И. ВОЛЬНОВ
К покушению на Ленина
Это было шестого января, в крещенье, в Петербурге, на Большой Болотной, в общежитии членов Учредительного собрания, вечером. Учредительное собрание только что было разогнано1. Еще в пять часов утра, усталые, с чувством побитости, мы пешком возвращались из Таврического дворца на Болотную. Было морозно, пустынно. Город спал. Возвращались вразброд, счастливые сознанием, что остались целы. Никто, конечно, не говорил, что он счастлив. Внешне каждый старался показаться угнетеннее другого. Но выдавала поспешность, с которой бежали от страшного места, набитого матросами и красногвардейцами. И всем было стыдно.
На Болотной, не раздеваясь, как больные, падали на казенные кровати,—там был военный госпиталь,— пытались уснуть. Жуткая ночь стерла хлесткие фразы, которыми дурачили избирателей.
Жизнь сдернула нарядные перья. Перед собственной совестью, как в бане, мы предстали голенькими уродцами, с болячками, вывихами, горбами, которые тщательней скрывали друг от друга.
Уснули пьяным сном.
Все знали: песня пропета,— фальшиво и стыдно. Как фальшиво и стыдно было слышать петушиный задор председателя Чернова, призывавшего в Таврическом дворце хоры к порядку (иначе он «будет вынужден прибегнуть! к другим способам воздействия»), и ответный гогот матросов с винтовками и бомбами:
— Попробуй!..
Часов в двенадцать дня любопытные сбегали в Таврический, их прогнали матросы,— с обиженными лицами они ходили потом по комнатам общежития и жаловались на подлость большевиков.
Мы, орловцы, семеро, занимали узенькую комнату на третьем этаже. С нами Дьяконов, циник и пьяница, таинственно посвятивший нас, что он в эсеровской БО2. Весь декабрь он исчезал туда и сюда. Говорят, ездил на фронт, был в Двинске, Пскове, в украинских воинских частях Северного фронта, в партизанском отряде полковника Глазенапа: возил партизанам подарок членов Учредительного собрания — несколько тысяч рублей. Партизаны покупали на эти деньги спирт, обещали умереть за Учредительное собрание. Стояли они в барском имении, в двенадцати верстах от станции Антонополь. Говорят, чаще он ездил в пригородные кабаки, где легко можно было достать коньяк и «девочек». Возвращался измученный, желтый, хриплый, пил клюквенный квас.
Часа в два пополудни позвонили к обеду, но никто не встал. Часа в четыре по коридору зашаркали туфли, сапоги. Вяло умывались. Вяло бродили из комнаты в комнату. Останавливались и осторожно шушукались: в десять вечера предполагалось закрытое заседание меньшевиков и эсеров в гимназии Гуревича — «на предмет выработки программы дальнейших действий». Дьяконов ушел из нашей комнаты.
Мужики, члены Учредительного собрания, грудились особо. Их набилось в нашу комнату человек пятнадцать. Растерянно глядели друг на друга, чадя махоркой. Растерянно спрашивали: как им теперь — ехать домой не опасно?
— Убьют, черти, не поверят. Скажут: выбирали, как хороших, а ты, сукин сын, против нас пошел?.. А хвалился умереть! — забубнил один, страдальчески гримасничая.
На него злобно зашипели. Мужик мял рваную шапку в руках и не унимался.
— А что — не правда, что ли?.. Матросишко схватил Чернова за шиворот, а мы — в дыры... Уж коли с «теми» бы, так с «теми». Коли — против, пускай убивали бы... А то аж стыдно до смерти: хуже заплеванных... Разве Учредительная собрания должна быть такая?..
В это время в комнату вошел солдат — высокий, в новенькой шинели без погон, в новой барашковой шапке. Он спросил Дьяконова. Мужики не знали Дьяконова и вопросительно уставились на нас.
— Его сейчас нет,— проговорил мой товарищ.
Солдат вышел.
Снизу, из столовой, зазвонили к чаю. Мужики стали спускаться по лестнице. В комнате остались я и Плотников, брянец, рабочий.
Через час солдат опять вошел.
— Дьяконов не пришел еще? — спросил он.
— Нет. Присядьте, подождите,— ответил брянец. Он подвинул табуретку к постели Дьяконова.
Солдат срывно сел и опустил голову на руки. Мы переглянулись: пьяный?
Плотников вышел. Солдат кашлянул.
— Я вас видел,— проговорил он.— В Луге.
— Возможно.
— Я из Струг Белых, из тяжелого артиллерийского дивизиона. Две недели назад у нас был Дьяконов.
— Да? Он часто отлучается из Петербурга.
— Да, он был у нас. Я председатель дивизионного комитета.
— Разве?
— Да. Не знаете, скоро придет Дьяконов? — Право, не знаю. Наверное, скоро. Ну, как там у вас, в дивизионе, не собираются по домам?
— Нет, наши не пойдут.
Солдат странно качнулся на табурете и испуганно поглядел на меня.
— Я сейчас из Смольного,— вдруг прошептал он. Только теперь я заметил, что он странно бледен и дрожит.
«Определенно пьяный... Вероятно, собутыльник Дьяконова»,— мелькнуло в голове. Вошел брянец с чайником.
— Ну, давайте чайком баловаться. Вам налить, товарищ?
— Нет, спасибо.— Солдат отрицательно мотнул головой.
Мы молча пили чай, а солдат, сидя вполоборота, глядел в окно, в серую синь. Изредка мы переглядывались с брянцем. Вдруг солдат резко повернулся и стал рассматривать его.
— Вы старый эсер? Не мартовский? — спросил он каким-то захлебывающимся шепотом, подвигаясь к Плотникову.
Тот молча кивнул головой.
— Я, товарищи, только что из Смольного,— быстро, срывно, обжигая глазами, заговорил он.— Я так и условился. То есть у нас так решено... Это ничего, что я вам говорю все это? Предполагали так: предполагали, что Учредительное собрание не состоится, большевики его разгонят... И предполагали так: мы не должны это стерпеть... И виноват во всем Ленин. Это он затеял кашу. И как только не состоится Учредительное собрание, я, от имени массы, должен пойти. И как доберусь — одну из двух.
Солдат порывисто полез в карманы и положил на стол, возле кружек с чаем, две шершаво-круглых «японских» гранаты.
— Я только что оттуда, из Смольного,— шептал он.— Я предъявил документы. Я представитель тяжелого дивизиона, меня товарищи посылают в Петроград, в Смольный, к товарищу Ленину для разговоров: к кому нам присоединиться? И меня пропустили. И я разговаривал с Лениным. Мы сидели вот так: он по ту, а я по эту сторону стола, никого больше не было. У меня была рука в кармане, я держал в руке вот эту штуку. «Зачем вы, говорю, разогнали Учредительное собрание, мне надо это объяснить моим товарищам...» И он мне сказал: «Так нужно, товарищ»,— и говорил со мной больше часу, и очень сердился, когда кто-нибудь входил к нам. А я слушал и думал: «Сейчас стукнуть об стол или подождать?..» И говорил он очень просто... Если бы он хоть одно серьезное слово, я бы... мы бы оба взлетели... А говорил — вроде товарищ с товарищем... И я поверил ему всей душой, что разогнать Учредительное собрание необходимо. И не стал бить. И ушел с радостью в сердце... А вышел, прошел, подумал: а как же товарищи? Разве поверят, что он доказал мне? «Струсил, скажут, сволочь, только дело испортил»... А я теперь на всю жизнь думаю: не струсил и дела не испортил...
Почти моляще спросил:
— Товарищи, правильно я поступил или нет?
Это было неожиданно, и мы молчали.
Брянец стал ходить по комнате вихляющими шажками.
— А по-вашему, товарищ, правильно? — наконец спросил он, останавливаясь перед солдатом.
— По-моему, правильно! — быстро и страстно выкрикнул солдат.
— Значит, правильно,— ответил рабочий. Солдат вспружинился.
— А вы, а вы,— тыкал он пальцем в нас обоих,— вы вправду верите, что это я не с испугу? Что это я поверил ему? Что у меня стало сомнение: нужно ли это? Вы этому верите? — хватая нас за руки, захлебывался он.— Ведь это же ничего, что я вам всю правду рассказываю?
— Да, это ничего, я вам верю,— бормотал рабочий.
В этот момент вошел Дьяконов. Пристально поглядел на солдата. Солдат бросился к нему, протягивая руки, бормоча, что он только что из Смольного, разговаривал с «дедом», никуда еще не заходил...
— Ну?
— Я говорил вот товарищам — я не могу, не мог, я верю ему...— говорил он.
— Г... собачье,— раздельно процедил Дьяконов, с ненавистью глядя в замученное лицо солдата.
Солдат горестно вскрикнул и выбежал из комнаты. «Японки» остались на столе.
Солдат этот был из Струг Белых, из тяжелого артиллерийского дивизиона, по фамилии или по кличке Беленький. Где он теперь? Жив?..
«Нева», 1957, № 5, стр. 148—150.
1 Автор очерка И. Е. Вольнов (И. Вольный) был избран членом Учредительного собрания от Малоархангелъского уезда Орловской губернии. После роспуска Учредительного собрания писатель пережил глубокое разочарование в программе партии эсеров и навсегда порвал с ней. Осенью 1919 г. Вольнов побывал у В. И. Ленина в Кремле. Об этой встрече В. Д. Бонч-Бруевич писал:
«Владимир Ильич встал из-за стола своего кабинета, вышел к нам в Управление делами Совнаркома, которое было расположено тут же рядом, через зал заседания Совнаркома, и дружески встретился с Иваном Вольным, крепко пожал ему руку и увлек его к себе в кабинет. Более двух часов он беседовал с ним обо всем том, что он видел, что наблюдал своими глазами.
Тот спокойно, эпически рассказывал Владимиру Ильичу и хорошее и дурное, ничего не скрывая, ничего не прикрашивая.
Вот она, не бумажная, а действительная жизнь...— сказал! задумчиво Владимир Ильич.
В. И. Ленин заинтересовался планами писателя:
А что вы теперь будете делать?
Да вот хотел бы пошляться по России, заглянуть на Волгу и все примечательное описать.
Это дело,— ответил Владимир Ильич.— ...Если вы действительно хотите походить, поездить по России, мы вам дадим охранную грамоту, обращенную ко всем властям, чтобы вам не чинили препятствий, а, наоборот, помогали. Вот вы будете собирать материалы, а там, смотришь, и напишете повесть из нашего революционного времени... Сообщайте нам о себе...
Иван Вольный очень оживился и благодарил Владимира Ильича за все».
Об отношении Ленина к И. Вольнову упоминает М. Горький в своих воспоминаниях о Ленине (см. стр. 333 настоящего сборника).— Ред.
2 Боевая Организация. (Прим. автора.)