Г. САННИКОВ
...И щурился: глаза слепила Россия завтрашнего дня
Первый раз я видел Ленина на IV Всероссийское Чрезвычайном съезде Советов. Это было 14 марта 1918 года. Я слушал его выступление. Видел, как он беседовал с делегатами, как, присев на край дивана, он писал резолюцию, раскрыв на колене блокнот, как взволнованно ходил по комнате президиума в накину той на плечи шубе. Все это видел я, находясь в карауле.
Охрана съезда, происходившего в Доме Союзов, была поручена Московскому красно-студенческому батальону — одному из отрядов Красной гвардии. Чтобы лучше слышать Ленина и быть ближе к нему, я, как один из членов штаба батальона, избрал пост в дверях Колонного зала при выходе на трибуну. На этом посту мне был виден одновременно и Колонный зал и все, что происходило в примыкавшей к залу комнате членов президиума ВЦИКа.
Запомнилось появление Ленина на трибуне. После слов председательствующего Якова Михайловича Свердлова: «По центральному пункту повестки дня — ратификации мирного договора — слово предоставляется Владимиру Ильичу Ленину» — зал огласился дружными рукоплесканиями. Стремительный и энергичный Ленин уже стоял на трибуне. Заметно тяготясь нестихающими аплодисментами, он извлек из кармана жилетки часы, посмотрел на них и показал часы делегатам. Потом поднял руку, громко произнес: «Товарищи!»—и в установившейся тишине заговорил. Его речь была убедительна и ясна, все его доводы в пользу подписанного Советским правительством мирного договора были неопровержимыми. Ленин говорил четко и энергично, заряжая своей энергией слушателей и воодушевляя их на решение предстоящих задач по укреплению Советской власти и по экономическому подъему страны. Он то деловито обсуждал вопрос о старой царской армии, заболевшей разложением и деморализацией, то сурово обрушивался на сторонников «левой» фразы и горе-теоретиков «революционной войны». Он говорил о завоеванной передышке для мирного строительства и создания дисциплинированной, хорошо вооруженной и обученной Красной Армии. Глубочайшим убеждением были проникнуты воодушевившие всю аудиторию его слова о том, что международная рабочая революция не за горами, и восторженные слушатели овацией приветствовали Ленина.
Потом в перерыве, когда Владимир Ильич ходил по комнате президиума, я видел, как, приближаясь к проходу в Колонный зал, он щурился от яркого света люстр, и мне тогда показалось, что его взор проникает в будущее и он видит озаренную Россию, Россию завтрашнего дня. И позднее, когда я читал книгу «Россия во мгле», в которой Уэллс высказывает сомнения о возможности реализации ленинского плана электрификации России, я невольно вспоминал свою первую встречу с Лениным: ярко освещенный Колонный зал и ленинский Прищур.
Эта первая встреча с Лениным, врезавшиеся в память особенности и детали помогли мне потом нарисовать образ Владимира Ильича в стихотворении «Ленин и Уэллс»:
Внимателен и откровенен,
В сужденьях неопровержим,
Беседовал с Уэллсом Ленин,
Растерянным, но не чужим.
То замыкался на мгновенье,
То вдруг улыбчив, то суров,
Развеивал недоуменья
У автора «Борьбы миров».
И тот дивился, озаренный,
На собеседника в Кремле,
На то, как он над разоренной
Страной, простершейся во мгле,
Волнуясь, зажигал светила
Высоковольтного огня
И щурился: глаза слепила
Россия завтрашнего дня.
Публикуется впервые.