Книги о Ленине

 

Глава вторая

В ШКОЛЕ И ДОМА

Гимназия наша¹ стояла в самом центре города, на Спасской (ныне Советская. — А. И.) улице, против женского Спасского монастыря.

В одном из гимназических зданий были пансион для живущих учеников и квартира инспектора, в другом — лазарет, а в остальных двух зданиях были классы, церковь и квартира директора. На дворе был гимнастический плац с разными приспособлениями для гимнастики. Окна классов выходили в Карамзинский садик, где стоял памятник Карамзину. А с другой стороны гимназии была Соборная площадь, которая кончалась Венцом, и стоял дом губернатора².

Д. М. Андреев, стр. 3.

¹ Сейчас здесь средняя школа № 1 имени В. И. Ленина. На здании мемориальная доска с надписью: «Здесь учился Владимир Ильич Ульянов-Ленин. 1879 — 1887 гг.».

²  Из-за тесноты приготовительный, а также оба отделения первого и второго классов гимназии были размещены напротив, через площадь, в нижнем этаже здания городской управы (ныне здание городского комитета КПСС). Здесь в первом классе «А» и учился Владимир Ильич. Начиная со второго класса, он занимался уже в основном здании гимназии.

 

В гимназию Володя поступил девяти с половиной лет, в первый класс¹. Готовили его к ней две зимы — сначала учитель (В. А. Калашников. — Л. И.), а потом учительница городского училища, самого близкого от нас². Учительница (В. П. Прушакевич. — А. И.) считалась очень хорошей преподавательницей. К ней Володя бегал на часок, редко на два в день или до уроков, с восьми до девяти часов, или в свободные для учительницы часы, обыкновенно от девяти до десяти, когда в школе происходили уроки закона божия, рукоделия или рисования. Чрезвычайно проворный с детства, он так и летел на урок. Помню, раз мать в холодное осеннее утро хотела одеть его в пальто, но не успела оглянуться, а его уже нет. Выглянула, чтобы позвать его обратно, а он уже за угол заворачивал.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 14 — 15.

¹ В другом месте («Воспоминания об Александре Ильиче Ульянове», изд. 3. М. — Л., 1931, стр. 46 — 47) А. И. Ульянова-Елизарова пишет: «Ко времени поступления в гимназию следующего брата (то есть Владимира Ильича. — А. И.) Саша — ребенок двенадцати лет — заявил с той решительностью, которой отличались все его редкие заявления, что не следует отдавать Володю в приготовительный класс, а надо подготовить его к первому. Брат Владимир начал действительно школу с первого класса; вероятно, отец с матерью и сами убедились, что лучше по возможности миновать хотя приготовительный класс, но заявление Саши имело, несомненно, значение».

² В то время поступающие в первый класс гимназии должны были держать экзамены.

 

И(лья) Н(иколаевич) настолько ценил меня как учителя, что в свое время приглашал меня заниматься с своими детьми; и я, кажется, по русскому языку подготовлял в гимназию его дочку Аню, сына Сашу и сына Володю. Впрочем, с последним я занимался недолго¹.

В. А. Калашников (Юбилейный сборник, стр. 47).

¹ В статье «Из воспоминаний домашнего учителя детей Ильи Николаевича Ульянова» («А. И. Ульянов», стр. 277) В. А. Калашников уточняет, что «эти занятия продолжались лишь несколько недель...» Вместе с Володей брала уроки у В. А. Калашникова и маленькая Оля. «Учитель мой, — вспоминала она, — был очень добр, и я всегда с удовольствием шла к нему заниматься; но с меня не взыскивали за плохо написанный рассказ или за шалости, а так как я сама была еще мала, чтобы понять, что меня учат для моей же пользы, то я больше любила разговаривать с учителем о чем-нибудь, чем писать; а поэтому мои успехи были очень незначительны, тем более что училась я только два месяца, так как потом начались классы в школе, и мой учитель не мог уже со мною заниматься. Тогда меня стала учить мама» (Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске).

К этому можно добавить, что, когда Оле исполнилось 7 лет, она стала посещать 4-е отделение Первого женского приходского училища. Несмотря на то что по своим успехам Оля не отставала от старших учениц, через год родители забрали ее из училища, так как она была слишком мала. Два года с нею занималась Анна Ильинична, к тому времени окончившая гимназию, а затем Оля поступила на 5-е отделение училища. Закончив его осенью 1883 года, она пошла учиться в 4-й класс симбирской Мариинской гимназии. Переходя, как и Владимир Ильич, из класса в класс с первой наградой, Ольга Ильинична закончила гимназию в 1887 году, одновременно с братом, и так же, как и он, была удостоена золотой медали.

 

Писать он (Володя. — А. И.) научился у учителя одной из приходских школ Симбирска, бегая к нему на часок в день. Помню, как, прибегая оттуда, он показывал отцу грифельную доску с записанными на ней буквами и словами, и как отец, отрываясь от своей работы, просматривал его урок.

 А. И. Елизарова. Как учился Владимир Ильич. «Пионер», 1928, № 2, стр. 2.

Это было в конце лета. Володя был одет в бледно-розовую рубашку, имел вьющиеся светло-рыжие волосы... Складки его губ делали его личико серьезным. Он был весьма аккуратен на уроках, ничем не развлекался, всякое объяснение схватывал сразу. Память его была настолько замечательной, что повторений не требовалось.

Я усомнился в том, что он сознательно серьезен и деловит на уроках, и думал, что он находится под влиянием родительской дисциплины и стеснен моим присутствием. Но однажды он меня в этом разубедил, передразнив мое медленное выговаривание слов почти по слогам, к которому я привык, занимаясь в инородческих школах. Он передразнил меня с насмешливой гримасой, и я убедился, что он совершенно свободен на уроках и проявлял деловитость и серьезность в силу своего необыкновенного раннего развития и сознательного отношения к делу...

Ульяновы жили в центре города, а я у Волги, почти у пристани, ходить для меня было слишком далеко и трудно подниматься по крутому венцу, который возвышался над Волгой. Кроме того, Илья Николаевич, желая удовлетворить просьбу своего домашнего доктора — дать опытного учителя его сыну, предложил мне урок у доктора, который имел своих лошадей, а Володя стал заниматься у того учителя, у которого начал учиться и я, у Ивана Николаевича Николаева.

В. А. Калашников. Домашний учитель Ильича. «Огонек», 1926, № 7, стр. 6.

От Симбирской классической гимназии сим объявляется, что приемные испытания будут производиться с 8 по 14 августа сего (1879-го. — А. И.) года. Прошения о приеме детей принимаются ежедневно в канцелярии гимназии. Учение начнется 16 августа.

«Казенные объявления». «Симбирские губернские ведомости», 1879, 17 июля.

Когда я пришел в гимназию, в коридоре была ужасная толкучка. Старшие гимназисты тузили малышей, толкались. Я протиснулся к «своим», к новичкам. Мы держались своей кучкой. В этой кучке я обратил внимание на маленького коренастого паренька с рыжеватыми волосами.

Прозвенел звонок. Все хлынули по классам. И тут я увидел, что рядом со мной, за одной партой, сидит этот» самый паренек¹.

Потом учитель сделал перекличку, и мы узнали фамилии друг друга. Его фамилия была Ульянов.

Он был самый младший среди нас. Мне шел уже 12-й год. Были ученики и постарше, а ему только минуло 9. Но держался он смело.

Что рассказал пионерам города Ульяновска соученик Ленина по гимназии Михаил Федорович Кузнецов. «Пионерская правда», 1938, 20 января.

¹ М. Ф. Кузнецов учился вместе с Владимиром Ильичей в течение всего гимназического курса. В статье «Годы юности» («Волжская коммуна», 1940, 21 января) он пишет: «В четырех низших классах и двух высших — седьмом и восьмом — я сидел с ним (то есть с Володей Ульяновым. — А. И.) за одной партой».

 

Первое воспоминание об Ульянове связано у меня со вступительными экзаменами в Симбирскую классическую гимназию.

Рядом со мной на парте сидел мальчик. Он был гораздо ниже меня ростом. Его слегка рыжеватые волосы были растрепаны. Он правильно и бойко отвечал на все вопросы и этим обращал на себя внимание. Большинство из поступавших мальчиков смущалось, я тоже стеснялся и чувствовал себя неуверенно, а мой маленький сосед так быстро решил заданную нам задачу и так хорошо написал диктовку, что мы все, державшие экзамен, невольно прониклись к нему уважением. Как я узнал потом, это был сын инспектора народных училищ Володя Ульянов¹.

Д. М. Андреев, стр. 3.

¹ Володя Ульянов поступил в гимназию в 1879 году, когда его отец был уже не инспектором, а директором народных училищ (с 1874 года).

В годы учения Владимира Ильича в Симбирской гимназии числилось в среднем 423 учащихся, из них детей дворян и чиновников — 218 (или 52 процента), детей духовенства — 19 (4 процента), детей городских сословий — 147 (35 процентов), детей сельских сословий — 35 (9 процентов), детей иностранцев — 4 (1 процент). Таким образом, гимназия являлась, по существу, дворянским учебным заведением. Для того чтобы регулировать классовый состав учащихся, царское правительство установило высокую плату за учение. В Симбирской гимназии она равнялась 30 рублям в год с ученика. Такую плату могли вносить лишь помещики, духовенство, купцы, крупные домовладельцы, зажиточные землевладельцы. Вот почему Александр Ильич и Владимир Ильич Ульяновы в гимназии были окружены главным образом детьми дворян, чиновников и купцов.

Сами же Александр Ильич и Владимир Ильич были освобождены от платы за учение, как дети служащего по народному образованию.

 

(Педагогический совет гимназии), рассмотрев в заседании 16 августа 1879 г. отметки подвергавшихся испытанию, постановил принять в 1-й класс: Ульянова (Владимира, — А. И.), Кутенина, Николаева, Смирнова, Левашева Ал., Левашева Мих(аила), Мацкевича, Столова, Державина, Мордовина, Гермазина, Ксанф Вас(илия), Коринфского, Баранова, Исакова Вас(илия), Алешина, Стойчева, Михайлова, Зайцева и Вронского¹.

Постановление педагогического совета Симбирской гимназии от 16 августа 1879 года. Цит. по книге А. Л. Карамышева «Симбирская гимназия в годы учения В. И. Ленина». Ульяновск, 1958, стр. 101.

¹ Всего в первый класс вместе с Володей Ульяновым было принято 30 человек.

 

Первые дни гимназической жизни связаны у меня с тяжелыми переживаниями. Вскоре после экзаменов внезапно скончался мой отец, и я остался круглым сиротой, на попечении тетушки. Придя в класс после похорон отца и очутившись среди чужих мне мальчиков, я еще острее почувствовал свое одиночество. Я угрюмо сидел на парте и еле сдерживал слезы, когда ко мне неожиданно подошел Володя Ульянов.

— Я знаю, что у тебя умер отец. Да ты не унывай!

Видя, что у меня глаза наполняются слезами, он добавил:

— Хочешь, я отточу тебе карандаш?

От этих простых слов, которыми он хотел меня утешить, слезы полились ручьями. Мне было стыдно плакать перед товарищами, и я, подняв крышку парты, спрятал в нее голову. Володя не отходил от меня. Он что-то говорил и до тех пор оттачивал мои цветные карандаши, приготовленные для рисования, пока я не справился со слезами.

Этот маленький эпизод врезался в мою память на всю жизнь, и с этого дня я почувствовал к Ульянову большое влечение и нежную дружбу.

Потом я узнал, что хорошо отточенные карандаши были слабостью Ульянова. Он не любил писать, если кончик карандаша чуть-чуть притуплялся, и всегда терпеливо оттачивал его. Уже в первом классе он мастерски умел точить карандаши и с удовольствием оттачивал их своим товарищам.

Помню, что как-то раз в младших классах один из учеников задался целью из озорства ломать кончики всех карандашей Володи. Долго не знал Ульянов, кто портит его карандаши. Но как-то раз во время перемены, войдя случайно в класс, он поймал преступника на месте.

Недолго думая, Володя схватил его за шиворот и отколотил.

С тех пор карандашей Володи никто уже не трогал.

С первой же учебной четверти Ульянов выдвинулся среди товарищей своими способностями, блестящими ответами и стал первым, совершенно исключительным учеником¹.

Он не был из тех первых учеников, которые во время перемены не расстаются с книжкой. Наоборот, он всегда много бегал, смеялся и старался расшевелить таких неповоротливых товарищей, как я.

Во время большой перемены, когда в хорошую погоду все ученики выходили во двор и делали гимнастику², он с большой ловкостью проделывал упражнения на канатах, шестах, на турнике и на лестнице.

Мне припоминается, что, несмотря на свою резвость, Володя уже в младших классах отличался большой аккуратностью. Например, он не терпел никакого беспорядка в своей ученической парте: тетради всегда были сложены с одной стороны, книги — с другой, а пенал с карандашами и перьями лежал между ними.

На уроках Ульянов никогда не шалил и не развлекался посторонними делами.

Даже на уроках чистописания и рисования, которые проходили особенно шумно, он сидел спокойно и выводил букву за буквой или рисовал поставленную модель.

Первый учебный год был очень тяжел для меня. Я дичился товарищей, с трудом привыкал к гимназическим порядкам. В классе надо мной часто подсмеивались за высокий рост и застенчивый характер. Ульянов не терпел несправедливых насмешек и всегда заступался за меня. Только с ним мне было легко, но мы мало времени проводили вместе. Он всегда принимал участие в играх, любил прыгать и бегать, я же был довольно неповоротлив и в шумных играх участия не принимал.

Сходились мы только на игре «в перышки». Этой игрой увлекались все гимназисты младших классов. Она состояла в том, что одно перо клали на парту, а другим нажимали на его тупой конец так, чтобы перо перевернулось. Кто сумеет перо перевернуть три — пять раз подряд (по уговору), получал его в собственность.

Володя Ульянов очень любил сражаться в перышки и играл всегда с большим азартом. Очень хорошо помню, что у него была коробочка с новыми перьями, специально предназначенными для игры. И часто, не жалея, раздавал он свои новые перья товарищам.

Д. М. Андреев, стр. 3 — 4.

¹ В первом классе Володя Ульянов изучал русский (4 часа в неделю) и латинский (8 часов) языки, чистописание (3 часа), арифметику (4 часа) и закон божий (2 часа в неделю).

² В гимназии гимнастику и пение преподавали во внеклассное время.

 

(Педагогический совет гимназии), руководствуясь § 39 правил о переводных испытаниях, признал достойным первой награды (книга с тиснением на переплете золотом: «За благонравие и успехи» и похвальный лист. — А. И.) учеников I «А» класса: Ульянова Владимира и Писарева Александра; второй награды (похвальный лист. — А. И.): Кутенина Ник(олая), Кузнецова Мих(аила), Молгачева Петра, Коринфского Аполл(она), Балакирщикова Петра.

Определение педагогического совета Симбирской гимназии от 14 июня 1880 года¹. Цит. по книге А. Л. Карамышева «Симбирская гимназия в годы учения В. И. Ленина». Ульяновск, 1958, стр. 106.

¹ Это определение было вынесено по представлению классного наставника I «А» класса Николая Михайловича Нехотяева. Несмотря на свою молодость (ему тогда было около 25 лет), Нехотяев был хорошим воспитателем и опытным преподавателем русского и латинского языков в младших классах.

 

Со второго класса я жил в гимназическом пансионе¹. В то время ученики Симбирской гимназии делились на приходящих и пансионеров, живущих в интернате. Пансионерами были мальчики, родители которых жили далеко от города, или сироты, как я.

Володя довольно часто приходил к товарищам в пансион. Он приносил книги для чтения, играл в шахматы, а когда меня отпускал надзиратель, мы ходили гулять.

Учеников в пансионе кормили неважно, иной раз даже несвежими продуктами. Мы пробовали жаловаться, некоторые отказывались от обеда, но на это никто не обращал внимания.

Володя советовал действовать всем вместе:

 — Вы поймите, когда протестует кто-нибудь один, на это никто не обращает внимания. Надо всем сразу встать из-за стола и отказаться есть, это непременно встревожит мерзавца эконома! Он испугается начальства.

К словам Володи прислушивались. И однажды, когда к обеду подали котлеты из тухлого мяса, я громко сказал:

— Предлагаю всем отказаться от обеда! — И все отодвинули тарелки.

— Это еще что такое? — рассердился надзиратель.

— А вы понюхайте! — предложил какой-то старшеклассник и поднес ему блюдо.

Надзиратель вызвал эконома. Эконом пришел и заявил, что котлеты пахнут только луком. Такая наглость окончательно возмутила гимназистов. Мы стали кричать, топать ногами, стучать ножами и вилками.

— Тише! Тише, говорят вам! — пытался остановить нас надзиратель, но его никто не слушал.

Тогда он послал за инспектором гимназии. Инспектора не оказалось дома.

— Засажу в карцер! Лишу каникул! — грозил надзиратель. — Извольте есть!

Гимназисты продолжали шуметь:

— Кушайте на здоровье сами!

Такое поведение было настолько необычайно, что надзиратель растерялся и послал за директором гимназии². Кто-то из нас увидел в окно, как директор быстрыми шагами переходил двор, и в столовой наступила мертвая тишина.

Котлеты нетронутыми лежали на тарелках, мы напряженно застыли на своих местах. Директор, которому уже доложили, в чем дело, сразу начал оправдывать эконома. Мы молчали.

— Будете ли вы, наконец, есть? — закричал директор. — Я вас спрашиваю, будете вы есть? Отвечайте!

— Нет! — ответили все сразу.

— Что это, бунт?.. Смотрите у меня! — он погрозил пальцем, потом взял вилкой с блюда одну котлету и поднес ее к носу. — Прекрасные котлеты! Таких котлет не едят даже мои дети!

Кто-то сказал за спиной директора:

— Еще бы! Таких котлет они никогда не будут есть!

От этих слов всем стало весело, и мы громко расхохотались.

— Что? Что такое? — захлебнулся директор. — Марш из-за стола, бездельники! Останетесь без обеда! — и он в бешенстве выбежал из столовой.

Вечером голодные гимназисты побежали в лавку за хлебом и колбасой, и эта история быстро разнеслась по всему городу.

Володя пришел в пансион. Он был очень доволен, что мы выступили так дружно и держались стойко, не испугались директорского гнева.

Я с несколькими товарищами просидел в карцере целые сутки. Когда нас выпустили, первое, что мы узнали, было известие об увольнении эконома.

Я зашел к Володе.

 —  Ну что, тухлятиной больше не кормят? Я засмеялся:

— Говорят даже, новый эконом каждый обед носит на пробу к директору...

— Вот видишь, что значит общий протест! Всегда надо действовать вместе. Один в поле не воин!

После этого случая Володя Ульянов стал признанным авторитетом среди учеников не только нашего класса, но и всей гимназии.

Д. М. Андреев. В гимназические годы. «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 9 — 10.

¹ Гимназический пансион находился в одном дворе с гимназией и возник из «благотворительного учреждения симбирского дворянства», открытого правительством еще в 1830 году по особому ходатайству симбирских дворян. Позднее, когда жизнь показала, что тем скудным образованием, которое получали дворянские дети в своем «благотворительном учреждении», обойтись нельзя, дворяне вынуждены были посадить своих детей в одних классных комнатах с детьми «прочих» сословий. В 1843 году «благотворительное учреждение симбирского дворянства» было присоединено к гимназии и переименовано в гимназический пансион.

² С марта 1879 года директором Симбирской гимназии стал статский советник Федор Михайлович Керенский, отец будущего главы Временного правительства. По сравнению с предыдущим директором, И. В. Вишневским, приведшим учебную работу гимназии к упадку, новый директор отличался опытностью и энергичностью. При Ф. М. Керенском Симбирская гимназия по постановке учебного дела заняла первое место в Казанском учебном округе, а затем и в министерстве народного просвещения. При этом в деятельности Керенского, как директора, было много чиновничьего усердия, стремления воспитать из гимназистов верных слуг царского самодержавия. Необычайная строгость в оценке успеваемости и крутые меры «воспитательного характера» были направлены на то, чтобы избавиться от необеспеченных, а также от тех, кто проявляет «вольнодумство». В результате на первое пятилетие директорства Керенского из гимназии отсеялось около 250 учеников, что значительно превышало количество вновь поступивших.

 

Вспоминаю, что, когда мы учились не то в первом, не то во втором классе¹, произошел такой случай. Во время перемены в класс через открытое окно забралась кошка. Звонок, возвещавший начало уроков, еще звенел в коридоре, когда неожиданно, быстрыми шагами вошел учитель. Кто-то сунул кошку к себе в парту. Она стала царапаться и мяукать. Мы шумно заерзали на своих партах, учитель насторожился. Через некоторое время кошка снова замяукала, да так громко, что спрятавший ее мальчик испугался и открыл парту. Кошка выпрыгнула, потянулась и спокойно направилась по среднему проходу прямо к преподавательской кафедре.

— Это что за безобразие?! — вскочил с места учитель. — Кто смел принести сюда кошку? Кто? Сознавайтесь!

— Никто не приносил! Она сама пришла! В окно влезла, — оправдывались гимназисты.

— Кто спрятал ее в парту? — продолжал кричать учитель. — Если сейчас же не скажете, доложу инспектору!

Но класс не стал выдавать товарища. Как ни грозил преподаватель страшными наказаниями, он ничего не добился.

Кошку выгнали за дверь и продолжали заниматься.

Перед началом следующего урока в класс быстро вошел инспектор. Мы стояли у своих парт, опустив головы, каждый решил, что будет молчать во что бы то ни стало. Но каково же было общее удивление, когда инспектор сразу вызвал на середину класса ученика, прятавшего кошку:

— В карцер! Единицу за поведение! Марш!

Мы были потрясены и в недоумении переглядывались. Как только за инспектором захлопнулась дверь, все хором заговорили:

— Кто же наябедничал? Кто мог предать товарища? Какая подлость!

Володя хмурился и долго молчал, прислушиваясь к общему возмущению. Потом громко сказал:

— Доносчиков надо наказывать! Но виновного мы не нашли.

С тех пор, что бы ни происходило в классе, все тотчас становилось известным надзирателю. Он безошибочно вызывал и наказывал виновных.

Мысль о том, что среди нас есть доносчик, портила всем па-строение, и жизнь в классе стала напряженной. Даже друзья с недоверием следили друг за другом, но доносы не прекращались.

Наконец мы стали подозревать одного мальчика. Учился он плохо, но за поведение у него всегда стояли пятерки. Некоторые еще сомневались, но когда Володя, отличавшийся наблюдательностью, сказал: «Я уверен, что это он! Он никому в глаза не смотрит!» — Володе все поверили и тут же решили проучить ябедника.

Помню, я предложил подстеречь предателя у выходных дверей и как следует отколотить его в темном углу.

— Охота руки марать! — возразил Володя. — Лучше объявим ему бойкот!

Кто-то спросил:

— А что это такое — бойкот?

— Бойкот — это когда с человеком никто не разговаривает, никто не отвечает на его вопросы, когда человека вообще не замечают, как будто его нет1 — объяснил Володя.

— Но ведь надо, чтобы он знал, за что его наказывают!

— Прекрасно сам поймет!

В тот же день был предупрежден весь класс.

Сначала виновный не понимал, почему с ним не разговаривают, не принимают в игру и отворачиваются, когда он проходит мимо. Потом он сам перестал заговаривать с товарищами и во время перемен ходил угрюмый и одинокий. Скоро ему стало настолько тяжело бывать в классе, что он начал пропускать уроки.

Так продолжалось около месяца. Доносы совсем прекратились. Тогда Володя первый подошел к наказанному и заговорил. От радости у мальчика показались на глазах слезы, и он торопливо начал оправдываться:

— Я должен был говорить надзирателю, он грозил посадить меня в карцер!.. Ты же знаешь, у меня плохие отметки... Могли оставить на второй год! Я так боялся!.. Но теперь, честное слово, больше никогда не выдам своих товарищей.

Д. М. Андреев. В гимназические годы. «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 7.

1 Во втором классе в учебной программе кроме русского языка (4 часа в неделю), латинского языка (7 часов в неделю), арифметики (4 часа), чистописания (2 часа) и закона божия (2 часа) появились еще три предмета: немецкий и французский языки (по 3 часа в неделю) и география (2 часа).

 

(Педагогический совет) постановил наградить похвальным листом и книгою (первая награда) учеников II «А» класса: Ульянова Владимира, Кузнецова Мих(аила), Писарева Ал(ександра); похвальным листом (вторая награда)4: Вронского В., Коринфского Аполл(она), Кожевникова I Ал., Кожевникова II Ал., Сахарова Сергея.

Постановление педатогичеоного совета Симбирской гимназии от 12 июня 1881 года. Цит. по книге А. Л. Карамышева «Симбирская гимназия в годы учения В. И. Ленина». Ульяновск, 1958, стр. 106.

Учение давалось ему (Володе. — А. И.) легко. С младших классов шел он лучшим учеником и, как таковой, получал при переходе из класса в класс первые награды¹. Они состояли в то время из книги с вытисненным на переплете золотом «За благонравие и успехи» и похвального листа. Кроме прекрасных способностей, лучшим учеником его делало серьезное и внимательное отношение к работе. Отец приучал к этому с ранних лет его, как и его старших брата и сестру, следя сам за их занятиями в младших классах. Большое значение имел также для маленького Володи пример отца, матери, постоянно занятых и трудящихся, и особенно старшего брата Саши...

Вследствие привычки серьезно относиться к делу Володя, как он ни был шаловлив и боек, на уроках слушал внимательно.

Л. И. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 13).

¹ Наглядное представление об общей успеваемости класса, в котором учился Владимир Ильич, дают следующие цифры. В 1879/80 учебном году из 1-го класса (26 человек) был переведен во 2-й класс 21 учащийся (81 процент). В 1880/81 году из 2-го класса (35 человек) были переведены в 3-й только 24 гимназиста (69 процентов). В 1881/82 году из 3-го класса (37 человек) в 4-й — лишь 21 (57 процентов). В 1882/83 году из 4-го класса (48 человек) в 5-й — всего 24 (50 процентов). В 5-м классе из 52 учащихся за первую четверть неудовлетворительную оценку по русскому языку получили 9 гимназистов, по латинскому языку — 11, по математике — 12, по греческому языку — 20.

 

Повествуя о гимназии, Володя рассказал миге такой случай.

На уроках новых языков¹ соединяли основной и параллельный классы в один, и вот первый ученик параллельного класса (кажется, Пьеро) попросил у Володи списать слова к немецкому переводу.

— И что же, — спрашиваю, — ты дал?

— Конечно, дал... Но только какой же это первый ученик!

— Так неужели, — говорю, — с тобой никогда не бывало, что ты урока не приготовил?

 — Никогда не бывало и не будет! — отрезал Володя². Ему вообще было свойственно выражаться так коротко и решительно.

Слова Володи никогда не расходились с делом даже в этом возрасте.

Н. Веретенников, стр. 49 — 50.

¹ Новые языки (немецкий и французский) в гимназии начинали преподавать со второго класса. Во втором, третьем, четвертом, пятом и шестом классах на каждый из этих языков отводилось по 3 часа в неделю, в седьмом и восьмом классах — по 2 часа. Хотя изучение одного из новых языков было необязательным, Володя Ульянов изучал оба — и немецкий и французский.

² 24 декабря 1894 года В. И. Ленин писал своей сестре Марии Ильиничне: «...раз ты с начала гимназического курса проходила все основательно, то теперь уж ты кончишь хорошо... Должна же ты согласиться, что те, кто идет на тройки, во-первых, уроков не готовят, а во-вторых, задов ничего не знают. (У нас, по крайней мере, так было.)» (Сочинения, изд. 4, том 37, стр. 5).

 

Учителя его говорили, что Володе очень помогает то, что он всегда внимательно слушает объяснение урока в классе. При своих прекрасных способностях он запоминал обыкновенно в классе новый урок, и дома ему приходилось лишь немного повторить его. Поэтому только, бывало, начнется вечер и мы, старшие, разложимся со своими работами в столовой, у большого стола, за общей лампой, как оказывается, что Володя уже выучил уроки и болтает, шалит, поддразнивает меньших и мешает нам.

А в старших классах в те годы много уроков задавали. «Володя, перестань!», «Мамочка, Володя заниматься не дает!» Но Володе надоело сидеть смирно, и он шалит, ходит колесом. Иногда мать забирала меньших в залу, где они пели под ее аккомпанемент на рояле детские песенки.

Володя любил петь: слух и способности к музыке у него были хорошие. Но и тут он не всегда утихомиривался. Меньшой братишка Митя в возрасте трех — пяти лет был очень жалостливый и никак не мог допеть без слез «Козлика». Его старались приучить, уговаривали. Но только он наберется мужества и старается пропеть, не моргнув глазом, все грустные места, как Володя поворачивается к нему и с особым ударением, делая страшное лицо, поет: «Напа-али на ко-озлика серые волки...»

Митя крепится изо всех сил.

Но шалун не унимается и с еще более трагическим видом, испытывая брата, поет: «Оста-авили ба-абушке ро-ожки да но-ожки», пока малыш, не выдержав, не заливается в три ручья. Помню, что я ссорилась из-за этого с Володей, возмущаясь, что он дразнит маленького...¹

Когда собирались его сверстники или в семье с меньшими (Олей и Митей), он был коноводом всех игр. И каждый день слышался его смех и неистощимый запас шуток и рассказов...

Некоторые проказы, Володи остались у меня в памяти. Так, приехала к нам двоюродная сестра, женщина-врач². В то время женщины-врачи были редкостью. Эта двоюродная сестра была одной из первых. Сидит она в зале и разговаривает с отцом и матерью. У двери в залу смех, шушуканье. Вбегает Володя и бойко обращается к гостье:

— Анюта, я болен — полечи меня.

— Чем же ты болен? — снисходительно спрашивает молодой врач, видя, что мальчик шалит.

— Никак не могу досыта наесться: сколько ни ем, все голоден.

— Ну, пойди в кухню, отрежь ломоть ржаного хлеба во весь каравай, посоли покруче и съешь.

— Я уже пробовал, — не помогает.

 —  Ну, так повтори это лекарство, тогда наверное поможет. Володе остается только ретироваться.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 15 — 16, 22, 23.

¹ «Озорной Володя, — рассказывала Анна Ильинична Г. Я. Лозгачеву-Елизарову, — иногда устраивал своеобразный эксперимент, пользуясь этой слабостью братишки. «Смотрите, — говорит, — сейчас Митя будет по заказу плакать!» И — к Мите: «Ну же, Митюша, поплачь для нас немножко, я тебя прошу!» Бедный Митя не заставлял себя долго просить и разражался самыми настоящими слезами; Володя с хохотом убегал, а мы принимались дружно успокаивать безутешного плаксу» (см. книгу Г. Лозгачева-Елизарова «Незабываемое». Саратов, 1962, стр. 122).

² Речь идет о земском враче Анне Ивановне Веретенниковой, племяннице Марии Александровны Ульяновой (см. о ней на стр. 117 — 118 и 437 — 438 наст, издания).

 

В ту же весну я первый раз был в гостях у Володи. Когда он раньше приглашал меня, я всегда отказывался из-за большой застенчивости, но на этот раз настроение было такое скверное, что я сдался и пошел вместе с ним.

Это первое посещение дома Ульяновых врезалось в мою память.

Д. М. Андреев, стр. 7.

Из передней по широкой деревянной лестнице мы поднялись на второй этаж в Володину комнату. Володя сел за свой рабочий стол с аккуратно сложенными книгами и предложил:

— Давай повторим несколько билетов к экзамену, а потом поболтаем!

Несмотря на свои блестящие способности, Володя уже с малых лет умел заставить себя прежде всего сесть за уроки, как бы ни хотелось ему пойти поиграть или погулять с товарищами.

Повторив самое трудное, мы стали читать какую-то книгу, увлеклись и не заметили, что наступил вечер. Нас позвали пить чай.

— Идем скорее! Опаздывать не полагается! — улыбнулся Володя. Я смутился, стал отказываться. Тогда он силой потащил меня вниз по лестнице.

У самой столовой я еще раз попытался ускользнуть, но Володя схватил меня за руку и подтолкнул к открытой двери. Володина мать увидала меня, и все пути к бегству были отрезаны. За чайным столом, как мне показалось со страху, было много народу. Кое-как поздоровавшись, красный от смущенья, я сел. Мария Александровна, приветливо улыбаясь, протянула мне стакан чая. Все еще смущенный, я не поднимал глаз. Мария Александровна пыталась заговорить со мной, но я отвечал ей односложно, обжигался чаем.

— Вот сахар!.. Мама, положи, пожалуйста, Мите варенья! — заботился Володя, хитро поглядывая на меня и посмеиваясь.

Я отказывался, благодарил, краснел.

— А где же Саша? Что ж он не идет? — спросила вдруг Мария Александровна.

— Он, наверное, у себя, лягушку потрошит! — весело ответила Оля, младшая сестра Володи. — Я видела, как он нес ее к себе наверх.

Я удивился: «Что за удовольствие потрошить лягушек?» — и вопросительно посмотрел на Олю. Она живо отозвалась:

— Вы разве Сашу не знаете? Это наш старший брат, ученик восьмого класса!.. Он изучает разные растения, насекомых!

— Лягушка не насекомое! — засмеялся Володя.

— Знаю!.. А ты хоть во всем подражаешь Саше, а лягушек боишься! — с задором ответила Оля.

В это время в столовую вошел Саша, высокий, стройный юноша с серьезным спокойным лицом.

— Извини, мама, я немного опоздал! — сказал он и поздоровался со мною.

Мария Александровна налила ему чаю и спросила Володю:

— Отчего ты не берешь пирога?

— А Саша возьмет?

— Вот видите, Митя, Володя даже ест только то, что Саша! — поддразнивала Оля брата, и все рассмеялись.

- Олечка, не дразни Володю. Он по привычке сказал... Это у него с детства осталось, — заметила Мария Александровна.

За столом начался оживленный разговор о разных проделках братьев, о гимназических порядках, о шалостях учеников. Каждый рассказывал про свой класс, вспоминая что-нибудь занимательное. Все спорили, острили, смеялись... Я постепенно перестал смущаться и очень хорошо почувствовал себя в этой гостеприимной, радушной семье.

Когда я собрался уходить, Володя вышел проводить меня в переднюю.

— Ты такой большой, а все трусишь! Неужели и теперь еще страшно? — спросил он, смеясь.

— Нет. Теперь не страшно... — ответил я и крепко пожал ему руку.

Д. М. Андреев. В гимназические годы. «Костер» (Ленинград), 1957, № 4, стр. 8 — 9.

Володя Ульянов, несмотря на то что был моложе всех нас в классе, оказался самым развитым и начитанным. Уроки не требовали от него особой подготовки, и он много читал... Ильич воспитывался в высококультурной семье, где очень ценили книги, знания и труд и где была своя прекрасная библиотека.

В праздничные дни я приходил в дом Ульяновых. Вся семья собиралась в 12 часов дня в столовую завтракать. Сидели все спокойно, только Володя был непоседа. После завтрака мы по обыкновению шли с ним наверх, в его небольшую комнату. Здесь он помогал мне решать задачи по алгебре и геометрии и подготовлять уроки по истории и географии...

Из всех учеников нашего класса Володя выделялся своей аккуратностью: ранец и одежда его всегда находились в порядке. Так его воспитала семья. Тетради, учебники были опрятны, и уроки он готовил быстро и тщательно, отвечал всегда на уроках отлично.

М. Ф. Кузнецов. Первый ученик. «За коммунистическое просвещение», 1937, 22 января

Ильич делал всегда хорошо все, за что бы он ни брался. Эта черта поражала в нем всех, кто знал его еще в его юные годы. Вот маленький пример.

У меня сохранилась составленная им еще в гимназические годы на листке бумаги табличка спряжения неправильных французских глаголов¹. Все в ней так четко, так ясно, так продумана каждая графа, каждая черта. Посмотришь и подумаешь: лучше сделать нельзя. Этой табличкой не только удобно пользоваться, она, кроме того и красиво сделана. Видно, что потрачено на нее было немало труда и стараний.

М. Ульянова. О детских годах Ильича. «Барабан», 1925, № 1, стр. 5.

¹ Эта домашняя работа Владимира Ильича — единственная дошедшая до нас его гимназическая работа. Таблица составлена на трех листах бумаги и включает в себя 64 французских глагола.

 

Неоднократно бывая у него (то есть у Володи. — А. И.) в доме, я видел серьезную и культурную работу всей семьи Ульяновых: отец Илья Николаевич был занят беседами с народными учителями о повышении их квалификации и об улучшении хозяйственного положения начальных школ г. Симбирска и всей губернии; писал отчеты по народному образованию, о педагогических курсах и об учительских съездах. В его кабинете находилась карта Европы, которой мы пользовались при подготовке уроков географии. Мать Вл(адимира) Ильича, Мария Александровна, очень образованная и добрая женщина, всецело была занята воспитанием своих детей и хлопотами по хозяйству. В доме Ульяновых был установлен полный порядок дня; каждый занимался своим делом, разгильдяйству и расхлябанности не было места¹.

М. Ф. Кузнецов. Юношеские годы Владимира) Ильича Ульянова-Ленина. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Все дети Ульяновых любили мастерить. Аня клеила красивые абажуры. Саша, увлекаясь естественными науками, находил время для выпиливания по дереву. Он сделал также деревянную шкатулку, которая экспонируется сейчас в Доме-музее В. И. Ленина в Ульяновске. О занятиях Володи см. на стр. 52 — 53 наст, издания. Оля вышивала гладью и крестом, хорошо рисовала. Мите мама показывала, как надо обращаться со швейной машиной. Маня училась вязать. В свободное от приготовления уроков время каждый отдавался своему любимому занятию.

 

Перед глазами так ясно встает картина, как я ребенком сижу рядом с матерью. Она с работой, и у меня в руках носовой платок, который я должна подрубить. Работа не очень интересная, так и побежала бы побегать по двору или саду, но мать умеет ласково удержать меня, скрашивая труд своими рассказами, и я благополучно доканчиваю работу. А когда подхожу к последнему краю платка, то нахожу кусочек шоколада, завернутый в бумаге и приколотый к моей работе. Удивлению моему нет границ: платок был все время у меня ж руках, и объяснить себе появление шоколада я никак не могу — это кажется мне каким-то волшебством. А мать улыбается на мое недоумение. Она так ловко проделала этот фокус, что я ничего не заметила.

Воспоминания М. И. Ульяновой. Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

 Не могу не указать, как мне вспоминается, в детстве, когда мне было 5 — 7 лет, вечер в нашем доме. Везде и на всем лежит отпечаток рабочей обстановки. Отец сидит за работой в своем кабинете. Наверху, в антресолях, каждый у себя в комнате, сидят за книгами братья Саша и Володя. Внизу, в столовой, за большим столом сидит за шитьем или другой работой мать¹. Тут же около нее с книгами и тетрадями сидят сестры Аня и Оля, здесь же и мы, меньшие (Митя и Маня), тихо чем-нибудь занимаемся. Шуметь и мешать старшим строго запрещается. Бывало, только кто-нибудь из нас запищит, или Володя, кончив занятия, сбежит вниз и начнется шум, сейчас же является отец и строго говорит: «Что это за шум? Чтобы я больше этого не слыхал!» — и все опять стихнет. В крайнем случае отец берет провинившегося к себе в кабинет и усаживает при себе за какую-нибудь работу.

Порядок в общем был строгий.

Дм. Ульянов. Детские годы Владимира Ильича. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 145.

¹ Мария Александровна хорошо шила, была искусной рукодельницей. В Доме-музее В. И. Ленива в Ульяновске до сих пор хранится книжка-игольница с инициалами «М. У.», вышитая Марией Александровной.

 

Володя вставал всегда в определенный час. В гимназию он должен был являться к половине девятого утра. Ровно в семь часов Володя просыпался сам — его никто никогда не будил. Он тотчас одевался, не позволяя себе валяться в постели. Одевался быстро, как бистро он делал все. В одной рубашонке, без курточки, — чтобы не запачкать, — он чистил зубы, очень хорошо умывался, обтирался по пояс и сейчас же сам убирал постель. У нас был заведен такой порядок в семье, что дети сами себя обслуживали. Девочки должны были следить, чтобы и у них самих и у мальчиков все было зашито.

Умывшись и одевшись, Володя сейчас же садился за повторение уроков, которые он всегда делал с вечера. В это время мать готовила чай и завтрак. Мы все сходились за обеденным столом и пили и ели все, что нам давали. Оставлять на тарелках не полагалось. Особенно за этим следил Володя, обладавший всегда прекрасным аппетитом, и смеялся над тем, кто вяло ел.

- Ишь, ест, как воз с сеном в гору везет! — приговаривал он. — Вот и будешь больная, малосильная, — говорил он мне, так как я по утрам плохо ела. Это сравнение он взял из жизни: из наших окон было видно, как крестьяне с трудом въезжали с возами сена в крутую гору от Волги в город. Маленький Владимир Ильич часто наблюдал, как медленно вползали на нашу крутизну эти тяжелые возы, запряженные небольшими крестьянскими лошадьми.

Мать завертывала ему и другим детям завтрак с собой. Володя тщательно укладывал его в ранец и был очень доволен, когда на придачу получал яблоко. Десять минут после чая смирно высиживал, так как мать не позволяла нам сейчас же после чая выходить на улицу, чтобы не простудить горло. Ровно в десять минут девятого Володя вставал, прощался с матерью и отцом, быстро одевался, застегиваясь по форме на все пуговицы¹  и уходил.

Придя домой из школы, он гулял, смотря по погоде, около часа-двух на дворе, где очень любил играть... в лапту, в салки и особенно в казаки-разбойники. Его всегда выбирали атаманом, и он не щадил себя, защищая, выручая своих товарищей по игре. Был очень справедлив в игре и никогда не допускал драк. Он был сильный мальчик, и все более слабые были под его защитой. Он смотрел, чтобы никто никого не обижал. Терпеть не мог драк, никогда в них не участвовал и всегда прекращал игру, раз только начинались недоразумения.

— Это не игра, — говорил он, — это безобразие, и я в нем участвовать не буду.

Дети очень любили его и всегда слушались. Выбирали судьей при всех недоразумениях. Он был очень справедлив в своих решениях. Бывали случаи, что он осуждал себя в игре, доказывая детям, что он неправильно поступил, как атаман. Это восхищало детей, и Володя пользовался среди них большим авторитетом.

К обеду мы собирались все вместе и очень весело обедали, рассказывая все, что было днем. Мать и отец с терпеливым вниманием выслушивали все наши детские суждения и принимали близкое участие во всех наших делах.

Мать требовала, чтобы один день мы объяснялись с ней и между собой по-русски, другой — по-французски, третий — по-немецки. Это очень помогало всем нам изучить эти языки, которые Володя знал в совершенстве. Сам он после изучил английский, итальянский и польский. После обеда он сейчас же садился за уроки и с большим вниманием и старанием исполнял их... Он всегда по всем предметам делал больше, чем задавали, читал книжки, писал изложение прочитанного, рассказывал прочитанное, делал лишние задачи... У него был отдельный столик, где он занимался, а потом ему отвели и книжный шкаф. Везде у него было все чисто, переплетенные книжки завернуты в газетную бумагу. В тетрадях все было у него аккуратно. Он как-то посадил большую кляксу, случайно вытащив что-то из чернильницы. Это его очень взволновало. Он тщательно вынул этот лист из тетради, вшил другой и сейчас же переписал все три страницы, ранее им сделанные. Когда он занимался, то был очень сосредоточен, ничем не отвлекался. Кончив уроки, он книжки и тетрадки убирал в ранец, а все остальное в стол или на полки шкафа, в свою библиотеку, на которую у него был составлен в тетрадке каталог.

После приготовления уроков он с увлечением играл с сестрой Олей². Потом мы все пили чай; ужинали ровно в 8 часов вечера, а в восемь с половиной Володя шел умываться перед сном и, со всеми простившись, быстро ложился спать и засыпал немедленно.

А.И.  Ульянова-Елизарова  в передаче В.Д. Бонч-Бруевича. «Семья и школа», 1946, № 10 — 11, стр. 8-9, 10.

¹ Гимназическая форма состояла из темно-синего суконного мундирчика с девятью посеребренными выпуклыми пуговицами, серых брюк и фуражки со знаком гимназии: двумя скрещенными лавровыми листками и буквами «СКГ» (Симбирская классическая гимназия).

² Когда Оля однажды заболела, Володя помогал ей поддерживать связь с женской гимназией, узнавал, какие заданы уроки, относил Олины записки к подругам и приносил их ответы. Сохранилось письмо Оли к подруге Вере Юстиновой: «Брат (Володя. — А. И.) сообщил мне, что не он от вас убежал, а вы от него — это можно объяснить взаимной храбростью. Пожалуйста, спросите Половцеву, была у нас французская диктовка или нет? Я забыла написать это прямо ей. Напишите что-нибудь: скука ужасная» (см. «Пионер», 1960, № 4, стр. 23).

 

Ярко характеризует семейную обстановку в нашем доме и стремление родителей всячески поощрять развитие детей, их отношение к опыту издания старшими из них еженедельного рукописного журнала. Журнал этот под названием «Субботник» (он выходил по субботам) возник по инициативе старшего брата Александра, который привлек к участию в нем кроме Анны также Владимира и Ольгу.

Журнал иллюстрировался карикатурами из наиболее забавных случаев семейной жизни, в нем помещались ребусы, загадки и пр., что лежало на Александре Ильиче.

М. Ульянова, стр. 65.

Саша был всегда инициатором наших детских игр, и его участие придавало им наибольший интерес.

Особенно яркое впечатление оставила одна его затея: выпускать еженедельный журнал, редактором которого он взялся быть. Журнал этот получил название «Субботник», потому что должен был появляться по субботам. Скажу мимоходом, что суббота была нашим любимым днем: уроки можно было отложить на воскресенье, а в субботний вечер дать себе некоторый отдых в семейном кругу. Каждый из нас должен был за неделю написать что-нибудь на свободно выбранную тему; все эти листки передавались Саше, который вкладывал их без всяких изменений в приготовленную им обложку, добавлял что-нибудь от себя. И вот номер был готов и читался вечером в присутствии отца и матери, принимавших самое живое участие в нашей затее, к которой они отнеслись чрезвычайно сочувственно.

Помню их оживленные, довольные лица; помню какую-то особую атмосферу духовного единения, общего дела, которая обволакивала эти наши собрания. Теперь, когда я гляжу назад, мне кажется, что эти вечера были апогеем коллективной близости нас, четверых старших, с родителями. Такое светлое и радостное оставили они воспоминание!

Конечно, материал для чтения был самый незатейливый, — да и могло ли быть иначе при возрасте двух сотрудников от 7 — 9 лет? Но оба они взялись за дело очень охотно, изобретя себе и литературные псевдонимы: Володя (довольно коренастый в те годы мальчуган) назвался Кубышкиным; Оля, прозванная за проворство и живость — обезьянкой, — Обезьянковым. Конечно, меньшие склонны были откладывать задание до последнего дня. Помню особенно Олю, бегущую, после укоризненных напоминаний нас, старших, к себе наверх и скатывающуюся затем с лестницы со сложенным в четвертушку полулистиком бумаги. На нем под крупными, криво идущими карандашными строками, — представлявшими все-таки связный рассказ, — было начертано со свойственной ее возрасту орфографией: Абезянков.

Затем все собирались в столовую для чтения. Младшие были очень заинтересованы внешним видом номера, загадками и шарадами, придуманными Сашей, исполненными им иллюстрациями. Помню, особый интерес и оживление вызвали юмористические изображения в красках обоих меньших. Были взяты курьезные моменты в их жизни, особенно понятные членам семьи. Так, Володя был изображен в кислом виде с опустошенным пакетиком из-под пирожков. Только что переступивший порог гимназии мальчуган доверчиво протянул товарищу свой пакетик, рассчитывая, что он удовольствуется одним пирожком; но тот забрал со смехом все содержимое, оставив Володю без завтрака. Оля была изображена отчаянно ревущей, а подпись гласила: «Оля, посылаемая спать». Живая девчурка очень не любила вечерний час, когда раздавался возглас: пора спать! Она уверяла, что вообще никогда не спит, а только лежит с закрытыми глазами, и встречала нежеланный приказ ревом, про который мы говорили: «Оля взвыла». Шарады и загадки тоже очень оживляли. Вообще Саша — серьезный и замкнутый Саша — проявлялся в этом журнале как веселый шутник, и его безобидная, ласковая шутка особенно сближала нас и придавала оживление всему предприятию. Он взял себе последний отдел: задач, ребусов и подходящий к юмористике и так не подходящий ему вообще псевдоним — Вральман.

Я находилась в то время в периоде увлечения Белинским и была в твердом убеждении, что без отдела критики не может существовать ни один порядочный журнал, поэтому я дала разбор произведений прошлого номера, восклицая в конце: «А что же молчит наш почтенный Вральман? Что он ограничивается шутками и загадками?» и т. п. Критика сочинений меньших была, конечно, легкой задачей. Наибольший простор для нее дал мне более длинный рассказ Володи, в котором я подчеркивала разные невероятности и несоответствия, и я помню, с каким сосредоточенным вниманием слушал этот резвый мальчик новый для него род литературного произведения, не выказывая ни тени личной обиды, несмотря на язвительность некоторых словечек (ведь надо было подражать Белинскому).

Заступилась, понятно, за меньших мать, выразившая сомнение, чтобы в нашем журнале следовало помещать такие разборы. Мать опасалась, вероятно, что критика отобьет у меньших охоту писать, и правильно считала, что каждый дает, что может, по возрасту. Но за необходимость критики высказался горячо наш редактор. Поддержал его и отец. Отрицательно отнеслась также мать к моим «стихотворениям». Но Саша так горячо возразил: «ведь, кроме нее, у нас никто стихов не пишет», — что вопрос был решен. В качестве редактора он горячо защищал интересы журнала, в котором должны ведь быть и стихотворения.

Но, несмотря на все его организаторские усилия, журнал после нескольких номеров прекратил существование. Причиной этого были как загруженность работой Саши, так и различие в возрасте двух пар, старшей и младшей, сильно препятствовавшее объединению их в одном деле. Младшие, как водится, стали скучать, игра утратила для них интерес новизны. Помню, что мать выражала сожаление о том, что журнал прекратился, и хранила довольно долго тетрадки его в разрисованной Сашей с фигурно выписанными буквами «Субботник» обложке.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 51 — 53).

Я жил в пансионе при гимназии, где, конечно, и кормили нас крайне слабо; Владимир же Ильич жал у своих родителей и, приходя в класс, приносил с собой что-либо на завтрак. Вот этот-то самый завтрак он сам почти не ел, а отдавал нам, полуголодным пансионерам. Вообще он не только делился куском хлеба и завтраками с другими учениками, но даже часто отдавал  свои ученические принадлежности, как-то: тетради, карандаши и перья, оставаясь сам без них, за что даже частенько подвергался строгим замечаниям со стороны гимназического инспектора Ивана Яковлевича Христофорова¹.

Василий Друри. Воспоминания о товарище Ленине. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Инспектор Иван Яковлевич Христофоров в 1881/82 и 1882/83 учебных годах был классным наставником и преподавал греческий язык (правда, довольно слабо) в третьем и четвертом классах в то время, когда в них учился Володя Ульянов. Гораздо лучше он преподавал историю. Кроме того, Христофоров вел большую научно-исследовательскую работу. Им опубликованы «Очерки из истории Симбирской гимназии с 180>9 по 1825 год», учебник «Этнографические и биографические очерки из всеобщей и русской истории», а также около двухсот статей исторического содержания. В 1874 — 1876 годах он был редактором неофициальной части «Симбирских губернских ведомостей».

 

Гимназия, руководимая Ф. М. Керенским (отцом бывшего главы Временного правительства), была далека от всяких свободолюбивых веяний, — да и годы обучения в ней Владимира Ильича (1879 — 1887) относились к тому времени, когда школа была взята под строгий надзор, когда все сколько-нибудь свободомыслящие учителя сурово изгонялись из нее и оставлялись, кроме низкопоклонных, лишь те, более бледные, которые более или менее приспособлялись к режиму и налагали строгую печать молчания на уста свои¹.

А. И. Ульянова-Елизарова. Ленин (Ульянов) Владимир Ильич. Энциклопедический словарь русского библиографического института Гранат, изд. 7, том 41, часть 1, выпуск 4 — 5, стр. 306.

¹ Большой благосклонностью гимназического начальства пользовались лишь те преподаватели, которые, слепо следуя учебным программам, забивали головы учеников ненужными, оторванными от жизни знаниями, воспитывали в них раболепие и угодничество. Малейшее свободомыслие преследовалось и искоренялось. Так, например, даже то, что учитель математики Николай Михайлович Степанов, как классный наставник, уделял большое внимание необеспеченным гимназистам, решительно не одобрялось директором.

Явно «неблагонадежными» в глазах начальства были учитель истории и географии С. Н. Теселкин и учитель русской литературы В. И. Муратов, которые старались воспитать в своих учениках любовь к простым людям, интерес к их нуждам, ненависть ко всякому произволу и беззаконию. Эти учителя по представлению Керенского были убраны из гимназии. Стремление учителя истории А. В. Кролюницкого внести что-то новое в методику преподавания директор называл «ненужными странностями» и «вредным увлечением». Работой преподавателя латыни Н. П. Моржова Керенский был недоволен, потому что тот не обременял память учеников заучиванием бессвязных выражений и голых правил. Кроме того, Н. П. Моржов скептически относился к духовенству, нелестно отзывался о местной знати и купечестве, и это вызвало полицейскую слежку за ним.

Вообще же, как замечает М. Ф. Кузнецов (см. его неопубликованные «Характеристики преподавателей Симбирской классической гимназии времени учения в ней В. И. Ульянова — Ленина», хранящиеся в Доме-музее В. И. Ленина в Ульяновске), «преподаватели обладали научной подготовкой, но не имели педагогического подхода к ученикам, так как в университетах тогда не было кафедры педагогики и методики учебных предметов, а способы и приемы преподавания вырабатывались уже позже, практикой в учебных заведениях»...

 

Я помню по рассказам Владимира Ильича, что состав учителей (в Симбирской гимназии. — А. И.) был очень плохой. Некоторые выезжали на том, что заставляли зубрить, другие относились к преподаванию спустя рукава. Благодаря этому особого уважения к себе учителя не могли внушить...

Конечно, близкой связи с учителями в то время не могло быть. Он (Владимир Ильич. — А. И.) рано стал в оппозицию к старому укладу, к старому строю, а в школе учителя все были допотопные, которые больше своего предмета ничего дать не могли. Сколько-нибудь свободомыслящего человека в учителе не потерпели бы тогда.

Из выступления М. И. Ульяновой перед учащимися 364-й школы г. Москвы 23 ноября 1936 года. «Комсомольская правда», 1958, 18 февраля.

Таким образом, интерес к общественным вопросам питался лишь товарищескими беседами в своей среде, где Владимир Ильич, по воспоминаниям некоторых однокурсников, играл, как оно и должно было быть, первую скрипку, а не испытывал на себе чьего-либо влияния.

А. П. Ульянова-Елизарова. Ленин (Ульянов) Владимир Ильич. Энциклопедический словарь русского библиографического института Гранат, изд. 7, том 41, часть 1, выпуск 4 — 5, стр. 306.

Гимназия не дала Владимиру Ильичу какого-либо положительного влияния в смысле общественных идеалов...¹ Все, что он получил в этой смысле в свои детские и юношеские годы, он получил от семьи, где кроме влияния отца и матери очень большое и благотворное влияние имел на него его старший брат Александр Ильич

А. И. Ульянова-Елизарова. В. И. Ульянов (Н. Ленин), стр. 18.

¹ Гимназическая учеба Владимира Ильича проходила в условиях разнузданной и зверской реакции. После разгрома революционного движения 70-х годов, после убийства народовольцами в 1881 году Александра II самодержавие торопилось свести на нет даже половинчатые реформы 60-х годов. Министерство народного просвещения, или, как его позднее назвал В. И. Ленин, «министерство народного затемнения», старалось воспитать из молодежи преданных прислужников царизма.

Особенно отличался в этом министр народного просвещения Д. А. Толстой, а также его помощник, а затем и преемник И. Д. Делянов. «Оба они, — пишет историк русских гимназий И. Алешинцев, — несмотря на сильное различие в характера, благодаря той исторической преемственности, в какую поставила их жизнь, оказались одинаково хорошими тормозами просвещения.

Что касается Д. А. Толстого, то его положение на кресле Министра Народного Просвещения все время было страшной несообразностью: человек этот за все время управления русскими школами гораздо более был Министром Внутренних Дел и, пожалуй, даже шефом жандармов, чем Министром Просвещения.

Образование, как таковое, он все время считал своим врагом и боролся с ним, не жалея сил и не разбирая средств» («История гимназического образования в России». Спб, 1912, стр. 281).

Годы учения Владимира Ильина в гимназии были годами наибольшего расцвета толстовского классицизма. Из учебных программ было исключено естествознание, математике отводилось очень скромное место, и ей был придан исключительно отвлеченно логический характер, курс русского языка ограничивался изучением грамматики и церковнославянского языка, курс русской литературы — изучением преимущественно церковных писателей. Даже новые языки — немецкий и французский — были оставлены как необязательные. Зато чрезвычайно большое место отводилось в программах закону божию и древним языкам — греческому и латинскому. Курс истории заполнялся анекдотами из жизни царей и должен был служить раскрытию идеи водительства божьего промысла судьбами народов. Изучение всех этих предметов имело своей целью, по замыслу творцов учебных программ, «способствовать к отрезвлению юношества от современного свободомыслия, как религиозного, так и политического».

 

Семья Ульяновых пользовалась в Симбирске репутацией идейной, деловой, скромной семьи.

Воспоминания В. Никифориева. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

В доме Ульяновых царил дух взаимного доверия, любви и уважения к свободе друг друга. Не было ни споров из-за будничных интересов текущего дня, ни дрязг, столь обычных в обывательской среде, ни конкуренции из-за личных благ жизни. В этом смысле семья Ульяновых представляла из себя положительно аристократию духа, и Владимир Ильич в сугубой степени усвоил в своей дальнейшей жизни эту черту щепетильности по отношению к окружающим его людям, боязни скандалов на почве столкновения каких-нибудь обывательских претензий и огромного благородства в элементарно-житейском смысле этого слова...

Вся эта атмосфера хорошей, пропитанной традициями общественности, разночинной семьи не могла не наложить своей печати на личность юного Ильича...

П. Лепешинский. Жизненный путь Ильича. Л., 1925, стр. 4-5.

 Ленин с ранних лет ненавидел мещанство, сплетни, пошлое времяпрепровождение, семейную жизнь «вне общественных интересов», превращение женщины в предмет забавы, развлечения или в покорную рабу. Он презирал жизнь, пропитанную неискренностью, приспособленчеством.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., I960, стр. 289.

У нас в России в 60-е годы в художественной литературе всячески высмеивался бюрократизм, особенно высмеивали его поэты «Искры» (поэты-чернышевцы). Поэты «Искры» (Курочкин¹, Жулев² и другие) сильно влияли на наше поколение, всячески  клеймя  бесчисленные  проявления бюрократизма, волокиты, взяточничества. Стихи поэтов «Искры», всевозможные анекдоты о бюрократизме были своеобразным интеллигентским фольклором 60-х годов... В семье Ульяновых эта литература была очень в ходу.

Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине. М., 1957, стр. 421.

¹ Василий Степанович Курочкин (1831 — 1875) — поэт, один из руководителей тайного революционного общества «Земля и воля». Совместно с художником-карикатуристом Н. А. Степановым издавал, сатирический журнал «Искра» (1859 — 1873) революционно-демократического направления.

² Гавриил Николаевич Жулев (1836 — 1878) — поэт-сатирик, актер Александрийского театра в Петербурге. С 1860 года печатался в журнале «Искра», с 1865 года — в «Будильнике». Легкие сатирические куплеты и пародийные шутки Жулева — это поэзия городской бедноты.

 

В доме Ульяновых всегда имелись в изобилии книги отечественных писателей. Илья Николаевич и Мария Александровна были большими любителями литературы.

Илья Николаевич очень любил цитировать Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Рылеева, братьев Курочкиных, Салтыкова-Щедрина, Тютчева... А Мария Александровна (я это знаю со слов моей матери) даже переписывала «Демона» Лермонтова, когда это произведение еще не было напечатано, а только переписывалось от руки¹. Записывала она и стихотворения многих авторов, даже и неизвестных.

Н. Веретенников. Что читал Володя Ульянов. «Пионерская правда», 1956, 31 июля.

¹ Поэма «Демон» была закончена автором в 1841 году, но впервые полностью напечатана в России лишь в 1860 году в первом томе собрания сочинений М. Ю. Лермонтова под редакцией Дудышкина. В течение долгого времени по рукам ходили многочисленные списки поэмы с резко различавшимися текстами, иногда искусственно комбинировавшимися переписчиками.

 

...Илья Николаевич и его супруга, Мария Александровна, отдавали своим детям все свое внимание и воспитывали их по последнему слову педагогических наук, тогда вдруг вошедших в интеллигентные слои общества после реформ шестидесятых годов, освобождения крестьян, устройства новых судов, учреждения земств и т. н. Состоя учителем в симбирской чувашской школе, находившейся в ведении Ильи Николаевича, часто бывая в их доме по делам службы, я еще раньше имел случаи наблюдать, как тщательно они следят за развитием своих детей, давая им разумные игры, разумные ответы на детские вопросы и всегда окружая их теплотой родительской ласки.

В. Калашников («А. И. Ульянов», стр. 276).

Отец горячо взялся за дело народного образования, которое пришлось ставить тогда впервые в глухой провинции, проводил много времени в разъездах по ней и работал вообще очень много. Мать была постоянно занята дома. С детства нас окружала атмосфера глубокой, серьезной привязанности и постоянного труда.

А. Ульянова. Александр Ильич Ульянов. «Галлерея шлиссельбургских узников», часть 1. Спб., 1907, стр. 200.

Илья Николаевич привил нам чувство любви к трудовому народу, которому он отдавал все свои силы и знания. Он был для нас авторитетом, примером высокой культуры, образованности, трудолюбия, честности, благородства чувств. Огромное влияние на нас оказала мать, Мария Александровна, сочетавшая в себе лучшие качества матери-педагога: безграничную любовь к детям, большой ум, организованность, жизнерадостность, чуткость и такт, твердость воли и силу характера.

В нашей семье был единый фронт воспитания. Дружба и взаимопомощь сказывались во всем: в учении, в физическом труде, в играх и забавах, в «художественной самодеятельности», в физкультурных занятиях.

Воспоминания Д. И. Ульянова в записи А. Кондакова. «Семья и школа», I960, № 4, стр. 16.

Илья Николаевич был образцовым семьянином, и между ним и матерью, к которой он был глубоко привязан, дети никогда не видали никаких ссор и семейных сцен. Они жили всегда очень дружно. Не было между ними и споров или несогласий в вопросах воспитания... и дети видели всегда перед собой «единый фронт»...

Но в то же время своим веселым общительным нравом, горячей любовью к детям, стремлением порадовать и повеселить детей, не стеснять без нужды их свободы, отец и мать привили им большую жизнерадостность, крепкую любовь к жизни.

М. Ульянова, стр. 63, 64 — 65.

Чувствуя искреннюю любовь, видя, что их интересы всегда на первом плане у родителей, дети и сами приучились отвечать тем же. Дружной, спаянной была наша семья. Жила она очень скромно.., но все же ни в чем необходимом дети не нуждались, и их духовные запросы, по возможности, удовлетворялись.

Мы видим, таким образом, что семейная обстановка и условия воспитания были очень благоприятны для развития ума и характера детей. Детство Владимира Ильича и его братьев и сестер было светлое и счастливое.

А. Н. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 12).

Сослуживцев у отца в первые годы не было. Таковые появились лишь с 1874 г., когда он был назначен директором, а ему в помощь были даны инспектора. С этими помощниками завязались... тесные семейные связи, и у меньших (то есть у Володи, Оли, Дмитрия и Марии. — А. И.) были среди их детей приятели.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 42).

Посещали Ульяновых во время жизни их в Симбирске следующие лица.

Романовская — народная учительница. Кашкадамова — народная учительница. Назарьев с женой.

Инспектора народных училищ: Стржаловский, Красен, Фармаковский, Ишерский, Зимницкий¹ (без семьи), Аммосов (без семьи).

Со слов А. И. Ульяновой-Елизаровой записано А. Медведевой. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Инспектор В. Зимницкий работал с И. Н. Ульяновым только один 1874/75 учебный год.

 

Бывало, приду к И(лье) Н(иколаевичу) по делу, сидим в кабинете, обсуждаем достоинства и недостатки учебников Евтушевского¹ и Шохор-Троцкого ². Дверь кабинета тихо отворяется и М(ария) А(лександровна) с улыбкой спрашивает: «Илья Николаевич, скоро вы кончите, у нас самовар уже готов».

Илья Николаевич встает, потирая руки: «Сейчас, сейчас». «Идемте чай пить», — говорит он мне. Деловые разговоры кончаются, они не выходят из порога директорского кабинета, и мы, весело разговаривая, идем в столовую; там уже собралась вся семья.

И(лья) Н(иколаевичг) шутит, говорит о шкоде часто в ироническом тоне, рассказывает школьные анекдоты, а у него их было много. Все смеются, всем весело.

Тепло и уютно чувствуешь себя, в этой дружной семье. Дети болтают, рассказывают события из своей жизни, а бойче всех говорит Володя и вторая сестра его, Оля. Так и звенят их веселые голоса и заразительный смех. Старшего сына, Александра, еще нет в столовой: он не торопится оторваться: от своих занятий, и нужно кому-нибудь из детей еще раз напомнить ему, что самовар на столе.

Сойдет, бывало, серьезный Илья Николаевич подтрунивает над будущим ученым-химиком, над его увлечением наукой. Он молча слушает и снисходительно улыбнется. В общем разговоре он мало принимает участия. Выпив свой чай, посидев немножко, отправляется опять наверх.

Иной раз зайдет кто-нибудь из хороших знакомых Ульяновых провести вечер. Обычными посетителями их дома были люди из педагогического мира — семья инспектора нар(одных) уч(илищ), директор чувашского училища Яковлев³ и преподаватели средних и низших учебных заведений.

Воспоминания В. В. Кашкадамовой (Юбилейный сборник, стр. 38 — 39).

¹ Василий Андрианович Евтушевский (1836 — 1888) — методист-математик, редактор журнала «Народная школа», автор широко распространенных в России сборников арифметических задач и методических трудов.

² Семен Ильич Шохор-Троцкий (1853 — 1923) — педагог, методист-математик. Его работы посвящены преимущественно вопросам преподавания математики в начальных классах школы.

³ См. именной указатель цитируемых авторов.

 

Для отдыха от дела (Илья Николаевич. — А. И.) любил разговоры с людьми, которых это дело интересовало, любил отдыхать в семье, следя за воспитанием детей... Требовательный к себе и к другим во время работы, он умел быть увлекательным, веселым собеседником во время отдыха, шутил с детьми, рассказывал им сказки и анекдоты.

А. П. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 11 — 12).

Дома Ильич подростком еще слышал много разговоров о школе, об учителе.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 273.

...Я и сейчас вижу его (Володю. — А. И.) как живого перед собой, в синем гимназическом мундирчике с расстегнутыми верхними пуговицами. Веселый и оживленный, он рассказывает что-нибудь смешное из своих впечатлений за день, заставляя всех смеяться...

Но вот разговор между взрослыми касается какого-нибудь серьезного вопроса, и выражение лица сидящего против меня Володи резко меняется: он даже как-то крепче и плотнее усаживается на стул и, ссутулясь несколько, поглядывая на говоривших как-то исподлобья, причем упрямый завиток падал ему спереди на лоб, весь превращался в слух и внимание. По выражению его лица можно было прочесть его отношение к затронутому вопросу: оно было то одобрительное, то недоумевающее; порою брови его сдвигались. Время от времени слышались его короткие замечания: «Гм. — Ну да!» «Нет». «Почему?» Видно было, что он близко принимал к сердцу то, о чем говорили старшие. Когда речь заходила о какой-нибудь несправедливости, то не только лицо, а вся фигура его выражала негодование.

Илья Николаевич иногда просто усмехался, продолжая разговор, иногда приостанавливался, возражая Володе; но тот не всегда соглашался, а вступал порою в спор с отцом, доказывая горячо свое мнение. Тогда Илья Николаевич тоже серьезно объяснял Володе непонятое им. Вообще в семье Ульяновых дети всегда свободно и просто обращались к родителям и вступали в общий разговор, — от них никогда не отмахивались, им давали всегда ответ или объяснение.

Наблюдая за Володей, я отмечала всегда с удивлением это превращение его из резвого, веселого ребенка в сосредоточенного мальчика, становившегося как будто сразу старше на несколько лет, и думала: «Вот где разгадка того, что он получает постоянно пятерки, совсем не сидя дома за уроками...»

В. Кашкадамова. Мое знакомство с гимназистом Володей Ульяновым. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Конечно, сложное и серьезное дело позволяет человеку, строго относящемуся к своим обязанностям, да еще и любящему это дело, уделять семье немного сравнительно времени, но из этого не следует еще, чтобы он (Илья Николаевич. — А. И.) совсем забывал о ней. Может быть, тем больше придется удивляться его энергии и неутомимости, но факт тот, что воспитание детей проходило под его главным и неусыпным надзором. И как мог бы, с другой стороны, такой горячий и верующий педагог, каким выставляется мой отец в статье г. Назарьева, оставить без внимания воспитание собственных детей?!¹

Разве это не внутреннее противоречие, если бы даже он не был таким любящим отцом? А его и как отца и семьянина помнят еще в Симбирске, наверное, многие. Помнят, наверно, и бывшие по очереди в нашей семье домашними учителями Калашников, Лукьянов и Кабанов. Отец выбирал нам в первоначальные учителя лучших из питомцев своих педагогических курсов. И они помнят, конечно, беседы и советы отца и постоянный интерес его к нашим занятиям. Позднее эти беседы и совещания происходили с учителями гимназии, со многими из которых у отца были самые дружественные отношения.

А. Ульянова. К статье г. В. Назарьева «Из весенних воспоминаний члена Симбирского уездного училищного совета». «Симбирские губернские ведомости», 1894, 15 октября.

¹ В статье «Из весенних воспоминаний члена Симбирского уездного училищного совета» («Симбирские губернские ведомости», 1894, 7, 11, 14 и 18 мая) В. Назарьев между прочим писал: «Что делалось в семье, как велось домашнее хозяйство, откуда явился новый вицмундир на месте пришедшего в совершенную негодность старого вицмундира, каким образом в карман попадал носовой платок, как и чем занимались дети, ничего этого Ульянов не знал, благодаря заботливости своей деятельной жены».

Против замечания В. Назарьева, что Илья Николаевич «не знал, что делалось в семье, как и чем занимались дети», и возражает А. Ульянова.

«Мне приятно было прочитать, — пишет она в цитируемой статье, — верную действительности оценку общественной деятельности отца моего, не изгладившейся еще, надеюсь, из памяти и еще многих симбиряков, его сослуживцев и сотрудников.

Но если такую характеристику ближе всего сделать людям, на глазах у которых проходила эта неутомимая деятельность, или которые хоть отчасти, хоть временно являлись пособниками в ней, то оценку человека с точки зрения его отношений к семье и к детям можно также делать только лицам, действительно близко знавшим его с этой стороны.

Г. Назарьев бывал довольно редко у нас в доме, мало видел отца в семье и, как видно из указанной статьи, мало знал отношения его к нам, ого детям, — и вот в эту-то, правда, небольшую часть его статьи я и считаю долгом внести свою поправку».

 

Когда я... бывала у них в доме и познакомилась со всеми детьми, то увидала, что с детьми он (Илья Николаевич. — А. И.) много занимался сам, хотя они учились в учебных заведениях и все дети были с прекрасной подготовкой, идя всегда впереди класса, в котором находились.

Воспоминания Е. О. Педенко. Дом-музей В.И. Ленина в Ульяновске.

И небольшие его (то есть Ильи Николаевича. — А. И.) досуги, которые он всегда охотнее проводил в семье, давали детям очень много. А затем он и непосредственно руководил занятиями детей, главным образом двух старших сыновей в первые годы их школьной жизни, приучая их к исполнительности в уроках. Авторитет его в семье и любовь к нему детей были очень велики».

Обычно в семейном воспитании, как в музыкальной мелодии, доминирует одна нота. Равное отношение к детям не позволяет ослаблять ее для некоторых, а перегруженность своей работой не дает возможности с раннего детства определять уклон характера каждого с соответствующим ему особым педагогическим подходом. Но отец разбирал все-таки наши темпераменты. Помню, что он говорил как-то, что у брата Володи темперамент холерический, у Оли — сангвинический, а у меня меланхолический¹.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 33, 40).

¹ Для холерического темперамента характерны быстрота, порывистость, вспыльчивость, повышенная активность; для сангвинического — живость, подвижность, быстрая и легкая смена переживаний; для меланхолического — повышенная впечатлительность, затрудненность в реакциях на сильные раздражения.

 

Илья Николаевич любил разделять своих детей на пары. В каждой паре были по мальчику и девочке.

Плохих детей у меня нет, — говорил И(лья) Николаевич), — но все-таки каждая пара совершенно отличается от других пар.

Первая пара — Александр и Анна, люди способные и талантливые, и из них в будущем выйдет большой толк. Вторая пара — Владимир и Ольга, самая любимая, эти, пожалуй, будут получше старших и пойдут еще дальше. Третья пара — Дмитрий и Мария — народ тоже довольно способный, но сказать про них ничего еще нельзя.

В. В. Кашкадамова. Семейство В. И. Ульянова-Ленина в Симбирске. «Бакинский рабочий», 1926, 21 января.

Наш отец, Илья Николаевич Ульянов, в бытность свою в Симбирске директором народных училищ, выписывал из Москвы или из Петербурга различные наглядные учебные пособия.

Так, например, он выписал астрономический прибор, состоящий из лампы, которая играла роль солнца и освещала землю и луну — маленький глобус (земля) и серебристый шарик (луна). Глобус приводился в вращательное движение вокруг собственной оси и по эклиптике (то есть по воображаемой линии движения земли. — А. И.) вокруг солнца при помощи особого часового механизма. В определенных фазах луны прибор демонстрировал солнечное или лунное затмение, полное или частичное, в зависимости от того, в тень или полутень входила земля.

Прежде чем демонстрировать прибор в школах, он показывал его своим детям у себя на квартире. Он выписывал также из Москвы или из Петербурга политехнические выставки, например хлопчатобумажное производство, производство из льна, шелковичные коконы, веревочное производство из пеньки и т. д. и т. п.

Воспоминания Дм. Ульянова. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Сознание необходимости образования для каждого, усиленной работы над собой для достижения его, почти благоговейное отношение к науке отличали Илью Николаевича всю жизнь и были с детства внушаемы детям...

Огромным фактором в воспитании было то, что отец являлся не чиновником, как подавляющее большинство служащих того времени, а идейным работником, не жалевшим трудов и сил на борьбу за свои идеалы. Дети, не видя его часто по неделям во время его разъездов, рано научились понимать, что дело — это нечто высшее, чему все приносится в жертву. Его оживленные рассказы об успехах строительства в его деле, о новых школах, возникавших по деревням, о борьбе, которой это стоило, и с верхами (власть имущими, помещиками), и с низами (темнотой и предрассудками массы), живо впитывались детьми.

А. И. Ульянова-Елизарова. В. И. Ульянов (Н. Ленин), стр. 13, 14.

Не только природные свойства влияли на выработку в Александре Ильиче (как и в других детях Ульяновых. — А. И.) недюжинного человека, беззаветно преданного делу угнетенных, но и условия его развития, та обстановка, в которой проходили его детские и юношеские годы. А эта обстановка была исключительно благоприятной. С детских лет (Александр Ильич родился 31 марта 1866 г.) перед его глазами был пример отца, отдававшего свои силы с огромным упорством и настойчивостью своему любимому делу — делу всей его жизни — просвещению вчерашних рабов, делу начального народного образования. Александр Ильич не мог не видеть, каких усилий стоило в то время отцу бороться с препонами, стоявшими на его пути, препонами со стороны власть имущих, для которых гораздо выгоднее было иметь дело с «темной скотинкой». Он видел радость отца, когда ему удавалось добиться открытия новой школы, выпуска на специально организованных им курсах новых, идейных учителей, которых называли «ульяновцами». Он видел, что симпатии свои отец, которого одушевляли передовые освободительные идеи 60-х годов прошлого века, отдает простому народу, тем, кого угнетают сильные мира.

Отец, прекрасный семьянин, был другом своих детей и все свободное время уделял им. Ту исключительную работоспособность, которая отличала позднее Александра, а также Владимира Ильича, они в значительной степени выработали в себе благодаря влиянию отца.

М. П. Ульянова. Памяти Александра Ильича Ульянова. «Правда», 1963, 18 февраля.

У нас никогда не было репетиторов, и отец рано приучил нас обходиться без них и заниматься самостоятельно; но все же в меньших классах приходилось следить за исполнением наших уроков, что он и делал сам непосредственно, и сам начал одним летом изучать со старшим братом первые основания греческого языка, который в его время не был еще введен в гимназиях; кроме этого, он постоянно во всех классах разъяснял нам уроки по физике и математике, его специальным предметам, преподавателем которых он состоял более десяти лет и которые излагал очень хорошо. Мы обращались обыкновенно со всем непонятным в уроках к отцу (кроме новых языков, которые мы проходили под руководством матери), и помню, как я нередко сожалела по этому поводу об его отлучках по губернии. Помню, что он подолгу толковал мне написанную варварским языком грамматику Говорова¹ и имел терпение просматривать в планах или в готовом виде все мои сочинения, — я не подавала ни одного из них, не посоветовавшись сначала с отцом.

Едва только вернется он, бывало, из разъездов и сядет усталый за самовар, как мы уже окружим его, и он расспрашивает нас о занятиях, обо всем из нашей школьной жизни. И ничем нельзя его было порадовать так, как нашими успехами.

Но не только занятия в самом тесном смысле слова: отец следил за нашим чтением, он помечал нам лучшие произведения русской литературы, познакомив нас со всеми выдающимися писателями, чем развил, несомненно, наш вкус, так что нас уже просто не интересовали многие из глупых романов, которыми зачитывались тайком наши сверстники.

И все в нем — его речи, сама его личность, проникнутая верой в силу знания и добра в людях, — действовало, несомненно, развивающим и гуманизирующим образом и на детские души, и мы рано научились признавать необходимость и важность знания².

А. Ульянова. К статье г. В. Назарьева «Из весенних воспоминаний члена Симбирского уездного училищного совета». «Симбирские губернские ведомости», 1894,  15 октября.

Его (Ильи Николаевича. — А. И.) высокое иерархическое положение в губернской администрации заставляло его сдерживать проявление либеральных симпатий. А наличность их для меня стала несомненна, когда я от Александра Ильича и Анны Ильиничны узнал, как их воспитывали, какова была их домашняя — скромная, трудовая — обстановка, занятия наукой, музыкой и систематическим чтением лучшей русской и мировой литературы.

И. Н. Чеботарев («А. И. Ульянов», стр. 240).

¹ Имеется в виду грамматика К. Г. Говорова «Опыт элементарного руководства при изучении русского языка практическим способом», вышедшая в 1862 — 1917 годах 26 изданиями.

² В этой же статье А. Ульянова пишет: «Я хотела только сказать, что мои детские и ученические воспоминания тесно связаны с образом отца, которого я, чем больше живу, тем больше научаюсь ценить и уважать, не только как общественного деятеля, но и как семьянина — так же было и по отношению к другим детям...»

 

Всех русских классиков мы прочли в средних классах гимназии. Отец рано дал их нам в руки, и я считаю, что такое раннее чтение сильно расширило наш горизонт и воспитало наш литературный вкус. Нам стали казаться неинтересными и пошлыми разные романы, которыми зачитывались наши одноклассники. Помню, как я начала «Петербургские трущобы»¹, которыми бредили в моем классе, и бросила скоро, ибо они вызвали во мне лишь скуку и отвращение.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 59).

¹ «Петербургские трущобы» В. В. Крестовского (1840 — 1895) — типичный авантюрный роман, в котором описания великосветской роскоши и разврата, нищеты и преступлений деклассированных низов столичного города изобилуют мелодраматическими эффектами.

 

Отец влиял и на умственное развитие детей, знакомил их с лучшими произведениями русских и иностранных классиков, указывая, в частности, на те стихи своего любимого поэта Некрасова, в которых звучали гражданские мотивы.

М. И. Ульянова. Памяти Александра Ильича Ульянова. «Правда», 1963, 18 февраля.

Любимым поэтом Ильи Николаевича был Некрасов. Он переписывал в юности из журналов некоторые стихотворения его и старшему сыну еще в детские годы отмечал те, в которых преобладали гражданские мотивы, как-то: «Песня Еремушке», «Размышления у парадного подъезда».

А. И. Ульянова-Елизарова. В. И. Ульянов  (Н. Ленин), стр. 13.

У нас была в руках книжечка отца — ранние стихотворения Некрасова, изд(ание) 1863 года¹. Помню, что одиннадцатилетним мальчиком, в третьем классе гимназии, Саша обратил мое внимание в этой книжке на «Песню Ере мушке» и «Размышления у парадного подъезда». «Мне их папа показал, — сказал он, — и мне они очень понравились». И, не охотник до декламации вообще, Саша эти любимые свои стихотворения читал с большой силой выражения.

Таким образом, отец, одушевленный лучшими идеями конца шестидесятых и начала семидесятых годов, рано направлял в смысле общественных идеалов Сашу — своего старшего сына, лучшую надежду и несомненного любимца. Да характер его был таков, что его и нельзя было не любить. Со мною отец говорил на такие темы меньше, — я была больше в обществе матери и впитывала в себя лишь то, что слышала от Саши, и то, что было разлито вокруг.

Помню только, что в Кокушкине во время прогулок по полям отец любил петь положенное на музыку студентами его времени запрещенное стихотворение Рылеева ².

...По духу братья мы с тобой,
Мы в искупленье верим оба,
И будем мы питать до гроба
Вражду к бичам страны родной.

Любовью к истине святой
В тебе, я знаю, сердце бьется
И, верю, тотчас отзовется
На неподкупный голос мой.

Мы невольно чувствовали, что эту песню отец поет не так, как другие, что в нее он вкладывает всю душу, что для него она что-то вроде «святая святых», и очень любили, когда он пел ее, и просили запеть, подпевая ему. Помню, что раз и по возвращении в Симбирск, на нашем дворике, я напевала ее, — мне было тогда лет 13 — 14, — и что мать подозвала меня и сказала, что я не должна здесь, в городе, петь эту песню, так как могу повредить отцу, — враги у всех есть, скажут: «вот какие запрещенные песни распеваются на дворе директора народных училищ». Ясно запомнила я эти слова матери: ведь это было первое мое знакомство с запрещенным.

Эта песня и, главное, то, как отец пел ее, показывает, что восхождение по чиновной лестнице не помешало ему сохранить до пожилых лет верность чему-то вроде клятвы, что заключалось в словах: «будем питать до гроба вражду к бичам страны родной».

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 54).

¹ Принадлежавшая И. Н. Ульянову книга «Стихотворения Н. Некрасова» (изд. 3, Спб., 1863, части I и II) хранится сейчас в Доме-музее В. И. Ленина в Ульяновске. В ней. много подчеркиваний, пометок, вписанных строк, которые не пропустила царская цензура. Многие из этих пометок сделаны Ильей Николаевичем. Так, например, в стихотворении «Поэт и гражданин» (часть II, стр. 79) после слов «Умрешь не даром» вписаны вычеркнутые цензурой слова: «...Дело прочно, когда под ним струится кровь». В том же стихотворении (стр. 82) вписаны не пропущенные цензурой четыре строки, в которых говорится о декабристах:

...Но молчу. Хоть мало
И среди нас судьба являла
Достойных граждан.
Знаешь ты
Их участь.
Преклони колени.

Очевидно, при восстановлении изъятых цензурой строк использовались ходившие по рукам рукописные сборники произведений Некрасова, а также собственная тетрадь Ильи Николаевича, в которую он переписывал из «Современника» некоторые стихотворения своего любимого поэта. Таким образом, члены семьи Ульяновых имели возможность читать стихи Некрасова без пропусков.

² Стихотворение «По чувствам братья мы с тобой...» в течение долгого времени приписывалось то Рылееву, то Добролюбову, хотя еще в 1863 году в печати называлось имя подлинного автора — поэта-петрашевца Алексея Николаевича Плещеева (1825 — 1893). Первая и предпоследняя строки стихотворения здесь цитируются в ином варианте. Сравни (соответственно): «По чувствам братья мы с тобой...» и «И, верно, отзыв в нем найдется...» (А. И. Плещеев. Избранное. М., 1960, стр. 78).

 

Вечно занятый, горя на работе на благо своему любимому делу, отец и детям старался привить то сознание долга, которое было так сильно развито у него, выработать у них характер, солю, трудоспособность, развить

Необузданную, дикую
К лютой подлости вражду
И доверенность великую
К бескорыстному труду¹.

М. Ульянова, стр. 64.

¹ М. Ульянова цитирует «Песню Еремушке» Н. А. Некрасова. Во второй строке по цензурным соображениям была допущена «опечатка» (выражение Н. А. Добролюбова): вместо «лютой подлости» следует читать «угнетателям» (Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, том 2, М., 1948, стр. 58).

 

Илья Николаевич был крупным общественным деятелем, беззаветно боровшимся с народной темнотой, с последствиями рабства, но он был сыном своей эпохи, и то, что так волновало его сыновей — Александра и Владимира, — то, о чем говорил Чернышевский, — характер реформы 1861 г., проведенной так, как того хотели помещики, выкупные платежи, отрезка у крестьян лучших земель — меньше волновало его: для него Александр II оставался царем-освободителем.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., I960, стр. 30.

...Отец, не бывший никогда революционером, в эти годы, в возрасте за 40 лет, обремененный семьей, хотел уберечь нас, молодежь. Поэтому же, вероятно, следующим детям он никакого подчеркиванья в смысле общественных идеалов не делал. По крайней мере, я не слыхала о них, а думаю, что неизвестным для меня это бы не осталось. Что же касается отношения к террору, то помню его в высшей степени взволнованным, по возвращении из собора, где было объявлено об убийстве Александра II и служилась панихида (это было 16 марта 1881 года. — А. И.). Для него, проведшего лучшие молодые годы при Николае I, царствование Александра II, особенно его начало, было светлой полосой, и он был против террора. Он указывал потом с мрачным видом на более суровую реакцию при Александре III — реакцию, сказавшуюся и на его деле.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 55).

Любимым собеседником Анны Ивановны¹ был Илья Николаевич Ульянов (отец Владимира Ильича Ленина). Говорили они о литературе, о Глебе Успенском, цитировали Щедрина, и часто, отставая от группы гуляющих или присаживаясь на отдаленной скамейке в цветнике, они вели нескончаемые беседы. Их соединяла общность интересов, деревня, работа в земстве, школа, врачебная помощь населению — все это было так близко им обоим!

Воспоминания Н. И. Веретенникова. «Новый мир», 1956, № 3, стр. 205.

¹ Анна Ивановна Веретенникова (1855 — 1888) — одна из первых женщин-врачей в России, двоюродная сестра Владимира Ильича Ленина. Окончив в 16 лет женскую гимназию, она давала уроки, а затем овладела стенографией и два года работала стенографисткой в казанском «Правительственном вестнике». Стремясь учиться дальше, поступила на Высшие медицинские курсы в Петербурге, которые блестяще закончила в 1882 году. Отвергнув предложение остаться на них ассистенткой, поехала в глухой Белебеевский уезд, Уфимской губернии, видя в этом не только свой врачебный, но и гражданский долг. Об этой поре своей жизни А. И. Веретенникова рассказала в «Записках земского врача» (см. «Новый мир», 1956, № 3). Для Анны Ивановны были характерны страстная увлеченность своей профессией, горячее желание принести пользу родному народу.

 

Особенно пленил меня образ одной сельской учительницы, о которой рассказывала отцу в Кокушкине, во время прогулки по полям, моя двоюродная сестра, студентка медицинских курсов (Анна Ивановна Веретенникова. — А. И.). Она говорила о своей приятельнице, идейной народнице, которая, очевидно, не ограничивалась преподаванием грамоты ребятам, а собирала по вечерам крестьян, читала, беседовала с ними, сильно подняла их сознательность и вызвала большую любовь среди них к себе. В результате донос, обыск, допросы крестьян и удаление, кажется, даже арест учительницы к общему горю всей деревни.

Помню горячий, возмущенный тон рассказчицы, рисуемый ею идеальный образ учительницы, с подчеркиванием, что ничего антиправительственного в ее деятельности не было; помню отца — молчаливого, сосредоточенного, с опущенной головой. Помню, что и на мои позднейшие расспросы об этой учительнице он больше отмалчивался.

А. В. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 54 — 55).

Отец стоял за раннее определение в школу, чтобы дети, особенно мальчики, привыкали к труду и втягивались в дисциплину, проходя гимназический курс с первых классов. Отличавшийся сам строгим выполнением долга и чрезвычайной исполнительностью, он считал важным привить эти качества и детям. Следя за уроками обоих старших сыновей (Александра Ильича и Владимира Ильича. — А. И.), он и до гимназии и во время прохождения ими младших классов приучал их к щепетильно точному, отчетливому выполнению всех уроков. Он боялся изнеживающего домашнего баловства, считал полезным поставить мальчиков раньше под мужское влияние. Кроме того, отец и не мог бы, при большой семье, иметь отдельных учителей для нас, даже помещать всех нас в платные школы было бы для него трудно: семья возрастала, а жить приходилось исключительно на небольшое жалованье отца¹. Я не раз слыхала от него в детстве, что только благодаря исключительному хозяйственному умению и экономии матери мы сводим концы с концами. Министерские гимназии вследствие того, что отец был чиновником министерств а) нар (одного) просвещения, были бесплатны для его детей. За дочерей в Мариинской гимназии приходилось платить. Затем отец, бывший всегда слабого здоровья, не надеялся дослужить до пенсии, и судьба семьи все время очень заботила его. Он внушал нам, старшим, что, окончив гимназический курс, мы должны будем учить, ставить на ноги меньших братьев и сестер...

Отец мой не стоял за классическое образование: он смотрел на него лишь как на необходимый мост к университету. Я слышала, как он говорил кому-то уже позднее, когда стали открываться реальные училища, что ничего не поделаешь, приходится отдавать детей в классическую гимназию, ибо без нее нет доступа в университет и способный мальчик потом может упрекнуть родителей, что они закрыли для него эту дорогу. Особенно был он против обязательности греческого языка, в его время в гимназии был обязательным только латинский. Таким образом, при первых шагах отец мог направлять только в латинском, но не в греческом. Да перегруженность самого отца работой, его частые разъезды по губернии позволяли ему лишь в самых общих чертах направлять брата (Александра Ильича. — А.И.). Его личный пример постоянной добросовестной работы воспитывал в этом смысле. Сам чрезвычайно скромный и строгий к себе, считавший, что его напряженная идейная работа есть выполнение долга, не больше, он и нас воспитывал в этом духе. Он был против «захваливанья», как он выражался, считая вредным чересчур высокое мнение о себе.

Теперь, когда я гляжу назад на наше детство, я думаю, что было бы лучше, если бы эта в общем правильная педагогическая линия не проводилась так неуклонно. Вполне правильной она была только для брата Владимира, большой самоуверенности которого и постоянным отличиям в школе представляла полезный корректив. Ничуть не ослабив его верной самооценки, она, несомненно, сбавила той заносчивости, к которой склонны бывают выдающиеся по способностям захваливаемые дети, и приучила его, несмотря на эти похвалы, упорно трудиться.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 45, 48 — 49).

¹ По сохранившимся бухгалтерским книгам канцелярии директора народных училищ Симбирской губернии установлено, что жалованье Ильи Николаевича составляло 73 рубля 50 копеек в месяц.

 

Ему (Володе. — А. И.) в детстве было чуждо хвастовство, важничание — эти неприятные свойства, которых он не терпел в более поздние годы, от которых предостерегал молодежь в своей речи на III съезде комсомола.

Правда, и отец наш очень не любил хвастовства и, несмотря на постоянные отличия в школе всех нас, — и особенно Володи, — никого не хвалил и, радуясь нашим успехам, старался поощрять нас на большие...

Возвращаясь из гимназии, Володя рассказывал отцу о том, что было на уроках и как он отвечал. Так как обычно повторялось одно и то же — удачные ответы, хорошие отметки, то иногда Володя просто, быстро шагая мимо кабинета отца по проходной комнате, через которую шла его дорога к себе, наверх, скороговоркой на ходу рапортовал: «Из греческого¹ пять, из немецкого пять».

Так ясна у меня перед глазами эта сцена: я сижу в кабинете отца и ловлю довольную улыбку, которой обмениваются отец с матерью, следя глазами за коренастой фигуркой в гимназической шинели, с торчащими из-под форменной фуражки рыжеватыми волосами, проворно мелькающей мимо двери. Предметы, конечно, менялись; иногда звучало: «Из латыни пять, из алгебры пять», но суть была одна: получалась обычно одна отметка — 5.

Отец говорил в те годы матери, что Володе все слишком легко дается и он боится, что в нем не выработается трудоспособность. Мы знаем теперь, что опасения эти оказались излишними, что Володя сумел выработать в себе исключительную трудоспособность.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 21 — 22.

¹ Греческий язык Володя Ульянов стал изучать с третьего класса гимназии (5 часов в неделю). Кроме того, в этом классе впервые были в [.едены алгебра и курс древней истории (по 2 часа в неделю).

 

Илья Николаевич Ульянов имел большое влияние на Ильича. И Ильичу было чему поучиться у отца.

Н. К. Крупская. В. И. Ленин и вопросы народного образования. «Юный коммунист», 1938, № 1, стр. 41.

То строгое отношение к себе и своим обязанностям.., которое отличало всегда Владимира Ильича, было в значительной степени заложено у него с ранних лет примером и влиянием отца.

М. Ульянова, стр. 64.

О крепкой воле писал Добролюбов. Методами Добролюбова воспитывал Ильича отец...

Илья Николаевич, обращая внимание на то, чтобы Владимир Ильич хорошо и упорно учился, все же старался воспитать в нем, как того требовал Добролюбов, сознательное отношение к тому, чему и как учили его в школе...

Илья Николаевич учил Ильича всматриваться в жизнь, но в то же время, когда Ильич позволял себе насмешки в классе над учителями, например над учителем французского языка Пором¹, Илья Николаевич сдерживал его, говорил о недопустимости грубого отношения к учителям, даже имеющим серьезные недостатки в преподавании. И Владимир Ильич сдерживал себя.

И еще одну черту воспитало в Ильиче добролюбовское отношение к детям: это уменье и к себе, к своей деятельности подходить с точки зрения интересов дела. Это застраховало Ильича от мелочного самолюбия.

Кроме строгого отношения к себе, Илья Николаевич... особенно ценил в детях искренность, старался воспитывать ее в ребятах. О важности воспитания искренности писал Добролюбов. Одной из особенно характерных черт Ильича была искренность.

Н. Крупская. Детство и ранняя юность Ильича. «Большевик», 1938, № 12, стр. 68.

¹ Об отношении Владимира Ильича к учителю французского языка Пору подробнее см. на стр. 214 — 215 наст, издания.

 

«Деликатность и такт — свойства трудные и более редкие, чем талант. Их нельзя представить или разыграть, не сорвавшись. Их нужно иметь, — и тогда они скажутся сами собой в тысяче пустяков... Илье Николаевичу было свойственно почти физически чувствовать чужое бытие — характер, натуру, настроение ученика, — чувствовать с подлинным внутренним равенством, главным условием деликатности... И в классе тотчас почувствовали, что в каждом из них он видит и уважает равного себе человека»¹.

Глубоко правильно! Это свойство было полностью унаследовано от отца Владимиром Ильичем и в значительной степени содействовало успеху его дела (выделено Дм. Ульяновым. — А. И.)...

«Как только стало известно место его (Ильи Николаевича. — А. И.) нового назначения — Симбирск, он стал прочитывать о Симбирске все, что под руку попадало...

И где ни встретит в обществе человека из тех мест, непременно подсядет к нему и прислушивается... Попался ему и настоящий купец-симбиряк, его Илья Николаевич завел к себе в опустелую квартиру поить чаем и чуть не шесть часов выспрашивал подряд, что там и как» 1. Эта особенность Ильи Николаевича разузнать все досконально о том ближайшем новом, что его ждет, была свойственна в полной мере и Владимиру Ильичу. Что можно — прочитать, где можно — расспросить живых людей о тех местах, куда предстояло ехать. И это было весьма характерно для него.

Дм. Ульянов. Роман о семье Ульяновых. «Известия», 1938, 24 марта.

¹ Дм. Ульянов цитирует роман Мариэтты Шагинян «Семья Ульяновых».

 

Лицом и сложением Владимир Ильич был в отца. От него же унаследовал он веселый, общительный нрав, склонный к юмору и шуткам, а также вспыльчивость. Но проявлялся он у Владимира Ильича, конечно, более смело, в более свободных, чем у отца, условиях детства.

А. И. Ульянова-Елизарова. В. И. Ульянов (Н. Ленин), стр. 17.

Хотя открытый, задушевный смех и у Володи и у Ильи Николаевича был одинаково заразителен, но в смехе их было и резкое различие: Илью Николаевича смех как бы одолевал, он не в силах был остановиться, смеялся безудержно, иногда до слез, отмахиваясь руками, даже если они были чем-нибудь заняты: зонтиком, корзинкой с грибами, тростью и т. п.

Володя же, хохоча так же увлекательно и искренне¹, как бы владел смехом: он мог оборвать его и перейти, смотря по обстоятельствам, к серьезной или даже негодующей речи.

Н. Веретенников, стр. 35.

¹ «Ух, как умел хохотать, — писала Н. К. Крупская о Владимире Ильиче в «Моих ответах на анкету Института мозга в 1935 г.» — До слез. Отбрасывался назад при хохоте...» (см. «Известия», 1963, 6 апреля).

 

Когда Илья Николаевич оживлялся, шутил и острил, его глаза так же загорались и блестели, как глаза Владимира Ильича, когда он бывал в ударе и оживленно беседовал с товарищами.

Вообще физически Владимир Ильич был очень похож на отца. Он унаследовал его рост, его широкие скулы и черты лица, несколько монгольский разрез глаз, большой лоб. Он обладал таким же, как отец, живым характером... Много общего было у них и в чертах характера и в привычках. Сила воли, энергия, способность целиком и безраздельно отдаваться своему делу, гореть на нем, крайне добросовестное отношение к своим обязанностям, а также большой демократизм, внимательное отношение к людям — эти черты были общи для Ильи Николаевича и Владимира Ильича...

Обще для них было и уменье ограничиваться самым необходимым, не тратить лишних денег на себя, и, помимо этого, как у Ильи Николаевича, так и у Владимира Ильича был своего рода консерватизм по отношению к вещам, платью и пр.; привыкнув к чему-нибудь, они потом неохотно с ним расставались.

М. Ульянова, стр. 63, 66.

Большая семья, воспитание детей поглощали весь его (Ильи Николаевича. — А. И.) заработок, на себя он тратил очень мало, не любил большого общества и удовольствий.

А. И. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. И).

Володя был всегда очень непрактичен в житейских обыденных вещах, — он не умел и не любил покупать себе что-нибудь, и обычно и позже эту задачу брали на себя мать или я. В этом он напоминал всецело отца, которому мать заказывала всегда костюмы, выбирала материал для них и который, как и Володя, был чрезвычайно безразличен к тому, что надеть, привыкал к вещам и по своей инициативе никогда, кажется, не сменил бы их. Володя и в этом, как и во многом другом, был весь в отца¹.

Л. И. Ульянова-Елизарова. Воспоминания об Ильиче. М., 1934, стр. 45.

¹ Эта черта оставалась присущей Ленину в течение всей его жизни. М. Эссен, познакомившаяся с ним в 1902 году, вспоминает: «Владимир Ильич не был аскетом: он любил жизнь во всей ее многогранности, но внешняя обстановка, еда, одежда и пр. не играли никакой роли в его жизни. Тут не было лишений, сознательного отказа, а просто не было в этом потребности. Не помню, чтобы когда-либо, даже шутя, говорилось о вкусном блюде, чтобы придавалось значение платью. Пили, ели, одевались, но эта сторона жизни ничьего внимания не приковывала» (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 255).

 

Вспоминается, как Ильич рассказывал, как он слушал рассказы отца о его поездках по деревням, о беспомощности крестьянства, его темноте.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 83.

Илья Николаевич заботился о детях чувашей, мордвинов, об их учебе. Сам Ильич в школе чутко относился к детям других национальностей.

Н. К. Крупская. Как и что рассказывать школьникам о Ленине. «Учительская газета», 1938, 22 января.

Была еще одна черта, которую подчеркивали, как заслугу И. Ульянова, — это его любовь и особенно сильная забота о постановке школы и развитии грамотности среди чувашей. И. Ульянов, как директор народной школы, особенно много сделал для забитой бедной инородческой чувашской школы. Это мнение было подчеркиваемо симбирской общественностью, оно особенно ярко осталось у меня в памяти до сего времени... Эту черту я считаю долгом отметить, т(ак) к(ак) любовь, внимание и понимание угнетенных народностей унаследованы от отца и Владимиром Ильичем.

Д. Деларов. Как я познакомился с семьей Ульяновых. «Север» (Вологда), 1924, № 1, стр. XVI.

Такое отношение Ильи Николаевича к нацменам не могло не повлиять на Ильича, который слушал, что говорил отец, что говорили другие. Владимир Ильич рассказывал мне как-то об отношении симбирских обывателей к нацменам: «начнут говорить о татарине, скажут презрительно «князь», говорят об еврее — непременно скажут «жид», о поляке — «полячишка», об армянине — «армяшка»».

Ильич шел по стопам отца: в старшем классе гимназии он целый год занимался с товарищем чувашом, отстававшим по русскому языку, чтобы подготовить его к поступлению в университет, и подготовил¹.

Но и на всю революционную деятельность Ильича повлияло это отношение Ильи Николаевича к нацменам: все знают, какую громадную работу проделал Ленин, закладывая основы дружбы народов СССР.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 28

¹ Речь идет о занятиях Владимира Ильича с Н. М. Охотниковым (см. об этом подробнее на стр. 257 — 260 наст, издания).

 

Сын его (то есть Ильи Николаевича. — А. И.) Владимир унаследовал от него, между прочим, и математические способности...

Запись воспоминаний И. Я. Яковлева, сделанная А. В. Жиркевичем. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Когда отец бывал дома, он приходил обычно на выручку к нам, старшим (которым Володя, первым закончив приготовление уроков, мешал заниматься. — А. И.), уводил Володю к себе в кабинет и проверял его уроки. Обычно Володя знал все. Тогда отец начинал спрашивать его старые латинские слова по всей тетради. Но Володя отвечал их без запинки. И если у отца не было досуга занять его чем-нибудь другим, например шахматами, то тишина в столовой водворялась ненадолго.

А шахматы любил наш отец¹, и любовь эта передалась всем братьям. Для каждого из них была радость, когда отец звал его к себе в кабинет и расставлял шахматы. Шахматы эти, которые отец очень берег и которыми все мы восхищались в детстве, были выточены им самим на токарном станке еще в Нижнем Новгороде, до переезда в Симбирск. Мы все выучились играть... ²

Володя играл в шахматы с отцом и с братом Сашей. Мы, девочки, играли меньше. Помню только одну осень, когда отец и мы, трое старших, очень увлекались четверными шахматами и просиживали за ними поздно по вечерам. Но когда начались регулярные занятия, пришлось, конечно, оставить эту игру, которая обычно очень затягивалась.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 18 — 20.

¹ Анна Ильинична вспоминает, что «партнеров в те времена (для Ильи Николаевича. — А. И.) было немного в Симбирске. Главным партнером его был старик Белокрысенко, управляющий удельной конторой (см. стр. 17 наст, изд. — Л. И.). Из сослуживцев И(льи) Н(иколаевича) в шахматы никто не играл, а все любили игру в карты» (Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС).

² Далее А. И. Ульянова рассказывает о судьбе этих шахмат: «...Позднее, когда Владимир Ильич жил за границей в эмиграции, мать послала их ему (о получении этих шахмат Владимир Ильич сообщил матери в письме из Парижа от 13 февраля 1910 года. — Л. И.). Но в Кракове, где Ильич был арестован в начале мировой войны и откуда ему пришлось по освобождении уехать, побросав вещи, были оставлены и эти шахматы и, к сожалению, пропали».

 

Играть (в шахматы. — А. И.) Владимир Ильич начал лет восьми-девяти. Играл с отцом, который был первым его учителем, со старшим братом Александром Ильичем, затем впоследствии с нами меньшими — сестрой Олей и со мной. Для меня он был учителем, и очень строгим, поэтому я больше любил играть с отцом, который снисходительно разрешал мне брать ходы обратно.

У Владимира Ильича было прекрасное правило, которого он сам всегда придерживался и строго требовал от своего партнера: обратно ходов ни в коем случае не брать — взялся за фигуру, ею и ходи. У любителей это правило очень часто нарушается, ходы берутся назад, положения переигрываются. Этот скверный обычай страшно портит и игру, и игрока. Вместо того, чтобы, не касаясь фигур, продумывать тщательно различные комбинации, что и дает интерес игре, что приучает точно рассчитывать за несколько ходов вперед, люди тыкают фигуры не подумавши, торопятся, придают игре нервность, азарт...

Он обыкновенно играл серьезно и не любил так называемых «легких» партий. Играя со слабейшими игроками, чтобы уравновесить силы, давал вперед ту или другую фигуру. Когда же партнер из самолюбия отказывался, Владимир Ильич обычно заявлял: «Какой же интерес для меня играть на равных силах, когда нет надобности думать, бороться, выкручиваться». Он даже предпочитал быть несколько слабее того, кому давал вперед. Когда без туры я стал выигрывать у него чаще и просил перейти на коня, он поставил условие: «Выиграй подряд три партии, тогда перейдем».

Обычно наблюдается обратное — больше нравится выигрывать, хотя бы и без особых усилий и труда. Владимир Ильич смотрел иначе: у него главный интерес в шахматах состоял в упорной борьбе¹, чтобы сделать наилучший ход, в том, чтобы найти выход из трудного, иногда почти безнадежного положения; выигрыш или проигрыш сами по себе меньше интересовали его. Ему доставляли удовольствие хорошие ходы противника, а не слабые. Бывало, когда сделаешь в игре глупость и этим дашь ему легкий выигрыш, он говорил, смеясь: «Ну, это не я выиграл, а ты проиграл».

Пятнадцати лет Владимир Ильич стал обыгрывать отца. Помню, как Илья Николаевич (зимой 1885 — 1886 гг.), войдя в столовую, сказал: «Володя, ты стал меня побивать в шахматы, тебе уже нужно познакомиться с NN и с ним играть» (помнится, некий Ильин, считавшийся лучшим игроком в Симбирске. У нас он не бывал).

Д. Ульянов (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 62 — 63).

¹ В заметке «Володя Ульянов за шахматной доской» («Пионерская правда», 1947, 21 января) Н. И. Веретенников вспоминает такой случай:

«Однажды, когда мы играли в шахматы, он (Володя. — А. И) предложил сыграть по-новому: разделить шахматную доску пополам большой папкой так, чтобы играющие не видели шахматных фигур друг у друга. Каждый из играющих ставит фигуры на 4-х горизонталях, как ему вздумается. Для большего простора четыре пешки отбрасываются. Когда у обоих играющих расставлены фигуры, папка снимается: король противника, схороненный на крайней горизонтали в правом или левом углу доски, а то и посередине, стоит, укрытый пешками; кони, защищенные пешками, подкрепляют друг друга; ладьи расположились на одной вертикали и нацелены на невидимую цель. Слоны протянули свои щупальца в лагерь противника. И все это подкрепляется защитой ферзя, скромно укрытого от непосредственного удара противника...

И начинается бой, чрезвычайно интересный и острый...

С тех пор мне ни разу не приходилось видеть такой игры».

 

«Сначала отец нас обыгрывал, — рассказывал Владимир Ильич, — потом мы с братом достали руководство к шахматной игре и стали отца обыгрывать¹. Раз — мы наверху жили — встретил отца, идет из нашей комнаты со свечой в руке и несет руководство по шахматной игре. Затем за него засел».

Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине М., 1957, стр. 33.

¹ Очевидно, имеется в виду «Руководство к шахматной игре» У. Цукерторта и Дюфреня, выпущенное в 1872 году в Петербурге и затем неоднократно переиздававшееся. «Относясь ко всему серьезно, — рассказывает А. И. Ульянова, — Володя и шахматную игру стал изучать, как и старший брат, по руководствам и позднее играл очень хорошо. Игра эта часто скрашивала для него вынужденную жизнь в деревне, в провинции, а после — в ссылке и в эмиграции. Гимназистом же он очень любил играть в шахматы с Сашей» («Детские и школьные годы Ильича», стр. 18 — 19).

 

Охотно принимал Илья Николаевич участие и в детских играх (например, в игре в крокет и пр.) и при этом «держал себя с детьми по-товарищески, увлекаясь не меньше их»... В обращении с детьми, в уменье завязать с ними быстро приятельские отношения и поднять шум и беготню, в способности увлекаться играми совсем по-детски Владимир Ильич очень напоминал отца.

М. Ульянова, стр. 66.

С трогательной, не по годам, заботливостью и лаской относился Володя, мальчик лет десяти, к младшей сестре своей... Володя называл ее тогда Манюша, делая ударение на последнем слоге. Позднее он называл Марию Ильиничну Маняшей.

Н. Веретенников, стр. 39.

Он (Володя. — А. И.) всегда шутил с младшими детьми, смеялся их проказам и, уже будучи взрослым мальчиком, участвовал во всех детских играх.

Помню, как он бегал с ними по саду, играл в комнатах, устраивал коляску для котенка. Помню, как однажды долго не могли найти цветной бумаги для елки, а Володя обегал все магазины и все-таки разыскал.

В. В. Кашкадамова. Семейство В. И. Ульянова-Ленина в Симбирске. «Бакинский рабочий», 1926, 21 января.

Я... стала бывать у Ульяновых. Время там протекало незаметно. Когда собирались мы, детвора, И(лья) Н(иколаевич) всегда принимал живое участие в наших играх: играл с нами в жмурки и в кошки-мышки. Дав нам наиграться, он вел нас в свой кабинет или комнату, наполненную всевозможными пособиями и картинами по изучению географии, этнографии и естествознания. Там он давал нам объяснения по картинам и картам, и мы с большим неудовольствием расходились по домам. В наших играх принимали участие как двое младших детей — Митя и Марья, так и В(ладимир) И(льич) (тогда еще Володя). Он был ровесник мне по годам, но, конечно, был неизмеримо развитее и серьезнее нас... Когда мы переходили в научную комнату (так я называла ее)... он оживлялся, внимательно слушал объяснения И(льи) Николаевича) и сам попутно с ним объяснял нам картины, гербарии и т. п. И так живо, понятно он это делал, что робость, которую ощущала я при играх к нему, тут пропадала совершенно. Я очень интересовалась географией и естествоведением, и он, как бы видя это, так увлекательно рассказывал мне — и не сухим языком, т. е. «такая-то страна или город», а рассказывал все их особенности, чем они богаты, чем замечательны. И так умел он перенести слушателей туда, что бывало придешь домой, а в голове — все слышанное. Фантазия работает усиленно, и кажется, что видишь все эти горы, реки, тропические леса и людей, населяющих их.

Ек. Арнольд. Мои воспоминания о семье Ульяновых. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

...Влияние его (Владимира Ильича. — А. И.) на меня во все поры моей жизни было очень велико... Владимир Ильич много возился со иной, как младшей в семье, позднее занимался со мной, давал указания, что читать, беседовал со мной на разные темы.

М. И. Ульянова. Из автобиографии. «Неделя», 1963, № 7, стр. 8.

С самых детских лет я испытывала к Владимиру Ильичу какое-то совсем особое чувство: горячую любовь вместе с своего рода поклонением, точно это было существо какого-то особого, высшего порядка¹. И если я позволяла себе капризы и непослушание с другими, то от всего этого не оставалось и следа, если я только подозревала, что Владимир Ильич может меня видеть или слышать. Уже не говоря о том, чтобы я проявляла какую-нибудь тень непослушания по отношению к нему. А между тем он никогда не выказывал никакой строгости ко мне, даже, наоборот, баловал меня, как младшую в семье.

Я думаю, что такой полный авторитет он завоевал себе благодаря высоте своего нравственного облика. Дети ведь очень чутки к тому, чтобы слово не расходилось с делом, чтобы взрослые не оперировали с двоякого рода моралью: одною, применяемою к детям, а другою — к себе. Брат всегда делал хорошо все, за что бы он ни брался; кроме того, он очень рано научился владеть собой. А между тем от природы он был вспыльчивым, и нужно было немало воли, чтобы сдерживать себя. Повторяю: я не помню, за малыми исключениями, чтобы он был нервен в то время, чтобы он проявлял себя резко по отношению к кому бы то ни было.

Возможно, что моя привязанность к Владимиру Ильичу усугублялась еще тем, что я перенесла на него любовь к отцу, который умер, когда мне еще не было восьми лет. Отец очень любил возиться, бегать и играть с нами, детьми. Много возился он и со мной, как с младшей. У Владимира Ильича было такое же отношение к детям, как и у отца. В этом отношении было то, что особенно завоевывает детей. Он подходил к ним просто, ласково и, я бы сказала, как равный, как к всамделишным людям, хотя и маленьким. В его тоне с ними не было ни пренебрежительности, которая так часто чувствуется у взрослых по отношению к детям, ни особого подлаживания под детей и под детские интересы...²

Но в те годы разница лет между мною и Владимиром Ильичей (восемь лет) была особенно ощутительна: я была еще совсем маленькой, а брат — гимназистом старших классов. Но некоторые картинки у меня ярко запечатлелись в памяти. Вот я еще совсем маленькая. В доме у нас была собачка по кличке Gargon, которую наша старушка няня, жившая у нас в доме и вынянчившая всех детей, начиная с Владимира Ильича, называла Кальсонкой. Раз вечером кто-то из мальчиков — у нас жили в то время дети Персианиновых — гимназисты — зовет меня наверх, в их комнату, чтобы посмотреть фокус. Я иду вместе с няней и, затаив дыхание, смотрю на ящик от маминой машинки, который сам двигается по поду то в одну, то в другую сторону. Изумлению моему нет конца, но изумление это переходит в отчаяние, когда ящик приподымают и под ним оказывается наша собачонка. Я заливаюсь горькими слезами, и даже обещание няни дать Кальсонке сейчас же говядинки плохо способствует моему успокоению. Но тут появляется Владимир Ильич, и его уверение, что с собакой ничего не произошло, оказывает свое действие.

А вот зима. И мы летим с Владимиром Ильичем на санках с высокой ледяной горы, устроенной во дворе. В те годы Ильич называл меня «пичужкой» и часто высоко поднимал меня над головой, взяв сзади за локти...

Мне кто-то сказал, что в городе появились привидения. Оказалось, несколько мальчиков устроили ходули, завернулись в простыни и путешествовали на ходулях. На меня такой страх напал! Пришел Владимир Ильич и успокоил. Он так действовал: придет, уговорит, и я успокоюсь.

М. П. Ульянова. О Ленине. М., 1964, стр. 7-8, 9-10, 16.

¹ В феврале 1924 года в речи на собрании старых большевиков М. И. Ульянова говорила о своей привязанности к Владимиру Ильичу:  «Настолько был силен его облик, что мне всегда казалось, что, лишь бы он чего пожелал, я расшибусь для него в лепешку!» (см. «Известия», 1963, 18 апреля).

² Далее М. И. Ульянова пишет: «Владимир Ильич сам слишком много детского, в лучшем смысле этого слова, сохранил до последних дней своей жизни, что выражалось в удивительной чистоте, искренности, жизнерадостности, способности увлекаться, скажем, охотой, прогулкой, игрой и пр., как ребенок, а также в умении предаваться самой беззаботной веселости. Как же тут было не завоевать симпатии детей! И всегда, когда Владимиру Ильичу приходилось встречаться с детьми, у него очень быстро устанавливались с ними самые дружеские отношения, с оттенком влюбленности со стороны детей. Знакомство завязывалось быстро, и через некоторое время слышался уже громкий хохот, возня и беготня.

Владимир Ильич стоял всегда за предоставление детям наибольшей свободы и останавливал нас, когда замечал, что мы «обдергиваем» их: «сиди смирно», «не вертись», «не озоруй» и т. п. Эта черта его проявилась даже незадолго до его смерти» (там же, стр. 8).

 

...И(лья) Н(иколаевич), всецело ушедший в школьную работу, мало уделял времени домашней жизни. Все заботы о хозяйстве и семье лежали на Марии Ал(ександровне). Работу свою М(ария) А(лександровна) исполняла спокойно, не волнуясь. Я никогда не слыхала, чтобы она возвышала голос, даже замечания и выговоры детям она делала спокойно, с улыбкой, и этих спокойных, кротких замечаний было достаточно, чтобы произвести впечатление. Дети слушались ее, любили и уважали свою мать.

В. В. Кашкадамова (Юбилейный сборник, стр. 38).

Тетя Маша была с нами, детьми, всегда спокойна, ровна, справедлива и ласкова.

Н. И. Веретенников. Детские годы В. И. Ульянова (Ленина) в Кокушкине. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 150.

Огромное значение в воспитании детей имела... Мария Александровна, урожденная Бланк. Это была удивительно гармоничная и цельная натура. С большой твердостью и силой характера... она соединяла кротость и чуткость, а с глубиной душевных переживаний — ровный, приветливый и веселый нрав, покорявший обычно всех, кто с ней сталкивался. Тем больше покоряла она своих детей, в которых вкладывала все силы, которых окружала самоотверженной любовью без баловства и потаканья, внимательным и чутким надзором без излишнего стесненья их свободы.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 33 — 34).

...Любящая мать, чуткий интеллигентный человек, она (Мария Александровна. — А. И.) как-то умела, не вклиниваясь в жизнь своих детей, сливаться с их интересами.

М. Голубева. Юноша Ульянов (В. И. Ленин). «Старый большевик», 1933, № 5, стр. 160.

Добрая и нежная мать, Мария Александровна тем не менее была противницей изнеживающего домашнего баловства и поэтому приучала детей к труду, дисциплине, четкому и безоговорочному выполнению своих обязанностей.

Мария Александровна чрезвычайно внимательно и сочувственно относилась ко всем детским затеям и историям. Когда вечером собиралась вся семья, она с терпеливым вниманием выслушивала суждения и рассказы своих детей и принимала близкое участие в их делах...

Владимир Ильич, как и другие его братья и сестры, всегда с большим уважением и любовью относился к своей матери. Ее слово было для него законом. Он выполнял самым тщательным образом все, что она говорила ему. Вообще пример и влияние матери на него были весьма значительны¹.

В. Д. Бонч-Бруевич. Мать Владимира Ильича (по личным воспоминаниям). «Семья и школа», 1947, № 1, стр. 11.

¹ «Только узнав Марию Александровну, — писала М. Эссен, — я поняла секрет обаяния Владимира Ильича» (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 253).

 

Не только глубоко было влияние на Ильича отца и брата, очень сильно было влияние на него и матери...

На учебу ребят Мария Александровна, как и отец Ильича, обращала очень большое внимание, учила их немецкому языку, и Ильич, улыбаясь, рассказывал, как его нахваливал в младших классах немец-учитель. Ильич потом очень увлекался изучением языков, даже латыни. Мне кажется, что талант организатора, который был так присущ Ильичу, он в значительной мере унаследовал от матери¹.

Кроме того, мать примером своим показывала старшим, как надо заботиться о младших. Она организовала хоровое пение ребят, которое они ужасно любили, играла с ними. И Ильич с ранних лет заботился о младшем брате и сестре. В этом отношении замечательно много интересных воспоминаний сохранилось у Марии Ильиничны и Дмитрия Ильича. В игру он умел вносить известную организованность, и столько мягкости, внимания было у него во время игры к младшим.

Эта забота о младших наложила печать на все его отношения к детям и в дальнейшем. Он любил с ними поиграть, пошутить, но никогда я не видела, чтобы он над ними строжился, не любил, когда и другие строжились, никогда он их не поучал, как иной раз изображают это на картинах.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 33.

¹ Несмотря на то что на Марии Александровне лежали все заботы по ведению домашнего хозяйства и воспитанию шести детей, она еще была попечительницей женского двухклассного училища, часто посещала его, занималась с ученицами рукоделием. Как известно, Мария Александровна самостоятельно подготовилась и сдала экзамены на звание народной учительницы.

 

Много раз приходилось мне беседовать с матерью Владимира Ильича и расспрашивать о жизни и привычках ее гениального сына. И сколько раз ни слушал я ее, всегда во всех этих воспоминаниях о детских и юношеских годах, об учении, играх, о всей жизни ее любимого сына красной нитью выделялась одна и та же основная черта характера Владимира Ильича: систематичность, последовательность, железная самодисциплина и решительное требование всего того же от других.

Эти детские и юношеские навыки являлись как бы врожденными, основными чертами характера Владимира Ильича.

Влад. Бонч-Бруевич. Юношеские годы Владимира Ильича. «Комсомольский работник», 1945, № 2 — 3, стр. 8.

Одной из характерных черт В(ладимира) И(льича) была большая аккуратность и пунктуальность, а также строгая экономия в расходовании средств вообще, а в частности лично на себя. Вероятно, эти качества передались В(ладимиру) И(льичу) по наследству от матери, на которую он походил во многих чертах характера. А мать наша по материнской линии была немка, и указанные черты характера были ей свойственны в большой степени.

М. И. Ульянова. Предисловие к сборнику «Письма к родным» издания 1930 года. В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, том 37, стр. XV.

По субботам она (Мария Александровна. — А. И.) часто собирала вокруг себя своих детей и их маленьких друзей, и они под ее аккомпанемент пели песенки из «Гуселек». Особенно врезалась мне в память часто петая ими песенка «Ай, попалась, птичка, стой»»

Воспоминания Г. Назарьевой. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Наша мать, Мария Александровна, очень любила рояль. Она играла и пела многие старинные песни и романсы. Но особенно охотно исполняла она отрывки из оперы «Аскольдова могила». У нее были старые, пожелтевшие от времени ноты этой оперы. Мы все очень любили ее музыку и пение, и Владимир Ильич часто напевал некоторые мотивы из «Аскольдовой могилы».

Д. Ульянов (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 69).

В ненастные дни в Кокушкине под монотонный шум дождя, собрав у рояля в кружок ребят, тетя Маша образно рассказывала содержание онеры Верстовского¹ «Аскольдова могила», дополняя рассказ музыкой и пением.

Я так ярко помню эту сценку, что, кажется, если бы умел рисовать, то мог бы ее детально воспроизвести. Володя и Оля, музыкальные по натуре, внимательно вслушиваются в музыку и пение. Маленький Митя, всецело поглощенный фабулой, не сводит своих разгоревшихся карих глаз с тети Маши. Старшие, Аня и Шура, временами отрываются от книги или тихой беседы, тоже слушают, а взрослые, чтобы не помешать, стараются потише проскользнуть по домашним делам. Мы все сидим затихшие, притаившиеся, завороженные.

Н. Веретенников, стр. 29.

¹ Алексей Николаевич Верстовский (1799 — 1862) — оперный и водевильный композитор первой половины XIX века. Особенно популярна была его опера «Аскольдова могила» (либретто М. Загоскина по его же роману), отличающаяся национально-романтической тематикой и широким использованием народной песенности.

 

Мальчиком Владимир Ильич учился играть на рояле. У него, по словам матери, был великолепный слух, и музыка давалась ему легко. В возрасте восьми-девяти лет он бойко играл многие детские пьесы, а также с матерью и со старшими в четыре руки.

Однако, поступив в гимназию, он в первых же классах совершенно бросил рояль. Почему? Во всяком случае, не гимназические занятия и вечернее приготовление уроков были этому причиной, у Владимира Ильича были прекрасные способности, и учение в гимназии давалось ему чрезвычайно легко. В младших классах он почти не готовил уроков по вечерам, так как все необходимое усваивал в классе при объяснениях учителя, при этом получал по всем предметам пятерки...

Вернее всего, что причиной того, почему Владимир Ильич бросил рояль девяти или десяти лет, были рутинные взгляды того времени, что на рояле должны учиться играть девочки, а для мальчиков это занятие неподходящее. Трудно допустить, конечно, чтобы отец смотрел таким образом, но возможно и вероятно, что он все же и не поощрял Владимира Ильича к музыке, а тот как-нибудь стороной, может быть от товарищей но гимназии и т. п., уловил и воспринял этот взгляд. Кроме того, старший брат, Александр Ильич, не играл на рояле, и это также могло оказать влияние на Владимира Ильича...

Как бы то ни было, Владимир Ильич бросил рояль, и только мать очень жалела об этом и не раз говорила, как он хорошо играл для своего возраста.

В 1883/84 году мне подарили гармонику. Ни я, ни старшая сестра Ольга Ильинична не умели приступиться к этому инструменту, и только Владимир Ильич быстро освоился с ним и подобрал несколько мотивов, в том числе довольно удачно «Вот мчится тройка удалая вдоль по дорожке столбовой». Вообще же гармоника не заинтересовала его.

Д. И. Ульянов. Воспоминания о Владимире Ильиче. М., 1964, стр. 36, 37.

Все в семье (в том числе и Владимир Ильич) очень любили Александра Ильича и старались равняться по нему. Нравственный облик его был очень высок. Характерно, что, еще будучи мальчиком 11 лет, на вопрос старшей сестры (Анны Ильиничны. — А. И.): «Какие пороки самые худшие?» — он, не задумываясь, ответил: «Ложь и трусость».

М. И. Ульянова. Памяти Александра Ильича Ульянова. «Правда», 1963, 18 февраля.

...Володя, как и все мы, старался «равняться по Саше». Его (то есть Александра Ильича. — А. И.) пример и влияние в семье не может быть переоценено.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 41).

Саша был на редкость серьезный, вдумчивый и строго относящийся к своим обязанностям мальчик. Он отличался также не только твердым, но и справедливым, чутким и ласковым характером и пользовался большой любовью всех младших.

А. И. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 13).

Чрезвычайная чуткость и глубина переживаний соединялись в нем (Александре Ильиче. — А. И.) с спокойным и выдержанным характером. Он с детства прямо неспособен был выйти из себя, поднять голос, а между тем — ею нравственная личность импонировала окружающим уже с детства. Запечатлелся в моей памяти один случай из того времени, когда Саше было лет 10. Отец, уходя из дому, за что-то резко побранил меня. Лишь только дверь захлопнулась за ним, и я осталась вдвоем с братом, как, глубоко разобиженная, я воскликнула с возмущением: «Гадкий папа!» «Как это можно говорить так, Аня?!» — сказал брат. Серьезное огорчение, звучавшее в этих простых словах, подействовало на меня сильнее, чем мог бы подействовать самый строгий выговор матери, отца — кого угодно из старших. Вся моя досада разлетелась как дым, и я была озабочена лишь одним: восстановить себя во мнении брата. «У меня ведь это так сорвалось, я не думала так в самом деле», — говорила я, заглядывая в его глаза, страшась больше всего на свете потерять в его мнении. А между тем брат был годом моложе меня¹.

Но такое прямое осуждение мы, братья и сестры, а также товарищи Саши, слышали от него редко — разве что-нибудь особенное возмутит его. Он был очень сдержан и не любил делать замечаний. И только во взгляде его можно было прочесть неодобрение. И неловко становилось под этим внимательным, глубоким взором, проникавшим, казалось, в твою душу глубже, чем ты сам мог заглянуть в нее, и невольно и сам ты заглядывал в нее внимательнее, взвешивая, что он увидел там, что ему не понравилось. И невольно навстречу этому взору тянулись лучшие отростки души, и каждый, чувствуя себя лучшим с ним, чувствовал себя и более счастливым — я этим объясняю, почему все так любили бывать с ним, так любили его... Свое мнение о чем-нибудь, свое суждение о том или ином поступке он высказывал обыкновенно лишь тогда, когда его просили, но случалось почему-то так, что его часто просили об этом. Может быть, потому, что его мнение, даже резко неодобрительное, не бывало обидно — настолько оно бывало просто и искренне серьезно, настолько чуждо всякого самомалейшего тщеславия или сознания своего превосходства, стремления влиять и властвовать. Душа тянулась к нему совершенно свободно, без всякого опасения за свою самостоятельность. Я не видала также человека, который подмечал бы так охотно — я сказала бы даже радостно — все хорошее в людях, который отдавал бы такую бескорыстную и щедрую дань всякому таланту, всякой способности другого. «Как это ты умеешь?» — говорил он, например, о такой безделке, которой он не умел, вернее, не делал лишь потому, что был занят более серьезным,

А. Ульянова. Александр Ильич Ульянов. «Галлерея шлиссельбургских узников», часть 1. Спб., 1907, стр. 203 — 204.

¹ Александр Ильич был моложе Анны Ильиничны более чем на полтора года (см. сноски на стр. 22 и 23 нас г. издания).

 

Когда, после нескольких лет моего отсутствия из Симбирска, я вернулся на время туда¹, Аня и Саша вступали уже в юношеский возраст, оканчивали курс гимназии и строили планы ехать в Петербург учиться в высших учебных заведениях. Я поговорил с Аней...

В. Калашников («А.И.Ульянов», стр. 277).

¹ В статье «Домашний учитель Ильича» В. А. Калашников говорит о себе: «В 1879 году, выдержав экзамен за восемь классов гимназии без древних языков, я выехал из Симбирска и только через три года, вернувшись офицером на несколько недель в Симбирск, повидался с семьей Ильи Николаевича» («Огонек», 1926, № 7, стр. 7).

 

Анна Ильинична была худенькая брюнетка, с короткими волнистыми волосами... Была она малообщительна, замкнута, очень серьезна, не принимала участия в забавах и болтовне своих одноклассниц¹. Близких подруг из своих одноклассниц она не имела. Очень хорошо училась, хорошо знала математику. Была отзывчива, всегда помогала слабым ученицам разобраться в уроках. Несмотря на то что училась первой ученицей, она на уроках всегда садилась на заднюю парту, тогда как обычно первые ученицы сидели на передних партах. Она кончила гимназию с золотой (большой серебряной. — А. И.) медалью в 1880 г., 16 лет.

Воспоминания М. М. Свентицкой-Виноградовой. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Анна Ильинична поступила в симбирскую Мариинскую гимназию в 1875 году, в шестой класс. Однако тут же выяснилось, что по своим знаниям она значительно опередила подруг, и через две недели ее перевели в следующий, пятый класс (тогда в женских гимназиях низшим классом был седьмой, а выпускным — первый).

 

...Я кончила курс (гимназии. — А. И.) 15 1/2 лет, на следующий по окончании курса год прохворала большую часть зимы тифом. А следующей осенью — 17 лет — поступила помощницей учительницы в одну из симбирских школ (в 4-е мужское начальное училище. — А. И.) да еще дома занималась с меньшими.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 60).

По окончании гимназии работала два года помощницей учителя в одном из приходских училищ Симбирска... Моим первым сознательным стремлением было стать сельской учительницей. У симбирских учителей и учительниц народных училищ происходили периодические совещания по различным педагогическим вопросам. Я занималась с большой любовью с детьми и по отъезде в Питер на курсы осенью (в сентябре. — А. И.) 83 года¹, долго скучала о своих ребятах. Бестужевские курсы (я поступила на историко-словесное отделение) разочаровали меня несколько обилием древности.

А. И. Ульянова-Елизарова. Из автобиографии. «Известия», 1935, 20 октября.

¹  В фондах Государственного архива Ульяновской области недавно обнаружено «прошение» И. Н. Ульянова от 31 августа 1883 года, в котором он сообщает симбирскому губернатору: «...для поступления дочери моей Анны, 19 лет.., на Высшие женские курсы в С.-Петербурге ей необходимо иметь свидетельство о своей политической благонадежности». В свидетельстве, выданном в тот же день вице-губернатором В. А Тройницким, указывалось, что А. И. Ульянова, «как лично мне известно, в политическом отношении вполне благонадежна» («Исторический архив», 1960, № 5. стр. 229).

 

...Мне хотелось видеть также Сашу.

 — Он у нас живет философом в пустой кухне, — шутил Илья Николаевич, направляя меня во двор дома, в маленькую кухню при флигельке. Оказалось, что, пользуясь случаем ремонта в их доме, Саша уединился в отдельно стоящую кухню и там предался своим любимым занятиям, наукам и опытам по физике и химии¹.

Войдя в кухню и окинув взглядом ее внутренность, я увидел, что в ней было только самое необходимое для ее скромного обитателя; лишь по стенам полки из свежеоструганных досок были сплошь заставлены книгами. В комнате полный порядок и чистота, а посреди нее стоял и сам Саша — юноша среднего роста, с прежней красивой грезовской головкой², спокойный, серьезный. Мы с ним разговорились. Он сообщил мне о своих занятиях в уединении, о желании ехать учиться в Петербургский университет.

Из его внешности, разговора со мной и всей обстановки его жизни я вынес глубокое убеждение, что передо мной стоит хотя и прежний Саша — милый мальчик, но имеющий уже и теперь все задатки в свое время стать светилом науки. Я чувствовал, что, несмотря на его молочно-бледное лицо, тихий голос, спокойные движения, в его больших черных глазах светилась такая внутренняя могучая сила, которая для достижения намеченной цели могла, кажется, преодолеть всякие препятствия.

В. Калашников («А. И. Ульянов», стр. 277-278).

¹ Правильнее, по химии. Саша устроил там химическую лабораторию, чтобы не отравлять воздух домашним. — Примечание А. И. Ульяновой-Елизаровой.

Сверстник Александра Ильича по гимназии Стрелков вспоминает, что Владимир Ильич часто помогал брату в постановке химических опытов.

² В. А. Калашников имеет в виду чрезвычайно выразительные и грациозные головки юношей и девушек, созданные известным французским живописцем Ж. Б. Грезом (1725 — 1805). В 1924 году в беседе с корреспондентом смоленской газеты «Рабочий путь» Калашников говорил, что Саша был «мальчик с бледным личиком, большими черными глазами и вьющимися волосами. Это был (живой) портрет матери» («Смоленская губерния в документах В. И. Ленина». Смоленск, 1960, стр. 135).

 

Александр, по воспоминаниям Яковлева, представляется ему красивым, симпатичным, мягкого, общительного характера, талантливым, работоспособным юношей, любившим природу и естественные науки, принимавшим участие в домашних спектаклях, литературных вечерах и других культурных увеселениях, устраивавшихся в Симбирске молодежью, между прочим, и в популярной в те дни гостеприимной, хорошо известной и памятной старому Симбирску семье Глазовых, где с интеллигентной молодежью (в том числе и с детьми Ульяновых, старшими по возрасту) постоянно встречался... и Ив(ан) Яковлевич) Яковлев...

В особом помещении у Саши Ульянова содержались пойманные им зверьки и птицы, за которыми он при помощи Володи любовно, умело ухаживал, наблюдая за их жизнью и нравами.

Охота, рыбная ловля, прогулки в окрестностях Симбирска, пишет Яковлев, входили в подробности внеучебной жизни Саши Ульянова. Он, по общительности его характера, быстро, доверчиво, по-товарищески сходясь с молодежью, имел в Симбирске среди нас немало знакомых, любивших его, преданных ему друзей. Когда наступали летние каникулы, Саша Ульянов вместе с молодыми единомышленниками по развлечениям устраивал особые прогулки вниз по Волге. Для таких путешествий покупалась на общие средства и оборудовалась лодка. В нее укладывались вещи и припасы. Молодежь сама правила веслами и парусом. На ночь останавливались на берегу, раскладывали костры, варили уху из свежепойманной рыбы. В пути пели волжские песни. Подобные путешествия, в которых принимал деятельное участие и Володя Ульянов, длились с неделю, а иногда и более. В конце их лодка продавалась; молодые... путешественники на пароходе возвращались в Симбирск с запасом новых впечатлений и воспоминаний.

Запись воспоминаний И. Я. Яковлева, сделанная А. В. Жиркевичем. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Тяжела была Саше гимназическая лямка¹. Все время прохождения курса он не видел в гимназии ничего положительного, а смотрел на нее только как на необходимый мост в университет. Первые же годы были прямо тягостны для него. Несомненно, что этот девятилетний искус еще больше закалил его и без того твердый характер, но больно подумать, насколько тягостен был он в первые годы для ребенка, выросшего в культурном семейном уголке. Убежденный в необходимости этой лямки, он не жаловался и не заикался о возможности какого-либо иного выхода. Он только еще больше замкнулся в себе, а его всегда грустные глаза стали еще грустнее. Т. е. он не скрывал, конечно, от домашних, что ему тяжело и все в гимназии не нравится, но он вел себя с самого начала как мужчина...

Характерно как для того уровня культурности, который дала нам и поддерживала в нас семья, так и для того, какой уже сложившейся в моральном отношении личностью был Саша, что на нем не отразилось в дурную сторону, как это обычно бывает и как должно бы естественно отразиться, общество старших по возрасту, менее культурных товарищей. Никаких дурных навыков он не приобрел и в семью не занес. Все это, уже в восьмилетнем возрасте, отскакивало от него. С грустью и возмущением рассказывал он мне иногда о некоторых грубых проделках товарищей, о солдатски-грубом и часто несправедливом отношении учителей, но больше мы по его мрачному виду могли догадываться, что в гимназии было опять что-то неприятное. Характерно также, что ни разу за весь девятилетний курс на него не было жалобы в грубом или резком ответе учителю. Он с раннего возраста умел уже сдерживать себя. Правда, он и учился и держался безупречно...

Для него это была бурса — конечно, с коррективом домашней жизни и семейного влияния. Очень много налегали на зубрежку. Между тем у брата были больше математические и рассудочные способности... У него была не специфическая память первого ученика, дающая часто возможность проходить блестяще курс, хотя и не знать ничего основательно. Но обдуманное, усвоенное он удерживал в памяти очень прочно и основательно. И вообще уже с детства читал очень продуктивно, составляя обо всем вполне самостоятельное, часто чрезвычайно самобытное мнение. Долбежка латыни, греческого, немецкого была ему противна... Застенчивый и малоразговорчивый, он не умел также бойко протрещать урок по истории, географии и словесности, что, как известно, в школьной учебе ценилось больше, чем основательная, углубленная работа. Но саму историю Саша очень любил, охотно читал исторические сочинения, а в IV классе — 12 — 13 лет — выписал даже на сбереженные им деньги (нам давали иногда вместо подарка) журнал по истории — «Исторический вестник»².

Гимназические сочинения он также не любил; они выходили у него хотя и дельными, с серьезно продуманным планом, но всегда краткими и суховатыми. Очень уж чужды были ему всякая риторика и фраза.

Л. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 47 — 48, 49 — 50).

¹ Александр Ильич поступил в Симбирскую гимназию 13 августа 1874 года.

² «Исторический вестник» — ежемесячный историко-литературный журнал, издававшийся в Петербурге в 1880 — 1917 годах. В нем публиковались документы, мемуары, статьи на исторические, историко-литературные, этнографические темы, повести, романы, библиографические обзоры.

 

Для полезной деятельности человеку нужны: 1) честность, 2) любовь к труду, 3) твердость характера, 4) ум и 5) знание.

Чтобы быть полезным обществу, человек должен быть честен и приучен к настойчивому труду, а чтобы труд его приносил сколь возможно большие результаты, для этого человеку нужны ум и знание своего дела. Честность есть необходимое качество человека, какого рода деятельности он ни предался бы; без нее труд даже умного и трудолюбивого человека не только не будет приносить пользу обществу, но даже может вредить ему. Честность и правильный взгляд на свои обязанности по отношению к окружающим людям должны быть воспитаны в человеке с ранней молодости, так как от этих убеждений зависит и то, какую отрасль труда он выберет для себя и будет ли он руководствоваться при этом выборе общественной пользой или эгоистическим чувством собственной выгоды.

Но честности и желания принести пользу обществу недостаточно человеку для полезной деятельности; для этого он должен еще уметь трудиться, т. е. ему нужны любовь к труду и твердый, настойчивый характер.

Трудолюбие необходимо каждому трудящемуся человеку; труд по какому-либо внешнему побуждению не принесет и половины той пользы, которую принес бы свободный и независимый труд. Но для непривычного человека труд всегда кажется чем-то тяжелым и требует внешнего побуждения; поэтому человек должен приучить себя к труду, полюбить его, и труд должен сделаться в его глазах необходимой потребностью его жизни.

Александр Ульянов. Что требуется для того, чтобы быть полезным обществу и государству¹ («А. И. Ульянов», стр. 126).

¹ Полностью это гимназическое сочинение А. И. Ульянова, написанное им в возрасте 15 — 16 лет, опубликовано в сборнике «А. И. Ульянов» на стр. 126 — 127. В конце сочинения стоит оценка «4» и подпись «Керенский».

 

Человек дела и глубокого сдержанного чувства, он (Александр Ильич. — А. И.) был как-то щепетильно стыдлив на слова. Даже его письма к близким людям, даже в тот момент, когда он всей душой хотел бы облегчить их состояние, например к матери после смерти отца, были чрезвычайно скупыми и краткими. Но углубленной работой Саша выделялся с самого начала прохождения гимназического курса и получал ежегодно первые награды при переходе из класса в класс, а по окончании курса был награжден золотой медалью.

Неправильно было бы заключить из всего этого, что серьезное отношение к своим обязанностям делало Сашу в детстве каким-то «книжным человеком». Он был очень цельной натурой и так же цельно, как занятиям, отдавался он ребяческим играм, беготне...

Помню, как мы взлетали с ним, распевая что-нибудь из Некрасова, на подгнивших качелях; с каким жаром играл он в крокет, бегал на гигантских шагах, увлекался плаванием, лодкой. За шахматами он мог также забываться...

Любимым поэтом Саши в детстве был Пушкин. Помню по этому поводу разногласия и споры между нами, так как я предпочитала Лермонтова...

В возрасте тринадцати и двенадцати лет читали мы с Сашей «Войну и мир». Он отнесся тогда определенно отрицательно к обоим главным типам — князя Андрея и Пьера, в которых Толстой выводит две стороны своей личности.

Он заявил, что больше всех в романе нравится ему Долохов, очевидно, пленивший его силой и смелостью своего цельного характера...

Любимым нашим поэтом был в то время Некрасов. Отец приобрел нам полное посмертное издание, и мы читали и перечитывали его¹. Особенно увлекались мы тогда «Дедушкой» и «Русскими женщинами», вообще интерес к декабристам был большой. В следующем уже году, кажется, беседовали мы о Достоевском, его судьбе, его «Записках из мертвого дома». Помню, что на Сашу они произвели очень сильное впечатление. И вообще всего Достоевского он перечитал с большой вдумчивостью и симпатизировал ему больше, чем я. Читал он также многое из Щедрина.

В последних классах гимназии прочли мы с Сашей от доски до доски всего Писарева, который имел тогда большое влияние на нас. Так, я отказалась брать уроки музыки: ведь Писарев подсмеивался над тем, что каждую барышню учат обязательно игре на фортепьяно, хотя бы у нее было больше способности шить башмаки; ведь он говорил очень определенно, что, читая меньше 50 (или 100) страниц в день, никогда не будешь начитанным человеком, — а я с ужасом видела, что не поспеваю выполнить этот минимум. Наконец, он указывал, что каждый молодой человек или девушка должны стремиться встать скорее на свои ноги и не висеть на шее у родителей.

Это последнее требование падало на подготовленную почву: ведь в нашем воспитании никакого барства, с которым боролся Писарев, не было. Наоборот, мы были склонны перегибать в этом вопросе палку. Так я в первый год самостоятельного заработка не хотела разрешить матери шить мне что-нибудь из костюма не на мои деньги. Припоминаю еще такой факт. Летом 1882 г. в Москве открылась всероссийская выставка, и отец сказал мне, что думает поехать туда со мной и Сашей. И вот я, которая никогда не была в Москве да и по Волге выше Казани не ездила, которая так любила наши ежегодные путешествия с отцом и с Сашей, вдруг отказалась от этого из ряда вон выходящего удовольствия, заявив решительно: «Нет, нам обоим через год придется в Петербург ехать учиться, сколько это будет стоить; не надо теперь на поездку в Москву тратить». Даже мать сказала мне: «Но если папа сам предлагает». Я стояла на своем. Саша, когда я сказала ему о мотивах отказа, поддержал меня, но мне показалось, что я подметила оттенок сожаления в его глазах. И можно себе представить, как много вынес бы из такой поездки он...

Брали мы Писарева, запрещенного в библиотеках, у одного знакомого врача, имевшего полное собрание его сочинений². Это было первое из запрещенных сочинений, прочитанное нами. Мы так увлеклись, что испытали глубокое чувство грусти, когда последний том был дочитан и мы должны были сказать «прости» нашему любимцу. Мы гуляли с Сашей по саду, и он рассказал мне о судьбе Писарева.

 — Говорят, что жандарм, следивший за Писаревым, видел, что он тонет, но намеренно оставил его тонуть, не позвав на помощь.

Я была глубоко возмущена и выражала свое возмущение. Саша шел, как обычно, молча, и только его сосредоточенный и особо мрачный вид показывал, как сильно переживает он это...

В Тургеневе брат выделял Базарова, особенно по характеристике, данной ему Писаревым...

Увлечение брата естественными науками, конечно, нашло себе подкрепление во взглядах Писарева, но началось оно раньше и вполне самостоятельно. Саша начал налаживать себе кустарным способом маленькую лабораторию: выпаивал разного рода стеклянные трубочки на спиртовой лампе, собирал всякие банки, пузырьки, огарки, которые служили ему для гальванопластики. Затем он покупал недорогие приспособления на свои деньги, которые в последних классах стремился увеличить уроками. Каким-то образом находил он время и на уроки! Удивительно умел он использовать время — ни минуты, кажется, не проходило даром...

По летам мы проводили больше времени вместе, хотя и тогда Саша бывал все время занят. Летом 1882 г., при переходе его в последний класс гимназии, когда вследствие ремонта в доме мы сгрудились в маленьком флигельке, Саша упросил дать в его распоряжение отдельную кухоньку при этом флигельке, чтобы использовать ее в качестве лаборатории. И здесь вместо занятий урывками среди гимназических уроков он начал уже систематически проходить химию по Менделееву³. Теперь он не боялся портить воздух окружающим. Сам же он и спал и жил в своей лаборатории. Таков был его отдых после усиленной зимней работы. Родители беспокоились об его здоровье и всячески старались сами и поручали нам вытаскивать его на прогулки, на игру в крокет. Но это было не так-то легко.

Месяц он провел, правда, в Кокушкине, где бродил на охоту, которую очень любил, и пропадал на речке в маленькой душегубке в поисках за разными образчиками животного царства. Ночуя с двоюродным братом где-нибудь под стогом, чтобы пострелять уток на заре, он играл с ним на воображаемой доске в воображаемые шахматы... Но Саша все меньше принимал участие в этих развлечениях, предпочитая или закатиться на весь вечер на охоту, или если уже проводить время за беседой, то втроем — со мной и кузиной, а в последнее лето — 17 лет — предпочтительнее и с одной кузиной. Я не сразу поняла, что дружба к ней стала принимать в это лето оттенок первой любви, чего-то вроде поэтической дружбы Герцена к его кузине, и очень обижалась, что оказываюсь как-то особняком. Впрочем, когда поняла, то хотя обижаться стала и меньше, но все же ревновала и чувствовала себя несчастной: общество Саши было для меня самым дорогим, и болтовня кого-либо из кузенов ни в какой мере не могла мне заменить его.

Осталась у меня в памяти одна прогулка с Сашей этим летом в лунный вечер по саду. Все домашние разошлись уже на покой, а я, наскучив бродить одиноко по нашему садику, подошла к оконцам Сашиной кухни и стала с жаром упрашивать его погулять со мною. Он уступил. Мы прошлись по улицам, а затем вернулись в сад. Мое настроение под влиянием какой-то полуребяческой влюбленности, которую я переживала тогда, было в этот вечер особенно восторженным, и я неожиданно для себя вдруг крепко обняла Сашу. Обычно никаких нежностей между нами не было, но тут я не могла уже удержаться. Саша ответил на мой порыв крепким и братским объятием — таким ласковым, таким чутким. И так, обнявшись, прошли мы несколько шагов по саду. И вот в этот момент все запело во мне особенно громко. Этот день я вспоминала в последующие годы как праздник — такое чистое и поэтическое счастье доставило мне это братское объятие.

Какой огромный запас чуткой любви был в его душе ко всем своим и как даже в те короткие минуты, которые он бывал с нами, все мы чувствовали на себе золотые крохи его привязанности, обаятельность общения с его сильной и в то же время такой нежной натурой! Меньшой брат, Дмитрий — младше его на восемь лет, — вспоминает с глубоким чувством некоторые мелкие знаки внимания к нему Саши, вспоминает, как хот считался с его личностью в краткие моменты, когда бывал в общении с ним, и как у него, маленького, появилось тогда такое глубокое чувство благодарности к Саше, что, кажется, в огонь бы за него пошел и в воду.

Младшие дети бывают всегда под влиянием старших, но в нашей семье все мы, не исключая и меня, самой старшей, были под совершенно исключительным влиянием Саши, хотя сам он всего менее проявлял стремление влиять на других.

Следующая за Владимиром сестра Ольга (родилась в 1871 г.) любила Сашу больше, чем других старших, и была с раннего детства его любимицей из младших. У нее и в натуре было много общего с Сашей: глубина и твердость характера при большой ровности и мягкости его, из ряда вон выходящая трудоспособность. Я сказала бы, что у нее, как и у Саши, в характере преобладающим было чувство долга...

Даже в бурсацкой почти толще тогдашней гимназии с ее безделием, грубостью и лицемерием, в которой так тяжело было дышать Саше первые годы, он завоевал себе понемногу — он, самый младший в классе, — положение самого уважаемого и любимого товарища. Его скоро перестали высмеивать, как тихоню; его не чуждались, как первого ученика; все шли к нему за советом и за помощью, на него полагались как на скалу во всех коллективных протестах. Так, в старших классах велась борьба против учителя латинского языка Пятницкого, карьериста и пройдохи, которым возмущались и лучшие из преподавателей. Эта борьба, принявшая очень острый характер, не расцвела ярким цветом лишь потому, что Пятницкий был скоро убран, — это было уже в директорство Керенского...

Постоянно занятый дома, успевающий при всем старании выкраивать слишком мало времени для своего любимого дела, Саша почти не посещал товарищей, разве забегал ненадолго, по делу. Он не принимал участия в гимназических спектаклях и других увеселениях более общительных юношей. Но к нему в старших классах забегали многие. Некоторые, например самый близкий его приятель, Валентин Умов⁴, и Страхов, начали также заниматься естественными науками и делились своими наблюдениями с братом. Занимался с Сашей химией также младший его на один класс товарищ, Михаил Щербаков, живший одну зиму у нас пансионером. Прибегали товарищи за книгой по общественному вопросу, поговорить о прочитанном или о гимназических делах во время борьбы с Пятницким. Но подолгу также не засиживались, ибо Саша не был склонен к долгой болтовне. В последние годы он отправлялся иногда с товарищами и на общие прогулки, а по окончании выпускных экзаменов принимал участие в торжественном, с выпивкой, как водилось тогда, праздновании этого события.

Рад он был окончанию гимназии чрезвычайно⁵. Как-то даже просветлел весь, видя перед собой свободу от обязательной учебы и желанный университет, возможность заниматься тем, к чему влекло призвание. Он выбрал Петербургский университет, ибо там естественный факультет был поставлен наилучшим образом и блистал такими светилами, как проф(ессора) Бекетов⁶, Бутлеров⁷, Вагнер⁸ и другие...⁹

Еще из присущих брату черт я должна отметить большой демократизм. С одинаковым уважением и вниманием относился он к прислуге и к крестьянам, к каждому, кто обращался к нему. И как любили его все! Помню в первое лето по возвращении Саши из Петербурга его встречу с рассыльным отца.

Старик весь просиял, здороваясь с ним, а Саша так дружески-просто пожал его руку, что в то время обратило на себя внимание, как мало принятое. Помню также его разговоры с крестьянами. Какой авторитет должен был он сразу снискать среди рабочих, какое доверие и уважение завоевать меж ними!

А. И. Ульянова-Елизарова («A. И. Ульянов», стр. 50, 51, 53, 56, 57 — 58, 59, 60 — 64, 65).

¹ Имеется в виду посмертное издание собрания сочинений Н. А. Некрасова в четырех томах, вышедшее в 1879 году под редакцией А. А. Буткевич, М. Б. Салтыкова-Щедрина, Г. 3. Елисеева и М. М. Стасюлевича.

² Этим «знакомым врачом» был очень популярный в Симбирске специалист по детским болезням Иван Сидорович Покровский, к которому в случае необходимости обращались члены семьи Ульяновых.

³ Имеется в виду знаменитый труд Д. И. Менделеева «Основы химии» {в двух частях), вышедший в 1860 — 1882 годах четырьмя изданиями и предназначенный для студентов университетов.

⁴ После окончания Симбирской гимназии Валентин Умов поступил в Московский университет. Приехав в 1887 году по каким-то делам в Петербург, он был 1 марта задержан полицией на квартире Александра Ильича.

⁵ Александр Ильич закончил гимназию весной 1883 года. На экзаменах, проходивших со 2 по 25 мая, он получил по всем предметам (русский язык и словесность, латинский язык, греческий язык, математика, история, география, закон божий) одинаковую оценку — 5. 1 июня 1883 года ему был выдан аттестат зрелости, в котором значилось: «Во внимание к отличному поведению и прилежанию, к отличным успехам в науках, в особенности же в латинском языке и математике, Педагогический Совет постановил наградить его, Ульянова, золотой медалью...

⁶ Андрей Николаевич Бекетов (1825 — 1902) — ботаник, почетный член Петербургской академии наук. Профессор Петербургского университета в 1863 — 1897 годах. Разрабатывал вопросы о закономерностях в строении наземных органов растений, создал школу ботанико-географов.

⁷ Александр Михайлович Бутлеров (1828 — 1886) — химик, создатель теории химического строения, лежащей в основе современной органической химии. В 1850 — 1868 годах преподавал в Казанском университете. С 1869 года — профессор Петербургского университета. В 1880 — 1883 годах — президент Русского физико-химического общества.

⁸ Николай Петрович Вагнер (1829 — 1907) — русский зоолог, а также писатель-беллетрист; профессор зоологии сначала в Казанском (с 1860 года), а позднее (с 1871 года) в Петербургском университете. Организатор Соловецкой биологической станции (1881 год) и первый крупный исследователь фауны Белого моря.

⁹ Кроме того, в Петербургском университете в то время читали лекции по химии Д. И. Менделеев, Н. Л. Меншуткин, Д. П. Коновалов, по физиологии И. М. Сеченов, по гистологии и эмбриологии Ф. В. Овсянников, по ботанике А. С. Фаминцын, X. Я. Гоби, по зоологии М. Н. Богданов, В. М. Шимкевич.

 

Это был любимый старший брат (речь идет об Александре Ильиче. — А. И.), идеал для подражания. Ввиду отличавшей Александра Ильича с раннего детства большой идейности, твердости воли, выдержанности, справедливости и вообще высоты нравственных качеств, между прочим огромной трудоспособности, — подражание это было очень полезно для Владимира Ильича. Живя с братом в общей или смежной комнатах до отъезда его в Петербург и затем во время летних каникул, Владимир Ильич видел, чем он интересуется, какие книги он читает¹.

А. И. Ульянова-Елизарова. В. И. Ульянов (Н. Ленин), стр. 18.

¹ Находясь в Петербурге, Александр Ильич всегда аккуратно выполнил просьбы Владимира Ильича о присылке книг. Об атом, в частности, свидетельствуют его письма домой. «Посылаю тебе, Володя, — пишет Александр Ильич 6 октября 1884 года, — 3-ю книжку Меморского (М. Ф. Меморский. Новейшая и пространнейшая всеобщая география, или подробнейшее описание пяти частей света, как-то: Европы, Азии, Африки, Америки и Южной Индии... В четырех частях. М., 1814. — А. И). Ты напрасно ожидал так рано получить ее, к 6 октября. Я получил твое письмо только 2 октября, 3 купил и только 4-того послал... Ты лучше сделал бы, если бы прочитал нужные тебе переводы, тогда можно было бы их переменить...» «Книги, которые просит Володя, — говорится в другом письме, — и ноты Оле я пришлю...»

20 сентября 1885 года Александр Ильич пишет матери: «...Передай Володе, что я не успел еще поискать той книги, которую он просил меня прислать, кажется, что ее нет, как будет время, поищу». А вот еще одно письмо: «Посылаю папе брошюру «Математические софизмы», которую он очень желал иметь. Володе, я думаю, она может быть очень напевна, если он станет самостоятельно разбирать эти софиамы. Подучил ли он те немецкие переводы, которые я ему послал?» (Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС).

 

Старшие (то есть Александр Ильич и Анна Ильинична. — А. И.) увлекались поэтами «Искры» — так называли себя поэты-чернышевцы (братья Курочкины, Минаев¹, Жулев и др.), которые особо резко высмеивали пережитки эпохи крепостничества в быту, в нравах, старались показать «все недостойное, подлое, злое» — бюрократизм, подхалимство, фразерство. Особенно много стихов поэтов «Искры», легальных и нелегальных, знала Анна Ильинична, сама писавшая стихи. Она помнила их всю жизнь, и в последние месяцы ее жизни, когда она была уже разбита параличом, придя со службы и садясь пить с ней чай, я обычно наводила разговор на поэтов «Искры», она всегда охотно говорила об этом, и меня всегда удивляла ее колоссальная память. Она помнила целый ряд любимых стихов тогдашней передовой интеллигенции. Меня удивило, когда мы были с Ильичей в ссылке в Сибири, какое количество стихов поэтов «Искры» он знал!

Обывательских сплетен, пустопорожней болтовни, которую так высмеивали поэты «Искры», не терпел Ильич, как и его старший брат — Александр.

Н. К. Крупская. О Ленине. М., 1960, стр. 31.

¹ Дмитрий Дмитриевич Минаев (1835 — 1889) — поэт-сатирик. Родился в Симбирске в семье литератора-переводчика. Был сотрудником журналов «Современник», «Русское слово», «Искра». В 1862 году издавал сатирический журнал «Гудок». В своих сатирах, пародиях, эпиграммах и каламбурах выступал против социального неравенства, эксплуатации крестьян и городской бедноты, полицейско-бюрократического произвола. Его произведение «Губернская фотография» (или «Симбирская фотография»), в котором подверглись осмеянию реакционные члены губернского училищного совета епископ Евгений, директор гимназии И. В. Вишневский, помещик П. П. Мещеринов, а также другие представители симбирского дворянства, духовенства, купечества, распространялось в многочисленных списках по всей Симбирской губернии и было хорошо известно в семье Ульяновых.

 

Может быть, многие из этих стихов (поэтов «Искры». — А.И.) не отличаются особой глубиной; это не классики, но они делают ближе, понятней всю эпоху 60, 70-х годов в целом, они учат всматриваться в жизнь, разбираться в людях. Имена

Курочкина, Дмитрия Минаева, Пушкарева, Жулева мало известны современной молодежи, историки литературы о них не упоминают, а между тем они имели, несомненно, очень сильное влияние на поколение, к которому принадлежал Ленин. Стихи Пушкарева, например, переписывались и ходили по рукам. Пушкарев был казанским писателем, потом сосланным.

Стихотворения братьев Курочкиных, Д. Минаева, Пушкарева и других переходили из уст в уста, запоминались со слов. Это был своеобразный фольклор тогдашней разночинной интеллигенции, авторов не знали, а стихи знали. Ленин знал их немало...

Мне кажется, что на нашу оценку людей сильнейшее влияние оказали поэты «Искры».

Н. Крупская. Поэты «Искры». «Литературная газета», 1934, 10 августа.

Чрезвычайно исполнительный и настойчивый в работе, Саша являлся живым примером того, как надо было учиться. А так как младшие всегда подражают старшим, — а Володя, кроме того, горячо любил брата и старался следовать его примеру во всем, — то у него с раннего детства стала вырабатываться привычка серьезно выполнять все заданное, прорабатывать все изучаемое основательно до конца.

А. И. Елизарова. Как учился Владимир Ильич. «Пионер», 1928, № 2, стр. 2.

У них (то есть у Володи и Александра Ильича. — А. И.) было много общих вкусов, у обоих была потребность долго оставаться одному, чтобы можно было сосредоточиться. Они жили обычно вместе, одно время в особом флигеле, и, когда заходил к ним кто-либо из многочисленной молодежи — двоюродных братьев или сестер (их было много), у мальчиков была излюбленная фраза: «Осчастливьте своим отсутствием».

Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине. М., 1957, стр. 11.

Он (Володя. — А. И.) любил играть во все, во что играл Саша, делать все, что делал Саша. Он очень любил своего старшего брата и подражал ему во всем, до мелочей. О чем, бывало, ни спросят Володю — как хочет он играть, пойдет ли на прогулку, с маслом или с молоком положить ему каши за столом, — он не ответит сразу, а смотрит на Сашу. А тот нарочно медлит ответом, лукаво поглядывая на брата. И мы оба посмеиваемся над ним. Но и насмешки не отучали Володю, и он отвечал: «Как Саша». Так как Саша был на редкость серьезный, вдумчивый и строго относящийся к своим обязанностям мальчик, то подражание ему было очень полезно для Володи: он постоянно видел перед собой пример сосредоточенности, точного и внимательного исполнения заданного, большой трудоспособности.

Пример Саши, горячо любимого брата, имел огромное значение для Володи. И не только в отношении к работе — в отношении к людям Саша являлся примером для нас всех, пользовался исключительной любовью всех нас за свой чуткий, ласковый и в то же время справедливый, твердый характер. Володя был с детства вспыльчив, и пример Саши, его всегдашней ровности и большой выдержки, имел для всех остальных детей, в том числе — и особенно — для Володи, большое значение. Сначала подражая старшему брату, Володя потом сознательно стал бороться с этим недостатком, и в более зрелые годы мы совсем — или почти совсем — не замечали в нем вспыльчивости.

Такую же борьбу с собой и работу над собой видим мы в нем и в отношении развития в себе трудоспособности. Хотя мы и говорили, что Володя относился внимательно к исполнению всех своих заданий и учился прекрасно, но при его выдающихся способностях это все-таки не составляло для него почти никакого труда — не приходилось напрягаться, вырабатывать в себе трудоспособность.

Относясь чрезвычайно сознательно и строго к себе и ко всему окружающему, Володя сам подметил в себе этот недостаток. Прислушиваясь раз к бесконечным, чрезвычайно терпеливым упражнениям на рояле сестры Оли, он сказал мне: «Вот чьей работоспособности можно позавидовать»¹. И он начал вырабатывать в себе трудоспособность, которая стала выдающейся уже в его молодые годы — в годы окончания им университета — и которой все мы удивлялись, когда он стал взрослым.

Вообще я замечала в Володе еще в детские годы способность критически относиться к окружающему. Этот живой, шаловливый мальчик, который легко замечал смешные, слабые стороны в других и был не прочь подразнить, посмеяться, на деле замечал не только это. Он подмечал, как было указано на примере Олиной музыки, и хорошие стороны и непременно с тем, чтобы прикинуть к себе: так ли он поступает, нет ли чего в поступках другого, что и он мог бы позаимствовать.

Это было, по-моему, одной из сильных сторон Володи. У меня остались в памяти случаи, по поводу которых он говорил: «Я думал: хватило бы у меня мужества на это? Пожалуй, нет».

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 19 — 21.

¹ О том же писала и М. И. Ульянова: «Помимо большой одаренности и развития не по летам, которому чрезвычайно благоприятствовали семейные условия, Оля обладала еще огромной трудоспособностью. Без преувеличения можно сказать, что она не работала только тогда, когда спала. Она так увлекалась своими занятиями, в частности математикой, которую очень любила, что вечером, когда вся наша семья собиралась в столовой к вечернему чаю, матери стоило большого труда настоять, чтобы Ольга отложила свои книги и тетради и присоединилась ко всем. Кроме занятий в гимназии Ольга много читала, изучала языки и музыку» (Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС).

 

Я ясно представляю себе невысокого, коренастого мальчика со светлыми, слегка вьющимися, необыкновенно мягкими волосами над выпуклым лбом; с искрящимися, порой лукаво прищуренными карими глазами; смелого, энергичного, очень живого, но без суетливости, резвого иногда до резкости, никогда, однако, не переходившей в грубость.

Таков был Володя... Он был разговорчив, но далеко не болтлив, наблюдателен, чрезвычайно остроумен и так находчив, что не терялся никогда и ни при каких обстоятельствах...

Чрезвычайно живой и резвый, Володя ни со мной, ни с другими ребятами никогда не ссорился. Он просто отходил, отдалялся от тех, кто не подходил ему. И говорить нечего: у него никогда не бывало драк или потасовок со сверстниками, а между тем, отстаивая какое-нибудь положение, он всегда очень горячо спорил.

Володя держался очень просто и естественно, никаких претензий на первенство не проявлял. Это первенство проступало, так сказать, непроизвольно и поэтому никого не задевало и не вызывало зависти, а лишь служило примером.

Он обладал неизъяснимым обаянием, привлекавшим окружающих.

Н. Веретенников, стр. 6, 16.