СТРЕМИЛСЯ ЛИ ЛЕНИН К ВЛАСТИ?
Бывают моменты, когда Волкогонов как будто готов смягчить удар. Вот написал: "Власть для Ленина — это диктатура, диктаторство, диктаторы. Но сам вождь не был диктатором в распространенном понимании слова... свою огромную власть Ленин осуществлял посредством гибкого механизма идеологических и организованных структур. Ленин предпочитал оставаться в тени диктаторства". Но намек на лавирование оказался далеким от изящного. Утверждение опять же не отличается оригинальностью. Снова повторяется сказанное другими. Такой проблемы, например, значительно раньше в своих книгах коснулся Валентинов. Он позволил себе до чрезмерности некорректное и не отвечающее действительности заявление: "... Ленин в качестве правителя был, так сказать, просвещенным абсолютным монархом...". (Валентинов Н.В. Наследники Ленина. М., 1991. С. 204).
Ему в "Ленине" вторит Волкогонов, повторивший уже процитированную фразу. Есть попытка провести аналогию: "История помнит множество диктаторов старого и нового времени. В их облике главный элемент — личная безграничная власть. Ленин также обладал такой властью, но он не был, подобно Сталину, безграничным диктатором" (I, 18).
Охарактеризовав интеллект вождя не только прагматичным, гибким, изощренным, но и злым, коварным, вчерашний ленинец дал пояснение: "При своей революционной радикальности ум Ленина был в немалой степени и имперским. Здесь нет противоречия, а есть ярко выраженный ленинский прагматизм, нацеленный на главный предмет своих устремлений: власть, власть, власть" (I, 30). Так начинается подготовка к переходу на обвинительный тон. Далее магическое слово повторяется в разных вариациях и сочетаниях. Вот несколько выписок без каких-либо пояснений: "Власть для Ленина была целью и средством решения всех его утопических предначертаний" (I, 82), "Ленин "открыл" марксизм как символ и Библию освобождения людей от эксплуатации человека человеком и преклонения перед социальной справедливостью. Однако еще в самом начале, когда молодой Ульянов рассматривал лежащий в туманной дымке целый континент марксизма, он больше думал о власти на этом материке, чем о свободе от нее" (I, 83).
Имея под рукой тысячи неопубликованных документов, Волкогонов разменивается на мелочи и стремление к власти готов усмотреть даже в ленинской заботе о людях: "Многие из этих записок характеризуют Ленина как родоначальника будущих всесильных партократов, отождествлявших себя с абсолютной властью, считавших собственные потребности государственными" (II, 35). Поистине в огороде бузина, а в Киеве дядька.
Через десятки и сотни страниц Волкогонов снова внушает читателям ничем не обоснованные утверждения: "Все же я бы выделил главное в уме этого человека: идея силы и воля к власти. Революция была главным средством достижения власти, которая могла быть только диктатурой" (II, 251). Здесь есть повод поспорить по теоретическим вопросам о характере власти после победы социалистической революции.
Ссылаясь на других авторов, автор двухтомника увидел фанатичную заряженность Ленина на захват и удержание власти без учета конкретной исторической обстановки. Владевшую Лениным 24 часа в сутки страсть выразил единственным словом: власть.
В книге "Встречи с Лениным" Валентинов сумел совершить довольно сложный кульбит, чтобы обвинения Владимира Ильича во властолюбии обернуть против него же:"... постоянные указания, что Ленин — Собакевич; полон самомнения, нетерпимости, властолюбив, прямолинеен, неуживчив, бестактен, грозили объяснить партийную борьбу столкновением на личной почве, что было на руку Ленину, доказавшему, что нет никаких принципиальных разногласий, а только обиды; уязвленное самолюбие партийных генералов". (Ж. "Волга". 1990. № 11. С. 106).
Целое десятилетие раздумывая над сорока томами четвертого издания сочинений В.И. Ленина, видя разлад написанного с действительностью, много взволнованных слов написал и подчас излишне категоричных выводов сделал в статье "Революция! Революция! Революция!" Владимир Тендряков. Из-за игнорирования требований принципа конкретности истины ему показалось, что вместо бичевания отступников и сокрушения Сталина первый глава Советского правительства начал-де опровергать самого себя. Писатель непосредственно обратился к Владимиру Ильичу: "Уж коль признал классовую борьбу, признай рано или поздно необходимость диктаторства личности, вернись обратно к идее монаршьей власти. Деться некуда". ("Октябрь". 1990. № 9. С. 16). Как легко заметить, это эмоциональное обращение совпадает с написанным Валентиновым в "Наследниках Ленина". Только В. Тендряков куда категоричнее: "Все общество состоит из разномасштабных диктаторов". (С. 40), "И кто, как не Ленин, сделал все возможное и невозможное, чтоб диктаторская, ничем не ограниченная власть попала к государственным чиновникам...". (С. 43). Есть заслуживающий порицания момент, позже в какой-то мере повторенный Солженицыным: "Похоже, что смерть пришла вовремя к этому человеку". (С. 54).
О соблазне власти у В.И. Ленина, который якобы без увлечения не мог говорить о захвате власти, в одной из публицистических работ начала двадцатых годов написал Куприн.
В ряде случаев с этим утверждением близко совпадает мнение Волкогонова. Вот он сообщает: "Чтобы заполучить Власть, главную цель партии, ей нужна была революция. Этому кровавому божеству молились все революционеры. Особенно — Ленин" (I, 121). В другом случае с позиции возможности оказывать определяющее воздействие на деятельность, поведение миллионов людей с помощью каких-либо средств рассматривается характер взаимоотношений двух партийных фракций. Рассказ об одном из эпизодов заканчивается ехидным вопросом: "Взаимная неприязнь оказалась выше революции, которую вроде так желали и большевики и меньшевики. Или больше революции им была нужна власть?" (I, 122). Дальше — больше. И вот не задумывающийся над своими словами автор приписывает В.И. Ленину воспевание террора во имя власти, возможность победы социалистической революции первоначально в немногих или даже в одной стране упрощенно сводит только к захвату власти, обедняет ленинскую теорию: "Власть, власть, власть — превыше всего! Вот лейтмотив ленинской теории социалистической революции" (I, 129). Так мимоходом принижается Ленин-теоретик.
Опять же будто между прочим темная тень набрасывается сразу на Октябрьскую революцию, всю партию и В.И. Ленина: "Выводя сотни тысяч людей на улицы, большевики надеялись таким образом приблизиться к власти, а затем и завладеть ею. Циничный прагматизм: власть любой ценой, неразборчивость в средствах уже тогда не могли не броситься в глаза проницательному наблюдателю" (I, 255). Разумеется, Волкогонов не мог быть в числе непосредственных наблюдателей. Но он мог оказаться среди проницательных исследователей всего происходившего при совершении Великой Октябрьской социалистической революции. Мог быть, но не стал. Конъюнктурные соображения у него стали гораздо важнее объективности уважающего себя ученого. Примеров подобного предпочтения в двухтомнике — множество. При этом автора не смущает то, что он опускается до мелких уколов. Солидно ли это для члена-корреспондента академии? Взять хотя бы для иллюстрации показ момента после победы Октября: "Самая вожделенная мечта Ленина — власть — в его руках. С ее помощью он будет пытаться реализовать те книжные схемы, которые он создал, опираясь на "первоисточники марксизма" (I, 293). Вот так с лихого наскока марксизму досталось и от творческого ленинизма ничего не осталось. Но ни обоснования, ни анализа от ниспровергателя революционной теории не ждите: он реализует нынешние антиленинские схемы, навеянные власть и имущество имеющими.
Не зная усталости, не боясь надоесть читателям своей назойливостью, Волкогонов в разных частях последней книги в разных сочетаниях повторяет слово "власть". При этом даже обнаружил некий ленинский клан.
Так, Волкогонов подает свой голос в общем хоре обвиняющих большевиков, В.И. Ленина в сладовластии.
В статье "Трансформация человеческого сознания (От мегамашины тоталитаризма к демократическому обществу)" Д.В. Ольшанский написал: "Выдвинув в качестве главного вопрос о власти, большевики тем самым предрешили проблему в пользу структур и, естественно, за счет людей". ("Политические исследования". 1991. № 3. С. 55). Трудно понять логику автора, когда он делает исключение только для большевиков. Неловко повторять общеизвестное положение о том, что вопрос о власти — основной во всех социальных революциях. Нельзя согласиться с утверждением, будто решать важнейший вопрос за счет людей было естественным делом.
Всепланетный размах своим измышлениям придал А. Авторханов. Взять хотя бы такое: "Однако Ленин боролся против царской империи не потому, что она империя, а потому, что она — царская. Он был за мировую советскую империю. Это прямо записано рукой Ленина в преамбуле "Конституции СССР" 1924 года, где сказано: "Новое советское государство... является решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Советскую Социалистическую Республику". (Авторханов А. Империя Кремля. Советский тип колониализма. Вильнюс, 1990. С. 9). Источник цитаты автор не указал, так что проверить ее точность проблематично. Определенно можно сказать, что сторонником империи ни на одной шестой части суши, ни на всем земном шаре В.И. Ленин не был. Так что процитированное положение — плод фантазий Авторханова. Цель — оправдать правильность мысли, заключенной в названии книги. Походя советскую литературу по теории и истории национального вопроса назвал богатой, но чисто пропагандистской. Преуменьшая роль руководителя большевиков, больше акцентировал внимание на вкладе Г.В. Плеханова и Л. Мартова. Попытался черной краской перечеркнуть громадный ленинский вклад в разработку и осуществление национального вопроса. Решил все это вместить в одну фразу, соединив с обвинением в стремлении к власти: "Заслуги Ленина в данном вопросе лежат в другой плоскости — в антинациональной интерпретации права народов на самоопределение и в мастерском использовании национального вопроса в стратегических целях на путях к власти". (С. 11). Расшифровки, комментариев никаких не дано. Раз так написано, значит, верно. Так уж заведено у нападающих на последовательного революционера. Слишком категоричны и те утверждения, которые сформулированы при игнорировании широко известных исторических фактов.
Автор приписал В.И. Ленину использование изощренного приема макиавилиста: добиться, чтобы русские выступали за самоопределение народов, а нерусские — за присоединение к России. Чуть позже продемонстрировано умение навешивания привлекательного ярлыка сочетать с реверансом в сторону большевистского лидера: "Больше великодержавник, чем все русские цари, вместе взятые, и больше империалист, чем любой император в истории, Ленин, однако, не был русским шовинистом". (С. 14). Предложил читателям на веру принять обвинения в том, что Ленин якобы на деле отвергал самодержавие, поскольку оно противоречило тому тоталитарному строю, который он стремился создать в России от имени марксизма и под названием: социализм. В том же тоне оповестил, что большевистская форма правления в любой форме — диктатура одного имперского центра. До цинизма бестактен и полностью противоречит истине тезис о том, что при такой воле к власти Ленин себя на службу народу не поставил. И такая клевета возведена на человека, чья жизнь без остатка отдана людям труда! И его же при малейшем поводе обвиняет в завоевании, захвате империи! И этот автор лицемерно возмущается: "Замечу, что, фальсифицируя Ленина, новые лидеры часто ссылаются на Ленина, но точно не указывают, когда и где Ленин высказал ту или иную приписываемую ему мысль". (С. 220). Не относится ли это в первую очередь к самому Авторханову?
В который уже раз можно только сожалеть по поводу того, что от безосновательных утверждений не удержались при подготовке издания, задуманного как историческое: "Можно утверждать, что Ленин всю свою сознательную жизнь вел борьбу и, начиная примерно с 1903 года, — борьбу за власть. Сначала за власть большевиков-ленинцев в РСДРП, затем за монопольную власть в РСДРП (б). — РКП (б), а (соответственно) последней в стране и в международном коммунистическом и рабочем движении". (Наше Отечество. Ч. II. М., 1991. С. 5). Вывод опять же ни на чем не базируется. В том же тоне и вопреки исторической реальности В.И. Ленину приписано стремление совершить мировую революцию под своим непосредственным руководством и сохранить за собой лидерство в Интернационале. После этого проводится мысль, будто у В.И. Ленина была возможность выбирать между российской и германской революциями, отдавать предпочтение той или иной. Уже в который раз читателям навязывается тезис в такой форме, что они должны принимать его без каких-либо сомнений в правильности. Есть отдаленное сходство с тем, как верующим преподносят положения религиозных вероучений.
Такое же обвинение в свойственной ему разоблачительной, но бездоказательной манере поддерживает Волкогонов: "С помощью Коминтерна, созданного в марте 1919 года в Москве и ставшего фактически международной секцией РКП, Ленин настойчиво пытался инициировать революционные процессы повсюду, где только это было возможно" (I, 14). Угодник "демократическим" властям совсем запамятовал марксистское положение о том, что революции не совершаются по заказу.
Некорректен Волкогонов и тогда, когда дело защиты завоеваний социалистической революции сводит только к удержанию власти любой ценой, в том числе одним человеком. При этом не скупится на бездоказательные слова, вдалбливает в читательскую память одни и те же словосочетания: "Для Ленина главным было сохранить власть, а значит, как говорил вождь, и сохранить "революционные завоевания". Он был готов к утрате Петрограда и даже Москвы, лишь бы сохранить власть" (1,332). "Надо сражаться за мир, а также за власть, за себя" (I, 336), "Ленин готов, повторю еще раз, на все, чтобы сохранить власть" (I, 339). Порой получается двусмыслица. Так, довольно трудно понять, имел Волкогонов в виду руководителей Советского государства или в октябре 1993 года расстрелявших Дом Советов, когда писал: "Неумные, но амбициозные руководители во имя спасения власти жертвовали всем" (I, 334). Трудно понять, кто больше заворожен магией власти, у кого сильнее готовность пойти на унижение национального достоинства великого народа. Лицемерием переполнен вздох перевертыша: "Мысленно возвращаясь в прошлое, становится страшно за отечество. Оно было полностью во власти людей, для которых нужна была власть, только власть... В мыслях — ни слова о людях, о народе, о судьбах России. Только о власти" (II, 259).
Не у одного Волкогонова встречаются бездоказательные выводы, которые, что называется, бьют наповал. Подтверждения в периодике много. Вот, ударяя, сразу же умудряются противоположное направление придать пролетарской революции, ставят своеобразный рекорд бездоказательности при императивном навязывании собственного явно тенденциозного мнения. К примеру, А. Ларионов оповестил, что он уже никогда не будет любить его слепо-романтической любовью. Он, мол, узнал, что Ленин своей революцией целился Ларионову и его единомышленникам в сердце. Он, дескать, хотел властвовать не по закону, а по правилам слепых чувств, уничтожая все, что пробуждает в человеке человеческое. Такая ужасная картина представлена. В данном случае, по всей вероятности, делается попытка из людской памяти удалить поэтическую строчку о самом человечном человеке. Надеются, что люди будут представлять себе властелина восточного типа с необузданными эмоциями. Все годится, лишь бы бросить комок грязи на ленинский образ. Злопыхателей раздражают продолжающие уважать борца за справедливость. Тот же Ларионов с неудовольствием написал: "Верные выученики Ленина по каждому торжественному случаю носят венки к Мавзолею, вместо того, чтобы давно и навсегда с ним распроститься, освободив народ от тяжких оков кровавого ленинского духа. Но сатана не побежден. Он властвует еще всесильно". ("Слово". 1991. № 11. С. 77). Явно нарушены даже элементарные нормы полемизирования. Тем не менее, что особенно удивило, автор этого журнала сразу пообещал быть терпеливым, не поддаваться общему психозу, вникать в каждое ленинское проявление, в каждый поступок, проверяя его не партийной нравственностью и моралью, а человеческим достоинством самого народа. Последнее разве не предусматривает соблюдение элементарного такта, соблюдение чувства меры даже при злобствовании?
В числе обвинителей оказался К. Михайлов, который в шестнадцатом номере "Собеседника" за 1990 год опубликовал пространные субъективные заметки "Императив". Не захотел учесть того, что нынешняя молодежь, вовлеченная в активную политическую жизнь, в своем подавляющем большинстве В.И. Ленина знает не очень-то хорошо и готова повторять про него любые небылицы. Михайлов увеличил число таких небылиц, хотя и признал, что имя В.И. Ленина навсегда вписано в историю России, что к нему не может не почувствовать уважения, граничащего с изумлением, даже убежденный антикоммунист.
На мой взгляд, ошибка Михайлова свелась не только к тому, что по примеру Солоухина нанизал вырванные из исторического контекста усеченные, подогнанные под собственную схему цитаты. Не очень-то скромно он взялся перед многомиллионной молодежной аудиторией судить Владимира Ильича. Чувствуется поверхностность подхода, проявляется безосновательность скороспелых выводов при недостаточном знании даже широко известных фактов истории нашего государства. Если бы автор "Императива" непредвзято, с элементарной научной добросовестностью просмотрел тома ленинской деловой переписки, то, возможно, отказался бы от утверждения, будто власть В.И. Ленина как главы государства диктатуры пролетариата практически была не стеснена законом. Снова упоминание о красном терроре при полном забвении белого. Почему-то словосочетание "диктатура пролетариата" берется в кавычки, введен термин "государство Ленина". Как-то все это несерьезно, если даже есть оговорка, что данная статья не претендует на исчерпывающий разбор ленинских взглядов. Остается досадовать, что образ великого человека представлен молодежи совсем не таким, каким он был в действительности.
Названные авторы далеки от истины. Они не посчитались с тем, что даже противники Ленина не обвиняли его в чрезмерном честолюбии и в стремлении к личной власти. Например, Бердяев, которому личность Ленина была антипатична, признавал, что Владимир Ильич был "бескорыстный человек, абсолютно преданный идее, он даже не был особенно честолюбивым и властолюбивым человеком, он мало думал о себе". (Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 97).
Последовательный марксист, интеллектуальный руководитель своего времени и как личность В.И. Ленин был безусловным противником любого единовластия, любого диктата в политике со стороны кого бы то ни было. "... Ленин был совершенно чужд низких побуждений, личных амбиций", — признавал Валентинов. (Валентинов Н. Малознакомый Ленин. — Ж. "Волга". 1992. № 1. С. 86). Р.И. Хасбулатов так определенно высказал свое мнение: "... то, что говорили его соратники и как они говорили, только подчеркивает чисто человеческое, чисто личное отношение Ленина к самому себе. Полное отсутствие вождистского фактора, типичный европейский цивилизованный демократизм, ни грамма "азиатского величия", от которого порой не могут избавиться наши руководители разных рангов". (Хасбулатов Р.И. "Бюрократия тоже наш враг...". Социализм и бюрократия. М., 1989. С. 274).
При обвинении во властолюбии Волкогонов друг от друга не отделяет партию от Ленина, снова ничего не поясняя, не комментируя, но на всякий случай прибегая к оговорке: "О Ленине невозможно говорить вне главного детища вождя — его партии. Без нее он просто не был тем Лениным, которого мы пытаемся постичь сегодня. Может быть, в ленинизме идея мошной революционной организации является центральной. Во всяком случае, "заслуги" Ленина в ее формировании однозначны и бесспорны" (I, 14). Здесь же партию назвал ленинским орденом. Очень спорное утверждение!
В двухтомнике, как и в ряде других изданий, Ленин обвиняется в происшедшем после его кончины. Лидирует тут Волкогонов с его бездоказательными утверждениями: "Диктатура пролетариата при Ленине была трансформирована в диктатуру партии. Сталин осуществил эволюцию дальше: диктатура партии вылилась в диктатуру одного вождя" (II, 108).
Здесь Волкогонов продолжает повторять утверждения, высказанные в двухтомнике "Троцкий".
Н. Петраков увидел такую взаимосвязь: "Ленин еще что-то пытался говорить о сознательном труде, о труде без расчета на вознаграждение, о коммунистических субботниках, но это были привычные ходы профессионального политика. Он отлично понимал, что такого рода призывы к коммунистической сознательности — не что иное, как дымовая завеса, скрывающая необходимость жестокого принуждения. В период коллективизации и индустриализации Сталин применял разветвленную систему принуждения, включавшую ограничения миграции рабочей силы на территории страны, уголовные наказания за опоздания и самовольный уход с работы, категорический запрет забастовок. В этой своей деятельности он был лишь учеником Ленина и Троцкого...". ("Свободная мысль". 1992. №13. С. 42).
Сам В.И. Ленин категорически возражал против попыток приписать ему единовластие, всевластие. Волкогонову должен быть известен факт, когда А.А.Иоффе прислал В.И. Ленину полное упреков письмо, в котором пытался отождествлять Владимира Ильича с Центральным Комитетом партии. В.И. Ленин категорически возразил против этого. "... Вы ошибаетесь, повторяя (неоднократно), что "Цека — это я", — утверждает он. — Это можно писать только в состоянии большого нервного раздражения и переутомления. Старый Цека (1919 — 1920) побил меня по одному из гигантски важных вопросов, что Вы знаете из дискуссии. По вопросам организационным и персональным несть числа случаям, когда я бывал в меньшинстве. Вы сами видели примеры тому много раз, когда были членом ЦК. Зачем же так нервничать, что писать совершенно невозможную фразу, будто Цека — это я". (Т. 52. С. 100).
Истина требует отметить, что у В.И. Ленина были веские основания для такого ответа. Действительно, как свидетельствуют многочисленные архивные документы, которые были использованы при подготовке нескольких томов биографической хроники В.И.Ленина, в Совете Народных Комиссаров, в Совете Труда и Обороны, в Центральном Комитете партии осуществлялись принципы коллективного руководства. Исследователи ленинской деятельности отмечают, что любой вопрос подвергался обсуждению, разгорались горячие споры, критиковались позиции и предложения всех, включая Ленина. Если сказать коротко, в руководстве партией и страной наблюдалось то, что сегодня принято называть плюрализмом мнений. Соответственно и при голосовании одни высказывались "за", другие — "против" того или иного решения. Несмотря на огромный ленинский авторитет, его позиции нередко оспаривались, а в ряде случаев не были поддержаны большинством ЦК партии. Так, к примеру, было в начале обсуждения вопроса о Брестском мире. А вот другой пример. На заседании военной секции VIII съезда партии 21 марта 1919 года два делегата в резкой и нелицеприятной форме выступили против ленинских предложений, обвинили в незнании военного вопроса. Подобные факты по-своему истолковал Валентинов в книге "Малознакомый Ленин", утверждая, что Владимир Ильич "почитался непогрешимым папой партии. Но в конце 1907 и 1908 годов он оказался в роли вождя разбитой революции, в которой наиболее пострадавшими были именно идеи и пути, провозглашенные Лениным. Вера в его руководство, его непогрешимость несколько пошатнулась. Вместе с этим в его авторитарную по духу партию ворвался совершенно ей чуждый, несвойственный дух критики вождя, разбор его ошибок". ("Волга". 1992. № 2. С; 94).
Примечательно, что оппоненты не преследовались за критику. По этому поводу В. Тендряков написал: "... вспомним, что он, стоя во главе правительства, добивался проведения своих взглядов только через ожесточенную полемику с теми, кто делил с ним власть, порой даже оставался в одиночестве. И голов рубить не пытался, и в тюрьму за несогласие не бросал!". (Тендряков Владимир. Революция! Революция! Революция! — Октябрь. 1990. № 9. С. 17). Многие из оппонентов, в том числе Н.И. Бухарин, А.М. Горький, А.В. Луначарский, продолжали оставаться близкими товарищами В.И. Ленина.
Отмечая необоснованность обвинений В.И. Ленина в диктаторских поползновениях, ученые в то же время отмечают, что его влияние на руководство партией и страной было чрезвычайно большим. Достаточно для иллюстрации вспомнить, что именно В.И. Ленин в апреле 1917 года обосновал курс на социалистическую революцию, сыграл решающую роль в подготовке и проведении Октябрьского вооруженного восстания, в заключении Брестского мира, в переходе страны к новой экономической политике.
К сожалению, нередки обвинения В.И. Ленина в волюнтаризме и авантюризме. Мне кажется, что для доказательства всей фальши попыток изображать В.И. Ленина революционером-волюнтаристом достаточно его следующего положения: "Бросить один только авангард в решительный бой, пока весь класс, пока широкие массы не заняли позиции либо прямой поддержки авангарда, либо, по крайней мере, благожелательного нейтралитета по отношению к нему и полной неспособности поддерживать его противника, было бы не только глупостью, но и преступлением. А для того, чтобы действительно весь класс, чтобы действительно широкие массы трудящихся и угнетенных капиталом дошли до такой позиции, для этого одной пропаганды, одной агитации мало. Для этого нужен собственный политический опыт этих масс. Таков — основной закон всех великих революций, подтвержденный теперь с поразительной силой и рельефностью не только Россией, но и Германией". (Т. 41. С. 77 — 78).
Важным является и такое обстоятельство. Ленинский анализ зрелости капиталистической системы для социалистической революции опровергает домыслы критиков ленинизма о "волюнтаризме" В.И. Ленина. К исследованию объективных предпосылок перехода от капитализму к социализму подлинный революционер подходил со строго научных позиций. В соответствии с принципами марксистской теории он учил, "что революцию нельзя сделать", что революции вырастают из объективно (независимо от воли партии и классов) назревших кризисов и переломов истории...". (Т. 26. С. 246). Опираясь на принципы марксистской теории, В.И. Ленин доказал практическую неизбежность социалистической революции в эпоху империализма. Революция возникает не случайно, а как закономерный результат движения внутренне присущих противоречий монополистического капитализма.
Приведу еще такой пример, подтверждающий, что В.И. Ленин был противником единовластия: "Большинство принципиальных вопросов обсуждалось коллегиально, в ЦК партии, в Совнаркоме, в Совете Рабочей и Крестьянской Обороны, образованном 30 ноября 1918 года ВЦИК и переименованном потом в Совет Труда и Обороны (СТО)". (Аралов С.И. Ленин вел нас к победе. М., 1989. С. 26).
Чутко прислушивался В.И. Ленин к мнению трудящихся, которое высказывалось в многочисленных письмах. В них, случалось, высказывались серьезные предубеждения. 24 декабря 1918 года это сделал житель Воронежа П.П. Шевцов: "Глубокоуважаемый Владимир Ильич! Революционной пережеванной фразой, революционной позой и поистине "контрреволюционным расстрелом" (смертной казнью, как-никак уничтоженной Керенским), душением капиталистов, а не капитала, неравномерными правами самих категорий пролетариата, грубым произволом "ответственных" ("осточертевших"), войною, все-таки продолжающейся, холодом и голодом и такою мелочью, как офицерскими шпорами ("все-таки по-офицерски, только что как на корове седло"), революция толкается в бездну.
На кого падет вина? Кто с пьедестала вождя и пророка низвергнется с позором и бесчестьем?". ("Новый мир". 1992. № 6. С. 219).
А вот что из Петрограда написал С. Савченко: "Без прочной нравственной основы, среди шума и разгоревшихся страстей революционной борьбы окончательно забывается и заглушается в человеке все, что отличает его от животного. Человек превращается в зверя и своим поведением не только не способствует торжеству авторитета идеи и не создает для нее привлекательного обаяния, а напротив — губит и профанирует ее и часто даже превращает ее в способ для достижения эгоистических целей и удовлетворения своих низменных инстинктов. Человек теряет всякое понятие о том, что в борьбе за счастье человечества он должен проявлять всю силу своей нравственной природы и красотой своего поведения увлечь за собой широкие массы...
Нужен свет научных истин, нужна нравственная проповедь. Нужно выявить в людях человеческую их природу — разум, совесть и волю...
Я обращаюсь к Вам как к человеку с большой политической прозорливостью и чуткостью и льщу себя надеждой найти отклик на свой чистосердечный порыв". ("Новый мир". 1992. № 6. С. 229).
Цивилизованно реагировал В.И. Ленин на критические замечания по поводу своих работ. Ограничусь одним примером. К. Радек вспоминал, что когда он "просматривал сочинения Владимира Ильича в 1910 г. и зачеркивал некоторые вещи, Ленин говорил: глупости вычеркивайте". (Цит. по: Роговин В.З. У истоков сталинизма. — "Научный коммунизм". 1989. № 7. С. 77).
Случалось, что не очень почтительно относилась к В.И. Ленину цензура. Так, ленинская статья "Ответ на запрос крестьянина" в царицынской газете "Борьба" была подвергнута военной цензуре и опубликована с купюрами.
При чтении материалов, в которых чернятся имя и дело В.И. Ленина, бросается в глаза, что "кое-кто гласность истолковывает в том смысле, что можно говорить все, что бог на душу положит, не заботясь о серьезных аргументах и доказательствах. К развитию науки, установлению истины такая практика никакого отношения не имеет. Скорее, это новый, а точнее, даже подновленный старый пример фальсификации жизни и деятельности Ленина, основанный на лености мысли, нежелание познать подлинные исторические факты, на стремлении выдать желаемое за действительное". (Ленин, о котором спорят сегодня. М., 1991. С. 159).
Мог ли Ленин при желании установить свою неограниченную власть, как это сделал впоследствии Сталин? Вероятнее всего, мог бы. Для этого в стране имелось более чем достаточно объективных и субъективных предпосылок. Кроме того, авторитет В.И. Ленина, его огромная популярность в партии и массах, черты характера безусловно способствовали бы тому, что установление единовластия Ленина не потребовало бы ни тех репрессий, ни тех огромных жертв, которые несколько позже имели место в процессе установления авторитарного режима Сталина Однако В.И. Ленин не только не стремился к узурпации власти, но, наоборот, стал важнейшим препятствием на пути к авторитаризму, который был противен его естеству политика и цивилизованного человека.
На несколько важных моментов обратил внимание Ю.А. Красин: "Логически правильно, что главным критерием перехода к социалистическим преобразованиям является завоевание власти рабочим классом. Нет власти социалистического типа — значит, нет и социалистических преобразований; есть такая власть — значит, есть и социалистические преобразования. Однако логика революции — это диалектическая логика сложного и противоречивого процесса. В ней должна учитываться диалектика становления новой власти через переходные ступени, которая нашла свое выражение в ленинской идее революционно-демократического государства переходного периода.
Эта идея не раз была предметом теоретических дискуссий на конгрессах Коминтерна. Не всегда диалектический характер ленинского подхода оценивался должным образом. Так, на V конгрессе Коминтерна рабоче-крестьянское правительство было приравнено к диктатуре пролетариата. Тем самым перечеркивалась сама мысль о переходном типе власти. Однако в дискуссии на конгрессе высказывались разные точки зрения. Были откровенно сектантские. А. Бордига требовал, например, саму фразу "рабочее правительство" "похоронить". Зиновьев же называл рабоче-крестьянское правительство "псевдонимом" диктатуры пролетариата, не больше".
Но были и такие высказывания, в которых высказывалась ленинская идея переходного типа революционной власти". (Красин Ю.А. Ленин и проблемы социальной революции современности. М., 1987. С. 283 — 284).
В своих воспоминаниях А.В. Луначарский написал, что В.И. Ленин жил жизнью человечества, прежде всего жизнью угнетенных масс и еще непосредственнее — жизнью передового и сознательного пролетариата. Вот такою цепью был он связан с человечеством и чувствовал себя и свою борьбу на лоне человечества делом совершенно естественным, целиком наполняющим его жизнь.
Этого не хотят учитывать многие, недоброжелательно относящиеся к В.И. Ленину. Зачастую они не принимают во внимание, что Владимир Ильич руководствовался принципом конкретности истины. В их числе — Ю. Гаврилов, в одиннадцатом номере "Огонька" за 1990 год опубликовавший статью "Воля народа? Почему не состоялось Учредительное собрание". Он чуть ли не механически нанизал цитаты, проигнорировал то обстоятельство, что каждая из работ написана в изменившейся обстановке, забывая о необходимости диалектического подхода к рассмотрению проблемы. На такой непрочной основе сделан вывод о политическом маневрировании В.И. Ленина, который якобы делал выбор и между гражданским миром и гражданской войной, между демократией и диктатурой. В 1989 году в двух последних номерах журнала "Октябрь" Ю. Буртин опубликовал статью "Ахиллесова пята исторической теории Маркса". Развивая тезис о том, что в концепции коммунизма К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина тема демократии не имеет самостоятельного значения, Буртин как бы забывает о громадной роли газет в борьбе. Поэтому и появляются "своеобразные" логические рассуждения о том, имели ли большевики право закрывать периодические издания политических противников. Требуется привести довольно пространную цитату: "... те "изъятия из свободы", которые Маркс и Ленин считали естественными и необходимыми в условиях диктатуры пролетариата "по отношению к угнетателям, эксплуататорам, капиталистам", невозможно локализовать только на них. Простой пример: революционное правительство закрывает буржуазную газету (допустим, кадетскую "Речь"), агитирующую против социалистической революции. Это удар по буржуазии? Несомненно. Но разве не приходится он и по тем читателям этой газеты, которые отнюдь не являются ни помещиками, ни капиталистами, по той, например, демократической интеллигенции, которая, читая и "Речь", и "Правду'', стремилась получить более полную информацию и, сопоставляя разные точки зрения, вырабатывать самостоятельный взгляд на жизнь? Разве не сужаются тем самым и ее демократические права и возможности?". ("Октябрь". 1989. № 12. С. 5 — 6). Сужаются, разумеется. Но не будем забывать, что каждая газета имеет свою определяющую массу читателей определенной политической направленности, отстаивающей свои классовые интересы. Нелишне было бы сравнить, кто больше терял: демократическая интеллигенция из-за закрытия "Речи" или же трудящиеся, против которых выступления "Речи" организовывали новых врагов, вызывали дополнительные потери?
Вслед за рассуждениями Ю. Буртина о том, что К. Маркс и Ф. Энгельс, а затем В.И. Ленин трагически недооценили демократию в общезначимом, общеисторическом качестве, последовал пессимистический вывод: "... проблематичным сегодня представляется сам коммунизм как таковой, даже в качестве более чем отдаленной перспективы и вне зависимости от способа его достижения". ("Октябрь". 1989. № 12. С. 20).
Хочется напомнить оппонентам слова американского публициста Джерома Девиса: "Взирая на пройденный Лениным путь, вдумываясь в его произведения, я все более, и более убеждаюсь в том, что Ленин был величайшим вождем, которого когда-либо имела Россия. История его времени еще будет написана. Ленин остается в сознании людей как самый искренний и наиболее прозорливый вождь, оказавший самое могучее влияние на русский народ.
Мне приходилось встречаться с такими американскими капиталистами, которые с явной враждебностью относятся к созданной Лениным власти, но и они говорили мне, что Ленин был великим революционным вождем". (Воспоминания писателей о В.И. Ленине. М., 1990. С. 283 — 284).
А теперь вот Волкогонов искажает историю ленинского времени, позволяет себе слово "вождь" брать в кавычки. Свое рвение проявляют доморощенные фальсификаторы другого ранга. Теперь они получили подкрепление в виде двухтомника. Его автор считает, что не нужно быть тактичным, щепетильным, чутким к памяти об умершем. Поэтому позволил себе искать "жареное" в записках профессора-невропатолога В. Крамера. На одной странице дважды повторяется мысль, что болезнь сосудов головного мозга очень тесно связана с психическими заболеваниями. Предполагая, что мы никогда доподлинно не узнаем, в какой степени болезни наложила свой отпечаток на ленинские решения, Волкогонов и здесь нашел увязку с утверждением, будто бы вождь Октября стремился к власти: "Власть — огромная, бесконтрольная, необъятная — усугубила болезненно-патологические проявления в психике Ленина" (II, 327). Сплетней отдает фраза: "Ленин болен, но совершенно нет серьезного "позыва", чтобы снять с себя бремя власти, освободиться от нее, выйти в отставку, — нет, власть для него — высший смысл его жизни" (II, 329). На следующей странице дважды повторено утверждение, будто власть — высший смысл ленинской жизни. Жестокий и безнравственный Волкогонов не оставил в покое и снимки: "Страшные фотографии последних месяцев жизни — облик долгой агонии человека, надломившегося от непосильной ноши. Ленин стал жертвой своей неостывающей страсти к власти" (II, 357). Заменяя светила медицины, перевертыш ставит и такой диагноз: "Ленина досрочно погубила его страсть к борьбе и власти. В этом основная отгадка неумолимого раннего физического крушения вождя большевиков" (II, 363).
В пухлом двухтомнике не нашлось места процитировать ленинское высказывание о том, что ради власти буржуазия готова на все преступления. (См.: Т. 34. С. 146).
Честные ученые соответствующим образом оценивают действия Волкогонова. Для него главное, полагает А.М. Совокин, — попасть в струю, быть принятым при дворе, получать материальные блага. Готов агитировать за все, лишь бы хорошо платили. Он приспосабливается к власти и добывает себе чины, награды, звания. Логичен вывод Совокина: "Знаете, я бы не стал применять к Волкогонову слово "ученый". Человек, всегда скользивший по поверхности проблем, он и на склоне лет не отличается глубиной мысли". ("Верность". 1994. № 1).
На сфантазированной основе фальсификаторы приписывают В.И. Ленину многие отрицательные качества. С этим никак нельзя соглашаться. Именно об этом идет речь в следующих разделах книги.