МНОГО ШУМА ИЗ НИЧЕГО
Когда зимой 1991 года в печати появилось сообщение, что Д. Волкогонов принялся за книгу о Ленине, ибо, мол, до сих пор о нем не было “честной книги”, я тогда же расценил это заявление как недостойное для доктора философских наук. Ведь у новоявленного историка, именующего себя и философом, и художником-портретистом, не имелось никаких оснований для столь уничижительной оценки произведений о Ленине, принадлежавших перу Н. Крупской,
А. Луначарского, М. Горького, В. Маяковского, Э. Казакевича, Б. Полевого, Е. Драбкиной, В. Чикина, Б. Яковлева и многих других публицистов, писателей и ученых.
Написать хорошую и честную книгу о Владимире Ильиче не так-то просто, как представляется дилетанту. Вспомним, как М. Шагинян в 1930-х годах корпела в музеях, архивах и библиотеках Астрахани, Пензы, Нижнего Новгорода, Казани, Ульяновска, Москвы и Ленинграда, собирая исторические бисеринки для повествования о детских и юношеских годах Владимира Ульянова. Завершить же задуманное так и не смогла за 40 лет: в романах-хрониках талантливого мастера главный герой еще не дорос до сдачи вступительных экзаменов в первый класс симбирской классической гимназии.
Я тоже четыре с лишним десятилетия занимался изучением жизни Ульяновых в Поволжье, детских и школьных лет Владимира Ильича, его учебы в Казанском университете, участия в запрещенных студенческих землячествах, сходке-демонстрации 4 декабря 1887 года, годичной ссылки в Кокушкине, а также жизни и деятельности в
1889—1893 годах в Самаре. Насколько серьезно относился я к исследовательской работе (проводившейся в свободное от армейской службы время), можно судить по тому, что для того, чтобы представить себе симбирскую действительность 1870—1880-х годов, которая стала одним из истоков формирования общественно-политических взглядов Александра и Владимира Ульяновых, я написал и в 1967 году защитил в Казанском госуниверситете кандидатскую диссертацию “Классовая борьба и общественное движение в Симбирской губернии в 70—80-х годах XIX века”.
На основаниях тысяч архивных и иных документов я отлично представляю деятельность правительственных, земских, дворянских и духовных учреждений, жизнь всех сословий, грабительский характер освобождения крестьян от крепостного права, все перипетии борьбы бывших холопов против остатков крепостничества, деятельности народников и народовольцев в симбирском крае, а также нелегальных кружков в классической гимназии, чувашской школе и многое другое. Само собой разумеется, что в мельчайших подробностях знаю и о том, как протекала в Симбирске просветительская деятельность Ильи Николаевича, что за люди составляли круг его друзей и знакомых, какие события волновали симбирян в годы революционной ситуации 1879—1881 годов, как протекала учеба ребят в классической гимназии, а девочек в мариинской, каковы были бытовые условия жизни Ульяновых, их литературные запросы и тысячи других деталей, без скрупулезного знания которых честный человек не возьмется писать о замечательной семье Ульяновых. Довольно неплохо изучена мною жизнь Ульяновых в Астрахани, Пензе, Нижнем Новгороде, Казани, Самаре и Петербурге.
Говорю об этом не для того, чтобы поднять цену своим книгам о Владимире Ильиче и его родных — о них имеется немало отзывов критиков и читателей в местной и центральной печати. Одно категорически подтверждаю: ни от одной строки в своих книгах не отказываюсь и готов их переиздать без всяких изменений.
63-летний Волкогонов, напротив, отрекся от всех книг, в которых он до 1988 года славил Ленина, КПСС, Советскую Армию и клеймил агрессивную сущность американского империализма, НАТО, ревизионистов всех мастей, диссидентов и т. п., и надумал в пожарном порядке сочинить книгу о Ленине за пару лет. Каждому здравомыслящему человеку ясно, что в столь скоропалительный срок невозможно не только поработать в архивах, музеях и библиотеках тех мест, где протекала жизнь и деятельность величайшего революционера современности и его родных, соратников и противников, но познакомиться даже с основными исследованиями историков и краеведов.
Выход у портретиста был один: на основании биографий Ленина и воспоминаний о нем, печатавшихся за рубежом и поэтому малознакомых советскому читателю, сочинить серию тематических статей и очерков и смонтировать их в определенной последовательности, а интерес к этой поделке обеспечить за счет новых архивных документов, с помощью которых и сварганить образ главного виновника всех бед, постигших Россию в результате Великой Октябрьской социалистической революции.
Почти два года, используя свое служебное положение, Волкогонов твердил в печати и по телевидению о том, что он откопал в “секретных фондах” 3724 документа, которые можно издать в 6-7 томах под названием “Неизвестный Ленин”, и они-то, мол, и станут основой его “политического портрета” Ленина. При этом бывший заместитель начальника Главного политуправления С А и ВМФ изображал себя чуть ли не жертвой обмана со стороны КПСС, которая “держала в заточении 3724 ленинских документа”.
Откровенно (и справедливо) иронизируя над байками тех, кто подобно Волкогонову мямлил, что не знал “всей правды о Ленине, о большевиках” потому, что ее якобы прятали в архивах, обозреватель “Известий” Отто Лацис писал 3 марта 1993 года: “Многие после этого цитируют “только что открывшуюся” правду прямо по полному собранию сочинений. Между тем,— продолжал Лацис,— если не считать подробностей, не меняющих общей картины, за время гласности мы не узнали о Ленине ничего такого, чего нельзя было узнать раньше в библиотеке средней руки. Есть новые (впрочем, не очень ясные) идеологические установки государства, новое освещение известных фактов, но почти нет новых фактов”.
Я уже в общих чертах анализировал широко рекламировавшиеся Волкогоновым 3724 документа (Ульяновская правда, 1994, 26 января) и показал, что их основу составляют листовки и письма искровского периода, на которых имеются пометы Ленина, его выписки из газет, журналов и книг, переводы Владимира Ильича трудов К. Каутского, К. Бюхнера и других немецких авторов, а также прошения к властям, открытки к родным, телеграммы и предписания советского периода, около 30 писем к Л. Б. Каменеву за 1911—1913 годы, несколько писем к И. Арманд.
Эти документы и материалы представляют интерес для специалистов, исследующих какую-нибудь специальную сторону деятельности вождя партии и главы Совнаркома. Я, скажем, при работе над книгой “Самарские университеты” не мог не обратиться в ЦПА ИМЛ, где хранилась июньская книжка “Русской мысли” за 1892 год с пометами Владимира Ильича на статье Н. К. Михайловского из цикла “Литература и жизнь”. Ознакомление с этим номером журнала позволило мне зримее представить отношение Владимира Ильича к творчеству крупнейшего публициста России.
Если бы эта статья Н. К. Михайловского с ленинскими подчеркиваниями и пометами появилась в очередном (№ 40) “Ленинском сборнике”, то эта публикация привлекла бы внимание многих историков, литературоведов, философов и была бы для них новостью. Но громадная часть из “3724” неизвестных документов — это листовки, газеты, журналы, книги, выписки из них, которые вряд ли заслужили публикации в качестве “новых ленинских документов”. Наш портретист это отлично понимает, но из корыстных побуждений многократно будирует этот вопрос только для того, чтобы вещать о каком-то “неизвестном” Ленине.
Подогревая нездоровый интерес к своему будущему опусу, Волкогонов не гнушался использовать заведомо лживые материалы. Так со сцены Ленинградского концертного зала он заявил: “Ленин причастен к террору... Я даже знаю один документ, где он приказывает докладывать ему еженедельно, сколько расстреляно попов”. Разоблачая этот чудовищный навет, я писал: “Допустим невероятное: председатель Советского правительства отдал подобный приказ.
Тогда бы Д. Волкогонову, не говоря уже о настоящих лениноведах, были бы известны и требуемые Лениным еженедельные доклады с мест о расстрелах попов. Но таких документов в архивах нет. Как не было и еженедельных расстрелов. Это наш генерал пустил на волю очередную антиленинскую “утку” (Ульяновская правда, 1992, 22 апреля).
Явно на потребу низменным чувствам обывателей рассчитаны были и такие лживые заявления Волкогонова о Владимире Ильиче: “Друзей у него никогда не было... Любил он в своей жизни, пожалуй, двух человек: свою мать и Инессу Арманд. Крупская же была для него просто удобна”[11]. Или — реанимация портретистом давным-давно разоблаченных фальшивок об обстоятельствах возвращения Ленина из эмиграции в “пломбированном вагоне” через Германию в Россию весной 1917 года, о рейхсмарках, которые якобы кайзеровское правительство давало большевикам в 1917 году. Не отказал он себе в удовольствии и позубоскалить относительно адвокатской практики Владимира Ильича в Самаре, по поводу его мизерного трудового стажа и вместе с тем безбедного существования, которое он, мол, вел за границей. Не имея никаких оснований, Волкогонов ратует за пересмотр дела о покушении 30 августа 1918 года Ф. Каплан на жизнь Ленина. Апофеозом же падения “ленинской крепости” в душе былого ведущего политрука Советских Вооруженных Сил стало его заявление о том, что “ни один эпохальный прогноз Ленина не оправдался”.
В начале июня 1994 года, с пахнувшим еще типографской краской двухтомником “Ленин” в руках самодовольный Волкогонов появился на экране телевизора в передаче “Час пик” и стал снова обливать грязью личность Владимира Ильича. Все это действо было так неубедительно, что обозреватель “Труда” сдержанно, но недвусмысленно неодобрительно отнесся к извергаемому генералом потоку безосновательных обвинений в адрес Ленина: “О вожде мирового пролетариата было сказано, что он был грешником и не любил Россию, что еще до Крупской сватался к другой женщине, но был отвергнут. Что, проработав юристом около двух лет, не выиграл ни одного дела. Для знающих, что гость В. Листьева, в отличие от других историков, допущен к тем архивам, которые до сих пор заперты на семь замков, такие “открытия” кажутся весьма поверхностными, более похожими на имеющие хождение анекдоты, нежели на серьезные изыскания”12.
Безрадостное впечатление на корреспондента “Комсомольской правды” А. Монахова произвела и презентация книги “Ленин” в издательстве “Новости”, на которой Волкогонов вновь темнил, что сам был “правоверным ленинцем, но знакомство с архивами пролило новый свет на облик вождя” и т. д. “Кроме того выяснилось,— с неприкрытой иронией писал автор “Комсомолки”,— что Ленин всю жизнь был тунеядцем и жил на чужие деньги, никогда не любил русских (Волкогонов постоянно цитирует его фразу: “Русские — дураки”, как будто она что-нибудь доказывает), личная жизнь Владимира Ильича до Инессы Арманд была однообразна и скучна, единственный человек, кто до конца отстаивал свою точку зрения в спорах с Лениным, была его теща, мать Крупской.
Беглое знакомство с текстом слов Волкогонова показало, что основная идея автора такова: Ленин не был ни гением, ни богом. И если второе относится целиком к области теологической и какому-либо научному опровержению не поддается,— с сарказмом продолжал А. Монахов,— то первая посылка (“Ленин не был гением”) принадлежит области филологической. Проблема заключается всего лишь в выборе правильного эпитета, который (выбор) целиком зависит от личных симпатий говорящего. Из ряда “гениальный, великий, крупнейший революционер XIX века” Волкогонов выбирает последнее определение и доказывает верность своего предпочтения на протяжении двух томов.
Тенденциозность произведения наглядно проявляет себя в художественном оформлении. Первый том украшен традиционной для ленинских многих лет фотографией мудрого вождя, благодетеля народов. На обложке второго тома — изображение полубезумного революционера незадолго до смерти. Видимо, такой была эволюция взглядов Волкогонова по отношению в объекту описания”13.
Резко отрицательную оценку волкогоновскому “Ленину” дал публицист Леон Оников 20 августа 1994 года в “Правде”, опубликовавший свою рецензию под заголовком: “Когда лают на слона, он кажется более великим”. Общий вывод публициста о двухтомнике однозначен: “несмотря на шумный анонс, гора, как говорится, родила мышь. К тому же очень серую и опасную. Тем, прежде всего, что Волкогонов фактически ставит знак тождества между Лениным и Сталиным, а значит, и сталинщиной”.
Что касается первоисточников, которыми так кичился генерал, то даже арифметически доказывается “бесчестность Волкогонова, а его угроза низвергнуть Ленина какими-то замурованными, неведомыми доселе документами, рассчитана на простачков. Возьмем главы,— продолжал Оников,— относящиеся непосредственно к Ленину, его деятельность “периода революции и гражданской войны”. В них содержится аж 520 ссылок на источники. Из них архивных, неопубликованных — 152, а давно опубликованных, известных — 368. Теперь посмотрим, что представляют собой “неопубликованные”. Записка Андропова в ЦК от 1975 года о сносе дома Ипатьева в Свердловске (причем тут Ленин?). Доклад Берия Сталину (1949 г.) о высылке из Закавказья “всяких турков” в Сибирь. И бытовые детали о ремонте квартиры Ленина, частота его пульса после ранения и подобные же банальности... Таким образом, новые документы, которые... вынесены на свет Волкогоновым, получившим доступ к ним на правах придворного летописца, ничего принципиально нового к облику Ленина не добавляют”.
Осуждая “откровенно злобную тональность” всей книги Волкогонова, позор его трактовки “кровей” Владимира Ильича с материнской стороны, безнравственность назойливого повторения того, что Ленин “русских обзывал дураками, лентяями” (как будто нельзя найти подобных высказываний у Салтыкова-Щедрина, Радищева, Горького, Шаляпина, Бунина и других патриотов России), Л. Оников в заключений пишет, адресуясь к генерал-философу: “Обнаженная безнравственность автора книги “Ленин” видна из того, что, прикидываясь верующим, на деле он поступает как антихрист. Христианин не может так поступать. Волкогонов публикует в книге страшный снимок Ленина — обезумевшего от неизлечимой болезни человека. Христос исцелял больных, слепых делал зрячими, избавлял от проказы, падучей, бесноватости, взывал к состраданию. А вы? Выносите на публичный показ смертельно больного человека. Позорище! Как может нормальный человек глумиться и наслаждаться чужим страданием?”.
К этому справедливому негодованию надо добавить, что “страшный снимок” больного Ильича был сделан Марией Ильиничной только для себя и самых близких и никогда не предназначался для обнародования. Волкогонов поступил низко, похитив и опубликовав глубоко интимное из личного архива Ульяновых.
Я солидарен с критикой Л. Ониковым волкогоновского тезиса о том, что Владимир Ильич будто был “человеком антигуманного склада”, сторонником массового применения насилия против врагов Советского государства, и другими положениями его рецензии в “Правде”. Тем не менее она носит обобщающий характер. Но опус Волкогонова так густо усеян ошибками, измышлениями и клеветой, что необходим разбор каждой его главы. И на поверку выясняется, что на рынок выброшена самая лживая книга о Ленине. Особое внимание мною будет уделено первой части, которая имеет прямое отношение к симбирскому периоду жизни Ульяновых.