Фальсификация ленинского образа - НАСИЛИЕ — НЕ НАШ ИДЕАЛ

 

НАСИЛИЕ — НЕ НАШ ИДЕАЛ

Известный драматург Михаил Шатров в статье "У политика всегда есть выбор" четко высказал свое мнение: "Я за то, чтобы поиски ответа шли корректно, на основе действительно научного анализа, а не эмоциональных вскриков". ("Международная жизнь". 1989. № 4. С,Д6). Об этом меньше всего заботятся те, кто пытаются представить В.И. Ленина жестоким человеком, кровожадным злодеем, кто участвует в неблагородном и неблагодарном деле создания газетно-журнальной антиленинианы.

Свой не лучший вклад вносит Д. Волкогонов. Он безапелляционно в статье "С беспощадной решительностью..." утверждает, будто могучий ленинский интеллект был не только прагматичным, глубоким, изощренным, но и беспощадным. Приложил усилия, чтобы представить руководителя большевиков и Советского государства таким человеком, который не мог жить без насилия. Такова одна из односторонне идеологизированных тенденциозных публикаций, в которых самым категорическим образом отрицается стремление Советской власти избежать гражданской войны, замалчиваются вооруженные восстания и мятежи эсеров, террор и жестокость белого движения.

 К развитию мыслей, высказанных в "Известиях" 22 апреля, Волкогонов вернулся к беседе с обозревателем Натальей Давыдовой, которая была опубликована в "Московских новостях" 19 июля 1992 года. Снова читатели сталкиваются с навязыванием мысли о том, якобы Ленин был одним из инициаторов использования социальной лжи и насилия как метода решения политических проблем. Не обошелся без упоминаний клеветнического и кухонно-сплетнического характера. В заключительной части интервью сказал: "Я уже многими предан остракизму. После публикации в "Известиях" отрывка из будущей книги поднялась волна негодования, мне писали с угрозами, чуть ли не с приговорами". Далее сказал, что жалеет этих людей. Только трудно понять, чего же здесь больше — показного великодушия или циничного вызова. Не исключено, что это один из способов самомаскировки фальсификатора. Уместно вспомнить, что на этот счет писал К. Маркс: "Перепутать факты возможно в припадке страсти, но чтобы сфальсифицировать факты — для этого нужна холодная, трезвая голова". (Маркс. К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 540).

К сетованиям на непонимание читателями, к обвинительным утверждениям Волкогонов возвратился в новом двухтомнике. Вновь грозился ошеломить, оглушить россиян тысячами ранее не публиковавшихся ленинских документов, но привел только считанные единицы.

Любители "сенсационных разоблачений" не прочь вытащить из белогвардейских архивов любую версию, которая в какой-то мере может дискредитировать В.И. Ленина. О чистоте источника не пекутся.

Хулители великого человека не намерены, не расположены принимать во внимание, что не соответствует выстроенной ими версии. Так, разоблачители проигнорировали ленинские слова: "В нашем идеале нет места насилию над людьми". (Т. 30. С. 122).

Антиленинцы много шумят о красном терроре, хотя он не был одноцветным. В гневном угаре вперед вырвался Волкогонов. Он трактует проблему так, что вскоре после социалистической революции террор стал чертой образа существования не благодаря криминальным проявлениям снизу, а главным образом в результате инициирования его сверху: "Вожди революции стали жрецами террора. Но красный террор вызвал и террор белый" (I, 331). Вот как просто решилось в пользу тех, кому бывший коммунист заметно симпатизирует. Куда объективнее оказался Керенский, когда летом 1919 года в беседе с корреспондентами буржуазных газет заявил: "...нет преступления, которого не совершили бы агенты Колчака... В Сибири имеют место не только случаи казни и пыток, но часто все население деревень подвергается порке, не исключая учителей и интеллигентов... Благодаря Колчаку общественная и экономическая жизнь в Сибири была уничтожена и создалось новое усиленное большевистское движение". (Архив НКВД — КГБ. Арх. № 501. Т. 3. Л. 616). Желая обесценить такое свидетельство, Волкогонов пишет, что жестокость и настойчивая пропаганда заставила простого крестьянина и рабочего поддержать Советскую власть в надежде, что щедрые посулы комиссаров хоть частично, но будут реализованы. Шпилька подпущена не очень элегантно.

Проскальзывают нотки искреннего сожаления, когда недавний советский политработник констатирует политическую и практическую несостоятельность белых, которые-де были правы исторически, но...! Хрусталь "белой идеи" оказался в неумелых руках" (1,363). Спасибо за то, что и в этом не обвинил В.И. Ленина.

Полностью можно согласиться с Д. Волкогоновым в том, что чудовищная машина перемалывания истины и создания суррогатов, а то и просто ее антиподов, возникла не сегодня. Он же констатировал: "Буржуазная кухня психологической войны широко использует подлоги: полностью сфабрикованные или частично подделанные варианты реально существующих документов, материалов, литературы". (Волкогонов Д.А. Оружие истины. М., 1987. С. 40).

Теперь перелицевавшийся деятель, которого нелицеприятно именуют перевертышем, оборотнем, не готов ли обратиться к тому, им же несколько лёт назад осужденному "опыту"? В связи с этим закономерны задаваемые разными людьми вопросы типа: "Может ли настоящий ученый изменить истине? Если нет, то почему он при определенных условиях поступается совестью, от которой разум не должен освобождаться и которая является внутренним контролером человека?". Не надеясь получить ответ, заводят разговор о переметнувшемся: "Так ли уж неожиданно ему "открылись" новые истины? По вине фальсификаторов создается ситуация, когда, как отмечал В.И. Ленин, "сказать неправду — легко. Но, чтобы доискаться правды, необходимо иногда много времени". (Т. 22. С. 277). Эту ленинскую цитату привел все тот же Волкогонов в 1987 году, а теперь каскадом безосновательных утверждений заставляет ленинцев доискиваться правды. Кому будет сопутствовать успех? Обратимся к работе Д. Волкогонова: "В конечном счете моральная, духовная победа бывает на стороне того человека, группы, класса, у кого убеждения основаны на объективной истине". (Волкогонов ДА. Оружие истины. М., 1987. С. 119 — 120). Трудно с уверенностью сказать, не отказался ли автор от этого тезиса. Не знаем, сохранилось ли его положительное отношение к пропагандируемому тогда выводу: "Ленин, его идеи, мысли, дела, свершения — в нашей действительности. Сколько знаем себя, воскрешая в своей памяти солнечное детство, мысленно оглядывая дороги, пройденные нами и нашими отцами, всегда в сердце с нами было имя — Ленин. Наша идейная убежденность зиждется на идеях великого вождя о том, как "учиться коммунизму", какой должна быть наша нравственность, как защищать Отечество. Кто овладел основами ленинизма, как показывает социальный опыт, тот всегда одержит верх в любой идейной схватке с классовым врагом". (С. 120 — 121). Кто же теперь идейный противник Волкогонова?

Объективные ученые исследуют, как "в своей деятельности Ленин руководствовался гуманными целями, хотя логика борьбы и конкретные условия заставляли его подчас принимать решения, которые, если абстрагироваться от конкретной обстановки того периода и судить их с позиции сегодняшнего дня, могут некоторыми восприниматься как негуманные". (Ленин, о котором спорят сегодня, М., 1991. С. 34).

Фальсификаторы ленинского образа отказываются учитывать следующее обстоятельство: было бы весьма большим заблуждением формировать свое представление о человеке такой величины, как В.И. Ленин на основании одного, нескольких и даже десятка тех или иных высказываний. Приходится только сожалеть, что такой подход довольно широко распространен. Определился слишком резкий поворот. Если до недавнего времени безраздельно господствовала тенденция подбора цитат и фактов с целью возвышения создателя Коммунистической партии и Советского государства, то теперь доброхоты антиленинианы столь же тенденциозно подбирают в новых условиях выгодные высказывания. Цель совершенно иная — самого человечного человека любыми средствами представить жестоким и безнравственным политиком. Только вот трудно сразу определить, кто дает такой социальный заказ и желает его выполнения.

Не заботясь о каких-либо обоснованиях, вчерашние воскурители фимиамов честь вождя Великой Октябрьской социалистической революции объявляют его виновником развязывания гражданской войны, террора, в привязанности к насилию и в неописуемой личной жестокости. Так что есть какие обвинения, наветы, клеветнические утверждения, злопыхательство отметать. Попробуем во всем этом разобраться, насколько это возможно. Задача сложная, но нельзя же быть бесстрастными и безучастными воспринимателями всего того, что порочит имя и дело великого революционера, всю жизнь прожившего ради людей труда.

Большевиков во главе с В.И. Лениным часто в эмоциональной до истерики форме, но при почти нулевой степени доказательности обвиняют в развязывании гражданской войны. Рассматривают это как волевое действие: захотели повоевать — начали, не захотели бы — и так бы все обошлось, мирно. При чтении подобных рассуждений вспоминается полемический момент прошлого века. Отметая клевету проживающей в Англии реакционной русской публицистки О.А. Новиковой, Ф. Энгельс заявил: "Способ борьбы русских революционеров продиктован им вынужденными обстоятельствами, действиями самих их противников". (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 197).

В слишком трудные для молодой Советской республики времена даже рядовые граждане понимали, какие силы виноваты, что началась братоубийственная война. Можно обратиться к такому свидетельству. Большевик, участник штурма Зимнего дворца Ф.С. Чумбаров-Лучинский незадолго до своей гибели на кронштадтском льду в открытом письме защитникам Советской Республики написал: "Пролетарий снова берется за винтовку, и по всей Советской республике слышится одно и то же: мы не хотели войны, но если она началась не по нашей воле, то, добровольцы, вперед! Пролетарий, на коня! Женщины, за изготовление снарядов и патронов! Все на защиту рабочего Отечества! (Письма славы и бессмертия. М., 1983. С. 266).

История тех событий, когда класс выступил против класса, когда брат шел на брата, неизменно пользуется вниманием вдумчивых исследователей и писателей. Достаточно сказать, что этому посвящены более 15 тысяч изданных в нашей стране книг. Тысячи их изданы за рубежом. Усиленная разработка темы ведется в последние годы. По мнению ученых, требуются решительные сдвиги в восстановлении ленинских оценок исторических событий и политических деятелей, коренной ломки стереотипов и искажений. Историкам предстоит в первую очередь восстановить в полной мере ленинскую концепцию, обезображенную в тридцатые годы, заново изучить события минувших лет, внимательно проанализировать ранее написанные работы и оценить их, пользуясь единственным критерием — критерием Правды. При этом определятся этапы, характерные для развития нашей страны.

Внимание читателей хочется привлечь к такому обстоятельству: за время от 1918 года до первой половины тридцатых годов авторами книг и статей о гражданской войне были, прежде всего, ее участники. Они стремились к правдивому освещению событий. Д. А.Фурманов писал: "В гражданской войне не может быть бутафорского, мишурного блеска — она проходит в условиях нищеты, жестокости и всех тяжких спутников решительной схватки двух борющихся насмерть классов. Исторические очерки, не повести, не рассказы; тут вымысла, недоговоренности или перебарщивания быть не должно" ("Пролетарская революция". 1923. № 5. С. 326-327). Такое предупреждение, к сожалению, оставляют без внимания нынешние фальсификаторы, все критически настроенные по отношению к В.И. Ленину. Всем вступающим в спор с ними напомним: "Участники гражданской войны, особенно в начале 20-х годов, очень обостренно и эмоционально воспринимали всякую фальшь в истолковании недавнего прошлого. Они считали возможным достоверно подтвердить или отвергнуть тот или иной факт, даже не прибегая к документам. Говорить и писать правду — это казалось само собой разумеющимся. Но действительность оказалась намного сложнее и драматичнее". (Историки спорят. Тринадцать бесед. М., 1988. С. 47). Не является действительность простой и сегодня.

Ученые призывают спокойнее смотреть на возможность появления разных точек зрения в истолковании исторического прошлого в истории гражданской войны. Но при объективном научном анализе требуется выяснить, откуда взялась, как возникла та или иная концепция, не вырвана ли она из общего социального фона, нет ли пренебрежения к конкретным условиям.

Существует независимо от воли и желания людей логика исторической драмы, которая диктует правила поведения противоборствующим сторонам. Независимо от стремлений тех или иных политических партий, объективно, с точки зрения национальных интересов страны, жизненных потребностей народа главная общественная цель пролетарской революции состояла в том, чтобы вырвать Россию из вековой отсталости и вывести ее на путь прогрессивных экономических и социальных преобразований. В.И. Ленин и его единомышленники полагали, что достигнуть этой цели можно только на путях социализма. Кадеты, эсеры, другие патриоты видели иные пути. Непримиримость обеих сторон, ставка на крайние меры привели к гражданской войне и ко всем последствиям, бедствиям. Личное ленинское желание — доброе или недоброе — не могло здесь играть решающей роли. Этого никак не хотят понять авторы немалого числа односторонних и тенденциозных идеологических публикаций. В них напрочь отрицается стремление Советской власти избежать гражданской войны. Практически полностью умалчивается о терроре и других жестокостях белого движения, о выступлениях против народной власти. Когда же Советская власть принимала необходимые ответные меры, поднимался дикий вой, в том числе из лагеря "социалистов". Об этом в наступательном тоне в начале 1918 года так написал В.И. Ленин в статье "Плеханов о терроре": "Когда ваш Керенский восстановил смертную казнь на фронте, это не был террор, господа?

Когда ваше коалиционное министерство руками Корниловых расстреливало целые полки за недостаточное воодушевление в войне, это не была гражданская война, господа?

Когда в одну только минскую тюрьму ваши Керенские и Авксеньтьевы засадили 3000 солдат за "вредную агитацию", это не был террор, господа?

Когда вы душили рабочие газеты, это не был террор, господа?

Разница только в том, что Керенские, Авксентьевы и Либерданы вкупе и влюбе с Корниловыми и Савинковыми практиковали террор против рабочих, солдат и крестьян в интересах кучки помещиков и банкиров, а Советская власть применяет решительные меры против помещиков, мародеров и их прислужников — в интересах рабочих, солдат и крестьян". (Т. 35, С. 186).

Рассматривая относящиеся к тому же месяцу события, предложения В.И. Ленина, Волкогонов сделал некорректное сравнение и необъективный вывод: "Чем лучше свергнутых властей оказался он сам? Перед зверствами гражданской войны, певцом которой он был, померкнет все, что было доселе трагического в России" (I, 131).

Только мельком в толстом двухтомнике упоминается, что свергнутые революцией классы не смирились с поражением. Не большевики же их поднимали на контрреволюционные действия, на кровопролитие гигантских масштабов.

Вновь приходится констатировать гораздо большую объективность зарубежных авторов, чем тенденциозно настроенных российских. Возьмем для примера "непредвзятого" свидетеля и в какой-то мере участника событий Локкарта, который в пору переломных событий был английским представителем в Москве. В тридцатые годы он признавал, что сразу после Октября "петербургская жизнь носила... своеобразный характер. Той железной дисциплины, с которой правят ныне большевики, не было тогда и в помине. Террора еще не существовало, нельзя даже было сказать, что население боялось большевиков. Газеты большевистских противников еще выходили, и политика Советов подвергалась в них жесточайшим нападкам... Их, большевиков, последующая жестокость явилась следствием обостренной гражданской войны. В гражданской же войне повинны и союзники... Нашей политикой мы содействовали усилению террора и увеличению кровопролития". (Локкарт Р. Буря над Россией. Рига, 1932. С. 227). .

Гражданскую войну в России как процесс рассмотрел старший научный сотрудник Института российской истории В. Миллер в статье "Гражданская война. Взгляд через десятилетия": "История гражданской войны, отгремевшей более 70 лет назад в кровавых боях, в наши дни вновь превращается в поле битвы — битвы идей и концепций". ("Свободная мысль". 1992. № 10. С. 74).

Сторонники В.И. Ленина допустили бы серьезную ошибку, оставляя нападки без ответа В частности, настойчиво навязывается мысль, что война была вызвана исключительно экстремизмом и непримиримостью большевиков, их приверженностью к насилию и террору. Сторонники стопроцентной виновности большевиков утверждают, будто те изначально ориентировались на гражданскую войну. Считают, что непосредственным поводом был роспуск Учредительного собрания. Другие же настаивают, что первопричиной явилась продовольственная политика большевиков, прежде всего введение продразверстки. Есть и такие историки, которые полагают, что гражданскую войну нельзя рассматривать как закономерное продолжение Октябрьской и любой другой социальной революции.

Предвзято настроенные авторы не верят ленинскому заявлению о том, что "мы не хотим гражданской войны" (Т. 35. С. 53). Они могли бы, поостыв от отрицательных эмоций, трезво порассуждать о том, зачем политической партии, пришедшей к власти, создавать наихудшие условия для собственного правления?

На самом деле одной из главных причин гражданской войны явился раскол социалистических и демократических сил. Тут на первом плане надо видеть непримиримость и враждебность между большевиками, с одной стороны, и меньшевиками и эсерами — с другой. Всем им одинаково были присущи максимализм, нетерпимость и бескомпромиссность. Каждая из них претендовала на то, что именно ее политическая позиция является единственно верной и безупречной.

Во имя установления правды следует напомнить шумливым и бездоказательным оппонентам, что еще до Октябрьской революции большевики выдвинули целую программу борьбы за мирное развитие революции. После корниловщины, чтобы избежать братоубийства, они добивались союза с меньшевиками и эсерами на базе Советов. После прихода к власти для расширения ее социальной базы пошли на создание блока с левыми эсерами не только в Советах, но и в правительстве. Однако этот союз не сложился. В том были виноваты не только большевики.

Едва ли не первые инициаторы гражданской войны вышли из рядов социалистических сил. Трагично то, что правые эсеры стали организаторами и главной движущей силой "демократической контрреволюции". С помощью чехословацкого корпуса они начали открытую вооруженную борьбу с Советской властью в Поволжье, на Урале, в Сибири. Никуда не уйти от того факта, что гражданская война началась с войны между социалистами.

Большевиков, В.И. Ленина многообразные оппоненты обвиняют в нежелании делить с кем-либо власть, идти на компромиссы, допустить существование рядом с Советами Учредительного собрания. Здесь есть в чем разбираться историкам при строго научном подходе. Но закономерен и такой вопрос: сами эсеры и меньшевики что предприняли, чтобы не допустить братоубийство? Такой вопрос не всем понравится, в том числе и тем, кто замалчивает факты подготовки правыми эсерами путча ко дню открытия Учредительного собрания. Многословные оппоненты не распространяются и на тот счет, что эсеровское большинство преднамеренно избрало путь конфронтации, активной борьбы. Оно рассчитывало с помощью Учредительного собрания устранить большевиков и вернуться к власти. Но время-то изменилось. К рубежу 1917 — 1918 годов идея Учредительного собрания в немалой степени изжила себя в массах крестьян и рабочих. Вот почему после роспуска собрания меньшевикам, эсерам и кадетам не удалось объединить сколько-нибудь значительные силы под его знаменем.

Полностью можно согласиться с П. Шевоцуковым в том, что антиисторично видеть злой умысел или ошибку там, где действия диктуются суровыми обстоятельствами времени. Большевистские лидеры полагали, что если гражданскую войну нельзя предотвратить, то, говоря словами Л. Троцкого, ее можно сократить "решительностью действия". Однако реальный ход событий показал: эта "решительность" сплошь и рядом вызывала прямо противоположный результат.

Некоторые авторы к причинам гражданской войны стали относить и политику "военного коммунизма" во всех ее проявлениях. Но они не учитывают, что эту политику и продразверстку большевики ввели именно для того, чтобы продержаться уже в условиях разгоревшейся междоусобицы. Да и продразверстка активно осуществлялась лишь с начала 1919 года. Мало внимания обращается на такой момент: военно-стратегическое превосходство не раз оказывалось на стороне более опытных белых генералов, но большевики сумели использовать свои политические и социально-психологические преимущества.

Но было и то, что оборачивалось против последовательных сторонников В.И. Ленина. Могли ли такие непопулярные меры, как радикальная национализация крупной, средней и даже мелкой промышленности, запрещение торговли, рынка, продразверстка, строжайшая централизация и регламентация всех сторон жизни, военно-приказная система, трудовая повинность, больно задевшие интересы разных слоев населения, не вызвать недовольства и сопротивления в различных, в том числе и вооруженных, формах? Проведение этой политики на местах сплошь и рядом сопровождалось грубым насилием и произволом со стороны многих Советов, ревкомов, комбедов, продотрядов, комиссаров и т.п. Не случайно же на VIII съезде партии в марте 1919 года раздавались призывы делегатов "урезонить комиссаров" и "выбросить из партии все элементы, которые сеют контрреволюцию на местах в деревне". Однако злоупотребление властью из-за того, что у большевиков недоставало культурно-организаторских сил, стало к тому времени обычным явлением. Все это в определенной степени подталкивало крестьян и казаков на восстания, на вступление в армии Колчака и Деникина, в банды.

Было и такое: патриотические чувства широких слоев населения, прежде всего офицерства и интеллигенции, были оскорблены Брестским миром, хотя его подписание и ратификация были вызваны жестокой необходимостью. Именно после этого начали довольно активно формироваться белогвардейские добровольческие армии.

П. Шевоцуков полагает, что в новом осмыслении нуждается роль международного империализма в развязывании гражданской войны. Эта роль, несомненно, велика, хотя в советской историографии явно преувеличивалась. В свое время В.И. Ленин провозгласил, что именно международный империализм вызвал у нас гражданскую войну. Долгие годы такое утверждение считалось бесспорным. В результате этого главные причины, крывшиеся в противоборстве классов и партий внутри страны, отступали как бы на второй план. Но очевидно, что без иностранного вмешательства и помощи белое движение вряд ли было бы в состоянии вести длительную и широкомасштабную войну. По признанию одного из белогвардейских историков, на некоторых этапах кровавого противостояния внутренние силы русской контрреволюции были близки к нулю. Надежда на помощь из-за рубежа окрыляла боровшихся с большевиками. Страны Антанты строили серьезные планы поддержки антибольшевистского движения, Не отказывались они и от плана восстановления восточного фронта против Германии.

Какие силы противостояли друг другу? Приверженцы жестко классового деления видят только две силы — пролетариат и буржуазию. А сторонники полного отрицания классового подхода к гражданской войне утверждают, будто большевикам противодействовал весь народ. На самом же деле Советскую власть активно поддерживали большинство промышленного и сельского пролетариата, городская и сельская беднота, мелкие ремесленники, мелкие служащие. Это была главная сила революции и ее социальная опора. Но поддержку новой власти оказала и часть старого офицерства. Около 30 процентов бывших генералов и офицеров старой армии перешли в 1918 — 1920 годах на сторону Советской власти и сражались в рядах Красной Армии. Примерно столько же по различным причинам не участвовали в войне. И только около 40 процентов активно участвовали в белом движении. Если кому-нибудь потребуются дополнительные сведения об этом, могут прочитать книгу А.Г. Кавтарадзе "Военные специалисты на службе Республики Советов. 1917 — 1920 гг.", изданную в 1988 году.

На службу Советской власти пошла и часть интеллигенции.

Исход гражданской войны решила поддержка новой власти крестьянством. И уж никак нельзя считать обоснованной навязываемую точку зрения, будто была не борьба трудящихся, Советской власти с внутренней и внешней контрреволюцией, а большевиков с крестьянством. Ложность такого тезиса показал исход исторических событий.

Наблюдалось переплетение положительного и отрицательного. К моменту завершения гражданской войны диктатура пролетариата во все большей степени подменялась диктатурой партии. Гражданская война, возвысив Коммунистическую партию как победительницу, вместе с тем имела для нее негативные последствия. Партия в значительной мере приобрела милитаристский облик.

Обе противоборствующие стороны проявили рвение, подбрасывая поленья в полыхавший костер братоубийства. Белые претендовали на роль представителей общенационального дела, воевали и умирали за великую Россию и ее интересы, как они их понимали. Не без основания в свою очередь большевики были убеждены, что являются выразителями и защитниками интересов всех трудящихся, борцами против угнетения и эксплуатации, за скорое и окончательное социальное освобождение не только собственного народа, но и всего мира.

Имеет свое объяснение ожесточенность гражданской войны, которую слишком эмоциональные антиленинцы прежде всего приписывают защитникам народной власти, большевикам, В.И. Ленину. Каждая из воюющих сторон понимала, что речь идет о борьбе не на жизнь, а на смерть. Вот несколько примеров жестокости белых. Генерал Корнилов перед наступлением на Екатеринодар зимой 1918 года отдал добровольцам приказ: "Пленных не брать!". По свидетельству В. Шульгина, белые вели себя на захваченной территории как завоеватели, так как "почти что ненавидели тот народ... за который гибли" (Шульгин В. Дни. 1920. М., 1989. С. 300). Офицеры Добровольческой армии считали, что они подняли меч против взбунтовавшейся черни. Колчак тоже был совершенно определенен и последователен в своей политике: "Моя цель первая и основная — стереть большевизм и все с ним связанное с лица России, истребить и уничтожить его". Такая цитата приведена в книге А.Литвина "Казань: время гражданской войны", изданной в столице Татарстана в 1991 году. В ответ на свирепую политику уничтожения большевизма белый адмирал получил массовые восстания крестьян и мощное партизанское движение в тылу. Деникин признавал, что печать классового отбора легла на Добровольческую армию прочно "и давала повод недоброжелателям возбуждать против нее в народной массе недоверие и опасения и противополагать ее цели народным интересам". (Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т. 2. Париж, 1922. С. 199). По свидетельству эмигранта Раковского, добровольцы в ходе гражданской войны стали "разнузданными кондотьерами. Пьянство, разгул, грабежи, насилие и, что особенно угнетало население, бессудные расстрелы" — такова деникинская армия. (Раковский Г. Конец белых. Прага, 1921. С. 8).

Во время гражданской войны террор был красно-бело-зелено-националистическим, а порой и просто бандитским. В тот жестокий период история показала, какими последствиями раскол общества на "своих" и "чужих" может обернуться. Главный урок гражданской войны состоит в отказе от насаждения нетерпимости, от сталкивания различных слоев общества, от насилия и произвола как метода государственного строительства, как способа "осчастливить" народ.

Очень распространены до бесшабашности безответственные обвинения В.И. Ленина в пристрастии к террору. Как и в целом ряде других случаев, это не в новинку, а повторение в значительной мере утверждавшегося десятилетия назад. Вот и здесь Волкогонов опять идет по следам Валентинова, который в книге "Встречи с Лениным" написал: после завершения работы над книгой "Шаг вперед, два шага назад" Владимир Ильич якобы "пришел к твердому убеждению, что ортодоксальный марксист-социал-демократ непременно должен быть якобинцем, что якобинство требует диктатуры, что "без якобинской чистки нельзя произвести революцию" и "без якобинского насилия диктатура пролетариата выхолощенное от всякого содержания слово". ("Волга". 1990. № 10. С. 128). Слова "якобинец" и "диктатура" очень употребительны в волкогоновском двухтомнике. Явственно чувствуется обвинительный уклон: "Встретившись и приняв марксизм, молодой социал-демократ не засомневался в исторической порочности и ограниченности силовой методологии созидания нового общества. Не случайно, что когда он станет вождем, в руках которого будет сосредоточена вся полнота власти, предметом его постоянной и особой заботы станут ЧК, ГПУ, другие карательные органы диктатуры пролетариата" (I, 76-77).

Не один раз плодовитый автор эксплуататорскую часть населения России олицетворяет с народом, борьбу против живущих за счет других приравнивает к выступлениям против всех россиян: "Революция, по Ленину, свершена во имя народа. Ну а теперь он, этот народ, должен "трепетать"( I, 143).

Выхватывая из ленинских текстов удобные для этого слова, Волкогонов чисто техническим для Ленина делом объявил террор, репрессии, насилие.

Порой Волкогонов использует довольно изощренные способы преподнесения материала, преподнося себя объективным человеком: "Да, Ленина к самым жестоким мерам часто подталкивала надвигающаяся безысходность и прежде всего — голод в стране. Вождь, по существу, говорил: с помощью террора, можем спастись от голода. Нужно "взять хлеб" у богатеев. Нужно расстрелять спекулянтов" (I, 328). А затем из предлагаемых В.И. Лениным конкретных мер делает неправомерно широкие обобщения, пишет о классовой вседозволенности, полном игнорировании прав личности, оправдывает саботаж буржуазии. Также поступил, определяя роль Ленина в терроре. Дошел до утверждений, будто первый руководитель Советского правительства растерялся перед лавиной проблем, оказался отрезанным от широкой поддержки крестьянства, интеллигенции, специалистов, впадал в панику. Где читателю в доли секунды при чтении разобраться, так ли оно было на самом деле. В том же ключе отмечен следующий момент: "У этих людей, российских якобинцев, существовала совсем другая шкала нравственных ценностей. Беспощадность, классовая ненависть, обнаженный макиавеллизм выглядели в их глазах революционной добродетелью" (I, 330). Неужели представителей враждебной стороны отличали доброта, снисходительность, отсутствие злобы по отношению к противникам, любовь к представителям других классов?

Приравнивая контрреволюционеров ко многим миллионам людей, Волкогонов приписывает Ленину стремление запугать, подавить террором людей, взять на свое вооружение страх. Сделал такой вывод, оттолкнувшись от "страшной" ленинской телеграммы о необходимости поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров.

Нужно быть отъявленным циником, чтобы в связи с покушением на В.И. Ленина 30 августа 1918 года рассуждать в соответствии с вывихнутой логикой: "Большевикам был нужен весомый предлог для развязывания не эпизодического, спонтанного террора, а террора масштабного, государственного, сокрушающего. Покушение помогло окончательно покончить с недавним "союзником" — левыми эсерами, которые мешали. Террор был последним шансом удержать власть в своих руках и сделать ее полностью монополией одной, только одной партии. (I, 399). Беспредельно бессовестным является и такой вывод: "Для большевиков покушение Каплан оказалось очень нужным для развязывания массового террора" (I, 400).

Дважды доктор наук, в том числе исторических, по упрощенной схеме находит путь решения сложнейших вопросов жизни молодого Советского государства: "Выстрелы в Ленина пришлись как нельзя кстати. Только ценой террора, только при его помощи можно было заставить солдат новой армии воевать под Казанью и в других местах, только террором можно было вынудить контрреволюцию пригнуть голову, только террор был способен обеспечить поступление хлеба" (I, 410). Об отсутствии даже намеков на этику в первой фразе цитаты уж не упоминаю. Нашпиговавший двухтомник подобными фразами Волкогонов присваивает себе моральное право обвинять вождя Октября в аморальности, приписывать другие пороки.

Вошедший в раж обличителя недавний армейский политработник крупного калибра забыл о необходимости обосновывать свои субъективные и предвзятые утверждения. Какие у него были основания называть В.И. Ленина "отцом" большевистских концлагерей, расстрелов, массового террора и надгосударственности "органов"? На чем базируется волкогоновское утверждение: "Ленин явился не просто вдохновителем революционного террора, но и инициатором придания ему масштабного государственного характера" (I, 414)? Стремление раздуть клевету до всероссийского масштаба проявилось и в таком утверждении:"... Ленин почувствовал необходимость теоретического и практического "обоснования" политики .беззакония" (I, 415).

"Ученый" Волкогонов важнее считает не анализ событий, а их сплетническое истолкование. Так получилось, когда сближение В.И. Ленина и Л. Д. Троцкого после Октября он объяснил склонностью к террору (II, 15). Свою мысль повторяет на разные лады: Ленин и Троцкий "были единомышленниками в отношении того, что лишь террор, неограниченное насилие могут спасти власть большевиков" (II, 29).

Склонностью к жестокости Волкогонов объединил Ленина и Сталина, в одном случае неграмотно сформулировав фразу: "Мы долго, более четверти века, размышляли после XX съезда партии, откуда пришла к Сталину беспримерная жестокость по отношению к своим соотечественникам. Не было намека даже подумать (автор настоящей книги в том числе), что отцом внутреннего терроризма, беспощадного и тотального, был сам Ленин" (II, 186). Обнаружил у Ленина якобинство души, которое "не менее опасно, чем сталинское вампирство, ибо как-то "облагораживало" насилие, жестокость, придавало им революционный ореол" (II, 433).

При ознакомлении с подобными "откровениями" вновь и вновь хочется повторять ленинские слова: "Если этот публицист не хочет думать о значении своих слов, то подумайте хоть вы за него, читатель..." (Т. 6. С. 147).

Такое высказывание можно адресовать Ю. Афанасьеву, который в интервью немецкому журналу "Шпигель" без тени смущения сказал, что Ленин якобы заложил основы политики беззакония, насилия и массового террора. Об обосновании не позаботился. В прокурорском тоне историк по профессии рассуждал, будто в решающий момент ленинская политика была отмечена авантюризмом, поскольку, мол, Россия не была подготовлена к восприятию идеи социализма. Договорился до того, что, дескать, в интересах народа разумнее вообще совсем порвать с ленинской традицией. Нотки сожаления проскользнули у Афанасьева, когда он вынужденно признался, что получает при нападках отпор, что во многих отношениях В.И. Ленин остается святыней, в первую очередь для ветеранов. Далее в интервью доктор исторических наук превзошел даже зарубежных злопыхателей в "откровении": "... мы еще не в полной мере осознали масштабы этой трагедии, которая началась в 1917 году... И мы еще не знаем, каких жертв потребует демонтаж этого монстра — "социализма в Советском Союзе"." ("Неделя". 1990. № 16). Да, печальный счет увеличивается с каждой неделей.

Возросла активность обвинений, которые нередко высказываются в бестактной до грубости форме, но в основном повторяются те же самые факты, даются ссылки на одни и те же документы. Вспоминаются слова А.И. Куприна, очень подходящие к данной ситуации: "И когда я слышу эту фразу о германско-еврейских миллионах, то думаю: "Голубчики мои! Если у вас дальше не идет воображение, то ведь в вас, право, говорит  только зависть". ("Слово". 1991. №3. С. 74).

Прямо надо признать, что не очень-то наделены авторы фальсификаций фантазией, когда заводят разговор о целях ленинской деятельности, о его устремлениях. Как правило, на видное место ставят не заботу о миллионах обездоленных, а чуть ли не маниакальную привязанность к насилию и жестокости. Поверить им, так получается, что террор был чуть ли не самоцелью. Бесчестное введение в заблуждение с использованием некорректных средств ради определенно не называемых целей! Свою долю усилий в этом отношении в статье "Духовные предтечи Ленина" попытался внести А. Авторханов. Обвиняя великого революционера в бланкизме, бакунизме, анархизме, он написал в утвердительном тоне, будто В.И. Ленин "фанатично верил в коммунистическую утопию, а революционный террор считал единственным методом превращения утопии в быль" ("Слово". 1991. № 3. С. 72).

Повышенную активность в таком направлении развил кандидат исторических наук, бывший заведующий кафедрой Высшей партийной школы при ЦК КПСС. 4 июля 1992 года "Правда" привела следующие выдержки из его научных трудов: "Изучая труды В.И. Ленина, его жизнь и деятельность, молодые люди получают ответы на самые насущные, волнующие их вопросы. Они начинают понимать, какие горы лжи и клеветы нагромождаются вокруг имени Ленина, вокруг Октябрьской революции...", "Судьба молодого поколения XX века неразрывно связана с великим учением Ленина. Она неотделима от воплощения в жизнь идеалов марксизма-ленинизма". Фамилия этого автора, о чистоте которой он, судя по всему, не очень-то заботится, - Анатолий Латышев. Теперь он тужится повыше сделать горы лжи и клеветы, которые нагромоздили в прошлом антикоммунисты и которых искренне или по-фарисейски осуждал руководитель кафедры крупного учебного заведения КПСС. Давайте сравним две его статьи — "Непременно повесить... не меньше 100" и "Геноцид". С первой он выступил как политический обозреватель к неизвестным работам Ленина и Сталина, документам из Центрального партийного архива "Демократической газеты" 2 ноября 1991 года. Вторую статью опубликовал при подготовке к заседаниям Конституционного суда по проблемам КПСС в двадцать шестом номере газеты "Россия" за 1992 го д. Общее между ними то, что обе изготовлены по принципу комплектования, монтажа цитат. Первая публикация практически полностью посвящена крестьянским антисоветским выступлениям в Пензенской губернии в августе 1918 года. Сами факты крестьянских мятежей дают возможность антиленинцам разгуляться вволю. Казалось бы, пиши с возмущением, по-своему интерпретируй те или иные моменты. Так и поступает Латышев. В частности, с видом совсем не знающего жизни младенца он пишет о времени, когда в первые месяцы гражданской войны испытывался острый недостаток хлеба: "Конечно, можно было бы попытаться восстановить рыночные отношения, но это противоречило бы коммунистическим принципам". Написал, как о какой-то безделице. Лишь бы лягнуть ставшие нелюбимыми коммунистические принципы. Но этого показалось мало. Решил не просто нарисовать картину до трагизма ужасную, но и показать вождя Октябрьской революции таким, будто он противопоставлял себя всему крестьянству страны. Во имя этого потребовалось ему прибегнуть к жульничеству на глазах у публики — читателей. В "Демократической газете" процитировал ленинскую телеграмму с указанием повесить не меньше ста заведомых кулаков, богатеев, кровопийц и отнять у них весь хлеб. Как видим, четко определено, против какой части населения мятежных уездов направлялись репрессии. Из этого, разумеется, и нужно исходить. Но вчерашнему прославителю Ленина этого мало для оправдания заголовка "Геноцид". Надо что-то поужаснее. Латышев использует давнишний прием, прекрасно зная из ленинской книги "Пролетарская революция и ренегат Каутский", что за его применение в свое время очень крепко досталось видному немецкому социал-демократу. Примитивный по исполнимости прием сводится к опусканию при цитировании неугодных, неподходящих, противоречащих цитирующему слов. Прибегая к нему, Латышев в упомянутой телеграмме опустил слова "кулаков, богатеев, кровопийц". И вот уже так преподнес причину вооруженной борьбы против Советской власти: крестьяне (видите, уже вся масса, без подразделения по состоянию и положению) выступили потому, что отказались отдать весь выращенный ими хлеб. "Правильно сделали. Кто же отдаст весь свой хлеб!" — могут подумать доверчивые читатели. Вывод именно такой, к которому их подводил бывший партпросвещенец при показной объективности. "Но он же использует подлинные документы!" — наступают оппоненты, выгораживая автора демократических (во всяком случае, хотя бы по названию) изданий. "Жульничая при этом", — добавляют последовательные ленинцы. Остановился на этом приеме подробно потому, что он имеет широкое хождение при нападках на В.И. Ленина, в том числе для формулирования угодных им выводов. Вот и Латышев статью в "Демократической газете" закончил словами о том, что в любом случае грехи Ленина перед российским крестьянством действительно неисчислимы. Здесь самое время спросить "разоблачителя террора", в чем же он видит прегрешение. Уж не считает ли он греховным Декрет о земле, бесплатно давший сельским жителям миллионы гектаров? Или считает греховным принятие Декрета о мире, благодаря которому многие тысячи российских мужиков разного возраста на фронте не были убиты или искалечены? Или же незамолимым грехом является то, что от крестьян прогнали помещиков?

Гуманистический потенциал марксистского учения составляет генетическое ядро, объединяющее все поколения сознательных коммунистов. Не идея насилия, а идея освобождения от насилия является сутью коммунистической идеологии. Этого вместе со своими нынешними единомышленниками не мог ни понять, ни принять Латышев накануне судебного процесса по делу о конституционности президентских указов о КПСС. Именно поэтому так сформулировал заключительную часть статьи "Геноцид": "Понятием "геноцид", на мой взгляд, следует определять истребление отдельных групп населения не только "по расовым, национальным или религиозным мотивам", но и по классовым признакам, если это истребление производится властями планомерно и целенаправленно. Проявление такого геноцида — деятельность организационных структур РКП(б) — ВКП(б) с момента октябрьского переворота до смерти Сталина в марте 1953 года". ("Россия". 1992. № 26. С. 11). При суровом обвинении партии коммунистов не удержался и от соблазна в очередной раз главное событие XX века поименовать не революцией, а переворотом. Так что газетная площадь используется эффективно.

Позиция Латышева и подобных ему вызывает несогласие порядочных людей. Они возражают оппонентам-обвинителям. Так сделал и ветеран Великой Отечественной войны И. Уваровский, написавший в "Правде": "Не приемлю обвинения или даже оправдания "ленинского" террора.

Во-первых, не мы развязали террор, за что жестоко поплатились. До июня-июля 1918 г. не было вынесено ни одного смертного приговора, генералов и офицеров, даже участвовавших в мятежах, отпускали под честное слово о лояльности к Советской власти. И вообще про "зверства большевиков" мусолят одни и те же факты, причем извращённые до предела...

Когда всячески смакуют рассказы о зверствах только большевиков, это невероятный бред. Да, были расстрелы. А что делала белая "интеллигенция"? Разве не она вешала пленных, свежевала, загоняла в декабре голыми в товарные вагоны и заставляла население через несколько станций выгружать трупы, ошпаривала их паром в банях Хабаровска, действуя по конвейеру, как немцы в газовых камерах... В 1922 году Пепеляев захватил Якутск, раздел всех красноармейцев и, разложив их на снегу, вспорол им шашками животы, оставив умирать". Про эти и многие подобные факты, заметил ветеран войны, что-то радикальная пресса не вспоминает. В подобных случаях свойственное им многословие утрачивают фальсификаторы ленинского образа. Они предпочитают действовать односторонне, хотя на словах эмоционально ратуют за плюрализм мнений.

При чтении письма И. Уваровского и подобных материалов вспоминаются политические миниатюры В. Мельниченко "Ленин без глянца". В одной из них есть призыв прислушаться к американцу Альберту Рису Вильямсу, который в нашей стране встретил Октябрь, а затем большую часть времени проводил среди солдат в армии, среди крестьян в деревнях и среди рабочих на фабриках. В. Мельниченко напомнил: "Вильямсу принадлежат вот эти слова:

 — Призовите на суд истории, с одной стороны, большевиков, обвиняемых в красном терроре, а с другой — белогвардейцев и черносотенцев, обвиняемых в белом терроре, и предложите им поднять руки. Я знаю, когда они поднимут руки, мозолистые и загрубелые от работы руки крестьян и рабочих будут сиять белизной по сравнению с обагренными кровью руками этих привилегированных леди и джентльменов.

Когда и где Вильямс сделал это заявление? В феврале 1919 года на заседании так называемой "Оверменской комиссии" американского сената в Вашингтоне, которая устроила тогда подобие "суда" над Октябрьской революцией. Сенатор Овермен, члены его комиссии немало потрудились у колыбели международного официального мифа об одностороннем красном терроре большевиков. Но сразу же столкнулись со свидетельствами очевидцев Октября — Джона Рида, Альберта Вильямса, Луизы Брайант.

Нет нужды всем присоединяться сегодня к их точке зрения. Но и не учитывать ее нельзя". ("Правда". 1992.12 сентября).

В июне 1918 года на митинге в Симоновском подрайоне В.И. Ленин сказал, что без труда, без затраты огромной энергии невозможно выйти на дорогу социализма. Для успешной борьбы за идеалы рабочего класса необходимо организоваться. Необходима также организация и для того, чтобы суметь закрепить за собой все завоевания, добытые ценой тяжелых потерь и усилий. Ведь гражданская война уже шла.

К этому же времени относится ленинское письмо, направленное в Петроград Г.Б. Зиновьеву, М.М. Лашевичу и другим членам Центрального Комитета партии. На это письмо очень часто ссылаются, частично с разной степенью полноты цитируют, преподносят его как обвинение против В.И. Ленина. Вот его полный текст: "Тов. Зиновьев! Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не Вы лично, а питерские цекисты или пекисты) удержали.

Протестую решительно!

Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.

Это не-воз-мож-но! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает.

Привет! Ленин.

P.S. Отряды и отряды: используйте победу на перевыборах. Если питерцы двинут тысяч 10-20 в Тамбовскую губернию и на Урал и т.п., и себя спасут и всю революцию, вполне и наверное. Урожай гигантский, дотянуть только несколько недель" (Т. 50. С. 106).

Недоброжелатели В.И. Ленина в этом документе прежде всего видят слово "террор", призыв к его расширению. Об этом пишут и все сводят к тому, будто руководитель Советской страны вообще без подавления людей не мог жить. Что не учитывают или чего не хотят замечать они? Прежде всего, не принимают во внимание особенности именно той обстановки — июня 1918 года, военного времени. Авторы материалов обвинительного характера питерских рабочих лишают права на убийство одного из своих руководителей ответить крутыми мерами. Оппоненты не согласны с тем, что у советских руководителей слово и дело должны быть в единстве. Многократно используют прием усеченного цитирования последней перед подписью фразы. Преподносят ее как ленинский призыв к поощрению энергии и увеличению размаха террора. Сопровождают все это возмущенными словами, негодующими интонациями. Но о том, что опустили слова "против контрреволюционеров", — молчок! А они-то как раз все ставят на свои места. Общеизвестно же, что нападающий враг должен рассчитывать на ответные действия. Тем авторам, которые продотрядчиков приравнивают к оккупантам, никакого дела нет до голода сотен тысяч горожан, до необходимости спасать революцию. То же самое примерно проявляется при недоброжелательном комментировании телеграммы В .И. Ленина, Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого Петроградскому комитету партии от 27 июля 1918 года: "Мы объяснились с прибывшей сюда агитационно-продовольственной группой Выборгского района. Такого рода группа, несомненно, очень нужна и сыграет крупнейшую роль в Казанской губернии, куда она направляется. Но сейчас есть не менее острая потребность в партийных работниках, которые могли бы на чехословацком фронте просвещать, объединять и дисциплинировать советские войска. Продовольственная задача не может быть решена без подавления чехо-белогвардейского мятежа. Сюда необходимо сейчас направить многочисленных активных, боевых партийных работников. Жалоба Петрограда на то, что мы обезлюживаем Петроград, неосновательна. Где же брать лучших агитаторов и организаторов для общегосударственных задач, как не в Петрограде? Москва дала нам уже около двухсот агитаторов-комиссаров на чехословацкий фронт. Петроград должен дать не меньше. Желательно бывшие военные, но не обязательно: достаточно быть твердым, преданным революционером, чтобы оказать неоценимые услуги делу борьбы против волжской и уральской контрреволюции. Ждем вашей энергичной и скорой поддержки, товарищи!". ("Известия ЦК КПСС". 1989. № 5. С. 149).

 Для оправдания своих действий антиленинцы ссылаются на то, что издатели ленинских работ делали изъятия из текстов. Да, было такое. Сейчас ясно, что изымались зачастую те места, где речь шла о жестоких распоряжениях, бессудных расстрелах и других нелицеприятных, а то и зловещих фактах. Именно из них намереваются составить серию томов "Неизвестный Ленин". "И все же, — пишет В. Мельниченко, — меня больше тревожит другое. Под предлогом наличия немалого числа купюр в ленинских записках, телеграммах, письмах некоторые ниспровергатели большевистского лидера стремятся сегодня перечеркнуть... все его наследие.

Одним лихим росчерком пера, по сути, объявлены поддельными около 9 тысяч документов, написанных Лениным, в том числе главнейшие работы и статьи, которые представлены в Полном собрании сочинений без намека на купюры или искажения. "Поистине, заставь отрекшегося от Ленина новому богу молиться, он и лоб расшибет". ("Независимая газета". 1992.22 апреля).

Доктор исторических наук В. Мельниченко считает несерьезным делом противопоставлять известного из опубликованных источников Владимира Ильича тому "неизвестному Ленину", который якобы грядет в будущем документальном многотомнике.

Этот многотомник добавит немало неприятных, неблаговидных и злых штрихов к облику вождя, особенно в связи с красным террором. Однако тот облик, который готовят, уже хорошо известен по Полному собранию сочинений. Именно здесь обоснованы взгляды В.И. Ленина, которых он не скрывал. Так, например, писал, что террор и ЧК — вещи абсолютно необходимые. В сорок пятом томе можно прочитать, пожалуй, о самом главном в ленинском подходе к террору, когда шла разработка Уголовного кодекса РСФСР: "Открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы.

Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас".

На фоне таких ключевых изречений и заявлений В.И. Ленина нынешние "сенсационные" находки новых "лениноведов" имеют явно подчиненный, иллюстративный характер. Порой далеко идущие выводы делаются из случайно оброненной в разговоре или попросту приписываемой Владимиру Ильичу фразы. Ограничимся таким случаем. Одна из убийственных статей о неопубликованных ленинских документах начиналась ссылкой на воспоминания С. Мстиславского: "Перед разгоном Учредительного собрания был разговор с Лениным группы членов ЦК левых эсеров. Спиридонова говорила очень возбужденно: сказала что-то про "хулиганство" и упомянула о морали. Ленин сейчас же поднял брови: "Морали в политике нет, а есть только целесообразность".

Ученым представляются малоубедительными попытки "развенчать" В.И. Ленина подобным образом. Это все равно, что считать его величайшим демократом только на основании единственного свидетельства того же Мстиславского, рассказавшего, как Владимир Ильич решительно вступился за людей, которых предполагали привлечь к суду за их особое, отличное от других мнение: "К суду? Судить можно и должно за скверную работу, а никак не за мнение". Таким образом, высказываются серьезные исследователи, наивно строить серьезные выводы о В.И. Ленине на основании частностей субъективного порядка, как это делается сейчас клеветниками, фальсификаторами.

Хочется привлечь внимание к тому, что среди ранних сочинений Андрея Платонова есть небольшая статья "Ленин". Она написана по случаю полувекового юбилея "первого работника русской революции". Носит восторженный характер и по степени хвалебности, вероятно, обошла мерки того времени. Главное же в том, что молодой прозаик зорко подметил: "Ленин — это редкий, быть может, единственный человек в мире. Таких людей природа создает единицами в столетия.

В нем сочетались ясный, всеохватывающий, точный и мощный разум с нетерпеливым, потому что слишком много любящим, истинно человеческим сердцем.

И все это сковано единой сверхчеловеческой волей, направляющей жизнь к определенным раз поставленным целям, не позволяющей склониться и колебаться". Но главное впечатление А. Платонова от личности В.И. Ленина вложено, пожалуй, в немногословную формулу: "Он и восставший побеждающий народ — это одно".

Эту формулу самым беспардонным образом игнорируют те нападающие на В.И. Ленина, которые обвиняют его в привязанности к насилию и личной жестокости. Не "замечают" они и ленинский призыв не предавать забвению грань между неизбежным и неуместным применением насилия.

При оценке обвинений по ленинскому адресу следует исходить из того, что пишущие не имеют права игнорировать бесспорные факты. Один из них — Советское государство вынуждено было долго жить в условиях военной угрозы и экономического перенапряжения.

Однако ни с этим, ни с другими обстоятельствами многие годы не хотели считаться враги, которые ненавидели В.И. Ленина и клеветали на него. Но для тех, кому близки интересы трудового народа, образ вождя продолжал светить, как маяк, боевым ослепительным светом, пробивавшимся через мглу недоброжелательства. Реально оценивая ситуацию, В.И. Ленин еще в 1921 году говорил, что "если против нас не могут пойти сейчас с оружием в руках, то идут с оружием лжи и клеветы..." (Т. 42. С. 366). Шли целенаправленно и продуманно. Автор книги "Психологическая война" ДА. Волкогонов в 1984 году в связи с этим писал, что одной из основных функций психологической войны является функция политической дезориентации общественного и индивидуального сознания. "С ее помощью, — пояснил тогдашний ведущий контрпропагандист, — соответствующие буржуазные центры хотели бы лишить народы социалистических стран четких классовых, политических ориентиров и установок. Деформация истины, внесение в сознание людей полуправды, создание ложных стереотипов мышления, "замена" убеждений и позиций — вот составные элементы рассматриваемой функции психологической войны" (С. 82). Сейчас при чтении материалов рьяных антиленинцев ловишь себя на мысли, что буржуазные пропагандисты добились своей цели, достигли того, что у части россиян, имеющих доступ к общественной трибуне, произошла замена убеждений и позиций, что они сами теперь стали способствовать деформированию истины, занялись внесением в сознание людей полуправды и созданием новых ложных стереотипов мышления. Все это имеет ярко выраженную антиленинскую направленность.

В числе тех, кто не скупится на громящие и хлесткие определения и эпитеты, — обозреватель "Комсомольской правды" П. Вощанов. В статье "Страна Заветов" после ленинской цитаты: "...никакого принципиального противоречия между советским (т.е. социалистическим) демократизмом и применением диктаторской власти отдельных лиц нет" последовал эмоциональный, но далеко не научный вывод в не очень корректной форме: "Думаю, далеко не случайно была рождена столь сатанинская идея. Тем более если учесть последовавшие затем массовые расстрелы, депортации, концентрационные лагеря.

Предвижу, что написанные выше строки вызовут негодование коммунистических фундаменталистов и просто людей, контуженных коммунизмом, — и те, и другие не преминут дать "достойную отповедь очернителю и клеветнику"." (''Комсомольская правда". 1991.2 октября). Есть ли прок давать отповедь? Дело-то не в фундаментализме и не в контузии мечтой миллионов людей, а прежде всего в позиции и элементарной воспитанности. Дефицит последней проявился и тогда, когда речь пошла о неопубликованных ленинских документах. В публицисте соединились провидец, моралист, праведник: "Предав их гласности, можно буквально перевернуть наше представление не только о самом Ильиче, но и о созданной им партии... мы узнаем нечто такое, после чего в массовом сознании прочно укоренится идея борьбы с ленинизмом как человеконенавистнической доктриной. Наступит массовое идейное отрезвление... далее невозможно поклоняться, считая идейным вождем, человека, в голове которого рождались следующие идеи..." Далее следует очередной монтаж цитат, целенаправленно выхваченных из текстов без учета места, времени и исторического фона. Опять же выстрел дуплетом в надежде произвести эффект ослепления и оглушения взъерошенными эмоциями, но без всякого обоснования чрезвычайно серьезных обвинений. Вощанов понадеялся, что и так на молодых, не успевших изучить ленинские работы читателей им написанное произведет ожидаемое отрицательное воздействие, соответственно подготовит их к восприятию будущих подобных публикаций.

Сколько категоричен, столько же бездоказателен в своем утверждении эксперт Конституционного суда Б. Пугачев, который в интервью "Известиям" за 5 мая 1992 года заявил: "У Ленина гуманная цель — справедливость — осталась за рамками, а средство — насилие — выдвинулось на первый план". По форме фраза претендует на чеканность формулы. А какова содержательная сторона? Хотелось бы узнать у высокого эксперта, когда и за какими рамками осталась при В.И. Ленине справедливость. Разве не было осуществлено и не осуществлялось народовластие? Разве даже в условиях гражданской войны и иностранной военной интервенции ежегодно не созывались партийные съезды? Разве периодически и довольно часто не собирались вместе высшие носители народной власти на съездах Советов, в том числе чрезвычайных? Или не были переданы народу земля, фабрики и заводы? Неужели не была проявлена действенная забота о ранее отсталых народах? Это еще не все вопросы, которые можно адресовать Б. Пугачеву в связи с его поспешным утверждением.

Не больше доказательности в рассуждениях с обвинительным уклоном Сергея Чернышева: "Так вот в чем же грех Ленина? Вроде же он ничего плохого не имел в виду. Если бы он просто рвался к власти, было бы все понятно. Но ведь речь-то шла об устроении рая на земле, царства справедливости... Он оказывается частью той знаменитой силы, которая вечно хочет блага, но вечно совершает зло...

Ленин, русский социализм — это вечный вопрос, обращенный к небесам, новый вариант Иова. Какой-то странный героизм, подвиг и страдания, на которые мы обречены независимо от собственного желания. Здесь все упирается в то, что это вообще вряд ли выразимо в рациональных терминах. Ленинская фигура похожа на призрак: пытаешься ухватить черты реального человека — и вечно утыкаешься в вечные вопросы... Кто же был этот человек? Два с половиной дня назад нам разрешили об этом думать, а фактов пока еще не дали. Начинается грандиозное восхождение к этой фигуре, которая, в общем-то, как Тунгусский метеорит, сама по себе, в своей человеческой плоти не имеет никакого значения. Может, через 200 лет будет развита теория, блестящая, остроумная и хорошо аргументированная, что не было никакого Ленина, что это все миф, что не существовало такого человека". ("Литературная газета". 1991.17 апреля). Умудряются самоуверенные люди с ученым видом и с претензией на оригинальность все так свалить в одну кучу, чтобы демагогия подавляла истину. Автор монолога не потрудился пояснить, в чем же у Ленина проявилось вечное свершение зла при стремлении к благу.

Здесь мы сталкиваемся с вариантом тезиса о неизвестном Ленине. Его выдвинул Валентинов, о котором Волкогонов высокого мнения: "Большое впечатление неординарностью, своеобразием и тонкостью наблюдений, необычностью выводов производят книги Николая Владиславовича Вольского (Валентинова), лично знавшего Ульянова-Ленина" (I 23 — 24). "Николай Владиславович Валентинов: возможно, один из первых проницательных историков, попытавшийся освободить образ Ленина из-под нагромождений идеологических мифов..." (I 60).

У обвинителей словно отшибло какую-то часть памяти, и они не могут вспомнить, что "расстрельные" депеши рассылались в условиях жестокой войны и вызванного ею экономического перенапряжения. Продолжало болезненно сказываться эхо июльских событий 1917 года. Тогда господствовавшие в Советах эсеры и меньшевики передали власть контрреволюции, вызвали ее войска в Петроград, разоружали и расформировывали революционные полки и рабочих, терпеливо относились к произволу и насилию по отношению к большевикам.

О сложности взаимоотношений между большевиками и меньшевиками в первые послеоктябрьские годы есть много публикаций. Одну из них В.Костиков в "Огоньке" № 10 за 1990 год озаглавил так: "След от шляпы Ю.О.". Ее кандидат исторических наук K.К. Кузнецов в статье "Бывали хуже времена..." охарактеризовал следующим образом: "С помощью отточий и умалчиваний Костиков акцентирует внимание читателей на любимой его сердцу посылке: Ленин и кровь связаны между собой в один узел". ("Военно-исторический журнал". 1991. № 8. С. 5). Недомолвкам, намекам, всему сообщенному Костиковым ученый противопоставил бесспорные факты: по домам были отправлены юнкера, которые 29 октября 1917 года подняли мятеж в Петрограде; 1 ноября под честное слово отпустили на свободу генерала Краснова. Число таких примеров можно множить.

Суров был В.И. Ленин не только к тем, кто с оружием в руках выступал против власти трудящихся, но и к бюрократам. Р.И. Хасбулатов привел ленинский документ, который адресовался одному из бюрократов: "Хлеб от крестьян Вы обязаны принимать днем и ночью. Если подтвердится, что Вы после 4 часов не принимали хлеба, заставили крестьян ждать до утра, то Вы будете расстреляны". Последовал четкий комментарии: "Жестоко! — подумает кто-то из читателей. Возможно, если иметь в виду только содержание самого письма и конкретность содержащейся в письме угрозы. А. если подумать о том, в какой обстановке советский руководитель установил "часы приема" для крестьян, сдающих хлеб? В стране разруха, голод. Умирают голодной смертью дети, старики... Так где жестокость?". ("Бюрократия тоже наш враг". М., 1989. С. 99). Последний вопрос можно адресовать Волкогонову и другим бездоказательно, бездумно, между прочим, обвиняющим В.И.Ленина в склонности к жестокости. Есть среди них и писатели.

Инженеры человеческих душ всегда занимали неоднородную позицию. Проявлялось и проявляется это по отношению к В.И. Ленину. А.М. Горький отметил: "Много писали и говорили о жестокости Ленина. Разумеется, я не могу позволить себе смешную бестактность защиты лжи и клеветы. Я знаю, что клевета и ложь — узаконенный метод политики мещан, обычный прием борьбы против врага. Среди великих людей мира сего едва ли найдется хоть один, которого не пытались бы измазать грязью. Это — всем известно.

Кроме этого, у всех людей есть стремление не только принизить выдающегося человека до уровня понимания своего, но и попытаться свалить его под ноги себе, в ту липкую, ядовитую грязь, которую они, сотворив, наименовали "обыденной жизнью" ."(Воспоминания писателей о В.И. Ленине. М., 1990. С. 555).

А.М. Горькому часто приходилось разговаривать с В.И. Лениным о жестокости революционной тактики и быта. Узнавал, что подчас рабочие в раздражении слишком легко относятся к свободе, жизни ценных людей. Предупреждал, что это не только компрометирует честное и трудное дело революции излишней, порой бессмысленной жестокостью, но объективно вредно для общенародного дела.

В том же очерке А.М. Горький привел такие ленинские слова: "Нашему поколению удалось выполнить работу, изумительную по своей исторической значительности. Вынужденная условиями, жестокость нашей жизни будет понята и оправдана. Все будет понято, все!" (С. 565). Оказывается, в этом ошибся Владимир Ильич. Не поняли или не хотят понять сегодня многое.

У великого пролетарского писателя была возможность сравнивать. Сейчас, когда с таким надрывом говорят о расстреле царской семьи, вспоминаются его слова из письма к А.В. Амфитеатрову, написанное в феврале 1905 года. Алексей Максимович сообщил, что в "кровавое воскресенье" он с "с утра и до вечера был на улицах Питера и видел, как русские солдатики, защищая "престол-отечество", убивали безоружных людей и — кстати — убили престиж самодержавия... я слышал тысячеголосые проклятия по адресу царя, слышал, как его называют убийцей старики, дети и женщины, — люди, которые, за несколько часов до убийства их близких и знакомых, мирно шли к своему царю и несли в руках его портреты, портреты его жены, хоругви, и вел их — священник". (Горький и русская журналистика начала XX века. Неизданная переписка. М., 1988. С. 64.).

Раз уже коснулись судьбы семьи Николая II, вспомним тот момент, о котором "забывают" утверждающие, будто приказ о расстреле императорской семьи отдал Ленин. Мое внимание из уже упоминавшейся книги Р. Кларка "Ленин. Человек без маски" привлек такой отрывок: "В подходящее время наркомату юстиции будут даны указания подготовить соответствующие документы для последующего рассмотрения. Нет сомнения, что у Ленина были свои политические расчеты, учитывающие его положение. Этим вечером, однако, вопрос был отложен на неопределенное время и на этой стадии так и остался. Наркомат юстиции никогда не получил задание "подготовить документы".

Царская семья с ближайшим окружением была убита. Один из разделов двухтомника Волкогонов озаглавил "Грех цареубийства". В своей манере ничего не пояснять и не обосновывать "исследователь" как бесспорное преподносит: "Ленин знал, что расстреляна вся семья царя. Он не просто знал, но они со Свердловым и Троцким не раз обсуждали этот вопрос. Для них было ясно: император российский должен быть ликвидирован. Большевики не могут рисковать революцией. Столько роялистов подняли головы" (I, 367). Далее на первый план Волкогонов выдвигает мотив личной мести царизму за казнь старшего брата. В конце оговариваясь, что это версия, тем не менее автор двухтомника начинает излагать ее в утвердительном тоне: "Но Ленин все знает и так. Свердлов доложил ему еще ранее, что условным сигналом из Москвы через Пермь дано указание "закрыть вопрос". По этой команде Уральский областной Совет примет необходимое, согласованное ранее решение о "ликвидации Романовых" (I, 369). И дальше документальные источники подменяет предположениями, сохраняя категоричный тон: "Даже если бы расстрел был "оформлен" решением Екатеринбургского Совета, почти невозможно предположить, что эта акция могла быть осуществлена без санкции ЦК большевиков и лично Ленина. Это просто исключено" (I, 372).

Есть другие источники и свидетельства. Э. Саммерс и Т. Менгольд в книге "Досье на царя" признают, что "правда о Романовых остается исторической тайной". Но добавили кое-что новое к общеизвестной истории о том, как все произошло в июле 1918 года. Их открытие, сделанное на основе документов, состоит в следующем: Ленин сам надеялся избавить царскую семью от самого страшного. Один из документов попал в руки авторов книги из архива следственного управления. Он касается разговора между Лениным и Берзиным, который командовал войсками Красной Армии на Урале. Его штаб-квартира находилась в Екатеринбурге. Этот разговор, судя по всему, подслушали три телеграфиста в Екатеринбурге — Сибирев, Бородин и Ленковский. Как они свидетельствуют, Ленин приказал Берзину взять царскую семью под свою защиту и оградить от какого-либо насилия. ("За рубежом". 1990. № 40. С. 15).

Почему антиленинцы всячески игнорируют документальное свидетельство, что В.И. Ленин надеялся избавить царскую семью от смерти? Почему подчас истерично кричат о жестокости, ссылаясь на ленинский приказ расстрелять Николая II, хотя такого документа никто никогда еще не видел? Снова проявляется какая-то перевернутая логика: сознательно пренебрегают существенным документом, но выдвигают суровые обвинения, исходя из несуществующего приказа.

Не легче для истины, когда место выверенных аргументов занимают эмоционально окрашенные предположения, чисто субъективное восприятие явлений и событий. Так случилось у Владимира Тендрякова. Он абсурдной объявил мысль о том, что революция — сама по себе цель. Отсюда самими по себе объявил разруху, голод, кровопролитие, горы трупов и прочее, сопровождающее революционные взрывы. На основе такого собственного восприятия революционной цели мысленно адресовал Ленину такое обвинительное обращение: "Даже Ваши враги не осмеливались называть Вас безнравственным человеком, но именно Вы стали проповедником нравственности, поощряющей насилие ради насилия, соглашающейся на кровопролитие ради кровопролития. ("Октябрь". 1990. №9. С. 24). Неправ заблуждавшийся писатель. Но его выражения перекочевали в волкогоновский двухтомник. Это, к слову сказать, далеко не единственный случай очень откровенного заимствования.

Не было кровопролития ради кровопролития! Но Волкогонов утверждает диаметрально противоположное. Чтобы приписать Ленину возведение насилия в святыню революционных методов, начал с общих положений: "Террора было вдоволь всякого: физического, духовного, экономического" (I, 33). А начиналось, мол, все издавна и издалека: "Ленин еще в молодости твердо уверовал в то, что социалистический вопрос не может решаться на гуманистической основе" (I, 79). Позже следуют фантастические домыслы о фантастическом преуспевании большевиков в уничтожении оппонентов. Только вот нет уточнения, с какого потолка взято округленное число жертв, начиная со времени написания книги "Шаг вперед, два шага назад": "Вся последующая история большевизма есть история уничтожения российской социал-демократии любых оттенков. Здесь большевики преуспели фантастически, уничтожив миллионы за одно подозрение в инакомыслии" (I, 146). Мог бы Волкогонов нас, несведущих, оповестить, как и где это делалось, к примеру, до Великого Октября. Назвал бы хоть одну меньшевистскую организацию, члены которой были поголовно уничтожены кровожадными большевиками.

С разных сторон подходит Волкогонов к утверждению о ставке большевиков на безбрежное насилие. И ведь не надоедает автору. Без малейших оговорок подлым можно назвать волкогоновское утверждение о "дифференцированном" подходе Ленина к разным контрреволюционным силам: "Интересная деталь: Ленин в своем якобинстве был достаточно сдержан по отношению к интервентам и даже Колчаку, Деникину, Врангелю. Но как только дело доходило до крестьян, казачества, он преображался, становился маниакально беспощадным в своей неудержимой жестокости" (II, 156). Бесполезно просить автора обосновать первую часть провокационного утверждения.

Нечто садистское проявляется у Волкогонова, когда он злорадствует, воедино увязывая жестокость и ленинские пророчества: "Выступая на Красной площади 1 мая 1919 года с речью, вождь обещал приход коммунизма для еще ныне живущих поколений. Эта уверенность не иссякла у Ленина и через полтора года, когда он выступал на III съезде РКСМ.

Ленин не узнает, к сожалению, что его прогнозы о "расцвете коммунизма" придутся как раз на 1937 — 1939 годы — апофеоз исторической бесчеловечности. Ленин прямо не повинен в злодеяниях сталинского периода, который, как он считал, будет "коммунистическим", но его личное авторство в строительстве предпосылок полицейской системы неоспоримо» (II.268).

Прямо во все ленинское учение целится перевертыш обобщающим утверждением: "Долго размышляя над истоками и сущностью ленинской жестокости, закамуфлированной под внешнее добродушие, я пришел к выводу о ее особом типе. Это не криминальная, политическая или национальная черта, а жестокость всего ленинского мировоззрения, жестокость его философии. Ленин настолько подчиняет себя цели, что все остальное, даже социально значимое, теряет свою ценность. Этому способствует и верховенство его воли над собственным интеллектом" (II, 457). Хочется антиленинцу, чтобы все это воспринималось читателями на веру, без критического подхода.

Очень досадно сталкиваться с фактами, когда об обосновании собственных утверждений недостаточно заботятся литераторы, претендующие быть совестью русской интеллигенции. Например, в одном из интервью американскому журналу "Тайм" А. Солженицын обвинил В.И. Ленина в полном отсутствии всякой жалости и человечности в подходе к людям, народным массам, к любому, кто не поддерживал его во всем. Обвинение глобального масштаба при нулевом обосновании. Писатель даже не подозревает, насколько здесь он далек от истины, как в его утверждении размывается грань между его обвинительными утверждениями и злобной клеветой! Вроде, не должно бы такого быть. Ведь автора интервью В. Солоухин назвал просто достойнейшим человеком, известив: "...большим и удивительным чудом явился миру сын российской культуры, сын отечества и народа, Александр Солженицын..." ("Наш современник". 1990. № 1. С. 59). Еще четче в этом отношении выразился В. Распутин, заявив, что пером Солженицына "водит глубокая правда, очищенная от скверны не с одной лишь стороны, чтобы скрыть другую, а выявленная полностью и издалека" (Там же. С. 67). Свою реплику подал Волкогонов: "Огромное значение для понимания феномена Ленина имеют, как бы я их назвал, историко-художественные произведения А.И. Солженицына" (I, 23). Но и при таких замечательных рекомендациях в конкретных случаях возникает вопрос: как совместить большую правду и малую или не очень малую ложь?

Естественно, никаких возражений не вызывают слова А.М.Совокина о том, что в писателе своего летописца нашла безмерная чаша испытаний, страданий, выпавшая на долю безвинно репрессированных.

"Архипелагу ГУЛАГу" автор дал подзаголовок "Опыт художественного исследования". А не больше соответствовало бы словосочетание "обвинительное исследование"? В предисловии С. Залыгин поставил вопрос о нужности нашему обществу умных и честных оппонентов. Но не всегда Солженицын отвечает второй части высказанного критерия. Сказалось, вероятно, то, что "Архипелаг ГУЛАГ" написал очень много страдавший человек, которому чуть ли не всё прошлое видится только в черном цвете. Временами перед читателями предстает довольно злой исследователь, не все принимающий в советской жизни, многое в нашей истории понимающий иначе, о В.И. Ленине толкующий слишком односторонне, с нарушением требований принципа историзма. Сказывается замеченная Совокиным противоречивость: писатель подает себя последовательным защитником гуманизма, свободы человеческой личности, врагом любой диктатуры и одновременно противоречит сам себе, забывает свой гуманизм, как только дело касается защиты советским народом своих революционных завоеваний. Тут он согласен оправдывать все вооруженные акции наших врагов против большевиков. У Солженицына проскальзывают симпатии к Архангельскому, Самарскому, Уфимскому, Омскому, Донскому, Кубанскому, Закавказскому контрреволюционным правительствам. С ироничной усмешкой им в вину поставлено одно: они провозгласили себя после образования Совета Народных Комиссаров.

Сфера публицистического обвинительного запала очень широкая — от предъявления марксизму-ленинизму претензий за жестокость до наречения воров социально-близкими советским властям. Ограничусь такими примерами. О революционной идеологии трудящихся написано так: "…только Передовое Учение могло нам разъяснить: как уничтожить младенцев", "...на основе Единственного Верного Учения...". Кажутся "мягче" утверждения: "...ведали раскулачиванием воры да пьяницы...", "...он — вор, он — социально-близкий", ("Новый мир". 1989. № 11. С. 149,163, 145,175).

Даже не считая нужным обосновывать свой тезис, Солженицын виновником всех бед и неимоверных страданий незаконно арестованных, вдохновителем репрессий назвал В.И. Ленина. Многие факты здесь можно выставить в качестве контротводов. Очень красноречив такой. 25 сентября 1919 года в зале заседания Московского комитета партии в Леонтьевском переулке, где проходило партийное собрание, покушавшиеся бросили две бомбы. Силой взрыва было убито и ранено около сорока человек. В числе погибших был секретарь Московского комитета партии В.М. Загорский. Как видим, жестоко пострадавшими от террористического акта оказались большевики. Но они не проявили приписываемую им кровожадность. 4 октября из Центрального Комитета партии в Оренбург ушло такое письмо: "Оренбург, губкому коммунистов. Цека постановило: совершенное в Москве покушение не должно изменить характера деятельности чека. Поэтому просим, террор не объявляйте". ("Известия" ЦК КПСС 1990. № 3. С. 184). А если говорить более обобщенно, в большевистском движении было много народного, во имя достижения социального равенства, во имя трудящегося народа.

У Солженицына, занесенного на доску позора газеты "Верность", проявляется отрицание Ленина, который на страницах "Архипелага ГУЛАГ" предстает не защитником бедных и угнетенных, а только организатором и идейным вдохновителем арестов и расстрелов ни в чем не повинных людей. Слишком уж большое получилось расхождение с исторической правдой! Здесь писатель уподобился тем, кто в наши дни по незнанию или по недоброму умыслу выхватывают из цепи событий эпизоды, факты, документы и приписывают Владимиру Ильичу склонность к насилию.

В своей ненависти ко всему советскому Солженицын дошел до утверждений, будто мы только и занимались уничтожением биологической, моральной и экономической основ страны, якобы В.И. Ленин имел мало общего с русской культурой и был беспощадным и необычайно злонамеренным.

Читатели видят, как обвинение следует за обвинением. Вот курсивом и вразбивку набрано слово "большевики". За что же такая "честь"? Оказывается, они объявлены палачами беспартийных. Пусть на совести писателя останутся слова о том, будто во славу социализма члены ленинской партии резали, топили, жгли, стреляли и давили всю страну (не больше и не меньше!). Он сумел увидеть следующую прямую и короткую причинную цепочку: во время страшного голода в Поволжье было людоедство потому, что большевики силой захватили власть и вызвали гражданскую войну. А мог бы высказать суровый упрек эксплуататорам за то, что они добровольно, без сопротивления не отдали миллионам трудящихся политическую и экономическую власть со своими богатствами, ввязались в войну против трудового люда.

 С пафосом праведного обвинителя при одностороннем подходе, с душевной болью Солженицын задал риторический вопрос: "Во всех наших веках от первого Рюрика была ли полоса таких жестокостей и стольких убийств, какими большевики сопровождали и закончили Гражданскую войну?" ("Новый мир". 1989. № 9. С. 141). Далее высказана мысль, что Сталин достоин четвертования. Как бы спохватившись, спросил, чем же лучше Ленин с Троцким. Выходит, всё зло шло с одной стороны. Не получается ли, что все контрреволюционеры — доморощенные и заморские — были примерными паиньками: никого из гражданских лиц не пытали, не убивали, на виселицах не вздергивали, вообще никого не обижали и плоды крестьянского труда не отнимали? Только почему же при такой благодати не разбиравшиеся в тонкостях благородного воспитания неблагодарные мужики теснили их с фронта и тыла?

В запале обличения никто из нападающих не вспоминает, что В.И. Ленин обеспечения победы трудящихся добивался с меньшими жертвами. Владимир Ильич ужасным назвал то, что при героической обороне Царицына, организованной без помощи военных специалистов, погибло 60 тысяч человек. Отвечая К.Е. Ворошилову, дал такую оценку: "В смысле героизма это громаднейший факт, но в смысле партийной линии, в смысле сознания задач, которые нам поставлены, ясно, что 60 000 мы отдавать не можем и что, может быть, нам не пришлось бы отдавать эти 60 000, если бы там были специалисты, если бы была регулярная армия..." ("Известия ЦК КПСС". 1989. №11. С. 170 — 171). Все это так не совпадает с обвинением Солженицына большевиков и их лидера в слепой жестокости. Получается, что одни только терроризировали, превратив это чуть ли не в самоцель, а другие лишь безвинно страдали, не противясь злу насилием. С такой же позиции сделан исторический экскурс. 1906 год расценен как "разгар пресловутой столыпинской реакции (в ответ на разлив революционного террора)..." ("Новый мир". 1989. № 9. С. 69). Понимать это следует так: надо, мол, еще посмотреть, какая была реакция при Столыпине, а вот на решительные меры его спровоцировали революционеры. Значит, им и ответ держать.

Без учета внутреннего и международного положения РСФСР автор исследования процитировал отрывки из двух дополнений к проекту вводного закона к уголовному кодексу РСФСР от 15 и 17 мая 1922 года. Реальность была такой, что обещание устранить террор означало бы обман или самообман. Поэтому В.И. Ленин был за то, чтобы открыто выставить принципиальное и политически правдивое положение о сути и необходимости террора, о его пределах. Последнее в тот период определялось только революционным правосознанием и революционной совестью. Разумеется, это не юридические нормы и не исключались злоупотребления. Из-за этого сегодня так много нападок на В.И. Ленина. Воспринимающие все с позиций и возможностей нашего времени не хотят вспомнить, что тогдашние условия не позволяли создавать правовое государство, которого до сих пор нет.

При рассмотрении дополнений обращает на себя внимание и такой момент. Солженицын не взялся комментировать второе из них. Но при цитировании не случайно опустил много поясняющую фразу: "Набросок черновой, который, конечно, нуждается во всяческой отделке и переделке" (Т. 45. С. 190). Писатель же преподносит документ как уже окончательно принятый. Ни словом не обмолвился и о том, чем Советское государство в тех конкретных исторических условиях могло заменить крутые меры.

Уголовный кодекс вступил в действие 1 июня 1922 года. Через несколько дней начался длившийся до седьмого августа процесс над эсерами. Солженицын расценил его однозначно — партийная месть. Никакие подтверждения не привел.

Предвзятость и односторонность проявились у писателя при подборе и другого материала. Например, факты взятия заложников красными приведены со ссылкой на газету "Красный террор". Но о белом терроре — ни словечка. Сомневается автор "Архипелага ГУЛАГ", действительно ли в 1918 и в первой половине 1919 года в Российской Федерации были раскрыты 412 контрреволюционных организаций. Кто возьмется утверждать, что они были безобидными для только что возникшего Советского государства?

Порой у самого Солженицына прорывается неоправданная жестокость. Ему школьный друг К. Симонянц написал: "...ты оцениваешь жизнь односторонне... Ленин, которого, я уверен, ты по-прежнему почитаешь и любишь...". В ответ последовало:"... ах, жаль, что тебя тогда не посадили!" ("Новый мир". 1989. № 8. С. 78-сноска). Вот так "аргумент"! И после этого автор такой реплики оставляет за собой моральное право обвинять в жестокости других, в немалой степени В.И. Ленина. В частности, с сатирической ноткой сообщил, что в феврале 1918 года председатель Совнаркома потребовал увеличить число мест заключения и усилить уголовные репрессии. Указал источник, но никаких пояснений не дал. У читателей есть возможность самим открыть указанный том. Они узнают, что речь идет о ВЧК и следственной комиссии при Петроградском совете. Оказалось, что заключительную фразу писатель не смог дословно воспроизвести, поскольку она могла в какой-то мере поколебать основу его утверждений о ленинской жестокости. Выясняется, что комиссариату юстиции поручалось принять меры "к увеличению числа мест заключения, улучшению условий содержания и к усилению уголовной репрессии (Т. 54. С. 391). Середина-то этой дословной выписки как раз и не устроила Солженицына.

Ироничен, но не по существу дела его комментарий к ленинской записке о том, что наказание за взятку, лихоимство, подкуп и т. п. должно быть не ниже десяти лет тюремного заключения и такого же срока принудительных работ.

Писатель дал собственное толкование событиям шестого июля 1918 года. Их отзвуки прокатились по другим местам Советской России. В начале августа в Куркинской волости Пензенского уезда вспыхнул кулацкий мятеж, который вскоре перебросился в соседние волости. Были втянуты некоторые середняки и даже бедняки. Выступление было подавлено. Через некоторое время вспыхнул левоэсеровский мятеж в Чембаре. Руководящие пензенские работники не проявили достаточной оперативности. Поэтому В.И. Ленин телеграфировал в губисполком о необходимости организовать усиленную охрану и принять другие меры. Все это направлялось на то, чтобы избежать лишних жертв. Но в книге иное толкование.

Как и В. Гроссман, не видя большой разницы между свободными гражданами и осужденными, А. Солженицын не посчитал некорректным приписать В.И. Ленину авторство слова "концентрационный". Чуть позже нашу страну назвал самой объемлющей зоной. Читателям легко решить, насколько оправданным является соседство высказывания о том, что в годы Великой Отечественной войны заключенные просились на фронт защищать лагерную систему (не Родину!) и рассуждения о русском характере.

Чтобы (выражусь поделикатнее) неодобрительно отозваться о В.И. Ленине, Солженицын, чья высокая культура подразумевается сама собой, напомнил, что Владимир Ильич доживал последние недели, что именно в день рождения В.И. Ленина расстреляли 200 троцкистов. И уж откровенно в стиле обитателей кухни коммунальной квартиры написана фраза: "Не сказать, чтобы история русских революционеров дала наилучшие примеры твердости". ("Новый мир". 1989. № 8. С. 76). Даже при всем неприятии большевиков, но при минимальном объективном подходе автор "Архипелага ГУЛАГ" мог бы убедиться, что борцы за народное счастье не раз проявляли смелость, последовательность, твердость.

В нападках на В.И.Ленина писатель проявил себя умельцем манипулировать цитатами. Такое мастерство, в частности, использовалось при обвинении Владимира Ильича в жестокости.

К писателю присоединились и надрывают голосовые связки те, кто уверяет нас, будто Ленин был исчадием зла, фанатичным террористом, политическим волюнтаристом. На это обратила внимание и Н.П. Морозова в статье "Почему я не разлюбила Ленина?". Она определенно высказала свое мнение: "И все же я утверждаю, что в "Архипелаге ГУЛАГе" Солженицын оболгал Ленина!". ("Социально-политические науки". 1991. № 4. С. 74). Написала, что сделал он это, можно сказать, талантливо. Виртуозно перенес цитаты из ленинского контекста в свой, обрамляя их разными пикантными подробностями и оттеночными словечками. Получилась талантливая диверсия в отношении В.И. Ленина.

Чувствуется, что А. Солженицын спекулятивно использует ленинское имя, при этом претендуя на обобщающие исследования. Отмечая такой момент, примем во внимание наблюдение Н.П. Морозовой: "Во время полемики человек очень полно и ярко раскрывает свой характер, грани своей личности". (Морозова Н.П. Любимые книги. М. 1989. С. 41). Она же заметила, что передергивание цитат при определенных обстоятельствах может попахивать подлостью.

Автор очень популярного произведения неоднократно прибегает к неодобряемому в научной среде приему выборочного цитирования. Его часто используют те авторы, которые стремятся или кого-нибудь обелить и показать в выгодном для него свете, или же ошельмовать, скомпрометировать, бросить черную тень. Солженицыну ближе второе. Но разве вместе с ним серьезный исследователь станет уверять, что любая социальная революция равнозначна строительству ГУЛАГа? Заметим, что в таком утверждении писатель не первопроходец. Во Франции, ФРГ, США, Италии, Польше есть огромная историческая литература, пытающаяся доказать, будто европейские революции не были закономерными и необходимыми.

Угроза голодания, созданная не большевиками, а общей разрухой, спекуляцией, саботажем капиталистов и чиновников, вызывала необходимость принятия чрезвычайных революционных мер. О них говорилось в проекте декрета о проведении в жизнь национализации банков и о необходимости в связи с этим принять определенные меры. Без всяких пояснений Солженицын выписал слова "конфискация всего имущества". Но даже не обмолвился, что такая мера распространялась только на виновных в обмане государства и народа. Не написал, как без перечисленных мер можно было воздействовать на нарушителей законов, саботажников, спекулянтов, бастующих чиновников.

Далек от корректного прием, когда обвинение В.И. Ленина в злонамеренности преподносится на фоне идиллической картины, будто речь идет об отдыхе беспечных туристов или дачников: "Да, над будущей карательной системой не мог не задумываться Владимир Ильич, еще мирно сидя с другом Зиновьевым среди пахучих разливских сенокосов, под жужжание шмелей". ("Новый мир". 1989. № 10. С. 73). С ехидством написано о том, что в Шушенском политический ссыльный не отказался от денежного содержания. При поиске источников репрессий сделан неправомерный и базирующийся только на авторском беспочвенном домысле вывод: "Вот как для нас обернулась шушенская ссылка..." ("Новый мир". 1989. №11. С. 144).

Уже названная мною Н.П. Морозова решила привести только один пример, стараясь проследить, как с помощью ленинских слов возводится напраслина... на него самого. Взяла ленинское письмо ДЛ. Курскому, на которое ссылаются с негодованием и возмущением многие фальсификаторы. Они дружно накинулись на переписку главы Советского правительства с наркомом юстиции РСФСР весной 1922 года в связи с разработкой проекта Уголовного кодекса РСФСР. Особенно антиленинцы налегают на предложения Владимира Ильича о закреплении в Уголовном кодексе расстрела как меры наказания за контрреволюционные преступления, на положения о том, что новая экономическая политика требует новых способов, новой жестокости кар за бесхозяйственность и экономические преступления. Тогда обозначился решительный поворот В.И. Ленина к реальностям экономической и политической жизни России, к пересмотру представлений о мировой революции, поискам опоры на собственные силы страны в накоплении ресурсов для строительства социалистического общества. С юридической точки зрения это была тоже новая эпоха, реальный шаг к началу превращения страны в правовое государство после тяжелейшей и жестокой гражданской войны. Уместно напомнить, что всего за несколько месяцев 1922 года были приняты Уголовный кодекс, гражданский кодекс, земельный кодекс. Недоброжелатели что-то об этом не упоминают. Им куда выгоднее усиливать акценты на переписке с Курским. Это очень обстоятельно проследила Н.П. Морозова. Предоставляю ей слово, предупреждая, что выписка будет очень большая: "В 45-41 томе на 189 — 191 страницах находится то самое письмо к Курскому, на котором весьма искусно построено обвинение Ленина в приверженности к терроризму. Не только искусно, но и очень убедительно. Во всяком случае для тех, кто не читает Ленина систематически и не выработал привычки проверять встреченные в печати цитаты по первоисточнику... Но почему же тогда я, неоднократно читавшая его раньше, не приходила в ужас, в какой пришли читатели "Архипелага"? Так ведь все потому же: я читала этот документ в контексте ленинского творчества, а это значит, что и в контексте истории. В каждом документе, в том числе и в этом, я ощущала логику тогдашней жизни. Беспощадную, порой жестокую, но логику!

У Солженицына — другой контекст. Основная тема его книги — сталинский террор. По этой теме он собрал и сконцентрировал такой колоссальный материал, что читать его большими порциями вообще не возможно: настолько чудовищно содержание. И вот весь этот ужас писатель опрокидывает в прошлое, отыскивая истоки сталинщины в Октябрьской революции, в деятельности большевиков и, конечно же, Ленина... Солженицын подает материал так, что от страницы к странице нагнетается атмосфера ненависти только к красному террору.

А главное — он пропитал все свое произведение документами... почти все источники, использованные Солженицыным, нашему читателю недоступны. Так что приходится верить на слово... отдельные читатели стали замечать некоторые, мягко говоря, неточности. Затем уже речь пошла об умышленных искажениях, а то и прямых фальсификациях.

Лично я ленинские цитаты проверила все до одной. И все оказались перевернутыми! Есть передергивания и при подаче письма к Курскому, но главное здесь — богатая солженицынская "оркестровка", мастерски высвечивающая наималейший штрих, способный представить Ленина в негативном свете, и, наоборот, заглушающая те нотки, которые явно звучат в пользу Ильича.

Итак, письмо к Курскому. Прежде чем процитировать его, Солженицын предварительно играет на нервах современного читателя... читаем у Солженицына: "Шесть статей Кодекса предусматривали своим высшим пределом расстрел. Это не удовлетворило Ленина. 15 мая на полях проекта Ильич добавил еще шесть статей, по которым также расстрел (в том числе — по статье 69: пропаганда и агитация... в частности — призыв к пассивному противодействию правительству, к массовому невыполнению воинской или налоговой повинности). И еще один случай расстрела: за неразрешенное возвращение из-за границы (ну как все социалисты то и дело шныряли прежде). И еще одну кару, равную расстрелу: высылку за границу. (Предвидел Владимир Ильич то недалекое время, когда отбою не будет от рвущихся к нам из Европы, но выехать от нас на Запад никого нельзя будет понудить добровольно)" ("Новый мир". 1989. № 9. С. 98).

Вот так, с юморком, и где надо и с легким нажимом, читатель готовится для восприятия документа, написанного страстным любителем расстрелов. Реалий того времени многие не знают, а вот замечание о "рвущихся к нам из Европы" весьма своевременно и бьет не в бровь, а в глаз. Итак, читатель созрел, теперь можно и цитировать.

"Главный вывод Ильич так пояснил наркому юстиции: "Т. Курский! По-моему, надо расширить применение расстрела (С заменой высылкой заграницу)... ко всем видам деятельности меньшевиков, с.-р. и т.п., найти формулировочку, ставящую эти деяния в связь с международной буржуазией" (курсив и разрядка Ленина).

Да, не подкопаешься: разрядка действительно Ленина. Только вот у Ленина после этих — с разрядкой — слов фраза продолжается. Вот как она звучит в подлиннике: "найти формулировку, ставящую эти деяния в связь с международной буржуазией и ее борьбой с нами (подкупом печати и агентов, подготовкой войны ит. п.). (Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 189). Ну как писатель мог позволить себе процитировать без купюр! Ведь тогда бы он не смог попенять Курскому на непонятливость: дескать, ну никак он не мог понять, "как эту самую связь запетлять". ("Новый мир". 1989. № 9. С. 98). Так ведь у Ленина прямо говорится, как это сделать: обращать внимание на конкретные случаи подкупа, военных приготовлений.

Далее. В середине цитируемого абзаца, как вы заметили, стоит отточие... За ним вроде бы совсем несущественные слова: "См. с. 1 внизу". Возникает вопрос, с чего бы это Солженицын, пишущий произведения не на одну тысячу страниц, стал мелочиться из-за такого пустяка? Ясно: эта крохотная запись мешала ему, и он убрал ее за отточие вполне умышленно. Она проясняет тот факт, что в письме речь идет о расширении применения расстрела не в жизни, а в документе! А это не одно и то же.

В приписке эта мысль Ленина выражена еще отчетливей: "Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас". (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 190). Разве не видно, что письмо направлено в сторону усиления правовых основ закона? Ленин реалист, ни других, ни себя обманывать не хочет. Он знает, что террор в стране реально существует. Но одно дело, когда человек живет в постоянном страхе, не зная, за что его могут схватить, бросить в тюрьму и даже расстрелять. И совсем другое дело, когда закон точно формулирует: за что полагается тюрьма, за что — высылка, а за что — расстрел. Жестоко? Конечно. Но справедливо. Каждый предупрежден: сделаешь то-то и то-то, будешь расстрелян...

Не знаю, может быть, в своем стремлении защитить Ленина я не совсем правильно трактую этот документ. Пусть юристы и историки меня поправят. Но мне все же кажется, что я права. В этом меня убеждают еще две детали, которые усиливают издевательский тон Солженицына по отношению к Ленину. Закончив цитирование письма (весьма тенденциозно усеченное), писатель вновь иронизирует: "Комментировать, этот важный документ мы не беремся. Над ним уместны тишина и размышления''. ("Новый мир". 1989. № 9. С. 98). О, как здесь писатель лукавит! Да ведь документ им уже прокомментирован, да как! Мы уже ознакомились с ядовитой репликой в адрес непонятливого Курского и "загадочным" отточием.

Теперь поговорим о двух деталях. Незаметно, как бы мимоходом, писатель передернул и другой документ. Все еще продолжая задним числом вразумлять Курского, Солженицын пишет: "Расширить применение расстрела! — чего тут не понять? (Много ли выслали за границу?). Террор — это средство убеждения, кажется ясно21" ("Новый мир". 1989. № 9. С. 98). Да-да, стоит значок "21" и дана сноска — том 39, с 405.

 Знаете, раньше я по наивности удивлялась: ну не странно ли? Переврет автор цитату и, нисколько не смущаясь, тут же сообщает читателям том и страницу. Но потом поняла: да это же самый беспардонный цинизм, расчет на наивного и простодушного читателя: мол, не сомневайся, друг, здесь все чисто. И — срабатывает.

Я, конечно, уже давно не попадаюсь на эту удочку. Постоянно заглядывая в ленинские тексты, я чувствую, когда кто-то пытается ленинскими словами оформить явно НЕленинскую мысль.

Так вот. Солженицын, приведя якобы слова Ленина о том, что террор — это средство убеждения, кавычек не поставил. Значит, он не цитирует, а пересказывает. Казалось бы, мог и не давать ссылок. Но как же! Надо покрасоваться своей чрезмерной "добросовестностью". Что ж, вздохнула я, читая столь странную мысль, приписанную Владимиру Ильичу, и сняла с полки 39-й том. Я заранее знала, что увижу очередное передергивание, ибо никогда не встречала у Ленина такого вот восторженного отношения к террору, как это подал нам Солженицын.

Так посмотрим, что все же говорил о терроре сам Владимир Ильич: "Террор навязан нам терроризмом Антанты, террором всемирно могущественного капитализма, который душил, душит и осуждает на голодную смерть рабочих и крестьян за то, что они борются за свободу своей страны. И всякий шаг в наших победах над этой первопричиной и причиной террора будет неизбежно и неизменно сопровождаться тем, что мы будем обходиться в своем управлении без этого средства убеждения и воздействия. (Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 39, с. 404 — 405).

Как видим, Ленин считал, что террор нам навязан, что он вынужден. И вовсе нет у него проявления любви и нежности к нему, как к лучшему средству убеждения...

Теперь о второй детали. Закончив цитирование письма к Курскому, Солженицын далее пишет: "Документ тем особенно важен, что он — из последних земных распоряжений еще не охваченного болезнью Ленина, важная часть его политического завещания. Через девять дней после этого письма его постигнет первый удар, от которого лишь неполно и ненадолго он оправится в осенние месяцы 1922 года. Быть может, и написаны оба письма к Курскому в том же светлом беломраморном будуаре-кабинетике, угловом второго этажа, где уж стояло и ждало будущее смертное ложе вождя". ("Новый мир". 1989. № 9. С. 99).

И это написано рукой верующего человека?! Да если бы все так и было, разве религия допускает насмешки и злорадство над смертью? Вчитайтесь еще раз в приведенные строки: сколько в них яду, сколько кощунственного издевательства.

Но весь фокус в том, что факты Солженицын еще и умышленно подтасовал. Смотрите: он утверждает, что оба письма к Курскому Ленин писал в Горках. Я специально ездила в Горки, и сотрудники музея помогли мне разыскать документ, фиксирующий по дням и часам пребывание там Владимира Ильича. Так вот, 17 мая, когда было написано второе письмо к Курскому, он был не в Горках, а в Кремле! По поводу первого письма можно спорить, но логика событий заставляет подумать, что и первое письмо было написано в Кремле.

Мне возразят, что Солженицын мог этих подробностей и не знать. Мог. Но тогда зачем писал "быть может"? Ведь без этой оговорки фраза была бы еще убийственнее. Нет, знал он, знал! Я уверена. А слова "быть может" написал для подстраховки от дотошных зануд вроде меня. Да и как он мог не знать, если для него вот уже два десятилетия открыты все архивы Америки и Европы? И на Западе лениноведение поставлено не так примитивно, как у нас. Там Ленина изучают по-настоящему...

Не случайно любители собирать компромат на В.И. Ленина никак не могут обойтись без подтасовок, а то и прямой, злонамеренной лжи, поскольку мало было у него грубых ошибок, неоправданно жестоких решений, непродуманных поступков". ("Социально-политические науки". 1991. № 4. С. 74 — 80). Вот так обстоятельно и основательно в статье "Почему я не разлюбила Ленина?" Наталья Павловна Морозова рассмотрела два ленинских письма Курскому в восприятии А. Солженицына. Дело касается тех самых писем, которые антиленинцы используют особенно активно при приписывании создателю Советского государства чуть ли не зоологической жестокости, кровожадности.

Как относиться к А. Солженицыну, который в своем опыте художественного исследования не всегда объективен, необоснованно нападает на В.И. Ленина? За все это можно предъявить обоснованные претензии. Но поступим лучше так, как в свое время написал Владимир Ильич об эмигрировавшем русском писателе-сатирике А. Аверченко, озлобленном почти до умопомрачения авторе книги "Дюжина ножей в спину революции", авторе известного дореволюционного журнала "Сатирикон" и редакторе "Нового сатирикона": "Некоторые рассказы, по-моему, заслуживают перепечатки. Талант надо поощрять" (Т. 44. С. 250).

Обвинение В.И. Ленина на более широкий виток вышло после публикации повести В. Гроссмана "Все течет" в журнале "Октябрь". В уста героя повести Ивана Григорьевича писатель вложил рассуждения о вожде Великого Октября. Они ведутся не на языке художественной прозы, а на языке публицистики.

Односторонность при оценке ленинской деятельности и при выдвижении обвинений, как и другим нападающим, присуща и Солоухину. У него получается, что защитники советского строя уничтожали не всякого, а с разбором: "Никто и никогда не вернет народу его уничтоженного генетического фонда, ушедшего с хлюпающей грязью в поспешно вырытые рвы, куда положили десятки миллионов лучших, по выбору, по генетическому именно отбору, россиян". ("Наш современник". 1990. № Д. С. 58). Откуда взята столь печальнейшая и так ровно округленная цифра? Обнародованы и позже снова подтверждены такие точные данные: за период 1930 — 1953 годов вынесены приговоры и постановления в отношении 3 778 234 человек. Из них расстреляны 786 098 человек. ("Правда". 1990. 11 февраля).

Напоминаю, что сначала была издана за рубежом брошюрой, а затем в сокращении в десятом номере журнала "Родина" за 1989 год напечатана публикация В. Солоухина "Читая Ленина". Значение его работ, по утверждению Волкогонова, переоценить нельзя. Правда, они не носят "характера строгого научного исследования. Но в честности этого анализа нет сомнений" (I, 22). Посмотрим, так ли. Вот какое дается (в солоухинском понимании) ленинское представление о социализме: всеобщее принуждение к труду рабочих, репрессии против крестьян, истребление творческого генетического фонда интеллигенции.

В солоухинской публикации есть моменты, когда в глаза бросается вызывающее нарушение требований логики. Например, несоответствие выводов посылкам. Так, после ленинской цитаты о трудовой повинности следуют два вопроса: «Так что же осуществилось в стране: власть рабочих и крестьян или всеобщая трудовая повинность для рабочих и крестьян? А если так, то чья же власть?". ("Родина". 1989. № 10. С. 67). Уместен встречный вопрос: неужели взятие власти освобождает трудящихся от необходимости собственным трудом создавать все необходимое для жизни? Если они не будут работать, то кто же и за что им преподнесет все необходимое для жизни и прогрессивного развития?

Обращает на себя внимание, что Солоухин посчитал допустимым фамильярное отношение к В.И. Ленину при бесцеремонном вклинивании в цитату. Из-за этого так стал выглядеть отрывок из первоначального варианта статьи "Очередные задачи Советской власти": "Для нас не представляется безусловной необходимости в том, чтобы регистрировать всех представителей трудового народа, чтобы уследить за их запасами денежных знаков или за их потреблением (кто сколько из них съест. — B.C.), потому что все условия жизни обрекают громадное большинство этих разрядов населения (почему бы не сказать классов, а, Владимир Ильич? В том числе и класса, осуществляющего диктатуру? — B.C.) на необходимость трудиться и на невозможность скопить какие бы то ни было запасы, кроме самых скудных. Поэтому задача установления трудовой повинности в этой области превращается в задачу установления трудовой дисциплины и самодисциплины". ("Родина". 1989. № 10. С. 67). Замечу: в предложении считать некоторые разряды, слои населения классами автор публикации не одинок, далек от оригинальности в своеобразном толковании ленинского определения классов.

Иногда Солоухин сбивается на идеализацию дооктябрьского прошлого, при этом не очень тактично высказываясь о революционерах. В частности, это связано было с тем, что одной из злободневнейших задач Советской власти В.И. Ленин назвал создание дисциплины среди трудящихся, предложил ввести промышленные суды. На это писатель прореагировал следующим образом: "Это уже что-то новое. Этого не знали, конечно, при проклятом царском режиме. Если бы при царе ввели на заводах промышленные суды, представляю себе, на каких фальцетах завопили бы друзья пролетариата и все вообще революционеры". ("Родина". 1989. № 10. С. 67). А от ностальгических настроений недалеко и до обвинений, будто В.И. Ленин заложил основы репрессивной системы. Посчитал: там, где при царе-батюшке можно было просто уволить (во вводном предложении не устоял перед искусом съехидничать, что по этому поводу было много воплей и забастовок), то теперь, мол, одного увольнения стало мало. Теперь провинившимся грозит тюрьма. На той же далекой от доброжелательности ноте написал, что это и наблюдали мы при исполнении ленинских заветов, особенно накануне Великой Отечественной войны.

В подходе к цитированию у Солоухина есть немало общего с другими, кто не заботиться по разным причинам о точности дословных выписок. Делая одну из них из статьи "Очередные задачи Советской власти", Солоухин с недобрым умыслом пропустил ленинские строки о том, что революция только что разбила самые старые, прочные и тяжелые оковы, которым из-под палки подчинялись массы, что повиновение масс единой воле руководителей трудового процесса потребовалось в интересах укрепления и развития революции.

Порой автор публикации претендует на теоретические обобщения. Но только, что легко обнаруживают читатели, случаются неувязки с логикой. За несколькими выписками о месте государственного капитализма в системе средств построения социализма последовал комментарий, ничего общего не имеющий с процитированным: "Вот так раз! При такой постановке вопроса нет ничего удивительного, что сколько бы мы ни листали Ленина, сколько бы ни штудировали, нигде мы не можем вычитать: а собственно говоря, что такое социализм, который собирались построить?". ("Родина". 1989. № 10. С. 68). По солоухинскому определению выходит, что социализм — самая высшая и самая массовая форма рабства.

Далеко от исторической правды, но близко к бездумному цинизму суровейшим обвинением звучащее утверждение, будто бы голод в Петрограде и Москве инспирировали большевики, В.И. Ленин. Тут легко проследить, как вновь проявляются признаки неуместного и бестактного оригинальничания и следования надуманной схеме, чуть-чуть завуалированные обвинения в бессердечии, расхождения с исторической правдой, когда писатель сделал бездоказательный вывод: "Заставив рабочих и прочее население этих двух городов изрядно наголодаться, Ленин объявил поход за хлебом, который фактически был нужен не для того, чтобы накормить два города, а чтобы осуществить хлебную монополию". ("Родина". 1989. № 10. С. 68). Естественно, возникает вопрос: для чего нужна была последняя? На него отвечает Солоухин, придерживаясь странной до безответственности логики. С вполне серьезным видом он утверждает, что монополия на хлеб с инспирированным голодом потребовалась большевикам для того, чтобы рабочих и крестьян довести до озлобления друг против друга, разобщить и столкнуть. Тем самым не оставил места для союза рабочих и крестьян, являющегося высшим принципом диктатуры пролетариата. Единение двух трудовых классов нарек соединением в фиктивной формуле о рабоче-крестьянской власти.

Очень обидно за свершивших Октябрьскую революцию, которых без малейшего угрызения совести, очень легко автор публикации назвал одураченными.

Досадно, что писательский талант использован для создания не отвечающей исторической правде картины жестокостей и грубого произвола, когда якобы свои же закабаляли свой народ: "Но вот Россию завоевала группа, кучка людей. Эти люди тотчас ввели в стране жесточайший оккупационный режим, какого ни в какие века не знала история человечества. Этот режим они ввели, чтобы удержаться у власти. Подавлять все и вся и удержаться у власти... все давили, резали, стреляли, морили голодом, насильничали, как могли, чтобы удержать эту страну в своих руках. Зачем? Ради чего? С какой целью? Ради того, чтобы осуществить в завоеванной стране свои политические принципы". ("Родина". 1989. № 10.C.70). И вот все это обрушено на читателей, весь букет политических и логических несуразностей. Прежде всего, бросается в глаза совпадение мнений с Солженицыным. Оба выдвинули по пять обвинений в адрес большевиков. Оба ленинцам поставили в вину, что резали, стреляли, давили. Последовательность слов почти та же самая. А теперь попробуем по возможности понять логику эмоционального обвинителя, который все берет чохом, во всероссийском масштабе. Не понятно, почему победа в Октябрьской революции названа завоеванием. У кого же Россия завоевана и откуда взялись завоеватели? Как победивший народ у себя дома станет устанавливать оккупационный режим? Трудно рабочего или крестьянина одновременно представить в двух социальных ипостасях — оккупанта и оккупируемого. Степень жестокости в собственной голове сконструированного режима Солоухин определил в манере Солженицына. Не назовешь новым мотив об удержании власти любой ценой, для осуществления политических принципов. Только не уточнил, что принципы эти благородные, на благо миллионам людей труда: фабрики — рабочим, землю — крестьянам, власть — народу, мир — народам. В борьбе за их практическое осуществление трудящиеся поддержали большевиков, рабоче-крестьянскую власть. Если бы правящая партия и высшие государственные руководители повели себя подобно оккупантам, они долго бы не продержались, разделили бы печальную участь Деникина, Колчака и иных претендентов на роль верховных правителей России.

Не оригинален Солоухин, выступая с обвинениями в жестокости в адрес В.И. Ленина. Он, как и другие фальсификаторы и нападающие, цитаты вырывает не только из общей взаимосвязи событий, но и из общего плана всей деятельности вождя революции. Из 36-го ленинского тома подобраны такие цитаты, которые якобы свидетельствуют о жестокости и диктаторстве Владимира Ильича. Опять же без какого-либо намека на обоснование, корни зла — от сталинских беззаконий до брежневского застоя — выведены из действий большевиков и В.И. Ленина в первые послереволюционные годы. Много обвиняющий автор продолжил свою деятельность.

В пятьдесят первом номере "Огонька" за 1990 год на вопрос итальянского тележурналиста о том, не пришло ли время поговорить об основоположнике ленинизма, бывший тогда главным редактором Виталий Коротич откликнулся согласием и призвал поговорить аргументированно и вдумчиво. Такова своего рода преамбула к помещенному в том же номере разговору писателя Владимира Солоухина и публициста Олега Мороза "Расставание с богом". Такую форму получило продолжение солоухинской статьи "Читая Ленина".

Как же писатель внял призыву вести разговор о В.И. Ленине вдумчиво и аргументированно? Утверждает, претендуя на роль первооткрывателя, будто до сих пор никто не задумывается, откуда на российскую голову свалились большевики. При этом до бездоказательности доводит беззаботное отношение к обоснованию, незнание общеизвестного легкомысленно смешивает с повторением давно опровергнутых сплетен. Только не понятно, зачем говорить за всех и выступать в роли человека, который не располагает даже элементарными сведениями об истории большевистской партии. Трудно понять ход рассуждений ставшего в позу писателя, когда он через десятилетия реанимирует сплетни о том, будто революционеры-экстремисты явились из эмиграции с огромными германскими деньгами и вероломно воспользовались слабостью, а, возможно, даже и потаканием Временного правительства и захватили государственную власть. Здесь писатель опять не первопроходец, а в известной мере повторяет зады. В книге "Малознакомый Ленин" Н. Валентинов в связи с этим написал: "После вооруженной демонстрации, организованной большевиками в июле 1917 года, Временное правительство, возглавляемое Керенским, хотело арестовать Ленина. Вовремя предупрежденный, он скрылся невдалеке от Петрограда. При твердом желании найти его было не трудно, но твердых желании ни в какой области у Временного правительства не было". ("Волга". 1992. № 3. С. 108).

Чем дальше шла беседа, тем больше "оригинальности" проявлял Солоухин. По той же вывихнутой логике закусившего удила литератора не было многого — не было бы очень жестокой обстановки, которую он не хочет понять и объяснить, когда глубокомысленно заявляет: "И — самое главное — не нужно говорить в оправдание кровавого, людоедского террора, что он был вызван обстановкой, что этого требовала обстановка, что это была не просто жестокость, но революционная жестокость, жестокость для блага народа, что это были вынужденные меры". ("Огонек". 1990. №51. С. 29).

О. Мороз заметил, что в статье "Читая Ленина" не после всех цитат указаны страницы, из-за чего читатель не всегда сможет их разыскать и вынести собственное суждение о них, прочтя их в общем контексте ленинской статьи. Замечание резонное. Уместно напомнить, что в статье "Поправляется или беднеет крестьянство?" использована полемическая форма вопрос — ответ: "Каковы же данные автора? Отметим прежде всего, что источника он не указывает точно. Поэтому мы ни на минуту не должны верить тому, что казенный писака цитирует неизвестный источник из первых рук и цитирует правильно" (Т. 23. С. 163). В данном случае источник указан с точностью до ленинского тома. Но каждая ли выдержка введена в авторский текст без искажения? Трудно всерьез принять ответ Солоухина о том, что он писал не ученое исследование, а книгу или даже публицистический роман, что он не научный сотрудник Института марксизма-ленинизма и не думал (это, пожалуй, самое неожиданное), что хоть кто-нибудь когда-нибудь рукопись прочитает. Но ведь сам же предложил написанное в зарубежное издание, а потом в журнал "Родина". Казалось бы, следует признаться в промашке. Но самоуверенный автор, игнорируя обоснованные доводы ученых, в своей работе не исключает лишь мелкие погрешности, но напрочь отрицает наличие существенных неточностей, а тем более предвзятость трактовки, тенденциозное комментирование ленинских текстов. Своеобразной, не связанной с желанием обосновать собственные доводы была солоухинская реакция на деликатное замечание о цитировании не самой статьи, а первоначального варианта "Очередных задач Советской власти". О. Мороз посчитал это некорректным цитированием. В ответ последовало (при повторении ссылки, что литератор) предположение: если подходить строго научно, возможно допущение какой-то неточности. Собеседник напомнил, что, по мнению спорящих историков, хлебную монополию, продразверстку, продотряды, трудовую повинность первым придумали не большевики. С обезоруживающей детской простотой писатель изрек, что насчет хлебной монополии что-то не слышал применительно к прошлым временам. И о продовольственных отрядах тоже ничего не ведает. Откуда же тогда взял право столь решительно судить большевиков, В.И. Ленина? Так и до дилетантских подходов недалеко.

Со спокойной совестью Солоухин ленинской назвал фразу о готовности уничтожить 90 процентов населения ради того, чтобы оставшиеся 10 процентов жили при коммунизме. Эту фразу в несколько измененном виде А. Терне вынес в эпиграф своей книги: "Пусть 90% русского народа погибнет, лишь бы 10% дожило до мировой революции". (Терне А. В Царстве Ленина (Очерки современной жизни в РСФСР). М.: "Скифы". 1991). Все это связано с таким проявлением у нападающих субъективного подхода, когда В.И. Ленину приписывается то, чем он не обладал, чего он не делал. По такой же негодной методике Солоухин продолжает твердить о приписываемых Владимиру Ильичу бессердечности, жестокости, склонности к террору и насилию. При этом в выборе средств не особенно щепетилен. На таком примере, читатели, судите сами. В статье "Камешек на ладони или камень за пазухой? По поводу одной публикации Владимира Солоухина" В. Юданов обратил внимание на напечатанную в "Нашем современнике" миниатюру, которую привел полностью: "Все мы знали деда Мазая и то, как он спасал зайцев, застигнутых половодьем. Но вот женщина в своих воспоминаниях рассказывает, как охотился ее муж. Была осень, пора, предшествующая ледоставу. По реке шла шуга — ледяное крошево, готовое вот-вот превратиться в броню. На маленьком островке спасались застигнутые ледоставом зайцы. Охотник, о котором вспоминает женщина, сумел добраться в лодке до островка и прикладом ружья набил столько зайцев, что лодка осела под тяжестью тушек. Женщина рассказывает об охотничьем подвиге своего мужа с завидным благодушием. Способность испытывать охотничье удовлетворение от убийства попавших в естественную западню зверьков ее нисколько не удивила.

Женщина эта Н.К. Крупская, а дело происходило в Шушенском; читайте ее "Воспоминания", изданные в Москве в Госиздате в 1932 — 1934 годах". Вон как позаботился указать источник воспоминаний! Вскоре В. Юданов смог убедиться, что миниатюра "пущена в дело". На одном из митингов гневливый оратор пересказал эту историю, уснащая ее самыми нелестными, вплоть до непечатных, эпитетами в адрес В.И. Ленина. Юданов сверился с указанным писателем источником. Описание зимней охоты на зайцев нашел на странице 29-й книги Н.К. Крупской "Воспоминания о Ленине". Партиздат, 1932. (В Госиздате в указанные В. Солоухиным годы книга не выходила). Вот оно:

"Поздно осенью, когда по Енисею шла шуга (мелкий лед), ездили на острова за зайцами. Зайцы уже побелеют. С острова деться некуда, бегают, как овцы, кругом. Целую лодку настреляют, бывало, наши охотники". Юданов ограничился очень легким упреком: "Отношение В. Солоухина к В.И. Ленину широко известно. Он не раз его демонстрировал в своих выступлениях в различных изданиях. Что ж, каждый имеет право на собственную оценку любой исторической личности. Но передергивать при этом... неинтеллигентно". ("Гласность". 1990. № 24).

То же самое неинтеллигентное действие Солоухин повторил г беседе; с Морозом. В той же интерпретации, что и в "Нашем современнике", пересказал историю охоты на зайцев. Так подкрепил свое рассуждение: "Образ доброго и "лучистого" старика создан искусственно всеми средствами пропаганды и агитации, включая все виды искусств. Конечно, сам Ленин лично никого не расстрелял, но ему, по моему глубокому убеждению, была свойственна не только революционная жестокость, но и личная агрессивность". ("Огонек". 1990. № 51. С. 29). Вспомнил и рассказ коменданта Кремля П. Малькова об участии Владимира Ильича в стаскивании с пьедестала памятника, воздвигнутого на месте убийства великого князя Сергея Александровича.

И еще чего только нет в разговоре Солоухина с Морозом, начиная с бестактности и кончая приписыванием того, чего в реальности не существовало! Вот говорит о деяниях Ленина, который, мол, захватил власть со своими сообщниками, здесь же манерно извиняясь, — с соратниками. На совести говорившего оставим достоверность утверждения, будто многонаселенная страна не приняла Советской власти настолько, что пришлось истребить более трети населения. Заявил, что в своей книге не мог обойти роль Ленина в разрушении Российского государства. Как и раньше, о подтверждении сказанного не побеспокоился. В таком стиле нарисовал картину, наполненную безрадостностью и безысходностью, дал оценку ленинских действий Кропоткиным, патриархом Тихоном. Прокурорский тон чувствуется в утверждении: "Скажу прямо, что в искренность Ленина я не верю... по отношению к населению страны он не был искренним никогда". ("Огонек". 1990. № 51. С. 30). Обвинение глобального масштаба имеет под собой лишь голословное утверждение. Ничего нового в методах обвинения, очернения нет.

Далеко от исторической правды, но близко к бездумному цинизму обвинением звучащее заявление, якобы голод в Петрограде и Москве инспирировали большевики, В.И. Ленин. Если бы Солоухин, кроме тридцать шестого, прочитал еще пятидесятый ленинский том, он получил бы возможность убедиться, сколько усилий потратил в ту пору Председатель Совнаркома для предотвращения страшного бедствия.

После ознакомления с публикацией "Читая Ленина" в статье "Снова миф?" Лазарь Рыжиков спросил: "А я задаюсь вопросом: неужели автор, много лет работающий в литературе, не знаком с историей революции, интервенции, гражданской войны? Знаком, наверное. Но тогда на что рассчитывал? Думаю, на неведение редакторов и читателей". ("Диалог". 1990. № 14. С. 12). У Л. Рыжикова сложилось впечатление, что писатель вольно или невольно скрыл от читателей тот факт, что Россия в описываемый им период находилась в смертельной опасности, в тупике, в который ее затолкали сменявшие друг друга императоры, начиная с Николая I.

Солоухину, протиражировавшему обойму передержек, грубых фактических ошибок и явных инсинуаций по адресу Ленина, невдомек, что все это мы уже давно проходили. Например, "самым кровожадным человеком" неоднократно называл В.И. Ленина в годы гражданской войны "миротворец" У. Черчилль. "Кровожадными псами, вцепившимися в тело дворянства" охарактеризовал большевиков Геббельс. К уничтожению коммунистов и установлению в нашей стране нового порядка призывал соотечественников гитлеровский пособник генерал Власов.

Нападающие на В.И. Ленина или забыли историю, или проявляют невежество, а может, и что похуже. При своей односторонности они не учитывают сложность исторической ситуации. В.И. Ленину, большевикам пришлось начинать свою созидательную деятельность в труднейших условиях, когда страна действительно захлебывалась в крови. Но кто из года в год наполнял это море кровью? Ответ легко получить, вспомнив Ходынку, русско-японскую войну, 9 января 1905 года в Петербурге, гром пушек в декабре 1905 года в рабочих районах Москвы, годы столыпинской реакции, сорок месяцев первой мировой войны. Это обошлось многострадальной стране в сотни тысяч погибших, миллионы раненых и контуженых, пленных и пропавших без вести. И все это при непосредственном участии Николая II. Он санкционировал кошмарный расстрел верноподданных на Дворцовой площади, на рапортах своих генералов-карателей с удовлетворением накладывал "гуманные" резолюции типа: "молодцы-семеновцы!", "Ай-да молодец!", неопределенно хмыкал на наглое заявление своего министра по поводу расстрела рабочих на реке Лене: "Так было и так будет впредь!". Возможно, для некоторых "правдолюбцев" все эти жертвы несопоставимы с драгоценной жизнью императора и членов его семьи.

Зарекомендовавший себя серьезным исследователем доктор философских наук А. Бутенко тоже искал проявления жестокости у В.И. Ленина, в частности, в статье "Реальная драма советской истории". Он посчитал ошибочной выдвинутую Владимиром Ильичей на третьем съезде комсомола формулу: нравственно все, что служит становлению и укреплению коммунизма. Кстати, несколько позже в "Собеседнике" это повторил Михаилов. Повторяют и другие.

Трудно понять, на основе чего философ сделал вывод, будто большевиками оправдывалось и политически санкционировалось многое такое, что глубоко противоречило всему гуманистическому духу марксизма и ленинизма. Разве В.И. Ленин нравственными считал незаконные казни, неоправданную систему заложников, злоупотребления насилием и т.п.? Можно усомниться в истинности утверждений о том, будто в пору "военного коммунизма" была романтизация революционного насилия. Зато полностью принимаю такое положение статьи: "...бесспорно и то, что для Ленина насилие никогда не являлось самоцелью и оно никогда им не использовалось против единомышленников и в целях личной власти. Более того, в основе тех актов массового террора и жестокости, которые имели место при жизни Ленина, лежали, с одной стороны, жестокость врагов революции, эксплуататоров, а с другой — допущенные большевиками и Лениным серьезные просчеты и ошибки, им же самим признанные и раскритикованные при повороте от "военного коммунизма" к новой экономической политике". ("Наука и жизнь". 1989. № 12. С. 43).

Антиленинцы "забывают" то обстоятельство, что как только положение в стране стало легче, в январе 1920 года Совнарком постановил по предложению Ф.Э. Дзержинского отменить смертную казнь. Такое решение было сорвано польской войной и войной с Врангелем.

Нападающие не упоминают и о том, что В.И. Ленин отдал предписание, чтобы уберечь от расправы исходивших злобой контрреволюционеров на Учредительном собрании. Солдатам и матросам, которые несли караульную службу в стенах Таврического дворца, Владимир Ильич приказал не допускать никакого насилия, свободно выпускать всех из дворца.

Бурной была ленинская реакция на самосуд матросов над двумя эсерами, бывшими членами Государственной думы. Вот воспоминания А.М. Коллонтай: "Никогда я не видела Владимира Ильича таким возбужденным и рассерженным. Всегда бледное его лицо побагровело и в голосе звучали непривычно грозные ноты. Высокий, плечистый матрос, комиссар Балтфлота Измайлов, показался мне вдруг маленьким, растерянным и испуганным.

 — Самосуд! — говорил Владимир Ильич. — Мы не потерпим этого. И виновных предадим законному народному суду. Скажите вашему Балтфлоту: то, что вынужден был терпеть Керенский, того не потерпит власть рабочих и крестьян. Наше государство народное, а народ требует законности и справедливости". (Воспоминания писателей о В.И. Ленине. М. 1990. С. 254).

 Отзываясь на убийство Шингарева и Кокошкина, автор статьи "Черное дело" писал: "С общечеловеческой точки зрения, это злодейство настолько противоречит всем нашим моральным представлениям, что ум цепенеет при одной мысли о таком зверском поступке... Такие злодеяния способны подорвать в массах веру в революционный порядок". ("Известия". 1918.9 января). В том же номере опубликованная статья "Остановитесь" заканчивалась так: "Самосуды — пятно на революции. Они позорят ее честь... Не совершайте бессудных расправ над кем бы то ни было!.. К этому призывает вас революция".

Фальсификаторы ленинского образа спокойно не могут упоминать Всероссийскую Чрезвычайную комиссию. Издеваясь над ленинской постановкой вопроса о защите социалистического Отечества от внешних и внутренних врагов, Солженицын гипертрофирует ошибки ВЧК, описав ее деятельность как сплошное насилие. Ему интенсивно вторит Волкогонов в присущей ему манере: "Деятельность ЧК — ВЧК — ОПТУ — НКВД, которые так любил Ленин, была доведена в своем "мастерстве" до совершенства" (I. 232).

На самом же деле даже в период самой обостренной гражданской войны В.И. Ленин предупреждал чекистов о том, чтобы из законного политического недоверия к буржуазии они не делали выводов, что им дозволено нарушать революционную законность, как это сделал еженедельный журнал "Красный террор", договорившийся до явной нелепости: "Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Совета оружием или словом".

Ф.Э. Дзержинский, в адрес которого антиленинцы мечут столько ядовитых стрел, заботился об улучшении содержания арестованных. Об этом, в частности, свидетельствует его письмо, в январе 1921 года адресованное в ЦК партии:"... Приказом № 186 от 30 декабря прошлого года ВЧК указывает, что арестованные по политическим делам члены разных антисоветских партий должны рассматриваться не как наказуемые, а как временно, в интересах Революции, изолируемые от Общества, и условия их содержания не должны иметь карательного характера" (РЦХИДНИ. Ф.76. Оп.З.Д. 149. л. 8-8об).

При переходе к нэпу В.И. Ленин со всей остротой поставил вопрос о преобразовании ВЧК, о резком сужении ее прав и установлении контроля за ее деятельностью. Волкогонов сделал вид, будто ему об этом ничего неведомо.

Провинившимся чекистам грозило наказание вплоть до расстрела. На какое-либо снисхождение они рассчитывать не могли.

Вопреки бесспорным фактам, Л. Колодный в статье "Страсти по Ильичу, пределы — беспределы" развязно пишет, будто в последний год работы в Кремле Ленин заложил краеугольный камень в фундамент социалистических беззаконий, а письма Курскому посчитал последним вкладом Владимира Ильича в теорию чекизма как высшей стадии ленинизма. По поводу того, что глава Советского правительства помог многим людям выйти на свободу, раздраженный автор заметил: "„.начиналась нудная переписка Ленина с Лубянкой". ("Московская правда". 1992.9 июня).

Для вождя революции, что бессовестно отрицает Волкогонов, не была безразличной судьба даже отдельного, совсем ему незнакомого человека. Примеров при необходимости можно привести много.

Не будем забывать, что В.И. Ленин выступал при определенных условиях за отмену смертной казни, что в разгар гражданской войны, в апреле и накануне 7 ноября 1919 года, были проведены две амнистии. Газеты публиковали списки освобожденных, в том числе и в Астрахани.

Промолчал Волкогонов по поводу того, что сегодня в России возросла жестокость. Верным оказалось такое наблюдение: "Не в социализме заключена причина насилия, а в тех, кто под разными лозунгами, в том числе и социалистическими, ищет собственную выгоду и удовлетворение своих политических амбиций". ("Диалог". 1992. № 8 — 10. С. 32). Не обходится сегодня и без апологетики насилия.

Нельзя обойти молчанием такой момент: осуждающий жестокость Волкогонов сам проявил жестокость. Никак нельзя отделаться от ощущения, что автор двухтомника наслаждается чужими страданиями. Об этом свидетельствует и подбор фотографии физически страдающего, больного В.И. Ленина на обложку второй книги. А если бы подобным образом обошлись с его изображением, сделанным во время болезни?