Глава 1
Советские традиции и формирование новых условий и направлений развития лениноведения
Жанр исторических биографий Ленина и лиц из его политического окружения усилиями Н. К. Крупской, М. С. Ольминского, П. Н. Лепешинского, А. И. Ульяновой-Елизаровой и других участников революционного движения начал активно развиваться уже в 20 —30-е годы. Только на страницах журнала “Летопись революции” в 1921 — 1933 годах было опубликовано около 550 биографических заметок и статей (1). В последующие же десятилетия эта часть общего историографического процесса совпадала со всеми сложными изгибами политической конъюнктуры и появлением особых зон умолчания. Своеобразной компенсацией сложившихся запретов в отношении целого ряда лиц из ленинского окружения стала разработка общих проблем опыта советской исторической биографии (2), обсуждение вопросов историзма научных биографий, генеалогических источников, соотношения биографического и других жанров, “психологического фактора” в жизнеописаниях и др. (3).
А толчком к актуализации этой проблематики стала дискуссия в редакции журнала “История СССР”. Несмотря на ограниченный характер обсуждения с обязательным подчёркиванием моментов партийности и чистоты методологических подходов, был высказан ряд интересных предположений, которые тогда были восприняты как неоправданные преувеличения — о роли “психологического фактора” в биографии, о том, что “побудительные мотивы личного и общественного поведения героя” биографии следует искать в первую очередь не в социальной среде, а во “внутренней интимной сфере” его жизни и деятельности (4).
В число других “преувеличений” попали подчёркивания значения генеалогии в изучении биографии, недооценка мемуаров, утверждение, что объектом исторической биографии может выступать только “выдающийся по своей деятельности субъект исторического процесса” (5). Дискуссия продолжилась и на страницах литературоведческих изданий, с упором на специфические проблемы, к примеру, на “диалектическое единство объективности и субъективности в жизнеописаниях” (6).
Изучение огромного количества жизнеописаний и различных справочных изданий позволяет утверждать, что в число стабильно публикуемых биографий представителей ближнего ленинского окружения в советский период, кроме самого Ленина, входили: Н. Е. Федосеев, Н. Э. Бауман, Я. М. Свердлов, Ф. Э. Дзержинский, В. П. Ногин, В. В. Боровский, Н. К. Крупская, И. Ф. Арманд, К. Е. Ворошилов, М. В. Фрунзе, М. С. Ольминский, М. И. Калинин, И. В. Бабушкин, М. С. Урицкий, Н. А. Семашко, В. В. Володарский, Г. М. Кржижановский, В. Д. Бонч-Бруевич, Е. Д. Стасова, Г. В. Чичерин, В. А. Карпинский, А. Д. Цюрупа, С. М. Киров, Д. И. Курский, В. В. Куйбышев, В. Р. Менжинский, П. Г. Смидович, А. И. Рыков и др.
Определённая устойчивость большевистского пантеона напрямую была связана с собственно ленинскими характеристиками, критериями “Истории ВКП(б). Краткий курс” и личными оценками Сталина. Как это происходило, раскрывается в письме последнего о руководителях “старого” и “нового” типа, опубликованном в 1947 году. Тогда он писал: “У нас в России процесс отмирания целого ряда старых руководителей из литераторов и старых «вождей» тоже имел место. Он обострялся в периоды революционных кризисов, он замедлялся в периоды накопления сил, но он имел место всегда. Луначарские, Покровские, Рожковы, Гольденберги, Богдановы, Красины и т. д. — таковы первые пришедшие мне на память образчики бывших вождей-большевиков, отошедших потом на второстепенные роли” (7). Разумеется, слова “...первые пришедшие мне на память” не соответствуют, как теперь очевидно, сталинской манере серьёзно обдумывать и готовиться к любому “экспромту”, к любой так называемой “обмолвке”. Это показывают и фрагменты переписки Сталина и Кагановича, недавно введенные в оборот (8).
Однако после 1953 года сложная судьба в историографии была уже у самого Сталина, не говоря уже о судьбах Троцкого, Бухарина, Зиновьева, Каменева, Шляпникова, Молотова, Пятакова, Рожкова, Гольденберга, Покровского, Богданова, Луначарского, Красина, Осинского, Сокольникова, Рязанова, Мартова, Преображенского, Кагановича, Антонова-Овсеенко и др. Она незначительно изменилась во второй половине 50-х годов, когда происходил новый пересмотр пантеона. И лишь в конце 80-х с реабилитацией многих из них и вообще с гласностью они попали в центр новейших исследований.
Однако до того, как это произошло, историография жизни и деятельности представителей ленинского окружения рассматривалась в традиционном русле партийной истории. Если судить по весьма добросовестной и обстоятельной работе Г. Г. Демиденко “Советская историография жизни и деятельности соратников В. И. Ленина”, то до 1985 года выделялось четыре её этапа. Первый — зарождение и развитие знаний о пролетарских революционерах в годы борьбы за “свержение царизма и победу диктатуры пролетариата” (середина 90-х годов XIX века — октябрь 1917 года).
Второй — формирование советской историко-партийной персоналистики и её развитие “в условиях борьбы за построение социалистического общества” (октябрь 1917 года — середина 30-х годов). Третий — развитие литературы о соратниках “в условиях борьбы партии за упрочение и развитие социализма” (вторая половина 30-х — конец 50-х годов). Со второй половины 50-х годов в историографии рассматриваемой проблемы намечаются те черты, которые стали определяющими в последующие годы. Четвёртый этап — дальнейшее развитие биографической литературы о соратниках в “период совершенствования развитого социалистического общества” (с начала 60-х до середины 80-х годов) (9).
Начавшаяся перестройка предвещала определённые перемены в развитии традиционных подходов в рамках выдвинутого в 1986 — 1988 годах лозунга “Назад к Ленину”. Ю. Н. Афанасьев размышлял даже о “ренессансе ленинизма”, который, наконец, позволит раскрыть основные проблемы начальных этапов советской истории. В частности, Афанасьев выделил величие Ленина в связи с вопросом об альтернативности истории: “Ленин предстал бы ещё более величественным, если бы был показан человеком, ищущим и не всегда находящим ответы на возникающие вопросы” (10). Ему вторили В. Н. Сироткин, К. В. Гусев, В. В. Шинкаренко (11).
Безусловно, те, кто серьёзно подходил к новым возможностям обновления исторических знаний и переосмысления роли Ленина, довольно быстро осознали множество противоречий в самой источниковой базе его наследия (12).
Речь прежде всего шла о пятом собрании сочинений Ленина, которое дольше, чем какое-либо из четырех предшествующих изданий, находилось, на “вооружении партии”, как тогда было принято выражаться. Первый том этого собрания вышел в свет в 1958 году, а последний, 55-й — в 1965. Основной и четыре дополнительных тиража каждого тома “полного собрания сочинений” Ленина достигли в общей сложности почти 700 тысяч экземпляров (13).
Естественно, что все эти 55 томов по своему составу, вводным статьям, комментариям и указателям имен отражали существовавшие тогда в общественных науках методологические подходы. Что важно с точки зрения нашего предмета исследования, так это практически полное отсутствие документов, в которых Ленин доброжелательно отзывался о таких представителях своего ближайшего политического окружения, как Л. Д. Троцкий, Г. Е. Зиновьев, А. И. Рыков, Л. Б. Каменев, Н. И. Бухарин, К. Б. Радек, Н. Н. Крестинский и др. В названиях документов в отдельных случаях вместо фамилий называлось учреждение, которое возглавлял адресат, например: Телеграмма председателю Реввоенсовета, т. е. Троцкому.
В научно-справочном аппарате именные справки давались с теми же оценками, что и в энциклопедических изданиях того времени. Таким образом исключались любые поводы для разночтений. Круг же окружения Ленина, т. е. соратников, был ограничен. В примечаниях, посвящённых историческим событиям — партийным съездам, митингам, действиям фронтов в гражданской войне и т. д., назывались не все активные участники, многие оставались в числе “и другие”. Большевистские лидеры, допущенные в ленинское окружение, оценивались одномерно — об их ошибках или колебаниях упоминать было не принято. При освещении внутрипартийной борьбы оппозиционеры квалифицировались как сознательные пособники буржуазии, враги рабочего класса, которые стремились столкнуть трудящихся с революционного пути. Та же тенденция прослеживалась и по отношению ко всем немарксистским партиям — народникам, эсерам, меньшевикам и т. д. Односторонне характеризовались и отдельные общественные движения — к примеру, пацифистское.
В процессе допечаток в пятое издание было внесено, что весьма симптоматично, более 2000 необходимых уточнений и исправлений, в том числе в ленинский текст — 336, в легенды документов — 59, в подстрочные и общие комментарии — 482, в именные справки — 1321. После же выхода в свет пятого издания сочинений, т. е. за истекшие к началу 90-х годов четверть века, были опубликованы следующие новые документы: три дополнительных тома к собранию сочинений Ленина — “Подготовительные материалы к книге «Развитие капитализма в России»”, “Тетради по аграрному вопросу”, “Конспект переписки К. Маркса и Ф. Энгельса” и четыре (XXXVII-XL) Ленинских сборника. В этих изданиях в общей сложности опубликовано более полутора тысяч новых ленинских документов. Около шести тысяч текстов полностью или частично были опубликованы в 12-ти томах “Биографической хроники В. И. Ленина”. Новые публикации ленинских документов имелись также в “Декретах Советской власти” (14).
С учётом всего этого, а также хранящихся в Центральном партийном архиве сотен неопубликованных документов, в марте 1986 года ЦК партии дал поручение внести предложение об осуществлении нового, шестого издания собрания сочинений В. И. Ленина, причём по принципу академических изданий, когда в собрание включается вся совокупность не только основных произведений, но и подготовительных материалов, когда публикуются законченные и не законченные произведения, их различные варианты, маргиналии, ленинские конспекты работ других авторов. По предварительным расчетам по сравнению с предшествующим шестое издание по количеству документов почти удваивалось (15). 2 сентября 1987 года Секретариат ЦК принял постановление о характере нового издания Полного собрания сочинений.
Однако, пока этот проект был лишь на бумаге, вакуум стали заполнять публикации с двойной направленностью. Они и становились новыми источниками, в которых одна сторона содержала материал для размышлений и узнавании тех сторон ленинской жизни, которые ранее находились под запретом, а другая — сугубо разоблачительная. В 1990 году в журнале “Волга” перепечатывается книга воспоминаний Н. Валентинова “Встречи с Лениным”, которая впервые появилась в 1953 году на русском языке в Нью-Йорке в издательстве имени Чехова с предисловием редактора “Нового журнала” М. Карповича (16). Читатель мог впервые познакомиться с иным подходом к раскрытию духовных корней ленинизма, позиции Ленина в разрешении ряда философских проблем, особенностей его личности.
С особым пристрастием мемуарист проследил эволюцию философских воззрений Ленина. Как считает Валентинов, именно его столкновение с Лениным в 1904 году по поводу философской концепции Авенариуса и Маха сыграло роль толчка, сигнала, отзвуком которого явилась ленинская работа “Материализм и эмпириокритицизм”. Оценки, данные в ней, по его мнению, прямо повторяли мысли, высказанные Лениным во время их острых споров. Однако впоследствии, в 1914—1916 годах, происходит трансформация ленинских философских взглядов в сторону большей открытости к восприятию суждений и идей, ранее казавшихся враждебными.
Непривычно воспринимались в те годы и заставляли серьёзно задуматься и валентиновские откровения о проблеме единоначалия в партии. Из “Встреч с Лениным” следовало, что Владимиру Ильичу было абсолютно ясно, что “право на дирижерскую палочку в партии может принадлежать только ему... право утверждалось с такой простотой и уверенностью, с какой говорят: «2x2 = 4». Для Ленина это была вещь, не требующая доказательств. Непоколебимая вера в себя, которую много лет позднее я называл его верою в свою предназначенность, предначертанность того, что он осуществит какую-то большую историческую миссию, меня сначала шокировала. В последующие недели от этого чувства мало что осталось, и это не было удивительным: я попал в Женеву в среду Ленина, в которой никто не сомневался в его праве держать дирижерскую палочку и командовать. Принадлежность к большевизму как бы предполагала своего рода присягу на верность Ленину, на покорное следование за ним” (17).
Валентинов ищет подтверждение своим чувствам и наблюдениям у других представителей ленинского окружения, в частности, у А. Н. Потресова, ещё с 1894 года знавшего Ленина, вместе с ним организовавшего и редактировавшего “Искру”, а затем, в течение первой и второй революции, ненавидевшего Ленина. Однако Потресов, познавший в ленинский период тюрьму, нашёл в себе достаточно беспристрастности, чтобы после чуть более двух десятилетий признать за Лениным бесспорные качества: “Никто, как он, не умел так заражать своими планами, так импонировать своей волей, так покорять своей личностью, как этот на первый взгляд такой невзрачный и грубоватый человек, по-видимому, не имеющий никаких данных, чтобы быть обаятельным. Ни Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали секретом излучавшегося Лениным прямо гипнотического воздействия на людей, я бы сказал господства над ними. Только за Лениным беспрекословно шли как за единственным бесспорным вождем, ибо только Ленин представлял, в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающей фанатическую веру в движение, в дело, с неменьшей верой в себя. Это своего рода волевая избранность Ленина производила когда-то и на меня впечатление” (18).
Из той же публикации следовали и другие неожиданные личностные характеристики Ленина, которые невозможно было, естественно, отыскать во всем официальном партийном пятитомном издании “Воспоминания о В. И. Ленине”. “Чтобы осуществить свою мысль, — вспоминал Валентинов, — своё желание, намеченную им цель очередной кампании, заставить членов его партии безоговорочно ей подчиниться, Ленин, как заведенный мотор, развивал невероятную энергию. Он делал это с непоколебимой верою, что только он имеет право на «дирижерскую палочку». В своих атаках, Ленин сам в этом признавался, он делался «бешеным». Охватившая его в данный момент мысль, идея — властно, остро заполняла весь его мозг, делала его одержимым. Остальные секторы психической жизни, другие интересы и желания — в это время как бы свертывались и исчезали. В полосу одержимости перед глазами Ленина — только одна идея, ничего иного, одна в темноте ярко светящаяся точка, а перед нею запертая дверь, и в неё он ожесточенно, исступленно колотит, чтобы открыть или сломать. В его боевых кампаниях врагом мог быть вождь народников — Михайловский, меньшевик Аксельрод, партийный товарищ — Богданов, давно умерший, никакого отношения к политике не имеющий цюрихский философ — Р. Авенариус. Он бешено их всех ненавидит, хочет им «дать в морду», налепить «бубновый туз», оскорбить, затоптать, оплевать. С таким ражем он сделал и октябрьскую революцию, а чтобы склонить к захвату власти колеблющуюся партию, не стеснялся называть её руководящие верхи трусами, изменниками и идиотами.
За известным пределом исступленного напряжения его волевой мотор отказывался работать. Топлива в организме для него уже не хватало. После взлёта или целого ряда взлётов ража — начиналось падение энергии, наступала психическая реакция, агония, упадок сил, сбивающая с ног усталость. Ленин переставал есть и спать. Мучили головные боли. Лицо делалось буро-желтым, даже чернело, маленькие острые монгольские глаза потухали” (19).
Сложившиеся между Лениным и Валентиновым в определённый период доверительные отношения позволили мемуаристу составить достаточно полное представление о личности Ленина — особенностях его поведения, мотивах тех или иных действий, характере, вкусах, привычках, темпераменте. Главным для автора было желание “заглянуть поглубже в Ленина”. Эта задача, но уже путём исследовательской обработки документов и материалов, решается Валентиновым в труде “Малознакомый Ленин, который впервые вышел в свет в Париже в 1972 году на русском языке с предисловием Б. Суварина. В нашей стране он впервые в ротапринтном варианте был переиздан в Ленинграде (20) и позволил познакомиться с финансовой стороной жизни Ленина и его семьи.
Как известно, этот вопрос оставался на обочине советских биографий, подчёркивавших лишь чрезвычайно скромное, почти скудное, материальное положение Ленина. Автор нашёл источники финансовых доходов и поступлений как в семейный бюджет Ленина, так и в партийную кассу большевиков. В этой книге Валентинов пишет также об отношениях между членами семьи, об особенностях её жизни в ссылке в Сибири и за границей. Он приводит массу новых свидетельств, деталей, малоизвестных эпизодов из жизни и деятельности Ленина, раскрывающих неожиданные стороны его как человека и политика.
В 1991 году специалистам и широкому кругу читателей открылись и другие источники мемуарного и публицистического жанра. В Саратове Г. П. Сидоровнин составил сборник под названием “Вождь. Ленин, которого мы не знали” и включил в него ставшие уже известными воспоминаниями Н. Валентинова, И. Сталина, В. Чернова (21), М. Горького, А. Куприна (22), Б. Рассела (23), Г. Уэллса, Л. Андреева. Если бы этим дело ограничилось, то сборник напоминал бы многочисленные издания подобного рода: воспоминания о Ленине его современников, тех, кто в разной мере по разным поводам и предлогам общался с ним. Одним из последних по времени похожих изданий являлась вышедшая в Политиздате к 120-летию со дня рождения книга “Ленин. Человек — мыслитель — революционер” (24).
Но саратовский сборник включал такие малоизвестные для широкой публики остропублицистические выступления, как “Род вождя” М. Штейна (25), “Моя маленькая лениниана” В. Ерофеева (26), “Читая Ленина” В. Солоухина (27), “Блуд на крови” Д. Штурман (28), “Мессия” В. Еременко, “Ленин в судьбах России” А. Авторханова (29), “Отцы- основоположники коммунистического рабства” В. Крутова и Л. Вереса, “Неотпетый злодей” П. Паламарчука и др. (30). Чтобы как-то смягчить тенденциозность подбора материала и сделать его “проходным” на роль автора послесловия на всякий случай был приглашен “проверенный” московский партийный историк Н. А. Васецкий. Не утруждая себя подробным научным разбором позиций авторов сборника, он выдал в их адрес лишь несколько совсем не обязательных ремарок, которые сумели притянуть читателей.
К примеру, Авторханову досталось за “политическую безграмотность” и “фальсификаторскую технику препарирования ленинских текстов”, “лукавому” Солоухину — за то, что он пытается убедить всех в своём первознакомстве с Лениным, да и то из 55 томов всего лишь с одним, по словам Доры Штурман “не самым ужасным” — 36-м. В. Еременко, В. Крутову и Л. Вересу вообще советовалась прежде чем “язвить и насмешничать неплохо было бы просто тихонечко, незаметно для окружающих поучиться азам обществоведения”.
Правда, несколько общих наблюдений Васецкого были и остаются достаточно точными. Он подметил, что некоторые авторы “смотрят на Ленина как бы снизу вверх из-за меньшего в сравнении с Лениным «роста» собственного интеллекта и знания предмета”. Из-за этого многие, чтобы дотянуться, поступают весьма просто: “Точно ветку пригибают к себе Ленина, стаскивая его на свой уровень. Естественно, тут же уменьшается угол обзора, теряется чёткость очертаний, сужается пространство мышления. Возникает не столько образ Ленина, сколько собирательный образ тех, кто намерен его «стереть в порошок»” (31).
Ещё одна публикация, заслуживающая внимания для всего дальнейшего хода дискуссий по нашей проблеме, — это книга американского историка Рональда Кларка, изданная в 1988 году в Лондоне, а затем в 1989 году переведенная на русский и изданная в двух выпусках “Прогрессом”, но исключительно “для служебного пользования” (32).
Судя по предисловию Ю. Школенко, спецхрановская судьба этой книги определялась “тремя ударами”, которые она наносила по Ленину и ленинскому наследию. Первый был связан с оценкой установок и политической практики первых десятилетий века с позиций конца века, когда “на передний план выступают проблемы общечеловеческие, проблемы выживания цивилизации в обстановке термоядерной и экологической угрозы”. Это касается ленинских принципов классовости, партийности, социализма в одной стране и мировой революции, которые невозможно прилагать к новым ситуациям. Таким образом, следовал вывод, “если историзм подменяется волюнтаризмом, то такая подмена, не ленинская, не марксистская, вообще не научная, совершаемая подчас малозаметно, есть первый и наиболее коварный удар, наносимый... со стороны зарубежных советологов... преследующих те или иные, но всегда далекие от социализма цели” (33).
Второй “удар” связывается с отождествлением ленинизма и сталинизма, а третий, сложно-составной, — с “развенчанием” Ленина как личности. В этом отношении камертоном для Кларка являлся Р. Пайпс, подчёркивавший “достижение” историков СССР в искажении до неузнаваемости фактов, относящихся к жизни и деятельности Ленина. Далее следовали интересные, действительно “для служебного пользования”, но весьма противоречивые признания о том, что “да, хрестоматизация и обеднение биографии В. И. Ленина, как и догматизация ленинизма и марксизма вообще, у нас действительно происходили”.
Однако, выступая против фетишизации образа Ленина, пополняя его жизнеописание фактами и обстоятельствами, отсутствовавшими в нашей официальной литературе, западные советологи, как правило, этим не ограничиваются, а стремятся посягнуть и на образ Ленина, сложившийся в нашей стране и во всем мире после его смерти. Образ основателя первого социалистического государства стал символом, персонификацией социалистического идеала. Ленин обрёл черты национального и интернационального героя, и его посмертный культ не имеет ничего общего с прижизненным культом Сталина, столь же неприглядным, как и его тотальная посмертная «декультизация». Бесцеремонно «развенчивать» эту сторону вождя двух русских революций, 1905—1907 и 1917 годов, по существу народную святыню, не так уж трудно из далекого зарубежья, где тем не менее ревностно почитают, например, «отцов-основателей» американской конституции и государственности. Лишить идеала, национального и социалистического, — вот подспудная задача этого «третьего удара»” (34).
Однако, если абстрагироваться от этих рассуждений, то в основе кларковской концепции личности Ленина — попытка доказать чрезмерную увлеченность молодого Ленина тактикой террора, узкокорпаративной и конспиративной партийной организацией, а затем террором ЧК, нетерпимость к фракционности в партии, ставшей правящей. В то же время Кларк признает выдающуюся роль Ленина как стратега революции, политика, блестяще справлявшегося с ситуацией в такие критические моменты и переломные периоды истории, как непосредственная подготовка Октябрьской революции, Брестский мир, новая экономическая политика. Что же касается личностных черт Ленина, то здесь автор также неоригинален. Опираясь на мемуары Н. Валентинова и А. Балабановой, он использует по отношению к Ленину понятия “методичный”, скрупулезный в аргументации до такой степени, что напоминал “средневековых богословов”, человек с “неприятными чертами характера”, “гениальный”.
Важной особенностью нового этапа развития лениноведения стало открытое и свободное знакомство со взглядами западных мыслителей и исследователей, многие из которых были в самые сжатые сроки переведены, другие, как оказалось, публиковались в Европе и США на русском языке и доходили до отечественных историков либо через открывающиеся спецхраны, либо с помощью зарубежных коллег.
Разумеется, все эти шаги в самом начале 90-х годов совершались с известной осторожностью, поскольку в самой западной историографии исследования советских лениноведов характеризовались следующим образом: “«Бригады» апологетов изощряются в раздувании обстоятельств, в размазывании ничтожнейших подробностей, более или менее верных или вымышленных, незначительных или воображаемых, имеющих касательство к Владимиру Ильичу, чьи самые прозаические действия, самые заурядные жесты превозносятся до крайней гиперболичности. Он не только был гениален, что известно каждому, но обладал всеми добродетелями, всеми врожденными положительными качествами” (35).
Событием в контексте старых и новых споров о ленинизме стала публикация самобытной работы крупного венгерского философа Д. Лукача “Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей”, написанной сразу после смерти Ленина (36). Сначала со значительными купюрами, в соответствии с тогдашней идеологической конъюнктурой, этот очерк был опубликован в журнале “Коммунист” в 1987 году (37), и только лишь три года спустя отдельной книгой. Как ни странно, читатель не обнаруживал здесь каких-либо новых фактов из жизни Ленина, каких-либо отрицательных или положительных оценок его. Но в то же время она была посвящена его феномену, вернее, источникам той силы, которая формировала современный мир, воссозданию внутренней взаимосвязи политической мысли Ленина, интеллектуальным характеристикам ленинизма.
Фундаментальная установка, которой руководствовался Лукач, заключалась в следующем: “Его теоретическая мощь основывалась на том, что любую категорию, сколь бы абстрактно-философской она ни была, Ленин рассматривал с точки зрения её действенности в рамках человеческой практики, и одновременно на том, что при осуществлении любой акции, в основе которой лежит конкретный анализ данной конкретной ситуаций, он ставит этот анализ в органичную диалектическую взаимосвязь с принципами марксизма. Таким образом, в строгом смысле слова, Ленин не является ни теоретиком, ни практиком, а глубоким мыслителем практики, страстным поборником претворения теории в практику” (38).
Но в самой этой установке, как показывает изучение очерка, отчетливо прочитывается временной контекст. Лукач, возможно, первым осознал формирование “вульгарного ленинизма”, который желает в решениях Ленина найти “повсеместно применимые «рецепты» и «предписания» правильных действий” (39).
Он пытается объяснить ревнителям чистоты и неприкосновенности ленинизма, что, возрождая марксизм, освобождая его от вульгаризаторских пошлостей, Ленин “осуществил не филологическое восстановление первоначального учения и не философскую систематизацию его подлинных принципов. Как и во всем остальном, он осуществил его дальнейшее развитие в область конкретного, его конкретизацию — в область актуально-практического” (40).
По сути дела, в зиновьевско-сталинском толковании лозунга пропаганды ленинизма Лукач увидел начало того процесса, который в конечном итоге приведет к превращению “вульгарного ленинизма” в сталинизм. И Лукач многократно повторяет, что продвижение по пути к сталинизму может оказаться плодотворным лишь только в том случае, если коммунисты отнесутся к Ленину так же, как сам Ленин относился к Марксу.
В ряду других философских публикаций заслуживает быть отмеченным сборник, подготовленный и выпущенный Институтом философии АН СССР в 1990 году, — “Ленин. Взгляд с Запада”. В него были включены статьи западных интерпретаторов ленинизма М. А. Абрамова, С. М. Брайовича, М. Н. Грецкого, В. И. Мануйлова, Б. К. Ярцева, которые ранее не переводились на русский язык и которые давали конкретное представление о западной историографии изучения нашей проблемы (41).
В статье Грецкого анализировались работы итальянских марксистов 60-х — 70-х годов, когда обычными становились негативные оценки “Материализма и эмпириокритицизма”, а в её авторе искали прежде всего мастера “конкретного анализа конкретной ситуации”, политика активистского типа. Конечно, традиция противопоставления Ленина-философа Ленину-политику зародилась гораздо раньше, достаточно в этом отношении сослаться на известные работы А. Паннекука и А. Грамши, но в 60-е годы её подхватывают широкий круг западных марксистких авторов. Интерес к диалектическому методу сопутствовал своего рода обновленческому движению в социализме, философские идеи диалектики (о творческой активности субъекта, о роли внеэкономических факторов истории, о конкретных проявлениях её общих законов и др.) служили для обоснования демократических и гуманистических интенций в марксистском социализме. Это идеологическое и политическое движение было критическим в отношении прежних догм, но оно ещё не достигало той степени радикализма, как в в конце 80-х годов, советская модель ещё сохраняла значимость в глазах критиков 60-х годов, которые стремились внести в неё определённые улучшения. В ходе же идеологических процессов, начатых перестройкой, под вопрос ставились исходные положения реального социализма и марксистской социалистической теории.
Грецкий воспроизвел также точку зрения Л. Бассо на смысл ленинизма, заключающееся в сопоставлении сталинского определения ленинизма — марксизм эпохи империализма и пролетарских революций — с подходом Зиновьева, настаивавшим на том, чтобы в определение вошло указание на роль крестьянства в социалистической революции, и высказывался в пользу последнего. Бассо же считает, что определение ленинизма будет неполным без указания на союз социалистической революции и национально-освободительных движений, а значит смысл ленинского проекта означает ориентацию на пролетарскую революцию в союзе с антикапиталистическими настроенными крестьянскими и национальными движениями Востока. По мнению составителя сборника, такая трактовка кажется вполне обоснованной, разве что, можно возразить по поводу того, что Маркс говорил о возможности начала социалистической революции на периферии капиталистического мира, или что он допускал для России возможность начать движение к социализму от крестьянской общины. Но это свидетельствует о том, что и Маркс, хотя и в меньшей степени, чем Ленин, забывал о позитивном содержании предполагаемой революции, увлечённый перспективой усиления её разрушительного действия за счёт союза с антикапиталистическими силами Востока (42).
Однако проект К. Маркса предполагал существенное условие — движение к социализму должно было происходить с сохранением достижений капитализма в экономической, политической, культурной областях, но Ленин фактически свёл это условие на нет. То есть Ленин сделал шаг навстречу антикапиталистическим силам Востока, но это не значит, что он внёс в марксизм чуждые ему идейные традиции. Он начал наполнять марксистские положения реальным смыслом российской действительности. В результате идея Маркса о переходе к социализму от высокоразвитого экономического базиса превратилась в проект начать движение к социализму от экономического уровня окончательно ещё не капитализировавшейся России, а идея постреволюционного государства как высшего типа демократии превратилась в проект диктатуры пролетариата с руководящей ролью партии.
В центре статьи М. А. Абрамова находился вопрос, поставленный англичанином Ф. Коплотоном: диалектика ли предопределила политический успех Ленина? Свои сомнения он подкреплял ссылкой на то, что недиалектик в ленинском восприятии Г. В. Плеханов смог предсказать политические последствия прихода Ленина и большевиков к власти — авторитаризм. Вообще же в англоязычной историографии распространено толкование ленинской политической практики в духе прагматизма. С этих позиций практика оказывается лишенной теоретического смысла, под сомнение ставится одновременно и объективно-познавательное содержание теории. Нередко ленинская политическая практика интерпретируется как волюнтаризм, авторитаризм, но не в политическом лишь значении этого слова, а в более широком, философском. При этом предполагается, что действительность имеет определённый теоретический смысл, но это не тот смысл, которым руководствуется политический деятель, осуществляющий, таким образом, насилие над историей. В доказательство ссылаются на ленинскую теорию партии как носительницы истины, которую она извне вносит в массы, на сам факт осуществления социалистической революции в сравнительно отсталой стране, которая даже по марксистским критериям не могла считаться к ней готовой. Авторитаристская концепция включает обычно и доказательства тоталитарного характера марксистского отношения к истине и историческому действию, “тоталитаризм истины” — марксистский социализм как высшая истина истории, и “тоталитаризм воли” — пролетариат как единственно истинный субъект истории, взаимно поддерживают друг друга в марксизме (43).
Многовариантность подходов к ленинской политической практике, к соотношению её с теорией, по мнению Абрамова, объясняется тем, что приходится касаться так называемых “неразрешимых вопросов философии”. Поэтому указанная многовариантность неизбежна и закономерна. Выбор той или иной концепции из названных или неназванных концепций зависит не столько от познания, сколько от жизненной позиции и умонастроения выбирающего субъекта. Однако и фактор познания имеет определённое значение. Например, для более аргументированной оценки феномена Ленина следует учитывать и конкретное содержание ленинской исторической инициативы и прежде всего такого её фактора, как Октябрьская революция. Поэтому вряд ли обоснованным является перенос главного внимания при анализе ленинской деятельности на нэп, как будто он является центром, определяющим смысл исторического феномена Ленина. Нэп, какое бы значение он не имел для теории и практики социализма, был следствием, развитием и корректировкой Октября. Главным же делом Ленина — философа, политика, революционера — были подготовка и осуществление Октября.
Затрагивая экономические, политические аспекты марксистского революционного проекта, Брайович, Ярцев и Мануйлов, соглашаясь или не соглашаясь с концепциями рассматриваемых ими авторов, признают амбивалентность и противоречивость марксистского проекта. Такая амбивалентность — признак недостаточного исследования марксистского проекта. В статье В. К. Ярцева в отношении феномена Ленина употреблена, в частности, формула о синтезе “Запада и Востока”. Она может помочь в истолковании амбивалентностей и противоречий ленинизма.
Наконец, не может не быть отмеченной позиция самого составителя и редактора сборника. Е. А. Самарская считает, что главное требование к переосмыслению теоретической и политической практики Ленина заключается в том, чтобы подойти к его наследию с содержательной, а не с методологической лишь стороны. В философском плане это означает необходимость целостного подхода к ленинскому мировоззрению, взятому в единстве диалектического метода, концепций истины и исторического прогресса, в движении от объективистских схем “Материализма и эмпириокритицизма” к диалектическим идеям “Философских тетрадей”. Это позволило бы оценить с современных позиций и то, что есть в философии Ленина, и то, что всегда немаловажно для уяснения специфики предмета, чего в ней нет. Содержательный подход обязательно должен включать в себя и обращение к политической практике Ленина, без анализа которой трудно понять и оценить в целом феномен Ленина, соотношение его слова, с одной стороны, и дела, с другой. По мнению Самарской, в марксистской литературе ранее можно было встретиться с попытками теоретизировать ленинскую политическую практику, выявить имплицитно присутствующую в ней философию. В целом можно допустить, с очень большой долей условности, что практика имеет интеллектуальную схему, не совпадающую с теоретическими представлениями о ней субъекта действия. Даже на обыденном уровне нередко сталкиваешься с тем, что люди осмысливают свои поступки после их свершения, и то не всегда аутентично. Важно отдавать себе отчет в границах и условиях достоверности развертывания философского смысла практики.
Существует несколько вариантов такого развертывания. “При диалектическом варианте, — пишет автор, — с одной стороны, ленинские политические действия представляются как бы результатом исследования действительности с помощью набора диалектических принципов (всесторонность рассмотрения, анализ противоречий и т. п.), с другой, отмечается взаимодействие и взаимообусловленность ленинской теории и практики. Нередко исследователи, стоящие на таких позициях, оперировали отдельными эпизодами ленинской политической практики (ссылались на его стратегию в национальном вопросе, чтобы показать конкретность ленинского подхода к истории, возникновение у Ленина в ходе революции 1905 года мысли о Советах как типе пролетарского государства бралось как доказательство обогащения марксистской революционной теории под влиянием практического революционного движения и т. п.). В сущности, это та же самая игра в «примеры», которую в качестве способа проникновения в суть диалектики отверг сам Ленин в «Философских тетрадях». Иногда исследователи отправлялись от более общих характеристик ленинской практики, доминирующей из которых является, бесспорно, устремленность к социалистической революции как главной цели, ленинский активизм. Этот активизм в соединении с огромной способностью схватывать особенности переживаемой исторической ситуации, собственно, и обеспечили успех Ленина как политического деятеля. Указанный синтез обычно интерпретировался как диалектическое единство марксистской теории и практического социалистического движения” (44).
Серьёзное значение для наших историков имело и знакомство с дискуссией между Р. Ароном и А. Безансоном о целях и средствах революции и её вождей. Р. Арон писал: “Исторически советский режим родился из революционной решимости, вдохновленной гуманистическим идеалом. Цель состояла в создании самой гуманной системы, которую когда-либо знало человечество, первой системы, где каждый сможет чувствовать себя полноценным человеком, где исчезнут классы и где благодаря однородности общества воцарится взаимное уважение граждан. Однако это движение, направленное на достижение абсолютной цели, не останавливалось перед применением любых средств, ибо доктрина гласила, что идеальное общество может быть построено только путём насилия и что пролетариат ведет против капитализма войну не на жизнь, а на смерть”. Безансон, критически разбирая воззрения Арона, тем не менее признаёт в Ленине следующее: “Он управлял во имя своей идеи общественного блага, социализма, во имя исторических носителей этого блага, пролетариата, партии, Центрального Комитета, и у него не было и следа понимания того факта, что он сам является диктатором. Его методы осуществления власти являются диктаторскими, чего он не скрывает, но их нельзя назвать тираническими, ибо идеология не позволяет ему не только признать, но даже представить себе собственную выгоду” (45). После 1991 года многие авторы стали опровергать слова о “выгоде”, считая, что для Ленина главной “выгодой” была власть.
Новые источники не могли не породить новую проблематику дискуссий. И одной из самых актуальных для перестроечного времени была “Ленин и проблемы перехода от военного коммунизма к нэпу”. Раньше в этой теме не возникало проблем: переход к нэпу однозначно трактовался как дальновидное решение Ленина и РКП(б). В 1989 году один из авторитетных историков В. 3. Дробижев чётко обозначил одно из слабых мест тогдашней историографии: “Подавляющее большинство исследователей не дают ответа на вопрос о природе и особенностях «механизма» перехода от политики «военного коммунизма» к нэпу. Как правило, источник перестройки экономической политики историки находят в факторах внешнего по отношению к самой экономической политике порядка, а не в уровне соответствия или несоответствия механизма хозяйствования задачам и условиям экономического строительства” (46).
Неожиданный аспект предпосылок и условий перехода к нэпу в том нее году затронули авторы принципиальной коллективной статьи “От какого «единства» мы отказываемся?" (47). В ней подробно рассматривалась борьба партийных “низов” против аппаратно-бюрократической прослойки в РКП(б), окостеневшей за время “военного коммунизма” и обнаружившей свои материальные интересы. В числе других работ по этой проблеме появилась серия статей С. А. Павлюченкова, которые можно объединить одним вопросом “С чего начинался нэп?”. Основной их смысл сводился к утверждению, что переход к новой экономической политике стал возможен только в результате широкого общественно-политического давления на большевистское руководство как со стороны крестьянства и рабочих, так и определённой части партии и государственного аппарата. Позиция же Ленина и части его окружения свидетельствовала о том, что именно они на протяжении долгого времени являлись противниками перехода к нэпу и только в самом начале 1921 года резко изменили своё отношение к этому вопросу (48). В 1990 году многие историки уже без всяких оговорок писали о глубоком социально-политическом и экономическом кризисе, угрозе Потери власти весной 1921 года, заставивших большевистское руководство осознать необходимость резкого поворота в политике (49).
Таким образом, рубеж 80 — 90-х годов становился переломным в лениноведении — мало кто тогда предполагал, что перелом произошёл со значительным опозданием и не столь глубоко, как казалось на первый взгляд. Одной из причин перелома становилась позиция партийных научных и учебных учреждений, на которые всё ещё ориентировались центры, кафедры в самых разных местах СССР. В 1989 — 1990 годах в Институте марксизма-ленинизма завершилась работа над книгами “Ленинская концепция социализма” и “Ленин, о котором спорят сегодня”. В них анализировались различные аспекты биографии вождя — человека, политика и мыслителя. Впервые широко освещались его отношения с Инессой Арманд (50).
В юбилейном 1990 году в головном партийном учреждении — АОН при ЦК КПСС — состоялась конференция, которая подводила итоги первых новаторских шагов в переосмыслении образа Ленина (51). Тональность дискуссии определил доклад Ю. С. Васютина “Актульность ленинского наследия: история и современность”, который признал необходимость масштабного и непредвзятого пересмотра отношения к личности Ленина, к генезису его идей, к логике поступков с обязательным учётом конкретной ситуации, индивидуальности периода, его уникальности.
В качестве метода пересмотра предлагалось гегелевское положение о том, что “опыт и история учат, что народы и правительства никогда ничему не научились из истории и не действовали согласно поучениям, которые можно было бы извлечь из неё. В каждую эпоху оказываются такие обстоятельства, каждая эпоха является настолько индивидуальным состоянием, что в эту эпоху необходимо и возможно принимать лишь такие решения, которые вытекают из самого этого состояния” (52). Следовательно, не вина Ленина в том, что учёные многие положения его творчества догматизировали, а теперь пытаются на основе фактов другой эпохи, новейшего времени “шептать или наоборот кричать: Ленин не прав!”.
От каких же деформаций и искажений Ленина и ленинизма предлагалось освободиться?
Во-первых, от преувеличения роли Ленина, толкования его действий, как проявления сверхъестественных, почти нечеловеческих качеств, а мыслей — как абсолютной истины, своеобразной харизмы, которая только и может помочь правильно реализовать объективные общественные законы. Во-вторых, от канонизации ленинских трудов. В-третьих, от упрощения ленинской теоретической мысли, что в своё время снискало Сталину славу теоретика и идеолога партии. В-четвёртых, от искажения личных качеств Ленина. В-пятых, от многолетнего и изначального замалчивания и деформации пролетарского бытия и гуманизма Ленина, поскольку для него “общение с массами, посещение заводов и фабрик, сёл и деревень, встречи и беседы с рабочими, крестьянами и интеллигенцией, участие и выступления на собраниях и митингах, на различных съездах, конференциях, совещаниях, изучение получаемых писем было органической потребностью. Он хотел сам видеть и осмысливать условия жизни, чувствовать настроение и дух, брать и генерировать жизненный опыт простых людей” (53).
Наконец, Васютин выделил некоторые методологические проблемы в подходах к ленинскому наследию. По его мнению, слишком рискованно и прямолинейно шла привязка ленинских работ к современности. Ленинские положения и его установки, политическая практика тех лет оценивались с завидной легкостью и безапелляционностью, без должного учёта требований принципов историзма, особенностей конкретно-исторической обстановки.
Международную панораму взглядов на личность Ленина в юбилейном году впервые запечатлел “круглый стол” Агенства печати “Новости” (54). На него в апреле 1990 года были приглашены ведущие специалисты по СССР из Германии, США, Франции и Великобритании. Профессор Тюбингенского университета Дитрих Гаер сразу же возложил ответственность за негативное отношение к Ленину в странах Восточной Европы на советских историков. Профессор Принстонского университета Роберт Такер призвал видеть двух Лениных — “Ленина-революционера и Ленина-реформиста... Как революционер Ленин был, с одной стороны... верующий марксист, но с другой стороны — он был сугубо русский революционер, который испытал влияние на своё мышление народнической традиции”. Такер также обратил внимание на то, что ленинский вывод о социализме как строе цивилизованных кооператоров был “совсем не в духе учения Маркса и Энгельса. Однако дальше этого Ленин пойти не успел, но тем не менее это был реформистский путь к социализму... Как реформатор Ленин сосредотачивал внимание на экономической стороне дела. В смысле же политическом он не был реформатором”.
По мнению профессора из Шотландии Пола Дьюкса, “социализм создавался в России по ленинским концепциям, которые базировались на марксизме XIX в.”, однако “идеология социализма и капитализма, сформированная в прошлом веке, не может уже служить ориентиром для практики сегодня, в конце двадцатого века, а тем более в будущем”. Для профессора из США Александра Рабиновича, “Ленин был необычайно сильной и решительной личностью, и одновременно — гибким политиком... Однако, действуя столь решительно, Ленин самолично уничтожил возможность создания в 1917 г. многопартийного коалиционного демократического социалистического правительства”.
Развернутую оценку современным интерпретациям Ленина дал на заседании “круглого стола” академик Ю. А. Поляков. “В том, как воспринимается образ Ленина, — сказал он, — есть вина наших историков. Взгляды Ленина менялись во времени, а мы этого не учитывали... После Ленина мир менялся значительно, а мы этого тоже не учитывали. 67 лет прошло с тех пор, как Ленин продиктовал последние фразы своих статей, а мы каждое ленинское слово, каждую оценку, каждый вывод, сделанный им и 67 лет, и 90 лет назад воспринимали, как нетленные исторические клише. Публицисты... почувствовали, что народу неприятен «засахаренный» Ленин, но очень многие публицисты и историки не учитывали необходимости исторического подхода. Берётся ленинская цитата и вне времени, вне пространства используется... Нет книги об Отечественной ли войне, о культуре ли, об энергетике, где не было бы ленинских цитат — и к месту, и не к месту... А сейчас противники Ленина поступают точно также — берут цитаты со словами «посадить», «расстрелять», «арестовать» и т. д. и тут же готово обвинение Ленина — за террор, за склонность к насилию. Отсюда, из неисторического подхода, и произрастают омертвление ленинских идей, их догматизация” (55).
Фиксируя новые стихийные или организованные, прорывные или ползучие факторы развития лениноведения — доступ к эмигрантским источникам, введение в научный оборот материалов дискуссий и исследований западных исследователей, подвижки в работе традиционных советских центров по изучению Ленина — нельзя оставлять без внимания те намерения по отношению к ленинскому наследию, которые оставались закрытыми для научной среды и обсуждались лишь в верхушке партии. Однако постепенно тайное становится явным.
Судя по ряду свидетельств, озабоченность вызывали примерно 300 документов (письма, телеграммы Троцкому, Бухарину, лидерам оппозиции, материалы личного характера и т. д.), которые никогда не публиковались и вокруг которых так или иначе циркулировали слухи, домыслы и легенды. Лишь немногим более 20 документов Ленина было опубликовано в 1989—1990 годах под рубрикой “Из архивов партии” в возобновленных “Известиях ЦК КПСС”.
Тогдашний директор ИМЛ Г. Л. Смирнов вспоминает в вышедших в 1997 году мемуарах “Уроки минувшего”: “После XXVIII съезда партии шестое издание сочинений Ленина оказалось под вопросом. Между тем, Общий отдел ЦК не переставал теребить нас — требовал предложений: издавать, не издавать. Посоветовавшись с заместителем Генерального секретаря ЦК В. А. Ивашко, я написал для него неофициальную записку по этому вопросу и передал её из рук в руки в середине декабря 90 года с условием, что после прочтения её он пригласит меня, и мы поговорим, как быть дальше. Но, видимо, у товарища Ивашко в то время руки до сочинений Ленина не дошли. Августовские события 91 года застали записку на письменном столе в кабинете Ивашко. Записка попала на глаза жадных до сенсаций журналистов, и замелькали на газетных полосах возмущённые «охи» и «ахи»: дескать, директор ИМЛ не желает открывать секретов Ленина... Авторы подобных «сенсаций», конечно, постеснялись сказать читателю о том, что основной смысл докладной Смирнова состоял как раз в стремлении опубликовать ленинские архивы. Но там действительно был поставлен вопрос о документах, касающихся мер по поддержке революционных сил за рубежом, разведывательной деятельности, вмешательства в международные противоречия, попыток «советизации» Литвы, Венгрии, Чехии, Румынии и т. д. Не видел тогда и не вижу сейчас ничего предосудительного в секретной деятельности молодого Советского государства и в праве его охранять свои секреты. Все государства так или иначе занимаются защитой своих интересов за границей, поддержкой дружественных сил. И уж совсем нет ничего особенного в том, что директор научного института, прежде чем предлагать публиковать такого рода секретные документы, стал советоваться со своим политическим руководством” (56).
ПРИМЕЧАНИЯ
1. См.: Туваев В., Сас И. Пламенные борцы за коммунизм // Коммунист Украины. 1968. № 8. С. 78.
2. См., к примеру: Баженов В. В. Историческая биография в советской историографии (1917 — середина 1930-х годов). Дис. канд. ист. наук. — М., 1976; Он же. Биографические исследования в советской историографии (1917 — середина 30-х годов). В кн.: Исторические записки. — М., 1977. Т. 98.
3. Эйдельман Н. Я. Об историзме в научных биографиях. (На материалах русской истории XIX века) // История СССР. 1970. № 4; Иванова Л. В. Биографические очерки в литературном наследии В. И. Ленина. В кн.: История и историки. Историографический ежегодник за 1970 г. — М., 1972; Заборов М. О биографическом жанре в литературе по истории классовой борьбы пролетариата // Рабочий класс и современный мир. 1971. № 3; Родный Н. И. Научные биографии как жанр историографии науки. В кн.: Вопросы истории естествознания и техники. — М., 1971. Вып. 3-4; Елпатьевский А. В. О документальных источниках современных историко-биографических и генеалогических исследований. В кн.: История и историки. Историографический ежегодник за 1971 г. — М., 1972. Человек науки / Под ред. М. Г. Ярошевского — М., 1974 и др.
4. См.: История СССР. 1970. № 4. С. 232, 234-235.
5. См.: Там же. С. 240, 234-235.
6. См.: Сивогривова А. Историко-революционная биографическая повесть о соратниках В. И. Ленина. В кн.: В. И. Ленин и проблемы развития литературы. — Ростов н/Д, 1972; “Жизнь и деятельность...” Нерешенные проблемы биографического жанра // Вопросы литературы. 1973. № 10; Биографическая литература: были и небылицы // Литературная газета. 1975, 30 июня, 1, 8, 29 октября, 19, 26 ноября и 3 декабря; Гордин Я. Индивидуальная судьба и система биографий // Известия АН СССР. 1978. Т. 37. Сер. литературы и языка. № 6; Жуков Д. А. Биография биографии: Размышления о жанре. — М., 1980.
Когда открылся доступ к “спецхранам” библиотек, вдруг выяснилось, что в то же десятилетие, только с иными знаками, обсуждение проблемы велось западноевропейскими коллегами. К примеру, К. Раковский окрыто противопоставлялся Ленину и его окружению, А. Коллонтай представлялась как “ анархист-марксист” и “теоретик морали секса”, С. Тер-Петросян (Камо) как носитель “общественного разбоя, терроризма и революции”, А. Луначарский — в роли ультралевого реформиста и т. д. — См.: Conte F. Christian Rakovski (1873—1941). Essai de biographie politique. T. 1-2. — Paris, Gille Atelier Reproduction des Theses Universite Cille III, 1973 — 75; Clements Barbara Evans. Bolshevik Feminist. The Life of Aleksandra Kollontai. — Bloomington and London, Indiana University Press, 1979; Baanac J. Kamo. L’ Homme de Main de Lenine. — Fayard, 1972; Champarnaud Francis. Revolution et contrerevolution culturelles en URSS. De Lenine a Jdanov. Textes de: Bogdanov, Boukharine, Lounatcharsky, Kollontai. — Paris, 1975.
7. Сталин И. В. Сочинения. — М., 1954. Т. 7. С. 43.
8. См.: Бордюгов Г. А. Гитлер приходит к власти: новые доминанты внешнеполитических решений сталинского руководства. 1933 — 1934 // Отечественная история. 1999. № 2.
9. См.: Демиденко Г. Г. Советская историография жизни и деятельности соратников В. И. Ленина. — Харьков, 1985.
10. Перестройка: гласность, демократия, социализм. Иного не дано / Под ред. Ю. Н. Афанасьева. — М., 1988. С. 499.
11. Там же. С. 370-391.
12. История издания литературного и документального наследия Ленина в СССР довольно полно представлена в работах середины 20-х — 80-х годов по вопросам архивоведения, археографии, теории и методики источниковедения. — См.: Лениниана: Библиографический обзор русской литературы в 5-ти тт. — М; Л., 1926—1930; Лениниана: Библиографический указатель произведений В. И. Ленина и литературы о нём. Т. 1-19. — М., 1971 — 1988. В них охарактеризован широкий круг вопросов: собирание рукописей и документов, формирование архивного фонда В. И. Ленина в ЦП А ИМЛ при ЦК КПСС, особенности всех, вплоть до пятого, изданий Сочинений его и Ленинских сборников с точки зрения их структуры, полноты, способов воспроизведения и степени точности передачи ленинского текста, содержания справочного аппарата, история создания отдельных произведений, изучение ленинских приемов работы, разыскание и публикация неизвестных ранее материалов — См.: Сокровищница великих идей ленинизма: О полном собрании сочинений В. И. Ленина. 2-е изд. — М., 1968; Вспомогательные исторические дисциплины. Т. ІІ-VІІІ. — Л., 1969 — 1976; Ждановская 3. В. Вопросы методики изучения ленинского наследия. — М., 1979; Фонд документов В. И. Ленина. 2-е изд., доп. М., 1984; Лениниана: Поиск. Источниковедение. Археография / Сост. Т. П. Бондаревская, Н. И. Приймак, Г. Л. Соболев. — Л., 1987.
13. См.: Проблемы лениноведения. — М., 1990. С. 6.
14. Там же. С. 7; Гаврилов Ю. А., Шевченко А. Г. Литература о Биографической хронике В. И. Ленина // Вопросы истории КПСС. 1988. № 4.
15. Проблемы лениноведения. С. 8-9.
16. Валентинов Н. Встречи с Лениным//Волга. 1990. №10-12.
17. Там же. №11. С. 105.
18. Там же. №10. С. 111-112.
19. Там же. №11. С. 122.
20. Валентинов Н. Малознакомый Ленин. — Л., 1991.
21. Впервые в СССР опубликован: Чернов В. Ленин // Россия (Москва). 1990. № 5.
22. Впервые в СССР опубликован: Куприн А. Ленин (моментальная фотография) // Курьер для вас (Москва). 1991. № 4 (7).
23. Впервые в СССР опубликован: Рассел Б. “Он — интеллектуальный аристократ” // Правда. 1991, 20 апреля.
24. Ленин. Человек — мыслитель — революционер. Воспоминания и суждения современников. — М., 1990. Правда, нельзя не отметить, что в этом официальном сборнике впервые появилась рубрика “Оппоненты”, к сожалению, с очень небольшими отрывками из книг, статей и писем М. Адлера, Л. И. и П. Б. Аксельрод, О. Бауэра, В. С. Войтинского, К. Каутского, П. Леви, Ю. О. Мартова, Н. Н. Суханова, Н. В. Устрялова и др. В этом же ряду следует назвать и опубликованный впервые после 1924 года сборник: Недорисованный портрет. 1920 год: 50-летие В. И. Ленина в речах, статьях, приветствиях / Сост. К. И. Буков, Л. Н. Лашманова, Л. М. Тараканова. — М., 1990.
25. Впервые в СССР опубликовано: Штейн М. Род вождя. Генеалогия рода Ульяновых // Литератор (Ленинград). 1990. № 38; Слово. 1991. № 2; Москва. 1991. № 2.
26. Впервые в СССР опубликовано: Ерофеев В. Моя маленькая лениниана // Европа+Америка. 1991. № 1.
27. Впервые в СССР опубликовано: Солоухин В. Читая Ленина. — М., 1990; “Родина”. 1990. № 10; Наваждение. 1991. № 43.
28. Там же.
29. Данный очерк был также опубликован: Авторханов А. Ленин в судьбах России // Новый мир. 1991. № 1.
30. Вождь: (Ленин, которого мы не знали) / Сост. Г. П. Сидоровнин. Саратов, 1991.
31. Там же. С. 277.
32. См.: Кларк Рональд. Ленин. Человек без маски. Вып. 1-2. М., 1989.
33. Там же. С. 7.
34. Там же. С. 8-9.
35. Цит. по: Мельниченко Владимир. Феномен и фантом Ленина (350 миниатюр). — М., 1993. С. 9.
36. Лукач Д. Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей. Пер. с нем. - М., 1990. — 144 с.
37. Лукач Д. Ленин // Коммунист. 1987. № 1.
38. Там же. С. 32.
39. Там же. С. 125.
40. Там же. С. 103.
41. См.: Ленин. Взгляд с Запада. Сб. статей / Отв. ред. Е. А. Самарская. — М., 1990. — 114 с.
42. См.: там же. С. 9.
43. См.: там же. С. 11-24.
44. Ленин. Взгляд с Запада. С. 6-7.
45. Безансон А. Русское прошлое и советское настоящее. London, Overseas Publications Interchange, 1984. С. 51, 41. Книга Р. Арона “Демократия и тоталитаризм”, на которую ссылается Безансон, была переведена и издана в России в 1993 году.
46. Розенберг У., Дробижев В. 3. Социально-экономическое положение и политика Советского государства при переходе к нэпу // История СССР. 1989. № 4. С. 118.
47. См.: Бордюгов Г., Котеленец Е., Подщеколдин А., Симонов Н. От какого “единства” мы отказываемся // Учительская газета. 1990, 5 июня (№ 23).
48. См.: Павлюченков С. А. С чего начинался нэп? // Неделя. 1989. N° 15; Он же. Почему вспыхнула “антоновщина”? Дополнительные штрихи к истории восстания // Неделя. 1989. № 44; Он же. Начало борьбы за нэп // Аргументы и факты. 1990. № 5.
49. Дмитренко В. П. “Военный коммунизм”, нэп... // История СССР. 1990. № 3; Горинов М. М., Цакунов С. В. Ленинская концепция нэпа: становление и развитие // Вопросы истории. 1990. № 4; Леонов С. В. Советская государственность: замыслы и действительность (1917 — 1920) // Вопросы истории. 1990. № 12.
50. См.: Ленинская концепция социализма. — М., 1990; Ленин, о котором спорят сегодня. — М., 1991.
51. Об основных направлениях обсуждения можно судить по следующим основным докладам: Голубева Е. И. “О некоторых проблемах современной научной Ленинианы”, Русакова О. Ф., Главацкий М. Е. “Методологические проблемы интерпретации ленинских источников”, Зотова 3. М. “Становление ленинской концепции партии: новые рубежи историографии”, Логунов А. П. “Роль ленинских идей в развитии российского марксизма”, Корниенко С. И. “В. И. Ленин об истоках и путях преодоления оппортунизма”, Романовский Н. В. “Проблемы морали и нравственности в период становления РСДРП”, Кислигын С. А. Ленинская концепция внутрипартийной борьбы и её фальсификация в период культа личности И. В. Сталина”, Бухараев В. М. “Ленинская концепция соотношения социализма и демократии как проблема социального и исторического познания” и др. — См.: Постигая Ленина. Материалы научной конференции. — М., 1990.
52 См.: там же. С. 4.
53. Там же. С. 5-7.
54. Полностью материалы “круглого стола” были опубликованы отдельной брошюрой на нескольких зарубежных языках под названием “Идеи Ленина и будущее социализма” — см., к примеру: Die Ideen Lenins und die Zukunft des Sozialismus. — Moskau, Novosti, 1990.
55. См.: Вождь? Памятник? Человек? Материалы “круглого стола” в АПН // Советская культура. 1990. 21 апреля.
56. Смирнов Г. Л. Уроки минувшего. — М., 1997. С. 214-