№ 186
Ф. Э. Дзержинский — М. А. Трилиссеру
8 февраля 1925 г.
т. Трилиссеру
Ввиду взаимоотношений наших с НКИдел — необходимо их регламентировать постановлением П/бюро и затем строго придерживаться установленных правил. На продолжение этих взаимоотношений в таком виде, как до сих пор, я согласиться не могу, ибо от этого неслыханно страдают интересы государства. НКИдел является руководителем и проводником внешней политики СССР и единственным представителем СССР — для других государств. Поэтому постоянные наши враждебные отношения к НКИдел — дезорганизуют престиж Советской власти в глазах заграницы, а нас обрекают на полное бессилие. Наша работа и материалы поэтому недостаточно используются — с вредом для государства. И я требую упорядочения наших взаимоотношений именно, имея в виду необходимость усиления нашего влияния и большего использования результатов работ ИНО и КРО.
Прошу доложить об этом т. Менжинскому.
Прошу представить мне проект такой регламентации, основанный на постановлениях комиссии т. Куйбышева, Политбюро и проч. Т. Литвинов выдвинул следующие пункты: 1) Аресты иностранцев происходят без предупреждения НКИдел. 2) Обыски и аресты иностранцев недостаточно обоснованы. 3) Запросы НКИдел остаются без ответа или даются неверные ответы, что в результате дискредитирует не только НКИдел, но и СССР. Это самое тяжелое обвинение. Все острие его против нас. В[ладимир] Ильич нас за это бы раскассировал. И в результате мы организуем против себя всех и даем повод иностранцам поднять кампанию, что в СССР всем правит ГПУ. Политически это опаснейший результат. Он дает возможность врагам СССР делать ОГПУ организующим элементом интервенции и контрреволюции. 4) Незаконный отказ в визах иностранцам на выезд. 5) Не судить в ГПУ иностранцев. 6) Более точное определение понятия «экономический] шпионаж». 7) Урегулирование вопроса о материалах ИНО — посылка через полпредов.
Необходимо для наблюдения прохождения конкретных вопросов, связанных с НКИделом, иметь у нас особого уполномоченного, целиком ответственного за это, а не так, как сейчас, когда неизвестно, кто наблюдает и отвечает, как в вопросе об обмене с поляками.
8 февраля 25 г.
Ф. Дзержинский1
РЦХИДНИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 349. Л. 1. Автограф.
Примечания:
1 В начале июля 1930 г., подводя итоги своей деятельности на посту наркома иностранных дел, Чичерин писал: «При т. Дзержинском было лучше, но позднее руководители ГПУ были тем невыносимы, что были неискренни, лукавили, вечно пытались соврать, надуть нас, нарушить обещания, скрыть факты. Т. Литвинов участвовал в комиссии по соглашениям или борьбе с ГПУ, он знает, как у этой гидры выростали все отрубленные головы — аресты иностранцев без согласования с нами вели к миллионам международных инцидентов, а иногда после многих лет оказывалось, что иностранца незаконно расстреляли (иностранцев нельзя казнить без суда), а нам ничего не было сообщено. ГПУ обращается с НКИД, как с классовым врагом. При этом, легкомыслие ГПУ превышает все лимиты [...] Отсюда вечные скандалы. Ужасная система постоянных сплошных арестов всех частных знакомых инопосольств. Это обостряет все наши внешние отношения. Еще хуже вечные попытки принудить или подговорить прислугу, швейцара, шофера посольств и т. д. под угрозой ареста сделаться осведомителями ГПУ [...] О получаемых ГПУ документах писать нельзя. Внутренний надзор ГПУ в НКИД и полпредствах, шпионаж за мной, полпредами, сотрудниками поставлен самым нелепым и варварским образом [...] С т. Дзержинским у меня были очень хорошие отношения, прекрасные с т. Трилиссером, дипломатически безукоризненные с т. Менжинским, но агенты ГПУ считают меня врагом» (Источник. 1995. № 6. С. 109-110).
№ 187
Г. К. Орджоникидзе — К. Е. Ворошилову
12 марта 1925 г.
12/III 1925
Дорогой Клим.
Твое письмо получил два дня тому назад. На всех нас (Мамия, Мясникова) оно произвело страшно удручающее впечатление. Эти люди совершенно потеряли всякую меру и с головокружительной быстротой летят в пропасть1. Черт с ними со всеми, но они тянут с собой партию и соввласть. Ведь то, что они сейчас делают — это безумие! Кто бы из них ни победил, ведь это будет только персональная победа одного или другого и, одновременно, величайшее поражение партии. Ведь своим действием они всю внутреннюю и заграничную контрреволюцию ставят на ноги — окрыляют ее. Ведь это то, чего они, все наши враги, оба они довольно ловко переводят в борьбу, якобы, за и против ЦК. Это обоим им надо сказать прямо и открыто. По-моему, никогда наша партия не находилась в столь опасном положении, как сейчас, и это при внешне формальном ее благополучии. Тем страшнее и тяжелее будет для партии, когда все это выяснится. Несомненно, обе стороны готовятся к взаимному истреблению. Надо во что бы то ни стало помешать обоим. Но как это сделать, вот вопрос. Было бы очень хорошо, если бы ты приехал на сессию к нам2.
РЦХИДНИ. Ф. 85. Оп. 25. Д. 94. Л. 1, 2. Автограф.
Примечания:
1 В начале 1925 г. обострились противоречия между Сталиным и его сторонниками, с одной стороны, и Зиновьевым и Каменевым, с другой. Поводом для столкновений послужили решения пленума ЦК ВКП(б), состоявшегося в январе 1925 г. На пленуме решался вопрос о судьбе Троцкого. Зиновьев и Каменев требовали вывести Троцкого из Политбюро. Победила, однако, точка зрения Сталина, который считал, что нужно ограничиться освобождением Троцкого от обязанностей председателя Реввоенсовета и наркома по военным и морским делам СССР. Такое решение предоставляло Сталину возможности для многочисленных политических маневров, чем он и воспользовался в полной мере. Слухи о нараставших противоречиях в руководящей группе, разделении ее на «сталинцев» и «зиновьевцев» широко распространились в партии и вызвали недовольство части партийных функционеров. Видимо, учитывая это, некоторое время стороны заявляли об отсутствии противоречий между ними (Известия ЦК КПСС. 1991. № 8. С. 179-195). Однако вскоре произошел окончательный разрыв, открыто проявившийся на XIV съезде ВКП(б) в декабре 1925 г.
2 На бланке: «Закавказский Краевой Комитет РКП (большевиков)».
№ 188
Г. Л. Пятаков — Ф. Э. Дзержинскому
[25 марта 1925 г.]
Я за обедом выпил рюмку водки, проспал час (от 5 до 6) и немного отошел. Был в совершенном бешенстве.
Однако уже в спокойном состоянии решил, что мне в СТО ходить не стоит — это вредно для дела. Ведь я видел как Шейнман и Рудзутак буквально голосовали «назло»; Фрумкин воздержался1.
Если так, то это вредно, что я стою во главе промышленности в качестве Вашего помощника. Вам надо найти другого. Я же пойду председателем ВТС — ей-ей, так будет гораздо лучше. Я не могу работать в таких условиях, и работа от этого страдает, ибо:
1) в СТО ко мне явное недоверие,
2) при этом у меня опускаются руки, и не может быть той энергии в работе, которая нужна.
Я это говорю не в состоянии запальчивости и не «назло», а совершенно серьезно. Завтра получите мое официальное прошение2.
РЦХИДНИ. Ф. 76. Оп. 2. Д. 168. Л. 5. Автограф.
Примечания:
1 На заседании СТО СССР 25 марта 1925 г. рассматривалось несколько вопросов, касающихся ВСНХ, внесенных Пятаковым. Например, доклад ВСНХ и Госплана о производственно-финансовой программе электротехнической промышленности было решено снять с повестки, обязав ВСНХ внести в Госплан новую программу. Был отложен доклад ВСНХ и Госплана о производственно - финансовой программе стекло-фарфорной промышленности (ГАРФ. Ф. Р-5674. On. 1. Д. 10. Л. 132-140).
2 На обратной строне листа дата: «25/ІІІ 25 г.»
№ 189
Ф. Э. Дзержинский — Л. 3. Мехлису
[не ранее 1 мая 1925 г.]
Тов. МЕХЛИСУ
(Для ПОЛИТБЮРО ЦК РКП(б)).
Тов. КРЫЛЕНКО требует сокращения прав ОГПУ, Президиума ЦИК’а СССР и расширения прав Прокуратуры1. Почему? Потому, что ОГПУ, якобы, на деле расширило свои права, принимая к своему рассмотрению всевозможные дела ей неподведомственные, а, затем, потому, что ОГПУ, как правило, не передает дела в суд; далее потому, что репрессии в ОГПУ слишком суровы (это видно из сравнения количества расстрелов, производимых постановлениями ОГПУ и судами РСФСР), к тому же и дела рассматриваются слишком поверхностно, слишком много дел в одно заседание; причем лагерь по существу превратился в тюремное заключение, а в ссылке людей бросают на произвол судьбы и стариков, и молодых.
Другими словами, тов. Крыленко ставит чисто политический вопрос - в первую очередь, о борьбе с контрреволюцией, монархистами, террористами и всякого рода белогвардейскими группировками и исключительно путем суда, причем, репрессия, очевидно, должна быть понижена. Такой вопрос в настоящее время мог быть поставлен только Прокуратурой, как органом и по существу своих функций охраны законности, и на деле лишенным понимания политической обстановки. Для нее и для тов. Крыленко как ее главного представителя существует только статья преступления тех или других лиц, а нет борьбы с контрреволюцией и предупреждения роста политических партий, террористических групп и т. п. Самое простое было бы упразднить высшую меру наказания и понизить меры наказания в нашем кодексе. Это было бы обязательно и для судов и для ОГПУ. Но тов. Крыленко сам этого не предлагает в своем новом проекте, значит все дело сводится к тому, чтобы сократить права ОГПУ. Между тем, мы считаем, что политически совершенно недопустимо путем ряда судебных процессов устанавливать рост террористических и монархических групп в Союзе. Опыт показал, что чем больше кричать о терроре, тем больше он делается популярным. Монархические же процессы только окрылили бы деятельность монархистов за границей и дали бы им возможность получать серьезную помощь и денежную, и другую от всех штабов и разведок капиталистических государств. Наконец, ввиду того, что ОГПУ является органом Союзным, централизованным, то нам, конечно, легче варьировать свои методы борьбы с контрреволюцией и шпионажем, в том числе и репрессий, чем 8-ми Наркомюстам. К слову сказать, при определении меры наказания приходится спорить с прокуратурой не только потому, что мы предлагаем более суровые меры, а она более мягкие, но, главным образом, потому, что для нас лагерь, ссылка и т. д. являются средствами разложения противника, а не наказанием, и сплошь и рядом по нашим оперативным соображениям приходится давать более мягкое наказание формально более серьезным преступникам; суды, конечно, этого делать не в состоянии.
Что касается других соображений тов. Крыленко, то, прежде всего, приходится удивляться его безграмотности в вопросах, касающихся ОГПУ. Казалось бы, имея десяток прокуроров, сидящих на наших делах в самом ОГПУ, не говоря уже о громадном штате наблюдающих за ними из здания Наркомюста, можно было бы несколько лучше знать дело. Никакого расширения на деле наших прав не происходит, наоборот, имеет место чрезвычайно умеренное пользование предоставленными нам правами. Спрашивается, что же делают прокуроры, сидящие у нас, как они разрешают незаконные действия. Им и не приходится бороться с незаконными действиями, так как по известному декрету ЦИК’а СССР о жучках, марафонах и пр[очих] социально опасных элементах ОГПУ могло бы производить систематически массовые высылки этих джентльменов. На деле мы произвели одну массовую высылку нэпманов и пр[очих] — в феврале месяце [19]24 г. и больше не повторяли, предоставив эту борьбу Уголовному розыску. Вторая массовая высылка карманных воров была предпринята летом прошлого года по указанию свыше, когда были обворованы члены 5-го Конгресса Коминтерна. Обе эти высылки дали около 4 1/2 тысяч человек. В настоящее время почти на каждом заседании приходится пересматривать десятки дел о возвращении нэпманов. Эти дела подготовляет Особая подкомиссия с участием прокуратуры, которая возбуждает пересмотр, Особое совещание только утверждает. Такой же порядок применяется к высылке рецидивистов, имеющих не меньше двух судимостей, четырех приводов и т. д. На местах не имеют права высылки подобного элемента, там их допрашивают особые Комиссии ГО, тоже с участием прокуратуры, которая видит каждого высылаемого уголовника; в Москве в Особой подкомиссии с участием прокуратуры эти дела просматриваются, Особое совещание утверждает уже заключение этой Комиссии. Эти-то списки и дают те астрономические цифры, которыми оперирует тов. Крыленко. Но как раз от высылки рецидивистов ОГПУ охотно отказалось бы потому, что это загромождает ее местные Губотделы, которым приходится возиться с живыми уголовниками, а не с бумагой.
Что же касается политических дел, рассматриваемых одновременно в Особом совещании, то еще задолго до слушания и даже до ареста почти каждый из объектов рассмотрения хорошо известен и каждому члену Коллегии, принимающему участие в совещании, и прокурору, без предварительного просмотра которого ни одного дела на слушание не ставится. И при таком ознакомлении рассмотреть 30-50 дел не представляет собою ничего удивительного.
Затем, совершенно не верно, что нами передается в суды совсем немного дел, как раз наоборот: в [19]24 году прошло через Коллегию ОГПУ и Особые совещания 8074 человека, в суд перечислено по центру 1557 чел., если же брать всю территорию Союза — в суд передано 42394 человека, осталось за органами ОГПУ 19576 чел., причем вовсе не значит, что все эти 19 тысяч человек будут рассмотрены в административном порядке.
Что же касается незначительного количества дел против порядка управления и преступлений против личности, то таковые неизбежно возникают в общей массе дел ОГПУ, и в процессе расследования либо развиваются в дела подследственные ОГПУ, либо, с соблюдением установленных законом сроков, передаются Прокуратуре. Если есть незначительное количество дел, квалификация которых может возбуждать сомнение, то эти дела обыкновенно касаются либо наших секретных сотрудников, либо бандитов. Во время слушания дел Прокуратура настаивает, например, что в данном случае бандитом совершено простое убийство и ставит соответственную, нам не подсудную статью. Но так как мы уже рассмотрели это дело, то сама прокуратура, если хотите, совершает незаконие и, во избежание дальнейшей волокиты, соглашается на вынесение приговора нами, вместо того, чтобы передать дело в суд, где при имеющейся волоките подсудимому придется ждать разбора дела чуть не год, во всяком случае, не менее полугода.
О ВМН. ОГПУ — орган Союза и сравнивать наши цифры с цифрами всех судов, хотя бы и РСФСР, никак нельзя, ибо это значит сравнивать целое со своей частью. Первое всегда будет больше последней. Не учтены Украина, Белоруссия и т. д.
Из 650 человек приговорен к ВМН за 1924 год:
334 -”- фальшивомонетчиков.
89 -”- бандитов.
77 -” шпионаж, главным образом, наши сексоты — двойники.
37 -” к[онтр]р[еволюционеров].
Из 245 человек за 1925 год:
126 -” - фальшивомонетчиков.
54 -”- бандитов.
17 -”- шпионаж.
28 -”- к[онтр]р[еволюционеров].
Нужно принять во внимание, что это самые, так сказать, «сливки» со всего Союза, т. к. местные органы права внесудебного приговора не имеют. Здесь, главным образом, фальшивомонетчики — больше 50% или к[онтр]р[еволюция] и шпионаж, которые в суде слушать нельзя.
Вопрос о ссылке. Положение ссыльных действительно очень тяжелое. Денежная помощь им оказывается нищенская, но пока у государства нет средств повысить дотацию на ссыльных, то всякие моментации по этому поводу совершенно бесплодны. Следует прибавить еще, что согласно ходатайства Сиббюро было проведено в Советском порядке, что Москва не может определять того или другого места в Сибири, а это право предоставлено Полномочному Представителю по Сибири. Якутские события и настроения крестьянства в Сибири не дают возможности устанавливать другого порядка.
Требование, чтобы ЦИК СССР установил тот или другой порядок, угодный Пом. Прокурору РСФСР при осуществлении своих прав — является вмешательством в прерогативы ЦИК’а.
Абсолютно неверно утверждение тов. Крыленко, что, как правило, ходатайство о внесудебном рассмотрении дел направляется в ЦИК без ведома прокуратуры. Вопрос о том входить или не входить в ЦИК с просьбой о внесудебном приговоре слушается в Коллегии или в Особом совещании в присутствии прокурора и затем вносится в ЦИК с его протестом или без оного. Число протестов было ничтожно и должно быть лучше известно самому т. Крыленко.
Против практических предложений т. Крыленко ОГПУ возражает самым решительным образом. Текущий политический момент вовсе не таков, чтобы лишать нас прав рассмотрения дел о террористах, монархистах, белогвардейских группировках, словом, сокращать наши права в борьбе с контрреволюцией. По этим же мотивам мы считали бы неправильным понизить до одного года заключение в лагеря по приговорам ОГПУ, от этого выиграли бы только меньшевики, эсеры, шпионы и пр. Увеличение прав Прокуратуре по отношению к ОГПУ по политическим, шпионским и т. п. делам, по нашему мнению, дало бы резкий отрицательный результат, так как пришлось бы хранителей законности сделать участниками агентурных разработок, которые не прекращаются и во время ведения дел. Одно из двух, или ОГПУ приобрело бы несколько лишних работников с чекистским подходом, но не опытных, не проверенных нами и независимых от нас, болтовня, провалы разработок сильно увеличились бы или, принимая участие в нашей работе, Прокуратура сохранила бы свой формальный подход, тогда это сделало бы работу невозможной. Во всяком случае, революционная законность не выиграла бы. Мы имеем уже опыт с Экономическим Управлением и Транспортным Отделом, где Прокуратура не стеснена никакими изъятиями из кодексов в нашу пользу, как по политическим делам. Все дела, как правило, передаются в суд, за исключением фальшивомонетчиков, формально вряд ли ОГПУ очень выиграло, так как, как раз по этим Отделам и возникают все те дела по всевозможным статьям, которые задевают тов. Крыленко как хранителя законности. Как оружие борьбы с хозяйственными, должностными и т. п. преступлениями, эти Отделы потеряли до некоторой степени чекистскую упругость и немного ослабли для ударной работы, так как дела поступают в суд, там лежат, дожидаются своей очереди и ставятся к слушанию, когда вся экономическая конъюнктура изменилась. Мы считаем это весьма тяжелым недостатком, но, если и политические дела будут разрешаться, как правило, в момент изменившейся политической обстановки, то это будет грозить самому существованию Союза2.
РЦХИДНИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 362. Л. 7-11. Машинописный текст.
Примечания:
1 Дзержинский отвечает на записку Крыленко в Политбюро. В записке говорилось, что ОГПУ слишком широко применяет внесудебный порядок рассмотрения дел арестованных (через Особое совещание и «судебную тройку»). Вопреки закону, внесудебный порядок превратился в правило, а передача ОГПУ дел в суд стала исключением. Крыленко обвинял ОГПУ в злоупотреблении назначением высшей меры наказания (расстрела). По его словам, губернскими судами РСФСР из более чем 65 тыс. осужденных за 1924 г. высшая мера применялась в 615 случаях в то время, как ОГПУ — к 650 из 9362 осужденных, причем тенденция эта сохранялась и в первые месяцы 1925 г. Крыленко сообщал в Политбюро об ужасных условиях, в которых находились люди, высылаемые ОГПУ в отдаленные северные районы. Практика отправки высланных в лагеря фактически превратила административную высылку в тюремное заключение. Исходя из всего этого, Крыленко просил «строго и жестко» ограничить права ОГПУ на внесудебное рассмотрение дел Особым совещанием лишь применительно к определенным категориям преступлений, установив право Особого совещания подвергать административной высылке на срок до 3 лет и заключению в лагеря до года. Репрессии выше этой нормы, считал Крыленко, могут применяться каждый раз с санкции Президиума, а не Секретариата ЦИК СССР, с обязательным вызовом прокурора, надзирающего за ОГПУ. Крыленко предлагал также расширить права прокуратуры по наблюдению за производством следствия органами ГПУ (РЦХИДНИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 362. Л. 1-6).
2 10 ноября 1925 г. Политбюро приняло решение: для подготовки вопроса о практике работ ОГПУ создать комиссию в составе т. т. Куйбышева, Менжинского и Крыленко; созыв за т. Куйбышевым (Там же. Ф. 17. Оп. 3. Д. 530. Л. 7).
№ 190
Г. Л. Пятаков — Ф. Э. Дзержинскому
14 июля 1925 г.
14/VІІ 1925 г.
Дорогой Феликс Эдмундович!
После сегодняшнего моего разговора с Вами у меня осталась большая тяжесть «на душе». Я не умею объяснять свое хорошее отношение к человеку и потому сегодня, во время разговора с Вами, не сумел высказать Вам то, что думаю. Придя от Вас, я почувствовал себя очень скверно. Захотелось перед моим отъездом в отпуск все же объясниться с Вами, хотя бы письменно. Если Вам покажется смешной моя «чувствительность», то я, по крайней мере, буду избавлен от неприятности чтения этого на Вашем лице.
Вчера на президиуме из-за пустякового вопроса, из-за вопроса, не стоящего выеденного яйца (нужно или не нужно в ВСНХ создавать подотдел), между Вами и мною пробежала кошка. Я погорячился, сорвался, вел себя бестактно, за что и приношу Вам свое извинение. Но дело не в этом. Придя домой, я весь вечер находился в угнетенном состоянии, ибо мне было неприятно, что мой поступок внес, как будто бы, какую-то отраву (хотя, б[ыть] м[ожет], и в небольшой дозе) в наши с Вами до сих пор хорошие отношения. Сегодня утром я попытался с Вами объясниться. Вы раздраженно отклонили разговор на эту тему, и я замолчал: это показало мне, что доза яда гораздо больше, чем я думал вчера. Поэтому ныне я нахожусь в отвратительном состоянии, ибо понимаю, что целиком и полностью виноват я.
Феликс Эдмундович! Я думаю, что Вы знаете, что я отношусь к Вам не только как к начальнику, которого уважаю, не только как к старшему товарищу, с которым считаюсь больше, чем с кем бы то ни было, но и как к хорошему товарищу, которого просто товарищески люблю. У меня очень мало личных привязанностей. К Вам я привязался как к человеку и только поэтому я легко и охотно работаю в ВСНХ в качестве Вашего непосредственного помощника. Вы, вероятно, заметили, что по самому складу своему и по прошлым навыкам я имею большую склонность к самостоятельной работе, чем к работе в качестве зама. Работа замом у Рыкова была для меня наказанием. У Вас я работаю замом легко потому, что отношусь к Вам, повторяю, не только как к начальнику, но и как к близкому товарищу. Может быть, это плохо, может быть, я неверно оцениваю Ваше отношение ко мне, но у меня такое представление о Вас и на основании этого у меня создалось вполне определенное, хорошее чувство в работе «зама». Я был рад тому, что работаю с Вами и ценил это очень высоко. И поэтому-то всякое недовольство Ваше мною или ухудшение наших товарищеских взаимоотношений я воспринимаю очень болезненно: я боюсь быть замом у товарища, который по-человечески относится ко мне неважно, боюсь официально-служебных отношений с Вами.
Конечно, если бы даже мои опасения стали фактом, я не перестал бы исполнять свои обязанности так как мог — но я именно «исполнял свои обязанности», тогда как сейчас, работая в качестве Вашего помощника, я работаю со страстью, с полным напряжением всех своих сил как потому, что сижу на моем любимом деле (промышленность), так и потому, что, несмотря на несамостоятельность моей работы, я имею в качестве начальника Вас, т. е. товарища, который, как мне все время казалось, относится ко мне неплохо. Я не хочу уходить из промышленности, и я боюсь ухудшения Вашего отношения ко мне, боюсь потому, что зная свой характер, понимаю, что два таких характера как Ваш и мой могут работать дружно, вместе, рядом, один в непосредственном подчинении у другого, в таком подчинении, которое делает его работу не самостоятельной, а подсобной, лишь при условии человеческих хороших и близких отношений между ними.
Мне будет очень тяжко, если мои опасения оправдаются.
Но я прошу Вас, Ф[еликс] Э[дмундович], прошу потому, что не хочу, чтобы в наших отношениях была хоть капля фальши, если у Вас действительно изменилось товарищеское отношение ко мне, освободите меня от замства. Мне это будет очень неприятно, но во много раз неприятнее будет, если окажется, что между мною — «замом» и Вами - «предом» лишь служебные отношения, без личной дружеской связи.
Еще раз: быть может мое письмо смешно. Иначе я не мог написать. Написал то, что думаю.
Ю. Пятаков.
РЦХИДНИ. Ф. 76. Оп. 2. Д. 168. Л. 6-8. Автограф.
№ 191
Ф. Э. Дзержинский — Г. Л. Пятакову
11 июля 1925 г.
14/VII-25
Дорогой Юрий Леонидович!
Я очень рад, что Вы мне написали свое письмо перед отъездом, ибо я очень дорожу нашей совместной работой по поднятию промышленности, именно как совместной, не по случайности и не по партийному принуждению, а по сработанности. Поэтому вчерашний наш инцидент и меня ввел в чертовское настроение досады и чувства бессилия справиться с задачей. Я сделал ошибку, что поставил этот вопрос на повестку, не попытавшись до этого с Вами сговориться, дабы не давать представления и пищи всяким нелепым разговорам и догадкам — почему Вы выступили против моего проекта и почему я так резко защищал. Я же неслыханно злился, ибо видел, что остаюсь в меньшинстве. С этим же я не могу мириться, будучи председателем. Мой проигрыш бил бы меня как руководителя в нашем же аппарате. Отсюда эта резкость при моей несдержанности, которой я сам не хозяин, к сожалению. Сегодня же утром мне не хотелось на эту тему говорить, ибо боялся, что могу «вспыхнуть» злостью, которая как физический какой-то ком еще была во мне после ночи, не давшей мне отдыха. И я хотел, чтобы это во мне улеглось. Вы помогли мне своей запиской. Я не мыслю своей работы по ВСНХ без Вас — хотя у нас совсем иной метод подхода — и не только потому, что этого требуют интересы промышленности, которую Вы несравненно лучше моего знаете и понимаете, но именно и потому, что мы можем вместе работать, не подавляя и не обезличивая друг друга, и высказывая себе все откровенно — при единстве не искусственном и вполне естественном — действия. И если Вы, при Вашем характере, не подходящем для «зама» — все-таки смогли столько времени и так успешно работать, так это именно потому, что мы «сошлись» по делу. Вчерашний инцидент тем отвратителен, что у нас в аппарате его будут иначе расценивать — и это уменьшит нашу (ВСНХ) работоспособность и будет подтачивать аппарат разговорами, что у нас идет борьба за власть и что конфигурация ВСНХ меняется. Но все-таки это пустяк. У меня никакого осадка не останется, наши взаимоотношения не изменятся, и разговоры прекратятся сами собой. По отношению к Вам у меня не может быть ни капли фальши, ибо у меня уже давно сложились к Вам другие отношения. Возвращайтесь с отпуска отдохнувшим. Ваш Ф. Д.
РЦХИДНИ. Ф. 76. Оп. 2. Д. 168. Л. 9. Автограф.
№ 192
Ф. Э. Дзержинский — Г. Л. Пятакову
2 октября 1925 г.
СЕКРЕТНО.
Юрий Леонидович.
КОПИЯ.
С Вашей мыслью я целиком согласен.
ВСНХ безусловно должен заключить блок с НКЗемом во исполнение нашей политической линии союза рабочих и крестьян. Экономически это должно вылиться в союз промышленности и сельского хозяйства, что организационно должно закрепиться нашим ведомственным блоком. Для этого блока должна быть выработана программа, дабы ее не разъединяла текущая дребедень и чтобы вести общую линию, которая укрепит блок, несмотря на разногласицу в частных вопросах. А. П. Смирнов желает такого соглашения и дает у себя задание подработать темы и программу блока. Если мы осуществим эту идею, мы освободим государственный бюджет и аппарат от ненужных частей, ненужных посредников и выиграем очень много во времени, т. е. в темпе.
Какие же вопросы надо включить в программу блока:
Я думаю следующие:
1) Цены, по которым доходят до крестьянина-потребителя наши изделия и изделия с[ельского] х[озяйства] до рабочего. И качество.
2) Емкость и потребности крестьянского рынка и как они могут быть нашей промышленностью удовлетворены.
3) Согласование экспортно-импортной программы.
4) Индустриализация сельск[ого] хозяйства, в т[ом] ч[исле], электрификация.
5) Сырьевые проблемы.
6) Вопросы кредитной полит[ики] и кредитов.
7) Поглощение промышленностью «избыточного» сельского населения.
8) Индустриализация Совхозов.
И другие.
Как осуществить организационно этот блок. Здесь трудности большие. Я думаю, стоило бы создать наш общий научный институт по этим вопросам, где все эти вопросы и согласовывались бы, и формулировались бы. Кроме того, наметить еще целый ряд шестеренок в наших функциональных, плановых и в операционных органах в виде взаимного или одностороннего постоянного представительства. Такое представительство постоянно напоминало бы нам, под каким углом зрения мы должны работать.
Подумайте и поговорим. Надо будет более детально и конкретно разработать вопрос, после чего собраться вместе со Смирновым.
2/Х-25 г.
Ф. Дзержинский.
РЦХИДНИ. Ф. 76. Оп. 2. Д. 197. Л. 9. Заверенная машинописная копия.
№ 193
Ф. Э. Дзержинский — И. В. Сталину, Г. К. Орджоникидзе
5-6 октября 1925 г.
Прошу огласить на собрании фракции ленинцев следующее мое письмо:
Оглашенное т. Углановым письмо Леонова вскрывает заговор верхушки Ленинградской организации против партии. Организаторами этого заговора [были] Зиновьев и Каменев. К сожалению, я узнал об этом письме только при оглашении его т. Углановым на фракции1, и, к сожалению, оно было оглашено после 6-ти часовой дискуссии. Если бы оно было оглашено вначале — вся дискуссия и весь ход работ фракции должен был бы принять совершенно другой характер. Речь должна бы была пойти не о работах и неувязках в семерке, а об этом новом Кронштадте внутри нашей партии. Сейчас вопрос уже идет не только и не столько о существовании нашей фракции, а о прямой угрозе существования партии и Советской власти. В 1917 г., когда Зиновьев и Каменев изменили революции2 — за ними не было ни Петроградской организации, ни вообще рабочих и крестьян, и жил вождь рабочих и крестьян, а Зиновьев и Каменев были жалкими трусами. Сейчас не то. Нет вождя. Крестьянство в своем большинстве не с нами, хотя и не против нас - мы его не успели еще сорганизовать в нашу пользу — именно сейчас партия напряженно этим занята. Борьбой с троцкизмом партия создала для себя все условия привлечь крестьянство — его большинство сорганизовать в пользу союза с рабочими. Партией был выработан и проводится сложнейший план, как проманеврировать в наших труднейших условиях, когда мировая революция затянулась и надо осуществлять диктатуру пролетариата в стране крестьянской, которая не может существовать без максимального развития производительных сил, прежде всего, именно сельского хозяйства — на почве, именно, не какой-либо, а на почве НЭП’а, т. е. товарного хозяйства. Для всех было ясно — в дискуссии о Троцком — для всех, по крайней мере, на словах — прежде всего, Зиновьева и Каменева и ленинградцев, требовавших самых драконовских мер против Троцкого3 — что этот план по отношению к крестьянству можно осуществить лишь при одном условии — при единстве нашей партии, при единстве самого пролетариата. И это было абсолютно верно, ибо несмотря на то, что мы так быстро растем и восстанавливаемся, без чего мы погибли бы наверняка — сам этот рост создает и организует все большие трудности и опасности, создавая одновременно предпосылки для преодоления их. Чтобы использовать эти предпосылки, необходимо время и выдержка, и единство партии и пролетариата большее, чем когда-либо, большее, чем перед Кронштадтом, которым закончилась наша дискуссия о профсоюзах и наш военный коммунизм. Тогда у нас была целиком наша победоносная, еще не перешедшая на мирное положение, еще насквозь пропитанная боевым порохом Красная Армия, еще не тронутая дискуссией по развенчании официального ее вождя Троцкого. Сейчас, без единства партии, ее ЦК, ее Ленинского состава, без единства пролетариата, мы выполнить своего плана не сможем. Без единства, без этого условия, Термидор неизбежен, ибо без этого условия мы своего сложнейшего плана не выполним, не в состоянии выполнить. Опасности и не осознавшие себя, и не сорганизованные еще силы против диктатуры и пролетариата огромны, и каждый наш раскол, каждая трещина у нас является сейчас, и не может не явиться сейчас, единственным и достаточным организатором этих сил против нас. В результате неизбежно: ленинцы, как пауки, будут пожирать себя по предвидению меньшевиков и Троцкого — которые выступят на сцену — одни, как «равенство и демократия», другой, как «коммунистический» Бонапарт — спасатель «бедняков и революции». Зиновьевские формулы и из «эпохи» борьбы с Троцким, и из «эпохи» подготовки борьбы с «Бухариным — Устряловым» — пригодятся им, а не Зиновьеву. Такую участь готовят нам и себе Зиновьев, Каменев, Сокольников и Ленинградская верхушка. Ведь теперь очевидно, что Зиновьев и Каменев, вступив на путь Троцкого, подняв борьбу за свою власть, которой партия не желает — они этого не понимают — слепцы — как не желала власти Троцкого, вступают в эту борьбу, предварительно обезоружив партию в дискуссии с Троцким, когда заставили партию их самих возвеличить, простить им все их прошлое для того, чтобы развенчать их предшественника — Троцкого*. А ведь они забыли, что партии пришлось развенчать Троцкого единственно за то, что тот, фактически напав на Зиновьева, Каменева и других членов ЦК нашей партии, поднял руку против единства партии, т. е. только за то, за что сейчас взялся Зиновьев с той разницей, что сторонникам Троцкого удалось тогда подготовить для переворота малую часть московской организации, руководимой тогда Каменевым, а сейчас удалось Зиновьеву предварительно, по-заговорщически, деморализовать всю официальную Ленинградскую организацию и привлечь Надежду Константиновну. Таким образом, в эту драку после драки с Троцким партия вступает не только разоруженной в отношении Зиновьева и Каменева, но и с расколом в среде самого пролетариата. Вся лживость искренности Зиновьева налицо — и все его убожество. Он не понимает и не понимал всех тех опасностей, в которых мы живем и о которых он говорил, когда это ему нужно было — эти опасности — для него это были пугала, в которые он сам не верил, он не почувствовал их так, как чувствовал в [19]17 году персонально своею шкурой — полета пуль, дыма, пороху. А между тем, мое глубочайшее убеждение — я об этом не сейчас только говорю, а говорил всегда и на семерке, и в Политбюро, что эти опасности также реальны и около нас, как в [19]17 году пошел за Лениным, так как действительно, не в пример Зиновьеву, «физически» чувствовал - да я чувствовал чутьем революционера «шаги истории» — ибо я не теоретик и я не слепой сторонник лиц — я в жизни своей лично любил только двух революционеров и вождей — Розу Люксембург и Владимира Ильича Ленина — никого больше*. Зиновьев и Каменев — Ваши душонки раскрыл Сокольников. Вы претендуете быть официальными и единственными наследниками вождя рабочих и крестьян. Честолюбие Вас убивает. Опасностей Вы не чувствуете, хотя можете о них говорить, как никто, и Вы думаете, что это Сталин или Бухарин вам мешают быть признанными. Не забудьте о завещании Ленина — не случайно в октябре вас не было с ним. Ленин сказал то, что партия чувствует всем своим нутром. А партия сейчас группируется вокруг тех, кто максимально гарантирует единство ее и ее коллективное творчество.
То, что я пишу, я должен был высказать, ибо это — правда, которую найти призывал нас сегодня Зиновьев. А выявленная правда, может быть, поможет вам найти исход. Я не политик, я не умею сам найти выхода и предложить его. Может быть, в осуждении меня Вы найдете частицу выхода, но я из фракции выхожу, оставаясь ленинцем, ибо не хочу быть участником раскола, который принесет гибель партии, ибо не могу быть полезным в качестве партийного политика. В расколе брать участия не буду, всяческую советскую работу, порученную мне партией, выполнять буду.
Ф. Дзержинский.
Написано после заседания фракции, ночью с 5 на 6-е октября [19]25 г. в двух экземплярах.
Один передам Сталину, другой Серго. Оба экземпляра писаны мною4.
РЦХИДНИ. Ф. 76. Оп. 2. Д. 28. Л. 1-8. Автограф. Политический дневник. 1964 — 1970. Амстердам. 1972. С. 238-241.
Примечания:
1 TOC \o "1-5" \h \z См. примечание 1 к документу № 183.
2 См. примечание 1 к документу № 209.
3 См. примечание 1 к документу № 187.
4 В начале письма имеется пометка Дзержинского: «Т. Сталину, копия т. Серго» (зачеркнуто: «копия Надежде Константиновне»),
№ 194
П. И. Попов — И. В. Сталину
22 декабря 1925 г.
Копия.
22/XII-25 г.
Срочно.
Т. Сталину.
Уважаемый товарищ!
С кафедры партийного съезда1, говоря о работе ЦСУ, Вы сделали ряд неверных утверждений.
Вы один из ответственнейших руководителей партии, и я надеюсь, что Вы не откажетесь с кафедры того же съезда исправить свои неверные утверждения.
Вы сказали:
«То же самое можно сказать о злосчастном хлебофуражном балансе ЦСУ, данном в июне, по которому выходило так, что товарных излишков у зажиточных оказалось будто-бы 61 проц[цент], у бедноты — ничего, а у середняков остальные проценты. Смешное тут состоит в том, что через несколько месяцев ЦСУ пришло с другой цифрой — не 61 проц[ент], а 52 проц[ента]. А недавно ЦСУ дало цифру уже не 52 проц[ента], а 42 проц[ента]. Ну, разве можно так исчислять? Мы верим в то, что ЦСУ есть цитадель науки. Мы считаем, что без цифр ЦСУ ни один управляющий орган рассчитывать и планировать не может. Мы считали, что ЦСУ должно давать объективные данные, свободные от какого бы то ни было предвзятого мнения, ибо попытка подогнать цифру под то или другое предвзятое мнение есть преступление уголовного характера. Но как можно верить после этого цифрам ЦСУ, если оно само перестает верить своим цифрам?»2
1) Неверно Ваше утверждение, что будто-бы по ЦСУ выходило, что товарных излишков у зажиточных оказалось 61 проц[ент]. Неверно это потому, что хлебофуражный баланс, как определенная статистическая операция, не мог определять товарные излишки — его задача была другая — в порядке сопоставления производства и потребления определить чистые излишки, балансовые излишки, которые не могут совпадать с товарными излишками.
Вас, во-первых, несомненно неверно информировали о сущности статистической операции (балансе) и, во-вторых, Вы (когда присутствовали в Политбюро) не обратили внимания на мои категорические заявления:, что хлебофуражный баланс ни в коем случае не определял товарных излишков и не мог определять.
2) Неверно Ваше утверждение, что будто бы «недавно» ЦСУ дало цифру 42% товарных излишков. Неверно потому, что ЦСУ не давало такой цифры. Вы, очевидно, не совсем разобрались в тех цифровых данных диаграммы, которые я демонстрировал в Политбюро.
Получилось 42% излишков, а не 61% не потому, что ЦСУ заменило 61% новой цифрой 42%. Нет, не потому. 61% получался, если объединить хозяйства 3-х групп, имеющие чистые балансовые излишки. Процент чистых (балансовых) излишков:
6-8 десятин — 19
8-10 “ - 12
свыше 10 десятин — 30
61
В Политбюро я демонстрировал объединение не 3-х посевных групп, а только двух:
8-10 десятин —12
свыше 10 десятин — 30
42
Итак, никакого подмена не было сделано и никаких неверных цифр ЦСУ в Политбюро не давало. Кто-то, только не ЦСУ, объединил 3 группы, я же группировал по-своему, имея в виду выделить хозяйства 2-х групп с чистым излишком и имеющих при этом посевы выше среднего.
3) Неверно Ваше утверждение, что будто бы ЦСУ подгоняло цифры под то или другое предвзятое мнение.
Неверно потому, что ЦСУ — научное учреждение и мошенничеством не занимается и никогда не занималось.
Я согласен, что подгонка цифр под определенное мнение есть уголовное преступление, но и, с другой стороны, необходимо как-то квалифицировать неверные утверждения, которые распространяются о деятельности ЦСУ.
Ваша обязанность с той же высокой кафедры или опубликовать мое письмо, или заявить, что Ваши утверждения не соответствуют действительности.
Вы обязаны знать, что ЦСУ не частное учреждение. Оно научное учреждение, выполняет определенные работы, необходимые для социалистического строительства. Бросая указанные выше неверные утверждения в ряды партийных товарищей, а через них и через печать — и в население, от точности и полноты сведений которого зависит и точность и полнота статистических сведений, Вы несомненно создаете условия, при которых работы государственной статистики не могут протекать нормально, Вы, несомненно, прививаете подозрительность и неверие к работам ЦСУ, ибо Вы заявляете, «как можно верить после этого цифрам ЦСУ».
Вы, стойкий и старый партийный товарищ, привыкли говорить правду и поэтому я глубоко убежден, что Вы и теперь скажете и членам партии и населению правду — что Ваши утверждения о деятельности ЦСУ не соответствуют действительности в указанном мною отношении.
С коммунистическим приветом П. Попов.
P. S. Против ЦСУ помещается ряд статей в Правде, мои статьи — ответы — не печатают. Разве это нормально?
РЦХИДНИ. Ф. 558. Оп. 2. Д. 192. Л. 1-2. Машинописный текст.
Примечания:
1 Речь идет о политическом отчете ЦК, сделанном Сталиным на ХIV съезде ВКП(б) 18 декабря 1925 г.
2 ХIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Стенографический отчет. М.-Д., 1926. С. 44.
№ 195
С. М. Киров — М. Л. Маркус-Кировой
[декабрь 1925 г.]
Дорогая Маруся!
Ждал от тебя более подробных известий, чем краткая телеграмма, но оказалось — напрасно. Уезжая, я тебе писал, не нужно ли что тебе купить, ответа нет. Хотел купить тебе вязаную кофту, или, как ее назвать, вроде той, что есть у тебя, но только в сто раз лучше. Не знаю, какой размер, какой цвет, а на авось не стоит покупать.
Настроение здесь у меня очень плохое. Из газет ты узнаешь, что на съезде у нас идет отчаянная драка, такая, какой никогда не было1. Читай аккуратно «Правду», будешь в курсе дела. В связи с этой дракой здесь стоит вопрос о посылке меня на постоянную работу в Ленинград. Сегодня об этом говорили очень определенно. Я, конечно, категорически отказываюсь. Серго также против моей посылки туда. Не знаю, чем это кончится. Через неделю, а быть может раньше, съезд закончится, немедленно выедем домой.
Как ты?
Если у «Бима» шишки не исчезли, помажь его еще раз бальзамом, авось поможет.
Будь здорова.
Твой Сергей
РЦХИДНИ. Ф. 80. Оп. 25. Д. 8. Л. 1-2. Автограф.
Примечания:
1. ХIV съезд ВКП(б) проходил с 18 по 31 декабря 1925 г.