ТЩЕТНЫЕ ПОИСКИ "КЛУБНИЧКИ”
Слухи, сплетни, анекдоты и легенды, злые и добрые, складываются вокруг имени каждого великого человека. Не мог стать исключением и Владимир Ильич, несмотря на то, что он вел, хотя и очень напряженный, деятельный, активный образ жизни, но скромный — по-существу, пуританский. Первая книга под завлекающим названием “Амурные секреты Ленина” вышла в Париже в 1933 году, но даже Н. Валентинов (встречавшийся в начале века в эмиграции с Владимиром Ильичем, но не принявший Октябрьской революции и осевший на Западе) писал об этом так: “За книгу многие ухватились, поверив, что у Ленина были интимные отношения с некоей Елизаветой К. — дамой “аристократического происхождения”. В доказательство авторы приводили якобы письма Ленина к этой К. Даже самый поверхностный анализ названного произведения немедленно обнаруживает, что оно плод тенденциозной и очень неловкой выдумки”.
Волкогонову знакомы эти строки из сборника “Встречи с Лениным” Н. Валентинова, но в сюжете “Инесса Арманд”, помещенном во 2-м томе своей книги “Ленин”, он, упомянув о Крупской и Арманд, как женщинах, к которым Владимир Ильич питал безграничную дружбу и абсолютное доверие, тут же запятнал репутацию великого человека: “Но были и другие, оставившие, видимо (?!), лишь мимолетный след в душе вождя: подруга Крупской, к которой он сватался в Петербурге, пианистка К., заворожившая его “Аппасионатой”, французская “незнакомка”, сохранившая его письма”.
Я уже писал о том, что Владимир Ильич никогда не сватался к подруге Крупской (А. Якубовой) и доказал, что Волкогонов не имел никаких данных для подобного утверждения. Н. Валентинов же опровергал сплетню о связи с “К”, а пресловутых ленинских писем к французской “незнакомке” так никто и не видел до сих пор.
Что касается Инессы Федоровны Арманд, то после того, как в 1952 году французский публицист А. Боди, ссылаясь якобы на слова А. М. Коллонтай, пустил слух в печати, что у Владимира Ильича была “секретная любовь” к Инессе, эта тема неоднократно обыгрывалась литераторами-антикоммунистами. Тот же Н. Валентинов, никогда не видевший Ленина вместе с Арманд, с ехидцей писал, что “Ленин был глубоко увлечен, скажем — влюблен, в Инессу Арманд... Влюблен, разумеется, по-своему, т. е., вероятно, поцелуй между разговором о предательстве меньшевиков и резолюцией, клеймящей капиталистических акул и империализм”. Ну а новоявленный враг вождя Волкогонов с удовольствием смакует эту сплетню, тщится выискать “клубничку” за строками переписки между Владимиром Ильи- чем и Инессой Федоровной и словно сожалеет, что самому не довелось что-то подглядеть через замочную скважину...
Впрочем, после появления в мартовской книжке “Русской мысли” ( б. журнала “Коммунист”) за 1992 год большого письма И. Арманд к Ленину (относящегося к 1913 году), из которого стало видно, что начиная с 1910 года она была влюблена во Владимира Ильича, Волкогонов полюбил заглядывать в публикации кандидата исторических наук А. Латышева, оперативно сочинившего статьи на тему “Возлюбленная Ленина”, напечатанные в “Демократической газете” (1992, 4 апреля), “Досье” (1992, август) и “Российской газете” (1993, 9 декабря; 1994, 18 и 20 января). ,,
Латышев — опытный историк, в свое время состоявший членом научного совета Центрального музея В. И. Ленина. Но после августовского “путча” 1991 года он превратился в “демократа”, сочинителя небылиц про “аморального” Ленина. И тем не менее, несмотря на все ухищрения, ему так и не удалось доказать, что И. Арманд была любимой женщиной Владимира Ильича. Сознавая это, он уныло констатировал: “Не найдены письма Ленина к Арманд периода их близких отношений , которые по-видимому имели место короткое время осенью 1913 года. Очевидно, эти письма безвозвратно потеряны”.
Дмитрий Антонович не только широко использует статьи А. Латышева в книге “Ленин”, но и переписывает из них абзацы, причем ни разу не ссылаясь на автора (фамилии Латышева нет даже в “Указателе имен”), то есть совершает плагиат. Латышев же, как ни странно, безропотно согласился на этот интеллектуальный грабеж и удовлетворился тем, что генерал поставил в своей книге его фамилию как рецензента. Но обязанности такового если он и выполнял, то весьма странно.
В результате анализа документов, Латышев пришел к выводу, что близкие отношения между Владимиром Ильичем и Инессой Федоровной “по-видимому, имели место короткое время осенью 1913 года” (не разделяя мнения Латышева, подразумевающего под “близкими отношениями” нечто большее, чем теплые дружеские отношения между единомышленниками и товарищами по партии, я вместе с тем согласен с тем, что они имели место “короткое время осенью 1913 года”).
Волкогонов же, беспардонно раздвинув неудобные для своей концепции латышевские временные рамки “близких отношений” между Лениным и Арманд (“короткое время осенью 1913 года”), выдвигает против Владимира Ильича, отличавшегося, по его же, Волкогонова, словам “от многих своих товарищей пуританской сдержанностью”, обличительный тезис: “И если бы не знакомство в начале 1910 года и его связь на протяжении десяти лет с одной, яркой во многих отношениях, женщиной-революционеркой, то вождь русской революции мог бы считаться просто образцовым мужем”.
Не встретив должных возражений со стороны рецензента Латышева или по-барски проигнорировав его суждения, автор книги развивает свое надуманное “открытие” о десятилетней связи и хоть чем-нибудь тужится его подкрепить. Не привлекая каких-либо источников, он, как о чем-то установленном документально, пишет: “После знакомства с Арманд Ленин постоянно в контакте с этой женщиной. Она переезжает вслед за семьей Ульяновых, всегда живет поблизости, часто встречается с Лениным и Крупской, становится близким для них человеком. Инесса становится как бы неотьемлимым элементом семейных отношений. Ленин с Крупской в Париже — она там; Ульяновы в Польше — здесь же “русская француженка”, конечно, она поблизости от них в Швейцарии” (с. 302).
Для того, чтобы читателю можно было самому судить о том, кого навязывают Ленину в “возлюбленные” и, главное, изобличить волкогоновские домыслы о 10-летней связи Владимира Ильича с Инессой Федоровной, вкратце очерчу основные вехи ее биографии и характер ее отношений с Ульяновыми.
Родилась она в 1874 году в Париже в актерской семье. Отец умер рано, оставив мать с тремя девочками. Старшую из них, Инессу, взяли на воспитание жившие в Москве бабушка и тетка :— учительница музыки. Благодаря им, юная парижанка овладела в совершенстве русским и английским языками, игрой на рояле, увлекалась художественной литературой, историей и в 17 лет сдала экзамен на звание домашней учительницы.
Внешне привлекательная, остроумная, хорошо образованная, превосходная музыкантша, Инесса пленила сына фабриканта Арманда — Александра, образованного и честного человека, и стала его женой. Все сулило ей обеспеченную жизнь.
Однако нищета, безграмотность и бесправие фабричных рабочих поразили ее. Убедившись в тщетности благотворительности, Инесса, под влиянием марксистской литературы, которой ее снабжал младший брат мужа Владимир, становится членом социал-демократического подполья. Владимир Арманд был незаурядной личностью, редкой души человеком, и Инесса, мать четверых детей , влюбилась в него и покинула мужа. Зимой 1904 года она уехала в Швейцарию, где родила мальчика.
В период первой русской революции И. Арманд, будучи уже большевичкой, несколько раз подвергается арестам, а осенью 1907 года ее ссылают в Архангельскую губернию. Туда же приехал и Владимир Арманд, но, заболев туберкулезом, вернулся в Москву. В ноябре 1908 года Инесса бежала из ссылки, а в январе 1909 была уже в Швейцарии с больным Владимиром, но тот вскоре скончался.
Пораженная горем, Инесса 4 месяца живет в маленьком французском городке, затем осенью 1909 года поступает в Брюссельский университет, а через год поселяется в Париже, где она знает почти всех большевиков. Ум и энергия, идейная стойкость, целеустремленность, пренебрежение к материальным условиям жизни предопределили доверие товарищей, и она была избрана в президиум большевистской группы и членом Комитета заграничных организаций. Урывками от партийной работы Инесса слушает лекции в Сорбоннском университете. В ее квартире было постоянно много народа. Одни приходили по делам, другие — отдохнуть и послушать музыку. Стали заходить сюда и Владимир Ильич с женой. В свою очередь Инесса Федоровна наведывалась к Ульяновым и, по словам Надежды Константиновны, “стала близким” им человеком. Летом 1911 года она вместе с Г. Зиновьевым, А. Луначарским и другими деятелями преподает в школе партийных работников, организованной Лениным в Лонжюмо, в 18 километрах от Парижа.
Летом 1912 года, по ленинской рекомендации, ЦК партии направил И. Арманд в Петербург (по паспорту на имя Ф. Янкевич) на подпольную работу. Но через два с половиной месяца она была арестована и больше полугода отсидела в одиночке петербургской тюрьмы, пока Александр Арманд не внес залог в 5000 рублей, чтобы ее выпустили до суда на волю и она могла бы лечить начавшийся туберкулез легких. Весну и лето Инесса Федоровна провела с детьми на кумысе в Ставрополе на Волге.
Жертвуя залогом, она тайно переходит границу и в конце сентября 1913 года появляется в деревне Белый Дунаец (около станции Поронин, в Галиции, входившей тогда в Австро-Венгрию), где под руководством Ленина проходило совещание партработников. После его окончания Ленин с женой и Арманд еще неделю находились в деревне, чтобы немного отдохнуть: Владимира Ильича донимали бессонница и головные боли. Надежде Константиновне было необходимо набраться сил после недавно перенесенной тяжелой операции щитовидной железы, а для болезни Инессы Федоровны свежий горный воздух был настоящим лекарством.
В начале октября все они переехали в Краков. Но не успели Ульяновы обустроиться в нанятой квартире — эпидемия инфлюэнцы свалила с ног Владимира Ильича. Как только он окреп, вылазки втроем на лоно природы возобновились, за что товарищи шутливо окрестили их “партией прогулистов”. Инесса Федоровна, воспользовавшись своеобразным отпуском, много читала, играла на рояле, сагитировала Ульяновых сходить на концерты музыки Бетховена, вслух строила планы издания женского журнала для работниц. Квартировала она у той же хозяйки, что и семья Каменевых, но бывала чаще всего у Ульяновых, где к ней “очень привязалась” (выражение Крупской) и Елизавета Васильевна, мать Надежды Константиновны, с которой было о чем поговорить и ...покурить. А вот это зелье Арманд было категорически противопоказано, ибо с наступлением слякотного ноября опять обострился туберкулез. Здоровье ее внушало опасения у товарищей, и Владимир Ильич приложил немало усилий, чтобы убедить ее немедленно отправиться на лечение в Арозу (Швейцарские Альпы), идеальное место для лечения легочных больных.
И вдруг, числа 18 декабря 1913 года, в Краков пришла телеграмма из Парижа, где уже обосновалась Арманд, а чуть позже — и то сенсационное письмо, которое дало пищу любителям “клубнички”, а латышевым и волкогоновым помогло громогласно и со злорадством объявить Инессу Федоровну “возлюбленною Ленина”. Остается познакомить с основным содержанием этого письма и читателя.
“Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно. Я знаю, я чувствую, никогда ты сюда не приедешь! Глядя на хорошо знакомые места, я ясно сознавала, как никогда раньше, какое большое место ты еще здесь, в Париже, занимал в моей жизни, что почти вся деятельность здесь, в Париже, была тысячью нитей связана с мыслью о тебе. Я тогда совсем не была влюблена в тебя, но и тогда я тебя очень любила. Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью — и это никому бы не могло причинить боль. Зачем было меня этого лишать? Ты спрашиваешь, сержусь ли я за то, что ты “провел” расставание. Нет, я думаю, что ты это сделал не ради себя.
Много было хорошего в Париже и в отношениях с Н. К. В одной из наших последних бесед она мне сказала, что я ей стала дорога и близка лишь недавно. А я ее полюбила почти с первого знакомства. По отношению к товарищам в ней есть какая-то особая чарующая мягкость и надежность. В Париже я очень полюбила приходить к ней, сидеть у нее в комнате. Бывало, сидишь около ее стола — сначала говоришь о деле, а потом засиживаешься, говоришь о самых разнообразных материях. Может быть, иногда и утомляешь ее. Тебя я в то время боялась пуще огня. Хочется увидеть тебя, но лучше, кажется, умерла бы на месте, чем войти к тебе, а когда ты почему-либо заходил в комнату Н. К., я сразу терялась и глупела. Всегда удивлялась и завидовала смелости других, которые прямо заходили к тебе, говорили с тобой. Только в Лонжюмо и затем следующую осень (1911 г. — Ж. Т.) в связи с переводами и пр. я немного попривыкла к тебе. Я так любила не только слушать, но и смотреть на тебя, когда ты говорил. Во-первых, твое лицо так оживляется, и, во-вторых, удобно было смотреть, потому что ты в это время этого не замечал”.
Далее идет несколько страниц, посвященных жизни и смерти ее подруги Тамары и вопросы к Владимиру Ильичу, о чем можно говорить в Комитете заграничных организаций, и “чего говорить нельзя...”. И только последние строки письма снова приобрели интимный характер: “Ну, дорогой, на сегодня довольно — хочу послать письмо. Вчера не было письма от тебя! Я так боюсь, что мои письма не попадают к тебе — я тебе послала три письма (это четвертое) и телеграмму. Неужели ты их не получил? По этому поводу приходят в голову самые невероятные мысли. Я написала также Н. К., брату, Зине (жене Г. Зиновьева. — Ж. Т.). Неужели никто ничего не получил? Крепко тебя целую. Твоя Инесса”.
“Едва ли стоит комментировать это письмо,— небрежно заключает Волкогонов.— Оно в высшей степени красноречиво”.
Стоит, Дмитрий Антонович, стоит! Да, бесспорно, что первая часть послания Арманд — это действительно так называемое “любовное” письмо. Из признаний Инессы Федоровны видно, что первый период знакомства ее с Владимиром Ильичем, когда она еще не была влюблена в него, она просто благоговела и робела перед ним, а он, кстати, и не замечал этого. Только за лето 1Р11 года, проведенное в Лонжюмо, и затем в следующую осень в Париже, в связи с переводами ею ленинских текстов, она “немножко привыкла” к нему. Следовательно, кульминационным периодом их сближения могло быть короткое время встреч и совместного проведения досуга в Поронине и Кракове осенью 1913 года. Общение их в течение двух месяцев, происходившее, заметим, в период, когда у Арманд нарастал туберкулезный процесс, Н. К. Крупская была после операции, а Владимир Ильич переболел энфлюэнцой, вылилось в прогулки втроем на свежем воздухе, так необходимые им всем.
Судя по письму, даже и в этот период чувства Инессы Федоровны к Владимиру Ильичу ограничивались платонической любовью. Ибо письмо, написанное уже после всех периодов их тесного общения, после всего того, что могло быть близкого между ними, после фактического расхождения их личных дорог, подытоживая суть их отношений, только теперь и явило собой признание в любви, причем признание — трепетное, чистое, без надежды... (“Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью — и это никому не могло бы причинить боль”). Если “и сейчас” обошлась бы без поцелуев, значит, и раньше их не было? Значит, это признание в любви было сделано после того, чему не суждено было сбыться.
А что Владимир Ильич? Несомненно, что он очень ценил ум и способности Арманд, доверял ей сложную и ответственную партийную работу и после четырехлетнего знакомства с ней уважал и любил, как преданного друга, интересную, эрудированную и веселую собеседницу, отличную музыкантшу. Не обошло стороной и ее женское обаяние. Но, как только почувствовал глубоко неравнодушное отношение к себе Инессы Федоровны, он, предотвращая драматическое развитие событий, дипломатически “провел расставание” — отправку ее на лечение в Арозу. Что же касается “письменных” поцелуев, то они шли только с ее стороны и, по всей видимости, и оставались только “письменными”. В письмах же Владимира Ильича к Арманд не было ни одного поцелуя, а после “проведенного” расставания он вскоре даже переходит в переписке на “Вы”, четко ограничив рамки их отношений. Вот и все.
Не исключено, что и от Надежды Константиновны не ускользнуло невольное благоговейное чувство влюбленности Инессы Федоровны к Владимиру Ильичу. Но ее доверие и такт по отношению к близким людям предоставили возможность мужу самому разовраться в возникающей ситуации и принимать решения. А он “провел расставание”. Если бы все это было не так, то могла ли бы в эти самые дни продолжаться дружеская переписка между двумя женщинами-”соперницами”? И оставила ли бы Надежда Константиновна столь теплые воспоминания об И. Арманд, если бы хоть тень обмана или пошлости коснулась ее женского достоинства?
Упрямо навязывая читателю свою обывательскую точку зрения, Волкогонов пытается подкрепить ее купюрой из письма Владимира Ильича из Цюриха от 13 января 1913 года к И. Арманд, проживавшей в Клара не, которую (купюру) он, мол, выявил в архиве: “После слов “Дорогой друг!, — изъята фраза: “Последние Ваши письма были так полны грусти и такие печальные думы вызывали во мне и так будили бешеные угрызения совести, что я никак не могу прийти в себя...” Дальше в том же духе”.
Поразительна наглость, с какой Дмитрий Антонович бахвалится находкой: ведь эта купюра была 20 января 1994 года опубликована в “Российской газете” А. Латышевым! Мало того, что генерал присвоил чужой труд, он еще опустил ленинские слова: “Хочется сказать хоть что-либо дружеское и усиленно попросить Вас не сидеть почти в одиночестве, в местечке, где нет никакой общественной жизни, а поехать куда-нибудь, где можно найти новых и старых друзей, встряхнуться”.
Но это не все. Обкарнав выявленную Латышевым купюру, Волкогонов без всяких оснований домысливает: “Ленину — пуританину по натуре в семейных отношениях, видимо, очень нелегко давалась эта связь, далеко вышедшая за границы простой дружбы. А Арманд, привыкшей (откуда все это известно? —Ж. Т.) отдаваться своему чувству без остатка и ограничений, была невыносима роль тайной “подруги” Ленина” (с. 305). Все это — плод больного воображения Дмитрия Антоновича, как и его голословные утверждения о существовании десятилетней “связи” между Лениным и Арманд, или то, что “русская француженка” все время переезжала вслед за Ульяновыми. Пытаясь как-нибудь доказать, что и в советское время чувства Арманд и Ленина друг к другу “не угасли”, Волкогонов приводит пример того, как Владимир Ильич “напоминал о себе нежной, но весьма странной для вождя заботой: “Тов. Инесса! Звонил к Вам, чтобы узнать номер калош для Вас. Надеюсь достать. Пишите, как здоровье. Что с Вами? Был ли доктор? Привет! Ленин”. Опираясь на эту “улику”, доктор философии изрекает: “Ни для Бош, Коллонтай или Фотиевой он не пытался достать калоши...”. Ничего не скажешь — веское доказательство любовной связи... При этом не гоже ученому снова и снова обманывать читателей, уверяя, что и это письмо обнаружено в архиве: ведь оно было опубликовано в январской книжке “Известий КПСС” за 1989 год! И этично ли ставить в вину заботу о здоровье больной туберкулезом женщины, старому товарищу по партии, когда в Москве стояла слякоть, свирепствовали сыпняк и энфлюэнца?
К сожалению, Инесса Федоровна не научилась беречь себя. Ухаживая в пути с Северного Кавказа за больными товарищами, она заболела холерой, и 24 сентября того же 1920 года, на 47-м году жизни, смерть сразила пламенную большевичку. Похоронили ее 12 октября у Кремлевской стены. Среди венков был большой из живых белых цветов с надписью на траурной ленте: “Тов. Инессе — от В. И. Ленина”. И неужели волкогоновым не ясно, что если бы такой проницательный человек, как Владимир Ильич, чувствовал за собой хоть какой-то моральный “грех” и что своей единоличной подписью может дать хоть какой-то повод для пересудов, то, наверное, воспользовался бы прекрасной возможностью на всякий случай закамуфлировать свои отношения с Арманд двумя подписями — своей и жены, что всеми было бы принято как само собой разумеющееся, ибо Н. К. Крупская сама была известным партийным деятелем, близким соратником и товарищем И. Арманд.