Книги о Ленине

ГЛАВА VI

СТАТЬЯ В. И. ЛЕНИНА «О ЗНАЧЕНИИ ВОИНСТВУЮЩЕГО МАТЕРИАЛИЗМА»

Для того чтобы понять место в истории того или иного научного произведения, разумно рассмотреть его с двух точек зрения. Прежде всего необходимо выяснить причины его написания и конкретные цели, которые преследовались автором. Тем самым можно увидеть, как вплетена работа в живую ткань своей эпохи. В большинстве случаев этого бывает достаточно.

Но есть такие работы, значение которых далеко выходит за рамки своего времени, и поэтому они становятся воистину историческими. Осветить полностью их значение возможно лишь с позиций современности. Именно такова статья В. И. Ленина «О значении воинствующего материализма».

Поэтому нам бы хотелось сначала напомнить основное содержание ленинской работы, пронизанной живым дыханием того героического времени, когда она писалась, и тем самым показать поразительную своевременность, практичность, целенаправленность каждого ленинского положения. Затем будут рассмотрены теоретические основания этих положений, благодаря которым то, что сказано по вполне конкретному поводу, звучит с нестареющей силой и через полстолетия, в совершенно новых исторических условиях.

1

Статья В. И. Ленина была написана в 1922 г. Совсем недавно отгремели залпы гражданской войны. В промышленности — разруха. Экономическое положение, тяжелое до крайности, осложнилось двумя жестокими засухами; в стране голод. Миновал первый год новой экономической политики, но бурные споры, вспыхнувшие в связи с введением нэпа, далеко еще не утихли. Ленин занят постоянной напряженной работой, он весь — в поисках путей быстрейшего выхода из экономических трудностей.

Но в голодной, разоренной России начинает выходить в свет новый марксистский журнал по проблемам философии — «Под знаменем марксизма». В его третьем номере — статья В. И. Ленина. Что это? Потеря чувства реальности? Кажется, кого могут интересовать философские проблемы в такое время? Нет, чувство реальности Ленину никогда не изменяло. Дело в том, что эпоха гражданской войны и последовавшие за нею годы восстановления хозяйства — это период ожесточенной классовой борьбы в разных областях и разными средствами. Один из важных фронтов такой борьбы — область идеологии. В 20-е годы в Одессе, Петрограде, Москве и других городах появляется в большом количестве разнообразная политическая и философская литература, в том числе и антимарксистская. Но ведь философия не праздное развлечение скучающих интеллигентов. Философия — это мировоззрение, это идеи, которые, овладев массами, становятся материальной силой. Вождь революции, руководитель первого в мире социалистического государства превосходно понимает значение этой силы. В области идеологии борьба продолжается и тогда, когда не хватает хлеба. По сути, это звенья одной цепи — борьба за хлеб и борьба за умы людей, и то и другое — классовая борьба. Вот об этом и говорит статья.

Назначение марксистского философского журнала — объединить единомышленников в борьбе идей. Вопросы стратегии и тактики классовой борьбы применительно к области философии — основное содержание небольшой ленинской работы. Эта направленность чувствуется в самых первых абзацах: «Одной из самых больших и опасных ошибок коммунистов (как и вообще революционеров, успешно проделавших начало великой революции) является представление, будто бы революцию можно совершить руками одних революционеров. Напротив, для успеха всякой серьезной революционной работы необходимо понять и суметь претворить в жизнь, что революционеры способны сыграть роль лишь как авангард действительно жизнеспособного и передового класса. Авангард лишь тогда выполняет задачи авангарда, когда он умеет не отрываться от руководимой им массы, а действительно вести вперед всю массу. Без союза с некоммунистами в самых различных областях деятельности ни о каком успешном коммунистическом строительстве не может быть и речи»¹.

Не первый раз Ленину приходится говорить о вреде и опасности «левого», «революционного» сектантства. Совсем недавно «левые» выступали против нэпа, а еще раньше — Троцкий с его «военными методами» и «завинчиваньем гаек» в профсоюзном движении. «Левые» уклоны получили в коммунистическом движении прямо-таки международный характер. Пытались дать бой «левые» и на VIII съезде партии, по вопросу об отношении к середняку. Принципиальнейший вопрос стратегии классовой борьбы возникает снова и снова. Он всплывает и в борьбе идеологической — в области философии. Эту борьбу тоже не выиграть силами одного авангарда — философски образованных партийцев. Необходим союз со всеми сторонниками последовательного материализма.

Конечно, предупреждает Ленин, речь идет не о союзе любой ценой, ради создания массовости. Он беспокоится о том, чтобы не было упущено главное — «связь между классовыми интересами и классовой позицией буржуазии, поддержкой ею всяческих форм религий и идейным содержанием модных философских направлений»².

Эту связь (а она исключительно существенна!) далеко не всегда видят материалисты из некоммунистов, которым часто кажется, что философская борьба ведется лишь ради достижения абстрактной истины. Им не хватает широты взгляда, опыта политической борьбы, который приобретается только в работе под руководством партии. Журнал обязан, но мысли Ленина, помочь таким людям избавиться от этой близорукости, обязан проводить политическую линию и посему заниматься не только опровержением ошибочных философских теорий, но и разоблачением врагов материализма.

В классовом обществе, и особенно в условиях коренного общественного переворота, «чистой борьбы за истину» в философии нет и быть не может. К сожалению, многие интеллигенты не могут или не хотят этого понять. Для них очень важно, сознает ли философ, какому классу служат развиваемые им положения, или нет. Но ведь с точки зрения объективной логики, с позиций конечного результата классовой борьбы это совершенно несущественно. Речь идет не о том, чтобы составлять биографии публицистов и философов. Поэтому важны не субъективные намерения идеолога, а действительные результаты его деятельности. Конечно, бывает и так: «шел в комнату — попал в другую», как, например, произошло с богостроителями и партийными махистами после революции 1905—1907 гг. Но законы классовой борьбы неумолимы, и ясное понимание классового характера литературной, организационной, философской работы — хорошее лекарство против политической безответственности. Воспитывать опыт верной классовой оценки философских рассуждений — важнейшая задача марксистского философского журнала. Это — прежде всего.

Второе. Ленин считал, что философский журнал должен находиться в самой гуще массовой идеологической работы. А это значит: требуется всяческое внимание тем областям идеологии, которые непосредственно и повседневно обращены к многомиллионным народным массам. И когда речь идет о вопросах мировоззрения, это, разумеется, в 20-е годы прежде всего касалось атеистической пропаганды. Как ее вести? Каким вопросам уделять внимание? Какую литературу использовать? На эти вопросы отвечает Ленин в своей статье.

Вред религии и церкви в общем очевиден чуть ли не каждому рядовому члену партии, но вот борьбу с религией сплошь да рядом пытаются вести до крайности грубо и потому неэффективно — запретом, насмешкой. Зачастую борьба против религии превращается в «попоедство», или появляются сочинения архитеоретичные, которые массовому читателю недоступны.

Ленин подчеркивает, что немалый вред атеистической пропаганде приносит и неумение (а порою нежелание) использовать прогрессивную буржуазную литературу. Одна из немаловажных причин этого — «ультрареволюционное» отношение к наследию прошлого, особенно распространенное среди молодежи, в том числе и прежде всего к наследию культурному. Провозглашался лозунг: «Все, что не марксистское, не пролетарское,— долой!» Вот и получалось, что не использовались глубокие, остроумнейшие атеистические сочинения французских материалистов Гольбаха, Дидро, Гельвеция только потому, что эти философы буржуазные.

Разумеется, нужно ясно видеть и подчеркивать классовую (а отсюда и научную) ограниченность этих авторов. Но коммунистам, занятым идеологической работой, прежде всего необходимо понять, что «чураться союза с представителями буржуазии XVIII века, т. е. той эпохи, когда она была революционной, значило бы изменять марксизму и материализму, ибо «союз» с Древсами³ в той или иной форме, в той или иной степени для нас обязателен в борьбе с господствующими религиозными мракобесами»⁴.

И снова Ленин повторяет, подчеркивает, настаивает на классовом, политическом характере идеологической борьбы, которую призван вести новый журнал: «Особенно важно использование тех книг и брошюр, которые содержат много конкретных фактов и сопоставлений, показывающих связь классовых интересов и классовых организаций современной буржуазии с организациями религиозных учреждений и религиозной пропаганды».

Чрезвычайно важными Ленин считает все материалы, относящиеся к Соединенным Штатам Америки, в которых в то время меньше проявлялась «официальная, казенная, государственная связь религии и капитала. Но зато нам яснее становится, что так называемая «современная демократия» (перед которой так неразумно разбивают свой лоб меньшевики, эсеры и отчасти анархисты и т. п.) представляет из себя не что иное, как свободу проповедовать то, что буржуазии выгодно проповедовать, а выгодно ей проповедовать самые реакционные идеи, религию, мракобесие, защиту эксплуататоров и т. п.» ⁵.

Сказано уже самое главное, самое существенное... Нет, еще не все! Коммунист не может быть в авангарде философской борьбы, если за душой у него нет ничего, кроме азбучных истин, общих положений материализма, хотя и верных в принципе, но явно недостаточных для активной разработки научных вопросов, для отстаивания и защиты марксистского мировоззрения. Нужны конкретные знания специальных дисциплин, нужна естественнонаучная аргументация в доказательстве положений материализма, особенно тогда, когда в естествознании происходит крутая ломка его понятий, когда достижениями естествознания, находящегося на переломе, вовсю спекулируют представители модных идеалистических течений. И потому необходим «союз с представителями современного естествознания, которые склоняются к материализму и не боятся отстаивать и проповедовать его против господствующих в так называемом «образованном обществе» модных философских шатаний в сторону идеализма и скептицизма». Необходимо «следить за вопросами, которые выдвигает новейшая революция в области естествознания, и привлекать к этой работе в философском журнале естествоиспытателей — это задача, без решения которой воинствующий материализм не может быть ни в коем случае ни воинствующим, ни материализмом»⁶.

И дело нельзя затягивать. «Союз» с естествознанием на свой лад и в своих целях уже осуществляли противники материализма — не только зарубежные, которые пытались уцепиться за Эйнштейна, но и свои, «доморощенные»: С. Франк, Н. Лосский, Л. Франковский, А. Введенский, П. Флоренский. С ними философский журнал должен вести самую непримиримую полемику, борьбу. Чтобы выдержать эту борьбу против натиска буржуазных идей, необходимо солидное философское обоснование, подчеркивает Ленин. Одно естествознание исчерпывающих аргументов против философского идеализма дать не может. Самому естествознанию нужен материализм, не стихийный, непоследовательный, а сознательный. И не просто материализм, а материализм диалектический.

Это требует максимума внимания овладению диалектикой. Одно из важных средств достижения такой цели — материалистическое истолкование диалектики Гегеля. «Группа редакторов и сотрудников журнала «Под Знаменем Марксизма»,— пишет В. И. Ленин,— должна быть, на мой взгляд, своего рода «обществом материалистических друзей гегелевской диалектики». Современные естествоиспытатели найдут (если сумеют искать и если мы научимся помогать им) в материалистически истолкованной диалектике Гегеля ряд ответов на те философские вопросы, которые ставятся революцией в естествознании и на которых «сбиваются» в реакцию интеллигентские поклонники буржуазной моды» ⁷.

Такое изучение гегелевской диалектики должно служить делу всесторонней разработки марксистского диалектического метода. И опять (в который раз!) Ленин подчеркивает классовый смысл любого научного исследования экономических, политических и т. п. явлений — вплоть до заключительного примера о том, как под видом абстрактно-научного анализа, в форме «нейтральной» статьи о разводах, буржуазный идеолог проводит свою политическую идею.

Таково содержание ленинской работы.

Да, это статья 1922 г. В ней в каждой строке — пульс своего времени. Здесь отразилась вся трудная эпоха первых лет строительства нового общества. В статье, как в фокусе хорошо отшлифованной линзы, сведены воедино конкретные задачи идеологической борьбы того героического времени. Это — не рассуждение «по поводу» философских проблем. Нет, здесь конкретные советы товарищам, делающим важное практическое дело. Это — план мероприятий «на сегодня и завтра». Если угодно, перед нами — «очередные задачи Советской власти» применительно к сфере идеологии. Совершенно логично, что несколькими днями позже Ленин написал по поводу абстрактно-теоретических рассуждений Преображенского относительно постановки работы в деревне: «Тошнит всех от общих фраз»⁸.

2

Однако — и в этом особенный, «ленинский» стиль мышления, анализа — конкретные положения «на сегодня» выступают как вывод из глубочайших теоретических идей, как естественное практическое применение фундаментальной марксистской теории. Статья Ленина — пример удивительного сплава теоретической глубины ученого-мыслителя с практичностью революционера, руководителя конкретной работы социалистического строительства.

Закономерно поэтому, что основные положения, высказанные В. И. Лениным в краткой, почти конспективной форме, определили и фарватер дальнейшего, перспективного развития марксизма. Ведь здесь изложены главные принципы работы философа-марксиста, которые можно сформулировать следующим образом:

1.  Ясное понимание классовых корней любой философской системы и ее места в идеологической борьбе.

2.  Основательное знание материала конкретных наук, и прежде всего тех, где происходит коренное преобразование понятий и принципов.

3.   Глубокий анализ истории философской мысли, высшим достижением которой является метод марксистской диалектики, и умелое использование этого метода.

Отсюда следуют и три средства, способствующие проведению в жизнь этих принципов:

1. Союз коммунистов-материалистов с некоммунистами, стоящими на позиции философского материализма. Принципиальное проведение своей последовательной линии в ходе этого сотрудничества. Критика непоследовательности таких союзников.

Ясное понимание того обстоятельства, что столкновение философских взглядов есть вместе с тем форма классовой борьбы и что сотрудничество с материалистами-некоммунистами осуществляется прежде всего в интересах этой борьбы.

2.  Союз философов с естествоиспытателями. Овладение конкретной научной аргументацией из области естествознания. Помощь естествоиспытателям в овладении методом диалектического материализма.

3.  Глубокая разработка проблем материалистической диалектики. Использование всего ценного, что дала в этом отношении история философской мысли.

Если обратиться к историческому периоду, истекшему после опубликования ленинской статьи, буквально бросается в глаза тот факт, что основные проблемы идеологической борьбы и развития философской мысли постоянно определялись этим триединством и что основные ошибки в философской работе совершались именно вследствие несоблюдения указанных ленинских принципов.

Понятно, что принцип союза материалистов-коммунистов с материалистами, не являющимися членами партии, был особенно важен в первые годы существования Советской власти, когда философски образованных коммунистов было очень мало. Отказаться от союза с некоммунистами означало тогда обречь себя на сектантскую замкнутость в идеологической борьбе, что было бы огромной политической ошибкой. Теперь у нас, внутри страны, положение, разумеется, совсем иное. Но идеологическая борьба имеет интернациональный характер, и поэтому, уже не говоря о том, что ленинский принцип во всем своем объеме остается в силе применительно к странам, где власть еще не находится в руках рабочего класса, он не утратил своего значения и для наших философов. Союз, регулярные контакты, дружественный диалог с исследователями из буржуазных и развивающихся стран, придерживающихся в основном материалистических взглядов, содействуют распространению марксистско-ленинского философского учения, помогают растопить лед недоверия к диалектическому материализму, который «нарастили» буржуазные «толкователи» и «критики» марксизма.

Но еще более важен другой момент. В чем состоит, если так можно выразиться, пафос ревизионистского извращения марксизма? С чего начинается такое извращение? Оно начинается с забвения принципа классовости, политической партийности философского исследования, с попыток отказаться от четкого противопоставления идеалистических философских систем и учения диалектического материализма как противоположных мировоззрений, из стремления толковать результаты изысканий буржуазных философов лишь как некую совокупность, с одной стороны, истинных положений, которые можно использовать, и, с другой — ложных, которые можно «не замечать». Разумеется, В. И. Ленин, как никто другой, умел видеть, что философский идеализм — это не просто чепуха, что он коренится в реальных трудностях познания и тем самым затрагивает действительные проблемы. Он прекрасно умел обнаруживать непоследовательность буржуазных исследователей и отделять в их работах «философскую пшеницу» от «философских плевел» идеализма. Но от Ленина никогда не ускользало главное — общая мировоззренческая позиция ученого, идеолога. Именно поэтому он особенно решительно критиковал своих товарищей по партии, совершавших идеологические ошибки. Утрата четкой мировоззренческой позиции в конце концов оказывается уступкой и политический противникам. Не случайно Ленин отмечает в письме Горькому еще в 1908 г., что «все мещанские течения в социал-демократий воюют всего больше с философским материализмом, тянут к Канту, к неокантианству, к критической философии»⁹.

Итак, быть политически партийным в философском исследовании — это значит ясно видеть мировоззренческую роль, возможные политические выводы философского положения, это значит неуклонно разоблачать реальную классовую позицию философского идеализма, каким бы нейтральным, каким бы отвлеченно-научным он ни казался, сколь бы далеким от политики по своим субъективным представлениям ни был философ.

Но кроме того, это означает и максимальную научную объективность в собственном мировоззренческом исследовании философа-материалиста. Пролетариат, являясь единственным последовательно революционным классом, не нуждается в маскировке своих действительных интересов. Эти интересы не противоречат объективному развитию мира, поскольку благо и цель рабочего класса — это благо и цель человечества. Условие же успешного движения по пути достижения конечных целей человечества — создания коммунистического общества — знание объективных законов развития природы и общества. Знание как предпосылка реальной, революционной, преобразующей мир деятельности, как важнейшее условие ее успеха. Философ стоит на позициях пролетариата не тогда, когда он громче всех кричит об этом. В таком крике вряд ли кто способен состязаться с правыми социалистами. Философ партиен тогда (мы говорим, разумеется, о пролетарской, о коммунистической партийности), когда он раскрывает действительный путь познания и революционного преобразования мира. Социальный оптимизм пролетария — это не оптимизм казенного шапкозакидательства, это оптимизм трезвого расчета и спокойной уверенности в собственных силах, что дается лишь действительным знанием. Поэтому научный оптимизм философа-марксиста — не в отрицании сложных проблем, не в декларациях, что все проблемы уже решены и новые научные открытия могут лишь подтвердить верность некогда найденных алгоритмов, а в поисках, зачастую нелегких, иногда мучительных, решения новых проблем.

Не случайно Ленин никогда не ставил вопроса, что для сознательного марксиста важно в первую очередь — партийность или научность. Это, скорее, «достижение» различных левацких псевдомарксистских течений. Для Ленина подобная проблема была столь же бессмысленной, как вопрос о том, что больше необходимо живому человеку — сердце или мозг. Политическая индифферентность для философа, называющего себя диалектическим материалистом,— это, в конце концов, следствие непонимания или незнания им объективных законов функционирования сознания как социального явления, это результат профессиональной узости либо философского невежества, что в итоге одно и то же.

Но и громогласная, демонстративная, шумливая, лозунговая «партийность» философа-пропагандиста, неспособного раскрыть тот или иной серьезный вопрос средствами глубокой научной аргументации,— это не партийность коммуниста. Философ-марксист, не вооруженный основательными аргументами из самых различных областей науки, способен, по словам Ленина, распространять не «сражающийся», а лишь «сражаемый» материализм. Сам Ленин неустанно стремился к воспитанию у своих слушателей самостоятельности в решении тех или иных вопросов (будь то вопросы политические или научные). Вот что говорил он, к примеру, слушателям Свердловского университета: «И самое главное, чтобы в результате ваших чтений, бесед и лекций, которые вы услышите о государстве, вы вынесли уменье подходить к этому вопросу самостоятельно, так как этот вопрос будет вам встречаться по самым разнообразным поводам, по каждому мелкому вопросу, в самых неожиданных сочетаниях, в беседах и спорах с противниками. Только тогда, если вы научитесь самостоятельно разбираться по этому вопросу,— только тогда вы можете считать себя достаточно твердыми в своих убеждениях и достаточно успешно отстаивать их перед кем угодно и когда угодно»¹⁰.

Может ли быть достигнут подобный результат без глубокого понимания предмета? Нет и еще раз нет. Политическая партийность и глубокая научность в марксизме — это идейный сплав, в котором нет «первой» и «второй» по значению компоненты, это различные проекции одного и того же. Такова руководящая мысль ленинской статьи, таково содержание первого принципа марксистского исследования.

3

Важность философского анализа развития естественных наук (и потому важность ленинского принципа союза философов с естествоиспытателями для самого естествознания) особенно отчетливо проявляется в периоды существенных перемен в фундаменте науки. Пока «работают» старые понятия и старые теории исправно предсказывают новые эффекты эксперимента, ученый склонен недооценивать значение методологических исследований. Подобные исследования представляются ему чем-то вроде развлечения «от нечего делать», которым балуются корифеи науки во время отдыха от «настоящей работы». В период спокойного, «эволюционного» прогресса науки очень модным становится лозунг: «Физика, берегись метафизики!» Но даже тогда «независимость» научного мышления от философии лишь кажущаяся. Ведь понятия, используемые учеными, формируются по определенным законам, прямо или косвенно изложенным в учебниках, по которым учится будущий естествоиспытатель, или в трудах признанных авторитетов науки. Структура умозаключений и правила строгого логического вывода, без которых немыслим действительно научный труд, не являются врожденными, как и не могут быть поняты в качестве результата эмпирического обобщения. Стиль мышления классической физики несет явные отпечатки и логики Аристотеля, и философии Декарта, и воззрений Локка (известно, что Ньютон находился под сильнейшим его влиянием).

Но совершенно очевидной важность работы философов, важность методологических исследований для успешного прогресса науки становится в периоды ее бурного преобразования. На одном из недавних конгрессов в Дубне Бруно Понтекорво справедливо отметил, что ученые, с именами которых связаны научные революции, всегда были философски мыслящими людьми. Новые факты требуют новых понятий и новых путей мышления. Двойственная природа света (а затем и вещества) заставила обратить внимание на пределы употребления строго определенного понятия частицы как объекта, точно локализуемого в пространстве. А исследование границ применимости этого понятия привело к необходимости ограничить или переформулировать и другие научные идеализации — понятия траектории, причинности, временного интервала и т. п., т. е. оказалась затронутой вся теоретическая система науки. Проблема стала методологической, поскольку возникла задача выяснения правил построения понятий и теоретических систем и их согласования с результатами эксперимента.

Не могли не обратить внимание ученые и на тот примечательный факт, что великие преобразования в науке XX в. начинались не с открытия каких-то доселе недоступных для эксперимента областей бытия, а с обнаружения противоречий в старых теоретических системах. Примерами могут служить квантовая теория (ее источником были противоречия в теории излучения, рассматриваемого как непрерывный процесс, применительно к случаю «абсолютно-черного тела») или теория относительности (которая выросла из противоречия, возникавшего при применении преобразований Галилея к электромагнитным явлениям в движущихся средах).

Естественно, что отсюда вырастает важность исследования закономерностей развития научных теорий в отношении их формы. Л. де Бройль настойчиво обращает внимание именно на это обстоятельство: «Каким бы парадоксальным это ни казалось тем, кто над этим не думал, форма физической теории более важна, нежели ее основы. В развитии некой физической теории, в самом деле, аналитическая форма полученных результатов и аналогии, которые эта форма пробуждает в нас, есть обстоятельство существенное и длительное»¹¹.

Наконец, необходимо подчеркнуть и то обстоятельство, что «внешним» стимулом к преобразованию стройных теоретических построений часто оказываются не принципиально новые экспериментальные открытия, а небольшие поправки в результатах эксперимента или наблюдения. Отклонения в движении Меркурия от пути, «предписанного» этой планете ньютоновыми законами, были ничтожны. Но именно они потребовали коренных изменений в теории гравитации. Р. Фейнман совершенно прав, говоря: «Формулируя новый закон, нельзя ввести неидеальности в идеальную схему: нужна совершенно новая идеальная теория»¹². Следовательно, важным становится вопрос о соотношении строгих идеализованных построений и экспериментальных данных, о требованиях к идеализованным теоретическим схемам.

Усложнение математических приемов построения теории, используемых в современной науке, также поднимает проблему интерпретации теоретических построений. Автор теории относительности отмечает это явление следующим образом: «Чем проще и фундаментальнее становятся наши допущения, тем сложнее математическое орудие нашего рассуждения; путь от теории к наблюдению становится длиннее, тоньше и сложнее. Хотя это и звучит парадоксально, но мы можем сказать: современная физика проще, чем старая физика, и поэтому она кажется более трудной и запутанной» ¹³. И здесь вновь проблема философская, методологическая.

Неудивительно поэтому, что естествоиспытатели крупного масштаба «пробуют силы» в философии. Пример подали сами преобразователи новой физики — М. Планк и А. Эйнштейн. В нашей стране переведены и изданы также философские работы В. Гейзенберга («Физика и философия», 1958 г.), Н. Бора («Атомная физика и человеческое познание», 1961 г.), М. Бор-па (ряд статей в сборнике «Физика в жизни моего поколения», 1963 г.), Р. Фейнмана («Что такое закон природы», 1968 г.) и других ученых с мировыми именами. В советских журналах и отдельными сборниками регулярно печатаются статьи отечественных и зарубежных ученых-естествоиспытателей, занятых философскими исследованиями.

Обращает на себя внимание тот факт, что крупные ученые пе только сами пытаются решить методологические проблемы, возникшие в научном исследовании, но и приходят «за советом» к классикам философии. Общеизвестен интерес Гейзенберга к античной философии, к системам Декарта и Спинозы. Эйнштейн часто обращался в своих работах к философии прошлого. П. Ланжевен был хорошо знаком с философскими трудами классиков марксизма-ленинизма. Крупные советские ученые академики С. И. Вавилов, В. А. Фок проявили глубокое знание диалектического материализма и умение пользоваться им в качестве научной методологии.

Вместе с тем приходится констатировать, что путь ученого-естественника капиталистических стран к подлинно научной философии, как правило, труден и тернист. Логика исследования и развития всего естествознания толкает его к принципам материалистической диалектики. Но в условиях обострения идеологической борьбы двух мировых систем эта дорога оказывается для него перекрытой классовыми предрассудками, поддерживаемыми буржуазной пропагандой, а также недоверием к марксизму, которое вызвано различными карикатурными извращениями принципов марксизма.

Но забвение ленинского принципа союза философов и естествоиспытателей приводит к пагубным последствиям и для философии. Уже в конце 20-х годов явно проступила тенденция отрыва философских исследований от конкретного естественнонаучного анализа. Важную задачу материалистического прочтения Гегеля и всестороннего развития диалектики некоторые философы-марксисты пытались решить, оставаясь, так сказать, в сфере «чистой философии», без обращения к тому богатейшему материалу, который дает естествознание, находящееся в процессе бурного развития.

Энгельс и Ленин отмечали, что открытия, делающие эпоху в естествознании, имеют своим следствием изменение формы материализма. Действительно, принципиально новые открытия вызывают революционные преобразования науки не только потому, что они открывают новый, доселе неизвестный уровень бытия. Они еще и обнаруживают новые методологические трудности, ставят новые задачи мышлению, и потому подлинная революция в науке — это также (а может быть, и прежде всего) переворот в научном мышлении. Конечно, было бы неверно полагать, что каждое крупное открытие непременно приводит к пересмотру фундаментальных философских положений. Изменение формы материализма вовсе не обязательно пересмотр его фундаментальных принципов. Даже великие преобразования основ науки, которые развернулись в конце XIX и начале XX столетия, не означали «революции в философии». Коренной философский переворот был совершен полустолетием раньше, с возникновением марксизма.

Кризис физики означал ломку старого стиля мышления в головах естествоиспытателей, он заставил самих ученых искать новые методы мышления, новые принципы познания. Но то, что было новым в методологическом, философском плане для большинства естествоиспытателей начала нашего века, не было новым, вообще говоря, для философии. Диалектический материализм имел к тому времени уже довольно основательную историческую традицию, а мышление естествоиспытателей с трудом нащупывало принципы, которые уже были сформулированы философами, и прежде всего в работах Маркса и Энгельса. В. И. Ленин в книге «Материализм и эмпириокритицизм» не случайно ставит первой своей задачей отстоять основы марксистского материализма, показать значение этих уже открытых марксизмом принципов для решения проблем, возникших в науке.

Вместе с тем революционные преобразования естествознания дали новый стимул развитию материалистической философии, подобно тому как великие открытия XIX в. (открытие клетки, формулировка закона сохранения энергии и появление теории эволюции) способствовали развитию диалектики вообще и диалектического материализма в частности.

В. И. Ленин, анализируя сущность кризиса в физике и «физического» идеализма начала нашего столетия, говорил, что физика «рожает диалектический материализм». Нужно заметить, что это ленинское положение иногда понимали слишком упрощенно (кстати, вопреки прямым указаниям Ленина, содержащимся в его работах) — в том духе, что ученые-физики на ощупь приходят к тем, и только тем выводам, которые уже сделаны диалектиками — Гегелем, Марксом, Энгельсом. Это лишь частичная истина. Естествознание в период революционного преобразования, действительно, ставит те проблемы, путь к решению которых указан классиками диалектики, и в первую очередь основоположниками диалектического материализма. Но именно путь. Ленинская работа «Материализм и эмпириокритицизм» — превосходное свидетельство того, что этот путь нужно уметь пройти, решая новые конкретные задачи, выдвигая новые принципиальные положения. «Жевать готовые решения» — позиция не из лучших как для политика, так и для философа. В решении новых задач, поставленных наукой, и состоит действительно всестороннее развитие диалектического метода.

Разумеется, каждая теория имеет, так сказать, «зону свободного пробега», может некоторое время развиваться за счет «внутренних резервов». Философская теория не исключение. Но общественная преобразующая практика в конце концов всегда ставит перед познанием новые задачи, в результате выполнения которых происходит корректировка сложившихся теорий, формируются новые понятия. Этому учит опыт ленинского развития философии марксизма.

К сожалению, стремление как-то «эмансипировать» философское исследование от естественнонаучного материала проявилось не только у группы сотрудников журнала «Под знаменем марксизма» в первые годы его существования. Иногда оно обнаруживает себя и в наши дни — под флагом защиты идеи о «самостоятельном предмете» философии как науки. Философия, бесспорно, имеет собственный предмет исследования. Но можно ли на этом основании рассматривать ее как изолированную, замкнутую, саморазвивающуюся систему, которая прогрессирует только потому, что в ней друг с другом взаимодействуют и друг друга порождают диалектически развивающиеся понятия? По-видимому, такого не будут утверждать даже крайние защитники «самостоятельности» философии. Диалектический материализм — это метод научного исследования. С этим положением теперь, во всяком случае в нашей стране, «согласны все». Но может ли метод успешно развиваться без анализа конкретного материала, к которому он применяется? Нет, если, конечно, не считать метод лишь субъективным искусством, не выходящим за рамки внешних операций с объектом. Такая мысль претила уже Гегелю. Разумеется, он мистифицировал действительное отношение, обратив мир в инобытие абсолютной идеи. Но и в этой мистической форме просвечивало реальное содержание, и прежде всего мысль о глубоком внутреннем единстве метода, этого стоящего «на субъективной стороне» средства познания, орудия познания ¹⁴ и объекта познания. Всякая попытка развивать диалектический метод, так сказать, из него самого, только «задним числом» предлагая учёным естественных наук применять продукты философских рассуждений,— это отступление от марксистской позиции.

Опыт истории философии свидетельствует, что противопоставление философии естествознанию, с какой бы стороны оно ни инспирировалось, пагубно как для естествознания, так и для философии. Союз с естествоиспытателями, и притом не внешним образом — путем публикации популярных по возможности переложений естественнонаучных теорий в философских журналах и сборниках,— а посредством совместного решения проблем методологических, проблем деятельности мышления в конкретном материале науки — вот каков смысл ленинского завета. Отказ от анализа конкретного естественнонаучного материала, какие бы основания под него ни подводили, в конце концов приводит к уступкам идеализму. Ведь это именно идеализм «не знает чувственно-конкретной деятельности как таковой» (Маркс), даже развивая «активную сторону мышления».

Задача единого исследования, проводимого философами и естествоиспытателями, конечно, не из легких. В то же время, когда у части философов-диалектиков наметилась известная тенденция к изоляции от анализа естественнонаучных достижений, как ее «негатив» стало развиваться по существу позитивистское течение. Некоторые ученые-естественники проявили склонность выдавать за «философию естествознания» как раз общие естественнонаучные теории или «выжимки» из них. Явление, конечно, само по себе не новое. Вспомним так называемый «вульгарный материализм» Бюхнера, Фогта, Молешотта, Кабаниса и др., распространившийся в Европе еще в середине XIX в. Представители этого течения подменили гносеологический и методологический анализ пропагандой общих естественнонаучных положений, вроде закона сохранения энергии и эволюционной теории, полагая, что тем самым они оказывают большую услугу науке, поскольку освобождают ее от философских «псевдопроблем».

Тот же тезис защищал в 20-е годы И. И. Степанов, поддержанный некоторыми учеными. Физик А. К. Тимирязев упорно проповедовал идею, что философские принципы — это лишь выводы естественной науки и не могут служить методологическим руководством в исследовании. Быть может, характеризовать такую позицию как позитивизм было бы преувеличением, но крен к позитивизму намечался несомненный.

Однако всегда, когда естествоиспытатели начинают рассматривать положения своей науки как философские, питаются огульно применять к ним мировоззренческие критерии и т. п., результаты оказываются и здесь пагубными. И прежде всего для самого естествознания.

В своей статье В. И. Ленин отмечал, что философская реакция часто цепляется за гигантов естествознания, и в качестве примера привел Эйнштейна. Сам В. И. Ленин очень хорошо отделял естественнонаучное (и ценное методологическое) содержание трудов ученых от уродливых философских наростов, которыми это содержание обрастает иногда в изложении самих открывателей, а чаще — их истолкователей и эпигонов. Смешение философской и естественнонаучной проблематики, характерное для известной части ученых-естественников (прежде всего физиков) 30-х годов, несомненно, способствовало тенденции «осудить» теорию относительности.

Рецидив этой же болезни нетрудно заметить и в той полемике, которую сравнительно недавно (на исторический счет времени) развернули в биологической науке сторонники академика Лысенко. Смешение философской проблематики, как показала практика, имеет следствием примитивизацию философских категорий, превращаемых в средство защиты произвольных конструкций автора, вульгаризацию сложного вопроса об использовании достижений философской науки в качестве методологического орудия.

Кроме того, подлинные методологические трудности исследования при таком подходе остаются непреодоленными, и это затрудняет для массы ученых-естественников сознательную ассимиляцию плодотворных подходов, нащупанных (но сплошь да рядом не осмысленных методологически) первооткрывателями. И новый подход в таком случае принимает вид некоего не слишком понятного, хотя и полезного эмпирического приема.

Кстати говоря, позитивистское понимание философской работы отнюдь не монополия одних лишь естествоиспытателей, не понявших специфики гносеологического исследования. Не редкость оно и у философов по образованию и профессии. Успехи естествознания вызывают понятное чувство восхищения и у философа. Но здесь это естественное чувство иногда перерастает в некую разновидность «идолопоклонства», отягощенного, так сказать, «комплексом неполноценности». Отсюда — появление философских статей, которые лишь поддерживают естествоиспытателей в их собственном ошибочном мнении: вот-де общие принципы, формулируемые в естественной науке,— это и суть настоящие, «работающие» философские принципы. Дело осложняется тем, что в работах крупных ученых действительно спонтанно содержатся глубокие методологические положения. Но у них, как правило, вопросы методологические вплетены в ткань живого исследования. В частности, принцип относительности просто выступает таким же необходимым элементом, как принцип соответствия или принцип верифицируемости. В других случаях, как, например, в принципе дополнительности, вообще стоит большого труда четко отделить гносеологический, методологический аспекты от методического или физического. Это, повторяем, естественно в научном исследовании, где методология воплощается в методике и «сплавлена» с конкретным материалом не внешним образом, а внутренне. Но здесь и ощущается необходимость постоянного союза, постоянной совместной работы философов, основательно знакомых с культурой философского мышления, воспитанных на глубоком изучении истории философской мысли, и естествоиспытателей, владеющих навыками естественнонаучного исследования.

Преодоление позитивистских тенденций состоит поэтому не в том, чтобы осуществить тщательную расстановку пограничных столбов, раздел «имущества» между философией и естествознанием, отдав «богу богово, а кесарю кесарево». Такое разделение, если его абсолютизировать, упрощать, как показывает опыт, лишь содействует развитию этих тенденций. Единственно действенное средство, при котором недостаток, вызванный специализацией научных исследований, то, что называют «глухотой специализации», был бы нейтрализован,— органический союз философии и естествознания, на что прозорливо указал в своей статье Ленин.

Изучая труды Ленина, и особенно его философское наследие, мы уже не удивляемся тому примечательному обстоятельству, что каждая ленинская фраза, каждая статья, написанная по вполне конкретному поводу, в которых так и чувствуется дыхание эпохи, вместе с тем звучат так, будто они адресованы нам. Причину понять не трудно: гений Ленина проникал до «основных нитей» бытия, в каждом конкретном явлении вскрывал его главное, его закономерности. И учет тех закономерностей философского и вообще научного исследования, закономерностей идеологической борьбы, которые раскрыты в статье «О значении воинствующего материализма»,— непременное условие успешного развития нашей философской мысли.

Примечания:

¹ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, стр. 23.

² В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, стр. 25.

³ Ленин имеет в виду немецкого реакционного историка религии, который опровергал историческое существование Христа и тем самым косвенно способствовал критике религии, хотя и не с марксистских позиций.

⁴ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, стр. 28.

⁵ Там же.

⁶ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, стр. 29.

⁷ Там же, стр. 30—31.

⁸ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, счр. 45.

⁹ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 47, стр. 138.

¹⁰ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, стр. 65.

¹¹ L. de Broglie. Savants et Decouverts. Paris, 1951, p. 160.

¹² Р. Фейнман. Характер физических законов. М., 1968, стр. 187.

¹³ А. Эйнштейн. Собрание научных трудов, т. IV, стр. 493.

¹⁴ См. Гегель. Соч., т. VI. М., 1939, стр. 299.