ПРОТИВ ПЛАГИАТА, ЛИТЕРАТУРНОЙ ВЫДУМКИ И ВРАНЬЯ
Открытое письмо редакции журнала «Новый мир»
На днях только попала в мои руки ноябрьская книжка журнала «Новый мир» с «Повестью о старшем брате» Сергея Спасского.
Достаточно было перелистать эту повесть, чтобы увидеть, что она целиком заимствована, что она вся сделана из моих «Воспоминаний», помещенных в сборнике «Александр Ильич Ульянов и дело 1 марта», составленном мною к 40-летию со дня его смерти. Имена изменены: вместо Саши — Митя; вместо Володи — Боря; Шевелев — вместо Шевырева и Поворухин — вместо Говорухина. А вместо Ульянова — Лукьянов.
Разве непонятно, о чьем старшем брате идет речь в книге? Разве непонятно, кто Боря, расставляющий шахматы на доске в ночь смерти брата, причем «площадь их становится огромной и бронированная ладья подхватывает Борю, и он стоит и говорит, сильно выкинув руку».
Разве непонятно, когда целая глава названа словами той условной телеграммы — «Сестра опасно больна»,— которая приводится в воспоминаниях, да когда еще и подпись «Петров» к ней сохранена. Да не только подпись. Целые страницы разговоров списаны с книги. Герой Спасского, Митя, говорит как с сестрой, так и с «Шевелевым», и с матерью на свидании в тюрьме, перед казнью, буквально словами Александра Ильича в «Воспоминаниях». Но тот образ, который тщится нарисовать на основании всех этих выписок и повторений Спасский, накручивая на них свою психологию, спуская с узды свое якобы художественное творчество, оказывается не только совершенно далеким от действительности, но даже искаженным. Это совсем неудивительно. Ведь недостаточно иметь бойкое перо досужего беллетриста, чтобы рисовать всякие образы, ибо следует быть до большой степени в уровень с образами, которые рисуешь, понимать стремления, быть в курсе тех общественных идей, на основе которых развертывались происшествия, развивались характеры, которые берешься изображать. А поэтому все: образ матери, отрывающейся к мыслям о сыне от таза с вареньем — и опять к розовым пузырькам темной вишни, и сотоварищи по делу — Шевелев и Поворухин,— все это так чуждо, так далеко от действительности, так неприятно сочинено и выдумано. А всех хуже, конечно, центральный образ.
Чтобы совсем было ясно, о ком говорится, повесть заканчивается докладом графа Дмитрия Толстого царю о казни сначала над троими — «ввиду того, что местность Шлиссельбургской тюрьмы не представляла возможности...», потом над Шевелевым и Лукьяновым... Следуют точные слова доклада царю его министра внутренних дел (в данном случае имя не изменено). Вуаль, даже и очень прозрачная, не набрасывается вовсе.
Автор распоясался вовсю.
Спрашивается: по какому праву все это производится? Во все времена и во все века существовало понятие плагиат, которым клеймили пользование чужой собственностью в области мысли, слова — в области литературы. И надо думать, что, когда отомрет окончательно понятие о всякой собственности, понятие плагиата сохранится и будет считаться позорным пользоваться по своему усмотрению, перекраивая и извращая мысли и отпечатки творчества другого человека без согласия автора и даже без указания на то, чье произведение подвергается такой «художественной» перекройке или переделке.
Если в настоящее время, когда жизнь дает так много нового и интересного, что просится под кисть истинного художника, замечается то печальное явление, что мысль и творчество как бы оскудели и мы встречаемся все чаще с перепечатками, монтажом и т. п. черпанием из других источников, то я считаю все же минимальным требованием порядочности, чтобы такие манипуляции не производились без согласия авторов, если они живы, и без ссылки хотя бы на них, если они умерли.
Поступки, не считающиеся с такой минимальной порядочностью, называются, по-моему, плагиатом. И я обвиняю в таком плагиате Сергея Спасского. Обвиняю и редакцию «Нового мира», поместившую, не запросив согласия автора, такую беззастенчивую стряпню из его работы. В том, что редакция прекрасно понимала, чье произведение используется таким образом, я не могу сомневаться, просматривая ее состав.
Кроме того, я считаю со стороны редакции неуважением к памяти обоих братьев — как старшего, так и младшего, такое некритическое обращение с их именами, с событиями их жизни, тем более что не могу допустить, чтобы ей было неизвестно постановление Всесоюзного съезда Истпарта в январе 1929 года о том, что никакие воспоминания и материалы о «младшем брате» не должны идти в печать без просмотра их Институтом имени Ленина.
Комсомольская правда, 1930, 1 марта