Книги о Ленине

 

Глава третья

ПЕРВЫЙ УЧЕНИК

 

Ильич рос организатором с раннего детства: он организовывал игры, умел обращаться с малышами, помогал товарищам по гимназии.

Н. К. Крупская. Как и что рассказывать школьникам о Ленине «Учительская газета», 1938, 22 января.

В гимназии главная работа у нас была не в классе, а на дому. Но дома мы часто не могли разобраться во всем за данном. Тут на помощь нам и приходил Владимир Ульянов. Придет он в класс за полчаса до занятий, встанет у доски и покажет, как надо решать задачи. Или сядет за парту, а мы окружим его и слушаем, как он переводит с латинского и греческого.

М. Ф. Кузнецов. Первый ученик. «За коммунистическое просвещение», 1937, 22 января.

Твердый и уравновешенный по своему характеру, высоко одаренный от природы, он (Владимир Ильич. — А. И.) широко влиял на класс и энергично вел его вперед. Владимир Ильич одинаково относился к товарищам, игнорировал сословность и смотрел на класс гимназии как на коллектив трудящихся.

М. Ф. Кузнецов. Гимназические годы В. И. Ленина. По личным воспоминаниям ого товарища. «Вопросы просвещения» (орган методического бюро Ульяновского губоно и губпроса), 1924, № 4, стр. 3.

...Около него всегда находились товарищи, он (Володя. — А. И.) был человек артельный в полном смысле этого слова. Властно влияя своим авторитетом на учащихся, В(ладимир) И(льич) являлся любимым товарищем в нашем классе. Своими беседами он развивал нас и тем самым облегчал ученикам прохождение учебного курса гимназии. Сознавая свое превосходство перед товарищами, как первый ученик Вл(адимир) Ил(ьич) никогда не подчеркивал своего умственного превосходства перед нами, он был мозгом и другом учащихся.

...Когда наступало время переводных экзаменов, мы занимались с ним, причем Вл(адимир) И(льич) проверял мои познания, ставя ряд вопросов, на которые я должен был отвечать. В результате этих занятий я успешно держал все экзамены...

М. Ф. Кузнецов. Юношеские годы Владимира) Ильича Ульянова-Ленина. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Отношения с товарищами в классе у Володи были хорошие: он объяснял непонятное, исправлял переводы или сочинения, а иногда помогал затруднявшимся товарищам писать их. Он рассказывал мне, что его интересовало помочь товарищу так, чтобы товарищ и отметку получил хорошую и чтобы не похоже было на то, что ему кто-нибудь помогал писать, — особенно, чтобы не было похоже, что помогал он, Володя.

Л. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 27.

Но благодаря выдающимся способностям во время подготовки к гимназии и первых лет в ней, в младших классах, у Володи оставалось все же много свободного времени.

А. И. Елизарова. Как учился Владимир Ильич. «Пионер», 1928, № 2, стр. 2.

Зимой на Свияге устраивались общественный каток и высокие ледяные горы. Каждый день после обеда мы уходили туда с Володей кататься на коньках. Иногда нас сопровождали сестры, Оля также каталась на коньках, а маленькую Маню мы катали по катку в кресле. На нашем дворе также была ледяная   гора с длинным ледяным раскатом — дорожкой. Гору мы делали сами около садового забора, рядом с колодцем, а раскат доводили до самого дома. В морозные вечера ходили с Володей качать воду из колодца и поливали гору и раскат. У Володи были настоящие железные санки для катания с гор, на них можно было кататься лежа и управлять руками. На деревянных санках катались с горы всей гурьбой, вываливаясь обычно в сугроб. Крика и смеху было немало, и иногда, когда мы очень расшалимся, нас загоняли домой.

Дм. Ульянов. Детские годы Владимира Ильича. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 145.

Помню, как на общественном катке, который устраивали в Симбирске, он (Володя. — А. И.) и старший брат Саша катались на коньках с высоких гор, с которых и на санках-то сначала жутко было лететь — так они были круты. Согнутся сперва в три погибели на верхней, самой крутой части горы, потом постепенно расправляются и долго-долго катятся по раскату уже во весь рост. Я только с завистью поглядывала на них, а подражать им не решалась. При этом Володе, по-моему, кататься было легче, чем Саше: он был небольшого роста, коренастенький такой, крепкий.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 11.

Зимой в однообразной и скучной жизни Симбирска большим развлечением было катание на коньках, и Володя нередко приходил на каток.

Снег высокими шапками покрывал деревья и крыши. Зимнее солнце сверкало в затянутых инеем окнах. Мы торопились скорей приготовить уроки и с наступлением сумерек бежали на каток. Мороз щипал уши, подгонял прохожих. Снег скрипел под полозьями. С катка уже доносилась музыка.

Наскоро подвязав коньки, мы выбегали на ледяную площадку. Вокруг нее на запорошенных снегом скамьях сидели старые барыни в меховых салопах и пожилые мужчины, приехавшие посмотреть на молодежь: гимназистов и гимназисток, кадетов и офицеров. Катались в одиночку и парами. В деревянных креслах молодые люди катали но льду барышень и старых дам. На возвышении, сколоченном из досок, играл военный духовой оркестр. Керосиновые фонари освещали только голые ветки деревьев по краям катка и скамейки, а середина площадки тонула в зимней мгле.

На одном конце катка была высокая ледяная гора. С этой горы Володя Ульянов любил скатываться на коньках, стоя во весь рост, как это делал его старший брат. Все восхищались смелостью Володи, но он, казалось, не слышал похвал.

Как сейчас, помню один вечер на катке. Гимназистов было много. Володя живо организовал цепь человек из пятнадцати, расставив мальчиков по росту. Сам он встал впереди и повел всех по льду зигзагами. Цепь стала извиваться, как большая змея. Вдруг Володя остановился, цепь закрутилась вокруг него плотным клубком и на мгновение замерла. Но вот, вынырнув из середины, Володя быстро размотал живой клубок, все расширяя круги, снова пошел зигзагами, увеличивая скорость.

Все конькобежцы остановились и с интересом следили за движением цепи. Володя придумывал все новые и новые фигуры. А когда, наконец, змея снова свернулась в клубок, среди зрителей раздались аплодисменты. Оркестр заиграл туш.

— Ульянов! Володя! Раскланивайся, — закричали гимназисты.

А Володя выскользнул из цепи, убежал в дальний конец катка, быстро сел в сугроб и, нахмурившись, стал отвинчивать коньки.

Я подбежал к нему.

— Чего же ты прячешься?

— А чего хлопают? Катаюсь, как все!..

Володя отряхнул снег и решительно направился к выходу. К нему подбежали гимназистки и стали упрашивать повести цепь из девочек.

— Сами катайтесь, у вас выйдет еще лучше! — хмуро ответил он девочкам и ушел.

Д. М. Андреев. В гимназические годы. «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 10-11.

Скатывались в санках с больших ледяных гор. Сталкивались, смеялись, падали. Но когда на катке появлялся А. Ф. Федотченко, все расступались перед ним и давали ему место.

Федотченко был преподавателем физики и математики у нас в гимназии¹. В Симбирске он считался большим спортсменом и лучшим фигурным конькобежцем. Он вызывал восхищение, когда выписывал на льду свою фамилию или, присев на одной ноге, кружился волчком.

Наша гимназическая компания часто бывала на катке, и все мы одинаково восторгались искусством Федотченко, а Ульянов искренно говорил, что ему завидует.

Д. М. Андреев, стр. 10.

¹ Преподавание математических дисциплин в гимназии занимало всего 29 часов в неделю, из них арифметика 11 часов (по 4 часа в первом  во втором классах, 2 часа в третьем классе и 1 час в восьмом), алгебра 8 часов (по 2 часа в третьем, четвертом и пятом классах и по 1 часу в шестом и седьмом), геометрия 6 часов (по 2 часа в четвертом  пятом классах и по 1 часу в шестом и восьмом), тригонометрия 3 часа (2 — в седьмом и 1 — в восьмом), математическая география 1 час (в восьмом классе). О преподавателе математики Александре Федоровиче Федотченко ж гимназическом отчете за 1882 год говорилось, что он «любит свой предмет и занимается с большим усердием. Успехи в математике в отчетном году были вполне удовлетворительны».

Кроме математики А. Ф. Федотченко преподавал также в старших классах физику, где у него и учился Владимир Ильич. Этот предмет в гимназии был в еще большем загоне — на него отводилось всего 6 часов в неделю (по 2 часа в шестом, седьмом и восьмом классах). В своем отчете Ф. М. Керенский писал: «Опытный в преподавании физики Федотченко успел вызвать в учениках любовь к изучению физики и достиг хороших знаний. Преподавание физики у него сопровождалось опытами, для производства коих физический кабинет снабжен необходимыми снарядами в достаточном количестве». Как классный наставник, Федотченко давал объективные оценки учебной работе Владимира Ильича.

 

Владимир Ильич с ранней молодости умел отбрасывать то, что мешало. «Когда был гимназистом, стал увлекаться коньками, но уставал, после коньков спать очень хотелось, мешало заниматься, — бросил»¹.

Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине. М., 1957, стр. 33.

¹ Владимир Ильич катался на коньках и в зрелые годы. 15 ноября 1898 года он сообщал матери из Шушенского: «...По случаю наступления замы я вместо охоты начинаю заниматься коньками: вспомнил старину, и оказалось, что не разучился, хотя не катался уже лет с десяток» (В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, том 37, стр. 127). 26 января 1899 года в письме к Дмитрию Ильичу: «На коньках я катаюсь с превеликим усердием... Старое уменье все же не забывается» (там же, стр. 155). О том же писал В. И. Ленин матери из Кракова 24 февраля 1913 года: «У нас чудесная зимняя погода без снега. Я купил коньки и катаюсь с большим увлечением: Симбирск вспоминаю и Сибирь» (там же, стр. 407).

 

Часто в саду Ульяновых мы с ним (то есть с Володей. — А. И.) забавлялись игрой в снежки, бомбардируя через забор прохожих, лепили бабы и т. д.

Воспоминания В. Л. Персиянинова. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

...Зима нам казалась скучной и однообразной, а с наступлением весны оживал и гимназический пансион.

Весной мы устраивали экскурсии за город и на Волгу, играли на дворе в лапту, в бабки и ходили целой гурьбой в симбирские сады за птичьими гнездами.

Помню, что один из мальчиков собирал коллекцию птичьих яиц. Он сам смастерил себе ящик со стеклянной крышкой и с ячейками для яиц. В каждой ячейке на вате лежало яйцо, а на крышке было наклеено название птицы и обозначено, где и когда найдено гнездо. Мы все с интересом рассматривали эту коллекцию, когда он иногда приносил ее в класс.

По воскресным дням мы целыми артелями забирались в сады. Бегом носились мы по садовым тропинкам между яблонями и грушами, перелезали через заборы, опускались под гору, снова поднимались, пока не находили подходящего сада. От запаха цветущих яблонь чуть не кружилась голова. То тут, то там чирикали птицы, с Волги доносились гудки парохода. Набегавшись по садам и отдохнув немного, мы начинали высматривать птичьи гнезда, заглядывая в чащу кустов и в ветви деревьев.

Володя Ульянов ловко взбирался на дерево, находил гнезда, но спускался на землю с пустыми руками или приносил одно яйцо из полного гнезда. Как-то раз он сознался нам, что коллекция яиц его не соблазняет и он не может ради пустой забавы разорять птичьи гнезда.

Пока мы лазали по деревьям, Володя иногда неподвижно сидел на одном месте, терпеливо наблюдая за жизнью какой-нибудь букашки.

Один раз Володя раскопал норку навозного жука. Он читал дома в какой-то книге про жизнь насекомых и теперь, раскапывая землю, с увлечением рассказывал товарищам то, что прочел.

Отверстие в норку жука было очень широкое, и нора была глубиной около метра. Нора была разделена на камеры. В одной камере оказался большой склад навоза, а в другой, на самой глубине, лежали аккуратно скатанные навозные шарики. Мы никак не могли догадаться, для чего жуки делают навозные шарики. Володя обещал спросить об этом своего старшего брата или найти в книжке.

На другой день он сообщил нам, что навозный жук перетаскивает в так называемую «детскую» свой запас навоза, в который и кладет яички. Из яичек выходят личинки, которые питаются этим навозом.

Потом он рассказывал нам, что в Древнем Египте навозные жуки считались священными. Египтяне высекали их изображения из камня, лепили из глины и помещали в храмах или как талисманы носили на теле. Нам это показалось очень смешным, и мы все перепачкались в глине, пытаясь вылепить талисман в виде навозного жука.

Д. М. Андреев, стр. 5.

Вспоминаю, как мы, гимназисты 2-го класса, играли в бабки. В то время вся молодежь увлекалась этой игрой. Вместе с нами играл Володя Ульянов. Он приходил с мешком. Бабки у него были разноцветные, и сбивал он их «чугункой», чему мы все завидовали.

М. Крашенников. Гимназист Володя Ульянов (В. И. Ленин). «Вечернее радио» (Харьков), 1927, 21 января.

Бегал он (Володя. — А. И.) и рыбу ловить удочками на Свиягу (речка в Симбирске), и один его товарищ (Н. Г. Нефедьев. — А. И.) рассказывает о следующем случае. Предложил им кто-то из ребят ловить рыбу в большой, наполненной водой канаве поблизости, сказав, что там хорошо ловятся караси. Они пошли, но, наклонившись над водою, Володя свалился в канаву; илистое дно стало засасывать его. «Не знаю, что бы вышло, — рассказывает этот товарищ, — если бы на наши крики не прибежал рабочий с завода на берегу реки и не вытащил Володю. После этого не позволяли нам бегать и на Свиягу»¹.

Но, занимаясь в детстве ловлею рыб и птичек, Володя не пристрастился ни к тому, ни к другому и в старших классах гимназии не рыбачил и не ставил ловушек на птиц. И на лодке с Сашей, когда тот приезжал на лето из университета, он обычно не ездил, а ездил младший брат, Митя, который очень любил сопровождать Сашу в его разъездах по Свияге в поисках разных червей и всяких водяных жителей.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 24 — 26.

¹ Вот как Н. Г. Нефедьев описывает этот случай: «В это же лето мы стали с ним (то есть с Володей. — А. И.) ходить на Свиягу купаться и после купания заходили на Водовозный мост — посмотреть, как ловят мальчики рыбу; видимо, нас это заинтересовало, и мы устроили небольшие удилища и тоже несколько раз уходили на Водовозный мост ловить «сеньтявок» (мелкую рыбешку. — А. И.) на мух. Помню, раз пришли мы ловить рыбу, и вот нас пригласил один мальчик идти ловить в другое место, которое было невдалеке от Водовозного моста, где протекала канава, между винокуренным заводом и старой городской водокачкой. Канава эта была сажени полторы глубины и такой же ширины, воды в ней было не более аршина, и была она покрыта зеленой плесенью и лопухами, а по бокам — скользким илом и трясиной; в ней мы заметили массу лягушек и занялись ловлей их на крапиву. Но вдруг, нагнувшись за удочкой, Володя поскользнулся и упал в канаву, которая быстро стала его засасывать. Не знаю, чем бы могло это кончиться, если бы на наш крик не прибежал рабочий с винокуренного завода, не вытащил бы Володю, буквально ушедшего по пояс в трясину, и не прогнал нас от ямы.

Долго пришлось нам приводить его костюм в порядок, тут же на Свияге, но все же перепачканными пришли мы домой. После этого запретили нам ходить на рыбную ловлю» (цит. по книге В. Алексеева  А. Швера, стр. 38).

 

????????????????????????

Письмо-рисунок на коре березы, посланное Володей своему сверстнику Борису Фармаковскому.

 

Я лично помню Владимира Ильича крепким, коренастым мальчиком лет 10 — 11, необыкновенно живого темперамента; Владимир Ильич был всегда вдохновителем и руководителем всех наших детских игр. Игры эти происходили обыкновенно в нашем доме, или, вернее, в саду или на дворе. Наше жилище — это был маленький провинциальный домик на окраине Симбирска, по Казанской улице.

Здесь, в саду, мы играли в разбойники, в чернокожих, и вообще у нас были такие игры, которым способствовал запущенный сад и сравнительно просторный двор.

Конец 70-х годов было время очень тревожнее, и я помню, как-то раз в нашем детском кружке я, увлекшись рисованием и рассказывая вслух, что изображаю, воскликнул: «А вот убивают царя, вот летит нога, рука!..» Старуха нянька остановила меня словами: «Что ты, что ты, батюшка! Теперь и стены слышат»...

М. Фармаковский. С маленьким Ульяновым. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Играя с Владимиром Ильичей в детские игры — в лапту или рюхи, я всегда испытывал большое удовольствие, замечая его стремление, в случае его выигрыша, своим превосходством не обидеть обыгранного. Вообще везде и всегда у него проглядывало желание не только чтобы не обидеть кого-либо, но, наоборот, помочь всем, чем он мог.

Василий Друри («Об Ильиче». Л., 1924, стр. 134).

У меня во дворе дома (на бывш. Московской улице) мы играли с ним (с Володей. — А. И.) в мячик (лапту) и очень редко в козны (бабки). Однако выигрыша он никогда не брал с собой. Играли с ним и его сестрой Ольгой в черную палочку в саду при доме Ульяновых.

М. Кузнецов. Годы юности. «Волжская коммуна» (Куйбышев), 1940, 21 января.

В мае, когда наступали переводные экзамены, мы, проверив свои знания по учебным предметам, после завтрака уходили в сад играть. Здесь росло много фруктовых деревьев, были и ягодные кусты. Володя, Ольга Ильинична, я и изредка Анна Ильинична играли в прятки, скрываясь в густых зарослях сада.

М. Ф. Кузнецов. Первый учения. «За коммунистическое просвещение», 1937, 22 января.

Любимейшим занятием его (Владимира Ильича. — А. И.) было устройство детских спектаклей, в которых он исполнял самые разнообразные обязанности, начиная от режиссера и кончая суфлером.

Ек. Арнольд. Мои воспоминания о семье Ульяновых. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

В жаркие дни мая месяца... мы ходили купаться на Свиягу, где была купальня¹, из которой можно было выплывать на открытую поверхность реки. Я не решался купаться первым, между тем как Вл(адимир) Ильич быстро бросался в воду я смело выплывал в открытую реку. Такая отвага Володи поражала меня, т(ак) к(ак) купальня находилась далеко от берега реки; он хорошо плавал в открытой реке, не боясь того, что находится на глубоком месте ее². Купание и подвижные игры на воздухе закаливали его здоровье: Вл(адимир) Ильич был крепкого телосложения и за время учения в гимназии редко пропускал уроки.

М. Ф. Кузнецов. Юношеские годы Вл(адимира) Ильича Ульянова-Ленина. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ В другом месте (статья «Годы юности») М. Кузнецов вспоминает, что купальня была закрыта со всех сторон, «кроме верха и без ящика внизу, так что вода быстро текла и хорошо было видно дно реки в этом месте. Я плавать не умел и боялся лезть в воду. А Ильич сразу, первый — бух! Поднырнет под купальню и дальше плывет» («Волжская коммуна», 1940, 21 января).

² Любовь к купанию сохранилась у В. И. Ленина на всю жизнь. В статье «Как отдыхал Владимир Ильич» В. Д. Бонч-Бруевич вспоминал о том, как, приехав в конце июня 1917 года к нему на дачу близ станции Мустамяки Финляндской железной дороги, Ленин купался в глубоководном озере так хорошо и отважно, что восхищал даже финских рыбаков: «...Мне бывало жутко смотреть на него: уплывет далеко-далеко в огромное озеро, линия другого берега которого скрывалась в туманной дали,  там где-то ляжет и качается на волнах» («Пионер», 1928, № 2, стр. 5).

Мы платили за два часа — утренний и вечерний — в одной частной купальне, и за это время надо было выкупаться двум сменам: отцу с мальчиками и матери с девочками. Помню, как две части семьи встречались где-нибудь на полпути к Свияге — на тихом, поросшем травой склоне Покровской улицы.

Л. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 29.

Каждый вечер мы отправлялись с папой на Свиягу купаться. Отец абонировал на весь сезон определенные часы в купальне некоего Рузского. Помню, что фамилия владельца общественной купальни была Кох, и вот, бывало, отец, увидев издали идущего туда купаться учителя немецкого языка Штейнгауера¹, кричит ему в виде приветствия: «Немец идет к немцу, а русский к Рузскому».

Володя взялся научить меня плавать в три урока. «Только делай так, как я буду учить», — и показал мне, что делать руками и ногами под водой, затем посадил меня на глубокое место и сказал: «Плыви, как я учил». Мне залилась вода и в нос и в рот, но после второго урока я уже поплыл самостоятельно, а затем стал плавать с ним и с Сашей на ту сторону реки Свияги.

Дм. Ульянов. Детские годы Владимира Ильича. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 145.

¹ А. И. Ульянова-Елизарова («Воспоминания об Александре Ильиче Ульянове». М. — Л., 1931, стр. 44 — 45) рассказывает, что Штейнгауер обучал еще Илью Николаевича. Он настолько привык к гимназии и просидел там все стулья, что «даже во время летних каникул скучал дома и приходил в пустую гимназию пройтись по классам, побеседовать со сторожами».

Немецкий язык Яков Михайлович Штейнгауер преподавал по своему учебнику «Практическое руководство к изучению немецкого языка», принятому во многих гимназиях. Будучи хорошим учителем, он в то же время мучил учеников переводами, заучиванием наизусть слов и тошнотворных басен, какой-то старинной белиберды, изложенной недоступным языком. Беспощадно ставил двойки и единицы. Нередко ухитрялся за один ответ поставить в одну клетку журнала три единицы: «Пошел вон. Единица. Ничего не знаешь. Единица. И еще раз единица». Но к концу четверти из этих трех единиц порой он все же выводил тройку.

У Я. М. Штейнгауера на протяжении всего гимназического курса учились Александр Ильич и Владимир Ильич. Несмотря на то что после Керенского Штейнгауер был самым строгим преподавателем в гимназии, Владимир Ильич все время получал по немецкому языку высшую оценку — 5. По свидетельству Н. И. Веретенникова, Владимир Ильич Штейнгауера «очень хвалил».

 

Саша занимался естественными науками, еще будучи гимназистом, а в университете поступил на естественный факультет и в летнее время занимался исследованиями, готовил материал для своих сочинений.

Володя же не любил естественных наук...

Не любил также Володя разных работ, которыми обыкновенно увлекаются мальчики. То есть в детстве он клеил и мастерил, как и все мы, разные игрушки и украшения на елку, которую мы все очень любили и для которой готовили обыкновенно все своими руками, но, кроме этих ранних работ, я не помню его никогда за каким-либо мастерством — столярным или иным. Не занимался он и таким любимым мальчиками делом, как выпиливание по дереву, в котором был очень искусен его старший брат.

Во внеучебное время, зимние и летние каникулы, он или читал, причем любил, помню, грызть подсолнечные семечки, или бегал, гулял, катался на коньках зимою, играл в крокет или купался летом. Он не любил читать приключений, а увлекался, помню, Гоголем, а позднее Тургеневым, которого читал и перечитывал несколько раз.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 26, 27.

Оставшись на второй год, я нашел в новом классе новых друзей, но хорошие отношения с Ульяновым не прекратились. По-прежнему Володя заходил ко мне в пансион, изредка и я бывал у него в доме. Иногда мы вместе гуляли и встречались у общих друзей, например у Коринфского и Сердюкова.

Мы все любили Аполлона Коринфского, который потом стал известным поэтом и был прозван «волжским певцом»¹.

Коринфский жил один, почти самостоятельно, во флигеле родительского дома, и нас всех восхищала его громадная библиотека. Она занимала целую комнату и была составлена им самим. Коринфский много покупал книг, любил их и знал им цену. Когда к Коринфскому заходил Ульянов, его нельзя было оторвать от шкафов с книгами. Он взбирался на высокую табуретку, перелистывал книги и так зачитывался, что забывал все на свете. Бывало, зовешь его в общую компанию, а он только отмахнется и скажет:

 — Отстань! — И даже уши заткнет, чтобы больше не приставали.

Коринфский, к сожалению, ушел из седьмого класса гимназии и занялся исключительно поэзией.

Володя Ульянов довольно часто бывал и у Сердюкова, который жил с матерью² в двух маленьких комнатках. Сердюке» был очень развитым мальчиком. Он много читал и говорил на запрещенные, революционные темы, приносил нам запрещенную литературу и учил революционным песням.

Д. М. Андреев, стр. 7.

¹ Аполлон Аполлонович Коринфский — поэт-лирик, выходец из дворянства. С 1896 по 1899 год редактировал журнал «Север», в 1899 — 1904 годах сотрудничал в «Правительственном вестнике». Для лирики Коринфского характерно воспевание старины, любование красотой природы.

² Возможно, это была революционерка Л. И. Сердюкова, отбывавшая перед этим наказание в Ишимском остроге Тобольской губернии. Выйдя замуж за подпольщика И. А. Соловьева и вернувшись в Симбирск, она вместе с мужем продолжала вести революционную работу.

 

Ильич рано думал о политических вопросах, о чем я сужу по его рассказам. Например, он рассказывал, как его, 11-летнего мальчика, поразило то, что отец очень был расстроен убийством Александра И, одел мундир и пошел к обедне...

Н. Крупская. Письмо в редакцию журнала «Молодая гвардия», 28 марта 1938 года. «Исторический архив», 1958, № 4, стр. 78.

...Такие события, как убийство Александра II, о котором все кругом говорили, которое все обсуждали, не могло не волновать и подростков. Ильич, по его словам, стал после этого внимательно вслушиваться во все политические разговоры.

Н. К. Крупская (Воспоминания родных о В. И. Ленине. М., 1955, стр. 180).

Как-то компания гимназистов, к которой принадлежал Ульянов, решила заняться исследованием таинственных подвалов.

По рассказам стариков, в доме, где были квартиры наших воспитателей, когда-то содержался Емельян Пугачев¹. Его привезли в Симбирск после поражения. Закованный в цепи, сидел он в деревянной клетке, и люди приходили глядеть на него как на злодея, пока он не был отправлен на казнь в Москву. В этом же доме, по словам симбирских жителей, имелся почти законченный подкоп, прорытый сторонниками Пугачева для его побега.

Наслушавшись рассказов о Пугачеве, компания гимназистов решила проникнуть в дом воспитателей и найти там в подвалах таинственный ход. Несколько дней мы запасались свечными огарками. Одному мальчику удалось даже раздобыть фонарь, а другой принес небольшую лопату. Ульянов достал клубок толстых ниток.

 — Чтобы не заблудиться, если подземный ход будет очень длинный и извилистый, — сказал он.

В продолжение нескольких дней мы после уроков танком пробирались в подвал воспитательского дома. При тусклом свете фонаря мы терпеливо выстукивали стены, ощупывали углы и раскапывали пол. Но подземного хода не нашли.

Помню досаду и упорство Володи. Он дольше всех настаивал на продолжении поисков и сердился на нас за то, что мы быстро потеряли к ним интерес.

В тот год мы проходили в классе русскую историю. История Симбирска, как известно, связана с восстаниями Разина и Пугачева, поэтому эти восстания возбудили в нас особый интерес. Мы стали собирать легенды, песни, которые сложились в народе², а многие из гимназистов сами пробовали писать на эту тему стихи и рассказы.

Помню, один из товарищей изобразил в стихах разговор Панина с Пугачевым в Симбирске³. Эти стихи случайно сохранились у меня:

Вороненок я — не ворон!
Ворон скоро прилетит.
К сытым мести будет полон,
Всех несытых ублажит.
Издевалися дворяне
Без конца над мужиком,
Не в такой кровавой бане
Быть за это им потом!
Помяни мое ты слово.
Ты, имеющий рабов,
Наш народ восстанет снова,
Пыль пойдет лишь от дворцов!
И тогда народ, свободный
От дворян и от цепей,
Ум проявит свой природный,
Чтобы смыть позор людей.

Многие из нас переписывали эти стихи для себя. Ульянову они нравились. Он даже читал их громко в классе во время перемены.

Д. М. Андреев, стр. 5 — 6.

¹ В историческом очерке «Симбирск и его прошлое» (Симбирск, 1890, стр. 19) М. Ф. Суперанский пишет: «Говорят, что тюрьма его (то есть Пугачева. — А. И.) находилась в доме, на месте которого построено впоследствии здание гимназического общежития».

² Старожилы Симбирска неоднократно вспоминали о том, как любил Володя Ульянов слушать рассказы о Степане Разине, войско которого было разбито царскими сатрапами у стен города.

³ Разговор начальника над взбунтовавшимися губерниями графа П. И. Панина с Пугачевым состоялся во дворе дома Панина, на Верхней Чебоксарской улице, куда был доставлен в деревянной клетке, установленной на двухколесной телеге, предводитель восставших крестьян. А. С Пушкин в «Истории Пугачева» так передает этот разговор. «Кто ты таков? — спросил он (Панин. — А. И.) у самозванца. — Емельян Иванов Пугачев, — отвечал тот. — Как же смел ты, вор, назваться государем? — продолжал Панин. — Я не ворон (возразил Пугачев, играя словами и изъясняясь, по своему обыкновению, иносказательно), я вороненок, а ворон-то еще летает... Панин, заметя, что дерзость Пугачева поразила народ, столпившийся около двора, ударил самозванца по лицу до крови и вырвал у него клок бороды» (Полное собрание сочинений, том 9, часть 1, М., 1950, стр. 78). Этот же разговор приведен в книге М. Ф. Суперанского «Симбирск и его прошлое» (Симбирск, 1899, стр. 19).

 

Любимым стихотворением гимназиста Владимира Ильича было стихотворение Некрасова «Поэт». Владимир Ильич часто повторял строки:

...Он ищет вдохновенья
Не в тихом рокоте хвалы,
А в диких криках озлобленья...¹

М. Крашенников. Гимназист Володя Ульянов (В. И. Ленин). «Вечернее радио» (Харьков), 1927, 21 января.

¹ Стихотворение Н. А. Некрасова «Блажен незлобливый поэт» написано на смерть Гоголя. М. Крашенников цитирует его не точно. У Некрасова:

...Он ловит звуки одобренья
Не в сладком ропоте хвалы,
А в диких криках озлобленья.
 (Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, том 1. М., 1948, стр. 66).

В более поздние годы Владимир Ильич неоднократно использовал эти строки в своих произведениях. См., например, его статьи «Политический шантаж» (Сочинения, изд. 5, том 34, стр. 90), «Удержат ли большевики государственную власть?» (Сочинения, изд. 5, том 34, стр. 295).

«Вспоминаю, — писал художник И. К. Пархоменко, рисовавший Владимира Ильича с натуры в ноябре 1921 года, — что, когда я упомянул об  одном шумливом поэте наших дней, Ленин сказал, что, «воспитанный на Некрасове», он таких поэтов не понимает» (см. «Ленин в зарисовках и воспоминаниях художников». М. — Л., 1928, стр. 46).

 

В первый раз я увидел Владимира Ильича в 1882 г. как ученика 3-го класса Симбирской гимназии, будучи сам в 8-м классе ее. Раз мне было поручено заменить отсутствовавшего преподавателя латинского языка в 3-м классе и позаниматься с учениками¹. Зная Александра Ульянова, лучшего ученика 7-го класса этой же гимназии, брата Владимира Ильича, я при своих занятиях в 3-м классе обратил внимание на маленького Володю. Как сейчас, я вижу его — чистенький, хорошо упитанный, с высоким лбом, с гладко причесанными волосами, с внимательными глазами и вместе с тем необыкновенно скромный.

Несмотря на свои 11 — 12 лет, он держал себя солидно, не суетился и не лез со своим ответом, если вопрос обращали не непосредственно к нему. Когда же спрашивали лично его, он давал вполне обстоятельные ответы. По точности и сознательности ответов Володя Ульянов выделялся своим развитием и знанием среди учеников своего класса.

И. Чеботарев. Владимир и Александр. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Латинский язык в гимназии начинали изучать с первого класса. На него отводилось в первом классе 8 часов в неделю, во втором —  7 часов, в третьем и четвертом — по 5 часов, в пятом, шестом, седьмом и восьмом — по 6 часов в неделю.

 

Большой любовью среди учеников пользовался преподаватель латинского языка1. Окончив Нежинский историко-филологический институт, он был вначале преподавателем истории и географии. Но за свободомыслие ему вскоре запретили преподавание этих предметов и поручили мертвую латынь. Но и эти уроки преподаватель сумел сделать для учеников самыми интересными и любимыми. Он говорил красиво, образно, с большим увлечением. Одухотворенностью своих речей он скоро привлек к себе сердца учеников. Увлекаясь историей, преподаватель часто обращался к ней. Когда он начинал говорить, весь класс замирал и, затаив дыхание, ловил на лету каждое его слово.

Помню, как мы должны были читать в классе речь Цицерона². Перед чтением учитель хотел вкратце ознакомить нас с личностью Цицерона и Катилины³. Он начал рассказывать и скоро нарисовал нам полную картину жизни Рима того времени. В следующий урок он опять вернулся к рассказу, обещая закончить его в нескольких словах, но так увлекся, что продолжал свой рассказ про римлян и Каталину еще четыре урока подряд. В порыве увлечения преподаватель часто делал намеки на неприглядную русскую действительность и проводил смелые сравнения. Ученики не прерывали его вопросами и впитывали каждое слово. Развернув перед нами широкую, яркую картину политической и экономической жизни Древнего Рима, он приступил к чтению речей Цицерона. С каким интересом и вниманием переводили мы латинский текст! Подчеркивая красоту и образность речи древнего оратора, показывая нам ораторские приемы, преподаватель добивался того, что к концу урока гимназисты знали речь почти наизусть.

Как сейчас помню Ульянова. Он отличался феноменальной памятью и скорей нас всех запоминал латинские тексты. Стоя посреди класса, он декламировал по-латыни речь Цицерона, обращенную против Катилины:

До каких пор, Катилина, ты будешь злоупотреблять нашим терпением?

Класс замер, прислушиваясь к знакомым словам, в которые Ульянов сумел вдохнуть новую жизнь. Его резкий, мальчишеский голос дрожал на низких нотах, руки были крепко сжаты в кулаки, побледневшее лицо и широко открытые глаза поражали скрытым огнем и силой. Скоро Ульянов всех заразил своим вдохновением. Мы чувствовали себя римлянами, мы слышали речь бессмертного оратора и переживали его слова, которые падали в самое сердце. Латинист, сидя на кафедре, слушал, прикрыв глаза рукой. Он не шевелился, а когда Ульянов кончил, он молча подошел к нему и обнял.

- Спасибо тебе, мальчик! — сказал он ласково и хотел еще что-то добавить, но в эту минуту задребезжал звонок, и учитель, махнув рукой, вышел из класса.

Д. М. Андреев, стр. 6 — 7.

¹ Речь идет о Николае Петровиче Моржове, одном из талантливейших учителей мужской классической гимназии и Мариинской женской гимназии. В мужской гимназии Н. П. Моржов преподавал латынь в средних классах. Директор гимназии Керенский не любил Моржова за «вольнодумство», но даже и он вынужден был отмечать большие знания и опытность Моржова, его высокое педагогическое мастерство. В отчете за 1886 год, направленном в Казанский учебный округ, до ректор признавал, что «Моржов обладает умением делать объяснения как в младших, так и в старших классах толково и внушительно».

² Марк Тулий Цицерон (106 — 43 до н. э.) — выдающийся оратор, адвокат, писатель и политический деятель Древнего Рима; последний крупный идеолог Римской республики. В 63 году до нашей эры стал консулом. Возглавив борьбу против заговора Катилины, приказал арестовать нескольких видных его участников и добился их казни. Взгляды Цицерона на государство и право, выражающие идеалы аристократического слоя римских рабовладельцев, изложены в сочинениях «О государстве», «О законах», «Об обязанностях» и др.

³ Луций Сергий Катилина (108 — 62 до н. э.) — политический деятель Древнего Рима. В 62 году до нашей эры претендовал на должность консула, но Цицерон провалил его кандидатуру. Тогда Катилина решил прибегнуть к открытому перевороту, и лишь знаменитая речь Цицерона против Катилины заставила сенат принять срочные военные меры. Весной 62 года до нашей эры войска Катилины были разбиты и сам он убит в сражении.

 

Очень трудно давались нам языки, особенно латинский. И вот помнится такой случай. Входит в класс преподаватель латинского языка Федоровский¹, открывает книгу и кивает ученику, сидящему за первой партой, у кафедры. Тот встает и начинает бойко переводить. Но вот попалось трудное слово. Ученик задумывается на минуту. Но у Федоровского не подумаешь! Он уже кивает соседнему ученику. Тот встает и... тоже молчит. Но садиться до тех пор, пока кто-нибудь правильно не ответит, у Федоровского нельзя было. Стоят уже два ученика, а Федоровский кивает третьему. Встает третий, встает четвертый... Проклятое слово! Встает пятый, шестой. Никто не может перевести. Вот уже стоит половина класса, но Федоровский неумолим. Он кивает следующему. Наконец очередь доходит до Ульянова. И класс облегченно вздыхает. Перевел. Можно садиться.

Скоро стал Ульянов нашим постоянным «справочником», «словарем». Кому что непонятно — к Ульянову.

Что рассказал пионерам города Ульяновска соученик Ленина по гимназии Михаил Федорович Кузнецов. «Пионерская правда», 1938, 20 января.

¹ Павел Васильевич Федоровский преподавал латинский язык в первом «А», седьмом и восьмом классах. «Усердием, трудолюбием, добросовестным приготовлением к урокам, — говорится о Федоровском в гимназическом отчете за 1882 год, — он поборол трудности, которые неизбежны для преподавателя, начинающего дело со старших классов. Относясь к делу с любовью, Федоровский вызывал это чувства и во многих своих учениках». Успеху обучения во многом способствовал и написанный Федоровским учебник «Полный конспект латинского синтаксиса», который, как об этом заявлял сам автор, имел целью «устранить многословие и растянутость существующих учебников и в сжатей краткой форме изложить весь тот материал, который содержится в них». П. В. Федоровский заслуженно считался лучшим преподавателем латинского языка в Казанском учебном округе.

 

Видя, что товарищи по классу хромают в древних языках, Володя обычно приходил в гимназию за полчаса до занятий. Рассаживал вокруг себя всех, кто нуждался в помощи, и, объясняя непонятные места, прочитывал заданный урок — Фукидида, Геродота, Цицерона, Тита Ливия. Или переводил нам Гомера правильным гекзаметром. Он великолепно читал также латинских поэтов.

М. Ф. Кузнецов в записи С. Мирер. Из воспоминаний о детстве Ильича. «Известия», 1940, 16 апреля.

В Симбирской гимназии очень много уделяли внимания древним языкам — латинскому и греческому¹, а в этом я как раз и был слаб. Мой отец получал небольшое содержание, был обременен семьей и поэтому не мог взять для меня репетитора по древним языкам.

Я решил обратиться за помощью к первому ученику... Володе Ульянову, и он с радостью согласился помочь мне. Изо дня в день он занимался со мной по большим переменам и поставил меня на твердые ноги. Впоследствии я стал так успевать в древних языках, что учителя стали рекомендовать меня как репетитора для не успевающих в греческом и латинском.

П. Ушаков. Мои воспоминания о гимназических годах Владимира Ильича. «За мир и труд» (Ростов-на-Дону), 1925, 10 января.

¹ Обучение латинскому и греческому языкам занимало в гимназии 42 процента всего учебного времени. Если во всех классах на латинский язык отводилось 49 часов в неделю, на греческий — 36, то на родной русский язык с церковнославянским и словесностью (русской литературы как отдельного предмета в учебной программе не было) — лишь 24 часа в неделю. По мнению министра народного просвещения Д. А. Толстого, латинский и греческий языки являлись «важнейшим средством против так сильно охватившего наше учащееся юношество материализма, нигилизма и самого пагубного самомнения».

 

Учитель латинского языка Федоровский в конце урока обычно говорил: «Ульянов, переводите дальше по книге». Что он (Володя. — А. И.) прочтет и переведет по учебнику, то и было заданием всему классу к следующему разу.

Ильич прекрасно знал древние языки... Он свободно переводил на русский язык греческих историков Фукидида и Геродота, римских писателей Цицерона и Юлия Цезаря, историка Ливия, поэтов Виргилия и Горация, Овидия Назона, Гомера — «Одиссею» и «Илиаду», Софокла — «Эдип-царь», Платона — «Апологию Сократа» и «Критон». В то время не было в продаже никаких подстрочников и переводов этих авторов. Никто из нас не умел так быстро и правильно писать диктанты по латинскому языку, как Ильич.

М. Ф. Кузнецов. Первый ученик. «За коммунистическое просвещение», 1937, 22 января.

...Диктанты заключались в том, что преподаватель устраивал один урок в неделю письменный перевод под его диктовку статей с русского языка на латинский язык; он диктовал так быстро, что не было возможности построить фразу сразу по-латыни; учитель говорил классу, что если неизвестно какое-либо слово по-латыни, то ученик проводит в этом случае черту в тетради; в результате у подавляющего большинства из нас получались в тетрадях одни сплошные черточки, а ученики обильно вознаграждались единицами и двойками; только у одного Владимира) Ильича диктанты оказывались отличными и оценивались высшим баллом (5).

М. Ф. Кузнецов. Юношеские годы Вл(адимира) Ильича Ульянова-Ленина. Дом-музей В. И. Ленива в Ульяновске.

Мы знаем, что, еще будучи юношей, он (Владимир Ильич. — А. И.) самым прилежным и напряженным образом изучал классиков; в совершенстве постигши древние языки, изучая их не только по тем книгам, которые ему давала школа, но и выйдя сейчас же далеко за пределы их, стал он читать в подлинниках лучших писателей древности, более всего интересуясь философией, логикой и общественными науками древних.

В. Д. Бонч-Бруевич. Как работал Владимир Ильич Ленив. «Пионер», 1928, № 2, стр. 8.

«Одно время, — рассказывал... Владимир Ильич, — я очень увлекался латынью». «Латынью?» — удивилась я. — «Да, только мешать стало другим занятиям, бросил»¹.

Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине.  М., 1957, стр. 33.

¹ Далее Н. К. Крупская пишет: «Недавно только, читая «Леф» (1924 г., № 1. — А.. В.), где разбирался стиль, строение речи Владимира Ильича, указывалось на сходство конструкции фразы у Владимира Ильича с конструкцией фраз римских ораторов, на сходство ораторских приемов, я поняла, почему мог увлекаться Владимир Ильич, изучая латинских писателей» (там же). «В этой статье (имеется в виду статья Б. Казанского «Речь Ленина», опубликованная в № 1 журнала «Леф» за 1924 год. — А. Я.), — говорит Н. К. Крупская, — освещался вопрос, как структура речи Ильича придает ей страстность, как способствует она подчеркиванию основных мыслей, оттенков. Владимир Ильич учился в классической гимназии, много, времени убил зря на изучение латыни и греческого языка. Но у него пробудился интерес к языкознанию. Он мог часами просиживать над разными словарями, в том числе над словарем Даля, о переиздании которого он особенно заботился последнее время» («Ленин — редактор и организатор партийной печати». М., 1956, стр. 16).

 

Шел экзамен по греческому языку¹.

В актовом зале стоял длинный стол, накрытый зеленым сукном, по которому были разбросаны билеты. За столом сидел преподаватель греческого языка, рядом с ним — инспектор гимназии и члены педагогического совета.

Я уже стоял перед столом. Володя сидел за моей спиной с билетом в руках и ждал своей очереди.

Без запинки ответил я на все вопросы и перевел греческий текст. Довольный собою и чувствуя, что страшный экзамен подходит к концу, я очень растерялся, когда преподаватель стал вдруг упорно переспрашивать меня спряжение какого-то глагола. Не понимая, в чем моя ошибка, я смутился и замолчал.

— Ну, хорошо-с. Довольно! Можете идти... — совершенно спокойно сказал учитель, и инспектор кивнул головой в знак того, что экзамен кончен.

Счастливый вышел я из зала. За дверью меня обступили товарищи, поздравляли, пожимали руку и с тревогой спрашивали:

 —  Он сегодня очень злой?.. Здорово придирается?.. Через несколько минут из зала выбежал сияющий Володя.

— Ну, как? Что отвечал? — посыпались на него вопросы.

— Хорошо, хорошо! Спасибо... — благодарил Володя. — По-моему, он сегодня добрый, даже к Мите не очень придирался! — добавил он, весело улыбаясь.

Но когда кончился экзамен, ко мне подошел инспектор гимназии:

— В чем дело, Андреев? Учитель поставил тебе двойку и не хочет давать переэкзаменовки! Я не прислушивался к твоему ответу... Он говорит, что ты ничего не знаешь.

Я так и остался стоять в оцепенении, пока меня не окружили товарищи и не заставили рассказать, в чем дело. Все были очень возмущены.

— Я слышал, как Митя отвечал! Он все говорил правильно и перевод сделал прекрасно, только в конце чего-то испугался! За это можно поставить четверку, тройку, но уж никак не двойку! Учитель обязан исправить отметку! — И, недолго думая, Володя побежал к инспектору. Выслушав его, инспектор обещал поговорить с преподавателем еще раз. Я ходил как в воду опущенный. Володя пытался успокоить меня и уверял, что не допустит такой несправедливости.

Надо сказать, что все преподаватели очень любили Володю Ульянова как выдающегося и исключительно талантливого ученика. И когда на другой день Володя обратился к некоторым с просьбой, чтобы они заступились за меня, его выслушали внимательно. Преподаватель русской словесности Пятницкий действительно просил за меня, но учитель, греческого языка был неумолим.

Володя не отходил от меня, старался рассеять мое мрачное настроение:

 — Плюнь на все... В жизни бывает и хуже.

Он приходил ко мне, приносил интересные книги, насильно вытаскивал на прогулки, часто звал к себе...

Володя умел строго распределять часы своих занятий и всегда находил время для отдыха. Весной и осенью мы уходили к реке Свияге, протекавшей в двух километрах от города...

Д. М. Андреев. В гимназические годы. «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 7 — 8, 10.

¹ Греческий язык в гимназии начинали изучать в третьем классе (5 часов в неделю). В четвертом, пятом, шестом и седьмом классах на него отводилось по 6 часов в неделю, в последнем, восьмом классе — 7 часов в неделю. Греческий язык преподавал Иван Алексеевич Ежов, человек, хорошо знающий современную ему научно-политическую литературу, воспитанный на произведениях Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева. «Учитель Ежов, — писала о нем газета «Волжские вести», — умел оживить класс, даже преподавая такой скучный предмет, как греческий язык; он умел, не прибегая к морали и строгости, держать учеников в дисциплине». Владимир Ильич учился греческому языку у А. И. Ежова на протяжении четырех лет — с пятого по восьмой класс включительно.

 

Как-то между экзаменами выдался свободный день, и несколько товарищей сговорились провести его за городом. Среди них был и Ульянов.

Мы решили отправиться всей гурьбой на берега реки Свияги, которая протекала лугами верстах в двух от города. На наше счастье, был ясный, почти жаркий день. Забрав с собой провизию и удочки, отправились мы из города. Ульянов жил ближе всех к Свияге, на Московской улице, и мы зашли за ним за последним. Товарищи остались на улице, а меня послали в дом за Володей. Большая семья Ульяновых всегда смущала меня, и я был счастлив, что мне удалось пробраться в Володину комнату, никого не встретив. Володя уже ждал нас и бегом спустился с лестницы. Я еле поспевал за ним. Из передней он крикнул кому-то, что придет только вечером. Он всегда говорил дома, когда вернется, чтобы не беспокоить свою мать.

Веселые, радостные, мы почти бегом бросились под гору по пыльной улице, которая спускалась в луга, к Свияге.

Добравшись до реки, мы выбрали тенистое место под ивами, у самой воды, и хотя вода была еще холодная, мы первым делом решили выкупаться.

Течение в Свияге небыстрое, и река неширокая, так что мы переплывали ее по нескольку раз.

Володя любил плавать и плавал хорошо, но еще больше любил он лежать неподвижно на спине, так что из воды высовывались пальцы его ног и лицо. Мы незаметно подплывали к нему, хватали его за ноги и старались перевернуть. Он никогда не сердился на такие шутки, но в свою очередь топил противника с головой или забрызгивал ему водой лицо.

Накупавшись и закусив, каждый решил заняться своим делом. Одни стали удить рыбу, другие играли в лапту. Володя лежал на траве, а я сидел рядом с ним.

Из ближнего села доносился церковный звон, и, может быть, поэтому Володя завел со мной разговор на религиозно-философские темы. Помню, что именно здесь я услышал от пего впервые резкое осуждение всего, во что принято было верить. Я не возражал ему, и это в конце концов ему наскучило. Он всегда любил горячий обмен мнениями и спор предпочитал молчанию. Равнодушие собеседников его раздражало.

Наступил вечер, пора было возвращаться домой.

По дороге в город мы пели хором разные песни. Особенно нравились нам волжские («Вниз по матушке по Волге», «Дубинушка») и песни каторжан.

Далеко по вечерним полям неслись голоса:

Назови мне такую обитель,
Я такого угла не встречал,
Где бы сеятель твой в хранитель,
Где бы русский мужик не страдал!

Закончив одну песню, мы начали другую:

— Часовой! — Что, барин, надо?
— Притворись, что ты заснул!
Я бы мимо за ограду
Тенью быстрою мелькнул.
Край родной проведать надо
Да жену поцеловать,
А потом пойду спокойно
В лес зеленый умирать!
— Рад помочь. Куда ни шло бы,
Божья тварь, чай, тож и я!
Пуля, барин, ничего бы,
Да боюсь я батожья!
Отдадут под суд военный
Да сквозь строй как проведут
— Только труп окровавленный
На тележке увезут.

Запевалой нашего хора были по очереди Петя Толстой и я. Володю Ульянова я что-то совсем не помню поющим, но в этот вечер он пел в общем хоре с нами. Правда, он больше кричал, часто фальшивил и из озорства старался перекричать других, но все же пел.

Чувствуя в этом отношении свое превосходство над ним, я не вытерпел его крика и сказал:

 — Ты бы лучше помолчал, а то весь наш хор портишь!

Но на Ульянова это нисколько не подействовало. Он рассмеялся в ответ и стал кричать еще громче прежнего.

Той же весной мы ходили в Киндяковскую рощу, к обрыву, описанному Гончаровым (в романе «Обрыв». — А. И.). Роман Гончарова появился впервые в «Вестнике Европы» в 1869 г. (книги 1 — 5. — А. И.). В Симбирске увлекались этим романом как раз в годы нашей гимназической жизни.

Гимназисты под свежим впечатлением романа ходили в Киндяковку посмотреть на знаменитые места. Я был там в компании с Ульяновым и Сердюковым.

До Киндяковки нас провожал отец Володи. Он хорошо знал окрестных помещиков и рассказывал нам, кого Гончаров описывал в своих романах. У Киндяковки отец Ульянова сел в ехавший за нами тарантас и отправился дальше по делам, а мы трое долго бродили еще по Киндяковской роще и рассуждали о Волохове, о Вере, о Райском¹.

Мы обошли весь обрыв, искали следы знаменитой беседки и старались представить себе, как пробирался к этой беседке Волохов. Мы так увлеклись, что не заметили, как село солнце и наступил вечер.

Это была наша последняя прогулка перед летними каникулами.

Д. М. Андреев, стр. 8 — 9.

¹ Действующие лица романа Гончарова «Обрыв».

 

Жадно слушал рассказы отца о деревне Ильич. Много слышал он о деревне еще малышом от няни, которую он очень любил¹, от матери, которая тоже выросла в деревне.

Это заставляло Ильича с детства внимательно вглядываться в жизнь деревни...

Н. Крупская. Детство и ранняя юность Ильича. «Большевик», 1938, № 12, стр. 66.

¹ Няню Варвару Григорьевну Сарбатову любили все дети Ульяновых. Сохранились воспоминания о том, что Володя любовно протирал нянины очки. В письме из Петербурга Александр Ильич заботливо спрашивал: «Как прошла операция на правом глазу у няни». Дети дарили няне картинки, которые она наклеивала на крышку своего сундука.

 

Помню такой случай. Костя Сердюков, Володя и я шли из гимназии домой.

Была ранняя весна. Снег таял под ногами. Накатанные и плохо вымощенные проезды почернели, везде стояли лужи, вдоль заборов текли ручьи.

В рытвине посередине улицы застряли розвальни, тяжело нагруженные дровами. Пожилой крестьянин, скинув тулуп, пробовал приподнять край розвален.

— Но!.. Сивая! Н-но!

Напрягая все силы, изможденная лошаденка вытягивала шею, перебирала ногами, ноги скользили, а воз только трещал и не двигался с места.

Володя остановился.

— Надо помочь!

— Да ты же весь вымокнешь! Возчик сам справится... — возразил Костя.

В это время крестьянин злобно крикнул на вспотевшую и выбившуюся из сил лошадь, ударил кнутом и сильно дернул за узду. Этого Володя не мог вынести.

— Живо! — скомандовал он. — Я буду тянуть сбоку, а вы толкайте сзади. Ну, готовы?.. Раз, два, три!

Мы дружно налегли и вытащили розвальни.

— Спасибо... — угрюмо поблагодарил крестьянин, — Замаялся один-то.

— Зачем же такой большой воз накладывать? Ведь лошади не справиться! — заметил Володя.

— Лошаденка хиленькая, верно... Да мера должна быть полная, а то не продашь... Детям обувка нужна... Крышу починить надо, избенка плохонькая... — бормотал крестьянин, шагая рядом с возом и на ходу натягивая тулуп.

— Верно, у вас земли мало? Да? — спросил Володя, поднимая оброненную крестьянином рукавицу. — Или плохая?

Воз уже свернул в боковую улицу, а Володя продолжал увлеченно расспрашивать крестьянина, большая ли у него семья, есть ли, кроме него, работники, сколько лет старшему малышу.

— Куда ты, Володя? Тебе же не по дороге! — Я знал, что он торопится домой.

Володя было отмахнулся, но потом, видимо, передумал.

— Ну, прощайте... Мне надо домой, а то мать будет беспокоиться! — сказал он и протянул руку крестьянину. Тот вначале будто оторопел, потом улыбнулся и осторожно взял маленькую Володину руку в свою.

Д. М. Андреев. В гимназические годы, «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 11-12.

(Педагогический совет) постановил наградить похвальным листом и книгою (первая награда) ученика III «А» класса: Ульянова Владимира; и одним похвальным листом (вторая награда): Коринфского, Кузнецова, Кутенина, Писарева, Сахарова, Наумова и Разумова¹.

Постановление педагогического совета Симбирской гимназии от 10 июня 1882 го да. Цит. но книге Л. Л. Карамышева «Симбирская гимназия в годы учения В. И. Ленина» Ульяновск, 1958, стр 107.

¹ Это награждение состоялось по представлению инспектора И. Я. Христофорова, бывшего в третьем и четвертом классах классным наставником Владимира Ильича.

 

ПОХВАЛЬНЫЙ ЛИСТ

Педагогический Совет Классической Гимназии, уважая отличные успехи, прилежание и похвальное поведение воспитанника III-го класса Ульянова Владимира, наградил его сим похвальным листом. Симбирск, июня 10 дня 1882 года.

Похвальный лист В. И. Ульянова, воспитанника III класса Симбирской гимназии. Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

В июне мы (то есть семья Ульяновых. — А. И.) поехали в деревню (Кокушкино. — А. И.), находящуюся в 40 верстах от Казани. До Казани мы поехали по Волге на пароходе; день был прекрасный, на небе ни облачка; летнее солнце, стоя высоко в небе, ярко освещало необозримую водную поверхность; местами отражение солнца в воде было так сильно, что было больно смотреть; вокруг все было так тихо, как никогда не бывает на земле. Свежий ветерок уменьшал зной дня, и на пароходе не было нисколько жарко. Я почти все время стояла на палубе и любовалась волжскими берегами, которые особенно хороши около Богородска; мне так понравилась Волга, медленно катившая своп светлые воды, ее красивые берега, быстрое движение парохода, что жаль было расставаться с этим, когда приехали в Казань. В Казани нам пришлось прожить два дня в ожидании лошадей из деревни... На третий день... мы поехали в деревню...

Погода все время стояла хорошая, и мы много гуляли по полям и лесам.

Из классного сочинения Ольги Ульяновой. Цит. по статье Ю Махиной и Г. Хаита «В семье Ульяновых». «Пионерская правда», 1959, 5 июня.

Летом Владимир Ильич ездил с семьей в деревню Кокушкино Казанской губернии. В этой деревне провела юность его мать, у которой сохранились очень сердечные отношения с местными крестьянами, и Владимир Ильич имел случай близко наблюдать быт и психологию захудалой русской деревни. Слышал он там жалобы на малоземелье, слышал высказываемое отцом и матерью сожаление, что кокушкинские крестьяне, несмотря на горячие убеждения его деда, отца его матери, предпочли оброку¹ дарственный надел².

А. И. Ульянова-Елизарова. В. И. Ульянов (Н Ленин), стр. 18.

¹ Оброк — принудительный ежегодный побор деньгами или продуктами, взимавшийся помещиком с крепостных крестьян. В России до отмены крепостного права оброк являлся одной из основных форм феодально-крепостнической эксплуатации крестьян. Величина оброка зависела от произвола помещика и часто достигала непосильных для крестьянского хозяйства размеров. Нередко крестьянам приходилось уходить из деревни в поисках заработка для уплаты оброка.

² Дарственный надел — крайне незначительный участок земли, который могли получить крестьяне в личную собственность согласно статье 123 Положений 19 февраля 1861 года о выходе крестьян из крепостной зависимости. Многие из крестьян, не желая оставаться в зависимости от помещика, соглашались на получение такого мизерного надела, рассчитывая впоследствии прикупить себе земли. В результате, не имея возможности прокормиться с ничтожного дарственного надела, крестьяне окончательно обезземеливались или попадали в кабальную зависимость от помещика.

 

...После стен, нелюбимых нами... казенных гимназий, после майской маяты с экзаменами лето в Кокушкине казалось чем-то несравненно красочным и счастливым.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 43).

День угасал. У плотины, на гладкой серебряной поверхности пруда, не затененной прибрежными деревьями, маячит силуэт высокого человека. Неслышно плывет в ботниках Карпей — бедняк крестьянин из соседней деревни (Татарской. — А. И.). Ботники — это выдолбленные из бревен две узкие лодочки, соединенные у концов борт к борту поперечными палочками. Правая нога помещалась в одном ботнике, левая — в другом. Плавал Карпей стоя и греб одним веслом.

Он был, что называется, мастер на все руки: и рыболов, и охотник, и печник, и сапожник; высокий, стройный, с правильными чертами лица и острой бородкой, с вьющимися черными, чуть тронутыми сединой, волосами, прикрытыми войлочной шляпой в виде пирожка.

 — Тургеневский тип, — говорил о нем Володя, находя, что в описании Тургенева Карпей занял бы видное место в галерее образов, выведенных этим автором.

А отец Володи, Илья Николаевич, называл Карпея поэтом-философом, так как он образно повествовал об охоте и не прочь был побеседовать на отвлеченные темы.

Хотя Володя сам и не ловил рыбу, однако с видимым удовольствием следил за легкими целесообразными движениями Карпея, когда тот ставил или выбирал сеть в большинстве случаев лишь с мелкой рыбешкой¹.

Н. И. Веретенников. В деревне Кокушкино. «Пионерская правда», 1940, 22 апреля.

¹ А. И. Ульянова-Елизарова говорит о Карпее: «Это был наш хороший знакомый. Охотник и рыболов, он часто приходил в Кокушкино, предлагая дичь или рыбу, причем всегда беседовал на самые разнообразные темы... Это был талантливый самородок, с речью, блещущей остроумием и меткими сравнениями» («А. И. Ульянов», стр. 44).

 

Вечером собирались двоюродные братья и сестры — молодежь и подростки, которых особенно много съехалось этим летом (1882 года. — А. И.), гуляли и пели, играли в разные игры и загадки.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 61).

Александр Ильич и Анна Ильинична, мои брат и сестра — Владимир и Мария Веретенниковы¹, открыв книгу и прочитав вслух первую попавшуюся фразу, любили отгадывать автора и название произведения.

Володя, Оля Ульяновы и я тоже очень часто занимались таким разгадыванием автора и сочинения по Пушкину, Некрасову, Лермонтову, Гоголю, Тургеневу.

Меня всегда удивляло, как отчетливо сохраняла все прочитанное память Володи. Ему и в голову не приходило, что можно забыть автора и фамилию героя романа.

Н. Веретенников. Что читал Володя Ульянов. «Пионерская правда», 1956, 31 июля.

¹ Владимир Иванович Веретенников (род. в 1865 году) впоследствии был врачом гинекологом в Петербурге. Мария Ивановна Веретенникова(1862 — 1931) учительствовала в Казани, затем была начальницей гимназии в Вятской губернии. После Октябрьской революции жила в Москве, работала в Государственной библиотеке СССР имени В. И. Ленина. Восприемницей Марии Ивановны была М. А. Ульянова.

 

В темный, ненастный августовский вечер собрались мы во флигеле, в большой комнате.

Кто играет на бильярде, кто в карты: в «дурачки», «короли», «свои козыри».

Кто-то взял Гоголя и читает вслух «Вечера на хуторе близ Диканьки». Понемногу, бросив и бильярд и карты, все подсели слушать. Слушали с увлечением. Кончили «Заколдованное место» и заспорили, что интереснее прочесть: «Пропавшая грамота» или «Вий». Решаем читать «Вий», как более страшную сказку.

Гостивший в Кокушкине гимназист Петя Алексеев с опаской поглядывает на темные окна, сторонится от них, жмется ближе к освещенному керосиновой лампой столу.

Петя, пожалуй, самый старший из всей компании. Он как-то отличается от всех: вероятно, менее развит и порядочно труслив.

Заметив эту черту, мы начинаем подтрунивать над ним, хотя некоторым из нас и не по себе — жутковато бежать в темную ночь из флигеля в большой дом через дорогу. Но мы не поддавались этому чувству, старались его побороть и скрыть.

 —  Петя плохо слышит, потому и жмется к столу! — кричим мы.

— Посмотри в окно, — говорит Володя. — Вглядевшись, увидишь освещенную свечами церковь, посередине гроб, у гроба бурсака Хому Брута... Взгляни, какое у него испуганное лицо... Вот начинает носиться по воздуху гроб, чуть не задевая его...

Несчастный Петя отворачивается, убегает от окна, затыкает уши пальцами. Мы насильно отрываем руки и нашептываем ему слова страшной сказки.

Ясно — мы скоро доведем его до слез.

Володя сразу обрывает неуместные и злые шутки.

— Нет, так шутить нельзя! — заявляет он. — Мы зря это выдумали. Эту издевательскую игру надо прекратить.

И, обращаясь к Пете, Володя успокаивает его:

— Ну что можно видеть в окно из светлой комнаты, кроме черноты темной ночи? Вот, наоборот, из цветника ты увидишь освещенную комнату и всех нас вокруг стола. Тут страшного ничего нет. Бросим это! Давайте лучше сыграем на двух досках в шашки, а выигравшие опять сразятся между собой.

Усаживаемся за шашки. Петя понемногу успокаивается. Вечер кончается. Пора спать...

Однажды вечером, гуляя, мы забрели на луг и улеглись на недометанный стог сена. С нами был и двоюродный брат. Он медленно, устремив взоры в небо, цедя слова, импровизировал что-то очень сентиментальное о ночи, о небе, о звездах...

— Ты с какого это языка переводишь? — спрашиваю я притворно-серьезным тоном.

Володя разразился громким смехом. К этому, казалось, безудержному хохоту присоединился и я.

Декламатор сначала рассердился на нас обоих, но кончил тем, что и сам рассмеялся.

Володя так заразительно смеялся, что увлекал даже тех, кого этот смех задевал.

Неожиданно круто оборвав смех, Володя сказал:

— Мне напомнила твоя нудная декламация, как на уроке, дожидаясь подсказки, тянут трудный перевод с немецкого, будто тяжелый воз в гору везут.

Такой резкий переход от смеха к серьезной речи очень характерен для Володи того времени, и, конечно, никакой искусственности, нарочитости в этой внезапности перехода не было и следа...

На лужайке в березовой роще Володя начал бороться с мальчиком (одним из двоюродных братьев. — А. И.) на год старше и на целую голову выше, хвастливо заявившим, что его никто не побеждал. Обхватив друг друга руками, они начали поединок. Неожиданно противник Володи подставляет ему ногу, Володя падает, и на него валится его партнер, но тотчас вскакивает и с торжествующим видом победителя восклицает:

— Я поборол!

Возмутившись его недопустимой в честной борьбе подножкой, я как свидетель заявил, что нужно возобновить состязание. Противник Володи стал довольно неловко, но с чрезвычайной горячностью оправдываться, отрицая свой недопустимый в борьбе прием.

Володя же, игнорируя его оправдания и мои нападки, со всей присущей ему прямотой и спокойной уверенностью в своей правоте поставил вопрос совсем в другой плоскости: кто бы ни очутился наверху при падении — этого недостаточно; нужно удержать эту позицию, ведь снизу можно выбиться наверх.

— На землю-то свалился я, — говорит Володя, — а потом оказался бы внизу он.

— Когда же потом? — спрашиваю. — Тогда надо определить время.

Согласились считать медленно до ста, и, если тот, кто был сверху, не будет сброшен, а удержится до конца счета, он будет считаться победителем.

Повторили единоборство, и опять Володя вследствие данной ему подножки оказался внизу, но очень быстро вывернулся и продержался сверху до конца счета.

Надо было видеть обескураженную фигуру и смущенную физиономию побежденного!

Препятствия никогда не останавливали Володю. Неудачи только возбуждали стремление к достижению цели...

Вспоминается одна из наших детских забав.

Володя, я и двоюродный брат изображали из себя «казацкую вольницу».

Вооружившись длинными деревянными пиками, мы носились по полям, лугам и овражкам. Кое-где у ручейков делали привалы и подкреплялись взятыми с собою в путь овощами и ягодами.

Всякой игре Володя умел придать особый интерес. Он предложил каждому из нас взять имя какого-нибудь литературного героя.

Себе он облюбовал имя Тарас Бульба и лошади — Черт, по Гоголю (мы воображали, что у каждого есть лошадь). Я — Казбич, и лошадь у меня — Карагез (по Лермонтову). Третье имя и кличку лошади я не помню — из какого-то романа Майн-Рида.

Отлично понимаю, почему после недолгого размышления Володя выбрал Тараса Бульбу: во-первых, это казак, а у нас «казацкая вольница», а во-вторых, у Володи к нему лежало сердце, как к человеку крепкой воли и необыкновенного мужества.

Набеги «казацкой вольницы» в составе героев Гоголя, Лермонтова и Майн-Рида впоследствии перешли в исследовательские экскурсии по оврагам, ручьям и по реке — для исследования истоков их. Ходили пешком исследовать приток Ушни. Тут нам помогали и наши пики: опираясь на них, мы перепрыгивали с одного берега ручья на другой, выбирая путь по крутым, поросшим кустарником берегам оврага.

У села Черемышева на берегу реки находился курган из золы — «Магнитная гора». Мы проезжали туда на лодке. Река Ушня здесь настолько суживалась, что лодка упиралась бортами в берега, и местами ее приходилось протаскивать волоком.

Кто-то из старших задался вопросом, почему этот холм из золы носит название «Магнитная гора».

Володя нашелся и сейчас же, не задумываясь, ответил:

 —  Да, может быть, потому, что она нас притягивает! Володя некоторых забав не любил, не признавал, и мы откладывали их, говоря:

 —  Ну, делать запруду на ключе будем потом — Володе не правится.

И только после отъезда Ульяновых, не находя себе места, в подавленном настроении, чтобы заглушить горечь разлуки, мы отправлялись на ключ «Поварня» пачкаться с запрудой...

Шура (Александр Ильич Ульянов. — А. И.) много рассказывал о красивых местах на реке Меше (приток Камы, в десяти километрах от Кокушкина) и так заинтересовал всех, что решили съездить туда — и не раскаялись. Единогласно признали, что эта местность живописнее даже милого нам Кокушкина.

Сразу по выезде из леса, самого по себе красивого, мы увидели обширный луг с разбросанными по нему отдельными пышными, развесистыми деревьями. За лугом в твердо очерченных невысоких берегах блестела широкая полоса реки. По противоположному берегу ее теснился высокой стеной сосновый бор; отражаясь как бы опрокинутым в реке, он манил к себе.

Пожалев, что нет лодки и нельзя переправиться на другой берег, мы прошли вдоль реки до поросших молодыми деревцами холмиков, тоже очень живописных. Это место по берегу реки носило название «Подувало».

В восхищении я воскликнул:

 —  Совсем как Бежин луг у Тургенева! Точно декорации! Володя возразил, что на Бежин луг не совсем похоже, но

согласился, что пейзаж действительно красивый и, конечно, лучше всяких декораций.

Впоследствии мы много раз ездили на Мешу, даже отвезли туда лодку...

После захода солнца все обитатели Кокушкина, и старый и малый, собирались обыкновенно на балконе большого дома и на скамейке в цветнике.

И тетя Маша и мама — большие любительницы цветов. Флоксы, резеда, левкои, душистый горошек, никоциана, настурции и другие цветы наполняют воздух ароматом. Георгины и мальвы возвышаются в середине клумб.

Дети, предвкушая удовольствие игры со взрослыми, бегут в дом за стульями и табуретками для старших; сами усаживаются на ступеньках балкона. Начинаются так называемые «сидячие игры».

Илья Николаевич зовет Шуру, Анечку и мою сестру Машу, уединившихся на прохладном, северном верхнем балконе.

Кто-то из младших предлагает играть в «синонимы».

 —  Ну что ж! Хотя эту игру и неправильно так называть, — говорит Илья Николаевич, — следовало бы назвать «омонимы», но раз уж это название укоренилось, пусть так. А теперь воспользуемся запозданием Оли и живо выдумаем, что ей загадать.

Останавливаемся на слове «поля»: ни разу не загадывали.

— Первое: поля, по которым гуляют, — засеянные злаками.

— Второе, поля, под которыми гуляют, — поля шляпы.

— Есть и третье, — замечает Володя. 

— Что же? Не приходит в голову.

— А поля, по которым гуляет перо учителя, исправляющего работу ученика! — разъясняет Володя.

Приходит Оля и быстро разгадывает слово по данным тетей Машей трем определениям его: первое — побитые градом, второе — поломанные и третье — залитые чернилами.

Загадав еще несколько созвучных слов, переходим к другой игре — «в пословицы», носящей опять-таки неточное название, так как нередко загадывали стихи вместо пословиц. В этой игре отгадывающий задает любые вопросы всем играющим по очереди. В свой ответ играющий должен вставить назначенное ему слово из стихотворения или пословицы.

У крутой тропинки, сбегающей к пруду, растут старые липы, посаженные в кружок, и образуют беседку. Сюда удаляется тот, кто должен отгадывать. Уходит Шура. Со всех сторон сыплются предложения.

— «Вот парадный подъезд!» — кричат ребята.

— Не годится, много трудных слов: «парадный», «торжественным»...

 — «В тот год осенняя погода» — из «Евгения Онегина», — предлагает моя сестра Маша.

— Некрасова и Пушкина Саша сразу отгадает — надо что-нибудь потруднее, мало известное, — возражает Володя.

Наконец останавливаемся на шуточных стихах Саши (Александра Ивановича. — А. И.) Веретенникова:

Во тьме ночной
Пропал пирог мясной,
Пропал бесследно, безвозвратно,
Куда и как девался — непонятно.

— Хорошо, пусть наш Саша отгадывает то, что выдумал ваш Саша, — шутит Илья Николаевич, обращаясь к маме.

— Володе дадим слово «тьме» — в этом падеже его не так легко вставить.

Но Володя с честью выходит из трудного положения. На вопрос Шуры, почему он за коленку держится, Володя, не моргнув глазом, отвечает:

— Вчера вечером ушиб ногу: без света, во тьме кромешной, спать ложился и наскочил на табуретку.

Нужное слово «тьме» было вставлено в ответе так естественно, что отгадать его было трудно.

Однако на слове Ильи Николаевича Шура, к удовольствию ребят, отгадал стихи, и пришлось удаляться Илье Николаевичу, так как строгое правило — уходить тому, на чьем слове отгадано, — было непреложно.

Впрочем, старшие, например Анечка, отгадав ранее, нарочно доводили разгадку до того, кого они хотели отправить «в уезд» (это выражение взято в соответствии с поездками Ильи Николаевича по службе).

Была у нас и такая игра: нужно было узнать загаданного человека по вопросам, на которые отвечают только «да» или «нет». Если отгадывающий задавал вопрос не характерный, на который с одинаковым правом можно отвечать и «да» и «нет», то ответ не давал разгадывающему никакой нити.

Надо было подобрать характерную черту для загаданного лица. Поэтому вопросы задавались так:

— Он?

— Нет. (Значит, она).

— В саду?

— Да.

Дальше дети спрашивали:

— В синем платье?

— С цветком за поясом?

А взрослые задавали и такие вопросы:

— Смела ли?

Догадлива ли?

Часто вопросам придавали и комический характер, па-пример:

— Упал сегодня с мостков в воду?

— Первобытный человек? (Так Анечка называла меня, потому что я разъезжал по пруду на самодельном камышовом плоту с парусом.)

Володя в этих играх затмевал всех, даже взрослых, отгадывая шараду или стихи с первых же слов, а в некоторых играх задавал лукавые вопросы, чем вызывал общий хохот.

Как-то Володе загадали одного из двоюродных братьев — горе-охотника, подстрелившего девять домашних уток (домашних уток не пугают выстрелы).

Володя, быстро отгадав, спрашивает:

— Не полагает ли загаданное лицо, что дикие утки улетают только после девяти выстрелов?

Громкий хохот всех играющих дает знать, что Володя пен нал не в бровь, а прямо в глаз.

Для затруднения Володе даже стали загадывать вместо людей неодушевленные предметы: топор, торчащий в пне; скребок, воткнутый в землю; удочку, стоящую у стены, и т. п.

Очень интересна была такая игра: один из нас читал из какой-нибудь книги первую попавшуюся фразу, отгадывающие должны были указать автора и назвать произведение.

Вначале брали только басни Крылова, а позднее и других классиков литературы. Играли и в общеизвестную игру — шарады.

Классической шарадой считалось: первое из целого творится, целое последнего боится (вино — град)...

Часто поздним вечером шагали мы втроем — Володя, я и двоюродный брат — по дороге между Кокушкином и Татарским Черемышевом и толковали о всякой всячине.

Кто-нибудь из нас разглагольствует, а Володя посвистывает сквозь зубы, слушает и только иногда вставит энергичное, краткое замечание.

Кто-то из нас поднял вопрос, почему золото имеет такую силу и значение.

Двоюродный брат высказал мысль примерно так (впрочем, гораздо пространнее, чем я передаю):

— Вот если бы все согласились не придавать значения золоту, так и лучше было бы жить.

Володя, прервав насвистывание, обронил:

— Если бы все зрители в театре чихнули враз, то, пожалуй, и стены рухнули бы. Но как это сделать?

Так, коротенькой репликой, он часто опрокидывал наши многословные рассуждения.

В это же лето Володя обратил мое внимание на критическую литературу — Белинского, Добролюбова и Писарева. Последним я очень увлекался, но достать его произведения, как запрещенные, было трудно.

Однажды я высказал мысль, что не следует признавать авторитеты, и как пример привел одного из своих двоюродных братьев, который восхищается своим старшим братом и преклоняется перед ним.

— По-моему, — сказал я, — нужно руководствоваться только своим разумом и знаниями.

Володя не согласился со мной, доказывая, что это неправильно, так как сами мы еще многого не знаем, и ничего плохого нет, если авторитет старшего брата стоит высоко.

В другой раз я высказал недовольство моим старшим братом Сашей, преподавателем древних языков, считая, что он выбрал очень сухую и скучную специальность¹.

Но Володя очень ловко заступился за Сашу, сказав, что в Симбирске в его классе давал уроки латинского языка мой брат и эти уроки были очень интересны²...

Много рассказывал Володя и о других симбирских преподавателях, например об учителе математики³, который укорял ученика, не знавшего урока: «Что, братец, урока ты не знаешь! Видно, «по Свияге я пройду, руки в боки подопру»», — говорил он, намекая словами песни на прогулки по берегу реки Свияги и по симбирским бульварам.

Н. Веретенников, стр. 26 — 28, 35 — 39, 41 — 42, 44-49.

¹ Двоюродный брат Владимира Ильича Александр Иванович Веретенников в 1880 году стал преподавать в Симбирской гимназии древние языки.

² Директор гимназии Ф. М. Керенский так писал о нем в учебный округ: «Латинский и греческий языки в III «А» классе (когда в нем учился Володя Ульянов. — А. И.) и один греческий язык в V классе с начала настоящего (1881/82-го. — А. И.) учебного года вел преподаватель, сверхштатный учитель Веретенников. За деятельность свою принялся с отличным усердием. Серьезно подготовленный к каждому уроку, внимательный к ученикам, строгий к себе, возбуждал в учениках любовь к занятиям, которые ведутся им довольно успешно» (Ульяновский государственный архив).

Владимир Ильич и впоследствии интересовался жизнью А. И. Веретенникова. 14 марта 1898 года в письме к матери из Шушенского он сообщал: «Как-то на днях получил письмо оттуда (из Казани. — А. И.) от Александра Ивановича, очень удивившее меня. Он. пишет, что служит теперь, что Николай Иванович (Веретенников. — А. И.) в С.-Петербурге; что живут они в Казани там же. Надо будет как-нибудь собраться ему ответить. Не знаю, как его здоровье — по письму трудно сделать заключение; если он все такой же, как и прежде был (А. И. Веретенников серьезно болел. — А. И.), то служить ему будет трудно, а жить тоже нелегко» (В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, том 37, стр. 98).

³ Учителями математики в гимназии были Николай Михайлович Степанов (в младших классах) и Александр Федорович Федотченко (в старших классах). После окончания Казанского университета Н. М. Степанов преподавал математику в Астраханской гимназии, где у него учился Илья Николаевич Ульянов, а в 1867 году был назначен учителем в Симбирскую гимназию. Здесь у него на протяжении всего гимназического курса учились Александр Ильич и Владимир Ильич. В ряде гимназических отчетов директор гимназии писал, что «при твердом знании предмета, при опытности и аккуратности, Степанов ведет преподавание математики правильно и успешно». Н. М. Степанов имея привычку укорять не знавшего урока ученика, о чем и рассказал Володя своему двоюродному брату.

 

Я частенько заглядывал к Володе. Помню, нам предстояли экзамены по всем предметам при переходе из четвертого в пятый класс.

— Проверь, пожалуйста, мои знания, — попросил я его.

— Какие предметы тебя беспокоят?

История древнего мира. Много названий и такие мудреные. Удивляюсь, как ты их запоминаешь. Да вот еще эта проклятая хронология.

Ничего, — сказал Володя. — Давай я тебя прослушаю. И начнем именно с хронологии. Если усвоишь ее, поймешь последовательность событий, и тогда тверже все запомнится.

И повторял со мною хронологию, напоминая факты, объясняя события. После этих четких, продуманных объяснений в десять раз легче становилась древняя история.

М. Ф. Кузнецов в записи С. Мирер. Из воспоминаний о детстве Ильича. «Известия», 1940, 16 апреля.

Педагогический Совет Симбирской гимназии, уважая отличные успехи, прилежание и похвальное поведение воспитанника IV-ro класса Ульянова Владимира, наградил его сею книгою («Жизнь европейских народов» Е. Н. Водовозовой, том II, Спб., 1881. — А. И.) при похвальном листе¹. Симбирск. Мая 30 дня 1883 года.

Директор Керенский
Инспектор Христофоров

Законоучитель св(ященник) В. Сорогожский
Преподаватели: Я. Штейнгауер, А. Федотченко, Н. Яснитский, П. Федоровский, Моржов, Н. Нехотяев.

Надпись на книге, полученной В. И. Ульяновым в награду за отличное окончание четвертого класса. Центральный музей В. И. Ленина.

¹ Володя Ульянов получил награду один из всего класса. Это объясняется особой трудностью занятий в четвертом классе, где впервые начиналось изучение геометрии (2 часа в неделю), вводился курс славянского языка, увеличивалось количество упражнений по древним и новым языкам. Гимназисты четвертого класса впервые сдавали устные экзамены, во время которых проверялось знание материала за все четыре года обучения. О сложности этих экзаменов свидетельствует тот факт, что только по русской словесности нужно было знать наизусть свыше ста стихотворений поэтов-классиков, в том числе 45 басен Крылова, 31 стихотворение Пушкина, 12 стихотворений Жуковского, 10 — Лермонтова, 4 — Кольцова. Из 48 учащихся вместе с Владимиром Ильичей в четвертом классе в пятый класс была переведена только половина — 24 гимназиста.

 

Особенно памятен мне приезд Володи в тот год, когда он перешел в пятый класс. На этот раз я был еще в Казани¹. В прекрасный весенний вечер приехали с парохода тетя Маша, Анечка и Володя.

Володя был возбужден поездкой на пароходе, а может быть, и блестяще сданными первыми устными экзаменами (в младших классах были только письменные экзамены).

Он предложил мне прогуляться по Казани, и мы сейчас же побежали, накинув на плечи гимназические пальто. В комнате было уже темно, но, выйдя на улицу, я заметил, что Володя накинул пальто наизнанку.

— Пальто-то наизнанку накинул, Володя, — сказал я ему.

— Да, и в самом деле! Ну, пусть так и остается, — ответил он. — Я себя чувствую сегодня как-то особенно: как будто что-то большое, чудесное мне предстоит. Погода, что ли, такая... А у тебя нет такого чувства?

— Погода действительно прекрасная. Я очень, очень рад, что ты в этом году раньше приехал, но ничего чудесного не ощущаю.

Наоборот, я был даже несколько подавлен тем, что, прохворав тифом всю зиму, отстал еще на один класс и был только в третьем, тогда как Володя перешел уже в пятый.

— Куда же пойдем? — спрашиваю. — Показать тебе лучшую улицу, Воскресенскую?

Он ответил, что ему все равно, и мы пошли в сад «Черное озеро». Вернулись мы скоро и, предвкушая удовольствие от поездки в Кокушкино, легли спать в моей комнате.

На другой день отправились на двух парах, запряженных в плетенки на дрогах, причем каждый из нас, к нашему удовольствию, сидел на козлах рядом с ямщиком.

— Ну и забавник! — заявил молодой парень Роман, ямщик, с которым приехал Володя.

— Кто? — спрашиваю я.

— Да брательник твой. С им не заметишь, как доедешь и на ленивых лошадях.

И впоследствии этот парень из соседней деревни Черемышево-Апокаево не однажды спрашивал:

— Скоро ли должон приехать твой брательник?

— А что?

 — Да уж больно занятный. Я и не видывал таких парнишек — на все у него загвоздки да прибаутки.

Н. Веретенников, стр. 54 — 55.

¹ «Мы жили тогда, — вспоминал Н. И. Веретенников в статье «Детские годы В. И. Ульянова (Ленина) в Кокушкине», — в Профессорском переулке, в доме Завьяловой» («Красная новь», 1938, № 5, стр. 156).

 

Когда следующей осенью, после каникул, мы опять встретились в гимназии, друзья едва узнавали друг друга, так все выросли и возмужали. Из мальчиков большинство превратилось в молодых людей. У некоторых, на зависть всем остальным, уже стали пробиваться усики, у других петушиные голоса сменились молодыми баритонами. Мы не хвастались больше собранными жуками и бабочками, а, разбившись на группы, горячо обменивались мнениями о прочитанных книгах, главным образом запрещенных, и шепотом рассказывали друг другу о брожении, которое началось в студенческих кругах.

После торжественного молебна в гимназической церкви всех учеников собрали в актовом зале, и директор гимназии Ф. Керенский (отец будущего министра Временного правительства) обратился к нам с речью.

Он говорил очень долго и очень скучно. Он осуждал начавшееся среди молодежи вольнодумство, внушал нам верноподданнические чувства, любовь к царю и отечеству и уважение к религии¹.

Когда он кончил, все классы попарно и чинно должны были пройти мимо него в порядке старшинства. Зато, выйдя из зала, гимназисты бросились в классы с таким шумом и гамом, с таким гиканьем и грохотом, что дрожали полы и стены.

По коридору прошел сторож с большим медным звонком, возвещавшим начало уроков, и новый учебный год вступил в свои права.

Порядки в гимназии пошли строже². Начальство настойчиво стало бороться с «вредными идеями», проникавшими в среду молодежи. Одной из главных мер против вольнодумства и «вредных мыслей» считалось умение поставить учеников в такие условия, чтобы у них почти совсем не оставалось свободного времени для чтения «опасной» литературы. С этой целью рекомендовалось учителям не объяснять уроков в классе, а предоставлять ученикам самим разбираться на дому во всем заданном. И с этой же целью стали задаваться бесконечные латинские и греческие переводы.

Чтение запрещенных книг преследовалось очень строго. В пансионе по распоряжению Керенского стали часто производиться обыски. Один раз при обыске в умывальной комнате нашли под умывальником сборник революционных песен. Об этом было доложено директору. Керенский собрал учеников старших классов и потребовал выдать всех, кто приносит и читает запрещенные книги. Но ученики упорно молчали и никого не выдали.

Несмотря на все строгости, мы находили время для чтения и увлекались запрещенными произведениями Добролюбова, Писарева, Белинского, Герцена и Чернышевского. Читали мы также журналы «Дело»³, «Современник» и «Отечественные записки». Городская Карамзинская библиотека не удовлетворяла нас, и поэтому гимназисты старались доставать книги из частных библиотек своих родных.

Много запрещенной литературы доставал Сердюков. Я привозил книги из библиотеки моего дяди. Ульянов брал из дому. Роман Чернышевского «Что делать?» я получил от него⁴. Помню это хорошо потому, что эта книга чуть не послужила причиной моей ссоры с Ульяновым.

Дело было так.

Володя дал мне книгу Чернышевского с условием, что я верну ее через неделю, так как книга чужая. Я дал ему слово вернуть книгу в назначенный срок. Быстро прочитав, я передал книгу для прочтения еще одному товарищу, а тот заболел. Его отправили в лазарет, и он из предосторожности захватил книгу с собой. Прошла неделя, а книга все еще была в лазарете. Пробраться туда никак мне не удавалось. Мне было очень неловко перед Володей, и я всячески избегал разговаривать с ним. В конце концов он сам подошел ко мне и спросил:

— Что же ты не возвращаешь мне Чернышевского? Ты же знаешь, что книга чужая и я обещал вернуть ее в назначенный срок!

Тогда я рассказал Володе, в чем дело. Он поморщился и резко заметил:

— Если ты не хочешь или не можешь, то я сам сумею достать книгу из лазарета. Терпеть не могу людей, не умеющих держать свое слово.

Я вспылил, наговорил ему в ответ каких-то дерзостей, и мы поссорились.

Когда вспышка прошла, мне стало ясно, что я не прав перед Ульяновым.

Несмотря на запрещение и рискуя остаться в наказание без обеда, я пробрался во время большой перемены в лазарет и достал книгу. После уроков я молча передал ее Володе.

На другой день мы встретились с ним опять по-дружески и с оживлением обсуждали содержание романа «Что делать?».

Д. М. Андреев, стр. 9 — 10.

¹ Ф. Керенский неоднократно заявлял, что в основу всей школьной работы им положено всемерное воспитание у учеников религиозного чувства. «Прежде и больше всего, — писал он в отчете гимназии за 1882 год, — обращено было внимание на развитие в учениках религиозного чувства, на то, чтобы они строго исполняли требования религии в церкви, а также благочестивые обычаи». В отчете гимназии за следующий, 1883 год читаем: «Главнейшее внимание было обращено на то, чтобы развить в учениках религиозное чувство, отдалить их от дурных сообществ, развить чувство повиновения начальству, почтительность к старшим, благопристойность, скромность и уважение к чужой собственности». Те же мысли и в отчете за 1886 год: «Как на незыблемую основу воспитания, воспитатели опирались на святое евангелие и на церковное богослужение».

Закон божий преподавался во всех классах гимназии, начиная с приготовительного, где ему отводилось 4 часа в неделю. С первого по пятый класс включительно лекции по этому «предмету» гимназисты должны были слушать по 2 часа в неделю, в последних трех классах — по 1 часу в неделю. Зато на такую важнейшую дисциплину, как естествознание, во всей гимназии отводилось... 2 часа в неделю, и читалась она только в одном — шестом — классе. Химия же вовсе была исключена из числа гимназических предметов, так как министерство народного просвещения считало, что изучение ее может привести гимназистов к «ненужным» и даже «вредным» размышлениям.

² Поведение гимназистов до мелочей регламентировалось особыми правилами. Они должны были неукоснительно посещать церковные богослужения, носить строго определенную одежду, не выставлять наружу цепочек от часов, воротников рубашки, застегивать пальто на все пуговицы и т. п. Был значительно усилен внеклассный надзор. Приезжие гимназисты могли снимать квартиру только у тех домохозяев, у которых это разрешалось учебным начальством. «Квартиры для гимназистов разрешалось держать тем, кто не беден, вполне благонадежен в религиозно-нравственном отношении и имеет образовательный ценз не ниже прогимназии». Домохозяева обязывались директором гимназии «строго наблюдать за гимназистами и о всех беспорядках в их жизни, несвоевременных отлучках, о приеме лиц, неизвестных хозяевам, и т. п. немедленно доводить до его сведения». Квартиры гимназистов периодически посещались директором, классными наставниками, их помощниками, причем все они внимательно присматривались к образу жизни гимназистов и, главное, к тем книгам, которые они читали. В качестве «воспитательных мер» широко использовались различные наказания: выговоры, оставление в классе после занятий, заключение в карцер на черный хлеб и воду, воздействие на родителей, исключение из гимназии и т. п.

³ «Дело» — ежемесячный литературно-политический журнал, издававшийся в Петербурге в 1866 — 1888 годах. Ведущие публицисты «Дела» П. Н. Ткачев и Н. В. Шелгунов в период спада революционной волны продолжали отстаивать революционный путь общественного переустройства. Это обеспечило журналу большой успех среди демократически настроенной молодежи.

⁴  Сразу же после опубликования в 1863 году в журнале «Современник» (№ 3, 4, 5) роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?» был запрещен цензурой и не переиздавался до 1905 года. У Владимира Ильича было нелегальное издание романа, выпущенное за границей в 1872 году.

 

Роман Чернышевского («Что делать?» — А. И.) слишком сложен, полон мыслей, чтобы его понять и оценить в раннем возрасте. Я сам попробовал его читать, кажется, в 14 лет. Это было никуда негодное, поверхностное чтение.

Рассказ В. И. Ленина. «Вопросы литературы», 1957, № 8, стр. 132.

...Он (Владимир Ильич. — А. И.) мне заявил, что сам зачитывался Писаревым, расхваливая смелость его мысли¹.

Н. Крупская. Своевременные цитаты. «Правда», 1935, 3 октября.

¹ Далее Н. Крупская пишет: «В шушенском альбоме Владимира Ильича среди карточек любимых им революционных деятелей и писателей была фотография и Писарева» (там же).

 

...Владимир Ильич при выборе книг по беллетристике особенно любил те книги, в которых ярко отражались в художественном произведении те или иные общественные идеи.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 67.

Читали мы с ним (то есть с Володей. — А. И.) «Детство и отрочество» Л. Н. Толстого, «Дон Кихот» Сервантеса, романы Шпильгагена в журнале «Отечественные записки», но больше всего зачитывались мы Гоголем и Тургеневым.

Н. Веретенников Что читал Володя Ульянов. «Пионерская правда», 1956, 31 июля.

Когда Ильичу было 14 — 15 лет, он много и с увлечением читал Тургенева. Он мне рассказывал, что тогда ему очень нравился рассказ Тургенева «Андрей Колосов», где ставился вопрос об искренности в любви. Мне тоже в эти годы очень нравился «Андрей Колосов». Конечно, вопрос не так просто разрешается, как там описано, и не в одной искренности дело, нужна и забота о человеке и внимание к нему, но нам, подросткам, которым приходилось наблюдать в окружающем мещанском быту еще очень распространенные тогда браки по расчету, очень большую неискренность, — нравился «Андрей Колосов».

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 30.

Володя оказался куда более меня осведомленным в литературе¹, несмотря на то что в детстве, во время перенесенных мною тяжелых болезней, мне читали русских и иностранных авторов, да и сам я читал немало и был гораздо лучше знаком с классической литературой, чем большинство ребят моего возраста.

Володя очень любил расспрашивать о прочитанном:

— Это читал?

— Нет.

— А это?

— Нет.

Наконец надоедает отвечать все «нет» да «нет», говорю «да».

— «Дым» Тургенева читал?

— Да...

Но Володя ясно слышит неправду и поэтому задает коварный вопрос:

— А повесть «Литвинов» читал?

Я, скромно уклоняясь от вторичной лжи, твердо заявляю:

— Нет, не читал.

— Ну, вот и соврал, что «Дым» читал! Если бы читал, то знал бы, что Литвинов — герой романа «Дым». Никакой повести «Литвинов» Тургенев и не писал.

До сих пор помню, как был я смущен не столько тем, что мало читал, но главное тем, что соврал и так ловко и быстро был уличен.

Никогда потом не вспоминал Володя этого разговора и никому не рассказывал о нем.

Этот случай рисует не только находчивость и остроумие Володи, но выявляет  еще более ценные черты характера: не показную, а истинную, действительную деликатность, такт, заботливое и внимательное отношение к людям.

Кто бы другой мог удержаться, чтобы не подразнить или, по крайней мере, так или иначе не напомнить о моем посрамлении!

Позднее Володя говорил мне, что он особенно ценит литературные типы, обладающие твердостью и непоколебимостью характера.

Он обратил мое внимание на рассказ Тургенева «Часы», тогда еще мне неизвестный. Прочитав этот рассказ, я понял, что Володе должен был понравиться герой рассказа Давыд, причем именно за характер его².

Когда, кажется на следующее лето, я спросил Володю, не потому ли нравится ему этот рассказ, он мне ответил утвердительно, говоря, что такие люди, как Давыд, достигают всего, к чему стремятся.

Володя очень бережно относился к книгам: я никогда не видел у него разбросанных или растрепанных книг.

Н. Веретенников, стр. 26.

¹ По свидетельству директора и преподавателя русской словесности Ф. Керенского, даже в восьмом классе Симбирской гимназии были ученики, которые не читали произведений Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Гимназическая библиотека в 1881 году состояла из 652 книг; в публичную библиотеку ученики допускались каждый раз лишь с особого разрешения начальства гимназии. К сожалению, каталог гимназической библиотеки не сохранился. Но о ее качественном составе дает представление уцелевший каталог библиотеки гимназического пансиона, в котором основное место занимают книги генерала Данилевского о войне императора Александра с Наполеоном, книги о путешествиях и т. п.

² В статье «Что читал Володя Ульянов» («Пионерская правда», 1956, 31 июля) Н. Веретенников конкретизирует свою мысль:

«Володе очень нравилась твердость и устремленность Давыда в рассказе Тургенева «Часы».

Давыд, едва переступивший порог юности, полуребенок, полуюноша, с непоколебимой твердостью предлагает драться на ножах взрослому человеку, если тот не отдаст часы, да так предлагает, что взрослый пасует перед угрозой этой своеобразной дуэли и возвращает похищенные часы».

Интересно сопоставить мнение о Давыде старшего брата Владимира Ильича — Александра. «У Тургенева, — вспоминала А. И. Ульянова, — он (Александр Ильич. — А. И.) указал мне на повесть «Часы». — Так, безделка, — сказал он, — но очень симпатичные характеры (Давыда и его невесты)» (см. «Галлерея шлиссельбургских узников», часть 1. Спб., 1907, стр. 204).

 

Все почти вечера мы с ним (то есть с Владимиром Ильичем. — А. И.) проводили за чтением книг, больше беллетристики; читали «Анну Каренину» и др(угие) произведения Л. Н. Толстого.

Илья Николаевич, заходя к нам и часто заставая нас за чтением Толстого, беседовал с Володей и со мной о прочитанных книгах.

Воспоминания В. Л. Персиянинова¹. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Сын мирового судьи, врача-терапевта по специальности и члена Буинского уездного училищного совета Л. В. Персиянинова, постоянно жившего в своем имении в селе Чилим, Вячеслав Львович Персиянинов прожил с Владимиром Ильичей в одной комнате первый семестр 1883/84 учебного года, до января. По воспоминаниям А. И. Ульяновой-Елизаровой, «Илье Николаевичу не понравились балованные и бездельные мальчики Персияниновы (кроме Вячеслава жил пансионером и его младший брат, Борис), и он, под благовидным предлогом болезни жены, попросил родителей взять их» (см. книгу В. Алексеева и А. Швера, стр. 41).

 

Гоголь, Тургенев, Л. Толстой, Щедрин, Некрасов, на которых вырос Ленин, научили его критически относиться к окружающей действительности.

В наши великие, трудные дни
Книги не шутка: укажут они
Все недостойное, дикое, злое.
Но не дадут они сил на благое,
Но не научат любить глубоко... —

писал Некрасов.

Наши классики, каждый но своему, учили критически относиться к действительности, давали знание людей, знание жизни. В их критике было много пессимизма умирающего класса. Но от их пессимизма Ленина рано предохранили критики-публицисты, разбиравшие наших беллетристов и приоткрывавшие завесу — поскольку это позволяли цензурные условия — над тем, куда пойдет общественное развитие. Герцен, Белинский, Добролюбов и особенно Чернышевский давали необходимую зарядку, давали определенное направление мысли, давали руководство к действию, хотя в самых общих чертах, полунамеками, толкали на искание путей и сил, могущих изменить действительность.

Н. К. Крупская. Наши классики как орудие изучения действительности. Педагогические сочинения, том 3. М., 1959, стр. 547.

...Книги Писарева, Добролюбова, Чернышевского, Герцена, Некрасова, произведения поэтов «Искры» — та литература, те стихи, которые с детства слышал Ильич от отца, от старшей сестры и старшего брата; нужно показать то презрение к обывательщине, к власти вещей, к бюрократизму, к подхалимству, ту ненависть ко всякому угнетению, которые характерны были для передовой интеллигенции 70-х годов. Эта литература имела громадное влияние на Ленина с очень ранних лет.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 83.

С некоторыми иностранными писателями, например Гейне, он (Владимир Ильич. — А. И.) знакомился зачастую в подлинниках.

Д. П. Ульянов в записи А И. Кондакова. «Семья и школа», 1946, № 1 — 2, стр. 7.

В 1885 — 1886 годах в гимназии издавался подпольный журнал «Пробуждение»^1. В нем участвовали самые даровитые гимназисты: Аполлон Коринфский — впоследствии известный поэт, Владимир Ульянов и Владимир Кармазинский. Издавала этот журнал группа восьмиклассников.

Побывал журнал и в моих руках. Как-то на уроке физики я увидел его у своего соседа и попросил почитать. На этом уроке журнал обошел весь класс.

Коринфский громил в журнале гимназические порядки, отношение преподавателей к своему делу, льстивое отношение к детям сановников и дворян...

Журнал наш просуществовал около полгода, попал в руки директора и навсегда исчез.

П. Ушаков. Мои воспоминания о гимназических годах Владимира Ильича. «За мир и труд» (Ростов-на-Дону), 1925, 10 января.

¹ И. К. Недешев, учившийся в Симбирской семинарии в то время, когда Владимир Ильич был гимназистом, вспоминает, что нелегальные рукописные журналы издавались как в гимназии, так и в семинарии. Когда Недешев поместил в семинарском журнале статью о русском крестьянстве, выдержанную в духе писателя-народника Златовратского, в гимназическом журнале появилась ответная статья, рекомендовавшая ему изучать расслоение в деревне по произведениям Глеба Успенского. И. К. Недешев полагает, что нелегальный гимназический журнал имел социал-демократический уклон.

 

У нас в Симбирске существовал кружок самообразования, состоящий из врачей, адвокатов, учителей и учащейся молодежи¹.

Воспоминания П. А. Фадеева. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Кружок самообразования был создан рабочим-кузнецом Порфирием Фадеевым с помощью революционерок М. Гисси, Л. Сердюковой и гимназистов старших классов В. А. Аверьянова и А. П. Жаркова. Активными его членами были гимназисты Кондалов, Куренков, Лейман, Соловьев, Страхов и другие. Собираясь на квартире Соловьева по Покровской улице (верхний этаж дома, занятого аптекой), члены кружка занимались политическим самообразованием; большое внимание уделяли они распространению нелегальной литературы. Кроме того, А. П. Жарков организовал кружок среди рабочих, в который входили братья Фадеевы (Порфирий и Кузьма), рабочий Алексей и другие. После того как осенью 1883 года А. П. Жарков уехал в Казань, его место как организатора молодежи занял В. А. Аверьянов, учившийся вместе с Александром Ильичей в младших классах гимназии, некоторое время живший с ним на одном дворе (на Покровской улице, в доме Косолапова) и часто бывавший в семье Ульяновых. По мере того как возросла нужда в нелегальной литературе, Аверьянов наладил перепечатку ее на гектографе. Так, зимой 1883/84 года было размножено несколько листовок, прокламаций, а также «Исторические письма» Лаврова, «Третье письмо к тетушке» Щедрина, «Квинтэссенция социализма» Шефле с примечаниями Лаврова. По свидетельству А. И. Ульяновой-Елизаровой, Александр Ильич и Владимир Ильич во время учебы в гимназии не входили в кружки. Но они, безусловно, знали о брожении среди гимназистов, а также читали нелегальную литературу.

 

Доктор Кадьян был выслан в Симбирск под надзор полиции. Никакой революционной организации вокруг него не было. Были знакомые, сочувствующие. Илья Николаевич, как ведавший крупным отделом народного образования, не мог, конечно, вести знакомство с поднадзорными¹, если хотел удержать за собою работу, а в ней, как уже было указано, сосредоточивался главный смысл его жизни. Немногочисленный круг его знакомых состоял как раз из людей, интересующихся тем же делом. Александр и Владимир Ильичи были очень молоды... В те годы политические убеждения не определялись так рано. Да вряд ли и Кадьян стал бы принимать зеленую молодежь: он был в то время чересчур на виду в Симбирске, которым заменили ему Сибирь, и не захотел бы рисковать. Как известно, его революционная карьера этой высылкой и кончилась.

Примечание А. Елизаровой к книге В. Алексеева и А. Швера, стр. 51.

¹ Выступая на заседании комиссии по реставрации дома В. И. Ленина 16 июня 1929 года, А. И. Ульянова-Елизарова говорила: «Доктор Кадьян бывал у нас не как знакомый, а как врач» (Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске). О том же писала М. Ульянова: «Обычно лечащим врачом в нашей семье в эти годы был А. А. Кадьян... Это был очень знающий и опытный врач, идейный работник и деликатный человек. В Симбирске он пользовался большой популярностью, бывал и в нашем доме. Отец и мать относились к нему очень хорошо» (цит. книга, стр. 69). В Симбирске хирург Александр Александрович Кадьян (1849 — 1917) прожил ряд лет, работая в губернской больнице. Затем уехал в Петербург, где стал приват-доцентом медико-хирургической академии. Н. С. Таганцев вспоминает, что он слыхал об И. Н. Ульянове «от Кадьяна, который знал его и его жену во время своей подневольной высылки в Симбирск после оправдания по процессу 193-х. Отзывы Кадьяна были о них весьма сочувственные» («Пережитое», выпуск II. П., 1919, стр. 32). С 1900 года А. А. Кадьян — профессор женского медицинского института в Петербурге.

 

Однажды поздно вечером в пансионе, забравшись в комнату для занятий, Володя, Костя и я читали одну из запрещенных книг, которую привез Володин брат из Петербурга.

Окно, как всегда в таких случаях, было завешено. Тусклая свеча слабо освещала комнату. Володя читал вслух, мы с Костей внимательно слушали, а на случай прихода кого-нибудь из начальства держали наготове учебники геометрии. По распоряжению директора гимназии заниматься после десяти часов вечера запрещалось даже старшеклассникам. Мы увлеклись чтением и не слыхали шагов в коридоре. Неожиданно в комнату вошел инспектор гимназии.

Костя быстро спрятал книгу под стол.

— Что вы здесь делаете? Романы почитываете?

— Нет, мы учимся... — Костя повертел в руках учебник геометрии.

— А где же тетради? На чем же вы чертите?

Мы растерянно переглянулись: об этом-то вовремя не подумали.

— Довольно врать! Давайте книгу, которую читали! — приказал инспектор.

— Сейчас... — ответил Костя и передал под столом книгу мне. Я не знал, что с ней делать, но спокойно встал и, пряча ее за спиной, боком выскользнул из комнаты.

— Куда ты, Андреев? Сию же минуту отдай роман! — закричал инспектор.

Володя, который до сих пор молчал, слегка покусывая губы, вдруг возразил:

— Вы ошиблись, это совсем не роман!

— Стыдно, Ульянов, ты всегда говорил правду, — упрекнул инспектор.

Володя вспыхнул:

— Я и сейчас говорю правду!

Инспектор пожал плечами и быстро пошел за мной. Я не знал, как быть, что делать, и, открыв ближайшую дверь, вошел в спальню пансионеров. Кроме кроватей, ночных тумбочек и умывальника возле двери, в комнате ничего не было. Книгу надо спрятать во что бы то ни стало и скорее. Не теряя ни минуты, я сунул ее под крышку умывальника.

Тотчас же вошел инспектор в сопровождении надзирателя и сторожа. Впустив Володю и Костю, инспектор приказал запереть дверь на ключ и произвести обыск. Сонные гимназисты удивленно смотрели, как перерывали их постели и вещи. Но книгу все-таки не нашли.

— Что ты ее съел, что ли? — сердито спросил меня инспектор.

 —  Право же, вам все показалось! — уныло заметил Костя. Володя нахмурился, но спокойно повторил:

— Никакого романа у нас не было!

Когда все ушли, я открыл умывальник. Он был полон воды. Книга разбухла, и мы вытащили ее с большим трудом. На другой день я отнес ее к Ульяновым. Володя тщательно сушил ее несколько дней, перекладывая страницы листами промокательной бумаги. Он не сердился на меня за то, что я сунул книгу в воду — за чтение запрещенной литературы нас могли исключить из гимназии.

После этого происшествия мы стали осторожнее и собирались для чтения только у Володи или у Кости. Если я не мог уйти из пансиона, то потом Володя рассказывал мне прочитанное. Пересказы Володи я очень любил, потому что он говорил живо и образно и тут же объяснял непонятное.

Д. М. Андреев. В гимназические годы. «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 14 — 15.

...Владимир Ильич был богато одарен от природы, но помимо этого он обладал необыкновенной способностью идти твердо и непреклонно к раз намеченной им цели. Еще совсем юным, в последних классах гимназии... он проводил все вечера за книгами, за подготовкой к той революционной работе, которую он поставил целью своей жизни.

Из речи М. Я. Ульяновой на пленуме Московского Совета 7 февраля 1924 года. «Правда», 1924, 8 февраля.

Владимир Ильич уже с молодых лет отличался необыкновенной работоспособностью. Он очень настойчиво работал над собою, и поэтому он уже в молодые годы был вылитый из стали Владимир Ильич, с готовыми, продуманными меткими ответами на устах.

М. Ульянова (Первая годовщина. М., 1925, стр. 12).

С ранних, еще школьных лет работал он (Владимир Ильич. — А. И.) и вообще проводил день по строгому расписанию, им самим составленному. Сюда входило и учение, и приготовление уроков, и чтение книг, и отдых, и гуляние, и игры. В расписании точно указывалось, с какого до которого часа должно продолжаться то или другое занятие. Никакие силы и убеждения не могли его заставить изменить им самим установленного распорядка работы. Только лишь разумные доводы вновь возникших, от него не зависимых важных обстоятельств могли подвинуть его на изменение установленной последовательности в занятиях.

Владимир Ильич всегда был очень вежлив и учтив в обращении с другими. Единственный раз он, будучи в шестом классе гимназии, сильно рассердился на пришедших товарищей, пристававших к нему, чтобы он принял участие в каком-то увеселении, в то время когда по расписанию он должен был читать. Несколько раз поблагодарив за приглашение, рассказывала мне его мать, и решительно отказавшись нарушить свои занятия, на восклицание одной гимназистки — подруги сестры: «Что же нам теперь делать?» — «Не мешать мне», — сказал он и сейчас же сел за стол и углубился в занятия. Пришедшие смущенно, тихо вышли из комнаты, и более никто никогда не решался уговаривать его нарушить порядок дня.

Влад. Бонч-Бруевич. Юношеские годы Владимира Ильича. «Комсомольский работник», 1945, № 2 — 3, стр. 8.

Он (Владимир Ильич. — А. И.) страшно любил читать, книги захватывали его, увлекали, говорили о жизни, о людях, ширили горизонт, а учеба в гимназии была скучная, мертвая, приходилось брать себя в руки, чтобы заучивать всякий ненужный хлам, но у него был заведен такой порядок: сначала уроки выучит, потом за чтение возьмется. Держал себя в руках. Время экономил. Когда читал, очень сосредоточивался и потому читал очень быстро. Делал для себя выписки из книг, старался тратить на запись поменьше времени. Кто видел почерк Ильича, знает, как он своеобразно сокращал слова. Благодаря этому он мог записывать то, что ему надо, очень быстро.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 29.

В работе у Ленина всегда бросались в глаза редкая настойчивость и упорство. Работал он не от случая к случаю, а систематически, изо дня в день. Поэтому результат его работы всегда отличается поразительной ясностью и четкостью мысли. Он работал всегда с особенной тщательностью, придавая громадное значение качеству работы. Этого обычно он требовал и от других; не раз приходилось слышать от него: «Сделано неплохо, но может быть сделано еще лучше!»

Д. И. Ульянов. Воспоминания о Владимире Ильиче. М„ 1964, стр. 15.

В(ладимир) И(льич) был с нами реже. Хотя равный с нами годами, он умом и развитием рос с быстротой. Я ощущала это превосходство и, дорожа его мнением, боялась даже говорить, то есть высказывать свое мнение, чтобы не показаться ему смешной, и только слушала его с глубоким вниманием, и слова его были для меня авторитетом. С всеми интересующими меня вопросами в занятиях я шла к Оле, и она всегда давала мне объяснения, и, бывало, если не знает сама, говорит: «пойдем к Володе, спросим его». Но я боялась идти к нему, а просила ее сделать это самой — это было то же чувство превосходства его, и боязнь в его мнении заслужить упрек или насмешку, хотя в действительности этого не бывало.

Ек. Арнольд. Мои воспоминания о семье Ульяновых. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

 

...Позвонишь, иногда откроет Мар(ия) Алекс(андровна) и скажет: «Оля, к тебе Саша пришла». Чай с рассыпчатыми лепешками — домашним печеньем. В шахматы играем. Но Вл(адимир) Ил(ьич) не сходил сверху. А домой иду часов в 10. Скажет Мария Алекс(андровна): «Володя, проводи Сашу». Подаст шубу и пойдем. А я и говорить-то не знаю что, не смею. Как-то он сосредоточен, серьезен... был. Всегда дельный, чистенький.

А. Ф. Щербо. Воспоминания. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

В детстве Володя был очень вспыльчив и не прощал обид. Он сам знал об этом недостатке и, подражая старшему брату Саше, отличавшемуся большой выдержкой, в конце концов научился во всех случаях сохранять спокойствие. Поэтому он никогда не дрался. Даже с кадетами, нашими злейшими врагами. Только один раз он вступил в бой, и об этом случае я хочу рассказать.

Гимназисты и кадеты в Симбирске ненавидели друг друга. О давнишней вражде между гимназией и корпусом было известно всему городу. Гимназистов раздражало в кадетах глупое чванство и подчеркнуто военная выправка. Кадеты презирали гимназистов за то, что они штатские, и завидовали тому, что гимназисты более свободны и не подчиняются военной дисциплине. Кадеты презрительно называли гимназистов «синяя говядина» из-за синего мундира и букв «С. Г.» (Симбирская гимназия) на фуражках и на пряжках поясов. Гимназисты дразнили кадетов: «Кадет на палочку надет!» Каждая встреча кадетов с гимназистами кончалась стычкой.

Однажды в городском саду произошла драка. Четыре кадета напали на двух гимназистов и основательно их избили. На другой же день на большой перемене в гимназии ученики старших классов сговорились и послали вызов врагам на кулачный бой. В сражении должны были принять участие 6-е, 7-е и 8-е классы обоих учебных заведений. Бой назначили на 8 часов вечера в воскресенье в конце Саратовской, где улица обрывается садами и по вечерам никто не ходит.

Володя, хотя никогда не дрался, в этот раз, считая драку принципиальной, не мог не участвовать в общем сражении.

Наступило воскресенье. Мы с нетерпением ждали вечера. Стемнело, по улицам, скрипя валенками, пробежали ламповщики с длинными лестницами.

Со всех сторон по одному или парами к Саратовской сходились гимназисты и кадеты. Все одинаково стремились в бой, но вели себя сдержанно, чтобы не привлекать внимания редких прохожих и сторожей.

Кадеты выстроились на одной стороне улицы, гимназисты — на другой. И начался бой. Шли стенкой на стенку, дрались врукопашную, стараясь по-прежнему соблюдать тишину. Но в самый разгар потасовки раздались свистки городового и трещотки ночных сторожей. В азарте драки на них не обратили внимания. Но когда появились воспитатели и надзиратели обоих учебных заведений, мы все бросились врассыпную.

Володя, помню, дрался с ожесточением и, хотя ушел с поля битвы одним из последних, ловко увернулся от воспитателя.

За вечерним чаем у Ульяновых зашел разговор о вражде между гимназией и корпусом. О последней драке говорил уже весь город. Илья Николаевич¹, Володин отец, спросил:

 — Чего вы хотите добиться этими бессмысленными драками? Только синяки да шишки заработаете и наказание в карцере!

Володя горячо возразил:

Это не просто драка! Их надо было проучить за низость, — четверо на двоих напали!

Кулаками вы ничего не докажете! — сказал Саша, приехавший из Петербурга на зимние каникулы.

Что же тогда делать? — запальчиво спросил Володя.

Есть разные пути в борьбе, а главное, бороться надо не только с кадетами... — задумчиво проговорил старший брат.

И раньше всего надо кончить гимназию и думать только об учении! — оборвал этот разговор Илья Николаевич.

Д. М. Андреев. В гимназические годы. «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 12-13.

¹ Симбирская военная гимназия была преобразована в кадетский корпус на основании положения, утвержденного 14 февраля 1886 года, то есть уже после смерти И. Н. Ульянова. Если мемуарист не ошибается и Илья Николаевич участвовал в этом разговоре, то речь могла идти не о кадетах, а об учащихся военной гимназии.

 

УЛЬЯНОВ ВЛАДИМИР

Ученик весьма даровитый, усердный и аккуратный, успевает во всех предметах оч(ень) хорошо. Ведет себя примерно.

Средние отметки за год по всем предметам очень хорошие. Переведен в VII класс.

Выписка из «Кондуитного и квартирного списка учеников Симбирской гимназии». Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Как-то раз зимним вечером я застал Володю у Сердюкова. Когда я пришел, они уже сидели за шахматной доской. Смотреть, как они играют в шахматы, я не любил, предпочитал сам играть, а вмешиваться в их игру, давать советы и рассуждать о сделанных ходах не позволял мне Володя. Это мешало ему сосредоточиться. Чтобы отвлечь их от шахмат, я задумал начать разговор на интересовавшую нас тогда тему о народовольцах, «хождении в народ» и революционной борьбе. К такому разговору ни Володя, ни Костя не могли долго оставаться равнодушными.

Сердюков и я отстаивали «хождение в народ», а Ульянов разбивал все наши доводы вескими замечаниями.

Шахматы были забыты. Володя встал и сгреб фигурки с доски. Разговор делался все громче и оживленнее.

Наши споры привлекли, наконец, из соседней комнаты мать Сердюкова. Поинтересовавшись, чего мы не поделили и о чем так спорим, она стала нас звать «чайку попить». Но ее никто не слушал. Долго стояла она в дверях и молча смотрела на нас. Потом, покачав головой, ушла и принесла нам в комнату три стакана чая и булку. В комнате было накурено до синего дыма. Это мы с Костей постарались. Володя тогда не курил.

Мы долго не могли угомониться. Стаканы с чаем так и стояли недопитыми, на столе валялись шахматы.

Уходя, мы с Володей особенно нежно распрощались с Костиной матерью, которая нас очень любила, как товарищей своего единственного и горячо любимого сына. Володя же хотел проводить меня до самого пансиона, хотя это совсем не было ему по пути.

Ночь была тихая, лунная, и жесткий снег хрустел под ногами редких прохожих.

— Хорошо жить, — сказал я.

— Хорошо жить и бороться, — добавил Володя.

Дойдя до высоких белых стен Спасского женского монастыря, Володя вдруг остановился и стал рассматривать залитую лунным светом обитель.

— Вот куда люди сами бегут от жизни и хоронят себя заживо! Хороша, верно, их доля, если они в этой тюрьме находят утешение.

Долго стояли мы у стен монастыря и рассуждали про горькую участь многих обездоленных, и я никогда не забуду этой зимней морозной ночи, высоких белых стен, залитых лунным светом, и нас, двух гимназистов, рассуждающих о равноправии женщин у ворот женского монастыря.

Д. М. Андреев, стр. 11.

В наше время в гимназии было обязательным изучение одного западноевропейского языка: немецкого или французского, смотря по желанию. Ульянов изучал оба языка.

Французский язык преподавал м-сье Пор¹. Это был франтоватый, недалекий и с большим самомнением человек. В гимназии ходили слухи, что он был когда-то простым поваром, по потом ему посчастливилось жениться на русской захудалой помещице, которая и помогла ему сделаться преподавателем гимназии.

Насколько эти слухи были правильны, я не знаю, но во всяком случае Пор преподавал скверно, и ученики его не любили. Пор считал своей обязанностью не только учить гимназистов французскому языку, но и красивым манерам. Он показывал, как надо кланяться при встрече на улице, при входе в комнату, как надо садиться и т. д. Я был так не способен к галантным манерам, которые требовал Пор, что скоро мне все это надоело, и я совсем бросил французский. Фатовство Пора вызывало бесконечные насмешки учеников.

Володя Ульянов, который умел высмеивать дурные свойства людей, совершенно изводил француза своими насмешками. Я не помню подробностей, но знаю, что француза бесило подчеркнуто ироническое отношение к нему Ульянова. Володя был первым учеником, французский знал хорошо, и Пору не к чему было придраться. Но, как-то окончательно выйдя из себя, он все-таки решил отомстить Ульянову и поставил ему в четверти четверку. После этого Володя открыто не издевался над Пором, старался сдерживаться, но отрицательное отношение к французу не изменилось у него до конца гимназии².

По этому поводу в нашем гимназическом журнале, который издавали ученики, Петя Толстой нарисовал карикатуру на француза: закрывшись веером, в ужасе бежит он к толстой жене, спасаясь от Ульянова.

Д. М. Андреев, стр. 8.

¹ Адольф Иванович Пор стал преподавать в Симбирской гимназии с декабря 1881 года. Не получив педагогического образования, он не имел права быть учителем гимназии и лишь в марте 1884 года с трудом сдал экзамены на звание учителя в Испытательном комитете Казанского учебного округа. С учениками он был груб и несправедлив, зато по отношению к начальству проявлял себя как подхалим и службист. Поэтому оно и ценило его. Приказом министра народного просвещения от 10 февраля 1886 года Пору была объявлена признательность министерства народного просвещения... за примерно ревностную и полезную... службу» (см. «Санкт-петербургские сенатские ведомости», 1886, 18 марта).

² А. И. Ульянова-Елизарова уточняет, что вконец разобиженный Пор «настоял на четверке за поведение дерзкому ученику в четверть. Ввиду того, — пишет далее Анна Ильинична, — что брат был уже в седьмом классе, это происшествие пахло серьезным. Отец рассказал мне о нем зимой 1885 года, когда я приехала на каникулы, добавив, что Володя дал ему слово, что этого больше не повторится» (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 17).

 

Володя был очень отзывчивый мальчик, пользовался общей нашей любовью и всегда заступался за несправедливо наказанных.

Помню такой случай. Однажды классный надзиратель Романов оставил без обеда шестиклассника Кармазинского за то, что тот курил в уборной. Володя Ульянов возмутился этим наказанием и пошел к надзирателю заступиться за товарища. Он доказывал надзирателю, что Кармазинский своим курением никого не обидел, никакого вреда не причинил и не нарушил общественного порядка.

 — Тем более Кармазинский уже взрослый, — говорил Владимир Ильич надзирателю, — ему 16 лет, и он может самостоятельно решить вопрос, курить ему или нет.

Это заступничество так подействовало на надзирателя, что тот простил гимназиста и больше за курение его не преследовал.

П. Ушаков. Мои воспоминания о гимназических годах Владимира Ильича. «За мир и труд» (Ростов-на-Дону), 1925, 10 января.

 

Владимир Ильич в театр любил ходить. Весной приезжают артисты... Возьмут билет в дешевую ложу на 3-й ярус. Владимир) Ильич и Леля (то есть Оля. — А. И.) собирались вскладчину. Приезжала опера «Аида», «Африканка», «Евг(ений) Онегин», «Демон»¹. Вл(адимир) Ильич и Леля хорошо знали музыку...

Из пьес театр(альных) мы с Ульяновыми выбирали: «Гамлет», «Коварство и любовь», «Разбойники», «Бедность не порок», «Гроза»...

...Зимой часто в театр ходили... В «Ревизоре»... слугу играл Рассказов, комик². Владимиру Ильичу нравился. Из артисток была Струйская³.

А.Ф. Щербо. Воспоминания. Дом-музей В.И. Ленина в Ульяновске.

¹ Л. Уреклян в статье «Владимир Ульянов слушает оперу...» («Театр», 1963, № 4, стр. 20) полагает, что здесь речь идет о происходивших с 21 по 28 апреля 1885 года гастролях оперной труппы известного антрепренера П. М. Медведева. Жителям Симбирска были показаны оперы «Жизнь за царя» («Иван Сусанин») Глинки, «Русалка» Даргомыжского, «Травиата», «Риголетто» и «Аида» Верди, «Фауст» Гуно и «Галька» Монюшко. Оркестром дирижировал А. А. Орлов-Соколовский, основные партии пели А. П. Ухтомская-Баронелли (драматическое сопрано), Б. М. Яновская (лирическое сопрано), О. В. Соколова (меццо-сопрано и контральто), Я. М. Любин (тенор), В. Н. Любимов (баритон) и С. К. Ильяшевич (бас).

² Александр Андреевич Рассказов (1833 — 1902) — в 1850 — 1863 годах актер московского Малого театра, затем служил в труппе П. М. Медведева в Казани, позднее держал антрепризу в Поволжье. Кроме слуги в «Ревизоре» Н. В. Гоголя, играл Льва Гурыча Синичкина в одноименной пьесе Д. Т. Ленского, Бальзаминова, Афоню, Белогубова, Непутевого в пьесах А. Н. Островского, Митрича («Власть тьмы» Л. Н. Толстого), Огюста, Журдена в пьесах Мольера и других.

³ Елена Павловна Струйская (1845 — 1903) — актриса Александрийского театра в Петербурге в 1861 — 1881 годы. Несмотря на то что, по словам М. Г. Савиной, Струйская одно время была любимицей публики, она не обладала особым талантом. «Смотреть свою пьесу со Струйской, — писал А. Н. Островский, — было истинным наказанием... так она умела ничего не понять в роли, смазать и опошлить все эффектные и выдающиеся ее стороны...» (Полное собрание сочинений, том 12. М., 1952, стр. 211-212).

 

Зимой большим развлечением для гимназистов старших классов было посещение театра. В наши гимназические годы был построен в Симбирске новый Троицкий театр¹. Денег у всех нас было немного, и мы не часто пользовались этим удовольствием. А когда бывали в театре, то предпочитали сидеть на галерке, не только из экономии, а потому, что тогда галерка вернее всего судила о таланте артиста. Она заполнялась молодежью, не жалевшей ни глоток своих на вызовы, ни рук на аплодисменты. И с этой галеркой считались все артисты.

Когда в Симбирск приезжала какая-нибудь столичная труппа, это было для нас настоящим праздником.

Я особенно любил приезды моего двоюродного брата, известного артиста В. Н. Андреева-Бурлака². Этот исключительный по своему таланту, прославившийся в столице артист пользовался в провинции огромной популярностью. Симбиряки преклонялись перед его талантом и гордились славой своего выдающегося земляка.

Володя Ульянов и некоторые другие товарищи просили меня познакомить их с моим знаменитым двоюродным братом.

Андреев-Бурлак обращался с нами совсем запросто, угощал иногда завтраком и много смеялся над нашими рассказами о симбирских жителях и гимназической жизни.

Володя был от него в восторге и вместе со мной посещал все представления Василия Николаевича, который снабжал нас контрамарками.

Однажды мы смотрели Андреева-Бурлака в «Записках сумасшедшего» Гоголя. В белом больничном халате с белым колпаком на голове, Василий Николаевич давал своей талантливой декламацией полное представление о сумасшедшем. Дрожь ужаса и жалости пробегала по публике. Когда опустился занавес, мы с Володей и Костей бросились за кулисы. В театре нас уже все знали и пропускали в уборную Василия Николаевича беспрепятственно.

Обессиленный и изможденный, сидел знаменитый артист на диване. Он походил на тяжело больного человека. Казалось, что бурные восторги зрителей, не перестававших вызывать его, были ему не только совсем не нужны, но даже тяготили его.

Мы, гимназисты, потрясенные игрой, молча стояли у двери и боялись подойти к нему. Заметив нас, он встал, потрепал каждого по голове и сказал:

— Н-да... Вот видите, не могу еще совсем влезть обратно в свою оболочку!

Потом уборная его наполнилась толпой восторженных зрителей, поклонниц.

Когда мы вышли, Володя все время повторял задумчиво:

— Вот так талантище!

А на другой день он сказал мне:

— Знаешь, я хотел узнать, насколько трудно перевоплощаться в какую-нибудь роль, и пробовал декламировать «Записки сумасшедшего», да ничего из этого не вышло. Талант надо!

На гимназических балах Володя Ульянов часто бывал распорядителем. Он не любил танцевать и не любил быть только зрителем, и поэтому роль распорядителя ему больше подходила.

Кроме вечеров с танцами, в нашей гимназии ежегодно устраивались концерты с благотворительной целью. Организацию концерта обыкновенно брал на себя гимназический хор, в котором я принимал участие.

Вспоминается мне один из наших концертов в городском клубе. На этом концерте, кроме хора, должны были выступать и приглашенные любители. Володя, как всегда, был одним из организаторов концерта.

Перед самым вечером нам сообщили, что внезапно заболел солист нашего хора. Это обстоятельство расстраивало всю программу, и распорядители стали волноваться. Перед вторым отделением концерта я вдруг вижу, что Толстой и Ульянов вывешивают над самой эстрадой объявление. Оно было написано громадными буквами, и в нем было сказано, что заболевшего солиста заменит ученик седьмого класса Дмитрий Андреев. Меня это привело в такое смущение, что я налетел на них с кулаками.

Володя спокойно отстранил меня и сказал:

— Ты эти романсы знаешь?

— Знаю.

— Ты их пел на вечеринке?

— Пел.

— Ну так и здесь споешь!

Это было сказано так авторитетно, что я не нашелся с ответом, и волей-неволей мне пришлось выступить.

После моего пения Ульянов крепко пожимал мне руки и

говорил:

— Ну и молодец же ты, Димка! Тебе надо сделаться настоящим певцом, в этом твое призвание!

Еще несколько раз после этого вечера Володя советовал мне сделаться артистом, и я в глубине души сам подумывал об этом, но жизнь сулила мне иное.

Несколько лет подряд я пел в нашем гимназическом хоре, который состоял исключительно из учеников гимназии. Нага хор пел на всех службах в гимназической церкви и в церкви женской Мариинской гимназии. Регентом хора был ученик старших классов Писарев. Как-то раз во время одной из особо торжественных церковных служб, в присутствии попечителя, всего начальства и большого количества посторонней знатной публики, наш хор исполнил церковные песнопения на мотивы из оперы «Аида». Мы пели хоровые места из «Аиды» (например, «хор жрецов»), заменив слова оперы церковно-славянским текстом. Проделать такой рискованный номер мог только наш талантливый и остроумный регент Писарев. Все присутствующие в церкви были в восторге от нашего пения и долго потом о нем говорили. Керенский вместе со священником очень благодарил хор, и в частности Писарева, за исключительно красивое пение.

Ульянов, конечно, знал заранее от нас про эту проделку. После службы он заразительно смеялся и уверял всех, что в этот раз он получил в церкви настоящее удовольствие.

Д. М. Андреев, стр. 11 — 12.

 

¹ Новый театр был построен на Спасской улице (ныне Советская ул.) в 1879 году бывшим помещиком М. Ф. Прянишниковым. «Первое представление в каменном театре было 23 ноября 1879 года; 22 января 1881 года театр перешел в собственность купца В. М. Булычева... Городская дума обсуждала 19 сентября 1884 года вопрос о театре и при этом обратила внимание на то, что наш театр построен частным лицом, которое всегда может обратить это здание для других целей, город же своего театра не имеет...» (П. Мартынов. Город Симбирск за 250 лет его существования. Симбирск, 1898, стр. 200).

² Выдающийся русский артист Василий Николаевич Андреев-Бурлак (1843 — 1888) родился в семье небогатого симбирского помещика, окончил Симбирскую гимназию, учился в Казанском университете. Служил на Волге сначала помощником капитана буксирного парохода«Бурлак» (отсюда псевдоним), затем капитаном пассажирского парохода. Как артист дебютировал в 1868 году в Ростове-на-Дону. В 1880 — 1881 годах совместно с М. И. Писаревым руководил Пушкинским театром в Москве. Один сезон (1882 год) служил в театре Ф. А. Корша. В 1883 году вместе с Писаревым организовал «1-е товарищество русских актеров», гастролировавшее по большим городам Поволжья, в том числе и в Симбирске. Большое внимание Андреев-Бурлак уделял психологической разработке характеров. Особенно ему удавались образы «маленьких людей», отмеченные юмором, теплотой, сочувствием.

 

Наше поколение росло в условиях, когда, с одной стороны, в школах, в печати строго преследовалось малейшее проявление неверия, с другой — радикальная интеллигенция отпускала насчет религии всякие шуточки, острые словечки. Существовал целый интеллигентский фольклор, высмеивающий попов, религию, разные стихи, анекдоты, нигде не записанные, но передававшиеся из уст в уста. Правда, большинство из них было поверхностно, повторявшие их нередко говорили о величестве и премудрости творца или о воспитывающей роли религии. Но все же это толкало молодую мысль, заставляло очень рано критически относиться к религии, стремиться самостоятельно решить так или иначе вопрос о религии. К пятнадцати годам у Владимира Ильича сложилось уже твердое убеждение, что религия — это выдумка людей, сознательный и бессознательный обман.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 57.

...Ильич рассказывал, что, когда ему было лет пятнадцать, у отца раз сидел какой-то педагог, с которым Илья Николаевич говорил о том, что дети его плохо посещают церковь. Владимира Ильича, присутствовавшего при начале разговора, отец услал с каким-то поручением. И когда, выполнив его, Ильич проходил потом мимо, гость с улыбкой посмотрел на Ильича и сказал: «Сечь, сечь надо». Возмущенный Ильич решил порвать с религией, порвать окончательно; выбежав во двор, он сорвал с шеи крест, который носил еще, и бросил его на землю.

Н. К. Крупская. Детство и ранняя юность Ильича. «Большевик», 1938, № 12, стр. 70.

Если Вы неверующий, то с какого возраста: с 16 лет.

Анкета В. И. Ленина для всероссийской переписи членов РКП (б) 1922 года. «Личное дело члена РКП (б) В. И. Ульянова (Ленина)». М. — Л., 1926, приложение 2.

Надо сказать, что даже Добролюбов в 1856 г. не порвал еще окончательно с религией, а Илья Николаевич так и остался верующим до конца жизни, несмотря на то, что был преподавателем физики, метеорологом. Его волновало, что его сыновья перестают верить. Александр Ильич главным образом под влиянием Писарева перестал ходить в церковь. Анна Ильинична вспоминает, что одно время Илья Николаевич спрашивал за обедом Сашу: «Ты нынче ко всенощной пойдешь?», тот отвечал кратко и твердо: «Нет». И вопросы эти перестали повторяться.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 31 — 32.

Действительно, в семье Ульяновых не культивировали атеизм, и маленький Володя сначала рос под знаком тех религиозных внушений, которые не могла не оказывать на него окружающая среда. Но гимназическое начальство, охотно выставляя оканчивающему гимназисту жирную пятерку по закону божию, и не подозревало, что в голове юноши давно уже совершился процесс эмансипации (то есть освобождения. — A. И.) его мысли от религиозных предрассудков... По рассказу одного из приятелей Ильича (его товарища по революционной работе 1895 г.)¹, сам Владимир Ильич так характеризовал момент этой эмансипации. Однажды, когда в его сознании ясно отобразилась мысль, что никакого бога нет, он порывисто снял со своей шеи крест, с презрением плюнул на «священную реликвию» и бросил на землю. Словом, освободился от религиозных предрассудков по-своему — чисто «по-ильичевски», революционно, без длительных колебаний и робких примериваний к своему уму «духа отрицанья и сомненья».

П. Лепешинский. Жизненный путь Ильича. Л., 1925, стр. 9 — 10.

¹ Гл(еба)   М(аксимилиановича)   Кржижановского. — Примечание П. Лепешинского. См. воспоминания Г. М. Кржижановского на стр. 716 — 717 наст, издания.

 

И невольно встает вопрос о том, знал ли отец о революционном настроении старшего брата (Александра Ильича. — А. И.)? Несомненно знал, не мог не знать. Слишком велика была их любовь друг к другу, слишком тесная дружба связывала их, и нельзя допустить, чтобы Александр Ильич не высказывал отцу, хотя бы в общей форме, своих взглядов.

М. Ульянова, стр. 60.

Это было в Симбирске летом 1885 г., за полгода до смерти отца. Все семейные куда-то уехали, остались дома только отец, Александр Ильич и я. Мне было тогда 11 лет.

Отец с братом гуляли по средней аллее сада. Гуляли очень долго и говорили о чем-то тихо и чрезвычайно сосредоточенно. Лица их были как-то особенно серьезны, и они настолько ушли в свой разговор, что совершенно не обращали внимания на мои попытки вмешаться и перейти к чему-нибудь общему и веселому. Иногда говорили горячо, но больше тихо, чуть внятно. Я вгляделся в их лица и понял, что обсуждается что-то очень важное, и я не должен им мешать. Этот момент мне резко врезался в память.

Из воспоминаний Д. И. Ульянова. Цит. по книге М. Ульяновой, стр. 60 — 61.

В... мирной и, казалось, счастливой обстановке проходили детские годы будущего вождя мировой революции. До тех пор, пока одно несчастие за другим, обрушившиеся на семью, не изменили в корне всю жизнь этой семьи и не дали ей новое направление.

В. В. Кашкадамова (Юбилейный сборник, стр.39).