

Идет на трибуну съезда и мира.

Он скажет:

Мы сделали с вами — много,

Но это лишь первые наши шаги. —

И он нам укажет такую дорогу,

Что взвоют от ненависти враги.

На теле земли набухают войны,

Империи мчатся в огонь и тьму.

Так почему же мы так спокойны?

Врагов не пугаемся, почему?

Потому, что мы знаем свое направленье,

Потому, что врагов мы сумеем отбить,

Потому, что сейчас говорить, о Ленине,—

Это значит о Сталине говорить.

 

* Стихотворение посвящено десятилетию со дня смерти П. И. Ленина и написано накануне XVII партийного съезда.

 

А. Безыменский

ПАРТБИЛЕТ № 224332

Весь мир грабастают рабочие ручищи,

Всю землю щупают — в руках чего-то нет...

Скажи мне, Партия, скажи, чего ты ищешь?

И голос скорбный мне ответил:

— Партбилет...

Один лишь маленький... А сердце задрожало,

И в сердце вздрогнула последняя тропа.

Вчера я только лишь в руках его держала,

Но смерть ударила — и партбилет упал.

—- Эй, пролетарии! Во все стучите двери!

Неужли нет его, и смерть уж так права?..

Один лишь маленький, один билет потерян,

А в теле Партии зияющий провал...

Я слушал Партию и боль ее почуял,

Но сталью мускулов наполнилась рука.

Ей, слышишь, Партия? Тебе! Тебе кричу я!

Тебя приветствует рабочий от станка.

Пусть сердце сдавлено и боль неимоверна,

Тебе на помощь я пошлю миллионный вал.

Вал пролетариев под знаком Коминтерна

Заполнит в Партии зияющий провал.

А первый — я иду. Я — из Страны Советов!

- Эй, слышишь, Партия?.. Даю тебе обет:

Пройдут лишь месяцы — сто тысяч партбилетов

Заменят Ленинский потерянный билет.

 

М. Исаковский

ПЕСНЯ О СТАЛИНЕ

Шумят плодородные степи,

текут многоводные реки,

Весенние зори сверкают

над нашим счастливым жильем...

Споем же, товарищи, песню

о самом большом человеке,

О самом родном и любимом, —

О Сталине песню споем.

 

За нашу счастливую долю

он шел через все непогоды,

Пронес он заветное знамя

над всей необъятной землей.

Вставали поля и заводы,

и шли племена и народы

На зов своего полководца,

на смертный, решительный бой

 

В глазах его ясных и чистых,

как светлую воду в колодце,

Черпали мы бодрость и силу

на нашем пути боевом...

Споем же, товарищи, песню

о самом большом полководце,

О самом бесстрашном и сильном, —

о Сталине песню споем.

 

Согрел он дыханием сердца

полярные ночи седые,

Раздвинул он горы крутые,

пути проложил в облаках.

По слову его молодому

сады зашумели густые,

Забила вода ключевая

в сыпучих горячих песках.

 

Как солнце весенней порою,

он землю родную обходит,

Растит он отвагу и радость

в саду заповедном своем...

Споем же, товарищи, песню

о самом большом садоводе,

О самом любимом и мудром, —

о Сталине песню споем.

 

Границы от вражьих нашествий

заделал он в броню литую,

Закрыл их стальными ключами

великих и славных побед.

В могучем Союзе Советов

он книгу нашел золотую,

Которую люди искали,

наверное, тысячу лет.

 

И силу, и юность, и славу

он дал нам на вечные веки,

Зажег нерушимые зори

над нашим счастливым жильем...

Споем же, товарищи, песню

о самом родном человеке,

О солнце, о правде народов,—

о Сталине песню споем.

Я. Ильин

РЕЧЬ

(Отрывок из романа „Большой конвейер")

Сзади, за спинами президиума, послышался шум. Орджоникидзе, сидящий, несмотря на то, что в зале было тепло, в зимней шубе, наброшенной на плечи, привстал и оглянулся; его секретарь, в защитной гимнастерке, сказал ему что-то на ухо. Серго покраснел, глаза его округлились, он отдал какое-то распоряжение.

Шум усиливался; в толпе, позади президиума, началось беспокойное движение.

Орджоникидзе повернулся к залу и высоким голосом крикнул:

- Сталин приехал!

Но об этом догадались по тому движению, которое происходило за столом президиума. В рядах зашумели и захлопали, некоторые вытягивали головы, чтобы разглядеть среди толпившихся в президиуме людей Сталина. Но его еще не было.

Шум и крики возрастали; встал весь президиум. Орджоникидзе, поддерживая локтями спадающую шубу, бешено аплодировал. Все его лицо блестело, он влюбленно глядел, как сквозь расступавшуюся толпу несколько убыстренным, энергичным шагом прошел Сталин в обычном своем костюме цвета хаки. Вынув из кармана несколько исписанных листков, Сталин положил их перед собой на трибуну.

Крики, шум и грохот аплодисментов усилились, слились, звучали непрерывно, изредка прорывался чей-то голос: «Да здравствует вождь партии» — и снова тонул в общем шуме.

Сталин стоял, заложив большой палец левой руки за борт френча; правую он опустил на поручень трибуны. Подождав некоторое время, он медленным и внимательным взглядом обвел хоры, партер, боковые ложи и, словно не желая терять больше времени, приподнял правую руку. Аплодисменты затихли. Президиум сел. Сели все.

- Товарищи... — сказал Сталин.

…………………………………

Сталин говорил медленно и негромко. Жесты его были скупы. Изредка он подымал согнутую в локте правую руку до уровня плеча и опускал ее, сгибая кисть коротким движением, заканчивая, закрепляя мысль, как бы вколачивая ее этим жестом в сознание слушателей. Ставя вопросы, он отвечал на них, и самая повторяемость этого приема, ясное, четкое развитие мысли содействовали тому, что каждый мог повторить за ним его сложные обобщения, итог гигантской мыслительной работы.

- Есть ли у нас такая партия? — спрашивал он и смотрел прямо на аудиторию. — Да, есть. Правильна ли ее политика? Да, правильна, ибо она дает серьезные успехи.

И все знали, и все верили, и все были убеждены так же, как и он: действительно, такая партия у нас есть, и политика ее правильна, ибо она дает серьезные успехи.

Он говорил теперь о желании и умении претворить эти возможности в жизнь.

……………………………

Игнатов* не занимался самоанализом. Он не видел Сталина, потому что сидел вполоборота к нему, чтобы лучше слышать. Когда Сталин говорил о старом, отжившем лозунге о невмешательстве в технику, о том, что лежало в основе объяснения такого пышного расцвета вредительства, о «руководстве» путем одного только подписывания бумаг — всего этого он не принимал на свой счет. Он, Игнатов, всегда и повсюду, где бы он ни работал, во все вмешивался, вредителей у себя на стройке нашел сам, а бумаг он вообще терпеть не мог: ни подписанных им, ни не подписанных. Но когда Сталин сказал: «Пишите сколько угодно резолюций, клянитесь какими угодно словами, но если не овладеете техникой, экономикой, финансами завода, фабрики, шахты, — толку не будет, единоначалия не будет!» — Игнатов почувствовал, что это относится прямо и непосредственно к нему, и даже оглянулся по сторонам.

Сталин отошел немного от трибуны.

- Задача, стало быть, состоит в том, — говорил он, — чтобы нам самим овладеть техникой, самим стать хозяевами дела. Только в этом гарантия того, что наши планы будут полностью выполнены, а единоначалие будет проведено...

«Да, да, — думал Игнатов, — я не вник глубоко в дело, не знал толком ни техники поточного производства, ни экономики его, никогда не интересовался финансами. Да, да, я командовал, администрировал, во все вмешивался, писал резолюции, клялся, не спал ночами, других мучил и сам мучился, — и все просто, все объясняется просто: это было не то вмешательство и не то командование, которое требовалось».

И как геолог, напавший на долго не дававшуюся ему рудную жилу, обрадованный, не может отойти от нее, так и Игнатов, нашедший объяснение своему провалу в простом и ясном толковании Сталина, топтался, отходил от этих мыслей и снова возвращался к ним.

Между тем Сталин, как бы закончив первый круг своих мыслей, остановился и отпил глоток воды.

- Иногда спрашивают, — сказал он: — «Нельзя ли несколько замедлить темпы, придержать движение?» Нет, нельзя, товарищи! — ответил он, повысив голос.— Нельзя снижать темпы!

Видно было, что он и сам увлекся речью. Аудитория молчала. Она не перебивала его ни репликами, ни аплодисментами — ничем. Люди слушали и ждали еще, еще слов, раскрывающих то, что волновало, мучило, тяготило их. Им партия доверила самое важное дело — хозяйство страны, промышленность. С них партия спрашивала ответа за срыв планов, она же учила, как жить и работать дальше. И эта постоянная, глубокая и сильная связь между членом партии на любом участке работы и руководством партии казалась сейчас ощутимой и конкретной, как никогда.

- Задержать темпы, — говорил Сталин, — это значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим! — сказал он и, снова отойдя назад, усмехнулся. — История старой России состояла между прочим в том, что ее непрерывно били за отсталость. — Остановившись, Сталин обвел взглядом, как и в начале своей речи, и партер и ложи. — Били монгольские ханы, — сказал он и коротко взмахнул рукой. — Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны... Били все, — сказал он, заключив мысль тем же коротким взмахом руки, — за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную...— перечислял он. — Били потому, что это было доходно и сходило безнаказанно...

Сталин видел и не мог не видеть, что аудитория, весь зал, все сидящие здесь люди захвачены ходом его мыслей, и он понимал, что все, что он говорит, проникает в самые глубины сознания.

- В прошлом у нас не было и не могло быть отечества,— говорил он. — Но теперь... у нас есть отечество, и мы будем отстаивать его независимость. Хотите ли, — спросил он, и все, все сидевшие в зале, чувствовали, что тут не ораторский прием, а самая острая и центральная проблема всей политики партии, партии, к которой они принадлежали, интересы которой они ставили выше всего, — ... хотите ли, — спрашивал Сталин, — чтобы наше социалистическое отечество было бито и чтобы оно утеряло свою независимость?

— Не хотите, — сказал он медленно. — Но если этого не хотите, вы должны в кратчайший срок ликвидировать его отсталость и развить настоящие большевистские темпы в деле строительства его социалистического хозяйства. Других путей нет...

Селиверстов**,  много раз слышавший Сталина, привыкший к его складу речи и силе убеждения, чувствовал себя взволнованным. Ему даже неловко стало за себя. «Что это я, как мальчишка, расчувствовался», — подумал он, но оглянувшись, он увидел на всех лицах то же увлечение, то же торжественное и вместе с тем искреннее выражение, которое бывает у людей, когда они, если им предложить немедленно стать в строй и отправиться на фронт, не заезжая домой, не прощаясь с семьями, станут в строй и отправятся с сознанием, что только так и надо действовать и это единственно правильно.

Но от них требовали много большего. От них требовали осилить то, что было наиболее сложно и важно для страны, — овладеть хозяйством, знать технику, ликвидировать отсталость. И, заканчивая свои железные формулы, Сталин, обращаясь к залу, коротко суммировал:

- Мы отстали от передовых стран на пятьдесят — сто лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. В десять лет, — повторил он еще тверже. — Вот что диктуют нам наши обязательства перед рабочими и крестьянами СССР.

Когда Сталин кончил, зал несколько секунд, словно оглушенный его речью, сидел молча. И уже, когда его спина стала скрываться в толпе, окружавшей президиум, поднялся сначала медленный, потом все убыстряющийся и нарастающий вал аплодисментов и криков.

Людям казалось, что их раскрыли, очистили, дали им новый запас крови, мозга, энергии, бодрости и пустили их в ход. Они были благодарны искренне и глубоко: все, что тяготило их, находило выход, разрешение.

И хотя они, казалось, знали все, о чем говорил Сталин, и раньше — и необходимость овладения производством, и необходимость быстрейшей ликвидации хозяйственной отсталости страны, и свои обязанности перед международным пролетариатом, — но все это было увязано теперь с их конкретными хозяйственными задачами.

Сталин словно приоткрыл клапан, через который могли выйти пары, и указал, что делать, чтобы паровоз пошел. Селиверстов связывал мысленно речь с замучившими его пятьюдесятью тысячами факторов.

Игнатов давал себе слово, что, зная теперь, за что ухватиться, он дело двинет и смоет оставшееся после провала на Тракторном пятно.

Игнатов которому теперь все его прежние обиды и опасения относительно проработки казались мелкими, недостойными его как коммуниста, — теперь, после речи, испытывал настоятельную потребность что-нибудь немедленно сделать. Сквозь густую толпу он протискивался к Орджоникидзе: тот еще кричал и хлопал. Когда Серго повернулся, чтобы нагнать Сталина на лестнице, Игнатов схватил его за руку и сказал сердито и громко:

- Пошли меня куда хочешь, хоть на Сахалин...

- Завтра! — крикнул ему Орджоникидзе и, уронив шубу на кресло, поспешил к лесенке, к которой прошел Сталин.

- Ну, Коба, — называя его старым подпольным именем, сказал Серго, — ну... — и, словно больше ничего не мог выговорить от волнения, он перевел дыхание.

Ему хотелось сказать о том, что давно он не видел его таким, что его речь и для него самого была огромна и значительна, и еще многое ему хотелось сказать, но кругом были люди. Сталин улыбался...

 

* Игнатов — герой романа, быв. начальник строительства и директор тракторного завода

** Селиверстов — герой романа, уполномоченный центра на тракторном заводе.

А. Сурков

ДЕЛЕГАТ

Густая его шевелюра

Засеребрилась давно.

Дрожал перед ней Петлюра

И хмурил брови Махно.

 

Слащев на всех перекрестках

Назначил цену бойцу,

Решив, что такой прическе

Пеньковый галстук к лицу.

 

И тот, и другой, и третий

С крапленных шли козырей.

Проставили все на свете,

И были биты в игре.

 

А он по студеным росам

Летал со своим полком.

Пошел на войну матросом,

Вернулся большевиком.

 

Куда его ни бросали?

Каких он ни делал дел?

Водил табуны на Сале.

В правлениях трестов сидел.

 

Снимал корабли с причала.

Солил за Вяткой грибы.

Везде его выручала

Большая правда борьбы.

 

Ему опускать глаза ли

Под взглядом большого дня?

Куда ни посмотришь — в зале

Сидит боевая родня.

 

Партийцы сталинской складки.

Строители и вожаки.

От Ладоги до Камчатки

Сбились его земляки.

 

Под гулким куполом сводов,

В мельканьи блуз и петлиц

Скрестился ветер заводов

С колючим ветром границ.

 

Ему ли не волноваться,

Не чувствовать в сердце дрожь,

Когда в ураган оваций

Уверенно входит вождь,

 

Когда в потрясенном зале

Знакомой походке вслед

Гремит «Да здравствует Сталин,

Великий мастер побед!»

 

Ведь там, в полях, на толоках,

Колхозы в бой выводя,

Он локтем чувствовал локоть

Товарища и вождя.

 

Сжигая сон на привале,

В степной предутренней мгле,

Он сердцем чуял, что Сталин

Вот так же не спит в Кремле.

 

И ноги ступали твердо,

И речь лилась горячей,

И прыгали фары «форда»

Сквозь чад посевных ночей.

 

В дремоте мутной и зыбкой

Спеша на шум голосов,

Он шел за этой улыбкой,

Пробившейся из-под усов.

 

Он шел за этой походкой

По теплой и влажной земле,

Чтоб радость его и гордость

Отметилась там, в Кремле.

 

Чтоб радость его и гордость

Строителя и вожака

Вошла надежно и твердо

В победный отчет ЦК.

 

Ну, как же не волноваться,

Не чувствовать в сердце дрожь,

Когда над морем оваций

Стоит на трибуне вождь?

 

М. Шолохов

ПИСЬМО СТАЛИНА

(Отрывок из романа „Поднятая целина»)

Есаул Половцев вынес седло. Вышли. Взяли лошадей. Тронули рысью. Речку переезжали за хутором вброд. Всю дорогу Половцев молчал, курить воспретил и ехать велел не по дороге, а сбочь, саженях в пятидесяти.

В Войсковом их ждали. В курене у знакомого Якову Лукичу казака сидело человек двадцать хуторян. Преобладали старики. Половцев со всеми здоровался за руку, потом отошел с одним к окну, шопотом в течение пяти минут говорил. Остальные молча поглядывали то на Половцева, то на Якова Лукича. А тот, присев около порога, чувствовал себя среди чужих, мало знакомых казаков потерянно, неловко...

Окна изнутри были плотно занавешены дерюжками, ставни закрыты, на базу караулил зять хозяина, но, несмотря на это, Половцев заговорил вполголоса:

- Ну, господа казаки, час близок! Кончается время вашего рабства, надо выступать. Наша боевая организация наготове. Выступаем послезавтра ночью. К вам в Войсковой придет конная полусотня, и по первому же выстрелу вы должны кинуться и перебрать на квартирах этих... агитколонщиков. Чтобы ни один живым не ушел! Командование над вашей группой возлагаю на подхорунжего Марьина. Перед выступлением советую нашить на шапки белые ленты, чтобы в темноте своих не путать с чужими. У каждого должен быть наготове конь, имеющееся вооружение, шашка, винтовка или даже охотничье ружье и трехдневный запас харчей. После того, как управитесь с агитколонной и вашими местными коммунистами, ваша группа вливается в ту полусотню, которая придет вам на помощь: командование переходит к командиру полусотни. По его приказу тронетесь туда, куда он вас поведет. — Половцев глубоко вздохнул, вынул из-за пояса толстовки пальцы левой руки, вытер тылом ладони пот на лбу и громче продолжал:— Со мною приехал из Гремячего Лога всем вам известный казак Яков Лукич Островнов, мой полчанин. Он вам подтвердит готовность большинства гремяченцев итти вместе с нами к великой цели освобождения Дона от ига коммунистов. Говори, Островнов!

Тяжелый взгляд Половцева приподнял Якова Лукича с табурета. Он проворно встал, ощущая тяжесть во всем теле, жар в своей пересохшей гортани, но говорить ему не пришлось: его опередил один из присутствовавших на собрании, самый старый на вид казак, член церковного совета, до войны бывший в Войсковом бессменным попечителем церковно-приходской школы. Он стал вместе с Яковом Лукичем, не дав ему слова вымолвить, спросил:

— А вы, ваше благородие, господин есаул, наслышанные об том, что... Тут вот до вашего прибытия совет промежду нас шел... Тут газетка дюже антиресная проявилась...

- Что-о-о? Что ты говоришь, дед? — хриповато спросил Половцев.

- Газетка, говорю, из Москвы пришла, и в ней пропечатанное письмо председателя всей партии...

- Секретаря! — поправил кто-то из толпившихся.

- To-бишь, секретаря всей партии товарища Сталина. Вот она эта самая газетка от четвертого числа сего месяца, — не спеша старческим тенорком говорил старик, а сам уже доставал из внутреннего кармана пиджака аккуратно сложенную вчетверо газету. — Читали мы вслух ее промеж себя трошки загодя до вашего прибытия, и... выходит так, что разлучает эта газетка нас с вами! Другая линия жизни нам, то есть хлеборобам, выходит... Мы вчера прослыхали про эту газету, а ноне утром сел я верхом и, на старость свою не глядя, мотнулся в станицу. Через Левшову балку вплынь шел, со слезами, а перебрался через нее. У одного знакомца в станице за ради Христа выпросил. Купил я эту газету, заплатил за нее, пятнадцать рубликов заплатил! А после уже доглядели, а на ней обозначенная цена — пять копеек. Ну, да деньги мне с обчества соберут, с база по гривеннику, так мы порешили. Но газета денег этих стоит, ажник, кубыть, даже превышает...

- Ты о чем говоришь, дед? Ты что это несешь и с Дона и с моря? На старости лет умом помешался? Кто тебе давал полномочия говорить от имени всех тут присутствующих? — с гневной дрожью в голосе спросил Половцев.

Тогда выступил малого роста казачок, годов сорока на вид, с куцыми золотистыми усами и расплюснутым носом; выступил из стоявшей возле стены толпы и заговорил вызывающе, зло:

- Вы, товарищ бывший офицер, на наших стариков не пошумливайте, вы на них и так предостаточно нашумелись в старую времю. Попановали и хватит, а зараз надо без грубиянства гутарить. Мы при советской власти стали непривычные к таким обращениям, понятно вам? И старик наш правильно гутарил, что был промеж нас совет, и порешили мы все через эту статью - в газете «Правда» не восставать. Разошлись поврозь наши с вашими стежки-дорожки! Власть наша хуторская надурила, кое-кого дуриком в колхоз вогнала, много середняков занапрасно окулачила, а того не поняла наша власть, что дуриком одну девку можно, а со всем народом нельзя управиться. Ить наш председатель сонета так нас зануздал было, что на собрании и слова супротив него не скажи. Подтягивал нам подпруги неплохо, дыхнуть нечем было; а ить хороший хозяин по песку, по чижолой дороге лошади чересседельню отпущает, норовит легче сделать... Ну, мы раньше, конешно, думали, что это из центру такой приказ идет, масло из нас выжимать, так и кумекали, что из ЦК коммунистов эта пропаганда пущенная, гутарили промеж себя, что, мол, «без ветру и ветряк не будет крыльями махать». Через это решили восставать и вступили в ваш «союз», понятно вам? А зараз получается так, что Сталин этих местных коммунистов, какие народ силком загоняли в колхоз и церква без спросу закрывали, кроет почем зря, с должностев смещает. И получается хлеборобу легкая дыханья, чересседельня ему отпущенная: хочешь — иди в колхоз, а хочешь, сиди в своей единоличности. Вот мы и порешили с вами добром... Отдайте нам расписки, какие мы вам по нашей дурости подписали, и ступайте, куда хотите, мы вам вреда чинить не будем через то, что сами мазаные...

Половцев отошел к окну, прислонился к косяку спиной, побледнел так, что всем стало заметно, но голос его прозвучал твердо, с сухим накалом, когда он, оглядывая всех, спросил:

- Это что же, казачки? Измена?

- Уж это как хотите, — ответил ему еще один старик, — как хотите прозывайте, но нам с вами зараз не по дороге. Раз сам хозяин стал нам в защиту, то чего же нам на сторону лезть? Вот меня лишили зазря голосу, выселять хотели, а у меня сын в Красной армии и, значится, я своих правов голоса достигну. Мы не супротив советской власти. Нет, это не гоже! Возверните нам расписки, покедова добром просим...

И еще один пожилой казак говорил, неспешно поглаживая левой рукой кучерявую бородку:

- Промахнулись мы, товарищ Половцев... Видит бог, промахнулись! Не путем мы с вами связались. Ну, да ить от спыток — не убыток, теперича будем ходить без вилюжечков... Прошедший раз слухали мы вас, как вы нам золотые горы сулили, и диву давались: уж дюже ваши посулы чижолые! Вы говорили, что, мол, союзники нам — на случай восстания — в один момент оружию примчат и всю военную справу. Наше, мол, дело только постреливать коммунистов. А после раздумались мы, и что же оно получается? Оружию-то они привезут, это добро дешевое, но гляди, они и сами на нашу землю слезут! А слезут, так потом с ними и не расцобекаешься! Коммунисты — они нашего роду, сказать, свои природные, а энти чорт-те по-каковски гутарют, ходют гордые все, а середь зимы снегу не выпросишь, и попадешься им, так уж милости не жди! Я побывал в 1920 году за границей, покушал французского хлеба в Галиполях и не чаял оттедова ноги притянуть! Дюже уж хлеб их горьковатый! И много нациев я перевидал, а скажу так, что окромя русского народу нету желанней, сердцем мягше. В Константинополе и в Афинах в портах насмотрелся на англичан, французов. Ходит такая разутюженная гадюка мимо тебя и косоротится от того, что я, видишь ты, небритый, грязный, как прах, потом воняю, а ему на меня глядеть — душу воротит. У него, ить, как у офицерской кобылы, все до самой подхвостницы подмыто и выскоблено, и вот он этим гордится, а нами гребует. Ихние матросы в кабаках, бывало, нас затрагивают и чуть чего — боксой бьют. Но наши донские и кубанские трошки приобыкли в чужих краях и начали им подвершивать! — Казак улыбнулся, в бороде синеватым лезвием сверкнули зубы. — По-русски даст наш биток какому-нибудь англичанину, а он с ног — копырь, и лежит, за голову держится, чижело вздыхает. Нежные они на русский кулак, и хоть сытно едят, а квелые. Мы этих союзников раскусили и поотведали! Нет уж, мы тут со своей властью как-нибудь сами помиримся, а сор из куреня нечего тягать... Расписочки-то вы нам ублаговолите назад!

«Махнет он зараз в окно, а я остануся как раз на мели! Вот так влез!.. Ох, мамушка родимая, в лихой час ты меня зародила! Связался с распроклятым! Попутал нечистый дух!» — думал Яков Лукич, ерзая по скамейке, глаз не сводя с Половцева. А тот спокойно стоял у окна, и теперь уже не бледность заливала его щеки, а темная просинь гнева, решимости. На лбу вздулись две толстых поперечных жилы, руки неотрывно сжимали подоконник.

- Ну, что же, господа казаки, воля ваша: не хотите итти с нами, — не просим, челом не бьем. Расписок я не верну, они не со мною, а в штабе. Да вы напрасно и опасаетесь, я же не пойду в ГПУ заявлять на вас...

- Оно-то так, — согласился один из стариков.

- ...И не ГПУ вам надо бояться... — Половцев, говоривший до этого замедленно, тихо, вдруг вскрикнул во весь голос: — Нас надо бояться! Мы вас будем расстреливать, как предателей! А ну, прочь с дороги! Сто-ро-нись! К стенкам!.. — и, выхватив наган, держа его в вытянутой руке, направился к двери.

Казаки ошалело расступились, а Яков Лукич, опередив Половцева, плечом распахнул дверь, вылетел в сенцы, как камень, кинутый пращой.

В темноте они отвязали лошадей, рысью выехали со двора. Из куреня доносился гул взволнованных голосов, но никто не пытался их задержать...

 

СОБИРАЛИСЬ КАЗАЧЕНЬКИ...

(Песня советских казаков)

1

Собирались казаченьки, собирались на заре,

Думу думали большую на колхозном на дворе.

Если б нам теперь, ребята, в гости Сталина позвать,

Чтобы Сталину родному все богатства показать,

Чтобы Сталину родному все богатства показать.

2

Показать бы, похвалиться

Нашей хваткой боевой.

Приезжай, товарищ Сталин,

Приезжай, отец родной!

Мы пошлем тебе навстречу

Всех стахановцев полей,

Мы дадим джигитам храбрым

Самых лучших лошадей.

3

Будешь ехать через поле —

Полюбуйся чистотой, —

Как хлеба цветистым маем

Умываются росой.

Будешь ехать — сам увидишь —

На колхозном на дворе

Расцветают наши дети

Алым маком на заре.

4

На большом пиру казачьем

Наши девушки споют,

Зануздают самолеты,

Шелком небо разошьют.

От высокого Казбека

До каспийских берегов

Льется жизнь, тобой согрета,

Жизнь советских казаков.

КОЛХОЗНАЯ КАЗАЧЬЯ

Волны мутные шумели,

Шумят теперь чистые...

Наши песни полетели

К Сталину ручьистые.

Дорогой товарищ Сталин

Их в Кремле услышит,

Он письмо в степные дали

Казакам напишет...

А мы коня вырастим

Для отца родного,

Вымоем да вычистим

Друга боевого.

Эх, да конь, да чистокровный

Дона буйного рысак!

Скоро к нам приедет Сталин

В степь, почетный наш казак.

Разбело-белым платочком

Коня вытрем. Он — огонь!

Не замажется платочек,

Так уж вымыт будет конь.

И нарядная уздечка

Будет кольцами звенеть,

Позолоченным колечком

Будут стремена гореть...

Он на этом на коне

Пролетит по всей стране,

Он заедет в поле к нам

И проедет по цветам...

О себе ему расскажем,

Эх, про соколов споем,

Нивы буйные покажем

И степями проведем...

Вот по небу ходит солнце,

Пики искрятся в степи.

Едут, едут комсомольцы

По счастливому пути!

Синий Дон волною бьется

Окрутые берега...

Наша песня раздается,

Мчится пулей на врага.

Из песни, записанной в колхозе «Красный луч», Алексеево-Лозовского района, Северо-Донского округа.

Ф. Панферов

СРЕДИ МАСТЕРОВ ЗЕМЛИ

(Отрывок из романа „Творчество»)

Зал бушевал...

Казалось, не будет конца этому безудержному восторгу людей. Люди били в ладоши, что-то кричали, каждый по-своему, каждый о своем, и их аплодисменты то затихали, то снова взрывались и оглушающей волной неслись туда — к Сталину, вождю народов.

Сталин стоял за столом президиума. Опустив глаза, он горбился и прятался за наркома Ворошилова. Казалось, тут на сцене этот твердый человек был впервые выбит из своего обычного состояния бурей аплодисментов, криками представителей полей, огородов, конюшен, тракторных бригад... и он, не в силах сдержать этот буйный восторг людей, горбился и прятался за спину Ворошилова. Но Ворошилов сам аплодировал. Он широким размахом бил в ладоши и, смеясь, кивал головой в зал, как бы поддавая жару. Заметя, что Сталин скрывается за него, он отступил на шаг и сам скрылся за Сталиным. И тогда от взрыва аплодисментов задребезжали стекла, заколыхались тяжелые, золоченые люстры.

- Сталину-у-у!

- Отцу нашему-у-у! — неслось из семи тысяч глоток.

И вот на какую-то секунду аплодисменты стихли, кто-то в дальнем углу запел «Интернационал». Сталин глубоко вздохнул, поднял глаза и посмотрел в зал... и песня мгновенно смялась новым взрывом аплодисментов, а Сталин не выдержал, поднял руку кверху, повернул ее ладонью к знатным людям страны и семь тысяч делегатов дрогнули, ибо каждому из них показалось: Сталин поднял руку ему, для него...

Прошло пять, десять... пятнадцать минут. Люди все неистовствовали, аплодировали, кричали, пробовали запеть «Интернационал», но тут же сминали песню. Многие из них уже охрипли, многие, уже переполненные радостью, рыдали, многие рвались к столу, чтобы вплотную посмотреть на Сталина, чтобы навсегда запечатлеть его в своей памяти.

Сталин уже давно опустил руку и снова сгорбился, растерянно прятался за Ворошилова. Наконец, он вынул из кармана часы и показал делегатам, словно говоря: «Время бежит. Время дорого», но делегаты как будто только того и ждали — в крики, аплодисменты ворвался веселый смех...

Никита Гурьянов и Стешка чуточку припоздали. Виноват в этом оказался Никита. Года два тому назад, когда он был в Москве на совещании «мастеров земли», он вместе со всеми заседал в Малом зале Кремля. И теперь, несмотря на то, чтоб распорядители совещания направили их в Большой Кремлевский дворец, несмотря на это, Никита тянул Стешку в Малый зал.

- Там же. Чай, я знаю. Что мне впервой, что ль?.. Обманывает Москва. Она такая. Ей не верь.

И, поплутав, они вошли в Большой Кремлевский дворец в то время, когда зал уже ревел от рукоплесканий. Зал был настолько огромен, что Никита, войдя в него, сжался, посмотрел кругом — и люди, сидящие на балконе, показались ему куколками. А людей было так много, что он даже пробормотал:

- Вся Расея собралась.

И сам зааплодировал, увидев Сталина.

Что было потом — он хорошо не помнит. Он лез вперед, кричал до хрипоты, не стесняясь, рукавом нового пестренького пиджачка смахивая слезы, и аплодировал Сталину, Молотову, Кагановичу, Калинину... и аплодировал даже тогда, когда председательствующий возвестил, что «в президиум предлагается избрать Никиту Семеновича Гурьянова, мастера земли, представителя колхоза «Бруски».

- Тебя выбирают, Никита, а ты аплодируешь, — сказала Стешка.

- А-а-а! Что ж, стало быть, достоин, — и не дожидаясь, когда его вызовут, направился в президиум.

Он шел неторопко, вразвалку, но на полпути остановился: председательствующий объявил, что «в президиум предлагается избрать Степаниду Степановну Огневу, лучшую трактористку Союза».

- Ого! — сказал Никита и поманил к себе Стешку: — И тебя туды же. Пойдем.

- Погоди, Никита Семеныч. Позовут.

- А чего годить. Раз выбрали — пойдем, а то всё расхватают.

И верно, не успела Стешка сделать и нескольких шагов, как места за столом в президиуме были заняты.

- Ну, вот, — поднимаясь по лестнице на сцену, ворчал Никита. — Говорил тебе, пойдем. Тут народ такой: живо первейшие места захватят, а тебе — задворки.

Стешке досталось место в самом последнем ряду. Она присела на крайний стул и, оглянувшись, увидела, что сидит в этом ряду одна, и ей стало неловко: ей показалось, что весь зал, все эти семь тысяч человек смотрят на нее, и ей захотелось смешаться с людьми, скрыться, но скрыться было некуда и она согнулась, прячась за спины сидящих впереди нее членов президиума. Временами она забывалась, но потом снова начинала беспокоиться, прятаться за спины.

А Никита действовал.

- Тут как на пустыре, — сказал он и пошел в первый ряд.

Как только Никита приблизился к столу, его подхватил под руку Сергей Петрович Подклетнов и подвел к Сталину.

- Вот наш мастер земли.

- А-а-а. Знаю. Никита Семеныч, — Сталин быстро встал, крепко пожал руку Никите и уступил ему стул. — Садитесь, садитесь, — проговорил он и чуть не силой усадил Никиту.

- Да я... Да я ведь, Иосиф Виссарионович, — отчество Сталина ему выговорить было трудно, он всю дорог твердил его и теперь вышло хорошо. — Я ведь... ноги-то у меня хожены: и постоять могу... Ну, — Никита посмотрел в лицо Сталину, — да ведь ты хозяин всей нашей страны. Тебе найдут, где сесть.

- Оно верно, — и Сталин улыбнулся.

Стул, действительно, будто вынырнул из воздуха. И когда Сталин присел, Никита проговорил:

- Ну, что ж? Я сам-сорок смахнул. Тебе слово дал смахнуть - сам-тридцать, а смахнул сам-сорок.

- Да ну-у! Сам-сорок?

- Вот этими лапами, — Никита положил на стол большие, узластые руки и, как бы гордясь, пристукнул ими. — Сам-сорок, значит. Ты проиграл, — чуть погодя добавил он.

- Почему я проиграл? — Сталин прищурил глаза, и Никита увидел, как в его глазах мелькнули огоньки.

«Этого на мякине не проведешь», — решил он и заторопился:

- А потому проиграл, что — сомнение было? Было. А теперь награду мне давай, — неожиданно даже для себя выпалил он. — Ты награду мне давай. А то как же? Приеду, ребята спросят, где награда. Фик им покажу.

- Сам возьми награду, Никита Семеныч: ты хозяин.

- Это то есть как — я хозяин? Вот еще.

- Заработал — возьми.

Никита некоторое время думал.

- Это так! А ты благословляешь? Без твоего благословения награда — не награда.

- Обеими руками — и Сталин снова улыбнулся, затем, сдерживая смех, спросил: — Ну, а как — помирился с Епихой Чанцевым?

- А ты его знаешь? Это... безногий у нас... безногий, а башка, право слово. Он, Епиха, у нас с тузом в башке. Как пойдет, так тузом кроет. Откуда его знаешь?

- А как же не знать? Если тебя не знать, Епиху Чанцева не знать, других таких же не знать, то ведь дела пойдут плохо. Так ведь?

Никита чуточку опешил и пристально посмотрел на Сталина.

— Оно так. А ты вон какой, — он говорил, увиливая, уходя от вопроса, стараясь замять дела с перегноем. — Значит, глаз у тебя большой? На всю страну? Вот это да-а... А за Епихой послать бы. У него ноги закорючкой, передвижка ему во вред. А ты за ним аэроплан бы. Что, может, дорого?

- Вот это хорошо. Вспомнил. Это хорошо, — и Сталин, повернувшись, сказал какому-то человеку: — Пошлите аэроплан. Чтобы Епиху Чанцева сюда доставили.

- Во, во, — обрадовался Никита. — И подлечить, может, его тут придется. Эх, ноги бы ему вставить — рысак, а не человек был бы. Безногий — и то покою себе не знает.

Стешка видела, как Сталин то и дело нагибался к Никите, о чем-то расспрашивал его и, сдерживая смех, очевидно, не желая нарушать порядка совещания, крепился, но временами, прикрыв рот рукой, начинал вместе с Никитой хохотать — громко, заразительно.

«Ах, если бы он со мной поговорил», — мечтала в это время Стешка.

И вот Никиту пересадили ближе к Михаилу Ивановичу Калинину. Его о чем-то упрашивают и Сталин, и Калинин. Никита качает головой, отнекивается. И вдруг, приподнявшись, он громко заговорил:

- Ну, что же. Ну, давай. Давай поправлю, — он, видимо, не ждал, что его слова через радиоусилитель облетят весь зал, и, чтобы не быть смешным, добавил: — Граждане, приятели от полей и другого. Михаил Иванович тут на меня насел, говорит: «Правь пока народом». Что делать? Беру вожжи в руки и даю слово Константину Петровичу Каблеву.

Константин Петрович Каблев вышел на трибуну. Ему лет девятнадцать, не больше. У него только пушок на верхней губе. Он волнуется и никак не может начать речь.

Вот он надул щеки, и лицо у него стало похоже на самовар. Так он делал, когда приходил в хоровод, чтобы посмешить девчат. И тут он надул щеки, и зал грохнул хохотом, а те, кто приехал вместе с Костей, ахнули: вот провалит... вот позор!

- Валяй! Костя! Крой! — кричат они.

- Крой, крой, — поощряет Никита. — Тут окромя своих никого нет.

«Эка как легко — крой», — думает Костя и, глубоко вздохнув, так, что плечи у него чуть не коснулись ушей, заговорил:

- Приветствую любимых вождей наших — товарища Молотова и стоящего во главе партии товарища Сталина.

Эта часть речи по плану должна была быть на конце, но Костя все перезабыл. И люди бурно зааплодировали. Костя собрался с силой и «крыл» дальше. Он рассказал о том, как он работал на тракторе «Универсал-2» и как его, Костю, из одного колхоза «бабы тяпками выгнали».

- И что ж получилось? Там, где я работал на «Универсале-2», где я произвел пятикратное мотыжение, букетировку и копку, там урожай свеклы — слушайте, какой был, — четыреста центнеров с га, а там, откуда меня прогнали несознательные женщины тяпками, — урожай восемьдесят центнеров. А когда окончил работу,— Костя ухмыльнулся, вытер рукавом пот на лице, — и когда я хотел отправиться домой, колхозники пригласили меня в гости и угостили меня хорошо, и даже вином поили, и домой отвезли...

Нет, зал не может спокойно слушать речь Кости. Семь тысяч представителей земли увидели в лице Кости себя и не в силах спокойно сидеть на месте: они то и дело возгласами одобрений прерывают Костю, как бы говоря этим: «Обратите внимание на Костю, мы все такие». Но Костя еще не кончил. Он непременно хочет сказать о том, как он живет. Он поворачивается к президиуму, отыскивает Сталина и сердито говорит:

- Что я имел раньше, товарищ Сталин?

- А сколько тебе годов было раньше? — перебивает Никита.

- А раньше я имел зипун и лапти — это лет пять назад. А теперь меня знает вся область и секретарь комитета партии принимает меня, как почетного гостя. Вот кто я теперь. А на заработанные деньги я купил корову, три овцы и свинью. — Костя передохнул и мечтательно посмотрел в пространство. — Она, видно, опоросилась без меня. Небось, штук тринадцать принесла. Во. Все! — выкрикнул он. — А теперь разрешите пожать руки членам правительства и вождю партии, — и под гром аплодисментов Костя обошел членов президиума.

Следом за Костей выступали другие — в клетчатых кофточках, в коротких юбках старого фасона, в неумело подвязанных галстуках, и корявым языком, корявым, но сочным, рассказывали о своих достижениях на полях, на огородах, на конюшнях, на скотных дворах, в тракторных бригадах. Выступали и агрономы, и ученые, и академики, и члены правительства...

«И я... и я буду говорить. Ну, разве я хуже их? Но что я скажу?» — мысли у Стешки бились, облекались в слова — крепкие, красочные, но тут же гасились страхом.

И вот кто-то к ней подошел. Это она услышала. И тот, кто подошел, проговорил с легким восточным акцентом:

- Здравствуйте, товарищ Огнева.

«Не тот ли опять, Мирзоян?» — вспомнила она армянина, которому пришлось на письмо отвечать через печать.

- Здравствуйте, — проговорила она и, не поднимая глаз, не поворачиваясь, подала человеку руку и вся вспыхнула, ибо увидела перед собой Сталина, и в тот же миг спохватилась: хоть бы встать! Она, было, и хотела встать, но Сталин уже сел рядом с ней.

- Почему в сторонке держитесь? Вам надо выступить. Вас вся страна знает и страна ждет вашего слова, — проговорил Сталин, внимательно рассматривая людей в зале.

Стешка растерялась. Она смотрела на лицо Сталина и чувствовала на себе взгляд тысячи глаз: люди из зала в эту минуту смотрели только на них — на Сталина и на Стешку, на них двоих фотографы наводили аппараты.

- Вы молодец, Стеша, — говорил Сталин, все так же рассматривая людей в зале. — Вы на своем примере показали, что вопрос женского равноправия у нас в стране разрешен, и окончательно. Вы знаете, как долго шел — теперь все еще идет — спор о том, давать или не давать женщине политические права. Сколько ученых, политиков сломали себе шею на этом вопросе. А у нас вот в стране этот вопрос разрешен, и окончательно. Окончательно: трудодень разрешил его. — Слова Сталина были просты, но именно эти слова вдруг и осветили все перед Стешкой.

«Да, да, это так», — твердила она про себя и кивала головой и все порывалась что-то сказать, но что — не знала и в то же время боялась, что вот Сталин смолкнет, и она не сумеет сказать и одного слова.

- Раньше на женскую душу в деревне земли не давали — и даже говорили: «У женщины души нет, на место души лапоть». А мы вот — пробудили в женщине великую душу. Красивую душу, — проговорил Сталин и вдруг резким движением махнул на стаю репортеров, корреспондентов, фотографов, киносъемщиков, которые тянулись из-под сцены, как кобры. И все они скрылись. А Сталин продолжал говорить, отчеканивая каждое слово, повторяя главные слова, подчеркивая их, — он говорил то, что Стешка смутно чувствовала, понимала, что ее радовало, ставило крепко на ноги, и она все кивала головой и все боялась, как бы Сталин не смолк.

И Сталин, как будто зная об этом ее замешательстве, все говорил, говорил, тихо, спокойно, рассматривая людей в зале.

- Мне только что Сергей Петрович сказал, что вы здесь. И мне захотелось посмотреть на вас и поговорить с вами. Вот и поговорил, — он улыбнулся и привстал, ибо в это время к нему подошел академик Лысенко, творец «яровизации». И Сталин затворил с ним, по уже другим языком — четким, отчеканенным, таким же простым, но слова были другие, обороты речи другие... И Стешка подметила, Сталин с каждым говорит по-своему: с Никитой — по-своему, с ней, со Стешкой, по-своему, с академиком Лысенко — по-своему.

«Вот он какой. Вот он какой великий, — думала она. -— И нас он любит. И мы его любим».

 

РУССКИЕ ЧАСТУШКИ

Куплю Ленина портрет,

Золотую рамочку.

Вывел он меня на свет,

Темную крестьяночку.

 

Не ходи, дружок, до света

И не мни в саду траву —

Портрет Ленина украсить

Я цветов с росой нарву.

 

Наши дни теперь лучисты,

Наше поле зелено.

Комсомольцы-трактористы

Носят орден Ленина.

 

Рулевой нам верный нужен

Для большого корабля.

С нами Ленина не стало, —

Верный Сталин у руля.

 

С неба звездочка упала

В колосистые поля.

С нами Ленина не стало, —

Стойкий Сталин у руля.

 

Приходи, весна красна,

Времячко весеннее.

Сталин партию ведет

По заветам Ленина.

 

По заветам Ленина,

По советам Сталина

Мы построили колхоз —

Верный путь крестьянина.

 

Вьются флаги, рвутся ввысь,

Украшают дали.

Нам зажиточную жизнь

Дал товарищ Сталин.

 

Мы, подруженьки, пойдем,

На полях цветов нарвем,

Крепко к сердцу их прижмем,

Потом к Сталину пошлем.

 

Вы завейтесь, голубочки,

Снеговыми стаями,

Отнесите мой привет

Дорогому Сталину.

 

Растопись на Волге, лед,

Задымись, проталина;

Нынче еду я на слет,

Там увижу Сталина.

 

А. Сурков

СЕРДЦЕ МИРА

За окном кричит ночная птица,

Дождь шумит в разбуженной траве.

Мне сегодня за полночь не спится,

Песня-дума зреет в голове.

 

Дождь прошел. По облачному краю

Расцветилось звездное шитье.

Я сегодня песне доверяю

Самое заветное свое.

 

Дождь прошел. И сразу стало ближе

Все, чем я волнуюсь и живу.

Вот глаза закрою и увижу

Отходящую ко сну Москву.

 

От болот Полесских до Памира

Даль видна с ее высоких крыш.

Город мой, надеждой светлой мира

Ты в просторах родины стоишь!

 

В духоте ночной изнемогая,

Город дремой голову прикрыл.

Но не спит, по комнате шагая,

Тот, кто эту песню окрылил.

 

Разве может речь моя скупая

Рассказать, как в полуночный час

Человек, часов не досыпая,

Думает о мире и о нас?

 

В час ночной, когда смолкают шумы

За седыми башнями Кремля,

Всех народов потайные думы

Открывает Сталину земля.

 

Входят в сердце чередой бескрайной

Наши думы, помыслы, судьба.

Слышит он, как в степь идут комбайны,

Как шумят высокие хлеба.

 

Все мечты и думы человечьи

Сталин в сердце выносил своем.

Оттого в его чеканной речи

Мы себя и время узнаем.

 

Оттого, когда туман слоится

По полям завесой голубой,

Человеку говорит столица:

Все народы, вся страна с тобой!

 

Наша стража у речного брода,

Наша стража сторожит мосты.

У кремлевских стен любовь народа

Проверяет зоркие посты.

 

Подошла к исходу ночь сырая,

День встает из-за Москва-реки.

По стране от края и до края

Скоро перекликнутся гудки.

 

Шаг страны размерен и уверен.

Флаг страны шумит на гребне лет.

Новый день уже стоит у двери,

Окрыленный сводками побед.

 

Борис Лебедев

СПОР

На улице

В праздничном блеске огней

Со мной поравнялось трое парней...

И первый сказал: «Я доволен вполне —

Сегодня особенно радостно мне.

Забыть не могу я, как, выравняв ряд,

Мы грянули марш из «Веселых ребят»...

Всех лучше играл я, не скрою того,

И Сталин смотрел на меня одного!..»

«Неправда, товарищ! — воскликнул второй. —

Подумаешь, тоже нашелся герой!

Скажу тебе честно, не хвастая зря,

Гуляла по лицам идущих заря

От бархата знамени моего,

И Сталин смотрел на меня одного!»

Но третий сказал, рассмеявшись: «Увы!

Друзья, глубоко ошибаетесь вы...

Когда к мавзолею, подобно реке,

Мы хлынули дружно, я поднял букет

Всех выше — и не было ярче его,

И Сталин смотрел на меня одного!»

Так шли они, споря, статны и ловки.

Мне крикнуть хотелось им: «Чудаки!»

Но я не решился ребят огорчать,

Я праздника ради сумел промолчать.

«Пусть, — думал я, — спорят, не зная того,

Что Сталин смотрел на меня одного!»

Джек Алтаузен

ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ

Разве можно свой край не любить,

Отвоеванный саблей бывалой,

Где ты рос, где ты стал запевалой.

Самолет научился водить.

 

Где ты в бурю не раз на штурвал

Клал без страха тяжелую руку,

Где ты все — и любовь, и разлуку.

Сладость славы и дружбы — узнал.

 

Много стран есть на свете других,

Те же птицы там в воздухе реют,

Те же зерна там в яблоках зреют,

Те же косточки в вишнях тугих,

 

Но такая, как наша, — одна:

Всю ее омывает волнами.

Вся она и везде перед нами

Озаренная солнцем видна.

 

Ходит слава по нашей стране

Про того, кто стоит у кормила,

Чья работа, чья жизнь разбудила

Искры, спавшие долго в кремне.

 

Он, как ветер с далеких широт,

Он, как высшее в мире искусство,

Он, как мысль, перешедшая в чувство.

Движет нас неустанно вперед!

 

Демьян Бедный

ЦВЕТЕНЬЕ ЖИЗНИ

Цветенье жизни радостно и пестро,

Над ним простерт воздушно-синий зонт.

Но опытен наш вождь и смотрит остро,

Обозревая горизонт.

 

Он говорит. Спокойная, прямая,

Достоинства исполненная речь.

Словам вождя взволнованно внимая,

Мы в памяти все, все хотим сберечь —

От формулы и до щедринской сценки,

Весь ход и стиль критической оценки

Вещей, событий и людей,

Всю глубину, все краски, все оттенки

Кристаллизованных идей.

 

Как ярок блеск магических кристаллин!

Мы на вождя восторженно глядим.

Наш вождь и друг, товарищ Сталин,

С тобой наш фронт непобедим!

А. Жаров

ПЕСНЯ КРАСНОАРМЕЙЦА

Страна закована в броню.

Над ней стальные птицы реют.

Я гордый рост ее храню,

Страны красноармеец.

 

Мой брат—на стройке бригадир,

Отец — в строю колхозных далей...

Я стерегу их труд и мир

С тобой, товарищ Сталин!..

 

Отец мой  — красный партизан,

И в памяти его хранится

Рассказ о том, как белый стан

Зажал в кольцо Царицын.

 

Но мы смогли кольцо рассечь!..

В огне рабочих наковален

Был закален победный меч

Тобой, товарищ Сталин!..

 

Мой брат на южном фронте был

Красноармейцем Первой конной,

Которой Клим руководил

И командарм Буденный.

 

«С баронской сволочью в борьбе

Грозой красноармейцы стали»...

Гроза обязана тебе

Своим рожденьем, Сталин!

 

Союз советов в бурях рос,

Не никли Ленина знамена...

Теперь у нас побольше гроз

Громовой обороны!

 

Коль прогремит боев раскат,

К победе путь не будет дален...

Есть у меня отец и брат,

И есть товарищ — Сталин...

М. Голодный

МАРШ

Гремит Красной армии шаг,

Раскатами эхо над миром;

Под тучами — огненный флаг,

Заставы не спят у Памира.

Над Африкой солнце встает,

И жар полуденный все выше.

О нас африканец поет —

Он Красную армию слышит.

 

Вставай, пролетарий, на бой —

Товарищ Сталин с тобой!

 

Над Индией солнце встает,

От полымя небо, как рана.

Индус к арсеналам идет —

Услышал он дробь барабана.

Индус, своих братьев зови,

С тобою мир новый построим,

Довольно гандийской любви,

Нам ненависть будет сестрою!

 

Вставай, пролетарий, на бой —

Товарищ Сталин с тобой!

 

Над Азией солнце встает,

Над черными сопками пламя;

Китаец винтовку берет

И рядом становится с нами.

Лавиной несутся полки,

Как ветер, летят эскадроны,

И кони грызут мундштуки,

Над ними взлетают знамена.

 

Вставай, пролетарий, на бой

Товарищ Сталин с тобой!

 

Над площадью солнце встает,

И неба края заалели;

И Сталин к трибуне идет —

Он в серой знакомой шинели.

Идут бригадиры — косцы,

С Урала идут сталевары,

Клянутся с Приморья бойцы,

Клянутся всех стран коммунары.

 

Вставай, пролетарий, на бой

Товарищ Сталин с тобой!

 

ПЕСНЯ О СТАЛИНЕ

От края до края, по горным вершинам,

Где вольный орел совершает полет,

О Сталине мудром, родном и любимом

Прекрасную песню слагает народ.

Летит эта песня быстрее, чем птица,

И мир угнетателей злобно дрожит:

Ее не удержат посты и границы,

Ее не удержат ничьи рубежи.

Ее не страшат ни нагайки, ни пули,

Звучит эта песня в огне баррикад,

Поют эту песню и рикша и кули,

Поет эту песню китайский солдат.

И песню о нем поднимая, как знамя,

Единого фронта шагают ряды.

Горит-разгорается грозное пламя,

Народы встают для последней борьбы.

А мы эту песню поем горделиво

И славим величие сталинских лет, —

О жизни поем мы, прекрасной, счастливой,

О радости наших великих побед.

От края до края, по горным вершинам,

Где свой разговор самолеты ведут,

О Сталине мудром, родном и любимом

Прекрасную песню народы поют.

 

А.Сурков

ПЕСНЯ О ВОЖДЕ

Солнце идет по кругу,

Струна натянута туго.

В горле дыханью тесно,

Радость прибоем бьет.

Как спелый солнечный плод,

В сердце созрела песня.

 

Поет казахский джирши:

Пастбища наши хороши,

Тучнеют наши стада.

Растут в степи города.

Могуча наша держава.

Великому Сталину — слава!

 

Поет ашуг Дагестана:

Зажили старые раны.

Как звонкая сталь клинка,

Дружба народов крепка.

К счастью людей привел

Сталин — горный орел.

 

Поют чукотские дети:

У края Большой Воды

В одиннадцать солнц светит

Созвездье Красной звезды.

Как вешняя зелень проталин, —

Песнь о тебе, Сталин.

 

Чабан балкарских предгорий,

Рыбак, уходящий в море,

Пилот, пробивающий облака,

Токарь, равняющий ход станка,

Люди, познавшие радость в труде,

Песню поют о мудром вожде.

 

Солнце идет по кругу.

Песня летит по кругу.

Джирши — далекому другу,

Прославленному ашугу,

Я русской песенной речью

На голос родной отвечу:

 

Мы шли по низинам горя,

Мы видели крови море.

В годину борьбы кровавой

В поход за счастьем и славой

Позвал мое поколенье

Великий и мудрый Ленин.

 

Нам штормы в лицо хлестали.

Мы в вихре свинца и стали

Мужали и подрастали.

Сквозь битвы и непогоды

К победам привел народы

Могучий и мудрый Сталин.

 

Над радостными городами,

Над селами и над садами,

Как налитый солнцем колос,

Звени, моей песни голос.

Могуча наша держава.

Великому Сталину—слава!

 

Башкирская АССР

М. Хай

ПЕСНЯ О СТАЛИНЕ

Пусть говорят, долины Амазонки

По красоте ни с чем нельзя сравнить, —

Не им дано благоуханьем тонким

Свой аромат чрез океаны лить.

 

Весь мир свои к нам устремляет взоры,

Сияние страны — во всех концах земли;

О ней легенды созидает море,

И те легенды в дали потекли.

 

Нигде и никогда цветы, я знаю,

Подобные советским, не цвели.

На разных языках их прославляют

И в странах ближних, и совсем вдали.

 

Какие б только ни росли на свете, —

Им с нашими и не сравниться — нет!

Наш сад в мечтах не видели и дети,

Не мог его представить и поэт.

 

О, те цветы не знают увяданья,

Благоухая снежною зимой;

Цветут и на Памире, на Алдане,

И там, где смерч, и где пески — горой.

 

Их радостный садовник — мудрый Сталин —

Оберегает нежные ростки.

Векам — победы протянул он знамя,

Шаги идущих вслед за ним — крепки!

 

Все знания свои он отдал саду,

И счастье зацвело по всей стране.

Он больше, чем земля, цветам дает отраду,

Вставая солнцем возрожденных дней!

 

Какую жизнь стране моей он дарит,

Как четко пульс Республики стучит.

Мичурин жизни! Первый пролетарий!

Ты — солнце днем! И ты луна — в ночи!

С башкирского перевел Александр Чичиков

 

НАШ ТОВАРИЩ СТАЛИН

(Башкирская народная песня)

Сверкают самолеты в небесах,

Их крылья сделаны из светлой стали.

Да здравствует руководитель наш,

Великий друг людей — Иосиф Сталин!

На наш любимый праздник, Первый май,

Я в шелковой, я в белой выйду шали.

Блестящим белым шелком вышьем мы

На знамени родное имя: Сталин.

Перед моим окошком, для цветов

Друг изгородь плетеную поставил.

Мы, как цветы в ограде, разрослись:

Садовник наш — родной Иосиф Сталин.

Колхозная пшеница высока,

Она созрела — желтая, густая.

Мы весело, зажиточно живем:

Учитель наш — родной Иосиф Сталин.

 

Не белые растут в полях цветы, —

Там алые раскинулись кустами.

Ведет нас к солнцу, впереди идет

Цветок наш алый, наш товарищ Сталин.

Записана со слов колхозницы Ишкуловой, ст. Юлдашево, Ивановского района. Оренбургской области.

 

Бурят-Монгольская АССР

 

ЖИВ ИЛЬИЧ

Посмотрите: веселые люди,

Ясли, трактор, колхозный гурт...

Это значит, что он не умер,

Это значит, что жив Ильич.

Ведь колхозная жизнь без горя,

Светлый дом, побежденный бай,—

Это дело его и заветы,

Это ленинские мечты.

 

Ленин! Кто же его не знает?

От Кремля, где он крепко спит,

До хребта голубого Алтая

Слава Ленина ярко горит.

Выше гор, шире всякого моря,

Тяжелее земли самой

Было наше народное горе,

Когда умер он — самый родной.

Умер Ленин... Но тверже стали,

Крепче горных кремнистых пород

Ученик его — доблестный Сталин

Нас к победам и счастью ведет.

Записано в колхозе имени Маркса, в Онгудайском аймаке Бурят-Монгольской республики

 

Х.Намсараев

ВЕЛИКОМУ СТАЛИНУ

Все побеждающий

и стали тверже, Сталин!

Ты выше,

чем самый высокий Саянский хребет.

Ты прозрачней и чище,

чем светлые воды Байкала, несущие песнь о тебе!

Край наш

вперед устремился, победой крылатый,

Ученье твое

стало пламенным сердцем аратов.

Раньше

в дикой степи раздавались звуки

Бубна — хэсэ, хэнгэрэк — барабана;

Взлетали орхимжето ламы

и оргойто — ряса шамана

И развевались по ветру,

неся беднякам нашим муки.

Ныне

хлынула щедро волна урожая.

Гул тракторов

унылые стоны сменил.

И в работе ударной —

от края до самого края —

Миллионами рук

мы взрастили стада, не жалея, упорные, сил.

Счастливой мы зажили жизнью, и радости знамя

Радугой красной

взметнулось до самых вершин.

Пусть вечно пребудет

ученье твое, о наш Сталин,

Ленина друг — ученик,

мудрый вождь — исполин!

Перевел Александр Чачиков.

 

Дагестанская АССР

 

Сулейман Стальский

ДАГЕСТАН

(Отрывок из поэмы)

Мысль, словно море, глубока.

Он — мозг и руки - бедняка.

Мир видящий издалека,

Сильней всех сильных, Дагестан.

 

Для нас среди крутых громад

Рабочими взращенный сад,

Приятный сердцу аромат,

Яйлаг*  цветущий, Дагестан.

 

На ветер слов не бросит он,

Он правдой нашею силен.

Над целым миром вознесен

Утес высокий, Дагестан.

 

Он тучи черные рассек,

Дал бедным счастье в малый срок,

Он землякам моим помог

Прозреть и видеть, Дагестан.

 

Веков грядущих следопыт,

Везде любим и знаменит,

Весь мир глазам его открыт,

Он зорко смотрит, Дагестан.

 

Вот образ — ярче вешних роз.

В суровый год военных гроз

Товарищ Сталин нам привез

Подарок красный, Дагестан.

 

В краю ущелий и долин

Раскрыл он свой большой хурджин.

Дал Ленин горцам дар один —

Ты стал советским, Дагестан.

 

Шел девятьсот двадцатый год.

На сходку Сталин звал народ.

Советских дней победных ход

Он разъяснил нам, Дагестан.

 

Муллы и бека злобный пыл

Он сильным словом охладил.

Болезни бедных исцелил,

Вернул нас к жизни, Дагестан.

 

Большую силу Сталин дал

Народам горским, Дагестан,

В ущельях наших диких скал

Гудят заводы, Дагестан.

 

К снегам заоблачных высот

Автомобильный путь ведет.

Мостов железный переплет

Сковал потоки, Дагестан.

 

Окинь глазами все вокруг.

Нам Сталин всем помог, как друг:

Машины — цеху, полю — плуг

Он дал для счастья, Дагестан.

 

Вождь Ленин, покидая свет,

Давал заветы, Дагестан.

Дал Сталин клятвенный обет

Исполнить волю, Дагестан.

 

Весть накатилась, как волна.

Глухой тоской потрясена,

Оделась в траур вся страна

В знак тяжкой скорби, Дагестан.

 

Заветам Ленина верны

Великих дел его сыны.

Победной поступью страны

Их утверждают, Дагестан.

 

Тебя, Ильич, с живыми нет,

Но партия хранит завет.

Она идет путем побед

К социализму, Дагестан.

 

Со своей страной труды деля,

Великий Сталин у руля

Курс ленинского корабля

Надежно держит, Дагестан.

 

Стреножен бешеный верблюд,

Что лил наш пот, что жрал наш труд.

Пусть путь бойцов отважных крут,

Ведет к победам бедный люд

Вождь мудрый Сталин, Дагестан,

 

У Сулеймана свой закон:

Пустых стихов фальшивый звон

Всем сердцем ненавидит он.

Проклятый строй былых времен

Он не воспел бы, Дагестан...

Перевел с лезгинского Ал. Сурков

* Яйлаг—летнее пастбище.

Сулейман Стальский

ПЕСНЯ

Наша жизнь — ковер, сотканный твоими руками, Ленин.

Ты сделал его красным, как огонь, и это наша жизнь, Ленин.

Ты разбросал по ковру белые цветы, — это наши дети, Ленин.

Ты разбросал по ковру розовые цветы, — это мы, Ленин.

Ты разбросал по ковру синие цветы, — это наши мужья, Ленин.

Ты разбросал по ковру розовые цветы, — это мы, Ленин.

Ты сделал на нем желтые узоры, — это наши горы, Ленин.

Ты сделал по краям его голубые узоры, — это наши реки, Ленин.

Ты сделал по средине его зеленое поле, — это наши равнины, Ленин.

Ты все это сделал для нас, а самого тебя нет с нами, Ленин.

Ты лежишь в сакле, сложенной из цветных камней, Ленин.

Тебя нет с нами, Ленин.

Перевел с лезгинского Р. Фатуев

 

Сулейман Стальский

ИГРАМИ, ДЮНЬЯДИН-НУР СТАЛИНАЗ*

Был Ленин первым, кто повел,

Кто вражьи гнезда в прах размел,

Кто над землею, как орел,

Поднялся, став за бедных.

 

Рабочих всех объединив,

Царя-злодея низложив,

Ушел он, дело поручив

Тебе — великий Сталин.

 

Основы Ленин заложил,

Но ты постройку завершил,

И каждый счастливо зажил

Под новой кровлей, — Сталин.

 

Железным ломом горы зла

Тобой разрушены дотла,

Заря над родиной взошла,

Вселенной зодчий — Сталин.

 

Ты данный Лениным завет

Хранишь, держа в руках, как свет,

Спасаешь люд от черных бед,

Мир озаряя, — Сталин.

 

Твой всюду слышен мудрый зов,

Он в бой ведет большевиков,

Взрывая старый мир оков,—

Всегда победный — Сталин.

 

Ты днем и ночью у руля,

Тебе послушна вся земля.

Прав Сулейман, так говоря:

Создатель счастья — Сталин.

Перевел с лезгинского Эффенда Капаев

* Светочу мира, любимому Сталину

 

Сулейман Стальский

ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ

Живое двигая вперед,

Могучих партия ведет:

Шагает трудовой народ,

И ты их знамя, Сталин!

 

Для всех трудящихся, как свет,

Горишь ты с юношеских лет,

Ведя туда, где горя нет,

Где только радость, Сталин!

 

Ты в знойный полдень держишь зонт,

Нас охраняя от невзгод.

И дальний виден горизонт

Тебе, вершина-Сталин!

 

Ты вражью жадность иссушил,

Ты нас победам научил,

Ты в руки слабых ключ вручил

От новой жизни, Сталин!

 

Известен всей вселенной ты,

Деяний славных мастер ты,

Познавший мысли бедноты,

Тебя пою я, Сталин!

Перевел с лезгинского Эффенди Чапаев

 

ПЕСНЯ О СТАЛИНЕ

Гора над долиной

Стоит высоко;

А небо стоит

Над горою высоко,

 

Но, Сталин, ты выше

Высоких небес,

И выше тебя

Только мысли твои.

 

Созвездий и месяца

Солнце светлей,

Но, Сталин, твой разум

И солнца светлей.

 

Лучистое солнце

Сияет лишь днем,

А разум твой светлый —

И ночью и днем.

 

Когда твои речи

Доходят до нас,

Орлиным становится

Взор у людей.

 

И если кто слово

Услышал твое,

Навеки запомнит

Он слово твое.

 

Идут за тобою

Мильоны людей,

Идут потому, что

Твой правилен путь.

 

И тот, кто однажды

Пошел за тобой,

Скорее умрет,

Чем покинет твой путь.

Песня эта была записана в ноябре 1935 г. в отдаленном дагестанском ауле Кая. Ее пели горянки. Перевел и обработал Эффенди Капиев

НАШ СТАЛИН

(Народная песня)

Разве может в песне рассказать певец,

Как нам дорог ты, любимый наш отец.

Ты, как щит, испытан в праведных боях;

Нами кован, нами ношен на руках.

В стужу зимнюю родная кровля ты,

В лето огненное — сад прохладный ты.

Для поднявшихся на небо крылья ты,

Для спустившихся под землю воздух ты.

Над врагами грозовая туча ты,

Над трудящимся народом солнце ты.

Кораблям, плывущим в бурю, берег ты,

Всем рожденным с честным сердцем слава ты.

Разве может в песне рассказать певец,

Как нам дорог ты, великий наш отец.

Солнце родины своей, клянемся мы,

Жизнь твою, как честь, беречь клянемся мы!

Твои взоры—-наши взоры, вождь родной,

Твои думы — наши думы до одной.

Наших мыслей, нашей крови пламя ты,

Нашей крепости высокой знамя ты!

Записал в дагестанском ауле Нижний Дженгутай и перевел с кумыкского Эффенди Капиев

 

ЛЕНИН С НАМИ —ЗНАЕМ ТВЕРДО

(Даргинская песня)

Кто сказал, что умер Ленин?

Он живет!

В каждом новом поколенъи

Живет,

В нашей юности цветеньи

Живет,

В пролетарском единеньи

Живет,

В Конституции победной

Живет,

В революции всесветной

Живет,

В нашей правде беззаветной

Живет,

В клятве Сталина бессмертной

Живет,

В наших буднях и парадах

Живет,

На испанских баррикадах

Живет,

В Красной армии отрядах

Живет,

В мудрых сталинских докладах

Живет,

В каждом новом дне на свете

Живет,

В честных путников беседе

Живет,

В голосах фанфарной меди

Живет,

В каждой сталинской победе

Живет,

В лучших помыслах народных

Живет,

В МТС и на заводах

Живет,

В нашем сердце, в песне гордой

Живет,

Ленин с нами, — знаем твердо —

Он живет!

Записана в ауле Урахи, Левашинского района, Дагестанской АССР Перевел Эффенди Капиев

Наби Ханмурзаев

КУМЫКСКАЯ ПЕСНЯ О СТАЛИНЕ

Источник разума — глубокий и живой,

Лучистый светоч — взор горящий твой.

Маяк, сверкающий над беднотой,

Живи в веках, живи, великий Сталин!

 

Заветы ленинские ты осуществил,

Путь к коммунизму первый проложил.

Краса эпохи, гордость наших сил,

Живи в веках, живи, великий Сталин!

 

С стальным, несокрушимым сердцем большевик,

Твой зоркий взор в глубины душ проник,

Язык твой ясный — Ленина язык.

Живи в веках, живи, великий Сталин!

 

Как цели достигать, ты нам даешь пример.

Народов вождь, твой верен глазомер.

Ты — новой, светлой жизни инженер.

Живи в веках, живи, великий Сталин!

 

И песню о тебе с любовью, исполин,

Поют уста кумыков и лезгин,

Аварцев, лаков, тюрок, кубачин.

Живи в веках, живи, великий Сталин!

 

Тебя приветствует наш горный Дагестан

Даргинцев, татов и табасаран.

Ты излечил нас всех от прежних ран,—

Живи в веках, живи, великий Сталин!

 

Тебя приветствует наш горный Дагестан

Горячим сердцем старых партизан,

И вторят им колхозник и чабан:

Живи в веках, живи, великий Сталин!

 

ДАГЕСТАНСКАЯ ПЕСНЯ О СТАЛИНЕ

Реки стремятся к морю,

Железо стремится к магниту,

Травы стремятся к солнцу,

Птицы стремятся на юг.

А люди стремятся к счастью,

Они стремятся к правде.

Сердца их стремятся к дружбе,

Мысли стремятся к тебе.

 

Ласточкой быть желал бы,

Ласточкой быстрокрылой,

Легкой и стройной телом,

Чтоб побывать в Кремле,

Чтоб хоть раз увидеть,

Как улыбнется Сталин,

Слушая речи новых,

Созданных им людей.

Листья трепещут в рощах,

Звезды трепещут в небе,

Волны в ручьях трепещут,

Когда встает заря, —

Так у людей трепещут

Руки в аплодисментах,

Когда они в меджлисе*

Слышат имя твое.

 

Был я батрак и нищий,

Был подмастерьем, видел

Только хозяина руки

И мастерской порог.

Сталин! Ты дал нам радость.

Радость и силу в руки.

Радость и правду в сердце,

Радость и счастья путь.

Эта песня записана в одной из кустарных артельных мастерских Дербента (Дагестан). По словам певца, ее сложил старый лудильщик Муртузали

* Меджлис — собрание, сход, заседание.

Каймурза Керимов

Народный ногайский ирав (певец)

ЭЛЬ-БАЖАМ

Каймурза — он очень старый;

Сто и сорок лет прожито.

Но поет степные песни

Очень старый Каймурза.

 

Своему элли-ногаю

Подарил немало сказок,

Много песен и мотивов

Он красивых подарил.

 

И когда играла домбра*,

От большой ее печали

У людей сердца пустели,

Как пустеет ночь.

 

Но когда играла домбра

О великом Эль-Бажаме***,

То печаль, боясь народа,

Скрылась, словно бурундук***.

 

Пусть слова об Эль-Бажаме

Молодым Кызыл-Куланом****

Облетят долины счастья

И гудят, не замирая.

 

Сталин — ты пришел батыром*****

В наши бедные аулы

И в большую непогоду

Нам помог расправить крылья.

 

Каймурза хотел с Казбеком

Высоту твою сравнить,

Но вершину у Казбека

Все же видно на рассвете.

 

Каймурза хотел однажды

Твою силу для примера,

Для блестящего примера,

С буйным Тереком сравнить...

 

Но в большое половодье

О крутые плечи скал

Разбивались все же волны,

Превращаясь как бы в дым.

 

И тогда ирав народный

Очень сильно растерялся,

Но ему сказали люди:

«Пой! Ведь ты же домраши?»

 

...Сталин! — На степных просторах

Мерно движутся стада,

О таких стадах, мы знаем,

Раньше в сказках говорили.

 

По твоей булатной воле

Зацвела в аулах наших

Жизнь, которую мы раньше

Лишь в мечтаньях находили.

 

Ты принес большую радость

В наши степи золотые,

Карды******  вышли из аулов,

Домбры выбрали нежней,

 

Чтобы старому ираву

Лучше было петь про мудрость

И про силу Эль-Бажама,

Для которой нет сравнений.

 

Пусть слова об Эль-Бажаме

Молодым Кызыл-Куланом

Облетят долины счастья

И гудят, не замирая.

Записал и литературно обработал Б. Шелепов

* Домбра — народный музыкальный инструмент.

** Эль-Бажам — вождь народов, так зовут ногайцы товарища Сталина.

*** Бурундук — маленький пугливый степной зверек.

****Кызыл-Кулан — красный конь, у ногайцев символ быстроты.

***** Батыр — богатырь.

****** Карды — старики.

Кабардино-Балкарская АССР

Б. Пачев

Народный певец

ПЕСНЯ О ЛЕНИНЕ

Москвой называлось древнее царство.

Оно держало в страхе народы земли,

Грозой шумело в жерлах пушек,

Остриями шашек долго грозило,

Долго силой и властью владело,

Далеко шагало через пространства.

Но Ленин над Москвой руку простер —

И враги, смутясь, бросились в бегство.

 

Беззаконники писали народу законы.

Солдаты охраняли склады пищи.

Пши*  беспощадно терзали невинных.

Невежда держал умы на узде.

Уздени защищали свое добро.

Царь и близкие его блистали, как звезды, —

Чванство охраняло порог дворца.

Народ был нищ, как тень на земле,

Влачил свои дни под горьким ярмом.

Усталые головы тяжко склонялись,

Метались в беспокойном сне

На окровавленных подушках.

Землею правил страшный дракон.

 

Но мудрый родился, храбрый пришел,—

Крепости покорил, путы развязал.

Вы нас лишали молока и хлеба,

Как холеный скот, заплывали жиром,

Неправым хабзе, как стеной, ограждались,

Грабили нищих, пищу их ели.

Под подушкой у вас ключ от нив и пастбищ

Источники богатств — в древней неправде,

Крови на нас — как ржавчина на стали,—

Ржавчиной стала наша кровь…

Уже затупилась сталь о наши сердца.

Железный град выпал в Москве.

 

Богатырские мосты в лунную ночь

Прошел Ленин на глазах у врагов

Под грозой пушек, под дулами ружей.

При рождении месяца меркнут звезды,

Умирает ночь при рождении дня.

Царское величье обратилось в тлен.

Третьей долей своей силы-мощи

Ленин сокрушил царя и пши.

Великий Ленин — чистая душа.

Ленин прав — оттого его лепят из белого гипса.

Мир увидел большую битву:

Уздени и пши стали волками и лисицами,

Ищут нор, теряя зубы,

Торопливо спасаются в чужих норах.

Но Ленин — воин неутомимый.

Царские законы он разрушил,

Зарыл их в землю, словно падаль.

И ныне они ржавеют там.

Дал вдоволь молока детям нищих.

Пши и узденей лишил довольства,

Сладкую жизнь у них отнял,

Запретил им вновь родиться на свет.

 

Буря была, но корабль шел вперед, —

Искусным кормчим был наш Ленин.

Берег счастья мы увидели.

Мы увидели землю радости.

В вечность он отошел, как звезда,

Но навсегда след свой оставил.

Никогда не забудем мы Ленина.

*Пши — господа.

Азрет Будаев

ЗОЛОТАЯ ГОРА

Нам солнце закрывал туман.

Вокруг — насилие, обман;

Но ты сверкнул для братских стран

И жизнь вдохнул в нас, Сталин!

 

Известен облик твой земле,

И слово, равное стреле,

Наперерез помчалось мгле,

Родной, великий Сталин!

 

Умом ты озарил народ,

К вершинам счастья он идет,

И песни новые поет

Тебе, любимый Сталин!

 

Теперь в ущельях смуглых гор

Веселый слышен разговор,

И братских слов твоих дозор

Нас охраняет, Сталин!

 

Ты первым в гору зашагал,

Бессильному ты крепость дал,

В ком пламень жизни погасал,

Вдохнул ты силу, — Сталин!

 

Гремит заводами страна,

Цветет улыбками она,

А у руля рука верна

Твоя, великий Сталин!

 

Я высек песню из скалы,

Там, где гнездятся лишь орлы;

Рвет песня черный сумрак мглы:

Гора златая — Сталин!

Перевел с балкарского Александр Чачаков

 

СКАЗКА О СТАРОМ ТУТЕ И СТАЛИНЕ

Я расскажу вам сказку про нынешние времена, о старом Туте, о колхозном саде, о сыновьях Туты и Бетале Калмыкове и Сталине. Слушайте, молодые!

Тута был очень стар. Башня его лет упиралась в самое небо, и облака временами закрывали вершину ее: Тута стал забывать свои годы.

Он пешком дошел до горы нашего возраста и много силы потратил на этот путь. И пришел день, когда старый понял, что скоро ему надо спуститься в ущелье смерти.

Он жил у своих сыновей. Один сын его был председателем колхоза. Другой сын работал в партии. За ужином Тута знал уже все дневные дела колхоза. Ой, сколько их было! Они росли, как деревья. Первый сын сажал эти деревья, второй сын подстригал их, если они плохо росли. Ой, сколько дел знал Тута о своем колхозе!

Однажды утром смерть в первый раз напомнила Туте о себе. К нам, старикам, она стучится трижды, а на четвертый раз уводит за собой. Тута знал ее обычай, и утром родное село смотрело ему в спину.

Старый Эльбрус, наверное, смеялся, если только понял, за каким делом ушел старик из родного села.

Мудрый, как мудр тот, кто высоко забрался на гору времени, Тута пошел посмотреть родную землю. И он увидел не только хорошее, но и плохое.

И пошел старый Тута в Нальчик. Он пришел в каменный дом, на второй этаж, к Беталу, сыну Эдика Калмыкова.

- Где Бетал? — спросил Тута. — Я должен его видеть. Скажите Беталу, что его спрашивает старый Тута из маленького селения по большому делу.

- Входи скорей, Тута! — закричал Калмыков из-за двери. — Я всегда жду хорошего человека. Чего ты хочешь, Тута? Может быть, тебе плохо спать в новом доме? Может быть, тебя плохо кормят? Может быть, кто-нибудь посмел обидеть тебя?

- Валлаги* — сказал Тута. — Кто в Кабарде может обидеть честного человека?! Разве кто-нибудь хочет иметь тебя своим врагом? Разве кто-нибудь хочет иметь врагом всю Кабарду? Такой человек — сумасшедший.

- Если ты ничего не хочешь, пойдем тогда пить чай и говорить о хорошем.

- Не путай мне мысли, Бетал, — сказал Тута. — Я буду говорить о плохом.

- Я рад слышать о хорошем, — ответил Бетал, — но я рад слышать и о плохом.

- Ты, Бетал, говоришь загадками. Моя старая голова не понимает их.

- Какая тут загадка? Плохое станет хорошим и вернется к нам радостью. Если ты за этим пришел, говори мне о плохом, говори больше.

Большой аппарат загремел, зазвенел на столе Бетала.

- Тише! — крикнул Бетал.

И голос его, наверное, слышала вся Кабарда. Звонил из холодной Москвы сам Сталин.

Ой, как уважает Бетал Сталина! Он говорил стоя, как юноша стоит перед отцом и начальником.

Ой, как уважает Сталин Бетала! Он говорил ему только веселое, и Бетал все время смеялся.

- Меня вызывают соревноваться, Сталин, — сказал Бетал. — Начальник из другой области предлагает мне соревноваться.

- У тебя ударников, сколько звезд на небе, — сказал Сталин. — Получай орден, потому что ты достоин его.

- Благодарю за орден, — сказал Бетал. — Я отдам его всем колхозникам.

- Скажи Сталину, — подсказал Тута, который здесь не молчал, — что старики будут носить кусочки этого ордена в своем сердце.

Бетал передал эти слова Сталину.

- Поблагодари мудрых стариков Кабарды, — сказал Сталин.

И старый Тута поклонился черной трубке и снял шапку.

Но какой он был беспокойный, этот Тута! Он опять стал говорить о плохом. Он положил перед собой большой лист бумаги и как будто писал, выкладывая все плохое из уголков своей памяти.

Угрюм и скучен стал Бетал. Он не стал пить чай, он не стал кушать, он надел свою короткую шубу, сел на свою машину-ветер и поехал по селениям. Ничего не успел сделать Тута.

Машина умчалась, а Тута кричал:

— Бетал, не надо себя беспокоить. Завтра все сделаешь. Попей чаю, Бетал, покушай, выспись.

Но разве может кто-нибудь остановить Бетала, если он куда-нибудь пошел? Нет в Кабарде такого человека.

Тута сел в кабинете Бетала и в сердце своем пожалел начальников тех селений.

- Ой, я не стану пить с вами чаю, — сказал им Бетал.— Валлаги, этот чай будет горьким!

Сидит Тута в кабинете и смотрит на драгоценные камни, что стоят у стены под стеклом, и вдруг опять загремел, зазвенел черный аппарат на столе Бетала.

Старый Тута снял шапку, встал и приложил черную трубку к своему уху:

- Я слушаю тебя, Сталин, — сказал он в трубку.

- Откуда ты знаешь, что это я говорю? — раздался из трубки голос, который молодит старые души и одевает теплою буркой холодное человеческое сердце.

- Я знаю, что это ты говоришь, потому что кто же другой не спит ночью в холодной Москве, кто смотрит за всеми, за всех беспокоится, кто смотрит ночью за путником, чтобы не сбиться с дороги, кто через ночь видит, какою встанет заря?

- Старый Тута, ты никогда не был льстивым. Благодарю тебя за доброе мнение обо мне. Не я один думаю о дороге, твои сыновья тоже о ней думают, и ты, Тута, тоже смотришь за ней. Но ты не все плохое рассказал Беталу. У вас еще есть золотушные дети, еще чесотка мучит людей, еще не все овцы собрались в коши, еще мало у вас красавцев-коней, еще земля не раскрыла вам всех секретов своего плодородия, еще не выросла молодежь.

- Ты мудр и прав, великий Сталин, — сказал Тута.

- Так не сиди же, Тута, в кабинете. Иди на поля, иди по селениям и рассказывай все, что ты думаешь. Не давай начальникам долго спать под теплым одеялом, не давай им кататься на красивых конях. Надо еще много работать. Надо успеть, чтобы с вершины своей старости ты увидел землю такой прекрасной, когда людям уже незачем будет умирать.

И пошел Тута по аулам.

Я, кто рассказывает вам эту сказку, и вы, мои слушатели, мы не можем поспеть за ветром-машиной Бетала. Я не знаю, что он делал в селениях. Но он вернулся к себе в Нальчик и, как вылез из машины-ветер, сразу сказал:

- Найдите мне сейчас же того старика, Туту. Я хочу ему сказать, что все, что было плохим, стало хорошим. Я хочу еще раз попить с ним чаю, как с умным человеком.

Все поехали искать Туту, но смерть, которая не имеет над собой начальников, уже позвала его к себе.

Тогда Калмыков опять сел на свою машину-ветер и поехал к Туте на кладбище.

- Ты лежишь, Тута, — сказал Бетал,— а я стою, и лицо твое закрыто землей, но пускай оно там, под землей, улыбнется мне. Я сделал все, что ты посоветовал мне. Лежи спокойно, дорогой Тута, — сказал Бетал и запел русскую песню, что пели, когда умер Ленин. Но слова он пел другие. Бетал пел так:

Ты умер, наш инспектор по качеству,

Но сотни глаз смотрят кругам.

Ты умер, наш инспектор по качеству.

Но растет корнями вниз сад твоих сыновей.

Ты умер, наш инспектор по качеству,

Но растет сад твоего сына,

Который от партии смотрит за деревьями.

Так пел Бетал и велел всему селению вырыть тело старого Туты и похоронить его в саду. Когда созрели наши яблоки и груши, сливы и абрикосы, они падали с деревьев прямо на могилу Туты.

Записана в Кабардино-Балкарии со слов Кадиса Балтагизова

* Валлаги — клятва.

 

Калмыцкая АССР

Кякш Баяртаев

15 ЛЕТ

Сегодня первый день шестнадцатого года

С тех пор, как принесли и счастье и свободу

Забытому калмыцкому народу

Вожатые страны — большевики.

Советской матери калмык стал равным сыном.

Не гнут калмыки пред зайсангом спины.

Шумят в степи колхозные машины.

Мы счастливы, свободны и крепки.

Прошла пора ярма, плетей и стонов.

Страна родная — счастье миллионов,

Разбросанных по миру, угнетенных,

Страна весны, свободы и труда –

Страна цветет весенними лучами,

Бойцы проходят крепкими рядами,

Над городами, над полями, над садами

Горит пятиконечная звезда.

Мы шли вперед нелегкими путями.

И вот она — победа перед нами.

Сыны республики вздымают выше знамя

И песнь о партии, о Сталине поют.

Сейчас в Калмыкии живет народ свободный:

В степях чабан, ловец в пространствах водных,

Колхозники на черных землях плодородных

Крепят колхозный большевистский труд.

Перевел с калмыцкого А. Исбах

 

Крымская АССР

 

ЛЕНИН И АЮ-ДАГ — ВЕЧНЫ, КАК ЭТО МОРЕ

Пять дней бушевало море.

Пять дней на вспененной воде лежала скользкая муть.

Пять дней синие барашки-волны разбивали о ноздреватые скалы пенистые лбы.

Пять дней... На шестой — море стихло и от коричневого берега до бледносинего горизонта покрылось мелкой рябоватой зыбью.

Шестой день — черный голубь на рассвете в пунцовом клюве принес черную весть:

В Москве, в Горках, умер Ленин!

Вновь на вечерней заре залетали сизые буревестники.

А ночью шторм, раздирая в мелкие щепы рыбацкие ялики, стонал в смертельной тоске: — Умер Ленин!

В городе на Яйле бушевал буран, заметая в долинах сакли.

Бушевал и пел похоронную песнь — отходную о нем, усопшем.

Внизу Аю-Даг — белый мертвец в темно-синем гробу; море сурово, но в молчании было:

Так и Ленин застыл и лежит и на ноги встать не может.

Так и Ленин застыл в сердцах миллионов, как в море.

Так и Ленин и Аю-Даг — вечны, как это море.

Песня записана в августе 1927 года в Крыму, в Бахчисарае, со слов пятидесятилетнего неграмотного старика-садовника Вели Одибаш.

 

ПЕСНЯ

Натянув сапоги, я шагал

К Перекопскому валу навстречу.

Вижу: стоит генерал

В английском зеленом френче.

 

Вижу: стоит генерал.

Генералу я пулю послал.

 

Батальон офицерский злой,

Не расстреляешь советы!

Вас сметут коммунисты метлой,

Беднота им поможет в этом.

 

Беднота им поможет в этом.

Беднота всегда за советы!

 

Словно дождь, большевистская слава

Прошумела по белому свету

О буденновцах — грозных лавах,

Пролетающих буйным ветром.

 

Пролетающих буйным ветром,

О джигитах Страны Советов.

 

Шагом опытного проводника

Все вперед и вперед неустанно

Вождь ведет нас через века,

Не страшась ни пурги, ни дали,

И зовут его кратко — Сталин.

 

И гремит его имя — Сталин,

Он в работе, как сталь, неустанен!

Записано в деревне Ай-Василь, Ялтинского района. Перевел с крымско-татарского Борис Бендик

 

РАПОРТ СТАЛИНУ

Идет республика весны,

Зимы деспотию свергает,

Войска морозов сражены

И зелень юная сверкает.

 

Весны советской нет светлей

И нет долин колхозных краше.

На небосклоне новых дней

Ты — солнце пламенное наше.

 

В садах весенних, трудовых

Мы — звонко-радостные птицы,

И любо нам в лучах твоих

К вершинам славы возноситься.

 

Живи и здравствуй, вождь и друг!

О счастьи после долгих мук,

О Крыме старом и о новом

Теперь послушай наше слово

 

Поносят предков наших зло

За их разбойные набеги.

Татар немало полегло

Для ханской славы, ханской неги.

 

Телами их был путь мощен

От гор Тавриды до Варшавы.

Владыке золото и жен

Везли дорогой той кровавой.

 

Но чужеземки не одни, —

Татарских девушек немало

В гаремной гибельной тени

Свой черный жребий проклинало.

 

Реками кровь лилась в полях,

Пал хан под натиском России.

Сказал народ: «Велик аллах!

Теперь настанут дни другие».

 

Но не добро тот день сулил,

Не пощадили нас тираны.

В дворец, где старый дьявол жил,

Вселились новые шайтаны.

 

Сел вместо хана русский царь

Народу нашему на спину,

И зажили рабы, как встарь,

Шепча проклятья господину.

 

Правитель, богатей, мулла

На части горемык терзали,

А те, домой придя, со зла

И с горя женщин истязали.

 

Не сыщешь в летописях след

О горестной судьбе татарок,

И ни один не пел поэт

Про нашу молодость и старость.

 

Когда ж на землю к нам ступил

Певец прославленной России,

Он в нашем прошлом различил

Лишь слез ручьи да кровь Марии.

 

И был опять грозой военной

Наш край однажды потрясен.

Борцов повел в сраженье Ленин —

И Крым от рабства был спасен.

 

И вот раскинулась по склонам,

Светла, цветуща и юна,

В уборе солнечно-зеленом

Преображенная страна.

 

Страна, где нет вражды и горя,

Страна, где мир и счастье есть,

Где человек, с природой споря,

В труде, в победе видит честь.

 

Горит он пылом трудовым,

Назваться первым ищет права,

Гремит недаром в мире слава

Про наш орденоносный Крым.

 

А мы, вчерашние рабыни,

Теперь хозяйки тут всего,

И неразлучны снами ныне

Машины, книги, мастерство.

 

Тут сотни героинь-ударниц

Весной выходят на поля.

Табак и виноград янтарный

Дарит им щедрая земля.

 

И если из Украйны дальней

Мария гостьей к нам придет,

Тот день — тобой клянемся,

Сталин! Как праздник, встретит наш народ.

 

Где призрак пушкинской Марии?

Где душного гарема ночь?

Лучи победы озарили

Марию — сталинскую дочь.

 

Мария та в руках у хана

Терпеть училась и рыдать,

Мария эта нас, дехканок,

Стихии учит побеждать.

 

Марию ту встречали местью,

Кинжала грозною игрой,

А нам обняться будет честью

С Марией, милою сестрой.

 

И если ту Марию славит

Фонтан печали, слез фонтан,—

Мария эта нам оставит

Побед и счастья океан.

Сложил стихами Г. Лахути по поручению слета 900 колхозниц-табаководов Ялтинского района. Перевод Бону

 

Марийская АССР

 

МАРИЙСКАЯ ПЕСНЯ О СТАЛИНЕ

Если бы Кокшага-река

Да снова вернулась,

Если бы Кокшага-река

Да на север побежала,

Если б глаза мои блестели,

Как в семнадцать лет,

Если б розовели щеки мои,

Как спелое яблоко,—

Я бы съездила в город Москву,

Я бы сказала спасибо

Большому человеку —

Товарищу Сталину,

Отдала бы ему в руки

Деревянную киндэ-тэркэ*,

До краев наполненную

Коман-мельна**,

Я поднесла бы ему

Тонкую полотняную рубашку

И сказала бы ему:

Дорогой мой друг

И советчик Сталин,

Прими от меня подарки эти.

Пела Осык Марфа, колхоз Увий.

* Киндэ-тэркэ — хлебная чаша.

** Коман-мельна — блины.

 

Мордовская АССР

Петр Эрьке

ДА ЗДРАВСТВУЕТ СТРАНА СОВЕТОВ

Мы песни пели

Долгие века.

Мы плакали,

И слез текла река.

Проклятья

На тяжелую судьбу

Невольно падали

С потрескавшихся губ

За то, что

Горько нам жилось на земле,

За то, что

Счастья не было мордве,

За то, что с нами грубы были, злы,

За то, что

Осмеяли наш язык,

За то, что

Солнце не светило нам.

Кто видеть мог,

Что не судьбы вина?..

И кто бы мог

Об этом нам сказать,

Когда трахома

Ела нам глаза?

О, мы искали

Выхода из тьмы.

Мы верили

Пророчеству Кузьмы

И Разин,

И Емелька Пугачев

Любимы нами

Были горячо...

Слепые шли

Мы долгие века.

Мы плакали,

И слез текла река.

Блуждали.

И казалась нам

Не матерью,

А мачехой, земля.

Но хлынула

Октябрьская волна,

И Ленин

Свою руку подал нам.

Глаза открылись.

О, силой скольких солнц

Нам осветило путь

Его лицо!

И первый раз

За много сотен лет

Тогда мы стали

Песни петь земле,

Мы стали славить

Счастье жить на ней

С любовью к Ленину,

К Сталину,

К стране!

 

ПЕСНЯ КОЛХОЗНИЦ О СТАЛИНЕ

Ой, как много-много света разлилось вокруг!

Ой, как белыми цветами расцветает луг!

Или впрямь не меркнет солнце в темноте ночной?

Или впрямь не стынет солнце белою зимой?

Это светит наше солнце — Сталин наш родной.

Много-много в ярком солнце света и тепла.

Но когда лесной тропинкой к нам придет зима —

Встанет в реках и озерах светлая вода,

Солнце яркое остудят злые холода,

Имя Сталина родного греет нас всегда.

Потому-то ярче солнца наш великий друг,

Потому так много света разлилось вокруг,

Потому земля родная расцвела навек.

Стала женщина с мужчиной равный человек.

Муж мой водит в поле трактор, комбайнерка я,

Мы живем с ним душа в душу, как живут друзья.

Ой, наступит день осенний, самый светлый день,

Муж мне скажет: «На дорогу лучшее одень,

Мы с тобой поедем вместе полем золотым,

Рапорт Сталину родному вместе отдадим».

Я пою, качая сына на своих руках:

«Ты расти, как колосочек в синих васильках,

Сталин — будет первым словом на твоих губах.

Ты поймешь, откуда льется этот яркий свет,

Ты в тетрадке нарисуешь сталинский портрет.

Ой, бела в садочках вишня, — как туман, бела.

Жизнь моя весенней вишней нынче расцвела.

Ой, горит, играет солнце в светлых каплях рос.

Этот свет, тепло и солнце Сталин нам принес.

Ты поймешь, мой ненагляда, что его тепло

Через боры, через горы до тебя дошло».

Записано в с. Семилей, Кочкуровского района, Куйбышевского края.

Северо-Осетинская АССР

ОСЕТИНСКАЯ ПЕСНЯ

Смертям и раньше не было конца,

Но умер он — и стали льдом сердца.

Его мы хоронили, как отца,

Знамена траурные наклонив.

 

Дохнет лишь осень — и увял цветок,

Звезде конец, лишь заалел восток;

Всему и всем положен в мире срок,

Но Ленин жив и вечно будет жив!

 

Мы — пастухи, когда пришла беда,

Свои в горах покинули стада,

Чтобы спуститься к Ленину, туда,

Где он лежал и тих, и молчалив.

 

Пусть воют ветры среди льдистых скал,

Пусть ночь, пусть путнику грозит обвал,—

Свое нам солнце Ленин завещал,

Его тепла мы чувствуем прилив.

 

И Сталину он, другу из друзей,

Доверил ключ от жизни нашей всей

И поручил: «Врагов моих рассей,

Будь стражем сел, и выгонов, и нив!»

 

И там, где высился гробовый тес,

Скорбящий Сталин, в утоленьи слез,

К груди вождя свою ладонь поднес,

Железной клятвой нас объединил.

 

И эта грудь, что обрела покой,

Прикрытая хранительной рукой,

Осталась нам навеки дорогой

Под сенью пальм, и лавров, и олив.

 

Пусть блекнут звезды, лишь расцвел восток,

Пусть, чуя осень, морщится цветок,

Да, пусть всему положен в мире срок,

Но Ленин жив и вечно будет жив.

Перевел с осетинского М. Тарловский

 

Татарская АССР

ПЕСНИ О ЛЕНИНЕ И СТАЛИНЕ

В сад при клубе мы войдем.

Розы рдеют в нем огнем.

То, что Ленин предсказал,

Ближе, ближе с каждым днём.

 

В летний полдень горяча

Ласка знойная луча.

Нету правильней дорог,

Чем дорога Ильича.

 

Ранним утром спит река.

К ней идут издалека.

Только Ленин указал

Верный путь для бедняка.

 

Ярок на горе костер.

Озарен огнем простор.

Светом Ленин озарил

Глушь густых лесов и гор.

 

На больших дубах свои

Гнезда вили соловьи.

Ленин, в жизнь превращены

Нами все слова твои.

 

К ледяной воде ключа

Ива гнется трепеща.

Вьется в небе красный флаг —

Это знамя Ильича.

 

Красный флаг высоко взмыл,

Всю страну он озарил.

Ленин, наш отец и вождь,

Путь к свободе нам открыл.

 

Пусть бурлив поток речной, —

Крепок новый мост стальной.

Вслед за Лениным идем

Мы дорогою одной.

 

Славя солнечный восход,

Соловей поет, поет.

Лишь дорога Ильича

К жизни радостной ведет.

 

Все добыли мы в бою,

В славном ленинском строю.

Зорче, зорче от врага

Береги страну свою.

 

Даль светла и горяча.

Поезд мчится грохоча.

Так же быстро мчимся мы

По дороге Ильича.

 

Выйдет утром раньше всех

На работу дровосек.

Мы тропою Ильича

От нужды ушли навек.

 

На селе бедняк у нас

Стал зажиточным сейчас.

Только в ленинском пути

Счастье всех племен и рас.

 

Если умер наш Ильич,

Пусть летит по селам клич:

Будь стальным и бодрым будь,

Труд ударный увеличь!

 

Вот цветок, сухой на вид,

Чудный запах он струит.

Живо дело Ильича,

Хоть Ильич в гробу лежит.

 

Пятикрылая звезда —

Символ вольного труда.

Пять материков земли

Помнят Ленина всегда.

 

Спи, Ильич! Тебя хранит

Гулкий мрамор и гранит.

Слово мудрое твое,

Словно гром, в сердцах гремит.

 

Громко в зелени ветвей

Свищет песню соловей.

Слово Ленина в сердцах

С каждым днем звучит сильней.

 

Голубеет наш Урал,

И синеет наш Урал.

Сталин нас ведет путем

Тем, что Ленин указал.

 

Встретим мы в полях весну,

Подымая целину.

Сталин, вождь любимый наш,

К счастью ты ведешь страну.

 

Над речною быстриной

Мост воздвигли мы стальной.

Вслед за Сталиным идем

Мы к победе всей страной.

 

Я не раз бывал в бою.

Из винтовки метко бью.

В нужный час с винтовкой я

Встану в сталинском строю.

 

Мы победно сквозь года

Шли дорогою труда.

Имя Сталина для нас

Светит ярче, чем звезда.

 

Твердо сталинским путем

К дням зажиточным идем.

По колхозным деревням

Жизнь счастливей с каждым днем.

 

Богатеет наш Урал,

Расцветает наш Урал.

Сталин нас ведет путем

Тем, что Ленин указал.

Перевел с татарского А. Миних

Удмуртская АССР

 

ЯРЧЕ СОЛНЦА

«Что ярче на свете солнца?

Что выше на свете тучи?

Что глубже на свете моря?»

Так спрашивал внук у деда,

И так отвечал ему дед:

«Счастье ярко, как солнце,

Мечты высоки, как тучи,

Глубок человек, как море, —

Найди мне другой ответ».

 

А внук засмеялся... «Слово

Твое драгоценно, дед.

Но жду я, мой старый, снова

На пять вопросов ответ».

 

«Кто дал удмуртам счастье?

Кто дал им силу и славу,

Открыл им ворота к солнцу,

Мечтой окрылил высокой, —

Кто лучший удмуртов друг?..:

 

«Сталин принес мечту нам,

Сталин принес нам счастье,

Сталин принес нам силу,

Сталин принес нам славу —

Он наш учитель и друг!

 

Он ярче солнца в июне,

Он выше июльской тучи,

Яснее летнего дня,

Сталин — орел могучий —

Ведет нас вперед, к Коммуне,

И пусть он слышит меня.

 

Да светит над миром Сталин,

Как солнце,

Как песня,

Как знамя!

Всегда и повсюду с нами

Сиянье его огня!»

Перевел с удмуртского А. Алдан. Записано в Балезинском районе Удмуртской АССР.

Чечено-Ингушская АССР

ЦВЕТИ, РЕСПУБЛИКА!

Страна чеченцев, ингушей,

Одежды праздничные шей:

У всех нас радость на душе,

Ту радость дал нам Сталин.

Вершины наших снежных гор,

Колхозных пажитей простор,

Советских горцев гордый взор —

Тебя все славят, Сталин.

Жизнь наша — алый полный цвет.

Живи, любимый, много лет,

Оставим внукам мы завет —

Петь о тебе, наш Сталин.

Ты — друг, товарищ и отец.

Ты — сердце всех людских сердец

Живи на радость нам, творец

Законов наших, Сталин.

Советский мирный мы народ,

Но если враг войну начнет —

Мы на врага пойдем вперед,

Как ты нас учишь, Сталин.

По большевистскому пути

Легко и радостно итти.

Цвети ж, республика, цвети:

Тебе дал счастье Сталин.

Народная песня, записаная в ауле Урус-Мартан.

 

Чувашская АССР

ОРЕЛ И БЕДНЫЙ ЧУВАШ ЭНДРИ

(Народная чувашская сказка)

Жили в одной деревне старик со старухой. Было у них три сына. Жили очень бедно.

Видит старик — придется всей семьей голодной смертью умирать. Что делать?

Слышал старик, когда еще был молодым, чудную сказку, — будто делили когда-то счастье между людьми. Не попало счастье первому чувашу, от которого чувашский народ пошел, потому что опоздал он — лапти одевал.

И решил старик послать своих трех сыновей по трем дорогам искать счастья.

Самого младшего сына звали Эндри.

Шел он, шел по дороге, дошел до места, где дорога на две делится. Столб стоит, а на столбе надпись: «Вправо пойдешь — к медведю попадешь, влево пойдешь — орла встретишь».

Долго думал Эндри, по какой дороге пойти. Решил итти по левой.

На второй день пути дошел он до опушки леса, увидал сияющее солнце, а на солнце орел сидит.

- Куда идешь, Эндри? — спросил его орел.

- Иду вот счастье искать, не стало сил больше в нужде-голоде ходить.

Подозвал орел к себе Эндри и говорит ему:

- Счастье на дороге не валяется, его суметь взять надо. Вот возьми эту дубину и иди обратно. Встретится тебе по дороге медведь. Ударь этого медведя дубиной, распори ему живот, и выпадет оттуда золотая коробочка. Сумеешь ее открыть — найдешь счастье.

Послушался Эндри орла, убил он медведя, достал коробочку, открыл ее, И выскочили оттуда свинья и овца.

Идет Эндри домой, радуется: нашел свое счастье. Пожил Эндри в деревне немного — видит: хоть жить и легче стало, а до счастья — ух, как далеко!

Решил он снова пойти искать счастья. Встретил он снова орла, а тот его спрашивает:

- Куда опять идешь, друг Эндри?

Тот все по порядку ему рассказал.

- Ладно, — говорит орел, — вот тебе дубинка, пойди обратно, встретишь волка. Убей его, распори ему живот, выпадет к твоим ногам коробочка. Откроешь коробочку — найдешь свое счастье.

Так все и сделал Эндри, как сказал ему орел. Открыл он коробочку, и выскочили оттуда корова и конь.

«Вот оно, наконец, счастье», — подумал Эндри и побежал домой.

Пожил он немного в деревне — видит: жизнь куда легче стала, а все же до счастья далеко. Решил он снова пойти искать счастья. Встретил он орла и рассказал ему, как все же трудно живется.

- Ладно, — говорит орел. — Вернись обратно, встретишь лису. Убей ее, и на месте, где ее уничтожишь, найдешь свое счастье.

Так и сделал Эндри. У самой своей деревни встретил он лису, убил ее, смотрит на свою деревню - и не узнает ее: вместо знакомой деревни — новая, дивная деревня, с хорошими постройками, с амбарами, полными зерна, с конюшнями и коровниками, полными скота, а на главном здании этой деревни написано звучное слово — «колхоз».

Так бедный чуваш Эндри, убив медведя — царя, волка — помещика и лису — кулака, нашел, наконец, свое счастье.

А имя орла, который показал дорогу бедному чувашу, — Сталин.

 

Ойротская автономная область

ВЕЛИКОМУ СТАЛИНУ

(Из письма ойротского народа)

Нет! Родины нашей бескрайные шири,

Закон, что написан твоею рукой,

Твою Конституцию — лучшую в мире —

Никто не отнимет, нет силы такой!

Счастливая жизнь и прекрасное время!

Ах, жить бы нам сотни и тысячи лет!..

Сегодня, в день Съезда, с народами всеми

Мы шлем тебе, вождь наш,

горячий привет!

Живи же, любимый наш, долгие годы!

Ты — горной вершиной у всех на виду,

Учитель, маяк зарубежным народам,

Великий садовник в прекрасном саду

Советских республик... Ты — призыв и знамя

Для всех угнетенных планеты большой.

Восстанут и там наши братья! За нами

Пойдут на тиранов в решительный бой!

Наш стяг победит! И в устах поколений —

Счастливых, свободных — в грядущих веках

Звучать будут вечно два имени: Ленин

И Сталин повсюду, на всех языках.

За радостный труд, бытие золотое,

Добытое в жаркой, упорной борьбе,

За солнце познанья — спасибо большое

Правительству, партии нашей, тебе!

В тебе все надежды великой планеты...

Веди же вперед нас, как вел и ведешь!

Здоров будь, на радость трудящимся света,

Отец наш, учитель, наш друг и наш вождь!

Адыгейская автономная область

Теучеш Цуг

Народный певец

ПЕСНЯ о СТАЛИНЕ

Родина

Счастьем, как небом, покрыта,

И Сталин, как солнце,

Сияет для нас.

 

Он нашу нужду и мечту понимает,

Когда тебе трудно,

Он даст совет.

Он в битву ведет,

И в труде помогает,

И мыслью своей озаряет свет.

 

Слово вождя

Освещает дали.

Оно пролетает огнем по горам.

Пусть вечно живет

Драгоценный Сталин

На радость друзьям

И на страх врагам!

 

Карачаевская автономная область

Измаил Семенов

Народный поэт

СТАЛИНУ СЛАВА, ПАРТИИ СЛАВА!

(Карачаевская народная песня)

Великому Сталину шлю я привет!

Как знамя, он ленинский держит завет.

Да здравствует партия большевиков!

Она с наших ног сбила бремя оков.

Великому Сталину шлю я привет!

С именем «Сталин» познали мы свет.

Да здравствует партия наша в веках!

Мы с нею почуяли силу в руках.

Великому Сталину шлю я привет!

Он бедных избавил от горя и бед.

Да здравствует партия!

С ней мы пришли

К расцвету и юности нашей земли.

Великому Сталину шлю я привет!

В сердцах наших сгинул уныния след.

Да здравствует партия!

Наша страна,

Как улей медовый, весельем полна.

Великому Сталину шлю я привет!

Он к счастью ведет нас путями побед.

Да здравствуют партии нашей ряды!

В колхозах шумят золотые сады.

Могучему Сталину шлем мы привет!

И жизни желаем на множество лет.

Да здравствует партии стяг боевой

На суше, на море, над всею землей!

Литературная обработка Эффенди Капиева