Книги о Ленине

ГЛАВА Х

ЛЕНИНСКИЙ АНАЛИЗ СУЩНОСТИ, ЦЕННОСТИ И ПУТЕЙ РАЗВИТИЯ НАУЧНЫХ ТЕОРИЙ

Великой гордостью человечества называл В. И. Ленин науку. С огромным вниманием при самых трудных обстоятельствах, несмотря на свою исключительную занятость, следил он за успехами научной мысли. Ленин гневно восставал против всяческих попыток ограничить задачи и возможности науки, против всего, что мешает ее развитию. Он страстно боролся с теми, кто выдавал за науку наукообразную фальшь, гелертерскую игру в «самоновейшие» термины, ничего общего не имеющую с великой работой разума, постигающего истину. Ленин активно трудился над совершенствованием и развитием принципов научного познания.

Одним из ярких выражений этой заботы о судьбах науки служит произведенный В. И. Лениным глубокий анализ сущности и ценности научных теорий, путей их развития. Великая заслуга В. И. Ленина состоит в том, что он защитил науку от тех, кто принижал ее значение, искажал ее подлинный смысл, дезориентировал в поисках путей дальнейшего развития. Он блестяще и неоспоримо доказал, что наука обладает объективной ценностью, содержит объективную истину и в этом состоит ее подлинное могущество.

Нападки на научное познание, отрицание ценности научных понятий и теорий становятся всегда наиболее настойчивыми и оживленными в ту пору, когда наука в своем стремительном взлете подходит к границе уже познанного, когда она готова перешагнуть через эту границу, но еще пока не знает, как это сделать, и только ищет путей проникновения в неизведанное, обнаружив, однако, что прежний ее концептуальный аппарат оказывается в новой области неадекватным и требуется его решительная ломка и перестройка. Именно так случилось в начале той великой революции в естествознании на рубеже XIX и XX вв., глубочайший философский анализ которой был дан В. И. Лениным в «Материализме и эмпириокритицизме» и к которой он потом неоднократно возвращался в других своих философских произведениях.

Крутая ломка научных понятий, решительная перестройка ранее сложившихся представлений и теорий поставила тогда естествоиспытателей перед рядом фундаментальных методологических вопросов, затрагивающих самую основу и сущность познавательной деятельности ученых. Чем занимается естествознание, в чем его предмет? Наука исходит из опыта и основывается на нем. Но что такое «опыт» и что он содержит в себе, что в действительности он дает человеческому разуму, какой материал поставляет ему? Есть ли в опыте что-либо незыблемое, достоверное и бесспорное, если еще вчера он питал одни воззрения, а сегодня — совсем иные? Какова сущность научных теорий, в чем их ценность, если они постоянно меняются и отвергают друг друга? Каким требованиям они должны удовлетворять и какими критериями нужно руководствоваться, создавая новые научные теории?

Эти вопросы имеют жизненно важное значение для науки. От ответа на них зависит определение путей ее дальнейшего развития, выбор форм и средств познавательной деятельности. В философских трудах Ленина на эти вопросы были даны глубоко обоснованные ответы, соответствующие интересам науки, ее подлинным задачам и смыслу. Сила найденных им решений не просто в том, что благодаря им была доказана несостоятельность одного конкретного, в то время очень влиятельного, варианта антиматериалистического истолкования науки — эмпириокритицизма, махизма, хотя и это само по себе было бы большим теоретическим достижением. Дело заключается в том, что Ленин развил положения, которые имеют для естествознания широчайший программный характер. Они полностью сохраняют все свое значение для науки наших дней и являются острейшим оружием в борьбе против нынешних идейных преемников эмпириокритицизма, всех форм идеалистической реакции, атакующей, хотя и в новом обличье, все те же принципиальные основы науки о природе, на защиту которых выступил Ленин.

1. Предмет естествознания

Для эмпириокритиков предмет естествознания — законы связи между ощущениями. Задача науки только в том, чтобы открывать именно эти законы. По утверждению Э. Маха, все естествознание может изображать лишь комплексы тех элементов, которые мы называем обыкновенно ощущениями, и их связи.

Такое представление о предмете и задачах естествознания неизбежно вытекает из исходной философской посылки махизма, по которой «единственно сущим» являются ощущения. Если проводить эту точку зрения до конца, то окружающий мир превращается в иллюзию. Чтобы избежать столь откровенного субъективизма, отталкивающего от себя каждого непредубежденного человека, некоторые эмпириокритики прибегли к различного рода ухищрениям, подобным «принципиальной координации» Авенариуса, или к оговоркам, вроде того, что ощущения-де нельзя считать чем-то только субъективным. Ленин подчеркнул, что это не более чем смешной софизм. Дело, конечно, не меняется от того, что ощущения перестают принимать за ощущения и всячески пытаются расширить смысл, который вкладывается в это понятие. Подобные манипуляции не могут опровергнуть то, указывает Ленин, что ощущения у человека неизбежно связаны с нормально функционирующими нервами, сетчаткой, мозгом и т. д. и что внешний мир существует вне и независимо от чьих-либо ощущений. Исходя из этого непреложного факта, В. И. Ленин противопоставляет махистскому идеалистическому пониманию предмета естествознания вообще и физики в частности материалистическое: предмет естествознания — не связи между ощущениями, а связи между вещами или телами, образом которых являются наши ощущения¹. Непоколебимой опорой этого взгляда является диалектико-материалистическая теория отражения, развитая Лениным.

Несомненно, в своей познавательной деятельности естествоиспытатель отправляется от ощущений, исходит из них. Но одно дело — исходить из ощущений, и совсем другое — ограничиваться ими, останавливаться на них. Естествоиспытатель никоим образом не может останавливаться на ощущениях, на их связях. Он доверяет показаниям органов чувств, и вся человеческая практика подтверждает принципиальную обоснованность такого доверия. Соответственно этому он принимает, что в показаниях органов чувств, в ощущениях, дана объективная реальность, поскольку ощущения вызваны действием внешнего объекта. Вся непоследовательность и порочность махистского позитивистского эмпиризма как раз и состоит, по словам Ленина, в отрицании того фундаментального положения, что в ощущениях дана объективная реальность, существующая вне и независимо от ощущений, что кичащийся своим превознесением роли ощущений махизм отказывает им в доверии как раз тогда, когда речь заходит о важнейшем вопросе теории познания. Ленинская теория отражения опровергает этот теоретико-познавательный скептицизм, обрекающий научную мысль на вечные блуждания в потемках «единственно сущих», ничем не обусловленных ощущений, оторванных от их источника, наглухо закрывающий путь к постижению реального внешнего мира, материальной действительности, которая как раз и является подлинным предметом естествознания.

В таких же теоретико-познавательных тупиках, что и Мах с его соратниками, застряли современные позитивисты, утратившие доверие к ощущениям. Они так же неверно, субъективистски представляют предмет науки о природе, в силу чего ошибочно ориентируют всю познавательную деятельность естествоиспытателей. Вот, например, один из активных «физических» идеалистов нашего времени, много писавший о философских основах естественных наук,— Джемс Джинс. Как и все позитивисты, он требует от ученого осторожности и осмотрительности, чтобы не впасть в «метафизику» и не застрять в тенетах беспочвенных спекуляций. При рассмотрении вопроса о предмете науки, в частности физики, он в книге «Физика и философия» предлагает «отправляться от таких вещей, о которых мы имеем самое определенное знание». Это производит впечатление призыва к трезвой самокритичности и солидной обоснованности, могущим уберечь ученого от излишне доверчивого благодушия при рассмотрении фундаментальных принципов научного знания.

Но о чем же мы имеем «самое определенное знание»? По мнению Д. Джинса, только о себе и своих собственных ощущениях, за пределы которых разум «не имеет права» выходить. Вот здесь-то и начинается вопиющая фальшь и чудовищный софизм идеалистической философии, вскрытый В. И. Лениным: ощущения рассматриваются не как связь сознания с внешним миром, а как перегородка, принципиально отгораживающая первое от второго, замыкающая субъекта в круг его собственных переживаний; они становятся фантастическим «единственно сущим». Так позитивистская премудрая «осторожность» оборачивается поистине безудержной, совсем неосторожной спекуляцией, решительно порывающей с почвой действительных фактов. В результате Джинс приходит к заключению, которое, если бы оно на самом деле было принято учеными, обессмыслило бы всю их научную деятельность: «...объективная и материальная вселенная состоит всего лишь из построений наших собственных умов».

Некоторые из современных «физических» идеалистов стремятся дать такое определение предмета науки, в частности физики, которое якобы совершенно не зависит ни от какой философской точки зрения, а выражает только то, что дает сама физическая наука безотносительно к какой-либо философии. Артур Эддингтон, например, в своей книге «Философия физической науки» представляет свою точку зрения якобы свободной от всякой «метафизики», целиком и полностью опирающейся на опыт и практику физики. Предмет физики как науки, по Эддингтону, физическая вселенная. Но что это такое? На данный вопрос А. Эддингтон отвечает следующим образом: «...физическая вселенная определяется как тема особой области знания, точно так же, как мистер Пикквик мог бы быть определен как герой особого романа»². Большое преимущество этого определения заключается, согласно Эддингтону, в том, что оно якобы не предрешает вопроса о том, существует ли реально вселенная или мистер Пикквик. «Определяя физическую вселенную,— говорит Эддингтон,— и физические объекты, которые ее составляют, как тему определенной области знания, а не как вещи, обладающие свойством существования, не поддающегося определению, мы освобождаем основы физики от подозрения в метафизическом загрязнении» ³.

Эддингтон не хочет якобы «предрешать» вопрос о том, существует ли объективно вселенная, отодвигая в сторону споры о том, что значит «реально существует». Он стремится будто бы к «очищению физики от метафизики», не навязывая ей ничего спорного. В действительности же он только на словах «не предрешает» вопроса о существовании вселенной. Представляя ее лишь как тему физической науки, он уже отказал ей в объективном существовании, т. е. в существовании вне и независимо от человеческого сознания. Не поднимая спора о том, что значит «реально существовать», он без спора отверг реальность существования как бытия вне и независимо от сознания. На словах провозглашая, будто его позиция не связана ни с какой философией, он проводит вполне определенную философскую точку зрения — идеалистическое отрицание объективной реальности. Признание такой реальности он третирует как «метафизику». В конечном счете вселенная предстает в изображений А. Эддингтона как система «физических величин», фабрикуемых мыслящим субъектом посредством произвольно вводимых им процедур измерения. При этом не требуется даже производить экспериментальные измерения, ибо, по мысли Эддингтона, в них содержится только то, что по собственной воле вложил в теоретическую схему процедур измерения выдумавший их теоретик.

Желая сгладить прямолинейность той формы субъективизма, которая непосредственно сводит предмет физики к совокупности ощущений, некоторые «физические» идеалисты, так сказать, «объективируют» этот предмет физики, используя факт все возрастающего значения физических измерений. Они провозглашают, что предметом физики являются результаты измерений. Это на первый взгляд кажется констатацией того, с чем имеют дело физики в своей повседневной работе. Однако смысл такого толкования предмета физики тот же самый — отрицание объективной реальности, существующей вне и независимо от познающего субъекта, ибо измерение есть сугубо познавательная операция и его результаты, выраженные в концептуальной форме, существуют только тогда, когда есть тот, кто производит это измерение; к тому же в указанной трактовке эти «результаты измерения» рассматриваются как переживания экспериментатора.

Идеализм не остановился на рассмотрении вопроса о предмете естествознания в общей форме. Он пытался распространить субъективистскую точку зрения на трактовку предмета ряда конкретных естественнонаучных дисциплин. «Физические» идеалисты, например, с таких позиций истолковывали предмет и задачи космологии, теории относительности, квантовой механики, физики «элементарных» частиц, непомерно раздувая роль «наблюдателя», «наблюдения», «показаний прибора» и т. п., приписывая им фундаментальное значение не в познании явлений и объектов, соответствующих этим теориям, а в самом существовании, бытии этих явлений и объектов.

Ленинская критика субъективистского понимания предмета естествознания опрокидывает все эти «современные» претензии идеализма навязать науке о природе противоречащую самой ее сути концепцию. Взгляды В. И. Ленина составляют тот фундамент, опираясь на который естествознание только и может успешно выполнять стоящую перед ним задачу — все глубже и полнее познавать объективную реальность. Учение Ленина о познании полно творческого оптимизма, ибо оно указывает пути к устранению теоретико-познавательных преград для проникновения в тайны природы. Оно сулит науке вечную молодость, вечную жизнь, полную непрестанного движения вперед, ибо, поскольку «материя бесконечна вглубь», постольку предмет естествознания — движущаяся материя — никогда не будет исчерпан наукой и ей предуготована радость никогда не прекращающегося приумножения великих ценностей познания.

2. Опыт

Вопрос о предмете естествознания тесно связан с вопросом об опыте. Расхождения в понимании второго неизбежно вызывают коренные различия в толковании первого.

Все знания — из опыта. Это так. В этом пункте сходятся мнения многих философских систем. Так считает и естествознание. К нему «присоединяется» и эмпириокритицизм, усиленно занимающийся, по выражению Ленина, декламацией насчет «опыта». Эта декламация создает видимость, что позитивисты борются за «чистый опыт», опыт, очищенный от всяких фантазий и вымысла, и тем стремятся поставить естествознание на твердую основу. Но в действительности она направлена на оправдание одного из самых нелепых вымыслов, каковым является позитивистское представление об опыте как таком «опыте», в котором не содержится ничего объективного. Попытки таким путем «обосновать естествознание» на деле ведут к его отрыву от той единственной живительной почвы, на которой оно может плодотворно развиваться.

Для естествоиспытателей, успешно ведущих свою творческую познавательную работу, опыт — это, по афористическому выражению одного из них, «объект перед субъектом». Как бы отправляясь от этого господствующего в естествознании взгляда, эмпириокритики, в частности Авенариус, начинают рассмотрение вопроса об опыте с противоположения «Я» и «среда». Они заявляют, что части среды находятся в таком отношении к человеку, что, когда первые предстают перед вторым, последний говорит о своем «опыте». В качестве предпосылки «опыта», таким образом, принимается наличие частей среды как чего-то иного, чем сам человек. Это очень похоже на естественнонаучное понимание опыта. Как замечает В. И. Ленин, тут «открывается возможность толковать опыт материалистически»⁴, если только принять, что среда и ее части существуют независимо от человека, от его «заявлении» и «высказывании». Нередко и Мах говорил об опыте материалистически, противопоставляя его, по выражению Ленина, «философствованию из себя», т. е. толкуя как нечто данное человеку извне.

Но на этой позиции ни Мах, ни Авенариус, ни другие позитивисты удержаться не могли. Постепенно путем незаметных нюансов эмпириокритики отходили от такого понимания опыта. И этот отход был неизбежным при сохранении исходной посылки махизма: тела суть комплексы ощущений. Среда и ее части превращались в «противочлен» в пресловутой авенариусовской «принципиальной координации», по которой без субъекта якобы нет объекта.

В конце концов субъект оставался наедине с самим собой, а реальный объект отбрасывался совсем. Наличным, непосредственно данным признавались всяческие «заявления» и «высказывания» субъекта. Они и отождествлялись с опытом. Однако и эта позиция не была постоянным и окончательным пристанищем махистской мысли. Когда защита философского скептицизма становилась особенно трудной перед лицом прочного убеждения естествоиспытателей или когда возникало благонамеренное желание отгородиться от откровенного фидеизма, эмпириокритики вновь отшатывались в сторону материализма. Ленин отмечает неопределенность и путаницу в толковании понятия «опыт» в махизме, злоупотребление этой неопределенностью, возникающей благодаря недопустимому «растягиванию» этого понятия. Констатируя философскую беспринципность в этом вопросе, Ленин пишет: «Одним словом: «чего хочешь, того просишь». «Опыт» прикрывает и материалистическую и идеалистическую линию в философии, освящая их спутыванье»⁵.

Эмпириокритицизм, как и позитивизм вообще, намеревался «освободить» естествознание «от всякой метафизики» — и от материализма, и от идеализма — посредством внедрения в естествознание так называемого «чистого опыта». В. И. Ленин показал, что не существует и принципиально не может существовать такого понимания опыта, которое не стояло бы в тесной связи с той или иной системой философских взглядов — материалистической или идеалистической. Думать, будто посредством слов «чистый опыт» можно снять альтернативу: материализм или идеализм,— чистейшее заблуждение. И фактически то «слово «опыт»,— подчеркнул Ленин,— на котором строят свои системы махисты, давным-давно служило для прикрытия идеалистических систем и служит сейчас у Авенариуса и К⁰ для эклектического перехода от идеалистической позиции к материализму и обратно»⁶.

Таким образом, В. И. Ленин показал крах позитивистских попыток изолировать естествознание от философии посредством «чистого опыта». Это терминологическое ухищрение служит вполне определенным философским целям, чуждым естествознанию.

В. И. Ленин обосновал, что главным в материалистическом понимании опыта является признание в нем объективного содержания, наличия такого взаимодействия субъекта с независящим от него объектом, при котором в субъекте запечатлевается то, что не принадлежит ему самому и что порождено объектом. Опыт состоит в приспособлении ощущений, представлений, понятий, теорий к объективной реальности. Именно на таком понимании опыта зиждется естествознание, и именно такой опыт служит источником силы научного познания.

Большое значение эмпириокритики придавали различению понимания опыта как предмета исследования и опыта как средства познания. Они настаивали на признании первого, в то время как второе объявляли материалистическим и потому отвергали. Ленин показал, что это разделение понятия фактически не имеет отношения к разграничению двух основных философских направлений. И хотя действительно второе толкование опыта часто принимается в качестве материалистического, это само по себе неверно. Ленин иллюстрирует свою мысль ссылкой на взгляды субъективного идеалиста И. Фихте, признававшего, не противореча своему идеализму, опыт средством познания. Вместе с тем Ленин указал и на серьезную теоретическую ошибку Г. В. Плеханова, посчитавшего характерным для материализма толкование опыта как предмета исследования. «...Под словом «опыт»,— пишет Ленин,— несомненно, может скрываться и материалистическая и идеалистическая линия в философии, а равно и юмистская и кантианская, но ни определение опыта, как предмета исследования, ни определение его, как средства познания, ничего еще не решает в этом отношении» ⁷. Решающим — это Ленин подчеркивал неоднократно — является признание (материализмом) или отрицание (идеализмом) наличия существующей вне и независимо от субъекта объективной реальности, взаимодействие с которой и составляет основу человеческого опыта.

Материалист может рассматривать опыт как предмет исследования потому, что в нем в определенной форме запечатлена, представлена, дана объективная реальность, хотя сам по себе он не тождествен этой реальности. Вместе с тем материалист имеет основания считать опыт и средством познания, поскольку исследователь, не ограничиваясь содержанием опыта, но опираясь на него, идет к тому, что лежит за пределами исторически ограниченного опыта, и строит концептуальную картину (теорию) того, существование и свойства чего уже ни в какой степени не зависят от опыта и не отражены в нем в данный момент. Теория, хорошо отвечающая накопленному опыту, сама становится орудием обогащения опыта и средством расширения его сферы.

Выработка все большего и большего соответствия наших представлений объективной природе вещей — это и есть накопление и обогащение научного опыта. Степень достигнутого при этом соответствия определяет меру истинности и тем самым надежности и устойчивости того, что содержится в опыте. Никогда это соответствие не может быть полным и исчерпывающим. Между субъектом и объектом всегда устанавливается взаимодействие, ограниченное теми или иными рамками, теми или иными аспектами или сторонами. Поэтому, подчеркивает Ленин, опыт всегда ограничен, неполон, относителен. Но в нем есть абсолютное содержание — уже достигнутое частичное соответствие с объектом, которого, по словам В. И. Ленина, «не могут изменить никакие будущие обстоятельства»⁸. Как раз это и служит залогом непрестанного поступательного движения науки от одного успеха к другому — движения, в котором шаг за шагом устраняется все то, что оказывается несоответствующим объекту, и накапливается все то, что находится в соответствии с ним.

Опыт порой ставит объект перед субъектом с новой, совершенно неожиданной стороны, так что заставляет радикально перестраивать сложившиеся прежде представления. Но эти прежние представления не были беспочвенными. Они в определенной мере отвечали ранее имевшемуся опыту, открывавшему определенный аспект реальности. Новые представления не должны противоречить прежнему опыту; выражая особенности только что полученного опыта, они вместе с тем не должны порывать с ним. Какой бы трудной ни была процедура согласования новых представлений со сферой нового и старого опыта (даже порой выступая «логически противоестественной» и «несуразной»), она неизбежно должна быть реализована. Ив этой жесткой принудительности опыта по отношению к теоретическому мышлению, к «переживаниям», «высказываниям» и т. п. объекта содержится верный признак его неподвластности субъекту, наличия в нем объективного содержания, детерминированного тем, что лежит вне субъекта.

Вся история научного познания свидетельствует об этом. Тем не менее идеалисты вновь и вновь пытаются толковать опыт как лишенный объективного содержания. Особенно это распространено в позитивистской интерпретации квантовой механики, которая (интерпретация) признает реальными только восприятия актов наблюдения микрочастиц, возбуждающих процессы, фиксируемые в наблюдениях. Тем самым опыт превращается из средства проникновения в глубины материального мира в преграду на этом пути, запрещая ученому думать о том, что лежит вне актов наблюдения и не зависит от них.

Ленинское же диалектико-материалистическое толкование опыта устраняет такого рода преграды, наполняет это важнейшее понятие естествознания и философии тем богатым содержанием, благодаря которому оно находится в арсенале фундаментальных средств приумножения научного знания.

3. Сущность научной теории

Коренное расхождение материализма и идеализма в понимании опыта имеет неизбежным следствием их решительное расхождение и в понимании сущности научной теории. В. И. Ленин вскрывает это различие, подвергает критике идеалистическое понимание и формулирует принципы диалектико-материалистического истолкования научных теорий.

Для позитивиста научная теория есть только способ, метод или совокупность искусственных приемов «организации опыта», причем такого «опыта», в котором нет объективного содержания, который не заключает в себе ничего, кроме «заявлений», «высказываний», «наблюдений» и т. п. субъекта. Характерна махистская критика взглядов на природу научных понятий и теорий крупнейших естествоиспытателей. Так, выступая против материалистических воззрений Г. Гельмгольца, считавшего, Что наука дает знание реального внешнего мира, достигает объективной истины, ученик Маха Г. Клейнпетер заявлял:

«Ошибочное понимание слов: масса, сила и т. д.— вот чем грешит все рассуждение Гельмгольца. Ведь это же только понятия, продукты нашей фантазии, а вовсе не реальности, существующие вне мышления. Мы совершенно не в состоянии познавать какие-то реальности»⁹.

Как утверждают позитивисты, не только отдельные понятия науки, но и все ее теории по своей природе фантастичны, иллюзорны, не имеют дела с реальностью. Теории якобы дают только удобную классификацию или систематизацию данных «чистого опыта», представляют собой краткое суммирование многообразия накапливаемых исследователем ощущений, средство для облегчения памяти, простое сведение знания в уравнения и т. п. Они, согласно мнению позитивистов, лишь удобные фикции, совокупности условных, технически полезных рецептов для ориентировки в потоке ощущений и ни на что большее претендовать не могут. Принципиальный, ничем и никогда не преодолеваемый отрыв научной теории от объективной реальности, отказ от признания ее объективного содержания, лишение ее права на обладание объективной истиной — вот что характеризует позитивистский, идеалистический подход к научной теории. Ему В. И. Ленин противопоставляет совсем иной подход, основанный на теории отражения. Он развивает взгляд, по которому научная теория — отражение, снимок, приблизительная копия с объективной реальности. «Признание теории снимком, приблизительной копией с объективной реальности,— в этом и состоит Материализм» ¹⁰.

Анализируя рассуждения Маха по поводу физической теории, В. И. Ленин отмечает, что вся «берклианская премудрость» летит прочь, лишь только встает задача глубоко понять, как соотносится теория с фактами, как происходит процесс «подгонки» теории к фактам, когда обнаруживается ее отклонение от фактов. Что такие отклонения существуют — известно каждому исследователю. Говорит о них и Мах. Но в чем тут дело? Если последовательно придерживаться махистской точки зрения, то, как показывает Ленин, нельзя не прийти к нелепости. О каком отклонении можно тогда говорить? Об отклонении мысли (физической теории) от фактов. Но для махиста мысли — «следы ощущений», а факты — «комплексы ощущений». Значит, перед нами отклонение следов ощущений от комплексов ощущений! Все это лишь чистое нагромождение терминов. Здесь, по логике рассуждений, неизбежен переход к материалистическому взгляду — признанию того, что за пределами «следов ощущений» существует нечто, от них совсем не зависящее, и человеческая мысль стремится как можно более точнее и полнее отобразить это нечто. Даже сам Мах здесь забывает и покидает точку зрения, которую пытался защищать. «Теория физиков,— отмечает Ленин,— оказывается отражением существующих вне нас и независимо от нас тел, жидкостей, газов, причем отражение это, конечно, приблизительное, но «произвольным» назвать это приближение или упрощение неправильно»¹¹.

Невозможность последовательного проведения махистского понимания научной теории, его внутреннюю противоречивость и несоответствие реальному положению дел в естествознании В. И. Ленин демонстрирует и на примере рассуждений П. Дюгема — другого крупного физика-позитивиста. В своей книге «Физическая теория. Ее цель и строение» Дюгем также пытался освободить физику от «метафизики», т. е. от характерного для естествознания признания объективной реальности, и стремился изобразить физическую теорию как «экономное представление» чувственных фактов, эмпирических законов, как их «классификацию», обладающую внутренней красотой, приобретаемой благодаря достигаемому ею классификационному порядку. Ленин показывает, что как для Маха, так и для Дюгема ситуация оказывается роковой, когда становится необходимым рассмотреть научную теорию не в статике, а в динамике, в процессе ее развития. Почему ученые меняют свои теории, что их понуждает к этому? Дюгему приходится признать, что есть вечная «борьба между реальностью и законами физики», что реальность рано или поздно опровергает те законы, которые формулирует физика, а физика поэтому неутомимо ретуширует, видоизменяет, усложняет опровергнутый закон. В связи с этим Ленин отмечает, как близко здесь Дюгем приближается к диалектическому материализму. И Дюгем приходит к выводу, что физическая теория не является чисто искусственной классификационной системой, которая сегодня будет признаваться удобной, а завтра отвергаться, как негодная. По его мнению, эта классификация в ходе развития физики становится «все более и более натуральной». «Но,— заключает Ленин,— если теория физики становится все более и более натуральной, то, значит, независимо от нашего сознания существует «натура», реальность, «отражаемая» этой теорией,— именно таков взгляд диалектического материализма»¹².

Так становится очевидной несостоятельность исходного замысла Дюгема — отбросить представление об объективной реальности.

Подчеркивая, что научная теория является отражением объективной реальности, В. И. Ленин указывал, что это отражение не является непосредственным, сразу выражаемым в цельном и законченном виде, подобно зеркальному отображению. Оно строится путем последовательных приближений, как сложная, развивающаяся, динамичная концептуальная система, элементы которой далеки от чувственной осязаемости и наглядности. Напротив, они обладают крайне абстрактным характером и как бы «отлетают» от чувственно данной реальности, уходят от нее. Однако в своей целостности, организованной совокупности и единстве они, по словам Ленина, отражают реальность полнее, глубже и вернее, чем живое созерцание, перед которым объект выступает прямо и непосредственно. Конкретное в научной теории воспроизводится с помощью системы абстрактных элементов с большой глубиной, полнотой и верностью, потому что в этих элементах выражается скрытая сущность вещей, недоступная чувственному восприятию. Научные теории как раз и предназначены для построения отображения сущности явлений. Оно формируется в сложном и долгом процессе. «Познание,— пишет Ленин,— есть вечное, бесконечное приближение мышления к объекту. Отражение природы в мысли человека надо понимать не «мертво», не «абстрактно», не без движения, не без противоречий, а в вечном процессе движения, возникновения противоречий и разрешения их» ¹³.

Противоречия эти многообразны. Тут и противоречие между относительно сложившейся структурой научной теории и вновь открытыми фактами, не укладывающимися в ее устоявшиеся рамки; и противоречие между необходимостью создания все более абстрактных понятий, образующих элементы теории, и возможной опасностью их превращения в чистейшую фантазию, утратившую все связи с реальностью, в силу чего теория лишается научного значения; и противоречие между необходимостью для теории прочно опираться на факты и естественной тенденцией теории подыматься над ними, стремясь охватить все более широкую сферу реальности, еще не вошедшую в орбиту опытного исследования, и т. д. В. И. Ленин рассмотрел многие из этих живых противоречий познания, показывая интимный механизм познавательного процесса, формирования и развития научных теорий.

Взгляды на сущность научной теории, подобные тем, которые развивали Мах, Дюгем и их сторонники, в несколько измененной форме развиваются ныне представителями многих современных школок идеализма. Характерно, что книга Дюгема «Физическая теория. Ее цель и строение» издавалась во многих странах неоднократно, вплоть до самых последних лет, встречая самые лестные оценки со стороны позитивистов и естествоиспытателей, не смогших усмотреть в ней опасности для развития правильных представлений о научной теории. Вот почему ленинская критика воззрений Маха, Дюгема на научную теорию продолжает оставаться актуальной и в наши дни. Вместе с тем выдвинутая им позитивная трактовка научной теории как отражения объективной реальности полностью сохраняет значение надежнейшего методологического принципа в творческой деятельности ученых, строящих и развивающих научные теории.

4. Объективная ценность научной теории

К вопросу об объективной ценности научной теории В. И. Ленин возвращается многократно. Здесь он видит главный пункт, по которому ведутся наиболее упорные атаки идеализма, борющегося с материалистическими убеждениями естествоиспытателей. Саму суть «физического» идеализма и кризиса современной ему физики он связывал именно с атаками на положение об объективной ценности физической теории: ««Шатание мысли» в вопросе об объективности физики — в этом суть модного «физического» идеализма»¹⁴; «кризис современной физики состоит в отступлении ее от прямого, решительного и бесповоротного признания объективной ценности ее теорий...» ¹⁵

Острым и метким теоретическим оружием, направленным на защиту объективной ценности научных теорий, на устранение всяческих «шатаний» в этом вопросе, служило разработанное В. И. Лениным диалектико-материалистическое учение об объективной, абсолютной и относительной истине. Именно оно дало решение проблемы, столь сильно затруднявшей естествоиспытателей,—как совместить неизбежную крутую ломку понятий, относительность знания, особенно резко выявляющуюся в ходе этой ломки, с признанием объективной ценности научных теорий, с признанием объективной и абсолютной истины.

Вывод, который строго обосновал В. И. Ленин, таков: ценность любой научной теории, подтвержденной опытом,— в наличии в ней объективной истины, т. е. знания, содержание которого не зависит ни от человека, пи от человечества. Она есть вместе с тем и истина абсолютная, т. е. знание, которое не будет «отменено», отброшено дальнейшим развитием науки. Но в реальном познавательном процессе абсолютная истина выступает в оболочке, в форме истины относительной, т. е. совокупности представлений, в которых еще не отделены представления, соответствующие действительности, от представлений, могущих быть измененными или даже отброшенными ввиду невозможности привести их в соответствие с действительностью. Истина абсолютная складывается из истин относительных. Но последние формируются не сами по себе, не пассивно, а в том активно осуществляемом сложном познавательном процессе, в котором знание шаг за шагом очищается от всего, что не соответствует объекту, освобождается от своей исторически преходящей оболочки.

В тесной связи с вопросом об объективной ценности научных теорий В. И. Ленин рассматривает так называемый «принцип экономии мышления», введенный в гносеологию Махом и Авенариусом. С точки зрения этого «принципа» они пытались истолковывать природу научных теорий, их смену и развитие. «Экономическая природа» науки состоит в том, что все ее понятия и теории якобы строятся в соответствии с «наименьшей тратой сил». Новая теория вытесняет старую, заменяет ее только потому, что она делает мышление более «экономным», требующим меньше усилий.

В гносеологии «принцип экономии мышления», говорит Ленин, не может вести ни к чему иному, кроме субъективного идеализма. ««Экономнее» всего «мыслить», что существуй только я и мои ощущения,— это неоспоримо, раз мы вносим в гносеологию столь нелепое понятие»¹⁶. В применении к теориям естествознания это «нелепое понятие» вело к путанице, лишало естествоиспытателей правильного критерия в оценке достоинств и недостатков научных теорий, в анализе перспектив их развития, вносило крайний субъективизм и произвол, несовместимый с интересами и задачами научного исследования.

Что вообще надо понимать под «экономией мышления»? Как определить эту «экономию» независимо от вкусов, личных склонностей, уровня знаний, эмоциональной настроенности и т. п. исследователя? Никто из создателей эмпириокритицизма или его ревностных последователей не смог дать убедительных ответов на эти вопросы. Критерий «экономии мышления» оставался совершенно неопределенным и произвольным, толкуемым по-разному в разных случаях и разными людьми.

Это не могло остаться незамеченным теми естествоиспытателями, которые не покидали материалистических позиций и выступали против философских воззрений Маха, навязываемых естествознанию. С такими возражениями выступал в 1908— 1909 гг. Макс Планк — основоположник квантовой физики. В своей работе «Теория физического познания Эрнста Маха. Возражение» Планк напоминает, что Мах и его сторонники ожесточенно боролись против признания реальности атомов, против атомно-кинетической теории материи, основанной на идее вероятности в микроскопических процессах. Он высмеивает «принцип экономии мышления», который его адепты вынуждены толковать самым широким и неопределенным образом, сегодня восхищенно одобряя с его помощью то, что вчера при его же посредстве они непреклонно отвергали. «Меня ничуть не удивило бы,— писал Планк,— если бы какой-нибудь представитель школы Маха в один прекрасный день выступил с великим открытием, что гипотеза вероятности или реальность атомов являются требованием научной экономии. Тогда все было бы в полном порядке, атомистика была бы спасена, и у нас было бы еще то особое преимущество, что каждый под экономией понимал бы то, что ему нужно было бы»¹⁷.

В заключение Планк решительно заявляет: «В качестве путеводной нити для физического исследования принцип экономии не принесет ни малейшей пользы, если даже трактовать его в самом широком смысле. И бесполезен он уже на одном том, простом и общеизвестном, основании, что заранее никогда нельзя знать, с какой точки зрения экономия будет соблюдена наилучшая и подольше. Поэтому физик, стоящий на страже интересов своей науки, должен быть реалистом, а не экономом, т. е., изучая смену явлений, он должен руководствоваться одной целью: отыскать в них все вечное, непреходящее, независимое от человеческих восприятий»¹⁸.

Эта меткая критика «принципа экономии мышления» целиком соответствовала подходу Ленина и полностью шла в русле его идей, хотя замечательный естествоиспытатель, конечно, ничего не мог знать о работах В. И. Ленина. И такое совпадение точек зрения еще раз свидетельствует о том, насколько отвечала интересам науки ленинская критика махизма.

Махистскому «экономическому» критерию ценности научной теории В. И. Ленин противопоставляет единственно верный, материалистический критерий — правильность теории, ее соответствие объективной реальности. Только этим, а не вздорной, псевдонаучной идеей «экономии мышления» должен руководствоваться естествоиспытатель, строя свои теории, пересматривая их в свете новых фактов, разрабатывая новые концепции, идущие на смену прежним. Если уж употреблять выражение «экономия» в применении к мышлению, то, подчеркивает Ленин, «мышление человека тогда «экономно», когда оно правильно отражает объективную истину, и критерием этой правильности служит практика, эксперимент, индустрия» ¹⁹.

О том, насколько критерий правильности, истинности научных теорий жизненно необходим, насколько он принудительно навязывается самой практикой научного исследования, говорят даже рассуждения самого Маха. Обыгрывая слово «экономия», Мах сравнивает науку с хозяйством и работу ученого с хозяйствованием. В конце концов он заключает, что цель «научного хозяйства» — «возможно более полная» и «спокойная» картина мира. Но «говорить это,— констатирует Ленин,— значит признавать объективную реальность мира по отношению к нашему познанию, модели по отношению к картине. Экономность мышления в такой связи есть просто неуклюжее и вычурно-смешное слово вместо: правильность. Мах путает здесь, по обыкновению...» ²⁰.

Эта путаница продолжается и тогда, когда Мах сопоставляет защищаемую им «экономию мышления» с некоторыми приемами и путями научного исследования, принятыми среди естествоиспытателей,— с мыслью Г. Кирхгофа о «полном и простейшем описании» объективной реальности, с идеей Г. Грассмана о необходимости «согласования мышления с бытием». Мах пытается их отождествить со своим «экономическим» подходом.

Ленин решительно возражает против этого, указывая, что нельзя приравнивать чисто материалистические положения Грассмана и Кирхгофа к идеалистической «экономии», согласно которой существуют лишь одни ощущения. Тем самым Ленин еще раз подчеркивает несовместимость идеалистических методологических предписаний с практически применяемыми в естествознании способами научного исследования.

Наука движется от одной ступени к другой, от одних теорий к другим и строит их так или иначе не потому, что человек хочет мыслить все более «экономно» и допускать «наименьшую трату сил», а потому, что перед человеком предстают все новые и новые материальные объекты и процессы, не зависящие от его воли и желания, его сознания, его ощущений, и он вынужден менять свои представления, приспосабливая их к материальным объектам и процессам. Если бы не существовало вещей, независимых от сознания, то «экономнее» всего было бы оставить сложившиеся научные представления совершенно неизменными, укладывая в раз навсегда принятую схему то, с чем имеет дело сознание. Но наука постоянно изменяет свои понятия и теории, не считаясь ни с какой «экономией».

Если взглянуть на то, как фактически развивалось естествознание на протяжении истекших лет после написания книги Ленина, то нельзя не увидеть, насколько был прав Ленин, с презрением отбросивший пресловутый «принцип экономии мышления». Какая «экономия мышления» заставила ученых прийти к выводу о квантовании энергии в атомных процессах и под влиянием этого перестроить многие другие фундаментальные понятия? Сколько сил было затрачено на то, чтобы отвергнуть эти новые воззрения, не допустить их в научную теорию! Характерно, что даже тот, кому наука была обязана новой идеей квантования энергии,— Планк — принял ее только тогда, когда он сам исчерпал все средства обойти ее. И, приняв эту идею, навязанную природой, ученые весьма «неэкономно» затратили огромное количество сил и средств на то, чтобы привести в соответствие с ней другие понятия и воззрения. Так же обстояло дело и в других случаях, когда возникали новые теории — теория относительности, квантовая механика и т. д. Их появление не только никогда не могло быть объяснено «экономией мышления», но, напротив, всегда оказывалось исключительно «неэкономным», «расточительным». Это — «расточительность» с точки зрения схоластического принципа экономии мышления, но, напротив, оно — драгоценное приобретение с точки зрения здравомыслящего ученого, заинтересованного в том, чтобы как можно лучше понять объективную реальность. Только это и руководит подлинным ученым, когда он исследует окружающую нас природу, и только потому наука движется вперед.

Конечно, отрицая «принцип экономии мышления» как гносеологическую основу науки, материалист-диалектик далек от мысли, что познание должно осуществляться особенно трудными путями, средствами, приемами, особенно сложными представлениями и теориями. Он, несомненно, стоит за то, чтобы и средства и пути познания, и научные понятия, и теории были как можно проще. И условие простоты является разумным требованием, выдвигаемым в ситуации (нередко встречающейся в науке), когда нужно сделать выбор между альтернативными вариантами теории, если только каждая из них имеет основания претендовать на то, что она так или иначе описывает реальность, а опыт еще не позволяет сделать решающий выбор между ними. Когда Ленин приводил высказывание Кирхгофа о теории как о простейшем описании, он ни слова не сказал против характеристики «простейшее», хотя она чисто внешне могла бы показаться схожей с махистской «экономией мышления». На самом деле здесь есть принципиальное различие, и Ленин подчеркнул его: у Кирхгофа «простейшее описание» предполагает наличие объективной реальности и относится к ней, предполагает подчинение этого описания объекту, в то время как «экономия мышления» Маха направлена на отрицание объективной реальности, снимает задачу ее постижения и таким образом, по существу, играет разрушительную роль в науке.

В ходе созидательной познавательной работы условие простоты никогда не применяется само по себе, независимо от требования правильности, объективной истинности. Более того,— первое целиком подчинено второму. Поэтому в конечном счете судьбу теории решает именно последнее.

Критика В. И. Лениным махистского «принципа экономии мышления» в значительной мере способствовала правильному пониманию сложного процесса развития научных теорий. Раскрытие же им объективной ценности научных теорий высоко подняло значение этой фундаментальной формы научного мышления, важнейшего орудия познания мира.

5. Развитие теорий

В ходе поступательного движения науки на историческую арену постепенно выходят одна теория за другой. Как соотносятся эти теории друг с другом? Есть ли какие-нибудь закономерности, определяющие процесс этой смены? Старые и новые теории, по мнению Э. Маха, относятся друг к другу так же, как осенью опавшие листья, ставшие ненужными, к листьям, вновь народившимся весной: одни ушли навсегда, ничего не оставив после себя, а другие появились на новом месте и растут вне всякой связи с опавшими, ничем не будучи обязаны последним. Одни «фикции» сменились другими, одни условные способы классификации фактов отвергнуты другими, ничего более. И фикции, и способы эти творятся человеческим умом по своему произволу, и никаких объективных закономерностей их смены быть не может.

Вопрос о смене научных теорий не мог не привлечь внимание В. И. Ленина. Рассматривая его, Ленин высказал глубокие соображения, характеризующие наиболее важные особенности этой смены и имеющие методологическое значение. Хотя данную проблему он в ряде случаев анализирует на конкретном примере соотношения законов классической механики и новой электронной физики, электродинамики, его выводы имеют всеобщее значение. «...Механика,— отмечает Ленин,— была снимком с медленных реальных движений, а новая физика есть снимок с гигантски быстрых реальных движений» ²¹. Он подчеркивает, что здесь имеет место «ограничение механических законов движения одной только областью явлений природы и подчинение их более глубоким законам электромагнитных явлений...»²².

Что существенно в этих высказываниях В. И. Ленина? Прежде всего то, что подтвержденные опытом научные теории рассматриваются им не как отбрасывающие одна другую, а как внутренне связанные, как переходящие одна в другую и предполагающие друг друга. У каждой теории есть своя собственная сфера действия, и потому они глубоко отличны. Но поскольку между областью медленных реальных движений и областью движений «гигантски быстрых» фактически нет никакого разрыва, постольку нет и не может быть абсолютного разрыва между теориями, являющимися снимками с обеих этих областей. Однако приход новой теории не есть появление такой теоретической системы, которая располагается «рядом» со старой, просто примыкает к ней. Нет! Ленин подчеркивает не только то, что новая теория своим появлением ограничивает область действия старой, но и то, что законы старой теории подчиняются законам новой и эти последние являются более глубокими по сравнению с прежними. Налицо процесс последовательного углубления знания. Обычно каждая теория в пору своего расцвета стремится максимально или даже беспредельно расширить область своего применения. Новая теория более или менее резко сужает эту область и в свою очередь решительно устремляется на завоевание как можно более широкого круга явлений, пока последующая теория не сделает с ней то же, что она когда-то сделала по отношению к своей предшественнице. Здесь как раз и происходит то, о чем говорил В. И. Ленин: «...Пределы истины каждого научного положения относительны, будучи то раздвигаемы, то суживаемы дальнейшим ростом знания»²³.

Таким образом, историческая смена научных теорий — это их развитие, в котором господствуют свои собственные закономерности — связь старых и новых теорий; ограничение сферы действия старых теорий и расширение новых; подчинение законов старой теории законам новой; углубление знания с появлением новой теории. Эти закономерности отвечают той характеристике общего хода познания, которую дал ему В. И. Ленин в «Философских тетрадях»: «Понятие (познание) в бытии (в непосредственных явлениях) открывает сущность (закон причины, тождества, различия etc.) — таков действительно общий ход всего человеческого познания (всей науки) вообще. Таков ход и естествознания...»²⁴ И это — «бесконечный процесс углубления познания человеком вещи, явлений, процессов и т. д. от явлений к сущности и от менее глубокой к более глубокой сущности» ²⁵.

Таким образом, развитие теорий, относящихся к одной и той же сфере реальности, есть не что иное, как закономерный переход от одного уровня сущности явлений к другому, более глубокому. И поскольку эта «лестница уровней» сущности бесконечна, бесконечен и процесс развития научных теорий; он никогда не может окончиться. Этот процесс идет путем отрицания одних теорий другими, но отрицания не «зряшного», как говорил Ленин, а диалектического, с удержанием, сохранением всего положительного. Благодаря этому и происходит непрестанное накопление великих духовных ценностей науки, добытых ею в борьбе за обладание объективной истиной.

Наличие указанных Лениным закономерностей смены, развития научных теорий подтверждается всей историей естествознания и особенно ярко историей современной физики и математики.

За истекшие после появления рассмотренных выше идей В. И. Ленина 60 с лишним лет в физике появился целый ряд новых фундаментальных теорий — таких, как специальная и общая теория относительности, нерелятивистская и релятивистская квантовая механика, квантовая электродинамика; ныне строится теория «элементарных» частиц. И во всех без исключения случаях полностью подтвердились отмеченные Лениным общие законы развития теорий.

Теория относительности при своем появлении выступила непримиримым антагонистом классической механики, отрицающим ее коренные предпосылки. Однако затем выяснилось, что теория относительности не только не ликвидировала классическую механику, не отбросила ее, но предполагает ее, закономерно связана с ней и включает ее в себя в качестве предельного частного случая. То же случилось и с нерелятивистской квантовой механикой, выступившей в качестве решительного отрицания классической механики. И она оказалась закономерно связанной с механикой Ньютона, ограничив только сферу ее действия определенной областью действительности, подчинив ее себе и включив в себя в качестве предельного частного случая. Подобным же оказалось и соотношение релятивистской и нерелятивистской квантовой механики. Последняя была закономерно подчинена первой и предстала как ее предельный частный случай. Аналогичное можно сказать и про соотношение всех других основных физических теорий. Такая же закономерность имеет место и в развитии математических теорий — в области геометрии, теории чисел, теории дифференциального и интегрального уравнений и других разделов математики.

Осознанная естествоиспытателями подобная закономерность развития научных теорий была с большим успехом использована в качестве важнейшего методологического инструмента в процессе построения новых теорий. Она получила наименование принципа соответствия. Общий принцип соответствия является одним из важных достижений естествознания XX в. Его философской, теоретической основой является учение Ленина об объективной, абсолютной и относительной истине. В нем нашли конкретное естественнонаучное выражение те закономерности развития научных теорий, которые были указаны В. И. Лениным задолго до того, как этот принцип был сформулирован и стал эффективным средством современной научной методологии.

* * *

Идеи В. И. Ленина, дающие глубокую характеристику сущности, ценности и путей развития научных теорий, живут и «работают» в современной науке. И в том факте, что теоретические орудия познания становятся все более совершенными, мы еще и еще раз видим величие вклада, внесенного В. И. Лениным в интеллектуальное вооружение человечества.

Примечания:

¹ См. В. И. Ленин. Полн.. собр. соч., т. 18, стр. 33—35.

² A. Eddington. The Philosophy of Phvsical Science. Cambridqe University Press, 1933, p. 3.

³ Ibid., p. 3,

⁴ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 151.

⁵ В. П. Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 152.

⁶ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 154.

⁷ Там же, стр. 156.

⁸ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 18. стр. 146.

⁹ Цит. по: В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 250.

¹⁰ Там же, стр. 281.

¹¹ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 60.

¹² В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 331.

¹³ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 29, стр. 177.

¹⁴ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 325.

¹⁵ Там же, стр. 324

¹⁶ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 176.

¹⁷ «Новые идеи в философии», сб. № 2, стр. 156—157.

¹⁸ «Новью идеи в философии», сб. № 2, стр. 157.

¹⁹ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 176.

²⁰ Там же.

²¹ В. И. Ленин. Полы. собр. соч., т. 18, стр. 280—281.

²² Там же, стр. 276.

²³ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 137.

²⁴ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 29, стр. 298.

²⁵ Там же, стр. 203.