ЕЩЕ РАЗ ПРОТИВ ПЕРЕВИРАНИЯ И ПЕРЕДЕЛОК ЧУЖИХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ
По поводу ответа редакции журнала «Новый мир» на открытое письмо в «Комсомольской правде», 1930, № 50
Редакция журнала «Новый мир» поместила свой ответ на мое открытое письмо. Читая его, подлинно не знаешь, чему удивляться: точке ли зрения советского журнала или обилию противоречий.
Оставив без ответа наиболее существенные указания моего письма, редакция предпочла остановить свое внимание на вопросах чисто формального порядка.
Я указывала в своем письме:
1) «Следует писателю или художнику быть до большей степени в уровень с образами, которые рисуешь».
2) «Считаю все же минимальным требованием порядочности, чтобы такие манипуляции, как черпание из чужих источников, не производились без согласия авторов, если они живы».
Первого у автора не оказалось, второе не было сделано. И получилось, как я утверждала в своем письме, что в повести Спасского «все так чуждо, так далеко от действительности, так неприятно сочинено и выдумано, а всех хуже, конечно, центральный образ».
Вот об этом редакция «Нового мира» промолчала в своем ответе. Вместо этого она берет на себя юридическую защиту автора, подкрепляя свою позицию весьма сомнительными литературными аналогиями. Тем самым редакция лишь усугубляет свою ошибку и запутывается в массе противоречий.
Так, на одной странице говорится, что и в коммунистическом строе не будет разрешено выдавать продукты чужого труда за свои, что это сущая истина, а на следующей я обвиняюсь в том, что, «закричав на весь мир (?!), что нарушили мое право собственности, я позволяю неуважение к памяти обоих братьев- коммунистов».
Что же в данном случае сущая истин а? То ли, что право собственности на мысли, на продукты литературного творчества будут признаваться и в коммунистическом строе, или то,
что «сестре великого коммуниста» такие права предъявлять зазорно?
Редакция поучает нас, что исторические романы пишутся на основе материалов и воспоминаний, и в защиту Спасского выставляет для примера не кого иного, как Льва Толстого и «Войну и мир». (Действительно, сравнили!) А в другом месте приводит утверждение автора, что «он не ставил целью документальное воспроизведение исторических событий». Значит, и торжественная параллель с Львом Толстым трещит по всем швам.
Тогда нам говорят, что перед нами художник и что только человек, не знакомый с тем, как создаются художественные образы, может подумать, что «автор поступил нехорошо».
Ну а мы знаем все же другие образы художественного творчества и других его представителей, чтобы нас можно было убедить, что достаточно развернуть книгу любого автора, выхватить из нее произвольно некоторые образы, придать, соответственно своему пониманию, другой вид этим образам и эпохе, выписать, где удобно, целые страницы и, выставив все за свое произведение, прослыть художником. По-нашему, если это художество, то только в кавычках. Мы знаем, что во все времена существовали авторы, таким путем пробивающиеся в литературе и что по такому пути идет часть беспринципной молодежи.
Но нам дико, что наши товарищи, люди определенных убеждений, не только не пресекают решительно таких стремлений, не только не пытаются направить эту молодежь по другому пути, но еще поощряют к такому пользованию своим пером, видят в таком «деформировании» других произведений «сближение с жизнью».
Любопытный термин — «деформирование». Именно так. И я удивляюсь, как редакция еще указывает мне, что «Повесть о старшем брате» — не мое произведение. Я полагаю, что не мое, когда я возмущена до глубины души деформированием тех образов, которые я стремилась восстановить прежде всего правдиво, на фоне определенной эпохи, тем, что они блекнут, снижаются и искажаются, будучи густо окрашены собственными «домыслами» и рассуждениями досужего беллетриста, которому надо испечь повесть и который не нашел другой темы для нее.
Если редакция настаивает, что таков обычай, что Спасский так и должен был поступить, то мы говорим, очевидно, на разных языках. Или редакция говорит так, как будто бы она не хочет понять, а из всех видов непонимающих всего хуже тот, который не хочет понять. Растолковывать в этом случае — значит переливать из пустого в порожнее. Ибо я не могу допустить, чтобы редакция не только не могла понять разницу между писанием исторического романа Толстым и деформированием моей книги Спасским, но чтобы она не понимала (для этого не надо обязательно работать в Истпарте) разницу между историческими источниками и всякой другой книгой. Я даже не допускаю, чтобы кто-нибудь из членов редакции сам когда-либо таким деформированием чужих произведений занимался. Гнев — плохой советчик, и этим надо объяснить, почему ответ кишит такими противоречиями, почему в нем заявляется, что я отождествляю старшего и младшего брата. В повести Спасского фигурирует и Владимир Ильич под именем Бори, чего редакция, конечно, отрицать не станет. О каком же отождествлении идет речь?
И не могу я тоже допустить, чтобы редакция не знала, что Институт Ленина, что Истпарт являются инстанциями, контролирующими все и всякого рода передачи Ленина — как научные, так и художественные, что ни одно собрание легенд, ни одна кинофильма, ни одна картина, в которых хотя отчасти затронут Ленин и его ближайшее окружение, не должны увидеть свет без санкции института.
А если подобные произведения проскакивают — что мне по роду моей работы более, чем кому-нибудь, известно,— то это объясняется как халатностью, царящей еще — увы! — во многих советских учреждениях, так и беззастенчивостью авторов, прячущихся под завуалированные названия вроде «Повести о старшем брате», и тем, что некоторые редакции оную беззастенчивость не только покрывают, но, как выяснилось из «Ответа», даже поощряют. Между тем если в белогвардейщине печатается о Ленине что и сколько угодно, то я не думала, что у нас, да еще редакциям с коммунистами во главе, придется доказывать необходимость контроля над этим. Если теперь выныривает из небытия такое неимоверное количество нянюшек Ленина, столько его «друзей детства», то понятно, что и среди некоего слоя писателей велик соблазн выставить как-нибудь его самого. Ведь такое произведение будет более ходким, ведь так понятны те мотивы, которые побуждают этих писателей «облюбовать» образ Ленина или его старшего брата...
А что этому должен быть положен предел, что над этим должен быть установлен контроль,— это я берусь доказать на любом собрании рабочих-коммунистов, хотя бы вовсе не знакомых с теми установившимися якобы в литературе «обычаями», согласно которым поступают спасские и которыми руководствуется редакция «Нового мира». Я убеждена, что широкие круги товарищей-коммунистов, которые хотят знать лишь правду о Ленине, которым действительно дорога память Ленина, поймут меня с полуслова. Я уверена, что они не только не сочтут мои мотивы проявлением неуважения к памяти обоих братьев, а, наоборот, всецело встанут на мою точку зрения и признают, что проявлением такого неуважения является некритическое отношение редакции «Нового мира».
На литературном посту, 1930, М 12, с. 81-82