Глава 3
Межличностные отношения в ленинском окружении: новое направление исследований
Выдвинувшиеся на первый план новые подходы в изучении Ленина органично включили в себя фактор межличностных взаимоотношений в партийной и государственной верхушке, что сразу же потребовало трактовки взаимодействий рационального, осознанного и подсознательного в анализе мотиваций поведения ленинского окружения. Эту проблему невозможно раскрыть с позиций классовой парадигмы, как правило, стирающей своеобразие и личностные значения исторических деятелей. Необходимо обращение к психологическим характеристикам, которые формируются наряду с ментальностью в процессе складывания личной биографии, тех или иных жизненных обстоятельств и переживаемых коллизий.
И здесь надо снова вернуться к работам Ф. Помпера — представителя психологического метода анализа жизнедеятельности крупных исторических деятелей (1). В конце 1991 года фрагменты его работы впервые стали достоянием и российских историков. Его метод был продемонстрирован применительно к Троцкому и Мартову и их взаимоотношениям с Лениным. Когда автор размышляет о фигуре Троцкого, то отмечает в первую очередь амбивалентность Троцкого по отношению к Ленину, что нашло своё отражение в “частичном отождествлении” себя с ним после его смерти: “В любом случае он не мог до конца скрыть своих отрицательных чувств к Ленину, и они отчетливо проявляют себя недоговорённостью и умолчаниями. К тому же самое существо амбивалентности в том и состоит, что сознательные и подсознательные побуждения и установки сосуществуют и оказывают влияние как на конкретные поступки, так и на образ действий в целом” (2).
В качестве доказательства Помпер обращается к фактам биографии и политического поведения Троцкого после ухода Ленина. Беспокойство Троцкого по поводу замещения места Ленина проявлялось по-разному. Он не хотел, чтобы другие большевики верили, что он “имел виды на ризы Ленина”, как он сам выразился, объясняя своё поведение в связи с ленинским “Завещанием”. Автор подчёркивает, что оценка Троцким своего положения в партии во время последней болезни Ленина и после его смерти базировалась на вполне осознанных, разумных и реалистических посылках. Тем не менее на его действия влияло и “подсознательное чувство самозванства”. Помпер связывает его с тем, что Троцкий слишком хорошо знал, что в глазах большевистской олигархии он оставался самозванцем и после 1917 года. То, что Ленин и большевики до 1917 года часто напоминали ему о его национальности, усиливало его беспокойство в связи с этим, поскольку “еврейская тема по сути была лишь вариацией на тему самозванства”, во всяком случае, такой она должна была казаться некоторым самозванцам, скрывающимся под маской лояльности. “Троцкий, — пишет автор, — чувствовал, что его «вынудили» стать самым правоверным большевиком, наиболее лояльным ленинцем. Гнетущее беспокойство по поводу того, что он, возможно, действительно самозванец, заставляло Троцкого прибегать к сверхкомпенсации путём демонстративного отказа от умеренных позиций. В политических схватках, которые всякий раз вновь пробуждали в нём ощущение самозванства, он бессознательно прибегал к самым различным способам сверхкомпенсации” (3).
В ряду многих способов автор приводит пример знаменитых слов, прозвучавших на XIII партийном съезде: “справедливо или несправедливо, но это моя партия”. Другой пример метода компенсации был связан с грубейшими нападками на людей, которые казались Троцкому носителями тех качеств, которые он столь усиленно подавлял в себе.
Для венгерского исследователя Миклоша Куна доминирующей чертой, определяющей различные сценарии межличностных отношении в ленинском окружении, является или непосредственное стремление к власти, или приверженность самой идее власти. Именно последнее, по мнению автора, было свойственно Н. И. Бухарину, главному действующему лицу густонасёленной монографии “Бухарин. Его друзья и враги”. Характер его поведения в ленинском окружении, по Куну, определяется тем, что интеллигент-революционер оттеснял в Бухарине учёного-интеллектуала, а также базовой глубинной связью с Лениным, в основе которой инстинктивное неприятие всего, что нарушало стройность марксистской картины мира (4).
Оба — Ленин и Бухарин — брали, если воспользоваться выражением И. Ильина, не цельное здание европейской культуры, а одну небольшую её часть; отбрасывание неутилитарных культурных традиций и приспособление их к партийным нуждам стало рабочим стилем обоих. Не случаен, а закономерен, как считает Кун, и союз Бухарина со Сталиным. И дело не в традиционно фиксируемой в исследованиях прагматике борьбы против Троцкого. Воля к власти и “политическая целесообразность" обусловили единство будущей жертвы и её палача. А затем этот союз укреплялся волей к власти и моральным нигилизмом самого Бухарина (5).
Английский и немецкий историки Т. Э. О’Коннор и Б. Энкер предлагают искать корни сложных взаимоотношений, а по сути борьбу, в ленинском окружении в дореволюционном периоде. Первый из них, обратившись к биографии Л. Б. Красина и его участию в группе “Вперёд”, руководимой Богдановым, а также к биографии А. В. Луначарского, анализирует первый опыт идейного и организационного противостояния Ленину в самой большевистской среде. По его мнению, Ленин из разрыва с Богдановым и Красиным сумел извлечь для себя важное политическое преимущество. Размежевавшись с “экстремистским крылом большевиков, т. е. группой «Вперёд», Ленин “провозгласил себя защитником ортодоксального марксизма” (6).
Автор считает, что борьба между Лениным и Красиным шла на основе личного соперничества за власть, а также за то, кто должен распоряжаться партийными средствами. Власть “искушала” Красина, и последнюю попытку изменить своё положение в ленинском окружении он предпринял на XII съезде партии (17 — 25 апреля 1923 года), решившись пойти на резкую стычку с Зиновьевым. Критикуя структуру ЦК РКП(б), которая не изменилась, по его мнению за два десятилетия с тех пор, как партия представляла собой подпольную организацию, Красин считал, что уж коли она взяла в свои руки власть и сформировала правительство, то страной должны управлять не “журналисты и литературная интеллигенция”, а толковые администраторы, экономисты и инженеры (7).
Довольно противоречивая оценка дается О’Коннором и А. В. Луначарскому. Отмечается, что несмотря на идеологические и политические разногласия, существующие между ним и Лениным, последний “предпочитал энергичных и бодрых революционеров” и поэтому любил Анатолия Васильевича, так как тот был “по-настоящему блестящим и весёлым человеком, который получал удовольствие, развлекая людей остроумной беседой и анекдотами”. Его даже считали “закадычным другом” Ленина, однако Ленин признавал, что хотя французский блеск Луначарского полезен большевикам, но он “не был полностью одним из них” (8).
Автор систематизировал причины, осложняющие их отношения: противоречивое и двойственное отношение Ленина к интеллигенции вообще; склонность Луначарского к подчинению, а не лидерству; нетвёрдость в отношении коммунистических идей; вызывающий стиль жизни, являющийся одной из причин его “дурной репутации” в партии.
Серьёзно анализирует характер взаимоотношений в верхушке Б. Энкер. Говоря о “праздничной гармонии чествования вождя” в апреле 1917 года, он фиксирует скрытые сильные противоречия между Лениным и находившимся в России большевистским руководством во главе с Каменевым и Сталиным. Эти разногласия касались отношения к войне, к временному правительству, союзу с меньшевиками в одной партии (9).
В галерее прямых оппонентов Ленина впервые появилась фигура Д. Б. Рязанова, одного из первых, кто в начале века вступил в полемику со своим ровесником В. И. Лениным, кто обратил внимание на антидемократические тенденции во взглядах большевиков, их склонность к террору. Именно это, по мнению Я. Г. Рокитянского и немецкого историка Р. Мюллера, обусловило политическое поведение ленинского крыла российской социал-демократии (10).
М. М. Горинов, А. А. Данилов и В. П. Дмитренко считают, что при Ленине неформально допускался определённый плюрализм в рамках большевистского ареопага. Возможность этого “либерализма” определялась государственным и общественным хаосом, вызванным революцией и гражданской войной. К началу 20-х годов существовали почти независимые советские республики, новый государственный аппарат ещё только создавался (особенно это было характерно для отвоёванных у противников территорий), в пролетарской массе ещё живы были традиции самоуправления первого года революции, относительно выросла роль армии, с которой партийному руководству, в том числе Ленину, невольно приходилось считаться. Определённый либерализм в ленинском политическом окружении был связан с присутствием на вершине партийно-государственной пирамиды харизматического лидера — В. И. Ленина, перед которым склоняли голову самые амбициозные большевистские руководители: Зиновьев, Сталин, Троцкий, в котором массы видели носителя истины в последней инстанции. Наличие вождя компенсировало отсутствие демократического механизма принятия решений, учёта прав меньшинства. Опираясь на свой непререкаемый авторитет, Ленин добивался согласия противоборствующих, формально запрещенных, но фактически существовавших фракций, интегрировал различные точки зрения, имел возможность проводить последовательный политический курс (11).
Эти же авторы предложили вообще при анализе проблем политической истории отказаться от пропагандистских мифов типа “внутрипартийной демократии”, которая якобы существовала при Ленине и которую отбросил деспот Сталин. При Ленине демократия в межличностных отношениях ближайшего окружения “существовала в тех пределах и формах, которые не противоречили единовластию Ленина”. Если же такая угроза возникала, Ленин никакой “формальной демократии”, “прав меньшинства” (да и “большинства”) не признавал: готов был в октябре 1917 года исключить из партии своих ближайших в течение многих лет соратников — Каменева и Зиновьева; не раз грозил своим выходом из руководства; в 1921 году пошёл даже на запрет фракционной деятельности в РКП(б) (12).
В российской литературе, вслед за работами западных коллег, уже высказано мнение, что острота знаменитой дискуссии о профсоюзах во многом объяснялась стремлением Ленина подорвать чрезвычайно выросший за годы гражданской войны авторитет Троцкого (13). Похожим образом Ленин попытался действовать и в последние месяцы своей активной политической деятельности, когда ощутил сосредоточение “необъятной власти" в руках Сталина. Если в 1920 году он в блоке с Зиновьевым, Каменевым, Сталиным выступил против Троцкого, полностью очистив Секретариат ЦК от его сторонников, то в 1922 году он пытается проделать то же самое против Сталина, блокируясь с Троцким и теми же Зиновьевым и Каменевым. Как замечает С. В. Цакунов, делать из факта этой фракционной блокировки далеко идущие выводы о нарастающей близости Ленина с Троцким, как это делает в своих работах сам Троцкий, а вслед за ним троцкистские эпигоны, вряд ли правомерно. Уравновешивать соперниками и оппонентами разные части государственного механизма было альфой и омегой ленинской кадровой политики (14).
Например, весной 1922 года в качестве своих заместителей в Совнаркоме он выдвигает Рыкова и Цюрупу, двух старых антогонистов, чьи противоречия успели вполне развиться ещё на хозяйственной ниве “военного коммунизма”, а в сентябре того же года Ленин внёс в Политбюро предложение о назначении Троцкого своим основным заместителем в Совнаркоме, что должно было создать равновесие на верхнем этаже партийно-государственного руководства. Речь идёт о противопоставлении Троцкого усилившемуся Сталину. Но Троцкий категорически отказался (15).
Если не считать рассмотренных нами работ Волкогонова и монографию Р. Такера (16), лишённой налета вульгарного антисталинизма, то из новых работ, предлагающих новые аспекты личности Сталина через призму отношений с Лениным, следует выделить исследование канадского историка Р. Перейра. Он отмечает, что в западной историографии в большинстве случаев Сталин описывался как “серая фигура”, практически неизвестная до его неожиданного взлета после смерти Ленина, в то время как Троцкий считался очевидным наследником дела Ленина, координировавшим события Октябрьской революции, внесшим решающий вклад в победу Красной Армии в гражданской войне. Автор считает, что такая картина вводит в заблуждение, не отвечает реальной действительности, и пытается выйти за рамки сложившихся штампов и непредвзято взглянуть на Сталина.
В частности, Перейра отмечает, что “Сталин отличался некоторыми крупными качествами как личность. Ленин первоначально признавал их. Он включил Сталина в состав ЦК ещё в 1913 г. За исключением, возможно, лишь Зиновьева и Каменева, в окружении Ленина не было никого, кроме Сталина, кому бы он мог поручить наиболее сложные партийные задания. Более того, пока большая часть партийного руководства была в эмиграции, Сталин неизменно оставался в центре событий в стране, делая черновую повседневную партийную работу. Даже если у него отсутствовали красноречие и быстрота ума, как у некоторых его старших товарищей, Сталин более чем окупал эти недостатки своим проницательным суждением, прекрасной памятью, здравым смыслом и незаурядным умением выбрать момент...” (17).
В заочную дискуссию о межличностных отношениях в ленинском окружении под углом зрения борьбы за власть подключился и известный специалист по внутрипартийным отношениям 20-х годов М. Рейман. Процесс ухода Ленина из политики был неизбежно связан с изменениями отношений и ориентаций в “руководящем коллективе”, и историк призывает не преувеличивать значение этого момента, он не является чем-то особенным. Тем не менее в Советском Союзе он был усложнён рядом обстоятельств. Первое — Лениным не был решен вопрос о своём преемнике. В результате формирование нового состава верхушки сопровождалось острой и продолжительной борьбой. Второе — созданная система не оставляла места ни для оппозиции вообще, ни для оппозиции внутрипартийной. Следовательно, не было условий легальной смены политического руководства. Третье — личные качества Сталина: нетерпимость, склонность к нелегальным методам, которые со временем трансформировались в прямые политические преступления.
Итак, для Реймана нет мистики в выдвижении Сталина. Но в отличие от других исследователей, того же Г. Нилова, автор в своих рассуждениях отталкивается не от Ленина, по существу приведшего Сталина к высшей власти, а от личных качеств членов самого ленинского окружения. Троцкий не только был изолирован в 1921 году, но и сам не стремился занять место первого лица в партии и государстве. Зиновьев, Каменев, Рыков, Бухарин и Томский не обладали необходимыми личными качествами и не имели достаточного авторитета, ни достаточных позиций в центральных аппаратах власти, а у некоторых из них не хватало ни того, ни другого. Сталина же Рейман трактует не статически, а как политика и личность, претерпевшую определённую эволюцию. Его политическая деятельность была при этом разноплоскостной, и вряд ли её можно свести к общему знаменателю. “У Сталина как политика, — подчёркивает Рейман, — был очень развит инстинкт власти, и он обладал способностью её концентрировать, подбирать людей и манипулировать ими, ставить их в зависимое положение, контролировать аппарат”. Однако он был слаб там, где особенно был силен Ленин, — в выдвижении решений принципиальных общественных проблем, т. е. мыслил с позиций формальной логики. Похоже, что Сталин не понимал противоречивости и многослойности общественных явлений. Принимая решения, он имел в виду их непосредственный эффект, а долговременные последствия выпадали, как правило, из его поля зрения. В то же время Рейман отдаёт должное способности Сталина сознавать свои слабости как политика. Они были, впрочем, очевидны для его соратников: Сталина в основном ценили как человека исключительных организационных и административных способностей, как “практика”. Именно потому он стремился компенсировать свои слабости, как и слабости своей позиции, союзами с разными внутрипартийными группировками — сначала с Зиновьевым и Каменевым, потом с Рыковым и Бухариным. Об этом достаточно ясно свидетельствует структура таких союзов: Сталин в них обеспечивал власть, его союзники формулировали концепцию “большой политики”, решение проблем экономики, социальных отношений, внешних связей (18).
Рейман поддерживает позицию Л. Троцкого, М. Джиласа, М. Восленского, которые обусловливают сталинское восхождение к власти формированием новой бюрократии, нового аппарата власти и управления, поскольку насильственная перестройка общества, затрагивающая интересы миллионов людей, была невозможна без формирования общественного слоя, отделенного от остальной массы населения своим положением и интересами. Следовательно, “замена Ленина Сталиным как главы партии не была в этом смысле простой заменой лиц. При Ленине аппарат был в основном коллективом партийных «литераторов», т. е. политиков, обладавших относительно большим запасом знаний и навыков интеллектуального труда; при Сталине он стал коллективом «практиков», т. е. работников, прошедших школу аппарата” (19).
Серьёзное внимание уделяется характеристике личных взаимоотношений Ленина и Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина в монографии Н. А. Васецкого “Троцкий: Опыт политической биографии”, вышедшей в 1992 году. Автор предложил заново переосмыслить привычное выражение “соратник Ленина”, которое ранее исчерпывало положительную характеристику того или иного деятеля партии. Но как быть в таком случае с агентом царской охранки Романом Малиновским? На Пражской конференции в январе 1912 года Ленин выдвинул его в члены ЦК РСДРП, лелеял этого вновь испеченного активиста почти два года, считая его одним из способнейших работников. Можно спорить, отмечает Васецкий, знал ли Ленин о его провокаторской роли. Но ведь выдвинул и был готов двигать и дальше. А сколько людей приходили, уходили, вновь возвращались к Ленину? По какому разряду всех их числить: врагами или соратниками Ленина? Такой механистический подход — это вообще не научный подход, а догматизм, не обязательно связывавшийся только с именем Сталина. Свою роль в его утверждении после смерти Ленина сыграли, по мнению Васецкого, все мало-мальские заметные представители “старой гвардии”.
Все эти замечания предваряют важнейшие оценки Троцкого. Прежде всего ту, что Ленин по достоинству ценил Троцкого, когда тот строго и точно осуществлял директивы партии, когда наряду с другими ее руководителями выполнял служебные обязанности, порученные ему задания ЦК. Вместе с тем, учитывая склонность Троцкого к организации блока и использованию в своих целях “околопартийного нечта”, Ленин давал решительный отпор его попыткам создать свои кадры, опираясь на которые он стремился командовать в партии, выступать против ленинских установок в строительстве нового общества. Так было в борьбе за заключение Брестского мира, в дискуссии о профсоюзах, при решении ряда конкретных проблем партийного, военного и хозяйственного строительства.
Одновременно Васецкий обращает внимание на то, что Ленин, хотя и не любил ставить в вину деятелям партии их прошлые ошибки, не раз возвращался к анализу дискуссий с Троцким. Двойственность в политической позиции Троцкого была подчеркнута Лениным в его “Письме к съезду”. Выделяя его выдающиеся способности, Ленин подчеркивал и “увлечения” Троцкого администрированием, которые оборачивались грубыми ошибками и просчетами в политике. Именно поэтому Ленин считал нужным напомнить партии о небольшевизме Троцкого, но при этом имел в виду не только личность Троцкого. В небольшевизме Троцкого он усматривал позицию не отдельного партийного лидера, а целого социального слоя, определенных настроений в партии, выразителем которых время от времени оказывался Троцкий.
В партии Троцкий в наиболее концентрированном виде отражал настроения тех ее членов, которые пытались опереться на догматически трактуемые ими традиции классического марксизма XIX века. Они весьма превратно оценивали качественные перемены, которые происходили в расстановке классовых сил как на мировой арене, так и в отдельных странах, прежде всего в самой России.
Отмеченные недостатки и погрешности в равной мере Васецкий адресует и противникам Троцкого, в первую очередь Сталину и Зиновьеву. Одна из трагических страниц в истории партии как раз и состояла в том, что ни один из соратников Ленина не смог по достоинству оценить его “нэповскую метаморфозу”. А то, что каждый из этих соратников воспринял от Ленина и попытался придать ему собственную трактовку, было мало похоже на оригинал.
Пример Троцкого и троцкизма, заключает Васецкий, свидетельствует, что дело не в чьем-то "злом умысле", а в неверных оценках новых условий, характера и содержания переживаемой эпохи. Из этого вытекает еще один исторический урок: идеи, верные в условиях данной эпохи, если их перенести в другое время, в иные конкретно-исторические рамки, не произведя при этом необходимой корректировки в соответствии с духом самих этих идей, способны обретать смысл, прямо противоположный своему первоначальному содержанию. Это обстоятельство во многом предопределяло не только судьбу Троцкого, но и характер внутрипартийной борьбы и межличностных отношений в ленинском окружении после ухода вождя.
Пожалуй, единственную в 90-е годы попытку дать коллективный портрет чуть ли не всему ленинскому окружению предпринял В. П. Булдаков. В частности, Г. Е. Зиновьев для него всего лишь “заурядный краснобай”, Л. Б. Каменев — “не представлял собой существенной политической величины ни в 1917 г., ни позднее. Человек он был скорее мягкий, нежели жёсткий” (20). Более подробная характеристика дается им Л.Д. Троцкому. Сначала ограничиваясь лишь зарисовками портретов, данных современниками, автор выходит на собственные оценки: “Троцкий мог подняться на гребне революционной смуты, но вряд ли он мог удержаться на ней без Ленина. Ему могли поклоняться только ведомые, соратников он отталкивал своим нескрываемым интеллектуальным превосходством. Троцкий пришёл к большевикам, признав первенство Ленина. Он понял, что именно Ленин изоморфен русской смуте, вероятно, надеясь, что сам больше годится на роль лидера «перманентной» революции” (21). Что же касается Сталина, если на него смотреть только сквозь нашу призму ленинского окружения, то он прежде всего выделялся “своим навязчивым желанием уйти в тень Ленина” (22). Сам же Ленин, по мнению Булдакова, был догматиком в основаниях марксистской веры, но не был заложником теории. Он одержал победу вопреки доктрине, хотя “сам себе в этом никогда бы не признался”. “В 1917 г., — подчёркивает автор, — он инстинктивно действовал по законам хаоса и выиграл; в гражданскую войну прямолинейно придерживался коммунистических установок — и проиграл, будучи вынужден пойти на уступки «мелкобуржуазному крестьянству»” (23).
Вообще же, Булдаков высокомерно отказывает российской историографии в понимании этих простых вещей, поскольку восприятие Ленина оставалось чисто эмоциональным и тон в этом задавали люди, которые разочаровались в своём былом идоле и пытаются заработать на его публичном “разоблачении” некий капитал.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. См., в частности: Pomper P. Lenin, Trotsky and Stalin: The Intelligentsia and Power. — N.Y. 1990. Российские исторические журналы обратили внимание на эту важную работу лишь в 1994 г. — см., к примеру, рецензию Л. Г. Сухотиной в “Отечественной истории”, 1994, № 3. С. 193-197.
2. Помпер Ф. Троцкий и Мартов // История СССР. 1991, № 5. С. 193.
3. Там же. С. 197.
4. Кун М. Бухарин. Его друзья и враги. — М., 1992.
5. Там же. С. 227.
6. См.: О’Коннор. Инженер революции: Л. Б. Красин и большевики. 1870 — 1926. — М., 1993.
7. Там же. С. 116.
8. О'Коннор Тимоти. Анатолий Васильевич Луначарский. Серия “Исторические портреты” // Вопросы истории. 1993, № 10. С. 38.
9. Энкер Б. Указ соч., С. 194
10. Рокитянский Я., Мюллер Р. Красный диссидент. Академик Д. Б. Рязанов — оппонент Ленина, жертва Сталина. Биографический очерк. Документы. (Сер.: Времена и нравы: мемуары, письма, дневники). — М., 1996.
11. См.: Горинов М. М., Данилов А. А. Дмитренко В. П. История России. Ч. III. XX век: выбор моделей общественного развития. — М., 1994. С. 66-67.
12. См.: там же; Горинов М. М. Советская история 1920 — 30-х годов: от мифов к реальности. В кн.: Исторические исследования в России. Тенденции последних лет. С. 259.
13. См.: Цакунов С. В. В лабиринте доктрины. Из опыта разработки экономического курса страны в 1920-е годы. — М., 1994; Дэниелс Р. Социалистические альтернативы в споре о профсоюзах. В кн.: Россия в XX веке: Историки мира спорят. — М., 1994.
14. Цакунов С. В. Указ соч., С. 94.
15. См.: Горинов М. М., Данилов А. А., Дмитренко В. П. Указ. соч. С. 68-69.
16 .Такер Р. Сталин. Путь к власти. 1879 — 1929. История и личность. Пер. с англ. — М., 1990.
17. Перейра Н. Сталин в 20-е годы: попытка нового социального исследования. В кн.: История и историки. — М., 1995. С. 366-367.
18. См.: Рейман М. Заметки по проблеме сталинизма в историографии. В кн.: Россия XIX —XX вв. Взгляд зарубежных историков. — М., 1996. С. 236-237.
19. Там же. С. 238.
20. См.: Булдаков В. П. Красная смута. С. 211.
21. Там же. С. 215.
22. Там же. С.278.
23. Там же.