Книги о Ленине

 

Глава первая

ДЕТСКИЕ ГОДЫ

 

Зовут меня Владимир Ильич Ульянов. Родился я в Симбирске 10 апр(еля) 1870 года.

В. И. Ленин. Незаконченная автобиография. Ленинский сборняк, том XXI, стр. 57.

...В метрической книге Николаевской церкви города Симбирска за тысяча восемьсот семидесятый год в апреле месяце под № 8 записано: Владимир родился 10-го, а крещен 16-го числа апреля. Родители его: коллежский советник Илья Николаев Ульянов и законная жена его, Мария Александровна, оба православного исповедания. Восприемниками ему были: действительный статский советник Арсений Федоров Белокрысенко¹ и вдова коллежского асессора Наталья Иванова Ауновская ².

Из метрического свидетельства В. П. Ленина. Центральный музей В. И. Ленина.

¹ Арсений Федорович Белокрысенко был управляющим удельной конторой в Симбирске, членом статистического комитета. Вместе с Ильей Николаевичем он состоял также действительным членом комитета Карамзинской библиотеки. М. Ульянова, для которой Арсений Федорович был также крестным отцом, пишет, что «Белокрысенко принимал участие и в деле народного просвещения в качестве члена училищного совета, и общая работа создавала, вероятно, у отца с ним особенную близость. Белокрысенко приходил к нам обычно по субботам, и они проводили с отцом время за шахматным столом, играя в шахматы... Белокрысенко умер на несколько месяцев раньше отца, и я помню, как Илья Николаевич сказал однажды с грустью: «Вот и суббота, а поиграть в шахматы не с кем» (цит. книга, стр. 67).

² Наталья Ивановна Ауновская — мать Владимира Александровича Ауновского (1835 — 1875), учителя-естественника, друга и сослуживца И. Н. Ульянова по Пензе, Нижнему Новгороду и Симбирску. В Симбирске В. А. Ауновский служил инспектором мужской гимназии, исполняя одновременно обязанности секретаря губернского статистического комитета. Членом этого комитета был и Илья Николаевич, который принимал участие и в «Симбирских сборниках», издававшихся статистическим комитетом и редактировавшихся Ауновским. В 1872 году по рекомендации Ильи Николаевича Ауновский стал директором вновь открытой Порецкой учительской семинарии, а затем, с 1 июля 1874 года и до смерти, работал директором учительской семинарии в г. Пскове. В. А. Ауновский был крестным отцом Ольги Ильиничны.

 

Наши детские годы прошли на Волге, в городе Симбирске, который теперь в честь Владимира Ильича, настоящая фамилия которого была Ульянов, переименован в Ульяновск. Это был... небольшой провинциальный город, тихий и спокойный. Там не было фабрик и заводов, не было трамваев и даже конок, к Симбирску не была в то время проведена еще железная дорога. Зимой сообщаться с другими городами было поэтому особенно трудно: можно было ездить только на лошадях, а это ведь такой неудобный и долгий способ передвижения! Но с весны, с открытием навигации, Симбирск несколько оживал. Он лежит на большой судоходной реке, и, когда она сбрасывала с себя ледяные оковы, на пристани города закипала жизнь, раздавались свистки пассажирских и буксирных пароходов, оживала торговля и сообщение с другими городами становилось более удобным — на пароходах. Симбирск, теперешний Ульяновск, расположен на высоком гористом берегу Волги, в нем много зелени и фруктовых садов, которые расположены по горе¹. Весной, особенно в ледоход, вид на Волгу с горы, Венца, как называется там бульвар над обрывом, был очень красивый. Река поднимается из своих берегов, делается шире, а льдины несутся вниз по воде, набегая одна на другую, треща и образуя местами заторы. И борются одна с другой, пробивая себе дорогу, отталкивая более мелкие или с грохотом разбивая их. Мы любили смотреть на эту картину, любили прогулки по Венцу, с которого ледоход, возрождающееся движение по реке, был особенно хорошо виден.

М. И. Ульянова. О Ленине. М., 1964, стр. 12 — 13.

¹ В 1918 году в беседе с начальником штаба 1-й Революционной армии Н. Корицким В. И. Ленин вспоминал свой родной город: «Ну как Симбирск? Захолустный был городок! Но весь в садах. А как теперь? Сады целы?.. Замечательная там была анисовка. Особенно в селе Кременки...» (В. Корицкий. У Ленина в 1918 году. «Москва», 1963, № 4, стр. 183).

 

Это (речь идет о Симбирске. — А. И.) был... захолустный провинциальный городок¹. К. И. Коренев метко описал его в своем стихотворении «Воспоминание»:

Я не забыл тебя далекий,
Но сердцу милый городок,
И Волги берег твой высокий,
И тротуары из досок;
Твои пастушеские нравы,
Стада баранов и коров,
Весной — чрез лужи переправы,
Зимой — бугры твоих снегов;
Главу блестящую собора,
Уютных домиков ряды,
А там, по склону косогора,
Твои фруктовые сады;
Твой тарантас шестиаршинный,
Костюм мордвы, чуваш, татар,
И чисто русский быт старинный
Твоих приветливых (!) бояр².

Симбирск назывался «дворянским гнездом» по обилию дворянских поместий в его окрестностях³. «Сословная солидарность была отличительной чертой тогдашнего дворянского общества» в Симбирске. «Общая дружба, скрепленная близким родством, придавала ему огромную силу. Если действия кого-либо из их среды были очевидно -неправильны, то все общество, даже иногда в ущерб справедливости, принимало меры к тому, чтобы как-нибудь оправдать поступок виновного и вообще выгородить его; если же случалось кому-нибудь из них быть обиженным, то гнев всего сплоченного. общества обрушивался на виновника»⁴. Дворянство водило компанию в своей среде, соря деньгами, проводя жизнь в роскоши, празднествах и безделиц. Освободительные реформы 60-х годов не могли не нанести ущерба его материальному благополучию, и понятно, что все стремления реакционной части дворянства были направлены на то, чтобы эти реформы не были проведены в жизнь. Таково было, несомненно, желание громадного большинства дворянского сословия...

Реакционно настроенное дворянство в своем большинстве было одной частью симбирского общества, а другой его частью было «чиновничество, поддерживавшее знакомство по ведомствам, строго придерживаясь табели о рангах». Интереса для культурных идейных людей, какими были наши родители, это общество не могло представлять.

М. Ульянова, стр. 25, 26.

Примечания:

¹ В 70 — 80 х годах XIX столетия в Симбирске насчитывалось около 30 тысяч жителей. Промышленность была развита крайне слабо: на нескольких мелких предприятиях работало всего 500 рабочих. Имелось несколько учебных заведений — мужская и женская гимназии, духовная семинария, кадетский корпус, начальные школы. Зато «работало» два монастыря и 29 церквей. От ближайшей железной дороги город отстоял на 150 верст. Уроженец Симбирска писатель И. А. Гончаров так отзывался о своем родном городе: «Вся улица слышит, когда за версту едет телега или стучит сапогами по мостовой прохожий... Так и хочется заснуть самому, глядя на это затишье».

² П. Мартынов. Город Симбирск за 250 лет его существования. Симбирск, 1898, стр. 55. — Примечание М. Ульяновой.

К. И. Коренев — симбирский старожил, переехавший в 40-х годах в Петербург и написавший там стихотворение о своем родном городе.

³ В 1869 году губернатор писал в своем отчете, что в Симбирской губернии насчитывается 3115 потомственных дворян, 2751 личный дворянин (чиновник), 13198 человек духовенства.

⁴ М. Ульянова цитирует книгу П. Мартынова «Город Симбирск за 250 лет его существования». Симбирск, 1898, стр. 316.

 

...Мы (то есть семья Ульяновых. — А. И.)... поселились во флигеле во дворе дома Прибыловского на Стрелецкой улице¹. В этой квартире 10 апреля 1870 г. родился брат Владимир. Осенью того же 1870 г. семья наша перебралась в верхний этаж дома того же хозяина на улицу, где прожила до 1875 г.²

Дом этот был тогда последним по Стрелецкой улице, упиравшейся в площадь с тюрьмой, которая выходила главным фасадом на так называемый «Старый венец» — высокий берег Волги со сбегавшими вниз фруктовыми садами. В противоположность «Новому венцу» — части нагорной набережной и центре города, с бульваром из неизбежной акации, с беседкой и музыкой, — по праздникам служившему местом прогулки чистой публики, «Старый венец» был совершенно дикой окраиной города. Здесь стояла лишь пара скамеек над обрывом к Волге; по праздникам звучала гармоника, земля усердно посыпалась скорлупами подсолнечников и семечками рожков — любимого тогдашнего лакомства, немало попадалось голов и хвостов воблы — главной снеди всех волжан. На пасху сюда выходили катать яйца, и «Старый венец» пестрел яркими платьями и красными рубахами местных обывателей. Водружалась карусель, нестройно, перебивая одна другую, звучали гармоники, сновали продавцы рожков, семечек и маковок. И публика веселилась почти непосредственно под завистливыми взорами обитателей тюрьмы. Бледные, обросшие, какие-то дикие лица глядели из-за решеток, слышалось лязганье цепей. Но в праздники мы разве с кем-нибудь из старших проходили по «Венцу», одних нас мать не пускала. К вечеру оттуда доносились уже пьяные песни, происходили драки, без которых народные празднества и гулянья были в то время немыслимы.

В будни же он был обычным местом наших прогулок. Садика никакого при доме не было, ходить с нами дальше куда-нибудь матери обычно не было времени. В 1871 г. родилась сестра Ольга³, в 1873 г. умерший через несколько дней брат Николай, в 1874 г. брат Дмитрий. Няня, поступившая к Володе, была занята всегда с меньшими. А «Венец» был под рукой, и мы, старшие, перебегали туда дорогу одни, рылись в так называемом «песке», т. е. правильнее в пыли, выискивая камешки, осколки фаянсовой посуды и т(ому) п(одобные) сокровища и приносили их домой. Мать пускала нас скрепя сердце туда, по близости тюрьмы, про обитателей которой ходили разные страшные слухи, но гулять больше было негде, и приходилось мириться.

Помню, как угнетало наши детские души это мрачное здание с его мрачными обитателями. Только увлечешься, бывало, чудным видом на Волгу, пением певчих птиц в сбегавших с обрыва фруктовых садах или собиранием «сокровищ», как лязг цепей, грубые окрики или ругань заставляли нас вздрагивать и оглядываться. Вместе со страхом перед этими людьми наши детские души охватывало и чувство глубокой жалости к ним. Помню его отражение в глубоких глазах Саши. И сейчас еще стоит перед моим взором одно худое тонкое лицо с темными глазами, жадно прильнувшее к решетке окна.

Да и со взрослыми гулять в тогдашнем Симбирске детям было негде. Единственным общественным садиком был Карамзинский, вокруг памятника Карамзину. Это был типичный казенный садик того времени с неизбежными аллейками из акации и сирени, с парой клумбочек. Гулять там надо было чинно, дети были стеснены в своих движениях, и обычно, кроме праздников, когда по аллеям его проводили несколько разодетых скучающих детей, он пустовал, а его пыльная, подрезанная сирень кишела шпанскими мухами. Казенный садик был под стать казенным зданиям. На всякое учреждение общественного характера ложилась эта мертвящая рука. Помню еще один садик — Николаевский — тоже в центре города, но совсем заброшенный: весь в кочках, грязный, с поломанной загородкой, за которую заходили, возвращаясь с пастбища, коровы. Все же там росла и зелень, и мы, двое старших, ходили туда одно время с девочкой лет 14, Еленой, дочерью нашей кухарки. Никаких сторожей и запретов там не было, и мы бегали там охотно, но раз Елена увидела нас наклонившимися над темно-зеленой таинственной бездной колодца, ничем решительно не загороженного. В ужасе потащила она нас прочь, не без сопротивления с нашей стороны, ибо загадочная глубь манила. С тех пор этот садик стал для нас под строгим запретом, и для прогулок оставался, кроме улицы перед домом, лишь «Старый венец». Дело шло, правда, лишь о весне и осени, так как на два, на два с половиной месяца мы уезжали ежегодно в деревню Кокушкино.

Чтению и письму, а также начаткам новых языков нас учила мать, но растущая семья, заботы о меньших и хозяйстве все меньше оставляли ей времени на это, и занятия получались, понятно, нерегулярные. Вследствие этого отец пригласил с осени 1873 г. заниматься с нами учителя приходского училища Василия Андреевича Калашникова⁴. Это был совсем молодой еще человек, недавно окончивший учрежденные отцом в Симбирске педагогические курсы. Опыта, конечно, у него еще никакого не было, притом он сам в семье директора несколько робел, что я, девчурка⁵, тогда отметила и помню, что пользовалась этим, хотя в его памяти это, очевидно, и сгладилось, потому что в своих воспоминаниях он только хвалит нас за старательность. Возможно, конечно, и то, что имеет он в виду, главным образом, Сашу, с детства очень добросовестно и серьезно относившегося к своим обязанностям. Саше было тогда 7 1/2 лет⁶.

Приходил к нам Василий Андреевич только на час, а затем задавал уроки к следующему дню. Кроме того, мать занималась с нами языками, и мы много читали...

Наша семья жила очень замкнутой жизнью...

А.И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 36 — 39, 41).

¹ Ныне улица Ульянова, 21. Эту квартиру подыскал семье Ульяновых В. Л. Ауновский, приехавший в Симбирск на два года раньше Ильи Николаевича.

² Флигель, где родился В. И. Ленин, за ветхостью был снесен еще до революции. Но сам дом Прибыловского, на втором этаже которого поселилась семья Ульяновых, когда Володе было полгода, сохранился до сих пор. Сейчас здесь областная детская библиотека имени В. И. Ленина.

³ Между Александром и Владимиром Ильичей был третий ребенок, Ольга, умершая в грудном возрасте. Следующая за Владимиром Ильичей дочь была также названа Ольгой.

⁴ В 1923 году в справке, посланной В. А. Калашникову на оформление пенсии, А. Елизарова-Ульянова писала: «Сим удостоверяю, что Василий Андреевич Калашников был одним из лучших учителей народной школы в директорство в Симб(ирской) губ(ернии) отца моего, Ильи Николаевича Ульянова, и одним из наиболее любимых им. Вследствие этого он как раз ему поручил подготовку к гимназии меня и брата моего Александра, и Василий Андреевич занимался с нами целый год» (см. «Советская Россия», 1957, 3 апреля).

⁵ Анна Ильинична Ульянова родилась 14 августа 1864 года, следовательно, осенью 1873 года ей было 9 лет.

⁶ Александр Ильич Ульянов родился 31 марта 1866 года.

 

Марья Александровна среди знакомых дам городского общества пользовалась репутацией большой домоседки. Илья Николаевич — живой, энергичный, с приветливой улыбкой¹ — заслужил общую симпатию своей простотой в обращении, полной доступностью и искренней готовностью помочь всякому, кто нуждался в его помощи.

 Калашников («А. И. Ульянов», стр. 276-277).

¹ «Фотографические карточки Ильи Николаевича, — говорит Н. Веретенников, — по-моему, хорошо передают его лицо. Роста он был небольшого, худощавый, очень подвижной, с выразительными карими глазами, часто оживляемыми улыбкой» (стр. 33). Хирург и глазной врач Г. И. Суров, державший у Ильи Николаевича экзамен в Алатырской школе, рассказывает, что по своей внешности он очень напоминал знаменитого Пирогова.

 

У колыбели маленького Володи, по рассказам моей матери и старшей сестры Любы, тетя Маша (то есть Мария Александровна. — А. И.) пела песню, слова которой всем нравились. Я помню, как позднее в Кокушкине декламировали и напевали отдельные строчки этих стихов.

Вот несколько строк из них:

...А тебе на свете белом
Что-то рок пошлет в удел?
Прогремишь ли в мире целом
Блеском подвигов и дел?
Вождь любимый, знаменитый,
В час невзгоды роковой
Будешь крепкою защитой
Стороны своей родной
Иль тебе по воле рока
Будет дан высокий ум,
И поведаешь ты много
Плодоносных новых дум.
Неподкупен, бескорыстен
И с сознаньем правоты,
Непоборной силой истин
Над неправдой грянешь ты...¹

Автора этих стихов, к сожалению, установить не удалось.

Н. Веретенников, стр. 29 — 30.

¹ Полностью это стихотворение опубликовано в статье Н. И. Веретенникова «Детские годы Ц. И. Ульянова (Ленина) в Кокушкине» («Красная новь», 1938, №5, стр. 159). По всей вероятности, оно навеяно некрасовской «Песней Еремушке», с которой имеет ряд текстовых совпадений. Достаточно сравнить, например, последнее четверостишие с такими строками из «Песни Еремушке»:

С этой ненавистью правою,
С этой верою святой
Над неправдою лукавою
Грянешь божьею грозой...

(Н. А. Некрасов. Полное собранно сочинений и писем, том 2. М., 1948, стр. 58).

 

В семье Ульяновых жила взятая для Володи няня, Варвара Григорьевна¹, большая приятельница моей няни. Они были землячки, из Пензенской губернии.

По словам моей мамы (Анны Александровны Веретенниковой. — А. И.), эти старушки, уложив спать своих пяти-шести-летних питомцев, усаживались у окошка или на крылечке и вели беседы.

Наша няня как-то передала маме свой разговор.

 — Я хвалю Володеньку, говорю — умненький, золотой мальчик, а Варвара Григорьевна отвечает: это другие дети хорошие — золото, а мой Володенька — бриллиант. Так и называет все Володеньку «бриллиантовый мой».

Н. Веретенников. Володя Ульянов. Воспоминания о детских годах В. И. Ленина в Кокушкине. М. — Л., 1939, стр. 13.

¹ Варвара Григорьевна Сарбатова до 1861 года была крепостной помещицы Поляковой села Ломовки, Мокшанского уезда, Пензенской губернии. Муж ее погиб во время Крымской войны. На работу к Ульяновым Варвара Григорьевна поступила в 1870 году, в возрасте 43 лет. Она очень любила детей, и особенно первого своего питомца, Володю. Дети тоже отвечали ей любовью. Прожив у Ульяновых 20 лет, она скончалась в 1890 году в Самаре.

 

Ямщик Феклин Яков Дмитриев (из деревни Анаевка) (правильно: Апокаево. — А. И.) помнит Володю, когда последнему было 2 — 3 года. Он его в коляску сажал и в город возил. И помнит старшего — Александра...

— Бойкие оба были, — рассказывает Феклин. — Володя-то был половчей и торопливей Александра. Может, это оттого, что Александр-то уж в разум вошел.

Запись воспоминаний Я. Д. Феклина («О Ленине», книга 2. М., 1925, стр. 23).

Самый веселый и живой элемент в семействе составляли Владимир и Ольга... Целый день можно было слышать, как Ольга пела, прыгала на одной ножке, вертелась, танцевала или играла с Володей, который, мне кажется, больше всех доставлял хлопот матери и старшей сестре. Он был самый живой и шаловливый из детей Ульяновых. Как сейчас вижу его в ситцевой рубашечке и широких шароварах, шалившего или поддразнивавшего Ольгу.

Воспоминания Г. Назарьевой. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

В нашей семье дети росли «по парам», соответственно возрасту. Володя и Оля сначала были младшей парой, а потом, как Володя заявил с гордостью, средней парой: младшей стали Митя с Маней. Эта средняя была самой бойкой и шаловливой парой. Володя любил шумные игры, беготню, любил командовать. Володя был коноводом всех игр, а Оля — прекрасный товарищ, живая и очень способная девчурка, немного с мальчишескими наклонностями — не отставала от него...

Иногда, при редких отлучках матери, нам, старшим (то есть Анне Ильиничне и Александру Ильичу. — А. И.), поручалось присматривать за младшими, и тут мы бывали обычно не на высоте задачи. Так, помню, что расшалившаяся мелюзга (они были малыши: Володя и Оля — до 5 лет) пустила в ход высшее, доступное ей хулиганство: бросаться из прихожей в залу калошами. Нас двоих, более смирного нрава, эта шалость сильно поразила, и вот, когда мы снова остались одни и малыши начали буянить, мы остановились глубокомысленно, как бы для военного совета, и стали шептаться: как быть?

— Они еще, пожалуй, опять калошами кидаться станут? — опасливо предположил кто-то из нас.

Ухо младших уловило это опасение, и — бац! — калоши полетели в чистенькую зальцу, в диван, только что обитый красным, с разводами, ситцем...

Мать по возвращении, очевидно, тотчас проникла в суть происшествия, ибо прервала наши тревожные возгласы спокойно и твердо: «Это пустяки! Этого делать не надо!» И совсем не распекая «преступников», а посмотрев более укоризненно на старших, повела всех за собой и заняла чем-то.

Воспоминания А. И. Ульяновой-Елизаровой. «Пионер», 1960, № 4, стр. 19, 20.

Семья, в которой вырос Владимир Ильич, была очень дружна. Он был третьим ребенком, очень шумным, с бойкими, веселыми карими глазами.

Володя и его сестра Оля, которая была на полтора года моложе его, росли очень живыми и бойкими детьми. Они любили шумные игры и беготню. Особенно отличался этим Володя, который обычно командовал сестренкой. Так, он загонял Олю под диван и потом командовал: «Шагом марш из-под дивана!»

Бойкий и шумный везде, Володя кричал громко и на пароходе, на котором вся семья собралась, чтобы ехать на лето в деревню Казанской губернии.

— На пароходе нельзя так громко кричать, — говорит ему мама.

— А пароход-то ведь и сам громко кричит, — отвечает не задумываясь и так же громко Володя.

Если бывало, что Володя или Оля расшалятся чересчур, мама отводила их для успокоения в папин кабинет и сажала на клеенчатое кресло — «черное кресло», как они называли его. Они должны были в наказание сидеть в нем, пока мама не позволит встать и идти опять играть. Раз на «черное кресло» был усажен Володя. Маму кто-то отозвал, и она забыла о Володе, а потом, спохватившись, что слишком долго не слышит его голоса, заглянула в кабинет. Володя все так же смирно сидел в «черном кресле», но только крепко спал.

Игрушками он мало играл, больше ломал их. Так как мы, старшие, старались удержать его от этого, то он иногда прятался от нас. Помню, как раз, в день рождения, он, получив в подарок от няни запряженную в сани тройку лошадей из папье-маше, куда-то подозрительно скрылся с новой игрушкой.

Мы стали искать его и обнаружили за одной дверью. Он стоял тихо и сосредоточенно крутил ноги лошади, пока они не отвалились одна за другой.

Читать Володя выучился у матери лет пяти. И он и сестра Оля очень полюбили чтение¹ и охотно читали детские книги и журналы, которые в изобилии получал наш отец². Стали они скоро читать и рассказы из русской истории, заучивали наизусть стихи. Это любила, впрочем, больше Оля, которая знала много длинных и трудных стихотворений и очень выразительно говорила их наизусть.

Любимым стихотворением Володи, когда ему было лет семь-восемь, была «Песня бобыля» (И. С. Никитина. — Л. И.), и он с большим азартом и задором декламировал:

Богачу-дур-раку
И с казной не спится,
— Бедняк гол, как сокол,
Поет, веселится.

Верно, она ему по душе пришлась.

Особо любимых книг у Владимира Ильича в детстве не было. Охотно читал он журнал «Детское чтение»³. Начитавшись, он бежал с сестрой играть, причем, как было уже сказано, любил больше шумные, подвижные игры. Летом они бежали во двор и в сад, лазали на деревья, играли вместе с нами, двоими старшими, в «черную палочку» (теперь эта игра называется, кажется, «палочкой-застукалочкой»). Володя очень любил эту игру, а позднее — крокет. Зимой катался на санках с горы, которую устраивали у нас во дворе, и играл в снежки с товарищами, а позднее стал кататься на коньках...

Как уже было сказано, Володя был большим шалуном и проказником, но его хорошей стороной была правдивость: нашалит и всегда признается. Так, в возрасте пяти лет он сломал раз у старшей сестры линейку, которую она только перед тем получила в подарок. Он сам прибежал со сломанной линейкой сказать ей об этом; а когда она спросила, как это случилось, сказал: «Об коленку сломал», приподнимая ногу и показывая, как это произошло.

— Хорошо, что он не делает ничего исподтишка, — говорила мать.

Раз, впрочем, она рассказала, что и этот грех с ним однажды случился. Она чистила в кухне яблоки для пирога; кучка яблочной кожуры лежала на столе. Володя вертелся подле и попросил кожуры. Мать сказала, что кожуру не едят. В это время кто-то отвлек ее; когда она повернулась опять к своей работе, Володи в кухне уже не было. Она выглянула в садик и увидела, что Володя сидит там, а перед ним, на садовом столике, лежит кучка яблочной кожуры, которую он быстро уплетает. Когда мать пристыдила его, он расплакался и сказал, что больше так делать не будет.

— И действительно, — говорила мать, — он больше ничего не брал тайком.

Другой раз, когда ему было восемь лет, он скрыл одну свою проделку. Он был взят отцом вместе со старшими в первый раз и Казань, чтобы ехать оттуда в деревню Кокушкино, к тете. В Казани, в квартире тети (Анны Александровны Веретенниковой, — А. И.), он, разбегавшись и разыгравшись с родными и двоюродными братьями и сестрами, толкнул нечаянно маленький столик, с которого упал на пол и разбился вдребезги стеклянный графин.

В комнату вошла тетя.

— Кто разбил графин, дети? — спросила она.

— Не я, не я, — говорил каждый.

— Не я, — сказал и Володя.

Он испугался признаться перед мало знакомой тетей, в чужой квартире; ему, самому младшему из нас, трудно было сказать: «я», когда все остальные говорили легкое: «не я». Вышло, таким образом, что графин сам разбился. Прошло два или три месяца. Володя давно уже уехал из Кокушкина и жил опять в Симбирске. И вот раз вечером, когда дети уже улеглись, мать, обходя на ночь их кроватки, подошла и к Володиной. Он вдруг расплакался.

— Я тетю Аню обманул, — сказал он, всхлипывая, — я сказал, что не я разбил графин, а ведь это я его разбил.

Мать утешила его, сказав, что напишет тете Ане и что она, наверное, простит его.

А Володя показал этим, что ложь ему противна, что хотя он солгал, испугавшись признаться в чужом доме, но не мог успокоиться, пока не сознался.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 6 — 14.

¹ А. И. Ульянова-Елизарова пишет: «Очень способная, живая и бойкая девочка, она (Оля. — А. И.) четырех лет выучилась около него (Володи. — А. И.) читать...» (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 13). О том же писала в своем школьном сочинении «Как я училась грамоте» Ольга Ильинична: «Мне было 4 года, когда моего старшего брата (Володю. — А. И.) начали учить грамоте. Я была тогда очень дружна с братом и не хотела от него отставать; мои родители не учили меня, думая, что я еще мала и мне будет трудно, но у меня была большая охота учиться, и я выучилась сама с помощью старшей сестры и брата. Читать я очень любила и читала довольно много. Я прочитала довольно много детских книг; особенно нравились мне стихи, и я знала их наизусть... Около шести лет научилась я писать с мамой» (Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске).

² А. И. Ульянова-Елизарова вспоминает: «Отец получал всю новую детскую литературу, которая переживала тогда пору некоторого расцвета, журналы «Детское чтение», «Семья и школа» и др.» («А. И. Ульянов», стр. 39). Кроме того, Ульяновы выписывали детский журнал «Родник», в котором сотрудничали писатели В. Г. Короленко, В. М. Гаршин, Д. Н. Мамин-Сибиряк, К. М. Станюкович.

³ «Детское чтение» — выходивший в 1869 — 1906 годах ежемесячный журнал для детей дошкольного и младшего школьного возраста. В журнале, вокруг которого объединялись прогрессивные педагоги и писателя своего времени, публиковались небольшие повести и рассказы из народной жизни, статьи на естественно-исторические темы, популярные статьи по промышленности и технике. По воспоминаниям подруги Ольги Ильиничны Л. Ф. Щербо, журнал «Детское чтение» в семье Ульяновых читали вслух. Читали также книгу французского астронома Камиля Фламмариони «Небесные светила». Ольга Ильинична писала А. Ф. Щербо 3 августа 1889 года: «...ты очень любила астрономию и давала еще мне книгу: «Небесные светила» Фламмариона. Не могу вспомнить равнодушно об этой книге — такая прелесть! Я с тех пор читала многие другие, более подробные, но нигде не было такого увлечения и такой поэзии» (Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске).

 

...Если ножик упадет со стола или его кто уронит, обязательно кто-то должен прийти. Глупость, конечно, это. Но что поделать, в наше время тоже некоторые серьезно в разные приметы верили вроде этой.

— Так вот, был однажды такой курьезный случай. Сидим мы за столом все, обедаем. У Володи выскальзывает из рук ножик и летит на пол, но Володя с необычайной ловкостью успевает на лету подхватить его. Не дал упасть. Смотрим на него, а он стоит, глядит на пойманный нож, нахмурился даже и бормочет: «Что же это может значить?» Потом лицо его вдруг озарила радостная улыбка:

— Мамочка, — кричит, — догадался! Знаешь, что значит, если ножик на лету поймать, не давши ему упасть? — Мамочка и все остальные, сидевшие за столом, с улыбкой ждали, что еще выдумает наш Володя, а он продолжал:

 — Это означает, что кто-то собирался к нам в гости и сказал сам себе: «Пойти, что ли, сходить к Ульяновым?» Потом махнул рукой и раздумал: «Да нет, пожалуй, не стоит, в другой раз схожу!»

А. И. Ульянова-Елизарова в передаче Г. Я. Лозгачева-Елизарова. Г. Лозгачев-Елизаров. Незабываемое. Саратов, 1962, стр. 122-123.

...В шести-семилетнем возрасте он (Александр Ильич, старший брат Владимира Ильича. — А. И.) собирал одно время все театральные афиши и раскладывал их порою на полу. Остался в памяти как раз Володя, всегда шаловливый и резвый; он побежал, несмотря на запрет, на этот ковер, стал топтать афиши, измял и изорвал несколько из них, пока мать не увела его. Саша, глубоко возмущенный, стал постепенно складывать свои сокровища...

Даже такой самоуверенный, резвый и проказливый мальчик, как Володя, лишь в раннем детстве проявлял по отношению к Саше выходки вроде вышеописанной. С наступлением некоторой сознательности — так, лет с 5 — 6 — старший брат стал для него высшим авторитетом, предметом горячей любви и подражания. О чем бы в те годы ни спросили Володю, он отвечал неизменно одно: «как Саша». Помню, как мы трунили над ним, как ставили его иногда в намеренно неловкое положение, ничто не помогало.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 40).

...Хотя он (Володя. — А. И.) и любил пошалить, но был послушным: слово матери и отца для него было законом. Он выполнял все, что они ему говорили. И в семье его очень любили.

А.  Ульянова-Елизарова  в передаче Д. Бонч-Бруевича. В. Бонч-Бруевич. Наш Ильич. М., 1962, стр. 10.

...Все семейство (Ульяновых. — А. И.) провело в нашем имении «Назарьевка» при селе Ново-Никулино около 6-ти недель. В их распоряжение предоставили большую канцелярию мужа и его «камеру» мирового судьи, которую на летнее время перевели в пустую школу в Ново-Никулине. Провели время они у нас очень приятно, особенно дети... Старшие дети много читали, а маленькие целыми днями бегали по саду. Утренний чай, по своему желанию, пили одни в своем помещении, и дети всегда бывали очень рады, когда им к чаю приносили свежее домашнее печенье.

Воспоминания Г. Назарьевой. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

...В Симбирске даже в раннем детстве он (Володя. — А. И.) много читал. Книги он брал в Карамзинской библиотеке¹, куда ходил со своей старшей сестрой, Анечкой.

Шутя, Анечка спросила меня:

— А что, Коля, рассказывал тебе Володя, как он в библиотеку ходил?

— Нет, не говорил. А что?

— Ты его расспроси. Это интересно.

Володя не сразу и не очень охотно рассказал, что по дороге в библиотеку на улице ему попадались гуси, которых он дразнил. Гуси, вытягивая шеи, нападали на него, и, когда эта атака принимала слишком настойчивый характер, он ложился на спину и отбивался ногами.

— Почему же не палкой? — задал я вопрос.

— Палки под рукой нет. Впрочем, все это пустяки, дурачество...

Н. Веретенников, стр. 15 — 16.

¹ О Карамзинской библиотеке, в которой семья Ульяновых имела три абонемента на имя Ильи Николаевича с залогом 15 рублей и которой Володя, как и другие члены семьи, пользовался в течение всех лет жизни в Симбирске, корреспондент «Казанского биржевого листка» рассказывал в 1887 году:

«Она состоит из одной грязной комнаты, в которой и раздеваются, и читают, и ходят прямо в галошах и пальто приходящие за книгами на дом.

В библиотеке один общий стол. Пять-шесть сидящих в ней человек — больше из отставных чиновников, идущих в библиотеку «от нечего делать», не стесняясь громко разговаривают, рассказывают городские сплетни.

Все свидетельствует о том, что просветительные средства и учреждения обретаются в Симбирске не в авантаже (то есть не в благоприятном положении. — А. И.)» (Н. Никифоров. Симбирск и его общественная жизнь (письма в редакцию). «Казанский биржевой листок», 1887, 18 октября).

Городская библиотека помещалась недалеко от гимназии, в нижнем этаже здания «дворянского собрания». Сейчас здесь Дворец книги — областная библиотека имени В. И. Ленина.

 

Брали нам также книги в Карамзинской библиотеке, имевшиеся детские и разные школьные хрестоматии. Так, помню сборник Гербеля «Русские поэты»¹, который мы читали и перечитывали, из которого заучивали наизусть отрывки. У нас было в обычае готовить отцу и матери какие-нибудь сюрпризы к именинам и к праздникам... В раннем детстве мы могли самостоятельно выучить только стихи, да разве еще переписать их покрасивее и вложить в конверты...²

Помню также, что из сборника Гербеля мы читали с увлечением «Дурочку» Майкова. Читали роман Вальтера Скотта «Айвенго» — по тогдашнему переводу «Ивангое» — и очень увлекались им.

A. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 39, 40).

¹ Составленной Н. В. Гербелем «Хрестоматией для всех» («Русские поэты в биографиях и образцах») была награждена ученица 2-го класса симбирской Мариинской гимназии Ольга Ульянова «за благонравие и успехи».

² Некоторые из этих подарков хранятся в Доме-музее В. И. Ленина в Ульяновске. В преподнесенном Анной Ильиничной отцу голубом конвертике с надписью «Моему милому папе» вложено аккуратно переписанное ею стихотворение К. И. Коренева о Симбирске (см. стр. 19 наст, издания). В другом таком же конвертике — ее собственное стихотворение «Пастух». Александр Ильич подарил матери выпиленную им дощечку для хлеба. 1 апреля 1882 года маленькие Митя и Маня преподнесли Марии Александровне свою совместную фотографию.

 

...Он (Володя. — А. И.) удивительно хорошо, сознательно читал¹. Это их семейная традиция. Родители подбирали книги и руководили чтением детей. Страсть к чтению у В(ладимира) И(льича) сохранилась до конца. Через чтение дети очень рано получили разнообразные знания и общее развитие.

B. А. Калашников. Домашний учитель  Ильича. «Огонек», 1926, № 7, стр. 6.

¹ В статье «Что читал Володя Ульянов» («Пионерская правда», 1956, 31 июля) двоюродный брат Владимира Ильича Н. И. Веретенников рассказывает:

«Блестящая намять Владимира Ильича на многие годы сохранила прочитанное в детстве. Как-то Надежда Константиновна Крупская сидела за столом перед развернутой детской книгой. Под картинкой с изображением снежной бабы были напечатаны стихи о зиме. Владимир Ильич, заглянув через плечо Надежды Константиновны, прочел первые две строчки:

Здравствуй, милая зима,
Чем полна твоя сума?

и далее, уже не смотря в книгу, декламировал:

В ней чудесные салазки
Принесла ты для ребят...»

 

Какие книги читал маленький Володя?

Отлично помню, что Володе нравилась сказка Вагнера «Колесо жизни». Увлекали его и сказки Пушкина, Гоголя, наполненные чудесами. Конечно, знали мы на память и многие строчки «Конька-Горбунка» Ершова.

Очень большое впечатление на Володю и на меня производила сказка «Волшебный корабль». Не на ковре-самолете, а на летающем волшебном корабле отправляется построивший этот корабль герой, чтобы жениться на дочери короля. Дорогой он подбирает разных сказочных людей: кто с охапкой соломы, при разбрасывании которой сразу становится холодно, кто обладает свойствами, прямо вытекающими из их названия — «опивало» и «объедало». Герой берет с собой и человека с привязанной к уху ногой, чтобы без надобности не шагнуть слишком далеко, и человека с завязанным глазом, чтобы видеть обычное, а не чрезмерно удаленное. Все взятые на волшебный корабль как раз оказываются необходимыми герою при испытаниях, назначаемых капризным отцом невесты.

Н. Веретенников. Что читал Володя Ульянов. «Пионерская правда», 1956, 31 июля.

...С осени 1875 года Ульяновыми было сменено несколько квартир, пока летом 1878 года Илья Николаевич не купил дом в конце Московской улицы, ближе к реке Свияге¹.

А.А.И. Ульянова-Елизарова. Цит. по книге В. В. Алексеева и А. Швера, стр. 58.

¹ Со Стрелецкой улицы семья Ульяновых в 1875 году переехала на Московскую улицу, в дом Анаксагорова (теперь улица Ленина, 72). В следующем, 1876 году Ульяновы снова сменили квартиру, переехав на Покровскую улицу, в дом Косолапова (теперь улица Льва Толстого, 28). В этом доме они прожили два года. Здесь 6 февраля 1878 года родилась сестра Владимира Ильича — Мария Ильинична. Оба эти дома сохранились до сих пор, почти не изменив своего вида.

2 августа 1878 года Илья Николаевич Ульянов купил дом с усадьбой на Московской улице (теперь улица Ленина, 58), в котором семья Ульяновых жила до 1887 года, то есть до своего отъезда из Симбирска. Здесь прошли детство, юношеские и гимназические годы В. И. Ленина.

После отъезда Ульяновых из Симбирска дом в течение 36 лет принадлежал частным владельцам. В 1923 году, после национализации, в нем был открыт историко-революционный музей. В 1928 году Институт В. И. Ленина и Наркомпрос РСФСР предложили переоборудовать историко-революционный музей в Дом-музей В. И. Ленина. Большую помощь реставрационной комиссии оказали члены семьи Ульяновых.

7 ноября 1929 года, в день 12-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске был открыт для посещения.

 

Дом (Ульяновых. — А. И.) был деревянный, одноэтажный с антресолями, т. е. наверху непосредственно под крышей, рядом с чердаком, было несколько маленьких комнат, выходивших окнами во двор.

Фасадом дом выходил на Московскую улицу, тогда пыльную и грязную, с деревянными тротуарами. Если идти от центра города на запад, к реке Свияге, дом был с левой стороны улицы. Внизу было пять больших комнат (с востока на запад), зала, кабинет отца, так называемая проходная, мамина комната и столовая, кроме того, было две прихожих (с востока и с запада). Внизу же на запад была кухня, через холодные сени.

Наверху в антресолях были четыре маленькие комнаты: две к западу — Анина и детская, и две к востоку — Саши и Володи. Обе эти половины антресолей имели две внутренние лестницы, связывавшие верх с низом через две прихожие. Летом же обе половины антресолей соединялись между собой также балконом между Аниной и Сашиной комнатами.

Дм. Ульянов. Детские годы Владимира Ильича. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 141.

Обстановка (в доме Ульяновых. — А. И.) была самая простая, какая вообще часто встречалась у разночинцев средней руки, многое покупалось по случаю, вообще определенного характера не было. Портретов и картин на стенах не было, вообще обстановка носила пуританский характер. Объясняется это отчасти вкусами и образом жизни Ильи Николаевича, отсутствием средств и отчасти и художественного образования, вообще в Симбирске того времени не имевшегося.

Так как Мария Александровна была очень хорошая музыкантша, любившая и хорошо понимавшая музыку, то музыка в семье значила многое, но в других отраслях искусства подготовки не было. Были географические карты, отец приобрел их для детей... Для детей выписывались журналы, была коллекция производств шелка, шерсти, бумаги и т. п., был еще зоологический атлас...

В семье большое значение имели книги, их было много...

Протокольная   запись выступления А. И. Ульяновой-Елизаровой на заседания комиссии по реставрации дома В. И. Ленина,  16  июня  1929  года. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Первая комната... была залой, соседняя с ней небольшая комната — кабинет И(льи) Н(иколаевича)¹. Кабинет от следующей, 3-й, самой большой.., от бывшей столовой, отделялся сплошною стеной. В кабинет вели две двери: из залы и проходной комнаты из передней. За этой проходной во двор была другая проходная, в которой за занавеской помещалась Мария Александровна. Особенно мне памятны 2 из этих комнат, в которых мне чаще всего приходилось бывать и которые резко отличались одна от другой по своему характеру и царящей в них атмосфере, — это кабинет И(льи) Н(иколаевича) и столовая².

Первая была рабочей деловой комнатой, в ней невольно настраиваешься на серьезный деловой тон. В этой комнате казалось неудобным вести праздные, пустые разговоры. Сам хозяин этой комнаты И(лья) Н(иколаевич) в ней строг и серьезен. Вторая, в которой сосредоточивалась вся жизнь семьи, носила мирный, патриархальный характер.

Хозяйкой этой комнаты была М(ария) А(лександровна), сдержанная, спокойная, приветливая, окруженная детьми. Здесь я видела М(арию) А(лександровну) с доброй, приветливой улыбкой сидящей за чайным столом. Сам И(лья) Н(иколаевич) в этой комнате казался не хозяином, а гостем — здесь можно было и пошутить и посмеяться.

Воспоминания В. В. Кашкадамовой (Юбилейный сборник, стр. 38).

¹ Кабинет Ильи Николаевича представлял собой небольшую комнату, выходящую двумя окнами на улицу. На окнах занавеси из сурового полотна. В простенке между окон письменный стол, около стола круглое венское кресло. В углу кабинета книжный шкаф, заполненный педагогической литературой. На круглом столике перед кушеткой лежат журналы: «Вестник Европы», «Современник», «Отечественные записки». На стене карта Симбирской губернии.

² Столовая — самая просторная комната в доме. Посредине комнаты большой обеденный стол, над ним висячая лампа. В углу шкаф для посуды, на подоконниках и тумбочках цветы. Мария Александровна очень любила цветы и сама их разводила. У окна старинная швейная машина. На стене часы с гирями и географические карты Европы и Азии (см. «Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске», изд. 6. Куйбышев, 1945, стр. 48).

 

В эту комнату (столовую. — А. И.) семья Ульяновых сходилась к обеду, к чаю. Сюда же она собиралась по вечерам после дневных занятий. Столовая была местом коллективной учебы детей, ручных работ, игр. Это была их, как называется по-немецки, «Wohnzimmer» (жилая комната. — Л. И.). Дети учили здесь свои уроки, читали книги, играли в шахматы, а Мария Александровна шила на машинке: она сама обшивала по большей части своих детей. В этой же комнате дети Ульяновых по субботам вечером читали и обсуждали свой журнал «Субботник», который они сами составляли¹.

Из путеводителя по Дому-музею В. И. Ленина в г. Ульяновске. Под редакцией А.И. Ульяновой-Елизаровой. М. — Л., 1931, стр. 32 — 33.

¹ О журнале «Субботник» см. подробнее на стр. 97 — 99 наст, издания.

 

В столовой во время обеда мама сидела у западного конца стола, папа у восточного. По правую руку папы сидел Саша. Около мамы сидели мы, маленькие, — я и Маня. У остальных постоянных мест не было, я их не помню...

В столовой на стол часто ставился букет цветов; весной, например, всегда стоял букет сирени, и ребята искали в нем «счастье», т. е. цветки с пятью и больше лепестками.

Д. И. Ульянов в записи А. Г. Каверзиной. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Мы, посторонние, садимся (в столовой. — А. И.) обыкновенно за длинную сторону стола, обращенную к окнам, направо от Ильи Николаевича, сидевшего обычно за короткой стороной, на председательском, так сказать, месте. По другую длинную сторону стола располагались подле Марии Александровны, сидевшей за самоваром, дети. Володя занимал крайнее место в углу, — всего ближе к отцу. Так как я садилась, продолжая иногда беседу, тоже к ближнему от Ильи Николаевича краю, то Володя приходился прямо против меня...

В. Кашкадамова. Мое знакомство с гимназистом Володей Ульяновым. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Столовая (в доме Ульяновых. — А. И.) была оклеена темными обоями. Мягкая мебель в гостиной была обита красной материей.

Воспоминания Л. П. и В. П. Дмитриевых. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Просторная зала с мягкой мебелью, обитой бумажной материей, с роялем, пальмой и т. п. говорит, что здесь жила семья среднего достатка... Никаких приемов гостей и званых вечеров, кроме редких детских праздников, эта зала не видела в своих стенах...

Нахлопотавшись за день по хозяйству, Мария Александровна часы своего отдыха проводила за роялем...

На рояле лежат некоторые ноты (подлинники), принадлежавшие Марии Александровне и Ольге Ильиничне...

На письменном столе (в кабинете. — А. И.), за которым работал Илья Николаевич, стоит письменный прибор (подлинник), подаренный Илье Николаевичу его сослуживцами-учителями в 25-летае его служебной деятельности, в 1880 г. Тут же на столе в витрине лежат черновики Ильи Николаевича: его рукой написанные отчеты по народному образованию, о педагогических курсах, об учительских съездах.

На кушетке лежит вышитая подушка (подлинник) работы сестры Владимира Ильича —  Ольги Ильиничны.

Илья Николаевич и спал на диване в своем кабинете, который заменял ему и спальню...

Рядом с комнатой Александра Ильича, в угловой, с одним окном во двор, комнате, расположенной над лестницей, помещался Володя Ульянов¹.

Из путеводителя по Дому-музею В. И. Ленина в г. Ульяновске. Под редакцией Л. И. Ульяновой-Елизаровой. М. — Л., 1931, стр. 10, 11, 12, 15-16, 25.

¹ Комната Владимира Ильича была проходной. Убранство ее составляли железная кровать, покрытая белым тканевым одеялом, деревянный стол и два венских стула. На стене самодельная полка с книгами и учебниками, географическая карта.

 

Дом был куплен вместе с участком. Во дворе лежало большое дубовое бревно. Решили: это бревно использовать на поделки. Оно было распилено на несколько досок. Из них отец заказал 12 стульев, их сделали складными из отдельных планок.

Стулья ничем не красились и не лакировались. Дуб оставался в натуральном виде. Они были поставлены в столовой вокруг обеденного стола, но так как эти стулья были малоудобны, то из столовой их убрали, а вместо них поставили венские.

Д. И. Ульянов в записи А. Г. Каверзиной.  Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

При нем (то есть при доме. — А. Л.) был большой зеленый двор и молодой, но довольно обширный садик, большей частью фруктовый. Все место тянулось на целый квартал, и калитка в заборе сада давала возможность выйти на следующую, Покровскую, улицу¹. Окраинные, заросшие сильно травой улицы, прелестный цветник, которым заведовала мать, изобилие ягод и плодов, а также близость реки Свияги, куда мы ходили ежедневно купаться, делали этот уголок недурным летним пребыванием (конечно, воздух был все же городской, с деревней не могло сравниться). Мы подолгу гуляли в теплые летние вечера или сидели на увитой цветами терраске, а в особенно душные ночи вытаскивали на нее матрацы и спали на ней.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 57).

¹ Через сад Ульяновы летом ходили купаться ни реку Свиягу, а зимой — кататься на общественном катке, который устраивался на той же реке.

 

Двор был большой, покрыт травой, цветников на дворе не было. В левой, восточной стороне двора у стены, начиная от ворот, росли в один ряд большие деревья и затем, начиная со второй трети стены, росли кусты бузины, которые доходили до загиба этой стены к востоку. У загиба стены рос большой вяз. Угол, образуемый стеной в данном месте, был не острый.., а прямой.

В правой западной стороне двора, неподалеку от дома, примыкая к стене, находились рядом под одной крышей три постройки: 1) 2 погреба — один набивался льдом, другой служил подвалом для хранения яблок и 2) дровяник. Эти постройки были бревенчатые с тесовой двухскатной крышей.

На некотором расстоянии от погребов по направлению к саду у той же западной стороны находились рядом и под одной крышей сарай и конюшня, причем последняя своей южной стеной выходила в сад. Над сараем и конюшней находился сено-пал. Дверь на сеновал была расположена над дверью в конюшню и к ней была простая без перил приставная лестница. У двери на сеновал была площадка с перилами. Эти постройки были бревенчатые с тесовой двухскатной крышей, очень простые, ветхие и небольшие по размеру. Конюшня была в одно стойло.

Начиная от конюшни, под прямым углом к ней шла зеленого цвета изгородь (решетка), отделяющая двор от сада...

В ней была калитка, ведущая в сад. Эта изгородь упиралась во флигель, который несколько выступал в сад.

Флигель был маленький, бревенчатый, со стороны сада обмазан глиной. Фундамента не было — была простая завалинка. Крыша тесовая, двухскатная. Крыльцо в одну ступеньку с площадкой. Вход во флигель был со двора, с северной стороны. Изнутри он был оштукатурен и оклеен обоями. Полы крашеные. Двери и окна тоже окрашены белой масляной краской. Флигель состоял из трех комнат. Кухни в нем не было. Кухня находилась на небольшом расстоянии от флигеля, к северо-западу от него. Одна комната флигеля была в два окна, а две других комнаты имели по одному окну. Три окна флигеля выходили в сад, одно окно — во двор на западную сторону. Русской печи во флигеле не было, он отоплялся одной небольшой голландской печью¹.

К восточной стороне флигеля примыкал дровяник и рядом с ним под одной крышей — погреб, который своей восточной стороной примыкал к забору, отделяющему двор с восточной стороны. Дровяник и погреб были низкие, небольшие, бревенчатые. Крыша на них — тесовая.

Неподалеку от погреба у забора находилась маленькая уборная.

Напротив погреба в углу, примыкая своей северной и восточной стеной к забору, находился коровник и над ним сеновал.

Неподалеку от конюшни у стены рос куст бузины.

Кухня, находившаяся неподалеку от флигеля, к северо-западу от него, представляла из себя маленькую мазанку в одну комнату. Она была бревенчатая, оштукатурена снаружи и внутри. Крыша тесовая, двухскатная. Фундамента не было — была простая завалинка. Вход в кухню был с восточной стороны. Крыльцо в одну ступеньку, с площадкой. Два окна из кухни выходили на северную сторону. Полы и окна были не крашены. Стены изнутри были выбелены.

Рядом с кухней с западной стороны находился колодезь с деревянной помпой и желобом. У колодца имелся чан для воды ².

В западной стороне двора неподалеку от сарая были качели, «гигантские шаги», а к северо-востоку от них — площадка для крокета.

Между западной стороной двора и кухней дома находилась помойка...

Калитка в изгороди, ведущая в сад, находилась близко от флигеля и выходила в аллею, которая направлялась с севера на юг и в противоположном своем конце упиралась в калитку, выходившую на Покровскую улицу.

По обеим сторонам аллеи росли серебристые тополя, а между ними — кусты крыжовника. Эту аллею в средней части пересекала другая аллея, имеющая направление с востока на запад. На ней был цветник. В ее западном конце находилась беседка. Вход в беседку был с восточной стороны. Беседка была тесовая с железной крышей. Веранды при ней не было. Окон тоже не было. Вход в нее представлял из себя полукруглую арку. При входе было несколько ступеней. Три остальные стены беседки были глухие без окон (может быть, в стенах на север и юг были маленькие окошечки). Перед беседкой был большой цветник, были розы. Около нее росли кусты терна и несколько кустов вишни, а также у беседки росли несколько молодых деревьев лиственницы.

Сад был молодой, 8-летний, при покупке дома в 1878 г...

Воспоминания А. И. Ульяновой-Елизаровой. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

¹ Д. И. Ульянов вспоминает: «Флигель обычно сдавался внаймы, только одно лето, во время ремонта дома, флигель занимали мы, а кухоньку при нем Саша использовал под химическую лабораторию» («Детские годы Владимира Ильича». «Красная новь», 1938, № 5, стр. 141).

² «Вода в этом колодце, — пишет Д. И. Ульянов, — была очень жесткая и годилась кроме поливки сада только для мытья полов. Питьевая пода доставлялась с реки Свияги водовозом» (там же).

 

Садик был большей частью фруктовый: в нем были яблони, вишни и ягодные кусты различных сортов. Был также хорошенький цветник. Всем этим заведовала мать, очень любившая садоводство. Рабочих рук, кроме нанимаемых иногда для окопки яблонь и тому подобных трудных весенних или осенних работ, не было. Мы все помогали.

Помню летние вечера после сухих, жарких дней и всех нас с лейками, с ведрами, с кувшинами — со всякой посудой, в которую можно было набрать воды, накачивающими воду из колодца и путешествующими в сад к грядкам и обратно. Помню, как быстро мчался оттуда с пустой лейкой Володя.

Лакомились мы вволю ягодами и фруктами. Но это происходило не беспорядочно, известная дисциплина была и тут. Так, нам разрешалось, когда яблоки поспевали, подбирать и есть так называемую «падаль», то есть упавшие на землю подточенные червем яблоки, но с деревьев мы не срывали. Затем был известный порядок: с каких деревьев есть раньше — скоропортящиеся сорта, — а какие собирать для варенья и на зиму. И в результате мы ели вдоволь в осенние месяцы и у нас хватало на всю зиму.

Помню, как все мы были возмущены одной гостьей-девочкой, которая попыталась показать нам свою удаль тем, что с разбегу откусила от яблока на дереве и промчалась дальше. Нам было чуждо и непонятно такое озорство. Точно так же и с ягодами: нам указывались гряды клубники, или части малинника, или вишневого лесочка, где мы могли «пастись», оставляя нетронутыми более поздно созревающие или предназначенные на варенье части ягодника¹. Помню, как удивлялись знакомые, видя, что три стройных вишневых дерева близ беседки — место вечернего чая летом — устояли, все осыпанные ягодами, до 20 июля (день именин отца) и что при всей доступности их и обилии ягод никто из детей не тронул их.

 — Дети могут кушать ягоды в другой части сада, а эти деревья я просила их не трогать до двадцатого, — говорила мать.

Мать наша умела поддерживать дисциплину, никогда излишне не стесняя нас. Это имело большое значение в воспитании всех нас.

Та разумная дисциплина и бережливость, которую проявлял Владимир Ильич в своей личной жизни и которой он требовал от всех товарищей в государственном строительстве, была впитана им еще с детства.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 29 — 31.

¹ М. И. Ульянова вспоминала: «Запрещение это выполнялось нами, детьми, очень строго. И я помню, как поразили меня слова одной знакомой, которая в разговоре с мамой выразила удивление, что в саду все цело. «Мои, мол, ребята, все обрывают». Я не помню, чтобы запрет рвать ягоды и пр. был для нас особенно труден, мы всегда получали ягоды за столом, кроме того, запрета, например, на крыжовник, когда он созревал, не было совсем, да и на другие ягоды запрет скоро снимался...

В этих ягодных кустах, помню я, мелькала иногда фигура Владимира Ильича» (М. И. Ульянова. О Ленине. М., 1964, стр. 9).

 

Через весь сад, от садовой калитки до Покровской улицы, шла так называемая большая аллея, делившая сад на две равные половины... В конце аллеи росла одна осинка с вечно трепещущими листьями. Аня ее почему-то очень любила, и мы прозвали ее «Анина осинка». Кроме этой большой аллеи вокруг всего сада вдоль заборов с соседними участками были четыре узенькие аллейки с прочно установившимися у нас в детстве названиями: «Черный бор» с густою сиренью и развесистыми вязами, «Желтый бор» с густой акацией, «Красный бор» с большим деревом колючего боярышника и даже «Грязный бор», ввиду обилия там, благодаря неопрятному соседству¹, всякого мусора — бумажек, пустых бутылок и пр...

Кроме серебристых тополей и единственной осинки в саду было несколько ветвистых вязов, на которые мы все охотно лазили во время своих игр, было также много кустов сирени, но больше всего обыкновенной желтой акации, которой, по существу, был обсажен по краям весь сад.

Из фруктовых деревьев были преимущественно яблони. Больше всего было «аниса» (приволжский сорт яблок), затем «белый налив», «аппорт» и несколько деревьев с очень вкусными яблоками под названием «черное дерево». Помню, что яблоки с этого черного дерева мама всегда берегла, главным образом, для папы. Была еще одна яблоня в конце сада под названием «дичок», у детей переделанное «дьячок». Дерево обычно было густо усыпано маленькими, но очень вкусными плодами. Бывало, кто раньше утром встанет, первым бежит собирать урожай, т. е. упавшие на землю яблоки, и потом делится с другими. С деревьев рвать не полагалось до определенного срока. И я не помню с нашей стороны ни одного правонарушения в этом смысле. Кроме яблок было две-три груши и несколько вишневых деревьев, густой малинник, кусты крыжовника и смородины... Было также несколько грядок клубники, с которыми мать подолгу возилась, пересаживая кустики, удобряя землю, и с поливкой. В поливке сада, а иногда и в уборке его принимали участие все дети. Это была, так сказать, общественная нагрузка, от которой никто никогда не отказывался наоборот, скорее было соревнование.

Около колодца во дворе стояла большая кадка, другая такая же кадка стояла в цветнике. От нас требовалось, особенно в жаркое летнее время, чтобы обе эти кадки были заблаговременно наполнены водой, чтобы можно было поливать цветы рано утром, что часто делала мать сама. По вечерам же брались за работу все вместе. Обычно один кто-нибудь качает воду из колодца, другие с лейками и ведрами разносят ее к месту назначения. Бывало, приходит иногда отец, и работа кипит вовсю. Если качаешь воду из колодца, не хочется уступать другому, покуда не натрешь мозолей на руках, лишь бы побольше наполнять бочку водой, не отстать от других.

Дружная, спорая бывала работа!

Когда решали пить чай в беседке, то так же дружно брались все за работу, — Саша, бывало, тащит в сад самовар, другие несут, что кому под силу, дети по нескольку раз бегают в дом и обратно в сад, в беседку. Обычно было принято, чтобы прислугу не беспокоить этим делом, а все делать самим. Обычно в нашей семье вечерний чай соединялся с холодным ужином, так что возни с этими чаепитиями в беседке было немало. По окончании чаепития на всех также хватало работы — девочки помогали матери мыть посуду, мы уносили из беседки все обратно домой.

Дм. Ульянов. Детские годы Владимира Ильича. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 141 — 142.

1 В записи, сделанной А. Г. Каверзиной со слов Дмитрия Ильича Ульянова (хранится в Доме-музее В. И. Ленина в Ульяновске), о соседях говорится следующее:

«Соседями Ульяновых с западной стороны дома были Мандрыкины, а с восточной стороны, через дом от Ульяновых, жил священник Медведков».

Выписками из окладной книги бывшей городской управы за 1884 год устанавливается, что кроме А. Н. Мандрыкина непосредственной соседкой Ульяновых была М. В. Сипягина.

 

...У себя дома (Володя. — А. И.) любил проводить время летом в саду, где он читал книги и руководил играми, в которых принимали участие его... сестры — Анна Ильинична и Ольга Ильинична.

М. Ф. Кузнецов. Юношеские годы Владимира) Ильича Ульянова-Ленина. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Вместе с Вл(адимиром) Ил(ьичем) и Ольгой Ил(ьиничной) играли во дворе. Володя был всегда командиром. Рыли траншеи, часто играли в игру «кот суселиус».

Воспоминания Л. П. и В. П. Дмитриевых. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

В старину был обычай весною выпускать на волю птичек. Володя любил этот обычай и просил у матери денег, чтобы купить птичку, а потом выпустить ее.

Любил маленький Володя ловить птичек, ставил с товарищами на них ловушки. В клетке у него был как-то, помню, реполов. Не знаю, поймал он его, купил или кто-нибудь подарил ему, помню только, что жил реполов недолго, стал скучен, нахохлился и умер. Не знаю уж, отчего это случилось: был ли Володя виноват в том, что забывал кормить птичку, или нет.

Помню только, что кто-то упрекал его в этом, и помню серьезное, сосредоточенное выражение, с которым он поглядел на мертвого реполова, а потом сказал решительно: «Никогда больше не буду птиц в клетке держать».

И больше он действительно не держал их.

А. И. Ульянова. Детские и школьные годы Ильича, стр. 24

Помню, с каким увлечением играли мы, четверо старших, в «черную палочку» на дворе нашего дома на Московской улице в 1878 — 1879 гг....

Правда, помню я, как, запрятанные на чердак, в ожидании Володи, который не мог найти нас, мы беседовали о какой-то только что прочитанной Сашей книге... Но послышались шаги и голос Володи, и, прервав на середине рассказ, Саша пустился на перепрятывание, на разные уловки, чтобы выскочить и добежать раньше и тем выиграть игру.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 50 — 51).

В Симбирске Володя встретил меня очень радушно. Бегали мы во дворе и в саду, играли в пятнашки, горелки и черную палочку, но больше всего мне понравилась игра в солдатики. Володя сам вырезал их из бумаги и раскрашивал цветными карандашами. Было две армии: одна у Володи, другая у его младшего брата, Мити.

Солдатики стояли благодаря отогнутой у ног полоске бумаги. Размер этой полоски был строго установлен — одинаковый в обеих армиях, но различный для солдат и генералов.

У последних полоски были шире, и поэтому они были более устойчивы. Армии строились в боевом порядке по краям большого стола, и начинался бой.

Стреляли горошинами, щелкая их пальцами. Бойцам, не падавшим от удара горошиной, выдавались ордена, разрисованные Володей. Чтобы позабавить меня и подразнить братишку, Володя незаметно для Мити острым гвоздиком прикалывал у некоторых солдатиков подставки к столу. Эти воины от ударов горошины легко сгибались, но не падали, а Митины солдаты и даже генералы валились. Это очень удивляло Митю. Он не догадывался о шутке брата и невероятно горячился, настойчиво стараясь сбить именно этих несокрушимых воинов.

Н. Веретенников, стр. 8.

В нее (то есть в игру «в солдатики». — А. И.) разновременно играли братья — Саша, Володя, сестры — Оля, Аня и я, научил нас этой игре и вырезыванию солдатиков из цветной бумаги старший брат, Саша. Фигурки солдатиков имели подставки и, таким образом, держались вертикально. Аналогично вырезывались и кони, на которых можно было прилаживать солдатиков верхом, получались всадники (конница). Игра была очень проста и напоминала собою простые детские кегли. Каждый играющий должен был выставлять по условию на полу комнаты в ряд по 10 — 15 солдатиков, и они сбивались маленьким резиновым мячиком, который употребляется в игре в лапту. Сбитые фигурки должны были заменяться новыми из запаса.

Играли обычно в столовой, где расстояния были промерены. Интересно, что Сашина армия были итальянцы под предводительством Гарибальди. Володина — американцы Авраама Линкольна из гражданской войны Севера с рабовладельческим Югом под командой генералов Гранта и Шермана. У Ани и Оли были испанские стрелки, боровшиеся с Наполеоном Бонапартом. В боях не нужно было, чтобы противник соответствовал обязательно истории: американцы могли драться с испанцами, итальянцами, русскими и т. д., как в шахматной партии.

В детской литературе того времени отображалась очень ярко борьба негров против рабства, и тут характерно только то, что Володя своим выбором выражал свои симпатии Линкольну и его революционным генералам Гранту и Шерману, боровшимся против рабства негров в южных штатах Америки. У Володи и Оли настольной книгой в то время была повесть Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома».

Воспоминания Дм. Ульянова. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Книги у Володи не отделялись от жизни с самого детства. Прочитав об индейцах, он затевал с сестренкой Олей и братишкой Митей игру в индейцев.

Н. Веретенников. Что читал Володя Ульянов. «Пионерская правда», 1956, 31 июля.

Они (Володя и Оля. — А. И.) были неистощимы на выдумки различных игр, гоняли по саду и двору, лазали по деревьям, забирались в сарай и на чердак. Однажды, когда все собрались к обеду, отец спросил, а где же Володя и Оля? Мать кивнула наверх и ответила: «Там, на чердаке, играют в индейцев».

Воспоминания М. И. Ульяновой. Цит. по статье Ю. Махиной и Г. Хаита «В семье». «Пионер», 1960, № 4, стр. 19 — 20.

На дворе и в саду у нас было много разных детских игр. Вспоминаю из раннего детства игру в лошадки, когда мы носились по двору и по аллейкам сада, один за кучера, другой за лошадь, соединившись веревочкой друг с другом. Володя был старше меня на четыре года, поэтому, когда он бегал за кучера, постегивая меня хлыстиком, все было хорошо, когда же я впрягал его в виде лошади, он очень быстро вырывался и убегал от меня. Догнать его я не мог, и тогда, помню, я безнадежно сел на траву и стал говорить, что так играть нельзя, — он сильнее меня и, когда ему вздумается, убегает от меня, что никогда, мол, не бывает, чтобы лошадь убегала от кучера, а поэтому он должен бегать за кучера, а я за лошадь. На это Володя ответил: лошадь всегда сильнее человека, и ты должен уметь подойти к ней с лаской, покормить ее чем-нибудь вкусным, например черным хлебом с солью, что, мол, лошади очень любят, и тогда лошадь не будет убегать от тебя и будет послушной.

Впоследствии помню, я бегал в лошадки чаще с кем-нибудь из сверстников или с сестрами. На этом дворе играли мы всей кашей компанией, с Аней и Сашей, в черную палочку, причем тот, кто «водил», должен был, начиная искать, громко возглашать: «черная палочка пришла, никого не нашла, кого первого найдет, того с палочкой пошлет». Помню, что я часто ждал в эту игру, чтобы меня «выручил» Саша, который выбегал из своей засады обычно последним.

Вспоминаю из раннего детства игру «в брыкаски», которую выдумал, очевидно, Володя, когда ему было около восьми лет. Играл он, сестра Оля и я. Это, собственно, не была игра в обычном смысле слова, — никаких правил, ничего твердо установленного. Это была импровизация, фантазия в лицах и действиях. Конечно, главным действующим лицом был Володя, его фантазия, его инициатива. В эту фантастику он вовлекал нас, младших: меня и Олю. Какую роль мы играли, что должны были делать? Заранее ничего не было предусмотрено. Володя сам свободно фантазировал и осуществлял эту фантазию в действиях. Что такое «брыкаска»? Это не то человек, не то зверь. Но обязательно что-то страшное и, главное, таинственное. Мы с Олей сидели на полу в полутемной зале нашего симбирского дома и с замиранием сердца ожидали появления брыкаски. Вдруг за дверью из-под дивана слышатся какие-то звероподобные звуки. Внезапно выскакивает что-то страшное, мохнатое, рычащее, это и есть брыкаска — Володя в вывернутом наизнанку меховом тулупчике. Может быть, брыкаска сердитая, злая, от нее нужно бежать, прятаться под диван пли под занавеску, а то укусит или схватит за ногу, а может быть, она только по виду страшная, а на самом деле добрая и от нее совсем не надо бегать, можно даже с ней подружиться и приласкать ее. Этого никто не знает. Все зависит от ее настроения. Полумрак, мохнатое существо на четвереньках... Оно рычит и хватает тебя за ногу. Страшно! Возня, визг, беготня, грозное рычание брыкаски, то под диваном, то на диване, то в зале, то в совершенно темной прихожей. Затем внезапно обнаруживается, что брыкаска добрая, не кусается и не щипается и ее можно спокойно погладить по шерстке. И уже нисколько не страшно, даже очень весело, брыкаска выделывает удивительные номера и подплясывает, мы за пей, кто во что горазд...

Ясно, что для такой игры было совершенно необходимо, чтобы старших не было дома, а то всякий интерес пропадает, внесут в залу лампу, велят вылезать из-под дивана, а брыкаске в вывернутой шубе определенно влетит.

И вот помню, как большую радость, когда Володя и Оля

таинственно сообщают мне, что сегодня вечером пана с мамой куда-то уходят, и мы будем играть «в брыкаски».

Вообще у Володи в детстве была богатая фантазия, которая проявлялась в самых разнообразных играх. У меня остался в памяти, между прочим, такой случай: сидим мы вечером за большим столом и мирно и спокойно занимаемся какой-то стройкой домиков. Я соорудил из карт какой-то высокий дом, что-то, как мне показалось, необычайное, и стал хвастаться перед ними. В это время входит няня и заявляет, к моему великому огорчению, что мама велит мне идти спать. Мне не хочется, начинаются обычные пререкания. Вдруг Володя, чтобы поддержать няню, произносит отчетливо, с напускным важным видом примерно следующую фразу: «Инженер мистер Дим перед своей поездкой в Америку представил нам замечательный проект многоэтажного здания, рассмотрением которого мы должны сейчас заняться. До свидания, мистер Дим!» Польщенный похвалой, я без всякого дальнейшего протеста отправляюсь с няней в путешествие.

Дм. Ульянов. Детские годы Владимира Ильича. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 142 — 143.

Младшего брата Володи, Митю, помню еще ребенком, лет с четырех. Поразительно живой и красивый мальчик, Митя был как ртуть. Когда он что-нибудь рассказывал, то от живости захлебывался и даже начинал заикаться. Тетя Маша спокойно, методически заставляла его неторопливо и связно изложить свое повествование. Редким воспитательным талантом она обладала!

Митя очень интересовался охотой и все время вертелся около старших.

Он обычно знал все подробности: где, когда, кем и при каких обстоятельствах убита дичь. Впрочем, сплошь и рядом на вопрос, обращенный к охотникам, возвратившимся с пустым ягдташем: «Что убил?» — Митя получал сумрачный ответ: «Время». Но зато какая была радость, когда можно было услышать, что убиты два дупеля или три кулика¹.

Н. Веретенников, стр. 39 — 40.

¹ Как-то, помогая Саше копать червей на берегу Волги, Митя нашел красивый кристалл, который старший брат взял с собой в Петербург. Там он передал находку одному из своих учителей знаменитому почвоведу, профессору университета В. В. Докучаеву. «Диме передай, — писал Саша родным, — что гипсовый кристалл, который он нашел, с удовольствием взяли в наш минералогический музей». Этот кристалл под № 24/5276 и сейчас находится в минералогическом кабинете геологического факультета Ленинградского университета.

 

В большом ходу была у Володи и Оли игра «в индейцев», иногда и я принимал в ней участие. Научились читать Володя и Оля почти одновременно и читали в детстве одни и те же книжки. Вот под влиянием чтения про индейцев у них и создалась такая игра, когда они, изображая индейцев, то и дело прятались от взрослых и шушукались между собой, как бы скрывая что-то.

Помню, как-то однажды я забрел в глухой, заросший со всех сторон уголок нашего сада и увидел там Олю, сидящей в каком-то шалаше из хвороста, пол шалаша был устлан травой. Около шалаша лежала кучка мелко наломанного хвороста, посыпанного огненно-желтыми листиками шафрана. Это должно было изображать горящий костер, на котором в каком-то котелке пли горшочке готовился обед. Над головой у Оли был пристроен большой зеленый лопух, изображавший головной убор индейца. Володя где-то промышлял охотой, она в ожидании его стерегла жилище и готовила еду. Оля дала мне понять, что все это тайна и рассказывать об этом старшим нельзя. Вскоре вернулся с охоты Володя, вооруженный луком и стрелами и тащивший какой-то косматый корень, долженствующий изображать убитого зверя. Володя рассказывал в подробностях, как он измучился в борьбе с этим зверем, как тот покусал и поцарапал его, прежде чем меткая стрела заставила наконец зверя свалиться замертво. При этом Володя рычал и ревел, как убитый им зверь, показывая нам этим, как было страшно и с каким трудом досталась ему победа. Кроме того, мы узнали из его рассказов, что ему причинили много хлопот также «белые» люди, которые ловили Володю арканом и хотели его убить или взять в неволю, что, пожалуй, еще страшнее смерти. Володя изображал, каким он подвергался опасностям и как в конце концов он устал и проголодался. Необходимо было сейчас же достать черного хлеба с солью для восстановления сил, и я был послан поэтому на кухню, но со строгим наказом не выдавать ничего «белым» людям и скрываться.

Помню, с какой таинственностью и важностью я выполнял данное мне поручение и как, насоливши два куска черного хлеба, я крался с этой добычей к шалашу, заметая свой след и уверенный, что никто меня не видит. Володя потом, подкрепившись, показывал нам своп новые стрелы, стреляя высоко в воздух, а я приносил ему обратно его замечательную стрелу с легкой лопаточкой на одном конце и тяжелым куском черного вара на другом.

Иногда, особенно в дождливую погоду, эти игры в индейцев переносились на сеновал, в каретный сарай и даже на чердак дома.

В правом углу двора, почти примыкая к саду, был так называемый каретный сарай. Раньше он, вероятно, служил прямому своему назначению, но при нас, так как у отца не было ни лошади, ни экипажей, он был просто складочным местом для всякой всячины. Этот сарай, большой и просторный, служил нам для детских игр. Редко кто из взрослых заходил в него, и поэтому мы чувствовали себя в нем уединенно и очень уютно. Там довольно низко висела трапеция, на которую кроме Володи лазили и мы с Олей, но главным образом на ней упражнялся Володя.

К нам в Симбирск приезжали иногда странствующие цирковые артисты, которые проделывали на площади Старого венца различные аттракционы, вроде, например, хождения по канату на большой высоте. Этот номер произвел на всех нас большое впечатление, и Володя с Олей решили проделывать то же самое у нас в каретном сарае¹. Достали толстую веревку, натянули ее метра на два над землей и затем упражнялись поочередно в хождении «по канату», причем обязательно подошвы натирались густо мелом и употреблялся шест для балансирования, как у настоящих актеров.

В каретном сарае Володю можно было часто застать за работой — он выделывал перочинным ножом из мягкой осокоревой коры лодочки, которые дарил младшей сестре, Мане. Там же он мастерил себе при помощи топора и пилы ходули², на которых любил потом расхаживать большими шагами. Выпиливанием по дереву лобзиком Володя, в противоположность Саше, не занимался. Он не играл также в бабки, чем увлекались тогда почти все гимназисты и в том числе младший брат, Митя.

На дворе между каретным сараем и погребом были устроены гигантские шаги, на которых все мы иногда катались.

Чтобы Володя увлекался ими, я не помню. Скорее это можно сказать по отношению к крокету, в который Володя с Олей научились играть лучше других. Когда отец купил крокет, помню, как мы под руководством Володи взялись правильно устанавливать его. Между красным и черным колышками Володя туго натянул бечевку и потом, вымеривая точно расстояния молотком, намечал места для установки дужек, и как особенно тщательно он устанавливал потом мышеловку!

Игрой в крокет одно время увлекались мы все — играла и Аня, и ее подруга, молодая учительница, и даже папа, только Сашу очень редко удавалось оторвать от серьезной книги. Играли, строго придерживаясь установленных правил, из-за толкования которых иногда возникали горячие споры (как вообще часто случается в этой игре). Помню, что Володя играл лучше других и бывал непреклонен к нарушителям правил, но в то же время беспристрастным судьей в спорах.

Когда партия затягивалась до темноты, прибегали к помощи бумажных фонариков, которыми освещали дужки. Употреблялись специальные выражения в соответствии с папиной службой — шар отправился в уезд, или угнать этот шар подальше в губернию.

Дм. Ульянов. Детские годы Владимира Ильича. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 143 — 145.

¹ Впоследствии, живя в Казани, Владимир Ильич, по воспоминаниям одного современника, также «ходил в цирк, чтобы видеть атлетические номера...» (см. «Физкультура и спорт», 1959, № 4, стр. 4).

² Делал он их по чертежу, помещенному в журнале «Детское чтение».

 

В летние вакации, когда отец пользовался хотя сравнительным отдыхом (бывали съезды или отчеты), он мог посвящать нам еще больше времени и каждый год брал нас, старших, прокатиться по Волге, что было лучшим нашим удовольствием и предметом далеких планов и разговоров. Всегда любящий и добрый — слишком добрый, как чувствуется теперь, в более зрелые годы, — во время этих путешествий он бывал особенно заботлив о нас, баловал нас особенно. У меня остались в памяти от того времени некоторые мелочи, полные такой тонкой предусмотрительности, на какую не всякая мать была бы способна. И, доставляя нам массу удовольствия, поездки эти всегда еще теснее сближали нас с ним.

А. Ульянова. К статье г. В. Назарьева «Из весенних воспоминаний члена Симбирского уездного училищного совета». «Симбирские губернские ведомости», 1894, 15 октября.

На лето мы уезжали в Кокушкино, деревню Казанской губ(ернии), имение деда по матери (Александра Дмитриевича Бланка. — А. И.), к которому съезжались по летам его замужние дочери с детьми. До 1875 г. поездки эти были ежегодными и были огромной радостью для нас. Задолго начинали мы мечтать о них, готовиться к ним. Лучше и красивее Кокушкина — деревеньки действительно очень живописной — для нас ничего не было. Впрочем, кроме двух, довольно неудачных поездок, — в имение Симбирской губ(ернии), к Назарьеву, и в Ставрополь¹ по Волге, к тете С. А. Лавровой², — мы никуда больше не ездили. Думаю, что любовь к Кокушкину, радость видеть вновь эти места передались нам и от матери, проведшей там свои лучшие годы. Но, конечно, деревенское приволье и деревенские удовольствия, общество двоюродных братьев и сестер были и сами по себе очень привлекательны для нас.

А. И. Ульянова-Елизарова («А. И. Ульянов», стр. 43).

¹ В связи с тем, что Ставрополь оказался в зоне затопления Куйбышевским морем, он в 1955 году был перенесен на новое место — в 109 километрах северо-западнее Куйбышева.

² Софья Александровна Лаврова (род. в 1836 году) — младшая дочь А. Д. Бланка, сестра Марии Александровны Ульяновой.

 

Часть этого имения, принадлежавшего отцу нашей матери, перешла по наследству к ней, но долго проводить там время было неудобно, ибо отец не мог на долгое время отлучаться со службы, но старшие дети живали там иногда и одни. Это был очень живописный и хороший уголок, с речкой, на которой можно было рыбачить и кататься на лодке, со старым парком, в котором раздавались всегда голоса детей — их собиралось в Кокушкине много по летам. Был невдалеке и лес, куда мы ходили гулять. Поездку в Кокушкино мы, дети, очень любили, уже одна поездка на пароходе до Казани, чтобы потом пересесть на лошадей, была для нас удовольствием... Удовольствием этих поездок пользовались, впрочем, больше старшие братья и сестры, а мы, меньшие, чаще оставались с матерью в Симбирске или ездили туда только на сравнительно короткий срок. Мать неохотно отпускала нас без себя, а сама она тоже не уезжала надолго, чтобы не оставлять отца одного.

М. И. Ульянова. О Ленине. М., 1964, стр. 14.

Еще зимой возбуждался вопрос перепиской, когда и кто из Ульяновых приедет летом в Кокушкино. Илья Николаевич иногда приезжал позже или уезжал раньше, а когда подросли старшие — Анна Ильинична и Александр Ильич, то и они иногда приезжали позже.

Н. Веретенников. Владимир Ильич Ленин в деревне Кокушкино. «Большевик Татарии», 1938, № 1, стр. 43.

Илья Николаевич и тетя Маша с детьми, приехав из Симбирска на пароходе, останавливались у нас в Казани и затем уже на лошадях отправлялись в Кокушкино. Ни в Казани, ни в Симбирске железной дороги тогда не было.

Володя садился обычно на козлы и шутил с ямщиком:

— А что, дядя Ефим, был бы кнут, а лошади пойдут?

Он вообще любил шутки, и крестьяне называли его «забавником».

Один ямщик нюхал табак. Его спрашивают:

— Зачем нюхаешь?

— Это, — отвечает ямщик, указывая на тавлинку¹ с нюхательным табаком, — мозги прочищает.

Так как за понюшкой следует чиханье, то Володя говорил одно время, услышав какую-нибудь глупость: «чихни», то есть почисть мозги.

Мы знали всегда заранее день, когда должны были приехать Ульяновы в Кокушкино, и старались угадать час их приезда. Целым обществом отправлялись пешком встречать их километра за два на перекресток, к постоялому дворику. Иной раз мы не угадывали время приезда и выходили два-три раза в день. Встретив, всей компанией, радостные и веселые, возвращались домой.

С приездом Ульяновых в Кокушкино наступал для нас настоящий праздник. Отменялись занятия иностранными языками, подготовка к переэкзаменовкам, и общий тон детского веселья повышался. Мы, ребята, все время висли на плечах у Ильи Николаевича и буквально ловили каждое его слово. Называли мы его «Илья-и-Николаич», считая, что у него два имени.

Он очень любил детей и никогда не отстранял их. Только взрослые останавливали нас, оберегая спокойствие нашего любимца...

На крутом берегу реки стоял так называемый «большой», или «старый», дом, а в нескольких метрах от него, через дорогу, — флигель².

Н. Веретенников, стр. 9 — 10.

¹ Тавлинка — табакерка из бересты. — Примечание Н. Веретенникова.

² В статье «В. И. Ленин в Кокушкине» Н. Веретенников пишет: «Флигель был построен Александром Дмитриевичем (Бланком. — А. И.) для размещения приезжавших к нему гостить четырех дочерей с семьями. Для его пятой, самой любимой дочери, Марии Александровны Ульяновой, была предназначена комната в мезонине старого дома. Эта комната так и называлась «ульяновской» («Иллюстрированная газета», 1940, 21 января).

«Большой» (или «старый») двухэтажный дом с балконом не сохранился. Флигель в настоящее время реставрирован и превращен в Дом-музей В. И. Ленина.

 

«Большой» дом — бревенчатый на бутовом фундаменте, обшит тесом. С переднего и заднего фасада по 4 колонны — строганые, еловые. С фронтона у переднего крыльца — две колонки. На окнах простые наличники и ставни наружные. Перед балконом с восточного угла — березка, с западного — две березки поменьше. Внутри внизу все комнаты оштукатурены и оклеены дешевыми обоями: в зале — белыми, в гостиной — бордо. Коридор и южная комната в мезонине — беленые.

Флигель — бревенчатый (необшитый), без фундамента, на деревянных столбиках, с тесовой двухскатной крышей, поверх которой снаружи у восточной стены, слева от крыльца, идет открытая лестница в мансарду, устроенную под кровлей (на чердаке). Большой балкон с северной стороны крыт тесовой крышей, поддерживаемой четырехгранными колонками. Внутри — простые деревянные полы, стены бревенчатые, нештукатуренные и не оклеенные обоями...

Окна в нем (флигеле) были большие, балкон был пристроен позднее. Кухня находилась отдельно, во дворе.

Через среднее окно в большой комнате выходили на южную сторону флигеля, для удобства в комнате ставился приступок, а снаружи — сходни.

С западной стороны флигеля росла малина и крыжовник. Перед балконом, во всю длину флигеля, — цветник, доходящий почти до самой дороги. Он обнесен был легким забором, и у забора росли березки и липки.

Баня и конюшня были срублены из целых бревен, а погреба и житницы — из однорезок. Все эти постройки и дворы крыты соломой.

На запад от «большого» дома, у границы участка, была березовая роща. Между «большим» домом и дорогой — густые кусты сирени, представлявшие собой сплошную массу.

Н. Веретенников. Описание построек в Кокушкине. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.

Недалеко от флигеля раскинулась маленькая деревня с мельницей.

О деревне Кокушкино соседние крестьянки говорили так: «Смотрю я на вашу деревнюшку и думаю: что за чуда — така она махонька, да така развеселая», разумея, вероятно, ее довольно красивое расположение на высоком берегу реки Ушни.

В болоте, окаймлявшем пруд у дома, в теплые летние вечера задавали концерты лягушки. В саду, расположенном рядом с флигелем, и на деревьях по берегу реки заливались соловьи.

В Кокушкине все было ветхо: в большом доме печи испорчены — не топплись, крыша протекала, лодка дырявая, купальня тонула, мостки к ней проваливались. Не было средств поддерживать все в порядке.

Над этими недостатками мы подтрунивали, но они нисколько не смущали нас. Нам всем тогда казалось, что ничего красивее Кокушкина нет. Если кто-либо видел новые места, мы спрашивали:

— Ведь хуже Кокушкина?

— Да... Нет реки... Мало деревьев...

Даже то, что из Казани надо было ехать сорок километров по плохой грунтовой дороге, нравилось нам. Поездки в деревню переносили в другой мир, далекий от обыденной жизни и надоевшего за зиму города...

Эти летние «съезды» продолжались и после смерти деда, и тогда размещались так: тетя Маша с мамой — в угловой комнате большого дома, Илья Николаевич — в кабинете, Володя со мной — в соседней комнате.

Володе нравилась эта комната тем, что в нее можно было проходить через окно.

Вполне узаконенный путь через окно был установлен и во флигеле, в среднюю большую комнату, где стоял самодельный бильярд с войлочными бортами. С северной стороны от дороги в эту комнату входили из цветника через балкон, а с южной, из другого цветника, — через окно, к которому даже вела с земли маленькая лестница (сходни).

Летним днем в этой бильярдной комнате была сосредоточена жизнь всего дома.

Вскочив часов в девять с постели, еще до чая, мы с Володей бежали сюда.

Нас привлекал не только бильярд, на котором всегда кто-нибудь играл, — здесь обсуждались будущие прогулки, отсюда собирались идти купаться или кататься на лодке, составлялись партии в крокет; у старших братьев шли приготовления к охоте, изготовлялись фейерверки и т. п.

Здесь как-то склеили большущего змея, величиной с дверь. Побежали через плотину на луг запускать его. Володя еще советовал привязать колясочку, чтобы змей тащил ее.

Сбежались и крестьянские ребята запускать нашего диковинного змея. Он взлетел и действительно тянул веревку с большой силой. Мы все схватились за веревку, дернули ее рывком, и змей поломался...

Володя любил играть на бильярде¹.

Часто играли «на игрока», то есть проигравший выбывал из игры и следующую партию был только зрителем.

Чаще всего Володя сражался на бильярде со мной, как с более сильным игроком. У меня с ним произошел такой разговор:

— Почему, — спрашивает Володя, — ты играешь на бильярде лучше, чем Володя Ардашев (двоюродный брат)?

— Да, — говорю, — он меньше играет или не так любит эту игру, как я.

— Нет, ты не заметил: он как-то не так держит кий.

А и в самом деле: я обхватываю кий правой рукой сверху, он — снизу. Может быть, поэтому, а я и внимания не обратил!

Однажды я предложил Володе играть в шахматы. Он уже тогда хорошо овладел этой игрой.

— Сыграем, когда ты будешь играть как следует, — ответил он. — Ты не играешь, а «тыкаешь» (то есть двигаешь фигуры не продумав).

Я стал настаивать и сказал:

— Вот на бильярде я лучше тебя играю, а не отказываюсь.

— Ну, это уж твое дело, — ответил Володя.

Конечно, ни на минуту я не подумал отказаться от игры с ним на бильярде.

Володя относился ко всем играм вдумчиво и серьезно. Он не любил легких побед, а предпочитал борьбу².

Володя и его сестра Оля установили у нас строгие правила игры в крокет, вывезенные из Симбирска (они и там играли). Например, они не позволяли долго вести шар молотком и требовали короткого удара.

Гимнастическими упражнениями Володя не увлекался. Он отличался только в ходьбе на ходулях, да и то мало занимался этим, говоря, что в Кокушкине нужно пользоваться тем, чего нет в Симбирске...

Весело постукивает мельница, жужжат и кружатся мухи, палит зноем жаркий июльский день. С реки, от купальни, доносятся крики и смех ребят³.

Самое большое удовольствие для нас — это купанье, купанье с утра до вечера⁴.

— Ты сколько раз сегодня купался, Володя?

— Три. А ты?

— А я уже пятый.

Нередко к концу дня у ребят насчитывалось таких купаний до десятка.

Володя, я и другие ребята — все мы с самого раннего детства любили полоскаться в воде, но, не умея плавать, барахтались на мелком месте, у берега и мостков, или в ящике-купальне. Старшие называли нас лягушатами, мутящими воду. Это обидное и пренебрежительное название нас очень задевало. Я помню, как и Володя, и я, и еще один из сверстников в одно лето научились плавать. Вообще в семь-восемь лет каждый из ребятишек переплывал неширокую реку, а если без отдыха на другом берегу мог и назад вернуться, то считался умеющим плавать. Когда маленький пловец переплывал речку в первый раз, его всегда сопровождал кто-либо из более старших.

Но курс плавания на этом не кончался — мы совершенствовались беспредельно: надо было научиться лежать на спине неподвижно; прыгать с разбегу вниз головой; нырнув, доставать со дна комочек тины; спрыгивать в воду с крыши купальни; переплывать реку, держа в одной руке носки или сапоги, не замочив их; проплывать без отдыха до впадения ручья, прозванного нами Приток Зеленых Роз (так как там росли болотные растения, напоминающие по форме розы), или даже до моста у соседней деревни Черемышево-Апокаево, а это уже близко к километру.

Эта деревня растянулась по дороге, ведущей в Кокушкино, длинным рядом крестьянских изб. Ближняя к Кокушкину половина состоит из русского, а другая половина — из татарского населения. Не потому ли она и носит название Апокаево? Апокай — по-татарски «сестрица»...

Не мудрено, что, так сроднившись с рекой, мы выдумывали всякие затеи, чтобы использовать полностью все, что она может дать. Спустили на воду старую большую лодку, человек на пятнадцать. Она уже прогнила, протекала и с трудом поднимала трех-четырех мальчиков, да и то приходилось непрерывно вычерпывать воду ковшом. Мы приделали к ней вместо весел колеса, сами смастерили вал с лопатками по концам и ручками посередине, приладили его поперек лодки и поехали по реке: один правил, другой вертел вал, а третий вычерпывал воду.

Однако этого было мало, это нас не удовлетворяло, да и одному было тяжело вертеть вал с колесами. Хотелось поехать всей компанией, человек в шесть. Конечно, мы отлично понимали, что лодка не выдержит нас всех и пойдет ко дну.

Так что же? Тем лучше, тем интереснее: посмотрим, как мы сумеем спасаться! — воскликнул Володя.

Надев такие рубашки и штаны, которые все равно дожидались воды и мыла, мы попрыгали все на наш «пароход», или, как назвал его Володя, «рукоход».

Чтобы не намочить сапоги, сняли их и сложили на носу лодки, предполагая в случае «кораблекрушения» схватить их и доставить в руках на берег.

Володя, сняв сапоги, оставил их в купальне, предложив и другим так поступить. Однако никто не послушался этого предусмотрительного совета.

Как мы и предполагали, лодка, несмотря на то что выкачивали воду уже в два ковша, скоро наполнилась водой и пошла ко дну.

Бросились не спасаться, а спасать сапоги. Хватали какие попало. Спас чью-то пару и Володя. Но один из нас успел схватить только правый сапог, а другой, левый, утонул.

Вот теперь на одной ноге и попрыгаешь! — сказал Володя.

Все прыснули. Только горемычному неудачнику было не до смеха.

Общим советом решили искать сапог. Развесив одежду для просушки на прибрежных кустах, стали нырять один за другим, а то и по два сразу, но безуспешно: вытаскивали со дна тину, иногда коряги, но пару к сапогу несчастливца выудить никому не удавалось.

Раздавались голоса, что поиски надо прекратить: сапог — не топор, не прямо упал на дно; к тому же мы взбаламутили воду, прыгая с погружающейся лодки, да и в уши набралась вода при многократных ныряньях.

— Ну, воду выбьешь о подушку, — говорит Володя. — Не оставлять же сапог на дне! Вы как хотите, а я буду искать.

И, не дожидаясь ответа, Володя прыгнул головой вниз и довольно скоро вынырнул, держа что-то рукой в воде.

Мы подумали, что это опять коряга, но нет — то был сапог.

Н. Веретенников, стр. 12, 13 — 15, 16 — 18, 20.

¹ Н. Веретенников так описывает бильярд: «Бильярд был несколько выше обычных, примерно на 1 вершок; внизу простые четырехгранные ножки были укреплены продольными планками. Шаров было только 5, и играли только в 5-шаровую русскую партию».

² В другом месте (статья «В деревне Кокушкино». «Пионерская правда», 1940, 22 апреля) Н. И. Веретенников говорит об игре на бильярде:

«С присущей ему беспристрастностью Володя отмечал и одобрял мои удачные удары и никогда не соглашался брать фору, то есть несколько очков вперед. Он настойчиво добивался выигрыша без всяких преимуществ.

В шахматы... играть со мной Володя не хотел... Играл со мной только в шашки. Пользовались мы при этом шахматами (шашек в Кокушкине не было) тоже самодельными — высокими и неустойчивыми, как кегли».

³ Н. Веретенников (см. его описание построек в Кокушкине, хранящееся в Доме-музее В. И. Ленина в Ульяновске) рассказывает: «Склон к реке с тропинкою к купальне весь порос кустарником с большими ивами на берегу пруда, елкой, березой и вязом. Эти заросли доходят до конца участка.

В первом овраге рос густо малинник и кусты крыжовника.

Через второй овраг был перекинут самый примитивный мост. Во втором овраге, ближе к дороге, росли 2 — 3 больших березы, ближе к реке — поросли ивняка».

⁴ «Помню, — говорит Н. И. Веретенников, — яркий, солнечный день. Вскочив с постели, бежим вперегонки с Володей вниз по крутой тропинке среди деревьев, осыпающих нас каплями утренней росы, и по зыбким мосткам в купальню, бросаемся в нашу «родную стихию» — речку Ушню. Плаваем саженками, стараясь высунуться как можно больше из воды, лежим на ее сверкающей поверхности, кувыркаемся, ныряем и, насладившись купаньем, бодрые и освеженные, идем домой пить чай» («Пионерская правда», 1940, 22 апреля).

 

Вставал Илья Николаевич рано и один уходил купаться. Мы очень любили его сопровождать, но купальня была настолько плоха, что под тяжестью оравы ребят тонула и зачастую платье и обувь всплывали. Вот почему он и старался уйти пораньше, без нас. Вообще же он очень любил общество детей и всегда рассказывал смешные и веселые истории, шутил и напевал.

Выходя из купальни, приговаривал шуточную пародию на слова Лермонтова, сочиненную Анечкой, старшей дочерью его: «Отец, отец, возьми калоши, в купальне их не оставляй». Часто вслух вспоминал щедринских мальчиков «в штанах и без штанов»¹, рассказывал характеристику двух семинаристов — неблагонравного и благонравного — первый извлекал из каши запеченного таракана, а второй, благонравный, «памятуя скудоденежье бурсы и сугубо памятуя изречение писания «се сотворено на потребу человека», съедал купно с кашей и сего запеченного инсекта², именуемого тараканом». Тут же Илья Николаевич забавлял нас рассказом, как некто, когда ему подали кушанье, в котором было много мух, просил подать ему мух отдельно на блюдечке и он сам их возьмет, сколько потребуется. Шутки Ильи Николаевича вызывали гомерический смех и восторженный визг ребят. Будучи сам шутником и любя шутки, Илья Николаевич, однако, никогда не позволял нам смеяться над людьми.

Н. И. Веретенников. Детские годы В. И. Ульянова (Ленина) в Кокушкине. «Красная новь», 1938, № 5, стр. 152.

¹ Имеются в виду персонажи из цикла очерков М. Е. Салтыкова-Щедрина «За рубежом» (см. Н. Щедрин. Полное собрание сочинений, том XIV. Л., 1936, стр. 86 — 94). В разговоре «мальчика в штанах» и «мальчика без штанов» Салтыков-Щедрин иносказательно противопоставил два мира — мир развитых капиталистических отношений и мир русского полуфеодального бескультурья — и поднял вопрос о путях развития России.

² Инсект (insectum) (латинск.) насекомое.

 

Помню, был такой случай.

В Кокушкине пускали самодельные ракеты; они взлетали очень высоко. И вот присутствовавший при этом один знакомый, считавший себя культурным и образованным человеком, обратился к Илье Николаевичу с вопросом:

 — А что, я думаю, некоторые из высоко взлетающих ракет долетают до звезд?

Мы, ребята, расхохотались, услышав такое предположение от человека, так много о себе мнившего. Но Илья Николаевич остановил наш бестактный смех только взглядом и серьезно и просто объяснил всю нелепость такого предположения.

Позднее, уже когда этот знакомый ушел, Илья Николаевич очень мягко и ласково разъяснил нам неуместность нашего смеха, указав, что одно только незнание — совершенно недостаточный повод для насмешки и нельзя оскорблять человека пренебрежением.

Это наставление Илья Николаевич сумел сделать в такой форме, что оно никого из нас не обидело и осталось в памяти на всю жизнь.

Н. Веретенников, стр. 34 — 35.

...Во время своего пребывания там (то есть в Кокушкине. — А. И.) Илья Николаевич предпринимал далекие прогулки по окрестным полям и лесам. При этом они с Марией Александровной забирали большую компанию ребят — племянников и племянниц — и уходили на прогулку на целое утро.

М. Ульянова, стр. 66.

Илья Николаевич и тетя Маша с нами, ребятами, очень часто ходили в лес за грибами и ягодами. Илья Николаевич шутил. «Нужно ягод насбирать и детей не растерять».

Ходили километра за полтора — два от дома — на Бутырскую мельницу, у сосновой рощи на высоком берегу реки, или в Черемышевский сосновый лес, который мы называли «Шляпа». Он был виден издали. Круглой формой, высокой серединой и низкими краями он напоминал громадную шляпу, брошенную среди желтых полей. Ходили и в «Задний» лес, через овраг, любимой дорогой тети Маши. Здесь она часто гуляла по вечерам.

Во время прогулок декламировали любимых поэтов — Некрасова, Пушкина, Лермонтова, пели хором запрещенные песни, студенческие, «Песню Еремушке», «Утес Стеньки Разина» и другие.

Проходя по деревне, тетя Маша приветливо разговаривала со встречавшимися крестьянками. У нее везде были старинные приятельницы. Они дружески называли тетю Машу и мою маму Машенькой и Аннушкой.

У тети Маши сохранились с ними очень теплые отношения, и она всегда привозила им гостинцы.

Н. Веретенников, стр. 30 — 32.

Мать мою крестьяне очень любили: предпоследняя дочь Александра Дмитр(иевича) Бланк, она позже всех сестер вышла замуж и всех дольше поэтому прожила в Кокушкине. Кроме того, и по характеру своему она была общей любимицей как в семье, так и среди окружающих. Этим я объясняю, что крестьяне пожелали посвятить свою школу имени матери¹. Лекаршей она никогда не была, но забирала с собою на лето побольше общеупотребительных лекарств и охотно давала советы крестьянам. Отец мой, большой демократ по натуре, действительно, заходил запросто к крестьянам, а главное, при всех встречах — в поле, на дороге — дружески и непринужденно беседовал с ними... Деревенские женщины заходили после нашего приезда поговорить с матерью или она, гуляя через деревню, останавливаясь у той или иной избы, демонстрировала нас, а ей свою молодежь показывали и о пережитом рассказывали.

А. Елизарова. Примечания к статье т. Табейко. «Пути революции» (Казань), 1923, № 3, стр. 48 — 49.

¹ В «мирском приговоре», вынесенном крестьянами деревни Кокушкино, значилось: «1922 года, декабря 22 дня, мы, гр(ажда)не деревни Кокушкино, Черемышевской волости, Лаишевского кантона АТССР, обращаемся к нашей трудовой Рабоче-Крестьянской власти с великой просьбой — учредить в нашей деревне школу грамотности и ремесла имени матери Владимира Ильича Ленина Марии Александровны, урожденной Бланк, на том месте, где жил в ссылке преследовавшийся жандармами старого правительства Владимир Ильич Ленин (Ульянов) в свои молодые годы» («Пути революции» (Казань), 1923, № 3, стр. 46).

 

Илья Николаевич тоже часто беседовал с крестьянами, присаживаясь на завалинки у изб.

На прогулки Илья Николаевич по настоянию тети Маши брал пальто или плед, называя их «наслоениями». Он легко поддавался простуде.

Ездили мы и в соседний, так называемый «Передний», лес с самоваром. В этом лиственном лесу на полянке росла одна-единственная сосна и две дикие яблоньки. Здесь мы располагались и разводили костер. Если находили яблоки, то пекли их вместе с картошкой, хотя они, как сырые, так и печеные, были совершенно несъедобны.

За водой надо было ходить к ключу. У этого ключа был зверски убит лесник с целью ограбления. Еще сохранились два нетолстых засохших деревца, к которым был привязан несчастный лесник его убийцами.

Об убийстве мы знали, и, когда приходилось идти за водой к ключу, даже более старших одолевал какой-то безотчетный, суеверный страх.

Но Володя был чужд всякого суеверия и смело предлагал идти за водой.

— Разве ты не боишься? — спрашивали его.

— Чего?

— Да убитого... лесника...

— Гиль! Чего мертвого бояться?

Любимое словечко у Володи в ту пору было «гиль», причем в его произношении буква «л» как бы звенела. Если кто-либо, по его мнению, говорил глупость, несуразность, чепуху, то он коротко и резко произносил: «гиль» — маленькое словечко, которое тогда я не слышал ни от кого другого.

В произношении Володи в детстве буква «р» рокотала, как бы удваиваясь. С годами резкое произношение звука «р» все более и более сглаживалось...

Набегавшись за день, мы не любили рано вставать, но засиживаться поздно нам нравилось.

Вечером, проголодавшись, Володя говорил:

— Я голоден как волк. Пойдем попасемся.

И мы отправлялись в «Первый», ближайший к дому, овраг, где в изобилии росли малина, крыжовник и смородина вперемежку с крапивой. Уплетали ягоды прямо с кустов, заедая хлебом...

В дождливую погоду, засидевшись часов до двух ночи, пошли мы с Володей к реке — умыться перед сном. Дождь уже прекратился, начинало светать.

Пробраться к купальне было невозможно — мостки всплыли.

Тут мы сразу догадались, что от непрерывного дождя переполнился пруд.

Бросились на плотину.

Смотрим — вода идет уже через верх.

Я предложил открыть затворы (вершняга), но Володя возразил, что у нас нет ни веревки, ни лома, ни лебедки и поэтому мы с этим делом не справимся, надо сейчас же разбудить мельника.

И мы забарабанили в окна помольной избы.

Выскочил заспанный мельник и безнадежно развел руками. Ничего уже сделать было нельзя.

Не прошло и пяти минут, как раздался легкий, как бы предупреждающий треск, за которым вскоре последовал страшный грохот, и вся масса воды с шумом, громадными валами устремилась с четырехметровой высоты вниз, ломая деревянные и размывая земляные укрепления. Вся масса уходящей воды была окутана туманом, как дымом.

Картина величественная!

Быстро, на наших глазах, пруд ушел, оголив безобразные илистые берега и оставив в глубине только небольшую речушку.

 — Точно после пожара... — заметил Володя.

И действительно: как пожарище печально напоминает о стоявшем недавно доме, так и опустевший пруд напоминал красивое зеркало воды, спокойно лежавшее в зеленой раме берегов, теперь почерневших, как бы опустившихся, обгорелых... Однако это грустное разрушение плотины, или, как говорили в Кокушкине, «гнусный уход пруда», стало для Володи и для меня удовольствием, когда приступили к восстановлению прорванной плотины...

Сооружение плотины — работа тяжелая и медленная. Прежде всего забивали сваи; забивались они примитивно, ручным способом, так называемой «бабой» (тяжелым чурбаном с ручками), с полатей (помоста).

Рабочие пели «Дубинушку». Слова часто придумывал запевающий. Нередко слышалось повторяемое эхом:

Наша свая на мель села,
Эх, кому до того дело!..
Ударим,
Ударим
Да ухнем!

Постройка плотины привлекала всеобщее внимание, и Володя часто, заслышав «Дубинушку», не допив утреннего чая, бежал на плотину; там его все интересовало...

Убежденно толковал плотник Леонтий, что работа эта «многодельная», сваи нужно забивать копром, а «втомесь» (вместо того) их бьют «бабой» с полатей.

На вопрос Володи, как в копре после поднятия через блок «баба» срывается и ударяет по свае, Леонтий приводил длиннейшие и путаные объяснения. Заканчивал он их непонятным словом «лепортом» (употреблял он его всегда только в творительном падеже).

Н. Веретенников, стр. 32 — 33, 50 — 52.

...До ямщиковой деревни (то есть до деревни Апокаево, где жил ямщик Яков Дмитриевич Феклин. — А. И.) от Кокушкина три четверти версты. Мальчики (Володя и Саша Ульяновы. — А. И.) взапуски бежали к нему, когда нужно было ехать в город (Казань. — А. И.)¹. Молодой, здоровенный Феклин, как цыплят, носил мальчиков на руках. Мальчики торопили его, вместе закладывали лошадей, и шалуны торжественно, подавали лошадей к дому Ардашевых, где жила вся семья Ульяновых.

 — Бойкие оба были, — рассказывает сохранившийся еще, но уже весь седой, как мох, старик Феклин². — Володя-то был половчей и торопливей Александра.

Запись воспоминаний Я. Д. Феклина. «Пути революции» (Казань), 1923, № 3, стр. 44.

¹ А. И. Ульянова-Елизарова делает такое примечание к этому отрывку: «Из ямщиков, нанимаемых обыкновенно в соседней, в версте расстояния, деревне, припоминаю больше татар — деревня была заселена наполовину русскими, наполовину татарами и в обиходе носила название «Татарской». Но, возможно, что нанимались и русские ямщики» (там же, стр. 49).

² Запись воспоминаний Якова Дмитриевича Феклина была сделана А. Табейко в декабре 1922 года.

 

Все игры и занятия кокушкинской детворы присущи были и малолетнему В. Ульянову. Кроме игры в бабки, особенной любовью его пользовался самострел (лук, сделанный из обруча). С этим самострелом он уходил далеко в поле или к ключу («Поварни») и пытался подстреливать там куликов, как то делали все крестьянские дети...

С деревенской молодежью молодые Ульяновы делились всеми своими радостями. Деревенские подростки через своих «высоких» друзей и покровителей знали и пробовали все вкусные городские вещи. Всякий приезд из города Ульяновых был настоящим праздником для деревни. Крестьянским детям раздавались недорогие лакомства. Володя и Александр вели себя «героями», защитниками их детских интересов.

Запись воспоминаний кокушкинских крестьян Марии Аббакумовой, Василисы Александровой, Якова Феклина («О Ленине», книга 2. М., 1925, стр. 22, 23).

 

Лакомства дешевые для ребятишек привозились... Дети (Ульяновых. — А.  И.),  приезжавшие в  гости, принимали, конечно, деятельное участие в играх своих кузенов¹ и их деревенских приятелей. Помнится, что раза два и в ночное Володя ездил ².

А. Елизарова. Примечания к статье т. Табейко. «Пути революции» (Казань), 1923, № 3, стр. 49.

¹ В этих же примечаниях А. Елизарова говорит: «Более или менее оседло в Кокушкине жили две другие сестры моей матери — Любовь Алексеевна (здесь ошибка: правильно Александровна. — А. И.) Ардашева-Пономарева и Анна Алексеевна (Александровна. — А. И.) Веретенникова. Эти обе тетки вели в деревне хозяйство, и Любовь Алексеевна (Александровна. — А. И.) жила там большую часть года, а иногда, помещая учащихся детей в город на квартиру, — и целый год. Ее сыновья, принимавшие деятельное участие в хозяйстве, в объезде лошадей и т. п., были действительно очень близки с крестьянской молодежью, и я думаю, что многое, рассказываемое крестьянами о моих братьях, относится в действительности к кузенам Ардашевым» (там же, стр. 48).

² В 1922 году кокушкинские крестьяне в своем письме В. И. Ленину передавали ему «привет от старожилов, хорошо помнящих и знающих тебя по играм с нами в бабки, горелки и по ночевкам в лесу с лошадьми» («Пути революции» (Казань), 1923, № 3, стр. 46).

 

Ходил в ночное. Роскошный уголок в лесу, на поляне, для пастбища лошадей в 3 — 4 верстах от деревни. Ночное — прекрасная частичка в деревенском быту. Уходя в ночное, дети становились взрослыми в собственных глазах. Там они были на свободе. И жутко и весело. Сказки, смех, шалости и шутки ночью, при мерцающих над лесом звездах, «страшные» рассказы, ржанье лошадей при полной ночной тишине делали невинную ночевку в лесу необыкновенно привлекательной. И Володя, любивший природу как свою книгу, так увлекался прогулками «по дебрям лесным», что шел на отчаянные споры со старшими, пускал в ход все свое красноречие и искренность, лишь бы убедить их взять его в ночное.

—Возьмите меня в ночное. Я приготовил для всех чай, сахар. Костер разведу, дров наломаю.

Но старшие ему говорили:

—Нет, нет, Володя. Ты мал. В лесу волки и медведи живут. Колдунья маленьких там ворует, — как мы тебя возьмем?

Володя набирался храбрости и шел по их следам в ночное.

Запись воспоминаний кокушкинских крестьян Марии Аббакумовой, Василисы Александровой, Якова Феклина («О Ленине», книга 2. М., 1925, стр. 22 — 23).

...Я в ранней юности очень хорошо знал все созвездия...

В. И. Ленин в беседе с А. Коллонтай¹. А. Коллонтай. Звезды.  «Известия», 1962, 21 апреля.

¹ Эта беседа состоялась в январе 1918 года в Смольном.

 

Солнце поднимается выше и выше. На обеденный отдых и водопой пригнал в полдень небольшое кокушкинское стадо подпасок мальчик-татарин Бахавий.

Володе нравилось слушать пение этого веселого парнишки. Бежим через плотину на луг — по другую сторону Ушни, к запруженному ключу «Поварня». Бахавий, увидя Володю, затягивает татарскую песенку:

Сары, сэры, сап-сары,
Сары чечен, санлары.
Сагынырсын, саргаирсын,
Кильсе сугыш чеклары.
(Желтые, желтые, очень желтые,
Желтые ветки цветов.
Соскучишься, пожелтеешь,
Когда наступят дни войны)¹.

Подходит и пастух Антон. Он бранит Бахавия за то, что тот слишком рано пригнал стадо.

—Да как же без часов узнает он время? — заступается Володя.

—Отмерил шесть лаптей — вот и узнал! — возражает Антон.

Однако ни Володя, ни я не понимаем, как это лапти могут заменить часы. Только после наглядного разъяснения Антона и Бахавия поняли, что в полдень в это время года отбрасываемая человеком тень равна длине шести его ступней (предполагается, что ступня пропорциональна росту)².

Володя тут же припомнил о гномоне — первом астрономическом инструменте (вертикальная палочка, отбрасывающая тень), при помощи которого первые астрономы — тоже пастухи — определяли высоту солнца.

Антон всем был недоволен в этот день: он ходил в деревню Кодыли получать за пастьбу деньги и пришел ни с чем.

 — Должен неспорно, отдам, да не скоро, — ворчит Антон. — А у меня махорки ни зерна, да и рубаха с плеч валится и купить не на что.

Володя впитывает в себя и песню Бахавия, и слова Антона, все, все, как впитывает земля влагу³. Он радуется и солнцу, которое ярко светит, и заслонившей его грозовой туче. Своей жизнерадостностью он заражает всех.

Н. И. Веретенников. В деревне Кокушкино. «Пионерская правда», 1940, 22 апреля.

¹ «Общее содержание песни, — говорит Н. Веретенников, — в передаче Бахавия таково: крестьянский мальчик был подпаском, потом батрачил, а затем его «забрили в солдаты».

Из этой старинной песни видно, что в те далекие времена простые люди ненавидели царскую солдатчину с ее нелепой муштрой и издевательствами» (цит. книга, стр. 21 — 22).

² В цит. книге Н. Веретенников говорит, что в полдень отбрасываемая человеком тень «равна длине четырех его ступней» (стр. 22).

³ «Останавливался поговорить, — вспоминает Н. Веретенников, — и проходящий с ружьем за плечами парень из соседней деревни Бутырок Кузьма, сопровождаемый своей охотничьей собакой Валеткой.

—  Ты, Кузьма, видно, не кормишь своего Валетку, — попрекали кокушкинские крестьянки, — вот собака с голоду и давит у нас кур.

—   Стану я пса кормить! — возражал Кузьма. — Сам промыслит! И Валетка «промышлял».

Как только Кузьма убьет выслеженную Валеткой дичь, он тотчас же сам вперегонки с Валеткой бросается за ней. И стоило только запоздать, Валетка быстро убегал с убитой птицей и торопливо съедал ее» («Володя Ульянов». М. — Л., 1939, стр. 39).

 

По натуре Володя был сметливый. Вообще он производил впечатление мальчика здорового и сильного по физическому и духовному развитию.

В. А. Калашников. Домашний учитель Ильича. «Огонек», 1926, № 7, стр. 6.

Счастливое детство, полное самоотверженной любви и внимания, оказало благотворное влияние на всю их (Володи и других детей Ульяновых. — А. И.) дальнейшую жизнь.

М. Ульянова, стр. 65.