ПИСАТЕЛИ И ХУДОЖНИКИ ПРОТИВ ЛЕНИНА
ГДЕ ПРЯТАЛИ ПРАВДУ: В АРХИВАХ ИЛИ В СОЧИНЕНИЯХ?
Нынче то и дело можно прочитать или услышать признания бывших истовых ленинцев из числа ученых в том, что будто бы они раньше не ведали правды о Ленине, ибо не имели доступа к архивам. Нравственная дешевизна такого лукавомудрия (из словаря Солженицына) становится очевидной, если сравнить его, скажем, с мучительными размышлениями о Ленине писателя Тендрякова в повести «Революция! Революция! Революция!»
Работая над ней свыше двадцати лет назад, Владимир Федорович и не помышлял об архивах, у него под рукой были только тридцать томов третьего издания ленинских сочинений, оставшихся в наследство от отца. Но не вижу ничего удивительного в том, что мыслящий писатель извлек из них не меньше правды об Ильиче, нежели сегодня маститые ученые — из архивных записок. Хотя, конечно, многие конкретные факты, скажем, участия Ленина в красном терроре были Тендрякову, как и всем нам, неведомы. Тем не менее, ключевые нелицеприятные выводы писателя выглядят серьезнее и мудрее, чем однобокая клевета новейших «пионеров» Ленинианы. Придя к тяжкому для себя заключению, что «Ленин не был подвижником человеколюбия и не мог им быть», Тендряков одновременно как бы предвидел нынешнюю суету вокруг имени вождя:
— Можно отыскать факты, уличающие Ленина в жестокости, но нельзя и забывать, что он проявил себя совсем в ином плане. Его называли диктатором, а кто из политических деятелей такого масштаба избежал подобного упрека?
РАСПЛАТА ЗА УСЛУЖЕНИЕ
Выстраданные Тендряковым размышления о бюрократизме советской системы жестко увязаны с именем Ленина. Хотя, по словам писателя, «до полного разгула бюрократического насилия Ленин не дожил. Судьба к нему была благосклонна». Читая Тендрякова, вспомнил малоизвестную у нас формулу Троцкого: «Ленин создал аппарат. Аппарат создал Сталина». Кто-то может возразить: Тендряков и Троцкий — какая тут связь? Но не о внешней связи речь. Давно пора профессионалам, ученым озаботиться по-настоящему проблемами, которые волновали столь разных людей, столь разных времен и столь высокого интеллектуального уровня. Иначе доверие к научному слову не возвратится еще очень долго.
Кстати, о доверии. Изучив последние работы и письма Ленина, Тендряков пришел к такому выводу: «Суета сует, причем вредная уже тем только, что увеличивает еще больше число бюрократов. Этой суетой заполнена лебединая песня охваченного тревогой Ленина».
Это как раз тот случай, когда есть авторитетные разработки ученых, показывающие несостоятельность умозаключений Тендрякова, да и не только его. Но многих ли они убедили? Общественное мнение, безропотно усваивая дешевые вымыслы публицистики, с огромным недоверием воспринимает слово ученых. Такова расплата за их услужение в прошлом официальной идеологии. Да и за скорую переориентацию на новый официоз: в народе хамелеонов никогда не уважали. А вот слово знаменитого писателя, занимавшего честную гражданскую позицию, очень быстро становится фактором общественного сознания.
УРОКИ ТЕНДРЯКОВА
Одно из тяжелейших обвинений, предъявленное нынче Ленину, — это безнравственность в политике. Однако еще в 60-х годах, когда нынешние обвинители хором пели Ленину осанну, Тендряков мысленно обращался к нему:
— Даже Ваши враги не осмеливались называть Вас безнравственным человеком, но именно Вы стали проповедником нравственности, поощряющей насилие ради насилия, соглашающейся на кровопролитие ради кровопролития.
Не стану доказывать, что, на мой взгляд, проблема бесконечно сложнее, чем представлена в этом отрывке из упомянутой повести писателя. Хочу только показать, что были в нашем обществе люди, которые во многом и давно разобрались, не работая в архивах, но внимательно читая доступные всем ленинские тексты.
Надеюсь, понятно, что речь не идет о каком-то клеймлении тех, кто в свое время «не дорос» до уровня размышлений, подобных тендряковским, — это практически все мы. Речь о том, чтобы вчерашние профессиональные хвалители Ленина сегодня не пускали людям пыль в глаза, мотивируя свой переход в ниспровергатели «натиском» архивной правды. Не перестану повторять: не поддавайтесь соблазну снова быть обманутыми этими толкователями «неизвестного» Ленина. Архивные источники, раньше сокрытые, нужно публиковать. Но главное — собственными глазами непредвзято прочесть, наконец, известного Ленина.
«СВИРЕПАЯ ЖАЖДА ПОГИБЕЛИ»
В «Окаяннных днях» И.А.Бунин не скрывал яростной враждебности к Ленину и большевикам, сравнивал их с «прирожденными преступниками», которые «готовы на погибель половины русского народа». С удовольствием цитировал услышанную фразу по поводу взятия немцами Харькова: «Слава Тебе, Господи. Лучше черти, чем Ленин».
У нас это не печаталось свыше шести десятилетий. Таким странным образом оберегали светлый облик Ильича. Тогда как следовало просто понять, почему выдающийся писатель ненавидел выдающегося политика. Разве М.А.Шолохов уменьшился в наших глазах оттого, что мы получили возможность прочитать вот эту бунинскую запись в дневнике в августе 1941 года: «Кончил вчера вторую книгу «Тихого Дона». Все-таки он хам, плебей. И опять я испытал возврат ненависти к большевизму».
В ассоциациях такого рода, кстати, видны корни неприятия Буниным большевиков. В его глазах — это плебеи, замахнувшиеся на духовную, аристократическую элиту, интеллектуальный цвет общества.
— Народу, революции все прощается... А у белых все отнято, поругано, изнасиловано, убито — родина, родные колыбели и могилы, матери, отцы, сестры...
Именно через эту призму бесчисленных потерь своего сословия смотрел Иван Алексеевич на Ленина. Хотя сам же писал о «свирепой жажде погибели» тех, кто противостоял белым, интервентам, не желая понять, что речь идет о более чем половине народа русского. Молил о том, чтобы в Одессу, занятую красными, «ворвался хоть сам дьявол и буквально по горло ходил в их крови».
Пожалуй, в огненной братоубийственной войне даже великие люди нередко теряли нравственные ориентиры и способность, говоря словами Гоголя, «к обращению на себя, к осуждению себя, а не других».
ОТ ИМЕНИ «КОМАНДУЮЩИХ КЛАССОВ»
Бунин тяжело переживал о России, которую потеряли представители его сословия (говоря словами писателя, «люди той среды, к которой и я отчасти принадлежу»):
— Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, — всю эту мощь, сложность, богатство, счастье...
Пользуясь терминологией героя «Коня вороного» Савинкова, в этой России невозможно было равенство Пушкина и белорусского мужика. Но большевики во главе с Лениным вознамерились достичь такого равенства и насильно забрали у Бунина «ту Россию», а потому, по мнению писателя, в мире не было их «подлее, кровожаднее, гаже».
Ленин отреагировал в свое время на такое восприятие величайшего социального катаклизма, заметив о книге другого писателя — Аверченко: «Так, именно так должна казаться революция представителям командующих классов».
... Был и другой великий гражданин России, высланный из нее в 1922 году — Бердяев, который любил Отечество не меньше Бунина и судил Ленина и большевиков не менее строго, но значительно глубже разобрался в исторической ситуации. Философ, в отличие от писателя, не ограничился нутряной страстью, а сделал обоснованный вывод о том, что в 1917 году Россия (бунинская — В.М.) была поставлена перед хаосом и анархией, ее старая власть потеряла всякий нравственный авторитет. Бердяев оставил честные в научном и нравственном аспекте строки о том, что русская революция «низвергла господствующие, командующие классы и подняла народные слои, раньше угнетенные и униженные...» (подчеркнуто мною — В.М.).
По-моему, наша беда в том, что в течение семи десятилетий в обществе запрещен был скорбный голос «командующих классов», а ныне он, в свою очередь, снова заглушает голос угнетенных и униженных...
КУПРИН У ЛЕНИНА
Александр Куприн в конце декабря 1918 года побывал у Ленина по делу, которое, пользуясь выражением самого писателя, «не стоило ломаного гроша», но «с единственной целью поглядеть на него». Правда, по свидетельству другого участника этой встречи журналиста О.Леонидова, Куприн тогда твердо решил работать «с большевиками», они вместе намеревались издавать газету для крестьян, именно с этим пошли к Ильичу и «волновались оба до крайности». Визитеры единодушно свидетельствовали, что свидание с главой Советского правительства состоялось необыкновенно легко — на следующий же день (26 декабря — В.М.). Владимир Ильич поддержал идею выпуска газеты (правда, она так и не вышла).
Через два года Куприн, уже будучи в эмиграции, опубликовал в Париже статью «Ленин (Моментальная фотография)», в которой рассказал о своих впечатлениях от встречи. В общем они свелись к следующему: «... Этот человек, такой простой, вежливый и здоровый — гораздо страшнее Нерона, Тиверия, Иоанна Грозного. Те, при всем своем душевном уродстве, были все-таки люди... Этот же — нечто вроде камня, вроде утеса, который оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая все на своем пути... Нет у него ни чувств, ни желаний, ни инстинктов».
Что же касается Леонидова, то журналист очень восторженно рассказал о той же встрече с Лениным, опубликовав свои воспоминания в Москве сразу после его смерти. По его словам, Ильич «заворожил» его и Куприна, они даже забыли о газете, а только слушали Ленина, смотрели на него, стараясь запечатлеть этот исключительный, единственный облик: «ушли обласканные, ушли радостные, бодрые, готовые действовать».
Итак, перед нами два типичных, но взаимно исключающих взгляда на вождя большевиков: в одном — ненависть, в другом — обожание. Обе эти крайние страсти никогда не вели к истине, скорее наоборот. Однако ненависть и обожание в чистом виде все-таки не «присутствовали» непосредственно на встрече с Лениным, а были как бы наложены впоследствии на воспоминания о ней. Поэтому ряд интересных черт облика и характера вождя посетители Кремля, прежде всего Куприн, безусловно запечатлели.
«ВПЕЧАТЛЕНИЕ ТЕЛЕСНОЙ ЧИСТОТЫ»
Непосредственные впечатления Куприна от внешности Ленина были во многом положительными. В частности, писатель отметил, что «весь он сразу производит впечатление телесной чистоты, свежести», голос у него приятный, слишком мужественный для маленького роста и с тем сдержанным запасом силы, который неоценим для трибуны. Куприн особо подчеркнул, что «ни отталкивающего, ни величественного, ни глубокомысленного нет в наружности Ленина».
В то же время писатель сделал неожиданный вывод, что за манерой поведения Ленина скрывается «равнодушие ко всякой личности». Правда, сие больше похоже на хорошо продуманный оговор, чем на «моментальную фотографию».
«КАКОЕ ВЕЛИКОЛЕПНОЕ ЗДОРОВЬЕ!»
Бросается в глаза неоднократное купринское напоминание об исключительном здоровье Ленина. Тот показался писателю человеком «замечательного равновесия в сне и аппетите». Описывая Ленина, Куприн специально останавливается на его щеках: «твердых, совсем молодых и таких румяных, как будто бы они только что вымыты холодной водой и крепко-накрепко вытерты». И как однозначный вывод: «Какое великолепное здоровье!»
Может, Куприн действительно ощутил исконное природное здоровье Владимира Ульянова. (Вспомним, что писал Троцкий: «Сам Ленин считался крепышом, и здоровье его казалось одним из несокрушимых устоев революции... Казалось, что Ленину не будет износу»). Может, во время визита писателя сказалось обаяние «телесной чистоты», физической и духовной энергии Ленина. Может, в тот день Ильич действительно прекрасно выглядел. Но вряд ли в конце 1918 года, после года изнурительной работы в экстремальных условиях и недавнего ранения здоровье, самочувствие Ленина, внешний вид его могли соответствовать объективно столь блестящему купринскому диагнозу. Не исключено, что в оценке писателя присутствовала своеобразная зрительная аберрация, психологически спровоцированная тем, что «мыслящий камень», уничтожающий все на своем пути, каким изобразил Ильича Куприн, не мог не быть сокрушительно здоровым.
«ТОРОПЛИВОСТЬ ДЕЛАТЬ ВЫВОДЫ»
Куприн в статье «Ленин. Опыт характеристики» (1920 год) попытался собрать «компромат» даже на юного гимназиста Володю Ульянова. Он ссылался на воспоминания соученика Ленина по гимназии А.Коринфского, который говорил, в частности, что мальчик «ни одному товарищу не помог объяснением трудного урока». Но есть и другие свидетельства. Скажем, Кларк в своей книге использует воспоминания одноклассника Володи А. Наумова, по словам которого «он всем охотно помогал».
Куприн сам признался: о детстве и юности Ульянова у него были всего лишь два свидетельства, да и те вялые, но, тем не менее, писатель лихо сделал вывод о том, что все время учебы в гимназии Володя проходил «с волчьим взглядом исподлобья» (?). Как не вспомнить здесь мудрые слова Гоголя, который справедливо рассматривал подобные резюме как «торопливость делать выводы и заключения из двух-трех фактов обо всем целом и беспрестанная позабывчивость того, что не все вещи и не все стороны соображены и взвешены». Именно такой подход характерен для всей предвзятой публицистики Куприна, посвященной Ленину.
Впрочем, и к ряду жизненных поступков. Скульптор Н. Л .Аронсон вспоминал о реакции писателя на сделанный им в Париже бюст Ильича (в 1927 году привезен в СССР): «Как обрушился на меня Куприн, пришедший ко мне в мастерскую специально посмотреть бюст Ленина! Плодом этого посещения оказался написанный желчью фельетон в каком-то белогвардейском листке, где он обвинял меня во всех смертных грехах».
«ДЛЯ ЛЕНИНА НЕ СУЩЕСТВУЕТ КРАСОТЫ»?
Приведу суждение, которое в устах Куприна должно было бы носить профессиональный характер: «Для Ленина не существует ни красоты, ни искусства. Ему даже совсем неинтересен вопрос: почему это некоторые люди приходят в восторг от сонаты Бетховена, от картины Рембрандта, от Венеры Милосской, от терцин Данте».
Это написано о человеке, который восклицал:
— Ничего не знаю лучше «Appassionata», готов слушать ее каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной, думаю: вот какие чудеса могут делать люди!
Как здесь поступить? Нужно ли вступать в полемику? Слишком уж бездоказательные, неадекватные, предвзятые инвективы. Легко найти множество аргументов в пользу того, что Ленин любил и знал искусство, литературу. Горький вспоминал, в частности, что «нередко подмечал в нем черту гордости русским искусством». Другое дело, что адская занятость почти не оставляла времени. Однако, по большому счету, наше проникновение в эту сторону жизни Ленина не слишком глубоко. Сам он был очень самокритичен в оценке своих возможностей (например, о поэзии: «вполне признаю свою некомпетентность в этой области»). Или вспомним хрестоматийное, благодаря К.Цеткин, изречение вождя об авангардном искусстве: «Я не в силах считать произведения экспрессионизма, футуризма, кубизма и прочих «измов» высшим проявлением художественного гения. Я их не понимаю. Я не испытываю от них никакой радости».
Далее, нетрудно убедиться, что Ленин очень далек от большинства писателей и художников «серебряного века», современником которых он был. Устремленный в будущее в политике, Владимир Ильич явно всей плотью был привязан к литературе и живописи прошедшего века.
Но все это не дает оснований для обвинений в его адрес, подобных купринским.
Кстати, мне представляется чрезвычайно важным разобраться в этом очевидном стремлении талантливых оппонентов умалить Ленина. За ярлыками, наклеенными ему знаменитыми людьми, ощущается какая-то унижающая их самих рефлексия, мешающая судить о Ленине сколько-нибудь объективно...
РОССИЯ У ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕРТЫ
Мне кажется, достаточно трезво и обнадеживающе звучат сегодня мысли Куприна из 1922 года:
— Все мы знаем, что Россия много раз доходила до последней черты, за которой, казалось, ждала ее неминуемая гибель... И всегда она вставала, вздыхала глубоко, точно после обморока, и опять начинала жить полной, широкой жизнью. Чудо? Но с массами чудес не бывает. Точно так же как подъем многомиллионного народа никогда не может быть приписан отдельным личностям: Дмитрию ли Донскому, Иване Калите, Минину и Пожарскому или Петру — так и в его падениях всегда бывала причиной стихия, а не отдельные люди: не Чингисхан, не Батый и уж подавно, в наше время, не Ленин с большевиками.
Думаю, что подлинный подъем российского народа может отбросить на обочину кого угодно, но только не Ленина. Что же касается нынешних его ниспровергателей, то вряд ли они смогут чувствовать себя комфортно рядом с ненавидящим Ильича Куприным — очень уж умен и талантлив был писатель.
УЭЛЛС У ЛЕНИНА
В отличие от Куприна, легко попавшего к Ленину в декабре 1918 года, встрече Герберта Уэллса с вождем в октябре 1920 года «предшествовала долгая и неприятная волокита». Были и другие любопытные несовпадения. Скажем, Куприн заметил, что на рабочем столе Ленина был «соблюден чрезвычайный порядок», а Уэллс увидел на нем «полнейший беспорядок». Куприн утверждал, что в разговоре ленинские реплики всегда носят «иронический, снисходительный, пренебрежительный оттенок», но в беседе с Уэллсом «ничего подобного не было». Куприну лицо Ленина показалось совсем молодым, а 54-летний Уэллс удивился, узнав, что Ленин моложе его. Сошлись русский и английский писатели в том, что стол у предсовнаркома был большой и еще: «Ленин совсем лыс» (Куприн); «Он был совсем лысый» (Уэллс).
Но, говоря всерьез, главное отличие уэллсовских воспоминаний от купринских состоит в том, что у иностранца они не были окутаны ненавистью. Это позволило Уэллсу, не опускаясь до злых и обидных оценок, действительно схватить и отразить, по-крайней мере, две важнейшие сущностные черты мировоззрения Ленина.
Во-первых, Уэллс уловил несбыточную веру вождя в мировую революцию. Мне кажется, он даже как бы оттенил ее наивность, назвав лейтмотивом беседы со стороны «кремлевского мечтателя» вот эти ленинские вопросы: «Почему в Англии до сих пор не началась социалистическая революция? Почему вы не готовите социалистическую революцию? Почему не свергнете капитализм и не провозгласите коммунистическое государство?»
Во-вторых, Уэллс выразил решительное несогласие с Лениным, заявившим в беседе, что непременными предпосылками строительства нового общества являются диктатура пролетариата и уничтожение капиталистического строя. По мнению писателя, нет необходимости полностью уничтожать капитализм, а следует путем длительного, систематического воздействия цивилизовать существующую социально-экономическую систему.
История решила спор не в пользу Ленина: капитализм до сих пор не исчерпал свои креативные возможности. Хотя, как ни парадоксально, в этом немалая заслуга самого Владимира Ильича.
В ОТЛИЧИЕ ОТ КУПРИНА
От Уэллса не ускользнули также другие сущностные вопросы послеоктябрьской судьбы Ленина и России. Писатель раньше Бердяева заявил, что царская Россия была социально и политически обречена и разваливалась сама собой. Как и Бердяев, он считал, что среди всеобщего развала большевики во главе с Лениным являлись единственной организацией, объединенной общей верой, общим духом и способной «поднять» Россию.
Уэллс утверждал, что Ленин никогда в жизни не был диктатором, но в то же время писатель оставил такое наблюдение: Ленин производил впечатление человека, который находится во власти каких-то независимых от него сил, хотя и возникших при его участии. (Кстати, подобные размышления встречаются у Тендрякова: Ленин диктатором не был, он жертва железной логики, жертва слепого, фанатичного верования). Не ушел Уэллс и от оценки красного террора:
— Большевикам пришлось расстреливать. Без этого не обходилась ни одна революция. В этом право революции и ее опасность. Однако большевики стреляли слишком уж долго и много, и это почти вошло у них в привычку.
Короче говоря, размышления Уэллса о Ленине о большевиках значительно критичнее и глубже, чем у нас принято было считать.
Однако в отличие от Куприна гость из Англии не стал утверждать, что «Ленин не гениален, он только среднеумен», а заявил через четырнадцать лет после встречи с Ильичем: «Если только допустить, что мы, смертные, способны подняться к величию, я должен признать, что во всяком случае Ленин был поистине великим человеком...»
«ЛЕНИН И НАРОД — ЭТО ОДНО»
Наверное, не все знают, что среди ранних сочинений Андрея Платонова есть небольшая статья «Ленин», написанная по случаю 50-летия «первого работника русской революции». Носит она восторженный, юбилейный характер и по степени хвалебности, пожалуй, обошла стереотипы того времени. И все же глаз молодого писателя был зорок:
«Ленин — это редкий, быть может, единственный человек в мире. Таких людей природа создаёт единицами в столетия.
В нем сочетались ясный, всеохватывающий, точный и мощный разум с нетерпеливым, потому что слишком много любящим, истинно человеческим сердцем.
И все это сковано единой сверхчеловеческой волей, направляющей жизнь к определенным раз поставленным целям, не позволяющей склониться и колебаться».
Но главное впечатление Платонова от личности Ленина вложено, по-моему, в эту вот лапидарную формулу: «Он и восставший побеждающий народ — это одно». Пройдет не так уж много времени, и автор «Чевенгура» совсем по-другому коснется этой темы в гротескной повести «Впрок», написанной в исторический момент массовой коллективизации. Бедняк Упоев, «тоскующий по Ленину», волей автора переносится в кабинет председателя Совнаркома: «Упоев... готов был размолоть себя под жерновом, лишь бы этот небольшой человек, думающий две мысли враз, сидел за своим столом и чертил для вечности, для всех безрадостных и погибающих свои скрижали на бумаге».
В уста Ленина писатель вложил такое неоднозначно странное обращение к Упоеву:
— Живи, товарищ. Будем тратить свою жизнь для счастья работающих и погибающих: ведь целые десятки и сотни миллионов умерли напрасно!
Что же касается сермяжной правды, которую вынес из встречи с Лениным бедняцкий ходок, то она, по-видимому, заключалась в том, что «теперь, когда прошли годы с тех пор, когда Упоев стоит во главе района сплошной коллективизации и сметает кулака со всей революционной суши, — он вполне чувствует и понимает, что Ленин действительно позаботился и его сиротой не оставил».
Эти, пользуясь выражением Шершеневича, «трезвые бреды» Упоева из 1930 года заставляют сегодня снова задуматься о драматической судьбе ленинских надежд на решение крестьянского вопроса.
«СЛИШКОМ ЯВНАЯ РАДОСТЬ»
Марина Цветаева так описала свое личное восприятие (из уст коммуниста) вести о покушении на Ленина (точнее, слуха о том, что он убит): «Туплю глаза — не из робости, конечно: боюсь слишком явной радостью оскорбить. (Ленин убит, Белая Гвардия вошла, все коммунисты повешены...)».
Сколько можно было, у нас эта запись, содержащая, скорее, конкретную субъективную реакцию, чем изначальную человеческую позицию, скрывалась. Опущена была даже из новейшей публикации дневника поэтессы в... 1989 году. Подобно тому, как изъяты были из духовной жизни «Окаянные дни» Бунина или публицистические статьи Куприна с убийственными характеристиками Ленина.
К обожествленному вождю, конечно, грех так относиться. Но Ленин был человеком, хотя и великим. Глупо скрывать отрицательное отношение к нему и его делу других великих мира сего. Кто при этом понесет нравственные потери: они или Ленин? Пусть люди сами судят об этом.
«ГРЯДУЩИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ»
Рассказ «Воспоминание», опубликованный в 1924 году, Михаил Булгаков начал так: «У многих, очень многих есть воспоминания, связанные с Владимиром Ильичом, и у меня есть одно. Оно чрезвычайно прочно, и расстаться с ним я не могу». Воспоминание было связано с тем, что ... Надежда Константиновна Крупская помогла писателю прописаться в Москве.
Ленина же писатель увидел на смертном одре в Колонном зале Дома союзов и 27 января 1924 года написал в газете «Гудок»: «Все ясно. К этому гробу будут ходить четыре дня по лютому морозу в Москве, а потом в течение веков по дальним караванным дорогам желтых пустынь земного шара, там, где некогда, еще при рождении человечества, над его колыбелью ходила бессменная звезда».
Но в памяти моей остались не эти витиевато-мудреные слова, а строгий, чеканный язык малоизвестной булгаковской статьи «Грядущие перспективы» (ноябрь 1919 года), где вскользь упоминается «зловещая фигура Троцкого», но ни слова не говорится о Ленине. Все же трудно найти другое столь полно сбывшееся предсказание судьбы нескольких поколений, состоящее в том, что «нужно будет платить за прошлое».
«И мы, представители неудачливого поколения, умирая еще в чине жалких банкротов, вынуждены будем сказать нашим детям:
— Платите, платите честно и вечно помните социальную революцию!».
НУЖЕН СТУЛ, ЧТОБЫ ИЗМЕРИТЬ ЛЕНИНА?
Сразу после смерти Ленина ряд писательских организаций и групп Москвы выпустили специальную «Однодневную литературную газету», в которой выступили около полсотни поэтов и писателей самых различных направлений, в том числе В.Я.Брюсов, Ф.В.Гладков, Р.Ивнев, В.М.Инбер, Л.Н.Сейфуллина. Все публикации были выдержаны в панегирических тонах, но кто станет судить за это литераторов, писавших в годину великого всенародного траура?
Автор заметки «На грани двух эпох» П.С.Коган отдал свою дань восторженному поклонению:
— Кто расскажет, какими цветами забросают его могилу, от каких ликований будет дрожать воздух, когда люди будут вспоминать великого человека, мощно двинувшего историю по пути к их радостям.
С исторической дистанции в семь десятилетий мы могли бы рассказать об этом и многом другом, могли бы иронически, а кто и зло усмехнуться по поводу такой патетики. Но как бы ни относились мы сегодня к Ленину, нужно признать, что прав был Коган, предвидя, что люди будущего разделят свое прошлое нестираемой гранью на две эпохи: «до Ленина» и «после Ленина».
Современно звучащими показались мне также слова другого автора (М.Левидова) по поводу мелких любителей на свой лад мерить великих людей: «взбираться на стул и складным аршином измерять их рост — это никчемное занятие».
О НРАВСТВЕННЫХ ОКРЕСТНОСТЯХ
Первую главу своего нового романа «Человек и его окрестности» Фазиль Искандер назвал «Ленин на Амре». По свидетельству самого писателя, конструкция этой вещи проста. Рассказчик встречается с безумцем, который всю жизнь занимался Лениным, хорошо знал его жизнь и сочинения, но почему-то сбрендил. Иногда он сам чувствует себя Лениным. Это дает возможность как бы с глазу на глаз говорить со знаменитой личностью и порассуждать о нравственном типе ее.
Талантливый писатель, безусловно, имеет право на свое видение Ленина. Скажем, в интервью по поводу упомянутого романа Фазиль Искандер заявил: «Я был уверен, что он мыслит ошибочно, но не думал, что настолько плоско. Иногда поражал, конечно, мощный темперамент, но он ни разу не обрадовал и не удивил меня глубокой мыслью».
Впрочем, глубину ленинской мысли каждый может измерить самостоятельно, вчитавшись в его труды. Но чем же новеньким в Лениниане порадовал сам Искандер? Размышления его героя, отожествляющего себя с Ильичом, состоят из набора поистине плоских бессмыслиц. От безумца, правда, нечего и ждать другого. Что касается личных писательских оценок вождя, то их можно свести к следующим откровениям (приводятся дословно): Ленин был человеком уголовного типа сознания. Психически примитивен, легок на расправу. Нравственно туповат. Уровень понимания человека — невысок. В его сочинениях нет никакой мудрости.
Если все это покажется кому-то мудрой, глубокомысленной, давно искомой правдой о Ленине, то это дело его разума и совести ...
ЗАПРЕЩЕННЫЙ РИСУНОК
В один из июньских дней 1917 года сорокалетний художник Иван Васильевич Симаков, проходя по Среднему проспекту Васильевского острова, был остановлен на углу Первой линии знакомым газетчиком:
— Видали вы Ленина? Смотрите — вот он: я его очень даже хорошо знаю в лицо ...
«В нескольких шагах, — вспоминал позже художник, — у остановки трамвая, стоял человек в сером костюме и оживленно разговаривал со своей спутницей, дамой в скромном темном платье». Трамвая не было видно, и Симаков решил воспользоваться ситуацией, чтобы сделать в альбом набросок уже широко известного лидера большевиков. Примостившись на оконном выступе здания, выходящего на трамвайную остановку, художник взялся за карандаш: «...Рисовать пришлось с движущейся модели на расстоянии примерно десяти-двенадцати шагов, поэтому я имел возможность сделать только беглый карандашный набросок и старался лишь запомнить общий характер фигуры. Придя домой, я под свежим впечатлением закончил сделанный набросок ...» Симаков, пять лет назад окончивший архитектурное отделение Академии художеств, был неплохим иллюстратором и графиком. Отпущенных случаем трех-четырех минут оказалось достаточно, чтобы запечатлеть в необычной ситуации необычную модель.
Ленин и не заметил, что стал объектом своеобразного сеанса «со скрытым карандашом». Не прекращая разговора со спутницей, он прохаживался вдоль рельс, останавливался, снова вышагивал с некоторой нервностью, но совершенно естественно, без театральности, в общем сохраняя казалось привычную для него позу: в левой руке под мышкой изрядно наполненный портфель, а правою он слегка жестикулировал во время разговора или держался за борт пиджака. «В этой позе я и зарисовал Владимира Ильича», — свидетельствовал Симаков.
... Серая мягкая шляпа, серый летний костюм, белый воротничок, аккуратно завязанный галстук — Ленин несколько сутуловат, но довольно элегантен.
Но трактовка художником ленинского лица ... Его выражение заметно шаржировано, уголки ленинских губ растянуты в ухмылке, которую, пожалуй, можно назвать ехидной и сердитой, но никак не симпатичной и приятной. Сомневаюсь, чтобы Ленин с таким лицом разговаривал со своей спутницей. Скорее всего, художник умышленно придал модели этакое мефистофелевское выражение. На обыденном уровне можно было бы передать его жаргонной фразой: «Смотрит, как Ленин на буржуазию».
... Кстати говоря, в начале 1950-х годов этот редчайший рисунок Ленина, хранившийся тогда в фондах Центрального музея В.И. Ленина, был уничтожен бдительными хранителями богоподобного ленинского образа. Приговор художественному произведению гласил: «Искажен облик Ленина».
В ИНТЕРЬЕРЕ ВРЕМЕНИ
Рисунок художника Симакова появился в антибольшевистском журнале «Лукоморье» 6 августа 1917 года под заглавием «Ленин ждет трамвая» в контексте статьи о политических партиях и группах в России. Она сопровождалась строгими фотографиями партийных лидеров: Н.С.Чхеидзе, И.Г.Церетели, Г.В.Плеханова, Л.Г.Дейча, В.М.Чернова, официозными рисунками П.Н.Милюкова и А.И.Гучкова. В этом ряду только Ленин был изображен очень вольно, с ощутимой долей иронии и сарказма. Ничего удивительного: в разделе статьи, посвященном большевикам, утверждалось, что они «завтра могут интересовать только юмористов».
Так вот, автор статьи жестоко ошибся в своих прогнозах о будущем большевиков, но зато художник, по-моему, оставил в памяти читателей «Лукоморья» именно того Ленина, которого они боялись и ненавидели. Пожалуй, рисунок Симакова может как-то способствовать осмыслению многомерности фигуры Ленина, неоднозначности его восприятия в исходном 1917 году. Ибо наивно надеяться, что в этом важном процессе нам помогут убогие карикатурные поделки на ленинскую тему в некоторых нынешних периодических изданиях.
Лично я в симаковском Ильиче прочитываю скрытую внутреннюю угрозу. Ленин как бы говорит действительно сказанную в июне 1917 года фразу: «Когда мы возьмем в свои руки власть, тогда мы обуздаем капиталистов...» Между прочим, эти слова прозвучали в тот же день, что и громогласное заявление Ленина о готовности большевистской партии «взять власть целиком на себя». Не забудем также, что июнь 1917 года — время массированных обвинений Ленина в работе «на Вильгельма II», что совсем скоро будет принято решение Временного правительства об аресте и привлечении Владимира Ильича к суду, и он уйдет в подполье.
Так что симаковское видение Ленина в эту жаркую пору, несомненно, представляет немалый интерес. Художник оставил субъективную, пристрастную, но любопытную трактовку личности великого человека, притом явно не в интерьере случайной трамвайной остановки, но исторического лета 1917 года.
ЛЕНИН БЕЗ ГРИМА
Зимой-весной 1992 года в Центральном музее В..ИЛенина была развернута выставка «Драма вождя, драма образа». Многие художественные полотна, представленные на ней, не выставлялись десятилетиями и практически неизвестны. Устроители дали возможность зримо ощутить, а, может, и философски осмыслить драматический путь превращения в живописи разноликого Ленина в одномерного трибунного вождя.
Выставку открывал оригинальный портрет Ленина кисти французского мастера Эмиля Бернара, выполненный в Париже восемь десятилетий назад. Тем не менее с этой работой только на выставке начал знакомиться широкий зритель.
Каждый мог убедиться, что французский художник раньше многих других разглядел «мудрый, человечий ленинский огромный лоб». Взгляд умных, проницательных глаз из-под высокого надбровья не оставляет равнодушным. Сорокалетний политик выглядит, пожалуй, усталым, но сильным, обаятельным человеком. Правда, ленинское лицо не отвечает привычным стереотипам и может даже показаться, на первый взгляд, «непохожим».
Короче говоря, перед нами Ленин без официального лакировочного грима, наложенного в течение десятилетий.
ВИЗЕЛЬ: ПРЕДСОВНАРКОМА ЛЕНИН
На той же выставке в Центральном музее В.ИЛенина впервые экспонировалась картина художника Эмиля Визеля (1866-1943) «Предсовнаркома Владимир Ильич Ленин. 1917 г.» Выполненная в 1925 году, она несколько десятилетий пролежала в запасниках.
Что же сделало полотно недоступным для зрителя? Безусловно, свою роль сыграло то, что на заднем плане среди сподвижников вождя Октябрьской революции виднеются фигуры Троцкого и Зиновьева. Но, думается, не только это.
Ссутулившийся Ленин отнюдь не напоминает привычного плакатного вождя с указующим победным перстом, выброшенным вперед и вверх: руки глубоко задвинуты в карманы брюк. Лично мне кажется, что немолодой уже, усталый Ильич, оставшись ненадолго наедине с самим собой, взглянул в завтрашний день, и он не показался ему радужным. По лику главы только что созданного советского правительства не скажешь, что навалившиеся проблемы будут перещелканы, как орехи, но лукаво-умный взгляд Ильича не оставляет сомнения в том, что в конечном счете он их одолеет.
Одним словом, перед нами не божественный мудрец или канонический идол, но сильный государственный муж, явно ощущающий тяжкое бремя реальной власти. Такая визелевская трактовка образа Ленина, безусловно, выплескивалась из официозных берегов.
ГРИНМАН: «МОМЕНТ ДЛЯ ИЗУЧЕНИЯ»
Илья Гринман считал: горе художникам, изображающим Ленина, но никогда его не видевшим, ибо «дать жизнь в такой работе немыслимо». Сам Гринман не только видел Ильича неоднократно, но даже рисовал его с натуры в кремлевском кабинете. «Больше всего, — признавался художник, — меня интересовал Владимир Ильич при ночном свете — при зеленом абажуре лампы... Я помню момент, когда он встал из-за стола и остановился посредине комнаты, заложив, по обычаю, руки в карманы. Вот этот момент я и избрал для своего изучения».
Выпускник Одесской рисовальной школы, ученик И.Е.Репина художник Гринман именно так осуществил свой замысел. Владимир Ильич стоит возле рабочего стола, освещенного только лампой. Он заметно ссутулен и как бы придавлен окружающим его полумраком и бременем забот. Он одинок в это мгновение. Вид усталый, даже болезненный. Губы сурово сжаты, ни намека на улыбку. Правая часть лица почти полностью затенена. Пожалуй, это единственная картина, с которой Ленин смотрит на зрителя тяжелым взглядом одного глаза, причем взгляд этот не отпускает, следит за тобой неотрывно (нечего было и надеяться раньше, что это будет выставлено: произведение упрятали на десятки лет).
Но меня больше волнует философский смысл этого полотна, кстати долгое время неправильно датировавшегося 1923 годом. Уверен, что не случайно мастер упомянул о своеобразном аналитическом «изучении» образа вождя. Мне кажется, что уже в 1920 году, когда создавалась картина «В.И.Ленин», художник во многом предвосхитил психологически драматичный для Владимира Ильича последний год жизни с его мучительными размышлениями о сути происходящего и о будущем.
И все же Ленин изображен Гринманом как глыба интеллекта и воли, готовая к сокрушению препятствий и трудностей. Вряд ли кого может оставить равнодушным это разделение лица Ленина на черную и светлую стороны с преимуществом в пользу светлой. Очевидно художнику хотелось, чтобы и потомки задумались над вопросами, беспокоящими его рядом с исполинской фигурой вождя, в какой-то момент раскрывшегося Гринману, как личность трагедийная.
«ДЗЫК, ДЗЫК» — ЭТО НЕ ЛЕНИНСКИЙ СЛОГ
В иронически-желчном очерке «Владимир Ленин» Ю.П.Анненков вспоминал о своей встрече с Ильичом в 1921 году, когда художнику был заказан портрет Ленина и ему «пришлось явиться в Кремль». Анненков отмечал, что, встречая его, Ленин быстро и учтиво встал с кресла, гостеприимно улыбнулся:
— Я жертва нашей партии, — сказал он, — она заставляет меня позировать художникам... Я нахожу недопустимым навязывать художнику чужую волю. Оставим это право буржуазным заказчикам. Поступайте так, как вам кажется наиболее правильным. Я в вашем распоряжении, приказывайте, я буду повиноваться. Но сначала договоримся честно: я подчиняюсь партийной дисциплине, исполняю волю партии, но я — не ваш сообщник.
Мне представляются эти слова вполне ленинскими. Как и признание Владимира Ильича, прозвучавшее будто бы в тот момент, когда художник заговорил об искусстве: «Я, знаете, в искусстве не силен». Как и рассуждение Ленина о том, что искусство должно обойтись без «измов», его искажающих.
Но мне кажутся надуманными, искусственными, приписанными Ленину вот эти слова:
— ...Искусство для меня, это... что-то вроде интеллектуальной слепой кишки, и когда его пропагандная роль, необходимая нам, будет сыграна, мы его — дзык, дзык! Вырежем. За ненужностью...
Не ленинский это слог и стиль. Не ленинская это мысль.
«ОТЪЯВЛЕННЫЙ КАПИТАЛИСТ»
Анненков оставил в своих воспоминаниях услышанный в один из послеоктябьских дней случайный разговор, похожий на анекдот:
- Ленин? Отъявленный капиталист!
- То есть как?
- Да очень просто: он только на «Капитал» и ссылается!
ШАЛЯПИН О ВОЖДЯХ БОЛЬШЕВИКОВ
В мемуарах Ф.И.Шаляпина «Маска и душа», вышедших впервые в Париже в 1932 году и опубликованных у нас полностью не так давно, не скрывалось негативное или скептическое отношение автора к большевистской революции и ее лидерам, с которыми он встречался лично. Скажем, председателя Петроградского Совета Зиновьева Федор Иванович едко называл «самовластным феодалом недавно еще блистательной северной столицы». Председатель Московского Совета «милейший» Каменев, по ироническому мнению Шаляпина, был из тех, кто если и «засадит тебя в тюрьму, то, по крайней мере, у решетки весело пожмет руку...» О Сталине у певца сложилось такое пророческое впечатление:
— Этот человек шутить не будет. Если нужно, он также мягко, как мягка его беззвучная поступь лезгина в мягких сапогах, и станцует, и взорвет Храм Христа Спасителя, почту или телеграф — что угодно. В жесте, движениях, звуке, глазах — это в нем было. Не то, что злодей — такой он родился.
Что касается Ленина, то Шаляпин отзывался о нем уважительно, а свой рассказ о посещении Владимира Ильича в Кремле в июле 1919 г. по делам театров резюмировал так: «...Я понял, что имею дело с человеком, который привык понимать с двух слов, и что разжевывать дел ему не надо. Он меня сразу покорил и стал мне симпатичен. «Это, пожалуй, вождь», — подумал я».
НУЖЕН РОБОТ, ЦИТИРУЮЩИЙ ЛЕНИНА
Шаляпин очень верно почувствовал, что революция вызвала к активной жизни множество чиновников, не только чуждых, но и враждебных культуре.
Среди них Федор Иванович выделил особый социальный тип человека — «бухгалтера», который «высчитал, что ничего не нужно»:
— Если я скажу Веласкес, он посмотрит на меня с недоумением: народу этого не нужно, Тициан, Рембрандт, Моцарт — не надо. Это или контрреволюционно, или это белогвардейщина.
Что же тогда нужно, по мнению Шаляпина, для такого «бухгалтера» и для системы, которая его лелеяла? В ответе на этот вопрос Шаляпин проявил дар философского обобщения: «... Нужен автоматический счетчик, «аппарат» — робот, который в два счета исполнит без мысли, но послушно все то, что прикажет ему заводная ручка. Робот, цитирующий Ленина, говорящий под Сталина, ругающий Чемберлена, поющий «Интернационал» и, когда нужно, дающий еще кому-нибудь в зубы...»
Как видим, великий оперный певец еще на рубеже 30-х годов вскрыл самую суть новой социально-бюрократической системы, складывающейся в нашей стране.