Книги о Ленине

 

 

«ТЕРРОР - ВЕЩЬ АБСОЛЮТНО НЕОБХОДИМАЯ»

«ОН НЕРЕДКО ПРИБЕГАЛ К САМЫМ КРАЙНИМ МЕРАМ»

В книге «Сто сорок бесед с Молотовым», записанных Ф.Чуевым, есть раздел «Рядом с Лениным». Молотов рассуждает, в частности, о запрещенной ранее в Лениниане теме: «Строгий был. В некоторых вещах строже Сталина. Почитайте его записки Дзержинскому. Он нередко прибегал к самым крайним мерам, когда это было необходимо... На месте стрелять, и все! Такие вещи были. Это не по закону. А вот приходилось. Это диктатура, сверхдиктатура... Ленин — человек крепкого характера. Если нужно, он брал за шиворот... Когда дело касалось революции, Советской власти, коммунизма, Ленин был непримирим».

Пожалуй, самый большой шок в обществе вызван был откровениями такого рода. Значит, и разобраться нужно прежде всего в этом. На мой взгляд, кандидатура Ленина на образ отца террора и проповедника насилия не соответствует исторической правде и, в конечном счете, в народе не пройдет.

Но наивно было бы вообще закрывать глаза, как это делалось десятилетиями, на причастность Ленина к террору и «самым крайним мерам». Об этом нужно сказать, наконец, всю правду. Кроме того, предстоит отсечь от честных людей, мучительно открывающих участие Ленина в красном терроре, тех недобросовестных, нечистоплотных дельцов, которые извлекают ныне из этого факта свою иудину выгоду.

20 июля 1919 года Ленин ответил письменно на несколько вопросов американского журналиста агенства «Юнайтед Пресс». Первый вопрос касался изменений в первоначальной правительственной программе внутренней и внешней политики Российской Советской республики.

Председатель Совнаркома заявил, что революционная программа большевиков заключалась, собственно, в свержении власти помещиков и капиталистов, освобождении трудящихся масс от эксплуататоров. Эта программа не изменялась. Однако Ленин счел нужным указать, что есть один пункт правительственной программы, который вызвал, пожалуй, наибольшее число изменений — «этот пункт: подавление сопротивления эксплуататоров».

И вот здесь глава Советского правительства попытался доказать, что большевиков вынудили стать на путь террора.

Выглядело это так:

— После революции 25 октября (7 ноября) 1917 года мы не закрыли даже буржуазных газет, и о терроре не было и речи. Мы освободили не только многих министров Керенского, но и воевавшего против нас Краснова. Лишь после того, как эксплуататоры, т.е. капиталисты, стали развертывать свое сопротивление, мы начали систематически подавлять его, вплоть до террора. Это было ответом пролетариата на такие поступки буржуазии, как заговор совместно с капиталистами Германии, Англии, Японии, Америки, Франции для восстановления власти эксплуататоров в России, подкуп англо-французскими деньгами чехословаков, германскими и французскими — Маннергейма, Деникина и пр., и т.п.

Как видим, по Ленину, террор являлся вынужденным «ответом пролетариата».

 

ПОДРАЖАНИЕ НЕ ЕСТЬ КОПИРОВАНИЕ

20 (7) июня 1917 года Ленин опубликовал в «Правде» небольшую статью «О врагах народа». Рассматривая в контексте Великой французской революции XVIII века «пример якобинцев», беспощадно расправлявшихся со своими врагами, Владимир Ильич однозначно заявил:

- «Якобинцы» XX века не стали бы гильотинировать капиталистов — подражание хорошему образцу не есть копирование. Достаточно было бы арестовать на несколько недель 50-100 магнатов и тузов банкового капитала, главных рыцарей казнокрадства и банкового грабительства, чтобы раскрыть их проделки... Раскрыв проделки банковых королей, их можно было бы выпустить, поставив под контроль рабочих и банки, и синдикаты капиталистов, и всех подрядчиков, «работающих» на казну.

В этих словах — установка и надежда на мирное решение вопроса о власти, по-моему, преимущественно гипотетические, пожелательные, декларативные.

Через несколько дней после победы Октябрьской революции тема гильотины и сравнение ситуации с французской революцией снова возникли в мыслях Ленина, когда он признал факты арестов, но решительно подтвердил свою позицию по террору:

- Нас упрекают, что мы арестовываем. Да, мы арестовываем... Нас упрекают, что мы применяем террор, но террор, какой применяли французские революционеры, которые гильотинировали безоружных людей, мы не применяем и, надеюсь, не будем применять.

Гильотина в России действительно не применялась, но по жестокости террор превзошел времена Французской революции. Вождь большевиков не сдержал слова. Но «зряшное» дело винить в этом исключительно Ленина.

 

«ПОЛЬЗА РЕВОЛЮЦИИ — ВЫСШИЙ ЗАКОН»

В конце 1917 года Ленин написал статью «Плеханов о терроре».

В ней он обращался к выступлению Плеханова на II съезде РСДРП, где тот отстаивал тезис: «Благо революции — высший закон». Через пятнадцать лет Плеханов, как известно, рассуждал по-другому, за что был подвергнут снисходительной критике. Ленин по-прежнему настаивал, что «польза революции, польза рабочего класса — вот высший закон». Нужно ли доказывать, что уже при Ленине такая установка обрела зловещие очертания.

Однако негоже примитивизировать большевистского лидера. В упомянутой статье он очень точно раскрыл сущность террора в революции:

— Разница только в том, что Керенские, Авксентьевы и Либерданы вкупе и влюбе с Корниловыми и Савинковыми практиковали террор против рабочих, солдат и крестьян в интересах кучки помещиков и банкиров, а Советская власть применяет решительные меры против помещиков, мародеров и их прислужников — в интересах рабочих, солдат и крестьян.

 

ОНИ ПОВСЮДУ ОБЪЯВИЛИ ГРАЖДАНСКУЮ ВОЙНУ...

Ленин парировал тем, кто пытался взвалить вину за братоубийственную войну на большевиков, следующим образом: «Когда говорят, что большевики зажигают братоубийственную войну, гражданскую войну... то мы им отвечаем: «Что же это за братоубийственная война?

Рябушинские, Каледины — разве братья трудящимся? Странно, что об этом ни матросы, ни рабочие, ни крестьяне не знали, странно, что они этого не замечали, странно, что так непреклонно они говорят — пусть Рябушинские и Каледины повинуются Советской власти». Кстати, в последних словах содержится как бы теоретическая возможность избежания насилия и террора. Но Ленин был реалистом и понимал, что власть без ожесточенного сопротивления не будет отдана.

Он очень твердо стоял на том, что не большевики, а их классовые противники положили начало противостоянию:

— Они повсюду объявили гражданскую войну трудящимся, тогда стали нас упрекать, что мы начали войну, говорят: вы зажигаете гражданскую войну, да сгинет гражданская война. Мы отвечаем: да сгинут Рябушинские и Каледины и все их пособники.

Можно сегодня не соглашаться с такой позицией, но нельзя забывать или скрывать, что тогда ее поддерживали миллионы людей.

 

ТОЛЬКО ЛИ ПЕРВОРОДНЫЙ ГРЕХ БОЛЬШЕВИЗМА?

Американский историк Кларк считал, что к началу XX века Ленин стал рассматривать убийство как полезное оружие в арсенале большевиков, а после победы Октябрьской революции он стоял у колыбели террора. Однако, в отличие от отечественных демагогов, американский ученый не ограничился этим обвинением, а осуществил анализ предпосылок и причин красного террора. Он отмечал, что в 1918 году у Ленина было вполне достаточно бед и опасностей — экономических и политических, гражданских и военных, подготовивших почву для развязывания и применения террора.

Прежде всего нехватка продовольствия была настолько большой, что временами она вырисовывалась в ленинском мозгу как угроза, почти не меньшая, чем исходящая от сил контрреволюции, продолжавших наращивать свою мощь. Кроме того, справедливо подчеркивал Кларк, в конце 1918 года за счет войск интервентов из стран, которые раньше были союзниками России, увеличилось число тех, кто стремился свергнуть новое правительство военным путем.

Если и этого казалось недостаточным для того, чтобы поставить вопрос о нереальности выживания нового правительства, то нужно было учесть также и внутреннюю политическую угрозу, исходившую главным образом от левых эсеров, которые еще до конца лета подтолкнули большевистские власти на развязывание массового красного террора.

По мнению Кларка, выявились и другие факторы, заставлявшие предполагать, что первородный грех большевизма был лишь одним среди многих компонентов, приведших в результате к ужасным эпизодам, запятнавшим русскую историю с начала 1918 года и впоследствии.

Американский историк считал нереалистичным полагать, что красный террор являлся только результатом спущенных сверху директив и не проводился при согласии, если не одобрении, широких слоев населения. Это подтверждается тем фактом, писал он, что когда террор приобрел черты невероятного разгула, начавшегося после покушения на Ленина, то самые настойчивые требования смертной казни исходили в большинстве случаев не от официальных органов ЧК, а от избранных Советов.

Все это не освобождает Ленина и его правительство от ответственности за страшную кампанию, очернившую имя России, «но дает основания полагать, что она была столь же следствием положения дел в стране, сколь результатом идеологической работы, хотя второй фактор, естественно, выдвигается на первый план теми, кто люто ненавидит как теоретические основы коммунизма, так и его практическое воплощение»(подчеркнуто мною — В.М.)

«Чудовищность красной реакции», по Кларку, была очевидной. Но все-таки она не затмила рассудок ученому, как это случилось со многими псевдоаналитиками террора.

 

«МЫ НЕ МОЖЕМ СКАЗАТЬ ЭТО»

Если верить воспоминаниям одного из лидеров партии левых эсеров, адвоката И.З.Штейнберга, бывшего наркомом юстиции после Октябрьской революции (вышел из Совнаркома в знак протеста против ратификации Брестского мирного договора), он однажды попытался отговорить Ленина от осуществления какого-то конкретного мероприятия, связанного с расширением террора, но ему это не удалось. Поэтому Штейнберг воскликнул: «Тогда зачем мы возимся с наркоматом юстиции? Давайте честно назовем его комиссариатом общественного уничтожения и будем этим заниматься».

Лицо Ленина внезапно вспыхнуло, и он якобы ответил:

— Хорошо сказано... именно так и должно быть... но мы не можем сказать это.

По-моему, нет особых оснований сомневаться, что такой разговор вполне мог быть. Но степень буквальности восприятия ленинских слоев обязательно будет зависеть от взглядов и совести каждого. Мне представляется, что в этой фразе отражена не столько жестокость Ленина, сколько понимание им неизбежности террора и губительности его для самой сути нового общества. В этой связи выглядит очень точным одно наблюдение современника по поводу отношения вождя к «расстрельным» ситуациям, согласно которому «для Ленина в таких ужасных решениях было нечто абстрактное и необходимое — необходимое зло, присущее всем революциям».

 

СТЕФФЕНС: ИНТЕРВЬЮ У ЛЕНИНА

В марте 1919 года неофициальный член миссии У. Буллита в Москве американский журналист и писатель Л.Стеффенс взял у Ленина интервью, о котором у нас мало кто знает.

- Какие заверения можете дать, что красный террор прекратится? -спросил Стеффенс.

- Кто требует таких заверений? — спросил Ленин, гневно выпрямляясь.

- Париж, — односложно сказал журналист.

- Значит, те самые люди, которые только что убили в бесполезной войне семнадцать миллионов человек, теперь озабочены судьбой тысяч, убитых во время революции во имя осознанной цели — ради того, чтобы покончить с необходимостью войны, — и вооруженного мира?

Можно сколько угодно скептически ухмыляться по поводу такой реакции вождя, но, говоря всерьез, мы не осмыслим ужас общероссийского обоюдного террора, если забудем праведный гнев Ильича.

 

«ИХ НАДО ВЫШИБИТЬ ОТСЮДА»

Зная о том, что его высказывания станут известны на Западе, Ленин использовал интервью Стеффенсу для того, чтобы предельно четко сформулировать одно из немаловажных предназначений террора:

— Террор служит тому, чему должен служить... Мы должны найти какой-то путь, как избавиться от буржуазии, высших классов. Они не дадут нам совершить никакие экономические перемены, на которые они не пошли бы до революции, поэтому их надо вышибить отсюда. Сам я не вижу, как мы можем испугать их так, чтобы они убрались из России без массовых расстрелов. Конечно, находясь за границей, они будут представлять собой такую же угрозу, однако эмигранты не столь вредны. Единственное решение я вижу в том, чтобы угроза красного террора способствовала распространению ужаса и вынуждала их бежать. Как бы это ни делалось, сделать это необходимо...

Поразительная откровенность большевистского вождя не оставляет сомнений в его искренности. Безусловно, Ленин был бы рад, если бы удалось решить все проблемы только «распространением ужаса» и простым бегством инакомыслящих из высших классов за пределы Советской России. Но перед лицом мощного вооруженного сопротивления, оказанного ими с помощью иностранных интервентов, Ленин становился все более неумолимым в ужесточении и расширении красного террора. Такова логика революционной борьбы не на жизнь, а на смерть, и неразумно прятать от нее голову в песок.

 

«ПРОВЕСТИ СТРАНУ ЧЕРЕЗ ЭТО БЕЗУМИЕ»

Интервью Стеффенсу содержало другие откровенные высказывания и, так сказать, осевые мысли Ленина по поводу террора в революции:

— Не отрицайте террора. Не преуменьшайте ни одного из зол революции. Их нельзя избежать. На это надо рассчитывать заранее: если у нас революция, мы должны быть готовы оплачивать ее издержки. Террор будет. Он наносит революции тяжелые удары как изнутри, так и извне, и мы должны выяснить, как избегать его, контролировать или направлять его. Но мы должны больше знать о психологии, чем мы знаем сейчас, чтобы провести страну через это безумие.

Итак, Ленин воспринимал террор как великое, но неизбежное зло, обусловленное жесточайшей гражданской войной и иностранной интервенцией, насилием со стороны не принявших революцию классов; он был готов использовать любую возможность для сужения сферы применения репрессий, других чрезвычайных мер; наконец, Ленин рассматривал террор как исключительное средство, применение которого ограничено непродолжительным периодом острой классовой борьбы, через который предстоит «провести страну».

 

«КТО НЕ С НАМИ, ТОТ ПРОТИВ НАС»

По-моему, весьма полезно вдуматься в то, что говорил Ильич Горькому во время их первой встречи после победы Октябрьской революции. Писатель пришел в Кремль вскоре после покушения на Ленина (не позднее 12 сентября 1918 года) — тот еще плохо владел рукой и едва двигал шеей.

Разговор сразу же коснулся проблем, которые затем, по словам Горького, «возникали почти при каждой встрече». Судя по всему, говорил в основном Ленин — азартно, напористо, жестко:

- Кто не с нами, тот против нас. Люди, независимые от истории, — фантазия. Если допустить, что когда-то такие люди были, то сейчас их нет, не может быть. Они никому не нужны. Все, до последнего человека, втянуты в круговорот действительности, запутанной, как она еще никогда не запутывалась. Вы говорите, что я слишком упрощаю жизнь? Что это упрощение грозит гибелью культуре, а?

Ироническое, характерное:

- Гм-гм...

Острый взгляд становится еще острее, и пониженным голосом Ленин продолжает:

- Ну, а по-вашему, миллионы мужиков с винтовками в руках — не угроза культуре, нет? Вы думаете, Учредилка справилась бы с анархизмом? Вы, который так много шумите об анархизме деревни, должны бы лучше других понять нашу работу. Русской массе надо показать нечто очень простое, очень доступное ее разуму. Советы и коммунизм — просто.

Поразительно, как созвучны этому выводы Бердяева, писавшего через два десятилетия, что «нужно было взбунтовавшимся массам дать лозунги, во имя которых эти массы согласились бы организоваться и дисциплинироваться, нужны были заражающие символы». Ленин нашел такие лозунги и такие символы.

Мне кажется, что приведенный выше небольшой монолог Ленина не может не оставить у каждого здравомыслящего его сторонника или противника острое ощущение реального времени, в котором пролетарский вождь жил и действовал. И еще: Ленин получше нынешних его критиков понимал все нюансы политической борьбы и ситуации...

Вероятно, отвечая в эмоциональном порыве на размышления Горького о неоднозначной судьбе интеллигенции в революции, Владимир Ильич сначала, не вдаваясь в тонкости, категорично заявил:

- Союз рабочих с интеллигенцией, да? Это — не плохо, нет. Скажите интеллигенции, пусть она идет к нам. Ведь, по-вашему, она искренно служит интересам справедливости? В чем же дело? Пожалуйте к нам: это именно мы взяли на себя колоссальный труд поднять народ на ноги, сказать миру всю правду о жизни, мы указываем народу прямой путь к человеческой жизни, путь из рабства, нищеты, унижения.

Он засмеялся и беззлобно сказал:

- За это мне от интеллигенции и попала пуля.

А когда температура беседы приблизилась к нормальной, он проговорил с досадой и печалью:

- Разве я спорю против того, что интеллигенция необходима нам? Но вы же видите, как враждебно она настроена, как плохо понимает требования момента? И не видит, что без нас она бессильна, не дойдет к массам. Это — ее вина будет, если мы разобьем слишком много горшков.

Острое ленинское предчувствие того, что горшков будет разбито много, с лихвой подтвердилось. А вокруг вопроса «кто виноват?» ожесточенные споры не утихают до сих пор...

 

«ТЕРРОР БЫЛ НАМ НАВЯЗАН»

Довелось прочитать, что будто бы «мы стыдливо ушли от ответа», кто начал красный террор и «кто возвел его в святыню революционных методов». Помилуйте, противники Ленина обвиняли его в этом постоянно в течении семи десятилетий, а нынешние ниспровергатели из бывших ленинцев только присоединились в последнее время к ним. Но нельзя же, в самом деле, считать, что все мы обязаны по уши окунуться в ложь.

Люди имеют право прислушаться к самому Ленину, который в свое время в докладе на VII Всероссийском съезде Советов 5 декабря 1919 года решительно отмел «ходячее обвинение» в терроризме, вскрыв его причины:

— Террор навязан нам терроризмом Антанты, террором всемирно-могущественного капитализма, который душил, душит и осуждает на голодную смерть рабочих и крестьян за то, что они борются за свободу своей страны. И всякий шаг в наших победах над этой первопричиной и причиной террора будет неизбежно и неизменно сопровождаться тем, что мы будем обходится в своем управлении без этого средства убеждения и воздействия.

Тогда же Владимир Ильич выразил уверенность, что «каждый рабочий и крестьянин знает, а если не знает, то ощущает инстинктом и видит, что это — война, которая ведется во имя защиты от эксплуататоров, война, которая налагает больше всего жертв на рабочих и крестьян, но не останавливается ни перед чем, чтобы возложить эти жертвы и на другие классы».

Я далек от того, чтобы считать эти высказывания Ленина достаточным оправданием красного террора во всех его проявлениях. Но мне кажется, что без учета, понимания их и многих других ленинских доводов и разъяснений несерьезен любой разговор об участии большевистского вождя в терроре. Тем более, такой разговор смехотворен в случае когда ленинская аргументация просто трусливо замалчивается.

 

«ТЕРРОР ДИСКРЕДИТИРУЕТ ИДЕИ СОЦИАЛИЗМА»

Нынче крайне важно возвратиться мысленно к истинно серьезным и достойным оппонентам Ильича, таким, как Мартов. Кстати, на VII Всероссийском Съезде Советов он откликнулся на приведенные выше слова Ленина о красном терроре в общем благожелательно:

- Председатель Совета Народных Комиссаров впервые, насколько помнится, оправдывался, когда давал объяснения по поводу терроризма русской революции и доказывал, что терроризм всецело навязан терроризмом наших врагов, белогвардейской контрреволюции, и что поскольку этот нажим европейской империалистической реакции на Россию прекратится, постольку, с точки зрения правящих партий, смысла и оправдания для терроризма не будет.

Однако тогда же Мартов четко сформулировал свою ключевую мысль о том, что принципы социализма «не допускают ни возведения терроризма в систему правления, ни постройки власти трудящихся на подавлении элементарнейшей личной и общественной свободы...»

Кажется, с этим-то нельзя не согласится. Но Ленин в ответ бьет наотмашь:

- Напрасно говорит Мартов, будто бы я оправдывался в вопросе о терроризме. Уже одно это выражение показывает, как бесконечно далеки от нас воззрения мелкобуржуазной демократии... На деле ровно ничего социалистического в них нет, а как раз наоборот...

По-моему, неправ был Ильич, полностью неприемля горькую для большевиков правду, прозвучавшую из уст Мартова. Ведь в декларации РСДРП, зачитанной им на съезде, содержалось, например, вполне справедливое указание на «неопровержимые, к несчастью, факты, ничем не оправдываемых эксцессов, возмутительных насилий и произвола, которыми террор дискредитирует идеи социализма и пролетарской власти».

Ленин же, как бы суммируя свою реакцию на выступление лидера меньшевиков, заявил: «Когда эти речи... самых худших из хищников, зверей империализма, повторяет здесь Мартов от имени Российской социал-демократической рабочей партии, тогда я говорю себе, что надо быть начеку и знать, что тут ЧК необходима!»

Налицо жесткая ленинская непримиримость к инакомыслию, полное отторжение позиции Мартова, поучительно-назидательный разнос его плюс нескрываемая угроза (Как не вспомнить здесь крик ленинской души, вырвавшийся однажды в разговоре с Горьким: «Жаль — Мартова нет с нами, очень жаль! Какой это удивительный товарищ, какой чистый человек!»). Хотя у Ленина, казалось, было всему объяснение: «Это, действительно, смехотворное интеллигентское непонимание, когда нас заставляют в этих военных условиях действовать не так, как мы действовали до сих пор».

Глупо было бы нынче закрывать глаза на ленинскую аргументацию, ленинское видение подлинных причин террора. Но неразумно также по-прежнему оставаться по-большевистски глухими к размышлениям, сомнениям и предостережениям меньшевика Мартова.

 

ПАРАГРАФ 23

Отвечая на обвинения в терроризме, лишении граждан прав и свобод, несоблюдении Конституции РСФСР, Ленин в полемике с оппозицией сослался однажды на 23 параграф этой Конституции, который гласил: «Руководствуясь интересами рабочего класса в целом, Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика лишает отдельных лиц и отдельные группы прав, которые используются ими в ущерб интересам социалистической революции».

Пожалуй, в теоретическом плане постановка проблемы не могла быть иной. Но на практике такой подход очень часто оправдывал даже неспровоцированное насилие, как бы вводя его в рамки «законных оснований».

Нынче взгляды вождя многим покажутся неприемлемыми. Но не забудем хотя бы, что совсем по-другому воспринимались они во время Ленина, а именно: под аплодисменты и возгласы «браво». Потому Владимир Ильич мог позволить себе, обращаясь к оппозиционерам-делегатам VII Всероссийского съезда Советов, бросить в зал язвительно, хлестко, напористо:

— ...Если вы хотите воевать, давайте воевать вчистую.

Если вы хотите, чтобы мы соблюдали Конституцию, то хотите ли вы, чтобы соблюдался и параграф 23-й? (Аплодисменты)... Конституцию вы не соблюдаете, а мы ее соблюдаем, когда признаем свободу и равенство только для тех, кто помогает пролетариату побеждать буржуазию. И параграфом 23-м мы говорим, что для переходного периода не рисуем молочных рек и кисельных берегов. Мы говорим, что нам нужно продержаться не месяцы, а годы, чтобы закончить этот переходный период... Мы способны продержаться несколько лет именно потому, что вписали в Конституцию лишение прав отдельных лиц и групп... (Громките аплодисменты, крики «браво»).

Не все, может, безупречно в этих словах, и я никоим образом не возражаю против другого, в том числе противоположного ленинскому, взгляда на 23 параграф первой Конституции РСФСР. Но пусть он будет трезвым, научным. Для этого, по крайней мере, нельзя экстраполировать на ленинскую эпоху нынешнее время, а на самого Ленина — собственные субъективизм, предвзятость, а то и глупость. К сожалению, зачастую так и происходит.

 

О ЛИШНИХ УДАРАХ В ДРАКЕ

Как-то в разговоре с Горьким Ленин обронил ироническую фразу:

— Какою мерою измеряете вы количество необходимых и лишних ударов в драке?

По этому поводу писатель записал следующее: «На этот простой вопрос я мог ответить только лирически. Думаю, что иного ответа — нет».

Иной ответ есть. Он состоит в том, что «количество лишних ударов в драке», а значит и человеческих жертв, могло быть значительно меньше. Далеко не все удары красного террора были обусловлены теми причинами, которые Ленин считал объективными, гибли и невинные люди. Попытки «контролировать» террор или даже «избегать его» зачастую бесследно расплавлялись в горниле гражданской войны, развернувшейся на огромной территории. Что касается меры революционного насилия, то она была неведома на местах многим большевикам, и повсеместное нарушение этой меры приводило к новому качеству — кровавой братоубийственной войне. Ведь по логике Чепурного из платоновского «Чевенгура», «раз есть пролетариат, то к чему ж буржуазия? Это право некрасиво!».

Невозможность представить себе «плачущего большевика» была обусловлена не только его личным мужеством, но и тем, что массовое ожесточение зачастую вытесняло в нем сострадание, искажало параметры человечности. По мнению того же Чепурного, «буржуи теперь все равно не люди» и перебить их — «это будет добрей!».

А сколько было недостойных, бескультурных, бесчестных людей, дорвавшихся до власти и злоупотреблявших ею! Взаимное озлобление в гражданской войне распалялось и допущенными ошибками в национальной и земельной политике, в «расказачивании» и т.п.

 

ИЗВЕСТНЫЙ ЛЕНИН

Безусловно, что сборник «Неизвестный Ленин» добавит немало неприятных, неблаговидных, злых штрихов к облику вождя, особенно, думаю, связанных с проблемой красного террора. Однако же во имя правды нужно знать и помнить, что готовящийся «новый имидж» Ильича хорошо известен по... Полному собранию сочинений. Именно здесь, а не в отдельных еще неопубликованных записках, распоряжениях, письмах и т.д. обоснованы взгляды Ленина, которые он не скрывал: «...И террор, и ЧК — вещь абсолютно необходимая».

Достаточно раскрыть сорок пятый том ПСС, чтобы прочитать, пожалуй, о главном в подходе вождя к террору. 17 мая 1922 года (!) Ленин писал наркому юстиции Д.И.Курскому в связи с разработкой Уголовного кодекса РСФСР: «...Открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически — узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы.

Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас».

На фоне этих, да и многих других известных ключевых изречений и заявлений вождя, нынешние «сенсационные» находки новых «лениноведов» имеют явно подчиненный, иллюстративный характер. Жутковатые, правда, иллюстрации.

В общем, несерьезное это дело — противопоставлять известного из опубликованных источников Ильича тому «неизвестному Ленину», который якобы грядет в будущем документальном сборнике.

Очевидно, что правду вскроют не хлесткие популистские обвинения большевистского вождя в агрессивности, аморальности и даже не новые сведения из ленинских текстов, а комплексные научные исследования проблемы красного и белого террора во времена Ленина.

 

МОРАЛЬ, ПОЛИТИКА И ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

Одна из «убийственных» статей о неопубликованных ленинских документах начиналась ссылкой на воспоминания С.Д.Мстиславского: «Перед разгоном Учредительного собрания был разговор с Лениным группы членов ЦК левых эсеров. Спиридонова говорила очень возбужденно: сказала что-то про «хулиганство» и упомянула о морали. Ленин сейчас же поднял брови: «Морали в политике нет, а есть только целесообразность».

Мне представляются малоубедительными попытки «развенчать» Ленина подобным образом. Это все равно, что считать его величайшим демократом только на основании свидетельства того же Мстиславского, рассказавшего, как Ильич решительно вступился за людей, которых предлагали привлечь к суду за их особое, отличное от других мнение: «К суду? Судить можно и должно за скверную работу, а никак не за мнение».

Итак, наивно строить серьезные выводы о вожде на основании частностей субъективного порядка, как это сейчас часто делается. Другое дело, когда в упомянутой статье приводятся ранее неизвестные документы, написанные ленинской рукой. Например, восстановлен подлинный текст одного из абзацев письма Ленина Троцкому от 22 октября 1919 года, опубликованному в 51-м томе ПСС с изъятием (купюра выделена):

«Покончить с Юденичем (именно покончить — добить) нам дьявольски важно. Если наступление начато, нельзя ли мобилизовать еще тысяч 20 питерских рабочих плюс тысяч 10 буржуев, поставить позади их пулеметы, расстрелять несколько сот и добиться настоящего массового напора на Юденича?»

Можно привести много конкретных объяснений по поводу ситуации, вынудившей Ленина написать подчеркнутые нами строки. Но в морально-этическом плане они не станут от этого безупречными.

 

ЯЗЫК «ТЕРРОРИСТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ»

На XI съезде РКП (б) лидер «рабочей оппозиции» А.Г.Шляпников обозвал Ильича «пулеметчиком» за вот эту ленинскую трактовку недопустимости паники во время «отступления» в условиях нэпа:

- Когда вся армия отступает... тут иногда достаточно и немногих панических голосов, чтобы все побежали. Тут опасность громадная. Когда происходит такое отступление с настоящей армией, ставят пулеметы и тогда, когда правильное отступление переходит в беспорядочное, командуют: «Стреляй!». И правильно.

Ленин не оставил без ответа выпад против себя, объявив, что касательно Шляпникова он имел в виду исключительно партийные меры воздействия. Кроме того, добавил едко:

- Бедный Шляпников! Ленин собрался на него пулеметы выставлять.

Однако сразу же после этого прозвучала любопытная по жесткости ленинская фраза: «О пулеметах речь идет для тех людей, которые у нас теперь называются меньшевиками, эсерами...» То есть, пулеметы — для инакомыслящих из других партий.

Конечно, неразумно воспринимать подобные ленинские высказывания буквально, как учат нас его современные ругатели (исступленное стремление выдать желаемое за действительное полностью лишает их здравомыслия). Но наивно думать, что это были невинные шутки большевистского вождя (Ленин сам назидательно бросил Шляпникову: «есть вещи, которыми шутить непозволительно»). Напомню, что на этом же съезде партии Владимир Ильич так охарактеризовал политическое господство большевиков:

«...Диктатура пролетариата, террористическая власть...» Слова эти, пожалуй, не требуют особых комментариев, объясняя многое.

Так вот, ленинские крутые приказы, распоряжения, угрозы, рассыпанные в послеоктябрьских томах Полного собрания сочинений и неопубликованных документах, — это не что иное, как нормативный язык «террористической власти». Иного языка эта власть в острых условиях не признавала (как впрочем, любая власть любой другой победившей революции). Поэтому мнение Шляпникова было гласом вопиющего в пустыне:

— Будем относиться серьезнее к своим словам. Эти картинки с пулеметами будят у нас некоторые воспоминания из истории других революций... И всем известно, к чему тогда это приводило. Я думаю, что лучше, если мы пулеметами друг с другом говорить не будем.

Шляпникова тогда не услышали, да и не могли услышать. Но почему даже теперь к подобным призывам прислушиваются все так же мало? Может, дело не в Ленине?

 

ЖУТКОСТЬ РЕВОЛЮЦИИ

Отвечая противникам по поводу красного террора Ленин как-то заявил уже после окончания гражданской войны, весной 1922 года:

— Вы вызвали нас на борьбу в самой отчаянной форме в октябре 1917 года, в ответ на это мы выдвинули террор и тройной террор, а если еще потребуется, выдвинем и еще, если вы попробуете еще раз. Ни один рабочий, ни один крестьянин не сомневается в том, что террор необходим; кроме интеллигентских кликуш, никто в этом не сомневается.

В этих обычных для Ленина фразах рельефно прорисовываются три ключевых момента позиции, говоря словами Бердяева, «победоносного большевизма». Первый — глубокая убежденность в том, что красный террор был закономерным ответом народной революции на смертельное сопротивление со стороны ее лютых врагов. Второй — непоколебимая решимость победить неприятеля любой ценой: «Мы решились, мы это сделали, и мы победили».

Третий — безусловная уверенность в огромной многомиллионной поддержке политики террора рабочими и крестьянами.

Все остальное не принималось в расчет на глобальном политическом уровне, не могло кардинально повлиять на «генеральную линию». Такова неумолимая революционная логика, которая как бы за кадром оставляла зачастую людское горе, человеческие жизни: «этим определяется ужас революции, ее жуткость, ее смертоносный и кровавый образ» (Бердяев).

 

РЕВОЛЮЦИОННАЯ СОВЕСТЬ И ТЕРРОР

Есть у Ленина тезис, который, мне кажется, дает возможность одновременно прояснить глубину понимания им необходимости контроля за террором, установления его «пределов» и всю бесперспективность подобных грез. В мае 1922 года Ленин написал, что в терроре «только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широкого».

С одной стороны, речь идет об «узаконении» террора в отличие от беззаконного, неограниченного. Но можно ли было всерьез принимать выдвинутые Лениным правовые и нравственные гарантии в огромной многомиллионной стране, только недавно вышедшей из кошмара гражданской войны? А ведь упомянутые строки не принадлежат к теоретическому рассуждению, а родились в контексте наброска к Уголовному кодексу РСФСР. Хорошо известно, во что вылилась «на деле» в послеленинское время такая постановка вопроса.

 

БУДУТ ЛИ ОПРАВДАНЫ БОЛЬШЕВИКИ?

Вопрос исторической ответственности, в частности за насилие в революции, не мог не волновать, не беспокоить Ленина, неоднократно всплывал в его выступлениях и работах. В апреле 1918 года вождь сказал на заседании ВЦИК дословно следующее:

— ...Будут оправданы все действия большевиков, вся их борьба, насилие против помещиков и капиталистов, экспроприация, насильственное подавление их сопротивления.

Известно и такое высказывание Владимира Ильича: «Вынужденная условиями жестокость нашей жизни будет понята и оправдана. Все будет понято, все!»

Такая ленинская уверенность была основана на том, что большевики, по его мнению, «миллионы раз правы перед историей», а все, что они сделали, — «в общем и целом, это была величайшая историческая задача».

Судя по дню нынешнему, не скажешь, что сбываются надежды Ленина на понимание и оправдание. Но наша пора — только момент истории. Последнее слово в оценке времени Ленина еще не молвлено...

 

К ВОПРОСУ О ЛЕНИНСКИХ ЦИТАТАХ

Ох, уж эти ленинские цитаты! В одной из своих статей писатель Солоухин утверждает, что спорить о них «не только трудно, но и не нужно». И тут же предъявляет «неопровержимое» обвинение Ленину в виде... его же цитаты: «Вспомним определение Лениным диктатуры:

«...Понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть». И даже для вящей убедительности ссылку на Ленина дает: Т.41, с.383. Хотя тут неувязочка вышла. Эту крайне острую дефиницию Владимир Ильич впервые дал не в 1920 году, отвечающему сорок первому тому, а значительно раньше — в 1906 году в брошюре «Победа кадетов и задачи рабочей партии» (Т.12.С.320). Значительную часть ее текста Ленин процитировал в октябре 1920 года в статье «К истории вопроса о диктатуре», на что, очевидно, Солоухин не обратил внимания. Так что в научном плане его ссылка не совсем корректна.

Но бывает и похуже. Вспомним, сколько раз назойливо подсовывали нам эти строки критики Ленина, цитируя их абсолютно не к месту, привязывая к разному времени, разным историческим событиям. Но, если не зрить в корень, а играть в цитаты, то можно ведь размахивать и вот этой: «Диктатура... не есть только насилие над эксплуататорами и даже не главным образом насилие» (Т.39, с. 13).

 

ПРАВО ИЛИ БЕЗЗАКОНИЕ?

Поскольку ленинское определение диктатуры, столь приглянувшееся критикам, имеет действительно ключевое значение, попробуем все-таки вникнуть в его суть. Полемическое острие упомянутой ленинской работы 1906 года было направлено против партии кадетов. Иронизируя по поводу исследований кадетских ученых, Ленин, в частности, останавливается на рассмотрении ими вопроса о «диктатуре» и «насилии». В этой связи он делает в своей брошюре своеобразное «Отступление» под названием «Общедоступная беседа с кадетскими публицистами и учеными профессорами». Чтобы было понятно, скажу вкратце о действующих лицах ленинского «Отступления»: P.M.Бланк — публицист, входил в состав редакции кадетской газеты «Наша жизнь»; А.А.Кизеветтер — историк и публицист, один из лидеров партии кадетов; Аврамов — казачий офицер, проявивший жестокость при подавлении царскими войсками крестьянского движения в Тамбовской губернии в 1905 году; М.А.Спиридонова — один из лидеров партии эсеров, сосланная на каторгу за покушение в 1906 году на руководителя расправы с крестьянами в Тамбовской губернии.

Итак, слово Ленину:

— Вы спросите, может быть, г.Бланк или г.Кизеветтер, зачем же «диктатура», зачем «насилие»? Разве же огромная масса нуждается в насилии против горстки, разве десятки и сотни миллионов могут быть диктаторами над тысячей, над десятком тысяч?... Представьте себе, что Аврамов увечит и истязает Спиридонову. На стороне Спиридоновой, допустим, есть десятки и сотни невооруженных людей. На стороне Аврамова горстка казаков. Что сделал бы народ, если бы истязания Спиридоновой происходили не в застенке? Он применил бы насилие по отношению к Аврамову и его свите...

Вот видите, г.Бланк и г.Кизеветтер: когда Аврамов с казаками истязает Спиридонову, это есть военно-полицейская диктатура над народом. Когда революционный... народ применяет насилие к Аврамову и Аврамовым, это есть диктатура революционного народа. Это есть диктатура, ибо есть власть народа над Аврамовым, власть, не ограниченная никакими законами (мещанин, пожалуй, был бы против чтобы силой отбить Спиридонову от Аврамова: дескать, не по «закону» это? есть ли у нас такой «закон», чтобы убивать Аврамова? не создали ли некоторые идеологи мещанства теории непротивления злу насилием?). Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть.

В таком контексте находится у Ленина мысль, столь охотно цитируемая сегодня. Между прочим, нетрудно понять, что Ленин вовсе не призывает к элементарному беззаконию, у него речь идет о власти революционного народа, не ограниченной законами того строя, режима, против которого народ поднялся на борьбу. Ленин прямо писал о том, что диктатура народа «творит новое революционное право». Право, а не беззаконие.

Зряшное дело — надергивать цитаты, важно было бы осмыслить, почему осуществление диктатуры во времена Ленина принесло неизмеримо больше человеческих жертв, чем мог предвидеть теоретик революции. И какая ирония судьбы! Сторонница и участница индивидуального террора Спиридонова, во спасение которой Ленин в начале века считал возможным применить насилие, в ноябре 1918 года заявила ЦК РКП (б) и Ленину по поводу массового красного террора: «Этой крови вам не смыть, не очиститься от нее даже во имя самых «высоких» лозунгов».

 

«А Я СТОЮ ОДИН МЕЖ НИХ...»

В стихотворении «Гражданская война» (1919 год) Максимилиан Волошин обозначил свое место в ожесточенной братоубийственной схватке: «А я стою один меж них в ревущем пламени и дыме и всеми силами своими молюсь за тех и за других». Это поэтическое кредо он подтвердил через год в прозе: «Молитва поэта во время гражданской войны может быть только за тех и за других: когда дети единой матери убивают друг друга, надо быть с матерью, а не с одним из братьев».

Трудно не согласиться с тем, что такой «может быть молитва». Но как уповать на нее Ленину или Деникину? Окажись на месте Владимира Ильича или Антона Ивановича человек со взглядами поэта, остановил бы он смертоубийство?

В повести «Конь вороной» Б.В.Савинкова (В.Ропшина) есть любопытный диалог между белогвардейским полковником и его бывшей возлюбленной — коммунисткой:

- Значит, можно грабить награбленное?

- А ты не грабишь?

- Значит, можно убивать невинных людей?

- А ты не убиваешь?

- Значит, можно расстреливать за молитву?

- А ты веруешь?

- Значит, можно предавать, как Иуда, Россию?

- А ты не предаешь?

- Хорошо. Пусть. Я граблю, убиваю, не верую, предаю. Но я спрашиваю, можно ли это?

Она твердо говорит:

- Можно.

- Во имя чего?

- Во имя братства, равенства и свободы... Во имя нового мира...

Не скажешь, что сие высосано Савинковым из пальца.

 

ЗА ЦЕНОЙ НЕ ПОСТОИМ

Из того же диалога:

- И ты думаешь, что вы перестроите мир?

- Перестроим.

- Какой ценой?

- Все равно...

Действительно, так рассуждали и так ответили бы многие большевики. Поэтому нетрудно свалить вину за это лично на Ленина, что и делается. Бесконечно труднее разобраться в исторических обстоятельствах, обусловивших послеоктябрьский обоюдный беспредел, то есть найти и сказать правду. Что почти не делается.

Если смотреть правде в глаза, никак не уйти от проблемы обоюдности террора в гражданской войне. «Обе стороны совершали чудовищные зверства, — писал английский историк Карр. — Политический словарь пополнился выражениями «красный террор» и «белый террор».

По-моему, прав был Короленко, еще в 1919 году подметивший «то страшное действие, тот вред для советской власти, который, как туча, поднимается от человеческой крови, проливаемой таким образом...». Что и говорить, красный террор стал ужасом послеоктябрьского времени. Как и белый.

Да, всякий раз ловлю себя на том, что у крутых ленинских оппонентов вовсе не болит совесть о крови народной, пролитой белой гвардией. Насилие с этой стороны баррикады в лучшем случае умалчивается, будто не было его, а чаще — поэтизируется, воспевается, героизируется. Кому это выгодно? Очевидно, тем, кто нынче стремится убедить нас, что «красные..., чтобы жить, должны пить кровь и ненавидеть», а «белые питают отвращение к ненужному пролитию крови и никого не ненавидят». Цитирую более чем семидесятилетней давности слова монархиста Шульгина, но ведь именно это вдалбливают нам и сегодня, не заботясь о правде истории. А ведь мудрый Шульгин еще в 1920 году откровенно написал по поводу белой гвардии: «...Нас одолели Серые и Грязные... Первые — прятались и бездельничали, вторые — крали, грабили и убивали не во имя тяжкого долга, а собственно ради садистского, извращенного грязно-кровавого удовольствия...»

 

«РАЗДАЙТЕ ПАТРОНЫ, ПОРУЧИК ГОЛИЦЫН»

Для современных господ праведен лишь призыв: «раздайте патроны, поручик Голицын». Их ничуть не смущает, что патроны эти загонялись в стволы, направленные против народа, который, между прочим, в гражданской войне стал на сторону большевиков, а не белогвардейцев вкупе с интервентами. Кстати, Бердяев писал: «Я относился совершенно отрицательно к свержению большевизма путем интервенции. В белое движение я не верил и не питал к нему симпатии».

А ныне кое-кто всеми силами старается убедить нас, что веками придавленный эксплуатацией народ не должен был применять насилие против угнетателей. Усвоили бы у того же Бердяева не только то, что душу греет, но и горькую для панов истину: «Народ в прошлом чувствовал неправду социального строя, основанного на угнетении и эксплуатации трудящихся... Но наступил час, когда он не пожелал больше терпеть, и весь строй души народной перевернулся... Ленин не мог бы осуществить своего плана революции и захвата власти без переворота в душе народа».

 

«НУЖЕН ГРОМ НЕБЕСНЫЙ»

В той главе «Очерков русской смуты», где рассказывается о «черных страницах» белогвардейских армий, генерал-лейтенант Деникин написал: «Поистине нужен был гром небесный, чтобы заставить всех оглянуться на себя и свои пути». Мне кажется, для многих этот гром еще до сих пор не грянул ибо современные критики красного террора молчат о том пути белой гвардии, на котором, по признанию Деникина, «открывается мрачная бездна морального падения: насилия и грабежа».

— Они пронеслись по Северному Кавказу, по всему югу, по всему театру гражданской войны, наполняя новыми слезами и кровью чашу страданий народа, путая в его сознании все «цвета» военно-политического спектра и не раз стирая черты, отделяющее образ спасителя от врага.

Впрочем, народ, как известно, свой выбор сделал. Недаром преемник Деникина генерал-лейтенант П.Н.Врангель сознавался в 1920 году (со слов Шульгина): «...Я отлично понимаю, что без помощи русского населения нельзя ничего сделать... Политику завоевания России надо оставить... Ведь я же помню... Мы же чувствовали себя, как в завоеванном государстве... Так нельзя... Нельзя воевать со всем светом...»

И это заставляют нас отныне забыть?

 

СТЕПЕНЬ ИСТОРИЧЕСКОЙ ВИНЫ

Нам не уйти от очень тяжких споров о степени исторической вины перед народом красных и белых. Напомню, что начались они со времени гражданской войны.

И если нынче действительно нет пророка в своем отечестве, прислушаемся к иностранцу: американцу Альберту Рису Вильямсу, который в Советской стране встретил Октябрь, а затем большую часть времени, по его же словам, «проводил среди солдат в армии, среди крестьян в деревнях и среди рабочих на фабриках».

Вильямсу принадлежат вот эти слова:

— Призовите на суд истории, с одной стороны, большевиков, обвиняемых в красном терроре, а с другой — белогвардейцев и черносотенцев, обвиняемых в белом терроре, и предложите им поднять руки. Я знаю, когда они поднимут руки, мозолистые и загрубелые от работы, руки крестьян и рабочих будут сиять белизной по сравнению с обагренными кровью руками этих привилегированных леди и джентльменов.

Когда и где Вильямс сделал это заявление? В феврале 1919 года на заседании так называемой «Оверменской комиссии» американского сената в Вашингтоне, которая устроила тогда подобие «суда» над Октябрьской революцией. Сенатор Овермен, члены его комиссии немало потрудились у колыбели международного официального мифа об одностороннем красном терроре большевиков. Но сразу же столкнулись со свидетельствами очевидцев Октября — Джона Рида, Альберта Вильямса, Луизы Брайант.

Нет нужды всем присоединяться сегодня к их точке зрения. Но и не учитывать ее нельзя.

 

ГЛАЗАМИ ЛУИЗЫ БРАЙАНТ

Луиза Брайант обратила внимание «Оверменской комиссии» на то, что жертвы были и во время гражданской войны в США, гражданских войн в других странах. Американка трезво смотрела на ситуацию в России. Вот один фрагмент из показаний Брайант на заседании комиссии:

Брайант: Я не сомневаюсь, что в России в настоящее время существует террор как красный, так и белый.

Сенатор Стерлинг: Вы готовы это признать?

Брайант: Да, это естественный ход революции.

Сенатор Нельсон: Вы сочувствуете красному террору? Вы считаете его своим призванием?

Брайант: Моим призванием? Я вас не понимаю. Моя точка зрения просто такова, что я признаю право самоопределения и думаю, что русские должны сами разрешить все вопросы... Я не признаю интервенции и не признаю за Америкой права вторгаться в Россию и посылать войска для улаживания внутренних дел России.

Как видим, акцентуация красного террора, затушевывание правды о терроре белом и оправдание иностранной интервенции в Советской стране дело вовсе не новое. Впрочем «Оверменская комиссия» семь десятилетий назад оказалась в затруднительном положении, как это часто бывает, когда политические установки не согласуются с историческими фактами. Не сомневаюсь, что и в наше время честные люди сами разберутся, где правда, а где ложь...

 

НЕВОЗМОЖНОЕ СТАЛО ВОЗМОЖНЫМ

Опытный противник Советской власти Шульгин «советовал» большевикам в 1920 году: единственное, что могло бы «изменить курс» в сторону от красного террора — «это если бы кто-нибудь из них, например, Ленин, поняв, что они идут в пропасть, расстрелял бы всех своих друзей и круто повернул бы прочь от социализма.. Но ведь это невозможно». Любопытный совет: избавиться от террора столь циничным способом — расстрелом своих единомышленников. Но это между прочим. Хочу подчеркнуть другое. Оказалось, к сожалению, что без Ленина невозможное стало возможным. Нашелся тот из окружения Ленина, кто и друзей своих расстрелял, и круто от социализма повернул. А пришел — к ужасающему террору, о котором Шульгин и помыслить не мог. Ибо умный политик исходил, как и Ленин, из условий гражданской войны и смертельного противоборства классов, а Сталин учинил геноцид в условиях мира против одураченного им народа.

 

НЕ ОТМЕТАТЬ ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

Многие годы, может, самую сложную проблему человеческих отношений — проблему братоубийства (по В.И.Далю — смертного греха) мы объясняли обезоруживающе просто: во имя великого дела. Вспомним, как в фильме «Бумбараш» по мотивам раннего А.П.Гайдара славный, добрый парень убивает сверстника-белогвардейца, который вез депешу в свой штаб, со словами: «Не в тебя я стреляю, в во вредное нашему делу донесение».

Мы еще не разобрались по-настоящему в причинах и последствиях гражданской войны и террора. Легковесно выглядят заявления тех, кто обвиняет в их немалых жертвах исключительно Ленина. В то же время не мешало бы, наконец, понять, почему в ожесточенной классовой схватке не был услышан Горький, который весной 1918 года написал: «В борьбе за классовое не следует отметать общечеловеческое стремление к лучшему». Мог ли он вообще быть тогда услышан? Или понимание приоритета общечеловеческого даровано историей только нам?

 

В КАКУЮ ЭПОХУ ЖИЛ ЛЕНИН?

Пожалуй, сегодня можно понять П.А.Кропоткина, написавшего Ленину в 1921 году, что красный террор будет «толкать революцию на путь, который приведет ее к гибели, главным образом от недостатков, которые вовсе не свойственны Социализму и Коммунизму, а представляют пережиток старого строя и старых безобразий неограниченной, всепожирающей власти». Но нельзя не обратить внимания и на другие мудрые слова Кропоткина, которыми он закончил за двадцать лет до этого свои «Записки революционера». Размышляя о многовековом социалистическом движении, Кропоткин выразил такое знаменательное убеждение: «...В каждой стране проявится более широкое понимание социальных перемен, сделавшихся неизбежными... В то же время сопротивление со стороны привилегированных классов едва ли будет носить тот характер слепого упорства, которое делало революции прошлых веков столь кровавыми» (подчеркнуто мною — В.М.)

Таким образом, известный ученый и революционер буквально в нескольких словах раскрыл историческую обусловленность насилия в революциях. Кроме того, он предвосхитил важнейшую тенденцию мирового развития. Но Октябрьская революция свершилась до возникновения и тем более упрочения этой тенденции. Точнее сказать, именно Октябрьская революция сделала ее возможной.

Действительно, эпоха, когда у народных масс не оставалось иного средства поправить свое положение, как штурмом Бастилии или Зимнего дворца, ушла в прошлое. Но Владимир Ильич Ленин жил именно в эту эпоху.

 

ДЕД МАЗАЙ В ЛЕНИНИАНЕ

Бердяев писал о Ленине, что «лично он не был жестоким человеком». Но некоторые нынешние оппоненты Ленина, скажем Солоухин, утверждают, что Ленину «была свойственна не только революционная жестокость, но и личная агрессивность». В подтверждение последнего Ленина столкнули с ... дедом Мазаем. Тот, как известно, спасал зайцев, застигнутых половодьем. Ленина же изображают не меньше, чем душегубом, безжалостно истребляющим несчастных животных. Об этом якобы проговорилась Крупская в своих воспоминаниях о жизни с Лениным в Шушенском: «Читайте эти воспоминания, неоднократно переиздававшиеся, — доверительно призывают обалдевшего от сенсации гражданина, — и сравните поступок «охотника» (сиречь — Ленина. — В.М.) с дедом Мазаем».

Так хочется, чтобы в самом деле люди прочитали и сравнили воспоминания Крупской с их, мягко говоря, свободной современной интерпретацией! Надежда Константиновна рассказывала в основном о красотах природы, которыми удавалось любоваться благодаря тому, что в Шушенском Владимир Ильич страстно увлекался охотой (здесь и закат, и дикие лебеди в весенних лужах, и бурлящая речонка, и опушка леса). Но в самом деле она пишет, что Ленин с товарищами по ссылке (очевидно, О.А.Энгбергом и И.Л.Проминским — В.М.) поздней осенью, когда по Енисею шел мелкий лед, ездили на острова за зайцами: «Целую лодку настреляют, бывало, наши охотники». Нам же передают нынче это свидетельство Крупской в таком исполнении: «Охотник сумел добраться в лодке до островка и вместе с другими стрелками набил столько зайцев, что лодка наполнилась тушками по самые борта» (подчеркнуто мною — В.М.) Нетрудно уловить бесхитростные натяжки при недоброжелательной «доработке» текста Крупской. Ясно, что в определении масштабов добычи, хотя в лодке было три-четыре человека, Крупская допустила обычное в охотничьих рассказах преувеличение, не подозревая, бедная, о страшном суде через девять десятилетий: ей и Ленину поставили в вину «способность испытывать охотничье удовольствие от убийства попавших в беду зверьков». Здесь столько правды, как в решете воды.

П.Н.Лепешинский, хорошо знавший Ленина по сибирской ссылке, вспоминал: «Результаты его охотничьих экскурсий — в смысле количества подстреленной дичи — обычно были не блестящи. Но это обстоятельство отнюдь не обескураживало Владимира Ильича». Охотник не особенно огорчался, «если приговоренная к смерти дичь после «смертельного выстрела» устремлялась не вниз кувырком, а ввысь, утопая, в сиянии голубого дня».

Наивно было бы надеяться, что Солоухин станет читать или использовать воспоминания Лепешинского, гибельные для выдуманной им версии о кровожадности Ленина, но если уж он «заметил» в воспоминаниях Крупской несуществующие там заячьи «тушки», то почему бы ему не зацепиться взглядом за эпизод, приводимый Надеждой Константиновной сразу же (!) после предыдущего? Как-то на охоте, уже в Москве, устроили так, что лиса выбежала прямо на Ленина, постояла с минуту и побежала в лес: «Что же ты не стрелял?» — «Знаешь, уж очень красива она была». Судя по всему, этого Солоухин «не заметил». Может, потому что, здесь Ленин чем-то смахивает на деда Мазая?

 

«НАТУРА В ЧИСТОМ ВИДЕ»?

Предыдущая миниатюра написана свыше двух лет назад и была опубликована в брошюре «Драма Ленина на исходе века». Честно говоря, не думал я, что тему ленинской охоты на зайцев будет всерьез «эксплуатировать» еще кто-то, кроме Солоухина, тем более из крупных писателей. Но любимый мною Фазиль Искандер не так давно поднял ее до уровня философского обобщения: «Это была бойня. Прообраз грядущей России». Он считает, что здесь мы видим более или менее завершенного Ленина. Так сказать, натура в чистом виде.

Побойтесь Бога, Фазиль Абдулович!

 

ПЕРШИКОВА ПРОТИВ ЛЕНИНА

Семнадцатилетняя служащая жилищного отдела Царицынского исполкома Валентина Першикова вырвала из какой-то брошюры портрет Ленина и разрисовала его. Не знаю, что водило рукой девушки — политический мотив или молодая шалость, — но Першикова не учла возможных последствий и была немедленно арестована.

К счастью у нее нашлись защитники. 6 марта 1919 года Ленин получил телеграмму из Царицына от начальника первого участка милиции В.С.Усачева с просьбой дать распоряжение об освобождении девушки. Председатель Совнаркома телеграфирует Царицынскому губисполкому (копия ЧК) запрос по этому поводу. А через день — 8 марта — Ленин снова получает аналогичную просьбу о Першиковой, но уже от красноармейца Минина. На сей раз Ленин отбивает председателю Царицынской губернской ЧК П.П.Мышкину следующую телеграмму: «За изуродование портрета арестовывать нельзя. Освободите Валентину Першикову немедленно, а если она контрреволюционерка, то следите за ней».

Кроме того, на телеграмме Минина Владимир Ильич написал поручение секретарю: напомнить ему, когда придет ответ из Царицына, «а материал весь потом отдать фельетонистам».

Потрясающая история в интерьере времени! Но, по-моему, не только для фельетонистов. Ибо рассыпаны в ней и червивые зерна, вскоре буйно произросшие. С какой легкостью лишили свободы человека только «за изуродование портрета»! Все обошлось благополучно с участием Ленина, но через полтора-два десятилетия Сталин не станет вступать в переписку по таким поводам, исход их станет однозначно трагичен. И еще: время смертельного противостояния цепко держало в своих руках даже великого Ленина — он явно не исключал возможность поменять отношение к Першиковой, «если она контрреволюционерка».

 

«ГЛАДИТЬ ПО ГОЛОВКЕ НЕЛЬЗЯ»

О «личной агрессивности» Ленина мог судить Горький, который чаще других просил у большевистского лидера о защите достоинства, а то и спасения многих жизней интеллигентов, арестованных в первые послеоктябрьские годы за дело и без него. Так вот, он писал, что не помнит случая, когда бы Ильич отказал ему в просьбе: «Нередко меня очень удивляла готовность Ленина помочь людям, которых он считал своими врагами... И для того, чтобы скрыть стыдливую радость спасения человека, Ленин прикрывал радость иронией».

Мне меньше всего хотелось бы, чтобы Ленин показался кому-нибудь слащавым добряком. Нет, он трезво и жестко оценивал реалии послеоктябрьского противоборства:

— Сегодня гладить по головке никого нельзя — руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми.

Отсеивая главное в личности Ленина в далекую от этого идеала пору, Горький заключил: «Он вообще любил людей... Его любовь смотрела далеко вперед и сквозь тучи ненависти».

Наивно было бы рассматривать Владимира Ильича только глазами Горького. Но неразумно, не разобравшись, глядеть на него и глазами ругателей, которые возводят на Ленина кощунственную напраслину, подобную вот этим расчетам: «Ленин был готов уничтожить 90% населения, чтобы оставшиеся 10% жили при коммунизме»...

 

«ШУТОЧКА РЕВОЛЮЦИИ»

Горький рассказывал, что в 1919 году в петербургские кухни являлась женщина, очень красивая, и строго требовала:

- Я княгиня Ч., дайте мне кость для моих собак!

Говорили, что она, не стерпев унижения и голода, решила утопиться в Неве, но будто бы четыре собаки ее, почуяв недобрый замысел хозяйки, побежали за нею и своим воем, волнением заставили ее отказаться от самоубийства.

Писатель рассказал Ленину эту легенду. Поглядывая на Горького искоса, снизу вверх, Владимир Ильич, все прищуривал глаза и наконец, совсем закрыв их, сказал угрюмо:

- Если это и выдумано, то выдумано неплохо. Шуточка революции.

Помолчал. Встал и, перебирая бумаги на столе, сказал задумчиво:

— Да этим людям туго пришлось, история — мамаша суровая и в деле возмездия ничем не стесняется. Что ж говорить? Этим людям плохо...

Думаю, как человек, Ильич переживал серьезную душевную драму, понимая, что с его участием сотни тысяч россиян были «вырваны с корнем и снова к земле не прирастут». Иногда Ленин помогал таким людям в конкретных случаях и по конкретным просьбам. Но никогда не менял жесткого отношения к ним на уровне государственной политики. Это раздвоение личности между сугубо человеческими побуждениями и жесткой политической необходимостью во многом определяет смысл той справедливой сентенции, которую изрек Горький: «Должность честных вождей народа — нечеловечески трудна».

 

ЗАМАЛЧИВАЯ ГЛАВНОЕ

Лихие обвинения Ленина в аморальности и патологической жестокости научно несостоятельны, хотя могут кое-кого обмануть на обыденном, эмоциональном уровне. Бердяев был прав, утверждая, что «озлобленность деятелей революции не может не отталкивать, но судить о ней нельзя исключительно с точки зрения индивидуальной морали». Философ справедливо считал смешными и жалкими суждения о революции с точки зрения нормативной религии и морали, нормативного понимания права и хозяйства. Ибо «революция подобна смерти, она есть прохождение через смерть...»

 

«МЫ ИЗ-ЗА НИХ ПОТЕРЯЛИ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЖИЗНИ»

Выступая последний раз публично в ноябре 1922 года, Ленин, словно предчувствуя приближение полной немоты своей, сказал самое главное и, по-моему, до сих пор до конца неуслышанное — о цене революции: «В условиях, в которых мы были до сих пор, нам некогда было разбирать - не сломаем ли мы чего лишнего, некогда было разбирать - не будет ли много жертв, потому что жертв было достаточно много, потому что борьба, которую мы тогда начали... это борьба была не на жизнь, а на смерть против старого общественного порядка, против которого мы боролись, чтобы выковать себе право на существование, на мирное развитие».

В этих словах — неприкрытая жестокость, в том числе слепая, о которой нынче много говорится правды и неправды. Но в них — и вынужденность большевистского насилия, обусловленного вооруженной борьбой со старым порядком, не пожелавшим без смертного боя уступить новой власти право на существование и мирное развитие. Невозможность ненасильственного выживания революции была для современников Ленина столь очевидной, что он не стал даже развивать эту тему: «Вы прекрасно знаете, и распространяться об этом не приходится».

Ленин возложил ответственность за братоубийство на те политические силы, которые «находились в лагере Деникина, стояли во главе оккупации» и вызвали иностранную военную интервенцию, развязали гражданскую войну: «Мы из-за них понесли всевозможные потери, потеряли всякого рода ценности и главную ценность — человеческие жизни в невероятно большом масштабе».

 

КЛЮЧ К ПОНИМАНИЮ

Много писали и говорили о жестокости Ленина. Разумеется, я не могу позволить себе смешную бестактность защиты его от лжи и клеветы. Я знаю, что клевета и ложь — узаконенный метод политики мещан, обычный прием борьбы против врага. Среди великих людей мира сего едва ли найдется хоть один, которого не пытались бы измазать грязью. Это всем известно.

Так писал Горький много лет назад, но его слова и сегодня дают здравомыслящему человеку ключ к истинному пониманию нынешней ситуации вокруг имени Ленина.