Книги о Ленине

 

Глава седьмая

ПРОТИВ НАРОДНИКОВ

 

4 минувшего мая (1889 года.- А. И.) прибыла состоящая под гласным надзором полиции дочь действительного статского советника Анна Ульянова на хутор при дер. Алакаево, Богдановской волости, Самарского уезда, купленный ее матерью у Константина Сибирякова. Вместе с ней прибыли ее мать, сестры Ольга и Марья, брат Владимир, состоящий под негласным надзором полиции, и бывший студент, сын крестьянина Марк Тимофеевич Елизаров, человек сомнительной политической благонадежности. У Ульяновых Елизаров состоит в качестве доверенного по делам и управляющего их хозяйством.

По наблюдению за всеми поименованными лицами чего-либо предосудительного замечено не было¹.

Из донесения начальника самарского губернского жандармского управления в департамент полиции от 23 июня 1889 года, № 445. «Красная летопись», 1925, № 2, стр. 150.

¹ 5 мая казанский полицмейстер, а 10 мая 1889 года начальник казанского губернского жандармского управления сообщили самарским властям «о выезде поднадзорного Владимира Ульянова в Самарскую губернию». 13 мая самарское губернское жандармское управление направило помощнику начальника жандармского управления по Самарскому и Бузулукскому уездам предписание «об учреждении негласного надзора за Владимиром Ильичем Ульяновым» (Государственный архив Куйбышевской области). На полях сообщения казанского полицмейстера уездный самарский исправник пометил: «Записать в книгу поднадзорных» (Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС).

 

Алакаевка расположена верстах в пятидесяти на восток от Самары. Общий характер местности — степной, но под самой Алакаевкой тогда были леса: крестьянский — под названием «Муравельный» и бывший Удельного ведомства — «Гремячий». Из города в деревню мы часть пути ехали по железной дороге до станции Смышляевка Самаро-Златоустовской железной дороги, другую часть, верст тридцать, — на лошади, на своей Буланке. Довольно часто выезжал на станцию я. Когда приходилось возить Володю, надо было держать ухо востро: он отмечал время по часам и в сухую погоду требовал ехать быстро. Для этого надо было настраивать ленивую Буланку при помощи кнута и все время следить за ней. Править лошадью сам Володя не любил, и вообще у него никогда не замечалось особого пристрастия к лошадям. Вся дорога шла степью и полями, и только под Алакаевкой начинался лес. И какой же чудный воздух был там, особенно после пыльной Самары!

Д. Ульянов (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 59).

...Летнее пребывание на хуторе в очень здоровой, прекрасной местности укрепило, несомненно, его (Владимира Ильича. — А. И.) здоровье.

А. И. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 21).

В(ладимир) И (льич) провел на хуторе близ Алакаевки летние месяцы с 1889 г. по 1893 год. Все лета подряд жил он там.

Примечание Л. И. Елизаровой к книге И. И. Блюменталя «В. И. Ленин в Самаре». Самара, 1925, стр. 5.

Ульяновы жили близ дер(евни) Алакаевки в доме из нескольких комнат на участке в 82 десятины: участок тянулся от речки Блховый Ключ от дер. Алакаевки на юг вдоль речки до ее поворота от деревни. Ширина участка от дер. Алакаевки до изгиба на юг речки Алакаевки была почти с километр, а в длину он тянулся между речкой Елховый Ключ и недалеко от леса — тоже около километра — южной границей участка был Сухой Дол и по Гремячему Ключу. За речкой Елховый Ключ земли Ульяновых было немного.

Записано со слов крестьянина дер. Алакаевки П. И. Федулова¹. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Воспоминания П. И. Федулова были записаны 23 января 1943 года научным сотрудником Самарского музея революции В. Стахеевым.

 

...Как дача Алакаевка была очень хороша, и мы проводили в ней каждое лето. Особенно хороши там были степной воздух и тишина кругом.

В нескольких десятках саженей от старого одноэтажного дома был старый запущенный сад, обрывом спускавшийся к ручью¹. У каждого из нас был там свой любимый уголок. «Олин клен», — говорили мы. И действительно, вторую мою сестру чаще всего можно было застать за книгой около высокого старого клена. Анна Ильинична больше любила березовую аллейку. В старой липовой аллее, лучше всего сохранившейся, было слишком много тени: верхушки деревьев почти сходились, образуя точно купол. На этой аллее сидели и гуляли больше по вечерам. Минутах в десяти ходьбы от дома был пруд, куда мы ходили купаться. А кругом раздолье: долы, холмы, леса! Невдалеке был так называемый Муравельный лес, в котором было много лесной малины, и мы нередко отправлялись за ней. Ходил туда с нами и Владимир Ильич. Природу он очень любил, и всегда самым лучшим удовольствием и отдыхом для него являлось хождение по глухим, нелюдимым местам «с настоящей природой», как он выражался, описывая свои прогулки за границей.

Террасы в доме не было, ее заменяло крылечко с крышей, достаточно, впрочем, большое для того, чтобы наша семья могла разместиться на нем за самоваром. По вечерам на этом крылечке, чтобы в комнаты не налетели комары, зажигалась лампа, и вся молодежь усаживалась за стол с книгами.

Старшая сестра, Анна Ильинична, так описывает это в одном своем стихотворном опыте:

Ночь давно уж, все-то дремлет,
Все кругом молчит.
Мрак ночной поля объемлет,
И деревня спит.

Под покровом темной тучки
Спряталась луна.
Нет и звездочек, порой лишь
Чуть блеснет одна.
В хуторке лишь, на крылечке,
Светит огонек,
И за чтением серьезный
Собрался кружок.
Все сидят, уткнувшись в книги,
Строго все молчат,
Хоть Манюшины глазенки
Больно спать хотят.
Хоть кружится, развлекая,
Неустанный рой —
Бабочек, букашек стая,
Что из тьмы ночной
Жадно так стремятся к свету,
Пляшут вкруг него.
Теплотой его согреты,
Мнят, что вновь вернулось лето,
Что идет тепло.

На этом же крылечке мы ужинали по вечерам молоком, — балакирь (горшок) которого приносился нам из погреба, — и серым пшеничным хлебом.

М. Ульянова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 53 — 54).

¹ Д. И. Ульянов вспоминает (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 59), что дом был деревянный, густой сад отделялся от поля рвом.

 

Здесь (на крыльце алакаевского дома. — А. И.) я видел у Володи Рикардо¹ на английском языке, которого он читал при помощи словаря. Затем Гизо² в русском переводе — «История цивилизации во Франции», многотомный труд, который он брал, кажется, в Самарской городской библиотеке³.

Д. Ульянов (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 60).

¹ Давид Рикардо (1772 — 1823) — английский экономист, выразитель интересов промышленной буржуазии в ее борьбе с землевладельческой аристократией. Главное произведение Рикардо — «Начала политической экономии и налогового обложения». В трудах Рикардо нашла завершение классическая буржуазная политическая экономия в Англии.

² Франсуа Пьер Гийом Гизо (1787 — 1874) — французский историк и государственный деятель. Один из создателей буржуазной теории классовой борьбы, которой пытался обосновать приход к власти буржуазии; позднее выступал за соглашение с дворянством. С 1832 года занимал ряд министерских постов, с 1847 года — премьер-министр. Кабинет Гизо был свергнут революцией 1848 года.

³ О Самарской городской библиотеке см. на стр. 653 — 657 наст, издания.

 

Направо от маленькой прихожей (в доме на Алакаевском хуторе. — А. И.), к которой примыкало крылечко, была комнатка Владимира Ильича. В этой комнате, впрочем, он проводил только ночь. Утром, напившись чаю, он забирал книги, тетради и словари и отправлялся заниматься в сад. А в комнате на это время все окна завешивались темными синими занавесками или одеялами «от мух», с которыми Владимир Ильич постоянно воевал.

В саду у Владимира Ильича был свой уголок. Там он устроил себе в тени лип деревянный стол, скамейку и в некотором отдалении трапецию. В этом уголке Владимир Ильич проводил все время до обеда за серьезной работой. Работать Владимир Ильич умел, работать систематически и усидчиво. Книги он не только читал, он изучал, прорабатывал их. Читал по определенному плану. Помню, уже в более поздние годы он говорил, что просто читать разные книги — мало толку. В одном из своих писем из Сибири¹, спрашивая, работает ли брат Дмитрий, который сидел в то время в тюрьме, Владимир Ильич писал: «Ему бы заняться чем-нибудь регулярным, а то ведь так «читать» вообще — мало проку».

Владимир Ильич считал, что надо выбрать какой-нибудь один вопрос и работать по нему систематически. Такой систематической его работа была всегда. С утра, на свежую голову, он штудировал более серьезные вещи. Не только читал, но делал заметки и выписки. Иногда он оставлял книги и прохаживался взад и вперед по аллейке около стола, видимо обдумывая прочитанное. Потом садился и опять углублялся в чтение ².

В этот уголок сада я прибегала к Владимиру Ильичу по утрам заниматься языками. Я читала и переводила ему французскую или немецкую книгу, причем Ильич всегда настаивал, чтобы я работала возможно более самостоятельно, сама додумывалась до смысла, прибегая к его помощи лишь в особо трудных местах. Слов незнакомых я не выписывала в особую тетрадь, как это обычно делается, но значение их брат спрашивал меня на другой день, обращая на них мое внимание и при дальнейшем чтении, когда они попадались в тексте.

После обеда Владимир Ильич иногда тоже сидел в своем любимом уголке, но читал уже более легкие книги³. Иногда к нему присоединялась сестра Ольга, и они читали вместе (из книг, которые они читали вместе, мне запомнился Глеб Успенский). По возрасту Ольга более всего подходила к Владимиру Ильичу, и они жили в то время общими интересами⁴.

М. Ульянова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 54 — 55).

¹ Имеется в виду письмо Владимира Ильича матери из Шушенского от 14 июня 1898 года (см. Сочинения, изд. 4, том 37, стр. 107).

² В своей речи на собрании старых большевиков в феврале 1924 года М. И. Ульянова так говорила об этом: «...Несмотря на то, что я была совсем ребенок, меня даже тогда поражала та настойчивость и та аккуратность, с которой Владимир Ильич делал то дело, за которое он брался» («Известия», 1963, 18 апреля).

³ «Кончая с учебой в утренние часы, — вспоминала А. И. Ульянова-Елизарова, — он (Владимир Ильич. — А. И.) после обеда уходил в тот же уголок с книгой по общественным вопросам — так, помню, читал по-немецки Энгельса «Положение рабочего класса в Англии» (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 21).

⁴ Как и ее брат Владимир, Ольга Ильинична мечтала посвятить свою жизнь служению народу. «Завидная доля того человека, — писала она в год окончания гимназии своей подруге, — который приносит действительную пользу из желания приносить ее». «Ольга Ильинична, — рассказывает М. Ульянова, — только два лета жила с нами в Алакаевке... Кончив гимназию с золотой медалью, она много и усидчиво работала над своим самообразованием: изучала английский язык, серьезно занималась музыкой, много читала. Стремясь изучать медицину, она решила ехать в Гельсингфорс, так как Женский медицинский институт в Петербурге был в то время закрыт, и принялась за изучение шведского языка. Усвоила она его основательно, делала и переводы со шведского, но в Гельсингфорсский университет все же не попала, так как выяснилось, что кроме шведского языка нужен был еще и финский. Чтобы не терять времени на его изучение, она поступила на физико-математическое отделение Высших (Бестужевских) курсов в Петербурге» (стр. 55).

 

В северо-западном углу сада был «Володин» уголок — деревянный столик и скамья, укрепленные в земле; этот уголок был весь в зелени, и солнце почти не заглядывало туда. Около столика Володя очень скоро протоптал дорожку в 10 — 15 шагов, по которой часто ходил, обдумывая прочитанное. Обычно около 9 часов утра он приходил сюда с книгами и тетрадями и работал до 2 часов без перерыва. В течение пяти лет, с 1889 г. по 1893 г., это был настоящий рабочий кабинет Ильича. Занятия были настолько систематичны, что я с трудом могу вспомнить то утро, когда он не работал там. Шагах в пятнадцати от столика он устроил себе гимнастику, как он называл, — рэк³. Это нечто вроде трапеции, только без веревок, круглая, неподвижно укрепленная на двух столбах палка. Владимир Ильич любил в те годы упражняться на рэке; он его устраивал из кленовой, хорошо оструганной палки и укреплял на высоте около сажени, так, чтобы, поднявшись на носки, едва касаться палки концами пальцев. Небольшой прыжок... Хватает палку руками, подтягивается на мускулах, забрасывает ноги вперед и ложится на палку животом. Затем усаживается и приступает к различным упражнениям. Один номер — влезать на рэк не животом, а спиной — долго ему не давался. Нужно было видеть, с какой настойчивостью он много раз, но безуспешно пытался проделать его! Наконец, однажды с торжеством и лукавой улыбкой он говорит мне: «Пойдем на рэк, вчера вечером и сегодня утром я, наконец, сбалансировал. Гляди!» И трудный номер удается вполне: Владимир Ильич, тяжело дыша, с довольным лицом сидит на рэке. Номер состоял в том, чтобы, подтянувшись и повиснув на коленках, продвигаться вперед сначала бедрами, а потом спиной, не теряя равновесия, и затем сесть. Мне эта штука так и не далась, хотя я и редко упражнялся на его рэке...

Реки близко от Алакаевки не было, но вблизи дома был большой пруд, сильно заросший, особенно по берегам, водяными растениями. Сюда мы ходили раза по два в день купаться, для чего у нас была приспособлена на чистом месте дощатая раздевалка. Володя хорошо умел плавать и артистически лежать неподвижно на воде, подложив руки под голову. Я ходил на пруд ловить карасей и стрелять уток. Ильич не любил рыбной ловли, а охоту признавал только тогда, когда она соединялась с хорошей прогулкой. Поэтому на охоту в алакаевский период мы ходили с ним в соседние леса, главным образом за тетеревами.

Однако Володя чаще предпринимал прогулки без ружья, ходил один, или с кем-нибудь из нас, или компанией с сестрами, с матерью, с Марком Елизаровым, когда последний живал в Алакаевке.

Д. Ульянов (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 59 — 60).

³ Reck (нем.) — перекладина, турник.

 

Но если усиленные занятия не делали Владимира Ильича угрюмым, книжным человеком в более поздние годы, то тем более не делали его таким в молодости. В свободное время, за обедом, гуляя, он обычно шутил и болтал, развеселяя всех других, заражая своим смехом окружающих.

Умея работать, как никто, он умел и отдыхать, как никто.

А. И. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 21 — 22).

По вечерам в алакаевском домике раздавалось иногда пение, — это Владимир Ильич пел под аккомпанемент Ольги Ильиничны¹. Он очень любил музыку и пение, охотно пел сам и слушал пение других: М. Т. Елизарова или хоровое пение. Помню обычный финал его пения, когда он принимался за романс «У тебя есть прелестные глазки». На высоких нотах — «от них я совсем погибаю» — он смеялся, махал рукой и говорил: «Погиб, погиб»².

М. Ульянова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 55).

¹ Несколько тетрадей нот, принадлежавших Ольге Ильиничне, хранятся сейчас в Музее-квартире В. И. Ленина в Кремле. Здесь вальсы Шопена, романсы Шуберта, Шумана, русских композиторов. Рукой Ольги Ильиничны переписаны романсы М. И. Глинки («Северная звезда»), А. С. Даргомыжского («Свадьба»), ее учителя В. Н. Пасхалова («Не молись за меня, друг мой милый») и другие (см. «Музыкальная жизнь», 1963, № 7, стр. 8).

² Далее М. Ульянова пишет: «Прося выслать ноты для пения Г. М. Кржижановскому, Владимир Ильич писал из Сибири: «На вопросы Маняши: какой у Глеба голос?.. Гм, гм! Должно быть, баритон — что ли. Да он те же вещи поет, что и мы, бывало, с Марком «кричали» (как няня выражалась)» (там же).

 

В 1888 — 1890 годах Владимир Ильич часто пел под рояль с Ольгой Ильиничной, которая хорошо играла, имела голос и умела петь...

Они пели дуэтом «Нелюдимо наше море» (слова Н. Языкова, музыка К. Вильбоа. — А. И.). И помню последний куплет:

Но туда выносят волны
Только сильного душой!..
Смело, братья! Бурей полный,
Прям и крепок парус мой!

Любил Володя «Свадьбу», кажется, Даргомыжского (стихи Л. Тимофеева. — А. И.):

Нас венчали не в церкви,
Не в венцах, не с свечами;
Нам не пели ни гимнов,
Ни обрядов венчальных!
Венчала нас полночь средь мрачного бора!

Затем он пел «Чудесные глазки». Слова Гейне: «Du hast Diamanten und Perlen...»:

У тебя есть алмазы и жемчуг,
Все, что люди привыкли искать,
И еще есть прелестные глазки,
Милый друг, чего больше желать...

Дальше:

Эти чудные глазки на сердце
Наложили мне скорби печать,
От них я совсем погибаю,
Милый друг, чего ж больше искать.

«Погибаю» — надо было брать очень высокую ноту, и Владимир Ильич говорил, вытянув ее: «Уже погиб, погиб совсем». В его репертуаре была еще песня: «Так и рвется душа из груди молодой, просит воли она, просит жизни другой». Далее в песне оказывалось, что «воля и другая жизнь» — это сидеть вместе с милым дружком и т. д. и т. п. Владимир Ильич смеялся: «Вон, оказывается, куда душа-то рвется!» Но, как говорится, из песни слова не выкинешь. Пелось ведь не для этого, не только для слов. Пелось потому, что душа его действительно рвалась к другой жизни. Пела. Но не изнывала, не грустила. У Владимира Ильича я почти не помню в пении минора. Наоборот, у него всегда звучали отвага, удаль, высокий подъем, призыв!

Он пел в это время также арию Валентина из «Фауста» (Ш. Гуно. — А. И.): «Бог всесильный, бог любви...» Пел то, что положено по нотам, произнося те слова, которые нельзя выкинуть из песни, но одно место из этой арии у него выходило лучше, красивее — конечно, не благодаря его голосу, а потому, что он невольно вкладывал в это частицу своего боевого духа:

Там, в кровавой борьбе, в час сраженья,
Клянусь, буду первым я в первых рядах...

И постоянно, когда я слушал и теперь, много лет спустя¹, слушаю арию Валентина в опере, на концерте и т. д., мне всякий раз вспоминается далекое время, как Владимир Ильич пел это место.

Летом 1889 или 1890 года я в первый раз услыхал «Интернационал». Тот «Интернационал», который теперь знают все, который тогда в России, можно сказать, не знал никто². Было это на хуторе около деревни Алакаевки, Самарской губернии. Ольга Ильинична играла на рояле и закончила свою музыку «Марсельезой». Я подбежал к роялю и просил ее повторить. Вдруг неожиданно, так как это было утром, когда Владимир Ильич не отрывался обычно от книг, он подошел к нам и сказал, что надо спеть «Интернационал». Они вместе стали подбирать на рояле новую для меня песню, а затем тихо петь по-французски: «Debout, les damnes de la terre! Debout, les formats de la faim...» На мою просьбу перевести Владимир Ильич спел: «Вставайте, каторжники мира...» — и затем:

Это будет последний
И решительный бой!
С Интернационалом
Воспрянет род людской!

Некоторое время они путались с припевом, но потом наладились.

Мария Ильинична говорила мне, что в это время, в начале 90-х годов, Владимир Ильич выражал сожаление, что он не научился играть на рояле или на скрипке.

Гимназистами в старших классах в Самаре мы пели хором обычные, ходовые в то время песни, вроде «Коперника», «Быстры, как волны», «Из страны далекой» и т. д. Владимир Ильич добавил нам куплет к «Копернику»: «Монах стучится в двери рая, апостол Петр ему в ответ: Куда ты, харя проклятая, здесь для тебя ведь места нет». Кто-то из товарищей научил нас новой песне:

Молодой кузнец гуляет
Вдоль по кузнице своей,
Себе молот выбирает
И зовет своих друзей.
Стук, стук, стук!
Стук, стук!
В десять рук, в десять рук!
Приударим, братцы, вдруг!

Владимир Ильич неожиданно захлопал из своей комнаты, где сидел за работой, и просил повторить. Мы, весьма польщенные его похвалой, повторили и спели также другой куплет из той же песни: «Богач золотом гордится и не терпит бедняка, а бедняк день-ночь трудится из-за насущного куска». Мотив песни веселый, бравурный. После я несколько раз слышал, как Владимир Ильич насвистывал его.

Он насвистывал особенно, сквозь зубы, при едва открытом рте. Вероятно, многие помнят это насвистывание, чрезвычайно характерное у него. Насвистывал он только тогда, когда был в веселом или хорошем настроении. При игре в шахматы, когда его дела шли хорошо или он выдумывал хорошую, красивую комбинацию, он задорно, смеющимися глазами смотрел на партнера и, улыбаясь, продолжал насвистывать.

Д. И. Ульянов. Воспоминания о Владимире Ильиче. М., 1964, стр. 38 — 41.

¹ Отрывки воспоминаний Д. И. Ульянова «Любовь к музыке» впервые были опубликованы в 1941 году в «Правде» (21 января).

² Текст «Интернационала» написан французским поэтом-коммунаром Э. Потье.и опубликован в 1887 году в его сборнике «Революционные песни». В 1888 году композитор П. Дегейтер положил его на музыку.

Впервые «Интернационал» был исполнен в июне 1888 года на рабочем празднике в Лилле. В своих статьях в журнале «Советская музыка» (1962, № 5 и 1963, № 4) С. Дрейден подвергает сомнению достоверность приведенного здесь воспоминания Д. И. Ульянова на том основании, что «в ту пору музыка пролетарского гимна... еще не могла быть известна за пределами Лилля», хотя никаких убедительных аргументов в защиту своей точки зрения не выставляет. Из воспоминаний Н. К. Крупской (Педагогические сочинения, том II. М., 1963, стр. 281 — 282) явствует, что Владимир Ильич пел «Интернационал» и на маевке в с. Шушенском в 1899 году. Русский текст «Интернационала», написанный А. Я. Коцем, был опубликован в 1902 году. 3 января 1913 года в напечатанной в «Правде» статье «Евгений Потье» В. И. Ленин писал об «Интернационале»: «Рабочие всех стран подхватили песню своего передового борца, пролетария-поэта, и сделали из этой песни всемирную пролетарскую песнь» (Сочинения, изд. 5, том 22, стр. 273).

 

Как все в нашей семье, Владимир Ильич был застенчив, и когда — это случалось крайне редко — к нам приезжал кто-нибудь из мало знакомых, он или оставался в своей комнате, или через окно удирал в сад. Так поступал он и при посещении мало интересных для него людей. В Алакаевке мы жили уединенно. Знакомых было мало. Но кое с кем из местных жителей Владимир Ильич поддерживал знакомство.

В трех верстах от Алакаевки была... колония «кавказцев», как звали их крестьяне. Несколько народников село на землю, купив ее на льготных условиях у Сибирякова, с целью создать образцовую земледельческую коммуну. Дело, впрочем, не шло у них на лад, и скоро, за исключением А. А. Преображенского, все разбежались. С Преображенским же Владимир Ильич видался и много спорил, прогуливаясь иногда до поздней ночи по дороге от нашего хутора до хутора Шарнеля¹.

М. Ульянова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 55 — 56).

¹ По свидетельству А. А. Преображенского, он познакомился с Владимиром Ильичем зимой 1889/90 года в Самаре. На квартиру Ульяновых А. А. Преображенского привел уроженец Симбирска Дмитрий Александрович Гончаров, одноклассник Александра Ильича по Симбирской гимназии, хорошо знавший и отца Владимира Ильича, бывавший у Ульяновых в Алакаевке. Вспоминая впоследствии свои встречи с А. А. Преображенским, В. И. Ленин в письме к матери из Мюнхена (от 26 февраля 1902 года) передавал «большущий привет обитателю «соседнего хуторка»: очень я рад, что нашелся старый знакомый, с которым мы, бывало, много хороших вечерков провели. Надеюсь вскоре написать ему обстоятельное письмо» (Сочинения, изд. 4, том 37, стр. 262). 2 апреля того же года он спрашивал: «Передала ли Маняша мой большой привет «старому знакомому», которого я навещал в хуторке? Очень был я рад вести о нем» (там же, стр. 265). В апреле 1905 года Владимир Ильич писал Преображенскому, работавшему в Самаре: «Дорогой товарищ! Получили Ваше письмо и очень рады были весточке... Непременно примите самые энергичные меры, чтобы связаться с нами аккуратнейшей перепиской. Это крайне необходимо. Как только наладится переписка, сейчас же дадим Вам интересные поручения... Крепко жму руку. Ваш Ленин, бывший сосед по хутору» (Ленинский сборник, том V, стр. 167). Письмо Ленина к старшей сестре от 2 мая 1910 года показывает, чем ценны были для него письма А. А. Преображенского: «Алакаевскому соседу передай мой большой привет, если тебе удастся его увидеть. Жаль, что он такой абсолютный враг переписки, а то приятно было бы хоть изредка иметь весть «из глубины России» про то, что делается в новой деревне. Сведений об этом мало и просто побеседовать даже с знающим человеком было бы очень приятно» (Сочинения, изд. 4, том 37, стр. 380). После победы Октября в телеграмме зампредсовнаркома Крыма (6 декабря 1921 года) В. И. Ленин просил «оказать содействие Алексею Андреевичу Преображенскому, старому революционеру, известному мне лично с девяностых годов, который находится в плохих условиях» (Ленинский сборник, том XXIII, стр. 330). В 1922 году по предложению Владимира Ильича А. А. Преображенский стал управляющим совхозом в Горках.

 

Летом, живя в Алакаевке, Владимир Ильич часто в 6 — 7 часов вечера приходил ко мне на хутор Шарнеля. Мы вели с ним продолжительные споры, иногда затягивавшиеся до утра. После этого я шел провожать Владимира Ильича, но, дойдя до определенного места, снова возвращались оживленные спором и так долго провожали друг друга, прежде чем разойтись.

Наши споры касались главным образом крестьянства. Я отстаивал ту мысль, что капитализм мало или вовсе не захватил крестьянство, и, считая, что с крестьянами революции не сделаешь, находил положение безвыходным. Владимир Ильич доказывал мне, что только рабочий класс может стоять во главе революционного движения, а не крестьянство. Я в ряде пунктов с ним не соглашался. Спорили мы с цифрами в руках, с ссылками на книги, с продолжением споров на другой день. Как только, бывало, я в споре с Владимиром Ильичем допущу какой-нибудь промах, у него сейчас же заблестит зеленый огонек в глазах: «Ну, ну, брат, поправляйся». Кажется, я доказывал, что прежде чем у нас разовьется настоящий капитализм и образуется настоящий пролетариат, Россия превратится в колонию, так как у нас тогда капитализм еще был слабо развит.

Во время одного из споров Владимир Ильич спросил меня, читал ли я Николая — она, кажется, «Экономическое развитие России»¹. Эту книгу я только просматривал, но не читал. «Чтобы прочесть ее, — говорю Владимиру Ильичу, — нужен целый год».

Владимир Ильич ответил, что он прочитал ее в шесть недель. «Я принесу ее тебе со своими выписками», — добавил он. Вскоре Владимир Ильич принес мне эту книгу. Она была без переплета. Заметки и выписки Владимира Ильича были сделаны карандашом на листах курительной бумаги № 7, сложенных пополам и сшитых в тетрадь обыкновенного формата. Вся тетрадь была исписана очень мелким, но четким почерком.

В беседах с Владимиром Ильичем я рассказывал ему, между прочим, о жизни текстильных рабочих Владимирской губернии. В разговоре со мной Владимир Ильич упоминал имя Маркса.

А. А. Преображенский (Воспоминания о В. И. Ленине, 3, стр. 16 — 17).

¹ Николай — он — псевдоним Николая Францевича Даниельсона (1844 — 1918), русского социолога, публициста, одного из идеологов либерального народничества. Работая над переводом «Капитала», Даниельсон вел переписку с К. Марксом и Ф. Энгельсом. Но он так и не понял существа марксизма. После смерти К. Маркса Даниельсон полностью перешел на позиции реакционного народничества, солидаризировался с прямыми врагами марксизма. В цитируемом отрывке речь идет, возможно, о работе Даниельсона «Очерки нашего пореформенного общественного хозяйства», явившейся экономической платформой либерального народничества.

 

Преображенский же познакомил Владимира Ильича с некоторыми интересными крестьянами-самородками.

М. Ульянова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 56).

Наш хутор Шарнеля служил местом паломничества крестьян-сектантов, искавших правды и спрашивавших, как жить по-божьи. Один из них, крестьянин Алюс из села Старого Буяна   (он описан у Пругавина¹), знал наизусть всю Библию, другой — Кисликов из села Гвардейцы, оно же Преображенское, тоже хорошо знал Библию. Владимир Ильич встречался с ними обоими у меня. Кисликов давал ему читать свои стихи².

А. А. Преображенский (Воспоминания о в. И. Ленине, 3, стр. 17).

¹ Александр Степанович Пругавин (1850 — 1920) — исследователь старообрядчества и сектантства, автор трудов «Религиозные отщепенцы» (1904), «Раскол и сектантство в русской народной жизни» (1905), «Голодающее крестьянство» (1906), «О Льве Толстом и о толстовцах» (1911) и многих других.

² В стихотворной автобиографии поэт-самоучка Дмитрий Яковлевич Кисликов рассказывал о тяжелой крестьянской доле. В письме к А. А. Преображенскому, написанному в апреле 1905 года, Владимир Ильич интересовался судьбой Кисликова: «Жив ли тот радикал-крестьянин, которого Вы водили ко мне? (в черновом варианте письма: «Как он живет?» — А. И.). Чем он стал теперь? Отчего не даете нам связей с крестьянами?» (Ленинский сборник, том V, стр. 167). В годы первой русской революции Д. Я. Кисликов занимался социалистической пропагандой среди крестьян. Умер он во время гражданской войны.

 

Видался Владимир Ильич и с Д. А. Гончаровым, студентом-медиком, исключенным в 1887 году из Казанского университета за участие в демонстрации. Он служил фельдшером в Тростянке, в 8 — 10 верстах от Алакаевки. Гончаров не принадлежал в то время ни к какой политической партии, но настроен был очень радикально. К Владимиру Ильичу он относился с огромным уважением.

М. Ульянова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 56).

Я был лет 14 — 15, когда семья Ульяновых поселилась в Алакаевке. Я любил охотиться, такой же охотник был и младший брат Ленина — Дмитрий Ильич, с которым я часто охотился. Дмитрий Ильич был почти одногодок со мной...

Владимир Ильич был нас старше на 5 — 6 лет, он все занимался с книгами, читал, ему некогда было охотиться. Мы купались в пруду около мельницы с Дмитрием Ильичем, купался и Владимир Ильич, то с нами, то один. После купанья Владимир Ильич тут же под кустами располагался с книгами и читал.

Записано со слов крестьянина дер. Алакаевки П. И. Федулова. Куйбышевский партийный архив.

Разговаривать Ильич мало разговаривал, больше читал; возьмет книгу, заберется в сад и читает там целый день, а как станет жарко, так он в речку — бух... Выйдешь позвать его к обеду, а он — с книгой.

Из воспоминаний Екатерины и Натальи Фроловых. Цит. по книге И. И. Блюменталя «В. И. Ленин в Самаре». Самара, 1925, стр. 16.

Чаще всего Владимира Ильича можно было видеть в саду, неподалеку от дома Ульяновых. Мы, деревенские ребята, нередко ходили к нему. Он с нами отправлялся купаться на пруд.

Наши крестьяне в ту пору арендовали у соседнего помещика Данненберга¹ землю и луга. Владимира Ильича не раз можно было видеть на покосе, оживленно беседовавшего с крестьянами.

К. Д. Филиппов². Владимир Ильич в Алакаевке. «За коммунистическое просвещение», 1937, 22 января.

¹ Помещик Сергей Ростиславович Данненберг был либеральным земским деятелем, что, однако, не мешало ему всячески притеснять крестьян. В течение нескольких лет (1892, 1893, 1894) в «Самарских губернских ведомостях» публиковались объявления о продаже с торгов двух имений С. Р. Данненберга «при сельце Алакаевке» (одно — 198 десятин, второе — 285 десятин) и имения его брата Федора Ростиславовича при селе Новой Федоровне, Бузулукского уезда (334 десятины) «за невзнос причитающихся платежей». Дом, принадлежавший С. Р. Данненбергу, был сожжен в 1917 году.

² Побывав в Алакаевке в 1927 году, М. И. Ульянова впоследствии писала: «При деревне Алакаевка организован теперь колхоз «Уголок Ленина»... Во главе этого колхоза, председателем его состоит «дядя Костя» — Константин Дмитриевич Филиппов, присутствовавший на первом съезде колхозников-ударников в Москве в 1933 году. «Дядя Костя» уже не молод, но работает он подлинно по-ударному, и в значительной степени его усилиям обязан колхоз своими достижениями» (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 58).

 

Покупая это именьице (то есть хутор возле деревни Алакаевки. — А. И.), мать надеялась, что Владимир Ильич заинтересуется сельским хозяйством. Но склонности у Владимира Ильича к последнему не было.

...Хозяйство не пошло, и от него скоро отказались...

М. Ульянова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 53).

Рассказывал Ильич раз: «Мать хотела, чтобы я хозяйством в деревне занимался. Я начал, было, да вижу — нельзя, отношения к мужикам ненормальные становятся.

Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине, М., 1957, стр. 28.

Во время жизни семьи Ульяновых в Алакаевке они часть земли давали бесплатно в пользование алакаевцам Асанину Петру Федоровичу, Федулову Марею Ивановичу, Кизирову Федору Ананьевичу, а частью земля пустовала, с нее снимали сено и продавали, а мельницу сдавали в аренду Данненбергу.

Записано со слов крестьянина дер. Алакаевки Н. Ф. Висарова. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Алакаевка являлась во всех отношениях самой захудалой деревенькой (Богдановской) волости.

Все крестьяне ее находились на четвертном дарственном наделе¹. В Алакаевке считалось... дворохозяев — 39. Населения обоего пола в 1889 г. было 197 человек, из них работоспособных 100.

Из 34 домохозяев, владевших наделами, 25 обрабатывали землю своим инвентарем, пять — при помощи найма и 4 двора не обрабатывали вовсе своих наделов. Урожаи в Алакаевке были ниже средних во всей волости (рожь — сам-4 — 5, овес — сам-4). Безлошадных и бескоровных в Алакаевке было 9 дворов, или 26 процентов, с одной лошадью — 7, двухлошадных — 5, трехлошадных — 7, имевших более 3 лошадей — 6 дворов. Из 34 дворов у 4 не было своих изб. Из всех жителей только один занимался каким-то ремеслом; на отхожие промыслы никто из Алакаевки не уходил, в сельскохозяйственных рабочих жило десять человек.

На Алакаевку падало государственных, земских и волостных платежей всего 511 руб(лей) 40 коп(еек) или по 6,2 р(убля) на окладную душу, или по 7,5 руб(ля) на десятину.

Школы в Алакаевке не было, но зато был кабак. Грамотных не было ни одного мужчины, ни одной женщины; из детей у кого-то учились четыре мальчика...

Обнаруживались в Богдановской волости и кабальные отношения между помещиками и крестьянами: сдача земли в аренду за деньги по высокой цене, за отработку на помещичьих землях или за выполнение других работ, например, вывоз хлеба в Самару.

«Алакаевка». См. приложения к книге И. И. Блюменталя «В. И. Ленин в Самаре». Изд. 2. М. — Самара, 1931, стр. 35 — 36.

¹ О дарственном наделе см. сноску на стр. 185 наст, издания. «Четвертным» он назывался потому, что по согласованию с крестьянами помещик мог им «подарить» четвертую часть указного земельного надела, установленного для данной местности, удержав за собою остальные три четверти. Кроме «четвертного» народ прозвал его также «сиротским» и «кошачьим». Так как надела не хватало, алакаевские крестьяне арендовали землю у помещиков К. М. Сибирякова и С. Р. Данненберга.

 

В то время, когда жил у нас Ильич, в деревне (Алакаевке. — А. И.) было до 30 дворов. Крестьяне жили впроголодь, полураздетые, сплошь неграмотные. Земли у крестьян не было, а если кто из счастливцев имел немного землицы, то помещики и кулачье старались прибрать ее к своим рукам. Особенно этим отличался помещик Данненберг...

Однажды на меже между крестьянином и Данненбергом разгорелся спор. Крестьянин со слезами на глазах говорил, что по эту межу его клочок земли, а помещик тыкал пальцем в какие-то бумаги и кричал, что здесь грань его участков, а значит и земля его. Вокруг спорщиков собралась толпа. Мимо проводил Владимир Ильич. Он остановился, долго вслушивался в спор, а потом подошел к помещику и сказал:

 — Придет время, не будет межей и граней...

Воспоминания Е. В. Фроловой в записи Н. Веденского. Цит. по статье Н. Веденского «Новая Алакаевка». «Волжская коммуна» (Куйбышев), 1940, 21 января.

Владимир Ильич заспорил с Данненбергом о межах на месте между их владениями, и он тогда сказал этому помещику — «не вечно вы будете помещиками, и ваши дубовые стражники — столбы на гранях — не вечно будут стоять». Этот разговор был при мне, и я его хорошо помню...

Данненберг доносил полиции на Владимира Ильича; за Владимиром Ильичем и всем семейством следила полиция, они были под надзором.

Отношения Ульяновых к крестьянам были очень хорошие, особенно много помогала им Анна Ильинична в холерный 1891г. Ухаживала за больными, давала лекарства¹.

Крестьяне знали, что за Ульяновыми следит полиция, что они не верят в бога, против царя...

Записало со слов крестьянина дер. Алакаевки П. П. Федулова. Дом-музей В И Ленина в Ульяновске.

¹ По свидетельству М. И. Ульяновой, Анна Ильинична «в 1892 году, когда в Самарской губернии свирепствовала холера, положила немало трудов на помощь больным лекарствами и указаниями» (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 58). После победы Октября, в тяжелое время разрухи и голода, В. И. Ленин помог алакаевским крестьянам хлебом и семенами. 9 января 1922 года в телефонограмме в Президиум ВЦИК он просил «оказать содействие по покупке и получению хлеба для деревни Самарской губернии Алакаевки, представителю ее крестьянину Сергею Фролову, а также и по снабжению деревни семенами на яровой посев. Так как я был с этой деревней знаком лично, то считал бы политически полезным, чтобы крестьяне не уехали без какой-либо помощи наверняка» (Ленинский сборник, том XXXV, стр. 312).

 

Бывший студент

желает иметь урок. Согласен в отъезд. Адрес: Вознесенская ул(ица), д(ом) Саушкиной, Елизарову, для передачи Владимиру) У(льянову), письменно.

Объявление, данное В. И. Ульяновым, о желании найти место преподавателя. «Самарская газета», 1889, 18 мая¹.

² Это же объявление напечатано в «Самарской газете» 21, 24, 26, 28 мая, 1, 3, 6, 8 и 10 июня 1889 года.

 

Анна Ульянова, 28 минувшего июля (1889 года. — А. И.) вышедшая в замужество за студента С.-Петербургского университета Марка Тимофеевича Елизарова, с ним, 30 числа, самовольно выехала из дер(евни) Алакаевки в город Самару¹.

Самарский уездный исправник — самарскому губернатору, от 11 августа 1889 года, № 64. «Красный архив», 1935, том 6, стр. 16.

¹ За самовольный выезд из Алакаевки Анна Ильинична была привлечена к ответственности по 63-й статье Уложении о наказаниях и «приговорена мировым судьей 3-го участка Самарского округа 15 сентября к штрафу в 20 руб(лей), а при несостоятельности — к аресту на 6 дней» (отношение уездного исправника самарскому губернатору от 21 сентября). В отношении на имя самарского губернатора от 13 сентября департамент полиции разрешил А. И. Ульяновой остаться на жительство в Самаре. Позднее, летом 1891 года «Анна Ильинична за самовольную отлучку ее 10 июля из дер(евни) Алакаевки в гор (од) Самару была подвергнута земским начальником 6 участка Самарского уезда денежному штрафу на 25 рублей» (отношение уездного исправника от 4 сентября 1891 года).

 

На этом участке (то есть на Алакаевском хуторе. — А. И.) в начале нынешней осени... жили мать Ульяновых и ее исключенный из Казанского университета сын, а на городской квартире¹ — сын гимназист (то есть Дмитрий Ильич. — А. И.)², дочь — ученица 3-го класса женской гимназии (Мария Ильинична, — А. И.)³ и две взрослые дочери (Анна Ильинична и Ольга Ильинична. — А. И.), из которых одна замужем за окончившим курс в Петербургском университете крестьянином Самарской губернии Елизаровым, человеком весьма подозрительного направления.

Получив эти сведения, я в бытность мою в Самаре лично просил Самарского губернатора тайного советника Свербеева иметь через городскую и уездную полицию особый надзор за образом жизни в семье Ульяновых и за их отношениями к другим, остающимся еще на хуторе, подозрительным личностям и при первом возникшем подозрении об участии несовершеннолетних Ульяновых в каких-либо подозрительных сообществах меня немедленно уведомить, для принятия соответствующих мер по мужской и женской гимназиям. Вместе с тем, мною поручено гимназическому начальству ежемесячно сообщать мне результаты наблюдений над домашнею и общественною жизнью гимназиста Ульянова, поручив возможно частое посещение его квартиры благонадежному классному наставнику⁴.

Насколько можно заключить по доставленным мне сведениям, за упомянутыми выше хуторами имеется со стороны местной администрации достаточно деятельное наблюдение⁵, и если оно не остается тайным для проживающих на хуторах лиц, то тем скорее может их побудить оставить эту местность...

Попечитель Казанского учебного округа — министру народного просвещения, 30 сентября 1889 года, № 458. «Красная летопись», 1925, № 2, стр. 152 — 153.

¹ Имеется в виду самарская квартира М. Т. Елизарова на Дворянской улице, между Успенской и Набережной, в доме М. М. Шорина (ныне Куйбышевская улица, 7). В ней кроме М. Т. Елизарова, Дмитрия, Ольги, Марии и Анны Ульяновых жил племянник Елизарова, гимназист 4-го класса Евгений Елизаров.

² Свое образование Дмитрий Ильич начал в 1883 году в приготовительном классе Симбирской гимназии, куда его подготовила Анна Ильинична. В этой гимназии он закончил три класса. С переездом семьи Ульяновых в Казань он продолжил учение там, а завершил гимназический курс в Самаре в 1893 году.

³ К поступлению в Самарскую гимназию Марию Ильиничну готовили сестра Ольга и мать. Так, например, 12 января 1889 года Ольга Ильинична записала в дневнике: «Давала урок Мане», 16 января: «Занималась с Маней и Митей». «Встают перед глазами, — вспоминала впоследствии Мария Ильинична, — и уроки со мной матери. Их было немного, чаще со мной занималась сестра. Но занятия с матерью как-то особенно остались в памяти. «Перед союзом «а» в середине фразы надо всегда ставить запятую», — говорит мать» (Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС). В Самарскую гимназию Мария Ильинична поступила в 1889 году, сразу во второй класс. «Моя Маня, — сообщала Ольга Ильинична своей подруге А. Ф. Щербо 3 августа 1889 года, — экзамен сдала весной во второй класс и, вероятно, поступит» (Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске). Гимназию Мария Ильинична закончила в 1896 году в Москве.

⁴ Выполняя распоряжение попечителя Масленникова, директор Самарской гимназии А. Соколов установил наблюдение за квартирой, где жил гимназист 5-го класса Дмитрий Ульянов. «В квартире Елизарова, — доносил Соколов своему начальству, — в течение сентября классный наставник 5-го класса, и. о. инспектора г. Кочкин был три раза — 3, 8 и 17-го сентября. Мои личные наблюдения ограничиваются пока сторонним путем, так как по моему убеждению подобный способ наблюдения, с моей стороны, на первых порах казался мне более целесообразным и лучшим».

⁵ 5 сентября 1889 года начальник самарского губернского жандармского управления полковник М. В. Сердюков просил самарского полицмейстера А. Г. Праведникова учредить за Владимиром Ильичем «самый строгий надзор полиции». А. Г. Праведников дал соответствующее указание приставу 1-й части г. Самары К. А. Мансыреву. Ответ пристава 1-й части г. Самары Мансырева полицмейстеру см. на стр. 506 наст, издания.

 

Мой отец в те годы был сельским старостой. К нему приезжали жандармы и урядники и все допытывались, не отлучается ли куда-нибудь Владимир Ильич, с кем он ведет знакомство, какими делами занимается.

Как-то прикатывает из волости жандарм. Приходит к нам на гумно — мы как раз хлеб молотили — и спрашивает у отца:

— Ульяновы ходят куда-нибудь?

— Ходят, — отвечает отец.

Мария Александровна, мать Владимира Ильича, и Анна Ильинична действительно ходили к крестьянам. Тогда у нас свирепствовала холера, и они навещали больных, указывали, как надо за ними ухаживать, помогали лекарствами и советами.

— А быть может, кому-нибудь книги дают Ульяновы?

— Да, как же, дают книжки, — отвечает отец. — Вот моему сыну книжку дали.

— А ну, принеси книжку, что тебе там дали, — велел мне жандарм.

Я сбегал домой, принес книгу. Это была азбука, которую подарили мне Анна Ильинична и Владимир Ильич, чтобы я учился читать.

Поглядел на азбуку жандарм и спрашивает:

 —  А еще никаких книг не дают?

 —  Нет, не дают, — отвечает отец. Жандарм и уехал ни с чем...

Если Владимир Ильич уезжал из Алакаевки в Самару, то заранее заявлял об этом десятскому.

Десятским был Кизиров Федор Ананьич, Жил он напротив нас через улицу. Пьяница он был. Загулял однажды, запил, а в это время пришел к нему Владимир Ильич и говорит:

— Еду в Симбирск (очевидно, в Самару. — Л. И.).

- А мне-то какое дело до этого! — вскричал десятский. — Я твой караульщик, что ли?

Владимир Ильич уехал. Через несколько дней приезжает урядник из Богдановки: «Где Владимир Ульянов? Почему не сообщил о его отъезде?»

Распек урядник десятского и отправил его на 7 суток в арестантскую при волости.

К. Д. Филиппов. Владимир Ильич в Алакаевке. «За коммунистическое просвещение», 1937, 22 января.

На зиму мы переезжали в Самару, где жили вместе с замужней сестрой (Анной Ильиничной. — А. И.) и ее мужем М. Т. Елизаровым.

М. Ульянова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 56).

...Имею честь уведомить Департамент полиции, что из бывшего имения Сибирякова, Самарского уезда, выехали... семейство Ульяновых (Мария Александровна Ульянова, вдова действительного статского советника, и дети: Владимир, бывший студент Казанского университета, состоящий под негласным надзором, Дмитрий, Анна, вышедшая замуж за действительного студента Марка Елизарова, состоящая под гласным надзором полиции, Ольга и Мария) переехали в Самару...

За последнее время за всеми вышеупомянутыми лицами ничего предосудительного не было замечено.

Из донесения начальника самарского губернского жандармского управления в департамент полиции, от 7 ноября 1889 года, № 820. «Красная летопись», 1925, № 2, стр. 153.

За приехавшими 5 сентября сего (1889-го. — А. И.) года¹ из бывшего имения Сибирякова А. И. Ульяновой, по мужу Елизаровой, и Владимиром Ульяновым учреждены: за первой — Елизаровой негласное наблюдение, а за последним самый строгий надзор полиции... Квартируют они во вверенной мне части на Полицейской площади в доме Кулагина².

Пристав 1-й части г. Самары — самарскому полицмейстеру, от 29 сентября 1889 года. «Памятные историко-революционные места города Куйбышева и области». Куйбышев, 1957, стр. 10.

¹ В официальной переписке даются противоречивые сведения по поводу даты переезда Владимира Ильича из Алакаевки в Самару осенью 1889 года. Как видно из приводимого донесения пристава 1-й части, Владимир Ильич прибыл в Самару 5 сентября. Директор Самарской гимназии А. Соколов сообщал попечителю учебного округа, что семья Ульяновых переехала в Самару 21 сентября (см. ниже). На основании сообщения урядника Богдановской волости исправник доносил полицмейстеру, что В. И. Ульянов выбыл в Самару 11 октября. Эта же дата — на основании сообщения полицмейстера — приводится и в сводной ведомости самарского жандармского управления о передвижении поднадзорных за 1889 год. Наиболее вероятным все же следует считать, что Владимир Ильич и Анна Ильинична переехали в Самару в сентябре.

² Ныне улица Степана Разина, 10.

 

...С 21 сентября (1889 года. — Л. Я.), по приезде матери и ее детей из деревни, вся семья Ульяновой вместе с зятем (М. Т. Елизаровым. — А. И.) и племянником его (Евгением Елизаровым. — А. И.) поселились на одной общей квартире, нанятой за 40 рублей в месяц на Полицейской площади в доме Кулагиной, напротив реки Самарки. В этом помещении г. инспектирующий и классный наставник (он же) (П. П. Кочкин. — А. И.) был только 1 раз, 26 сентября, и тоже застал Ульянова (Дмитрия Ильича. — А. И.) дома. Г. Ульянова только что вернулась из Казани, куда она ездила для того, чтобы дать распоряжение о перевозке в Самару движимого имущества.

Из донесения директора Самарской гимназии попечителю Казанского учебного округа. «Новый мир», 1957, № 4, стр. 150.

 

Ваше превосходительство, многоуважаемый
Николай Иванович!

Вы так участливо отнеслись ко мне, когда я заходила к Вам, за что я душевно благодарна Вам и, конечно, извините меня за то, что я опять беспокою Вас.

В последний приезд мой в Казань я должна была, по домашним обстоятельствам, спешить обратно в Самару, почему и не могла вторично явиться к Вам. Не будете ли Вы, многоуважаемый Николай Иванович, так добры написать мне несколько строк относительно моей просьбы к Вам?¹ Я была бы бесконечно признательна за то. Как относится попечитель к сыну (то есть к Владимиру Ильичу. — Л. Я.) и к нашей семье? Не откажите, прошу Вас, помочь нам, насколько это зависит от Вас. Это будет доброе дело, за которое я останусь Вам до могилы благодарна.

Сын мой, за которого я прошу, старший из четверых детей, оставшихся теперь при мне, и должен быть моим помощником и опорой тем более, что здоровье мое совершенно расстроено. Он сильно желает учиться и окончить образование и, если б удалось ему поступить в университет — это ободрило бы всю семью.

Год тому назад и я и он подавали прошение г-ну министру о разрешении ему поступить вновь в университет или держать экзамен экстерном, на что ответили нам, что это преждевременно².

Может быть, теперь с Вашей помощью, многоуважаемый и добрейший Николай Иванович, это горячее желание наше будет достигнуто. По сердечной доброте Вашей и в память покойного Ильи Николаевича, который так искренне уважал Вас, Вы не откажете исполнить мою просьбу и помочь нам. Не откажите также написать мне по возможности скорей, чем премного обяжете меня.

С глубоким уважением к вашему превосходительству имею честь быть всегда готовая к Вашим услугам

Мария Ульянова.

Сентябрь, 28-го 1889 г.

Самара, ул. (правильно: дом. — А. И.) Кулагина,
 Полицейская площадь.

М. А. Ульянова — Н. И. Ильминскому, от 28 сентября 1889 года. «Коммунист Узбекистана» (Ташкент), 1962, № 9, стр. 91.

¹ По тексту письма можно предположить, что во время своего посещения Н. И. Ильминского в Казани Мария Александровна просила его похлопотать перед попечителем Казанского учебного округа о разрешении Владимиру Ильичу поступить в университет.

² См. стр. 432 — 442. наст, издания.

 

Елизаров окончил курс наук в Петербургском университете по математическому факультету. Поселившись назад тому года три в Самаре, он уже переменил несколько мест службы. Одно время он служил в конторе богатого самарского землевладельца Сибирякова. В настоящее время он служит по вольному найму помощником секретаря в съезде мировых судей. Можно полагать, что он находится или, по крайней мере, находился под наблюдением тайной полиции. Известно, что когда он изъявил желание баллотироваться в мировые судьи, то был господином губернатором исключен из числа кандидатов.

Может быть, это обстоятельство объясняется его перепискою и родственными отношениями с казненным Ульяновым.

Старший сын Ульяновой (Владимир Ильич. — А. И.), 19 лет, исключенный за беспорядки из университета без права вторичного поступления, также не представляет благонадежного элемента семьи и ее будущего направления...

В течение октября месяца 1889 года квартира ученика V класса Самарской гимназии Дмитрия Ульянова была посещена 3 раза: 15, 23 и 31-го числа. 10-го октября г-жа Ульянова опять переменила квартиру и в настоящее время живет на Воскресенской улице в доме Каткова, рядом с редакцией «Самарской газеты»¹, около Волжской набережной.

Причина перехода на новую квартиру была будто бы сырость старой квартиры. Настоящая квартира находится на верхнем этаже... В ней точно так же, как и на предыдущей квартире, помещаются два семейства: госпожа Ульянова с детьми и зять ее Елизаров с женою... Я и и. о. инспектора (П. П. Кочкин. — А. И.) посещали квартиру вечером в 5 или 7 часу, когда уже зажигаются огни... О жизни и учении воспитанника Ульянова сказать ничего худого нельзя... Кондуитный список его совершенно чист... В сравнении с началом учебного года он выказывает больше усердия и склонности к учению, и успехи его в науках сделались лучше. Из книг для чтения можно было видеть на учебном столе его сочинения Гоголя. Из гимназической ученической библиотеки ему даны некоторые исторические романы Вальтер Скотта...

В ноябре сего 1889 года квартира ученика 5-го класса Самарской гимназии Дмитрия Ульянова была посещена 10-го, 19 и 28 числа.

Старший брат (Владимир Ильич. — А. И.) принял на себя труд выспрашивать уроки по некоторым предметам²...

В одно из прежних посещений г. инспектирующим был усмотрен на столе Ульянова один том сочинений Помяловского, признанных вредными для юношеского возраста и запрещенных. Это сочинение было взято воспитанником из домашней библиотеки. Но вина в этом прискорбном обстоятельстве всецело падает на старших членов семьи... По поводу этого случая я беседовал с матерью о вреде книг отрицательного направления для юношеского возраста и просил ее закрыть своему сыну доступ в домашнюю библиотеку, где могут быть и другие книги, не соответствующие его возрасту.

Из донесений директора Самарской гимназии попечителю Казанского учебного округа. Сентябрь — ноябрь 1889 года. «Новый мир», 1957, № 4, стр. 151.

¹ «Самарская газета» — ежедневная газета либерального направления, издававшаяся в Самаре с 1884 по 1919 год. В 1895 — 1896 годах в ней сотрудничал А. М. Горький.

² Владимир Ильич помогал в учебе не только брату Дмитрию, но и племяннику М. Т. Елизарова Евгению. В одном из донесений инспектор гимназии сообщал, что М. Т. Елизаров репетирует племянника по математике, «а старший Ульянов (то ость Владимир Ильич. — А. И.) — по языкам... В настоящее время как Ульянов, так и Елизаров, вследствие довольно аккуратной домашней проверки их учебных занятий, учатся успешно» («Вопросы истории КПСС», 1960, № 6, стр. 172). 3 декабря 1889 года директор гимназии доносил попечителю учебного округа: «Как видно из выданной перед святками табели об успехах и поведении, Ульянов ведет себя отлично и учится удовлетворительно; его успехи по русской словесности и немецкому языку за последнюю четверть отмечены даже баллом 4» («Новый мир», 1957, № 4, стр. 151).

 

Зиму 1889 — 1890 года мы жили всей семьей в Самаре на Заводской улице в доме Каткова, у самой Волги...1

Д. Ульянов (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 64).

¹ В доме Каткова семья Ульяновых жила с октября 1889 года по май 1890 года.

 

Самара, как торговый город, непохожий на многие другие губернские города средней полосы России, была создана волжской хлебной буржуазией — купцами и волжской вольницей — рабочим людом, прежде убегавшим сюда от помещичьей кабалы и царского гнета для привольной жизни на большой реке, а позднее стекавшимся в Поволжье в поисках заработка на необозримых заволжских хлебородных степях, на водном транспорте, рыбных промыслах, в хлебных лабазах и т. п.

Губернским городом Самара стала только со второй половины XIX столетия (1851 год), и с этого времени она начинает строиться и приобретать вид культурного центра. Однако эта культура была весьма примитивна и заметно обнаруживалась разве только в правильной, прямоугольной распланировке улиц и площадей города. Канализации в городе не было, вода водопровода имела такой высокий показатель жесткости, что ее можно было употреблять для питья только после осаждения извести химическим путем. Известняк, которым были замощены некоторые улицы, давал огромную массу тончайшей пыли, а немощеные улицы, которых было очень много даже в центральных частях города, были полны глубокого сыпучего песку, как, например, Николаевская улица (теперь Чапаевская), или же утопали в непролазной грязи, особенно весной и осенью¹.

В жаркие летние дни, когда до города доходило знойное дыхание юго-восточных степей, тучи белой пыли носились по улицам. В такие дни самарский гигиенист, доктор В. О. Португалов, появлялся на улицах в полном санитарно-гигиеническом вооружении: в белом балахоне, с белым зонтом в руках и в очках с защитными сетками. Ни трамвая, ни даже конки в городе не было. Зелени также не было, если не считать Струковского сада, расположенного на краю города, на берегу Волги, и Александровского (теперь сад «Динамо»). Сквер, разбитый вокруг «нового» собора (теперь снесенного), представлял собою куртины жалкого кустарника, отделенные друг от друга ухабистыми дорожками, замощенными тем же булыжником, что и улицы.

В Самаре не было того патриархального, помещичьего уклада жизни, как в старых губернских городах средней полосы России, не было дворянских традиций. Физиономию города определяли купец — хлебный король и «горчишник» — потомок понизовой волжской вольницы, который пытался когда-то осесть на землю и разводить, по примеру сарептских меннонитов², горчицу, но потерпел в своем предприятии неудачу и получил по этой причине свое насмешливое прозвище.

В Самаре почти совсем не было родовых дворянских домов, но богатых купцов даже сейчас, по памяти, я могу назвать более десятка. Фамилии Шихобаловых, Аржановых, Башкировых, Беспаловых, Савиновых, Угловых, Субботиных, Грачевых, Курлиных, Челышевых и других были широко известны во всем Среднем Поволжье³. Некоторые из этих купеческих семей владели миллионными имуществами и благодаря этому определяли основной тон самарской общественной жизни.

Купцы строили здесь паровые мельницы, элеваторы, пароходы, церкви, вешали на колокольнях двухсотпудовые колокола, в «патриотическом усердии» поставили памятник царю-«освободителю» на Алексеевской площади (сейчас площадь Революции), скупали у крестьян хлеб и гнали его баржами и пароходами вверх по Волге, а с верховьев Волги сплавляли на свои пристани лес. Они же, как представители растущего и крепнущего в 80-х годах капитализма, насаждали здесь и культуру, открыв средние учебные заведения, а впоследствии провели в городе и трамвай.

На другом полюсе социальной пирамиды были рабочие и горчишники, до пота лица своего работавшие в лабазах, на пристанях, в ремесленных мастерских. Ночью с тяжелой «тальянкой» или «саратовской», окованной медью гармоникой с колокольчиками, горчишники оглашали улицы залихватскими напевами «матани», разбивали пивные, трактиры и «минерашки»⁴, дебоширили в Струковском и Александровском садах.

Часто пьяные дебоши устраивались на правом берегу Волги, в селе Рождествене. Здесь пьяная компания горчишников, нередко с участием чинов самарской полиции, воровала у крестьян барана, увозила его на отмель или на остров и устраивала ночные пиршества. Полицейские чины считали возможным участвовать в подобных предприятиях потому, что село Рождествено находилось в Симбирской губернии, т. е. вне пределов ведения и ответственности самарской полиции.

Такие происшествия нам, самарской интеллигентной молодежи, нередко приходилось наблюдать во время прогулок на лодках по Волге и Самарке, особенно в мае месяце, в период половодья, когда по широко распространенному в Самаре обычаю начинались массовые катанья на лодках, а подпольщики кроме того, начиная с 1892 года, устраивали первомайские собрания на полянках в береговых зарослях или на островах.

Горчишники — это прослойка весьма разнообразная по своему социальному составу. Здесь были представители рабочего и служилого люда, кустарей, ремесленников и вообще городской бедноты...

Рабочих, пролетариев в собственном смысле слова, в Самаре было очень мало. Небольшой гвоздильный завод и железнодорожные мастерские, пожалуй, исчерпывали все предприятия, имевшие рабочих городского типа. Мукомольные мельницы, пароходные и лесные пристани концентрировали вокруг себя преимущественно сезонных рабочих, тесно связанных с деревней, хотя и среди них можно было встретить типичных городских пролетариев. Были еще мелкие промышленные предприятия, как, например, кирпичные, мыловаренные и тому подобные заводы.

В самарском обществе можно было найти либерально настроенных купцов. Вместе с этим можно указать и на революционеров, деградировавших до идеологии и поведения горчишников. К последним относилась группа так называемых «огарков»... ⁵

Самара имела в описываемое время несколько средних школ. Это были гимназии — мужская и женская, реальное училище, земская школа сельских учительниц, железнодорожное техническое училище и земская фельдшерская школа. Число учащихся в этих школах измерялось небольшими сотнями, ибо доступ в них для широких масс трудового населения был закрыт высокой платой за «право учения», дороговизной жизни в губернском городе и вообще всей политикой царско-помещичьего строя...

Под единственный в городе театр был приспособлен старый купеческий амбар⁶.

Жизнь города сосредоточивалась главным образом на пароходных и лесных пристанях, на паровых мельницах, вообще на берегу Волги, и на базарах. Центральные же улицы были тихи и пустынны. В знойные летние дни воздух прорезывали заунывные, тягучие выклики торговок: «вишоны сладкой, вишоны!», или «яблык сладких, ябл-ы-ык!», или «рыбы-воблы, рыбы-воблы!» Женщины-торговки с коромыслами на плечах, обремененные сладкой или соленой ношей, точно жалуясь на безысходность своей доли, плачущими голосами восхваляли свои грошовые товары. Рыба-вобла, арбуз и самарские калачи были основными продуктами питания трудового люда, работавшего на берегу Волги.

Вечером на спусках к реке можно было нередко наблюдать картины ужина грузчиков, бурлаков и мельничных рабочих. Указанное меню дополнялось «полдиковиной» (полбутылкой водки), а иногда тут же на костре варилась и уха из волжской рыбы. К такой компании рабочих можно было подсесть и чужому прохожему человеку и завести разговор. Этот прием иногда практиковали пропагандисты-революционеры.

М. И. Семенов (М. Блан), стр. 5 — 7, 8 — 10.

¹ В письме к матери из Мюнхена 24 марта 1902 года Владимир Ильич вспоминал самарскую грязь: «В Самаре, должно быть, снег теперь распустило, — начинается непролазная грязища или скрытые под снегом лужи?» (Сочинения, изд. 4, том 37, стр. 263). В письме от 27 сентября того же года, сообщая матери, что в Лондоне «погода стоит удивительно хорошая», Владимир Ильич пишет: «Если у вас такая же погода, — то вам следовало бы попользоваться ей где-нибудь на лоне природы, а то в самой Самаре, поди, и в такое время мало приятного жить» (там же, стр. 272).

² Меннониты — сектанты, переселившиеся в конце XVIII века в Россию из Западной Европы. Свое название они получили по имени основателя секты — голландца Менно Симоне а. Колонистские хозяйства меннонитов в своем большинстве были зажиточными, кулацкими.

³ А. Н. Шихобалов владел салотопенной фабрикой и паровыми мельницами, Ф. Г. Углов — лесопильным производством, П. Д. Грачев — мыловаренной фабрикой; паровые мельницы принадлежали также П. С. Субботину, братьям Башкировым и братьям Курлиным. Купец Г. И. Курлин был, кроме того, членом учетного комитета Самарского отделения Волжско-Камского коммерческого банка. Водочное и пивоварениое производство сосредоточивалось у Н. Ф. Дунаева и Е. Н. Аннаева, который содержал еще гостиницу на Алексеевской площади, чугунолитейное — у Я. С. Шерстнева, А. Д. Кузнецова и В. В. Парадеева, кожевенное — у Н. М. Карпова и Б. М. Симонова. Шихобалов, Аржанов, Беспалов, Грачев, Дунаев, братья Курлины, Аннаев были гласными городской думы, состояли в десятках различных комитетов и комиссий.

⁴ Лавочки для продажи минеральных вод, которые чаще всего были тайными притонами и торговали главным образом водкой. — Примечание М. И. Семенова.

⁵ «Этим презрительным, но весьма метким названием, — говорит в цит. книге М. И. Семенов, — была окрещена группа самарских интеллигентов, частью порвавших с революционными кружками, а частью никогда в них не входивших и опустившихся до полной потери человеческого облика. Эта группа и ее подвиги описаны в произведении писателя-самарца. Скитальца (Степана Гавриловича Петрова) (повесть «Огарки. Типы русской богемы». 1906 год. — А. И.), во это описание грешит излишней и совершенно не отвечающей действительности идеализацией... Критикуя кружки за отсутствие в них здоровой революционной деятельности и нередко за показную их мораль, огарки однако не шли дальше ругани и издевательств. Они докатились до беспробудного пьянства, кончив в большинстве случаев обывательщиной. В 1890 — 1891 годах эта компания окончательно распалась» (стр. 27, 28).

⁶ Новый театр в Самаре — на 1123 места — был построен в 1888 году.

 

Переезд в более глухую Самару дал ему (то есть Владимиру Ильичу. — А. И.) возможность заниматься спокойнее выработкой своего марксистского мировоззрения, а позднее — подготовкой к экзамену при университете...

В Самаре революционно настроенной молодежи было, конечно, меньше, чем в Казани — городе университетском, но и там она была. Были, кроме того, и пожилые люди, бывшие ссыльные, возвращавшиеся из Сибири, и поднадзорные. Эти последние были, конечно, все направления народнического и народовольческого. Для них социал-демократия была новым революционным течением; им казалось, что для нее нет достаточной почвы в России. В глухих ссыльных местах, в улусах¹ Сибири они не могли следить за теми изменениями в общественной жизни, в ходе развития нашей страны, которые происходили без них и начинали создаваться в крупных центрах. Да и в центрах представителей социал-демократического направления, начало которому было положено еще в 1883 году группой «Освобождение труда» за границей, было еще немного — главным образом это была молодежь.

Направление это лишь пробивало себе путь. Столпами общественной мысли были еще народники: Воронцов (В. В.), Южаков², Кривенко³, а властителем дум — критик и публицист Михайловский, имевший раньше тесные связи с народовольцами. Этот последний выступил, как известно, в 1894 году с открытой борьбой против социал-демократов в самом передовом тогдашнем журнале — «Русское богатство». Для борьбы с устоявшимися взглядами надо было прежде всего вооружиться как теоретическим знанием — изучением Маркса, так и материалом по приложению этого знания к русской действительности — изучением статистических исследований развития нашей промышленности, нашего землевладения и т. п. Обобщающих работ в этом смысле почти не было: надо было изучать первоисточники и строить на основании их свои выводы. За эту большую и непочатую работу взялся в Самаре Владимир Ильич.

А. И. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 21, 22).

¹ Улус — прежде у некоторых народов Сибири и юго-востока европейской части России — род, родовая община и территория, ей принадлежащая.

² Сергей Николаевич Ю жако в (1849 — 1910) — публицист и экономист, либеральный народник. Экономическая программа Южакова сводилась к поддержке сельской общины, к требованиям реорганизации крестьянского банка, регулирования арендного вопроса и т. п. Отвергал классовую борьбу, ожесточенно выступал против марксизма.

³ Сергей Николаевич Кривенко (1847 — 1907) — либеральный народник, один из редакторов журнала «Русское богатство». В работах «По поводу культурных одиночек», «К вопросу о нуждах народной промышленности» и других проповедовал примирение с царизмом, затушевывал антагонизм классов и эксплуатацию трудящихся, отрицал капиталистический путь развития России.

 

Знакомился он (Владимир Ильич. — А. И.) в тот (самарский. — А. И.) период... с прошлым нашего революционного движения; ходил иногда беседовать со старыми народовольцами и народниками, осевшими после ссылки в Самаре.

М. Голубева. Последний караул. «Молодая гвардия», 1924, № 2 — 3, стр. 30.

В то время в Самаре из старых народников жили: Василий Васильевич Филадельфов¹, привлекавшийся  по известному процессу 193-х² в 1878 году, Егор Егорович Лазарев, который из Бузулука, где он проживал, часто наезжал в Самару (приблизительно в 1886 году был арестован в Бузулуке), Г. А. Клеменц³ (я давал уроки его сыну), который много рассказывал мне о своем брате Дмитрие Александровиче, известном народнике начала 70-х годов⁴.

В конце 80-х годов в Самару приехал из сибирской ссылки еще один участник процесса 193-х, Александр Иванович Ливанов, с женой Викторией Юлиановной Виттен, которую все называли, упрощая ее «трудные» имя и отчество, Верой Ивановной. Когда я спросил, почему ее так называют, она мне ответила:

 — Зовите меня хоть Жучкой, мне безразлично, только работайте для революции.

Виттен искренне считала себя революционеркой и отказывала в этом звании марксистам. Она привлекалась в 1878 году по делу о вооруженном сопротивлении при аресте в Одессе типографии и восьми революционеров во главе с Иваном Ковальским.

Вера Ивановна не терпела возражений и теоретических рассуждений, которые мы, молодые марксисты, «ученики», как позднее иногда с легкой руки Н. К. Михайловского нас называли, пытались выдвигать против народнических иллюзий. Однако мы отдавали должное прошлому стариков и охотно посещали Ливановых, чаще всего вдвоем с А. П. Скляренко.

Сам А. И. Ливанов, уже больной, утомленный человек, хотя ему еще не было 50 лет, сколь-нибудь активной роли в самарских кружках не играл, тем более что в это время (1890 — 1891 годы) большинство кружков уже переходило на марксистские позиции.

А. И. Ливанов был типичным представителем революционных землевольцев (хотя фактически начал свою деятельность раньше оформления «Земли и воли»). Владимир Ильич вел знакомство с Ливановыми, и поэтому нелишне будет дать краткие биографические сведения об Александре Ивановиче.

Он был сыном попа, учился сначала в семинарии, затем в Петербургском технологическом институте. В 1873 году он вышел из института и поехал в Харьков, имея намерение поступить здесь в ветеринарный институт, чтобы в качестве ветеринара ближе знать деревню, однако приемного экзамена не выдержал и вернулся в Петербург.

Здесь он познакомился с К. И. Гауэнштейном⁵ и другими народниками, усвоил их учение и отправился на Волгу для пропагандистской работы. В Нижнем Новгороде он организовал кружок семинаристов. В кружке читались сочинения Бакунина⁶, и Ливанов проповедовал идею «хождения в народ». Сам он заделался столяром в сельской мастерской. Кружок его организовал в известном селе Павлове артель кустарей, которая явилась центром революционной работы кружка. После ареста кружка в 1874 году Ливанов отбыл около 4 лет предварительного заключения, судился в 1878 году по процессу 193-х и был приговорен сенатом, как один из серьезных преступников, к 8 годам каторги. После отбытия каторги и нескольких лет поселения он переехал с женой в Самару.

Какой-либо службы он здесь не имел и перебивался сдельными счетными и компилятивными работами, которые ему предоставлялись из земского статистического бюро (бюро заведовал бывший политический ссыльный И. М. Красноперов)⁷.

М. И. Семенов (М. Блан), стр. 11 — 12.

¹ Филадельфов В. В. Один из членов самарского народнического кружка первой половины 70-х годов, в состав которого кроме него входили: Е. Е. Лазарев, И. И. Никольский, Н. Е. Петропавловский — известный впоследствии писатель-народник (псевдоним Каронин), В. А. Осипов и В. А. Осташкин. Последние двое в 80-х годах жили также в Самаре, но заметной роли в народнических кружках не играли. По делу 193-х Филадельфов был оправдан, но сидел предварительно и пересылался из тюрьмы в тюрьму более четырех лет. В конце 80-х годов он перебрался из Самары в Уфу, где служил на железной дороге. — Примечание М. И. Семенова.

² Процесс 193-х (или «Большой процесс») — суд над революционерами-народниками, участниками «хождения в народ», проходивший в Петербурге в октябре 1877 года — январе 1878 года. Ряд подсудимых — С. Ф. Ковалик, П. И. Войнаральский, Д. М. Рогачев и И. Н. Мышкин — привлекались как организаторы «сообщества», поставившего своей задачей ниспровержение существующего строя. Центральным моментом процесса явилась революционная речь Мышкина. Часть подсудимых была приговорена к каторжным работам и ссылке в Сибирь, часть оправдала, но выслана из Петербурга.

³ См. именной указатель цитируемых авторов.

⁴ Дмитрий Александрович Клеменц (1848 — 1914) — революционер-народник, этнограф и археолог. Участвовал в «хождении в народ». В 1878 году — один из редакторов нелегального журнала «Земля и воля». В 1879 году арестован, в 1881 году сослал в Восточную Сибирь. С 1897 года жил в Петербурге, затем в Москве. Участвовал в экспедициях в Монголию, Туву, на Алтай, в Восточный Туркестан. Клеменц — организатор и руководитель этнографического отдела Русского музея.

⁵ Гауэнштейн Карл Иванович. Привлекался по процессу 193-х, умер в конце 80-х годов. — Примечание М. И. Семенова.

⁶ Михаил Александрович Бакунин (1814 — 1876) — революционер, один из идеологов анархизма. В 1836 — 1840 годах жил в Москве, затем выехал за границу, в 1849 году руководил восстанием в Дрездене, был приговорен к смертной казни. В 1851 году выдан царскому правительству, до 1857 года находился в заключении, затем был выслан в Сибирь, оттуда в 1861 году бежал в Англию. К концу 60-х годов окончательно сложились политические взгляды Бакунина как анархистские, мелкобуржуазные, враждебные марксизму. Для них характерно отрицание всякого государства, в том числе диктатуры пролетариата. Основные надежды Бакунин возлагал на люмпен-пролетариат и крестьянство.

⁷ Далее М. И. Семенов пишет: «Позднее А. И. Ливанов жил во Владимире, где и умер, кажется, еще до 1917 года» (там же).

 

Чаще других видался Владимир Ильич.., с супругами Ливановыми, представлявшими собой типичных народовольцев, очень цельных и идейных. Владимир Ильич любил беседовать с ними и, не сходясь в путях, заимствовал от них революционный опыт, изучал, так сказать, по их рассказам, историю нашего революционного движения за полным почти отсутствием нелегальной литературы в нашей провинции. А по поводу основных воззрений спорил как с ними, так и с другими представителями народничества разного толка все ожесточеннее и в этих спорах все прочнее выковывал и лучше научался обосновывать свои взгляды.

А. И. Ульянова-Елизарова. В. И. Ульянов (Н.Ленин), стр. 27.

Умея брать отовсюду все лучшее, Владимир Ильич не только оспаривал воззрения Ливанова и других народовольцев, — он впитывал от них революционные навыки, с интересом выслушивал и запоминал рассказы о приемах революционной борьбы, о методах конспирации, об условиях тюремного сидения, о сношениях оттуда; слушал рассказы о процессах народников и народовольцев. Располагали очень к Александру Ивановичу (Ливанову. — А. И.) чуткость и деликатность, отсутствие того подчеркивания, что молод, мол, ты, зелен, которое было свойственно многим старикам.

А. И. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 23).

Иногда в... воскресные дни мы целой компанией, т. е. Елизаровы, Владимир Ильич, я и молодежь, бывавшая у Ульяновых (А. П. Скляренко, А. А. Беляков и А. М. Лукашевич), отправлялись к А. И. Ливанову и его жене В. Ю. Виттен (бывшие ссыльные но процессу 193-х). Инициатором этих визитов был Владимир Ильич, и я, помню, удивлялась, с каким вниманием и как серьезно Владимир Ильич слушал незатейливые, а иногда и курьезные воспоминания В. Ю. Виттен.

М. П. Голубева (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 98).

Необходимо далее дать некоторые сведения еще о двух лицах, имевших отношение к революционному движению 70-х годов, — И. М. Красноперове и Н. С. Долгове, с которыми был знаком и В. И. Ленин.

Иван Маркович Красноперов — один из участников подготовки революционного выступления крестьян в Казанской губернии во время польского восстания 1863 года. Попытка организации этого выступления была предпринята по инициативе штаба польских повстанцев, разославшего своих эмиссаров в некоторые русские губернии, и имела задачей отвлечение русских войск с территории Польши. Однако попытка эта не увенчалась успехом, и польские эмиссары вместе с их русскими товарищами были арестованы: И. М. Красноперов был приговорен к каторжным работам, замененным сначала тюремным заключением, а потом полицейским надзором.

В Самаре Красноперов совершенно отошел от революционной деятельности и никаких связей с подпольными кружками не имел. Он заведовал статистическим бюро губернской земской управы и в качестве такового руководил оценочно-статистическим обследованием крестьянского и помещичьего землевладения. Издававшиеся под редакцией Красноперова статистические сборники содержали богатый материал, освещающий положение крестьянского хозяйства в губернии.

Этими статистическими материалами и в особенности их обработкой с точки зрения народнических теорий интересовались марксистские революционные кружки и прежде всего В. И. Ленин, считавший такую обработку ненаучной и приводящей к неправильным политическим выводам¹. Эти вопросы вызывали разногласия и споры между марксистами и народниками, и они же были темами бесед Владимира Ильича с Красноперовым и другими идеологами народничества.

М. И. Семенов (М. Блан), стр. 13 — 14.

¹ Считая И. М. Красноперова «самым строгим объективным исследователем и земским статистиком», самарский врач и либеральный общественный деятель В. О. Португалов в статье «Общественная запашка» в то же время говорил о нем: «Г. Красноперов, насколько мы знаем, принадлежит к числу горячих, неисправимых и убежденных поклонников русской сельской общины...» («Волжский вестник», 1889, 25 мая).

Об И. М. Красноперове Владимир Ильич вспомнил в 1898 году, находясь в ссылке в Шушенском. Затрудняясь достать нужный ему для работы сводный статистический сборник по Тверской губернии (том XIII, выпуск 1, 1897), он в письме от 12 декабря спрашивал Анну Ильиничну, нет ли у нее кого и.) знакомых, кто мог бы помочь в этом деле: «Неужели Красноперов (если он там) откажет?» (Сочинения, изд. 4, том 37, стр. 140).

 

Помню еще, что раза два Владимир Ильич ходил к губернскому земскому статистику Ивану Марковичу Красноперову. Я у Красноперовых давала уроки детям, и вот, помню, уходя однажды с урока, я в передней столкнулась — и очень этому удивилась — с М. Т. Елизаровым и Владимиром Ильичем. Помню, как, здороваясь с Красноперовым и показывая на Владимира Ильича, Елизаров сказал: «Идем на вас». При разговоре Владимира Ильича с Красноперовым я не присутствовала, но слышала тогда же от Елизарова, что Владимир Ильич здорово пощипал старого народника Красноперова.

М. П. Голубева (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 98).

Самарский народник, старый статистик Красноперой, еще в 1917 г. вспоминал о своем споре с молодым Ульяновым... Дело в том, что, прочитав текст Красноперова к таблицам о положении самарской деревни, Владимир Ильич немедленно отправился к Красноперову и на основании его же цифр доказал неправильность его выводов.

М. Голубева. Юноша Ульянов (В. И. Ленин). «Старый большевик», 1933, № 5, стр. 163.

Николай Степанович Долгов в описываемое время (1890 — 1891 годы. — А. И.) также не вел в Самаре никакой революционной работы и причислялся подпольщиками к либералам.

Он служил в одном из самарских учреждений (не то в казенной палате, не то в удельном ведомстве) и по традиции поддерживал знакомства с более солидными семьями поднадзорных, поселенных или поселившихся по своей воле в Самаре. Семья Ульяновых, овеянная ореолом дела Александра Ильича, естественно, привлекала внимание всех старых народников. Они не ожидали встретить в этой семье такого яркого и сильного представителя нового революционного течения, разрушавшего народнические иллюзии, каким явился Владимир Ильич.

С Долговым В. И. Ленин поддерживал знакомство с целью ознакомления из первоисточника с основами революционных организаций 70-х годов.

Н. С. Долгов, будучи студентом Петровской академии, наиболее революционного учебного заведения в 60 — 80-х годах, в 1869 году познакомился с С. Г. Нечаевым¹ и скоро стал сторонником его разрушительной теории. Первые организационные собрания нечаевцев происходили в квартире Долгова, и ему была поручена, как члену одного из центральных кружков, организация так называемых кружков первого разряда, по 4 — 5 членов в кружке. Каждый из членов должен был составлять кружки низшей ступени, т. е. низовые звенья всей нечаевской иерархической системы. Центральные кружки объединялись в отделения, а отделения возглавлялись комитетом «Народной расправы», состав которого не был известен никому из членов организации. Только один член кружка данной ступени знал один из кружков следующей, высшей ступени. Как известно, центрального комитета никогда не существовало, и Нечаев один своей персоной изображал этот комитет.

Н. С. Долгов был присужден в 1871 году (суд над 87 нечаевцами тянулся с июня по сентябрь) к ссылке в Архангельскую губернию, которую отбывал до 1873 года, после чего его перевели в Самару.

М. И. Семенов (М. Блан), стр. 14.

¹ Сергеи Геннадиевич Нечаев (1847 — 1882) — революционер-заговорщик. В 1869 году в Швейцарии сблизился с М. А. Бакуниным. Издал два помора журнала «Народная расправа». Осенью 1869 года в России пытался создать заговорщическую организацию «Народная расправа» (так называемые нечаевцы). В 1872 году в Швейцарии был арестован и отправлен в Россию. Умер после 10-летнего заключения в Петропавловской крепости.

 

...Старый народник Николай Степанович Долгов... впервые мне и сообщил, что в Самаре живет семья Ульяновых. Об Александре Ульянове я, конечно, имела представление, но Долгов и всю семью Ульяновых изобразил в симпатичных для меня красках, причем сразу же выделил Владимира Ульянова как необыкновенного демократа. На мой вопрос, в чем заключается демократизм Владимира Ульянова, Долгов ответил: «Да так, во всем: и в одежде, и в обращении, и в разговорах, — ну, словом, во всем»¹.

М. П. Голубева (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 96).

¹ Много лет спустя, 1 февраля 1915 года, в письме В. И. Ленину из Петрограда в Берн Мария Александровна сообщала: «Был у нас вчера Ник(олай) Ст(епанович) Долгов, помнишь ли ты его, Володя? Постарел он очень, с длинной седой бородой, я не узнала бы его. Петя его играет хорошо на скрипке, купил себе дорогую, в тысячу рублей, и продолжает совершенствоваться, он женат давно» («Исторический архив», 1958, №2, стр. 21). Воспоминания П. Н. Долгова см. на стр. 627 наст, издания.

 

Я был принят в число присяжных поверенных при Самарском окружном суде, а так как жил очень далеко от суда, то мне часто приходилось завтракать в ресторане Корнилова при его гостинице, в доме быв. Субботина, а затем Челышова — на Алексеевской площади (ныне площ. Революции).

Во время одного из завтраков в ресторан вошли трое молодых людей и также расположились завтракать неподалеку от стола, за которым сидел я. Двое из них были самарцы, хотя сейчас не упомню их фамилий, а третий, очевидно, приезжий, которого прежде я никогда не встречал. Это был молодой человек небольшого роста, но крепкого сложения, с свежим румяным лицом, с едва пробивавшимися усами и бородкой — рыжеватого цвета — и слегка вьющимися на голове волосами, тоже рыжеватыми. На вид ему было не более 23 лет. Бросалась в глаза его большая голова с большим белым лбом. Небольшие глаза его как будто постоянно были прищурены, взгляд серьезный, вдумчивый и пристальный. На тонких губах играла несколько ироническая, сдержанная улыбка...

Едва они все трое уселись за стол, как я заметил, что один из самарцев, поздоровавшись со мной поклоном, нагнулся в сторону незнакомца и что-то сказал ему, указав на меня глазами. Тот быстро поднялся со стула, как бы удивленный, но тут же снова опустился на стул и что-то ответил ему. Мой знакомый — самарец встал с дивана, на котором сидел, и, подойдя к моему столу, обратился ко мне:

— Вот, Григорий Александрович, брат Александра Ульянова, которого... вы знаете, т. е. слышали... Желает поговорить с вами.

Не успел я окончить своей фразы, что готов поговорить с ним, как Владимир Ильич Ульянов быстро подошел ко мне и со словами: «Позвольте познакомиться с вамп — Ульянов», — пожал мне руку. Первый вопрос его был, как сейчас помню:

— Ведь вы брат Дмитрия Александровича Клеменца?

— Да, я — старший его брат.

...Не надеясь на свою память, ограничусь только тем, что тогдашний наш разговор не был, кажется, беседой, а скорее рядом быстрых и участливых вопросов Ульянова о брате моем, на которые я едва успевал отвечать.

Брат мой в это время уже был около 9 лет в ссылке в Сибири.

О себе Владимир Ильич ничего не говорил, а так как сидевшие за своим столом самарцы уже раза два говорили ему: «Ведь все остынет», то он, подавая мне руку, спросил:

— Вы позволите мне побывать у вас?

Конечно, буду очень рад. После 6 час(ов) вечера я всегда бываю дома. Вот мой адрес.

Я хотел достать из бумажника мою карточку, но Владимир Ильич предупредил меня:

— Не беспокойтесь, у меня уже есть ваш адрес...

Я тут же ушел в суд, а возвратись домой, получил телеграмму, по которой в этот же вечер уехал на пароходе из города. Возвратясь через 4 дня домой, я от своих домашнпх узнал, что без меня как-то вечером приходил какой-то незнакомый молодой человек, судя по описанию, похожий на Владимира Ильича.

Воспоминания Г. А. Клеменца о В. И. Ленине. «Коммуна» (Самара), 1924, 23 апреля.

...Следует упомянуть еще об одном человеке, с которым в Самаре был знаком В. И. Ленин. Это Ф. Е. Буров. Он был известен в Самаре не как революционер, а как талантливый и весьма разносторонне образованный человек. Он был художник, а также занимался и химией. Его знакомых интересовали картины, которые он писал, и многие, в том числе Владимир Ильич, ходили к нему смотреть его художественные произведения¹. Широкая же самарская публика знала его как пиротехника, так как иллюминации и фейерверки в Струковском саду во время народных гуляний обычно устраивались под руководством Бурова.

М. И. Семенов (М. Блан), стр. 14.

¹ Ф. Е. Буров жил на Саратовской улице, в доме Духинова, близ театра.

 

Раньше других Владимир Ильич познакомился в Самаре с Вадимом Андреевичем Ионовым, приятелем Марка Тимофеевича Елизарова, моего мужа. Ионов был старше Владимира Ильича и стоял на народовольческой точке зрения. В то время он был, пожалуй, самой видной фигурой среди самарской молодежи и пользовался влиянием. Владимир Ильич постепенно перетянул его на свою сторону.

А. И. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 23).

В. А. Ионов в период своей жизни в Сызрани идеологически тяготел к народовольчеству, но занимался главным образом статистическим изучением экономики крестьянского хозяйства и какой-либо активности как народоволец не проявлял. Он часто наезжал в Самару, где имел значительный круг знакомых. Он познакомился через М. Т. Елизарова также и с Владимиром Ильичем.

Как и мы с А. П. Скляренко, Ионов скоро эволюционировал в своих воззрениях к марксизму¹.

М. И. Семенов (М. Блан), стр. 54.

¹ Вадим Андреевич Ионов происходил из купеческой семьи г. Сызрани, учился в Лесном институте, но не окончил его, так как в середине 80-х годов был выслан на родину в связи со студенческими волнениями. В 1895 году Ионов переселился в Саратов, где работал делопроизводителем ветеринарного отдела губернской земской управы; вместе с М. И. Семеновым печатался в легальном марксистском журнале «Новое слово». В 1899 году был членом редакции журнала «Начало», корректировал статистические таблицы в книге В. И. Ленина «Развитие капитализма в России». Умер в Саратове в 1904 году.

 

Вполне своим стал сразу однолеток Владимира Ильича Алексей Павлович Скляренко (Попов)¹, исключенный из (шестого класса. — А. И.) Самарской гимназии и отбывший уже заключение в «Крестах» по своему первому делу. Вокруг Скляренко группировалась молодежь из семинаристов, учениц фельдшерской школы. В этом кружке, а также в народнических, и выступал Владимир Ильич.

А. И. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 23).

¹ Как указывает А. И. Ульянова-Елизарова, знакомство Владимира Ильича со Скляренко, Ионовым, потом с Семеновым началось с первой же зимы, проведенной им в Самаре (то есть с зимы 1889/90 года).

 

Владимир Ильич сам зашел на квартиру Скляренко, чтобы с ним познакомиться. Я в это время сидел в самарской тюрьме¹. Вышел я из тюрьмы в конце ноября и познакомился с Владимиром Ильичем на квартире Скляренко примерно в первых числах декабря 1889 года.

А. Беляков, стр. 30.

¹ А. А. Беляков был арестован в августе 1889 года и просидел четыре месяца в тюрьме по обвинению в незаконном приобретении типографского шрифта. После освобождения Беляков был взят под полицейский надзор.

 

Из самарской революционной молодежи наиболее крупной фигурой был тогда Алексей Попов, известный потом под фамилией Бальбуциновского, а затем — Скляренко. Ввиду того, что Скляренко имел близкое отношение к В. И. Ленину в период его самарской жизни, я остановлюсь на нем несколько подробнее...

А. Скляренко — внебрачный сын военного врача Василия Ивановича Попова — родился в г. Верном (Алма-Ата) в 1870 году. Мать Скляренко умерла, когда Алексей был еще ребенком. Отец его, В. И. Попов, переселился после этого в Симбирскую губернию, где получил место земского врача в с. Тагае. По рассказам Алексея, его отец принадлежал к либеральному лагерю, водил знакомство с писателями-народниками, например встречался с Глебом Успенским. Ушел с военной службы вследствие столкновения с генералом Черняевым.

Причиной конфликта был отказ В. И. Попова от какого-то царского ордена. В Тагае Попов имел обширную библиотеку, преимущественно из старых толстых журналов, которая частично сохранилась и перевезена была после его смерти Алексеем Скляренко в Самару. К этой библиотеке были присоединены книги, предоставленные в распоряжение Скляренко его дядей, профессором-юристом¹.

Еще будучи в самарской гимназии, в конце 80-х годов, Алексей начал заниматься организацией политических кружков среди учащейся молодежи и числился поэтому на самом дурном счету у гимназического начальства. Особенно его преследовал, как он рассказывал, латинист — он же инспектор — Пятницкий, который, благодаря дряхлости и слабости директора гимназии А. И. Соколова, играл в педагогическом совете большую роль. Он добился в конце концов увольнения Алексея Скляренко (тогда еще Попова) из шестого класса гимназии.

Разоблачение во время жандармских допросов внебрачного происхождения Алексея привело, в силу требований закона, к перемене его отчества и фамилии: он стал зваться по крестному отцу — Алексеем Павловичем Бальбуциновским, а затем принял фамилию матери — Скляренко...

Я познакомился с Алексеем Павловичем в 1887 году в ресторане Коршунова, где гимназисты устроили вечеринку. Что там говорилось, кто выступал, — у меня все это испарилось из памяти, но фигуру Алеши Попова я помню ясно. Это был молодой человек с фуражкой на затылке, в синих очках, которые как-то криво сидели на его носу — вид настоящего нигилиста старых времен! Он бегал, суетился и отдавал распоряжения, так как был организатором вечеринки. Впечатление о Скляренко от личных наблюдений и разговоров с ним и его приятелями составилось у меня как о смелом, решительном, даже дерзком юноше, который никому не позволит наступить себе на ногу. Впоследствии это первое впечатление в значительной мере подтвердилось. Скляренко, кроме того, оказался очень умным человеком... и прекрасным товарищем...

После своего политического крещения — годичной отсидки в «Крестах» — Алексей Павлович серьезно взялся за самообразование и одновременно с этим начал изучать русскую экономическую историю, современную экономику деревни и политические течения того времени. Он перечитал все, что можно было, по истории общины, русского сектантства и остановился на изучении кустарных промыслов...

Скляренко, как и других членов его кружка, интересовали также вопросы философии и социологии, хотя мы в то время не связывали теоретических вопросов с практической политической деятельностью, что было весьма характерно для народнической идеологии, не представлявшей единой цельной системы мировоззрения. В области социологии Скляренко был сторонником так называемой «субъективной социологии» и яростно спорил с инакомыслящими...

Одновременно с теоретическими занятиями Алексей Павлович продолжал заниматься и практической работой в кружках молодежи, сводил знакомство с рабочими, крестьянами и т. п. Он был весьма изобретательным конспиратором, но действовал в затруднительных случаях смело и прямолинейно.

М. И. Семенов (М. Блан), стр. 36 — 38, 42.

¹ О библиотеке А. П. Скляренко см. на стр. 658 — 664 наст, издания.

 

Это (то есть А. П. Скляренко. — А. И.) был молодой человек приблизительно таких лет, как и Ульянов, высокого роста, статный, гибкий, с прекрасным, умным и выразительным лицом. Очень симпатичный, общительный и остроумный, он пользовался большим влиянием и популярностью среди учащейся молодежи, да и не только среди интеллигенции — рабочие (особенно железнодорожные), среди которых он имел довольно обширное — по тем временам — знакомство, его тоже очень любили, и прежде всего за то, что он умел просто и близко подходить к ним, без заискиваний, подлаживанья и пр...

В противоположность Владимиру Ильичу он не отличался усидчивостью, стремлением к терпеливым и упорным теоретическим занятиям, требующим уединения и настойчивости. Он был главным образом практик, и притом с пропагандистско-агитаторским уклоном, ему всегда нужно было общество, нужна была аудитория, внимательно и с интересом прислушивающаяся к его словам и где он чувствовал бы свою руководящую роль.

И. Лалаянц (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 103).

Алексей Павлович Скляренко был одним из многих, чьей богатой натуре не удалось развернуться в тисках самодержавной России, кто нашел в результате всех гонений раннюю смерть. Его, организатора масс по натуре, оратора на больших площадях, давили условия русской жизни, необходимость сдерживаться, сжиматься, залезать в подполье. Ему, в котором, по бесшабашной смелости, было много общего с лучшими из типов Горького, были особенно трудны условия дореволюционной работы.

А. Елизарова (Старый товарищ А. П. Скляренко, стр. 30).

У Скляренко гимназисты и семинаристы старших классов получали полулегальную литературу: Писарева, Чернышевского и т. п. Он для нас, юнцов, был окружен какой-то особой таинственностью. Внешностью он также импонировал нам: высокий, сильный, неразлучная суковатая палка и темное пенсне.

Д. Ульянов (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 61).

...Кружок лиц, группировавшихся вокруг Скляренко в первый период его деятельности (до его первого ареста), проявил значительную активность. Кружок печатал и распространял нелегальные издания, вел пропаганду среди учащейся молодежи и даже пытался организовать активные политические выступления (печатание и расклейка прокламаций). Второй период деятельности Скляренко, его близких друзей и знакомых характеризуется главным образом пристальным, деловым изучением экономических и политических теорий, экономики России и разработкой программы политической деятельности. В то же время Скляренко продолжает руководить другими самарскими подпольными кружками¹. Это руководство заключалось преимущественно в установлении основного направления работы кружков.

До появления в кружке Владимира Ильича А. П. Скляренко... изучал историю крестьянской общины, кустарные промыслы, вопрос об артелях, о сектантстве и т. п. путем привлечения по возможности первичных материалов, каковы, например, земские статистические издания, издания министерств, различных комиссий и пр. Такое же направление получали занятия членов его кружка, а через них серьезным изучением экономических и политических вопросов (в частности, экономики деревни) начали интересоваться и другие кружки. Однако изучение этих вопросов шло под знаком народнических тенденций. Позже, под влиянием Владимира Ильича, это изучение принимает другое направление: изучается под углом зрения марксистской теории современное положение деревни, а также рабочее движение в России и на Западе, делаются попытки освещения экономической и политической истории с точки зрения этой теории. Вслед за нашим кружком этими же вопросами в новой постановке начинают интересоваться и другие самарские кружки.

Наш кружок был весьма немноголюден: в него входили кроме Владимира Ильича, А. П. Скляренко и пишущего эти строки также ученица фельдшерской школы Мария Ивановна Лебедева² и Иван Александрович Кузнецов — помощник железнодорожного машиниста³. Кроме этого постоянного круга лиц, собрания кружка нередко посещал учитель села Царевщины Алексей Александрович Беляков...

Необходимо также упомянуть ученицу фельдшерской школы Анну Морицевну Лукашевич, которая хотя и не входила в кружок, но была в близких отношениях с некоторыми его членами. Она бывала в семье Ульяновых и часто посещала нас (она училась в одном классе с моей женой). Лукашевич была старше своих подруг по школе и имела уже некоторый политический опыт, так как участвовала в подпольных кружках в Вильно до своего появления в Самаре. Она находилась в дружеских отношениях с М. И. Лебедевой, поддерживала знакомство с Владимиром Ильичем, с Анной Ильиничной и М. Т. Елизаровым. Как и многие другие, во время своего пребывания в Самаре она отошла от народничества и усвоила марксистское мировоззрение. Весьма скромная и даже застенчивая девушка, А. М. Лукашевич в общественных делах всегда проявляла большую энергию и настойчивость⁴.

М. И. Семенов (М. Блан), стр. 48 — 49.

¹ А. А. Беляков пишет, что «фактически три четверти, если не девять десятых, всех кружков жили и работали под несомненным и определенным влиянием кружка Скляренко» (цит. книга, стр. 88).

¹ М. И. Лебедева приехала из Сибири в Самару учиться. «Лебедева, — вспоминает М. И. Семенов (М. Блан), — весьма серьезно занималась и присутствовала на всех наших собраниях, но по своей скромности и застенчивости участия в прениях не принимала. Она состояла также в школьном кружке, где пользовалась некоторым влиянием. В нашем кружке она главным образом заведовала выдачей книг из библиотеки и переписывала рукописи Скляренко, почерк которого был очень неразборчив.

Мария Ивановна была тяжело больна, но никому не жаловалась, и нам, как и Скляренко, это стало известно только в конце 1893 года, когда болезнь ее так обострилась, что врачи потребовали немедленно отправить ее на юг.

М. И. Лебедева умерла уже после ареста А. П. Скляренко, в 1894 году, в Крыму от чахотки» (цит. книга, стр. 51).

³ Иван Александрович Кузнецов в 1893 году уехал в Курган, где работал десятником на постройке Сибирской железной дороги, и вернулся в Самару уже после ареста кружка Скляренко. Затем служил помощником машиниста в Камышине. Заболев в 1895 году туберкулезом, отошел от революционной деятельности, жил в Ростове-на-Дону, где сотрудничал в газете «Приазовский край». В Екатеринодаре (теперь Краснодар) заведовал Пушкинской общественной библиотекой. Умер в 1905 году.

⁴ Далее М. И. Семенов (М. Блан) пишет: «При советской власти в девятьсот двадцатых годах А. М. Лукашевич была на партийной работе в Смоленске. Она наезжала в Москву на партийные съезды, конференции и поддерживала связь с А. И. Елизаровой-Ульяновой» (там же).

 

Нужно сказать, что в это время Алексей Павлович (Скляренко. — А. И.) и кружок ближайших его товарищей начинают коренным образом изменять свою партийную окраску и превращаться из народовольцев в марксистов. Ближайшей причиной этой эволюции было появление в Самаре Владимира Ильича Ульянова, приехавшего туда (в 1889 г.).

В. И. Ульянов оказал огромное влияние как на Алексея Павловича, так и на все кружки молодежи, группировавшейся вокруг него. В это время Скляренко жил на Садовой улице в квартирке из двух комнат¹, в одной из которых поселилась Мария Ивановна Лебедева, его ближайший друг, но не жена, как казалось тогда многим знакомым Алексея Павловича, смотревшим на это совместное жительство по-обывательски, как на семейное. В действительности Алексею Павловичу совместная жизнь с тихой, спокойной девушкой — ученицей фельдшерской школы, взявшей на себя хозяйственные хлопоты общежития, — была весьма удобна, так как освобождала его от этих хлопот и давала возможность посвящать больше времени для работы в кружках...²

В этой квартирке собирались ближайшие друзья Алексея Павловича, здесь бывал часто и Владимир Ильич. Он читал нам здесь свои статейки, касавшиеся, главным образом, вопросов экономического развития России.

М. И. Семенов (М. Блан) (Старый товарищ А. П. Скляренко, стр. 10 — 11).

¹ И. X. Лалаянц вспоминает, что Скляренко «жил в том же конце города, что и Владимир Ильич, но еще ближе к окраине... Между прочим, он находил, что квартирка эта очень удобна в конспиративном отношении; я уже не помню теперь, в чем, собственно, это удобство заключалось» (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 102).

² Интересное свидетельство Владимира Ильича о М. И. Лебедевой мы находим в одном из писем Н. К. Крупской: «Когда я ехала в Шушенское — это было ранней весной, — реки еще не разошлись, и мне пришлось недели две прожить в Красноярске. Я жила тогда у каких-то фельдшериц — и усердно читала Писарева, лежавшего у них на столе. Раньше я о Писареве только слыхала, а тут впервые стала читать его с увлечением. Когда я приехала в Шушенское и рассказала как-то Ильичу про фельдшериц, у которых жила, про их кружок, про то, что я только теперь прочла Писарева, — он рассказал мне про кружок самарских фельдшериц и про Марью Ивановну Лебедеву. Писарев в соединении с Чернышевским и Марксом создавал особый тип радикализма, которого никогда не знала Европа. Это критическое отношение к быту, стремление создать новый быт характерно было для самарских друзей Владимира Ильича. Это была не старая нигилистячина, показная и крикливая. Это был глубокий внутренний разрыв со всем помещичье-буржуазным укладом, попытка создать новые, не связанные никакими условностями человеческие отношения» (цит. по книге Б. Волина «Студент Владимир Ульянов». М., 1959, стр. 136 — 137).

 

Жадный до всего нового, Скляренко всею душой отдался новому течению и засел за книгу, деля свое время между самообразованием и службой в качестве письмоводителя у мирового судьи, которая была ему интересна и полезна благодаря вызываемой ею необходимости встречаться с самым разнообразным людом, как городским, так и деревенским. В то же время (в 1889 г., осенью) в Самару приехал В. И. Ульянов (Ленин), и тут вскоре образовалась под его руководством социал-демократическая ячейка. Скляренко очень сблизился с Владимиром Ильичем и сразу определился как агитатор и пропагандист новой идеи, которая начала увлекать всю наиболее живую часть местной молодежи.

М. Моршанская (Старый товарищ А. П. Скляренко, стр. 54).

Фактически кружок Скляренко состава 1889 — 1890 годов превратился в марксистский кружок низшего типа под руководством Владимира Ильича¹. Регулярно, еженедельно кружок собирался, и в условленный час без опоздания появлялся Владимир Ильич, и начиналась его беседа по заранее определенному вопросу марксизма. Помню следующие беседы: общие основы марксизма; связь между философскими и экономическими учениями; экономическое учение Карла Маркса; товарное хозяйство; деньги; капитал; абсолютная прибавочная стоимость; распределение общественного продукта; накопление капитала; концентрация и централизация производства; диалектика (всякое развитие идет путем противоречий; все явления обязательно нужно рассматривать в их взаимной связи; количество переходит в качество); исторический материализм (производительные силы, производственные отношения и надстройки); научный социализм; основные противоречия капитализма и неизбежность его гибели; предпосылки пролетарской революции; Маркс о государстве...

Я не могу поручиться, что не перепутал последовательности бесед или не перепутал ряд тем, но существенное, главное мною отмечено.

Мы слушали беседы Владимира Ильича по марксизму, изучить который было заветной мечтой большинства тогдашней мыслящей молодежи, как увлекательную и глубоко поучительную сказку, а затем при встречах в течение недели (а встречались мы ежедневно) на разные лады обсуждали эти беседы, восхищались простотой и конкретностью новых истин и поражались, как все учение оказывалось просто, ясно, доступно и необычайно умно.

Старых «богов» с легкомысленной беззаботностью молодежи выбрасывали в мусорную яму без сожаления и даже с некоторым злорадным ожесточением, и только закоренелый «ве-вист»² Скляренко упорно сопротивлялся. Редко бывали беседы, где бы Скляренко не принимался возражать от В. В. и Николая — она, но всякий раз Владимир Ильич с удивительной деликатностью усаживал не Скляренко, а В. В. и Николая — она в надлежащую лужу. Все реже и реже выступал Скляренко, и все яснее и яснее становились для нас запутаннейшие вопросы, ибо мы начинали овладевать методом анализа общественных явлений, мы все крепче и крепче овладевали диалектикой, начинали постигать исторический материализм...

К весне 1890 года мы успели очень многое благодаря какому-то особенному искусству Владимира Ильича без труда запутанное и непонятное превратить в простое, понятное и легко постижимое. Основы марксизма в их элементарном виде мы уже настолько усвоили, что постоянно искали случая сразиться с тем или иным народником. Если раньше у большинства из нас при встрече с народниками и народовольцами проявлялось естественное благоговение, почитание, то теперь мы открыто искали случая поиздеваться над ребяческим построением народнических теорий, над их невежеством и экономической неграмотностью. Мы стремились встретиться обязательно с крупными народниками — «мелочь» нас уже не удовлетворяла, — чтобы попробовать свои новые зубы. Однако нам это не удавалось, ибо В. В. Филадельфов уже жил вне Самары, Е. Е. Лазарев в Самаре совсем не появлялся, а В. С. Миролюбов уехал весной 1890 года в Питер³.

Самарские кружки, до Ленина, с народническими замашками, со всей бездной народнических предрассудков, с Н. К. Михайловским,  как источником всякой мудрости, «властителем дум» той эпохи, с 1890 года, пожалуй, можно сказать, кончили свое существование и если не сразу скоропостижно умерли, то захирели очень быстро, ибо учащаяся молодежь со всей ненасытностью молодости бросилась к чистому, светлому и животворящему источнику — марксизму.

Микроб революционного марксизма был занесен в Самару Владимиром Ильичем Ульяновым.

А. Беляков, стр. 36 — 37, 39-40.

¹ «В свое время кружки, — писал впоследствии В. И. Ленин в предисловии к сборнику «За 12 лет», — были необходимы и сыграли положительную роль. В самодержавной стране вообще, — в тех условиях, которые созданы были всей историей русского революционного движения в особенности, социалистическая рабочая партия не могла развиться иначе, как из кружков. Кружки, т. е. тесные, замкнутые, почти всегда на личной дружбе основанные, сплочения очень малого числа лиц, были необходимым этапом развития социализма и рабочего движения в России» (Сочинения, изд. 5, том 16, стр. 105).

¹ Вевист — сторонник В. В., то есть В. П. Воронцова.

¹ Будучи исключен из Московского университета и выслан из столицы за «политическую неблагонадежность», Виктор Сергеевич Миролюбов некоторое время жил в земледельческой колонии народников на Волге, затем давал уроки в Самаре, принимал участие в музыкально-вокальных концертах. Обладатель замечательного голоса» он пять лет учился в Италии, пять лет пел в Большом театре, а затем создал в Петербурге ежемесячный «Журнал для всех», ставший очень популярным. После разгона I Государственной думы «Журнал для всех» был закрыт, а В. С. Миролюбов эмигрировал за границу.

 

...Разнобой и шатания были изжиты, лишь только Владимир Ильич ознакомил нас со стройной и последовательной марксистской теорией диалектического материализма. Из этого можно заключить, каковы были сила и влияние аргументации Владимира Ильича уже на первых шагах его пропагандистской деятельности,

М. И. Семенов (М. Блан), стр. 42.

Самарский период его жизни продолжался четыре с половиною года. Владимир Ильич перечитал за это время все основные сочинения Маркса и Энгельса на русском и иностранных языках и реферировал некоторые из них для кружка молодежи, организовавшегося вокруг него в Самаре. Это была более юная, менее определенная и начитанная, чем Владимир Ильич, публика, так что Владимир Ильич считался в ее среде теоретиком и авторитетом.

А. И. Ульянова-Елизарова. В. И. Ульянов (Н. Ленин), стр. 24 — 27.

Владимир Ильич принес нам новое откровение — марксистское истолкование вопросов экономики, истории и политики. Особенно убийственной и неожиданной для его противников в дискуссиях была классовая теория, при помощи которой быстро и просто раскрывался истинный смысл таких понятий, как «народ», «благо народа», «все для народа и все через народ». Владимир Ильич доказывал, что понятие «народ» в трактовке народников есть фикция, ибо они в этом понятии объединяют различные классовые группировки — крестьянина-кулака, крестьянина-батрака и рабочего. Также вызывали протесты и недоумения народников рассуждения Владимира Ильича о том, что такие революции, как революция 1789 года или 1848 года во Франции, были революциями буржуазными, тогда как народники рассматривали их как социалистические.

Владимир Ильич вел свои споры с противниками таким образом, что некоторое время участники дискуссии совершенно его не понимали. Это происходило потому, что в один и тот же термин спорящие вкладывали совершенно различное содержание. Точнее, противники В. И. Ленина, народники, не вкладывали определенного, однозначного содержания в употребляемые ими термины. Например, под словами — рабочий, крестьянин они не мыслили классового содержания этих понятии. Крестьянство они рассматривали как однородную массу, не разделенную классовыми перегородками, и т. п.

Владимир Ильич совсем не применял догматического метода изложения, и разногласия выяснялись в процессе дискуссии. Поэтому нередко случалось, что противник, пораженный новизной всего строя мысли Владимира Ильича, просто умолкал и шел домой, чтобы почитать указанное ему сочинение и подумать наедине о том, что он узнал нового во время жаркого спора.

Что течение мысли у Владимира Ильича иногда шло такими путями, которые трудно было уловить людям, мало искушенным в тонких логических построениях, показывает следующий факт. Как-то, идя с Владимиром Ильичем по улице, я заспорил с ним по поводу одной из только что прочитанных мною его рукописей. В споре выяснилось, что я неправильно понимал одну длинную фразу в его статье и относил имевшееся в ней придаточное предложение не к тому слову, к которому относил его автор. Сколько он мне ни истолковывал своей мысли, я ее так и не понял. Только уже потом, в комнате, имея рукопись перед глазами, я правильно понял спорную фразу. Содержания статьи, о которой идет речь, я не помню, но курьезная история с «придаточным предложением», которую иногда шутя напоминал мне Владимир Ильич, засела в моей памяти очень прочно.

В дискуссиях с Владимиром Ильичем мы в первый раз с полной отчетливостью стали уяснять себе понятия «буржуазия», «пролетариат» и роль этих социальных категорий в развитии капиталистического строя, а также направление эволюции этого строя. Владимир Ильич: доказывал необходимость организации рабочего класса для сознательной классовой борьбы не только за улучшение экономических условии, но и за завоевание политической власти пролетариатом.

Позднее, когда Владимир Ильич за границей стал известен под фамилией Ленина, мы, самарцы, уже рассеянные в то время по другим городам, при встречах друг с другом с гордостью вспоминали своего бывшего товарища по кружку и говорили: «Это наш, самарский, «орленок» расправил там свои крылья».

Лично мне казалось уже тогда, что Владимир Ильич отмечен печатью гениальности...

Припоминаю двух наиболее упорных противников Владимира Ильича в спорах: фельдшера земской больницы Ивана Карповича Иванова, которого Владимир Ильич в горячей словесной схватке иногда называл по ошибке Карпом Ивановичем, что последнего очень обижало, и помощника машиниста Владимира Ивановича Соколова.

И. К. Иванов в то время уже имел значительный политический стаж — он только что вернулся из ссылки (кажется, из Архангельска) и потому представлял сравнительно серьезного оппонента. Он был поклонником С. Н. Южакова и любил цитировать его. Один раз он наизусть привел из этого автора цитату строк в восемь, в которой не было, кроме союзов и предлогов, ни одного русского слова, надеясь этой ученостью окончательно сразить своего противника. Вместо ответа Владимир Ильич встретил цитату громким смехом, и мы долго не могли забыть этой «ученой» цитаты.

В. И. Соколов, также человек весьма начитанный, аргументировал в своих речах ссылками на Николая — она и пытался истолковать в народническом духе Каутского¹, называя его Кауцким, с ударением на «у».

Споры происходили иногда в такой обстановке: Владимир Ильич по приходе к А. П. Скляренко ложился на его постель, подложив предварительно под ноги газету, и начинал слушать разговоры сидящей вокруг стола «публики». Когда чье-нибудь суждение заставляло его подать свой голос, он начинал сразу в резком тоне. «Ерунда!»... слышалось с постели, а затем начинались возражения. Оппонент, обиженный этой неожиданной репликой, вскипал, а Владимир Ильич спокойно садился на постель или подходил к столу и продолжал свою беспощадную критику.

Если противник обнаруживал безнадежное упрямство, стремясь всякими способами отстоять свои очевидные заблуждения (таковыми были в особенности старые народники), то Владимир Ильич не останавливался перед иронией и нередко зло его высмеивал. Поэтому многие народники относились к нему чрезвычайно недружелюбно.

Старики-народники относились к новому учению отрицательно и с тревогой наблюдали то оживление, которое оно внесло в кружки молодежи. Они ясно чувствовали, что влияние старых народнических теорий и идеалов отходит на задний план и что на смену им неудержимо идет что-то новое, для них мало понятное.

У А. И. Ливанова частенько происходили собрания стариков, на которых обсуждались текущие политические события, в том числе и новое марксистское учение, или вспоминалась старая эпоха народничества и народовольчества. В. Ю. Виттен по старой привычке политических ссыльных тщательно готовилась к этим собраниям, варила для гостей кофе или какао и подготовляла темы для бесед. Мы с А. П. Скляренко иногда бывали на этих собраниях, так как здесь можно было получить сведения о всех новостях в жизни самарских кружков и о нелегальной литературе.

Старики обсуждали, между прочим, и теории, развиваемые Владимиром Ильичем, и на головы «марксят», «гегельянцев» (так они называли последователей нового учения) сыпались всяческие обвинения. Марксистов обвиняли прежде всего в нереволюционности их учения, в искусственности пересадки этого учения из Западной Европы в Россию, где для его развития и применения на практике якобы нет подходящих условий. Говорили, что марксисты стоят за развитие капитализма, т. е. за усиление эксплуатации рабочих, за пролетаризацию крестьянства и т. п.

М. И. Семенов (М. Блан), стр. 57 — 58, 59, 63.

¹ Карл Каутский (1854 — 1938) — один из лидеров германской социал-демократии и II Интернационала. В 1881 году познакомился с К. Марксом и Ф. Энгельсом и под их влиянием начал переходить к марксизму, однако последовательным марксистом никогда не был. В 80 — 90-х годах написал ряд ценных работ, популяризировавших марксизм. В годы первой мировой войны перешел в лагерь открытых врагов революционного марксизма. Октябрьскую революцию встретил враждебно, выступал против диктатуры пролетариата.

 

В двадцатых числах декабря 1889 года в Самару приехал с явками на Скляренко новонародоволец, как он себя называл, М. Сабунаев¹, группа которого была занята собиранием сил разгромленной царским правительством «Народной воли» для организации революционных действий на ближайший период времени. М. Сабунаев объезжал Поволжье и появился в Самаре с целью организации самарской группы новонародовольцев.

Во время собеседования в кружке, помню, было не больше двенадцати — пятнадцати человек. Сабунаев и его спутница² развивали мысль о том, что «современная действительность» ясно свидетельствует о близости революции, ибо недовольство самодержавием растет и среди рабочих, и среди крестьян, особенно среди сектантов, и в городских, мещанских кругах, и даже среди купечества. Вообще народ готов для социализма, и простым захватом власти можно совершить не только политическую, но и социальную революцию.

Тогда же Сабунаев зачитал нам проект программы «Союза русских социально-революционных групп». Сабунаев подчеркивал, что его группа организует новонародовольческую партию и ставит своей задачей «заменить во всех странах, где приходится действовать, нынешний капиталистический строй строем социалистическим», хотя бы пришлось достигать этой цели «путем кровавой борьбы со всеми ее печальными последствиями, путем насильственных политических и экономических переворотов».

Владимир Ильич, как уже вполне определившийся марксист, возразил М. Сабунаеву, заявив, что революционные группы не могут заменять один строй другим, что это предрассудок, что замена строя, или, вернее, низвержение строя, происходит в результате классовой борьбы, в результате революции, в результате развития противоречия между новыми производительными силами и старыми производственными отношениями, что социализм может быть завоеван только в результате выступлений организованного рабочего класса как реальной силы, способной захватить в свои руки власть.

На это Сабунаев, в сущности, не возражал, а сделал примерно такое разъяснение:

 — Мы, новонародовольцы, считаем осуществление идеалов научного социализма единственно необходимым и возможным выходом из противоречий современного социально-политического строя. Не будучи сторонниками исторического материализма, мы тем не менее не разделяем взглядов социалистов-утопистов, которые считали возможной перестройку социально-политических отношений в обществе сверху, силами одной интеллигенции, как самостоятельного общественного класса, способного путем захвата власти изменить политический строй. Мы же думаем, что только класс, несущий на себе всю тяжесть условий современного строя, только рабочий класс, только трудящиеся являются действительной силой, которая может низвергнуть деспотический строй. Ввиду того, что наша практическая программа действия среди фабрично-заводских рабочих нисколько не разнится от программы марксистов, социал-демократов, мы соединяемся с ними в этой деятельности. В прочих же отношениях мы остаемся самостоятельной группой и выступаем за подписью: «Группа новых народовольцев».

Следовательно, — говорил Сабунаев, — спорить долго по этому поводу нецелесообразно, ибо разделять этот вопрос нас не может. Новонародовольческую партию надо считать переходной или, вернее, партией, объединяющей народовольцев, народников, социал-демократов и прочие оппозиционные группы в единое целое для борьбы с царским правительством.

При этом он как-то странно отметил, что организацией и целесообразной деятельностью рабочей партии с определенной самостоятельной политической программой, отличающей эту партию от всех несоциалистических групп и партий, можно достигнуть в наиболее краткий срок замены капиталистического строя социалистическим.

Владимир Ильич вспыхнул, как порох, глаза его загорелись особенно ярко той иронической усмешкой, какой они всегда загорались, когда оппонент Владимира Ильича говорил очень большую глупость.

- Неужели же новонародовольцы не могут понять, что объединение разнообразных революционных групп, фракций — большая фальшь, нелепость? — спросил Владимир Ильич и начал отчитывать Сабунаева ярко, почти резко и необычайно ясно, — Ведь характерно, что предложения об «объединении в союз» поступают не от групп с вполне определенными программами и обращаются не к группам, близким к ним по своему пониманию «современной действительности»³. Предложения исходят от людей, которые от старого отстали, а к новому, вполне определенному, еще не пристали. Прежняя теория, которой придерживались борцы с деспотизмом, очевидно, пошатнулась и расстроила необходимую для борьбы организованность. И вот с перепугу «объединители» думают, что легко создать новую теорию, если выбросить определенность, обоснованность программы и все свести только к требованию политической свободы, к борьбе с деспотизмом, отбрасывая и обходя все остальные социальные вопросы. Это ребяческое заблуждение, и оно выяснится при первой же попытке совместной практической работы.

На деле не так легко всех объединить воедино, — продолжал Владимир Ильич. — Теория народовольцев и вся их программа были основаны на предрассудке о русском самобытном пути развития, на вере в особый уклад, в общинный строй русской жизни, и, как вывод отсюда — возможность крестьянской социалистической революции. Ну, а вот новонародовольцы отказываются от этих предрассудков и намечают иные пути к социализму — через капитализм или нет? Это надо ясно и точно сказать. Когда же говорится о «союзе» всех революционных фракций для борьбы с царским правительством, то тут ясности нет и пути такой борьбы туманны. Буржуазия тоже не прочь вступить в борьбу с абсолютизмом, но у нее совсем другие цели и методы борьбы. Новонародовольцы организуют новую партию — это прекрасно, но когда в эту партию они тянут всех — от радикала до социал-демократа, то это уже очень скверно, и это силы не объединяет, а разбивает.

Совершенно наоборот обстоит дело, когда задача социалистов сводится не к тому, чтобы объединить необъединимое, а к идейному руководству рабочим в его действительной борьбе против действительных, определенных врагов, препятствующих достижению целей рабочего класса. В этом случае все ясно, просто и не требуется хитрить. Я буду настаивать на этой ясности и определенности программы, я буду настаивать на том, чтобы опираться в работе на определенный класс, представляющий реальную силу.

Общий смысл речи Владимира Ильича мне, как и всем остальным товарищам, глубоко врезался в память главным образом потому, что все сказанное Владимиром Ильичом было для нас необычайно ново и даже неожиданно. Мы все, в том числе и Скляренко, были во власти народнических взглядов и представлений, мы все верили в огромное значение «критически мыслящей личности», исповедовали благоглупости или, как нередко тогда выражался Владимир Ильич, «либеральное пусто-утробие» субъективиста Михайловского «о героях» и «толпе». Мы все были уверены, что «крестьянство — прямой и вполне готовый борец за социализм».

Это выступление Владимира Ильича в споре с М. Сабунаевым многие месяцы после было предметом воспоминаний и оживленных обсуждений в кружке Скляренко. О производительных силах, о производственных отношениях мы тогда не задумывались, и эти вопросы, можно сказать, сразу нас захватили и поставили вверх ногами все наши прежние представления. Один незабываемый вечер, одна незабываемая речь взбудоражили нас и наполнили бездной новых вопросов.

Это выступление Владимира Ильича нельзя было не запомнить, и если я не могу поручиться за точность отдельных выражений, то за точность смысла ручаюсь своей седой головой⁴.

М. Сабунаев и его спутница казались подавленными и захваченными не меньше нас. Самоуверенность, с какой Сабунаев долбил двух-трехчасовые доклады, заметно рассеялась, и явная растерянность отчетливо выступила перед всеми присутствующими.

Вот это всыпал по первое число, — шептали мы друг другу» а Сабунаев как-то растерянно улыбался, трепал свою бородку и гладил голову. Наконец Сабунаев овладел собой и заговорил:

- Да-да, все эти важные вопросы мы поставим и разрешим. Ясность и определенность в программу внесем. Не исключена возможность, что мы сгруппируемся и под знаменем марксизма. Но только не сразу, но только не сейчас. Я уже говорил и повторяю: современная действительность повелительно требует неотложной организации революционных сил. Мы, практики-революционеры, не можем отказаться от практической организации революционных сил ради занятий теорией. В процессе организации революционных сил легче столковаться и нащупать более прямые пути. Я не могу и не буду возражать по существу моему уважаемому критику, так как это нас заведет слишком далеко и дела мы не сделаем, а ведь мы послезавтра уезжаем. Сильная партия народовольцев почти разбита, других организаций не видно, и я зову вас, как революционеров, примкнуть к новонародовольцам, а там в работе разберемся и выясним, через капитализм или через общину пойдем к социализму.

Владимир Ильич махнул рукой и засмеялся...

А. Беляков, стр. 31 — 36.

¹ Пытаясь в 1888 году восстановить партию «Народная воля», М. В. Сабунаев с этой целью организовал кружки в Костроме, Владимире и Вологде. Он был арестован в декабре 1890 года и в 1892 году сослан в Сибирь.

² Спутницей М. Сабунаева, по-видимому, была Софья Михайловна Гинзбург (1868 — 1891), революционерка-террористка, работавшая преимущественно среди военных и моряков. Связавшись с народовольцами (группа в Цюрихе), она пыталась организовать покушение на Александра III, но была арестована в Бахчисарае и присуждена к смертной казни, замененной пожизненной каторгой. В 1891 году покончила с собой в Шлиссельбурге.

³ Владимир Ильич особенно налегал, подчеркивал это выражение, ибо Сабунаев во время своего доклада очень много «козырял» «современной действительностью». — Примечание А. А. Белякова.

⁴ Воспоминания А. А. Белякова были написаны примерно в 1926 году, когда их автору было 57 лет.

 

...Сабунаев в своих выступлениях обосновывал программу обновленной «Народной воли», но особого успеха в самарских кружках не имел: насколько мне известно, после его отъезда из Самары никакой новой революционной организации здесь не возникло. Крах старых партийных программ и народнического мировоззрения революционной интеллигенции обнаруживался все отчетливее и яснее¹.

М. И. Семенов (М. Блан), стр. 26.

¹ Позднее А. П. Скляренко рассказывал Семенову, что он встретил М. В. Сабунаева в одной из этапных партий, направлявшихся через Самару в Сибирь.

 

Большая смелость и непримиримость Владимира Ильича казались большинству спорщиков лишь молодым задором и чрезмерной самоуверенностью. И в самарские годы, и позднее ему не прощались резкие нападки на таких признанных столпов общественного мнения, как Михайловский, В. В., Кареев¹ и др. И во все четыре зимы, проведенные Владимиром Ильичей в Самаре, более солидные слои передового общества смотрели на него, как на очень способного, но чересчур самонадеянного и резкого юношу.

А. И. Ульянова-Елизарова (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 23).

¹ Николай Иванович Кареев (1850 — 1931) — русский либерально-буржуазный историк и публицист, автор труда «Крестьяне и крестьянский вопрос во Франции в последней четверти XVIII века», который К. Маркс назвал превосходным. С 90-х годов Кареев упорно боролся против марксизма; во время революции 1905 года входил в руководящий орган партии кадетов. В 1924 — 1925 годах Кареев опубликовал трехтомную работу «Историки Французской революция». В 1929 году был избран почетным членом Академии наук СССР.

 

Любопытно отметить, что некоторые идейные противники Владимира Ильича с первого же раза начинали к нему относиться неприязненно, хотя Владимир Ильич в спорах с ними не допускал никаких личных выпадов. Может быть, они чувствовали его превосходство и не хотели с этим мириться. Владимир Ильич, наоборот, как настоящий стратег, с большим вниманием и интересом относился к каждому новому человеку, расценивая его как солдата, с точки зрения пригодности для будущего боя, и в своей оценке редко ошибался.

М. П. Голубева (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 98).

Студенческий вечер в Коммерческом собрании в январе 1890 года, на котором выступал собравшийся уезжать из Самары В. С. Миролюбов — прекрасный баритон, — был особенно шумен, изобиловал веселыми студенческими выходками, столкновениями с полицией, но все кончилось благополучно. На этом вечере был Владимир Ильич и, как он говорил, получил массу удовольствия.

А. П. Скляренко и я на этом вечере встретились с целым рядом студентов, раньше входивших в кружки: В. Н. Вольтманом, А. Г. Курлиным (Московский университет), А. П. Нечаевым (медик Казанского университета), И. П. Кравцовым (Горный институт, Петербург), Николаем Шкатовым (Ярославский лицей), Рафаилом Олесовым (медик Московского университета), Иваном Вахромовым (Институт путей сообщения), Павлом Ивановым (Межевой институт)¹. В так называемой «мертвецкой» устроили собрание и договорились на следующий день собраться у Курлина. С одной стороны, чувствовалось, что всякий хочет показать себя революционером, а с другой стороны — для нас со Скляренко было довольно ясно, что их былая революционность где-то выветрилась, где-то растерялась в больших городах по университетским аудиториям, а может быть, и по кабакам. Скляренко сначала думал пригласить на собрание студентов Владимира Ильича, но потом мы решили сначала только вдвоем произвести разведку, выяснить, есть ли смысл Владимиру Ильичу выступать на собрании студентов из разных учебных заведений с разнообразными настроениями. На другой день на собрании студентов у Курлина вместо делового разговора и разведки получилась грандиозная попойка. Кроме Кравцова, Иванова и Олесова, ни одного подходящего для революционных дел студента не оказалось.

Попытки втянуть студентов, бывших участниками наших кружков, в революционную работу ничего не дали, но отношения со всеми остались по виду неплохие.

Однако было очень больно и обидно, что революционные настроения так быстро и легко выветривались.

Владимир Ильич потом над этим эпизодом посмеивался и говорил:

 — А вот фабричный рабочий надежнее. У него на другой год революционные мысли не выветрятся. Сын же миллионера редко пойдет дальше пения революционных песен.

А. П. Скляренко довольно сильно носился с сыном миллионера Курлиным², ибо надеялся, что когда он вступит во владение своими миллионами, то если не все свои миллионы, то хоть половину пожертвует на революцию. Впоследствии из Курлина вышел кутила и только слегка либеральный председатель Самарского биржевого комитета. Не только миллионов, но и тысяч на революцию он не дал.

А. Беляков, стр. 40 — 42.

¹ Учась в Самарской гимназии, сын художника Николай Шкатов и сын переплетчика Рафаил Олесов в 1885 году были членами кружка саморазвития гимназистов и гимназисток, куда входили и ученики городского четырехклассного училища Иван Вахромов и Алексей Беляков. В конце 1886 — начале 1887 года в Самаре был создан смешанный кружок, состоявший из гимназистов, семинаристов и реалистов. Членами его кроме гимназиста 6-го класса А. П. Скляренко и семинариста А. А. Белякова были гимназисты 7-го класса сын купца-миллионера Александр Георгиевич Курлин, Василий Николаевич Вольтман, сын сельского торговца Александр Павлович Нечаев, реалист, сын крестьянина Иван Павлович Кравцов и семинарист, сын крестьянина С. Г. Попов (Скиталец). Под руководством А. П. Скляренко кружок вел довольно большую работу по выработке мировоззрения. «Кружок, — вспоминает А. А. Беляков, — собирался регулярно по воскресеньям, чаще всего в богатой квартире Александра Курлина, и даже пользовался покровительством его матери Варвары Акимовны Курлиной, известной самарской либералки-благотворительницы, происходившей из сектантской семьи самарских молокан» (цит. книга, стр. 17).

² М. И. Семенов (М. Блан) пишет, что А. П. Скляренко «широко пользовался, в интересах развития деятельности подпольных кружков, своими старыми связями с гимназическими товарищами. Например, сын богатого купца, гимназист Александр Курлин, использовался Алексеем Павловичем для устройства собраний и вечеринок в его доме, гимназисты, имевшие отношение к аптекам, добывали желатин и глицерин для гектографа и т. п.» (цит. книга, стр. 38).

 

Ульянов Владимир в Самаре дает уроки¹, пособия не получает.

Ведомость о лицах, состоящих под гласным и негласным надзором полиции по делам политического характера. Январь 1890 года. Цит. по книге Б. Волина «Студент Владимир Ульянов». М., 1959, стр. 176.

¹ Переехав в мае 1889 года из Казани в Алакаевку, Владимир Ильич сразу же напечатал объявление в газете о желании давать уроки (см. стр. 502 наст, издания). Стремясь улучшить материальное положение семьи, жившей только на пенсию, которую получала за мужа Мария Александровна, Владимир Ильич давал уроки в течение первых двух лет жизни в Самаре, до тех пор пока не сдал экзамены за университет.

 

Однажды я приехал в Самару по делам. Гончаров повел меня к Ульяновым, где я познакомился с Владимиром Ильичем. Владимир Ильич казался одинакового возраста со мною. Он даже выглядел солиднее меня и производил впечатление вполне зрелого человека, несмотря на то, что я был старше его на 8 лет. У него была небольшая бородка, подстриженная клинышком, и усы. Вероятно, мое знакомство с Владимиром Ильичем имело место зимой 1889/90 г.

Владимир Ильич, видимо, уже знал обо мне от Гончарова. При встрече мы заговорили о крестьянах, и я дал характеристику крестьянства, противоречащую народнической оценке. Владимир Ильич остался доволен моей характеристикой.

К этому времени я уже успел в достаточной степени разочароваться в прирожденной преданности крестьянства коммунистическим идеям и, сколько могу судить, относился к крестьянству без иллюзий и предрассудков. К тому же во время голода в Поволжье у меня незадолго до знакомства с Ульяновым произошло столкновение с зажиточными крестьянами, во главе которых стоял Афанасий Балабин («Коштан»). Этот Балабин под своей фамилией описан, между прочим, у Глеба Успенского в его «Трех деревнях». Столкновение произошло по следующему поводу. Для оказания помощи крестьянам Сибиряковым было ассигновано две тысячи рублей. Местный комитет, членом которого я был, хотел помогать бедноте, но зажиточные крестьяне были против. Балабин говорил: «Надо поддерживать не их, а нас, потому что у них никогда ничего не было и не будет». Хотели даже бить меня. Об этом эпизоде я тоже рассказал Владимиру Ильичу. Он спросил меня, отчего я не напишу статью о крестьянстве для печати. Я ответил, что мою характеристику крестьян нигде не напечатают, поскольку она шла бы вразрез с господствующим народническим направлением. В доказательство этого я рассказал Владимиру Ильичу об одной своей корреспонденции в «Самарский вестник»¹, в которой этот вопрос едва был затронут. Заметка была возвращена мне редакцией с пометками цензора. Статья была перечеркнута, а на полях рукописи в противовес моим утверждениям в соответствующих местах были сделаны пометки: «у нас есть царь», «у нас есть родина», «у нас есть бог».

По требованию редактора газеты Реутовского я возвратил эту статью в редакцию². Когда я рассказывал об этом эпизоде Владимиру Ильичу, то он находил, что статью надо было не возвращать в редакцию «Самарского вестника», а послать в Петербург в какой-нибудь из тогдашних толстых журналов.

Впоследствии мне приходилось не раз бывать на квартире Ульяновых в Самаре.

А.А. Преображенский (Воспоминания о В.И. Ленине, 3, стр. 15 — 16).

¹ «Самарский вестник» — ежедневная газета, выходившая в Самаре с 1883 по 1904 год. С конца 1896 до марта 1897 года находилась в руках «легальных марксистов» (П. П. Маслов, Р. Гвоздев (Р. Э. Циммерман), А.А. Санин, В. В. Португалов и др.). В 90-х годах XIX века в ней печатались отдельные статьи русских революционных марксистов. В № 254 газеты от 25 ноября 1895 года помещена статья В. И. Ленина «Гимназические хозяйства и исправительные гимназии» за подписью К. Т. — ин.

² Когда М. А. Сильвин, побывав летом 1895 года в Самаре, сообщил В.И. Ленину, что «Самарский вестник» «стал почти марксистской газетой», Владимир Ильич отнесся к этому недоверчиво, заметив, что в бытность в Самаре «мы не имели ничего общего с реакционным органом г-на Реутовского» (см. «Каторга и ссылка», 1934, № 1, стр. 92). Убедившись в изменении направления газеты, он послал туда свою статью.

 

Одной из работ нашего кружка было составление каталога книг для систематического чтения¹. Отдельные части этого каталога были переписаны М. И. Лебедевой, но эта работа не была закончена, и каталог из узкого крута его составителей и близких к ним лиц не вышел.

М. И. Семенов (М. Блан), стр. 55.

¹ По воспоминаниям И. К. Иванова, каталог составлялся для того, чтобы дать возможность уяснить сложные и запутанные вопросы социалистических программ и течений (бывший в ходу в конце 80-х и начале 90-х годов «Челябинский каталог» был слишком громоздок и отличался обилием узкоспециальных работ). Было постановлено в определенные дни устраивать специальные собрания, на которых каждый член кружка должен был рекомендовать ту или иную книгу. В составлении каталога кроме Владимира Ильича, А. П. Скляренко, М. И. Семенова принимали участие И. К. Иванов, А. М. Лукашевич, В. В. Савицкий, С. М. Моршанская и другие.

 

Не помню когда, но нужно думать, в самом начале появления Владимира Ильича в нашем кружке была предпринята попытка организовать кружок самообразования по так называемой казанской программе¹. Мне запомнилась одна из прогулок этого кружка, весной 1890 года, на лодке по реке Самарке, организованная А. П. Скляренко. На лодке, после доклада В. А. Бухгольца² об основах этического учения о благах, между докладчиком и Владимиром Ильичем произошел продолжительный спор. Подробности этого спора в моей памяти не сохранились, но помню, что ясная диалектика Владимира Ильича в его возражениях против теории абсолютного блага произвела на всех участвовавших в дискуссии большое впечатление новизной приемов аргументации и ее содержанием.

От этой прогулки в моей памяти сохранились следующие впечатления. В лодке находился наш кружок в полном составе и В. А. Бухгольц, которого Скляренко называл «Генрихом» за его немецкую физиономию. Ни самовара, ни съестных припасов мы с собой не брали, так как целью прогулки был доклад и беседа после него. Пока ехали по Волге и по коренной Самарке, где течение весьма сильное, мы менялись поочередно в веслах. Греб и Владимир Ильич. Самарка здесь в половодье широко разливается и приобретает вид настоящего моря. По этой широкой водной глади узкой полоской бежит залитая с обеих сторон насыпь железной дороги и пропадает на горизонте водного простора. Местами здесь нет никакого течения, вода неглубока и на дне видна трава. Кое-где из воды торчат залитые кустарники и крупные осокори. Пользуясь этим покоем и тишиной, мы останавливали лодку и могли слушать доклад и развернувшуюся затем дискуссию.

М. И. Семенов (М. Блан), стр. 52.

¹ Казанская программа систематического чтения отличалась от других аналогичных программ большей полнотой и логической стройностью: от дисциплин нормативных через историю культуры, историю и экономику она вела к социалистической теории. — Примечание М. И. Семенова.

²  Бухгольц В. А. был в это время студентом, исключенным из университета. Так как он раньше учился в Самарской гимназии, то Скляренко его знал. Он был эпизодическим лицом в нашем кружке и в начале 1891 года уехал в Германию (он был прусским подданным). — Примечание М. И. Семенова.

 

Доклад (Вильгельма Адольфовича Бухгольца «Основы этического учения о благах». — А. И.) безобразно скучный, расплывчатый, ни для кого не интересный.

Владимир Ильич очень остроумно высмеял этот доклад, назвал его сплошной, никому не интересной метафизикой. Бухгольца Владимир Ильич буквально «за ноги стянул на землю», указав, что все эти «основы этического учения о благах» вытекают из существа производственных отношений и являются малюсенькими надстроечками — не больше, не заслуживающими внимания революционеров, которые обязаны на первый план выдвигать основы, суть, движущие силы революции, первопричины, а не мелочи. Вообще вся философия идеалистов не более, как буржуазная шелуха, под которой скрывается всякого рода пессимизм Шопенгауэров¹, Гартманов² и поэтический вздор Ницше³. Для революционеров пригодна единственная жизнерадостная философия Маркса и Энгельса, философия классовой борьбы, ведущей к победе. Вместо заоблачных, недостигаемых, туманных теорий и мечтаний, непонятных истинным созидателям доподлинных реальных благ — рабочим, философия Маркса и Энгельса захватывает своей простотой, доступной самому неискушенному уму, ибо обучает говорить убедительным языком фактов.

Лично я не мог понять сути доклада Бухгольца при самом огромном напряжении моего мозга и с прискорбием объяснял это низким уровнем моего умственного развития, но меня поражало то, что мой низкий уровень развития нисколько не мешал мне отлично и быстро схватывать, хорошо усваивать и без труда понимать все то, что говорил Владимир Ильич.

Скляренко, тоже не выносивший заоблачных туманов и метафизики, шептал мне и Кузнецову:

— У «доктора философии» бесповоротно ум за разум зашел, пропали наши головушки — уморит без покаяния.

Это выступление Владимира Ильича, резкое и язвительное, отбило у Бухгольца охоту выступать с такого рода докладами, да, впрочем, и аудитории у него не находилось.

Позже, всякий раз, когда затевалась поездка на лодке, можно было слышать:

— Но только, пожалуйста, без всяких этических учений о благах...

А. Беляков, стр. 92 — 93.

¹ Артур Шопенгауэр (1788 — 1860) — немецкий философ-идеалист. Его пессимистическое воззрение на жизнь, как на страдание, выражено в сочинении «Мир как воля и представление».

² Эдуард Гартман (1842 — 1906) — немецкий реакционный философ-идеалист. В своих книгах «Философия бессознательного», «Феноменология нравственного сознания», «Мировоззрение новейшей физики» и других объявлял природу и ее законы продуктом «мировой мысли» и требовал замены науки религиозным мракобесием.

³ Фридрих Ницше (1844 — 1900) — немецкий философ-идеалист, один из идеологических предшественников фашизма. Объявляя народ «рабами», рассматривал волю одиночки-сверхчеловека» как определяющую силу общественного развития.

 

Он (Владимир Ильич. — А. И.) рассказал мне, как он, живя в Самаре, совершал так называемую «кругосветку» — путешествие по Волге в лодке вниз до конца Самарской луки, переправа с лодкой в речку, которая течет на север, сплав по ней до Волги, принимающей в себя эту речку у начала Жигулей, и возвращение обратно в Самару опять-таки вниз по течению.

В. В. Адоратский. За восемнадцать лет. Избранные произведения. М., 1961, стр. 585 — 586.

Нередко нами устраивались так называемые «кругосветные» путешествия на лодке (вниз по Волге до села Переволок, где лодка переправлялась на реку Усу, затем по Усе до ее впадения в Волгу и далее опять но Волге до Самары), в которых принимал участие и Владимир Ильич. Из этих путешествий у меня остались в памяти только наши высадки на берегу Волги у Царева кургана — скалистой возвышенности, с которой открывается великолепный вид на Волгу и ее берега. Взбираясь на вершину этого кургана, мы любовались красотами Жигулей, купались, пили чай, а любители, кроме того, собирали здесь окаменелости юрской формации¹. Здесь же иногда местные крестьяне рассказывали нам легенды о Степане Разине, о подвигах волжской вольницы в старые времена или о народнической пропаганде в этих местах в 70-х и 80-х годах.

М. И. Семенов (М. Блан), стр. 52 — 54.

¹ Юрский период (система) — средний период мезозойской эры. Начало его отдалено от современной эпохи на 150 миллионов лет, конец — на 110 миллионов лет.

 

В конце апреля Скляренко внес предложение организовать «кругосветное путешествие» — так называлась поездка по рекам Волге и Усе.

Выезжали из Самары вниз по реке Волге на запад до села Переволоки. У этого села лодки на лошадях перевозились с Волги на реку Усу, а затем вниз по течению Усы, впадающей в Волгу против города Ставрополя¹, сплавлялись до Волги и вниз по реке Волге доплывали до Самары, появляясь с востока. Таким образом, самарцы за три-четыре дня «доказывали», что земля круглая, и получали при этом массу удовольствия.

Обычно самарское «кругосветное путешествие» можно было проделывать только в течение мая, когда Волга и ее притоки имеют большую воду — во время половодья.

Предложение о поездке было принято единодушно. Особенно охотно согласился на нее Владимир Ильич, которому давно хотелось познакомиться с крестьянином Василием Князевым из села Царевщины и с сектантами Амосом из Старого Буяна и Ерфилычем (Петром Ефремовым. — А. И.) из села Кобельмы. Во время поездки это можно было осуществить. Через знакомых крестьян из Кобельмы я известил Амоса и Ерфилыча, чтобы они не позже 10 мая приехали в село Царевщину к Василию Князеву.

Решено было пригласить в поездку В. В. Савицкого, с которым Владимиру Ильичу хотелось познакомиться поближе².

Выезд был назначен на 8 мая в пять часов утра от Самолетской пристани на реке Волге. Наблюдатель водомерного поста Гирей Антеков, который очень часто оказывал разные услуги революционным кружкам, охотно предоставил в наше распоряжение свою прекрасную лодку «Нимфу». Никто не опоздал, несмотря на ранний час, и ровно в пять часов утра мы двинулись «вниз по матушке по Волге, по широкому раздолью».

В поездке приняли участие: Владимир Ильич Ульянов, Алексей Павлович Скляренко, Иван Александрович Кузнецов, Викентий Викентьевич Савицкий, Николай Яковлевич Полежаев, Алексей Александрович Беляков, а в селе Екатериновке предполагали принять в лодку Александра Павловича Нечаева, который должен был захватить с собой два ружья.

Погода была изумительная: тихое, солнечное, ясное майское утро, на небе ни облачка, в воздухе не чувствовалось даже обычного утреннего ветерка, а это позволяло нам яснее чувствовать всю мощь и быстроту течения Волги. Лодка неслась по крайней мере со скоростью около десяти верст в час. Чистый воздух, игра солнечных лучей на поверхности воды, мерный, быстрый и спокойный ход лодки — все это вместе вызвало прекрасное благодушное настроение.

Я смотрел на Владимира Ильича и радовался, так как ясно видел, что он испытывает огромное удовольствие и отдыхает всей душой. Разговоры не клеились, так как все ушли в созерцание мощной стихии, стремительно катившей свои волны. Мы плыли по середине главного русла, а к берегу подходить боялись, чтобы не попасть в один из бесчисленных протоков, часто заводивших в тупик, выбираться из которого обратно, встречь течению, было всегда трудно и требовало очень много времени.

Пробовали петь — ничего не вышло. Как-то не пелось, а возможно, просто не умели. Владимир Ильич был весь движение и жизнь. Видимо, его очень захватывали и прелести бесконечно мощной стихии, среди которой или, вернее, во власти которой наша небольшая лодка казалась жалкой и беспомощной.

Никто из нас не заметил, как пролетели три с половиной часа и мы подплывали к Екатериновке, где должны были захватить Нечаева и напиться чаю.

Мы предполагали развести на берегу костер и вскипятить котелок, но Нечаев увлек нас в дом своего отца, крупного сельского торговца. Чай был на славу, с разными варениями, печениями и пирогами, разносолами, и даже на столе появилась «домашняя вишневочка». От выпивки мы довольно дружно отказались, заявив, что по утрам не пьем, а потом Скляренко всю дорогу сокрушался, как это он пропустил такой прекрасный случай ублажить себя «домашней вишневочкой».

— Нет, вы только подумайте, ведь не какая-нибудь, а «домашняя», а цвет, цвет-то какой! — говорил Скляренко с глубоким вздохом.

Вечером на реке Усе Скляренко утешился, ибо в чемоданчике Нечаева оказалось целых три бутылки «домашней вишневочки», подсунутые матерью Нечаева для утешения молодежи.

Владимир Ильич цепко втянулся в очень интересный разговор с отцом Нечаева на тему «Как ослабить рост деревенской бедноты».

— Ну, как ты ее ослабишь? Ведь вот зелье-то есть, и слабость нашу к нему никуда не денешь, а окромя того, пожары, недород,, болезни — все одно к одному. Сегодня пропил узду, а завтра лошадь пропьешь, а там недород вывернулся — вот и вся недолга. Бедняк в нищие пошел, а средственный на его место, а у кого есть капитал и голова — землицу приберет к своим рукам да его же, каналья, за хлеб и воду заставит работать. Не плошай, стало быть! Так оно своим чередом и катится. Часть деревни беднеет, другая богатеет; одни пойдут на фабрику и в батраки, а другие — вроде как бы в помещики. Бедность не ослабишь. Говорят, что она от господа, а по-моему, от человеческой глупости и от жизни, — говорил отец Нечаева, а Владимир Ильич весь превратился в слух и внимание.

— Ну, а если артели образовать? Артелью, говорят, можно бедность побороть? — поставил вопрос Владимир Ильич.

Нечаев раскатисто рассмеялся:

— Ха-ха-ха, артель, тоже скажут! У нас артель хороша, чтобы пяток-другой «монахов»³ раздавить. Вот это дело идет дружно, да и то чаще мордобоем кончается. А для работы артель — дело неподходящее. Больше будут друг за другом выслеживать, чем работать, — закончил Нечаев.

— Ну, а община разве не сможет беде помочь? — не унимался Владимир Ильич, явно заинтересованный бесхитростным рассуждением отца Нечаева.

— Ну, община-то повыше. Эта уже не «монахами» лакает, а ведрами. Для этого дела, для выпивки, лучше общины ничего не придумаешь. Ну, а касательно работы, она ни к чему, без последствиев. Община, стало быть, общество, вот опять для недоимок хороша, для сбора, значит, для всяких повинностей, а для серьезной работы, для хозяйства, она ни к чему, не помогает. Так-то, милый мой, — закончил Нечаев и ласково похлопал Владимира Ильича по коленке.

Мы все видели, что Владимир Ильич не прочь бы продолжать увлекший его разговор, но уже было половина одиннадцатого утра и нам следовало торопиться. Мы все встали, начали благодарить хозяев за гостеприимство, а старик Нечаев вдруг предложил:

— А вы бы, касатики, сегодня погостили у нас, а утречком бы и двинулись, деревню бы посмотрели и еще покалякали бы.

Предложение было соблазнительное, но мы его решительно отклонили, так как помнили, что в Царевщине будут ждать Амос, Ерфилыч и Князев.

Солнце палило без всякого сожаления. Молодая буйная зелень деревенских садиков манила к себе, но мы были непреклонны и отплыли в начале двенадцатого от села Екатериновки.

Для меня было ясно, что тот кусочек неприкрашенной жизни, с которым мы только что столкнулись, очень занимал Владимира Ильича, который о чем-то сосредоточенно думал. Мы выбрались снова на «стрежень», и Волга опять подхватила нас и понесла к нашей цели. Владимир Ильич нарушил созерцательное настроение, прервал молчание:

— Ведь вот этот старик Нечаев, не ученый-экономист, а как он хорошо умеет проникать в самую суть вещей. Вот у кого не мешало бы Николай — онам, Михайловским научиться понимать и неизбежный процесс дифференциации деревни и подлинное место артелей и общины в жизни деревни, и тогда они, пожалуй бы, перестали болтать о самобытных путях развития России и о социализме мужика. В своем коротком разговоре Нечаев дал великолепную картину расслоения деревни и вырастания капиталистических форм хозяйства.

Чувствовалось, что этот разговор с Нечаевым что-то дал Владимиру Ильичу, чем он был, видимо, доволен и что его очень занимало. В. В. Савицкий, единственный среди нас ярый народник, встревоженно пробормотал:

— Ну, если Михайловский и В. В. начнут черпать мудрость у деревенских кулаков, то прости-прощай вся наша культура, прогресс, движение вперед. Нет, Михайловский учиться у кулаков не будет, он сам их многому научит, а пожалуй, и проучит.

Владимир Ильич язвительно усмехнулся и спокойно сказал:

— И у кулаков учиться не зазорно, было бы чему. Культура и прогресс от этого ни капелечки не пострадают. Именно Михайловскому, этому стороннику «субъективного метода в социологии», строящему свои теории не на фактах, а на выдумке, на плодах собственного воображения о самобытных путях экономического развития России, о спасительной роли общин и артелей, о подготовленности мужика к социализму, именно Михайловскому сильно нужно поучиться у кулака Нечаева простому, бесхитростному пониманию всех явлений, развивающихся в деревне. Михайловский и народники ослеплены своими фантазиями и не видят жизни деревни, а кулак Нечаев видит деревню, как облупленную, и глубоко понимает в упрощенном виде все сложные процессы дифференциации. Жалко, что вы не прислушивались посерьезнее к разговорам Нечаева, они очень поучительны.

За разговорами, которые приняли весьма оживленный характер, мы незаметно прибыли в село Переволоки, где нам предстояло перевезти лодку на лошадях.

Не успели мы высадиться на берег, как из деревни появилась масса детишек и три-четыре крестьянина с предложением своих услуг по перевозке лодки.

Нередко путешественники, а до этого и торговые люди волокли лодку от Волги до Усы по земле, отсюда и название села Переволоки. Мы не думали этой операции проделывать, ибо не считали возможным портить хорошо осмоленное дно лодки, а главное, у нас не было расположения тратить на эту операцию четыре-пять часов времени и массу труда. Мы знали, что обычно за перевозку лодки берут полтора — два рубля, и поэтому, когда с нас запросили четыре рубля, мы сразу предложили полтора рубля и на двух сговорились.

Больше версты дорога шла круто в гору, а затем около версты под гору. Когда мы поднялись на вершину водораздела между Волгой и Усой, то река Уса, зажатая между зелеными холмами, узкая и очень извилистая, очаровала нас своей волшебной панорамой. Владимир Ильич не отставал от всех остальных участников поездки в смысле выражения диких восторгов, и мы все были поражены тем, что этот ученый, серьезнейший человек, источник мудрости для всех нас, которому, по нашему мнению, не свойственна была способность по-детски резвиться, не отставал от нас ни в одном движении. Он бегал, боролся, хохотал, а когда спустился к берегу Усы, где было удивительное эхо, Владимир Ильич первый прокричал:

 — Чем окончен разговор?

И эхо ответило: вор!

Мы много хохотали не потому, что это было смешно, а просто потому, что всем было весело, радостно, хорошо.

И. А. Кузнецов, довольно крепкий юноша, вступил в борьбу с Владимиром Ильичем, и, ко всеобщему изумлению, Владимир Ильич легко бросил Кузнецова на песок. После Кузнецова выступил Скляренко, который быстро уложил на песок Владимира Ильича под общий хохот.

Было уже семь часов вечера, когда мы почувствовали, что неплохо бы закусить. Деревня была под боком — саженей сто — сто пятьдесят, но мы в деревню не пошли, хотя Владимир Ильич усиленно тянул туда. У самой воды мы развели костер, вскипятили чайник и очень плотно закусили не столько своими запасами из Самары, сколько обильными запасами Нечаева. Скляренко своим «верхним чутьем», как он уверял, открыл в чемодане Нечаева запасы «домашней вишневки». Владимир Ильич принял участие в экспертизе «домашней вишневки» и сразу присоединился к огорчениям Скляренко, что утром, безусловно, была сделана непростительная и непоправимая ошибка.

Солнце пряталось в горы, причудливо освещая видимую часть долины и спокойную, как зеркало, ленту реки, и панорама стала настолько очаровательной, что все мы как-то притихли. Были предложения немедленно двинуться в путь, чтобы насладиться видениями. Я напомнил, что в Усе много подводных камней, а течение так быстро, что и днем надо держать ухо востро. Решили от поездки ночью воздержаться и расположились спать тут же, у лодки. Нечаев дошел до деревни и за семьдесят копеек купил такое количество соломы, что получились у всех мягкие постели.

Проснулись утром на заре довольно дружно. Решили, как только «развиднеется», тронуться в путь без замедления. Владимир Ильич во всеуслышание заявил, что он «никогда так хорошо не спал, как в эту ночь. Хорошо быть робинзонами!..»

Мы поплыли вниз по реке Усе, как только ярко разгорелась заря и склоны сжавших реку гор и стальная лента воды окрасились причудливыми, быстро меняющимися утренними красками.

Деревня просыпалась: скрипели ворота, гоготали гуси, тявкали собаки, мычали коровы. Ночная тишина и ночные шорохи растаяли, поднимался легкий утренний ветерок из ущелий гор.

Мы не мешали друг другу «глотать» картины природы; не было лишних, ненужных слов, ибо за нас говорила природа своими расцветающими красками. Только изредка, как бы боясь нарушить таинственную тишину природы, шептали друг другу:

 — А вот, какая удивительная красота!

Красота же подстерегала нас на каждом шагу, бросалась на нас из-за каждого поворота реки. Все время Уса кружилась, тесно сжатая горами, и вдруг горы раздвинулись, и нас почти всех одновременно прельстила широкая поляна, обрамленная дубками и вязами. Мы решили остановиться, чтобы поразмяться, слегка закусить и пострелять в цель.

Остановка вышла восхитительная, и мы незаметно задержались часа три-четыре. Говорят, «счастливые часов не наблюдают». У нас никому и в голову не пришло посмотреть на часы, значит, мы были счастливы. Правда, мы стремились к 10 мая попасть в Царевщину, но как-то забыли про это — так удивительно хороши были картины природы — и воздух, и солнце, и горы, и весенняя зелень.

На поляне снова было проявлено очень много резвости, и опять Владимир Ильич не отставал от других. Бегали вперегонки, боролись, шутили, хохотали и, наконец, принялись стрелять в цель из охотничьих ружей. При этом оказалось, что Владимир Ильич неплохо стреляет. Больше всего попаданий было у него, а я оказался самым неудачным стрелком. Да это было и неудивительно — я первый раз в жизни взял ружье. Мой первый выстрел вызвал всеобщий хохот, ибо я целился, целился, а когда нужно было спускать курок, то закрыл глаза. В сущности, в этом ничего особенного не было, и хохотали, конечно, больше всего потому, что было бесконечно весело, независимо от моего оригинального способа стрельбы.

Около одиннадцати часов мы поплыли дальше и через час подъехали к большому селу Жигули, где и решили часа два-три поболтаться в народе и покалякать.

Село оказалось интересным в том отношении, что там был сильно развит патриархальный уклад. Нашлись две семьи, имевшие по сорок душ и жившие сравнительно зажиточно, а семьи по пятнадцать — двадцать душ были обычным рядовым явлением. Семьи в сорок душ представляли собой своеобразные трудовые коммуны, в которых благодаря высоким личным хозяйственным качествам стариков руководителей дела шли отлично и очень выгодно. По секрету мы говорили с молодежью этих семей, но и среди этой молодежи не нашлось недовольных. Обе семьи оказались сектанты-штундисты, когда-то, лет пятьдесят тому назад, выселившиеся с Украины. Нам разрешили осмотреть хозяйство одной из семей, а после осмотра очень радушно угостили пирогами с рыбой, напоили вкусной сытой из меда и прекрасным ядреным густым темным квасом, очень похожим на домашнее пиво. Поговорили о боге, о вере, о праведной жизни и об утеснениях, какие им чинили поп и становой пристав, хотя они своей верой никому не мешали.

Владимир Ильич очень заинтересовался хозяйством крупных семей и заметил, что хорошо бы в такой деревне прожить две-три недельки, чтобы выяснить всю экономическую подноготную этих семей.

Интересно, что ни в одной большой семье не было наемных батраков. Главный доход больших семей получался от земледелия и скотоводства, но немалую часть дохода составляли рыболовство и ломка камня для известковых заводов.

После деревни, где нам Нечаев говорил о быстром хозяйственном распаде, мы попали в деревню с крепкими благополучными хозяйствами, с артелями в виде большой семьи, но, по признанию самих жигулевцев, таких деревень, как их, очень немного, две-три во всем уезде.

Из разговоров в деревне выяснилось, что до Ставрополя мы можем доплыть за два — два с половиной часа.

Одним из красивейших мест в этом районе считался утес Стеньки Разина, в некотором роде историческое место, о котором написано Навроцким известное стихотворение, распевавшееся как революционная песня по всему Поволжью:

Есть на Волге утес, диким мохом оброс
От вершины до самого края.
И стоит сотни лет, только мохом одет,
Ни нужды, ни заботы не зная...

Этот знаменитый утес стоял как раз при самом впадении реки Усы в Волгу. Было решено устроить ночлег у подножия утеса Стеньки Разина, ибо поездка в Ставрополь никого не прельщала, хотя там и жил один наш товарищ, Михаил Иванович Аккер, сын аптекаря, состоявший под гласным надзором полиции.

К вечеру начали собираться тучки, которые могли погнать нас на ночлег в Ставрополь, но утес был так дик и очарователен, что мы решили все-таки близ него расположиться на ночлег, несмотря на дождь. Однако дождь едва поморосил, и к закату солнца тучи разошлись. Было скверно только одно, что поблизости не было селенья, где бы можно было достать сена или соломы на подстилку. Из села Переволоки в лодку нам удалось взять очень небольшое количество соломы. В нашем распоряжении до сумерек оставалось часа три, и за это время, вытащив лодку на берег, мы устроили нечто вроде шалаша, покрыв его наломанными ветками. До сумерек мы успели забраться на вершину утеса Стеньки Разина, досыта налюбоваться бесконечными просторами Волги и бросить прощальный взгляд на реку Усу, давшую нам так много радостных минут, а в сумерки принялись «интервьюировать» эхо. Я помню только некоторые отдельные места этого знаменитого диалога с эхо:

К вам министры приезжали?
Эхо отвечало: жали.
Ваши нужды рассмотрели? ...ели.
Как же с ними поступили? ...пили.
Вышнеградский⁴ у вас был? ...был.
Все вопросы разобрал? ...брал.
Чем с ним кончен разговор? ...вор!

После каждой строки эхо отчетливо повторяло наш веселый беззаботный хохот, и так отчетливо, ярко, преувеличенно громко и многоголосо, что в конце концов начинала разбирать жуть.

Владимира Ильича все эти детские забавы занимали не меньше, чем каждого из участников; он не меньше других хохотал, шутил.

При распределении мест на ночлег в шалаше пришлось прибегнуть к жеребьевке, ибо всякий старался уступить наиболее удобное место своему товарищу. В этом отношении Владимир Ильич шел впереди всех, и не только перед этим ночлегом, но и во все время путешествия он как-то незаметно заботился о всяком мелком удобстве своего соседа.

Бели во время ночлега у села Переволоки не возникало вопроса о карауле и все мы спали спокойно, то около дикого утеса, в безлюдной местности, на берегу бурно стремившей свои воды реки, когда почти всякий шорох, всякий треснувший сук, всякий упавший камень передавался в чуткой ночной тишине почти как пушечный выстрел, этот вопрос у нас возник, и мы решили поочередно дежурить по полтора часа.

Дежурный по всем правилам военного искусства должен был все время стоять или тихо ходить с ружьем в руках. Сидя, легко было уснуть, ибо воздух, чистый и ароматичный, насыщенный озоном, сильно располагал к этому. По жребию первым встал на караул Н. Я. Полежаев, вторым — В. В. Савицкий и третьим — Владимир Ильич.

Ночь прошла благополучно, но к утру разыгрался ветерок, и беспокойные тучи бродили по небу, угрожая дождем. Все-таки настроение было прекрасное. В путь на этот раз мы двинулись после чаепития и плотной закуски. А. Скляренко в глубокой меланхолии возгласил:

 — «Домашняя вишневочка» была бы очень действенна против этих угрожающих туч и ветра.

Возражающих не было, но не было и «домашней вишневки».

Часов около шести спустили лодку на воду. Ветер крепчал, и на середине Волги уже поигрывали «беляки». Бродившие по небу свинцовые тучи, перспективы дождя и крепчавший ветер нагоняли тоску. У большинства настроение испортилось, и только Владимир Ильич сопротивлялся упадку настроения, и, по-видимому, на него не сильно действовала перемена погоды.

Я сел за руль, а И. А. Кузнецов и А. П. Нечаев, как испытанные волгари, вооружились веслами. Это было, безусловно, необходимо, так как волны достигали значительных размеров и изредка заплескивали лодку. Н. Я. Полежаеву пришлось вооружиться ковшом для отливания воды. Часа через полтора разразилась настоящая буря. Началась сильная гроза, сверкали молнии, и гром гремел, казалось, над самой лодкой, завывал ветер. Заплескивания воды стали настолько значительными, что пришлось и Владимиру Ильичу отливать воду из лодки чайным котелком. А. Скляренко, Н. Полежаев, В. Савицкий нервничали и настаивали, чтобы пристать к берегу, но я, Кузнецов и Нечаев доказывали, что приставать к берегу нельзя, так как может опрокинуть лодку, а потому нужно держаться дальше от берега. Владимир Ильич был совершенно спокоен и поддерживал нас в том, что приставать к берегу нецелесообразно, ибо и на берегу при дожде обсохнуть невозможно.

За все время поездки Владимир Ильич всегда выдвигал или присоединялся к наиболее крайним позициям, где требовались решительность и настойчивость без всяких колебаний. Все черты прекрасного товарища, невольно выдвигавшего на первый план интересы коллектива, черты смелого, бодрого, веселого, жизнерадостного товарища Владимир Ильич особенно ярко проявил во время путешествия. Все мы увидели совсем другого Владимира Ильича, не того, которого хорошо знали и часто видели в комнатах, на занятиях кружка.

 — Вот он какой! Совсем другой, не тот. Как будто подменили человека, — говорили Скляренко, Кузнецов, Полежаев, настолько Владимир Ильич был неузнаваем на лоне природы за все время незабываемого «кругосветного путешествия».

Пока мы спорили и пререкались, дождь перестал, гроза почти совсем затихла и ветер начал ослабевать. Все мы промокли до последней нитки, но на душе стало веселее.

Тем временем показался Царев курган, отдельный довольно высокий холм около села Царевщины. Пришлось начать работу веслами, чтобы пробиться к левому берегу Волги. Часов около десяти утра 10 мая мы вполне благополучно, после очень значительной передряги, высадились на берегу у села Царевщины.

У Василия Князева нас уже ждали Амос Прокопьевич и Ерфилыч. Первым делом мы принялись обсушиваться и подкреплять свои силы. Всем казалось, что буря нас трепала чуть не сутки, а на деле вряд ли все это продолжалось больше двух-трех часов.

Владимир Ильич был в отличном настроении и посмеивался над Скляренко и Савицким за то, что они труса праздновали. Да и самим паникерам их волнения теперь казались просто смешными.

Василий Князев удивился, что мы так благополучно приехали, так как, по его выражению, буря была «страшная» и царевщинские рыбаки, когда увидали нашу лодку, то порешили, что плывут «не иначе, как сумасшедшие».

Мы все, «кандидаты в утопленники», как выражался Князев, чувствовали себя великолепно, вспоминали всякие, казавшиеся теперь смешными, эпизоды и весело друг над другом подтрунивали.

В теплой комнате, в сухом белье, за чистым столом, с радостно фыркающим самоваром завязалась непринужденная беседа с деревенскими революционерами и так развернулась, втянув всех, что мы не заметили надвигающихся сумерек. Пришлось остаться ночевать в Царевщине, хотя это в наши планы и не входило, тем более, что Амос и Ерфилыч упрашивали пожертвовать им вечерок.

— Ведь такая радость, когда целая куча хороших людей в наши дебри привалила, бывает только раз в жизни, — говорил Амос, ласково сверкая своими глазами из-под нависших бровей.

— Вот была еще у нас такая радость в 1878 году, — вспоминал Василий Князев, — когда генеральская дочка Софья Перовская⁵ в лаптях, по паспорту Маланьи Переваловой дней десять прожила, нас, дураков, уму-разуму учила. Смехота, милые мои. Лапти-то надела, а онучи завязывать не научилась и чуть не до обеда с ними валандалась. Бывало, жалко станет — подойдешь и поможешь. У нас она жила как бы в работницах. Много пользы принесла, хотя жила недолго. Глаза открыла...

Нужно заметить, что его почему-то больше всего поражало то, что генеральская дочка пришла к народу в лаптях. Он это подчеркивал при всяком удобном и неудобном случае. Я лично это слышал от него не меньше десятка раз.

По моим наблюдениям, как ни трудно было Владимиру Ильичу утянуть Амоса и Ерфилыча от особенно привычных для них тем и вопросов религиозных в сторону общежитейских, крестьянско-хозяйственных вопросов, ему это все-таки удалось. Остальным присутствовавшим приходилось ограничиваться только отдельными репликами и замечаниями.

Во время перерывов в беседе, после обеда, мой старый приятель Амос подходил ко мне и, кивая головой в сторону Владимира Ильича, многозначительно повторял:

 — Ну и башка! Не зря лысый, хоть и молодой. Вот этот де-лов наделает! Спасибо тебе, что привез. Не много поговорили, а многое поняли. Вот это башка!..

Разговоры не держались только одного, строго определенного вопроса, а перескакивали неожиданно с одной темы на другую, как это всегда бывает при беседах с примитивными философами, углубившимися в религиозные дебри библии и евангелия.

Не только трудно, но и совершенно невозможно последовательно передать всю беседу Владимира Ильича с Амосом и Ерфилычем, по для меня по крайней мере было ясно, что этим знакомством и разговором Владимир Ильич был весьма доволен.

Самым наболевшим вопросом для Амоса и Ерфилыча, самым острым их желанием уже давно было «придумать такую простую веру, без всякого обмана, которая бы сразу всех людей сплотила в единую братскую семью («да будет едино стадо и един пастырь») и тем уничтожила всю неправду и народила бы рай на земле, всю бы жизнь перекроила». Вопрос о такой вере был основным вопросом для обоих друзей — Амоса и Ерфилыча, неустанных пропагандистов против обманов церкви и неправды житейской на всех базарах и при всех встречах.

Вполне естественно, что и в беседе с Владимиром Ильичем этот вопрос многократно выдвигался на первый план.

Владимир Ильич очень популярно, весьма убедительно и чрезвычайно просто разъяснил, что «веру нельзя придумать, сочинить. А если веру придумать и даже очень хорошо, как это сделал граф Толстой⁶, то эта вера не изменит человеческих отношений. Эта вера бессильна в жизни, а вот рынок-базар всякую веру для себя приспособит. Жизнь идет по своим правилам, законам. Наука, история доказывают, что не вера изменяет человеческие отношения, а, наоборот, человеческие отношения, вернее, хозяйственные нужды, хозяйственные отношения могут изменить всякую веру, приспособить ее для нужд хозяйства почти без всякого труда».

Эту сложную мысль о решающем значения хозяйства, хозяйственных отношений между людьми Владимир Ильич так удачно иллюстрировал рядом ярких и простых примеров, что оба сектанта, всю жизнь исходившие в своих рассуждениях из библии и евангелия и придумывавшие веру, как-то сразу молниеносно просияли. Они поняли, что суть не вера, что вера, как и бог, — творение людей.

— А мы-то, дураки, целую жизнь ухлопали на то, чтобы верой жизнь перекроить. А оно действительно совсем просто, наоборот. А ты-то что нам всего этого не объяснил? — набросились они на меня. — Месяцев шесть с тобой валандались и книжки читали, а главного так и не узнали.

Мне пришлось сознаться, что я и сам это еще плохо понимал.

— А мы-то считали тебя умным и ученым, а ты еще главную науку-то не прошел, — набросился на меня Ерфилыч, а затем обратился к Владимиру Ильичу:

— Вот бы тебе по всем нашим собраниям проехать и разъяснить все, открыть глаза миру. Оно уж больно ясно.

Владимир Ильич радостно захохотал и сказал:

 —  Придет время, и все эти премудрости узнают.

Амос перебил Владимира Ильича:

— Нам надоело дожидаться, когда время придет. Вали, живей подвигай к нам это время.

Владимир Ильич и все мы засмеялись еще раскатистее.

— Вот вместе с вами мы это время продвинем живым манером, — сказал Владимир Ильич.

Когда мы расходились спать, Амос опять впился в меня и оживленно, с необычайной для него торопливостью повторял:

— Вот это башка! Вот бы таких по всем деревням... Дай срок. Этот делов наделает. Вот тебе и вся вера псу под хвост. Здорово! Крепко и правильно!

Ночью в соседней комнате, отделенной от нас дощатой переборкой, Василий Князев, Амос Прокопьевич и Ерфилыч очень долго и оживленно говорили о чем-то полушепотом, то и дело повторяя:

— Ну и башка!..

Хозяйки (дочь и жена) поднялись еще до свету, и видно было, что они очень озабочены тем, чтобы хорошо накормить гостей.

Настало утро, солнечное и ясное. В небе ни облачка, и от вчерашней бешеной Волги, злоумышлявшей против нас, не осталось и следа. Перед нами снова оказалась тихая, спокойная, но мощная и властно катившая свои воды великая река.

Проводы носили торжественный характер. На берегу было оживленно и шумно, раздавались разнообразные перекрестные пожелания, приглашения, шутки, предложения и прочее.

— Эх, в рот тебе ситного пирога с горохом, в одночасье веру псу под хвост, всю душу переворотили, а теперь вот уезжают... Да поехали бы лучше к нам, в Старый Буян, в Кобельму... Не забывайте. Навещайте нас почаще, — не то надрывно кричал, не то угрюмо ворчал Амос.

Владимир Ильич очень трогательно простился со своими собеседниками, и мы тронулись к Самаре.

Когда мы выехали на «стрежень» и лодка понеслась, Владимир Ильич прервал молчание:

— Вот опять интереснейший отрывок жизни. Мысль крестьянина ищет выхода, бьется, забредает в затхлые религиозные закоулки и бодро радуется, когда поймет суть дела. Василий Князев, Амос Прокопьевич, Ерфилыч — какие прекрасные люди, ставящие на первый план интересы общества! И сколько таких Амосов разбросано по бесконечным селам и бьется, отыскивая выход, оторванных от тех, кто этот выход может указать! Эти силы необходимо объединить и направить к общей цели не по народническим тупикам и закоулкам, а по прямому пути марксизма.

В. В. Савицкий в разговор не вступал и вообще всю дорогу чувствовал себя как-то не особенно важно. Обычно очень общительный, В. В. Савицкий в этой поездке был почему-то угрюмым, замкнутым, и Владимиру Ильичу не удалось с ним поближе сойтись.

День был яркий, безоблачный, безветренный, а Волга, после вчерашней бешеной бурной трепки, как-то особенно ласково и быстро несла нашу «Нимфу» к Самаре. Рано утром 11 мая мы высадились у Самолетской пристани.

У меня на всю жизнь сохранились теплые воспоминания об этой одной из самых интересных поездок.

А. Беляков, стр. 43 — 60.

¹ См. сноску на стр. 54 наст, издания.

² М. И. Семенов (М. Блан) пишет: «Старейшим из известных мне руководителей этих (то есть гимназических. — А. И.) кружков был Викентий Викентьевич Савицкий, сын местного врача... Это был очень умный, развитой юноша (он родился в 1868 году. — А. И.), обладавший большими организационными способностями» (цит. книга, стр. 32). Окончив Самарскую гимназию, В. В. Савицкий в 1886 году поступил в Казанский университет, откуда за участие в студенческих «беспорядках» был исключен по одному списку с Владимиром Ильичем (см. стр. 398 наст, издания). «Огарки, — вспоминает М. И. Семенов, — почему-то особенно не любили В. Савицкого, считая его воплощением тех «сусальных добродетелей» самарских политических кружков, которые они высмеивали. В их характеристиках В. В. Савицкий фигурировал как «таинственный Викентий» (с этим эпитетом он упоминается в «Огарках» Скитальца)» (там же, стр. 33).

³ «Монахом» в тех местах называют бутыль водки в четверть ведра. — Применение А. А. Белякова.

⁴ Иван Алексеевич Вышнеградский (1831 — 1895) — член совета министра народного просвещения (с 1884 года), принимал участие в разработке нового университетского устава. В 1886 году назначен членом государственного совета по департаменту государственной экономии. С 1887 по 1892 год — министр финансов. Результатом его деятельности на этом посту, по свидетельству современников, «явилось увеличение податной тягости народа».

⁵ Софья Львовна Перовская (1353 — 1881) — революционерка-народница. Происходила из аристократической семьи. Участвовала в «хождении в народ», вела пропаганду среди петербургских рабочих. Член «Земли и воли», а после ее раскола — член исполнительного комитета «Народной воли». Руководила покушением на Александра II 1 марта 1881 года. Казнена вместе с другими первомартовцами: А. И. Желябовым, Т. М. Михайловым, Н. И. Кибальчичем, Н. И. Рысаковым.

⁶ По-моему, Владимир Ильич здесь умышленно подчеркнул «граф», чтобы вызвать у мужиков, уважающих Толстого, антагонизм, намекнуть, что от графа пользы не жди. — Примечание А. А. Белякова.

 

...Имею честь довести до сведения департамента полиции, что состоящий под негласным надзором полиции бывший студент Владимир Ульянов за время проживания в г. Самаре определенных занятий не имел, в политическом отношении за ним хотя ничего замечено не было, но он вел знакомство с лицами сомнительной благонадежности¹.

Донесение самарского губернского жандармского управления в департамент полиции от 31 мая 1890 года, № 311. Архивные документы к биографии В. И. Ленина, стр. 70.

¹ Полицейское «недреманное око» все время зорко следило за Владимиром Ильичем. 22 мая 1890 года начальник самарского губернского жандармского управления запросил полицмейстера, чем занимается, с кем ведет знакомство В. И. Ульянов во время жительства в Самаре. Пристав 1-й части 26 мая отвечал на запрос, что во время проживания В. И. Ульянова в 1-й части г. Самары он «ни в каких противозаконных поступках замечен не был».

Оживленная переписка между полицейскими чинами возникла и связи с донесением самарского полицмейстера от 18 мая 1890 года на имя губернатора о том, что В. И. Ульянов выехал в Петербург. Самарский губернатор сообщил об этом петербургскому градоначальнику с просьбой установить за Ульяновым слежку. Градоначальник ответил, что Ульянов в Петербург не прибыл. Куда же делся Ульянов? — с тревогой спрашивает самарский губернатор своего полицмейстера. 4 августа тот дает успокоительный ответ, что Владимир Ильич с семьей выехал на хутор близ деревни Алакаевки.