От авторов сайта: на сайте уже есть эта книга в более ранней версии от 1957 года,

http://leninism.su/memory/4067-molodye-gody-vi-lenina.html

это издание расширенное и дополненное.  Количество материала увеличилось почти вдвое

 

Анатолий Иванский

Молодой Ленин

Повесть в документах и мемуарах

 1964

 

ЮНОСТЬ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА – ЭТО ЮНОСТЬ НАШЕЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ,
КРЕПНУВШЕЙ И ЗРЕВШЕЙ В МОГУЧЕМ РЕЗОНАНСЕ С ХОДОМ ЕГО ВЕЛИКОЙ ЖИЗНИ

Г.М. Кржижановский

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

Молодой Ленин... Стоит произнести эти слова, и перед мысленным взором сразу возникает знакомое лицо юноши в гимназической куртке. В смелом, открытом взгляде по-ильичевски чуть-чуть прищуренных глаз чувствуются собранность, решительность и брызжущая, не знающая границ энергия.

Владимир Ильич Ленин был самым человечным из людей. Все, что составляет красоту и величие Человека с большой буквы, было свойственно ему в самой щедрой мере. Изумляющая природная одаренность, гибкий, пытливый ум сочетались в нем с огромной работоспособностью, железной самодисциплиной, поражающей целеустремленностью.

В голове этого юного обаятельного гимназиста чрезвычайно рано возник богатый духовный мир. Горы прочитанной литературы входили в этот мир не мертвым балластом, а подвергались проницательнейшему осмыслению, давали материал и служили трамплином для оригинальных умозаключений и логических построений. А другим, не менее важным источником для глубоких раздумий были живая жизнь, окружающая действительность, города и села Поволжья, труд и быт той разноликой и разноплеменной среды, общественный вес которой строго определялся имущественным положением и пресловутым «табелем о рангах».

Глубина и своеобразие интеллектуальной жизни очень характерны для Ленина уже в его молодые годы. И в то же время это был не книжник, запросы духовные противопоставивший всяким иным. Жизнерадостность — вот его основное мироощущение. С молодых лет Владимир Ильич страстно любил широкую и вольную Волгу, словно олицетворяющую характер русского человека, был хорошим пловцом, конькобежцем, гимнастом. В детстве с крестьянскими ребятишками гонял лошадей в ночное, совершал дальние прогулки, запускал воздушного змея. В юношеские годы в утлой лодчонке догонял плоты на Волге, подолгу беседовал у костра с бурлаками, вместе с товарищами-гимназистами бродил по живописным окрестностям Симбирска. Потрясающее социальное неравенство, самоуправство и тупость сытых, тяжкий труд и горькие слезы подневольного человека, еще недавно бесправного раба, — все это откладывалось в восприимчивом мозгу и чутком сердце молодого гения. Все это и определило его жизненный путь.

Невозможно до конца понять и представить себе Ленина как величайшего титана революционной мысли и действия, как вождя масс, не проследив самым тщательным образом, как рос и воспитывался он в свои юные годы. Учеба в Симбирской гимназии, ежегодно, при переходе из класса в класс, отмечаемая высшей наградой и увенчанная под конец золотой медалью с надписью «Преуспевающему». Передовая интеллигентная трудовая семья, воспитывающая детей в духе возвышенных гражданских идеалов. Старший брат Александр, мучительно ищущий пути борьбы с окружающей социальной несправедливостью и трагически гибнущий в неравном единоборстве с беспощадным и бессмысленным деспотизмом царского строя.

 — Нет, мы пойдем не таким путем. Не таким путем надо идти, — сказал Владимир Ильич, узнав о казни Александра. Он отверг путь, по которому пошел старший брат. Но это означало необходимость поиска иного, единственно правильного пути. И Ленин целиком посвятил себя этому.

Не всем выпадает большое счастье еще в ранней молодости найти самих себя, свои основные устремления. «Не в этом ли вообще, — говорит друг и соратник Ленина Г. М. Кржижановский, — и заключается главная удача жизни? Если это так, то такая удача выпала на долю Владимира Ильича в полной мере. Он говорил мне, что уже в пятом классе гимназии резко покончил со всяческими вопросами религии: снял крест и бросил его в мусор. А когда я его впервые встретил молодым 23-летним человеком, это был еще не отграненный, но уже вполне отчетливо обрисовывающийся тип человека-монолита, которому суждено было в дальнейшем перед всем миром выявить необычайную силу своей внутренней целостности»¹.

Стоит только обратиться к молодости Ленина с позиций дела всей его жизни, как каждый факт из его 23-летнего пребывания в Симбирске, Казани и Самаре заиграет новыми красками, приобретет особое значение. В биографии великих людей нет незначительных событий. Более других это верно по отношению к Ленину, который с юных лет, выражаясь словами поэта, «знал одной лишь думы власть — одну — но пламенную страсть» — борьбу за счастье трудящихся.

Необыкновенная последовательность в борьбе за достижение поставленной перед собой цели отличает все поступки юного Ильича.

— Теперь такое время, нужно изучать науки права и политическую экономию, — говорит он своему двоюродному брату Николаю Веретенникову и поступает на юридический факультет Казанского университета. А спустя полгода после казни брата мы видим его в первых рядах казанских студентов, ворвавшихся в актовый зал университета и открыто бросивших в лицо царским прислужникам гневное заявление о «невозможности всех условий, в которые поставлена русская жизнь вообще»...

— Ну что вы бунтуете, молодой человек, — ведь стена! — сказал Владимиру Ильичу арестовавший его пристав.

— Стена, да гнилая — ткни, и развалится! — уверенно отвечает молодой Ленин.

На вопрос одного из товарищей по заключению, что он думает делать после выхода из тюрьмы, Владимир Ульянов убежденно заявляет, что у него одна дорога — дорога революционной борьбы. В ссылке в Кокушкине он штудирует общественно-политическую, экономическую и статистическую литературу, а вернувшись в Казань, принимается за глубокое изучение трудов Маркса и Энгельса. Старшая сестра Анна Ильинична впоследствии вспоминала, с каким воодушевлением рассказывал ей Владимир Ильич об основах теории Маркса, о тех новых горизонтах, которые эта теория открывала. От него так и веяло бодрой верой, передававшейся собеседникам. Он и тогда умел убеждать и увлекать своим словом.

Уже в молодые годы в Ленине чувствовался будущий великий организатор нашей партии — повсюду, где только мог, он вербовал себе сторонников, вел ожесточенную борьбу с идейными противниками, огромное внимание уделял собиранию всех наличных марксистских сил. Сначала в Казани, а затем в Самаре он группирует вокруг себя революционно настроенную молодежь, впитывает и критически перерабатывает опыт прошлого революционного движения, пламенно пропагандирует идеи научного социализма. Под влиянием Ленина, его необоримой аргументации лучшие представители самарской интеллигенции решительно отбрасывают народнические предрассудки и со всей ненасытностью юности устремляются к чистому и животворящему источнику — марксизму.

Вместе с тем, живя в Самаре, Ленин берется за серьезные исследовательские работы по экономике России, пишет известную статью «Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни», выступает с рефератами в созданном им марксистском кружке. Его товарищей по кружку, обосновавшихся в Самаре народников, всех, кому выпало счастье близко соприкасаться с Лениным, поражало в этом 23-летнем человеке сочетание простоты, чуткости, жизнерадостности и задорности с солидностью, глубиной знаний, неумолимой логической последовательностью, ясностью и четкостью суждений.

Подытоживая значение казанского и самарского периодов жизни Владимира Ильича, А. И. Ульянова-Елизарова говорит: «Годы жизни в Самаре и еще ранее год в Казани являлись лишь подготовительными для его работы, разлившейся затем так широко. Но эти годы были, вместе с тем, самыми важными, пожалуй, годами в жизни Владимира Ильича: в это время складывалась и оформилась окончательно его революционная физиономия»².

Таков первый — главный — вывод, к которому неминуемо приходишь, тщательно, день за днем исследуя юношеский период жизни нашего великого вождя и учителя.

И тут же возникает еще один вопрос, придающий изучению молодых лет Владимира Ильича чрезвычайную актуальность. Это — сила ленинского примера.

Вступающий в жизнь молодой советский человек невольно задумывается: как строить свое будущее, что нужно сделать для того, чтобы принести наибольшую пользу социалистической Родине, с кого брать пример?

Славное поколение дедов и отцов, несгибаемых большевиков-ленинцев, выведших нашу страну из рабства и отсталости на путь грандиозного коммунистического строительства, распахнувших перед своими внуками и сыновьями светлые дали, дает советской молодежи замечательные образцы для подражания. И в первую очередь таким величайшим образцом может и должна служить жизнь гениального руководителя этой железной когорты большевиков, вождя и организатора многомиллионных трудящихся масс Владимира Ильича Ленина.

Жить, работать и учиться по Ленину, перенимать из его жизни, деятельности, характера все, что сможешь и сумеешь перенять, — разве это не наилучший способ стать человеком, которым будет гордиться страна, сделаться настоящим ленинцем!

Каждый день, каждый час ленинской жизни, каждый поступок, каждое слово Ильича излучают из себя заряд необыкновенной воспитательной силы, достойны глубокого внимания и тщательного изучения.

В то же время необходимо помнить, что этот богатый характер создавался не стихийно и не по наитию свыше; он складывался из множества на первый взгляд незначительных черт и поступков, мужал благодаря сознательным и непрекращающимся усилиям как родителей, старших брата и сестры, так и самого Ильича, который с детских лет научился отбрасывать все ненужное, глубоко впитывать и закреплять то, что пригодится впоследствии.

Еще юношей Ленин возненавидел мещанство, интеллигентскую распущенность, пошлое и пустое времяпрепровождение, жизнь вне общественных интересов, пропитанную неискренностью и приспособленчеством. Еще юношей научился он ставить перед собой благородные, возвышенные цели и упорно, не отклоняясь в сторону, не идя на компромиссы с совестью, преодолевая любые преграды, добиваться того, что задумал.

Владимир Ильич был богато одарен от природы, но к этой одаренности добавлялись еще необыкновенная работоспособность и целеустремленность. В школьные годы он проводил день по строгому расписанию, куда входили и учеба в гимназии, и приготовление уроков, и чтение книг, и отдых, гуляние, игры. Никакие силы и убеждения, кроме вновь возникших, важных обстоятельств, не могли его заставить изменить им самим установленного распорядка работы. Только подобная высокая организованность и концентрация энергии на решении самых главных жизненных задач могли привести к тому, что. по словам М. И. Ульяновой, «он уже в молодые годы был вылитый из стали Владимир Ильич, с готовыми, продуманными меткими ответами на устах»³.

Школьные товарищи Владимира Ильича в один голос отмечают его большую отзывчивость, стремление помочь отстающим, поделиться своими знаниями, всем, что у него есть, с теми, кто в этом нуждается. Впоследствии, в самарский период жизни, эта ленинская черта была хорошо знакома членам марксистского кружка. Если нужно было кому-либо из членов кружка помочь в овладении тем или иным знанием в области марксистской теории или убедить заблуждавшегося в правильности того или иного положения, Владимир Ильич, по свидетельству М. И. Семенова (М. Блана), не щадил никаких трудов. Он готов был разыскать нужную книгу, сделать необходимые выборки из нее, подготовить реферат, чтобы осветить соответствующий вопрос самым обстоятельным образом.

Добрый и отзывчивый к друзьям, единомышленникам, Владимир Ильич был непримирим к идейным противникам. В спорах с ними его полемический огонь становился беспощадным. Будущий политический боец уже тогда вырисовывался в нем с полной ясностью.

Бесценный вклад в изучение детских и юношеских лет В. И. Ленина внесли его сестры Анна Ильинична и Мария Ильинична, брат Дмитрий Ильич, жена и ближайший друг Н. К. Крупская, двоюродный брат Н. И. Веретенников. Их книги и статьи много раз переиздавались и до сих пор являются главным источником сведений о молодости нашего вождя. Заслуживают внимания воспоминания гимназических товарищей Владимира Ильича М. Ф. Кузнецова и Д. М. Андреева, его друзей по самарскому кружку И. X. Лалаянца, А. А. Белякова, М. И. Семенова (М. Блана).

Кроме того, в различных сборниках, журналах, газетах, книгах, зачастую ставших библиографической редкостью, а то и в фондах архивов содержится довольно большое количество воспоминаний об отдельных событиях и фактах из жизни молодого Ленина. Не все эти воспоминания достоверны. «Вообще приходится сказать, — отмечала Анна Ильинична, — что наиболее близкие как будто бы товарищи рисуют его часто неправильно. Из лучших намерений они возводят его на какие-то ходули, между тем как первое требование от всякой биографии должно быть ее соответствие истине»⁴.

На исследователя, задавшегося целью собрать воспоминания современников о Ленине, ложится особая ответственность. Критерий истинности, как нигде, должен быть для него высшим критерием. Но зато, если то или иное свидетельство мемуариста выдержало строжайшую проверку, оно становится неоценимым. Ведь для полноты биографии, для характеристики человека такого мирового масштаба, каким был Ленин, каждый, даже незначительный штрих, каждая характерная мелочь приобретают особый интерес, поистине историческую значимость.

Однако собирание и проверка достоверности фактического материала — только первая стадия работы. Как поступить с накопившимся огромным числом заметок, высказываний, документов, показаний, писем, а порой лишь кратких (в одну-две строки) упоминаний о каком-нибудь факте из жизни Ильича? Ведь многообразие, разномасштабность и разнохарактерность мемуарных свидетельств и официальных документов способны поставить в тупик самого опытного биографа. Да и может ли включить биография, пусть самая обширная, весь тот калейдоскоп жизненных событий и фактов, которые оказываются весьма важными, если хочешь составить себе представление о деятеле во всей его человеческой сущности.

В предисловии к сборнику «Письма к родным» издания 1930 года М. И. Ульянова писала: «...Если мы имеем полное собрание Сочинений Ленина и довольно большую литературу о ленинизме (и научно-исследовательскую, и популярную), то Ленин как человек, с его яркой разносторонней индивидуальностью, обрисован до сих пор крайне недостаточно или не обрисован почти совсем»⁵. 34 года, прошедшие после написания предисловия, и особенно последнее десятилетие, внесли значительные коррективы в слова Марии Ильиничны. Появилось несколько томов «Воспоминаний о Владимире Ильиче Ленине», двумя изданиями вышла научная биография В. И. Ленина, в которой воспроизведены яркие факты, рисующие живой образ Владимира Ильича как вождя, товарища и человека.

И тем не менее о Ленине-человеке, его образе жизни, привычках, склонностях, его отношении к людям можно еще писать очень и очень много. Очевидно, понадобятся годы, усилия больших коллективов и отдельных исследователей, чтобы жизнь Ленина и его титаническая деятельность получили должное воплощение в литературе.

Почти двадцать лет ушло у меня на собирание и систематизацию материалов, относящихся к первоначальному периоду жизни вождя революции, периоду, который в научной биографии занимает только одну главу, — детству, юности и началу революционной деятельности В. И. Ленина. Промежуточными этапами явились работы «Молодые годы В. И. Ленина», «Илья Николаевич Ульянов», «Страница великой жизни», «Книга в жизни молодого Ленина». Это были подступы к теме, поиски жанра, который давал бы наиболее благоприятную возможность показать молодого Ленина в жизни и в его революционной борьбе.

Определяя жанр своего произведения «Пушкин в жизни», известный советский писатель В. В. Вересаев в еще не публиковавшемся письме ко мне отмечал: «Биография — это совсем другое. Каждый биограф использует те факты жизни писателя, которые соответствуют его взглядам на него. Мы перечитываем о каждом крупном деятеле десятки биографий одну за другой, между тем каждая из них на девять десятых повторяет тот же материал, который имеется и в других. Не правильнее ли было бы материал этот предлагать отдельно, а уже на основании этого материала давать художественные портреты?..» Ни один поэт, живописец, скульптор, беллетрист, драматург, режиссер, актер, писал Вересаев, не пройдет мимо такой книги, так как им все это настоятельно нужно знать в самых мелких подробностях. Подобные работы нужны и самому широкому кругу читателей: жизненные подробности, детали помогают им воссоздать живой образ человека, о котором идет речь, увидеть, почувствовать его «во плоти и крови», таким, каким он был в жизни.

С помощью «вересаевского метода» создана и предлагаемая ныне читателям книга «Молодой Ленин». Она целиком построена на документальном и фактическом материале. Повествование в ней ведется от лица современников молодого Ленина: его родных, друзей, знакомых, товарищей по гимназии, университету, по казанским и самарским кружкам — всех тех, кому посчастливилось жить, учиться и работать в непосредственной близости к Владимиру Ильичу.

По сравнению с так называемыми беллетризованными биографиями, непременным компонентом которых является авторский вымысел, такой метод имеет то неоспоримое преимущество, что он дает читателю вполне достоверный, научно проверенный материал, позволяет ему ощутить все обаяние подлинника, первоисточника. Каждая, самая незначительная деталь взята из жизни; ничего не додумано, не приукрашено — факты говорят сами за себя.

Очень важно и то, в каком порядке размещен имеющийся материал. Каждый последующий мемуарный отрывок должен дополнять и развивать предыдущие, вносить какой-то новый штрих в раскрытие характера, освещать описываемые события с еще неизвестной стороны. Наряду с основным — хронологическим — принципом развития действия чрезвычайно большое значение приобретают своего рода отступления — сосредоточение в одном месте специально подобранных свидетельств мемуаристов для обрисовки той или иной, наиболее характерной черты Владимира Ильича пли события, происходившего с его участием. Подобные отступления несколько замедляют темп повествования, но именно они в значительной мере и воссоздают ту «плоть и кровь», которые позволяют читателю увидеть, «почувствовать» человека во всем его жизненном многообразии.

Передо мной стояла задача — так расположить воспоминания и документы, чтобы, собранные воедино, они оставили у читателя впечатление цельного, законченного произведения о юношеских годах Владимира Ильича, своеобразную повесть в документах и мемуарах. Глайное действующее лицо этой повести — не художественный образ, а Владимир Ильич, каким он был в жизни, каким он остался в памяти современников.

Конечно, многое оказалось пока невыполнимым. Некоторые факты из жизни молодого Ленина не получили в мемуарной литературе достаточного освещения. В нескольких местах, заботясь о доступности и понятности изложения, пришлось использовать не первоисточники, а статьи, обобщающие архивные документы (например, там, где говорится о сдаче Владимиром Ильичем экзаменов при Петербургском университете, о выступлениях его в качестве защитника на судебных процессах).

Создать книгу, в которой с исчерпывающей полнотой раскрывался хотя бы один период жизни великого Ленина, — труд очень ответственный, сложный и вряд ли под силу одному человеку. Моя цель была скромнее — я пытался лишь наметить пути к разработке этой чрезвычайно важной и нужной темы. Как это удалось сделать — судить читателям.

* * *

Источники, на которые в тексте приходилось ссылаться часто, приводятся в сокращенном написании, названия сборников даны в скобках. Ниже помещены полные наименования источников и их условные обозначения:

«Александр Ильич Ульянов и дело 1 марта 1887 г.» Сборник, составленный А. И. Ульяновой-Елизаровой. ГИЗ, М. — Л., 1927 — «А. И. Ульянов».

Алексеев В. и Швер А. Семья Ульяновых в Симбирске (1869-1887). Под редакцией и с примечаниями А. И. Ульяновой (Елизаровой). ГИЗ, М. — Л., 1925 — 5. Алексеев и А. Швер.

Андреев Д. М. В гимназические годы. «Звезда», 1941, №6 — Д. М. Андреев.

«Архивные документы к биографии В. И. Ленина». «Красный архив», 1934, том I — «Архивные документы к биографии В. И. Ленина».

Беляков А. Юность вождя. Воспоминания современника В. И. Ленина, изд. 2. М., «Молодая гвардия», 1960 — Л. Беляков.

Веретенников Н. Володя Ульянов. Воспоминания о детских и юношеских годах В. И. Ленина в Кокушкине. М., Детгиз, 1960 — Н. Веретенников.

«Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине», часть 1. Госполитиздат, 1956 (большой формат) — «Воспоминания о В. И. Ленине», 1.

«Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине», часть 3. Госполитиздат, 1960 (большой формат) — «Воспоминания о В. И. Ленине», 3.

Семенов М. И. (М. Блан). Революционная Самара 80 — 90-х годов (Воспоминания). Куйбышевское издательство, 1940 — М. И. Семенов (М. Блан).

«Старый товарищ Алексей Павлович Скляренко (1870 — 1916 гг.)». М., ГИЗ, 1922 — «Старый товарищ А. П. Скляренко».

Ульянова А. И. Детские и школьные годы Ильича. М., Детгиз, 1962 — Л. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича.

Ульянова-Елизарова А. И. В. И. Ульянов (Н. Ленин). Краткий очерк жизни и деятельности. Партиздат, 1934 — А. И. Ульянова-Елизарова. В. И. Ульянов (Н. Ленин).

Ульянова М. Отец Владимира Ильича Ленина Илья Николаевич Ульянов (1831 — 1886). М. — Л., Соцэкгиз, 1931 — М. Ульянова.

«Федосеев Николай Евграфович». Сборник воспоминаний. М. — П., ГИЗ, 1923 — «Федосеев Николай Евграфович».

* * *

Приношу глубокую благодарность Б. А. Антонову, А. Ф. Варламовой, О. П. Веретенниковой, А. М. Канашевичу, А. Л. Карамышеву, 3. А. Левиной, К. Я. Наякшину, Н. М. Семеновой и другим товарищам, оказавшим мне содействие в работе над книгой.

Анатолий Иванский

Примечания:

¹ Г. Кржижановский. Великий Ленин. М., 1956, стр. 20.

² Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине, 1. М., 1956, стр. 25.

³ Сборник «Первая годовщина». М., 1925, стр. 12.

⁴ Л. Елизарова. О жизни Владимира Ильича Ульянова-Ленина в Казани (1887 — 1889 гг.). «Пути революции» (Казань), 1922, № 2, стр. 7.

⁵ См. В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, том 37, стр. XI.

 

 

Глава первая

ДЕТСКИЕ ГОДЫ

 

Зовут меня Владимир Ильич Ульянов. Родился я в Симбирске 10 апр(еля) 1870 года.

В. И. Ленин. Незаконченная автобиография. Ленинский сборняк, том XXI, стр. 57.

...В метрической книге Николаевской церкви города Симбирска за тысяча восемьсот семидесятый год в апреле месяце под № 8 записано: Владимир родился 10-го, а крещен 16-го числа апреля. Родители его: коллежский советник Илья Николаев Ульянов и законная жена его, Мария Александровна, оба православного исповедания. Восприемниками ему были: действительный статский советник Арсений Федоров Белокрысенко¹ и вдова коллежского асессора Наталья Иванова Ауновская ².

Из метрического свидетельства В. П. Ленина. Центральный музей В. И. Ленина.

¹ Арсений Федорович Белокрысенко был управляющим удельной конторой в Симбирске, членом статистического комитета. Вместе с Ильей Николаевичем он состоял также действительным членом комитета Карамзинской библиотеки. М. Ульянова, для которой Арсений Федорович был также крестным отцом, пишет, что «Белокрысенко принимал участие и в деле народного просвещения в качестве члена училищного совета, и общая работа создавала, вероятно, у отца с ним особенную близость. Белокрысенко приходил к нам обычно по субботам, и они проводили с отцом время за шахматным столом, играя в шахматы... Белокрысенко умер на несколько месяцев раньше отца, и я помню, как Илья Николаевич сказал однажды с грустью: «Вот и суббота, а поиграть в шахматы не с кем» (цит. книга, стр. 67).

² Наталья Ивановна Ауновская — мать Владимира Александровича Ауновского (1835 — 1875), учителя-естественника, друга и сослуживца И. Н. Ульянова по Пензе, Нижнему Новгороду и Симбирску. В Симбирске В. А. Ауновский служил инспектором мужской гимназии, исполняя одновременно обязанности секретаря губернского статистического комитета. Членом этого комитета был и Илья Николаевич, который принимал участие и в «Симбирских сборниках», издававшихся статистическим комитетом и редактировавшихся Ауновским. В 1872 году по рекомендации Ильи Николаевича Ауновский стал директором вновь открытой Порецкой учительской семинарии, а затем, с 1 июля 1874 года и до смерти, работал директором учительской семинарии в г. Пскове. В. А. Ауновский был крестным отцом Ольги Ильиничны.

 

Наши детские годы прошли на Волге, в городе Симбирске, который теперь в честь Владимира Ильича, настоящая фамилия которого была Ульянов, переименован в Ульяновск. Это был... небольшой провинциальный город, тихий и спокойный. Там не было фабрик и заводов, не было трамваев и даже конок, к Симбирску не была в то время проведена еще железная дорога. Зимой сообщаться с другими городами было поэтому особенно трудно: можно было ездить только на лошадях, а это ведь такой неудобный и долгий способ передвижения! Но с весны, с открытием навигации, Симбирск несколько оживал. Он лежит на большой судоходной реке, и, когда она сбрасывала с себя ледяные оковы, на пристани города закипала жизнь, раздавались свистки пассажирских и буксирных пароходов, оживала торговля и сообщение с другими городами становилось более удобным — на пароходах. Симбирск, теперешний Ульяновск, расположен на высоком гористом берегу Волги, в нем много зелени и фруктовых садов, которые расположены по горе¹. Весной, особенно в ледоход, вид на Волгу с горы, Венца, как называется там бульвар над обрывом, был очень красивый. Река поднимается из своих берегов, делается шире, а льдины несутся вниз по воде, набегая одна на другую, треща и образуя местами заторы. И борются одна с другой, пробивая себе дорогу, отталкивая более мелкие или с грохотом разбивая их. Мы любили смотреть на эту картину, любили прогулки по Венцу, с которого ледоход, возрождающееся движение по реке, был особенно хорошо виден.

М. И. Ульянова. О Ленине. М., 1964, стр. 12 — 13.

¹ В 1918 году в беседе с начальником штаба 1-й Революционной армии Н. Корицким В. И. Ленин вспоминал свой родной город: «Ну как Симбирск? Захолустный был городок! Но весь в садах. А как теперь? Сады целы?.. Замечательная там была анисовка. Особенно в селе Кременки...» (В. Корицкий. У Ленина в 1918 году. «Москва», 1963, № 4, стр. 183).

 

Это (речь идет о Симбирске. — А. И.) был... захолустный провинциальный городок¹. К. И. Коренев метко описал его в своем стихотворении «Воспоминание»:

Я не забыл тебя далекий,
Но сердцу милый городок,
И Волги берег твой высокий,
И тротуары из досок;
Твои пастушеские нравы,
Стада баранов и коров,
Весной — чрез лужи переправы,
Зимой — бугры твоих снегов;
Главу блестящую собора,
Уютных домиков ряды,
А там, по склону косогора,
Твои фруктовые сады;
Твой тарантас шестиаршинный,
Костюм мордвы, чуваш, татар,
И чисто русский быт старинный
Твоих приветливых (!) бояр².

Симбирск назывался «дворянским гнездом» по обилию дворянских поместий в его окрестностях³. «Сословная солидарность была отличительной чертой тогдашнего дворянского общества» в Симбирске. «Общая дружба, скрепленная близким родством, придавала ему огромную силу. Если действия кого-либо из их среды были очевидно -неправильны, то все общество, даже иногда в ущерб справедливости, принимало меры к тому, чтобы как-нибудь оправдать поступок виновного и вообще выгородить его; если же случалось кому-нибудь из них быть обиженным, то гнев всего сплоченного. общества обрушивался на виновника»⁴. Дворянство водило компанию в своей среде, соря деньгами, проводя жизнь в роскоши, празднествах и безделиц. Освободительные реформы 60-х годов не могли не нанести ущерба его материальному благополучию, и понятно, что все стремления реакционной части дворянства были направлены на то, чтобы эти реформы не были проведены в жизнь. Таково было, несомненно, желание громадного большинства дворянского сословия...

Реакционно настроенное дворянство в своем большинстве было одной частью симбирского общества, а другой его частью было «чиновничество, поддерживавшее знакомство по ведомствам, строго придерживаясь табели о рангах». Интереса для культурных идейных людей, какими были наши родители, это общество не могло представлять.

М. Ульянова, стр. 25, 26.

Примечания:

¹ В 70 — 80 х годах XIX столетия в Симбирске насчитывалось около 30 тысяч жителей. Промышленность была развита крайне слабо: на нескольких мелких предприятиях работало всего 500 рабочих. Имелось несколько учебных заведений — мужская и женская гимназии, духовная семинария, кадетский корпус, начальные школы. Зато «работало» два монастыря и 29 церквей. От ближайшей железной дороги город отстоял на 150 верст. Уроженец Симбирска писатель И. А. Гончаров так отзывался о своем родном городе: «Вся улица слышит, когда за версту едет телега или стучит сапогами по мостовой прохожий... Так и хочется заснуть самому, глядя на это затишье».

² П. Мартынов. Город Симбирск за 250 лет его существования. Симбирск, 1898, стр. 55. — Примечание М. Ульяновой.

К. И. Коренев — симбирский старожил, переехавший в 40-х годах в Петербург и написавший там стихотворение о своем родном городе.

³ В 1869 году губернатор писал в своем отчете, что в Симбирской губернии насчитывается 3115 потомственных дворян, 2751 личный дворянин (чиновник), 13198 человек духовенства.

⁴ М. Ульянова цитирует книгу П. Мартынова «Город Симбирск за 250 лет его существования». Симбирск, 1898, стр. 316.

 

...Мы (то есть семья Ульяновых. — А. И.)... поселились во флигеле во дворе дома Прибыловского на Стрелецкой улице¹. В этой квартире 10 апреля 1870 г. родился брат Владимир. Осенью того же 1870 г. семья наша перебралась в верхний этаж дома того же хозяина на улицу, где прожила до 1875 г.²

Дом этот был тогда последним по Стрелецкой улице, упиравшейся в площадь с тюрьмой, которая выходила главным фасадом на так называемый «Старый венец» — высокий берег Волги со сбегавшими вниз фруктовыми садами. В противоположность «Новому венцу» — части нагорной набережной и центре города, с бульваром из неизбежной акации, с беседкой и музыкой, — по праздникам служившему местом прогулки чистой публики, «Старый венец» был совершенно дикой окраиной города. Здесь стояла лишь пара скамеек над обрывом к Волге; по праздникам звучала гармоника, земля усердно посыпалась скорлупами подсолнечников и семечками рожков — любимого тогдашнего лакомства, немало попадалось голов и хвостов воблы — главной снеди всех волжан. На пасху сюда выходили катать яйца, и «Старый венец» пестрел яркими платьями и красными рубахами местных обывателей. Водружалась карусель, нестройно, перебивая одна другую, звучали гармоники, сновали продавцы рожков, семечек и маковок. И публика веселилась почти непосредственно под завистливыми взорами обитателей тюрьмы. Бледные, обросшие, какие-то дикие лица глядели из-за решеток, слышалось лязганье цепей. Но в праздники мы разве с кем-нибудь из старших проходили по «Венцу», одних нас мать не пускала. К вечеру оттуда доносились уже пьяные песни, происходили драки, без которых народные празднества и гулянья были в то время немыслимы.

В будни же он был обычным местом наших прогулок. Садика никакого при доме не было, ходить с нами дальше куда-нибудь матери обычно не было времени. В 1871 г. родилась сестра Ольга³, в 1873 г. умерший через несколько дней брат Николай, в 1874 г. брат Дмитрий. Няня, поступившая к Володе, была занята всегда с меньшими. А «Венец» был под рукой, и мы, старшие, перебегали туда дорогу одни, рылись в так называемом «песке», т. е. правильнее в пыли, выискивая камешки, осколки фаянсовой посуды и т(ому) п(одобные) сокровища и приносили их домой. Мать пускала нас скрепя сердце туда, по близости тюрьмы, про обитателей которой ходили разные страшные слухи, но гулять больше было негде, и приходилось мириться.

Помню, как угнетало наши детские души это мрачное здание с его мрачными обитателями. Только увлечешься, бывало, чудным видом на Волгу, пением певчих птиц в сбегавших с обрыва фруктовых садах или собиранием «сокровищ», как лязг цепей, грубые окрики или ругань заставляли нас вздрагивать и оглядываться. Вместе со страхом перед этими людьми наши детские души охватывало и чувство глубокой жалости к ним. Помню его отражение в глубоких глазах Саши. И сейчас еще стоит перед моим взором одно худое тонкое лицо с темными глазами, жадно прильнувшее к решетке окна.

Да и со взрослыми гулять в тогдашнем Симбирске детям было негде. Единственным общественным садиком был Карамзинский, вокруг памятника Карамзину. Это был типичный казенный садик того времени с неизбежными аллейками из акации и сирени, с парой клумбочек. Гулять там надо было чинно, дети были стеснены в своих движениях, и обычно, кроме праздников, когда по аллеям его проводили несколько разодетых скучающих детей, он пустовал, а его пыльная, подрезанная сирень кишела шпанскими мухами. Казенный садик был под стать казенным зданиям. На всякое учреждение общественного характера ложилась эта мертвящая рука. Помню еще один садик — Николаевский — тоже в центре города, но совсем заброшенный: весь в кочках, грязный, с поломанной загородкой, за которую заходили, возвращаясь с пастбища, коровы. Все же там росла и зелень, и мы, двое старших, ходили туда одно время с девочкой лет 14, Еленой, дочерью нашей кухарки. Никаких сторожей и запретов там не было, и мы бегали там охотно, но раз Елена увидела нас наклонившимися над темно-зеленой таинственной бездной колодца, ничем решительно не загороженного. В ужасе потащила она нас прочь, не без сопротивления с нашей стороны, ибо загадочная глубь манила. С тех пор этот садик стал для нас под строгим запретом, и для прогулок оставался, кроме улицы перед домом, лишь «Старый венец». Дело шло, правда, лишь о весне и осени, так как на два, на два с половиной месяца мы уезжали ежегодно в деревню Кокушкино.

Чтению и письму, а также начаткам новых языков нас учила мать, но растущая семья, заботы о меньших и хозяйстве все меньше оставляли ей времени на это, и занятия получались, понятно, нерегулярные. Вследствие этого отец пригласил с осени 1873 г. заниматься с нами учителя приходского училища Василия Андреевича Калашникова⁴. Это был совсем молодой еще человек, недавно окончивший учрежденные отцом в Симбирске педагогические курсы. Опыта, конечно, у него еще никакого не было, притом он сам в семье директора несколько робел, что я, девчурка⁵, тогда отметила и помню, что пользовалась этим, хотя в его памяти это, очевидно, и сгладилось, потому что в своих воспоминаниях он только хвалит нас за старательность. Возможно, конечно, и то, что имеет он в виду, главным образом, Сашу, с детства очень добросовестно и серьезно относившегося к своим обязанностям. Саше было тогда 7 1/2 лет⁶.

Приходил к нам Василий Андреевич только на час, а затем задавал уроки к следующему дню. Кроме того, мать занималась с нами языками, и мы много читали...

Наша семья жила очень замкнутой жизнью...

А.И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 36 — 39, 41).

¹ Ныне улица Ульянова, 21. Эту квартиру подыскал семье Ульяновых В. Л. Ауновский, приехавший в Симбирск на два года раньше Ильи Николаевича.

² Флигель, где родился В. И. Ленин, за ветхостью был снесен еще до революции. Но сам дом Прибыловского, на втором этаже которого поселилась семья Ульяновых, когда Володе было полгода, сохранился до сих пор. Сейчас здесь областная детская библиотека имени В. И. Ленина.

³ Между Александром и Владимиром Ильичей был третий ребенок, Ольга, умершая в грудном возрасте. Следующая за Владимиром Ильичей дочь была также названа Ольгой.

⁴ В 1923 году в справке, посланной В. А. Калашникову на оформление пенсии, А. Елизарова-Ульянова писала: «Сим удостоверяю, что Василий Андреевич Калашников был одним из лучших учителей народной школы в директорство в Симб(ирской) губ(ернии) отца моего, Ильи Николаевича Ульянова, и одним из наиболее любимых им. Вследствие этого он как раз ему поручил подготовку к гимназии меня и брата моего Александра, и Василий Андреевич занимался с нами целый год» (см. «Советская Россия», 1957, 3 апреля).

⁵ Анна Ильинична Ульянова родилась 14 августа 1864 года, следовательно, осенью 1873 года ей было 9 лет.

⁶ Александр Ильич Ульянов родился 31 марта 1866 года.

 

Марья Александровна среди знакомых дам городского общества пользовалась репутацией большой домоседки. Илья Николаевич — живой, энергичный, с приветливой улыбкой¹ — заслужил общую симпатию своей простотой в обращении, полной доступностью и искренней готовностью помочь всякому, кто нуждался в его помощи.

 Калашников («А. И. Ульянов», стр. 276-277).

¹ «Фотографические карточки Ильи Николаевича, — говорит Н. Веретенников, — по-моему, хорошо передают его лицо. Роста он был небольшого, худощавый, очень подвижной, с выразительными карими глазами, часто оживляемыми улыбкой» (стр. 33). Хирург и глазной врач Г. И. Суров, державший у Ильи Николаевича экзамен в Алатырской школе, рассказывает, что по своей внешности он очень напоминал знаменитого Пирогова.

 

У колыбели маленького Володи, по рассказам моей матери и старшей сестры Любы, тетя Маша (то есть Мария Александровна. — А. И.) пела песню, слова которой всем нравились. Я помню, как позднее в Кокушкине декламировали и напевали отдельные строчки этих стихов.

Вот несколько строк из них:

...А тебе на свете белом
Что-то рок пошлет в удел?
Прогремишь ли в мире целом
Блеском подвигов и дел?
Вождь любимый, знаменитый,
В час невзгоды роковой
Будешь крепкою защитой
Стороны своей родной
Иль тебе по воле рока
Будет дан высокий ум,
И поведаешь ты много
Плодоносных новых дум.
Неподкупен, бескорыстен
И с сознаньем правоты,
Непоборной силой истин
Над неправдой грянешь ты...¹

Автора этих стихов, к сожалению, установить не удалось.

Н. Веретенников, стр. 29 — 30.

¹ Полностью это стихотворение опубликовано в статье Н. И. Веретенникова «Детские годы Ц. И. Ульянова (Ленина) в Кокушкине» («Красная новь», 1938, №5, стр. 159). По всей вероятности, оно навеяно некрасовской «Песней Еремушке», с которой имеет ряд текстовых совпадений. Достаточно сравнить, например, последнее четверостишие с такими строками из «Песни Еремушке»:

С этой ненавистью правою,
С этой верою святой
Над неправдою лукавою
Грянешь божьею грозой...

(Н. А. Некрасов. Полное собранно сочинений и писем, том 2. М., 1948, стр. 58).

 

В семье Ульяновых жила взятая для Володи няня, Варвара Григорьевна¹, большая приятельница моей няни. Они были землячки, из Пензенской губернии.

По словам моей мамы (Анны Александровны Веретенниковой. — А. И.), эти старушки, уложив спать своих пяти-шести-летних питомцев, усаживались у окошка или на крылечке и вели беседы.

Наша няня как-то передала маме свой разговор.

 — Я хвалю Володеньку, говорю — умненький, золотой мальчик, а Варвара Григорьевна отвечает: это другие дети хорошие — золото, а мой Володенька — бриллиант. Так и называет все Володеньку «бриллиантовый мой».

Н. Веретенников. Володя Ульянов. Воспоминания о детских годах В. И. Ленина в Кокушкине. М. — Л., 1939, стр. 13.

¹ Варвара Григорьевна Сарбатова до 1861 года была крепостной помещицы Поляковой села Ломовки, Мокшанского уезда, Пензенской губернии. Муж ее погиб во время Крымской войны. На работу к Ульяновым Варвара Григорьевна поступила в 1870 году, в возрасте 43 лет. Она очень любила детей, и особенно первого своего питомца, Володю. Дети тоже отвечали ей любовью. Прожив у Ульяновых 20 лет, она скончалась в 1890 году в Самаре.

 

Ямщик Феклин Яков Дмитриев (из деревни Анаевка) (правильно: Апокаево. — А. И.) помнит Володю, когда последнему было 2 — 3 года. Он его в коляску сажал и в город возил. И помнит старшего — Александра...

— Бойкие оба были, — рассказывает Феклин. — Володя-то был половчей и торопливей Александра. Может, это оттого, что Александр-то уж в разум вошел.

Запись воспоминаний Я. Д. Феклина («О Ленине», книга 2. М., 1925, стр. 23).

Самый веселый и живой элемент в семействе составляли Владимир и Ольга... Целый день можно было слышать, как Ольга пела, прыгала на одной ножке, вертелась, танцевала или играла с Володей, который, мне кажется, больше всех доставлял хлопот матери и старшей сестре. Он был самый живой и шаловливый из детей Ульяновых. Как сейчас вижу его в ситцевой рубашечке и широких шароварах, шалившего или поддразнивавшего Ольгу.

Воспоминания Г. Назарьевой. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

В нашей семье дети росли «по парам», соответственно возрасту. Володя и Оля сначала были младшей парой, а потом, как Володя заявил с гордостью, средней парой: младшей стали Митя с Маней. Эта средняя была самой бойкой и шаловливой парой. Володя любил шумные игры, беготню, любил командовать. Володя был коноводом всех игр, а Оля — прекрасный товарищ, живая и очень способная девчурка, немного с мальчишескими наклонностями — не отставала от него...

Иногда, при редких отлучках матери, нам, старшим (то есть Анне Ильиничне и Александру Ильичу. — А. И.), поручалось присматривать за младшими, и тут мы бывали обычно не на высоте задачи. Так, помню, что расшалившаяся мелюзга (они были малыши: Володя и Оля — до 5 лет) пустила в ход высшее, доступное ей хулиганство: бросаться из прихожей в залу калошами. Нас двоих, более смирного нрава, эта шалость сильно поразила, и вот, когда мы снова остались одни и малыши начали буянить, мы остановились глубокомысленно, как бы для военного совета, и стали шептаться: как быть?

— Они еще, пожалуй, опять калошами кидаться станут? — опасливо предположил кто-то из нас.

Ухо младших уловило это опасение, и — бац! — калоши полетели в чистенькую зальцу, в диван, только что обитый красным, с разводами, ситцем...

Мать по возвращении, очевидно, тотчас проникла в суть происшествия, ибо прервала наши тревожные возгласы спокойно и твердо: «Это пустяки! Этого делать не надо!» И совсем не распекая «преступников», а посмотрев более укоризненно на старших, повела всех за собой и заняла чем-то.

Воспоминания А. И. Ульяновой-Елизаровой. «Пионер», 1960, № 4, стр. 19, 20.

Семья, в которой вырос Владимир Ильич, была очень дружна. Он был третьим ребенком, очень шумным, с бойкими, веселыми карими глазами.

Володя и его сестра Оля, которая была на полтора года моложе его, росли очень живыми и бойкими детьми. Они любили шумные игры и беготню. Особенно отличался этим Володя, который обычно командовал сестренкой. Так, он загонял Олю под диван и потом командовал: «Шагом марш из-под дивана!»

Бойкий и шумный везде, Володя кричал громко и на пароходе, на котором вся семья собралась, чтобы ехать на лето в деревню Казанской губернии.

— На пароходе нельзя так громко кричать, — говорит ему мама.

— А пароход-то ведь и сам громко кричит, — отвечает не задумываясь и так же громко Володя.

Если бывало, что Володя или Оля расшалятся чересчур, мама отводила их для успокоения в папин кабинет и сажала на клеенчатое кресло — «черное кресло», как они называли его. Они должны были в наказание сидеть в нем, пока мама не позволит встать и идти опять играть. Раз на «черное кресло» был усажен Володя. Маму кто-то отозвал, и она забыла о Володе, а потом, спохватившись, что слишком долго не слышит его голоса, заглянула в кабинет. Володя все так же смирно сидел в «черном кресле», но только крепко спал.

Игрушками он мало играл, больше ломал их. Так как мы, старшие, старались удержать его от этого, то он иногда прятался от нас. Помню, как раз, в день рождения, он, получив в подарок от няни запряженную в сани тройку лошадей из папье-маше, куда-то подозрительно скрылся с новой игрушкой.

Мы стали искать его и обнаружили за одной дверью. Он стоял тихо и сосредоточенно крутил ноги лошади, пока они не отвалились одна за другой.

Читать Володя выучился у матери лет пяти. И он и сестра Оля очень полюбили чтение¹ и охотно читали детские книги и журналы, которые в изобилии получал наш отец². Стали они скоро читать и рассказы из русской истории, заучивали наизусть стихи. Это любила, впрочем, больше Оля, которая знала много длинных и трудных стихотворений и очень выразительно говорила их наизусть.

Любимым стихотворением Володи, когда ему было лет семь-восемь, была «Песня бобыля» (И. С. Никитина. — Л. И.), и он с большим азартом и задором декламировал:

Богачу-дур-раку
И с казной не спится,
— Бедняк гол, как сокол,
Поет, веселится.

Верно, она ему по душе пришлась.

Особо любимых книг у Владимира Ильича в детстве не было. Охотно читал он журнал «Детское чтение»³. Начитавшись, он бежал с сестрой играть, причем, как было уже сказано, любил больше шумные, подвижные игры. Летом они бежали во двор и в сад, лазали на деревья, играли вместе с нами, двоими старшими, в «черную палочку» (теперь эта игра называется, кажется, «палочкой-застукалочкой»). Володя очень любил эту игру, а позднее — крокет. Зимой катался на санках с горы, которую устраивали у нас во дворе, и играл в снежки с товарищами, а позднее стал кататься на коньках...

Как уже было сказано, Володя был большим шалуном и проказником, но его хорошей стороной была правдивость: нашалит и всегда признается. Так, в возрасте пяти лет он сломал раз у старшей сестры линейку, которую она только перед тем получила в подарок. Он сам прибежал со сломанной линейкой сказать ей об этом; а когда она спросила, как это случилось, сказал: «Об коленку сломал», приподнимая ногу и показывая, как это произошло.

— Хорошо, что он не делает ничего исподтишка, — говорила мать.

Раз, впрочем, она рассказала, что и этот грех с ним однажды случился. Она чистила в кухне яблоки для пирога; кучка яблочной кожуры лежала на столе. Володя вертелся подле и попросил кожуры. Мать сказала, что кожуру не едят. В это время кто-то отвлек ее; когда она повернулась опять к своей работе, Володи в кухне уже не было. Она выглянула в садик и увидела, что Володя сидит там, а перед ним, на садовом столике, лежит кучка яблочной кожуры, которую он быстро уплетает. Когда мать пристыдила его, он расплакался и сказал, что больше так делать не будет.

— И действительно, — говорила мать, — он больше ничего не брал тайком.

Другой раз, когда ему было восемь лет, он скрыл одну свою проделку. Он был взят отцом вместе со старшими в первый раз и Казань, чтобы ехать оттуда в деревню Кокушкино, к тете. В Казани, в квартире тети (Анны Александровны Веретенниковой, — А. И.), он, разбегавшись и разыгравшись с родными и двоюродными братьями и сестрами, толкнул нечаянно маленький столик, с которого упал на пол и разбился вдребезги стеклянный графин.

В комнату вошла тетя.

— Кто разбил графин, дети? — спросила она.

— Не я, не я, — говорил каждый.

— Не я, — сказал и Володя.

Он испугался признаться перед мало знакомой тетей, в чужой квартире; ему, самому младшему из нас, трудно было сказать: «я», когда все остальные говорили легкое: «не я». Вышло, таким образом, что графин сам разбился. Прошло два или три месяца. Володя давно уже уехал из Кокушкина и жил опять в Симбирске. И вот раз вечером, когда дети уже улеглись, мать, обходя на ночь их кроватки, подошла и к Володиной. Он вдруг расплакался.

— Я тетю Аню обманул, — сказал он, всхлипывая, — я сказал, что не я разбил графин, а ведь это я его разбил.

Мать утешила его, сказав, что напишет тете Ане и что она, наверное, простит его.

А Володя показал этим, что ложь ему противна, что хотя он солгал, испугавшись признаться в чужом доме, но не мог успокоиться, пока не сознался.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 6 — 14.

¹ А. И. Ульянова-Елизарова пишет: «Очень способная, живая и бойкая девочка, она (Оля. — А. И.) четырех лет выучилась около него (Володи. — А. И.) читать...» (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 13). О том же писала в своем школьном сочинении «Как я училась грамоте» Ольга Ильинична: «Мне было 4 года, когда моего старшего брата (Володю. — А. И.) начали учить грамоте. Я была тогда очень дружна с братом и не хотела от него отставать; мои родители не учили меня, думая, что я еще мала и мне будет трудно, но у меня была большая охота учиться, и я выучилась сама с помощью старшей сестры и брата. Читать я очень любила и читала довольно много. Я прочитала довольно много детских книг; особенно нравились мне стихи, и я знала их наизусть... Около шести лет научилась я писать с мамой» (Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске).

² А. И. Ульянова-Елизарова вспоминает: «Отец получал всю новую детскую литературу, которая переживала тогда пору некоторого расцвета, журналы «Детское чтение», «Семья и школа» и др.» («А. И. Ульянов», стр. 39). Кроме того, Ульяновы выписывали детский журнал «Родник», в котором сотрудничали писатели В. Г. Короленко, В. М. Гаршин, Д. Н. Мамин-Сибиряк, К. М. Станюкович.

³ «Детское чтение» — выходивший в 1869 — 1906 годах ежемесячный журнал для детей дошкольного и младшего школьного возраста. В журнале, вокруг которого объединялись прогрессивные педагоги и писателя своего времени, публиковались небольшие повести и рассказы из народной жизни, статьи на естественно-исторические темы, популярные статьи по промышленности и технике. По воспоминаниям подруги Ольги Ильиничны Л. Ф. Щербо, журнал «Детское чтение» в семье Ульяновых читали вслух. Читали также книгу французского астронома Камиля Фламмариони «Небесные светила». Ольга Ильинична писала А. Ф. Щербо 3 августа 1889 года: «...ты очень любила астрономию и давала еще мне книгу: «Небесные светила» Фламмариона. Не могу вспомнить равнодушно об этой книге — такая прелесть! Я с тех пор читала многие другие, более подробные, но нигде не было такого увлечения и такой поэзии» (Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске).

 

...Если ножик упадет со стола или его кто уронит, обязательно кто-то должен прийти. Глупость, конечно, это. Но что поделать, в наше время тоже некоторые серьезно в разные приметы верили вроде этой.

— Так вот, был однажды такой курьезный случай. Сидим мы за столом все, обедаем. У Володи выскальзывает из рук ножик и летит на пол, но Володя с необычайной ловкостью успевает на лету подхватить его. Не дал упасть. Смотрим на него, а он стоит, глядит на пойманный нож, нахмурился даже и бормочет: «Что же это может значить?» Потом лицо его вдруг озарила радостная улыбка:

— Мамочка, — кричит, — догадался! Знаешь, что значит, если ножик на лету поймать, не давши ему упасть? — Мамочка и все остальные, сидевшие за столом, с улыбкой ждали, что еще выдумает наш Володя, а он продолжал:

 — Это означает, что кто-то собирался к нам в гости и сказал сам себе: «Пойти, что ли, сходить к Ульяновым?» Потом махнул рукой и раздумал: «Да нет, пожалуй, не стоит, в другой раз схожу!»

А. И. Ульянова-Елизарова в передаче Г. Я. Лозгачева-Елизарова. Г. Лозгачев-Елизаров. Незабываемое. Саратов, 1962, стр. 122-123.

...В шести-семилетнем возрасте он (Александр Ильич, старший брат Владимира Ильича. — А. И.) собирал одно время все театральные афиши и раскладывал их порою на полу. Остался в памяти как раз Володя, всегда шаловливый и резвый; он побежал, несмотря на запрет, на этот ковер, стал топтать афиши, измял и изорвал несколько из них, пока мать не увела его. Саша, глубоко возмущенный, стал постепенно складывать свои сокровища...

Даже такой самоуверенный, резвый и проказливый мальчик, как Володя, лишь в раннем детстве проявлял по отношению к Саше выходки вроде вышеописанной. С наступлением некоторой сознательности — так, лет с 5 — 6 — старший брат стал для него высшим авторитетом, предметом горячей любви и подражания. О чем бы в те годы ни спросили Володю, он отвечал неизменно одно: «как Саша». Помню, как мы трунили над ним, как ставили его иногда в намеренно неловкое положение, ничто не помогало.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 40).

...Хотя он (Володя. — А. И.) и любил пошалить, но был послушным: слово матери и отца для него было законом. Он выполнял все, что они ему говорили. И в семье его очень любили.

А.  Ульянова-Елизарова  в передаче Д. Бонч-Бруевича. В. Бонч-Бруевич. Наш Ильич. М., 1962, стр. 10.

...Все семейство (Ульяновых. — А. И.) провело в нашем имении «Назарьевка» при селе Ново-Никулино около 6-ти недель. В их распоряжение предоставили большую канцелярию мужа и его «камеру» мирового судьи, которую на летнее время перевели в пустую школу в Ново-Никулине. Провели время они у нас очень приятно, особенно дети... Старшие дети много читали, а маленькие целыми днями бегали по саду. Утренний чай, по своему желанию, пили одни в своем помещении, и дети всегда бывали очень рады, когда им к чаю приносили свежее домашнее печенье.

Воспоминания Г. Назарьевой. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

...В Симбирске даже в раннем детстве он (Володя. — А. И.) много читал. Книги он брал в Карамзинской библиотеке¹, куда ходил со своей старшей сестрой, Анечкой.

Шутя, Анечка спросила меня:

— А что, Коля, рассказывал тебе Володя, как он в библиотеку ходил?

— Нет, не говорил. А что?

— Ты его расспроси. Это интересно.

Володя не сразу и не очень охотно рассказал, что по дороге в библиотеку на улице ему попадались гуси, которых он дразнил. Гуси, вытягивая шеи, нападали на него, и, когда эта атака принимала слишком настойчивый характер, он ложился на спину и отбивался ногами.

— Почему же не палкой? — задал я вопрос.

— Палки под рукой нет. Впрочем, все это пустяки, дурачество...

Н. Веретенников, стр. 15 — 16.

¹ О Карамзинской библиотеке, в которой семья Ульяновых имела три абонемента на имя Ильи Николаевича с залогом 15 рублей и которой Володя, как и другие члены семьи, пользовался в течение всех лет жизни в Симбирске, корреспондент «Казанского биржевого листка» рассказывал в 1887 году:

«Она состоит из одной грязной комнаты, в которой и раздеваются, и читают, и ходят прямо в галошах и пальто приходящие за книгами на дом.

В библиотеке один общий стол. Пять-шесть сидящих в ней человек — больше из отставных чиновников, идущих в библиотеку «от нечего делать», не стесняясь громко разговаривают, рассказывают городские сплетни.

Все свидетельствует о том, что просветительные средства и учреждения обретаются в Симбирске не в авантаже (то есть не в благоприятном положении. — А. И.)» (Н. Никифоров. Симбирск и его общественная жизнь (письма в редакцию). «Казанский биржевой листок», 1887, 18 октября).

Городская библиотека помещалась недалеко от гимназии, в нижнем этаже здания «дворянского собрания». Сейчас здесь Дворец книги — областная библиотека имени В. И. Ленина.

 

Брали нам также книги в Карамзинской библиотеке, имевшиеся детские и разные школьные хрестоматии. Так, помню сборник Гербеля «Русские поэты»¹, который мы читали и перечитывали, из которого заучивали наизусть отрывки. У нас было в обычае готовить отцу и матери какие-нибудь сюрпризы к именинам и к праздникам... В раннем детстве мы могли самостоятельно выучить только стихи, да разве еще переписать их покрасивее и вложить в конверты...²

Помню также, что из сборника Гербеля мы читали с увлечением «Дурочку» Майкова. Читали роман Вальтера Скотта «Айвенго» — по тогдашнему переводу «Ивангое» — и очень увлекались им.

A. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 39, 40).

¹ Составленной Н. В. Гербелем «Хрестоматией для всех» («Русские поэты в биографиях и образцах») была награждена ученица 2-го класса симбирской Мариинской гимназии Ольга Ульянова «за благонравие и успехи».

² Некоторые из этих подарков хранятся в Доме-музее В. И. Ленина в Ульяновске. В преподнесенном Анной Ильиничной отцу голубом конвертике с надписью «Моему милому папе» вложено аккуратно переписанное ею стихотворение К. И. Коренева о Симбирске (см. стр. 19 наст, издания). В другом таком же конвертике — ее собственное стихотворение «Пастух». Александр Ильич подарил матери выпиленную им дощечку для хлеба. 1 апреля 1882 года маленькие Митя и Маня преподнесли Марии Александровне свою совместную фотографию.

 

...Он (Володя. — А. И.) удивительно хорошо, сознательно читал¹. Это их семейная традиция. Родители подбирали книги и руководили чтением детей. Страсть к чтению у В(ладимира) И(льича) сохранилась до конца. Через чтение дети очень рано получили разнообразные знания и общее развитие.

B. А. Калашников. Домашний учитель  Ильича. «Огонек», 1926, № 7, стр. 6.

¹ В статье «Что читал Володя Ульянов» («Пионерская правда», 1956, 31 июля) двоюродный брат Владимира Ильича Н. И. Веретенников рассказывает:

«Блестящая намять Владимира Ильича на многие годы сохранила прочитанное в детстве. Как-то Надежда Константиновна Крупская сидела за столом перед развернутой детской книгой. Под картинкой с изображением снежной бабы были напечатаны стихи о зиме. Владимир Ильич, заглянув через плечо Надежды Константиновны, прочел первые две строчки:

Здравствуй, милая зима,
Чем полна твоя сума?

и далее, уже не смотря в книгу, декламировал:

В ней чудесные салазки
Принесла ты для ребят...»

 

Какие книги читал маленький Володя?

Отлично помню, что Володе нравилась сказка Вагнера «Колесо жизни». Увлекали его и сказки Пушкина, Гоголя, наполненные чудесами. Конечно, знали мы на память и многие строчки «Конька-Горбунка» Ершова.

Очень большое впечатление на Володю и на меня производила сказка «Волшебный корабль». Не на ковре-самолете, а на летающем волшебном корабле отправляется построивший этот корабль герой, чтобы жениться на дочери короля. Дорогой он подбирает разных сказочных людей: кто с охапкой соломы, при разбрасывании которой сразу становится холодно, кто обладает свойствами, прямо вытекающими из их названия — «опивало» и «объедало». Герой берет с собой и человека с привязанной к уху ногой, чтобы без надобности не шагнуть слишком далеко, и человека с завязанным глазом, чтобы видеть обычное, а не чрезмерно удаленное. Все взятые на волшебный корабль как раз оказываются необходимыми герою при испытаниях, назначаемых капризным отцом невесты.

Н. Веретенников. Что читал Володя Ульянов. «Пионерская правда», 1956, 31 июля.

...С осени 1875 года Ульяновыми было сменено несколько квартир, пока летом 1878 года Илья Николаевич не купил дом в конце Московской улицы, ближе к реке Свияге¹.

А.А.И. Ульянова-Елизарова. Цит. по книге В. В. Алексеева и А. Швера, стр. 58.

¹ Со Стрелецкой улицы семья Ульяновых в 1875 году переехала на Московскую улицу, в дом Анаксагорова (теперь улица Ленина, 72). В следующем, 1876 году Ульяновы снова сменили квартиру, переехав на Покровскую улицу, в дом Косолапова (теперь улица Льва Толстого, 28). В этом доме они прожили два года. Здесь 6 февраля 1878 года родилась сестра Владимира Ильича — Мария Ильинична. Оба эти дома сохранились до сих пор, почти не изменив своего вида.

2 августа 1878 года Илья Николаевич Ульянов купил дом с усадьбой на Московской улице (теперь улица Ленина, 58), в котором семья Ульяновых жила до 1887 года, то есть до своего отъезда из Симбирска. Здесь прошли детство, юношеские и гимназические годы В. И. Ленина.

После отъезда Ульяновых из Симбирска дом в течение 36 лет принадлежал частным владельцам. В 1923 году, после национализации, в нем был открыт историко-революционный музей. В 1928 году Институт В. И. Ленина и Наркомпрос РСФСР предложили переоборудовать историко-революционный музей в Дом-музей В. И. Ленина. Большую помощь реставрационной комиссии оказали члены семьи Ульяновых.

7 ноября 1929 года, в день 12-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске был открыт для посещения.

 

Дом (Ульяновых. — А. И.) был деревянный, одноэтажный с антресолями, т. е. наверху непосредственно под крышей, рядом с чердаком, было несколько маленьких комнат, выходивших окнами во двор.

Фасадом дом выходил на Московскую улицу, тогда пыльную и грязную, с деревянными тротуарами. Если идти от центра города на запад, к реке Свияге, дом был с левой стороны улицы. Внизу было пять больших комнат (с востока на запад), зала, кабинет отца, так называемая проходная, мамина комната и столовая, кроме того, было две прихожих (с востока и с запада). Внизу же на запад была кухня, через холодные сени.

Наверху в антресолях были четыре маленькие комнаты: две к западу — Анина и детская, и две к востоку — Саши и Володи. Обе эти половины антресолей имели две внутренние лестницы, связывавшие верх с низом через две прихожие. Летом же обе половины антресолей соединялись между собой также балконом между Аниной и Сашиной комнатами.

Дм. Ульянов. Детские годы Владимира Ильича. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 141.

Обстановка (в доме Ульяновых. — А. И.) была самая простая, какая вообще часто встречалась у разночинцев средней руки, многое покупалось по случаю, вообще определенного характера не было. Портретов и картин на стенах не было, вообще обстановка носила пуританский характер. Объясняется это отчасти вкусами и образом жизни Ильи Николаевича, отсутствием средств и отчасти и художественного образования, вообще в Симбирске того времени не имевшегося.

Так как Мария Александровна была очень хорошая музыкантша, любившая и хорошо понимавшая музыку, то музыка в семье значила многое, но в других отраслях искусства подготовки не было. Были географические карты, отец приобрел их для детей... Для детей выписывались журналы, была коллекция производств шелка, шерсти, бумаги и т. п., был еще зоологический атлас...

В семье большое значение имели книги, их было много...

Протокольная   запись выступления А. И. Ульяновой-Елизаровой на заседания комиссии по реставрации дома В. И. Ленина,  16  июня  1929  года. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Первая комната... была залой, соседняя с ней небольшая комната — кабинет И(льи) Н(иколаевича)¹. Кабинет от следующей, 3-й, самой большой.., от бывшей столовой, отделялся сплошною стеной. В кабинет вели две двери: из залы и проходной комнаты из передней. За этой проходной во двор была другая проходная, в которой за занавеской помещалась Мария Александровна. Особенно мне памятны 2 из этих комнат, в которых мне чаще всего приходилось бывать и которые резко отличались одна от другой по своему характеру и царящей в них атмосфере, — это кабинет И(льи) Н(иколаевича) и столовая².

Первая была рабочей деловой комнатой, в ней невольно настраиваешься на серьезный деловой тон. В этой комнате казалось неудобным вести праздные, пустые разговоры. Сам хозяин этой комнаты И(лья) Н(иколаевич) в ней строг и серьезен. Вторая, в которой сосредоточивалась вся жизнь семьи, носила мирный, патриархальный характер.

Хозяйкой этой комнаты была М(ария) А(лександровна), сдержанная, спокойная, приветливая, окруженная детьми. Здесь я видела М(арию) А(лександровну) с доброй, приветливой улыбкой сидящей за чайным столом. Сам И(лья) Н(иколаевич) в этой комнате казался не хозяином, а гостем — здесь можно было и пошутить и посмеяться.

Воспоминания В. В. Кашкадамовой (Юбилейный сборник, стр. 38).

¹ Кабинет Ильи Николаевича представлял собой небольшую комнату, выходящую двумя окнами на улицу. На окнах занавеси из сурового полотна. В простенке между окон письменный стол, около стола круглое венское кресло. В углу кабинета книжный шкаф, заполненный педагогической литературой. На круглом столике перед кушеткой лежат журналы: «Вестник Европы», «Современник», «Отечественные записки». На стене карта Симбирской губернии.

² Столовая — самая просторная комната в доме. Посредине комнаты большой обеденный стол, над ним висячая лампа. В углу шкаф для посуды, на подоконниках и тумбочках цветы. Мария Александровна очень любила цветы и сама их разводила. У окна старинная швейная машина. На стене часы с гирями и географические карты Европы и Азии (см. «Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске», изд. 6. Куйбышев, 1945, стр. 48).

 

В эту комнату (столовую. — А. И.) семья Ульяновых сходилась к обеду, к чаю. Сюда же она собиралась по вечерам после дневных занятий. Столовая была местом коллективной учебы детей, ручных работ, игр. Это была их, как называется по-немецки, «Wohnzimmer» (жилая комната. — Л. И.). Дети учили здесь свои уроки, читали книги, играли в шахматы, а Мария Александровна шила на машинке: она сама обшивала по большей части своих детей. В этой же комнате дети Ульяновых по субботам вечером читали и обсуждали свой журнал «Субботник», который они сами составляли¹.

Из путеводителя по Дому-музею В. И. Ленина в г. Ульяновске. Под редакцией А.И. Ульяновой-Елизаровой. М. — Л., 1931, стр. 32 — 33.

¹ О журнале «Субботник» см. подробнее на стр. 97 — 99 наст, издания.

 

В столовой во время обеда мама сидела у западного конца стола, папа у восточного. По правую руку папы сидел Саша. Около мамы сидели мы, маленькие, — я и Маня. У остальных постоянных мест не было, я их не помню...

В столовой на стол часто ставился букет цветов; весной, например, всегда стоял букет сирени, и ребята искали в нем «счастье», т. е. цветки с пятью и больше лепестками.

Д. И. Ульянов в записи А. Г. Каверзиной. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Мы, посторонние, садимся (в столовой. — А. И.) обыкновенно за длинную сторону стола, обращенную к окнам, направо от Ильи Николаевича, сидевшего обычно за короткой стороной, на председательском, так сказать, месте. По другую длинную сторону стола располагались подле Марии Александровны, сидевшей за самоваром, дети. Володя занимал крайнее место в углу, — всего ближе к отцу. Так как я садилась, продолжая иногда беседу, тоже к ближнему от Ильи Николаевича краю, то Володя приходился прямо против меня...

В. Кашкадамова. Мое знакомство с гимназистом Володей Ульяновым. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Столовая (в доме Ульяновых. — А. И.) была оклеена темными обоями. Мягкая мебель в гостиной была обита красной материей.

Воспоминания Л. П. и В. П. Дмитриевых. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Просторная зала с мягкой мебелью, обитой бумажной материей, с роялем, пальмой и т. п. говорит, что здесь жила семья среднего достатка... Никаких приемов гостей и званых вечеров, кроме редких детских праздников, эта зала не видела в своих стенах...

Нахлопотавшись за день по хозяйству, Мария Александровна часы своего отдыха проводила за роялем...

На рояле лежат некоторые ноты (подлинники), принадлежавшие Марии Александровне и Ольге Ильиничне...

На письменном столе (в кабинете. — А. И.), за которым работал Илья Николаевич, стоит письменный прибор (подлинник), подаренный Илье Николаевичу его сослуживцами-учителями в 25-летае его служебной деятельности, в 1880 г. Тут же на столе в витрине лежат черновики Ильи Николаевича: его рукой написанные отчеты по народному образованию, о педагогических курсах, об учительских съездах.

На кушетке лежит вышитая подушка (подлинник) работы сестры Владимира Ильича —  Ольги Ильиничны.

Илья Николаевич и спал на диване в своем кабинете, который заменял ему и спальню...

Рядом с комнатой Александра Ильича, в угловой, с одним окном во двор, комнате, расположенной над лестницей, помещался Володя Ульянов¹.

Из путеводителя по Дому-музею В. И. Ленина в г. Ульяновске. Под редакцией Л. И. Ульяновой-Елизаровой. М. — Л., 1931, стр. 10, 11, 12, 15-16, 25.

¹ Комната Владимира Ильича была проходной. Убранство ее составляли железная кровать, покрытая белым тканевым одеялом, деревянный стол и два венских стула. На стене самодельная полка с книгами и учебниками, географическая карта.

 

Дом был куплен вместе с участком. Во дворе лежало большое дубовое бревно. Решили: это бревно использовать на поделки. Оно было распилено на несколько досок. Из них отец заказал 12 стульев, их сделали складными из отдельных планок.

Стулья ничем не красились и не лакировались. Дуб оставался в натуральном виде. Они были поставлены в столовой вокруг обеденного стола, но так как эти стулья были малоудобны, то из столовой их убрали, а вместо них поставили венские.

Д. И. Ульянов в записи А. Г. Каверзиной.  Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

При нем (то есть при доме. — А. Л.) был большой зеленый двор и молодой, но довольно обширный садик, большей частью фруктовый. Все место тянулось на целый квартал, и калитка в заборе сада давала возможность выйти на следующую, Покровскую, улицу¹. Окраинные, заросшие сильно травой улицы, прелестный цветник, которым заведовала мать, изобилие ягод и плодов, а также близость реки Свияги, куда мы ходили ежедневно купаться, делали этот уголок недурным летним пребыванием (конечно, воздух был все же городской, с деревней не могло сравниться). Мы подолгу гуляли в теплые летние вечера или сидели на увитой цветами терраске, а в особенно душные ночи вытаскивали на нее матрацы и спали на ней.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 57).

¹ Через сад Ульяновы летом ходили купаться ни реку Свиягу, а зимой — кататься на общественном катке, который устраивался на той же реке.

 

Двор был большой, покрыт травой, цветников на дворе не было. В левой, восточной стороне двора у стены, начиная от ворот, росли в один ряд большие деревья и затем, начиная со второй трети стены, росли кусты бузины, которые доходили до загиба этой стены к востоку. У загиба стены рос большой вяз. Угол, образуемый стеной в данном месте, был не острый.., а прямой.

В правой западной стороне двора, неподалеку от дома, примыкая к стене, находились рядом под одной крышей три постройки: 1) 2 погреба — один набивался льдом, другой служил подвалом для хранения яблок и 2) дровяник. Эти постройки были бревенчатые с тесовой двухскатной крышей.

На некотором расстоянии от погребов по направлению к саду у той же западной стороны находились рядом и под одной крышей сарай и конюшня, причем последняя своей южной стеной выходила в сад. Над сараем и конюшней находился сено-пал. Дверь на сеновал была расположена над дверью в конюшню и к ней была простая без перил приставная лестница. У двери на сеновал была площадка с перилами. Эти постройки были бревенчатые с тесовой двухскатной крышей, очень простые, ветхие и небольшие по размеру. Конюшня была в одно стойло.

Начиная от конюшни, под прямым углом к ней шла зеленого цвета изгородь (решетка), отделяющая двор от сада...

В ней была калитка, ведущая в сад. Эта изгородь упиралась во флигель, который несколько выступал в сад.

Флигель был маленький, бревенчатый, со стороны сада обмазан глиной. Фундамента не было — была простая завалинка. Крыша тесовая, двухскатная. Крыльцо в одну ступеньку с площадкой. Вход во флигель был со двора, с северной стороны. Изнутри он был оштукатурен и оклеен обоями. Полы крашеные. Двери и окна тоже окрашены белой масляной краской. Флигель состоял из трех комнат. Кухни в нем не было. Кухня находилась на небольшом расстоянии от флигеля, к северо-западу от него. Одна комната флигеля была в два окна, а две других комнаты имели по одному окну. Три окна флигеля выходили в сад, одно окно — во двор на западную сторону. Русской печи во флигеле не было, он отоплялся одной небольшой голландской печью¹.

К восточной стороне флигеля примыкал дровяник и рядом с ним под одной крышей — погреб, который своей восточной стороной примыкал к забору, отделяющему двор с восточной стороны. Дровяник и погреб были низкие, небольшие, бревенчатые. Крыша на них — тесовая.

Неподалеку от погреба у забора находилась маленькая уборная.

Напротив погреба в углу, примыкая своей северной и восточной стеной к забору, находился коровник и над ним сеновал.

Неподалеку от конюшни у стены рос куст бузины.

Кухня, находившаяся неподалеку от флигеля, к северо-западу от него, представляла из себя маленькую мазанку в одну комнату. Она была бревенчатая, оштукатурена снаружи и внутри. Крыша тесовая, двухскатная. Фундамента не было — была простая завалинка. Вход в кухню был с восточной стороны. Крыльцо в одну ступеньку, с площадкой. Два окна из кухни выходили на северную сторону. Полы и окна были не крашены. Стены изнутри были выбелены.

Рядом с кухней с западной стороны находился колодезь с деревянной помпой и желобом. У колодца имелся чан для воды ².

В западной стороне двора неподалеку от сарая были качели, «гигантские шаги», а к северо-востоку от них — площадка для крокета.

Между западной стороной двора и кухней дома находилась помойка...

Калитка в изгороди, ведущая в сад, находилась близко от флигеля и выходила в аллею, которая направлялась с севера на юг и в противоположном своем конце упиралась в калитку, выходившую на Покровскую улицу.

По обеим сторонам аллеи росли серебристые тополя, а между ними — кусты крыжовника. Эту аллею в средней части пересекала другая аллея, имеющая направление с востока на запад. На ней был цветник. В ее западном конце находилась беседка. Вход в беседку был с восточной стороны. Беседка была тесовая с железной крышей. Веранды при ней не было. Окон тоже не было. Вход в нее представлял из себя полукруглую арку. При входе было несколько ступеней. Три остальные стены беседки были глухие без окон (может быть, в стенах на север и юг были маленькие окошечки). Перед беседкой был большой цветник, были розы. Около нее росли кусты терна и несколько кустов вишни, а также у беседки росли несколько молодых деревьев лиственницы.

Сад был молодой, 8-летний, при покупке дома в 1878 г...

Воспоминания А. И. Ульяновой-Елизаровой. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Д. И. Ульянов вспоминает: «Флигель обычно сдавался внаймы, только одно лето, во время ремонта дома, флигель занимали мы, а кухоньку при нем Саша использовал под химическую лабораторию» («Детские годы Владимира Ильича». «Красная новь», 1938, № 5, стр. 141).

² «Вода в этом колодце, — пишет Д. И. Ульянов, — была очень жесткая и годилась кроме поливки сада только для мытья полов. Питьевая пода доставлялась с реки Свияги водовозом» (там же).

 

Садик был большей частью фруктовый: в нем были яблони, вишни и ягодные кусты различных сортов. Был также хорошенький цветник. Всем этим заведовала мать, очень любившая садоводство. Рабочих рук, кроме нанимаемых иногда для окопки яблонь и тому подобных трудных весенних или осенних работ, не было. Мы все помогали.

Помню летние вечера после сухих, жарких дней и всех нас с лейками, с ведрами, с кувшинами — со всякой посудой, в которую можно было набрать воды, накачивающими воду из колодца и путешествующими в сад к грядкам и обратно. Помню, как быстро мчался оттуда с пустой лейкой Володя.

Лакомились мы вволю ягодами и фруктами. Но это происходило не беспорядочно, известная дисциплина была и тут. Так, нам разрешалось, когда яблоки поспевали, подбирать и есть так называемую «падаль», то есть упавшие на землю подточенные червем яблоки, но с деревьев мы не срывали. Затем был известный порядок: с каких деревьев есть раньше — скоропортящиеся сорта, — а какие собирать для варенья и на зиму. И в результате мы ели вдоволь в осенние месяцы и у нас хватало на всю зиму.

Помню, как все мы были возмущены одной гостьей-девочкой, которая попыталась показать нам свою удаль тем, что с разбегу откусила от яблока на дереве и промчалась дальше. Нам было чуждо и непонятно такое озорство. Точно так же и с ягодами: нам указывались гряды клубники, или части малинника, или вишневого лесочка, где мы могли «пастись», оставляя нетронутыми более поздно созревающие или предназначенные на варенье части ягодника¹. Помню, как удивлялись знакомые, видя, что три стройных вишневых дерева близ беседки — место вечернего чая летом — устояли, все осыпанные ягодами, до 20 июля (день именин отца) и что при всей доступности их и обилии ягод никто из детей не тронул их.

 — Дети могут кушать ягоды в другой части сада, а эти деревья я просила их не трогать до двадцатого, — говорила мать.

Мать наша умела поддерживать дисциплину, никогда излишне не стесняя нас. Это имело большое значение в воспитании всех нас.

Та разумная дисциплина и бережливость, которую проявлял Владимир Ильич в своей личной жизни и которой он требовал от всех товарищей в государственном строительстве, была впитана им еще с детства.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 29 — 31.

¹ М. И. Ульянова вспоминала: «Запрещение это выполнялось нами, детьми, очень строго. И я помню, как поразили меня слова одной знакомой, которая в разговоре с мамой выразила удивление, что в саду все цело. «Мои, мол, ребята, все обрывают». Я не помню, чтобы запрет рвать ягоды и пр. был для нас особенно труден, мы всегда получали ягоды за столом, кроме того, запрета, например, на крыжовник, когда он созревал, не было совсем, да и на другие ягоды запрет скоро снимался...

В этих ягодных кустах, помню я, мелькала иногда фигура Владимира Ильича» (М. И. Ульянова. О Ленине. М., 1964, стр. 9).

 

Через весь сад, от садовой калитки до Покровской улицы, шла так называемая большая аллея, делившая сад на две равные половины... В конце аллеи росла одна осинка с вечно трепещущими листьями. Аня ее почему-то очень любила, и мы прозвали ее «Анина осинка». Кроме этой большой аллеи вокруг всего сада вдоль заборов с соседними участками были четыре узенькие аллейки с прочно установившимися у нас в детстве названиями: «Черный бор» с густою сиренью и развесистыми вязами, «Желтый бор» с густой акацией, «Красный бор» с большим деревом колючего боярышника и даже «Грязный бор», ввиду обилия там, благодаря неопрятному соседству¹, всякого мусора — бумажек, пустых бутылок и пр...

Кроме серебристых тополей и единственной осинки в саду было несколько ветвистых вязов, на которые мы все охотно лазили во время своих игр, было также много кустов сирени, но больше всего обыкновенной желтой акации, которой, по существу, был обсажен по краям весь сад.

Из фруктовых деревьев были преимущественно яблони. Больше всего было «аниса» (приволжский сорт яблок), затем «белый налив», «аппорт» и несколько деревьев с очень вкусными яблоками под названием «черное дерево». Помню, что яблоки с этого черного дерева мама всегда берегла, главным образом, для папы. Была еще одна яблоня в конце сада под названием «дичок», у детей переделанное «дьячок». Дерево обычно было густо усыпано маленькими, но очень вкусными плодами. Бывало, кто раньше утром встанет, первым бежит собирать урожай, т. е. упавшие на землю яблоки, и потом делится с другими. С деревьев рвать не полагалось до определенного срока. И я не помню с нашей стороны ни одного правонарушения в этом смысле. Кроме яблок было две-три груши и несколько вишневых деревьев, густой малинник, кусты крыжовника и смородины... Было также несколько грядок клубники, с которыми мать подолгу возилась, пересаживая кустики, удобряя землю, и с поливкой. В поливке сада, а иногда и в уборке его принимали участие все дети. Это была, так сказать, общественная нагрузка, от которой никто никогда не отказывался наоборот, скорее было соревнование.

Около колодца во дворе стояла большая кадка, другая такая же кадка стояла в цветнике. От нас требовалось, особенно в жаркое летнее время, чтобы обе эти кадки были заблаговременно наполнены водой, чтобы можно было поливать цветы рано утром, что часто делала мать сама. По вечерам же брались за работу все вместе. Обычно один кто-нибудь качает воду из колодца, другие с лейками и ведрами разносят ее к месту назначения. Бывало, приходит иногда отец, и работа кипит вовсю. Если качаешь воду из колодца, не хочется уступать другому, покуда не натрешь мозолей на руках, лишь бы побольше наполнять бочку водой, не отстать от других.

Дружная, спорая бывала работа!

Когда решали пить чай в беседке, то так же дружно брались все за работу, — Саша, бывало, тащит в сад самовар, другие несут, что кому под силу, дети по нескольку раз бегают в дом и обратно в сад, в беседку. Обычно было принято, чтобы прислугу не беспокоить этим делом, а все делать самим. Обычно в нашей семье вечерний чай соединялся с холодным ужином, так что возни с этими чаепитиями в беседке было немало. По окончании чаепития на всех также хватало работы — девочки помогали матери мыть посуду, мы уносили из беседки все обратно домой.

Дм. Ульянов. Детские годы Владимира Ильича. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 141 — 142.

1 В записи, сделанной А. Г. Каверзиной со слов Дмитрия Ильича Ульянова (хранится в Доме-музее В. И. Ленина в Ульяновске), о соседях говорится следующее:

«Соседями Ульяновых с западной стороны дома были Мандрыкины, а с восточной стороны, через дом от Ульяновых, жил священник Медведков».

Выписками из окладной книги бывшей городской управы за 1884 год устанавливается, что кроме А. Н. Мандрыкина непосредственной соседкой Ульяновых была М. В. Сипягина.

 

...У себя дома (Володя. — А. И.) любил проводить время летом в саду, где он читал книги и руководил играми, в которых принимали участие его... сестры — Анна Ильинична и Ольга Ильинична.

М. Ф. Кузнецов. Юношеские годы Владимира) Ильича Ульянова-Ленина. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Вместе с Вл(адимиром) Ил(ьичем) и Ольгой Ил(ьиничной) играли во дворе. Володя был всегда командиром. Рыли траншеи, часто играли в игру «кот суселиус».

Воспоминания Л. П. и В. П. Дмитриевых. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

В старину был обычай весною выпускать на волю птичек. Володя любил этот обычай и просил у матери денег, чтобы купить птичку, а потом выпустить ее.

Любил маленький Володя ловить птичек, ставил с товарищами на них ловушки. В клетке у него был как-то, помню, реполов. Не знаю, поймал он его, купил или кто-нибудь подарил ему, помню только, что жил реполов недолго, стал скучен, нахохлился и умер. Не знаю уж, отчего это случилось: был ли Володя виноват в том, что забывал кормить птичку, или нет.

Помню только, что кто-то упрекал его в этом, и помню серьезное, сосредоточенное выражение, с которым он поглядел на мертвого реполова, а потом сказал решительно: «Никогда больше не буду птиц в клетке держать».

И больше он действительно не держал их.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 24

Помню, с каким увлечением играли мы, четверо старших, в «черную палочку» на дворе нашего дома на Московской улице в 1878 — 1879 гг....

Правда, помню я, как, запрятанные на чердак, в ожидании Володи, который не мог найти нас, мы беседовали о какой-то только что прочитанной Сашей книге... Но послышались шаги и голос Володи, и, прервав на середине рассказ, Саша пустился на перепрятывание, на разные уловки, чтобы выскочить и добежать раньше и тем выиграть игру.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 50 — 51).

В Симбирске Володя встретил меня очень радушно. Бегали мы во дворе и в саду, играли в пятнашки, горелки и черную палочку, но больше всего мне понравилась игра в солдатики. Володя сам вырезал их из бумаги и раскрашивал цветными карандашами. Было две армии: одна у Володи, другая у его младшего брата, Мити.

Солдатики стояли благодаря отогнутой у ног полоске бумаги. Размер этой полоски был строго установлен — одинаковый в обеих армиях, но различный для солдат и генералов.

У последних полоски были шире, и поэтому они были более устойчивы. Армии строились в боевом порядке по краям большого стола, и начинался бой.

Стреляли горошинами, щелкая их пальцами. Бойцам, не падавшим от удара горошиной, выдавались ордена, разрисованные Володей. Чтобы позабавить меня и подразнить братишку, Володя незаметно для Мити острым гвоздиком прикалывал у некоторых солдатиков подставки к столу. Эти воины от ударов горошины легко сгибались, но не падали, а Митины солдаты и даже генералы валились. Это очень удивляло Митю. Он не догадывался о шутке брата и невероятно горячился, настойчиво стараясь сбить именно этих несокрушимых воинов.

Н. Веретенников, стр. 8.

В нее (то есть в игру «в солдатики». — А. И.) разновременно играли братья — Саша, Володя, сестры — Оля, Аня и я, научил нас этой игре и вырезыванию солдатиков из цветной бумаги старший брат, Саша. Фигурки солдатиков имели подставки и, таким образом, держались вертикально. Аналогично вырезывались и кони, на которых можно было прилаживать солдатиков верхом, получались всадники (конница). Игра была очень проста и напоминала собою простые детские кегли. Каждый играющий должен был выставлять по условию на полу комнаты в ряд по 10 — 15 солдатиков, и они сбивались маленьким резиновым мячиком, который употребляется в игре в лапту. Сбитые фигурки должны были заменяться новыми из запаса.

Играли обычно в столовой, где расстояния были промерены. Интересно, что Сашина армия были итальянцы под предводительством Гарибальди. Володина — американцы Авраама Линкольна из гражданской войны Севера с рабовладельческим Югом под командой генералов Гранта и Шермана. У Ани и Оли были испанские стрелки, боровшиеся с Наполеоном Бонапартом. В боях не нужно было, чтобы противник соответствовал обязательно истории: американцы могли драться с испанцами, итальянцами, русскими и т. д., как в шахматной партии.

В детской литературе того времени отображалась очень ярко борьба негров против рабства, и тут характерно только то, что Володя своим выбором выражал свои симпатии Линкольну и его революционным генералам Гранту и Шерману, боровшимся против рабства негров в южных штатах Америки. У Володи и Оли настольной книгой в то время была повесть Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома».

Воспоминания Дм. Ульянова. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Книги у Володи не отделялись от жизни с самого детства. Прочитав об индейцах, он затевал с сестренкой Олей и братишкой Митей игру в индейцев.

Н. Веретенников. Что читал Володя Ульянов. «Пионерская правда», 1956, 31 июля.

Они (Володя и Оля. — А. И.) были неистощимы на выдумки различных игр, гоняли по саду и двору, лазали по деревьям, забирались в сарай и на чердак. Однажды, когда все собрались к обеду, отец спросил, а где же Володя и Оля? Мать кивнула наверх и ответила: «Там, на чердаке, играют в индейцев».

Воспоминания М. И. Ульяновой. Цит. по статье Ю. Махиной и Г. Хаита «В семье». «Пионер», 1960, № 4, стр. 19 — 20.

На дворе и в саду у нас было много разных детских игр. Вспоминаю из раннего детства игру в лошадки, когда мы носились по двору и по аллейкам сада, один за кучера, другой за лошадь, соединившись веревочкой друг с другом. Володя был старше меня на четыре года, поэтому, когда он бегал за кучера, постегивая меня хлыстиком, все было хорошо, когда же я впрягал его в виде лошади, он очень быстро вырывался и убегал от меня. Догнать его я не мог, и тогда, помню, я безнадежно сел на траву и стал говорить, что так играть нельзя, — он сильнее меня и, когда ему вздумается, убегает от меня, что никогда, мол, не бывает, чтобы лошадь убегала от кучера, а поэтому он должен бегать за кучера, а я за лошадь. На это Володя ответил: лошадь всегда сильнее человека, и ты должен уметь подойти к ней с лаской, покормить ее чем-нибудь вкусным, например черным хлебом с солью, что, мол, лошади очень любят, и тогда лошадь не будет убегать от тебя и будет послушной.

Впоследствии помню, я бегал в лошадки чаще с кем-нибудь из сверстников или с сестрами. На этом дворе играли мы всей кашей компанией, с Аней и Сашей, в черную палочку, причем тот, кто «водил», должен был, начиная искать, громко возглашать: «черная палочка пришла, никого не нашла, кого первого найдет, того с палочкой пошлет». Помню, что я часто ждал в эту игру, чтобы меня «выручил» Саша, который выбегал из своей засады обычно последним.

Вспоминаю из раннего детства игру «в брыкаски», которую выдумал, очевидно, Володя, когда ему было около восьми лет. Играл он, сестра Оля и я. Это, собственно, не была игра в обычном смысле слова, — никаких правил, ничего твердо установленного. Это была импровизация, фантазия в лицах и действиях. Конечно, главным действующим лицом был Володя, его фантазия, его инициатива. В эту фантастику он вовлекал нас, младших: меня и Олю. Какую роль мы играли, что должны были делать? Заранее ничего не было предусмотрено. Володя сам свободно фантазировал и осуществлял эту фантазию в действиях. Что такое «брыкаска»? Это не то человек, не то зверь. Но обязательно что-то страшное и, главное, таинственное. Мы с Олей сидели на полу в полутемной зале нашего симбирского дома и с замиранием сердца ожидали появления брыкаски. Вдруг за дверью из-под дивана слышатся какие-то звероподобные звуки. Внезапно выскакивает что-то страшное, мохнатое, рычащее, это и есть брыкаска — Володя в вывернутом наизнанку меховом тулупчике. Может быть, брыкаска сердитая, злая, от нее нужно бежать, прятаться под диван пли под занавеску, а то укусит или схватит за ногу, а может быть, она только по виду страшная, а на самом деле добрая и от нее совсем не надо бегать, можно даже с ней подружиться и приласкать ее. Этого никто не знает. Все зависит от ее настроения. Полумрак, мохнатое существо на четвереньках... Оно рычит и хватает тебя за ногу. Страшно! Возня, визг, беготня, грозное рычание брыкаски, то под диваном, то на диване, то в зале, то в совершенно темной прихожей. Затем внезапно обнаруживается, что брыкаска добрая, не кусается и не щипается и ее можно спокойно погладить по шерстке. И уже нисколько не страшно, даже очень весело, брыкаска выделывает удивительные номера и подплясывает, мы за пей, кто во что горазд...

Ясно, что для такой игры было совершенно необходимо, чтобы старших не было дома, а то всякий интерес пропадает, внесут в залу лампу, велят вылезать из-под дивана, а брыкаске в вывернутой шубе определенно влетит.

И вот помню, как большую радость, когда Володя и Оля

таинственно сообщают мне, что сегодня вечером пана с мамой куда-то уходят, и мы будем играть «в брыкаски».

Вообще у Володи в детстве была богатая фантазия, которая проявлялась в самых разнообразных играх. У меня остался в памяти, между прочим, такой случай: сидим мы вечером за большим столом и мирно и спокойно занимаемся какой-то стройкой домиков. Я соорудил из карт какой-то высокий дом, что-то, как мне показалось, необычайное, и стал хвастаться перед ними. В это время входит няня и заявляет, к моему великому огорчению, что мама велит мне идти спать. Мне не хочется, начинаются обычные пререкания. Вдруг Володя, чтобы поддержать няню, произносит отчетливо, с напускным важным видом примерно следующую фразу: «Инженер мистер Дим перед своей поездкой в Америку представил нам замечательный проект многоэтажного здания, рассмотрением которого мы должны сейчас заняться. До свидания, мистер Дим!» Польщенный похвалой, я без всякого дальнейшего протеста отправляюсь с няней в путешествие.

Дм. Ульянов. Детские годы Владимира Ильича. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 142 — 143.

Младшего брата Володи, Митю, помню еще ребенком, лет с четырех. Поразительно живой и красивый мальчик, Митя был как ртуть. Когда он что-нибудь рассказывал, то от живости захлебывался и даже начинал заикаться. Тетя Маша спокойно, методически заставляла его неторопливо и связно изложить свое повествование. Редким воспитательным талантом она обладала!

Митя очень интересовался охотой и все время вертелся около старших.

Он обычно знал все подробности: где, когда, кем и при каких обстоятельствах убита дичь. Впрочем, сплошь и рядом на вопрос, обращенный к охотникам, возвратившимся с пустым ягдташем: «Что убил?» — Митя получал сумрачный ответ: «Время». Но зато какая была радость, когда можно было услышать, что убиты два дупеля или три кулика¹.

Н. Веретенников, стр. 39 — 40.

¹ Как-то, помогая Саше копать червей на берегу Волги, Митя нашел красивый кристалл, который старший брат взял с собой в Петербург. Там он передал находку одному из своих учителей знаменитому почвоведу, профессору университета В. В. Докучаеву. «Диме передай, — писал Саша родным, — что гипсовый кристалл, который он нашел, с удовольствием взяли в наш минералогический музей». Этот кристалл под № 24/5276 и сейчас находится в минералогическом кабинете геологического факультета Ленинградского университета.

 

В большом ходу была у Володи и Оли игра «в индейцев», иногда и я принимал в ней участие. Научились читать Володя и Оля почти одновременно и читали в детстве одни и те же книжки. Вот под влиянием чтения про индейцев у них и создалась такая игра, когда они, изображая индейцев, то и дело прятались от взрослых и шушукались между собой, как бы скрывая что-то.

Помню, как-то однажды я забрел в глухой, заросший со всех сторон уголок нашего сада и увидел там Олю, сидящей в каком-то шалаше из хвороста, пол шалаша был устлан травой. Около шалаша лежала кучка мелко наломанного хвороста, посыпанного огненно-желтыми листиками шафрана. Это должно было изображать горящий костер, на котором в каком-то котелке пли горшочке готовился обед. Над головой у Оли был пристроен большой зеленый лопух, изображавший головной убор индейца. Володя где-то промышлял охотой, она в ожидании его стерегла жилище и готовила еду. Оля дала мне понять, что все это тайна и рассказывать об этом старшим нельзя. Вскоре вернулся с охоты Володя, вооруженный луком и стрелами и тащивший какой-то косматый корень, долженствующий изображать убитого зверя. Володя рассказывал в подробностях, как он измучился в борьбе с этим зверем, как тот покусал и поцарапал его, прежде чем меткая стрела заставила наконец зверя свалиться замертво. При этом Володя рычал и ревел, как убитый им зверь, показывая нам этим, как было страшно и с каким трудом досталась ему победа. Кроме того, мы узнали из его рассказов, что ему причинили много хлопот также «белые» люди, которые ловили Володю арканом и хотели его убить или взять в неволю, что, пожалуй, еще страшнее смерти. Володя изображал, каким он подвергался опасностям и как в конце концов он устал и проголодался. Необходимо было сейчас же достать черного хлеба с солью для восстановления сил, и я был послан поэтому на кухню, но со строгим наказом не выдавать ничего «белым» людям и скрываться.

Помню, с какой таинственностью и важностью я выполнял данное мне поручение и как, насоливши два куска черного хлеба, я крался с этой добычей к шалашу, заметая свой след и уверенный, что никто меня не видит. Володя потом, подкрепившись, показывал нам своп новые стрелы, стреляя высоко в воздух, а я приносил ему обратно его замечательную стрелу с легкой лопаточкой на одном конце и тяжелым куском черного вара на другом.

Иногда, особенно в дождливую погоду, эти игры в индейцев переносились на сеновал, в каретный сарай и даже на чердак дома.

В правом углу двора, почти примыкая к саду, был так называемый каретный сарай. Раньше он, вероятно, служил прямому своему назначению, но при нас, так как у отца не было ни лошади, ни экипажей, он был просто складочным местом для всякой всячины. Этот сарай, большой и просторный, служил нам для детских игр. Редко кто из взрослых заходил в него, и поэтому мы чувствовали себя в нем уединенно и очень уютно. Там довольно низко висела трапеция, на которую кроме Володи лазили и мы с Олей, но главным образом на ней упражнялся Володя.

К нам в Симбирск приезжали иногда странствующие цирковые артисты, которые проделывали на площади Старого венца различные аттракционы, вроде, например, хождения по канату на большой высоте. Этот номер произвел на всех нас большое впечатление, и Володя с Олей решили проделывать то же самое у нас в каретном сарае¹. Достали толстую веревку, натянули ее метра на два над землей и затем упражнялись поочередно в хождении «по канату», причем обязательно подошвы натирались густо мелом и употреблялся шест для балансирования, как у настоящих актеров.

В каретном сарае Володю можно было часто застать за работой — он выделывал перочинным ножом из мягкой осокоревой коры лодочки, которые дарил младшей сестре, Мане. Там же он мастерил себе при помощи топора и пилы ходули², на которых любил потом расхаживать большими шагами. Выпиливанием по дереву лобзиком Володя, в противоположность Саше, не занимался. Он не играл также в бабки, чем увлекались тогда почти все гимназисты и в том числе младший брат, Митя.

На дворе между каретным сараем и погребом были устроены гигантские шаги, на которых все мы иногда катались.

Чтобы Володя увлекался ими, я не помню. Скорее это можно сказать по отношению к крокету, в который Володя с Олей научились играть лучше других. Когда отец купил крокет, помню, как мы под руководством Володи взялись правильно устанавливать его. Между красным и черным колышками Володя туго натянул бечевку и потом, вымеривая точно расстояния молотком, намечал места для установки дужек, и как особенно тщательно он устанавливал потом мышеловку!

Игрой в крокет одно время увлекались мы все — играла и Аня, и ее подруга, молодая учительница, и даже папа, только Сашу очень редко удавалось оторвать от серьезной книги. Играли, строго придерживаясь установленных правил, из-за толкования которых иногда возникали горячие споры (как вообще часто случается в этой игре). Помню, что Володя играл лучше других и бывал непреклонен к нарушителям правил, но в то же время беспристрастным судьей в спорах.

Когда партия затягивалась до темноты, прибегали к помощи бумажных фонариков, которыми освещали дужки. Употреблялись специальные выражения в соответствии с папиной службой — шар отправился в уезд, или угнать этот шар подальше в губернию.

Дм. Ульянов. Детские годы Владимира Ильича. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 143 — 145.

¹ Впоследствии, живя в Казани, Владимир Ильич, по воспоминаниям одного современника, также «ходил в цирк, чтобы видеть атлетические номера...» (см. «Физкультура и спорт», 1959, № 4, стр. 4).

² Делал он их по чертежу, помещенному в журнале «Детское чтение».

 

В летние вакации, когда отец пользовался хотя сравнительным отдыхом (бывали съезды или отчеты), он мог посвящать нам еще больше времени и каждый год брал нас, старших, прокатиться по Волге, что было лучшим нашим удовольствием и предметом далеких планов и разговоров. Всегда любящий и добрый — слишком добрый, как чувствуется теперь, в более зрелые годы, — во время этих путешествий он бывал особенно заботлив о нас, баловал нас особенно. У меня остались в памяти от того времени некоторые мелочи, полные такой тонкой предусмотрительности, на какую не всякая мать была бы способна. И, доставляя нам массу удовольствия, поездки эти всегда еще теснее сближали нас с ним.

А. Ульянова. К статье г. В. Назарьева «Из весенних воспоминаний члена Симбирского уездного училищного совета». «Симбирские губернские ведомости», 1894, 15 октября.

На лето мы уезжали в Кокушкино, деревню Казанской губ(ернии), имение деда по матери (Александра Дмитриевича Бланка. — А. И.), к которому съезжались по летам его замужние дочери с детьми. До 1875 г. поездки эти были ежегодными и были огромной радостью для нас. Задолго начинали мы мечтать о них, готовиться к ним. Лучше и красивее Кокушкина — деревеньки действительно очень живописной — для нас ничего не было. Впрочем, кроме двух, довольно неудачных поездок, — в имение Симбирской губ(ернии), к Назарьеву, и в Ставрополь¹ по Волге, к тете С. А. Лавровой², — мы никуда больше не ездили. Думаю, что любовь к Кокушкину, радость видеть вновь эти места передались нам и от матери, проведшей там свои лучшие годы. Но, конечно, деревенское приволье и деревенские удовольствия, общество двоюродных братьев и сестер были и сами по себе очень привлекательны для нас.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 43).

¹ В связи с тем, что Ставрополь оказался в зоне затопления Куйбышевским морем, он в 1955 году был перенесен на новое место — в 109 километрах северо-западнее Куйбышева.

² Софья Александровна Лаврова (род. в 1836 году) — младшая дочь А. Д. Бланка, сестра Марии Александровны Ульяновой.

 

Часть этого имения, принадлежавшего отцу нашей матери, перешла по наследству к ней, но долго проводить там время было неудобно, ибо отец не мог на долгое время отлучаться со службы, но старшие дети живали там иногда и одни. Это был очень живописный и хороший уголок, с речкой, на которой можно было рыбачить и кататься на лодке, со старым парком, в котором раздавались всегда голоса детей — их собиралось в Кокушкине много по летам. Был невдалеке и лес, куда мы ходили гулять. Поездку в Кокушкино мы, дети, очень любили, уже одна поездка на пароходе до Казани, чтобы потом пересесть на лошадей, была для нас удовольствием... Удовольствием этих поездок пользовались, впрочем, больше старшие братья и сестры, а мы, меньшие, чаще оставались с матерью в Симбирске или ездили туда только на сравнительно короткий срок. Мать неохотно отпускала нас без себя, а сама она тоже не уезжала надолго, чтобы не оставлять отца одного.

М. И. Ульянова. О Ленине. М., 1964, стр. 14.

Еще зимой возбуждался вопрос перепиской, когда и кто из Ульяновых приедет летом в Кокушкино. Илья Николаевич иногда приезжал позже или уезжал раньше, а когда подросли старшие — Анна Ильинична и Александр Ильич, то и они иногда приезжали позже.

Н. Веретенников. Владимир Ильич Ленин в деревне Кокушкино. «Большевик Татарии», 1938, № 1, стр. 43.

Илья Николаевич и тетя Маша с детьми, приехав из Симбирска на пароходе, останавливались у нас в Казани и затем уже на лошадях отправлялись в Кокушкино. Ни в Казани, ни в Симбирске железной дороги тогда не было.

Володя садился обычно на козлы и шутил с ямщиком:

— А что, дядя Ефим, был бы кнут, а лошади пойдут?

Он вообще любил шутки, и крестьяне называли его «забавником».

Один ямщик нюхал табак. Его спрашивают:

— Зачем нюхаешь?

— Это, — отвечает ямщик, указывая на тавлинку¹ с нюхательным табаком, — мозги прочищает.

Так как за понюшкой следует чиханье, то Володя говорил одно время, услышав какую-нибудь глупость: «чихни», то есть почисть мозги.

Мы знали всегда заранее день, когда должны были приехать Ульяновы в Кокушкино, и старались угадать час их приезда. Целым обществом отправлялись пешком встречать их километра за два на перекресток, к постоялому дворику. Иной раз мы не угадывали время приезда и выходили два-три раза в день. Встретив, всей компанией, радостные и веселые, возвращались домой.

С приездом Ульяновых в Кокушкино наступал для нас настоящий праздник. Отменялись занятия иностранными языками, подготовка к переэкзаменовкам, и общий тон детского веселья повышался. Мы, ребята, все время висли на плечах у Ильи Николаевича и буквально ловили каждое его слово. Называли мы его «Илья-и-Николаич», считая, что у него два имени.

Он очень любил детей и никогда не отстранял их. Только взрослые останавливали нас, оберегая спокойствие нашего любимца...

На крутом берегу реки стоял так называемый «большой», или «старый», дом, а в нескольких метрах от него, через дорогу, — флигель².

Н. Веретенников, стр. 9 — 10.

¹ Тавлинка — табакерка из бересты. — Примечание Н. Веретенникова.

² В статье «В. И. Ленин в Кокушкине» Н. Веретенников пишет: «Флигель был построен Александром Дмитриевичем (Бланком. — А. И.) для размещения приезжавших к нему гостить четырех дочерей с семьями. Для его пятой, самой любимой дочери, Марии Александровны Ульяновой, была предназначена комната в мезонине старого дома. Эта комната так и называлась «ульяновской» («Иллюстрированная газета», 1940, 21 января).

«Большой» (или «старый») двухэтажный дом с балконом не сохранился. Флигель в настоящее время реставрирован и превращен в Дом-музей В. И. Ленина.

 

«Большой» дом — бревенчатый на бутовом фундаменте, обшит тесом. С переднего и заднего фасада по 4 колонны — строганые, еловые. С фронтона у переднего крыльца — две колонки. На окнах простые наличники и ставни наружные. Перед балконом с восточного угла — березка, с западного — две березки поменьше. Внутри внизу все комнаты оштукатурены и оклеены дешевыми обоями: в зале — белыми, в гостиной — бордо. Коридор и южная комната в мезонине — беленые.

Флигель — бревенчатый (необшитый), без фундамента, на деревянных столбиках, с тесовой двухскатной крышей, поверх которой снаружи у восточной стены, слева от крыльца, идет открытая лестница в мансарду, устроенную под кровлей (на чердаке). Большой балкон с северной стороны крыт тесовой крышей, поддерживаемой четырехгранными колонками. Внутри — простые деревянные полы, стены бревенчатые, нештукатуренные и не оклеенные обоями...

Окна в нем (флигеле) были большие, балкон был пристроен позднее. Кухня находилась отдельно, во дворе.

Через среднее окно в большой комнате выходили на южную сторону флигеля, для удобства в комнате ставился приступок, а снаружи — сходни.

С западной стороны флигеля росла малина и крыжовник. Перед балконом, во всю длину флигеля, — цветник, доходящий почти до самой дороги. Он обнесен был легким забором, и у забора росли березки и липки.

Баня и конюшня были срублены из целых бревен, а погреба и житницы — из однорезок. Все эти постройки и дворы крыты соломой.

На запад от «большого» дома, у границы участка, была березовая роща. Между «большим» домом и дорогой — густые кусты сирени, представлявшие собой сплошную массу.

Н. Веретенников. Описание построек в Кокушкине. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Недалеко от флигеля раскинулась маленькая деревня с мельницей.

О деревне Кокушкино соседние крестьянки говорили так: «Смотрю я на вашу деревнюшку и думаю: что за чуда — така она махонька, да така развеселая», разумея, вероятно, ее довольно красивое расположение на высоком берегу реки Ушни.

В болоте, окаймлявшем пруд у дома, в теплые летние вечера задавали концерты лягушки. В саду, расположенном рядом с флигелем, и на деревьях по берегу реки заливались соловьи.

В Кокушкине все было ветхо: в большом доме печи испорчены — не топплись, крыша протекала, лодка дырявая, купальня тонула, мостки к ней проваливались. Не было средств поддерживать все в порядке.

Над этими недостатками мы подтрунивали, но они нисколько не смущали нас. Нам всем тогда казалось, что ничего красивее Кокушкина нет. Если кто-либо видел новые места, мы спрашивали:

— Ведь хуже Кокушкина?

— Да... Нет реки... Мало деревьев...

Даже то, что из Казани надо было ехать сорок километров по плохой грунтовой дороге, нравилось нам. Поездки в деревню переносили в другой мир, далекий от обыденной жизни и надоевшего за зиму города...

Эти летние «съезды» продолжались и после смерти деда, и тогда размещались так: тетя Маша с мамой — в угловой комнате большого дома, Илья Николаевич — в кабинете, Володя со мной — в соседней комнате.

Володе нравилась эта комната тем, что в нее можно было проходить через окно.

Вполне узаконенный путь через окно был установлен и во флигеле, в среднюю большую комнату, где стоял самодельный бильярд с войлочными бортами. С северной стороны от дороги в эту комнату входили из цветника через балкон, а с южной, из другого цветника, — через окно, к которому даже вела с земли маленькая лестница (сходни).

Летним днем в этой бильярдной комнате была сосредоточена жизнь всего дома.

Вскочив часов в девять с постели, еще до чая, мы с Володей бежали сюда.

Нас привлекал не только бильярд, на котором всегда кто-нибудь играл, — здесь обсуждались будущие прогулки, отсюда собирались идти купаться или кататься на лодке, составлялись партии в крокет; у старших братьев шли приготовления к охоте, изготовлялись фейерверки и т. п.

Здесь как-то склеили большущего змея, величиной с дверь. Побежали через плотину на луг запускать его. Володя еще советовал привязать колясочку, чтобы змей тащил ее.

Сбежались и крестьянские ребята запускать нашего диковинного змея. Он взлетел и действительно тянул веревку с большой силой. Мы все схватились за веревку, дернули ее рывком, и змей поломался...

Володя любил играть на бильярде¹.

Часто играли «на игрока», то есть проигравший выбывал из игры и следующую партию был только зрителем.

Чаще всего Володя сражался на бильярде со мной, как с более сильным игроком. У меня с ним произошел такой разговор:

— Почему, — спрашивает Володя, — ты играешь на бильярде лучше, чем Володя Ардашев (двоюродный брат)?

— Да, — говорю, — он меньше играет или не так любит эту игру, как я.

— Нет, ты не заметил: он как-то не так держит кий.

А и в самом деле: я обхватываю кий правой рукой сверху, он — снизу. Может быть, поэтому, а я и внимания не обратил!

Однажды я предложил Володе играть в шахматы. Он уже тогда хорошо овладел этой игрой.

— Сыграем, когда ты будешь играть как следует, — ответил он. — Ты не играешь, а «тыкаешь» (то есть двигаешь фигуры не продумав).

Я стал настаивать и сказал:

— Вот на бильярде я лучше тебя играю, а не отказываюсь.

— Ну, это уж твое дело, — ответил Володя.

Конечно, ни на минуту я не подумал отказаться от игры с ним на бильярде.

Володя относился ко всем играм вдумчиво и серьезно. Он не любил легких побед, а предпочитал борьбу².

Володя и его сестра Оля установили у нас строгие правила игры в крокет, вывезенные из Симбирска (они и там играли). Например, они не позволяли долго вести шар молотком и требовали короткого удара.

Гимнастическими упражнениями Володя не увлекался. Он отличался только в ходьбе на ходулях, да и то мало занимался этим, говоря, что в Кокушкине нужно пользоваться тем, чего нет в Симбирске...

Весело постукивает мельница, жужжат и кружатся мухи, палит зноем жаркий июльский день. С реки, от купальни, доносятся крики и смех ребят³.

Самое большое удовольствие для нас — это купанье, купанье с утра до вечера⁴.

— Ты сколько раз сегодня купался, Володя?

— Три. А ты?

— А я уже пятый.

Нередко к концу дня у ребят насчитывалось таких купаний до десятка.

Володя, я и другие ребята — все мы с самого раннего детства любили полоскаться в воде, но, не умея плавать, барахтались на мелком месте, у берега и мостков, или в ящике-купальне. Старшие называли нас лягушатами, мутящими воду. Это обидное и пренебрежительное название нас очень задевало. Я помню, как и Володя, и я, и еще один из сверстников в одно лето научились плавать. Вообще в семь-восемь лет каждый из ребятишек переплывал неширокую реку, а если без отдыха на другом берегу мог и назад вернуться, то считался умеющим плавать. Когда маленький пловец переплывал речку в первый раз, его всегда сопровождал кто-либо из более старших.

Но курс плавания на этом не кончался — мы совершенствовались беспредельно: надо было научиться лежать на спине неподвижно; прыгать с разбегу вниз головой; нырнув, доставать со дна комочек тины; спрыгивать в воду с крыши купальни; переплывать реку, держа в одной руке носки или сапоги, не замочив их; проплывать без отдыха до впадения ручья, прозванного нами Приток Зеленых Роз (так как там росли болотные растения, напоминающие по форме розы), или даже до моста у соседней деревни Черемышево-Апокаево, а это уже близко к километру.

Эта деревня растянулась по дороге, ведущей в Кокушкино, длинным рядом крестьянских изб. Ближняя к Кокушкину половина состоит из русского, а другая половина — из татарского населения. Не потому ли она и носит название Апокаево? Апокай — по-татарски «сестрица»...

Не мудрено, что, так сроднившись с рекой, мы выдумывали всякие затеи, чтобы использовать полностью все, что она может дать. Спустили на воду старую большую лодку, человек на пятнадцать. Она уже прогнила, протекала и с трудом поднимала трех-четырех мальчиков, да и то приходилось непрерывно вычерпывать воду ковшом. Мы приделали к ней вместо весел колеса, сами смастерили вал с лопатками по концам и ручками посередине, приладили его поперек лодки и поехали по реке: один правил, другой вертел вал, а третий вычерпывал воду.

Однако этого было мало, это нас не удовлетворяло, да и одному было тяжело вертеть вал с колесами. Хотелось поехать всей компанией, человек в шесть. Конечно, мы отлично понимали, что лодка не выдержит нас всех и пойдет ко дну.

Так что же? Тем лучше, тем интереснее: посмотрим, как мы сумеем спасаться! — воскликнул Володя.

Надев такие рубашки и штаны, которые все равно дожидались воды и мыла, мы попрыгали все на наш «пароход», или, как назвал его Володя, «рукоход».

Чтобы не намочить сапоги, сняли их и сложили на носу лодки, предполагая в случае «кораблекрушения» схватить их и доставить в руках на берег.

Володя, сняв сапоги, оставил их в купальне, предложив и другим так поступить. Однако никто не послушался этого предусмотрительного совета.

Как мы и предполагали, лодка, несмотря на то что выкачивали воду уже в два ковша, скоро наполнилась водой и пошла ко дну.

Бросились не спасаться, а спасать сапоги. Хватали какие попало. Спас чью-то пару и Володя. Но один из нас успел схватить только правый сапог, а другой, левый, утонул.

Вот теперь на одной ноге и попрыгаешь! — сказал Володя.

Все прыснули. Только горемычному неудачнику было не до смеха.

Общим советом решили искать сапог. Развесив одежду для просушки на прибрежных кустах, стали нырять один за другим, а то и по два сразу, но безуспешно: вытаскивали со дна тину, иногда коряги, но пару к сапогу несчастливца выудить никому не удавалось.

Раздавались голоса, что поиски надо прекратить: сапог — не топор, не прямо упал на дно; к тому же мы взбаламутили воду, прыгая с погружающейся лодки, да и в уши набралась вода при многократных ныряньях.

— Ну, воду выбьешь о подушку, — говорит Володя. — Не оставлять же сапог на дне! Вы как хотите, а я буду искать.

И, не дожидаясь ответа, Володя прыгнул головой вниз и довольно скоро вынырнул, держа что-то рукой в воде.

Мы подумали, что это опять коряга, но нет — то был сапог.

Н. Веретенников, стр. 12, 13 — 15, 16 — 18, 20.

¹ Н. Веретенников так описывает бильярд: «Бильярд был несколько выше обычных, примерно на 1 вершок; внизу простые четырехгранные ножки были укреплены продольными планками. Шаров было только 5, и играли только в 5-шаровую русскую партию».

² В другом месте (статья «В деревне Кокушкино». «Пионерская правда», 1940, 22 апреля) Н. И. Веретенников говорит об игре на бильярде:

«С присущей ему беспристрастностью Володя отмечал и одобрял мои удачные удары и никогда не соглашался брать фору, то есть несколько очков вперед. Он настойчиво добивался выигрыша без всяких преимуществ.

В шахматы... играть со мной Володя не хотел... Играл со мной только в шашки. Пользовались мы при этом шахматами (шашек в Кокушкине не было) тоже самодельными — высокими и неустойчивыми, как кегли».

³ Н. Веретенников (см. его описание построек в Кокушкине, хранящееся в Доме-музее В. И. Ленина в Ульяновске) рассказывает: «Склон к реке с тропинкою к купальне весь порос кустарником с большими ивами на берегу пруда, елкой, березой и вязом. Эти заросли доходят до конца участка.

В первом овраге рос густо малинник и кусты крыжовника.

Через второй овраг был перекинут самый примитивный мост. Во втором овраге, ближе к дороге, росли 2 — 3 больших березы, ближе к реке — поросли ивняка».

⁴ «Помню, — говорит Н. И. Веретенников, — яркий, солнечный день. Вскочив с постели, бежим вперегонки с Володей вниз по крутой тропинке среди деревьев, осыпающих нас каплями утренней росы, и по зыбким мосткам в купальню, бросаемся в нашу «родную стихию» — речку Ушню. Плаваем саженками, стараясь высунуться как можно больше из воды, лежим на ее сверкающей поверхности, кувыркаемся, ныряем и, насладившись купаньем, бодрые и освеженные, идем домой пить чай» («Пионерская правда», 1940, 22 апреля).

 

Вставал Илья Николаевич рано и один уходил купаться. Мы очень любили его сопровождать, но купальня была настолько плоха, что под тяжестью оравы ребят тонула и зачастую платье и обувь всплывали. Вот почему он и старался уйти пораньше, без нас. Вообще же он очень любил общество детей и всегда рассказывал смешные и веселые истории, шутил и напевал.

Выходя из купальни, приговаривал шуточную пародию на слова Лермонтова, сочиненную Анечкой, старшей дочерью его: «Отец, отец, возьми калоши, в купальне их не оставляй». Часто вслух вспоминал щедринских мальчиков «в штанах и без штанов»¹, рассказывал характеристику двух семинаристов — неблагонравного и благонравного — первый извлекал из каши запеченного таракана, а второй, благонравный, «памятуя скудоденежье бурсы и сугубо памятуя изречение писания «се сотворено на потребу человека», съедал купно с кашей и сего запеченного инсекта², именуемого тараканом». Тут же Илья Николаевич забавлял нас рассказом, как некто, когда ему подали кушанье, в котором было много мух, просил подать ему мух отдельно на блюдечке и он сам их возьмет, сколько потребуется. Шутки Ильи Николаевича вызывали гомерический смех и восторженный визг ребят. Будучи сам шутником и любя шутки, Илья Николаевич, однако, никогда не позволял нам смеяться над людьми.

Н. И. Веретенников. Детские годы В. И. Ульянова (Ленина) в Кокушкине. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 152.

¹ Имеются в виду персонажи из цикла очерков М. Е. Салтыкова-Щедрина «За рубежом» (см. Н. Щедрин. Полное собрание сочинений, том XIV. Л., 1936, стр. 86 — 94). В разговоре «мальчика в штанах» и «мальчика без штанов» Салтыков-Щедрин иносказательно противопоставил два мира — мир развитых капиталистических отношений и мир русского полуфеодального бескультурья — и поднял вопрос о путях развития России.

² Инсект (insectum) (латинск.) насекомое.

 

Помню, был такой случай.

В Кокушкине пускали самодельные ракеты; они взлетали очень высоко. И вот присутствовавший при этом один знакомый, считавший себя культурным и образованным человеком, обратился к Илье Николаевичу с вопросом:

 — А что, я думаю, некоторые из высоко взлетающих ракет долетают до звезд?

Мы, ребята, расхохотались, услышав такое предположение от человека, так много о себе мнившего. Но Илья Николаевич остановил наш бестактный смех только взглядом и серьезно и просто объяснил всю нелепость такого предположения.

Позднее, уже когда этот знакомый ушел, Илья Николаевич очень мягко и ласково разъяснил нам неуместность нашего смеха, указав, что одно только незнание — совершенно недостаточный повод для насмешки и нельзя оскорблять человека пренебрежением.

Это наставление Илья Николаевич сумел сделать в такой форме, что оно никого из нас не обидело и осталось в памяти на всю жизнь.

Н. Веретенников, стр. 34 — 35.

...Во время своего пребывания там (то есть в Кокушкине. — А. И.) Илья Николаевич предпринимал далекие прогулки по окрестным полям и лесам. При этом они с Марией Александровной забирали большую компанию ребят — племянников и племянниц — и уходили на прогулку на целое утро.

М. Ульянова, стр. 66.

Илья Николаевич и тетя Маша с нами, ребятами, очень часто ходили в лес за грибами и ягодами. Илья Николаевич шутил. «Нужно ягод насбирать и детей не растерять».

Ходили километра за полтора — два от дома — на Бутырскую мельницу, у сосновой рощи на высоком берегу реки, или в Черемышевский сосновый лес, который мы называли «Шляпа». Он был виден издали. Круглой формой, высокой серединой и низкими краями он напоминал громадную шляпу, брошенную среди желтых полей. Ходили и в «Задний» лес, через овраг, любимой дорогой тети Маши. Здесь она часто гуляла по вечерам.

Во время прогулок декламировали любимых поэтов — Некрасова, Пушкина, Лермонтова, пели хором запрещенные песни, студенческие, «Песню Еремушке», «Утес Стеньки Разина» и другие.

Проходя по деревне, тетя Маша приветливо разговаривала со встречавшимися крестьянками. У нее везде были старинные приятельницы. Они дружески называли тетю Машу и мою маму Машенькой и Аннушкой.

У тети Маши сохранились с ними очень теплые отношения, и она всегда привозила им гостинцы.

Н. Веретенников, стр. 30 — 32.

Мать мою крестьяне очень любили: предпоследняя дочь Александра Дмитр(иевича) Бланк, она позже всех сестер вышла замуж и всех дольше поэтому прожила в Кокушкине. Кроме того, и по характеру своему она была общей любимицей как в семье, так и среди окружающих. Этим я объясняю, что крестьяне пожелали посвятить свою школу имени матери¹. Лекаршей она никогда не была, но забирала с собою на лето побольше общеупотребительных лекарств и охотно давала советы крестьянам. Отец мой, большой демократ по натуре, действительно, заходил запросто к крестьянам, а главное, при всех встречах — в поле, на дороге — дружески и непринужденно беседовал с ними... Деревенские женщины заходили после нашего приезда поговорить с матерью или она, гуляя через деревню, останавливаясь у той или иной избы, демонстрировала нас, а ей свою молодежь показывали и о пережитом рассказывали.

А. Елизарова. Примечания к статье т. Табейко. «Пути революции» (Казань), 1923, № 3, стр. 48 — 49.

¹ В «мирском приговоре», вынесенном крестьянами деревни Кокушкино, значилось: «1922 года, декабря 22 дня, мы, гр(ажда)не деревни Кокушкино, Черемышевской волости, Лаишевского кантона АТССР, обращаемся к нашей трудовой Рабоче-Крестьянской власти с великой просьбой — учредить в нашей деревне школу грамотности и ремесла имени матери Владимира Ильича Ленина Марии Александровны, урожденной Бланк, на том месте, где жил в ссылке преследовавшийся жандармами старого правительства Владимир Ильич Ленин (Ульянов) в свои молодые годы» («Пути революции» (Казань), 1923, № 3, стр. 46).

 

Илья Николаевич тоже часто беседовал с крестьянами, присаживаясь на завалинки у изб.

На прогулки Илья Николаевич по настоянию тети Маши брал пальто или плед, называя их «наслоениями». Он легко поддавался простуде.

Ездили мы и в соседний, так называемый «Передний», лес с самоваром. В этом лиственном лесу на полянке росла одна-единственная сосна и две дикие яблоньки. Здесь мы располагались и разводили костер. Если находили яблоки, то пекли их вместе с картошкой, хотя они, как сырые, так и печеные, были совершенно несъедобны.

За водой надо было ходить к ключу. У этого ключа был зверски убит лесник с целью ограбления. Еще сохранились два нетолстых засохших деревца, к которым был привязан несчастный лесник его убийцами.

Об убийстве мы знали, и, когда приходилось идти за водой к ключу, даже более старших одолевал какой-то безотчетный, суеверный страх.

Но Володя был чужд всякого суеверия и смело предлагал идти за водой.

— Разве ты не боишься? — спрашивали его.

— Чего?

— Да убитого... лесника...

— Гиль! Чего мертвого бояться?

Любимое словечко у Володи в ту пору было «гиль», причем в его произношении буква «л» как бы звенела. Если кто-либо, по его мнению, говорил глупость, несуразность, чепуху, то он коротко и резко произносил: «гиль» — маленькое словечко, которое тогда я не слышал ни от кого другого.

В произношении Володи в детстве буква «р» рокотала, как бы удваиваясь. С годами резкое произношение звука «р» все более и более сглаживалось...

Набегавшись за день, мы не любили рано вставать, но засиживаться поздно нам нравилось.

Вечером, проголодавшись, Володя говорил:

— Я голоден как волк. Пойдем попасемся.

И мы отправлялись в «Первый», ближайший к дому, овраг, где в изобилии росли малина, крыжовник и смородина вперемежку с крапивой. Уплетали ягоды прямо с кустов, заедая хлебом...

В дождливую погоду, засидевшись часов до двух ночи, пошли мы с Володей к реке — умыться перед сном. Дождь уже прекратился, начинало светать.

Пробраться к купальне было невозможно — мостки всплыли.

Тут мы сразу догадались, что от непрерывного дождя переполнился пруд.

Бросились на плотину.

Смотрим — вода идет уже через верх.

Я предложил открыть затворы (вершняга), но Володя возразил, что у нас нет ни веревки, ни лома, ни лебедки и поэтому мы с этим делом не справимся, надо сейчас же разбудить мельника.

И мы забарабанили в окна помольной избы.

Выскочил заспанный мельник и безнадежно развел руками. Ничего уже сделать было нельзя.

Не прошло и пяти минут, как раздался легкий, как бы предупреждающий треск, за которым вскоре последовал страшный грохот, и вся масса воды с шумом, громадными валами устремилась с четырехметровой высоты вниз, ломая деревянные и размывая земляные укрепления. Вся масса уходящей воды была окутана туманом, как дымом.

Картина величественная!

Быстро, на наших глазах, пруд ушел, оголив безобразные илистые берега и оставив в глубине только небольшую речушку.

 — Точно после пожара... — заметил Володя.

И действительно: как пожарище печально напоминает о стоявшем недавно доме, так и опустевший пруд напоминал красивое зеркало воды, спокойно лежавшее в зеленой раме берегов, теперь почерневших, как бы опустившихся, обгорелых... Однако это грустное разрушение плотины, или, как говорили в Кокушкине, «гнусный уход пруда», стало для Володи и для меня удовольствием, когда приступили к восстановлению прорванной плотины...

Сооружение плотины — работа тяжелая и медленная. Прежде всего забивали сваи; забивались они примитивно, ручным способом, так называемой «бабой» (тяжелым чурбаном с ручками), с полатей (помоста).

Рабочие пели «Дубинушку». Слова часто придумывал запевающий. Нередко слышалось повторяемое эхом:

Наша свая на мель села,
Эх, кому до того дело!..
Ударим,
Ударим
Да ухнем!

Постройка плотины привлекала всеобщее внимание, и Володя часто, заслышав «Дубинушку», не допив утреннего чая, бежал на плотину; там его все интересовало...

Убежденно толковал плотник Леонтий, что работа эта «многодельная», сваи нужно забивать копром, а «втомесь» (вместо того) их бьют «бабой» с полатей.

На вопрос Володи, как в копре после поднятия через блок «баба» срывается и ударяет по свае, Леонтий приводил длиннейшие и путаные объяснения. Заканчивал он их непонятным словом «лепортом» (употреблял он его всегда только в творительном падеже).

Н. Веретенников, стр. 32 — 33, 50 — 52.

...До ямщиковой деревни (то есть до деревни Апокаево, где жил ямщик Яков Дмитриевич Феклин. — А. И.) от Кокушкина три четверти версты. Мальчики (Володя и Саша Ульяновы. — А. И.) взапуски бежали к нему, когда нужно было ехать в город (Казань. — А. И.)¹. Молодой, здоровенный Феклин, как цыплят, носил мальчиков на руках. Мальчики торопили его, вместе закладывали лошадей, и шалуны торжественно, подавали лошадей к дому Ардашевых, где жила вся семья Ульяновых.

 — Бойкие оба были, — рассказывает сохранившийся еще, но уже весь седой, как мох, старик Феклин². — Володя-то был половчей и торопливей Александра.

Запись воспоминаний Я. Д. Феклина. «Пути революции» (Казань), 1923, № 3, стр. 44.

¹ А. И. Ульянова-Елизарова делает такое примечание к этому отрывку: «Из ямщиков, нанимаемых обыкновенно в соседней, в версте расстояния, деревне, припоминаю больше татар — деревня была заселена наполовину русскими, наполовину татарами и в обиходе носила название «Татарской». Но, возможно, что нанимались и русские ямщики» (там же, стр. 49).

² Запись воспоминаний Якова Дмитриевича Феклина была сделана А. Табейко в декабре 1922 года.

 

Все игры и занятия кокушкинской детворы присущи были и малолетнему В. Ульянову. Кроме игры в бабки, особенной любовью его пользовался самострел (лук, сделанный из обруча). С этим самострелом он уходил далеко в поле или к ключу («Поварни») и пытался подстреливать там куликов, как то делали все крестьянские дети...

С деревенской молодежью молодые Ульяновы делились всеми своими радостями. Деревенские подростки через своих «высоких» друзей и покровителей знали и пробовали все вкусные городские вещи. Всякий приезд из города Ульяновых был настоящим праздником для деревни. Крестьянским детям раздавались недорогие лакомства. Володя и Александр вели себя «героями», защитниками их детских интересов.

Запись воспоминаний кокушкинских крестьян Марии Аббакумовой, Василисы Александровой, Якова Феклина («О Ленине», книга 2. М., 1925, стр. 22, 23).

 

Лакомства дешевые для ребятишек привозились... Дети (Ульяновых. — А.  И.),  приезжавшие в  гости, принимали, конечно, деятельное участие в играх своих кузенов¹ и их деревенских приятелей. Помнится, что раза два и в ночное Володя ездил ².

А. Елизарова. Примечания к статье т. Табейко. «Пути революции» (Казань), 1923, № 3, стр. 49.

¹ В этих же примечаниях А. Елизарова говорит: «Более или менее оседло в Кокушкине жили две другие сестры моей матери — Любовь Алексеевна (здесь ошибка: правильно Александровна. — А. И.) Ардашева-Пономарева и Анна Алексеевна (Александровна. — А. И.) Веретенникова. Эти обе тетки вели в деревне хозяйство, и Любовь Алексеевна (Александровна. — А. И.) жила там большую часть года, а иногда, помещая учащихся детей в город на квартиру, — и целый год. Ее сыновья, принимавшие деятельное участие в хозяйстве, в объезде лошадей и т. п., были действительно очень близки с крестьянской молодежью, и я думаю, что многое, рассказываемое крестьянами о моих братьях, относится в действительности к кузенам Ардашевым» (там же, стр. 48).

² В 1922 году кокушкинские крестьяне в своем письме В. И. Ленину передавали ему «привет от старожилов, хорошо помнящих и знающих тебя по играм с нами в бабки, горелки и по ночевкам в лесу с лошадьми» («Пути революции» (Казань), 1923, № 3, стр. 46).

 

Ходил в ночное. Роскошный уголок в лесу, на поляне, для пастбища лошадей в 3 — 4 верстах от деревни. Ночное — прекрасная частичка в деревенском быту. Уходя в ночное, дети становились взрослыми в собственных глазах. Там они были на свободе. И жутко и весело. Сказки, смех, шалости и шутки ночью, при мерцающих над лесом звездах, «страшные» рассказы, ржанье лошадей при полной ночной тишине делали невинную ночевку в лесу необыкновенно привлекательной. И Володя, любивший природу как свою книгу, так увлекался прогулками «по дебрям лесным», что шел на отчаянные споры со старшими, пускал в ход все свое красноречие и искренность, лишь бы убедить их взять его в ночное.

—Возьмите меня в ночное. Я приготовил для всех чай, сахар. Костер разведу, дров наломаю.

Но старшие ему говорили:

—Нет, нет, Володя. Ты мал. В лесу волки и медведи живут. Колдунья маленьких там ворует, — как мы тебя возьмем?

Володя набирался храбрости и шел по их следам в ночное.

Запись воспоминаний кокушкинских крестьян Марии Аббакумовой, Василисы Александровой, Якова Феклина («О Ленине», книга 2. М., 1925, стр. 22 — 23).

...Я в ранней юности очень хорошо знал все созвездия...

В. И. Ленин в беседе с А. Коллонтай¹. А. Коллонтай. Звезды.  «Известия», 1962, 21 апреля.

¹ Эта беседа состоялась в январе 1918 года в Смольном.

 

Солнце поднимается выше и выше. На обеденный отдых и водопой пригнал в полдень небольшое кокушкинское стадо подпасок мальчик-татарин Бахавий.

Володе нравилось слушать пение этого веселого парнишки. Бежим через плотину на луг — по другую сторону Ушни, к запруженному ключу «Поварня». Бахавий, увидя Володю, затягивает татарскую песенку:

Сары, сэры, сап-сары,
Сары чечен, санлары.
Сагынырсын, саргаирсын,
Кильсе сугыш чеклары.
(Желтые, желтые, очень желтые,
Желтые ветки цветов.
Соскучишься, пожелтеешь,
Когда наступят дни войны)¹.

Подходит и пастух Антон. Он бранит Бахавия за то, что тот слишком рано пригнал стадо.

—Да как же без часов узнает он время? — заступается Володя.

—Отмерил шесть лаптей — вот и узнал! — возражает Антон.

Однако ни Володя, ни я не понимаем, как это лапти могут заменить часы. Только после наглядного разъяснения Антона и Бахавия поняли, что в полдень в это время года отбрасываемая человеком тень равна длине шести его ступней (предполагается, что ступня пропорциональна росту)².

Володя тут же припомнил о гномоне — первом астрономическом инструменте (вертикальная палочка, отбрасывающая тень), при помощи которого первые астрономы — тоже пастухи — определяли высоту солнца.

Антон всем был недоволен в этот день: он ходил в деревню Кодыли получать за пастьбу деньги и пришел ни с чем.

 — Должен неспорно, отдам, да не скоро, — ворчит Антон. — А у меня махорки ни зерна, да и рубаха с плеч валится и купить не на что.

Володя впитывает в себя и песню Бахавия, и слова Антона, все, все, как впитывает земля влагу³. Он радуется и солнцу, которое ярко светит, и заслонившей его грозовой туче. Своей жизнерадостностью он заражает всех.

Н. И. Веретенников. В деревне Кокушкино. «Пионерская правда», 1940, 22 апреля.

¹ «Общее содержание песни, — говорит Н. Веретенников, — в передаче Бахавия таково: крестьянский мальчик был подпаском, потом батрачил, а затем его «забрили в солдаты».

Из этой старинной песни видно, что в те далекие времена простые люди ненавидели царскую солдатчину с ее нелепой муштрой и издевательствами» (цит. книга, стр. 21 — 22).

² В цит. книге Н. Веретенников говорит, что в полдень отбрасываемая человеком тень «равна длине четырех его ступней» (стр. 22).

³ «Останавливался поговорить, — вспоминает Н. Веретенников, — и проходящий с ружьем за плечами парень из соседней деревни Бутырок Кузьма, сопровождаемый своей охотничьей собакой Валеткой.

—  Ты, Кузьма, видно, не кормишь своего Валетку, — попрекали кокушкинские крестьянки, — вот собака с голоду и давит у нас кур.

—   Стану я пса кормить! — возражал Кузьма. — Сам промыслит! И Валетка «промышлял».

Как только Кузьма убьет выслеженную Валеткой дичь, он тотчас же сам вперегонки с Валеткой бросается за ней. И стоило только запоздать, Валетка быстро убегал с убитой птицей и торопливо съедал ее» («Володя Ульянов». М. — Л., 1939, стр. 39).

 

По натуре Володя был сметливый. Вообще он производил впечатление мальчика здорового и сильного по физическому и духовному развитию.

В. А. Калашников. Домашний учитель Ильича. «Огонек», 1926, № 7, стр. 6.

Счастливое детство, полное самоотверженной любви и внимания, оказало благотворное влияние на всю их (Володи и других детей Ульяновых. — А. И.) дальнейшую жизнь.

М. Ульянова, стр. 65.

 

Глава вторая

В ШКОЛЕ И ДОМА

Гимназия наша¹ стояла в самом центре города, на Спасской (ныне Советская. — А. И.) улице, против женского Спасского монастыря.

В одном из гимназических зданий были пансион для живущих учеников и квартира инспектора, в другом — лазарет, а в остальных двух зданиях были классы, церковь и квартира директора. На дворе был гимнастический плац с разными приспособлениями для гимнастики. Окна классов выходили в Карамзинский садик, где стоял памятник Карамзину. А с другой стороны гимназии была Соборная площадь, которая кончалась Венцом, и стоял дом губернатора².

Д. М. Андреев, стр. 3.

¹ Сейчас здесь средняя школа № 1 имени В. И. Ленина. На здании мемориальная доска с надписью: «Здесь учился Владимир Ильич Ульянов-Ленин. 1879 — 1887 гг.».

²  Из-за тесноты приготовительный, а также оба отделения первого и второго классов гимназии были размещены напротив, через площадь, в нижнем этаже здания городской управы (ныне здание городского комитета КПСС). Здесь в первом классе «А» и учился Владимир Ильич. Начиная со второго класса, он занимался уже в основном здании гимназии.

 

В гимназию Володя поступил девяти с половиной лет, в первый класс¹. Готовили его к ней две зимы — сначала учитель (В. А. Калашников. — Л. И.), а потом учительница городского училища, самого близкого от нас². Учительница (В. П. Прушакевич. — А. И.) считалась очень хорошей преподавательницей. К ней Володя бегал на часок, редко на два в день или до уроков, с восьми до девяти часов, или в свободные для учительницы часы, обыкновенно от девяти до десяти, когда в школе происходили уроки закона божия, рукоделия или рисования. Чрезвычайно проворный с детства, он так и летел на урок. Помню, раз мать в холодное осеннее утро хотела одеть его в пальто, но не успела оглянуться, а его уже нет. Выглянула, чтобы позвать его обратно, а он уже за угол заворачивал.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 14 — 15.

¹ В другом месте («Воспоминания об Александре Ильиче Ульянове», изд. 3. М. — Л., 1931, стр. 46 — 47) А. И. Ульянова-Елизарова пишет: «Ко времени поступления в гимназию следующего брата (то есть Владимира Ильича. — А. И.) Саша — ребенок двенадцати лет — заявил с той решительностью, которой отличались все его редкие заявления, что не следует отдавать Володю в приготовительный класс, а надо подготовить его к первому. Брат Владимир начал действительно школу с первого класса; вероятно, отец с матерью и сами убедились, что лучше по возможности миновать хотя приготовительный класс, но заявление Саши имело, несомненно, значение».

² В то время поступающие в первый класс гимназии должны были держать экзамены.

 

И(лья) Н(иколаевич) настолько ценил меня как учителя, что в свое время приглашал меня заниматься с своими детьми; и я, кажется, по русскому языку подготовлял в гимназию его дочку Аню, сына Сашу и сына Володю. Впрочем, с последним я занимался недолго¹.

В. А. Калашников (Юбилейный сборник, стр. 47).

¹ В статье «Из воспоминаний домашнего учителя детей Ильи Николаевича Ульянова» («А. И. Ульянов», стр. 277) В. А. Калашников уточняет, что «эти занятия продолжались лишь несколько недель...» Вместе с Володей брала уроки у В. А. Калашникова и маленькая Оля. «Учитель мой, — вспоминала она, — был очень добр, и я всегда с удовольствием шла к нему заниматься; но с меня не взыскивали за плохо написанный рассказ или за шалости, а так как я сама была еще мала, чтобы понять, что меня учат для моей же пользы, то я больше любила разговаривать с учителем о чем-нибудь, чем писать; а поэтому мои успехи были очень незначительны, тем более что училась я только два месяца, так как потом начались классы в школе, и мой учитель не мог уже со мною заниматься. Тогда меня стала учить мама» (Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске).

К этому можно добавить, что, когда Оле исполнилось 7 лет, она стала посещать 4-е отделение Первого женского приходского училища. Несмотря на то что по своим успехам Оля не отставала от старших учениц, через год родители забрали ее из училища, так как она была слишком мала. Два года с нею занималась Анна Ильинична, к тому времени окончившая гимназию, а затем Оля поступила на 5-е отделение училища. Закончив его осенью 1883 года, она пошла учиться в 4-й класс симбирской Мариинской гимназии. Переходя, как и Владимир Ильич, из класса в класс с первой наградой, Ольга Ильинична закончила гимназию в 1887 году, одновременно с братом, и так же, как и он, была удостоена золотой медали.

 

Писать он (Володя. — А. И.) научился у учителя одной из приходских школ Симбирска, бегая к нему на часок в день. Помню, как, прибегая оттуда, он показывал отцу грифельную доску с записанными на ней буквами и словами, и как отец, отрываясь от своей работы, просматривал его урок.

 А. И. Елизарова. Как учился Владимир Ильич. «Пионер», 1928, № 2, стр. 2.

Это было в конце лета. Володя был одет в бледно-розовую рубашку, имел вьющиеся светло-рыжие волосы... Складки его губ делали его личико серьезным. Он был весьма аккуратен на уроках, ничем не развлекался, всякое объяснение схватывал сразу. Память его была настолько замечательной, что повторений не требовалось.

Я усомнился в том, что он сознательно серьезен и деловит на уроках, и думал, что он находится под влиянием родительской дисциплины и стеснен моим присутствием. Но однажды он меня в этом разубедил, передразнив мое медленное выговаривание слов почти по слогам, к которому я привык, занимаясь в инородческих школах. Он передразнил меня с насмешливой гримасой, и я убедился, что он совершенно свободен на уроках и проявлял деловитость и серьезность в силу своего необыкновенного раннего развития и сознательного отношения к делу...

Ульяновы жили в центре города, а я у Волги, почти у пристани, ходить для меня было слишком далеко и трудно подниматься по крутому венцу, который возвышался над Волгой. Кроме того, Илья Николаевич, желая удовлетворить просьбу своего домашнего доктора — дать опытного учителя его сыну, предложил мне урок у доктора, который имел своих лошадей, а Володя стал заниматься у того учителя, у которого начал учиться и я, у Ивана Николаевича Николаева.

В. А. Калашников. Домашний учитель Ильича. «Огонек», 1926, № 7, стр. 6.

От Симбирской классической гимназии сим объявляется, что приемные испытания будут производиться с 8 по 14 августа сего (1879-го. — А. И.) года. Прошения о приеме детей принимаются ежедневно в канцелярии гимназии. Учение начнется 16 августа.

«Казенные объявления». «Симбирские губернские ведомости», 1879, 17 июля.

Когда я пришел в гимназию, в коридоре была ужасная толкучка. Старшие гимназисты тузили малышей, толкались. Я протиснулся к «своим», к новичкам. Мы держались своей кучкой. В этой кучке я обратил внимание на маленького коренастого паренька с рыжеватыми волосами.

Прозвенел звонок. Все хлынули по классам. И тут я увидел, что рядом со мной, за одной партой, сидит этот» самый паренек¹.

Потом учитель сделал перекличку, и мы узнали фамилии друг друга. Его фамилия была Ульянов.

Он был самый младший среди нас. Мне шел уже 12-й год. Были ученики и постарше, а ему только минуло 9. Но держался он смело.

Что рассказал пионерам города Ульяновска соученик Ленина по гимназии Михаил Федорович Кузнецов. «Пионерская правда», 1938, 20 января.

¹ М. Ф. Кузнецов учился вместе с Владимиром Ильичей в течение всего гимназического курса. В статье «Годы юности» («Волжская коммуна», 1940, 21 января) он пишет: «В четырех низших классах и двух высших — седьмом и восьмом — я сидел с ним (то есть с Володей Ульяновым. — А. И.) за одной партой».

 

Первое воспоминание об Ульянове связано у меня со вступительными экзаменами в Симбирскую классическую гимназию.

Рядом со мной на парте сидел мальчик. Он был гораздо ниже меня ростом. Его слегка рыжеватые волосы были растрепаны. Он правильно и бойко отвечал на все вопросы и этим обращал на себя внимание. Большинство из поступавших мальчиков смущалось, я тоже стеснялся и чувствовал себя неуверенно, а мой маленький сосед так быстро решил заданную нам задачу и так хорошо написал диктовку, что мы все, державшие экзамен, невольно прониклись к нему уважением. Как я узнал потом, это был сын инспектора народных училищ Володя Ульянов¹.

Д. М. Андреев, стр. 3.

¹ Володя Ульянов поступил в гимназию в 1879 году, когда его отец был уже не инспектором, а директором народных училищ (с 1874 года).

В годы учения Владимира Ильича в Симбирской гимназии числилось в среднем 423 учащихся, из них детей дворян и чиновников — 218 (или 52 процента), детей духовенства — 19 (4 процента), детей городских сословий — 147 (35 процентов), детей сельских сословий — 35 (9 процентов), детей иностранцев — 4 (1 процент). Таким образом, гимназия являлась, по существу, дворянским учебным заведением. Для того чтобы регулировать классовый состав учащихся, царское правительство установило высокую плату за учение. В Симбирской гимназии она равнялась 30 рублям в год с ученика. Такую плату могли вносить лишь помещики, духовенство, купцы, крупные домовладельцы, зажиточные землевладельцы. Вот почему Александр Ильич и Владимир Ильич Ульяновы в гимназии были окружены главным образом детьми дворян, чиновников и купцов.

Сами же Александр Ильич и Владимир Ильич были освобождены от платы за учение, как дети служащего по народному образованию.

 

(Педагогический совет гимназии), рассмотрев в заседании 16 августа 1879 г. отметки подвергавшихся испытанию, постановил принять в 1-й класс: Ульянова (Владимира, — А. И.), Кутенина, Николаева, Смирнова, Левашева Ал., Левашева Мих(аила), Мацкевича, Столова, Державина, Мордовина, Гермазина, Ксанф Вас(илия), Коринфского, Баранова, Исакова Вас(илия), Алешина, Стойчева, Михайлова, Зайцева и Вронского¹.

Постановление педагогического совета Симбирской гимназии от 16 августа 1879 года. Цит. по книге А. Л. Карамышева «Симбирская гимназия в годы учения В. И. Ленина». Ульяновск, 1958, стр. 101.

¹ Всего в первый класс вместе с Володей Ульяновым было принято 30 человек.

 

Первые дни гимназической жизни связаны у меня с тяжелыми переживаниями. Вскоре после экзаменов внезапно скончался мой отец, и я остался круглым сиротой, на попечении тетушки. Придя в класс после похорон отца и очутившись среди чужих мне мальчиков, я еще острее почувствовал свое одиночество. Я угрюмо сидел на парте и еле сдерживал слезы, когда ко мне неожиданно подошел Володя Ульянов.

— Я знаю, что у тебя умер отец. Да ты не унывай!

Видя, что у меня глаза наполняются слезами, он добавил:

— Хочешь, я отточу тебе карандаш?

От этих простых слов, которыми он хотел меня утешить, слезы полились ручьями. Мне было стыдно плакать перед товарищами, и я, подняв крышку парты, спрятал в нее голову. Володя не отходил от меня. Он что-то говорил и до тех пор оттачивал мои цветные карандаши, приготовленные для рисования, пока я не справился со слезами.

Этот маленький эпизод врезался в мою память на всю жизнь, и с этого дня я почувствовал к Ульянову большое влечение и нежную дружбу.

Потом я узнал, что хорошо отточенные карандаши были слабостью Ульянова. Он не любил писать, если кончик карандаша чуть-чуть притуплялся, и всегда терпеливо оттачивал его. Уже в первом классе он мастерски умел точить карандаши и с удовольствием оттачивал их своим товарищам.

Помню, что как-то раз в младших классах один из учеников задался целью из озорства ломать кончики всех карандашей Володи. Долго не знал Ульянов, кто портит его карандаши. Но как-то раз во время перемены, войдя случайно в класс, он поймал преступника на месте.

Недолго думая, Володя схватил его за шиворот и отколотил.

С тех пор карандашей Володи никто уже не трогал.

С первой же учебной четверти Ульянов выдвинулся среди товарищей своими способностями, блестящими ответами и стал первым, совершенно исключительным учеником¹.

Он не был из тех первых учеников, которые во время перемены не расстаются с книжкой. Наоборот, он всегда много бегал, смеялся и старался расшевелить таких неповоротливых товарищей, как я.

Во время большой перемены, когда в хорошую погоду все ученики выходили во двор и делали гимнастику², он с большой ловкостью проделывал упражнения на канатах, шестах, на турнике и на лестнице.

Мне припоминается, что, несмотря на свою резвость, Володя уже в младших классах отличался большой аккуратностью. Например, он не терпел никакого беспорядка в своей ученической парте: тетради всегда были сложены с одной стороны, книги — с другой, а пенал с карандашами и перьями лежал между ними.

На уроках Ульянов никогда не шалил и не развлекался посторонними делами.

Даже на уроках чистописания и рисования, которые проходили особенно шумно, он сидел спокойно и выводил букву за буквой или рисовал поставленную модель.

Первый учебный год был очень тяжел для меня. Я дичился товарищей, с трудом привыкал к гимназическим порядкам. В классе надо мной часто подсмеивались за высокий рост и застенчивый характер. Ульянов не терпел несправедливых насмешек и всегда заступался за меня. Только с ним мне было легко, но мы мало времени проводили вместе. Он всегда принимал участие в играх, любил прыгать и бегать, я же был довольно неповоротлив и в шумных играх участия не принимал.

Сходились мы только на игре «в перышки». Этой игрой увлекались все гимназисты младших классов. Она состояла в том, что одно перо клали на парту, а другим нажимали на его тупой конец так, чтобы перо перевернулось. Кто сумеет перо перевернуть три — пять раз подряд (по уговору), получал его в собственность.

Володя Ульянов очень любил сражаться в перышки и играл всегда с большим азартом. Очень хорошо помню, что у него была коробочка с новыми перьями, специально предназначенными для игры. И часто, не жалея, раздавал он свои новые перья товарищам.

Д. М. Андреев, стр. 3 — 4.

¹ В первом классе Володя Ульянов изучал русский (4 часа в неделю) и латинский (8 часов) языки, чистописание (3 часа), арифметику (4 часа) и закон божий (2 часа в неделю).

² В гимназии гимнастику и пение преподавали во внеклассное время.

 

(Педагогический совет гимназии), руководствуясь § 39 правил о переводных испытаниях, признал достойным первой награды (книга с тиснением на переплете золотом: «За благонравие и успехи» и похвальный лист. — А. И.) учеников I «А» класса: Ульянова Владимира и Писарева Александра; второй награды (похвальный лист. — А. И.): Кутенина Ник(олая), Кузнецова Мих(аила), Молгачева Петра, Коринфского Аполл(она), Балакирщикова Петра.

Определение педагогического совета Симбирской гимназии от 14 июня 1880 года¹. Цит. по книге А. Л. Карамышева «Симбирская гимназия в годы учения В. И. Ленина». Ульяновск, 1958, стр. 106.

¹ Это определение было вынесено по представлению классного наставника I «А» класса Николая Михайловича Нехотяева. Несмотря на свою молодость (ему тогда было около 25 лет), Нехотяев был хорошим воспитателем и опытным преподавателем русского и латинского языков в младших классах.

 

Со второго класса я жил в гимназическом пансионе¹. В то время ученики Симбирской гимназии делились на приходящих и пансионеров, живущих в интернате. Пансионерами были мальчики, родители которых жили далеко от города, или сироты, как я.

Володя довольно часто приходил к товарищам в пансион. Он приносил книги для чтения, играл в шахматы, а когда меня отпускал надзиратель, мы ходили гулять.

Учеников в пансионе кормили неважно, иной раз даже несвежими продуктами. Мы пробовали жаловаться, некоторые отказывались от обеда, но на это никто не обращал внимания.

Володя советовал действовать всем вместе:

 — Вы поймите, когда протестует кто-нибудь один, на это никто не обращает внимания. Надо всем сразу встать из-за стола и отказаться есть, это непременно встревожит мерзавца эконома! Он испугается начальства.

К словам Володи прислушивались. И однажды, когда к обеду подали котлеты из тухлого мяса, я громко сказал:

— Предлагаю всем отказаться от обеда! — И все отодвинули тарелки.

— Это еще что такое? — рассердился надзиратель.

— А вы понюхайте! — предложил какой-то старшеклассник и поднес ему блюдо.

Надзиратель вызвал эконома. Эконом пришел и заявил, что котлеты пахнут только луком. Такая наглость окончательно возмутила гимназистов. Мы стали кричать, топать ногами, стучать ножами и вилками.

— Тише! Тише, говорят вам! — пытался остановить нас надзиратель, но его никто не слушал.

Тогда он послал за инспектором гимназии. Инспектора не оказалось дома.

— Засажу в карцер! Лишу каникул! — грозил надзиратель. — Извольте есть!

Гимназисты продолжали шуметь:

— Кушайте на здоровье сами!

Такое поведение было настолько необычайно, что надзиратель растерялся и послал за директором гимназии². Кто-то из нас увидел в окно, как директор быстрыми шагами переходил двор, и в столовой наступила мертвая тишина.

Котлеты нетронутыми лежали на тарелках, мы напряженно застыли на своих местах. Директор, которому уже доложили, в чем дело, сразу начал оправдывать эконома. Мы молчали.

— Будете ли вы, наконец, есть? — закричал директор. — Я вас спрашиваю, будете вы есть? Отвечайте!

— Нет! — ответили все сразу.

— Что это, бунт?.. Смотрите у меня! — он погрозил пальцем, потом взял вилкой с блюда одну котлету и поднес ее к носу. — Прекрасные котлеты! Таких котлет не едят даже мои дети!

Кто-то сказал за спиной директора:

— Еще бы! Таких котлет они никогда не будут есть!

От этих слов всем стало весело, и мы громко расхохотались.

— Что? Что такое? — захлебнулся директор. — Марш из-за стола, бездельники! Останетесь без обеда! — и он в бешенстве выбежал из столовой.

Вечером голодные гимназисты побежали в лавку за хлебом и колбасой, и эта история быстро разнеслась по всему городу.

Володя пришел в пансион. Он был очень доволен, что мы выступили так дружно и держались стойко, не испугались директорского гнева.

Я с несколькими товарищами просидел в карцере целые сутки. Когда нас выпустили, первое, что мы узнали, было известие об увольнении эконома.

Я зашел к Володе.

 —  Ну что, тухлятиной больше не кормят? Я засмеялся:

— Говорят даже, новый эконом каждый обед носит на пробу к директору...

— Вот видишь, что значит общий протест! Всегда надо действовать вместе. Один в поле не воин!

После этого случая Володя Ульянов стал признанным авторитетом среди учеников не только нашего класса, но и всей гимназии.

Д. М. Андреев. В гимназические годы. «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 9 — 10.

¹ Гимназический пансион находился в одном дворе с гимназией и возник из «благотворительного учреждения симбирского дворянства», открытого правительством еще в 1830 году по особому ходатайству симбирских дворян. Позднее, когда жизнь показала, что тем скудным образованием, которое получали дворянские дети в своем «благотворительном учреждении», обойтись нельзя, дворяне вынуждены были посадить своих детей в одних классных комнатах с детьми «прочих» сословий. В 1843 году «благотворительное учреждение симбирского дворянства» было присоединено к гимназии и переименовано в гимназический пансион.

² С марта 1879 года директором Симбирской гимназии стал статский советник Федор Михайлович Керенский, отец будущего главы Временного правительства. По сравнению с предыдущим директором, И. В. Вишневским, приведшим учебную работу гимназии к упадку, новый директор отличался опытностью и энергичностью. При Ф. М. Керенском Симбирская гимназия по постановке учебного дела заняла первое место в Казанском учебном округе, а затем и в министерстве народного просвещения. При этом в деятельности Керенского, как директора, было много чиновничьего усердия, стремления воспитать из гимназистов верных слуг царского самодержавия. Необычайная строгость в оценке успеваемости и крутые меры «воспитательного характера» были направлены на то, чтобы избавиться от необеспеченных, а также от тех, кто проявляет «вольнодумство». В результате на первое пятилетие директорства Керенского из гимназии отсеялось около 250 учеников, что значительно превышало количество вновь поступивших.

 

Вспоминаю, что, когда мы учились не то в первом, не то во втором классе¹, произошел такой случай. Во время перемены в класс через открытое окно забралась кошка. Звонок, возвещавший начало уроков, еще звенел в коридоре, когда неожиданно, быстрыми шагами вошел учитель. Кто-то сунул кошку к себе в парту. Она стала царапаться и мяукать. Мы шумно заерзали на своих партах, учитель насторожился. Через некоторое время кошка снова замяукала, да так громко, что спрятавший ее мальчик испугался и открыл парту. Кошка выпрыгнула, потянулась и спокойно направилась по среднему проходу прямо к преподавательской кафедре.

— Это что за безобразие?! — вскочил с места учитель. — Кто смел принести сюда кошку? Кто? Сознавайтесь!

— Никто не приносил! Она сама пришла! В окно влезла, — оправдывались гимназисты.

— Кто спрятал ее в парту? — продолжал кричать учитель. — Если сейчас же не скажете, доложу инспектору!

Но класс не стал выдавать товарища. Как ни грозил преподаватель страшными наказаниями, он ничего не добился.

Кошку выгнали за дверь и продолжали заниматься.

Перед началом следующего урока в класс быстро вошел инспектор. Мы стояли у своих парт, опустив головы, каждый решил, что будет молчать во что бы то ни стало. Но каково же было общее удивление, когда инспектор сразу вызвал на середину класса ученика, прятавшего кошку:

— В карцер! Единицу за поведение! Марш!

Мы были потрясены и в недоумении переглядывались. Как только за инспектором захлопнулась дверь, все хором заговорили:

— Кто же наябедничал? Кто мог предать товарища? Какая подлость!

Володя хмурился и долго молчал, прислушиваясь к общему возмущению. Потом громко сказал:

— Доносчиков надо наказывать! Но виновного мы не нашли.

С тех пор, что бы ни происходило в классе, все тотчас становилось известным надзирателю. Он безошибочно вызывал и наказывал виновных.

Мысль о том, что среди нас есть доносчик, портила всем па-строение, и жизнь в классе стала напряженной. Даже друзья с недоверием следили друг за другом, но доносы не прекращались.

Наконец мы стали подозревать одного мальчика. Учился он плохо, но за поведение у него всегда стояли пятерки. Некоторые еще сомневались, но когда Володя, отличавшийся наблюдательностью, сказал: «Я уверен, что это он! Он никому в глаза не смотрит!» — Володе все поверили и тут же решили проучить ябедника.

Помню, я предложил подстеречь предателя у выходных дверей и как следует отколотить его в темном углу.

— Охота руки марать! — возразил Володя. — Лучше объявим ему бойкот!

Кто-то спросил:

— А что это такое — бойкот?

— Бойкот — это когда с человеком никто не разговаривает, никто не отвечает на его вопросы, когда человека вообще не замечают, как будто его нет1 — объяснил Володя.

— Но ведь надо, чтобы он знал, за что его наказывают!

— Прекрасно сам поймет!

В тот же день был предупрежден весь класс.

Сначала виновный не понимал, почему с ним не разговаривают, не принимают в игру и отворачиваются, когда он проходит мимо. Потом он сам перестал заговаривать с товарищами и во время перемен ходил угрюмый и одинокий. Скоро ему стало настолько тяжело бывать в классе, что он начал пропускать уроки.

Так продолжалось около месяца. Доносы совсем прекратились. Тогда Володя первый подошел к наказанному и заговорил. От радости у мальчика показались на глазах слезы, и он торопливо начал оправдываться:

— Я должен был говорить надзирателю, он грозил посадить меня в карцер!.. Ты же знаешь, у меня плохие отметки... Могли оставить на второй год! Я так боялся!.. Но теперь, честное слово, больше никогда не выдам своих товарищей.

Д. М. Андреев. В гимназические годы. «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 7.

1 Во втором классе в учебной программе кроме русского языка (4 часа в неделю), латинского языка (7 часов в неделю), арифметики (4 часа), чистописания (2 часа) и закона божия (2 часа) появились еще три предмета: немецкий и французский языки (по 3 часа в неделю) и география (2 часа).

 

(Педагогический совет) постановил наградить похвальным листом и книгою (первая награда) учеников II «А» класса: Ульянова Владимира, Кузнецова Мих(аила), Писарева Ал(ександра); похвальным листом (вторая награда)4: Вронского В., Коринфского Аполл(она), Кожевникова I Ал., Кожевникова II Ал., Сахарова Сергея.

Постановление педатогичеоного совета Симбирской гимназии от 12 июня 1881 года. Цит. по книге А. Л. Карамышева «Симбирская гимназия в годы учения В. И. Ленина». Ульяновск, 1958, стр. 106.

Учение давалось ему (Володе. — А. И.) легко. С младших классов шел он лучшим учеником и, как таковой, получал при переходе из класса в класс первые награды¹. Они состояли в то время из книги с вытисненным на переплете золотом «За благонравие и успехи» и похвального листа. Кроме прекрасных способностей, лучшим учеником его делало серьезное и внимательное отношение к работе. Отец приучал к этому с ранних лет его, как и его старших брата и сестру, следя сам за их занятиями в младших классах. Большое значение имел также для маленького Володи пример отца, матери, постоянно занятых и трудящихся, и особенно старшего брата Саши...

Вследствие привычки серьезно относиться к делу Володя, как он ни был шаловлив и боек, на уроках слушал внимательно.

Л. И. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 13).

¹ Наглядное представление об общей успеваемости класса, в котором учился Владимир Ильич, дают следующие цифры. В 1879/80 учебном году из 1-го класса (26 человек) был переведен во 2-й класс 21 учащийся (81 процент). В 1880/81 году из 2-го класса (35 человек) были переведены в 3-й только 24 гимназиста (69 процентов). В 1881/82 году из 3-го класса (37 человек) в 4-й — лишь 21 (57 процентов). В 1882/83 году из 4-го класса (48 человек) в 5-й — всего 24 (50 процентов). В 5-м классе из 52 учащихся за первую четверть неудовлетворительную оценку по русскому языку получили 9 гимназистов, по латинскому языку — 11, по математике — 12, по греческому языку — 20.

 

Повествуя о гимназии, Володя рассказал миге такой случай.

На уроках новых языков¹ соединяли основной и параллельный классы в один, и вот первый ученик параллельного класса (кажется, Пьеро) попросил у Володи списать слова к немецкому переводу.

— И что же, — спрашиваю, — ты дал?

— Конечно, дал... Но только какой же это первый ученик!

— Так неужели, — говорю, — с тобой никогда не бывало, что ты урока не приготовил?

 — Никогда не бывало и не будет! — отрезал Володя². Ему вообще было свойственно выражаться так коротко и решительно.

Слова Володи никогда не расходились с делом даже в этом возрасте.

Н. Веретенников, стр. 49 — 50.

¹ Новые языки (немецкий и французский) в гимназии начинали преподавать со второго класса. Во втором, третьем, четвертом, пятом и шестом классах на каждый из этих языков отводилось по 3 часа в неделю, в седьмом и восьмом классах — по 2 часа. Хотя изучение одного из новых языков было необязательным, Володя Ульянов изучал оба — и немецкий и французский.

² 24 декабря 1894 года В. И. Ленин писал своей сестре Марии Ильиничне: «...раз ты с начала гимназического курса проходила все основательно, то теперь уж ты кончишь хорошо... Должна же ты согласиться, что те, кто идет на тройки, во-первых, уроков не готовят, а во-вторых, задов ничего не знают. (У нас, по крайней мере, так было.)» (Сочинения, изд. 4, том 37, стр. 5).

 

Учителя его говорили, что Володе очень помогает то, что он всегда внимательно слушает объяснение урока в классе. При своих прекрасных способностях он запоминал обыкновенно в классе новый урок, и дома ему приходилось лишь немного повторить его. Поэтому только, бывало, начнется вечер и мы, старшие, разложимся со своими работами в столовой, у большого стола, за общей лампой, как оказывается, что Володя уже выучил уроки и болтает, шалит, поддразнивает меньших и мешает нам.

А в старших классах в те годы много уроков задавали. «Володя, перестань!», «Мамочка, Володя заниматься не дает!» Но Володе надоело сидеть смирно, и он шалит, ходит колесом. Иногда мать забирала меньших в залу, где они пели под ее аккомпанемент на рояле детские песенки.

Володя любил петь: слух и способности к музыке у него были хорошие. Но и тут он не всегда утихомиривался. Меньшой братишка Митя в возрасте трех — пяти лет был очень жалостливый и никак не мог допеть без слез «Козлика». Его старались приучить, уговаривали. Но только он наберется мужества и старается пропеть, не моргнув глазом, все грустные места, как Володя поворачивается к нему и с особым ударением, делая страшное лицо, поет: «Напа-али на ко-озлика серые волки...»

Митя крепится изо всех сил.

Но шалун не унимается и с еще более трагическим видом, испытывая брата, поет: «Оста-авили ба-абушке ро-ожки да но-ожки», пока малыш, не выдержав, не заливается в три ручья. Помню, что я ссорилась из-за этого с Володей, возмущаясь, что он дразнит маленького...¹

Когда собирались его сверстники или в семье с меньшими (Олей и Митей), он был коноводом всех игр. И каждый день слышался его смех и неистощимый запас шуток и рассказов...

Некоторые проказы, Володи остались у меня в памяти. Так, приехала к нам двоюродная сестра, женщина-врач². В то время женщины-врачи были редкостью. Эта двоюродная сестра была одной из первых. Сидит она в зале и разговаривает с отцом и матерью. У двери в залу смех, шушуканье. Вбегает Володя и бойко обращается к гостье:

— Анюта, я болен — полечи меня.

— Чем же ты болен? — снисходительно спрашивает молодой врач, видя, что мальчик шалит.

— Никак не могу досыта наесться: сколько ни ем, все голоден.

— Ну, пойди в кухню, отрежь ломоть ржаного хлеба во весь каравай, посоли покруче и съешь.

— Я уже пробовал, — не помогает.

 —  Ну, так повтори это лекарство, тогда наверное поможет. Володе остается только ретироваться.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 15 — 16, 22, 23.

¹ «Озорной Володя, — рассказывала Анна Ильинична Г. Я. Лозгачеву-Елизарову, — иногда устраивал своеобразный эксперимент, пользуясь этой слабостью братишки. «Смотрите, — говорит, — сейчас Митя будет по заказу плакать!» И — к Мите: «Ну же, Митюша, поплачь для нас немножко, я тебя прошу!» Бедный Митя не заставлял себя долго просить и разражался самыми настоящими слезами; Володя с хохотом убегал, а мы принимались дружно успокаивать безутешного плаксу» (см. книгу Г. Лозгачева-Елизарова «Незабываемое». Саратов, 1962, стр. 122).

² Речь идет о земском враче Анне Ивановне Веретенниковой, племяннице Марии Александровны Ульяновой (см. о ней на стр. 117 — 118 и 437 — 438 наст, издания).

 

В ту же весну я первый раз был в гостях у Володи. Когда он раньше приглашал меня, я всегда отказывался из-за большой застенчивости, но на этот раз настроение было такое скверное, что я сдался и пошел вместе с ним.

Это первое посещение дома Ульяновых врезалось в мою память.

Д. М. Андреев, стр. 7.

Из передней по широкой деревянной лестнице мы поднялись на второй этаж в Володину комнату. Володя сел за свой рабочий стол с аккуратно сложенными книгами и предложил:

— Давай повторим несколько билетов к экзамену, а потом поболтаем!

Несмотря на свои блестящие способности, Володя уже с малых лет умел заставить себя прежде всего сесть за уроки, как бы ни хотелось ему пойти поиграть или погулять с товарищами.

Повторив самое трудное, мы стали читать какую-то книгу, увлеклись и не заметили, что наступил вечер. Нас позвали пить чай.

— Идем скорее! Опаздывать не полагается! — улыбнулся Володя. Я смутился, стал отказываться. Тогда он силой потащил меня вниз по лестнице.

У самой столовой я еще раз попытался ускользнуть, но Володя схватил меня за руку и подтолкнул к открытой двери. Володина мать увидала меня, и все пути к бегству были отрезаны. За чайным столом, как мне показалось со страху, было много народу. Кое-как поздоровавшись, красный от смущенья, я сел. Мария Александровна, приветливо улыбаясь, протянула мне стакан чая. Все еще смущенный, я не поднимал глаз. Мария Александровна пыталась заговорить со мной, но я отвечал ей односложно, обжигался чаем.

— Вот сахар!.. Мама, положи, пожалуйста, Мите варенья! — заботился Володя, хитро поглядывая на меня и посмеиваясь.

Я отказывался, благодарил, краснел.

— А где же Саша? Что ж он не идет? — спросила вдруг Мария Александровна.

— Он, наверное, у себя, лягушку потрошит! — весело ответила Оля, младшая сестра Володи. — Я видела, как он нес ее к себе наверх.

Я удивился: «Что за удовольствие потрошить лягушек?» — и вопросительно посмотрел на Олю. Она живо отозвалась:

— Вы разве Сашу не знаете? Это наш старший брат, ученик восьмого класса!.. Он изучает разные растения, насекомых!

— Лягушка не насекомое! — засмеялся Володя.

— Знаю!.. А ты хоть во всем подражаешь Саше, а лягушек боишься! — с задором ответила Оля.

В это время в столовую вошел Саша, высокий, стройный юноша с серьезным спокойным лицом.

— Извини, мама, я немного опоздал! — сказал он и поздоровался со мною.

Мария Александровна налила ему чаю и спросила Володю:

— Отчего ты не берешь пирога?

— А Саша возьмет?

— Вот видите, Митя, Володя даже ест только то, что Саша! — поддразнивала Оля брата, и все рассмеялись.

- Олечка, не дразни Володю. Он по привычке сказал... Это у него с детства осталось, — заметила Мария Александровна.

За столом начался оживленный разговор о разных проделках братьев, о гимназических порядках, о шалостях учеников. Каждый рассказывал про свой класс, вспоминая что-нибудь занимательное. Все спорили, острили, смеялись... Я постепенно перестал смущаться и очень хорошо почувствовал себя в этой гостеприимной, радушной семье.

Когда я собрался уходить, Володя вышел проводить меня в переднюю.

— Ты такой большой, а все трусишь! Неужели и теперь еще страшно? — спросил он, смеясь.

— Нет. Теперь не страшно... — ответил я и крепко пожал ему руку.

Д. М. Андреев. В гимназические годы. «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 8 — 9.

Володя Ульянов, несмотря на то что был моложе всех нас в классе, оказался самым развитым и начитанным. Уроки не требовали от него особой подготовки, и он много читал... Ильич воспитывался в высококультурной семье, где очень ценили книги, знания и труд и где была своя прекрасная библиотека.

В праздничные дни я приходил в дом Ульяновых. Вся семья собиралась в 12 часов дня в столовую завтракать. Сидели все спокойно, только Володя был непоседа. После завтрака мы по обыкновению шли с ним наверх, в его небольшую комнату. Здесь он помогал мне решать задачи по алгебре и геометрии и подготовлять уроки по истории и географии...

Из всех учеников нашего класса Володя выделялся своей аккуратностью: ранец и одежда его всегда находились в порядке. Так его воспитала семья. Тетради, учебники были опрятны, и уроки он готовил быстро и тщательно, отвечал всегда на уроках отлично.

М. Ф. Кузнецов. Первый ученик. «За коммунистическое просвещение», 1937, 22 января

Ильич делал всегда хорошо все, за что бы он ни брался. Эта черта поражала в нем всех, кто знал его еще в его юные годы. Вот маленький пример.

У меня сохранилась составленная им еще в гимназические годы на листке бумаги табличка спряжения неправильных французских глаголов¹. Все в ней так четко, так ясно, так продумана каждая графа, каждая черта. Посмотришь и подумаешь: лучше сделать нельзя. Этой табличкой не только удобно пользоваться, она, кроме того и красиво сделана. Видно, что потрачено на нее было немало труда и стараний.

М. Ульянова. О детских годах Ильича. «Барабан», 1925, № 1, стр. 5.

¹ Эта домашняя работа Владимира Ильича — единственная дошедшая до нас его гимназическая работа. Таблица составлена на трех листах бумаги и включает в себя 64 французских глагола.

 

Неоднократно бывая у него (то есть у Володи. — А. И.) в доме, я видел серьезную и культурную работу всей семьи Ульяновых: отец Илья Николаевич был занят беседами с народными учителями о повышении их квалификации и об улучшении хозяйственного положения начальных школ г. Симбирска и всей губернии; писал отчеты по народному образованию, о педагогических курсах и об учительских съездах. В его кабинете находилась карта Европы, которой мы пользовались при подготовке уроков географии. Мать Вл(адимира) Ильича, Мария Александровна, очень образованная и добрая женщина, всецело была занята воспитанием своих детей и хлопотами по хозяйству. В доме Ульяновых был установлен полный порядок дня; каждый занимался своим делом, разгильдяйству и расхлябанности не было места¹.

М. Ф. Кузнецов. Юношеские годы Владимира) Ильича Ульянова-Ленина. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Все дети Ульяновых любили мастерить. Аня клеила красивые абажуры. Саша, увлекаясь естественными науками, находил время для выпиливания по дереву. Он сделал также деревянную шкатулку, которая экспонируется сейчас в Доме-музее В. И. Ленина в Ульяновске. О занятиях Володи см. на стр. 52 — 53 наст, издания. Оля вышивала гладью и крестом, хорошо рисовала. Мите мама показывала, как надо обращаться со швейной машиной. Маня училась вязать. В свободное от приготовления уроков время каждый отдавался своему любимому занятию.

 

Перед глазами так ясно встает картина, как я ребенком сижу рядом с матерью. Она с работой, и у меня в руках носовой платок, который я должна подрубить. Работа не очень интересная, так и побежала бы побегать по двору или саду, но мать умеет ласково удержать меня, скрашивая труд своими рассказами, и я благополучно доканчиваю работу. А когда подхожу к последнему краю платка, то нахожу кусочек шоколада, завернутый в бумаге и приколотый к моей работе. Удивлению моему нет границ: платок был все время у меня ж руках, и объяснить себе появление шоколада я никак не могу — это кажется мне каким-то волшебством. А мать улыбается на мое недоумение. Она так ловко проделала этот фокус, что я ничего не заметила.

Воспоминания М. И. Ульяновой. Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

 Не могу не указать, как мне вспоминается, в детстве, когда мне было 5 — 7 лет, вечер в нашем доме. Везде и на всем лежит отпечаток рабочей обстановки. Отец сидит за работой в своем кабинете. Наверху, в антресолях, каждый у себя в комнате, сидят за книгами братья Саша и Володя. Внизу, в столовой, за большим столом сидит за шитьем или другой работой мать¹. Тут же около нее с книгами и тетрадями сидят сестры Аня и Оля, здесь же и мы, меньшие (Митя и Маня), тихо чем-нибудь занимаемся. Шуметь и мешать старшим строго запрещается. Бывало, только кто-нибудь из нас запищит, или Володя, кончив занятия, сбежит вниз и начнется шум, сейчас же является отец и строго говорит: «Что это за шум? Чтобы я больше этого не слыхал!» — и все опять стихнет. В крайнем случае отец берет провинившегося к себе в кабинет и усаживает при себе за какую-нибудь работу.

Порядок в общем был строгий.

Дм. Ульянов. Детские годы Владимира Ильича. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 145.

¹ Мария Александровна хорошо шила, была искусной рукодельницей. В Доме-музее В. И. Ленива в Ульяновске до сих пор хранится книжка-игольница с инициалами «М. У.», вышитая Марией Александровной.

 

Володя вставал всегда в определенный час. В гимназию он должен был являться к половине девятого утра. Ровно в семь часов Володя просыпался сам — его никто никогда не будил. Он тотчас одевался, не позволяя себе валяться в постели. Одевался быстро, как бистро он делал все. В одной рубашонке, без курточки, — чтобы не запачкать, — он чистил зубы, очень хорошо умывался, обтирался по пояс и сейчас же сам убирал постель. У нас был заведен такой порядок в семье, что дети сами себя обслуживали. Девочки должны были следить, чтобы и у них самих и у мальчиков все было зашито.

Умывшись и одевшись, Володя сейчас же садился за повторение уроков, которые он всегда делал с вечера. В это время мать готовила чай и завтрак. Мы все сходились за обеденным столом и пили и ели все, что нам давали. Оставлять на тарелках не полагалось. Особенно за этим следил Володя, обладавший всегда прекрасным аппетитом, и смеялся над тем, кто вяло ел.

- Ишь, ест, как воз с сеном в гору везет! — приговаривал он. — Вот и будешь больная, малосильная, — говорил он мне, так как я по утрам плохо ела. Это сравнение он взял из жизни: из наших окон было видно, как крестьяне с трудом въезжали с возами сена в крутую гору от Волги в город. Маленький Владимир Ильич часто наблюдал, как медленно вползали на нашу крутизну эти тяжелые возы, запряженные небольшими крестьянскими лошадьми.

Мать завертывала ему и другим детям завтрак с собой. Володя тщательно укладывал его в ранец и был очень доволен, когда на придачу получал яблоко. Десять минут после чая смирно высиживал, так как мать не позволяла нам сейчас же после чая выходить на улицу, чтобы не простудить горло. Ровно в десять минут девятого Володя вставал, прощался с матерью и отцом, быстро одевался, застегиваясь по форме на все пуговицы¹  и уходил.

Придя домой из школы, он гулял, смотря по погоде, около часа-двух на дворе, где очень любил играть... в лапту, в салки и особенно в казаки-разбойники. Его всегда выбирали атаманом, и он не щадил себя, защищая, выручая своих товарищей по игре. Был очень справедлив в игре и никогда не допускал драк. Он был сильный мальчик, и все более слабые были под его защитой. Он смотрел, чтобы никто никого не обижал. Терпеть не мог драк, никогда в них не участвовал и всегда прекращал игру, раз только начинались недоразумения.

— Это не игра, — говорил он, — это безобразие, и я в нем участвовать не буду.

Дети очень любили его и всегда слушались. Выбирали судьей при всех недоразумениях. Он был очень справедлив в своих решениях. Бывали случаи, что он осуждал себя в игре, доказывая детям, что он неправильно поступил, как атаман. Это восхищало детей, и Володя пользовался среди них большим авторитетом.

К обеду мы собирались все вместе и очень весело обедали, рассказывая все, что было днем. Мать и отец с терпеливым вниманием выслушивали все наши детские суждения и принимали близкое участие во всех наших делах.

Мать требовала, чтобы один день мы объяснялись с ней и между собой по-русски, другой — по-французски, третий — по-немецки. Это очень помогало всем нам изучить эти языки, которые Володя знал в совершенстве. Сам он после изучил английский, итальянский и польский. После обеда он сейчас же садился за уроки и с большим вниманием и старанием исполнял их... Он всегда по всем предметам делал больше, чем задавали, читал книжки, писал изложение прочитанного, рассказывал прочитанное, делал лишние задачи... У него был отдельный столик, где он занимался, а потом ему отвели и книжный шкаф. Везде у него было все чисто, переплетенные книжки завернуты в газетную бумагу. В тетрадях все было у него аккуратно. Он как-то посадил большую кляксу, случайно вытащив что-то из чернильницы. Это его очень взволновало. Он тщательно вынул этот лист из тетради, вшил другой и сейчас же переписал все три страницы, ранее им сделанные. Когда он занимался, то был очень сосредоточен, ничем не отвлекался. Кончив уроки, он книжки и тетрадки убирал в ранец, а все остальное в стол или на полки шкафа, в свою библиотеку, на которую у него был составлен в тетрадке каталог.

После приготовления уроков он с увлечением играл с сестрой Олей². Потом мы все пили чай; ужинали ровно в 8 часов вечера, а в восемь с половиной Володя шел умываться перед сном и, со всеми простившись, быстро ложился спать и засыпал немедленно.

А.И.  Ульянова-Елизарова  в передаче В.Д. Бонч-Бруевича. «Семья и школа», 1946, № 10 — 11, стр. 8-9, 10.

¹ Гимназическая форма состояла из темно-синего суконного мундирчика с девятью посеребренными выпуклыми пуговицами, серых брюк и фуражки со знаком гимназии: двумя скрещенными лавровыми листками и буквами «СКГ» (Симбирская классическая гимназия).

² Когда Оля однажды заболела, Володя помогал ей поддерживать связь с женской гимназией, узнавал, какие заданы уроки, относил Олины записки к подругам и приносил их ответы. Сохранилось письмо Оли к подруге Вере Юстиновой: «Брат (Володя. — А. И.) сообщил мне, что не он от вас убежал, а вы от него — это можно объяснить взаимной храбростью. Пожалуйста, спросите Половцеву, была у нас французская диктовка или нет? Я забыла написать это прямо ей. Напишите что-нибудь: скука ужасная» (см. «Пионер», 1960, № 4, стр. 23).

 

Ярко характеризует семейную обстановку в нашем доме и стремление родителей всячески поощрять развитие детей, их отношение к опыту издания старшими из них еженедельного рукописного журнала. Журнал этот под названием «Субботник» (он выходил по субботам) возник по инициативе старшего брата Александра, который привлек к участию в нем кроме Анны также Владимира и Ольгу.

Журнал иллюстрировался карикатурами из наиболее забавных случаев семейной жизни, в нем помещались ребусы, загадки и пр., что лежало на Александре Ильиче.

М. Ульянова, стр. 65.

Саша был всегда инициатором наших детских игр, и его участие придавало им наибольший интерес.

Особенно яркое впечатление оставила одна его затея: выпускать еженедельный журнал, редактором которого он взялся быть. Журнал этот получил название «Субботник», потому что должен был появляться по субботам. Скажу мимоходом, что суббота была нашим любимым днем: уроки можно было отложить на воскресенье, а в субботний вечер дать себе некоторый отдых в семейном кругу. Каждый из нас должен был за неделю написать что-нибудь на свободно выбранную тему; все эти листки передавались Саше, который вкладывал их без всяких изменений в приготовленную им обложку, добавлял что-нибудь от себя. И вот номер был готов и читался вечером в присутствии отца и матери, принимавших самое живое участие в нашей затее, к которой они отнеслись чрезвычайно сочувственно.

Помню их оживленные, довольные лица; помню какую-то особую атмосферу духовного единения, общего дела, которая обволакивала эти наши собрания. Теперь, когда я гляжу назад, мне кажется, что эти вечера были апогеем коллективной близости нас, четверых старших, с родителями. Такое светлое и радостное оставили они воспоминание!

Конечно, материал для чтения был самый незатейливый, — да и могло ли быть иначе при возрасте двух сотрудников от 7 — 9 лет? Но оба они взялись за дело очень охотно, изобретя себе и литературные псевдонимы: Володя (довольно коренастый в те годы мальчуган) назвался Кубышкиным; Оля, прозванная за проворство и живость — обезьянкой, — Обезьянковым. Конечно, меньшие склонны были откладывать задание до последнего дня. Помню особенно Олю, бегущую, после укоризненных напоминаний нас, старших, к себе наверх и скатывающуюся затем с лестницы со сложенным в четвертушку полулистиком бумаги. На нем под крупными, криво идущими карандашными строками, — представлявшими все-таки связный рассказ, — было начертано со свойственной ее возрасту орфографией: Абезянков.

Затем все собирались в столовую для чтения. Младшие были очень заинтересованы внешним видом номера, загадками и шарадами, придуманными Сашей, исполненными им иллюстрациями. Помню, особый интерес и оживление вызвали юмористические изображения в красках обоих меньших. Были взяты курьезные моменты в их жизни, особенно понятные членам семьи. Так, Володя был изображен в кислом виде с опустошенным пакетиком из-под пирожков. Только что переступивший порог гимназии мальчуган доверчиво протянул товарищу свой пакетик, рассчитывая, что он удовольствуется одним пирожком; но тот забрал со смехом все содержимое, оставив Володю без завтрака. Оля была изображена отчаянно ревущей, а подпись гласила: «Оля, посылаемая спать». Живая девчурка очень не любила вечерний час, когда раздавался возглас: пора спать! Она уверяла, что вообще никогда не спит, а только лежит с закрытыми глазами, и встречала нежеланный приказ ревом, про который мы говорили: «Оля взвыла». Шарады и загадки тоже очень оживляли. Вообще Саша — серьезный и замкнутый Саша — проявлялся в этом журнале как веселый шутник, и его безобидная, ласковая шутка особенно сближала нас и придавала оживление всему предприятию. Он взял себе последний отдел: задач, ребусов и подходящий к юмористике и так не подходящий ему вообще псевдоним — Вральман.

Я находилась в то время в периоде увлечения Белинским и была в твердом убеждении, что без отдела критики не может существовать ни один порядочный журнал, поэтому я дала разбор произведений прошлого номера, восклицая в конце: «А что же молчит наш почтенный Вральман? Что он ограничивается шутками и загадками?» и т. п. Критика сочинений меньших была, конечно, легкой задачей. Наибольший простор для нее дал мне более длинный рассказ Володи, в котором я подчеркивала разные невероятности и несоответствия, и я помню, с каким сосредоточенным вниманием слушал этот резвый мальчик новый для него род литературного произведения, не выказывая ни тени личной обиды, несмотря на язвительность некоторых словечек (ведь надо было подражать Белинскому).

Заступилась, понятно, за меньших мать, выразившая сомнение, чтобы в нашем журнале следовало помещать такие разборы. Мать опасалась, вероятно, что критика отобьет у меньших охоту писать, и правильно считала, что каждый дает, что может, по возрасту. Но за необходимость критики высказался горячо наш редактор. Поддержал его и отец. Отрицательно отнеслась также мать к моим «стихотворениям». Но Саша так горячо возразил: «ведь, кроме нее, у нас никто стихов не пишет», — что вопрос был решен. В качестве редактора он горячо защищал интересы журнала, в котором должны ведь быть и стихотворения.

Но, несмотря на все его организаторские усилия, журнал после нескольких номеров прекратил существование. Причиной этого были как загруженность работой Саши, так и различие в возрасте двух пар, старшей и младшей, сильно препятствовавшее объединению их в одном деле. Младшие, как водится, стали скучать, игра утратила для них интерес новизны. Помню, что мать выражала сожаление о том, что журнал прекратился, и хранила довольно долго тетрадки его в разрисованной Сашей с фигурно выписанными буквами «Субботник» обложке.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 51 — 53).

Я жил в пансионе при гимназии, где, конечно, и кормили нас крайне слабо; Владимир же Ильич жал у своих родителей и, приходя в класс, приносил с собой что-либо на завтрак. Вот этот-то самый завтрак он сам почти не ел, а отдавал нам, полуголодным пансионерам. Вообще он не только делился куском хлеба и завтраками с другими учениками, но даже часто отдавал  свои ученические принадлежности, как-то: тетради, карандаши и перья, оставаясь сам без них, за что даже частенько подвергался строгим замечаниям со стороны гимназического инспектора Ивана Яковлевича Христофорова¹.

Василий Друри. Воспоминания о товарище Ленине. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Инспектор Иван Яковлевич Христофоров в 1881/82 и 1882/83 учебных годах был классным наставником и преподавал греческий язык (правда, довольно слабо) в третьем и четвертом классах в то время, когда в них учился Володя Ульянов. Гораздо лучше он преподавал историю. Кроме того, Христофоров вел большую научно-исследовательскую работу. Им опубликованы «Очерки из истории Симбирской гимназии с 180>9 по 1825 год», учебник «Этнографические и биографические очерки из всеобщей и русской истории», а также около двухсот статей исторического содержания. В 1874 — 1876 годах он был редактором неофициальной части «Симбирских губернских ведомостей».

 

Гимназия, руководимая Ф. М. Керенским (отцом бывшего главы Временного правительства), была далека от всяких свободолюбивых веяний, — да и годы обучения в ней Владимира Ильича (1879 — 1887) относились к тому времени, когда школа была взята под строгий надзор, когда все сколько-нибудь свободомыслящие учителя сурово изгонялись из нее и оставлялись, кроме низкопоклонных, лишь те, более бледные, которые более или менее приспособлялись к режиму и налагали строгую печать молчания на уста свои¹.

А. И. Ульянова-Елизарова. Ленин (Ульянов) Владимир Ильич. Энциклопедический словарь русского библиографического института Гранат, изд. 7, том 41, часть 1, выпуск 4 — 5, стр. 306.

¹ Большой благосклонностью гимназического начальства пользовались лишь те преподаватели, которые, слепо следуя учебным программам, забивали головы учеников ненужными, оторванными от жизни знаниями, воспитывали в них раболепие и угодничество. Малейшее свободомыслие преследовалось и искоренялось. Так, например, даже то, что учитель математики Николай Михайлович Степанов, как классный наставник, уделял большое внимание необеспеченным гимназистам, решительно не одобрялось директором.

Явно «неблагонадежными» в глазах начальства были учитель истории и географии С. Н. Теселкин и учитель русской литературы В. И. Муратов, которые старались воспитать в своих учениках любовь к простым людям, интерес к их нуждам, ненависть ко всякому произволу и беззаконию. Эти учителя по представлению Керенского были убраны из гимназии. Стремление учителя истории А. В. Кролюницкого внести что-то новое в методику преподавания директор называл «ненужными странностями» и «вредным увлечением». Работой преподавателя латыни Н. П. Моржова Керенский был недоволен, потому что тот не обременял память учеников заучиванием бессвязных выражений и голых правил. Кроме того, Н. П. Моржов скептически относился к духовенству, нелестно отзывался о местной знати и купечестве, и это вызвало полицейскую слежку за ним.

Вообще же, как замечает М. Ф. Кузнецов (см. его неопубликованные «Характеристики преподавателей Симбирской классической гимназии времени учения в ней В. И. Ульянова — Ленина», хранящиеся в Доме-музее В. И. Ленина в Ульяновске), «преподаватели обладали научной подготовкой, но не имели педагогического подхода к ученикам, так как в университетах тогда не было кафедры педагогики и методики учебных предметов, а способы и приемы преподавания вырабатывались уже позже, практикой в учебных заведениях»...

 

Я помню по рассказам Владимира Ильича, что состав учителей (в Симбирской гимназии. — А. И.) был очень плохой. Некоторые выезжали на том, что заставляли зубрить, другие относились к преподаванию спустя рукава. Благодаря этому особого уважения к себе учителя не могли внушить...

Конечно, близкой связи с учителями в то время не могло быть. Он (Владимир Ильич. — А. И.) рано стал в оппозицию к старому укладу, к старому строю, а в школе учителя все были допотопные, которые больше своего предмета ничего дать не могли. Сколько-нибудь свободомыслящего человека в учителе не потерпели бы тогда.

Из выступления М. И. Ульяновой перед учащимися 364-й школы г. Москвы 23 ноября 1936 года. «Комсомольская правда», 1958, 18 февраля.

Таким образом, интерес к общественным вопросам питался лишь товарищескими беседами в своей среде, где Владимир Ильич, по воспоминаниям некоторых однокурсников, играл, как оно и должно было быть, первую скрипку, а не испытывал на себе чьего-либо влияния.

А. П. Ульянова-Елизарова. Ленин (Ульянов) Владимир Ильич. Энциклопедический словарь русского библиографического института Гранат, изд. 7, том 41, часть 1, выпуск 4 — 5, стр. 306.

Гимназия не дала Владимиру Ильичу какого-либо положительного влияния в смысле общественных идеалов...¹ Все, что он получил в этой смысле в свои детские и юношеские годы, он получил от семьи, где кроме влияния отца и матери очень большое и благотворное влияние имел на него его старший брат Александр Ильич

А. И. Ульянова-Елизарова. В. И. Ульянов (Н. Ленин), стр. 18.

¹ Гимназическая учеба Владимира Ильича проходила в условиях разнузданной и зверской реакции. После разгрома революционного движения 70-х годов, после убийства народовольцами в 1881 году Александра II самодержавие торопилось свести на нет даже половинчатые реформы 60-х годов. Министерство народного просвещения, или, как его позднее назвал В. И. Ленин, «министерство народного затемнения», старалось воспитать из молодежи преданных прислужников царизма.

Особенно отличался в этом министр народного просвещения Д. А. Толстой, а также его помощник, а затем и преемник И. Д. Делянов. «Оба они, — пишет историк русских гимназий И. Алешинцев, — несмотря на сильное различие в характера, благодаря той исторической преемственности, в какую поставила их жизнь, оказались одинаково хорошими тормозами просвещения.

Что касается Д. А. Толстого, то его положение на кресле Министра Народного Просвещения все время было страшной несообразностью: человек этот за все время управления русскими школами гораздо более был Министром Внутренних Дел и, пожалуй, даже шефом жандармов, чем Министром Просвещения.

Образование, как таковое, он все время считал своим врагом и боролся с ним, не жалея сил и не разбирая средств» («История гимназического образования в России». Спб, 1912, стр. 281).

Годы учения Владимира Ильина в гимназии были годами наибольшего расцвета толстовского классицизма. Из учебных программ было исключено естествознание, математике отводилось очень скромное место, и ей был придан исключительно отвлеченно логический характер, курс русского языка ограничивался изучением грамматики и церковнославянского языка, курс русской литературы — изучением преимущественно церковных писателей. Даже новые языки — немецкий и французский — были оставлены как необязательные. Зато чрезвычайно большое место отводилось в программах закону божию и древним языкам — греческому и латинскому. Курс истории заполнялся анекдотами из жизни царей и должен был служить раскрытию идеи водительства божьего промысла судьбами народов. Изучение всех этих предметов имело своей целью, по замыслу творцов учебных программ, «способствовать к отрезвлению юношества от современного свободомыслия, как религиозного, так и политического».

 

Семья Ульяновых пользовалась в Симбирске репутацией идейной, деловой, скромной семьи.

Воспоминания В. Никифориева. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

В доме Ульяновых царил дух взаимного доверия, любви и уважения к свободе друг друга. Не было ни споров из-за будничных интересов текущего дня, ни дрязг, столь обычных в обывательской среде, ни конкуренции из-за личных благ жизни. В этом смысле семья Ульяновых представляла из себя положительно аристократию духа, и Владимир Ильич в сугубой степени усвоил в своей дальнейшей жизни эту черту щепетильности по отношению к окружающим его людям, боязни скандалов на почве столкновения каких-нибудь обывательских претензий и огромного благородства в элементарно-житейском смысле этого слова...

Вся эта атмосфера хорошей, пропитанной традициями общественности, разночинной семьи не могла не наложить своей печати на личность юного Ильича...

П. Лепешинский. Жизненный путь Ильича. Л., 1925, стр. 4-5.

 Ленин с ранних лет ненавидел мещанство, сплетни, пошлое времяпрепровождение, семейную жизнь «вне общественных интересов», превращение женщины в предмет забавы, развлечения или в покорную рабу. Он презирал жизнь, пропитанную неискренностью, приспособленчеством.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., I960, стр. 289.

У нас в России в 60-е годы в художественной литературе всячески высмеивался бюрократизм, особенно высмеивали его поэты «Искры» (поэты-чернышевцы). Поэты «Искры» (Курочкин¹, Жулев² и другие) сильно влияли на наше поколение, всячески  клеймя  бесчисленные  проявления бюрократизма, волокиты, взяточничества. Стихи поэтов «Искры», всевозможные анекдоты о бюрократизме были своеобразным интеллигентским фольклором 60-х годов... В семье Ульяновых эта литература была очень в ходу.

Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине. М., 1957, стр. 421.

¹ Василий Степанович Курочкин (1831 — 1875) — поэт, один из руководителей тайного революционного общества «Земля и воля». Совместно с художником-карикатуристом Н. А. Степановым издавал, сатирический журнал «Искра» (1859 — 1873) революционно-демократического направления.

² Гавриил Николаевич Жулев (1836 — 1878) — поэт-сатирик, актер Александрийского театра в Петербурге. С 1860 года печатался в журнале «Искра», с 1865 года — в «Будильнике». Легкие сатирические куплеты и пародийные шутки Жулева — это поэзия городской бедноты.

 

В доме Ульяновых всегда имелись в изобилии книги отечественных писателей. Илья Николаевич и Мария Александровна были большими любителями литературы.

Илья Николаевич очень любил цитировать Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Рылеева, братьев Курочкиных, Салтыкова-Щедрина, Тютчева... А Мария Александровна (я это знаю со слов моей матери) даже переписывала «Демона» Лермонтова, когда это произведение еще не было напечатано, а только переписывалось от руки¹. Записывала она и стихотворения многих авторов, даже и неизвестных.

Н. Веретенников. Что читал Володя Ульянов. «Пионерская правда», 1956, 31 июля.

¹ Поэма «Демон» была закончена автором в 1841 году, но впервые полностью напечатана в России лишь в 1860 году в первом томе собрания сочинений М. Ю. Лермонтова под редакцией Дудышкина. В течение долгого времени по рукам ходили многочисленные списки поэмы с резко различавшимися текстами, иногда искусственно комбинировавшимися переписчиками.

 

...Илья Николаевич и его супруга, Мария Александровна, отдавали своим детям все свое внимание и воспитывали их по последнему слову педагогических наук, тогда вдруг вошедших в интеллигентные слои общества после реформ шестидесятых годов, освобождения крестьян, устройства новых судов, учреждения земств и т. н. Состоя учителем в симбирской чувашской школе, находившейся в ведении Ильи Николаевича, часто бывая в их доме по делам службы, я еще раньше имел случаи наблюдать, как тщательно они следят за развитием своих детей, давая им разумные игры, разумные ответы на детские вопросы и всегда окружая их теплотой родительской ласки.

В. Калашников («А. И. Ульянов», стр. 276).

Отец горячо взялся за дело народного образования, которое пришлось ставить тогда впервые в глухой провинции, проводил много времени в разъездах по ней и работал вообще очень много. Мать была постоянно занята дома. С детства нас окружала атмосфера глубокой, серьезной привязанности и постоянного труда.

А. Ульянова. Александр Ильич Ульянов. «Галлерея шлиссельбургских узников», часть 1. Спб., 1907, стр. 200.

Илья Николаевич привил нам чувство любви к трудовому народу, которому он отдавал все свои силы и знания. Он был для нас авторитетом, примером высокой культуры, образованности, трудолюбия, честности, благородства чувств. Огромное влияние на нас оказала мать, Мария Александровна, сочетавшая в себе лучшие качества матери-педагога: безграничную любовь к детям, большой ум, организованность, жизнерадостность, чуткость и такт, твердость воли и силу характера.

В нашей семье был единый фронт воспитания. Дружба и взаимопомощь сказывались во всем: в учении, в физическом труде, в играх и забавах, в «художественной самодеятельности», в физкультурных занятиях.

Воспоминания Д. И. Ульянова в записи А. Кондакова. «Семья и школа», I960, № 4, стр. 16.

Илья Николаевич был образцовым семьянином, и между ним и матерью, к которой он был глубоко привязан, дети никогда не видали никаких ссор и семейных сцен. Они жили всегда очень дружно. Не было между ними и споров или несогласий в вопросах воспитания... и дети видели всегда перед собой «единый фронт»...

Но в то же время своим веселым общительным нравом, горячей любовью к детям, стремлением порадовать и повеселить детей, не стеснять без нужды их свободы, отец и мать привили им большую жизнерадостность, крепкую любовь к жизни.

М. Ульянова, стр. 63, 64 — 65.

Чувствуя искреннюю любовь, видя, что их интересы всегда на первом плане у родителей, дети и сами приучились отвечать тем же. Дружной, спаянной была наша семья. Жила она очень скромно.., но все же ни в чем необходимом дети не нуждались, и их духовные запросы, по возможности, удовлетворялись.

Мы видим, таким образом, что семейная обстановка и условия воспитания были очень благоприятны для развития ума и характера детей. Детство Владимира Ильича и его братьев и сестер было светлое и счастливое.

А. Н. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 12).

Сослуживцев у отца в первые годы не было. Таковые появились лишь с 1874 г., когда он был назначен директором, а ему в помощь были даны инспектора. С этими помощниками завязались... тесные семейные связи, и у меньших (то есть у Володи, Оли, Дмитрия и Марии. — А. И.) были среди их детей приятели.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 42).

Посещали Ульяновых во время жизни их в Симбирске следующие лица.

Романовская — народная учительница. Кашкадамова — народная учительница. Назарьев с женой.

Инспектора народных училищ: Стржаловский, Красен, Фармаковский, Ишерский, Зимницкий¹ (без семьи), Аммосов (без семьи).

Со слов А. И. Ульяновой-Елизаровой записано А. Медведевой. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Инспектор В. Зимницкий работал с И. Н. Ульяновым только один 1874/75 учебный год.

 

Бывало, приду к И(лье) Н(иколаевичу) по делу, сидим в кабинете, обсуждаем достоинства и недостатки учебников Евтушевского¹ и Шохор-Троцкого ². Дверь кабинета тихо отворяется и М(ария) А(лександровна) с улыбкой спрашивает: «Илья Николаевич, скоро вы кончите, у нас самовар уже готов».

Илья Николаевич встает, потирая руки: «Сейчас, сейчас». «Идемте чай пить», — говорит он мне. Деловые разговоры кончаются, они не выходят из порога директорского кабинета, и мы, весело разговаривая, идем в столовую; там уже собралась вся семья.

И(лья) Н(иколаевичг) шутит, говорит о шкоде часто в ироническом тоне, рассказывает школьные анекдоты, а у него их было много. Все смеются, всем весело.

Тепло и уютно чувствуешь себя, в этой дружной семье. Дети болтают, рассказывают события из своей жизни, а бойче всех говорит Володя и вторая сестра его, Оля. Так и звенят их веселые голоса и заразительный смех. Старшего сына, Александра, еще нет в столовой: он не торопится оторваться: от своих занятий, и нужно кому-нибудь из детей еще раз напомнить ему, что самовар на столе.

Сойдет, бывало, серьезный Илья Николаевич подтрунивает над будущим ученым-химиком, над его увлечением наукой. Он молча слушает и снисходительно улыбнется. В общем разговоре он мало принимает участия. Выпив свой чай, посидев немножко, отправляется опять наверх.

Иной раз зайдет кто-нибудь из хороших знакомых Ульяновых провести вечер. Обычными посетителями их дома были люди из педагогического мира — семья инспектора нар(одных) уч(илищ), директор чувашского училища Яковлев³ и преподаватели средних и низших учебных заведений.

Воспоминания В. В. Кашкадамовой (Юбилейный сборник, стр. 38 — 39).

¹ Василий Андрианович Евтушевский (1836 — 1888) — методист-математик, редактор журнала «Народная школа», автор широко распространенных в России сборников арифметических задач и методических трудов.

² Семен Ильич Шохор-Троцкий (1853 — 1923) — педагог, методист-математик. Его работы посвящены преимущественно вопросам преподавания математики в начальных классах школы.

³ См. именной указатель цитируемых авторов.

 

Для отдыха от дела (Илья Николаевич. — А. И.) любил разговоры с людьми, которых это дело интересовало, любил отдыхать в семье, следя за воспитанием детей... Требовательный к себе и к другим во время работы, он умел быть увлекательным, веселым собеседником во время отдыха, шутил с детьми, рассказывал им сказки и анекдоты.

А. П. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 11 — 12).

Дома Ильич подростком еще слышал много разговоров о школе, об учителе.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 273.

...Я и сейчас вижу его (Володю. — А. И.) как живого перед собой, в синем гимназическом мундирчике с расстегнутыми верхними пуговицами. Веселый и оживленный, он рассказывает что-нибудь смешное из своих впечатлений за день, заставляя всех смеяться...

Но вот разговор между взрослыми касается какого-нибудь серьезного вопроса, и выражение лица сидящего против меня Володи резко меняется: он даже как-то крепче и плотнее усаживается на стул и, ссутулясь несколько, поглядывая на говоривших как-то исподлобья, причем упрямый завиток падал ему спереди на лоб, весь превращался в слух и внимание. По выражению его лица можно было прочесть его отношение к затронутому вопросу: оно было то одобрительное, то недоумевающее; порою брови его сдвигались. Время от времени слышались его короткие замечания: «Гм. — Ну да!» «Нет». «Почему?» Видно было, что он близко принимал к сердцу то, о чем говорили старшие. Когда речь заходила о какой-нибудь несправедливости, то не только лицо, а вся фигура его выражала негодование.

Илья Николаевич иногда просто усмехался, продолжая разговор, иногда приостанавливался, возражая Володе; но тот не всегда соглашался, а вступал порою в спор с отцом, доказывая горячо свое мнение. Тогда Илья Николаевич тоже серьезно объяснял Володе непонятое им. Вообще в семье Ульяновых дети всегда свободно и просто обращались к родителям и вступали в общий разговор, — от них никогда не отмахивались, им давали всегда ответ или объяснение.

Наблюдая за Володей, я отмечала всегда с удивлением это превращение его из резвого, веселого ребенка в сосредоточенного мальчика, становившегося как будто сразу старше на несколько лет, и думала: «Вот где разгадка того, что он получает постоянно пятерки, совсем не сидя дома за уроками...»

В. Кашкадамова. Мое знакомство с гимназистом Володей Ульяновым. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Конечно, сложное и серьезное дело позволяет человеку, строго относящемуся к своим обязанностям, да еще и любящему это дело, уделять семье немного сравнительно времени, но из этого не следует еще, чтобы он (Илья Николаевич. — А. И.) совсем забывал о ней. Может быть, тем больше придется удивляться его энергии и неутомимости, но факт тот, что воспитание детей проходило под его главным и неусыпным надзором. И как мог бы, с другой стороны, такой горячий и верующий педагог, каким выставляется мой отец в статье г. Назарьева, оставить без внимания воспитание собственных детей?!¹

Разве это не внутреннее противоречие, если бы даже он не был таким любящим отцом? А его и как отца и семьянина помнят еще в Симбирске, наверное, многие. Помнят, наверно, и бывшие по очереди в нашей семье домашними учителями Калашников, Лукьянов и Кабанов. Отец выбирал нам в первоначальные учителя лучших из питомцев своих педагогических курсов. И они помнят, конечно, беседы и советы отца и постоянный интерес его к нашим занятиям. Позднее эти беседы и совещания происходили с учителями гимназии, со многими из которых у отца были самые дружественные отношения.

А. Ульянова. К статье г. В. Назарьева «Из весенних воспоминаний члена Симбирского уездного училищного совета». «Симбирские губернские ведомости», 1894, 15 октября.

¹ В статье «Из весенних воспоминаний члена Симбирского уездного училищного совета» («Симбирские губернские ведомости», 1894, 7, 11, 14 и 18 мая) В. Назарьев между прочим писал: «Что делалось в семье, как велось домашнее хозяйство, откуда явился новый вицмундир на месте пришедшего в совершенную негодность старого вицмундира, каким образом в карман попадал носовой платок, как и чем занимались дети, ничего этого Ульянов не знал, благодаря заботливости своей деятельной жены».

Против замечания В. Назарьева, что Илья Николаевич «не знал, что делалось в семье, как и чем занимались дети», и возражает А. Ульянова.

«Мне приятно было прочитать, — пишет она в цитируемой статье, — верную действительности оценку общественной деятельности отца моего, не изгладившейся еще, надеюсь, из памяти и еще многих симбиряков, его сослуживцев и сотрудников.

Но если такую характеристику ближе всего сделать людям, на глазах у которых проходила эта неутомимая деятельность, или которые хоть отчасти, хоть временно являлись пособниками в ней, то оценку человека с точки зрения его отношений к семье и к детям можно также делать только лицам, действительно близко знавшим его с этой стороны.

Г. Назарьев бывал довольно редко у нас в доме, мало видел отца в семье и, как видно из указанной статьи, мало знал отношения его к нам, ого детям, — и вот в эту-то, правда, небольшую часть его статьи я и считаю долгом внести свою поправку».

 

Когда я... бывала у них в доме и познакомилась со всеми детьми, то увидала, что с детьми он (Илья Николаевич. — А. И.) много занимался сам, хотя они учились в учебных заведениях и все дети были с прекрасной подготовкой, идя всегда впереди класса, в котором находились.

Воспоминания Е. О. Педенко. Дом-музей В.И. Ленина в Ульяновске.

И небольшие его (то есть Ильи Николаевича. — А. И.) досуги, которые он всегда охотнее проводил в семье, давали детям очень много. А затем он и непосредственно руководил занятиями детей, главным образом двух старших сыновей в первые годы их школьной жизни, приучая их к исполнительности в уроках. Авторитет его в семье и любовь к нему детей были очень велики».

Обычно в семейном воспитании, как в музыкальной мелодии, доминирует одна нота. Равное отношение к детям не позволяет ослаблять ее для некоторых, а перегруженность своей работой не дает возможности с раннего детства определять уклон характера каждого с соответствующим ему особым педагогическим подходом. Но отец разбирал все-таки наши темпераменты. Помню, что он говорил как-то, что у брата Володи темперамент холерический, у Оли — сангвинический, а у меня меланхолический¹.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 33, 40).

¹ Для холерического темперамента характерны быстрота, порывистость, вспыльчивость, повышенная активность; для сангвинического — живость, подвижность, быстрая и легкая смена переживаний; для меланхолического — повышенная впечатлительность, затрудненность в реакциях на сильные раздражения.

 

Илья Николаевич любил разделять своих детей на пары. В каждой паре были по мальчику и девочке.

Плохих детей у меня нет, — говорил И(лья) Николаевич), — но все-таки каждая пара совершенно отличается от других пар.

Первая пара — Александр и Анна, люди способные и талантливые, и из них в будущем выйдет большой толк. Вторая пара — Владимир и Ольга, самая любимая, эти, пожалуй, будут получше старших и пойдут еще дальше. Третья пара — Дмитрий и Мария — народ тоже довольно способный, но сказать про них ничего еще нельзя.

В. В. Кашкадамова. Семейство В. И. Ульянова-Ленина в Симбирске. «Бакинский рабочий», 1926, 21 января.

Наш отец, Илья Николаевич Ульянов, в бытность свою в Симбирске директором народных училищ, выписывал из Москвы или из Петербурга различные наглядные учебные пособия.

Так, например, он выписал астрономический прибор, состоящий из лампы, которая играла роль солнца и освещала землю и луну — маленький глобус (земля) и серебристый шарик (луна). Глобус приводился в вращательное движение вокруг собственной оси и по эклиптике (то есть по воображаемой линии движения земли. — А. И.) вокруг солнца при помощи особого часового механизма. В определенных фазах луны прибор демонстрировал солнечное или лунное затмение, полное или частичное, в зависимости от того, в тень или полутень входила земля.

Прежде чем демонстрировать прибор в школах, он показывал его своим детям у себя на квартире. Он выписывал также из Москвы или из Петербурга политехнические выставки, например хлопчатобумажное производство, производство из льна, шелковичные коконы, веревочное производство из пеньки и т. д. и т. п.

Воспоминания Дм. Ульянова. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Сознание необходимости образования для каждого, усиленной работы над собой для достижения его, почти благоговейное отношение к науке отличали Илью Николаевича всю жизнь и были с детства внушаемы детям...

Огромным фактором в воспитании было то, что отец являлся не чиновником, как подавляющее большинство служащих того времени, а идейным работником, не жалевшим трудов и сил на борьбу за свои идеалы. Дети, не видя его часто по неделям во время его разъездов, рано научились понимать, что дело — это нечто высшее, чему все приносится в жертву. Его оживленные рассказы об успехах строительства в его деле, о новых школах, возникавших по деревням, о борьбе, которой это стоило, и с верхами (власть имущими, помещиками), и с низами (темнотой и предрассудками массы), живо впитывались детьми.

А. И. Ульянова-Елизарова. В. И. Ульянов (Н. Ленин), стр. 13, 14.

Не только природные свойства влияли на выработку в Александре Ильиче (как и в других детях Ульяновых. — А. И.) недюжинного человека, беззаветно преданного делу угнетенных, но и условия его развития, та обстановка, в которой проходили его детские и юношеские годы. А эта обстановка была исключительно благоприятной. С детских лет (Александр Ильич родился 31 марта 1866 г.) перед его глазами был пример отца, отдававшего свои силы с огромным упорством и настойчивостью своему любимому делу — делу всей его жизни — просвещению вчерашних рабов, делу начального народного образования. Александр Ильич не мог не видеть, каких усилий стоило в то время отцу бороться с препонами, стоявшими на его пути, препонами со стороны власть имущих, для которых гораздо выгоднее было иметь дело с «темной скотинкой». Он видел радость отца, когда ему удавалось добиться открытия новой школы, выпуска на специально организованных им курсах новых, идейных учителей, которых называли «ульяновцами». Он видел, что симпатии свои отец, которого одушевляли передовые освободительные идеи 60-х годов прошлого века, отдает простому народу, тем, кого угнетают сильные мира.

Отец, прекрасный семьянин, был другом своих детей и все свободное время уделял им. Ту исключительную работоспособность, которая отличала позднее Александра, а также Владимира Ильича, они в значительной степени выработали в себе благодаря влиянию отца.

М. П. Ульянова. Памяти Александра Ильича Ульянова. «Правда», 1963, 18 февраля.

У нас никогда не было репетиторов, и отец рано приучил нас обходиться без них и заниматься самостоятельно; но все же в меньших классах приходилось следить за исполнением наших уроков, что он и делал сам непосредственно, и сам начал одним летом изучать со старшим братом первые основания греческого языка, который в его время не был еще введен в гимназиях; кроме этого, он постоянно во всех классах разъяснял нам уроки по физике и математике, его специальным предметам, преподавателем которых он состоял более десяти лет и которые излагал очень хорошо. Мы обращались обыкновенно со всем непонятным в уроках к отцу (кроме новых языков, которые мы проходили под руководством матери), и помню, как я нередко сожалела по этому поводу об его отлучках по губернии. Помню, что он подолгу толковал мне написанную варварским языком грамматику Говорова¹ и имел терпение просматривать в планах или в готовом виде все мои сочинения, — я не подавала ни одного из них, не посоветовавшись сначала с отцом.

Едва только вернется он, бывало, из разъездов и сядет усталый за самовар, как мы уже окружим его, и он расспрашивает нас о занятиях, обо всем из нашей школьной жизни. И ничем нельзя его было порадовать так, как нашими успехами.

Но не только занятия в самом тесном смысле слова: отец следил за нашим чтением, он помечал нам лучшие произведения русской литературы, познакомив нас со всеми выдающимися писателями, чем развил, несомненно, наш вкус, так что нас уже просто не интересовали многие из глупых романов, которыми зачитывались тайком наши сверстники.

И все в нем — его речи, сама его личность, проникнутая верой в силу знания и добра в людях, — действовало, несомненно, развивающим и гуманизирующим образом и на детские души, и мы рано научились признавать необходимость и важность знания².

А. Ульянова. К статье г. В. Назарьева «Из весенних воспоминаний члена Симбирского уездного училищного совета». «Симбирские губернские ведомости», 1894,  15 октября.

Его (Ильи Николаевича. — А. И.) высокое иерархическое положение в губернской администрации заставляло его сдерживать проявление либеральных симпатий. А наличность их для меня стала несомненна, когда я от Александра Ильича и Анны Ильиничны узнал, как их воспитывали, какова была их домашняя — скромная, трудовая — обстановка, занятия наукой, музыкой и систематическим чтением лучшей русской и мировой литературы.

И. Н. Чеботарев («А. И. Ульянов», стр. 240).

¹ Имеется в виду грамматика К. Г. Говорова «Опыт элементарного руководства при изучении русского языка практическим способом», вышедшая в 1862 — 1917 годах 26 изданиями.

² В этой же статье А. Ульянова пишет: «Я хотела только сказать, что мои детские и ученические воспоминания тесно связаны с образом отца, которого я, чем больше живу, тем больше научаюсь ценить и уважать, не только как общественного деятеля, но и как семьянина — так же было и по отношению к другим детям...»

 

Всех русских классиков мы прочли в средних классах гимназии. Отец рано дал их нам в руки, и я считаю, что такое раннее чтение сильно расширило наш горизонт и воспитало наш литературный вкус. Нам стали казаться неинтересными и пошлыми разные романы, которыми зачитывались наши одноклассники. Помню, как я начала «Петербургские трущобы»¹, которыми бредили в моем классе, и бросила скоро, ибо они вызвали во мне лишь скуку и отвращение.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 59).

¹ «Петербургские трущобы» В. В. Крестовского (1840 — 1895) — типичный авантюрный роман, в котором описания великосветской роскоши и разврата, нищеты и преступлений деклассированных низов столичного города изобилуют мелодраматическими эффектами.

 

Отец влиял и на умственное развитие детей, знакомил их с лучшими произведениями русских и иностранных классиков, указывая, в частности, на те стихи своего любимого поэта Некрасова, в которых звучали гражданские мотивы.

М. И. Ульянова. Памяти Александра Ильича Ульянова. «Правда», 1963, 18 февраля.

Любимым поэтом Ильи Николаевича был Некрасов. Он переписывал в юности из журналов некоторые стихотворения его и старшему сыну еще в детские годы отмечал те, в которых преобладали гражданские мотивы, как-то: «Песня Еремушке», «Размышления у парадного подъезда».

А. И. Ульянова-Елизарова. В. И. Ульянов  (Н. Ленин), стр. 13.

У нас была в руках книжечка отца — ранние стихотворения Некрасова, изд(ание) 1863 года¹. Помню, что одиннадцатилетним мальчиком, в третьем классе гимназии, Саша обратил мое внимание в этой книжке на «Песню Ере мушке» и «Размышления у парадного подъезда». «Мне их папа показал, — сказал он, — и мне они очень понравились». И, не охотник до декламации вообще, Саша эти любимые свои стихотворения читал с большой силой выражения.

Таким образом, отец, одушевленный лучшими идеями конца шестидесятых и начала семидесятых годов, рано направлял в смысле общественных идеалов Сашу — своего старшего сына, лучшую надежду и несомненного любимца. Да характер его был таков, что его и нельзя было не любить. Со мною отец говорил на такие темы меньше, — я была больше в обществе матери и впитывала в себя лишь то, что слышала от Саши, и то, что было разлито вокруг.

Помню только, что в Кокушкине во время прогулок по полям отец любил петь положенное на музыку студентами его времени запрещенное стихотворение Рылеева ².

...По духу братья мы с тобой,
Мы в искупленье верим оба,
И будем мы питать до гроба
Вражду к бичам страны родной.

Любовью к истине святой
В тебе, я знаю, сердце бьется
И, верю, тотчас отзовется
На неподкупный голос мой.

Мы невольно чувствовали, что эту песню отец поет не так, как другие, что в нее он вкладывает всю душу, что для него она что-то вроде «святая святых», и очень любили, когда он пел ее, и просили запеть, подпевая ему. Помню, что раз и по возвращении в Симбирск, на нашем дворике, я напевала ее, — мне было тогда лет 13 — 14, — и что мать подозвала меня и сказала, что я не должна здесь, в городе, петь эту песню, так как могу повредить отцу, — враги у всех есть, скажут: «вот какие запрещенные песни распеваются на дворе директора народных училищ». Ясно запомнила я эти слова матери: ведь это было первое мое знакомство с запрещенным.

Эта песня и, главное, то, как отец пел ее, показывает, что восхождение по чиновной лестнице не помешало ему сохранить до пожилых лет верность чему-то вроде клятвы, что заключалось в словах: «будем питать до гроба вражду к бичам страны родной».

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 54).

¹ Принадлежавшая И. Н. Ульянову книга «Стихотворения Н. Некрасова» (изд. 3, Спб., 1863, части I и II) хранится сейчас в Доме-музее В. И. Ленина в Ульяновске. В ней. много подчеркиваний, пометок, вписанных строк, которые не пропустила царская цензура. Многие из этих пометок сделаны Ильей Николаевичем. Так, например, в стихотворении «Поэт и гражданин» (часть II, стр. 79) после слов «Умрешь не даром» вписаны вычеркнутые цензурой слова: «...Дело прочно, когда под ним струится кровь». В том же стихотворении (стр. 82) вписаны не пропущенные цензурой четыре строки, в которых говорится о декабристах:

...Но молчу. Хоть мало
И среди нас судьба являла
Достойных граждан.
Знаешь ты
Их участь.
Преклони колени.

Очевидно, при восстановлении изъятых цензурой строк использовались ходившие по рукам рукописные сборники произведений Некрасова, а также собственная тетрадь Ильи Николаевича, в которую он переписывал из «Современника» некоторые стихотворения своего любимого поэта. Таким образом, члены семьи Ульяновых имели возможность читать стихи Некрасова без пропусков.

² Стихотворение «По чувствам братья мы с тобой...» в течение долгого времени приписывалось то Рылееву, то Добролюбову, хотя еще в 1863 году в печати называлось имя подлинного автора — поэта-петрашевца Алексея Николаевича Плещеева (1825 — 1893). Первая и предпоследняя строки стихотворения здесь цитируются в ином варианте. Сравни (соответственно): «По чувствам братья мы с тобой...» и «И, верно, отзыв в нем найдется...» (А. И. Плещеев. Избранное. М., 1960, стр. 78).

 

Вечно занятый, горя на работе на благо своему любимому делу, отец и детям старался привить то сознание долга, которое было так сильно развито у него, выработать у них характер, солю, трудоспособность, развить

Необузданную, дикую
К лютой подлости вражду
И доверенность великую
К бескорыстному труду¹.

М. Ульянова, стр. 64.

¹ М. Ульянова цитирует «Песню Еремушке» Н. А. Некрасова. Во второй строке по цензурным соображениям была допущена «опечатка» (выражение Н. А. Добролюбова): вместо «лютой подлости» следует читать «угнетателям» (Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, том 2, М., 1948, стр. 58).

 

Илья Николаевич был крупным общественным деятелем, беззаветно боровшимся с народной темнотой, с последствиями рабства, но он был сыном своей эпохи, и то, что так волновало его сыновей — Александра и Владимира, — то, о чем говорил Чернышевский, — характер реформы 1861 г., проведенной так, как того хотели помещики, выкупные платежи, отрезка у крестьян лучших земель — меньше волновало его: для него Александр II оставался царем-освободителем.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., I960, стр. 30.

...Отец, не бывший никогда революционером, в эти годы, в возрасте за 40 лет, обремененный семьей, хотел уберечь нас, молодежь. Поэтому же, вероятно, следующим детям он никакого подчеркиванья в смысле общественных идеалов не делал. По крайней мере, я не слыхала о них, а думаю, что неизвестным для меня это бы не осталось. Что же касается отношения к террору, то помню его в высшей степени взволнованным, по возвращении из собора, где было объявлено об убийстве Александра II и служилась панихида (это было 16 марта 1881 года. — А. И.). Для него, проведшего лучшие молодые годы при Николае I, царствование Александра II, особенно его начало, было светлой полосой, и он был против террора. Он указывал потом с мрачным видом на более суровую реакцию при Александре III — реакцию, сказавшуюся и на его деле.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 55).

Любимым собеседником Анны Ивановны¹ был Илья Николаевич Ульянов (отец Владимира Ильича Ленина). Говорили они о литературе, о Глебе Успенском, цитировали Щедрина, и часто, отставая от группы гуляющих или присаживаясь на отдаленной скамейке в цветнике, они вели нескончаемые беседы. Их соединяла общность интересов, деревня, работа в земстве, школа, врачебная помощь населению — все это было так близко им обоим!

Воспоминания Н. И. Веретенникова. «Новый мир», 1956, № 3, стр. 205.

¹ Анна Ивановна Веретенникова (1855 — 1888) — одна из первых женщин-врачей в России, двоюродная сестра Владимира Ильича Ленина. Окончив в 16 лет женскую гимназию, она давала уроки, а затем овладела стенографией и два года работала стенографисткой в казанском «Правительственном вестнике». Стремясь учиться дальше, поступила на Высшие медицинские курсы в Петербурге, которые блестяще закончила в 1882 году. Отвергнув предложение остаться на них ассистенткой, поехала в глухой Белебеевский уезд, Уфимской губернии, видя в этом не только свой врачебный, но и гражданский долг. Об этой поре своей жизни А. И. Веретенникова рассказала в «Записках земского врача» (см. «Новый мир», 1956, № 3). Для Анны Ивановны были характерны страстная увлеченность своей профессией, горячее желание принести пользу родному народу.

 

Особенно пленил меня образ одной сельской учительницы, о которой рассказывала отцу в Кокушкине, во время прогулки по полям, моя двоюродная сестра, студентка медицинских курсов (Анна Ивановна Веретенникова. — А. И.). Она говорила о своей приятельнице, идейной народнице, которая, очевидно, не ограничивалась преподаванием грамоты ребятам, а собирала по вечерам крестьян, читала, беседовала с ними, сильно подняла их сознательность и вызвала большую любовь среди них к себе. В результате донос, обыск, допросы крестьян и удаление, кажется, даже арест учительницы к общему горю всей деревни.

Помню горячий, возмущенный тон рассказчицы, рисуемый ею идеальный образ учительницы, с подчеркиванием, что ничего антиправительственного в ее деятельности не было; помню отца — молчаливого, сосредоточенного, с опущенной головой. Помню, что и на мои позднейшие расспросы об этой учительнице он больше отмалчивался.

А. В. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 54 — 55).

Отец стоял за раннее определение в школу, чтобы дети, особенно мальчики, привыкали к труду и втягивались в дисциплину, проходя гимназический курс с первых классов. Отличавшийся сам строгим выполнением долга и чрезвычайной исполнительностью, он считал важным привить эти качества и детям. Следя за уроками обоих старших сыновей (Александра Ильича и Владимира Ильича. — А. И.), он и до гимназии и во время прохождения ими младших классов приучал их к щепетильно точному, отчетливому выполнению всех уроков. Он боялся изнеживающего домашнего баловства, считал полезным поставить мальчиков раньше под мужское влияние. Кроме того, отец и не мог бы, при большой семье, иметь отдельных учителей для нас, даже помещать всех нас в платные школы было бы для него трудно: семья возрастала, а жить приходилось исключительно на небольшое жалованье отца¹. Я не раз слыхала от него в детстве, что только благодаря исключительному хозяйственному умению и экономии матери мы сводим концы с концами. Министерские гимназии вследствие того, что отец был чиновником министерств а) нар (одного) просвещения, были бесплатны для его детей. За дочерей в Мариинской гимназии приходилось платить. Затем отец, бывший всегда слабого здоровья, не надеялся дослужить до пенсии, и судьба семьи все время очень заботила его. Он внушал нам, старшим, что, окончив гимназический курс, мы должны будем учить, ставить на ноги меньших братьев и сестер...

Отец мой не стоял за классическое образование: он смотрел на него лишь как на необходимый мост к университету. Я слышала, как он говорил кому-то уже позднее, когда стали открываться реальные училища, что ничего не поделаешь, приходится отдавать детей в классическую гимназию, ибо без нее нет доступа в университет и способный мальчик потом может упрекнуть родителей, что они закрыли для него эту дорогу. Особенно был он против обязательности греческого языка, в его время в гимназии был обязательным только латинский. Таким образом, при первых шагах отец мог направлять только в латинском, но не в греческом. Да перегруженность самого отца работой, его частые разъезды по губернии позволяли ему лишь в самых общих чертах направлять брата (Александра Ильича. — А.И.). Его личный пример постоянной добросовестной работы воспитывал в этом смысле. Сам чрезвычайно скромный и строгий к себе, считавший, что его напряженная идейная работа есть выполнение долга, не больше, он и нас воспитывал в этом духе. Он был против «захваливанья», как он выражался, считая вредным чересчур высокое мнение о себе.

Теперь, когда я гляжу назад на наше детство, я думаю, что было бы лучше, если бы эта в общем правильная педагогическая линия не проводилась так неуклонно. Вполне правильной она была только для брата Владимира, большой самоуверенности которого и постоянным отличиям в школе представляла полезный корректив. Ничуть не ослабив его верной самооценки, она, несомненно, сбавила той заносчивости, к которой склонны бывают выдающиеся по способностям захваливаемые дети, и приучила его, несмотря на эти похвалы, упорно трудиться.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 45, 48 — 49).

¹ По сохранившимся бухгалтерским книгам канцелярии директора народных училищ Симбирской губернии установлено, что жалованье Ильи Николаевича составляло 73 рубля 50 копеек в месяц.

 

Ему (Володе. — А. И.) в детстве было чуждо хвастовство, важничание — эти неприятные свойства, которых он не терпел в более поздние годы, от которых предостерегал молодежь в своей речи на III съезде комсомола.

Правда, и отец наш очень не любил хвастовства и, несмотря на постоянные отличия в школе всех нас, — и особенно Володи, — никого не хвалил и, радуясь нашим успехам, старался поощрять нас на большие...

Возвращаясь из гимназии, Володя рассказывал отцу о том, что было на уроках и как он отвечал. Так как обычно повторялось одно и то же — удачные ответы, хорошие отметки, то иногда Володя просто, быстро шагая мимо кабинета отца по проходной комнате, через которую шла его дорога к себе, наверх, скороговоркой на ходу рапортовал: «Из греческого¹ пять, из немецкого пять».

Так ясна у меня перед глазами эта сцена: я сижу в кабинете отца и ловлю довольную улыбку, которой обмениваются отец с матерью, следя глазами за коренастой фигуркой в гимназической шинели, с торчащими из-под форменной фуражки рыжеватыми волосами, проворно мелькающей мимо двери. Предметы, конечно, менялись; иногда звучало: «Из латыни пять, из алгебры пять», но суть была одна: получалась обычно одна отметка — 5.

Отец говорил в те годы матери, что Володе все слишком легко дается и он боится, что в нем не выработается трудоспособность. Мы знаем теперь, что опасения эти оказались излишними, что Володя сумел выработать в себе исключительную трудоспособность.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 21 — 22.

¹ Греческий язык Володя Ульянов стал изучать с третьего класса гимназии (5 часов в неделю). Кроме того, в этом классе впервые были в [.едены алгебра и курс древней истории (по 2 часа в неделю).

 

Илья Николаевич Ульянов имел большое влияние на Ильича. И Ильичу было чему поучиться у отца.

Н. К. Крупская. В. И. Ленин и вопросы народного образования. «Юный коммунист», 1938, № 1, стр. 41.

То строгое отношение к себе и своим обязанностям.., которое отличало всегда Владимира Ильича, было в значительной степени заложено у него с ранних лет примером и влиянием отца.

М. Ульянова, стр. 64.

О крепкой воле писал Добролюбов. Методами Добролюбова воспитывал Ильича отец...

Илья Николаевич, обращая внимание на то, чтобы Владимир Ильич хорошо и упорно учился, все же старался воспитать в нем, как того требовал Добролюбов, сознательное отношение к тому, чему и как учили его в школе...

Илья Николаевич учил Ильича всматриваться в жизнь, но в то же время, когда Ильич позволял себе насмешки в классе над учителями, например над учителем французского языка Пором¹, Илья Николаевич сдерживал его, говорил о недопустимости грубого отношения к учителям, даже имеющим серьезные недостатки в преподавании. И Владимир Ильич сдерживал себя.

И еще одну черту воспитало в Ильиче добролюбовское отношение к детям: это уменье и к себе, к своей деятельности подходить с точки зрения интересов дела. Это застраховало Ильича от мелочного самолюбия.

Кроме строгого отношения к себе, Илья Николаевич... особенно ценил в детях искренность, старался воспитывать ее в ребятах. О важности воспитания искренности писал Добролюбов. Одной из особенно характерных черт Ильича была искренность.

Н. Крупская. Детство и ранняя юность Ильича. «Большевик», 1938, № 12, стр. 68.

¹ Об отношении Владимира Ильича к учителю французского языка Пору подробнее см. на стр. 214 — 215 наст, издания.

 

«Деликатность и такт — свойства трудные и более редкие, чем талант. Их нельзя представить или разыграть, не сорвавшись. Их нужно иметь, — и тогда они скажутся сами собой в тысяче пустяков... Илье Николаевичу было свойственно почти физически чувствовать чужое бытие — характер, натуру, настроение ученика, — чувствовать с подлинным внутренним равенством, главным условием деликатности... И в классе тотчас почувствовали, что в каждом из них он видит и уважает равного себе человека»¹.

Глубоко правильно! Это свойство было полностью унаследовано от отца Владимиром Ильичем и в значительной степени содействовало успеху его дела (выделено Дм. Ульяновым. — А. И.)...

«Как только стало известно место его (Ильи Николаевича. — А. И.) нового назначения — Симбирск, он стал прочитывать о Симбирске все, что под руку попадало...

И где ни встретит в обществе человека из тех мест, непременно подсядет к нему и прислушивается... Попался ему и настоящий купец-симбиряк, его Илья Николаевич завел к себе в опустелую квартиру поить чаем и чуть не шесть часов выспрашивал подряд, что там и как» 1. Эта особенность Ильи Николаевича разузнать все досконально о том ближайшем новом, что его ждет, была свойственна в полной мере и Владимиру Ильичу. Что можно — прочитать, где можно — расспросить живых людей о тех местах, куда предстояло ехать. И это было весьма характерно для него.

Дм. Ульянов. Роман о семье Ульяновых. «Известия», 1938, 24 марта.

¹ Дм. Ульянов цитирует роман Мариэтты Шагинян «Семья Ульяновых».

 

Лицом и сложением Владимир Ильич был в отца. От него же унаследовал он веселый, общительный нрав, склонный к юмору и шуткам, а также вспыльчивость. Но проявлялся он у Владимира Ильича, конечно, более смело, в более свободных, чем у отца, условиях детства.

А. И. Ульянова-Елизарова. В. И. Ульянов (Н. Ленин), стр. 17.

Хотя открытый, задушевный смех и у Володи и у Ильи Николаевича был одинаково заразителен, но в смехе их было и резкое различие: Илью Николаевича смех как бы одолевал, он не в силах был остановиться, смеялся безудержно, иногда до слез, отмахиваясь руками, даже если они были чем-нибудь заняты: зонтиком, корзинкой с грибами, тростью и т. п.

Володя же, хохоча так же увлекательно и искренне¹, как бы владел смехом: он мог оборвать его и перейти, смотря по обстоятельствам, к серьезной или даже негодующей речи.

Н. Веретенников, стр. 35.

¹ «Ух, как умел хохотать, — писала Н. К. Крупская о Владимире Ильиче в «Моих ответах на анкету Института мозга в 1935 г.» — До слез. Отбрасывался назад при хохоте...» (см. «Известия», 1963, 6 апреля).

 

Когда Илья Николаевич оживлялся, шутил и острил, его глаза так же загорались и блестели, как глаза Владимира Ильича, когда он бывал в ударе и оживленно беседовал с товарищами.

Вообще физически Владимир Ильич был очень похож на отца. Он унаследовал его рост, его широкие скулы и черты лица, несколько монгольский разрез глаз, большой лоб. Он обладал таким же, как отец, живым характером... Много общего было у них и в чертах характера и в привычках. Сила воли, энергия, способность целиком и безраздельно отдаваться своему делу, гореть на нем, крайне добросовестное отношение к своим обязанностям, а также большой демократизм, внимательное отношение к людям — эти черты были общи для Ильи Николаевича и Владимира Ильича...

Обще для них было и уменье ограничиваться самым необходимым, не тратить лишних денег на себя, и, помимо этого, как у Ильи Николаевича, так и у Владимира Ильича был своего рода консерватизм по отношению к вещам, платью и пр.; привыкнув к чему-нибудь, они потом неохотно с ним расставались.

М. Ульянова, стр. 63, 66.

Большая семья, воспитание детей поглощали весь его (Ильи Николаевича. — А. И.) заработок, на себя он тратил очень мало, не любил большого общества и удовольствий.

А. И. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. И).

Володя был всегда очень непрактичен в житейских обыденных вещах, — он не умел и не любил покупать себе что-нибудь, и обычно и позже эту задачу брали на себя мать или я. В этом он напоминал всецело отца, которому мать заказывала всегда костюмы, выбирала материал для них и который, как и Володя, был чрезвычайно безразличен к тому, что надеть, привыкал к вещам и по своей инициативе никогда, кажется, не сменил бы их. Володя и в этом, как и во многом другом, был весь в отца¹.

Л. И. Ульянова-Елизарова. Воспоминания об Ильиче. М., 1934, стр. 45.

¹ Эта черта оставалась присущей Ленину в течение всей его жизни. М. Эссен, познакомившаяся с ним в 1902 году, вспоминает: «Владимир Ильич не был аскетом: он любил жизнь во всей ее многогранности, но внешняя обстановка, еда, одежда и пр. не играли никакой роли в его жизни. Тут не было лишений, сознательного отказа, а просто не было в этом потребности. Не помню, чтобы когда-либо, даже шутя, говорилось о вкусном блюде, чтобы придавалось значение платью. Пили, ели, одевались, но эта сторона жизни ничьего внимания не приковывала» (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 255).

 

Вспоминается, как Ильич рассказывал, как он слушал рассказы отца о его поездках по деревням, о беспомощности крестьянства, его темноте.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 83.

Илья Николаевич заботился о детях чувашей, мордвинов, об их учебе. Сам Ильич в школе чутко относился к детям других национальностей.

Н. К. Крупская. Как и что рассказывать школьникам о Ленине. «Учительская газета», 1938, 22 января.

Была еще одна черта, которую подчеркивали, как заслугу И. Ульянова, — это его любовь и особенно сильная забота о постановке школы и развитии грамотности среди чувашей. И. Ульянов, как директор народной школы, особенно много сделал для забитой бедной инородческой чувашской школы. Это мнение было подчеркиваемо симбирской общественностью, оно особенно ярко осталось у меня в памяти до сего времени... Эту черту я считаю долгом отметить, т(ак) к(ак) любовь, внимание и понимание угнетенных народностей унаследованы от отца и Владимиром Ильичем.

Д. Деларов. Как я познакомился с семьей Ульяновых. «Север» (Вологда), 1924, № 1, стр. XVI.

Такое отношение Ильи Николаевича к нацменам не могло не повлиять на Ильича, который слушал, что говорил отец, что говорили другие. Владимир Ильич рассказывал мне как-то об отношении симбирских обывателей к нацменам: «начнут говорить о татарине, скажут презрительно «князь», говорят об еврее — непременно скажут «жид», о поляке — «полячишка», об армянине — «армяшка»».

Ильич шел по стопам отца: в старшем классе гимназии он целый год занимался с товарищем чувашом, отстававшим по русскому языку, чтобы подготовить его к поступлению в университет, и подготовил¹.

Но и на всю революционную деятельность Ильича повлияло это отношение Ильи Николаевича к нацменам: все знают, какую громадную работу проделал Ленин, закладывая основы дружбы народов СССР.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 28

¹ Речь идет о занятиях Владимира Ильича с Н. М. Охотниковым (см. об этом подробнее на стр. 257 — 260 наст, издания).

 

Сын его (то есть Ильи Николаевича. — А. И.) Владимир унаследовал от него, между прочим, и математические способности...

Запись воспоминаний И. Я. Яковлева, сделанная А. В. Жиркевичем. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Когда отец бывал дома, он приходил обычно на выручку к нам, старшим (которым Володя, первым закончив приготовление уроков, мешал заниматься. — А. И.), уводил Володю к себе в кабинет и проверял его уроки. Обычно Володя знал все. Тогда отец начинал спрашивать его старые латинские слова по всей тетради. Но Володя отвечал их без запинки. И если у отца не было досуга занять его чем-нибудь другим, например шахматами, то тишина в столовой водворялась ненадолго.

А шахматы любил наш отец¹, и любовь эта передалась всем братьям. Для каждого из них была радость, когда отец звал его к себе в кабинет и расставлял шахматы. Шахматы эти, которые отец очень берег и которыми все мы восхищались в детстве, были выточены им самим на токарном станке еще в Нижнем Новгороде, до переезда в Симбирск. Мы все выучились играть... ²

Володя играл в шахматы с отцом и с братом Сашей. Мы, девочки, играли меньше. Помню только одну осень, когда отец и мы, трое старших, очень увлекались четверными шахматами и просиживали за ними поздно по вечерам. Но когда начались регулярные занятия, пришлось, конечно, оставить эту игру, которая обычно очень затягивалась.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 18 — 20.

¹ Анна Ильинична вспоминает, что «партнеров в те времена (для Ильи Николаевича. — А. И.) было немного в Симбирске. Главным партнером его был старик Белокрысенко, управляющий удельной конторой (см. стр. 17 наст, изд. — Л. И.). Из сослуживцев И(льи) Н(иколаевича) в шахматы никто не играл, а все любили игру в карты» (Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС).

² Далее А. И. Ульянова рассказывает о судьбе этих шахмат: «...Позднее, когда Владимир Ильич жил за границей в эмиграции, мать послала их ему (о получении этих шахмат Владимир Ильич сообщил матери в письме из Парижа от 13 февраля 1910 года. — Л. И.). Но в Кракове, где Ильич был арестован в начале мировой войны и откуда ему пришлось по освобождении уехать, побросав вещи, были оставлены и эти шахматы и, к сожалению, пропали».

 

Играть (в шахматы. — А. И.) Владимир Ильич начал лет восьми-девяти. Играл с отцом, который был первым его учителем, со старшим братом Александром Ильичем, затем впоследствии с нами меньшими — сестрой Олей и со мной. Для меня он был учителем, и очень строгим, поэтому я больше любил играть с отцом, который снисходительно разрешал мне брать ходы обратно.

У Владимира Ильича было прекрасное правило, которого он сам всегда придерживался и строго требовал от своего партнера: обратно ходов ни в коем случае не брать — взялся за фигуру, ею и ходи. У любителей это правило очень часто нарушается, ходы берутся назад, положения переигрываются. Этот скверный обычай страшно портит и игру, и игрока. Вместо того, чтобы, не касаясь фигур, продумывать тщательно различные комбинации, что и дает интерес игре, что приучает точно рассчитывать за несколько ходов вперед, люди тыкают фигуры не подумавши, торопятся, придают игре нервность, азарт...

Он обыкновенно играл серьезно и не любил так называемых «легких» партий. Играя со слабейшими игроками, чтобы уравновесить силы, давал вперед ту или другую фигуру. Когда же партнер из самолюбия отказывался, Владимир Ильич обычно заявлял: «Какой же интерес для меня играть на равных силах, когда нет надобности думать, бороться, выкручиваться». Он даже предпочитал быть несколько слабее того, кому давал вперед. Когда без туры я стал выигрывать у него чаще и просил перейти на коня, он поставил условие: «Выиграй подряд три партии, тогда перейдем».

Обычно наблюдается обратное — больше нравится выигрывать, хотя бы и без особых усилий и труда. Владимир Ильич смотрел иначе: у него главный интерес в шахматах состоял в упорной борьбе¹, чтобы сделать наилучший ход, в том, чтобы найти выход из трудного, иногда почти безнадежного положения; выигрыш или проигрыш сами по себе меньше интересовали его. Ему доставляли удовольствие хорошие ходы противника, а не слабые. Бывало, когда сделаешь в игре глупость и этим дашь ему легкий выигрыш, он говорил, смеясь: «Ну, это не я выиграл, а ты проиграл».

Пятнадцати лет Владимир Ильич стал обыгрывать отца. Помню, как Илья Николаевич (зимой 1885 — 1886 гг.), войдя в столовую, сказал: «Володя, ты стал меня побивать в шахматы, тебе уже нужно познакомиться с NN и с ним играть» (помнится, некий Ильин, считавшийся лучшим игроком в Симбирске. У нас он не бывал).

Д. Ульянов (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 62 — 63).

¹ В заметке «Володя Ульянов за шахматной доской» («Пионерская правда», 1947, 21 января) Н. И. Веретенников вспоминает такой случай:

«Однажды, когда мы играли в шахматы, он (Володя. — А. И) предложил сыграть по-новому: разделить шахматную доску пополам большой папкой так, чтобы играющие не видели шахматных фигур друг у друга. Каждый из играющих ставит фигуры на 4-х горизонталях, как ему вздумается. Для большего простора четыре пешки отбрасываются. Когда у обоих играющих расставлены фигуры, папка снимается: король противника, схороненный на крайней горизонтали в правом или левом углу доски, а то и посередине, стоит, укрытый пешками; кони, защищенные пешками, подкрепляют друг друга; ладьи расположились на одной вертикали и нацелены на невидимую цель. Слоны протянули свои щупальца в лагерь противника. И все это подкрепляется защитой ферзя, скромно укрытого от непосредственного удара противника...

И начинается бой, чрезвычайно интересный и острый...

С тех пор мне ни разу не приходилось видеть такой игры».

 

«Сначала отец нас обыгрывал, — рассказывал Владимир Ильич, — потом мы с братом достали руководство к шахматной игре и стали отца обыгрывать¹. Раз — мы наверху жили — встретил отца, идет из нашей комнаты со свечой в руке и несет руководство по шахматной игре. Затем за него засел».

Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине М., 1957, стр. 33.

¹ Очевидно, имеется в виду «Руководство к шахматной игре» У. Цукерторта и Дюфреня, выпущенное в 1872 году в Петербурге и затем неоднократно переиздававшееся. «Относясь ко всему серьезно, — рассказывает А. И. Ульянова, — Володя и шахматную игру стал изучать, как и старший брат, по руководствам и позднее играл очень хорошо. Игра эта часто скрашивала для него вынужденную жизнь в деревне, в провинции, а после — в ссылке и в эмиграции. Гимназистом же он очень любил играть в шахматы с Сашей» («Детские и школьные годы Ильича», стр. 18 — 19).

 

Охотно принимал Илья Николаевич участие и в детских играх (например, в игре в крокет и пр.) и при этом «держал себя с детьми по-товарищески, увлекаясь не меньше их»... В обращении с детьми, в уменье завязать с ними быстро приятельские отношения и поднять шум и беготню, в способности увлекаться играми совсем по-детски Владимир Ильич очень напоминал отца.

М. Ульянова, стр. 66.

С трогательной, не по годам, заботливостью и лаской относился Володя, мальчик лет десяти, к младшей сестре своей... Володя называл ее тогда Манюша, делая ударение на последнем слоге. Позднее он называл Марию Ильиничну Маняшей.

Н. Веретенников, стр. 39.

Он (Володя. — А. И.) всегда шутил с младшими детьми, смеялся их проказам и, уже будучи взрослым мальчиком, участвовал во всех детских играх.

Помню, как он бегал с ними по саду, играл в комнатах, устраивал коляску для котенка. Помню, как однажды долго не могли найти цветной бумаги для елки, а Володя обегал все магазины и все-таки разыскал.

В. В. Кашкадамова. Семейство В. И. Ульянова-Ленина в Симбирске. «Бакинский рабочий», 1926, 21 января.

Я... стала бывать у Ульяновых. Время там протекало незаметно. Когда собирались мы, детвора, И(лья) Н(иколаевич) всегда принимал живое участие в наших играх: играл с нами в жмурки и в кошки-мышки. Дав нам наиграться, он вел нас в свой кабинет или комнату, наполненную всевозможными пособиями и картинами по изучению географии, этнографии и естествознания. Там он давал нам объяснения по картинам и картам, и мы с большим неудовольствием расходились по домам. В наших играх принимали участие как двое младших детей — Митя и Марья, так и В(ладимир) И(льич) (тогда еще Володя). Он был ровесник мне по годам, но, конечно, был неизмеримо развитее и серьезнее нас... Когда мы переходили в научную комнату (так я называла ее)... он оживлялся, внимательно слушал объяснения И(льи) Николаевича) и сам попутно с ним объяснял нам картины, гербарии и т. п. И так живо, понятно он это делал, что робость, которую ощущала я при играх к нему, тут пропадала совершенно. Я очень интересовалась географией и естествоведением, и он, как бы видя это, так увлекательно рассказывал мне — и не сухим языком, т. е. «такая-то страна или город», а рассказывал все их особенности, чем они богаты, чем замечательны. И так умел он перенести слушателей туда, что бывало придешь домой, а в голове — все слышанное. Фантазия работает усиленно, и кажется, что видишь все эти горы, реки, тропические леса и людей, населяющих их.

Ек. Арнольд. Мои воспоминания о семье Ульяновых. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

...Влияние его (Владимира Ильича. — А. И.) на меня во все поры моей жизни было очень велико... Владимир Ильич много возился со иной, как младшей в семье, позднее занимался со мной, давал указания, что читать, беседовал со мной на разные темы.

М. И. Ульянова. Из автобиографии. «Неделя», 1963, № 7, стр. 8.

С самых детских лет я испытывала к Владимиру Ильичу какое-то совсем особое чувство: горячую любовь вместе с своего рода поклонением, точно это было существо какого-то особого, высшего порядка¹. И если я позволяла себе капризы и непослушание с другими, то от всего этого не оставалось и следа, если я только подозревала, что Владимир Ильич может меня видеть или слышать. Уже не говоря о том, чтобы я проявляла какую-нибудь тень непослушания по отношению к нему. А между тем он никогда не выказывал никакой строгости ко мне, даже, наоборот, баловал меня, как младшую в семье.

Я думаю, что такой полный авторитет он завоевал себе благодаря высоте своего нравственного облика. Дети ведь очень чутки к тому, чтобы слово не расходилось с делом, чтобы взрослые не оперировали с двоякого рода моралью: одною, применяемою к детям, а другою — к себе. Брат всегда делал хорошо все, за что бы он ни брался; кроме того, он очень рано научился владеть собой. А между тем от природы он был вспыльчивым, и нужно было немало воли, чтобы сдерживать себя. Повторяю: я не помню, за малыми исключениями, чтобы он был нервен в то время, чтобы он проявлял себя резко по отношению к кому бы то ни было.

Возможно, что моя привязанность к Владимиру Ильичу усугублялась еще тем, что я перенесла на него любовь к отцу, который умер, когда мне еще не было восьми лет. Отец очень любил возиться, бегать и играть с нами, детьми. Много возился он и со мной, как с младшей. У Владимира Ильича было такое же отношение к детям, как и у отца. В этом отношении было то, что особенно завоевывает детей. Он подходил к ним просто, ласково и, я бы сказала, как равный, как к всамделишным людям, хотя и маленьким. В его тоне с ними не было ни пренебрежительности, которая так часто чувствуется у взрослых по отношению к детям, ни особого подлаживания под детей и под детские интересы...²

Но в те годы разница лет между мною и Владимиром Ильичей (восемь лет) была особенно ощутительна: я была еще совсем маленькой, а брат — гимназистом старших классов. Но некоторые картинки у меня ярко запечатлелись в памяти. Вот я еще совсем маленькая. В доме у нас была собачка по кличке Gargon, которую наша старушка няня, жившая у нас в доме и вынянчившая всех детей, начиная с Владимира Ильича, называла Кальсонкой. Раз вечером кто-то из мальчиков — у нас жили в то время дети Персианиновых — гимназисты — зовет меня наверх, в их комнату, чтобы посмотреть фокус. Я иду вместе с няней и, затаив дыхание, смотрю на ящик от маминой машинки, который сам двигается по поду то в одну, то в другую сторону. Изумлению моему нет конца, но изумление это переходит в отчаяние, когда ящик приподымают и под ним оказывается наша собачонка. Я заливаюсь горькими слезами, и даже обещание няни дать Кальсонке сейчас же говядинки плохо способствует моему успокоению. Но тут появляется Владимир Ильич, и его уверение, что с собакой ничего не произошло, оказывает свое действие.

А вот зима. И мы летим с Владимиром Ильичем на санках с высокой ледяной горы, устроенной во дворе. В те годы Ильич называл меня «пичужкой» и часто высоко поднимал меня над головой, взяв сзади за локти...

Мне кто-то сказал, что в городе появились привидения. Оказалось, несколько мальчиков устроили ходули, завернулись в простыни и путешествовали на ходулях. На меня такой страх напал! Пришел Владимир Ильич и успокоил. Он так действовал: придет, уговорит, и я успокоюсь.

М. П. Ульянова. О Ленине. М., 1964, стр. 7-8, 9-10, 16.

¹ В феврале 1924 года в речи на собрании старых большевиков М. И. Ульянова говорила о своей привязанности к Владимиру Ильичу:  «Настолько был силен его облик, что мне всегда казалось, что, лишь бы он чего пожелал, я расшибусь для него в лепешку!» (см. «Известия», 1963, 18 апреля).

² Далее М. И. Ульянова пишет: «Владимир Ильич сам слишком много детского, в лучшем смысле этого слова, сохранил до последних дней своей жизни, что выражалось в удивительной чистоте, искренности, жизнерадостности, способности увлекаться, скажем, охотой, прогулкой, игрой и пр., как ребенок, а также в умении предаваться самой беззаботной веселости. Как же тут было не завоевать симпатии детей! И всегда, когда Владимиру Ильичу приходилось встречаться с детьми, у него очень быстро устанавливались с ними самые дружеские отношения, с оттенком влюбленности со стороны детей. Знакомство завязывалось быстро, и через некоторое время слышался уже громкий хохот, возня и беготня.

Владимир Ильич стоял всегда за предоставление детям наибольшей свободы и останавливал нас, когда замечал, что мы «обдергиваем» их: «сиди смирно», «не вертись», «не озоруй» и т. п. Эта черта его проявилась даже незадолго до его смерти» (там же, стр. 8).

 

...И(лья) Н(иколаевич), всецело ушедший в школьную работу, мало уделял времени домашней жизни. Все заботы о хозяйстве и семье лежали на Марии Ал(ександровне). Работу свою М(ария) А(лександровна) исполняла спокойно, не волнуясь. Я никогда не слыхала, чтобы она возвышала голос, даже замечания и выговоры детям она делала спокойно, с улыбкой, и этих спокойных, кротких замечаний было достаточно, чтобы произвести впечатление. Дети слушались ее, любили и уважали свою мать.

В. В. Кашкадамова (Юбилейный сборник, стр. 38).

Тетя Маша была с нами, детьми, всегда спокойна, ровна, справедлива и ласкова.

Н. И. Веретенников. Детские годы В. И. Ульянова (Ленина) в Кокушкине. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 150.

Огромное значение в воспитании детей имела... Мария Александровна, урожденная Бланк. Это была удивительно гармоничная и цельная натура. С большой твердостью и силой характера... она соединяла кротость и чуткость, а с глубиной душевных переживаний — ровный, приветливый и веселый нрав, покорявший обычно всех, кто с ней сталкивался. Тем больше покоряла она своих детей, в которых вкладывала все силы, которых окружала самоотверженной любовью без баловства и потаканья, внимательным и чутким надзором без излишнего стесненья их свободы.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 33 — 34).

...Любящая мать, чуткий интеллигентный человек, она (Мария Александровна. — А. И.) как-то умела, не вклиниваясь в жизнь своих детей, сливаться с их интересами.

М. Голубева. Юноша Ульянов (В. И. Ленин). «Старый большевик», 1933, № 5, стр. 160.

Добрая и нежная мать, Мария Александровна тем не менее была противницей изнеживающего домашнего баловства и поэтому приучала детей к труду, дисциплине, четкому и безоговорочному выполнению своих обязанностей.

Мария Александровна чрезвычайно внимательно и сочувственно относилась ко всем детским затеям и историям. Когда вечером собиралась вся семья, она с терпеливым вниманием выслушивала суждения и рассказы своих детей и принимала близкое участие в их делах...

Владимир Ильич, как и другие его братья и сестры, всегда с большим уважением и любовью относился к своей матери. Ее слово было для него законом. Он выполнял самым тщательным образом все, что она говорила ему. Вообще пример и влияние матери на него были весьма значительны¹.

В. Д. Бонч-Бруевич. Мать Владимира Ильича (по личным воспоминаниям). «Семья и школа», 1947, № 1, стр. 11.

¹ «Только узнав Марию Александровну, — писала М. Эссен, — я поняла секрет обаяния Владимира Ильича» (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 253).

 

Не только глубоко было влияние на Ильича отца и брата, очень сильно было влияние на него и матери...

На учебу ребят Мария Александровна, как и отец Ильича, обращала очень большое внимание, учила их немецкому языку, и Ильич, улыбаясь, рассказывал, как его нахваливал в младших классах немец-учитель. Ильич потом очень увлекался изучением языков, даже латыни. Мне кажется, что талант организатора, который был так присущ Ильичу, он в значительной мере унаследовал от матери¹.

Кроме того, мать примером своим показывала старшим, как надо заботиться о младших. Она организовала хоровое пение ребят, которое они ужасно любили, играла с ними. И Ильич с ранних лет заботился о младшем брате и сестре. В этом отношении замечательно много интересных воспоминаний сохранилось у Марии Ильиничны и Дмитрия Ильича. В игру он умел вносить известную организованность, и столько мягкости, внимания было у него во время игры к младшим.

Эта забота о младших наложила печать на все его отношения к детям и в дальнейшем. Он любил с ними поиграть, пошутить, но никогда я не видела, чтобы он над ними строжился, не любил, когда и другие строжились, никогда он их не поучал, как иной раз изображают это на картинах.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 33.

¹ Несмотря на то что на Марии Александровне лежали все заботы по ведению домашнего хозяйства и воспитанию шести детей, она еще была попечительницей женского двухклассного училища, часто посещала его, занималась с ученицами рукоделием. Как известно, Мария Александровна самостоятельно подготовилась и сдала экзамены на звание народной учительницы.

 

Много раз приходилось мне беседовать с матерью Владимира Ильича и расспрашивать о жизни и привычках ее гениального сына. И сколько раз ни слушал я ее, всегда во всех этих воспоминаниях о детских и юношеских годах, об учении, играх, о всей жизни ее любимого сына красной нитью выделялась одна и та же основная черта характера Владимира Ильича: систематичность, последовательность, железная самодисциплина и решительное требование всего того же от других.

Эти детские и юношеские навыки являлись как бы врожденными, основными чертами характера Владимира Ильича.

Влад. Бонч-Бруевич. Юношеские годы Владимира Ильича. «Комсомольский работник», 1945, № 2 — 3, стр. 8.

Одной из характерных черт В(ладимира) И(льича) была большая аккуратность и пунктуальность, а также строгая экономия в расходовании средств вообще, а в частности лично на себя. Вероятно, эти качества передались В(ладимиру) И(льичу) по наследству от матери, на которую он походил во многих чертах характера. А мать наша по материнской линии была немка, и указанные черты характера были ей свойственны в большой степени.

М. И. Ульянова. Предисловие к сборнику «Письма к родным» издания 1930 года. В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, том 37, стр. XV.

По субботам она (Мария Александровна. — А. И.) часто собирала вокруг себя своих детей и их маленьких друзей, и они под ее аккомпанемент пели песенки из «Гуселек». Особенно врезалась мне в память часто петая ими песенка «Ай, попалась, птичка, стой»»

Воспоминания Г. Назарьевой. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Наша мать, Мария Александровна, очень любила рояль. Она играла и пела многие старинные песни и романсы. Но особенно охотно исполняла она отрывки из оперы «Аскольдова могила». У нее были старые, пожелтевшие от времени ноты этой оперы. Мы все очень любили ее музыку и пение, и Владимир Ильич часто напевал некоторые мотивы из «Аскольдовой могилы».

Д. Ульянов (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 69).

В ненастные дни в Кокушкине под монотонный шум дождя, собрав у рояля в кружок ребят, тетя Маша образно рассказывала содержание онеры Верстовского¹ «Аскольдова могила», дополняя рассказ музыкой и пением.

Я так ярко помню эту сценку, что, кажется, если бы умел рисовать, то мог бы ее детально воспроизвести. Володя и Оля, музыкальные по натуре, внимательно вслушиваются в музыку и пение. Маленький Митя, всецело поглощенный фабулой, не сводит своих разгоревшихся карих глаз с тети Маши. Старшие, Аня и Шура, временами отрываются от книги или тихой беседы, тоже слушают, а взрослые, чтобы не помешать, стараются потише проскользнуть по домашним делам. Мы все сидим затихшие, притаившиеся, завороженные.

Н. Веретенников, стр. 29.

¹ Алексей Николаевич Верстовский (1799 — 1862) — оперный и водевильный композитор первой половины XIX века. Особенно популярна была его опера «Аскольдова могила» (либретто М. Загоскина по его же роману), отличающаяся национально-романтической тематикой и широким использованием народной песенности.

 

Мальчиком Владимир Ильич учился играть на рояле. У него, по словам матери, был великолепный слух, и музыка давалась ему легко. В возрасте восьми-девяти лет он бойко играл многие детские пьесы, а также с матерью и со старшими в четыре руки.

Однако, поступив в гимназию, он в первых же классах совершенно бросил рояль. Почему? Во всяком случае, не гимназические занятия и вечернее приготовление уроков были этому причиной, у Владимира Ильича были прекрасные способности, и учение в гимназии давалось ему чрезвычайно легко. В младших классах он почти не готовил уроков по вечерам, так как все необходимое усваивал в классе при объяснениях учителя, при этом получал по всем предметам пятерки...

Вернее всего, что причиной того, почему Владимир Ильич бросил рояль девяти или десяти лет, были рутинные взгляды того времени, что на рояле должны учиться играть девочки, а для мальчиков это занятие неподходящее. Трудно допустить, конечно, чтобы отец смотрел таким образом, но возможно и вероятно, что он все же и не поощрял Владимира Ильича к музыке, а тот как-нибудь стороной, может быть от товарищей но гимназии и т. п., уловил и воспринял этот взгляд. Кроме того, старший брат, Александр Ильич, не играл на рояле, и это также могло оказать влияние на Владимира Ильича...

Как бы то ни было, Владимир Ильич бросил рояль, и только мать очень жалела об этом и не раз говорила, как он хорошо играл для своего возраста.

В 1883/84 году мне подарили гармонику. Ни я, ни старшая сестра Ольга Ильинична не умели приступиться к этому инструменту, и только Владимир Ильич быстро освоился с ним и подобрал несколько мотивов, в том числе довольно удачно «Вот мчится тройка удалая вдоль по дорожке столбовой». Вообще же гармоника не заинтересовала его.

Д. И. Ульянов. Воспоминания о Владимире Ильиче. М., 1964, стр. 36, 37.

Все в семье (в том числе и Владимир Ильич) очень любили Александра Ильича и старались равняться по нему. Нравственный облик его был очень высок. Характерно, что, еще будучи мальчиком 11 лет, на вопрос старшей сестры (Анны Ильиничны. — А. И.): «Какие пороки самые худшие?» — он, не задумываясь, ответил: «Ложь и трусость».

М. И. Ульянова. Памяти Александра Ильича Ульянова. «Правда», 1963, 18 февраля.

...Володя, как и все мы, старался «равняться по Саше». Его (то есть Александра Ильича. — А. И.) пример и влияние в семье не может быть переоценено.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 41).

Саша был на редкость серьезный, вдумчивый и строго относящийся к своим обязанностям мальчик. Он отличался также не только твердым, но и справедливым, чутким и ласковым характером и пользовался большой любовью всех младших.

А. И. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 13).

Чрезвычайная чуткость и глубина переживаний соединялись в нем (Александре Ильиче. — А. И.) с спокойным и выдержанным характером. Он с детства прямо неспособен был выйти из себя, поднять голос, а между тем — ею нравственная личность импонировала окружающим уже с детства. Запечатлелся в моей памяти один случай из того времени, когда Саше было лет 10. Отец, уходя из дому, за что-то резко побранил меня. Лишь только дверь захлопнулась за ним, и я осталась вдвоем с братом, как, глубоко разобиженная, я воскликнула с возмущением: «Гадкий папа!» «Как это можно говорить так, Аня?!» — сказал брат. Серьезное огорчение, звучавшее в этих простых словах, подействовало на меня сильнее, чем мог бы подействовать самый строгий выговор матери, отца — кого угодно из старших. Вся моя досада разлетелась как дым, и я была озабочена лишь одним: восстановить себя во мнении брата. «У меня ведь это так сорвалось, я не думала так в самом деле», — говорила я, заглядывая в его глаза, страшась больше всего на свете потерять в его мнении. А между тем брат был годом моложе меня¹.

Но такое прямое осуждение мы, братья и сестры, а также товарищи Саши, слышали от него редко — разве что-нибудь особенное возмутит его. Он был очень сдержан и не любил делать замечаний. И только во взгляде его можно было прочесть неодобрение. И неловко становилось под этим внимательным, глубоким взором, проникавшим, казалось, в твою душу глубже, чем ты сам мог заглянуть в нее, и невольно и сам ты заглядывал в нее внимательнее, взвешивая, что он увидел там, что ему не понравилось. И невольно навстречу этому взору тянулись лучшие отростки души, и каждый, чувствуя себя лучшим с ним, чувствовал себя и более счастливым — я этим объясняю, почему все так любили бывать с ним, так любили его... Свое мнение о чем-нибудь, свое суждение о том или ином поступке он высказывал обыкновенно лишь тогда, когда его просили, но случалось почему-то так, что его часто просили об этом. Может быть, потому, что его мнение, даже резко неодобрительное, не бывало обидно — настолько оно бывало просто и искренне серьезно, настолько чуждо всякого самомалейшего тщеславия или сознания своего превосходства, стремления влиять и властвовать. Душа тянулась к нему совершенно свободно, без всякого опасения за свою самостоятельность. Я не видала также человека, который подмечал бы так охотно — я сказала бы даже радостно — все хорошее в людях, который отдавал бы такую бескорыстную и щедрую дань всякому таланту, всякой способности другого. «Как это ты умеешь?» — говорил он, например, о такой безделке, которой он не умел, вернее, не делал лишь потому, что был занят более серьезным,

А. Ульянова. Александр Ильич Ульянов. «Галлерея шлиссельбургских узников», часть 1. Спб., 1907, стр. 203 — 204.

¹ Александр Ильич был моложе Анны Ильиничны более чем на полтора года (см. сноски на стр. 22 и 23 нас г. издания).

 

Когда, после нескольких лет моего отсутствия из Симбирска, я вернулся на время туда¹, Аня и Саша вступали уже в юношеский возраст, оканчивали курс гимназии и строили планы ехать в Петербург учиться в высших учебных заведениях. Я поговорил с Аней...

В. Калашников («А.И.Ульянов», стр. 277).

¹ В статье «Домашний учитель Ильича» В. А. Калашников говорит о себе: «В 1879 году, выдержав экзамен за восемь классов гимназии без древних языков, я выехал из Симбирска и только через три года, вернувшись офицером на несколько недель в Симбирск, повидался с семьей Ильи Николаевича» («Огонек», 1926, № 7, стр. 7).

 

Анна Ильинична была худенькая брюнетка, с короткими волнистыми волосами... Была она малообщительна, замкнута, очень серьезна, не принимала участия в забавах и болтовне своих одноклассниц¹. Близких подруг из своих одноклассниц она не имела. Очень хорошо училась, хорошо знала математику. Была отзывчива, всегда помогала слабым ученицам разобраться в уроках. Несмотря на то что училась первой ученицей, она на уроках всегда садилась на заднюю парту, тогда как обычно первые ученицы сидели на передних партах. Она кончила гимназию с золотой (большой серебряной. — А. И.) медалью в 1880 г., 16 лет.

Воспоминания М. М. Свентицкой-Виноградовой. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Анна Ильинична поступила в симбирскую Мариинскую гимназию в 1875 году, в шестой класс. Однако тут же выяснилось, что по своим знаниям она значительно опередила подруг, и через две недели ее перевели в следующий, пятый класс (тогда в женских гимназиях низшим классом был седьмой, а выпускным — первый).

 

...Я кончила курс (гимназии. — А. И.) 15 1/2 лет, на следующий по окончании курса год прохворала большую часть зимы тифом. А следующей осенью — 17 лет — поступила помощницей учительницы в одну из симбирских школ (в 4-е мужское начальное училище. — А. И.) да еще дома занималась с меньшими.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 60).

По окончании гимназии работала два года помощницей учителя в одном из приходских училищ Симбирска... Моим первым сознательным стремлением было стать сельской учительницей. У симбирских учителей и учительниц народных училищ происходили периодические совещания по различным педагогическим вопросам. Я занималась с большой любовью с детьми и по отъезде в Питер на курсы осенью (в сентябре. — А. И.) 83 года¹, долго скучала о своих ребятах. Бестужевские курсы (я поступила на историко-словесное отделение) разочаровали меня несколько обилием древности.

А. И. Ульянова-Елизарова. Из автобиографии. «Известия», 1935, 20 октября.

¹  В фондах Государственного архива Ульяновской области недавно обнаружено «прошение» И. Н. Ульянова от 31 августа 1883 года, в котором он сообщает симбирскому губернатору: «...для поступления дочери моей Анны, 19 лет.., на Высшие женские курсы в С.-Петербурге ей необходимо иметь свидетельство о своей политической благонадежности». В свидетельстве, выданном в тот же день вице-губернатором В. А Тройницким, указывалось, что А. И. Ульянова, «как лично мне известно, в политическом отношении вполне благонадежна» («Исторический архив», 1960, № 5. стр. 229).

 

...Мне хотелось видеть также Сашу.

 — Он у нас живет философом в пустой кухне, — шутил Илья Николаевич, направляя меня во двор дома, в маленькую кухню при флигельке. Оказалось, что, пользуясь случаем ремонта в их доме, Саша уединился в отдельно стоящую кухню и там предался своим любимым занятиям, наукам и опытам по физике и химии¹.

Войдя в кухню и окинув взглядом ее внутренность, я увидел, что в ней было только самое необходимое для ее скромного обитателя; лишь по стенам полки из свежеоструганных досок были сплошь заставлены книгами. В комнате полный порядок и чистота, а посреди нее стоял и сам Саша — юноша среднего роста, с прежней красивой грезовской головкой², спокойный, серьезный. Мы с ним разговорились. Он сообщил мне о своих занятиях в уединении, о желании ехать учиться в Петербургский университет.

Из его внешности, разговора со мной и всей обстановки его жизни я вынес глубокое убеждение, что передо мной стоит хотя и прежний Саша — милый мальчик, но имеющий уже и теперь все задатки в свое время стать светилом науки. Я чувствовал, что, несмотря на его молочно-бледное лицо, тихий голос, спокойные движения, в его больших черных глазах светилась такая внутренняя могучая сила, которая для достижения намеченной цели могла, кажется, преодолеть всякие препятствия.

В. Калашников («А. И. Ульянов», стр. 277-278).

¹ Правильнее, по химии. Саша устроил там химическую лабораторию, чтобы не отравлять воздух домашним. — Примечание А. И. Ульяновой-Елизаровой.

Сверстник Александра Ильича по гимназии Стрелков вспоминает, что Владимир Ильич часто помогал брату в постановке химических опытов.

² В. А. Калашников имеет в виду чрезвычайно выразительные и грациозные головки юношей и девушек, созданные известным французским живописцем Ж. Б. Грезом (1725 — 1805). В 1924 году в беседе с корреспондентом смоленской газеты «Рабочий путь» Калашников говорил, что Саша был «мальчик с бледным личиком, большими черными глазами и вьющимися волосами. Это был (живой) портрет матери» («Смоленская губерния в документах В. И. Ленина». Смоленск, 1960, стр. 135).

 

Александр, по воспоминаниям Яковлева, представляется ему красивым, симпатичным, мягкого, общительного характера, талантливым, работоспособным юношей, любившим природу и естественные науки, принимавшим участие в домашних спектаклях, литературных вечерах и других культурных увеселениях, устраивавшихся в Симбирске молодежью, между прочим, и в популярной в те дни гостеприимной, хорошо известной и памятной старому Симбирску семье Глазовых, где с интеллигентной молодежью (в том числе и с детьми Ульяновых, старшими по возрасту) постоянно встречался... и Ив(ан) Яковлевич) Яковлев...

В особом помещении у Саши Ульянова содержались пойманные им зверьки и птицы, за которыми он при помощи Володи любовно, умело ухаживал, наблюдая за их жизнью и нравами.

Охота, рыбная ловля, прогулки в окрестностях Симбирска, пишет Яковлев, входили в подробности внеучебной жизни Саши Ульянова. Он, по общительности его характера, быстро, доверчиво, по-товарищески сходясь с молодежью, имел в Симбирске среди нас немало знакомых, любивших его, преданных ему друзей. Когда наступали летние каникулы, Саша Ульянов вместе с молодыми единомышленниками по развлечениям устраивал особые прогулки вниз по Волге. Для таких путешествий покупалась на общие средства и оборудовалась лодка. В нее укладывались вещи и припасы. Молодежь сама правила веслами и парусом. На ночь останавливались на берегу, раскладывали костры, варили уху из свежепойманной рыбы. В пути пели волжские песни. Подобные путешествия, в которых принимал деятельное участие и Володя Ульянов, длились с неделю, а иногда и более. В конце их лодка продавалась; молодые... путешественники на пароходе возвращались в Симбирск с запасом новых впечатлений и воспоминаний.

Запись воспоминаний И. Я. Яковлева, сделанная А. В. Жиркевичем. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Тяжела была Саше гимназическая лямка¹. Все время прохождения курса он не видел в гимназии ничего положительного, а смотрел на нее только как на необходимый мост в университет. Первые же годы были прямо тягостны для него. Несомненно, что этот девятилетний искус еще больше закалил его и без того твердый характер, но больно подумать, насколько тягостен был он в первые годы для ребенка, выросшего в культурном семейном уголке. Убежденный в необходимости этой лямки, он не жаловался и не заикался о возможности какого-либо иного выхода. Он только еще больше замкнулся в себе, а его всегда грустные глаза стали еще грустнее. Т. е. он не скрывал, конечно, от домашних, что ему тяжело и все в гимназии не нравится, но он вел себя с самого начала как мужчина...

Характерно как для того уровня культурности, который дала нам и поддерживала в нас семья, так и для того, какой уже сложившейся в моральном отношении личностью был Саша, что на нем не отразилось в дурную сторону, как это обычно бывает и как должно бы естественно отразиться, общество старших по возрасту, менее культурных товарищей. Никаких дурных навыков он не приобрел и в семью не занес. Все это, уже в восьмилетнем возрасте, отскакивало от него. С грустью и возмущением рассказывал он мне иногда о некоторых грубых проделках товарищей, о солдатски-грубом и часто несправедливом отношении учителей, но больше мы по его мрачному виду могли догадываться, что в гимназии было опять что-то неприятное. Характерно также, что ни разу за весь девятилетний курс на него не было жалобы в грубом или резком ответе учителю. Он с раннего возраста умел уже сдерживать себя. Правда, он и учился и держался безупречно...

Для него это была бурса — конечно, с коррективом домашней жизни и семейного влияния. Очень много налегали на зубрежку. Между тем у брата были больше математические и рассудочные способности... У него была не специфическая память первого ученика, дающая часто возможность проходить блестяще курс, хотя и не знать ничего основательно. Но обдуманное, усвоенное он удерживал в памяти очень прочно и основательно. И вообще уже с детства читал очень продуктивно, составляя обо всем вполне самостоятельное, часто чрезвычайно самобытное мнение. Долбежка латыни, греческого, немецкого была ему противна... Застенчивый и малоразговорчивый, он не умел также бойко протрещать урок по истории, географии и словесности, что, как известно, в школьной учебе ценилось больше, чем основательная, углубленная работа. Но саму историю Саша очень любил, охотно читал исторические сочинения, а в IV классе — 12 — 13 лет — выписал даже на сбереженные им деньги (нам давали иногда вместо подарка) журнал по истории — «Исторический вестник»².

Гимназические сочинения он также не любил; они выходили у него хотя и дельными, с серьезно продуманным планом, но всегда краткими и суховатыми. Очень уж чужды были ему всякая риторика и фраза.

Л. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 47 — 48, 49 — 50).

¹ Александр Ильич поступил в Симбирскую гимназию 13 августа 1874 года.

² «Исторический вестник» — ежемесячный историко-литературный журнал, издававшийся в Петербурге в 1880 — 1917 годах. В нем публиковались документы, мемуары, статьи на исторические, историко-литературные, этнографические темы, повести, романы, библиографические обзоры.

 

Для полезной деятельности человеку нужны: 1) честность, 2) любовь к труду, 3) твердость характера, 4) ум и 5) знание.

Чтобы быть полезным обществу, человек должен быть честен и приучен к настойчивому труду, а чтобы труд его приносил сколь возможно большие результаты, для этого человеку нужны ум и знание своего дела. Честность есть необходимое качество человека, какого рода деятельности он ни предался бы; без нее труд даже умного и трудолюбивого человека не только не будет приносить пользу обществу, но даже может вредить ему. Честность и правильный взгляд на свои обязанности по отношению к окружающим людям должны быть воспитаны в человеке с ранней молодости, так как от этих убеждений зависит и то, какую отрасль труда он выберет для себя и будет ли он руководствоваться при этом выборе общественной пользой или эгоистическим чувством собственной выгоды.

Но честности и желания принести пользу обществу недостаточно человеку для полезной деятельности; для этого он должен еще уметь трудиться, т. е. ему нужны любовь к труду и твердый, настойчивый характер.

Трудолюбие необходимо каждому трудящемуся человеку; труд по какому-либо внешнему побуждению не принесет и половины той пользы, которую принес бы свободный и независимый труд. Но для непривычного человека труд всегда кажется чем-то тяжелым и требует внешнего побуждения; поэтому человек должен приучить себя к труду, полюбить его, и труд должен сделаться в его глазах необходимой потребностью его жизни.

Александр Ульянов. Что требуется для того, чтобы быть полезным обществу и государству¹ («А. И. Ульянов», стр. 126).

¹ Полностью это гимназическое сочинение А. И. Ульянова, написанное им в возрасте 15 — 16 лет, опубликовано в сборнике «А. И. Ульянов» на стр. 126 — 127. В конце сочинения стоит оценка «4» и подпись «Керенский».

 

Человек дела и глубокого сдержанного чувства, он (Александр Ильич. — А. И.) был как-то щепетильно стыдлив на слова. Даже его письма к близким людям, даже в тот момент, когда он всей душой хотел бы облегчить их состояние, например к матери после смерти отца, были чрезвычайно скупыми и краткими. Но углубленной работой Саша выделялся с самого начала прохождения гимназического курса и получал ежегодно первые награды при переходе из класса в класс, а по окончании курса был награжден золотой медалью.

Неправильно было бы заключить из всего этого, что серьезное отношение к своим обязанностям делало Сашу в детстве каким-то «книжным человеком». Он был очень цельной натурой и так же цельно, как занятиям, отдавался он ребяческим играм, беготне...

Помню, как мы взлетали с ним, распевая что-нибудь из Некрасова, на подгнивших качелях; с каким жаром играл он в крокет, бегал на гигантских шагах, увлекался плаванием, лодкой. За шахматами он мог также забываться...

Любимым поэтом Саши в детстве был Пушкин. Помню по этому поводу разногласия и споры между нами, так как я предпочитала Лермонтова...

В возрасте тринадцати и двенадцати лет читали мы с Сашей «Войну и мир». Он отнесся тогда определенно отрицательно к обоим главным типам — князя Андрея и Пьера, в которых Толстой выводит две стороны своей личности.

Он заявил, что больше всех в романе нравится ему Долохов, очевидно, пленивший его силой и смелостью своего цельного характера...

Любимым нашим поэтом был в то время Некрасов. Отец приобрел нам полное посмертное издание, и мы читали и перечитывали его¹. Особенно увлекались мы тогда «Дедушкой» и «Русскими женщинами», вообще интерес к декабристам был большой. В следующем уже году, кажется, беседовали мы о Достоевском, его судьбе, его «Записках из мертвого дома». Помню, что на Сашу они произвели очень сильное впечатление. И вообще всего Достоевского он перечитал с большой вдумчивостью и симпатизировал ему больше, чем я. Читал он также многое из Щедрина.

В последних классах гимназии прочли мы с Сашей от доски до доски всего Писарева, который имел тогда большое влияние на нас. Так, я отказалась брать уроки музыки: ведь Писарев подсмеивался над тем, что каждую барышню учат обязательно игре на фортепьяно, хотя бы у нее было больше способности шить башмаки; ведь он говорил очень определенно, что, читая меньше 50 (или 100) страниц в день, никогда не будешь начитанным человеком, — а я с ужасом видела, что не поспеваю выполнить этот минимум. Наконец, он указывал, что каждый молодой человек или девушка должны стремиться встать скорее на свои ноги и не висеть на шее у родителей.

Это последнее требование падало на подготовленную почву: ведь в нашем воспитании никакого барства, с которым боролся Писарев, не было. Наоборот, мы были склонны перегибать в этом вопросе палку. Так я в первый год самостоятельного заработка не хотела разрешить матери шить мне что-нибудь из костюма не на мои деньги. Припоминаю еще такой факт. Летом 1882 г. в Москве открылась всероссийская выставка, и отец сказал мне, что думает поехать туда со мной и Сашей. И вот я, которая никогда не была в Москве да и по Волге выше Казани не ездила, которая так любила наши ежегодные путешествия с отцом и с Сашей, вдруг отказалась от этого из ряда вон выходящего удовольствия, заявив решительно: «Нет, нам обоим через год придется в Петербург ехать учиться, сколько это будет стоить; не надо теперь на поездку в Москву тратить». Даже мать сказала мне: «Но если папа сам предлагает». Я стояла на своем. Саша, когда я сказала ему о мотивах отказа, поддержал меня, но мне показалось, что я подметила оттенок сожаления в его глазах. И можно себе представить, как много вынес бы из такой поездки он...

Брали мы Писарева, запрещенного в библиотеках, у одного знакомого врача, имевшего полное собрание его сочинений². Это было первое из запрещенных сочинений, прочитанное нами. Мы так увлеклись, что испытали глубокое чувство грусти, когда последний том был дочитан и мы должны были сказать «прости» нашему любимцу. Мы гуляли с Сашей по саду, и он рассказал мне о судьбе Писарева.

 — Говорят, что жандарм, следивший за Писаревым, видел, что он тонет, но намеренно оставил его тонуть, не позвав на помощь.

Я была глубоко возмущена и выражала свое возмущение. Саша шел, как обычно, молча, и только его сосредоточенный и особо мрачный вид показывал, как сильно переживает он это...

В Тургеневе брат выделял Базарова, особенно по характеристике, данной ему Писаревым...

Увлечение брата естественными науками, конечно, нашло себе подкрепление во взглядах Писарева, но началось оно раньше и вполне самостоятельно. Саша начал налаживать себе кустарным способом маленькую лабораторию: выпаивал разного рода стеклянные трубочки на спиртовой лампе, собирал всякие банки, пузырьки, огарки, которые служили ему для гальванопластики. Затем он покупал недорогие приспособления на свои деньги, которые в последних классах стремился увеличить уроками. Каким-то образом находил он время и на уроки! Удивительно умел он использовать время — ни минуты, кажется, не проходило даром...

По летам мы проводили больше времени вместе, хотя и тогда Саша бывал все время занят. Летом 1882 г., при переходе его в последний класс гимназии, когда вследствие ремонта в доме мы сгрудились в маленьком флигельке, Саша упросил дать в его распоряжение отдельную кухоньку при этом флигельке, чтобы использовать ее в качестве лаборатории. И здесь вместо занятий урывками среди гимназических уроков он начал уже систематически проходить химию по Менделееву³. Теперь он не боялся портить воздух окружающим. Сам же он и спал и жил в своей лаборатории. Таков был его отдых после усиленной зимней работы. Родители беспокоились об его здоровье и всячески старались сами и поручали нам вытаскивать его на прогулки, на игру в крокет. Но это было не так-то легко.

Месяц он провел, правда, в Кокушкине, где бродил на охоту, которую очень любил, и пропадал на речке в маленькой душегубке в поисках за разными образчиками животного царства. Ночуя с двоюродным братом где-нибудь под стогом, чтобы пострелять уток на заре, он играл с ним на воображаемой доске в воображаемые шахматы... Но Саша все меньше принимал участие в этих развлечениях, предпочитая или закатиться на весь вечер на охоту, или если уже проводить время за беседой, то втроем — со мной и кузиной, а в последнее лето — 17 лет — предпочтительнее и с одной кузиной. Я не сразу поняла, что дружба к ней стала принимать в это лето оттенок первой любви, чего-то вроде поэтической дружбы Герцена к его кузине, и очень обижалась, что оказываюсь как-то особняком. Впрочем, когда поняла, то хотя обижаться стала и меньше, но все же ревновала и чувствовала себя несчастной: общество Саши было для меня самым дорогим, и болтовня кого-либо из кузенов ни в какой мере не могла мне заменить его.

Осталась у меня в памяти одна прогулка с Сашей этим летом в лунный вечер по саду. Все домашние разошлись уже на покой, а я, наскучив бродить одиноко по нашему садику, подошла к оконцам Сашиной кухни и стала с жаром упрашивать его погулять со мною. Он уступил. Мы прошлись по улицам, а затем вернулись в сад. Мое настроение под влиянием какой-то полуребяческой влюбленности, которую я переживала тогда, было в этот вечер особенно восторженным, и я неожиданно для себя вдруг крепко обняла Сашу. Обычно никаких нежностей между нами не было, но тут я не могла уже удержаться. Саша ответил на мой порыв крепким и братским объятием — таким ласковым, таким чутким. И так, обнявшись, прошли мы несколько шагов по саду. И вот в этот момент все запело во мне особенно громко. Этот день я вспоминала в последующие годы как праздник — такое чистое и поэтическое счастье доставило мне это братское объятие.

Какой огромный запас чуткой любви был в его душе ко всем своим и как даже в те короткие минуты, которые он бывал с нами, все мы чувствовали на себе золотые крохи его привязанности, обаятельность общения с его сильной и в то же время такой нежной натурой! Меньшой брат, Дмитрий — младше его на восемь лет, — вспоминает с глубоким чувством некоторые мелкие знаки внимания к нему Саши, вспоминает, как хот считался с его личностью в краткие моменты, когда бывал в общении с ним, и как у него, маленького, появилось тогда такое глубокое чувство благодарности к Саше, что, кажется, в огонь бы за него пошел и в воду.

Младшие дети бывают всегда под влиянием старших, но в нашей семье все мы, не исключая и меня, самой старшей, были под совершенно исключительным влиянием Саши, хотя сам он всего менее проявлял стремление влиять на других.

Следующая за Владимиром сестра Ольга (родилась в 1871 г.) любила Сашу больше, чем других старших, и была с раннего детства его любимицей из младших. У нее и в натуре было много общего с Сашей: глубина и твердость характера при большой ровности и мягкости его, из ряда вон выходящая трудоспособность. Я сказала бы, что у нее, как и у Саши, в характере преобладающим было чувство долга...

Даже в бурсацкой почти толще тогдашней гимназии с ее безделием, грубостью и лицемерием, в которой так тяжело было дышать Саше первые годы, он завоевал себе понемногу — он, самый младший в классе, — положение самого уважаемого и любимого товарища. Его скоро перестали высмеивать, как тихоню; его не чуждались, как первого ученика; все шли к нему за советом и за помощью, на него полагались как на скалу во всех коллективных протестах. Так, в старших классах велась борьба против учителя латинского языка Пятницкого, карьериста и пройдохи, которым возмущались и лучшие из преподавателей. Эта борьба, принявшая очень острый характер, не расцвела ярким цветом лишь потому, что Пятницкий был скоро убран, — это было уже в директорство Керенского...

Постоянно занятый дома, успевающий при всем старании выкраивать слишком мало времени для своего любимого дела, Саша почти не посещал товарищей, разве забегал ненадолго, по делу. Он не принимал участия в гимназических спектаклях и других увеселениях более общительных юношей. Но к нему в старших классах забегали многие. Некоторые, например самый близкий его приятель, Валентин Умов⁴, и Страхов, начали также заниматься естественными науками и делились своими наблюдениями с братом. Занимался с Сашей химией также младший его на один класс товарищ, Михаил Щербаков, живший одну зиму у нас пансионером. Прибегали товарищи за книгой по общественному вопросу, поговорить о прочитанном или о гимназических делах во время борьбы с Пятницким. Но подолгу также не засиживались, ибо Саша не был склонен к долгой болтовне. В последние годы он отправлялся иногда с товарищами и на общие прогулки, а по окончании выпускных экзаменов принимал участие в торжественном, с выпивкой, как водилось тогда, праздновании этого события.

Рад он был окончанию гимназии чрезвычайно⁵. Как-то даже просветлел весь, видя перед собой свободу от обязательной учебы и желанный университет, возможность заниматься тем, к чему влекло призвание. Он выбрал Петербургский университет, ибо там естественный факультет был поставлен наилучшим образом и блистал такими светилами, как проф(ессора) Бекетов⁶, Бутлеров⁷, Вагнер⁸ и другие...⁹

Еще из присущих брату черт я должна отметить большой демократизм. С одинаковым уважением и вниманием относился он к прислуге и к крестьянам, к каждому, кто обращался к нему. И как любили его все! Помню в первое лето по возвращении Саши из Петербурга его встречу с рассыльным отца.

Старик весь просиял, здороваясь с ним, а Саша так дружески-просто пожал его руку, что в то время обратило на себя внимание, как мало принятое. Помню также его разговоры с крестьянами. Какой авторитет должен был он сразу снискать среди рабочих, какое доверие и уважение завоевать меж ними!

А. И. Ульянова-Елизарова («A. И. Ульянов», стр. 50, 51, 53, 56, 57 — 58, 59, 60 — 64, 65).

¹ Имеется в виду посмертное издание собрания сочинений Н. А. Некрасова в четырех томах, вышедшее в 1879 году под редакцией А. А. Буткевич, М. Б. Салтыкова-Щедрина, Г. 3. Елисеева и М. М. Стасюлевича.

² Этим «знакомым врачом» был очень популярный в Симбирске специалист по детским болезням Иван Сидорович Покровский, к которому в случае необходимости обращались члены семьи Ульяновых.

³ Имеется в виду знаменитый труд Д. И. Менделеева «Основы химии» {в двух частях), вышедший в 1860 — 1882 годах четырьмя изданиями и предназначенный для студентов университетов.

⁴ После окончания Симбирской гимназии Валентин Умов поступил в Московский университет. Приехав в 1887 году по каким-то делам в Петербург, он был 1 марта задержан полицией на квартире Александра Ильича.

⁵ Александр Ильич закончил гимназию весной 1883 года. На экзаменах, проходивших со 2 по 25 мая, он получил по всем предметам (русский язык и словесность, латинский язык, греческий язык, математика, история, география, закон божий) одинаковую оценку — 5. 1 июня 1883 года ему был выдан аттестат зрелости, в котором значилось: «Во внимание к отличному поведению и прилежанию, к отличным успехам в науках, в особенности же в латинском языке и математике, Педагогический Совет постановил наградить его, Ульянова, золотой медалью...

⁶ Андрей Николаевич Бекетов (1825 — 1902) — ботаник, почетный член Петербургской академии наук. Профессор Петербургского университета в 1863 — 1897 годах. Разрабатывал вопросы о закономерностях в строении наземных органов растений, создал школу ботанико-географов.

⁷ Александр Михайлович Бутлеров (1828 — 1886) — химик, создатель теории химического строения, лежащей в основе современной органической химии. В 1850 — 1868 годах преподавал в Казанском университете. С 1869 года — профессор Петербургского университета. В 1880 — 1883 годах — президент Русского физико-химического общества.

⁸ Николай Петрович Вагнер (1829 — 1907) — русский зоолог, а также писатель-беллетрист; профессор зоологии сначала в Казанском (с 1860 года), а позднее (с 1871 года) в Петербургском университете. Организатор Соловецкой биологической станции (1881 год) и первый крупный исследователь фауны Белого моря.

⁹ Кроме того, в Петербургском университете в то время читали лекции по химии Д. И. Менделеев, Н. Л. Меншуткин, Д. П. Коновалов, по физиологии И. М. Сеченов, по гистологии и эмбриологии Ф. В. Овсянников, по ботанике А. С. Фаминцын, X. Я. Гоби, по зоологии М. Н. Богданов, В. М. Шимкевич.

 

Это был любимый старший брат (речь идет об Александре Ильиче. — А. И.), идеал для подражания. Ввиду отличавшей Александра Ильича с раннего детства большой идейности, твердости воли, выдержанности, справедливости и вообще высоты нравственных качеств, между прочим огромной трудоспособности, — подражание это было очень полезно для Владимира Ильича. Живя с братом в общей или смежной комнатах до отъезда его в Петербург и затем во время летних каникул, Владимир Ильич видел, чем он интересуется, какие книги он читает¹.

А. И. Ульянова-Елизарова. В. И. Ульянов (Н. Ленин), стр. 18.

¹ Находясь в Петербурге, Александр Ильич всегда аккуратно выполнил просьбы Владимира Ильича о присылке книг. Об атом, в частности, свидетельствуют его письма домой. «Посылаю тебе, Володя, — пишет Александр Ильич 6 октября 1884 года, — 3-ю книжку Меморского (М. Ф. Меморский. Новейшая и пространнейшая всеобщая география, или подробнейшее описание пяти частей света, как-то: Европы, Азии, Африки, Америки и Южной Индии... В четырех частях. М., 1814. — А. И). Ты напрасно ожидал так рано получить ее, к 6 октября. Я получил твое письмо только 2 октября, 3 купил и только 4-того послал... Ты лучше сделал бы, если бы прочитал нужные тебе переводы, тогда можно было бы их переменить...» «Книги, которые просит Володя, — говорится в другом письме, — и ноты Оле я пришлю...»

20 сентября 1885 года Александр Ильич пишет матери: «...Передай Володе, что я не успел еще поискать той книги, которую он просил меня прислать, кажется, что ее нет, как будет время, поищу». А вот еще одно письмо: «Посылаю папе брошюру «Математические софизмы», которую он очень желал иметь. Володе, я думаю, она может быть очень напевна, если он станет самостоятельно разбирать эти софиамы. Подучил ли он те немецкие переводы, которые я ему послал?» (Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС).

 

Старшие (то есть Александр Ильич и Анна Ильинична. — А. И.) увлекались поэтами «Искры» — так называли себя поэты-чернышевцы (братья Курочкины, Минаев¹, Жулев и др.), которые особо резко высмеивали пережитки эпохи крепостничества в быту, в нравах, старались показать «все недостойное, подлое, злое» — бюрократизм, подхалимство, фразерство. Особенно много стихов поэтов «Искры», легальных и нелегальных, знала Анна Ильинична, сама писавшая стихи. Она помнила их всю жизнь, и в последние месяцы ее жизни, когда она была уже разбита параличом, придя со службы и садясь пить с ней чай, я обычно наводила разговор на поэтов «Искры», она всегда охотно говорила об этом, и меня всегда удивляла ее колоссальная память. Она помнила целый ряд любимых стихов тогдашней передовой интеллигенции. Меня удивило, когда мы были с Ильичей в ссылке в Сибири, какое количество стихов поэтов «Искры» он знал!

Обывательских сплетен, пустопорожней болтовни, которую так высмеивали поэты «Искры», не терпел Ильич, как и его старший брат — Александр.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 31.

¹ Дмитрий Дмитриевич Минаев (1835 — 1889) — поэт-сатирик. Родился в Симбирске в семье литератора-переводчика. Был сотрудником журналов «Современник», «Русское слово», «Искра». В 1862 году издавал сатирический журнал «Гудок». В своих сатирах, пародиях, эпиграммах и каламбурах выступал против социального неравенства, эксплуатации крестьян и городской бедноты, полицейско-бюрократического произвола. Его произведение «Губернская фотография» (или «Симбирская фотография»), в котором подверглись осмеянию реакционные члены губернского училищного совета епископ Евгений, директор гимназии И. В. Вишневский, помещик П. П. Мещеринов, а также другие представители симбирского дворянства, духовенства, купечества, распространялось в многочисленных списках по всей Симбирской губернии и было хорошо известно в семье Ульяновых.

 

Может быть, многие из этих стихов (поэтов «Искры». — А.И.) не отличаются особой глубиной; это не классики, но они делают ближе, понятней всю эпоху 60, 70-х годов в целом, они учат всматриваться в жизнь, разбираться в людях. Имена

Курочкина, Дмитрия Минаева, Пушкарева, Жулева мало известны современной молодежи, историки литературы о них не упоминают, а между тем они имели, несомненно, очень сильное влияние на поколение, к которому принадлежал Ленин. Стихи Пушкарева, например, переписывались и ходили по рукам. Пушкарев был казанским писателем, потом сосланным.

Стихотворения братьев Курочкиных, Д. Минаева, Пушкарева и других переходили из уст в уста, запоминались со слов. Это был своеобразный фольклор тогдашней разночинной интеллигенции, авторов не знали, а стихи знали. Ленин знал их немало...

Мне кажется, что на нашу оценку людей сильнейшее влияние оказали поэты «Искры».

Н. Крупская. Поэты «Искры». «Литературная газета», 1934, 10 августа.

Чрезвычайно исполнительный и настойчивый в работе, Саша являлся живым примером того, как надо было учиться. А так как младшие всегда подражают старшим, — а Володя, кроме того, горячо любил брата и старался следовать его примеру во всем, — то у него с раннего детства стала вырабатываться привычка серьезно выполнять все заданное, прорабатывать все изучаемое основательно до конца.

А. И. Елизарова. Как учился Владимир Ильич. «Пионер», 1928, № 2, стр. 2.

У них (то есть у Володи и Александра Ильича. — А. И.) было много общих вкусов, у обоих была потребность долго оставаться одному, чтобы можно было сосредоточиться. Они жили обычно вместе, одно время в особом флигеле, и, когда заходил к ним кто-либо из многочисленной молодежи — двоюродных братьев или сестер (их было много), у мальчиков была излюбленная фраза: «Осчастливьте своим отсутствием».

Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине. М., 1957, стр. 11.

Он (Володя. — А. И.) любил играть во все, во что играл Саша, делать все, что делал Саша. Он очень любил своего старшего брата и подражал ему во всем, до мелочей. О чем, бывало, ни спросят Володю — как хочет он играть, пойдет ли на прогулку, с маслом или с молоком положить ему каши за столом, — он не ответит сразу, а смотрит на Сашу. А тот нарочно медлит ответом, лукаво поглядывая на брата. И мы оба посмеиваемся над ним. Но и насмешки не отучали Володю, и он отвечал: «Как Саша». Так как Саша был на редкость серьезный, вдумчивый и строго относящийся к своим обязанностям мальчик, то подражание ему было очень полезно для Володи: он постоянно видел перед собой пример сосредоточенности, точного и внимательного исполнения заданного, большой трудоспособности.

Пример Саши, горячо любимого брата, имел огромное значение для Володи. И не только в отношении к работе — в отношении к людям Саша являлся примером для нас всех, пользовался исключительной любовью всех нас за свой чуткий, ласковый и в то же время справедливый, твердый характер. Володя был с детства вспыльчив, и пример Саши, его всегдашней ровности и большой выдержки, имел для всех остальных детей, в том числе — и особенно — для Володи, большое значение. Сначала подражая старшему брату, Володя потом сознательно стал бороться с этим недостатком, и в более зрелые годы мы совсем — или почти совсем — не замечали в нем вспыльчивости.

Такую же борьбу с собой и работу над собой видим мы в нем и в отношении развития в себе трудоспособности. Хотя мы и говорили, что Володя относился внимательно к исполнению всех своих заданий и учился прекрасно, но при его выдающихся способностях это все-таки не составляло для него почти никакого труда — не приходилось напрягаться, вырабатывать в себе трудоспособность.

Относясь чрезвычайно сознательно и строго к себе и ко всему окружающему, Володя сам подметил в себе этот недостаток. Прислушиваясь раз к бесконечным, чрезвычайно терпеливым упражнениям на рояле сестры Оли, он сказал мне: «Вот чьей работоспособности можно позавидовать»¹. И он начал вырабатывать в себе трудоспособность, которая стала выдающейся уже в его молодые годы — в годы окончания им университета — и которой все мы удивлялись, когда он стал взрослым.

Вообще я замечала в Володе еще в детские годы способность критически относиться к окружающему. Этот живой, шаловливый мальчик, который легко замечал смешные, слабые стороны в других и был не прочь подразнить, посмеяться, на деле замечал не только это. Он подмечал, как было указано на примере Олиной музыки, и хорошие стороны и непременно с тем, чтобы прикинуть к себе: так ли он поступает, нет ли чего в поступках другого, что и он мог бы позаимствовать.

Это было, по-моему, одной из сильных сторон Володи. У меня остались в памяти случаи, по поводу которых он говорил: «Я думал: хватило бы у меня мужества на это? Пожалуй, нет».

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 19 — 21.

¹ О том же писала и М. И. Ульянова: «Помимо большой одаренности и развития не по летам, которому чрезвычайно благоприятствовали семейные условия, Оля обладала еще огромной трудоспособностью. Без преувеличения можно сказать, что она не работала только тогда, когда спала. Она так увлекалась своими занятиями, в частности математикой, которую очень любила, что вечером, когда вся наша семья собиралась в столовой к вечернему чаю, матери стоило большого труда настоять, чтобы Ольга отложила свои книги и тетради и присоединилась ко всем. Кроме занятий в гимназии Ольга много читала, изучала языки и музыку» (Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС).

 

Я ясно представляю себе невысокого, коренастого мальчика со светлыми, слегка вьющимися, необыкновенно мягкими волосами над выпуклым лбом; с искрящимися, порой лукаво прищуренными карими глазами; смелого, энергичного, очень живого, но без суетливости, резвого иногда до резкости, никогда, однако, не переходившей в грубость.

Таков был Володя... Он был разговорчив, но далеко не болтлив, наблюдателен, чрезвычайно остроумен и так находчив, что не терялся никогда и ни при каких обстоятельствах...

Чрезвычайно живой и резвый, Володя ни со мной, ни с другими ребятами никогда не ссорился. Он просто отходил, отдалялся от тех, кто не подходил ему. И говорить нечего: у него никогда не бывало драк или потасовок со сверстниками, а между тем, отстаивая какое-нибудь положение, он всегда очень горячо спорил.

Володя держался очень просто и естественно, никаких претензий на первенство не проявлял. Это первенство проступало, так сказать, непроизвольно и поэтому никого не задевало и не вызывало зависти, а лишь служило примером.

Он обладал неизъяснимым обаянием, привлекавшим окружающих.

Н. Веретенников, стр. 6, 16.

 

 

Глава третья

ПЕРВЫЙ УЧЕНИК

 

Ильич рос организатором с раннего детства: он организовывал игры, умел обращаться с малышами, помогал товарищам по гимназии.

Н. К. Крупская. Как и что рассказывать школьникам о Ленине «Учительская газета», 1938, 22 января.

В гимназии главная работа у нас была не в классе, а на дому. Но дома мы часто не могли разобраться во всем за данном. Тут на помощь нам и приходил Владимир Ульянов. Придет он в класс за полчаса до занятий, встанет у доски и покажет, как надо решать задачи. Или сядет за парту, а мы окружим его и слушаем, как он переводит с латинского и греческого.

М. Ф. Кузнецов. Первый ученик. «За коммунистическое просвещение», 1937, 22 января.

Твердый и уравновешенный по своему характеру, высоко одаренный от природы, он (Владимир Ильич. — А. И.) широко влиял на класс и энергично вел его вперед. Владимир Ильич одинаково относился к товарищам, игнорировал сословность и смотрел на класс гимназии как на коллектив трудящихся.

М. Ф. Кузнецов. Гимназические годы В. И. Ленина. По личным воспоминаниям ого товарища. «Вопросы просвещения» (орган методического бюро Ульяновского губоно и губпроса), 1924, № 4, стр. 3.

...Около него всегда находились товарищи, он (Володя. — А. И.) был человек артельный в полном смысле этого слова. Властно влияя своим авторитетом на учащихся, В(ладимир) И(льич) являлся любимым товарищем в нашем классе. Своими беседами он развивал нас и тем самым облегчал ученикам прохождение учебного курса гимназии. Сознавая свое превосходство перед товарищами, как первый ученик Вл(адимир) Ил(ьич) никогда не подчеркивал своего умственного превосходства перед нами, он был мозгом и другом учащихся.

...Когда наступало время переводных экзаменов, мы занимались с ним, причем Вл(адимир) И(льич) проверял мои познания, ставя ряд вопросов, на которые я должен был отвечать. В результате этих занятий я успешно держал все экзамены...

М. Ф. Кузнецов. Юношеские годы Владимира) Ильича Ульянова-Ленина. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Отношения с товарищами в классе у Володи были хорошие: он объяснял непонятное, исправлял переводы или сочинения, а иногда помогал затруднявшимся товарищам писать их. Он рассказывал мне, что его интересовало помочь товарищу так, чтобы товарищ и отметку получил хорошую и чтобы не похоже было на то, что ему кто-нибудь помогал писать, — особенно, чтобы не было похоже, что помогал он, Володя.

Л. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 27.

Но благодаря выдающимся способностям во время подготовки к гимназии и первых лет в ней, в младших классах, у Володи оставалось все же много свободного времени.

А. И. Елизарова. Как учился Владимир Ильич. «Пионер», 1928, № 2, стр. 2.

Зимой на Свияге устраивались общественный каток и высокие ледяные горы. Каждый день после обеда мы уходили туда с Володей кататься на коньках. Иногда нас сопровождали сестры, Оля также каталась на коньках, а маленькую Маню мы катали по катку в кресле. На нашем дворе также была ледяная   гора с длинным ледяным раскатом — дорожкой. Гору мы делали сами около садового забора, рядом с колодцем, а раскат доводили до самого дома. В морозные вечера ходили с Володей качать воду из колодца и поливали гору и раскат. У Володи были настоящие железные санки для катания с гор, на них можно было кататься лежа и управлять руками. На деревянных санках катались с горы всей гурьбой, вываливаясь обычно в сугроб. Крика и смеху было немало, и иногда, когда мы очень расшалимся, нас загоняли домой.

Дм. Ульянов. Детские годы Владимира Ильича. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 145.

Помню, как на общественном катке, который устраивали в Симбирске, он (Володя. — А. И.) и старший брат Саша катались на коньках с высоких гор, с которых и на санках-то сначала жутко было лететь — так они были круты. Согнутся сперва в три погибели на верхней, самой крутой части горы, потом постепенно расправляются и долго-долго катятся по раскату уже во весь рост. Я только с завистью поглядывала на них, а подражать им не решалась. При этом Володе, по-моему, кататься было легче, чем Саше: он был небольшого роста, коренастенький такой, крепкий.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 11.

Зимой в однообразной и скучной жизни Симбирска большим развлечением было катание на коньках, и Володя нередко приходил на каток.

Снег высокими шапками покрывал деревья и крыши. Зимнее солнце сверкало в затянутых инеем окнах. Мы торопились скорей приготовить уроки и с наступлением сумерек бежали на каток. Мороз щипал уши, подгонял прохожих. Снег скрипел под полозьями. С катка уже доносилась музыка.

Наскоро подвязав коньки, мы выбегали на ледяную площадку. Вокруг нее на запорошенных снегом скамьях сидели старые барыни в меховых салопах и пожилые мужчины, приехавшие посмотреть на молодежь: гимназистов и гимназисток, кадетов и офицеров. Катались в одиночку и парами. В деревянных креслах молодые люди катали но льду барышень и старых дам. На возвышении, сколоченном из досок, играл военный духовой оркестр. Керосиновые фонари освещали только голые ветки деревьев по краям катка и скамейки, а середина площадки тонула в зимней мгле.

На одном конце катка была высокая ледяная гора. С этой горы Володя Ульянов любил скатываться на коньках, стоя во весь рост, как это делал его старший брат. Все восхищались смелостью Володи, но он, казалось, не слышал похвал.

Как сейчас, помню один вечер на катке. Гимназистов было много. Володя живо организовал цепь человек из пятнадцати, расставив мальчиков по росту. Сам он встал впереди и повел всех по льду зигзагами. Цепь стала извиваться, как большая змея. Вдруг Володя остановился, цепь закрутилась вокруг него плотным клубком и на мгновение замерла. Но вот, вынырнув из середины, Володя быстро размотал живой клубок, все расширяя круги, снова пошел зигзагами, увеличивая скорость.

Все конькобежцы остановились и с интересом следили за движением цепи. Володя придумывал все новые и новые фигуры. А когда, наконец, змея снова свернулась в клубок, среди зрителей раздались аплодисменты. Оркестр заиграл туш.

— Ульянов! Володя! Раскланивайся, — закричали гимназисты.

А Володя выскользнул из цепи, убежал в дальний конец катка, быстро сел в сугроб и, нахмурившись, стал отвинчивать коньки.

Я подбежал к нему.

— Чего же ты прячешься?

— А чего хлопают? Катаюсь, как все!..

Володя отряхнул снег и решительно направился к выходу. К нему подбежали гимназистки и стали упрашивать повести цепь из девочек.

— Сами катайтесь, у вас выйдет еще лучше! — хмуро ответил он девочкам и ушел.

Д. М. Андреев. В гимназические годы. «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 10-11.

Скатывались в санках с больших ледяных гор. Сталкивались, смеялись, падали. Но когда на катке появлялся А. Ф. Федотченко, все расступались перед ним и давали ему место.

Федотченко был преподавателем физики и математики у нас в гимназии¹. В Симбирске он считался большим спортсменом и лучшим фигурным конькобежцем. Он вызывал восхищение, когда выписывал на льду свою фамилию или, присев на одной ноге, кружился волчком.

Наша гимназическая компания часто бывала на катке, и все мы одинаково восторгались искусством Федотченко, а Ульянов искренно говорил, что ему завидует.

Д. М. Андреев, стр. 10.

¹ Преподавание математических дисциплин в гимназии занимало всего 29 часов в неделю, из них арифметика 11 часов (по 4 часа в первом  во втором классах, 2 часа в третьем классе и 1 час в восьмом), алгебра 8 часов (по 2 часа в третьем, четвертом и пятом классах и по 1 часу в шестом и седьмом), геометрия 6 часов (по 2 часа в четвертом  пятом классах и по 1 часу в шестом и восьмом), тригонометрия 3 часа (2 — в седьмом и 1 — в восьмом), математическая география 1 час (в восьмом классе). О преподавателе математики Александре Федоровиче Федотченко ж гимназическом отчете за 1882 год говорилось, что он «любит свой предмет и занимается с большим усердием. Успехи в математике в отчетном году были вполне удовлетворительны».

Кроме математики А. Ф. Федотченко преподавал также в старших классах физику, где у него и учился Владимир Ильич. Этот предмет в гимназии был в еще большем загоне — на него отводилось всего 6 часов в неделю (по 2 часа в шестом, седьмом и восьмом классах). В своем отчете Ф. М. Керенский писал: «Опытный в преподавании физики Федотченко успел вызвать в учениках любовь к изучению физики и достиг хороших знаний. Преподавание физики у него сопровождалось опытами, для производства коих физический кабинет снабжен необходимыми снарядами в достаточном количестве». Как классный наставник, Федотченко давал объективные оценки учебной работе Владимира Ильича.

 

Владимир Ильич с ранней молодости умел отбрасывать то, что мешало. «Когда был гимназистом, стал увлекаться коньками, но уставал, после коньков спать очень хотелось, мешало заниматься, — бросил»¹.

Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине. М., 1957, стр. 33.

¹ Владимир Ильич катался на коньках и в зрелые годы. 15 ноября 1898 года он сообщал матери из Шушенского: «...По случаю наступления замы я вместо охоты начинаю заниматься коньками: вспомнил старину, и оказалось, что не разучился, хотя не катался уже лет с десяток» (В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, том 37, стр. 127). 26 января 1899 года в письме к Дмитрию Ильичу: «На коньках я катаюсь с превеликим усердием... Старое уменье все же не забывается» (там же, стр. 155). О том же писал В. И. Ленин матери из Кракова 24 февраля 1913 года: «У нас чудесная зимняя погода без снега. Я купил коньки и катаюсь с большим увлечением: Симбирск вспоминаю и Сибирь» (там же, стр. 407).

 

Часто в саду Ульяновых мы с ним (то есть с Володей. — А. И.) забавлялись игрой в снежки, бомбардируя через забор прохожих, лепили бабы и т. д.

Воспоминания В. Л. Персиянинова. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

...Зима нам казалась скучной и однообразной, а с наступлением весны оживал и гимназический пансион.

Весной мы устраивали экскурсии за город и на Волгу, играли на дворе в лапту, в бабки и ходили целой гурьбой в симбирские сады за птичьими гнездами.

Помню, что один из мальчиков собирал коллекцию птичьих яиц. Он сам смастерил себе ящик со стеклянной крышкой и с ячейками для яиц. В каждой ячейке на вате лежало яйцо, а на крышке было наклеено название птицы и обозначено, где и когда найдено гнездо. Мы все с интересом рассматривали эту коллекцию, когда он иногда приносил ее в класс.

По воскресным дням мы целыми артелями забирались в сады. Бегом носились мы по садовым тропинкам между яблонями и грушами, перелезали через заборы, опускались под гору, снова поднимались, пока не находили подходящего сада. От запаха цветущих яблонь чуть не кружилась голова. То тут, то там чирикали птицы, с Волги доносились гудки парохода. Набегавшись по садам и отдохнув немного, мы начинали высматривать птичьи гнезда, заглядывая в чащу кустов и в ветви деревьев.

Володя Ульянов ловко взбирался на дерево, находил гнезда, но спускался на землю с пустыми руками или приносил одно яйцо из полного гнезда. Как-то раз он сознался нам, что коллекция яиц его не соблазняет и он не может ради пустой забавы разорять птичьи гнезда.

Пока мы лазали по деревьям, Володя иногда неподвижно сидел на одном месте, терпеливо наблюдая за жизнью какой-нибудь букашки.

Один раз Володя раскопал норку навозного жука. Он читал дома в какой-то книге про жизнь насекомых и теперь, раскапывая землю, с увлечением рассказывал товарищам то, что прочел.

Отверстие в норку жука было очень широкое, и нора была глубиной около метра. Нора была разделена на камеры. В одной камере оказался большой склад навоза, а в другой, на самой глубине, лежали аккуратно скатанные навозные шарики. Мы никак не могли догадаться, для чего жуки делают навозные шарики. Володя обещал спросить об этом своего старшего брата или найти в книжке.

На другой день он сообщил нам, что навозный жук перетаскивает в так называемую «детскую» свой запас навоза, в который и кладет яички. Из яичек выходят личинки, которые питаются этим навозом.

Потом он рассказывал нам, что в Древнем Египте навозные жуки считались священными. Египтяне высекали их изображения из камня, лепили из глины и помещали в храмах или как талисманы носили на теле. Нам это показалось очень смешным, и мы все перепачкались в глине, пытаясь вылепить талисман в виде навозного жука.

Д. М. Андреев, стр. 5.

Вспоминаю, как мы, гимназисты 2-го класса, играли в бабки. В то время вся молодежь увлекалась этой игрой. Вместе с нами играл Володя Ульянов. Он приходил с мешком. Бабки у него были разноцветные, и сбивал он их «чугункой», чему мы все завидовали.

М. Крашенников. Гимназист Володя Ульянов (В. И. Ленин). «Вечернее радио» (Харьков), 1927, 21 января.

Бегал он (Володя. — А. И.) и рыбу ловить удочками на Свиягу (речка в Симбирске), и один его товарищ (Н. Г. Нефедьев. — А. И.) рассказывает о следующем случае. Предложил им кто-то из ребят ловить рыбу в большой, наполненной водой канаве поблизости, сказав, что там хорошо ловятся караси. Они пошли, но, наклонившись над водою, Володя свалился в канаву; илистое дно стало засасывать его. «Не знаю, что бы вышло, — рассказывает этот товарищ, — если бы на наши крики не прибежал рабочий с завода на берегу реки и не вытащил Володю. После этого не позволяли нам бегать и на Свиягу»¹.

Но, занимаясь в детстве ловлею рыб и птичек, Володя не пристрастился ни к тому, ни к другому и в старших классах гимназии не рыбачил и не ставил ловушек на птиц. И на лодке с Сашей, когда тот приезжал на лето из университета, он обычно не ездил, а ездил младший брат, Митя, который очень любил сопровождать Сашу в его разъездах по Свияге в поисках разных червей и всяких водяных жителей.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 24 — 26.

¹ Вот как Н. Г. Нефедьев описывает этот случай: «В это же лето мы стали с ним (то есть с Володей. — А. И.) ходить на Свиягу купаться и после купания заходили на Водовозный мост — посмотреть, как ловят мальчики рыбу; видимо, нас это заинтересовало, и мы устроили небольшие удилища и тоже несколько раз уходили на Водовозный мост ловить «сеньтявок» (мелкую рыбешку. — А. И.) на мух. Помню, раз пришли мы ловить рыбу, и вот нас пригласил один мальчик идти ловить в другое место, которое было невдалеке от Водовозного моста, где протекала канава, между винокуренным заводом и старой городской водокачкой. Канава эта была сажени полторы глубины и такой же ширины, воды в ней было не более аршина, и была она покрыта зеленой плесенью и лопухами, а по бокам — скользким илом и трясиной; в ней мы заметили массу лягушек и занялись ловлей их на крапиву. Но вдруг, нагнувшись за удочкой, Володя поскользнулся и упал в канаву, которая быстро стала его засасывать. Не знаю, чем бы могло это кончиться, если бы на наш крик не прибежал рабочий с винокуренного завода, не вытащил бы Володю, буквально ушедшего по пояс в трясину, и не прогнал нас от ямы.

Долго пришлось нам приводить его костюм в порядок, тут же на Свияге, но все же перепачканными пришли мы домой. После этого запретили нам ходить на рыбную ловлю» (цит. по книге В. Алексеева  А. Швера, стр. 38).

 

????????????????????????

Письмо-рисунок на коре березы, посланное Володей своему сверстнику Борису Фармаковскому.

 

Я лично помню Владимира Ильича крепким, коренастым мальчиком лет 10 — 11, необыкновенно живого темперамента; Владимир Ильич был всегда вдохновителем и руководителем всех наших детских игр. Игры эти происходили обыкновенно в нашем доме, или, вернее, в саду или на дворе. Наше жилище — это был маленький провинциальный домик на окраине Симбирска, по Казанской улице.

Здесь, в саду, мы играли в разбойники, в чернокожих, и вообще у нас были такие игры, которым способствовал запущенный сад и сравнительно просторный двор.

Конец 70-х годов было время очень тревожнее, и я помню, как-то раз в нашем детском кружке я, увлекшись рисованием и рассказывая вслух, что изображаю, воскликнул: «А вот убивают царя, вот летит нога, рука!..» Старуха нянька остановила меня словами: «Что ты, что ты, батюшка! Теперь и стены слышат»...

М. Фармаковский. С маленьким Ульяновым. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Играя с Владимиром Ильичей в детские игры — в лапту или рюхи, я всегда испытывал большое удовольствие, замечая его стремление, в случае его выигрыша, своим превосходством не обидеть обыгранного. Вообще везде и всегда у него проглядывало желание не только чтобы не обидеть кого-либо, но, наоборот, помочь всем, чем он мог.

Василий Друри («Об Ильиче». Л., 1924, стр. 134).

У меня во дворе дома (на бывш. Московской улице) мы играли с ним (с Володей. — А. И.) в мячик (лапту) и очень редко в козны (бабки). Однако выигрыша он никогда не брал с собой. Играли с ним и его сестрой Ольгой в черную палочку в саду при доме Ульяновых.

М. Кузнецов. Годы юности. «Волжская коммуна» (Куйбышев), 1940, 21 января.

В мае, когда наступали переводные экзамены, мы, проверив свои знания по учебным предметам, после завтрака уходили в сад играть. Здесь росло много фруктовых деревьев, были и ягодные кусты. Володя, Ольга Ильинична, я и изредка Анна Ильинична играли в прятки, скрываясь в густых зарослях сада.

М. Ф. Кузнецов. Первый учения. «За коммунистическое просвещение», 1937, 22 января.

Любимейшим занятием его (Владимира Ильича. — А. И.) было устройство детских спектаклей, в которых он исполнял самые разнообразные обязанности, начиная от режиссера и кончая суфлером.

Ек. Арнольд. Мои воспоминания о семье Ульяновых. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

В жаркие дни мая месяца... мы ходили купаться на Свиягу, где была купальня¹, из которой можно было выплывать на открытую поверхность реки. Я не решался купаться первым, между тем как Вл(адимир) Ильич быстро бросался в воду я смело выплывал в открытую реку. Такая отвага Володи поражала меня, т(ак) к(ак) купальня находилась далеко от берега реки; он хорошо плавал в открытой реке, не боясь того, что находится на глубоком месте ее². Купание и подвижные игры на воздухе закаливали его здоровье: Вл(адимир) Ильич был крепкого телосложения и за время учения в гимназии редко пропускал уроки.

М. Ф. Кузнецов. Юношеские годы Вл(адимира) Ильича Ульянова-Ленина. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ В другом месте (статья «Годы юности») М. Кузнецов вспоминает, что купальня была закрыта со всех сторон, «кроме верха и без ящика внизу, так что вода быстро текла и хорошо было видно дно реки в этом месте. Я плавать не умел и боялся лезть в воду. А Ильич сразу, первый — бух! Поднырнет под купальню и дальше плывет» («Волжская коммуна», 1940, 21 января).

² Любовь к купанию сохранилась у В. И. Ленина на всю жизнь. В статье «Как отдыхал Владимир Ильич» В. Д. Бонч-Бруевич вспоминал о том, как, приехав в конце июня 1917 года к нему на дачу близ станции Мустамяки Финляндской железной дороги, Ленин купался в глубоководном озере так хорошо и отважно, что восхищал даже финских рыбаков: «...Мне бывало жутко смотреть на него: уплывет далеко-далеко в огромное озеро, линия другого берега которого скрывалась в туманной дали,  там где-то ляжет и качается на волнах» («Пионер», 1928, № 2, стр. 5).

Мы платили за два часа — утренний и вечерний — в одной частной купальне, и за это время надо было выкупаться двум сменам: отцу с мальчиками и матери с девочками. Помню, как две части семьи встречались где-нибудь на полпути к Свияге — на тихом, поросшем травой склоне Покровской улицы.

Л. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 29.

Каждый вечер мы отправлялись с папой на Свиягу купаться. Отец абонировал на весь сезон определенные часы в купальне некоего Рузского. Помню, что фамилия владельца общественной купальни была Кох, и вот, бывало, отец, увидев издали идущего туда купаться учителя немецкого языка Штейнгауера¹, кричит ему в виде приветствия: «Немец идет к немцу, а русский к Рузскому».

Володя взялся научить меня плавать в три урока. «Только делай так, как я буду учить», — и показал мне, что делать руками и ногами под водой, затем посадил меня на глубокое место и сказал: «Плыви, как я учил». Мне залилась вода и в нос и в рот, но после второго урока я уже поплыл самостоятельно, а затем стал плавать с ним и с Сашей на ту сторону реки Свияги.

Дм. Ульянов. Детские годы Владимира Ильича. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 145.

¹ А. И. Ульянова-Елизарова («Воспоминания об Александре Ильиче Ульянове». М. — Л., 1931, стр. 44 — 45) рассказывает, что Штейнгауер обучал еще Илью Николаевича. Он настолько привык к гимназии и просидел там все стулья, что «даже во время летних каникул скучал дома и приходил в пустую гимназию пройтись по классам, побеседовать со сторожами».

Немецкий язык Яков Михайлович Штейнгауер преподавал по своему учебнику «Практическое руководство к изучению немецкого языка», принятому во многих гимназиях. Будучи хорошим учителем, он в то же время мучил учеников переводами, заучиванием наизусть слов и тошнотворных басен, какой-то старинной белиберды, изложенной недоступным языком. Беспощадно ставил двойки и единицы. Нередко ухитрялся за один ответ поставить в одну клетку журнала три единицы: «Пошел вон. Единица. Ничего не знаешь. Единица. И еще раз единица». Но к концу четверти из этих трех единиц порой он все же выводил тройку.

У Я. М. Штейнгауера на протяжении всего гимназического курса учились Александр Ильич и Владимир Ильич. Несмотря на то что после Керенского Штейнгауер был самым строгим преподавателем в гимназии, Владимир Ильич все время получал по немецкому языку высшую оценку — 5. По свидетельству Н. И. Веретенникова, Владимир Ильич Штейнгауера «очень хвалил».

 

Саша занимался естественными науками, еще будучи гимназистом, а в университете поступил на естественный факультет и в летнее время занимался исследованиями, готовил материал для своих сочинений.

Володя же не любил естественных наук...

Не любил также Володя разных работ, которыми обыкновенно увлекаются мальчики. То есть в детстве он клеил и мастерил, как и все мы, разные игрушки и украшения на елку, которую мы все очень любили и для которой готовили обыкновенно все своими руками, но, кроме этих ранних работ, я не помню его никогда за каким-либо мастерством — столярным или иным. Не занимался он и таким любимым мальчиками делом, как выпиливание по дереву, в котором был очень искусен его старший брат.

Во внеучебное время, зимние и летние каникулы, он или читал, причем любил, помню, грызть подсолнечные семечки, или бегал, гулял, катался на коньках зимою, играл в крокет или купался летом. Он не любил читать приключений, а увлекался, помню, Гоголем, а позднее Тургеневым, которого читал и перечитывал несколько раз.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 26, 27.

Оставшись на второй год, я нашел в новом классе новых друзей, но хорошие отношения с Ульяновым не прекратились. По-прежнему Володя заходил ко мне в пансион, изредка и я бывал у него в доме. Иногда мы вместе гуляли и встречались у общих друзей, например у Коринфского и Сердюкова.

Мы все любили Аполлона Коринфского, который потом стал известным поэтом и был прозван «волжским певцом»¹.

Коринфский жил один, почти самостоятельно, во флигеле родительского дома, и нас всех восхищала его громадная библиотека. Она занимала целую комнату и была составлена им самим. Коринфский много покупал книг, любил их и знал им цену. Когда к Коринфскому заходил Ульянов, его нельзя было оторвать от шкафов с книгами. Он взбирался на высокую табуретку, перелистывал книги и так зачитывался, что забывал все на свете. Бывало, зовешь его в общую компанию, а он только отмахнется и скажет:

 — Отстань! — И даже уши заткнет, чтобы больше не приставали.

Коринфский, к сожалению, ушел из седьмого класса гимназии и занялся исключительно поэзией.

Володя Ульянов довольно часто бывал и у Сердюкова, который жил с матерью² в двух маленьких комнатках. Сердюке» был очень развитым мальчиком. Он много читал и говорил на запрещенные, революционные темы, приносил нам запрещенную литературу и учил революционным песням.

Д. М. Андреев, стр. 7.

¹ Аполлон Аполлонович Коринфский — поэт-лирик, выходец из дворянства. С 1896 по 1899 год редактировал журнал «Север», в 1899 — 1904 годах сотрудничал в «Правительственном вестнике». Для лирики Коринфского характерно воспевание старины, любование красотой природы.

² Возможно, это была революционерка Л. И. Сердюкова, отбывавшая перед этим наказание в Ишимском остроге Тобольской губернии. Выйдя замуж за подпольщика И. А. Соловьева и вернувшись в Симбирск, она вместе с мужем продолжала вести революционную работу.

 

Ильич рано думал о политических вопросах, о чем я сужу по его рассказам. Например, он рассказывал, как его, 11-летнего мальчика, поразило то, что отец очень был расстроен убийством Александра И, одел мундир и пошел к обедне...

Н. Крупская. Письмо в редакцию журнала «Молодая гвардия», 28 марта 1938 года. «Исторический архив», 1958, № 4, стр. 78.

...Такие события, как убийство Александра II, о котором все кругом говорили, которое все обсуждали, не могло не волновать и подростков. Ильич, по его словам, стал после этого внимательно вслушиваться во все политические разговоры.

Н. К. Крупская (Воспоминания родных о В. И. Ленине. М., 1955, стр. 180).

Как-то компания гимназистов, к которой принадлежал Ульянов, решила заняться исследованием таинственных подвалов.

По рассказам стариков, в доме, где были квартиры наших воспитателей, когда-то содержался Емельян Пугачев¹. Его привезли в Симбирск после поражения. Закованный в цепи, сидел он в деревянной клетке, и люди приходили глядеть на него как на злодея, пока он не был отправлен на казнь в Москву. В этом же доме, по словам симбирских жителей, имелся почти законченный подкоп, прорытый сторонниками Пугачева для его побега.

Наслушавшись рассказов о Пугачеве, компания гимназистов решила проникнуть в дом воспитателей и найти там в подвалах таинственный ход. Несколько дней мы запасались свечными огарками. Одному мальчику удалось даже раздобыть фонарь, а другой принес небольшую лопату. Ульянов достал клубок толстых ниток.

 — Чтобы не заблудиться, если подземный ход будет очень длинный и извилистый, — сказал он.

В продолжение нескольких дней мы после уроков танком пробирались в подвал воспитательского дома. При тусклом свете фонаря мы терпеливо выстукивали стены, ощупывали углы и раскапывали пол. Но подземного хода не нашли.

Помню досаду и упорство Володи. Он дольше всех настаивал на продолжении поисков и сердился на нас за то, что мы быстро потеряли к ним интерес.

В тот год мы проходили в классе русскую историю. История Симбирска, как известно, связана с восстаниями Разина и Пугачева, поэтому эти восстания возбудили в нас особый интерес. Мы стали собирать легенды, песни, которые сложились в народе², а многие из гимназистов сами пробовали писать на эту тему стихи и рассказы.

Помню, один из товарищей изобразил в стихах разговор Панина с Пугачевым в Симбирске³. Эти стихи случайно сохранились у меня:

Вороненок я — не ворон!
Ворон скоро прилетит.
К сытым мести будет полон,
Всех несытых ублажит.
Издевалися дворяне
Без конца над мужиком,
Не в такой кровавой бане
Быть за это им потом!
Помяни мое ты слово.
Ты, имеющий рабов,
Наш народ восстанет снова,
Пыль пойдет лишь от дворцов!
И тогда народ, свободный
От дворян и от цепей,
Ум проявит свой природный,
Чтобы смыть позор людей.

Многие из нас переписывали эти стихи для себя. Ульянову они нравились. Он даже читал их громко в классе во время перемены.

Д. М. Андреев, стр. 5 — 6.

¹ В историческом очерке «Симбирск и его прошлое» (Симбирск, 1890, стр. 19) М. Ф. Суперанский пишет: «Говорят, что тюрьма его (то есть Пугачева. — А. И.) находилась в доме, на месте которого построено впоследствии здание гимназического общежития».

² Старожилы Симбирска неоднократно вспоминали о том, как любил Володя Ульянов слушать рассказы о Степане Разине, войско которого было разбито царскими сатрапами у стен города.

³ Разговор начальника над взбунтовавшимися губерниями графа П. И. Панина с Пугачевым состоялся во дворе дома Панина, на Верхней Чебоксарской улице, куда был доставлен в деревянной клетке, установленной на двухколесной телеге, предводитель восставших крестьян. А. С Пушкин в «Истории Пугачева» так передает этот разговор. «Кто ты таков? — спросил он (Панин. — А. И.) у самозванца. — Емельян Иванов Пугачев, — отвечал тот. — Как же смел ты, вор, назваться государем? — продолжал Панин. — Я не ворон (возразил Пугачев, играя словами и изъясняясь, по своему обыкновению, иносказательно), я вороненок, а ворон-то еще летает... Панин, заметя, что дерзость Пугачева поразила народ, столпившийся около двора, ударил самозванца по лицу до крови и вырвал у него клок бороды» (Полное собрание сочинений, том 9, часть 1, М., 1950, стр. 78). Этот же разговор приведен в книге М. Ф. Суперанского «Симбирск и его прошлое» (Симбирск, 1899, стр. 19).

 

Любимым стихотворением гимназиста Владимира Ильича было стихотворение Некрасова «Поэт». Владимир Ильич часто повторял строки:

...Он ищет вдохновенья
Не в тихом рокоте хвалы,
А в диких криках озлобленья...¹

М. Крашенников. Гимназист Володя Ульянов (В. И. Ленин). «Вечернее радио» (Харьков), 1927, 21 января.

¹ Стихотворение Н. А. Некрасова «Блажен незлобливый поэт» написано на смерть Гоголя. М. Крашенников цитирует его не точно. У Некрасова:

...Он ловит звуки одобренья
Не в сладком ропоте хвалы,
А в диких криках озлобленья.
 (Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, том 1. М., 1948, стр. 66).

В более поздние годы Владимир Ильич неоднократно использовал эти строки в своих произведениях. См., например, его статьи «Политический шантаж» (Сочинения, изд. 5, том 34, стр. 90), «Удержат ли большевики государственную власть?» (Сочинения, изд. 5, том 34, стр. 295).

«Вспоминаю, — писал художник И. К. Пархоменко, рисовавший Владимира Ильича с натуры в ноябре 1921 года, — что, когда я упомянул об  одном шумливом поэте наших дней, Ленин сказал, что, «воспитанный на Некрасове», он таких поэтов не понимает» (см. «Ленин в зарисовках и воспоминаниях художников». М. — Л., 1928, стр. 46).

 

В первый раз я увидел Владимира Ильича в 1882 г. как ученика 3-го класса Симбирской гимназии, будучи сам в 8-м классе ее. Раз мне было поручено заменить отсутствовавшего преподавателя латинского языка в 3-м классе и позаниматься с учениками¹. Зная Александра Ульянова, лучшего ученика 7-го класса этой же гимназии, брата Владимира Ильича, я при своих занятиях в 3-м классе обратил внимание на маленького Володю. Как сейчас, я вижу его — чистенький, хорошо упитанный, с высоким лбом, с гладко причесанными волосами, с внимательными глазами и вместе с тем необыкновенно скромный.

Несмотря на свои 11 — 12 лет, он держал себя солидно, не суетился и не лез со своим ответом, если вопрос обращали не непосредственно к нему. Когда же спрашивали лично его, он давал вполне обстоятельные ответы. По точности и сознательности ответов Володя Ульянов выделялся своим развитием и знанием среди учеников своего класса.

И. Чеботарев. Владимир и Александр. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Латинский язык в гимназии начинали изучать с первого класса. На него отводилось в первом классе 8 часов в неделю, во втором —  7 часов, в третьем и четвертом — по 5 часов, в пятом, шестом, седьмом и восьмом — по 6 часов в неделю.

 

Большой любовью среди учеников пользовался преподаватель латинского языка1. Окончив Нежинский историко-филологический институт, он был вначале преподавателем истории и географии. Но за свободомыслие ему вскоре запретили преподавание этих предметов и поручили мертвую латынь. Но и эти уроки преподаватель сумел сделать для учеников самыми интересными и любимыми. Он говорил красиво, образно, с большим увлечением. Одухотворенностью своих речей он скоро привлек к себе сердца учеников. Увлекаясь историей, преподаватель часто обращался к ней. Когда он начинал говорить, весь класс замирал и, затаив дыхание, ловил на лету каждое его слово.

Помню, как мы должны были читать в классе речь Цицерона². Перед чтением учитель хотел вкратце ознакомить нас с личностью Цицерона и Катилины³. Он начал рассказывать и скоро нарисовал нам полную картину жизни Рима того времени. В следующий урок он опять вернулся к рассказу, обещая закончить его в нескольких словах, но так увлекся, что продолжал свой рассказ про римлян и Каталину еще четыре урока подряд. В порыве увлечения преподаватель часто делал намеки на неприглядную русскую действительность и проводил смелые сравнения. Ученики не прерывали его вопросами и впитывали каждое слово. Развернув перед нами широкую, яркую картину политической и экономической жизни Древнего Рима, он приступил к чтению речей Цицерона. С каким интересом и вниманием переводили мы латинский текст! Подчеркивая красоту и образность речи древнего оратора, показывая нам ораторские приемы, преподаватель добивался того, что к концу урока гимназисты знали речь почти наизусть.

Как сейчас помню Ульянова. Он отличался феноменальной памятью и скорей нас всех запоминал латинские тексты. Стоя посреди класса, он декламировал по-латыни речь Цицерона, обращенную против Катилины:

До каких пор, Катилина, ты будешь злоупотреблять нашим терпением?

Класс замер, прислушиваясь к знакомым словам, в которые Ульянов сумел вдохнуть новую жизнь. Его резкий, мальчишеский голос дрожал на низких нотах, руки были крепко сжаты в кулаки, побледневшее лицо и широко открытые глаза поражали скрытым огнем и силой. Скоро Ульянов всех заразил своим вдохновением. Мы чувствовали себя римлянами, мы слышали речь бессмертного оратора и переживали его слова, которые падали в самое сердце. Латинист, сидя на кафедре, слушал, прикрыв глаза рукой. Он не шевелился, а когда Ульянов кончил, он молча подошел к нему и обнял.

- Спасибо тебе, мальчик! — сказал он ласково и хотел еще что-то добавить, но в эту минуту задребезжал звонок, и учитель, махнув рукой, вышел из класса.

Д. М. Андреев, стр. 6 — 7.

¹ Речь идет о Николае Петровиче Моржове, одном из талантливейших учителей мужской классической гимназии и Мариинской женской гимназии. В мужской гимназии Н. П. Моржов преподавал латынь в средних классах. Директор гимназии Керенский не любил Моржова за «вольнодумство», но даже и он вынужден был отмечать большие знания и опытность Моржова, его высокое педагогическое мастерство. В отчете за 1886 год, направленном в Казанский учебный округ, до ректор признавал, что «Моржов обладает умением делать объяснения как в младших, так и в старших классах толково и внушительно».

² Марк Тулий Цицерон (106 — 43 до н. э.) — выдающийся оратор, адвокат, писатель и политический деятель Древнего Рима; последний крупный идеолог Римской республики. В 63 году до нашей эры стал консулом. Возглавив борьбу против заговора Катилины, приказал арестовать нескольких видных его участников и добился их казни. Взгляды Цицерона на государство и право, выражающие идеалы аристократического слоя римских рабовладельцев, изложены в сочинениях «О государстве», «О законах», «Об обязанностях» и др.

³ Луций Сергий Катилина (108 — 62 до н. э.) — политический деятель Древнего Рима. В 62 году до нашей эры претендовал на должность консула, но Цицерон провалил его кандидатуру. Тогда Катилина решил прибегнуть к открытому перевороту, и лишь знаменитая речь Цицерона против Катилины заставила сенат принять срочные военные меры. Весной 62 года до нашей эры войска Катилины были разбиты и сам он убит в сражении.

 

Очень трудно давались нам языки, особенно латинский. И вот помнится такой случай. Входит в класс преподаватель латинского языка Федоровский¹, открывает книгу и кивает ученику, сидящему за первой партой, у кафедры. Тот встает и начинает бойко переводить. Но вот попалось трудное слово. Ученик задумывается на минуту. Но у Федоровского не подумаешь! Он уже кивает соседнему ученику. Тот встает и... тоже молчит. Но садиться до тех пор, пока кто-нибудь правильно не ответит, у Федоровского нельзя было. Стоят уже два ученика, а Федоровский кивает третьему. Встает третий, встает четвертый... Проклятое слово! Встает пятый, шестой. Никто не может перевести. Вот уже стоит половина класса, но Федоровский неумолим. Он кивает следующему. Наконец очередь доходит до Ульянова. И класс облегченно вздыхает. Перевел. Можно садиться.

Скоро стал Ульянов нашим постоянным «справочником», «словарем». Кому что непонятно — к Ульянову.

Что рассказал пионерам города Ульяновска соученик Ленина по гимназии Михаил Федорович Кузнецов. «Пионерская правда», 1938, 20 января.

¹ Павел Васильевич Федоровский преподавал латинский язык в первом «А», седьмом и восьмом классах. «Усердием, трудолюбием, добросовестным приготовлением к урокам, — говорится о Федоровском в гимназическом отчете за 1882 год, — он поборол трудности, которые неизбежны для преподавателя, начинающего дело со старших классов. Относясь к делу с любовью, Федоровский вызывал это чувства и во многих своих учениках». Успеху обучения во многом способствовал и написанный Федоровским учебник «Полный конспект латинского синтаксиса», который, как об этом заявлял сам автор, имел целью «устранить многословие и растянутость существующих учебников и в сжатей краткой форме изложить весь тот материал, который содержится в них». П. В. Федоровский заслуженно считался лучшим преподавателем латинского языка в Казанском учебном округе.

 

Видя, что товарищи по классу хромают в древних языках, Володя обычно приходил в гимназию за полчаса до занятий. Рассаживал вокруг себя всех, кто нуждался в помощи, и, объясняя непонятные места, прочитывал заданный урок — Фукидида, Геродота, Цицерона, Тита Ливия. Или переводил нам Гомера правильным гекзаметром. Он великолепно читал также латинских поэтов.

М. Ф. Кузнецов в записи С. Мирер. Из воспоминаний о детстве Ильича. «Известия», 1940, 16 апреля.

В Симбирской гимназии очень много уделяли внимания древним языкам — латинскому и греческому¹, а в этом я как раз и был слаб. Мой отец получал небольшое содержание, был обременен семьей и поэтому не мог взять для меня репетитора по древним языкам.

Я решил обратиться за помощью к первому ученику... Володе Ульянову, и он с радостью согласился помочь мне. Изо дня в день он занимался со мной по большим переменам и поставил меня на твердые ноги. Впоследствии я стал так успевать в древних языках, что учителя стали рекомендовать меня как репетитора для не успевающих в греческом и латинском.

П. Ушаков. Мои воспоминания о гимназических годах Владимира Ильича. «За мир и труд» (Ростов-на-Дону), 1925, 10 января.

¹ Обучение латинскому и греческому языкам занимало в гимназии 42 процента всего учебного времени. Если во всех классах на латинский язык отводилось 49 часов в неделю, на греческий — 36, то на родной русский язык с церковнославянским и словесностью (русской литературы как отдельного предмета в учебной программе не было) — лишь 24 часа в неделю. По мнению министра народного просвещения Д. А. Толстого, латинский и греческий языки являлись «важнейшим средством против так сильно охватившего наше учащееся юношество материализма, нигилизма и самого пагубного самомнения».

 

Учитель латинского языка Федоровский в конце урока обычно говорил: «Ульянов, переводите дальше по книге». Что он (Володя. — А. И.) прочтет и переведет по учебнику, то и было заданием всему классу к следующему разу.

Ильич прекрасно знал древние языки... Он свободно переводил на русский язык греческих историков Фукидида и Геродота, римских писателей Цицерона и Юлия Цезаря, историка Ливия, поэтов Виргилия и Горация, Овидия Назона, Гомера — «Одиссею» и «Илиаду», Софокла — «Эдип-царь», Платона — «Апологию Сократа» и «Критон». В то время не было в продаже никаких подстрочников и переводов этих авторов. Никто из нас не умел так быстро и правильно писать диктанты по латинскому языку, как Ильич.

М. Ф. Кузнецов. Первый ученик. «За коммунистическое просвещение», 1937, 22 января.

...Диктанты заключались в том, что преподаватель устраивал один урок в неделю письменный перевод под его диктовку статей с русского языка на латинский язык; он диктовал так быстро, что не было возможности построить фразу сразу по-латыни; учитель говорил классу, что если неизвестно какое-либо слово по-латыни, то ученик проводит в этом случае черту в тетради; в результате у подавляющего большинства из нас получались в тетрадях одни сплошные черточки, а ученики обильно вознаграждались единицами и двойками; только у одного Владимира) Ильича диктанты оказывались отличными и оценивались высшим баллом (5).

М. Ф. Кузнецов. Юношеские годы Вл(адимира) Ильича Ульянова-Ленина. Дом-музей В. И. Ленива в Ульяновске.

Мы знаем, что, еще будучи юношей, он (Владимир Ильич. — А. И.) самым прилежным и напряженным образом изучал классиков; в совершенстве постигши древние языки, изучая их не только по тем книгам, которые ему давала школа, но и выйдя сейчас же далеко за пределы их, стал он читать в подлинниках лучших писателей древности, более всего интересуясь философией, логикой и общественными науками древних.

В. Д. Бонч-Бруевич. Как работал Владимир Ильич Ленив. «Пионер», 1928, № 2, стр. 8.

«Одно время, — рассказывал... Владимир Ильич, — я очень увлекался латынью». «Латынью?» — удивилась я. — «Да, только мешать стало другим занятиям, бросил»¹.

Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине.  М., 1957, стр. 33.

¹ Далее Н. К. Крупская пишет: «Недавно только, читая «Леф» (1924 г., № 1. — А.. В.), где разбирался стиль, строение речи Владимира Ильича, указывалось на сходство конструкции фразы у Владимира Ильича с конструкцией фраз римских ораторов, на сходство ораторских приемов, я поняла, почему мог увлекаться Владимир Ильич, изучая латинских писателей» (там же). «В этой статье (имеется в виду статья Б. Казанского «Речь Ленина», опубликованная в № 1 журнала «Леф» за 1924 год. — А. Я.), — говорит Н. К. Крупская, — освещался вопрос, как структура речи Ильича придает ей страстность, как способствует она подчеркиванию основных мыслей, оттенков. Владимир Ильич учился в классической гимназии, много, времени убил зря на изучение латыни и греческого языка. Но у него пробудился интерес к языкознанию. Он мог часами просиживать над разными словарями, в том числе над словарем Даля, о переиздании которого он особенно заботился последнее время» («Ленин — редактор и организатор партийной печати». М., 1956, стр. 16).

 

Шел экзамен по греческому языку¹.

В актовом зале стоял длинный стол, накрытый зеленым сукном, по которому были разбросаны билеты. За столом сидел преподаватель греческого языка, рядом с ним — инспектор гимназии и члены педагогического совета.

Я уже стоял перед столом. Володя сидел за моей спиной с билетом в руках и ждал своей очереди.

Без запинки ответил я на все вопросы и перевел греческий текст. Довольный собою и чувствуя, что страшный экзамен подходит к концу, я очень растерялся, когда преподаватель стал вдруг упорно переспрашивать меня спряжение какого-то глагола. Не понимая, в чем моя ошибка, я смутился и замолчал.

— Ну, хорошо-с. Довольно! Можете идти... — совершенно спокойно сказал учитель, и инспектор кивнул головой в знак того, что экзамен кончен.

Счастливый вышел я из зала. За дверью меня обступили товарищи, поздравляли, пожимали руку и с тревогой спрашивали:

 —  Он сегодня очень злой?.. Здорово придирается?.. Через несколько минут из зала выбежал сияющий Володя.

— Ну, как? Что отвечал? — посыпались на него вопросы.

— Хорошо, хорошо! Спасибо... — благодарил Володя. — По-моему, он сегодня добрый, даже к Мите не очень придирался! — добавил он, весело улыбаясь.

Но когда кончился экзамен, ко мне подошел инспектор гимназии:

— В чем дело, Андреев? Учитель поставил тебе двойку и не хочет давать переэкзаменовки! Я не прислушивался к твоему ответу... Он говорит, что ты ничего не знаешь.

Я так и остался стоять в оцепенении, пока меня не окружили товарищи и не заставили рассказать, в чем дело. Все были очень возмущены.

— Я слышал, как Митя отвечал! Он все говорил правильно и перевод сделал прекрасно, только в конце чего-то испугался! За это можно поставить четверку, тройку, но уж никак не двойку! Учитель обязан исправить отметку! — И, недолго думая, Володя побежал к инспектору. Выслушав его, инспектор обещал поговорить с преподавателем еще раз. Я ходил как в воду опущенный. Володя пытался успокоить меня и уверял, что не допустит такой несправедливости.

Надо сказать, что все преподаватели очень любили Володю Ульянова как выдающегося и исключительно талантливого ученика. И когда на другой день Володя обратился к некоторым с просьбой, чтобы они заступились за меня, его выслушали внимательно. Преподаватель русской словесности Пятницкий действительно просил за меня, но учитель, греческого языка был неумолим.

Володя не отходил от меня, старался рассеять мое мрачное настроение:

 — Плюнь на все... В жизни бывает и хуже.

Он приходил ко мне, приносил интересные книги, насильно вытаскивал на прогулки, часто звал к себе...

Володя умел строго распределять часы своих занятий и всегда находил время для отдыха. Весной и осенью мы уходили к реке Свияге, протекавшей в двух километрах от города...

Д. М. Андреев. В гимназические годы. «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 7 — 8, 10.

¹ Греческий язык в гимназии начинали изучать в третьем классе (5 часов в неделю). В четвертом, пятом, шестом и седьмом классах на него отводилось по 6 часов в неделю, в последнем, восьмом классе — 7 часов в неделю. Греческий язык преподавал Иван Алексеевич Ежов, человек, хорошо знающий современную ему научно-политическую литературу, воспитанный на произведениях Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева. «Учитель Ежов, — писала о нем газета «Волжские вести», — умел оживить класс, даже преподавая такой скучный предмет, как греческий язык; он умел, не прибегая к морали и строгости, держать учеников в дисциплине». Владимир Ильич учился греческому языку у А. И. Ежова на протяжении четырех лет — с пятого по восьмой класс включительно.

 

Как-то между экзаменами выдался свободный день, и несколько товарищей сговорились провести его за городом. Среди них был и Ульянов.

Мы решили отправиться всей гурьбой на берега реки Свияги, которая протекала лугами верстах в двух от города. На наше счастье, был ясный, почти жаркий день. Забрав с собой провизию и удочки, отправились мы из города. Ульянов жил ближе всех к Свияге, на Московской улице, и мы зашли за ним за последним. Товарищи остались на улице, а меня послали в дом за Володей. Большая семья Ульяновых всегда смущала меня, и я был счастлив, что мне удалось пробраться в Володину комнату, никого не встретив. Володя уже ждал нас и бегом спустился с лестницы. Я еле поспевал за ним. Из передней он крикнул кому-то, что придет только вечером. Он всегда говорил дома, когда вернется, чтобы не беспокоить свою мать.

Веселые, радостные, мы почти бегом бросились под гору по пыльной улице, которая спускалась в луга, к Свияге.

Добравшись до реки, мы выбрали тенистое место под ивами, у самой воды, и хотя вода была еще холодная, мы первым делом решили выкупаться.

Течение в Свияге небыстрое, и река неширокая, так что мы переплывали ее по нескольку раз.

Володя любил плавать и плавал хорошо, но еще больше любил он лежать неподвижно на спине, так что из воды высовывались пальцы его ног и лицо. Мы незаметно подплывали к нему, хватали его за ноги и старались перевернуть. Он никогда не сердился на такие шутки, но в свою очередь топил противника с головой или забрызгивал ему водой лицо.

Накупавшись и закусив, каждый решил заняться своим делом. Одни стали удить рыбу, другие играли в лапту. Володя лежал на траве, а я сидел рядом с ним.

Из ближнего села доносился церковный звон, и, может быть, поэтому Володя завел со мной разговор на религиозно-философские темы. Помню, что именно здесь я услышал от пего впервые резкое осуждение всего, во что принято было верить. Я не возражал ему, и это в конце концов ему наскучило. Он всегда любил горячий обмен мнениями и спор предпочитал молчанию. Равнодушие собеседников его раздражало.

Наступил вечер, пора было возвращаться домой.

По дороге в город мы пели хором разные песни. Особенно нравились нам волжские («Вниз по матушке по Волге», «Дубинушка») и песни каторжан.

Далеко по вечерним полям неслись голоса:

Назови мне такую обитель,
Я такого угла не встречал,
Где бы сеятель твой в хранитель,
Где бы русский мужик не страдал!

Закончив одну песню, мы начали другую:

— Часовой! — Что, барин, надо?
— Притворись, что ты заснул!
Я бы мимо за ограду
Тенью быстрою мелькнул.
Край родной проведать надо
Да жену поцеловать,
А потом пойду спокойно
В лес зеленый умирать!
— Рад помочь. Куда ни шло бы,
Божья тварь, чай, тож и я!
Пуля, барин, ничего бы,
Да боюсь я батожья!
Отдадут под суд военный
Да сквозь строй как проведут
— Только труп окровавленный
На тележке увезут.

Запевалой нашего хора были по очереди Петя Толстой и я. Володю Ульянова я что-то совсем не помню поющим, но в этот вечер он пел в общем хоре с нами. Правда, он больше кричал, часто фальшивил и из озорства старался перекричать других, но все же пел.

Чувствуя в этом отношении свое превосходство над ним, я не вытерпел его крика и сказал:

 — Ты бы лучше помолчал, а то весь наш хор портишь!

Но на Ульянова это нисколько не подействовало. Он рассмеялся в ответ и стал кричать еще громче прежнего.

Той же весной мы ходили в Киндяковскую рощу, к обрыву, описанному Гончаровым (в романе «Обрыв». — А. И.). Роман Гончарова появился впервые в «Вестнике Европы» в 1869 г. (книги 1 — 5. — А. И.). В Симбирске увлекались этим романом как раз в годы нашей гимназической жизни.

Гимназисты под свежим впечатлением романа ходили в Киндяковку посмотреть на знаменитые места. Я был там в компании с Ульяновым и Сердюковым.

До Киндяковки нас провожал отец Володи. Он хорошо знал окрестных помещиков и рассказывал нам, кого Гончаров описывал в своих романах. У Киндяковки отец Ульянова сел в ехавший за нами тарантас и отправился дальше по делам, а мы трое долго бродили еще по Киндяковской роще и рассуждали о Волохове, о Вере, о Райском¹.

Мы обошли весь обрыв, искали следы знаменитой беседки и старались представить себе, как пробирался к этой беседке Волохов. Мы так увлеклись, что не заметили, как село солнце и наступил вечер.

Это была наша последняя прогулка перед летними каникулами.

Д. М. Андреев, стр. 8 — 9.

¹ Действующие лица романа Гончарова «Обрыв».

 

Жадно слушал рассказы отца о деревне Ильич. Много слышал он о деревне еще малышом от няни, которую он очень любил¹, от матери, которая тоже выросла в деревне.

Это заставляло Ильича с детства внимательно вглядываться в жизнь деревни...

Н. Крупская. Детство и ранняя юность Ильича. «Большевик», 1938, № 12, стр. 66.

¹ Няню Варвару Григорьевну Сарбатову любили все дети Ульяновых. Сохранились воспоминания о том, что Володя любовно протирал нянины очки. В письме из Петербурга Александр Ильич заботливо спрашивал: «Как прошла операция на правом глазу у няни». Дети дарили няне картинки, которые она наклеивала на крышку своего сундука.

 

Помню такой случай. Костя Сердюков, Володя и я шли из гимназии домой.

Была ранняя весна. Снег таял под ногами. Накатанные и плохо вымощенные проезды почернели, везде стояли лужи, вдоль заборов текли ручьи.

В рытвине посередине улицы застряли розвальни, тяжело нагруженные дровами. Пожилой крестьянин, скинув тулуп, пробовал приподнять край розвален.

— Но!.. Сивая! Н-но!

Напрягая все силы, изможденная лошаденка вытягивала шею, перебирала ногами, ноги скользили, а воз только трещал и не двигался с места.

Володя остановился.

— Надо помочь!

— Да ты же весь вымокнешь! Возчик сам справится... — возразил Костя.

В это время крестьянин злобно крикнул на вспотевшую и выбившуюся из сил лошадь, ударил кнутом и сильно дернул за узду. Этого Володя не мог вынести.

— Живо! — скомандовал он. — Я буду тянуть сбоку, а вы толкайте сзади. Ну, готовы?.. Раз, два, три!

Мы дружно налегли и вытащили розвальни.

— Спасибо... — угрюмо поблагодарил крестьянин, — Замаялся один-то.

— Зачем же такой большой воз накладывать? Ведь лошади не справиться! — заметил Володя.

— Лошаденка хиленькая, верно... Да мера должна быть полная, а то не продашь... Детям обувка нужна... Крышу починить надо, избенка плохонькая... — бормотал крестьянин, шагая рядом с возом и на ходу натягивая тулуп.

— Верно, у вас земли мало? Да? — спросил Володя, поднимая оброненную крестьянином рукавицу. — Или плохая?

Воз уже свернул в боковую улицу, а Володя продолжал увлеченно расспрашивать крестьянина, большая ли у него семья, есть ли, кроме него, работники, сколько лет старшему малышу.

— Куда ты, Володя? Тебе же не по дороге! — Я знал, что он торопится домой.

Володя было отмахнулся, но потом, видимо, передумал.

— Ну, прощайте... Мне надо домой, а то мать будет беспокоиться! — сказал он и протянул руку крестьянину. Тот вначале будто оторопел, потом улыбнулся и осторожно взял маленькую Володину руку в свою.

Д. М. Андреев. В гимназические годы, «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 11-12.

(Педагогический совет) постановил наградить похвальным листом и книгою (первая награда) ученика III «А» класса: Ульянова Владимира; и одним похвальным листом (вторая награда): Коринфского, Кузнецова, Кутенина, Писарева, Сахарова, Наумова и Разумова¹.

Постановление педагогического совета Симбирской гимназии от 10 июня 1882 го да. Цит. но книге Л. Л. Карамышева «Симбирская гимназия в годы учения В. И. Ленина» Ульяновск, 1958, стр 107.

¹ Это награждение состоялось по представлению инспектора И. Я. Христофорова, бывшего в третьем и четвертом классах классным наставником Владимира Ильича.

 

ПОХВАЛЬНЫЙ ЛИСТ

Педагогический Совет Классической Гимназии, уважая отличные успехи, прилежание и похвальное поведение воспитанника III-го класса Ульянова Владимира, наградил его сим похвальным листом. Симбирск, июня 10 дня 1882 года.

Похвальный лист В. И. Ульянова, воспитанника III класса Симбирской гимназии. Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

В июне мы (то есть семья Ульяновых. — А. И.) поехали в деревню (Кокушкино. — А. И.), находящуюся в 40 верстах от Казани. До Казани мы поехали по Волге на пароходе; день был прекрасный, на небе ни облачка; летнее солнце, стоя высоко в небе, ярко освещало необозримую водную поверхность; местами отражение солнца в воде было так сильно, что было больно смотреть; вокруг все было так тихо, как никогда не бывает на земле. Свежий ветерок уменьшал зной дня, и на пароходе не было нисколько жарко. Я почти все время стояла на палубе и любовалась волжскими берегами, которые особенно хороши около Богородска; мне так понравилась Волга, медленно катившая своп светлые воды, ее красивые берега, быстрое движение парохода, что жаль было расставаться с этим, когда приехали в Казань. В Казани нам пришлось прожить два дня в ожидании лошадей из деревни... На третий день... мы поехали в деревню...

Погода все время стояла хорошая, и мы много гуляли по полям и лесам.

Из классного сочинения Ольги Ульяновой. Цит. по статье Ю Махиной и Г. Хаита «В семье Ульяновых». «Пионерская правда», 1959, 5 июня.

Летом Владимир Ильич ездил с семьей в деревню Кокушкино Казанской губернии. В этой деревне провела юность его мать, у которой сохранились очень сердечные отношения с местными крестьянами, и Владимир Ильич имел случай близко наблюдать быт и психологию захудалой русской деревни. Слышал он там жалобы на малоземелье, слышал высказываемое отцом и матерью сожаление, что кокушкинские крестьяне, несмотря на горячие убеждения его деда, отца его матери, предпочли оброку¹ дарственный надел².

А. И. Ульянова-Елизарова. В. И. Ульянов (Н Ленин), стр. 18.

¹ Оброк — принудительный ежегодный побор деньгами или продуктами, взимавшийся помещиком с крепостных крестьян. В России до отмены крепостного права оброк являлся одной из основных форм феодально-крепостнической эксплуатации крестьян. Величина оброка зависела от произвола помещика и часто достигала непосильных для крестьянского хозяйства размеров. Нередко крестьянам приходилось уходить из деревни в поисках заработка для уплаты оброка.

² Дарственный надел — крайне незначительный участок земли, который могли получить крестьяне в личную собственность согласно статье 123 Положений 19 февраля 1861 года о выходе крестьян из крепостной зависимости. Многие из крестьян, не желая оставаться в зависимости от помещика, соглашались на получение такого мизерного надела, рассчитывая впоследствии прикупить себе земли. В результате, не имея возможности прокормиться с ничтожного дарственного надела, крестьяне окончательно обезземеливались или попадали в кабальную зависимость от помещика.

 

...После стен, нелюбимых нами... казенных гимназий, после майской маяты с экзаменами лето в Кокушкине казалось чем-то несравненно красочным и счастливым.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 43).

День угасал. У плотины, на гладкой серебряной поверхности пруда, не затененной прибрежными деревьями, маячит силуэт высокого человека. Неслышно плывет в ботниках Карпей — бедняк крестьянин из соседней деревни (Татарской. — А. И.). Ботники — это выдолбленные из бревен две узкие лодочки, соединенные у концов борт к борту поперечными палочками. Правая нога помещалась в одном ботнике, левая — в другом. Плавал Карпей стоя и греб одним веслом.

Он был, что называется, мастер на все руки: и рыболов, и охотник, и печник, и сапожник; высокий, стройный, с правильными чертами лица и острой бородкой, с вьющимися черными, чуть тронутыми сединой, волосами, прикрытыми войлочной шляпой в виде пирожка.

 — Тургеневский тип, — говорил о нем Володя, находя, что в описании Тургенева Карпей занял бы видное место в галерее образов, выведенных этим автором.

А отец Володи, Илья Николаевич, называл Карпея поэтом-философом, так как он образно повествовал об охоте и не прочь был побеседовать на отвлеченные темы.

Хотя Володя сам и не ловил рыбу, однако с видимым удовольствием следил за легкими целесообразными движениями Карпея, когда тот ставил или выбирал сеть в большинстве случаев лишь с мелкой рыбешкой¹.

Н. И. Веретенников. В деревне Кокушкино. «Пионерская правда», 1940, 22 апреля.

¹ А. И. Ульянова-Елизарова говорит о Карпее: «Это был наш хороший знакомый. Охотник и рыболов, он часто приходил в Кокушкино, предлагая дичь или рыбу, причем всегда беседовал на самые разнообразные темы... Это был талантливый самородок, с речью, блещущей остроумием и меткими сравнениями» («А. И. Ульянов», стр. 44).

 

Вечером собирались двоюродные братья и сестры — молодежь и подростки, которых особенно много съехалось этим летом (1882 года. — А. И.), гуляли и пели, играли в разные игры и загадки.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 61).

Александр Ильич и Анна Ильинична, мои брат и сестра — Владимир и Мария Веретенниковы¹, открыв книгу и прочитав вслух первую попавшуюся фразу, любили отгадывать автора и название произведения.

Володя, Оля Ульяновы и я тоже очень часто занимались таким разгадыванием автора и сочинения по Пушкину, Некрасову, Лермонтову, Гоголю, Тургеневу.

Меня всегда удивляло, как отчетливо сохраняла все прочитанное память Володи. Ему и в голову не приходило, что можно забыть автора и фамилию героя романа.

Н. Веретенников. Что читал Володя Ульянов. «Пионерская правда», 1956, 31 июля.

¹ Владимир Иванович Веретенников (род. в 1865 году) впоследствии был врачом гинекологом в Петербурге. Мария Ивановна Веретенникова(1862 — 1931) учительствовала в Казани, затем была начальницей гимназии в Вятской губернии. После Октябрьской революции жила в Москве, работала в Государственной библиотеке СССР имени В. И. Ленина. Восприемницей Марии Ивановны была М. А. Ульянова.

 

В темный, ненастный августовский вечер собрались мы во флигеле, в большой комнате.

Кто играет на бильярде, кто в карты: в «дурачки», «короли», «свои козыри».

Кто-то взял Гоголя и читает вслух «Вечера на хуторе близ Диканьки». Понемногу, бросив и бильярд и карты, все подсели слушать. Слушали с увлечением. Кончили «Заколдованное место» и заспорили, что интереснее прочесть: «Пропавшая грамота» или «Вий». Решаем читать «Вий», как более страшную сказку.

Гостивший в Кокушкине гимназист Петя Алексеев с опаской поглядывает на темные окна, сторонится от них, жмется ближе к освещенному керосиновой лампой столу.

Петя, пожалуй, самый старший из всей компании. Он как-то отличается от всех: вероятно, менее развит и порядочно труслив.

Заметив эту черту, мы начинаем подтрунивать над ним, хотя некоторым из нас и не по себе — жутковато бежать в темную ночь из флигеля в большой дом через дорогу. Но мы не поддавались этому чувству, старались его побороть и скрыть.

 —  Петя плохо слышит, потому и жмется к столу! — кричим мы.

— Посмотри в окно, — говорит Володя. — Вглядевшись, увидишь освещенную свечами церковь, посередине гроб, у гроба бурсака Хому Брута... Взгляни, какое у него испуганное лицо... Вот начинает носиться по воздуху гроб, чуть не задевая его...

Несчастный Петя отворачивается, убегает от окна, затыкает уши пальцами. Мы насильно отрываем руки и нашептываем ему слова страшной сказки.

Ясно — мы скоро доведем его до слез.

Володя сразу обрывает неуместные и злые шутки.

— Нет, так шутить нельзя! — заявляет он. — Мы зря это выдумали. Эту издевательскую игру надо прекратить.

И, обращаясь к Пете, Володя успокаивает его:

— Ну что можно видеть в окно из светлой комнаты, кроме черноты темной ночи? Вот, наоборот, из цветника ты увидишь освещенную комнату и всех нас вокруг стола. Тут страшного ничего нет. Бросим это! Давайте лучше сыграем на двух досках в шашки, а выигравшие опять сразятся между собой.

Усаживаемся за шашки. Петя понемногу успокаивается. Вечер кончается. Пора спать...

Однажды вечером, гуляя, мы забрели на луг и улеглись на недометанный стог сена. С нами был и двоюродный брат. Он медленно, устремив взоры в небо, цедя слова, импровизировал что-то очень сентиментальное о ночи, о небе, о звездах...

— Ты с какого это языка переводишь? — спрашиваю я притворно-серьезным тоном.

Володя разразился громким смехом. К этому, казалось, безудержному хохоту присоединился и я.

Декламатор сначала рассердился на нас обоих, но кончил тем, что и сам рассмеялся.

Володя так заразительно смеялся, что увлекал даже тех, кого этот смех задевал.

Неожиданно круто оборвав смех, Володя сказал:

— Мне напомнила твоя нудная декламация, как на уроке, дожидаясь подсказки, тянут трудный перевод с немецкого, будто тяжелый воз в гору везут.

Такой резкий переход от смеха к серьезной речи очень характерен для Володи того времени, и, конечно, никакой искусственности, нарочитости в этой внезапности перехода не было и следа...

На лужайке в березовой роще Володя начал бороться с мальчиком (одним из двоюродных братьев. — А. И.) на год старше и на целую голову выше, хвастливо заявившим, что его никто не побеждал. Обхватив друг друга руками, они начали поединок. Неожиданно противник Володи подставляет ему ногу, Володя падает, и на него валится его партнер, но тотчас вскакивает и с торжествующим видом победителя восклицает:

— Я поборол!

Возмутившись его недопустимой в честной борьбе подножкой, я как свидетель заявил, что нужно возобновить состязание. Противник Володи стал довольно неловко, но с чрезвычайной горячностью оправдываться, отрицая свой недопустимый в борьбе прием.

Володя же, игнорируя его оправдания и мои нападки, со всей присущей ему прямотой и спокойной уверенностью в своей правоте поставил вопрос совсем в другой плоскости: кто бы ни очутился наверху при падении — этого недостаточно; нужно удержать эту позицию, ведь снизу можно выбиться наверх.

— На землю-то свалился я, — говорит Володя, — а потом оказался бы внизу он.

— Когда же потом? — спрашиваю. — Тогда надо определить время.

Согласились считать медленно до ста, и, если тот, кто был сверху, не будет сброшен, а удержится до конца счета, он будет считаться победителем.

Повторили единоборство, и опять Володя вследствие данной ему подножки оказался внизу, но очень быстро вывернулся и продержался сверху до конца счета.

Надо было видеть обескураженную фигуру и смущенную физиономию побежденного!

Препятствия никогда не останавливали Володю. Неудачи только возбуждали стремление к достижению цели...

Вспоминается одна из наших детских забав.

Володя, я и двоюродный брат изображали из себя «казацкую вольницу».

Вооружившись длинными деревянными пиками, мы носились по полям, лугам и овражкам. Кое-где у ручейков делали привалы и подкреплялись взятыми с собою в путь овощами и ягодами.

Всякой игре Володя умел придать особый интерес. Он предложил каждому из нас взять имя какого-нибудь литературного героя.

Себе он облюбовал имя Тарас Бульба и лошади — Черт, по Гоголю (мы воображали, что у каждого есть лошадь). Я — Казбич, и лошадь у меня — Карагез (по Лермонтову). Третье имя и кличку лошади я не помню — из какого-то романа Майн-Рида.

Отлично понимаю, почему после недолгого размышления Володя выбрал Тараса Бульбу: во-первых, это казак, а у нас «казацкая вольница», а во-вторых, у Володи к нему лежало сердце, как к человеку крепкой воли и необыкновенного мужества.

Набеги «казацкой вольницы» в составе героев Гоголя, Лермонтова и Майн-Рида впоследствии перешли в исследовательские экскурсии по оврагам, ручьям и по реке — для исследования истоков их. Ходили пешком исследовать приток Ушни. Тут нам помогали и наши пики: опираясь на них, мы перепрыгивали с одного берега ручья на другой, выбирая путь по крутым, поросшим кустарником берегам оврага.

У села Черемышева на берегу реки находился курган из золы — «Магнитная гора». Мы проезжали туда на лодке. Река Ушня здесь настолько суживалась, что лодка упиралась бортами в берега, и местами ее приходилось протаскивать волоком.

Кто-то из старших задался вопросом, почему этот холм из золы носит название «Магнитная гора».

Володя нашелся и сейчас же, не задумываясь, ответил:

 —  Да, может быть, потому, что она нас притягивает! Володя некоторых забав не любил, не признавал, и мы откладывали их, говоря:

 —  Ну, делать запруду на ключе будем потом — Володе не правится.

И только после отъезда Ульяновых, не находя себе места, в подавленном настроении, чтобы заглушить горечь разлуки, мы отправлялись на ключ «Поварня» пачкаться с запрудой...

Шура (Александр Ильич Ульянов. — А. И.) много рассказывал о красивых местах на реке Меше (приток Камы, в десяти километрах от Кокушкина) и так заинтересовал всех, что решили съездить туда — и не раскаялись. Единогласно признали, что эта местность живописнее даже милого нам Кокушкина.

Сразу по выезде из леса, самого по себе красивого, мы увидели обширный луг с разбросанными по нему отдельными пышными, развесистыми деревьями. За лугом в твердо очерченных невысоких берегах блестела широкая полоса реки. По противоположному берегу ее теснился высокой стеной сосновый бор; отражаясь как бы опрокинутым в реке, он манил к себе.

Пожалев, что нет лодки и нельзя переправиться на другой берег, мы прошли вдоль реки до поросших молодыми деревцами холмиков, тоже очень живописных. Это место по берегу реки носило название «Подувало».

В восхищении я воскликнул:

 —  Совсем как Бежин луг у Тургенева! Точно декорации! Володя возразил, что на Бежин луг не совсем похоже, но

согласился, что пейзаж действительно красивый и, конечно, лучше всяких декораций.

Впоследствии мы много раз ездили на Мешу, даже отвезли туда лодку...

После захода солнца все обитатели Кокушкина, и старый и малый, собирались обыкновенно на балконе большого дома и на скамейке в цветнике.

И тетя Маша и мама — большие любительницы цветов. Флоксы, резеда, левкои, душистый горошек, никоциана, настурции и другие цветы наполняют воздух ароматом. Георгины и мальвы возвышаются в середине клумб.

Дети, предвкушая удовольствие игры со взрослыми, бегут в дом за стульями и табуретками для старших; сами усаживаются на ступеньках балкона. Начинаются так называемые «сидячие игры».

Илья Николаевич зовет Шуру, Анечку и мою сестру Машу, уединившихся на прохладном, северном верхнем балконе.

Кто-то из младших предлагает играть в «синонимы».

 —  Ну что ж! Хотя эту игру и неправильно так называть, — говорит Илья Николаевич, — следовало бы назвать «омонимы», но раз уж это название укоренилось, пусть так. А теперь воспользуемся запозданием Оли и живо выдумаем, что ей загадать.

Останавливаемся на слове «поля»: ни разу не загадывали.

— Первое: поля, по которым гуляют, — засеянные злаками.

— Второе, поля, под которыми гуляют, — поля шляпы.

— Есть и третье, — замечает Володя. 

— Что же? Не приходит в голову.

— А поля, по которым гуляет перо учителя, исправляющего работу ученика! — разъясняет Володя.

Приходит Оля и быстро разгадывает слово по данным тетей Машей трем определениям его: первое — побитые градом, второе — поломанные и третье — залитые чернилами.

Загадав еще несколько созвучных слов, переходим к другой игре — «в пословицы», носящей опять-таки неточное название, так как нередко загадывали стихи вместо пословиц. В этой игре отгадывающий задает любые вопросы всем играющим по очереди. В свой ответ играющий должен вставить назначенное ему слово из стихотворения или пословицы.

У крутой тропинки, сбегающей к пруду, растут старые липы, посаженные в кружок, и образуют беседку. Сюда удаляется тот, кто должен отгадывать. Уходит Шура. Со всех сторон сыплются предложения.

— «Вот парадный подъезд!» — кричат ребята.

— Не годится, много трудных слов: «парадный», «торжественным»...

 — «В тот год осенняя погода» — из «Евгения Онегина», — предлагает моя сестра Маша.

— Некрасова и Пушкина Саша сразу отгадает — надо что-нибудь потруднее, мало известное, — возражает Володя.

Наконец останавливаемся на шуточных стихах Саши (Александра Ивановича. — А. И.) Веретенникова:

Во тьме ночной
Пропал пирог мясной,
Пропал бесследно, безвозвратно,
Куда и как девался — непонятно.

— Хорошо, пусть наш Саша отгадывает то, что выдумал ваш Саша, — шутит Илья Николаевич, обращаясь к маме.

— Володе дадим слово «тьме» — в этом падеже его не так легко вставить.

Но Володя с честью выходит из трудного положения. На вопрос Шуры, почему он за коленку держится, Володя, не моргнув глазом, отвечает:

— Вчера вечером ушиб ногу: без света, во тьме кромешной, спать ложился и наскочил на табуретку.

Нужное слово «тьме» было вставлено в ответе так естественно, что отгадать его было трудно.

Однако на слове Ильи Николаевича Шура, к удовольствию ребят, отгадал стихи, и пришлось удаляться Илье Николаевичу, так как строгое правило — уходить тому, на чьем слове отгадано, — было непреложно.

Впрочем, старшие, например Анечка, отгадав ранее, нарочно доводили разгадку до того, кого они хотели отправить «в уезд» (это выражение взято в соответствии с поездками Ильи Николаевича по службе).

Была у нас и такая игра: нужно было узнать загаданного человека по вопросам, на которые отвечают только «да» или «нет». Если отгадывающий задавал вопрос не характерный, на который с одинаковым правом можно отвечать и «да» и «нет», то ответ не давал разгадывающему никакой нити.

Надо было подобрать характерную черту для загаданного лица. Поэтому вопросы задавались так:

— Он?

— Нет. (Значит, она).

— В саду?

— Да.

Дальше дети спрашивали:

— В синем платье?

— С цветком за поясом?

А взрослые задавали и такие вопросы:

— Смела ли?

Догадлива ли?

Часто вопросам придавали и комический характер, па-пример:

— Упал сегодня с мостков в воду?

— Первобытный человек? (Так Анечка называла меня, потому что я разъезжал по пруду на самодельном камышовом плоту с парусом.)

Володя в этих играх затмевал всех, даже взрослых, отгадывая шараду или стихи с первых же слов, а в некоторых играх задавал лукавые вопросы, чем вызывал общий хохот.

Как-то Володе загадали одного из двоюродных братьев — горе-охотника, подстрелившего девять домашних уток (домашних уток не пугают выстрелы).

Володя, быстро отгадав, спрашивает:

— Не полагает ли загаданное лицо, что дикие утки улетают только после девяти выстрелов?

Громкий хохот всех играющих дает знать, что Володя пен нал не в бровь, а прямо в глаз.

Для затруднения Володе даже стали загадывать вместо людей неодушевленные предметы: топор, торчащий в пне; скребок, воткнутый в землю; удочку, стоящую у стены, и т. п.

Очень интересна была такая игра: один из нас читал из какой-нибудь книги первую попавшуюся фразу, отгадывающие должны были указать автора и назвать произведение.

Вначале брали только басни Крылова, а позднее и других классиков литературы. Играли и в общеизвестную игру — шарады.

Классической шарадой считалось: первое из целого творится, целое последнего боится (вино — град)...

Часто поздним вечером шагали мы втроем — Володя, я и двоюродный брат — по дороге между Кокушкином и Татарским Черемышевом и толковали о всякой всячине.

Кто-нибудь из нас разглагольствует, а Володя посвистывает сквозь зубы, слушает и только иногда вставит энергичное, краткое замечание.

Кто-то из нас поднял вопрос, почему золото имеет такую силу и значение.

Двоюродный брат высказал мысль примерно так (впрочем, гораздо пространнее, чем я передаю):

— Вот если бы все согласились не придавать значения золоту, так и лучше было бы жить.

Володя, прервав насвистывание, обронил:

— Если бы все зрители в театре чихнули враз, то, пожалуй, и стены рухнули бы. Но как это сделать?

Так, коротенькой репликой, он часто опрокидывал наши многословные рассуждения.

В это же лето Володя обратил мое внимание на критическую литературу — Белинского, Добролюбова и Писарева. Последним я очень увлекался, но достать его произведения, как запрещенные, было трудно.

Однажды я высказал мысль, что не следует признавать авторитеты, и как пример привел одного из своих двоюродных братьев, который восхищается своим старшим братом и преклоняется перед ним.

— По-моему, — сказал я, — нужно руководствоваться только своим разумом и знаниями.

Володя не согласился со мной, доказывая, что это неправильно, так как сами мы еще многого не знаем, и ничего плохого нет, если авторитет старшего брата стоит высоко.

В другой раз я высказал недовольство моим старшим братом Сашей, преподавателем древних языков, считая, что он выбрал очень сухую и скучную специальность¹.

Но Володя очень ловко заступился за Сашу, сказав, что в Симбирске в его классе давал уроки латинского языка мой брат и эти уроки были очень интересны²...

Много рассказывал Володя и о других симбирских преподавателях, например об учителе математики³, который укорял ученика, не знавшего урока: «Что, братец, урока ты не знаешь! Видно, «по Свияге я пройду, руки в боки подопру»», — говорил он, намекая словами песни на прогулки по берегу реки Свияги и по симбирским бульварам.

Н. Веретенников, стр. 26 — 28, 35 — 39, 41 — 42, 44-49.

¹ Двоюродный брат Владимира Ильича Александр Иванович Веретенников в 1880 году стал преподавать в Симбирской гимназии древние языки.

² Директор гимназии Ф. М. Керенский так писал о нем в учебный округ: «Латинский и греческий языки в III «А» классе (когда в нем учился Володя Ульянов. — А. И.) и один греческий язык в V классе с начала настоящего (1881/82-го. — А. И.) учебного года вел преподаватель, сверхштатный учитель Веретенников. За деятельность свою принялся с отличным усердием. Серьезно подготовленный к каждому уроку, внимательный к ученикам, строгий к себе, возбуждал в учениках любовь к занятиям, которые ведутся им довольно успешно» (Ульяновский государственный архив).

Владимир Ильич и впоследствии интересовался жизнью А. И. Веретенникова. 14 марта 1898 года в письме к матери из Шушенского он сообщал: «Как-то на днях получил письмо оттуда (из Казани. — А. И.) от Александра Ивановича, очень удивившее меня. Он. пишет, что служит теперь, что Николай Иванович (Веретенников. — А. И.) в С.-Петербурге; что живут они в Казани там же. Надо будет как-нибудь собраться ему ответить. Не знаю, как его здоровье — по письму трудно сделать заключение; если он все такой же, как и прежде был (А. И. Веретенников серьезно болел. — А. И.), то служить ему будет трудно, а жить тоже нелегко» (В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, том 37, стр. 98).

³ Учителями математики в гимназии были Николай Михайлович Степанов (в младших классах) и Александр Федорович Федотченко (в старших классах). После окончания Казанского университета Н. М. Степанов преподавал математику в Астраханской гимназии, где у него учился Илья Николаевич Ульянов, а в 1867 году был назначен учителем в Симбирскую гимназию. Здесь у него на протяжении всего гимназического курса учились Александр Ильич и Владимир Ильич. В ряде гимназических отчетов директор гимназии писал, что «при твердом знании предмета, при опытности и аккуратности, Степанов ведет преподавание математики правильно и успешно». Н. М. Степанов имея привычку укорять не знавшего урока ученика, о чем и рассказал Володя своему двоюродному брату.

 

Я частенько заглядывал к Володе. Помню, нам предстояли экзамены по всем предметам при переходе из четвертого в пятый класс.

— Проверь, пожалуйста, мои знания, — попросил я его.

— Какие предметы тебя беспокоят?

История древнего мира. Много названий и такие мудреные. Удивляюсь, как ты их запоминаешь. Да вот еще эта проклятая хронология.

Ничего, — сказал Володя. — Давай я тебя прослушаю. И начнем именно с хронологии. Если усвоишь ее, поймешь последовательность событий, и тогда тверже все запомнится.

И повторял со мною хронологию, напоминая факты, объясняя события. После этих четких, продуманных объяснений в десять раз легче становилась древняя история.

М. Ф. Кузнецов в записи С. Мирер. Из воспоминаний о детстве Ильича. «Известия», 1940, 16 апреля.

Педагогический Совет Симбирской гимназии, уважая отличные успехи, прилежание и похвальное поведение воспитанника IV-ro класса Ульянова Владимира, наградил его сею книгою («Жизнь европейских народов» Е. Н. Водовозовой, том II, Спб., 1881. — А. И.) при похвальном листе¹. Симбирск. Мая 30 дня 1883 года.

Директор Керенский
Инспектор Христофоров

Законоучитель св(ященник) В. Сорогожский
Преподаватели: Я. Штейнгауер, А. Федотченко, Н. Яснитский, П. Федоровский, Моржов, Н. Нехотяев.

Надпись на книге, полученной В. И. Ульяновым в награду за отличное окончание четвертого класса. Центральный музей В. И. Ленина.

¹ Володя Ульянов получил награду один из всего класса. Это объясняется особой трудностью занятий в четвертом классе, где впервые начиналось изучение геометрии (2 часа в неделю), вводился курс славянского языка, увеличивалось количество упражнений по древним и новым языкам. Гимназисты четвертого класса впервые сдавали устные экзамены, во время которых проверялось знание материала за все четыре года обучения. О сложности этих экзаменов свидетельствует тот факт, что только по русской словесности нужно было знать наизусть свыше ста стихотворений поэтов-классиков, в том числе 45 басен Крылова, 31 стихотворение Пушкина, 12 стихотворений Жуковского, 10 — Лермонтова, 4 — Кольцова. Из 48 учащихся вместе с Владимиром Ильичей в четвертом классе в пятый класс была переведена только половина — 24 гимназиста.

 

Особенно памятен мне приезд Володи в тот год, когда он перешел в пятый класс. На этот раз я был еще в Казани¹. В прекрасный весенний вечер приехали с парохода тетя Маша, Анечка и Володя.

Володя был возбужден поездкой на пароходе, а может быть, и блестяще сданными первыми устными экзаменами (в младших классах были только письменные экзамены).

Он предложил мне прогуляться по Казани, и мы сейчас же побежали, накинув на плечи гимназические пальто. В комнате было уже темно, но, выйдя на улицу, я заметил, что Володя накинул пальто наизнанку.

— Пальто-то наизнанку накинул, Володя, — сказал я ему.

— Да, и в самом деле! Ну, пусть так и остается, — ответил он. — Я себя чувствую сегодня как-то особенно: как будто что-то большое, чудесное мне предстоит. Погода, что ли, такая... А у тебя нет такого чувства?

— Погода действительно прекрасная. Я очень, очень рад, что ты в этом году раньше приехал, но ничего чудесного не ощущаю.

Наоборот, я был даже несколько подавлен тем, что, прохворав тифом всю зиму, отстал еще на один класс и был только в третьем, тогда как Володя перешел уже в пятый.

— Куда же пойдем? — спрашиваю. — Показать тебе лучшую улицу, Воскресенскую?

Он ответил, что ему все равно, и мы пошли в сад «Черное озеро». Вернулись мы скоро и, предвкушая удовольствие от поездки в Кокушкино, легли спать в моей комнате.

На другой день отправились на двух парах, запряженных в плетенки на дрогах, причем каждый из нас, к нашему удовольствию, сидел на козлах рядом с ямщиком.

— Ну и забавник! — заявил молодой парень Роман, ямщик, с которым приехал Володя.

— Кто? — спрашиваю я.

— Да брательник твой. С им не заметишь, как доедешь и на ленивых лошадях.

И впоследствии этот парень из соседней деревни Черемышево-Апокаево не однажды спрашивал:

— Скоро ли должон приехать твой брательник?

— А что?

 — Да уж больно занятный. Я и не видывал таких парнишек — на все у него загвоздки да прибаутки.

Н. Веретенников, стр. 54 — 55.

¹ «Мы жили тогда, — вспоминал Н. И. Веретенников в статье «Детские годы В. И. Ульянова (Ленина) в Кокушкине», — в Профессорском переулке, в доме Завьяловой» («Красная новь», 1938, № 5, стр. 156).

 

Когда следующей осенью, после каникул, мы опять встретились в гимназии, друзья едва узнавали друг друга, так все выросли и возмужали. Из мальчиков большинство превратилось в молодых людей. У некоторых, на зависть всем остальным, уже стали пробиваться усики, у других петушиные голоса сменились молодыми баритонами. Мы не хвастались больше собранными жуками и бабочками, а, разбившись на группы, горячо обменивались мнениями о прочитанных книгах, главным образом запрещенных, и шепотом рассказывали друг другу о брожении, которое началось в студенческих кругах.

После торжественного молебна в гимназической церкви всех учеников собрали в актовом зале, и директор гимназии Ф. Керенский (отец будущего министра Временного правительства) обратился к нам с речью.

Он говорил очень долго и очень скучно. Он осуждал начавшееся среди молодежи вольнодумство, внушал нам верноподданнические чувства, любовь к царю и отечеству и уважение к религии¹.

Когда он кончил, все классы попарно и чинно должны были пройти мимо него в порядке старшинства. Зато, выйдя из зала, гимназисты бросились в классы с таким шумом и гамом, с таким гиканьем и грохотом, что дрожали полы и стены.

По коридору прошел сторож с большим медным звонком, возвещавшим начало уроков, и новый учебный год вступил в свои права.

Порядки в гимназии пошли строже². Начальство настойчиво стало бороться с «вредными идеями», проникавшими в среду молодежи. Одной из главных мер против вольнодумства и «вредных мыслей» считалось умение поставить учеников в такие условия, чтобы у них почти совсем не оставалось свободного времени для чтения «опасной» литературы. С этой целью рекомендовалось учителям не объяснять уроков в классе, а предоставлять ученикам самим разбираться на дому во всем заданном. И с этой же целью стали задаваться бесконечные латинские и греческие переводы.

Чтение запрещенных книг преследовалось очень строго. В пансионе по распоряжению Керенского стали часто производиться обыски. Один раз при обыске в умывальной комнате нашли под умывальником сборник революционных песен. Об этом было доложено директору. Керенский собрал учеников старших классов и потребовал выдать всех, кто приносит и читает запрещенные книги. Но ученики упорно молчали и никого не выдали.

Несмотря на все строгости, мы находили время для чтения и увлекались запрещенными произведениями Добролюбова, Писарева, Белинского, Герцена и Чернышевского. Читали мы также журналы «Дело»³, «Современник» и «Отечественные записки». Городская Карамзинская библиотека не удовлетворяла нас, и поэтому гимназисты старались доставать книги из частных библиотек своих родных.

Много запрещенной литературы доставал Сердюков. Я привозил книги из библиотеки моего дяди. Ульянов брал из дому. Роман Чернышевского «Что делать?» я получил от него⁴. Помню это хорошо потому, что эта книга чуть не послужила причиной моей ссоры с Ульяновым.

Дело было так.

Володя дал мне книгу Чернышевского с условием, что я верну ее через неделю, так как книга чужая. Я дал ему слово вернуть книгу в назначенный срок. Быстро прочитав, я передал книгу для прочтения еще одному товарищу, а тот заболел. Его отправили в лазарет, и он из предосторожности захватил книгу с собой. Прошла неделя, а книга все еще была в лазарете. Пробраться туда никак мне не удавалось. Мне было очень неловко перед Володей, и я всячески избегал разговаривать с ним. В конце концов он сам подошел ко мне и спросил:

— Что же ты не возвращаешь мне Чернышевского? Ты же знаешь, что книга чужая и я обещал вернуть ее в назначенный срок!

Тогда я рассказал Володе, в чем дело. Он поморщился и резко заметил:

— Если ты не хочешь или не можешь, то я сам сумею достать книгу из лазарета. Терпеть не могу людей, не умеющих держать свое слово.

Я вспылил, наговорил ему в ответ каких-то дерзостей, и мы поссорились.

Когда вспышка прошла, мне стало ясно, что я не прав перед Ульяновым.

Несмотря на запрещение и рискуя остаться в наказание без обеда, я пробрался во время большой перемены в лазарет и достал книгу. После уроков я молча передал ее Володе.

На другой день мы встретились с ним опять по-дружески и с оживлением обсуждали содержание романа «Что делать?».

Д. М. Андреев, стр. 9 — 10.

¹ Ф. Керенский неоднократно заявлял, что в основу всей школьной работы им положено всемерное воспитание у учеников религиозного чувства. «Прежде и больше всего, — писал он в отчете гимназии за 1882 год, — обращено было внимание на развитие в учениках религиозного чувства, на то, чтобы они строго исполняли требования религии в церкви, а также благочестивые обычаи». В отчете гимназии за следующий, 1883 год читаем: «Главнейшее внимание было обращено на то, чтобы развить в учениках религиозное чувство, отдалить их от дурных сообществ, развить чувство повиновения начальству, почтительность к старшим, благопристойность, скромность и уважение к чужой собственности». Те же мысли и в отчете за 1886 год: «Как на незыблемую основу воспитания, воспитатели опирались на святое евангелие и на церковное богослужение».

Закон божий преподавался во всех классах гимназии, начиная с приготовительного, где ему отводилось 4 часа в неделю. С первого по пятый класс включительно лекции по этому «предмету» гимназисты должны были слушать по 2 часа в неделю, в последних трех классах — по 1 часу в неделю. Зато на такую важнейшую дисциплину, как естествознание, во всей гимназии отводилось... 2 часа в неделю, и читалась она только в одном — шестом — классе. Химия же вовсе была исключена из числа гимназических предметов, так как министерство народного просвещения считало, что изучение ее может привести гимназистов к «ненужным» и даже «вредным» размышлениям.

² Поведение гимназистов до мелочей регламентировалось особыми правилами. Они должны были неукоснительно посещать церковные богослужения, носить строго определенную одежду, не выставлять наружу цепочек от часов, воротников рубашки, застегивать пальто на все пуговицы и т. п. Был значительно усилен внеклассный надзор. Приезжие гимназисты могли снимать квартиру только у тех домохозяев, у которых это разрешалось учебным начальством. «Квартиры для гимназистов разрешалось держать тем, кто не беден, вполне благонадежен в религиозно-нравственном отношении и имеет образовательный ценз не ниже прогимназии». Домохозяева обязывались директором гимназии «строго наблюдать за гимназистами и о всех беспорядках в их жизни, несвоевременных отлучках, о приеме лиц, неизвестных хозяевам, и т. п. немедленно доводить до его сведения». Квартиры гимназистов периодически посещались директором, классными наставниками, их помощниками, причем все они внимательно присматривались к образу жизни гимназистов и, главное, к тем книгам, которые они читали. В качестве «воспитательных мер» широко использовались различные наказания: выговоры, оставление в классе после занятий, заключение в карцер на черный хлеб и воду, воздействие на родителей, исключение из гимназии и т. п.

³ «Дело» — ежемесячный литературно-политический журнал, издававшийся в Петербурге в 1866 — 1888 годах. Ведущие публицисты «Дела» П. Н. Ткачев и Н. В. Шелгунов в период спада революционной волны продолжали отстаивать революционный путь общественного переустройства. Это обеспечило журналу большой успех среди демократически настроенной молодежи.

⁴  Сразу же после опубликования в 1863 году в журнале «Современник» (№ 3, 4, 5) роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?» был запрещен цензурой и не переиздавался до 1905 года. У Владимира Ильича было нелегальное издание романа, выпущенное за границей в 1872 году.

 

Роман Чернышевского («Что делать?» — А. И.) слишком сложен, полон мыслей, чтобы его понять и оценить в раннем возрасте. Я сам попробовал его читать, кажется, в 14 лет. Это было никуда негодное, поверхностное чтение.

Рассказ В. И. Ленина. «Вопросы литературы», 1957, № 8, стр. 132.

...Он (Владимир Ильич. — А. И.) мне заявил, что сам зачитывался Писаревым, расхваливая смелость его мысли¹.

Н. Крупская. Своевременные цитаты. «Правда», 1935, 3 октября.

¹ Далее Н. Крупская пишет: «В шушенском альбоме Владимира Ильича среди карточек любимых им революционных деятелей и писателей была фотография и Писарева» (там же).

 

...Владимир Ильич при выборе книг по беллетристике особенно любил те книги, в которых ярко отражались в художественном произведении те или иные общественные идеи.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 67.

Читали мы с ним (то есть с Володей. — А. И.) «Детство и отрочество» Л. Н. Толстого, «Дон Кихот» Сервантеса, романы Шпильгагена в журнале «Отечественные записки», но больше всего зачитывались мы Гоголем и Тургеневым.

Н. Веретенников Что читал Володя Ульянов. «Пионерская правда», 1956, 31 июля.

Когда Ильичу было 14 — 15 лет, он много и с увлечением читал Тургенева. Он мне рассказывал, что тогда ему очень нравился рассказ Тургенева «Андрей Колосов», где ставился вопрос об искренности в любви. Мне тоже в эти годы очень нравился «Андрей Колосов». Конечно, вопрос не так просто разрешается, как там описано, и не в одной искренности дело, нужна и забота о человеке и внимание к нему, но нам, подросткам, которым приходилось наблюдать в окружающем мещанском быту еще очень распространенные тогда браки по расчету, очень большую неискренность, — нравился «Андрей Колосов».

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 30.

Володя оказался куда более меня осведомленным в литературе¹, несмотря на то что в детстве, во время перенесенных мною тяжелых болезней, мне читали русских и иностранных авторов, да и сам я читал немало и был гораздо лучше знаком с классической литературой, чем большинство ребят моего возраста.

Володя очень любил расспрашивать о прочитанном:

— Это читал?

— Нет.

— А это?

— Нет.

Наконец надоедает отвечать все «нет» да «нет», говорю «да».

— «Дым» Тургенева читал?

— Да...

Но Володя ясно слышит неправду и поэтому задает коварный вопрос:

— А повесть «Литвинов» читал?

Я, скромно уклоняясь от вторичной лжи, твердо заявляю:

— Нет, не читал.

— Ну, вот и соврал, что «Дым» читал! Если бы читал, то знал бы, что Литвинов — герой романа «Дым». Никакой повести «Литвинов» Тургенев и не писал.

До сих пор помню, как был я смущен не столько тем, что мало читал, но главное тем, что соврал и так ловко и быстро был уличен.

Никогда потом не вспоминал Володя этого разговора и никому не рассказывал о нем.

Этот случай рисует не только находчивость и остроумие Володи, но выявляет  еще более ценные черты характера: не показную, а истинную, действительную деликатность, такт, заботливое и внимательное отношение к людям.

Кто бы другой мог удержаться, чтобы не подразнить или, по крайней мере, так или иначе не напомнить о моем посрамлении!

Позднее Володя говорил мне, что он особенно ценит литературные типы, обладающие твердостью и непоколебимостью характера.

Он обратил мое внимание на рассказ Тургенева «Часы», тогда еще мне неизвестный. Прочитав этот рассказ, я понял, что Володе должен был понравиться герой рассказа Давыд, причем именно за характер его².

Когда, кажется на следующее лето, я спросил Володю, не потому ли нравится ему этот рассказ, он мне ответил утвердительно, говоря, что такие люди, как Давыд, достигают всего, к чему стремятся.

Володя очень бережно относился к книгам: я никогда не видел у него разбросанных или растрепанных книг.

Н. Веретенников, стр. 26.

¹ По свидетельству директора и преподавателя русской словесности Ф. Керенского, даже в восьмом классе Симбирской гимназии были ученики, которые не читали произведений Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Гимназическая библиотека в 1881 году состояла из 652 книг; в публичную библиотеку ученики допускались каждый раз лишь с особого разрешения начальства гимназии. К сожалению, каталог гимназической библиотеки не сохранился. Но о ее качественном составе дает представление уцелевший каталог библиотеки гимназического пансиона, в котором основное место занимают книги генерала Данилевского о войне императора Александра с Наполеоном, книги о путешествиях и т. п.

² В статье «Что читал Володя Ульянов» («Пионерская правда», 1956, 31 июля) Н. Веретенников конкретизирует свою мысль:

«Володе очень нравилась твердость и устремленность Давыда в рассказе Тургенева «Часы».

Давыд, едва переступивший порог юности, полуребенок, полуюноша, с непоколебимой твердостью предлагает драться на ножах взрослому человеку, если тот не отдаст часы, да так предлагает, что взрослый пасует перед угрозой этой своеобразной дуэли и возвращает похищенные часы».

Интересно сопоставить мнение о Давыде старшего брата Владимира Ильича — Александра. «У Тургенева, — вспоминала А. И. Ульянова, — он (Александр Ильич. — А. И.) указал мне на повесть «Часы». — Так, безделка, — сказал он, — но очень симпатичные характеры (Давыда и его невесты)» (см. «Галлерея шлиссельбургских узников», часть 1. Спб., 1907, стр. 204).

 

Все почти вечера мы с ним (то есть с Владимиром Ильичем. — А. И.) проводили за чтением книг, больше беллетристики; читали «Анну Каренину» и др(угие) произведения Л. Н. Толстого.

Илья Николаевич, заходя к нам и часто заставая нас за чтением Толстого, беседовал с Володей и со мной о прочитанных книгах.

Воспоминания В. Л. Персиянинова¹. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Сын мирового судьи, врача-терапевта по специальности и члена Буинского уездного училищного совета Л. В. Персиянинова, постоянно жившего в своем имении в селе Чилим, Вячеслав Львович Персиянинов прожил с Владимиром Ильичей в одной комнате первый семестр 1883/84 учебного года, до января. По воспоминаниям А. И. Ульяновой-Елизаровой, «Илье Николаевичу не понравились балованные и бездельные мальчики Персияниновы (кроме Вячеслава жил пансионером и его младший брат, Борис), и он, под благовидным предлогом болезни жены, попросил родителей взять их» (см. книгу В. Алексеева и А. Швера, стр. 41).

 

Гоголь, Тургенев, Л. Толстой, Щедрин, Некрасов, на которых вырос Ленин, научили его критически относиться к окружающей действительности.

В наши великие, трудные дни
Книги не шутка: укажут они
Все недостойное, дикое, злое.
Но не дадут они сил на благое,
Но не научат любить глубоко... —

писал Некрасов.

Наши классики, каждый но своему, учили критически относиться к действительности, давали знание людей, знание жизни. В их критике было много пессимизма умирающего класса. Но от их пессимизма Ленина рано предохранили критики-публицисты, разбиравшие наших беллетристов и приоткрывавшие завесу — поскольку это позволяли цензурные условия — над тем, куда пойдет общественное развитие. Герцен, Белинский, Добролюбов и особенно Чернышевский давали необходимую зарядку, давали определенное направление мысли, давали руководство к действию, хотя в самых общих чертах, полунамеками, толкали на искание путей и сил, могущих изменить действительность.

Н. К. Крупская. Наши классики как орудие изучения действительности. Педагогические сочинения, том 3. М., 1959, стр. 547.

...Книги Писарева, Добролюбова, Чернышевского, Герцена, Некрасова, произведения поэтов «Искры» — та литература, те стихи, которые с детства слышал Ильич от отца, от старшей сестры и старшего брата; нужно показать то презрение к обывательщине, к власти вещей, к бюрократизму, к подхалимству, ту ненависть ко всякому угнетению, которые характерны были для передовой интеллигенции 70-х годов. Эта литература имела громадное влияние на Ленина с очень ранних лет.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 83.

С некоторыми иностранными писателями, например Гейне, он (Владимир Ильич. — А. И.) знакомился зачастую в подлинниках.

Д. П. Ульянов в записи А И. Кондакова. «Семья и школа», 1946, № 1 — 2, стр. 7.

В 1885 — 1886 годах в гимназии издавался подпольный журнал «Пробуждение»^1. В нем участвовали самые даровитые гимназисты: Аполлон Коринфский — впоследствии известный поэт, Владимир Ульянов и Владимир Кармазинский. Издавала этот журнал группа восьмиклассников.

Побывал журнал и в моих руках. Как-то на уроке физики я увидел его у своего соседа и попросил почитать. На этом уроке журнал обошел весь класс.

Коринфский громил в журнале гимназические порядки, отношение преподавателей к своему делу, льстивое отношение к детям сановников и дворян...

Журнал наш просуществовал около полгода, попал в руки директора и навсегда исчез.

П. Ушаков. Мои воспоминания о гимназических годах Владимира Ильича. «За мир и труд» (Ростов-на-Дону), 1925, 10 января.

¹ И. К. Недешев, учившийся в Симбирской семинарии в то время, когда Владимир Ильич был гимназистом, вспоминает, что нелегальные рукописные журналы издавались как в гимназии, так и в семинарии. Когда Недешев поместил в семинарском журнале статью о русском крестьянстве, выдержанную в духе писателя-народника Златовратского, в гимназическом журнале появилась ответная статья, рекомендовавшая ему изучать расслоение в деревне по произведениям Глеба Успенского. И. К. Недешев полагает, что нелегальный гимназический журнал имел социал-демократический уклон.

 

У нас в Симбирске существовал кружок самообразования, состоящий из врачей, адвокатов, учителей и учащейся молодежи¹.

Воспоминания П. А. Фадеева. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Кружок самообразования был создан рабочим-кузнецом Порфирием Фадеевым с помощью революционерок М. Гисси, Л. Сердюковой и гимназистов старших классов В. А. Аверьянова и А. П. Жаркова. Активными его членами были гимназисты Кондалов, Куренков, Лейман, Соловьев, Страхов и другие. Собираясь на квартире Соловьева по Покровской улице (верхний этаж дома, занятого аптекой), члены кружка занимались политическим самообразованием; большое внимание уделяли они распространению нелегальной литературы. Кроме того, А. П. Жарков организовал кружок среди рабочих, в который входили братья Фадеевы (Порфирий и Кузьма), рабочий Алексей и другие. После того как осенью 1883 года А. П. Жарков уехал в Казань, его место как организатора молодежи занял В. А. Аверьянов, учившийся вместе с Александром Ильичей в младших классах гимназии, некоторое время живший с ним на одном дворе (на Покровской улице, в доме Косолапова) и часто бывавший в семье Ульяновых. По мере того как возросла нужда в нелегальной литературе, Аверьянов наладил перепечатку ее на гектографе. Так, зимой 1883/84 года было размножено несколько листовок, прокламаций, а также «Исторические письма» Лаврова, «Третье письмо к тетушке» Щедрина, «Квинтэссенция социализма» Шефле с примечаниями Лаврова. По свидетельству А. И. Ульяновой-Елизаровой, Александр Ильич и Владимир Ильич во время учебы в гимназии не входили в кружки. Но они, безусловно, знали о брожении среди гимназистов, а также читали нелегальную литературу.

 

Доктор Кадьян был выслан в Симбирск под надзор полиции. Никакой революционной организации вокруг него не было. Были знакомые, сочувствующие. Илья Николаевич, как ведавший крупным отделом народного образования, не мог, конечно, вести знакомство с поднадзорными¹, если хотел удержать за собою работу, а в ней, как уже было указано, сосредоточивался главный смысл его жизни. Немногочисленный круг его знакомых состоял как раз из людей, интересующихся тем же делом. Александр и Владимир Ильичи были очень молоды... В те годы политические убеждения не определялись так рано. Да вряд ли и Кадьян стал бы принимать зеленую молодежь: он был в то время чересчур на виду в Симбирске, которым заменили ему Сибирь, и не захотел бы рисковать. Как известно, его революционная карьера этой высылкой и кончилась.

Примечание А. Елизаровой к книге В. Алексеева и А. Швера, стр. 51.

¹ Выступая на заседании комиссии по реставрации дома В. И. Ленина 16 июня 1929 года, А. И. Ульянова-Елизарова говорила: «Доктор Кадьян бывал у нас не как знакомый, а как врач» (Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске). О том же писала М. Ульянова: «Обычно лечащим врачом в нашей семье в эти годы был А. А. Кадьян... Это был очень знающий и опытный врач, идейный работник и деликатный человек. В Симбирске он пользовался большой популярностью, бывал и в нашем доме. Отец и мать относились к нему очень хорошо» (цит. книга, стр. 69). В Симбирске хирург Александр Александрович Кадьян (1849 — 1917) прожил ряд лет, работая в губернской больнице. Затем уехал в Петербург, где стал приват-доцентом медико-хирургической академии. Н. С. Таганцев вспоминает, что он слыхал об И. Н. Ульянове «от Кадьяна, который знал его и его жену во время своей подневольной высылки в Симбирск после оправдания по процессу 193-х. Отзывы Кадьяна были о них весьма сочувственные» («Пережитое», выпуск II. П., 1919, стр. 32). С 1900 года А. А. Кадьян — профессор женского медицинского института в Петербурге.

 

Однажды поздно вечером в пансионе, забравшись в комнату для занятий, Володя, Костя и я читали одну из запрещенных книг, которую привез Володин брат из Петербурга.

Окно, как всегда в таких случаях, было завешено. Тусклая свеча слабо освещала комнату. Володя читал вслух, мы с Костей внимательно слушали, а на случай прихода кого-нибудь из начальства держали наготове учебники геометрии. По распоряжению директора гимназии заниматься после десяти часов вечера запрещалось даже старшеклассникам. Мы увлеклись чтением и не слыхали шагов в коридоре. Неожиданно в комнату вошел инспектор гимназии.

Костя быстро спрятал книгу под стол.

— Что вы здесь делаете? Романы почитываете?

— Нет, мы учимся... — Костя повертел в руках учебник геометрии.

— А где же тетради? На чем же вы чертите?

Мы растерянно переглянулись: об этом-то вовремя не подумали.

— Довольно врать! Давайте книгу, которую читали! — приказал инспектор.

— Сейчас... — ответил Костя и передал под столом книгу мне. Я не знал, что с ней делать, но спокойно встал и, пряча ее за спиной, боком выскользнул из комнаты.

— Куда ты, Андреев? Сию же минуту отдай роман! — закричал инспектор.

Володя, который до сих пор молчал, слегка покусывая губы, вдруг возразил:

— Вы ошиблись, это совсем не роман!

— Стыдно, Ульянов, ты всегда говорил правду, — упрекнул инспектор.

Володя вспыхнул:

— Я и сейчас говорю правду!

Инспектор пожал плечами и быстро пошел за мной. Я не знал, как быть, что делать, и, открыв ближайшую дверь, вошел в спальню пансионеров. Кроме кроватей, ночных тумбочек и умывальника возле двери, в комнате ничего не было. Книгу надо спрятать во что бы то ни стало и скорее. Не теряя ни минуты, я сунул ее под крышку умывальника.

Тотчас же вошел инспектор в сопровождении надзирателя и сторожа. Впустив Володю и Костю, инспектор приказал запереть дверь на ключ и произвести обыск. Сонные гимназисты удивленно смотрели, как перерывали их постели и вещи. Но книгу все-таки не нашли.

— Что ты ее съел, что ли? — сердито спросил меня инспектор.

 —  Право же, вам все показалось! — уныло заметил Костя. Володя нахмурился, но спокойно повторил:

— Никакого романа у нас не было!

Когда все ушли, я открыл умывальник. Он был полон воды. Книга разбухла, и мы вытащили ее с большим трудом. На другой день я отнес ее к Ульяновым. Володя тщательно сушил ее несколько дней, перекладывая страницы листами промокательной бумаги. Он не сердился на меня за то, что я сунул книгу в воду — за чтение запрещенной литературы нас могли исключить из гимназии.

После этого происшествия мы стали осторожнее и собирались для чтения только у Володи или у Кости. Если я не мог уйти из пансиона, то потом Володя рассказывал мне прочитанное. Пересказы Володи я очень любил, потому что он говорил живо и образно и тут же объяснял непонятное.

Д. М. Андреев. В гимназические годы. «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 14 — 15.

...Владимир Ильич был богато одарен от природы, но помимо этого он обладал необыкновенной способностью идти твердо и непреклонно к раз намеченной им цели. Еще совсем юным, в последних классах гимназии... он проводил все вечера за книгами, за подготовкой к той революционной работе, которую он поставил целью своей жизни.

Из речи М. Я. Ульяновой на пленуме Московского Совета 7 февраля 1924 года. «Правда», 1924, 8 февраля.

Владимир Ильич уже с молодых лет отличался необыкновенной работоспособностью. Он очень настойчиво работал над собою, и поэтому он уже в молодые годы был вылитый из стали Владимир Ильич, с готовыми, продуманными меткими ответами на устах.

М. Ульянова (Первая годовщина. М., 1925, стр. 12).

С ранних, еще школьных лет работал он (Владимир Ильич. — А. И.) и вообще проводил день по строгому расписанию, им самим составленному. Сюда входило и учение, и приготовление уроков, и чтение книг, и отдых, и гуляние, и игры. В расписании точно указывалось, с какого до которого часа должно продолжаться то или другое занятие. Никакие силы и убеждения не могли его заставить изменить им самим установленного распорядка работы. Только лишь разумные доводы вновь возникших, от него не зависимых важных обстоятельств могли подвинуть его на изменение установленной последовательности в занятиях.

Владимир Ильич всегда был очень вежлив и учтив в обращении с другими. Единственный раз он, будучи в шестом классе гимназии, сильно рассердился на пришедших товарищей, пристававших к нему, чтобы он принял участие в каком-то увеселении, в то время когда по расписанию он должен был читать. Несколько раз поблагодарив за приглашение, рассказывала мне его мать, и решительно отказавшись нарушить свои занятия, на восклицание одной гимназистки — подруги сестры: «Что же нам теперь делать?» — «Не мешать мне», — сказал он и сейчас же сел за стол и углубился в занятия. Пришедшие смущенно, тихо вышли из комнаты, и более никто никогда не решался уговаривать его нарушить порядок дня.

Влад. Бонч-Бруевич. Юношеские годы Владимира Ильича. «Комсомольский работник», 1945, № 2 — 3, стр. 8.

Он (Владимир Ильич. — А. И.) страшно любил читать, книги захватывали его, увлекали, говорили о жизни, о людях, ширили горизонт, а учеба в гимназии была скучная, мертвая, приходилось брать себя в руки, чтобы заучивать всякий ненужный хлам, но у него был заведен такой порядок: сначала уроки выучит, потом за чтение возьмется. Держал себя в руках. Время экономил. Когда читал, очень сосредоточивался и потому читал очень быстро. Делал для себя выписки из книг, старался тратить на запись поменьше времени. Кто видел почерк Ильича, знает, как он своеобразно сокращал слова. Благодаря этому он мог записывать то, что ему надо, очень быстро.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 29.

В работе у Ленина всегда бросались в глаза редкая настойчивость и упорство. Работал он не от случая к случаю, а систематически, изо дня в день. Поэтому результат его работы всегда отличается поразительной ясностью и четкостью мысли. Он работал всегда с особенной тщательностью, придавая громадное значение качеству работы. Этого обычно он требовал и от других; не раз приходилось слышать от него: «Сделано неплохо, но может быть сделано еще лучше!»

Д. И. Ульянов. Воспоминания о Владимире Ильиче. М„ 1964, стр. 15.

В(ладимир) И(льич) был с нами реже. Хотя равный с нами годами, он умом и развитием рос с быстротой. Я ощущала это превосходство и, дорожа его мнением, боялась даже говорить, то есть высказывать свое мнение, чтобы не показаться ему смешной, и только слушала его с глубоким вниманием, и слова его были для меня авторитетом. С всеми интересующими меня вопросами в занятиях я шла к Оле, и она всегда давала мне объяснения, и, бывало, если не знает сама, говорит: «пойдем к Володе, спросим его». Но я боялась идти к нему, а просила ее сделать это самой — это было то же чувство превосходства его, и боязнь в его мнении заслужить упрек или насмешку, хотя в действительности этого не бывало.

Ек. Арнольд. Мои воспоминания о семье Ульяновых. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

 

...Позвонишь, иногда откроет Мар(ия) Алекс(андровна) и скажет: «Оля, к тебе Саша пришла». Чай с рассыпчатыми лепешками — домашним печеньем. В шахматы играем. Но Вл(адимир) Ил(ьич) не сходил сверху. А домой иду часов в 10. Скажет Мария Алекс(андровна): «Володя, проводи Сашу». Подаст шубу и пойдем. А я и говорить-то не знаю что, не смею. Как-то он сосредоточен, серьезен... был. Всегда дельный, чистенький.

А. Ф. Щербо. Воспоминания. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

В детстве Володя был очень вспыльчив и не прощал обид. Он сам знал об этом недостатке и, подражая старшему брату Саше, отличавшемуся большой выдержкой, в конце концов научился во всех случаях сохранять спокойствие. Поэтому он никогда не дрался. Даже с кадетами, нашими злейшими врагами. Только один раз он вступил в бой, и об этом случае я хочу рассказать.

Гимназисты и кадеты в Симбирске ненавидели друг друга. О давнишней вражде между гимназией и корпусом было известно всему городу. Гимназистов раздражало в кадетах глупое чванство и подчеркнуто военная выправка. Кадеты презирали гимназистов за то, что они штатские, и завидовали тому, что гимназисты более свободны и не подчиняются военной дисциплине. Кадеты презрительно называли гимназистов «синяя говядина» из-за синего мундира и букв «С. Г.» (Симбирская гимназия) на фуражках и на пряжках поясов. Гимназисты дразнили кадетов: «Кадет на палочку надет!» Каждая встреча кадетов с гимназистами кончалась стычкой.

Однажды в городском саду произошла драка. Четыре кадета напали на двух гимназистов и основательно их избили. На другой же день на большой перемене в гимназии ученики старших классов сговорились и послали вызов врагам на кулачный бой. В сражении должны были принять участие 6-е, 7-е и 8-е классы обоих учебных заведений. Бой назначили на 8 часов вечера в воскресенье в конце Саратовской, где улица обрывается садами и по вечерам никто не ходит.

Володя, хотя никогда не дрался, в этот раз, считая драку принципиальной, не мог не участвовать в общем сражении.

Наступило воскресенье. Мы с нетерпением ждали вечера. Стемнело, по улицам, скрипя валенками, пробежали ламповщики с длинными лестницами.

Со всех сторон по одному или парами к Саратовской сходились гимназисты и кадеты. Все одинаково стремились в бой, но вели себя сдержанно, чтобы не привлекать внимания редких прохожих и сторожей.

Кадеты выстроились на одной стороне улицы, гимназисты — на другой. И начался бой. Шли стенкой на стенку, дрались врукопашную, стараясь по-прежнему соблюдать тишину. Но в самый разгар потасовки раздались свистки городового и трещотки ночных сторожей. В азарте драки на них не обратили внимания. Но когда появились воспитатели и надзиратели обоих учебных заведений, мы все бросились врассыпную.

Володя, помню, дрался с ожесточением и, хотя ушел с поля битвы одним из последних, ловко увернулся от воспитателя.

За вечерним чаем у Ульяновых зашел разговор о вражде между гимназией и корпусом. О последней драке говорил уже весь город. Илья Николаевич¹, Володин отец, спросил:

 — Чего вы хотите добиться этими бессмысленными драками? Только синяки да шишки заработаете и наказание в карцере!

Володя горячо возразил:

Это не просто драка! Их надо было проучить за низость, — четверо на двоих напали!

Кулаками вы ничего не докажете! — сказал Саша, приехавший из Петербурга на зимние каникулы.

Что же тогда делать? — запальчиво спросил Володя.

Есть разные пути в борьбе, а главное, бороться надо не только с кадетами... — задумчиво проговорил старший брат.

И раньше всего надо кончить гимназию и думать только об учении! — оборвал этот разговор Илья Николаевич.

Д. М. Андреев. В гимназические годы. «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 12-13.

¹ Симбирская военная гимназия была преобразована в кадетский корпус на основании положения, утвержденного 14 февраля 1886 года, то есть уже после смерти И. Н. Ульянова. Если мемуарист не ошибается и Илья Николаевич участвовал в этом разговоре, то речь могла идти не о кадетах, а об учащихся военной гимназии.

 

УЛЬЯНОВ ВЛАДИМИР

Ученик весьма даровитый, усердный и аккуратный, успевает во всех предметах оч(ень) хорошо. Ведет себя примерно.

Средние отметки за год по всем предметам очень хорошие. Переведен в VII класс.

Выписка из «Кондуитного и квартирного списка учеников Симбирской гимназии». Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Как-то раз зимним вечером я застал Володю у Сердюкова. Когда я пришел, они уже сидели за шахматной доской. Смотреть, как они играют в шахматы, я не любил, предпочитал сам играть, а вмешиваться в их игру, давать советы и рассуждать о сделанных ходах не позволял мне Володя. Это мешало ему сосредоточиться. Чтобы отвлечь их от шахмат, я задумал начать разговор на интересовавшую нас тогда тему о народовольцах, «хождении в народ» и революционной борьбе. К такому разговору ни Володя, ни Костя не могли долго оставаться равнодушными.

Сердюков и я отстаивали «хождение в народ», а Ульянов разбивал все наши доводы вескими замечаниями.

Шахматы были забыты. Володя встал и сгреб фигурки с доски. Разговор делался все громче и оживленнее.

Наши споры привлекли, наконец, из соседней комнаты мать Сердюкова. Поинтересовавшись, чего мы не поделили и о чем так спорим, она стала нас звать «чайку попить». Но ее никто не слушал. Долго стояла она в дверях и молча смотрела на нас. Потом, покачав головой, ушла и принесла нам в комнату три стакана чая и булку. В комнате было накурено до синего дыма. Это мы с Костей постарались. Володя тогда не курил.

Мы долго не могли угомониться. Стаканы с чаем так и стояли недопитыми, на столе валялись шахматы.

Уходя, мы с Володей особенно нежно распрощались с Костиной матерью, которая нас очень любила, как товарищей своего единственного и горячо любимого сына. Володя же хотел проводить меня до самого пансиона, хотя это совсем не было ему по пути.

Ночь была тихая, лунная, и жесткий снег хрустел под ногами редких прохожих.

— Хорошо жить, — сказал я.

— Хорошо жить и бороться, — добавил Володя.

Дойдя до высоких белых стен Спасского женского монастыря, Володя вдруг остановился и стал рассматривать залитую лунным светом обитель.

— Вот куда люди сами бегут от жизни и хоронят себя заживо! Хороша, верно, их доля, если они в этой тюрьме находят утешение.

Долго стояли мы у стен монастыря и рассуждали про горькую участь многих обездоленных, и я никогда не забуду этой зимней морозной ночи, высоких белых стен, залитых лунным светом, и нас, двух гимназистов, рассуждающих о равноправии женщин у ворот женского монастыря.

Д. М. Андреев, стр. 11.

В наше время в гимназии было обязательным изучение одного западноевропейского языка: немецкого или французского, смотря по желанию. Ульянов изучал оба языка.

Французский язык преподавал м-сье Пор¹. Это был франтоватый, недалекий и с большим самомнением человек. В гимназии ходили слухи, что он был когда-то простым поваром, по потом ему посчастливилось жениться на русской захудалой помещице, которая и помогла ему сделаться преподавателем гимназии.

Насколько эти слухи были правильны, я не знаю, но во всяком случае Пор преподавал скверно, и ученики его не любили. Пор считал своей обязанностью не только учить гимназистов французскому языку, но и красивым манерам. Он показывал, как надо кланяться при встрече на улице, при входе в комнату, как надо садиться и т. д. Я был так не способен к галантным манерам, которые требовал Пор, что скоро мне все это надоело, и я совсем бросил французский. Фатовство Пора вызывало бесконечные насмешки учеников.

Володя Ульянов, который умел высмеивать дурные свойства людей, совершенно изводил француза своими насмешками. Я не помню подробностей, но знаю, что француза бесило подчеркнуто ироническое отношение к нему Ульянова. Володя был первым учеником, французский знал хорошо, и Пору не к чему было придраться. Но, как-то окончательно выйдя из себя, он все-таки решил отомстить Ульянову и поставил ему в четверти четверку. После этого Володя открыто не издевался над Пором, старался сдерживаться, но отрицательное отношение к французу не изменилось у него до конца гимназии².

По этому поводу в нашем гимназическом журнале, который издавали ученики, Петя Толстой нарисовал карикатуру на француза: закрывшись веером, в ужасе бежит он к толстой жене, спасаясь от Ульянова.

Д. М. Андреев, стр. 8.

¹ Адольф Иванович Пор стал преподавать в Симбирской гимназии с декабря 1881 года. Не получив педагогического образования, он не имел права быть учителем гимназии и лишь в марте 1884 года с трудом сдал экзамены на звание учителя в Испытательном комитете Казанского учебного округа. С учениками он был груб и несправедлив, зато по отношению к начальству проявлял себя как подхалим и службист. Поэтому оно и ценило его. Приказом министра народного просвещения от 10 февраля 1886 года Пору была объявлена признательность министерства народного просвещения... за примерно ревностную и полезную... службу» (см. «Санкт-петербургские сенатские ведомости», 1886, 18 марта).

² А. И. Ульянова-Елизарова уточняет, что вконец разобиженный Пор «настоял на четверке за поведение дерзкому ученику в четверть. Ввиду того, — пишет далее Анна Ильинична, — что брат был уже в седьмом классе, это происшествие пахло серьезным. Отец рассказал мне о нем зимой 1885 года, когда я приехала на каникулы, добавив, что Володя дал ему слово, что этого больше не повторится» (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 17).

 

Володя был очень отзывчивый мальчик, пользовался общей нашей любовью и всегда заступался за несправедливо наказанных.

Помню такой случай. Однажды классный надзиратель Романов оставил без обеда шестиклассника Кармазинского за то, что тот курил в уборной. Володя Ульянов возмутился этим наказанием и пошел к надзирателю заступиться за товарища. Он доказывал надзирателю, что Кармазинский своим курением никого не обидел, никакого вреда не причинил и не нарушил общественного порядка.

 — Тем более Кармазинский уже взрослый, — говорил Владимир Ильич надзирателю, — ему 16 лет, и он может самостоятельно решить вопрос, курить ему или нет.

Это заступничество так подействовало на надзирателя, что тот простил гимназиста и больше за курение его не преследовал.

П. Ушаков. Мои воспоминания о гимназических годах Владимира Ильича. «За мир и труд» (Ростов-на-Дону), 1925, 10 января.

 

Владимир Ильич в театр любил ходить. Весной приезжают артисты... Возьмут билет в дешевую ложу на 3-й ярус. Владимир) Ильич и Леля (то есть Оля. — А. И.) собирались вскладчину. Приезжала опера «Аида», «Африканка», «Евг(ений) Онегин», «Демон»¹. Вл(адимир) Ильич и Леля хорошо знали музыку...

Из пьес театр(альных) мы с Ульяновыми выбирали: «Гамлет», «Коварство и любовь», «Разбойники», «Бедность не порок», «Гроза»...

...Зимой часто в театр ходили... В «Ревизоре»... слугу играл Рассказов, комик². Владимиру Ильичу нравился. Из артисток была Струйская³.

А.Ф. Щербо. Воспоминания. Дом-музей В.И. Ленина в Ульяновске.

¹ Л. Уреклян в статье «Владимир Ульянов слушает оперу...» («Театр», 1963, № 4, стр. 20) полагает, что здесь речь идет о происходивших с 21 по 28 апреля 1885 года гастролях оперной труппы известного антрепренера П. М. Медведева. Жителям Симбирска были показаны оперы «Жизнь за царя» («Иван Сусанин») Глинки, «Русалка» Даргомыжского, «Травиата», «Риголетто» и «Аида» Верди, «Фауст» Гуно и «Галька» Монюшко. Оркестром дирижировал А. А. Орлов-Соколовский, основные партии пели А. П. Ухтомская-Баронелли (драматическое сопрано), Б. М. Яновская (лирическое сопрано), О. В. Соколова (меццо-сопрано и контральто), Я. М. Любин (тенор), В. Н. Любимов (баритон) и С. К. Ильяшевич (бас).

² Александр Андреевич Рассказов (1833 — 1902) — в 1850 — 1863 годах актер московского Малого театра, затем служил в труппе П. М. Медведева в Казани, позднее держал антрепризу в Поволжье. Кроме слуги в «Ревизоре» Н. В. Гоголя, играл Льва Гурыча Синичкина в одноименной пьесе Д. Т. Ленского, Бальзаминова, Афоню, Белогубова, Непутевого в пьесах А. Н. Островского, Митрича («Власть тьмы» Л. Н. Толстого), Огюста, Журдена в пьесах Мольера и других.

³ Елена Павловна Струйская (1845 — 1903) — актриса Александрийского театра в Петербурге в 1861 — 1881 годы. Несмотря на то что, по словам М. Г. Савиной, Струйская одно время была любимицей публики, она не обладала особым талантом. «Смотреть свою пьесу со Струйской, — писал А. Н. Островский, — было истинным наказанием... так она умела ничего не понять в роли, смазать и опошлить все эффектные и выдающиеся ее стороны...» (Полное собрание сочинений, том 12. М., 1952, стр. 211-212).

 

Зимой большим развлечением для гимназистов старших классов было посещение театра. В наши гимназические годы был построен в Симбирске новый Троицкий театр¹. Денег у всех нас было немного, и мы не часто пользовались этим удовольствием. А когда бывали в театре, то предпочитали сидеть на галерке, не только из экономии, а потому, что тогда галерка вернее всего судила о таланте артиста. Она заполнялась молодежью, не жалевшей ни глоток своих на вызовы, ни рук на аплодисменты. И с этой галеркой считались все артисты.

Когда в Симбирск приезжала какая-нибудь столичная труппа, это было для нас настоящим праздником.

Я особенно любил приезды моего двоюродного брата, известного артиста В. Н. Андреева-Бурлака². Этот исключительный по своему таланту, прославившийся в столице артист пользовался в провинции огромной популярностью. Симбиряки преклонялись перед его талантом и гордились славой своего выдающегося земляка.

Володя Ульянов и некоторые другие товарищи просили меня познакомить их с моим знаменитым двоюродным братом.

Андреев-Бурлак обращался с нами совсем запросто, угощал иногда завтраком и много смеялся над нашими рассказами о симбирских жителях и гимназической жизни.

Володя был от него в восторге и вместе со мной посещал все представления Василия Николаевича, который снабжал нас контрамарками.

Однажды мы смотрели Андреева-Бурлака в «Записках сумасшедшего» Гоголя. В белом больничном халате с белым колпаком на голове, Василий Николаевич давал своей талантливой декламацией полное представление о сумасшедшем. Дрожь ужаса и жалости пробегала по публике. Когда опустился занавес, мы с Володей и Костей бросились за кулисы. В театре нас уже все знали и пропускали в уборную Василия Николаевича беспрепятственно.

Обессиленный и изможденный, сидел знаменитый артист на диване. Он походил на тяжело больного человека. Казалось, что бурные восторги зрителей, не перестававших вызывать его, были ему не только совсем не нужны, но даже тяготили его.

Мы, гимназисты, потрясенные игрой, молча стояли у двери и боялись подойти к нему. Заметив нас, он встал, потрепал каждого по голове и сказал:

— Н-да... Вот видите, не могу еще совсем влезть обратно в свою оболочку!

Потом уборная его наполнилась толпой восторженных зрителей, поклонниц.

Когда мы вышли, Володя все время повторял задумчиво:

— Вот так талантище!

А на другой день он сказал мне:

— Знаешь, я хотел узнать, насколько трудно перевоплощаться в какую-нибудь роль, и пробовал декламировать «Записки сумасшедшего», да ничего из этого не вышло. Талант надо!

На гимназических балах Володя Ульянов часто бывал распорядителем. Он не любил танцевать и не любил быть только зрителем, и поэтому роль распорядителя ему больше подходила.

Кроме вечеров с танцами, в нашей гимназии ежегодно устраивались концерты с благотворительной целью. Организацию концерта обыкновенно брал на себя гимназический хор, в котором я принимал участие.

Вспоминается мне один из наших концертов в городском клубе. На этом концерте, кроме хора, должны были выступать и приглашенные любители. Володя, как всегда, был одним из организаторов концерта.

Перед самым вечером нам сообщили, что внезапно заболел солист нашего хора. Это обстоятельство расстраивало всю программу, и распорядители стали волноваться. Перед вторым отделением концерта я вдруг вижу, что Толстой и Ульянов вывешивают над самой эстрадой объявление. Оно было написано громадными буквами, и в нем было сказано, что заболевшего солиста заменит ученик седьмого класса Дмитрий Андреев. Меня это привело в такое смущение, что я налетел на них с кулаками.

Володя спокойно отстранил меня и сказал:

— Ты эти романсы знаешь?

— Знаю.

— Ты их пел на вечеринке?

— Пел.

— Ну так и здесь споешь!

Это было сказано так авторитетно, что я не нашелся с ответом, и волей-неволей мне пришлось выступить.

После моего пения Ульянов крепко пожимал мне руки и

говорил:

— Ну и молодец же ты, Димка! Тебе надо сделаться настоящим певцом, в этом твое призвание!

Еще несколько раз после этого вечера Володя советовал мне сделаться артистом, и я в глубине души сам подумывал об этом, но жизнь сулила мне иное.

Несколько лет подряд я пел в нашем гимназическом хоре, который состоял исключительно из учеников гимназии. Нага хор пел на всех службах в гимназической церкви и в церкви женской Мариинской гимназии. Регентом хора был ученик старших классов Писарев. Как-то раз во время одной из особо торжественных церковных служб, в присутствии попечителя, всего начальства и большого количества посторонней знатной публики, наш хор исполнил церковные песнопения на мотивы из оперы «Аида». Мы пели хоровые места из «Аиды» (например, «хор жрецов»), заменив слова оперы церковно-славянским текстом. Проделать такой рискованный номер мог только наш талантливый и остроумный регент Писарев. Все присутствующие в церкви были в восторге от нашего пения и долго потом о нем говорили. Керенский вместе со священником очень благодарил хор, и в частности Писарева, за исключительно красивое пение.

Ульянов, конечно, знал заранее от нас про эту проделку. После службы он заразительно смеялся и уверял всех, что в этот раз он получил в церкви настоящее удовольствие.

Д. М. Андреев, стр. 11 — 12.

 

¹ Новый театр был построен на Спасской улице (ныне Советская ул.) в 1879 году бывшим помещиком М. Ф. Прянишниковым. «Первое представление в каменном театре было 23 ноября 1879 года; 22 января 1881 года театр перешел в собственность купца В. М. Булычева... Городская дума обсуждала 19 сентября 1884 года вопрос о театре и при этом обратила внимание на то, что наш театр построен частным лицом, которое всегда может обратить это здание для других целей, город же своего театра не имеет...» (П. Мартынов. Город Симбирск за 250 лет его существования. Симбирск, 1898, стр. 200).

² Выдающийся русский артист Василий Николаевич Андреев-Бурлак (1843 — 1888) родился в семье небогатого симбирского помещика, окончил Симбирскую гимназию, учился в Казанском университете. Служил на Волге сначала помощником капитана буксирного парохода«Бурлак» (отсюда псевдоним), затем капитаном пассажирского парохода. Как артист дебютировал в 1868 году в Ростове-на-Дону. В 1880 — 1881 годах совместно с М. И. Писаревым руководил Пушкинским театром в Москве. Один сезон (1882 год) служил в театре Ф. А. Корша. В 1883 году вместе с Писаревым организовал «1-е товарищество русских актеров», гастролировавшее по большим городам Поволжья, в том числе и в Симбирске. Большое внимание Андреев-Бурлак уделял психологической разработке характеров. Особенно ему удавались образы «маленьких людей», отмеченные юмором, теплотой, сочувствием.

 

Наше поколение росло в условиях, когда, с одной стороны, в школах, в печати строго преследовалось малейшее проявление неверия, с другой — радикальная интеллигенция отпускала насчет религии всякие шуточки, острые словечки. Существовал целый интеллигентский фольклор, высмеивающий попов, религию, разные стихи, анекдоты, нигде не записанные, но передававшиеся из уст в уста. Правда, большинство из них было поверхностно, повторявшие их нередко говорили о величестве и премудрости творца или о воспитывающей роли религии. Но все же это толкало молодую мысль, заставляло очень рано критически относиться к религии, стремиться самостоятельно решить так или иначе вопрос о религии. К пятнадцати годам у Владимира Ильича сложилось уже твердое убеждение, что религия — это выдумка людей, сознательный и бессознательный обман.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 57.

...Ильич рассказывал, что, когда ему было лет пятнадцать, у отца раз сидел какой-то педагог, с которым Илья Николаевич говорил о том, что дети его плохо посещают церковь. Владимира Ильича, присутствовавшего при начале разговора, отец услал с каким-то поручением. И когда, выполнив его, Ильич проходил потом мимо, гость с улыбкой посмотрел на Ильича и сказал: «Сечь, сечь надо». Возмущенный Ильич решил порвать с религией, порвать окончательно; выбежав во двор, он сорвал с шеи крест, который носил еще, и бросил его на землю.

Н. К. Крупская. Детство и ранняя юность Ильича. «Большевик», 1938, № 12, стр. 70.

Если Вы неверующий, то с какого возраста: с 16 лет.

Анкета В. И. Ленина для всероссийской переписи членов РКП (б) 1922 года. «Личное дело члена РКП (б) В. И. Ульянова (Ленина)». М. — Л., 1926, приложение 2.

Надо сказать, что даже Добролюбов в 1856 г. не порвал еще окончательно с религией, а Илья Николаевич так и остался верующим до конца жизни, несмотря на то, что был преподавателем физики, метеорологом. Его волновало, что его сыновья перестают верить. Александр Ильич главным образом под влиянием Писарева перестал ходить в церковь. Анна Ильинична вспоминает, что одно время Илья Николаевич спрашивал за обедом Сашу: «Ты нынче ко всенощной пойдешь?», тот отвечал кратко и твердо: «Нет». И вопросы эти перестали повторяться.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 31 — 32.

Действительно, в семье Ульяновых не культивировали атеизм, и маленький Володя сначала рос под знаком тех религиозных внушений, которые не могла не оказывать на него окружающая среда. Но гимназическое начальство, охотно выставляя оканчивающему гимназисту жирную пятерку по закону божию, и не подозревало, что в голове юноши давно уже совершился процесс эмансипации (то есть освобождения. — A. И.) его мысли от религиозных предрассудков... По рассказу одного из приятелей Ильича (его товарища по революционной работе 1895 г.)¹, сам Владимир Ильич так характеризовал момент этой эмансипации. Однажды, когда в его сознании ясно отобразилась мысль, что никакого бога нет, он порывисто снял со своей шеи крест, с презрением плюнул на «священную реликвию» и бросил на землю. Словом, освободился от религиозных предрассудков по-своему — чисто «по-ильичевски», революционно, без длительных колебаний и робких примериваний к своему уму «духа отрицанья и сомненья».

П. Лепешинский. Жизненный путь Ильича. Л., 1925, стр. 9 — 10.

¹ Гл(еба)   М(аксимилиановича)   Кржижановского. — Примечание П. Лепешинского. См. воспоминания Г. М. Кржижановского на стр. 716 — 717 наст, издания.

 

И невольно встает вопрос о том, знал ли отец о революционном настроении старшего брата (Александра Ильича. — А. И.)? Несомненно знал, не мог не знать. Слишком велика была их любовь друг к другу, слишком тесная дружба связывала их, и нельзя допустить, чтобы Александр Ильич не высказывал отцу, хотя бы в общей форме, своих взглядов.

М. Ульянова, стр. 60.

Это было в Симбирске летом 1885 г., за полгода до смерти отца. Все семейные куда-то уехали, остались дома только отец, Александр Ильич и я. Мне было тогда 11 лет.

Отец с братом гуляли по средней аллее сада. Гуляли очень долго и говорили о чем-то тихо и чрезвычайно сосредоточенно. Лица их были как-то особенно серьезны, и они настолько ушли в свой разговор, что совершенно не обращали внимания на мои попытки вмешаться и перейти к чему-нибудь общему и веселому. Иногда говорили горячо, но больше тихо, чуть внятно. Я вгляделся в их лица и понял, что обсуждается что-то очень важное, и я не должен им мешать. Этот момент мне резко врезался в память.

Из воспоминаний Д. И. Ульянова. Цит. по книге М. Ульяновой, стр. 60 — 61.

В... мирной и, казалось, счастливой обстановке проходили детские годы будущего вождя мировой революции. До тех пор, пока одно несчастие за другим, обрушившиеся на семью, не изменили в корне всю жизнь этой семьи и не дали ей новое направление.

В. В. Кашкадамова (Юбилейный сборник, стр.39).

 

Глава четвертая

СМЕРТЬ ОТЦА И КАЗНЬ БРАТА

 

В 1886 году, когда Владимиру Ильичу доходил шестнадцатый год, нашу счастливую семью постиг первый тяжелый удар: 12 января скончался скоропостижно отец — Илья Николаевич.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 31.

Небогатое здоровье Ильи Николаевича заметно пошатнулось в последние годы. Обремененный довольно сложными делами дирекции, требовавшими более пребывания на месте, в Симбирске, он при первой свободе от канцелярских дел спешил к своим любимым училищам в город и села. Так, чуть не в последние дни жизни своей (7 — 19 декабря) он произвел ревизию во многих школах Карсунского и Сызранского уездов.

К. М. Аммосов. Илья Николаевич Ульянов. «Циркуляр по Казанскому учебному округу», 1886, № 1, стр. 51.

В декабре 1885 г., будучи на третьем курсе (на Высших женских курсах в Петербурге. —  А. И.), я приехала опять на рождественские каникулы домой, в Симбирск. В Сызрани я съехалась с отцом, возвращавшимся с очередной поездки по губернии, и сделала вместе с ним путь на лошадях. Помню, что отец произвел на меня сразу впечатление сильно постаревшего, заметно более слабого, чем осенью, — это было меньше чем за месяц до его смерти. Помню также, что и настроение его было какое-то подавленное, и он с горем рассказывал мне, что у правительства теперь тенденция строить церковно-приходские школы, заменять ими земские. Это означало сведение насмарку дела всей его жизни. Я только позже поняла, как тягостно переживалось это отцом, как ускорило для него роковую развязку.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 84).

...Деятельность И(льи) Н(иколаевича) стала подпадать под подозрение, и, несмотря на его выдающуюся работу, он был оставлен по выслуге 25 лет не на 5 лет, как обычно, а лишь на один год министром нар (одного) просвещения Сабуровым. Это косвенное неодобрение его деятельности было очень тягостно для И(льи) Н(иколаеви)ча. Предстояло быть оторванным от дела всей жизни; тревожила, кроме того, перспектива остаться с большой семьей без заработка. И лишь вследствие того, что сам Сабуров был удален через год, И(лья) Николаевич) был оставлен на пятилетие. Но ему не пришлось дослужить его¹.

А. Ульянова (Юбилейный сборник, стр. 9).

¹ Приказом министра народного просвещения И. Делянова от 15 января 1886 года директор народных училищ Симбирской губернии «действительный статский советник Ульянов» оставлялся на службе «по 1 июля 1887 г.» («Санкт-петербургские сенатские ведомости», 1886, 4 марта). Но приказ запоздал: тремя днями раньше, 12 января 1886 года, Илья Николаевич умер.

 

Конец декабря и начало января были, как всегда, заполнены для него лихорадочной работой по составлению ежегодных отчетов. Около 10 января отец заболел. По мнению врача и его самого, это было только желудочное расстройство. Достаточного внимания на болезнь не было обращено: отец был на ногах, продолжал заниматься, к нему ходили его сотрудники — инспектора.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 84).

 

За день до смерти И(льи) Н(иколаевича) я была вечером у Ульяновых, и хотя И(лья) Н(иколаевич) чувствовал себя лучше, однако за обычным чаепитием его не было.

Мы сидели в столовой и тихо разговаривали о его болезни и предстоящем отъезде Ан(ны) Ил(ьиничны) в Петроград (тогда еще Петербург. — А. И.) на курсы, после зимних каникул, и прислушивались к его покашливанию в кабинете, отделявшемся от столовой тонкой стеной.

Никому и в голову не приходило, что через день его уже не будет в живых.

В. В. Кашкадамова (Юбилейный сборник, стр. 39).

Ночь на 12-е он (Илья Николаевич. — А. И.) провел почти без сна. Я находилась при нем, и он поручал мне читать какие-то бумаги; при этом я заметила, что он начинает немного путать и заговариваться, и я убедила его прекратить чтение.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 84).

За полтора часа (до смерти И. Н. Ульянова. — А. И.) я был у него и долго с ним говорил¹.

И. Я. Яковлев — Н. И. Ильминскому, 13 января 1886 года. А. И. Яковлев. Иван Яковлевич Яковлев. 1848 — 1930, изд. 2. Чебоксары, 1958, стр. 42.

¹ И. Я. Яковлев и его жена Екатерина Алексеевна пришли к Илье Николаевичу, чтобы поздравить его с получением награды — ордена Станислава 1 степени.

 

В самый день смерти отец продолжал часов до 2 дня работать вместе с одним из своих помощников инспекторов (В. М. Стржалковским. — А. И.)¹. От обеда он отказался, сказав, что ляжет отдохнуть.

Но когда мы все собрались за столом², Илья Николаевич вышел в столовую и, остановившись около двери, обвел всех нас долгим взглядом. Что-то особенное было в этом взгляде, как будто он чувствовал, что с ним творится что-то неладное. «Точно проститься приходил», — говорила позднее мать. Глубоко запал в памяти этот его взгляд, такой сосредоточенный и серьезный. Потом отец повернулся и ушел к себе в кабинет. Когда мать после обеда заглянула к нему, она увидела, что отец лежит на диване и дрожит от озноба. Испугавшись, мать накрыла его потеплее и тотчас же послала за врачом...

М. Ульянова, стр. 68.

¹ В этот день, по словам инспектора А. А. Красева ( в письме к В. И. Фармаковскому от 16 января 1886 года), Илья Николаевич сделал «последнее распоряжение о переписке своего годового отчета, только что оконченного...» («Советская педагогика», 1961, № 7, стр. 135).

²  А. И. Ульянова-Елизарова вспоминает, что в день смерти Ильи Николаевича «из всей семьи один Саша был не с нами» («А. И. Ульянов», стр. 85).

 

...Часу в пятом мать позвала в тревоге меня и Володю. Отец был, очевидно, уже в агонии: содрогнулся пару раз всем телом и затих. Приехавший врач (Лекгер. — А. И.) определил кровоизлияние в мозг. Несомненно, в болезни его не разобрались: в ней были и мозговые явления, если она не была всецело мозговой.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 84 — 85).

От какой болезни умер отец? Вскрытие, которое могло бы точно установить причины смерти, не было произведено. Может быть, сердце не выдержало напряженной работы, а возможно, как высказывались потом предположительно врачи, у отца было кровоизлияние в мозг, которое и свело его в могилу на 55-м году жизни¹.

М. Ульянова, стр. 69.

¹ Доктор Лекгер, который лечил отца, в ответ попечителю Казанского округа писал, что точно причина смерти отца установлена не была. «Я могу только предположительно, хотя с громадной вероятностью, сказать, что ближайшей причиной смерти было кровоизлияние в головной мозг» (apoplexia cerebralis). — Примечание М. Ульяновой.

 

Морозный лунный вечер 12 января 1886 года. На окраине тогдашнего Симбирска (ныне Ульяновск) мертвая тишина, только изредка услышишь визг железного полоза по крепко накатанному и промороженному снегу да долетит скрип шагов из переулка. Пользуясь лунным вечером, мы досыта накатались с Дмитрием Ульяновым (тогда одиннадцатилетним мальчиком) на салазках с крутой горы, спускающейся к Свияге, и занялись борьбой в большой комнате, в окна которой льется поток лунного света. Неожиданно хлопает входная дверь, и в передней раздается голос Владимира Ильича, тогда ученика 7-го класса Симбирской классической гимназии, как она называлась в отличие от уничтоженной гимназии — военной.

Владимир Ильич не раздевается, как обычно, а остается в передней и быстрым шепотом что-то говорит моему отцу (И. Я. Яковлеву. — А. И.). Лицо его бледно, губы сжаты, глаза опущены. Обращаясь к брату, он спокойно, но голосом, не допускающим возражений, говорит ему:

— Митя, одевайся, поедем домой.

Прервать игру раньше времени было неприятной неожиданностью. Странен был приезд на извозчике Владимира Ильича, несмотря на небольшое расстояние, отделявшее дом Ульяновых от нашей квартиры: это было не в обычаях у живших со спартанской простотой Ульяновых.

Не понимая, в чем дело, но уже тревожно настроенный, Митя спешно одевается и следует за братом. Владимир Ильич прощается молча, с сумрачным лицом; его курчавые, рыжеватые волосы, когда он поворачивается, чтобы выйти из комнаты, отливают золотистым блеском.

Когда братья ушли, я подбегаю к своему отцу и спрашиваю, почему Митю понадобилось увезти так рано. Отец смахивает слезу и говорит:

— Илья Николаевич скончался.

Л. Яковлев. Четыре встречи с В. И. Лениным. «Исторический журнал», 1942, № 12, стр. 160.

В день смерти отца Володя пришел за Дм(итрием) Ил(ьичем) к Яковлеву и повел его домой; по дороге осторожно, предварительно поговорив о тяжелой болезни отца и таким образом подготовив к тяжелому известию, сказал ему о смерти отца.

Записано со слов Дм. Ил. Ульянова. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

О смерти И(льи) Н(иколаевича) я узнала только на другой день утром. Весть эта, как громом, поразила меня, да, вероятно, и все учительство. Не вполне доверяя известию, я побежала к Ульяновым и увидела нашего дорогого директора лежащим в обычном вицмундире, спокойного и будто улыбающегося. Глядя на него, не верилось, что он мертв. Казалось, вот-вот он встанет, засмеется и скажет, что он пошутил. И не помню, какое впечатление произвела его смерть на старших детей, помню только, что маленьких детей — Митю и Маню — старались удержать наверху. Но относительно Мити это плохо удавалось. Он то и дело сбегал вниз: очевидно, эта необычайная суматоха в доме, толпа народу, панихиды школьных законоучителей производили на него большое впечатление:

«А у нас уже пятую панихиду сегодня служат», — объявил он¹.

Только живо запомнилась мне Мария Александровна, бледная, спокойная, без слез, без жалоб стоящая у гроба. Смерть И(льи) Н(иколаевича) глубоко поразила меня...

Я не могла себе представить школу и работу в ней без И(льи) Н(иколаевича).

В. В. Кашкадамова (Юбилейный сборник, стр. 40).

¹ Во время похорон Ильи Николаевича Митя и Маня в течение нескольких дней находились в семье Яковлевых.

 

«Другого Ильи Николаевича не будет», — раздавались голоса после его кончины, которую симбирское учительство восприняло как потерю близкого, родного человека.

М. Ульянова, стр. 55 — 56.

Это грустное известие (о смерти И. Н. Ульянова. — Л. Я.) сильно поразило меня, так как я был много облагодетельствован Ильею Николаевичем и даже, могу сказать, был выведен им на дорогу моей жизни, потому что по распоряжению Ильи Николаевича в 1879 г. я был прикомандирован (кажется, один в этом году из всей Симбирской губернии) к Казанскому учительскому институту, с какого времени я считаю начало моей карьеры; но, кроме личных моих привязанностей, жаль, очень жаль Илью Николаевича, как неутомимого и честного труженика, посвятившего всю лучшую половину своей жизни делу народного образования.

Учитель И. С. Хохлов — В. В. Фармаковскому, от 18 января 1886 года. Дом-музой В. И. Ленина в Ульяновске.

Он (И. Н. Ульянов. — А. И.) очень много потрудился на пользу народного образования, поставив его как в Симбирске, так и в губернии едва ли не лучше, чем оно поставлено в других местностях России. О преждевременной смерти его должны горько пожалеть друзья и приверженцы начального образования.

Некролог. «Новь», 1886, том 8, № 8, стр. 393.

Неутомимая деятельность Ильи Николаевича Ульянова, продолжавшаяся ровно 16 лет, дала нашей губернии 434 хороших народных училища с 20000 учащихся. Легко сказать это, но нелегко вынести на своих плечах такой громадный труд...

В. Назарьев. Из весенних воспоминаний члена Симбирского уездного училищного совета. «Симбирские губернские ведомости», 1894, 18 мая.

Тот отклик, который смерть его (Ильи Николаевича. — А. И.) нашла в Симбирске, то огромное число народа — сослуживцев, учащих и учащихся, а также представителей другого населения, которое пришло проводить его, — лучше всяких слов указывало на сложившееся к нему отношение, на оставленную им по себе память.

А. Ульянова (Юбилейный сборник, стр. 9).

В местном обществе Илья Николаевич заслужил редкое внимание и уважение. Весть о его кончине быстро облетела город и все отдаленные концы Симбирской губернии. Начиная с высшего представителя власти в губернии, г. губернатора, и представителей всех отдельных учреждений в губернии, все спешили в дом покойного поклониться его праху и помолиться об упокоении души при ежедневно совершавшихся панихидах до дня погребения. Ко дню же погребения 15 января собрались все ближайшие его сотрудники, инспектора (из Сызрани, Корсуна, Алатыря и Ардатова) оплакать горячо любимого и уважаемого ими директора...

Отрадно было видеть при гробе покойного это общее выражение внимания и уважения к его личности и заслугам; это значительно облегчило скорбь близких к нему по деятельности людей о потере такого полезного деятеля. Но ничем не умерялось грустное чувство при виде многочисленной, нежно любимой им и в свою очередь безгранично любящей его, осиротелой семьи... Дети находятся еще в таком периоде возраста и воспитания, в котором лишение родителя является положительной утратой не только ничем не заменимого нравственного руководителя и покровителя, но и источника материальных средств. Покойный был образцовым семьянином, полагавшим в семье всю свою отраду, и счастие, и утешение. В свою очередь и семья по своему... высоконравственному строю вполне оправдывала нежную любовь родителя. Всем известна в Симбирске прекрасная семья Ильи Николаевича. Да поможет господь супруге его, пользующейся заслуженною известностью образцовой матери и хозяйки, выполнить с успехом великое дело воспитания и образования оставленных на ее попечение детей!

Нет нужды говорить, что этот неутомимый труженик не только по своим нравственным наклонностям и убеждениям, но и по самому положению своему и крайне скромным, единственно приобретенным службой, средствам жизни не мог сберечь для семьи никакого денежного и материального обеспечения.

Вынос тела Ильи Николаевича и погребение происходило 15 января. К 9 часам утра все сослуживцы покойного, учащие и учащиеся в городских народных училищах, г. вице-губернатор, директор и многие учителя гимназии, кадетского корпуса и духовной семинарии и все чтители памяти покойного (а кто в Симбирске не знал и не уважал его) и огромное число народа наполнили дом и улицу около квартиры покойного. Высшие лица Симбирского духовенства во главе с о. ректором духовной семинарии совершили краткую литию при гробе покойного в квартире, после которой одним из учителей приходских училищ г. Симбирска сказана была речь. Затем началось печальное шествие. Гроб с останками покойного был принят на руки его вторым сыном (то есть Владимиром Ильичем. — А. И.), ближайшими сотрудниками и друзьями. Процессия направилась в приходскую церковь покойного, Богоявленскую, очень близкую к его квартире. Впереди процессии резко выдавались прекрасные венки, несомые учениками городских училищ: от сослуживцев его, от симбирской гимназии, от симбирского трехклассного городского училища и от приходских учителей и учительниц города Симбирска. Украшавшие их надписи ясно свидетельствовали о чувствах, питаемых к покойному его почитателями. Таковы: «от приходских учителей и учительниц города Симбирска, пораженных безвременной утратой руководителя и отца», «от симбирского трехклассного городского училища незабвенному начальнику».

По внесении гроба во храм началась божественная литургия, которую совершал искренний друг семьи покойного соборный священник и преподаватель духовной семинарии С. С. Медведков, в сослужении двух священников. Пение на правом клиросе исполнилось прекрасным хором, составленным из учеников трехклассного городского училища и управляемых г. Маториным, учителем пения во всех городских училищах. На левом клиросе пел хор учеников Симбирской центральной чувашской школы¹.

При погребении сказано было глубокопрочувствованное слово о. С. Ст. Медведковым и речь одним из сослуживцев покойного инспектором А. А. Красевым. Эти надгробные речи в живых, искренних словах обрисовали светлую, честную и благородную личность Ильи Николаевича и его исполненную неутомимых трудов жизнь и деятельность. Тем же порядком, по окончании отпевания, совершено было перенесение тела на могилу, при Покровском монастыре. Все расстояние от церкви до монастыря гроб с останками покойного несен был на руках его сослуживцами, учителями и друзьями. Последнее слово, так сказать, «последнее прости», сказано было Илье Николаевичу учителем городского 3-классного училища М. И. Зыковым, пред опущением гроба в могилу².

К. М. Аммосов. Илья Николаевич Ульянов (Некролог). «Циркуляр по Казанскому учебному округу», 1886, № 1, стр. 51 — 54.

¹ Покойный принимал, до учреждения особой должности инспектора чувашских школ, близкое участие в судьбах этой школы и вообще немало по своему положению потрудился в организации чувашских школ, число которых довольно значительно в Симбирской губернии. — Примечание К. М. Аммосова.

² Некролог подписал попечитель Казанского учебного округа П. Н. Масленников.

 

Илью Николаевича Ульянова хоронили в ограде Покровского мужского монастыря, около каменной стены с южной стороны¹.

Перед тем как опустить его в могилу, учителя городских школ произносили речи.

Учителя искренне оплакивали его, уважаемого и любимого своего начальника и руководителя в педагогическом деле.

Для них смерть Ильи Николаевича была большой скорбью — все сознавали, что лишились не только справедливого начальника, но и гуманнейшего человека-педагога.

Воспоминания В. Никифориева. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Впоследствии на могиле И. Н. Ульянова Мария Александровна поставила памятник с надписью: «Здесь покоится прах Ильи Николаевича Ульянова. Родился 14 июля 1831 года. Скончался 12 января 1886 года». В течение полутора лет, прожитых в Симбирске после смерти Ильи Николаевича, на его могилу часто приходили члены семьи Ульяновых, в том числе и Владимир Ильич. В настоящее время недалеко от могилы И. Н. Ульянова воздвигнут памятник работы скульптора М. Г. Манизера.

 

...Много искренних сожалений на похоронах было высказано по адресу почившего народного деятеля и педагога¹. В волжских газетах, в связи с его кончиной, были помещены сочувственные статьи. Присылались телеграммы.

Запись воспоминаний И. Я. Яковлева, сделанная А. В. Жиркевичем. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

12-го числа сего января Симбирская губерния лишилась одного из честнейших, благороднейших своих деятелей, и притом деятеля на таком важном поприще, как народное образование, — директора народных училищ Ильи Николаевича Ульянова.

Лица, ближе нас к нему стоявшие по непосредственному участию вместе с ним в ведении народно-образовательного дела, конечно, не преминут сделать тщательную оценку деятельности умершего на этом поприще. С своей стороны, мы считаем своим долгом, из глубокого уважения к памяти почившего, засвидетельствовать перед обществом о той неусыпной преданности делу народного образования, которая проявлялась и в его случайных встречах и в сношениях с лицами, с которыми он не связан был официальными отношениями и с которыми, следовательно, непринужденнее и как бы естественнее высказывалось то, что составляло главный интерес его жизни...

Точно так же мы считали бы себя не исполнившими своего долга пред почившим, если бы не сообщили во всеобщее сведение и еще о проявлении деятельности его, так ясно свидетельствующей о преданности его своему делу и желании чем бы то ни было помочь нашим темным народным массам не только где-нибудь в захолустьях, а даже в городах, выйти на свет божий умственно и нравственно...

А. Покровский. Из воспоминаний об И. Н. Ульянове. «Симбирские губернские ведомости», 1886, 29 января.

¹ На заседании Симбирской городской думы 20 января 1886 года поступило предложение «почтить память скончавшегося директора народных училищ И. Н. Ульянова, педагогическая деятельность которого была известна всей России, а тем более городу Симбирску, где его неустанною деятельностью, при содействии городского управления, дело народного образования получило самое широкое развитие». Вначале хотели возложить венок на могилу покойного. Затем признали более целесообразным учредить три стипендии для беднейших учеников городского училища, открытого Ильей Николаевичем. Однако думе стало жаль денег, и она ограничилась выражением соболезнования вдове покойного (см. «Систематический сборник постановлений Симбирской городской думы», 1911, стр. 70 — 71).

 

Илья Николаевич оставил после себя яркий след своей неутомимой деятельностью в своих учениках, в том кадре народных учителей и учительниц, в тех «ульяновцах», которых он выпестовал в духе лучших идей 60-х и 70-х годов, в тех своих современниках, которые, живя в «ульяновское время», заражались его неутомимостью и преданностью делу.

М. Ульянова, стр. 5 — 6.

Как-то разговорились мы о действительности и личности нашего покойного директора народных школ Ильи Николаевича Ульянова. Припомнили огромные заслуги перед обществом как И. Н. Ульянова, так и ближайших его питомцев, и мы были поражены тем, как глубоко, беззаветно всего себя может отдать человек на служение идее; мы и мечтать не могли приблизиться к тому идеалу человека и гражданина, какой воплощал в себе И. Н. Ульянов и его ближайшие питомцы; чуть не клятвенное слово дали мы хоть в слабых чертах печатно указать на их деятельность... И я вполне глубоко сознаю и понимаю благоговение и преклонение перед обаятельной личностью Ильи Николаевича Ульянова.

Да, редко дарит и балует нас мачеха-судьба такими выдающимися деятелями, возможными и понятными только в то время, о котором идет речь.

И. Анненков. Воспоминания. Цит. по книге М. Ульяновой, стр. 72.

Когда умер Илья Николаевич, Марья Александровна замкнулась, ушла от общества, от знакомых и еще более и еще сильнее отдала себя семье.

Воспоминания В. В. Кашкадамовой. Цит. по книге В. Алексеева и А. Швера, стр. 23.

Его высокоблагородию господину управляющему
симбирскою дирекциею народных училищ,
вдовы действительного статского советника
Марии Александровны Ульяновой

ПРОШЕНИЕ

Покорнейше прошу Ваше Высокородие исходатайствовать мне с 4-мя малолетними детьми: Владимиром, род(ился) 10 апреля 1870 г., Дмитрием, род(ился) 4 августа 1874 г., Ольгой, род(илась) 4 ноября 1871 г., и Марией, род(илась) 6 февраля 1878 г., пенсию за свыше 30-тилетнюю службу покойного мужа, директора народных училищ Симбирской губернии, с производством из Симбирского казначейства.

Января, 14 дня 1886 г.¹

Вдова действительного статского советника

Мария Ульянова.

Прошение М. А. Ульяновой директору народных училищ Симбирской губернии И. В. Ишерскому² об исходатайствованни пенсии, от 14 января 1886 года. Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

¹ На прошении резолюция: «Представлено января за № попечителю Казанского округа на распоряжение».

² Приказом министра народного просвещения № 5 от 9 мая 1886 года «инспектор народных училищ Симбирской губернии, статский советник Ишерский» был утвержден «директором народных училищ сей губернии, с 30 марта 1886 года» (см. «Санкт-петербургские сенатские ведомости», 1886, 6 июня).

 

Его Превосходительству Господину попечителю
Казанского Учебного Округа, Тайному Советнику
Порфирию Николаевичу Масленникову
Вдовы Действительного Статского Советника
Марьи Ульяновой

ПРОШЕНИЕ

Муж мой Илья Николаевич Ульянов, состоявший свыше тридцати лет на учебной службе, в том числе более десяти — Директором народных училищ Симбирской губернии, умер 12 января сего 1886 года, и я осталась без всяких средств с четверыми малолетними детьми, воспитывающимися в гимназиях, и с двоими взрослыми, но обучающимися в высших учебных заведениях, всех их я должна содержать¹. Хотя мой муж и заслужил пенсию, но я еще ее не получаю, поэтому осмеливаюсь почтительнейше просить Ваше Превосходительство, не признаете ли возможным исходатайствовать мне с детьми единовременное пособие.

Г. Симбирск, 17 апреля 1886 года.

Вдова Действительного Статского Советника
М. Ульянова.

Прошение М. А. Ульяновой об исходатайствовании единовременного пособия. Исторический архив Татарской АССР.

¹ Попечитель Казанского учебного округа П. Н. Масленников обратился к Марии Александровне с предложением получить знаки ордена Станислава 1 степени, которым Илья Николаевич был награжден незадолго до своей смерти. Однако, как об этом свидетельствует сделанная на отношении пометка нового директора народных училищ И. В. Ишерского, «супруга И. Н. Ульянова не пожелала получить орденские знаки». Отказ Марии Александровны А. И. Ульянова-Елизарова объясняет так: «За орденские знаки надо было платить, а между тем вся семья жила только на пенсию. Ясное дело, что мать, не придававшая значения знакам отличия, предпочла отказаться от них»

 

Зная Ваше расположение к покойному мужу моему и вообще внимание и заботливость Вашу к Вашим подчиненным, осмеливаюсь утруждать Вас покорнейшей просьбой моей. Не имея никаких средств к жизни по смерти мужа моего до назначения мне и детям моим пенсии, я обратилась с прошением к г-ну Попечителю Округа об исходатайствовании мне единовременного пособия в том размере, как он признает возможным, но так как Вам ближе известна деятельность моего покойного мужа, то я решаюсь просить тоже Вас, Михаил Афанасьевич, не откажите и Вы содействовать исполнению моей просьбы. Муж мой скончался во время исполнения служебных обязанностей, проработав весь день до своей смерти за отчетом, что, по мнению врача, имело дурное влияние на его болезнь и могло вызвать кровоизлияние на мозг, бывшее причиной его смерти.

Положение мое с шестью детьми теперь чрезвычайно затруднительное, и я надеюсь, что в уважение, с лишком тридцатилетней службы моего мужа Вы, по доброте Вашей, не оставите моей просьбы без внимания.

М. А. Ульянова — помощнику попечителя Казанского учебного округа М. А. Малиновскому, 18 апреля 1886 года. Исторический архив Татарской АССР.

Осмеливаюсь еще раз обратиться к Вам с покорнейшей просьбой моей, изложенной в прошении к Вашему Превосходительству от 17-го сего апреля, об исходатайствовании мне единовременного пособия.

Пенсия, к которой я с детьми моими представлена за службу покойного мужа моего, получится, вероятно, не скоро, а между тем нужно жить, уплачивать деньги, занятые на погребение мужа, воспитывать детей, содержать в Петербурге дочь на педагогических курсах¹ и старшего сына, который окончил курс в Симбирской гимназии, получил золотую медаль и теперь находится в Петербургском университете, на 3-м курсе факультета естественных наук, занимается успешно и удостоен золотой медали за представленное им сочинение. Я надеюсь, что он, с помощью божией, будет опорой мне и меньшим братьям и сестрам своим, но в настоящее время он, как и остальные дети, еще нуждается в моей помощи, ему необходимы средства, чтобы учиться и окончить курс, и вот за этой-то помощью я обращаюсь к Вам, как доброму и заботливому начальнику моего покойного мужа. Служба его Вам известна и, я уверена, оценена по заслугам; в память этой с лишком 30-тилетней службы отца, я прошу Вас не отказать в возможно скорой помощи осиротелой семье его².

М. А. Ульянова — П. Н. Масленникову, 24 апреля 1886 года. Исторический архив Татарской АССР.

¹ А. И. Ульянова-Елизарова вспоминает, что после смерти отца она долго не могла решиться: ехать продолжать занятия (она была на предпоследнем курсе Высших женских курсов) или остаться с матерью. «...Мать хотела, чтобы я кончила курсы, и надеялась, что сможет содержать нас последние 1 1/2 года. Но я считала, что не должна оставлять ее после нашего несчастья. Между тем меня беспокоило, смогу ли я подготовиться в провинции к сдаче экзамена осенью, и некоторые знакомые, как питерские, так и симбирские, советовали ехать... Твердость и выдержанность матери, которую я видела после тяжелого испытания впервые, ее слова, что для нее я не должна оставаться, смущали также...

И вот я, видя мать твердой и мужественной, склонилась, после долгих колебаний, к тому, чего хотелось мне больше: поехала. Это было уже в марте» («А. И. Ульянов», стр. 85, 86).

² На письме М. А. Ульяновой имеется резолюция: «По приказанию г-на Попечителя ввиду отлично-усердной и деятельной службы покойного Ульянова, и особых расходов на его лечение и погребение, ходатайствовать веред Господином Министром. Исполнено 8 мая 1886 г. за № 2184 (есть отпуск)». Однако сообщения о назначении М. А. Ульяновой единовременного пособия (как это было, например, с вдовой умершего 20 марта того же года инспектора народных училищ В. М. Стржалковского) в «Циркуляре по Казанскому учебному округу» за 1886 год не обнаружено.

 

Господину Директору народных училищ
Симбирской губернии

Господин товарищ министра народного просвещения, вследствие представления моего, предложением от 17 сего апреля, за № 6210, назначил вдове умершего на службе бывшего директора народных училищ Симбирской губернии, действительного статского советника Ульянова — Марии Ульяновой, с четырьмя несовершеннолетними детьми (идет перечисление), за свыше тридцатилетнюю службу Ульянова, — на основании Св(ода) Зак(онов) (изд. 1876 г.), т. III, Уст(ава) о пенс(иях) и единовременных) пособ(иях), ст(атьи) 111, 113, 217, 342 (п. 10), 361, 363, 381 и 384, — в пенсию: вдове половинный оклад пенсии в 1 200 рублей, следовавшей самому Ульянову, если б он вышел в отставку в день смерти, — шестьсот руб., — и детям другую половину того же оклада пенсии — шестьсот руб., а всему семейству по одной тысяче двести руб. в год, с производством из Симбирского губернского казначейства, со дня смерти Ульянова, 12 января 1886 г., причем его сиятельство присовокупил, что об ассигновании означенной пенсии, вместе с тем, сделано сношение с министром финансов.

Об этом имею честь сообщить вашему высокородию для надлежащего распоряжения, в ответ на представление от 24 января сего года за № 50.

П. Н. Масленников — И. В. Ишерскому, 26 апреля 1886 года, за № 1910. Цит. по книге В. Алексеева и А. Швера, стр. 24.

1886 года, мая дня, мы, нижеподписавшиеся несовершеннолетние дети умершего действительного статского советника Ильи Николаевича Ульянова — Владимир и Ольга Ильины Ульяновы, состоящие: 1-й из нас под попечительством своей матери, вдовы Марии Александровны Ульяновой, а вторая под ее же опекою, дали настоящую подписку в том, что на получение матерью нашею Марией Александровной Ульяновой капитала в 2000 р., хранящегося в Симбирском городском общественном банке и принадлежащего нам с малолетними братом Дмитрием и сестрой Марией, для содержания нас всех, изъявляем согласие.

Владимир Ильин Ульянов.
 Ольга Ильина Ульянова.

Заявление В. И. и О. И. Ульяновых в Симбирскую дворянскую опеку¹. См. статью В. Н. Алексеева «Детство В. И. Ленина». «Ульяновский общественник», 1927, № 7, стр. 29.

¹ В связи с тем, что орден Владимира 3 степени, которым был награжден Илья Николаевич, дал ему потомственное дворянство, Симбирское дворянское депутатское собрание в июне 1886 года постановило внести М. А. Ульянову и ее детей в дворянскую родословную книгу Симбирской губернии. В ноябре того же года это решение было утверждено сенатом.

 

В Симбирский Окружной Суд
 вдовы действительного статского советника Марьи Александровны Ульяновой за себя лично и за несовершеннолетних детей Александра, Владимира, Дмитрия, Ольгу и Марью Ильиных Ульяновых

ПРОШЕНИЕ

Имею честь покорнейше просить утвердить в правах наследства, в законных частях, меня и несовершеннолетних детей моих: Александра, Владимира, Дмитрия, Ольгу и Марью к имуществу умершего мужа моего, а их отца, действительного статского советника Ильи Николаевича Ульянова.

Для сего представляю: 1) пять метрических свидетельств о рождении названных выше детей моего мужа, каковыми свидетельствами удостоверяется также мой брак с ним¹, и 2) третью публикацию о вызове наследников покойного мужа, со времени припечатаньи коей протекло более шести месяцев². Особого же заявления о составе и ценности наследства не прилагаю потому, что все оставшееся после мужа имущество заключается в домашней движимости и капитале две тысячи рублей, находящемся в Симбирском городском общественном банке по билету оного за № 12465, причем на долю каждого из наследников приходится менее тысячи рублей. 11 сентября 1886 г.

Вдова действительного статского советника
Марья Александровна Ульянова.

Жительство имею в г. Симбирске по Московской улице, в собств(енном) доме³.

Прошение М. А. Ульяновой в Симбирский окружной суд о вводе ее с несовершеннолетними детьми в права наследства, от 11 сентября 1886 года. Государственный архив Ульяновской области.

¹ На копии метрического свидетельства Марии Ильиничны рукой ее матери написано: «Подлинники обратно получила. М. Ульянова».

² Выписка из «Приложения к № 22 Санкт-петербургских сенатских объявлений по казенным, правительственным и судебным делам» 11 сентября 1886 года была заверена симбирским нотариусом М. В. Брызгаловым «в конторе моей — 1 части, по Дворцовой улице в доме Буско».

³ На прошении пометка: «11 сентября 86. Приложение налицо». Это прошение Мария Александровна вынуждена была подать, так как Илья Николаевич не оставил после себя духовного завещания.

 

1886 года, сентября 19 дня

По Указу его императорского величества, Симбирский Окружной Суд, по гражданскому отделению, в судебном заседании, в следующем составе: председательствующий товарищ председателя 3. Г. Деменков и члены суда: П. С. Хлапонин и В. А. Шафанович, при прокуроре В. О. Губертове, при секретаре М. Н. Полянском, слушал дело об утверждении вдовы действительного статского советника Марьи Александровой и детей ее несовершеннолетних Александра, Дмитрия, Владимира, Ольгу и Марью Ильиных Ульяновых в правах наследства к имению действительного статского советника Ильи Николаева Ульянова, принимая во внимание:

1) что третья публикация о вызове наследников умершего 12 января 1886 года действительного статского советника Ильи Николаева Ульянова припечатана в прибавлении к № 22 С.-Петербургских сенатских объявлений 17-го марта сего 1886 года и шестимесячный с этого времени срок уже истек (1241 ст(атья) т(ома) X, ч(асти) 1-й);

2) что в Симбирский Окружной Суд духовного завещания Ульянова предъявляемо не было; к имуществу же его наследственные права по закону предъявлены в Окружном Суде только вдовою его Марьею Александровою и несовершеннолетними детьми его Александром, Дмитрием, Владимиром, Ольгой и Марьей Ильиными Ульяновыми, как в этом удостоверяет наведенная по делам Суда справка;

3) что наследственные права просителей удостоверяются представленными к делу свидетельствами: Нижегородской духовной консистории в копии от 14 мая 1874 г. за № 3349 и Симбирской духовной консистории от 1 февраля 1877 г. за № 719, от 3 марта 1881 года за №№ 1434, 1436 и 1435, из которых видно, что Марья Александрова Ульянова законная жена наследователя, а Александр, Владимир, Дмитрий, Ольга и Марья Ильины Ульяновы законные дети наследователя действительного статского советника Ильи Николаева Ульянова; и

4) что крепостных пошлин, на основ(ании) 4 п(ункта) 2-й и 5 ст(атей) приложения) I к 363 ст(атье) V т(ома), взимать не следует, так как все наследство заключается в домашней движимости и капитале 2000 р(ублей), вложенном в Симбирский городской общественный банк по билету № 12465, причем на долю каждого из наследников достается имущества менее чем на 1000 руб(лей),

Симбирский Окружной Суд, основываясь притом на 1104, 1110, 1128, ИЗО, 1148 ст(атъях) т(ома) X, ч(асти) 1-й и 1408 ст(атьи) Уст(ава) гр(ажданского) суд(опроизводства), определяет к движимому имуществу умершего действительного статского советника Ильи Николаева Ульянова утвердить в правах наследства вдову его Марью Александрову Ульянову — в одной четвертой части, несовершеннолетних дочерей его Ольгу и Марью Ильиных Ульяновых каждую в одной восьмой части и несовершеннолетних же сыновей его Александра, Владимира и Дмитрия Ильиных Ульяновых каждого в одной шестой части.

Определение Симбирского окружного суда об утверждении в правах наследства М. А. Ульяновой и ее несовершеннолетних детей. Государственный архив Ульяновской области.

После смерти отца мы жили в одной половине — той, которая к Свияге. Дверь в комнату, где сейчас портретная, была заделана досками. У постояльца и у нас были отдельные парадные входы. Сначала в той половине, которая к Волге, жил молодой врач. Он жил недолго (несколько месяцев), а потом квартиру сдали присяжному поверенному Багряновскому.

В маминой комнате жили мы с Володей, а мама жила наверху в комнате Анны Ильиничны.

Володина кровать стояла на месте, где сейчас стоит комод, а моя около двери в портретную комнату. Между моей и Володиной кроватью стоял комод. Около двери в столовую стоял шкаф с книгами (классиками). В углу на месте гардероба стоял письменный стол и около него два стула для меня и для Володи.

В столовую проходили через дверь в прихожую. Полотняная занавеска была убрана. Окно на лето затягивалось металлической сеткой.

В этой комнате мы жили с Володей зиму 1886 — 87 года и лето 1887 г. до июня месяца, когда мы уехали в Казань.

Д. И. Ульянов в записи А. Г. Каверзиной. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Александр Ильич был в то время в Петербурге¹. Володя остался старшим сыном в семье, и он выказал, несмотря на свою молодость, много внимательности по отношению к матери, много старания помочь ей в нахлынувших на нее новых заботах.

Этой зимой я осталась дольше в Симбирске, где смерть отца застала меня во время рождественских каникул.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 31.

¹ Мария Александровна решила не посылать Александру Ильичу телеграмму о смерти отца. Она поручила Анне Ильиничне написать письмо Анне Ивановне Веретенниковой, чтобы она подготовила Александра Ильича к тяжелому известию. В это время Александр Ильич днем и ночью усиленно работал в лаборатории и дома над своим университетским сочинением. Работа подвигалась к концу, когда он узнал о внезапной смерти отца. Позднее А. И. Веретенникова вспоминала, что она поражалась глубине его переживаний. О том же сообщал университетский товарищ Александра Ильича И. Н. Чеботарев, которому Анна Ильинична написала, запрашивая о самочувствии брата. В своих «Воспоминаниях об Александре Ильиче Ульянове и петербургском студенчестве 1883 — 1887 гг.» И. Н. Чеботарев пишет, что на несколько дней Александр Ильич «все забросил, метался из угла в угол по своей комнате как раненый. На второй или третий день я зашел к нему и застал его шагающим по комнате своими крупными шагами, с устремленным вдаль и ничего не видящим вблизи взглядом. Становилось прямо страшно за него. Но сильная его натура победила и это горе; через неделю он опять сидел за отделкой своего сочинения, силою своей железной воли и мысли отгоняя печальные думы и даже появляясь в наших кружках» («А. И. Ульянов», стр. 241).

 

Пришлось и мне лично на самой себе познакомиться с Владимиром Ильичем как с преподавателем, хотя он был на пять с лишним лет моложе меня и был еще гимназистом, а я была уже на предпоследнем курсе Высших женских курсов. И, тем не менее, он помог мне ликвидировать один прорыв. Весной 1886 года мне предстояло сдать несколько экзаменов, в том числе латынь за целых три года. Латынь была тогда обязательным предметом на историко-словесном отделении. Преподавалась она в те годы преобладания классического образования очень казенно и была в забросе у меня, как и у большинства курсисток. Молодежь по окончании гимназической учебы тянулась, понятно, к чему-либо более живому и общественному, и я порывалась даже, чтобы бросить латынь, перейти в вольнослушательницы московских курсов. Когда этот план был оставлен, мне пришлось взяться за латынь всерьез, и я намечала подогнать ее во время зимних каникул, но ничего сделать не успела. А после смерти отца... все занятия пошли у меня особенно туго, и латынь не двигалась с места. Тогда Володя предложил помочь мне в этом, несмотря на то, что у него и у самого в предпоследнем классе гимназии было немало уроков и он занимался еще с учителем чувашской школы Охотниковым. Мальчик, которому не исполнилось еще 16 лет, взял на себя так легко и охотно эту новую обузу. И не только взял, — мало ли за что готова бывает взяться сгоряча молодежь, чтобы бросить при первом же затруднении, — а вел занятия очень серьезно и усидчиво и продолжал бы их, если бы я не уехала в марте в Петербург. И вел их так внимательно, с такой живостью и интересом, что вовлек скоро в «противную латынь» и меня. Пройти предстояло много, требовалось прочесть и перевести Юлия Цезаря, «О старости» (трактат написан Цицероном. — А. И.), а главное — знать и уметь объяснять все встречающиеся правила сложной латинской грамматики. Я испытывала, конечно, чувство неловкости, что не сумела преодолеть своего прорыва самостоятельно, а прибегла к помощи младшего брата, который сам-то умел работать без прорывов. Была тут, несомненно, и некоторая доза ложного самолюбия, что я стала заниматься под руководством младшего брата-гимназиста. Но занятия у нас пошли так оживленно, что скоро всякое чувство неловкости исчезло. Помню, что Володя отмечал для меня с увлечением некоторые красоты и особенности латинского стиля. Конечно, я слишком мало знала язык, чтобы уметь оценить их, и занятия сосредоточивались больше на объяснении разных грамматических форм, свойственных латинскому языку, как супинум, герундий и герундив (отглагольное прилагательное и существительное), и изобретенных для более легкого запоминания изречений и стихотворений, вроде (герундив):

Gutta cavat lapidem
Non vi sed saepe cadendo;
Sic homo sit doctus
Non vi sed multo studendo.

Капля камень долбит
He силой, а частым паденьем.
Так человек становится ученым
Не силой, а многим ученьем.

Помню, что я высказывала Володе сомнение, чтобы можно было пройти в такой короткий срок восьмилетний курс гимназии, но Володя успокаивал меня, говоря: «Ведь это в гимназиях, с бестолково поставленным преподаванием там, тратится на этот курс латыни 8 лет, — взрослый, сознательный человек вполне может пройти этот 8-летний курс в два года»... Очень оживленно, с большой любовью к делу шли у нас занятия. Это не был первый ученик, усердно вызубривший уроки, — это был скорее молодой лингвист, умевший находить особенности и красоты языка¹.

Так как вкус к языковедению был присущ и мне также, я была очень скоро покорена, и эти занятия, перемежаемые веселым смехом Володи, очень подвинули меня вперед. Я сдала весной успешно экзамен за три года, а через несколько лет знание основ латыни облегчило мне изучение итальянского языка, которое дало мне возможность иметь заработок и доставило много удовольствия².

Л. И. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 14 — 15).

¹ Уже после Октября, готовя к очередному изданию свою книгу «Воспоминания об Ильиче», Анна Ильинична как-то сказала редактору П. Посвянскому: «Хотелось бы мне внести в новое издание небольшой отрывочек о том, как Владимир Ильич обучал меня латинскому языку», — и тут же поделилась этим воспоминанием. «Пустяк, а ведь до чего характерен для Владимира Ильича; как Вы думаете, ведь стоит поместить?» (см. сборник «Славные большевички». М., 1958, стр. 21).

² В статье «Женщины семьи Ульяновых» Елена Дмитриевна Стасова говорит, что Анна Ильинична «занималась переводами, так как хорошо знала немецкий, французский, английский и итальянский языки. Ей принадлежит перевод сочинения Э. Амичис «Школьные товарищи», выдержавший несколько изданий» («Советская женщина», 1956, № 4, стр. 5). В автобиографии А. И. Ульянова-Елизарова, вспоминая свою жизнь в Москве в 90-х годах, указывает: «Я перевела с немецкого «Ткачей» Гауптмана, которые были изданы на гектографе и читались среди рабочих Москвы и близких провинций» («Известия», 1935, 20 октября).

Однажды, будучи учеником седьмого класса Симбирской гимназии, Владимир Ульянов неохотно отвечал урок по логике преподавателю — директору гимназии Керенскому Ф. М.¹. На вопрос директора, почему Владимир Ильич вяло отвечает урок, он сказал: «Учебник логики не соответствует развитию правильного мышления, а, напротив, задерживает и туманит его».

Директор на это сказал Ульянову, что нельзя критиковать учебники, одобренные министерством просвещения, и поставил отметку «четыре»².

Учебник логики, составленный профессором Варшавского университета Г. Струве («Элементарная логика». — А. И.), содержал вульгарное, идеалистическое учение о процессах мышления. Он был одобрен министерством просвещения и святейшим синодом как руководство для гимназий и духовных семинарий³.

М. Ф. Кузнецов. Почему В. Ульянов получил четверку по логике. «Пролетарский путь», 1940, 22 апреля.

¹ Кроме русского языка и литературы Ф. М. Керенский преподавал также «краткое основание логики» и латинский язык. Логика изучалась только в седьмом классе и всего лишь один час в неделю.

² Этим и объясняется появление четверки по логике в аттестате зрелости Владимира Ильича. По свидетельству Н. И. Веретенникова, «в выпуске Владимира Ильича четверка являлась наивысшей оценкой по логике, у всех же остальных учеников были лишь тройки». На недоуменные вопросы других преподавателей, считавших подобную оценку знаний Владимира Ильича заниженной, Ф. М. Керенский самодовольно отвечал: «На пятерку логику знаю только я».

³ В статье «Что читал Володя Ульянов» («Пионерская правда», 1956, 31 июля) Н. И. Веретенников вспоминает о следующем разговоре с Владимиром Ильичом по поводу учебника логики:

«...Летом 1887 года в разговоре с Володей я сказал, что осенью в 7-м классе буду изучать логику:

— Вот интересный новый предмет!

На это Володя заметил, что едва ли логика меня удовлетворит, если она будет преподаваться по учебнику, принятому в Симбирской гимназии.

— Логику у нас преподает учитель русского языка, без учебника, по запискам, — сказал я.

— Тогда другое дело, — заметил Володя».

 

Сам ученик классической гимназии, типичной старой средней школы, он (Владимир Ильич. — А. И.) ненавидел эту старую школу с ее зубрежкой и муштрой, с ее отрывом от живой жизни.

Он видел, знал, как в этой старой школе ум учащихся обременялся массой знаний, на девять десятых ненужных и на одну десятую искаженных.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 367.

Володю Ульянова Яковлев хорошо помнил в разные возрасты его жизни, особенно 16 — 17-летним юношей, когда черты лица его и фигура более или менее определились.

По словам Ивана Яковлевича, в этом возрасте юный Ульянов был небольшого роста, худощавого телосложения, с головой... обращавшей на себя внимание большим оригинальным лбом.

Запись воспоминаний И. Я. Яковлева, сделанная А. В. Жиркевичем. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Володя любил Волгу, широкую, вольную реку.

Весной, когда на луговой стороне широко разливалась река, похожая на тихое море с темнеющими вершинами затопленных деревьев, он подолгу простаивал на самом краю обрыва, задумчиво глядя вдаль.

Прогулки на лодке по Волге в свободное время были его любимым развлечением¹.

Д. М. Андреев. В гимназические годы. «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 13.

¹ В. И. Ленин всю жизнь любил Волгу и очень скучал по ней, находясь в эмиграции. 8 мая 1902 года в письме к матери из Лондона в Самару он благодарит Марию Ильиничну за открытку «с видом Волги» (Сочинения, изд. 4, том 37, стр 268). 7 июня того же года он пишет матери, что «Манин рассказ о том, как она на лодке каталась, — меня раздразнил... Хорошо бы летом на Волгу! Как мы великолепно прокатились с тобой и Анютой весною 1900 года!» (там же, стр. 270). 3 января 1911 года в письме к М. Т. Елизарову из Парижа Владимир Ильич восклицает: «...Соскучился я по Волге!» (там же, стр. 387). Несколько раз В. И. Ленин вспоминал о Волге в письмах к матери в 1912 году (8 — 9 марта, 7 апреля, 1 июля).

 

Вы на Волге бывали? Знаете Волгу?.. Широка! Необъятная ширь. Так широка... Мы в детстве с Сашей, с братом, уезжали на лодке далеко, очень далеко уезжали... и над рекой, бывало, стелется неизвестно откуда песня... И песни же у нас в России...

В. И. Ленин в беседе с И. Поповым. «Учительская газета», 1963, 18 апреля.

Уже в седьмом классе у Володи сильно изменился характер. Из живого и резвого мальчика он превратился в серьезного, задумчивого юношу, который иногда мог резко и зло ответить товарищу, высмеять его поведение, но и горячо заступиться за него, если было надо. По-прежнему Володя много времени проводил в нашей компании, но не был таким веселым, как раньше.

Мы все очень любили катание на лодках по Волге и по Свияге. Часто ездили весной на песчаные волжские острова и там удили рыбу. Один раз перед летними каникулами, после экзаменов, Ульянов позвал Костю Сердюкова и меня покататься на лодке. Володина мать снабдила нас бутербродами и просила Володю не задерживаться на реке до глубокой ночи.

Ульянов, оказывается, уже заранее подрядил лодку с якорем, подготовил удочки и все необходимое для рыбной ловли.

Бегом спустились мы садами к Волге. Это был теплый день в конце мая. На пристани царило большое оживление, грузили баржи с хлебом. По узким мосткам с пристани на баржу носили грузчики мешки с зерном. Низко сгибаясь под тяжелой ношей, они обливались потом и тяжело дышали.

 —  Эй, здорово, паренек! — крикнул вдруг один рабочий, обращаясь к Володе.

— Здорово! — ответил Ульянов.

— За рыбкой поехал? Ну, бог тебе в помощь! — говорил ласково грузчик, пока мы усаживались в лодке и разбирали удочки.

Это был один из многих знакомых Ульянова, с которыми Володя любил разговаривать на пристани. Его все интересовало, и он часами мог сидеть с незнакомыми людьми, расспрашивая их о работе и жизни.

Иногда, встретив на пристани татарина, он, заведя с ним разговор, спрашивал, как будет то или иное слово по-татарски. Помню, что один раз мы встретили грузчика, который был родом из Персии и едва-едва говорил по-русски. Володя часа два расспрашивал его о Персии, о его жизни и о том, как в Персии разводят шелковичного червя.

Мы все удивлялись его любознательности. Забыв о времени, Ульянов с одинаковым удовольствием разговаривал с грузчиками, матросами и крестьянами.

— Что ты находишь в этих разговорах? — иногда спрашивал я.

— Разве ты не понимаешь, как это интересно? — отвечал Ульянов.

Как-то раз мы опять втроем собрались на рыбную ловлю и даже обещали Володиной матери привезти для ухи рыбы.

Переплыв в лодке на другой берег Волги и выбрав там в тихой заводи удобное место, мы бросили якорь. Но рыбы поймали мало, не пришлось даже сварить уху на костре, как это любил делать Володя. Случилось это потому, что мы в тот раз не могли долго молча и неподвижно сидеть на одном месте. Нам больше хотелось говорить и спорить, купаться и плавать, чем спокойно ждать, пока клюнет рыба. Нагулявшись, мы отправились в ближнее село, которое славилось своими ягодными садами, но ягоды еще не поспели, и мы, наевшись деревенского ситного хлеба с молоком, сели в лодку и долго катались по Волге, качаясь на волнах, поднятых пассажирским или буксирным пароходом. Мимо нас проплывали баржи с разными грузами и длинные караваны плотов. На одном из них горел костер. Вокруг костра сидели рабочие: одни курили, другие плели лапти, кто-то бренчал на балалайке. А издали, с другого плота, доносилась заунывная русская песня и плач ребенка.

Володя захотел непременно пристать к этому плоту, посидеть у костра и поговорить с рабочими. Он хотел знать, откуда идет плот, где они пристанут, чем и как живут.

Пока мы догоняли плот, приставали к нему и устраивались у костра, небо совсем заволокло тучами. Мы только успели разговориться, как пошел дождь. Плоты далеко уже отошли от Симбирска, когда мы отвязали лодку и поплыли обратно под проливным дождем. Вымокнув до нитки, мы только ночью вернулись в город.

Поднимаясь в гору, Володя все время беспокоился, что доставил лишнее волнение матери своим опозданием.

Д. М. Андреев, стр. 12 — 13.

Володя переживал тогда переходный возраст, когда мальчики становятся особенно резки и задирчивы. В нем, всегда очень бойком и самоуверенном, это проявлялось особенно заметно, тем более тогда, после смерти отца, присутствие которого действует всегда сдерживающе на мальчиков. Помню, что эта резкость суждений и проявлений Володи смущала порой и меня. Обратила я также внимание, что Саша не поддерживал нашей болтовни, а пару раз, как мне показалось, неодобрительно поглядел на нас. Всегда очень считавшаяся с его мнением, я в то лето особенно болезненно чувствовала всякое его неодобрение. И вот осенью я задала вопрос и о Володе. Помню даже форму вопроса: «Как тебе нравится наш Володя?» И он ответил: «Несомненно, человек очень способный, но мы с ним не сходимся» (или даже: «совсем не сходимся», — этого оттенка я уже точно не помню, но помню, что сказано было решительно и определенно).

 — Почему? — спросила я, конечно.

Но Саша не пожелал объяснить. «Так», — сказал он только, предоставив мне догадываться самой. Я объяснила это себе тем, что Саше не нравились те черты характера Володи, которые резали, но, очевидно, слабее, и меня: его большая насмешливость, дерзость, заносчивость — главным образом, когда они проявлялись по отношению к матери, которой он также стал отвечать порой так резко, как не позволял себе при отце. Помню неодобрительные взгляды Саши при таких ответах. Так глубоко и сильно переживавший смерть отца, так болевший за мать.., сам всегда такой сдержанный и внимательный, Саша должен был очень реагировать на всякую резкость по отношению к матери. Объяснение это еще подтвердилось рассказом матери следующим летом, уже после смерти Саши. А именно, она рассказала мне, что раз, когда Володя с Сашей сидели за шахматами, она напомнила Володе какое-то требование, которое он не исполнил. Володя отвечал небрежно и не спешил исполнить. Мать, очевидно раздраженная, настаивала... Володя ответил опять какой-то небрежной шуточкой, не двигаясь с места.

 — Володя, или ты сейчас же пойдешь и сделаешь, что мама тебе говорит, или я с тобой больше не играю, — сказал тогда Саша спокойно, но так твердо, что Володя тотчас встал и исполнил требуемое. Помню, с каким растроганным видом рассказывала мне об этом проявлении Саши мать.

Сопоставление этого рассказа с моими личными впечатлениями, а также и с тем, как проявлялся тогда и чем интересовался Володя, сложило во мне прочное убеждение, что именно эти черты его характера имел в виду Саша, когда высказал свое суждение о нем. Из воспоминаний о Саше, как моих, так и некоторых из товарищей, видно, что всякая насмешка, поддразниванье были абсолютно чужды его натуре. Не только сам он никогда не подсмеивался, но даже реагировал как-то болезненно, когда слышал такие насмешки от других... Володе насмешка была свойственна вообще, а в этот переходный возраст особенно. А Саша, в это лето после потери отца, когда в нем созревала, очевидно, решимость стать революционером.., был в настроении особом, даже для него, далеком от всякого легкого, с кондачка, отношения.

Я этим объясняю такое решительное заявление Саши, поразившее меня, хотя различие натур обоих братьев выделялось уже с детства, и близкими друг другу они никогда не были, несмотря на безграничное уважение и подражание Саше со стороны Володи с ранних лет...

Я знаю, что такое суждение старшего брата — участника террористического акта — о младшем — социал-демократе — вызовет во многих искушение дать всего легче напрашивающееся объяснение: братья не сошлись в политических убеждениях. Но такое, как будто бы самое естественное, объяснение было бы самым неверным. Володе в последнее лето, проведенное им со старшим братом, было только 16 лет. В то время молодежь, особенно в глухой, чуждой общественной жизни провинции, не определялась так рано политически. Зимой этого года, когда я много гуляла и говорила с Володей, он был настроен очень оппозиционно к гимназическому начальству, к гимназической учебе, к религии также, был не прочь зло подтрунить над учителями (кое в каких подобных шутках и я принимала участие), — одним словом, был, так сказать, в периоде сбрасыванья авторитетов, в периоде первого, отрицательного, что ли, формирования личности. Но вне такого отрицательного отношения к окружающему, — для него, главным образом, к гимназии, — ничего определенно политического в наших разговорах не было, а я убеждена, что при наших тогдашних отношениях Володя не скрывал бы от меня таких интересов, расспрашивал бы меня о питерской жизни с этой стороны. Во всю свою жизнь он очень цельно отдавался всегда своим преобладающим стремлениям, — не в его натуре было таить что-нибудь в себе. Летом, я помню, мы отмечали оба с Сашей, удивляясь этому, что Володя может по нескольку раз перечитывать Тургенева, — лежит бывало на своей койке и читает и перечитывает снова, — и это в те месяцы, когда он жил в одной комнате с Сашей, усердно сидевшим за Марксом и другой политико-экономической литературой, которой была тесно заставлена книжная полка над его столом¹.

Стремление подражать брату, искание путей, конечно, было, — но не больше. Читать Маркса Володя начал уже в 1888 — 89 гг., в Казани, по-русски².

Итак, определенных политических взглядов у Володи в то время не было.

С другой стороны, Саша, как видно из ряда воспоминаний, — моих и других товарищей, — не принадлежал ни к какой партии летом 1886 г. Несомненно, что путь революционера был уже намечен им для себя, но он только знакомился тем летом с «Капиталом» Маркса, изучал русскую действительность...

Следовательно, «не сходиться» с человеком, клонящимся к социал-демократии, у него основания не было.

А затем, Саша был замкнутым, выдержанным человеком. Если он протестовал против привлечения молодых, не определившихся людей в спешке подготовления террористического акта и был против нравственного и умственного давления на них; если по той же причине держал в неведении меня и отклонил поселение со мной на одной квартире (в Петербурге. — А. И.), — то тем больше не стал бы он говорить на эту тему с младшим братом, гимназистом, особенно в год потери отца, когда ответственность за младших перед матерью он ощущал особенно остро. И, как я уже указывала, он был противником какого-либо давления на личность, предоставляя каждому вырабатываться самостоятельно. Да и Володя, много говоривший со мной о партиях и своих убеждениях в последующие годы, рассказал бы мне, несомненно, если бы были какие-либо разговоры с Сашей на эту тему...

Таким образом, предположение, что суждение Саши о брате было вызвано политическими разногласиями, должно отпасть совершенно. В корне его могло лежать одно несходство характеров, особенно проявившееся, по указанным причинам, в последнее лето, — несходство, осознанное и формулированное одним Сашей, никогда ни одного намека на таковое от Володи я не слыхала. Очевидно, что при своей огромной выдержке Саша ничего младшему брату не высказывал... Я считала, что мнение Саши основывалось как раз на той несколько крайней мальчишеской резкости, которая заметно уменьшилась после нашего несчастья, а с годами, я видела, сглаживалась все больше и больше.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 94 — 96, 97 — 98).

¹ В статье о В. И. Ленине, написанной для Энциклопедического словаря Гранат (изд. 7, том 41, часть 1, выпуск 4 — 5, стр. 306), А. Ульянова-Елизарова говорит, что «на последние два лета Александр Ильич привозил с собой книги по экономике, истории и социологии, — между прочим, «Капитал» Карла Маркса».

Кроме «Капитала» А. И. Ульянов привез из Петербурга следующие книги: «Положение рабочего класса в России» Н. Флеровского, «История крестьянских восстаний в России» В. Семевского, «Общественное движение в России при Александре I» А. Пыпина, «Русская история в жизнеописаниях главнейших деятелей» Н. Костомарова, «Исторические письма» П. Миртова. На его книжной полке были также произведения Ф. Лассаля, «Основания политической экономии» Д. Милля, «История умственного развития в Европе» Д. Дрепэра, «История цивилизации в Англии» Г. Бокля.

² Выступая против тех биографов В. И. Ленина, которые заявляли, что «Владимир Ильич, тогда еще молодой гимназист, из рук повешенного брата получил книгу Карла Маркса «Капитал», А. И. Ульянова-Елизарова писала: «Как ни велико было влияние старшего брата и уважение к нему со стороны младшего, несомненно, что марксистом Владимир) Ильич стал бы без всякой театральной передачи («Капитала» К. Маркса. — А. И.), настолько не вяжущейся с прямыми, чуждыми всякой ходульности характерами обоих братьев» («Пути революции» (Казань), 1922, № 2, стр. 7).

 

Летом 1886 года Владимир Ильич много сражался в шахматы со старшим братом Александром. Они объявили между собой матч. Каковы были условия матча и результаты его, я, к сожалению, не помню. Борьба была ожесточенная, оба молча сидели, часами не отрываясь от шахматной доски. Для меня тогда их игра была совершенно непонятна, слишком трудна, к тому же у них за игрой не было ни споров, ни азарта, что могло бы привлечь малейшее внимание, ни даже каких-нибудь разговоров.

О силе их игры в то время можно судить отчасти по следующему факту. Тем же летом Александр Ильич, живя в Кокушкине, Казанской губернии, с успехом играл, «не глядя на доску», с игроком, которому тогдашняя первая категория в Казани давала ладью вперед¹. Интересно, что одновременно с этой шахматной партией «не глядя» Александр Ильич играл на биллиарде в пять шаров и вел счет своим очкам.

Во время своего состязания братья играли только по вечерам. Несмотря на то, что это было в каникулярное время, когда оба они были свободны, я не помню ни одного случая, чтобы они играли в шахматы до обеда. Утренние часы посвящались серьезным занятиям. По-моему, этот факт чрезвычайно показателен и характерен для них обоих, особенно если вспомнить, что старшему было 20 лет, а Владимиру Ильичу всего 16.

В это лето, первое после смерти отца, мы занимали одну половину нашего дома (по Московской улице), ту, которая к Свияге, другая же, к центру города, сдавалась квартирантам. Там, внизу, в маленькой комнатке, обращенной во двор, и происходило обычно шахматное состязание между старшими братьями.

Вспоминаю, между прочим, такой случай: они сосредоточенно сидели в этой комнате за шахматной доской, освещенной лампой, окно было открыто, но засетчено проволочной сеткой. Мы, ребята, играли на дворе и в освещенное окно видели неподвижные и молчаливые фигуры шахматистов. Одна девочка, лет двенадцати, подбежала к окну и крикнула: «Сидят, как каторжники за решеткой»... Братья быстро обернулись к окну и серьезно посмотрели вслед за убегавшей проказницей. Настоящей железной решетки они еще не знали, но, должно быть, она уже чувствовалась ими, как что-то неминуемое и совершенно неизбежное в те времена.

Д. Ульянов (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 63).

¹ И. Н. Чеботарев сообщает, что иногда во время прогулок, «если не было подходящих тем для разговора, они (Александр Ильич и Владимир Ильич. — А. И.) играли в шахматы втемную — a Taveugle — без доски и фигур, исключительно по памяти, удерживая в воображении расположение фигур. Возвратись домой, они расставляли фигуры на доске и доигрывали партию. Эта игра a l'aveugle показывает, как велика была у обоих братьев память и сила воображения, как умело они руководили своими шахматными фигурами, при самых неожиданных атаках противника» («Юный пролетарий», 1922, № 1, стр. 38).

 

Оба брата (Владимир Ильич и Александр Ильич. — А. И.) умели упорно работать, оба были революционно настроены. Но сказывалась, вероятно, разница возрастов. Александр Ильич не обо всем говорил с Владимиром Ильичем. Вот что рассказывал Владимир Ильич.

Брат был естественником. Последнее лето, когда он приезжал домой, он готовился к диссертации о кольчатых червях и все время работал с микроскопом. Чтобы использовать максимум света, он вставал на заре и тотчас же брался за работу. «Нет, не выйдет из брата революционера, подумал я тогда, — рассказывал Владимир Ильич, — революционер не может уделять столько времени исследованию кольчатых червей». Скоро он увидел, как он ошибся.

Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине. М., 1957, стр. 11-12.

...Я слышал от Александра (Ильича. — А. И.), что еще с лета 1886 года Владимир интересовался политическими и экономическими вопросами. Но Александр ни разу не упоминал при этом, что он или Владимир близко интересуются подпольной революционной литературой.

Ив. Чеботарев («Об Ильиче». Л., 1924, стр. 137).

Втягиваясь в революционную работу, конспирируя даже от Анны Ильиничны, он (Александр Ильич. — А. И.) в последнее лето, приехав домой, ничего не говорил о ней никому. А Ильичу ужасно хотелось с кем-нибудь поговорить о тех мыслях, которые зародились у него. В гимназии он не находил никого, с кем бы можно было поговорить об этом. Он рассказывал как-то: показалось ему, что один из его одноклассников революционно настроен, решил поговорить с ним, сговорились идти на Свиягу. Но разговор не состоялся. Гимназист начал говорить о выборе профессии, говорил о том, что надо выбрать ту профессию, которая поможет лучше устроиться, сделать карьеру. Ильич рассказывал: «Подумал я: карьерист какой-то, а не революционер», — и не стал с ним ни о чем говорить.

Н. К. Крупская (Воспоминания родных о В. И. Ленине. М., 1955, стр. 183).

В 8-м классе нам предстояло держать трудные экзамены по математике, и мы просили Ильича помочь нам. Собирались человек 5 — 6 в классе и с помощью Ульянова решали трудные задачи.

М. Ф. Кузнецов. Первый ученик. «За коммунистическое просвещение», 1937, 22 января.

...Бывало, что Володя предлагал мне интересные задачи. Вот одна из них: между двумя деревьями протекает река с параллельными берегами. Где построить мост, чтобы дорога была кратчайшей? (Теперь подобные задачи помещаются в элементарной геометрии, как примеры на построение методом перенесения.)

Володя указал также, как сокращенно возводить в квадрат числа, кончающиеся на 5. Дал два примера, а вывести и доказать общность этого правила предоставил мне самому:

1) 65² = 6х7х100 + 25

1) 105²=10х11х100 + 25

Если теперь эти выводы можно встретить в элементарном учебнике, то тогда они не были еще распространены, и когда я их привел — произвели в гимназии, где я учился, большой эффект.

Этим не исчерпываются все задачи и примеры, которые давал мне в разное время Владимир Ильич.

Н. И. Веретенников. Детские годы В. И. Ульянова (Ленина) в Кокушкине. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 158.

Он (Владимир Ильич. — А. И.) любил заниматься математикой и мог без затруднения решать задачи из сборника задач, предлагавшихся в то время на аттестат зрелости. Благодаря Вл(адимиру) Ильичу образовался кружок любителей математики, и занятия по этому предмету пошли успешно, тем более что преподаватель математики Федотченко не умел заинтересовать нас своим пассивным методом преподавания, сообщая на уроках лишь одну теорию без решения задач. Под руководством Вл(адимира) Ильича была проделана масса трудных задач, и в результате оканчивающие курс гимназии в 1887 году решили задачи, присланные из управления Казанского учебного округа для экзамена на аттестат зрелости.

М. Ф. Кузнецов. Юношеские годы Владимира) Ильича Ульянова-Ленина. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

...В седьмом и восьмом классах даже вошло в обычай, что Ульянов приходил за полчаса ранее начала занятий и делал для собравшихся вокруг него товарищей переводы трудных греческих и латинских авторов, попутно объясняя все непонятные для русского гимназиста обороты и формы этих мертвых языков.

В. П. Толстой. Обрывки воспоминаний о проведенных с Вл(адимиром) Ил(ьичем) Ульяновым гимназических годах. «Москва», 1957, № 7, стр. 104.

Владимир Ильич, далеко оставляя позади себя своих сверстников по гимназии, делился с ними своими познаниями; он не считался ни с временем, ни с местом, когда кто-либо приходил к нему за помощью, за знаниями; всем им Владимир Ильич оказывал бескорыстно ценные услуги, имевшие решающее подчас значение на их дальнейшую жизнь.

Воспоминания И. Я. Яковлева, записанные А. В. Жиркевичем. Цит. по книге В. Алексеева и А. Швера, стр. 48.

И. Я. Яковлев, сообщив Володе Ульянову о бедственном положении выдающегося молодого человека из народа, предложил ему сделать доброе дело — заниматься с Охотниковым по языкам, предупредив его, что тот заплатить ему за его труды не в состоянии. Ульянов согласился заниматься с Охотниковым даром, около 1 1/2 лет давал ему уроки и успешно подготовил его к экзамену...

Будучи преподавателем в чувашской школе, Охотников женился на учительнице женского отделения этой школы.

Володя Ульянов бывал у молодой четы, приходя на уроки к Охотникову, навещал и детей Яковлева.

Запись воспоминаний И. Я. Яковлева, сделанная А. В. Жиркевичем. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Учитель этот (Н. М. Охотников. — А. И.) был Чувашии родом, преподававший в чувашской школе. У него были большие способности к математике. Он прошел ее самостоятельно за гимназический курс; ему хотелось заниматься ею и дальше. Но для поступления в университет надо было сдать экзамен за гимназию по всем предметам и по древним языкам.

Конечно, для чувашина, плохо знавшего русский язык, это было нелегко, к тому же способности у него к языкам и общественным наукам были далеко не блестящи. И все же Володя, которому близкий знакомый нашей семьи, инспектор чувашской школы Яковлев, предложил заниматься с Охотниковым и подготовить его к экзамену, взялся и подготовил своего ученика в полтора — два года, несмотря на свои собственные занятия в двух последних классах. И Охотников сдал в один год с Володей экзамен при гимназии и поступил в университет¹. Надо добавить еще, что занимался Володя со своим учеником бесплатно.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 32.

¹ Будучи студентом 2-го курса физико-математического факультета Казанского университета, Н. М. Охотников в октябре — ноябре 1888 года был переводчиком в судебном процессе над 46 крестьянами-чувашами из деревни Старые Урмары, Цивильского уезда, Казанской губерния, оказавшими сопротивление властям при переделе общинной земли. К сожалению, пока ничего не известно о встречах Владимира Ильича с Н. М. Охотниковым в Казани. А. И. Яковлев (см. его книгу «Иван Яковлевич Яковлев», изд. 2, Чебоксары, 1958, стр. 45) пишет, что Н. М. Охотников «сгорел на 4-м курсе от чахотки, едва успев в качестве молодого одаренного ученого блеснуть среди казанских университетских математиков».

 

Один мой коллега, близкий мой товарищ и друг, преподаватель математики в чувашской школе Никифор Михайлович Охотников, природный чувашин из крестьян Чистопольского уезда Казанской губернии, надумал очень смелый по тому времени план: подготовиться, выдержать... экзамен в гимназии на аттестат зрелости и поступить в университет на математический факультет. План свой он открыл Ивану Яковлевичу (Яковлеву. — А. И.) и получил от него согласие и одобрение... При строгом и требовательном начальнике, каким был Ив(ан) Як(овлевич), без его разрешения об этом нечего было и думать. Притом Охотников был человек женатый, связанный семейными заботами, а жалованье получал всего 30 рублей в месяц.

...Для подготовки по древним языкам и словесности он начал искать репетитора из старшего класса гимназии. Тогдашний директор гимназии Ф. М. Керенский указал как на лучшего репетитора — на гимназиста последнего класса Владимира Ильича Ульянова... Вл(адимир) Ильич охотно согласился.., и принялся энергично репетировать Н. М. Охотникова, причем Охотников должен был в неделю три раза по вечерам ходить к нему на дом. Сам же В. И. Ульянов к Охотникову ходил очень редко.

Зиму 1886 — 87 учебного года Охотникову пришлось работать в высшей степени напряженно, при его слабом физическом сложении: до обеда он давал уроки по математике в классах, по вечерам через день ходил на уроки к Вл(адимиру) Ильичу, который задавал ему работу и на дом. В другие дни по вечерам мы с ним вместе работали по подготовке по истории, географии, космографии и по истории русской литературы в объеме гимназического курса. Откровенно должен сказать, что по этим предметам наша совместная работа бывала подчас не по силам нам. В этих случаях мой коллега всегда прибегал к помощи Владимира) Ильича, и последний с великой охотой приходил на помощь и для нас Гордиев узел¹ не разрубал, а распутывал. Иногда во время занятий становились в тупик, и тут же Охотников со сторожем, а больше с учениками посылал к Владимиру) Ильичу Ульянову записки с просьбою разъяснить трудные для нас места из учебников. Посланный иногда возвращался с ответной запиской с разъяснением или же обратно приносил записки, говоря, что Ульянова не застал дома. Чтобы не быть голословным, приведу текст одной такой записки, случайно сохранившейся в моей книге, учебнике по всеобщей истории Иловайского²: «26 апреля 1887 г. В. И.! § 30 (из истории средних веков). Борьба Вельфов (гвельфов. — А. И.) и Гибеллинов³. К какой партии из них принадлежали Генрих Гордый и Конрад III? Н. Охотников». Записка без ответа, не заставшая дома адресата. В этих случаях Охотников уже получал от него разъяснения лично, когда являлся к нему на урок.

Охотников был в высшей степени высокого мнения о Владимире) И(льиче) Ульянове и говорил, что на всякие недоуменные вопросы по всем предметам дает точные, определенные, ясные ответы. Занятия с Ульяновым у Охотникова были настолько плодотворны, что он решил весной вместе с ним в VIII классе держать экзамен на аттестат зрелости...

У Охотникова остались самые теплые, сердечные чувства признательности к Владимиру) Ильичу Ульянову. Всегда он говорил о нем, как о человеке с высоким авторитетом, хотя сам был лет на 7 — 8 (точнее, на 10 лет. — А. И.) старше его...

Его (Владимира Ильича. — А. И.), несомненно, занимала идейная сторона дела: хотел он вывести на путь к высшему образованию человека из крестьянской, трудовой среды и при том инородца-чувашина, который затем мог быть полезным и нужным руководителем своих соплеменников. Приятно вспомнить нам, чувашам, что Вл(адимир) Ильич Ульянов в лице Охотникова в ранние свои годы имел соприкосновение к делу образования чувашей... ⁴

Воспоминания В. Никифориева. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Гордиев узел — по древнегреческой легенде, запутанный узел, которым фригийский царь Гордий прикрепил ярмо к дышлу колесницы. «Разрубить гордиев узел» означает найти простое, смелое решение сложного, запутанного вопроса.

² Дмитрий Иванович Иловайский (1832 — 1920) — историк ярко выраженного реакционно-монархического направления, автор ряда официальных учебников всеобщей и русской истории для младших, средних и старших классов гимназий. В этих учебниках исторический процесс сводился к деятельности царей и полководцев, роль народных масс совершенно игнорировалась. Владимир Ильич резко отрицательно относился к учебникам Иловайского. 24 декабря 1894 года в письме из Петербурга, советуя сестре Марии Ильиничне для поправки здоровья бросить гимназию и ехать за границу, он писал: «Там можно поосмотреться и остаться учиться чему-нибудь более интересному, чем история Иловайского или катехизис Филарета (?)» (Сочинения, изд. 4, том 37, стр. 5).

³ Гвельфы и гибеллины — политические партии в Италии в XII — XV веках. Гвельфы, к которым принадлежали преимущественно торгово-ремесленные слои, боролись против германских императоров и их сторонников в Италии — гибеллинов, состоявших из феодальной знати.

⁴ Никифор Михайлович Охотников (I860 — 1892) — автор ряда историко-педагогических работ, внесших значительный вклад в развитие культуры чувашского народа. К ним относятся: «Записки чувашина о своем воспитании», «Обучение чуваш грамоте», неопубликованное исследование об использовании экскурсионного метода в обучении детей математике. Особенного внимания заслуживают «Записки чувашина о своем воспитании», отличающиеся подлинным гуманизмом и последовательно демократическим подходом к проблемам воспитания молодежи.

 

Вл(адимир) Ил(ьич) проявил блестящие способности в изучении русского языка и словесности: лучшие домашние и классные письменные работы по словесности принадлежали ему; сочинения отличались не только логикой изложения, глубиною содержания, но и художественным творчеством.

М. Ф. Кузнецов. Юношеские годы Владимира) Ильича Ульянова-Ленина. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

В архиве (Симбирской) гимназии нам удалось найти полный список тем по русскому языку, какие давались в IV, V и VIII классах, когда в них учился Владимир Ильич. Самые письменные работы не сохранились, остался лишь перечень тем этих первых произведений Владимира Ильича. Мы приводим их здесь полностью.

В 1882 — 83 году, в IV классе¹:

За I полугодие: Описание окрестностей гор (ода) Симбирска.

Лошадь и польза, приносимая ею человеку.

Волга в осеннюю пору.

Как Ломоносов учился грамоте дома и наукам в Москве.

Глушь и пустыня (сравнение).

Ярмарочный день в городе.

Птица и рыба (сравнение по плану).

За II полугодие: Зима и старость (сравнение).

Польза ветра.

Описание своих занятий и впечатлений в форме письма к товарищу или родственникам.

Зимний вечер.

Описание весны.

Письменное изложение прочитанного на уроке отрывка на латинском языке из Корнелия Непота и Юлия Цезаря (по одному изложению на полугодие).

В 1883 — 84 учебном году, в V классе²:

За I полугодие: Наводнение.

Горы, их красота и польза.

Отличительные черты поэзии лирической.

Скупой и расточительный (характеристика).

Не всякому слуху верь (рассуждение).

За II полугодие: Польза земледелия.

Быт рыцарей и характеристика главных лиц драмы «Скупой рыцарь» Пушкина.

Польза путешествий.

Польза изобретения письменности.

Письменное  изложение  содержания нескольких глав из Саллюстия об Югуртинской войне³.

В 1886 — 87 учебном году, в VIII классе:

За I полугодие: Значение Куликовской битвы (срок подачи 15. IX).

Сентиментальное направление в русской литературе (20. X).

В чем выражается истинная любовь к отечеству (17. XI).

Необходимость труда (15. XII).

Заслуги духовенства в смутное время Русского государства (классная работа).

За II полугодие: Характеристические черты поэзии Пушкина.

В чем должна выражаться любовь детей к родителям.

Местничество в древней Руси и табель Петра Великого о рангах.

Влияние книгопечатания на успехи просвещения.

Происхождение и причины распространения раскола.

Н. О. Рыжков. Симбирская гимназия в годы учения А. И. и В. И. Ульяновых (1874 — 1887 гг.). Ульяновск, 1931, стр. 21 — 23.

¹ Дело канцелярии директора Симбирской гимназии № 462 за 1883 год.

² Дело № 491 за 1885 год.

³ Гай Крисп Саллюстий (86 — 35 годы до нашей эры) — римский историк, сторонник Юлия Цезаря, автор сочинений «Югуртинская война», «О заговоре Каталины», «История». Будучи противником римской знати, показывал ее развращенность, неспособность управлять государством.

 

Сочинения Ульянова по словесности всегда отличались громадной силой мысли и всегда с большим удовольствием прочитывались вслух всему классу.

 П. Ушаков. Мои воспоминания о гимназических годах Владимира Ильича. «За мир и труд» (Ростов-на-Дону), 1925, 10 января.

Он (Владимир Ильич. — А. И.) не ограничивался учебниками и рассказами учителя, чтобы написать сочинение, а брал книги из библиотеки, и сочинения его получались обстоятельные, тема была очень хорошо разработана и изложена хорошим литературным языком. Директор гимназии, преподававший в старшем классе словесность, очень любил Володю, хвалил постоянно его работы и ставил ему лучшие отметки.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 26.

Когда задавали на дом сочинения, он (Владимир Ильич. — А. И.) никогда не писал их накануне подачи, наспех, просиживая из-за этого ночь, как это делало большинство его товарищей-гимназистов. Наоборот, как только объявлялась тема и назначался для написания срок, обычно двухнедельный, Владимир Ильич сразу брался за работу. Он составлял на четвертушке бумаги план сочинения с введением и заключением¹. Затем брал лист бумаги, складывал его пополам в длину и на левых полосах листа набрасывал черновик, проставляя буквы и цифры согласно составленному плану. Правые полосы листа пли широкие поля оставались чистыми. На них в последующие дни он вносил дополнения, пояснения, поправки, а также ссылки на литературу — смотри там-то, страница такая-то.

Постепенно, день за днем, правые полосы листа первоначального черновика испещрялись целым рядом пометок, поправок, ссылок и т. д. Затем, незадолго до срока подачи сочинения, он брал чистые листы бумаги и писал все сочинение начерно, справляясь со своими пометками в различных книгах, которые у него уже были припасены заранее. Теперь ему оставалось только взять чистую тетрадь и переписать чернилами набело вполне обработанное и готовое сочинение.

Между прочим, Владимир Ильич никогда (в гимназии) не писал черновиков чернилами, исключительно карандашом. При этом он очинивал карандаш чрезвычайно тонко, с какой-то особой любовью, так что буквы получались, как тонкие нити. Как только карандаш тупился или ломался, он с новым усердием очинивал его вновь и вновь, доводя до идеального состояния.

Мне, мальчику 12 — 13 лет, очень нравилось следить за тем, как Владимир Ильич пишет сочинения; я пробирался в его отсутствие к первому листу черновика и удивлялся, как быстро первая половина листа заполнялась все новыми и новыми строчками.

Преподавателем словесности у Владимира Ильича и ближайшим оценщиком его сочинений был тогдашний директор Симбирской гимназии Федор Михайлович Керенский², отец известного эсера. Тот восхищался сочинениями Владимира Ильича и очень часто ставил ему не просто пять, а пять с плюсом. Не раз он говорил нашей матери, что ему особенно нравится в сочинениях Владимира Ильича продуманная система, обилие мыслей при сжатости, ясности и простоте изложения.

У матери долгое время хранились некоторые гимназические сочинения Владимира Ильича, но, к сожалению, в связи с многочисленными переездами из города в город, с жандармскими обысками и т. д. они все растерялись.

В своих ученических сочинениях (уже тогда) Владимир Ильич придерживался хорошего правила древних: чтобы мыслям было просторно, а словам тесно.

Д. Ульянов (Воспоминания родных о В. И. Ленине. М., 1955, cтp. 83 — 84).

¹ М. И. Ульянова вспоминала: «Составление плана при писании статьи или книги сделалось привычкой Владимира Ильича. Опубликованные в Ленинских сборниках и Сочинениях Ленива материалы показывают, что и к своим устным докладам, которые он делал обычно без записей, он составлял всегда предварительно план» («Неделя», 1963, № 52, стр. 5).

¹ За время учебы в гимназии у Владимира Ильича было три учителя русской словесности. В первом и втором классах ее преподавал Николай Михайлович Нехотяев — резкий, но справедливый педагог, по отзыву директора, — «требовательный и добросовестный». В третьем и четвертом классах этот предмет вел Павел Степанович Тихановский. По своей методико-педагогической подготовке он стоял выше других учителей-словесников. Добросовестно выполняя свои обязанности, Тихановский прививал гимназистам любовь к своему предмету, учил их хорошо писать сочинения по литературе. Ф. М. Керенский преподавал русскую словесность в пятом — восьмом классах. Уделяя серьезное внимание улучшению преподавания русского языка и словесности, он в то же время был большим формалистом, решительным противником всякой критической мысли. Больше всего им ценились чистая, аккуратно исписанная тетрадь, умение писать без грубых орфографических ошибок и стилистически правильно излагать свои мысли.

 

За все сочинения Керенский ставил Ильичу всегда пятерки. Но однажды, возвращая сочинение, он сказал Ильичу недовольным тоном: «О каких это угнетенных классах вы тут пишете, при чем это тут?» Ученики заинтересовались, сколько же поставил Ульянову за сочинение Керенский. Оказалось, все же пятерка стоит.

Н. Крупская. Детство и ранняя юность Ильича. «Большевик», 1938, № 12, стр. 69.

Вл(адимир) Ильич проявил блестящие способности в изучении русской словесности: он хорошо знал литературу 40-х и 60-х годов 19-го века, хотя писатели означенного периода не проходились в гимназии и сочинения их были запретными для учащихся...

Вл(адимир) Ильич в совершенстве владел французским и немецким языками, он свободно читал в подлиннике сочинения историков великой французской революции и немецких экономистов.

М. Ф. Кузнецов. Гимназические годы В. И. Ленина. По личным воспоминаниям его товарища. «Вопросы просвещения» (Ульяновск), 1924, № 4, стр. 3, 4.

Следующей осенью (то есть осенью 1886 года. — А. И.) уже после отъезда Саши, если верить воспоминаниям одного из товарищей Володи¹, они начали вдвоем переводить с немецкого «Капитал» Маркса. Работа эта прекратилась на первых же страницах, чего и следовало ожидать: где же было зеленым гимназистам выполнить такое предприятие?

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 96 — 97).

¹ Кузнецова. — Примечание А. И. Ульяновой-Елизаровой.

 

Чрезвычайно работоспособный и любознательный, он (Владимир Ильич. — А. И.) уже в последнем классе гимназии тяготел к изучению экономических и общественных вопросов...

М. Ф. Кузнецов. Юношеские годы Вл(адимира) Ильича Ульянова-Ленина. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Особенно силен был Владимир Ильич в истории¹. Этот предмет читал нам хороший учитель Яснитский, умевший заинтересовать учеников. Объяснив урок, он заставлял одного из лучших учеников повторить его.

Чаще других Яснитский вызывал к доске рассказывать уроки Владимира Ильича.

П. Ушаков. Мои воспоминания о гимназических годах Владимира Ильича. «За мир и труд» (Ростов-на-Дону), 1925, 10 января.

¹ Во всех классах гимназии истории отводилось 12 учебных часов в неделю (по 2 часа с третьего по восьмой класс включительно). Преподаватель истории обычно читал лекции также и по географии (по 2 часа в неделю во втором — четвертом классах и по 1 часу в седьмом и восьмом). Николай Сергеевич Яснитский преподавал историю и географию во втором — четвертом и в выпускаем классах гимназии. «Яснитский, — вспоминает один из гимназистов, — считался в наше время одним из лучших педагогов... Внешность его была неказиста: высокий, рябой, с кудрявой шевелюрой.., говорил очень быстро, был очень подвижен, никогда не сидел на кафедре, а все ходил по классу, учащиеся его любили, он был очень требовательный, но не злой».

С 1874 по 1884 год историю и географию преподавал Сергей Николаевич Теселкин — друг И. Н. Ульянова, образованный человек, хороший педагог и талантливый преподаватель. Будучи заведующим гимназической библиотекой, он пропагандировал среди гимназистов произведения Белинского, Герцена, Чернышевского, Добролюбова, Писарева.

До 1886 года историю преподавал также Александр Васильевич Кролюницкий, который, как и Теселкин, умел заинтересовать учащихся новыми мыслями, смелыми идеями.

 

В 1887 году, когда Володя был в последнем классе, нашу семью постигло другое тяжелое несчастье: за участие в покушении на царя Александра III был арестован Александр Ильич в Петербурге.

Владимиру Ильичу пришлось тогда первому услышать это тяжелое известие и подготовить к нему мать.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 32.

В марте месяце 1887 г. я получила письмо от родственницы Марьи Александровны — Песковской¹, в котором она сообщала о событии в Петербурге, об участии Александра в заговоре, об аресте его и Анны Ильиничны и просила известить об этом Марью Александровну, предварительно подготовивши ее. По получении письма я тотчас же послала в гимназию за Володей, который был тогда в последнем, восьмом, классе, чтобы посоветоваться с ним. Я сообщила ему содержание письма и дала его прочитать.

Крепко сдвинулись брови Ильича, он долго молчал. Передо мной сидел уже не прежний бесшабашный, жизнерадостный мальчик, а взрослый человек, глубоко задумавшийся над важным вопросом: «А ведь дело-то серьезное, — сказал он, — может плохо кончиться для Саши»².

Решено было, чтоб он предварительно сообщил Марии Александровне о полученном мною письме, не упоминая, насколько замешан в этом Александр. «Вечером я приду, и мы постараемся сообщить Марье Александровне обо всем». Но не прошло и часу после его ухода, является Марья Александровна, бледная, серьезная, готовая принять и это новое горе на свои слабые плечи³.

«Дайте мне письмо», — серьезно проговорила она. О подготовлении и предварительных разговорах не могло быть и речи. Я дала ей письмо. Она прочитала. «Я сегодня уеду; навещайте, пожалуйста, без меня детей» — вот все, что она сказала, и ушла.

Перед отъездом Марья Александровна ровным, спокойным голосом делала распоряжения, давала наставления прислуге и Владимиру Ильичу, как старшему из оставшихся⁴.

После отъезда Марьи Александровны я часто заходила к Ульяновым⁵.

Володя большею частью был суров и молчалив, сидел у себя в комнате, и только когда приходил к младшим сестрам и брату, по-прежнему шутил и забавлял их, устраивая для них игрушки, играя с ними в лото, давая решать разные ребусы и шарады.

Когда приходилось говорить с ним о брате, он повторял: «Значит, он должен был поступить так, — он не мог поступить иначе».

В. В. Кашкадамова («А. И. Ульянов», стр. 274).

¹ Екатерина Ивановна Веретенникова — начальница женской гимназии в Петербурге, вышедшая замуж за умеренно либерального публициста М. Л. Песковского.

² По словам И. Лалаянца (см. его книгу «У истоков большевизма». М., 1934, стр. 20), Владимир Ильич говорил ему, что «для него, как и для всей их семьи, это участие (Александра Ильича в деле 1 марта 1887 года. — А. И.) явилось полнейшей неожиданностью, тем более что брат, как студент-естественник, всецело ушел в свои научные и практические занятия по естествознанию...»

³ А. И. Ульянова-Елизарова вспоминает, что в феврале 1887 года один из сослуживцев покойного отца, И. В. Ишерский, ставший директором народных училищ, «в ответ на мою просьбу, писал мне о матери. Он писал, что за самое последнее время она (то есть Мария Александровна. — А. И.) стала спокойнее и бодрее, между тем как дня, связанные с годовщиной смерти отца, переживались ею очень тяжело» («А. И. Ульянов», стр. 117).

⁴ Няни Варвары Григорьевны в это время в доме не было: она гостила у себя на родине, в Пензенской губернии. Для того чтобы присматривать за меньшими детьми, Мария Александровна, уезжая в Петербург, вызвала из Казани свою сестру Анну Александровну Веретенникову. В книге «Володя Ульянов» (М. — Л., 1939, стр. 42) Н. И. Веретен-пиков вспоминал, что «в эти тяжелые дни с первым пароходом приехала (в Симбирск. — А. И.) моя мать проведать детей».

⁵ В статье «Героиня труда на ниве просвещения» А. И. Ульянова-Елизарова пишет о В. В. Кашкадамовой: «...Наше несчастье только приблизило ее к нам, и когда, после ареста брата и меня, мать поехала в Петербург, Вера Васильевна выбирала время, чтобы прибежать с другого конца города повидать оставшихся одинокими меньших, позаботиться о них» («Правда», 1925, 20 октября).

 

Владимир Ильич рассказал мне однажды, как отнеслось «общество» к аресту его старшего брата. Все знакомые отшатнулись от семьи Ульяновых, перестал бывать даже старичок учитель, приходивший раньше постоянно играть по вечерам в шахматы. Тогда еще не было железной дороги из Симбирска, матери Владимира Ильича надо было ехать на лошадях до Сызрани, чтобы добраться до Питера, где сидел сын. Владимира Ильича послали искать попутчика — никто не захотел ехать с матерью арестованного¹.

Эта всеобщая трусость произвела, по словам Владимира Ильича, на него тогда очень сильное впечатление.

Это юношеское переживание, несомненно, наложило печать на отношение Владимира Ильича к «обществу», к либералам. Он рано узнал цену всякой либеральной болтовни.

Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине. М., 1957, стр. 11.

¹  Вместе с Владимиром Ильичем попутчика для Марии Александровны искал и Н. М. Охотников. Он и нашел земляка-чуваша, который отвез Марию Александровну к поезду в Сызрань.

 

В эту трудную минуту, когда симбирские друзья и знакомые, как по команде, дружно отвернулись от семьи Александра Ильича, даже «не узнавали» его мать на улице¹, и Ульяновы остались в Симбирске одни, как на необитаемом острове, И(ван) Я(ковлевич) (Яковлев. — А. И.) был едва ли не единственным из старых друзей, кто не только не отвернулся от них, а подошел ближе...

А. И. Яковлев. Иван Яковлевич Яковлев. 1848 — 1930, изд. 2, Чебоксары, 1958, стр. 42.

¹ Одним из тех, кто, боясь навлечь на себя недовольство начальства, перестал «узнавать» Марию Александровну и кланяться ей на улице, был сослуживец Ильи Николаевича И. В. Ишерский, занявший после его смерти пост директора народных училищ Симбирской губернии. И. В. Ишерский и в дальнейшем следил за всеми ударами, которые обрушивались на семью Ульяновых. В январе 1888 года в письме бывшему инспектору В. И. Фармаковскому он не преминул сообщить: «Владимир Ульянов, принявший деятельное участие в последних студенческих беспорядках в Казани, исключен из университета с дурной аттестацией».

 

...Александр Ильич стоял на перепутье между народовольцами и марксистами¹. Он был знаком с «Капиталом» Карла Маркса, признавал намеченный им ход развития, что видно из составленной им партийной программы... Но почвы в то время для социал-демократической работы еще не было. Рабочих было мало; они были разъединены и неразвиты; к ним тогда было трудно подступиться интеллигентам, да и гнет царского деспотизма был так силен, что за малейшую попытку общения с народом сажали в тюрьму, высылали в Сибирь. И не только с народом: если студенты-товарищи организовывали какие-нибудь самые невинные кружки для чтения, для общения друг с другом, то кружки разгоняли, а студентов высылали на родину. Лишь те из молодежи, кто помышлял только о карьере да о спокойном проживании, мог оставаться безразличным к такому режиму. Все более честные, искренние люди рвались к борьбе, прежде всего, рвались хоть немного расшатать те тесные стены самодержавия, в которых они задыхались. Самым передовым это грозило тогда гибелью, но гибель не могла устрашить мужественных людей. Александр Ильич принадлежал к числу их².

А. И. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 15 — 16).

¹ В статье «Воспоминания об Александре Ильиче Ульянове» А. И. Ульянова-Елизарова говорит, что старший брат Владимира Ильича «шел по дороге к революционному марксизму, который пытался еще примирить с народовольчеством, как большинство революционеров того времени, но к которому пришел бы окончательно. Кроме дальнейшей теоретической работы его привела бы к нему развивающаяся в этом направлении жизнь» («А. И. Ульянов», стр. 98). Очевидно, своего старшего брата и подобных ему имел в виду В. И. Ленин, когда впоследствии в работе «Что делать?» писал: «Многие из них (руководителей социал-демократического движения. — А. И.) начинали революционно мыслить, как народовольцы» (Сочинения, изд. 5, том. 6, стр. 180).

² 21 января 1887 года Александр Ильич писал из Петербурга своей двоюродной сестре: «Оценивая человека, я держусь всегда такой мерки: насколько он выработал себе определенные общественные идеалы, идеал иного, лучшего порядка вещей, насколько основательны и прогрессивны его убеждения и насколько энергично и самоотверженно он идет к их осуществлению» («А. И. Ульянов», стр. 132).

 

...Александр Ильич, к моему величайшему удовольствию, заявил мне, что он решил основательно познакомиться со всеми сочинениями Маркса и Энгельса, начиная с самых первых. Для начала он достал первые номера журнала «Немецко-французский ежегодник»¹ и предложил мне читать вместе с ним. Я с удовольствием принял его предложение, тем более что он владел немецким языком куда лучше меня. Помню до сих пор², как мы читали статьи об европейском вопросе и о философии права Гегеля³. Александр Ильич с восторгом следил за блестящей диалектикой Маркса и бурно выражал свой восторг. Эти часы совместного чтения мне доставляли высочайшее удовольствие. Эти чтения, происходившие обыкновенно вечером, в свободное от университетских занятий время, в квартире Александра Ильича, сопровождались комментариями, которые он делал по поводу прочитанного...

Эти чтения происходили в начале 1886/87 учебного года. Александр Ильич предполагал прочесть со мной все другие сочинения Маркса и Энгельса, какие только можно было достать в то время в Петербурге, и первым из них он намечал брошюру «К критике политической экономии» Маркса...

Рядом с идейным оживлением в середине 80-х годов среди петербургского студенчества замечается оживление в тех организациях, которые единственно могли существовать в то тяжелое время, а именно в землячествах...

А. И. Ульянов принимал живое участие в этих земляческих собраниях и был выбран делегатом от Симбирского землячества в союз объединенных землячеств Петербурга. Рядом с этим Александр Ильич, как поклонник естественных наук, не преминул организовать специально биологический кружок, в котором читались рефераты по биологии. В этом кружке участвовал и я... ⁴

Александр Ильич основал также кружок по изучению России, ее истории и ее современного положения... ⁵

Затем Александр Ильич усердно посещал легальный литературный кружок при Петербургском университете. Этот кружок находился под руководством не очень талантливого, но крайне симпатизировавшего молодежи профессора по истории литературы Ореста Миллера⁶, который дозволял студентам в рефератах и в прениях по ним, обычно на тему «Русская литература и русская жизнь», довольно большую свободу, и за это мы, студенты, очень его любили. Александр Ильич считал этот кружок чрезвычайно полезным с точки зрения общего развития студентов, а главным образом с точки зрения пропаганды революционных по существу идей, облеченных в литературную одежду. Александр Ильич в конце 1886 г. или в начале 1887 г, проектировал взять этот кружок в свои руки. Поэтому он убедил всех своих знакомых, и меня в том числе, записаться и посещать этот кружок⁷.

Центральный кружок объединенных петербургских землячеств сделался самым влиятельным кружком среди петербургского студенчества. Кроме целей самообразования и выработки революционных взглядов среди студентов этот кружок задался целью постепенно подготовлять студенчество и к активным политическим выступлениям.

Первым шагом в этом направлении была организация студенческой манифестации 19 февраля 1886 г. Собственно, манифестацию эту вызвало само правительство своей нелепой мракобеснической мерой. Помню, сколько нескончаемых страстных разговоров, сколько яростного гнева среди студенчества вызвало запрещение правительства в какой бы то ни было форме праздновать день 19 февраля 1886 г., день двадцатипятилетней годовщины освобождения крестьян. Но, несмотря на это запрещение, а вернее, именно вследствие его, кружок союза объединенных землячеств решил устроить манифестацию на улице, у Волкова кладбища, и убедить всех в том, что мракобесие правительства Александра III дошло до таких невероятных размеров, что теперь запрещают даже молебны по поводу годовщины освобождения крестьян.

На зов кружка собралось несколько сот студентов и студенток⁸ на Волновом кладбище, где, как это было решено заранее, предполагалось отслужить панихиду по писателям, ратовавшим в пользу освобождения крестьян: по Некрасову, Тургеневу, Добролюбову. Но церковь по распоряжению властей была заперта, и мы ограничились тем, что возложили венки на могилы писателей и все вместе пошли по улице. Вышло нечто вроде демонстрации. Полиция прозевала эту демонстрацию, и все обошлось благополучно. Мы разошлись по домам без какого бы то ни было инцидента. Но в нашу монотонную, бедную событиями жизнь эта манифестация внесла большое оживление...

Новый, 1886/87 учебный год начался еще большим оживлением среди студенчества. Бешеная, тупая реакция правительства с каждым новым своим ударом все более и более вызывала какое-то тревожное волнение среди студенчества — волнение, которое стихийно все возрастало и толкало на отпор, на протесты. Союзный кружок объединенных землячеств решил еще раз вывести студентов на улицу, чтобы еще раз заявить наше недовольство невыносимо тяжелыми условиями нашей жизни и привлечь к протесту по возможности большее число студентов. Все участники первой манифестации, испытавшие тогда то удивительное, поднимающее дух настроение, которое вызывается массовым выступлением на улице, охотно отозвались на зов кружка, и увлекли за собой новые слои студенчества. Заранее была определена дата выступления — 17 ноября 1886 г. в память двадцатипятилетней годовщины смерти Добролюбова. Таким образом, эта вторая манифестация была хорошо и заблаговременно проагитирована между студентами.

О. М. Говорухин. Воспоминания о террористической группе Александра Ильича Ульянова. «Октябрь», 1927, № 3, стр. 134, 135, 136, 137-138, 139-140.

¹ «Немецко-французский ежегодник» («Deutsch-Franzosische Jahrbucher) — журнал, издававшийся К. Марксом совместно с А. Руге в Париже в 1844 году. Кроме передовой статьи, написанной А. Руге, все основные статьи были написаны К. Марксом и Ф. Энгельсом. В частности, в журнале была опубликована статья «К критике гегелевской философии права. Введение», в которой К. Маркс впервые сформулировал гениальную идею об исторической миссии пролетариата — разрушителя капиталистического строя и созидателя коммунизма. В «Немецко-французском ежегоднике» помещены также статьи Ф. Энгельса «Очерки критики политической экономии» и «Положение Англии». Был выпущен всего один (двойной) номер журнала.

² Воспоминания были написаны О. М. Говорухиным в 1926 году.

³ О Гегеле см. сноску на стр. 664 наст, издания.

⁴ «Кружок этот, — пишет И. Н. Чеботарев, — понимал задачу биологии не только в узком естественноисторическом смысле, но и расширял понятие биологии на все стороны человеческой жизни — нравственную, политическую и социальную... Этот кружок чаще называли просто ульяновским: Ульянов был его главою и душою» («А. И. Ульянов», стр. 242). В кружок кроме А. И. Ульянова и О. М. Говорухина входили И. Д. Лукашевич, П. Я. Шевырев, М. И. Туган-Барановский, братья Арсений и Семен Хлебниковы и другие.

⁵ А. И. Ульянов посещал также экономический кружок, изучавший политическую экономию по комментариям Н. Г. Чернышевского к Д. С. Миллю. Членами кружка были А. В. Гизетти, И. Н. Чеботарев, С. А. и А. А. Никоновы, В. В. Бартенев, Е. Е. Гарнак, Н. Ф. Погребов, Н. П. Каракаш, М. Т. Елизаров, О. М. Говорухин, Н. В. Москопуло.

⁶ Орест Федорович Миллер (1833 — 1889) — историк русской литературы и фольклорист, профессор Петербургского университета. Его диссертация «О нравственной стихии в поэзии на основании исторических данных» (1858) вызвала резкую рецензию Добролюбова в «Современнике». Умеренный либерал-славянофил, Миллер в дальнейшем перешел на позиции народников, защищая незыблемость крестьянской общины.

⁷ Александр Ильич был главным секретарем этого кружка (научно-литературного общества). В нем принимали также участие С. Ф. Ольденбург (см. именной указатель цитируемых авторов), Ф. Ф. Ольденбург, А. А. Корнилов, А. А. Кауфман, И. М. Гревс (профессор), А. М. Дьяконов и Лаппо-Данилевский (академики). После 1 марта 1887 года кружок, по словам О. М. Говорухина, «впал в подозрение у правительства, главным образом потому, что все имевшие отношение к покушению на Александра III были записаны в члены этого кружка. Вскоре кружок этот был закрыт» (там же, стр. 137).

⁸ В демонстрации 19 февраля 1886 года, одним из организаторов которой был Александр Ильич, участвовало около 400 студентов и студенток.

 

Самым ярким воспоминанием от зимы этого (1886-го. — А. И.) года является для меня добролюбовская демонстрация. Это была первая демонстрация, в которой я принимала участие, и запомнилась она мне очень живо. Первые годы — 1883 — 1886 — никаких демонстраций не было; февральская 1886 г. произошла в мое отсутствие. Хотя обе они устраивались студентами, но были чисто политическими демонстрациями: студенческие требования отсутствовали в них вовсе. Первая из них напоминала о самой основной из реформ минувшего царствования, которые современное нам стремилось понемногу брать назад. Вторая имела в виду чествовать писателя-революционера, одного из лучших сыновей родины. Услыхала ли я о том, что демонстрация предполагается, от Саши или от кого другого, — я сказать сейчас не могу, но я была на ней все время с Сашей.

Демонстранты приезжали группами на конке прямо к Волкову кладбищу, — помню, по крайней мере, относительно нас. Мы застали там порядочную толпу, которая все возрастала¹. Налево, против кладбища, обращало на себя внимание изрядное количество городовых, еще больше их было, очевидно, спрятано во дворе, откуда они осторожно выглядывали. Ворота кладбища оказались запертыми. Все демонстранты — среди них депутаты с венками — остановились перед кладбищем. Представители пошли переговаривать с кем-то из полиции, звонившим из участка градоначальнику Грессеру. Торговались долго. Но удалось получить разрешение на пропуск только делегатов с венками, около тридцати человек. С пением «Вечной памяти» двинулись они на кладбище. Мы, все остальные, продолжали стоять перед воротами.

Когда депутация вернулась, все пошли обратно. Настроение было подъемное, крайне возмущенное; демонстрация двигалась сплоченно. И тут, при одном из поворотов, — если память мне не изменяет, при первом, с Расстанной улицы на Лиговку, — появился на коне сам Грессер и вступил в переговоры с демонстрантами. Помню его слащавый тон и гарцующего под ним коня. Мы с братом оказались совсем близко от него. Помню, что Саша произнес какую-то краткую, возмущенную реплику на его убеждения и, махнув рукой, пошел вперед вместе с более решительной частью толпы.

— Куда мы идем, Саша? — спросила я через некоторое время.

— Да вот хотели пройти по Гороховой, но, очевидно, на Невский уже идем, — ответил он, и по его тону я вывела заключение, что он стоял за более мирное направление — по Гороховой².

Недалеко от Невского, у здания участка, направо, мы увидели скачущих на нас с шашками наголо казаков. Остановившись, они преградили нам путь. Толпа стала. В то время Литовский канал не был еще засыпан, и налево от нас была решетка канала, спереди и сзади путь преграждали казаки, направо был двор участка, огромный, растянувшийся, с низким и длинным, старинного типа, зданием. Выход оставался один: в ворота участка.

Был сырой ноябрьский день с пронизывающим туманом. Толпа, конечно, уже поредела: той сплоченности, которую мы наблюдаем при позднейших демонстрациях, в то время, понятно, еще не было. Топчась по грязи, демонстранты собирались кучками, совещались. Ко мне, стоявшей под руку с братом, подошла моя однокурсница Винберг с молодым кандидатом в профессора Клейбером.

— Что же теперь делать? — спросили они, указывая на живую цепь казаков.

— Идти вперед! — сказал брат, и его нахмуренное лицо приняло выражение какой-то железной решимости, жутью прошедшей по моим жилам³. Насилие страшно возмутило его.

— Но куда же вперед? На казаков, на шашки? — отвечал Клейбер, и оба они с недоумением глядели на брата.

Он ничего не ответил и отошел вместе со мною.

— Какой ваш брат ужасно энергичный! — сказала мне на другой день Винберг, видевшая его впервые⁴.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 101 — 102).

¹ Всего в демонстрации приняло участие около тысячи человек.

² О. М. Говорухин вспоминает: «Более благоразумные звали идти по Гороховой (так как видела, что Грессер что-то замышляет. — А. И.), но толпа неудержимо ринулась по Лиговке к Невскому» («А. И. Ульянов», стр. 217).

³ Участник этой демонстрации, хорошо знавший А. И. Ульянова по Симбирску и Петербургу, М. Драницын говорит, что Александр Ильич предложил «прорвать цепь казаков и полиции силой и продолжать путь к Невскому» («А. И. Ульянов», стр. 257).

⁴ Во время демонстрации полиция арестовала свыше десяти студентов. Ночью она произвела дополнительные аресты и обыски. Около 40 человек было выслано из Петербурга.

 

В студенчестве пошли толки о необходимости террора. Об этом заговорили даже наиболее тихие. Но необходимость хотя бы как-нибудь протестовать чувствовалась всеми. Решили, наконец, отгектографировать прокламации мирного характера с изложением всей добролюбовской истории и правительственных мер¹. Эти прокламации были разосланы по всей России, по всем слоям общества: профессорам, адвокатам, земцам, чиновникам, купцам и пр. Но это не удовлетворило многих из тех, у кого глубоко засела мысль о действительном протесте. Это-то и были инициаторы покушения 1 марта 1887 г.

Я потому так долго остановился на добролюбовской истории, что она имела огромное влияние на мартовцев, и особенно на Ульянова...² Он сосредоточился теперь на одной задаче: как свергнуть деспота?

О. М. Говорухин («А. И. Ульянов», стр. 217-218).

¹ В «Воспоминаниях о террористической группе Александра Ильича Ульянова» О. М. Говорухин указывает, что воззвание «было мастерски написано Александром Ильичом». Оно заканчивалось словами: «Грубой силе, на которую опирается правительство, мы противопоставим тоже силу, но объединенную сознанием своей духовной солидарности» («Октябрь», 1927, № 3, стр. 140).

² К этому мнению О. М. Говорухина присоединилась и А. И. Ульянова-Елизарова, также полагавшая, что «казацкий разгром добролюбовской демонстрации и репрессии после нее среди студенчества оказались последней каплей, переполнившей чашу негодования молодежи... Разочарование в возможности протеста такого рода послужило лишним толчком к террору...» (там же, стр. 218).

 

...У Александра Ильича уже сложились определенные симпатии, определенные воззрения в области общественных и политических отношений. Хотя Александр Ильич и я не были в тех самых кружках для самообразования на 1-м и 2-м курсе, но, по-видимому, он пережил ту же эволюцию взглядов, как и я. Сначала в кружке мы изучали политическую экономию вообще и Карла Маркса в особенности и затем перешли к изучению государственного права и обстоятельно ознакомились с конституциями западноевропейских государств и Сев(еро)-Американских Штатов. Благодаря этому, а равно и житейскому опыту (гнет полицейский чувствовался на каждом шагу), мы научились высоко ценить политическую свободу, как великое благо само по себе.

К таким же результатам пришел и Александр Ильич. На его квартире (на Александровском проспекте. — А. И.) на Петербургской стороне собиралась группа лиц (по преимуществу наших однокурсников): Туган-Барановский (позднее известный профессор)¹, Олейников (позднее приват-доцент медицинской академии), Говорухин, я, Сосновский² и др(угие), и за чашкой чая с ситным хлебом засиживались мы у Александра Ильича иногда до поздней ночи, обсуждая разные научные, общественные и политические вопросы.

Жгучей злобой дня был вопрос о завоевании политической свободы. Что делать? Исторический опыт западноевропейских государств недвусмысленно указывал, что перелом от абсолютизма к конституционному режиму совершался под гром уличных мятежей, так что рассчитывать на мирную эволюцию государственного строя в России не было никаких оснований. Без насильственного воздействия на самодержавную власть не обойтись. Это принуждение может вызвать внешняя война: ослабленное ею правительство может капитулировать перед обществом, передавая в его руки часть публичной власти. Дело может обойтись и без внешней войны, если правительство не выдержит напора внутренних сил — со стороны тех или иных групп населения, вступивших в активную борьбу с правительством. Какие же это слои общества или классы могут выступить на борьбу с самодержавием?

Наиболее многочисленным сословием в России было крестьянство. Можно ли было рассчитывать на его активное выступление? Александр Ильич, так же как и я, усердно посещал лекции В. И. Семевского³ по истории крестьян; в особенности для нас были поучительны крупные крестьянские движения в XVIII ст(олетии). Эти исторические данные, а равно и неудачные опыты народников, ходивших в народ, недвусмысленно нам указывали, что не крестьянство нанесет решительный удар самодержавию. Наши взоры пришлось направить в иную сторону...

Революционная интеллигенция, рабочий класс, тогда еще малосорганизованный и малосознательный, далее либеральные круги общества и отчасти земства — вот какие слои населения являлись передовыми элементами по нашим соображениям. Сопоставляя все эти элементы с мощью и организованностью царского правительства, мы не могли не видеть огромной несоразмерности сил борющихся противников, не могли не чувствовать тревоги за будущее, за исход борьбы...

Жизненные требования как самого правительства, так и общества заставляют усиливать производство, и промышленность стихийно будет развиваться, само собой понятно, по типу капиталистическому. Отсюда неизбежен вывод: Россия должна пережить фазу капитализма, т. е. разовьется влиятельный класс крупной буржуазии и многочисленный сорганизованный новыми условиями производства и сознающий свои интересы рабочий класс. Вследствие этого изменение старого политического строя неизбежно.

Если предвидится такой ход грядущих событий, то нужна ли террористическая борьба?

На этот вопрос мы себе ответили: да, нужна, необходима.

Во-первых, исторический опыт нас учит, что достижение конституционного режима осуществляется раньше, чем сложится сильная влиятельная рабочая партия, и что в борьбе с абсолютизмом принимают деятельное участие и другие заинтересованные группы населения.

Во-вторых, сам процесс организации рабочего класса при абсолютизме идет очень туго и болезненно вследствие того, что рабочие в этом случае должны вести борьбу на два фронта: с капиталистами и правительством.

В-третьих, под сильными ударами народовольцев заколебалось самодержавие и не была исключена возможность, что «при новом сильном ударе правительство пойдет на уступки».

В-четвертых, наконец, решительная террористическая борьба поднимает боевое настроение передового общества.

Все эти соображения толкали нас продолжать дело народовольцев...

Программа террористической фракции партии «Народной воли», которую сформулировал Александр Ильич, была составлена нами, потому что наши взгляды эволюционировали до некоторой степени от народовольческих. Чтобы показать некоторое отличие, мы и приняли название «фракции». С одной стороны, мы хотели установить преемственную связь с разгромленной партией «Народной воли»; мы относились с глубоким благоговением к погибшим народовольцам и томящимся в тюрьмах, а с другой — мы хотели выявить некоторый уклон воззрений в сторону социал-демократического учения. При этом следует иметь в виду, что составление этой программы было сделано поспешно в пылу напряженной практической деятельности; у нас не было ни возможности, ни времени тщательно обсуждать и взвешивать каждое слово.

Из всех прямых участников дела 1 марта только я и Александр Ильич рвались к научной деятельности⁴. Несмотря на наши юные годы (Александру Ильичу было едва 21 год, а мне 23 года) у нас был большой запас разносторонних знаний. Мне и Александру Ильичу улыбалась перспектива остаться при университете⁵ и всецело отдаться так страстно любимым нами научным занятиям. Но печальные условия общественной и политической жизни звали нас на борьбу. Кругом нас чувствовалось и виделось столько гнета, горя, нищеты и невежества, что уклоняться от борьбы было невозможно.

Александр Ильич со свойственной ему прямолинейностью утверждал, что активно бороться со всем этим злом не только долг, обязанность каждого честного развитого человека, любящего свою родину, но и его органическая потребность...

Эта борьба с самодержавием сулила нам виселицу или в лучшем случае бессрочную каторгу.

Отказаться от личной жизни и предстоящих успехов, погибнуть в расцвете сил и молодости и причинить своей смертью глубокое горе и долгие годы страдания своим родным и друзьям — все это, разумеется, очень тяжело, мучительно, однако с этим можно примириться. Но из глубины моей души поднимался тихий и слабый, но пронизывающий, жгучий вопль протеста. Чей же это голос звал меня к жизни?

С каждым годом круг моих знаний быстрыми взмахами расширялся во всех направлениях, и светоч науки озарял мне ярким светом все новые и новые области, завлекая меня все дальше и дальше в безбрежный океан знаний. Мысль моя работала неустанно, лихорадочно, и душа моя была захвачена, пленена величием, мощью и красотою науки. Она была для меня неисчерпаемым источником чистых радостей, сильных возвышенных переживаний. Я видел, как в этом бурлящем и клокочущем океане знания зарождаются молодые созданьица, мои собственные новые еще неоформленные идеи, как они группируются в зачаточные теории, обещавшие со временем вырасти в новые стройные оригинальные теории. И вот это поколение новонарождающихся идей обрекалось мною на погибель, — мне их было невыразимо жаль, было невыносимо больно, так же мучительно, как отцу слышать вопль своих детей, ведомых им сами�