Книги о Ленине

Глава II

МЕЖДУ АПРЕЛЬСКИМ КРИЗИСОМ И КОРНИЛОВЩИНОЙ. РАЗРАБОТКА ПОЛОЖЕНИЯ О ВЫБОРАХ

1. Идея и лозунг Учредительного собрания в условиях обострения классовой борьбы

Май—август 1917 г. — период, имевший большое значение для определения судьбы Учредительного собрания. В эти месяцы Временное правительство наконец-то назначило сроки выборов и созыва российской Конституанты. Особое совещание приступило к делу и в целом закончило разработку Положения о выборах, а политические партии взялись за практическую подготовку предвыборной кампании. Формально в мае—августе был сделан большой шаг вперед. Но, как ни странно, настроение поклонников идеи Учредительного собрания не улучшилось, а, наоборот, ухудшилось. Впрочем, это кажется странным только на первый взгляд. Летом 1917 г. даже многие мелкобуржуазные политические лидеры начинали сознавать, что долгожданный «хозяин земли русской» опаздывал с появлением. От так называемых «мартовских настроений» не осталось и следа. Как отмечал В. И. Ленин, «„момент» всеобщего слияния классов против царизма был и прошел»¹. Классовые противоречия и межпартийная борьба непрерывно обострялись. Начиная с апрельского кризиса страна несколько раз оказывалась на грани гражданской войны. Переход Временного правительства к политике репрессий против партии большевиков и революционных масс подорвал возможность мирного развития революции. Все это сводило на нет общеполитические, социально-психологические и правовые предпосылки успеха учредительной деятельности парламентского представительства. После июльского кризиса реальный исход был либо в полной победе контрреволюционной военной диктатуры, либо в установлении путем вооруженного восстания диктатуры пролетариата, поддержанной беднейшим крестьянством.

И все же в мае—августе лозунг Учредительного собрания, многое утратив после интенсивного использования его в марте— апреле, оставался одним из средств текущей политической борьбы. Чаще всего этот лозунг имел вспомогательное, «служебное» назначение. Он пускался в ход для обоснования отношения к какому-нибудь событию или явлению, подкрепления своей позиции в споре, показа несостоятельности доводов политического противника и пр. В мае—августе было три момента, когда партийная пресса проявила повышенный интерес к вопросу об Учредительном собрании, когда соответствующая агитационно-разъяснительная работа достигала сравнительно высокого накала. Короткие вспышки имели место в конце мая—начале июня (первые дни работы Особого совещания), в середине июня и начале августа (назначение и перенос сроков выборов и созыва Учредительного собрания). Некоторое оживление наблюдалось и в то время, когда велись поиски выхода из очередного политического кризиса.

Но обычно вопрос о созыве Учредительного собрания маячил где-то на заднем плане. На всероссийских партийных форумах и съездах представителей общественно-политических организаций пункт «Учредительное собрание» неизменно оказывался в конце повестки дня; решения по нему, как правило, принимались без обсуждения, ибо в целом проблема представлялась ясной. Давала о себе знать и пресыщенность разговорами о «хозяине земли русской». Даже ход разработки Положения о выборах привлек внимание совсем ненадолго. «За неумолчным шумом текущей остро-злободневной, не дающей ни отдыха ни сроку борьбы — борьбы на фронте и в тылу — малозаметной остается та органическая работа, которая, как-никак, с остановками, урывками, через пень- колоду, но все же происходит..., — жаловался в конце августа центральный орган партии эсеров. — Интерес общества к работам Особого совещания, занятого изготовлением Положения о выборах в Учредительное собрание, в сущности, уже давно пропал. Представители печати, добившись... доступа даже в специальные комиссии Совещания, давным-давно уже перестали посещать не только комиссии, но и общие собрания самого Совещания»².

К маю 1917 г. большевики, как и другие партии, в основном завершили разработку принципиальных программно-тактических положений, имевших отношение к вопросу об Учредительном собрании. Решающее значение здесь имело провозглашение и обоснование В. И. Лениным курса на социалистическую революцию, на превращение Советов в единовластные и полновластные органы. Однако некоторые важные положения были развиты и уточнены, что чаще всего вызывалось необходимостью учета изменений общеполитической обстановки. Особое внимание уделялось развенчанию конституционных иллюзий, обоснованию необходимости разрешения всех основных задач революции путем непосредственных действий народных масс и их организаций.

Как уже отмечалось, большевики и в марте выделялись яркой революционностью, поддержкой «явочного порядка» решения назревших проблем. После Апрельской конференции РСДРП (б), когда ленинский план борьбы стал общепартийным планом, поддержка идей «явочного порядка» центральными и местными большевистскими организациями заметно усилилась. Суть революции как раз и заключается в осуществляемом массами «захватном праве», в отрицании ими старой «законности» — так ставила вопрос «Правда»³. При этом имелись в виду не анархические, чисто стихийные действия, а классово-сознательное революционное правотворчество масс, в конечном счете подчиненное главному — борьбе за переход всей власти к Советам⁴.

Насколько широко ставился вопрос о немедленных, осуществляемых до созыва Учредительного собрания революционных преобразованиях, можно судить, например, по резолюции I конференции фабзавкомов Петрограда (30 мая—3 июня). В резолюции, составленной на основе ленинских идей, говорилось о необходимости перехода «в руки народа большей части прибылей, дохода и имущества крупнейших и крупных банковых, финансовых, торговых и промышленных магнатов капиталистического хозяйства», о развитии рабочего контроля «путем ряда тщательно обдуманных, но без всякой оттяжки осуществляемых мер, в полное регулирование производства и распределение продуктов рабочими»⁵. А ведь такие меры означали бы очень глубокое вторжение в право частной собственности, являлись бы преобразованиями структурного, «учредительного» характера. Столь же радикальной была бы и такая предлагавшаяся большевиками мера, как провозглашение до созыва Учредительного собрания права народов России на политическое самоопределение⁶.

Особенно много внимания уделялось разъяснению «явочного», внепарламентского способа решения вопроса о земле. Преодолев некоторые сомнения, имевшие место до восприятия ленинского курса в апреле 1917 г., центральные и местные большевистские организации весьма решительно и последовательно агитировали за немедленный, фактический переход помещичьих, монастырских и прочих земель в распоряжение крестьян, хотя бы на период одного посева. Эта точка зрения неоднократно разъяснялась В. И. Лениным в мае, когда состоялся I Всероссийский съезд крестьянских депутатов⁷. Но большевики не отрицали вероятности и даже целесообразности какого-то участия Учредительного собрания — если бы оно было созвано — в решении аграрного вопроса, так как имелась надежда, что «Учредительное собрание в современной России даст большинство крестьянам более левым, чем эсеры»⁸. По мнению Ленина, Учредительное собрание могло бы юридически закрепить завоевания крестьян, «окончательно установить всенародную собственность на землю и условия распоряжения ею»⁹. В этом духе высказывалось и Московское областное бюро РСДРП (б), которое полагало, что Учредительному собранию придется упорядочить во всероссийском масштабе уже осуществленное перераспределение земельного фонда, оградить интересы крестьянской бедноты, организовать финансирование общественных хозяйств, созданных на базе образцовых имений¹⁰.

Однако этим наметкам на будущее уделялось не так уж много внимания. В ходе массовой агитации ударение ставилось на доказательстве необходимости безотлагательного перехода земли к крестьянам. Вот что говорилось, например, в одном из воззваний харьковских большевиков: «Если в Учредительном собрании будет большинство бедняков, то оно только подпишет закон, что земля взята народом и ему принадлежит; если в Учредительном собрании будет больше богачей, то земли крестьянам все равно не получить. Поэтому и нужно сейчас, не медля ни минуты, брать то, что принадлежит народу по праву!»¹¹  Более того, В. И. Ленин, говоря о праве Учредительного собрания окончательно решить вопрос о земле, делал немаловажную оговорку, из которой следовало, что данную функцию Учредительного собрания вполне мог бы взять на себя Всероссийский Совет Советов, «если народ сделает его Учредительным собранием», передаст ему «центральную государственную власть»¹². А на преимущество Советов перед всякими иными органами власти Ленин указывал неоднократно, не отрицая, впрочем, что наибольшей формальной «правильностью» представительства обладают учреждения, основанные на всеобщем избирательном праве (конкретно имелись в виду районные думы Петрограда, избранные в конце мая—начале июня 1917 г.)¹³.

После завершения периода мирного развития революции (июль 1917 г.) развенчание конституционных иллюзий стало как никогда прежде насущной задачей разъяснительной работы партии большевиков. Конституционные иллюзии, препятствовавшие массам осознать необходимость вооруженного восстания, конкретно выражались в нескольких ошибочных или переставших в новой обстановке быть правильными мнениях. Первое из них В. И. Ленин сформулировал так: «... наша страна переживает канун Учредительного собрания; поэтому все происходящее теперь имеет временный, преходящий, не очень существенный, не решающий характер, все будет вскоре пересмотрено и окончательно установлено Учредительным собранием»¹⁴.

Опровержение этого мнения в июле 1917 г. для В. И. Ленина, как мы видели при рассмотрении его работ предыдущего периода, не было новой задачей. Но в июле требовалось ставить вопрос резче, острее, приводить новые, «заготовленные» самой жизнью аргументы в пользу прежнего тезиса: не в Учредительном собрании будет решаться судьба революции. В работе «О конституционных иллюзиях» Ленин призывал «отвлечься хоть на минуту от той шумихи фраз, обещаний и мелочей дня, которая засоряет мозги, и поглядеть на основное, на всеопределяющее в общественной жизни: на классовую борьбу»¹⁵. А ход ее в России после Февральской революции, несмотря на то, что Временное правительство первого состава объявило своей главной задачей созыв Учредительного собрания, что Временное правительство второго состава назначило его созыв на сентябрь 1917 г., свидетельствовал о ничтожности шансов на выполнение правительственных обещаний. Как отмечал Ленин (его слова оказались пророческими), «99 шансов из ста за то, что в этот срок Учредительное собрание созвано не будет»¹⁶. Почему? По мнению Ленина, прежде всего из-за противодействия буржуазии и партии кадетов, временно упрочивших свое положение после июльских дней и опасавшихся, что крестьянские депутаты Учредительного собрания воспротивятся продолжению империалистической войны и бережению помещичьих интересов¹⁷.

Здесь обращает на себя внимание следующее. В. И. Ленин и после июльских событий 1917 г. отнюдь не утверждал, что идея Учредительного собрания сама по себе не нужна и вредна. Он высказывал надежду на возможность победы на выборах левых сил и в связи с этим — на возникновение значительных затруднений для буржуазии, опасаясь которых именно она, буржуазия, не была заинтересована в созыве или по крайней мере в скором созыве Учредительного собрания. Ленин всегда призывал, определяя надобность и целесообразность того или иного шага, задаваться вопросами: кому это выгодно? кто будет приветствовать этот шаг? Если против данного шага настроена буржуазия, то это почти всегда служит верным признаком выгодности его для пролетариата. И в рассматриваемом случае Ленин, помимо настроений народных масс, несомненно учитывал и отношение буржуазии («Буржуа — люди деловые»¹⁸) к вопросу о созыве Учредительного собрания, усматривал в этом отношении один из доводов в пользу сохранения лозунга Учредительного собрания. В статье «Слухи о заговоре» он прямо указывал, что, взяв власть, большевики должны «объявить себя правительством во имя мира, земли крестьянам, созыва Учредительного собрания в срок но соглашению с крестьянами на местах и т. д.»¹⁹.

Следовательно, после июльских событий 1917 г. В. И. Ленин не призывал бороться против идеи Учредительного собрания и ее реализации. В этом отношении его взгляды по сравнению с тем, что он отстаивал в марте—апреле и мае—июне 1917 г., не изменились. Но на ничтожность шансов на созыв Учредительного собрания Временным правительством и самое главное на вредность надежд на выполнение Временным правительством своих обещаний Ленин указывал с особой настоятельностью. «Вопрос об Учредительном собрании, — писал он, — подчинен вопросу о ходе и исходе классовой борьбы между буржуазией и пролетариатом»²⁰; поэтому «...чтобы не быть „франкфуртской говорильней» или первой Думой, чтобы быть конвентом, для этого надо сметь, уметь, иметь силу наносить беспощадные удары контрреволюции, а не соглашаться с нею. Для этого надо, чтобы власть была в руках самого передового, самого решительного, самого революционного для данной эпохи класса»²¹.

Таким образом, если бы выборы в Учредительное собрание дали «большинство крестьянам более левым, чем эсеры», проблема была бы еще не решена. Мелкая буржуазия, писал В. И. Ленин, самостоятельной «линии» не имеет и иметь не может, так как ее двойственное, промежуточное положение в обществе обусловливает неизбежность колебаний между буржуазией и пролетариатом. «Чтобы большинство народа могло стать действительным большинством в управлении государством, действительным служением интересам большинства, действительной охраной его прав и так далее, для этого нужно определенное классовое условие. Это условие: присоединение большинства мелкой буржуазии, по крайней мере в решающий момент и в решающем месте, к революционному пролетариату»²². Как видим, ленинский тезис о подчиненности вопроса об Учредительном собрании вопросу о ходе и исходе классовой борьбы получал все более глубокое и всестороннее обоснование. Боритесь против конституционных иллюзий, добивайтесь обеспечения руководящей роли пролетариата по отношению к неустойчивой мелкобуржуазной массе, готовьте условия для свержения власти буржуазии — и тогда созыв Учредительного собрания станет реальностью.

Эти идеи получили дальнейшее развитие в работе В. И. Ленина «Государство и революция», хотя, конечно, содержание этого капитального труда много шире проблематики, непосредственно связанной с вопросом об Учредительном собрании. Однако ленинские положения о государстве как органе господства определенного класса²³, о ложности мысли, будто в буржуазном государстве всеобщее избирательное право «способно действительно выявить волю большинства трудящихся и закрепить проведение ее в жизнь»²⁴, о еще более обеспеченном, еще более «верном» всевластии буржуазии при демократической республике²⁵, о невозможности смены буржуазного государства пролетарским без насильственной революции²⁶ были направлены и против распространенных летом 1917 г. конституционных иллюзий, в том числе иллюзий относительно Учредительного собрания.

Выдвинутые В. И. Лениным принципиальные положения оказывали определяющее влияние на направление агитационно-разъяснительной работы большевистских организаций. Так, в листовке Военного бюро при московском городском и окружном комитетах РСДРП (б) говорилось: «Многие, по незнанию или по заблуждению, думают, что все будет хорошо, раз только соберется Учредительное собрание, издаст необходимые законы и установит демократическую республику. Но стоит только присмотреться к Северо-Американской Демократической республике — Соединенным Штатам, чтобы увидеть неосновательность этих надежд. Пока силен капитализм, власть денег, он давит трудящиеся массы народа»²⁷. А вот выписка из протокола общего собрания Ярославской организации РСДРП (б): «Обычный парламентаризм есть вид соглашательства с буржуазией, а сейчас необходимы решительные меры борьбы с ней. Практика показала, что при демократической республике буржуазия может использовать всю свою силу, влияние и создать путем нечистых приемов желательное для себя большинство в палатах. Отсюда необходимость диктатуры пролетариата и создания пролетарско-крестьянской республики»²⁸.

Как видим, большевики, придерживаясь курса на социалистическую революцию, оценивая общеполитическое положение глубоко и реалистично, не могли быть и не были активными приверженцами и пропагандистами идей Учредительного собраний, особенно после июльского кризиса 1917 г. Вместе с тем, поскольку впереди предвиделись «многоразличные этапы» на пути к конечной цели борьбы²⁹, поскольку республика с Учредительным собранием была бы демократичнее возобладавшего в июле бонапартистского режима, у большевиков не было причин препятствовать созыву российской Конституанты. Мало того, идею и лозунг Учредительного собрания, являвшегося знаменем партий правительственной коалиции, следовало использовать для строго определенных целей, приспособить для выявления перед массами противоречий между словами и делами Временного правительства, для обличения замыслов буржуазной контрреволюции и соглашательства эсеро-меньшевистских лидеров. Например, июльско-августовские репрессии против партии большевиков и массовых организаций трудящихся (травля и аресты видных работников, закрытия газет, запрещения митингов на фронте и пр.) послужили обоснованным поводом для публичных обвинений правительства в желании лишить своих противников свободы предвыборной агитации, в намерении исказить народное волеизъявление на выборах³⁰. Идея и лозунг Учредительного собрания использовались для показа несоответствия состава московского Государственного совещания настроениям широких народных масс, для разоблачения замыслов подменить этим совещанием Учредительное собрание. Созыв Государственного совещания, разумеется, был поставлен в надлежащую связь с постановлением Временного правительства о перенесении сроков выборов и созыва Учредительного собрания с сентября на ноябрь 1917 г.³¹

Меньшевики, как отмечалось в предыдущей главе, весной из опасений не получить «приличного» представительства в Учредительном собрании проявили некоторую сдержанность в пропаганде его идеи. Летом эти опасения, подтвержденные первыми итогами выборов в органы местного самоуправления, переросли в уверенность. Но одновременно наступила пора новых, куда более болезненных переживаний, связанных с осознанием или предчувствием недалекого крушения всех своих послефевральских планов и надежд. Как быть? В поисках спасения политическая мысль меньшевиков вольно и невольно лепилась к иконописному лику грядущего «хозяина земли русской». «Пусть же Учредительное собрание будет нашей путеводной звездой!», — обращался ОК меньшевиков к рабоче-солдатским массам Петрограда накануне демонстрации 18 июня³². «Наша главная задача теперь в том, чтобы довести страну до Учредительного собрания», — говорил И. Г. Церетели на Всероссийской конференции профсоюзов³³. Употреблялись и формулировки, которые, пожалуй, более точно соответствовали состоянию духа и особенностям тактики оппортунистических банкротов: «Мы желаем, — заявил один из делегатов Всероссийской конференции меньшевиков в мае 1917 г., — как-нибудь доползти (!) до Учредительного собрания»³⁴.

Теоретическому обоснованию идеи Учредительного собрания служила старая догма о неготовности России к социалистической революции и «недопустимости» в связи с этим задаваться социалистическими целями в обозримом будущем. Впрочем, в ходе массовой агитации меньшевики предпочитали, не заглядывая в будущее, говорить о текущем политическом моменте. Тон, как правило, был нервно-приподнятый, даже истеричный, что в известной мере объяснялось кампанейским характером «учредиловской» агитации, выпуском специальных обращений в моменты наибольшего обострения обстановки. Авторы газетных статей и проекта избирательной платформы меньшевистского ОК, предлагая читателям длинный список «смертельных опасностей», приходили к выводу: лишь-де Учредительное собрание — «воистину соборный разум всего народа» — спасет революцию и решит судьбу России «как цивилизованного государства»³⁵. Конкретно задачи, полномочия и истоки всемогущества Учредительного собрания «Рабочая газета» обрисовывала так: «Мы уже не раз указывали, что Учредительному собранию придется не только вырабатывать основные законы Российской республики, законы о правах и обязанностях граждан, придется не только решать огромный и важный вопрос земельный, тяжелый и сложный национальный вопрос и вопрос об охране труда. Нет, с первого дня Учредительному собранию придется распутывать весь тот кровавый узел, который ему передадут в наследство война и революция. Ему придется разрешать все возникающие конфликты, усмирять восстания, принимать чрезвычайные меры... Наше Учредительное собрание с первых же дней превратится в Конвент, т. е. в такое верховное, одновременно законодательное и правительственное, собрание с диктаторскими полномочиями, какое возникло во Франции в момент величайших внешних и внутренних опасностей, грозивших революции. Но именно его всенародный характер, ого общепризнанная верховная власть, участие в нем представителей всех партий сделают его могучей и авторитетной властью, способной разрешить все конфликты»³⁶.

Итак, Учредительному собранию надлежало стать чем-то вроде Конвента эпохи Великой Французской революции. Да что там французский Конвент! Роль российского Учредительного собрания «будет огромна и несравнима даже с ролью французского Конвента»³⁷. «Помнится, — писал В. И. Ленин в июле 1917 г.,— „Рабочая Газета» сболтнула однажды, что Учредительное собрание будет конвентом. Это — один из образцов пустой, жалкой, презренной похвальбы наших меньшевистских лакеев контрреволюционной буржуазии»³⁸.

Оды в честь «хозяина земли русской» начисто обесценивали оговорки, согласно которым партия меньшевиков «не склонна идеализировать Учредительное собрание», видеть в нем «барина, который приедет и все рассудит»³⁹. Нет, конституционные иллюзии были органически присущи меньшевикам, и они пытались привить эти иллюзии рабочим, солдатам и крестьянам. Правда, можно согласиться с публицистами из «Рабочей газеты», когда они писали о неумении и неспособности «поставить вопрос о созыве Учредительного собрания в центре политического внимания масс»⁴⁰. Но утверждения публицистов, будто меньшевики вместе с другими отрядами «организованной демократии» об Учредительном собрании «вспоминали лишь в моменты острых политических кризисов», а затем о нем «прочно забывали»⁴¹, — преувеличение.

Об Учредительном собрании вспоминали — не развертывая при этом широкой агитации — и тогда, когда требовалось обосновать занятую позицию или какое-либо конкретное решение. Например, возникала необходимость высказаться по аграрному вопросу — и меньшевики спешили с призывом «энергично бороться против анархических захватов земли и всяких других способов самочинного решения вопроса», ибо «земельная реформа может быть совершена только Учредительным собранием»⁴². Усиливалось национальное движение — и меньшевики торопились заявить, что «хорошо и законно, когда украинцы, латыши или литовцы требуют автономии», но что «приходится поражаться», когда на «окраинах России пробуждаются и зреют сепаратистские стремления», когда автономию пытаются осуществить до Учредительного собрания, «которое одно только может окончательно разрешить все сложные национальные вопросы в России».⁴³

При случае меньшевики старались отмежеваться от тактики буржуазных партий и организаций и говорили, что «спасти страну можно удовлетворением ее нужд, какой-нибудь положительной творческой работой», что Временное правительство обязано собственной властью провести те реформы, «которые давно вошли в народное сознание и которые могут успокоить народные массы».⁴⁴ Но на деле эта «положительная творческая работа» трактовалась мелко и расплывчато. До созыва Учредительного собрания, но мнению меньшевиков всех направлений, были допустимы только такие частичные меры подготовительного характера, как запрещение купли-продажи земли,⁴⁵ «налаживание национальной жизни в различных частях России» ⁴⁶ (видимо, имелось в виду право пользования родным языком, создание политических и культурно-просветительных организаций и пр.). Не предусматривалось и радикальное решение рабочего вопроса.⁴⁷

Наиболее серьезной мерой, на которую были готовы пойти меньшевики, являлось провозглашение республики. Но и здесь соглашательская природа мелкобуржуазных лидеров проявилась весьма ярко. Пункт о провозглашении республики был внесен меньшевистско-эсеровскими министрами в первоначальный проект июльской правительственной декларации (8 июля), однако под давлением буржуазных деятелей тут же выброшен.⁴⁸ 14 июля ОК меньшевиков принял «соломоново» решение «рассматривать» государственный строй России как республиканско-демократический, но «формальное провозглашение» республики отложить до Учредительного собрания.⁴⁹ В июле это решение молчаливо поддержали и меньшевики-интернационалисты, хотя они еще в мае указывали на нежелательность оставления страны «в. каком-то промежуточном и неопределенном политическом состоянии» в то время, когда мнение широких масс относительно формы правления определилось.⁵⁰

Еще несколько примеров использования меньшевиками идеи Учредительного собрания. Создание коалиционного Временного правительства с участием представителей социалистических партий, рассуждали они, создаст «неудобства и даже опасности для социал-демократии»? Отчасти это так, но, видите ли, «при сложившихся у нас условиях и данном состоянии сил» именно коалиционное правительство «с меньшими потрясениями, чем какое- либо, в состоянии довести русскую революцию до Учредительного собрания»⁵¹. Наделение Временного правительства чрезвычайными полномочиями, превращение Советов в прикрытие власти контрреволюции является актом предательства? Оказывается, нет. Двоевластие ликвидируется как раз для того, уверяли меньшевики, чтобы «спасти революцию» (!) и — опять-таки! — «с наименьшими потрясениями довести страну до Учредительного собрания»⁵². Буржуазные деятели хотят подменить Учредительное собрание контрреволюционным Государственным совещанием? Меньшевики признавали, что такая «редакционная иллюзия» действительно имеет место. Но именно для того, утверждали, противореча сами себе, соглашатели, чтобы не допустить попытки выдать Государственное совещание за «подлинный голос народа», и следует участвовать в его созыве и работе⁵³.

Партия эсеров эксплуатировала идею и лозунг Учредительного собрания примерно в том же темпе и ритме, что и меньшевики. Для эсеров Учредительное собрание по-прежнему было тем парламентским учреждением, в руках которого, как заявил В. М. Чернов в речи на I Всероссийском съезде Советов, «будут все судьбы страны непререкаемо»⁵⁴. «Учредительное собрание, — заявляло «Дело народа», — есть высшее торжество народной воли, верховный орган народа... С созывом Учредительного собрания начинается новая, правовая эра в жизни народа. Если революция является фактически исходным пунктом нового порядка и новых отношений, то от Учредительного собрания формально ведет свое начало и получает свою жизнь новое право и новая государственность». Правда, продолжала газета, «не исключена возможность,— не исключена не только логически, но и реально, — что в Учредительном собрании по некоторым вопросам получит преобладание воля народа, не вполне или совсем не совпадающая с подлинными интересами трудового класса». Для предотвращения этого нужна «предварительная организация народного мнения и воли», нужна подготовка созыва Учредительного собрания «на таких началах, чтобы воля народа могла выкристаллизоваться и обнаружиться возможно более полно и точно»⁵⁵. Некоторые эсеровские деятели, преимущественно из числа представителей левого крыла партии, считали меры превентивного характера недостаточными и предлагали утверждать постановления Учредительного собрания «голосованием всего народа»⁵⁶. Оговорки относительно возможности некоторых расхождений воли Учредительного собрания с «подлинными интересами трудового класса»⁵⁷  были, конечно, не случайны. Сомнительно, чтобы главной причиной их являлась неуверенность в успехе эсеров на выборах в Учредительное собрание. Еще до выборов в органы местного самоуправления видный эсеровский деятель С. Л. Маслов ссылался на распространенное мнение, что «не менее 60 %» всех депутатов Учредительного собрания будут членами фракции эсеров⁵⁸. По-видимому, дело было в ином: подобно меньшевикам, эсеры испытывали возраставшие опасения за судьбу Учредительного собрания в связи с обострением классовой борьбы. Недаром центральный орган партии эсеров счел нужным предупредить своих читателей о «неблагоприятной обстановке» для работы Учредительного собрания, о «запутанном узле одолевающего нас нестроительства»⁵⁹. Тем не менее оценка роли будущего Учредительного собрания оставалась очень высокой, конституционные иллюзии сохранялись. Здесь был корень отрицательного отношения эсеровских лидеров к внепарламентскому решению основных проблем и в конечном счете к революционной борьбе масс.

Как и меньшевики, эсеры были против «узурпации прав» Учредительного собрания на радикальное решение рабочего, аграрного, национального и других вопросов. Так, III съезд партии эсеров в резолюции о национальной проблеме указал: «Вопрос о том, организуются ли нации на основах экстерриториальной автономии или федерации, решается на учредительном или представительном собрании каждой нации и санкционируется общегосударственным Учредительным собранием — на основе взаимного между нациями соглашения — в порядке установления основных законов государства»⁶⁰. Впрочем, такие вопросы, как национальный и рабочий, не пользовались особым вниманием эсеров, поглощенных мыслями о социализации земли.

Продолжая осуждать «захватное право» и «самовольщину», эсеровские лидеры с июня 1917 г. стали усиленно рекламировать отдельные мероприятия, которые планировались и частично проводились в жизнь в области земельных отношений. Особенно большая шумиха была поднята в связи с законопроектом «мужицкого министра» В. М. Чернова о запрещении купли-продажи земли впредь до Учредительного собрания. Парируя нападки на этот законопроект со стороны буржуазно-помещичьих деятелей, В. М. Чернов утверждал: «Если что-либо могло толкать деревню к захватам и явочному местному законодательству, так это именно вечное запаздывание с законами, потребность в которых назрела, постоянное отставание от жизни и слепое, упорное стремление как-нибудь пассивно отсидеться от событий, как-нибудь дотянуть решительно во всем до Учредительного собрания. Мои законопроекты имеют целью именно ввести в закономерное русло ту местную общественную самодеятельность, которая иначе неизбежно выходит из берегов и, как половодье, многое разрушает»⁶¹. Но на деле эсеровские мероприятия тоже свидетельствовали о стремлении «отсидеться от событий» и «как-нибудь дотянуть» до Учредительного собрания, ибо они создавали слишком узкое и мелкое «русло», явно непригодное для введения в него крестьянского «половодья».

Однако, в то время как эсеровский центр лишь имитировал ликвидацию «отставания от жизни», деятели левого крыла партии постепенно проникались более серьезными намерениями. Часть левых, осуждая крестьянское «своеволие», предлагала, чтобы комитеты передали крестьянам всю землю в пользование до созыва Учредительного собрания⁶². «Если бы революция не решала многих очень существенных вопросов уже теперь, — что бы она стоила? — писал глава харьковских эсеров В. М. Качинский. — Нельзя же на революционный период смотреть как на простую подготовку к Учредительному собранию»⁶³. В Петрограде левоэсеровские элементы высказывались еще решительнее. От их имени А. М. Устинов предлагал на Северной областной конференции эсеров резолюцию с пунктом: «Мы содействуем организованным захватам земли до Учредительного собрания, которое окончательно выскажется о формах землепользования»⁶⁴.

К августу представители левоэсеровских элементов стали оформлять свои особые программно-тактические установки, основой которых было провозглашение «социальной» революции, требование немедленного создания «истинного народовластия», безотлагательного осуществления социализации земли и др.⁶⁵ Левые не отвергали идею Учредительного собрания, полагая, в частности, что оно укрепит «власть демократии», установит демократическую республику «с правами областей и национальностей на самоопределение».⁶⁶ Но они предлагали «самым решительным образом» отказаться от тактики ожидания решений Учредительного собрания, «ибо не следует закрывать глаза на то, что закон всегда идет за жизнью, а не впереди ее, и Учредительное собрание в основном и главном закрепит новые устои российского государства в том „плане“, в каком оно эти устои застанет»⁶⁷. Таким образом, левые, оставаясь в рамках единой партии эсеров, образовали свою фракцию, одной из отличительных черт которой было отсутствие идолопоклонства перед идеей Учредительного собрания. Однако левые эсеры оставались мелкобуржуазными революционерами со многими характерными для них пороками мировоззрения и тактики⁶⁸.

Довольно скептическое отношение к возможностям будущего Учредительного собрания стали демонстрировать народные социалисты, которые в июне 1917 г. объединились с трудовиками в одну партию. Сама по себе идея Учредительного собрания по- прежнему оценивалась очень высоко, но усилий для популяризации ее прилагалось все меньше и меньше. Причины этого, вероятно, были таковы: ослабление веры в успех дела Учредительного собрания в условиях обострявшейся политической борьбы и крайне неблагоприятные для энесов первые итоги выборов в органы местного самоуправления. Недаром центральный орган энесов раздраженно бранил «некоторые» партии (в первую очередь, надо полагать, эсеров) за «непростительное преступление перед родиной», выражавшееся в стремлении «набрать депутатов „числом поболее, ценою подешевле», превратить Учредительное собрание в машину для голосования, состоящую под командой нескольких вожаков»⁶⁹. «Большую опасность» для Учредительного собрания некоторые энесы усматривали в деятельности Советов. «Если Советы и комитеты, — предрекал журнал «Русское богатство»,— не последуют благоразумному примеру IV Думы (!), не отойдут в сторону и будут, не имея сколько-нибудь достаточных оснований, выдавать свои порою случайные и необдуманные мнения за голос всей русской демократии, то они неминуемо начнут борьбу против всенародно избранного Учредительного собрания»⁷⁰. Доставалось и Временному правительству за то, что оно «плывет без руля и без ветрил», не создает «сильную власть», не «выкристаллизовывает мнение страны» накануне выборов в Учредительное собрание. «Создается закон о выборах в Учредительное собрание, — ворчал близкий к энесам еженедельник «Городское вече», — обсуждаются все мельчайшие детали, чтобы выборы не могли быть кассированы, а для политического воспитания населения... ничего еще не сделано и не делается»⁷¹. Л. М. Брамсон в докладе об Учредительном собрании на I Всероссийском съезде Советов, похоже, выражал прежде всего точку зрения своей партии, когда предупреждал против «преувеличенных надежд» и «маниловщины» в связи с созывом Учредительного собрания⁷².

А вообще отношение центральных органов Советов к будущему Учредительному собранию определялось руководящим большинством партий меньшевиков и эсеров. Чаще всего в публичных воззваниях ЦИК, ИК Петроградского Совета, в статьях «Известий» угадывается «рука» меньшевистских деятелей центристского толка. Поэтому нет смысла останавливаться на упомянутых материалах⁷³. Что касается позиции местных Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, то она нередко в той или иной мере отличалась от позиции их центральных органов — все зависело от соотношения партийных сил в каждом данном Совете. Особой же «советской» идеи Учредительного собрания не существовало. То же самое можно сказать и о точке зрения других массовых организаций трудящихся, например профсоюзов.

А что думали об Учредительном собрании представители российской буржуазной контрреволюции?

Буржуазные интеллигенты в лице партии кадетов, как и следовало ожидать, сделали по-своему трезвые выводы из данных об усилении рабочего, крестьянского и национального движения, об обострении классовой борьбы («анархии») в стране. Профессор В. М. Гессен, сохранивший свое положение ведущего кадетского правоведа, уже в конце мая заявил не без некоторого злорадства, что «с общеполитической точки зрения» не только «время созыва Учредительного собрания неизвестно, но и самый факт его созыва сомнителен. Во всяком случае движение русской революции от нового порядка к анархии удаляет страну от Учредительного собрания, а не приближает к нему»⁷⁴.

Затаенная антипатия к идее Учредительного собрания побуждала некоторых кадетов склоняться к мысли о создании некоего суррогата парламентского учреждения, который по меньшей мере притупил бы актуальность вопроса о созыве Учредительного собрания. В мае на VIII съезде партии эту мысль высказал Д. И. Шаховской. Он предложил добиваться создания Временным правительством «авторитетного органа» из членов Государственной думы I, II и IV составов⁷⁵. Это предложение не встретило поддержки большинства делегатов съезда, в том числе П. Н. Милюкова, который заявил, метя, конечно, в массовые организации трудящихся, что «у нас, к сожалению, и так слишком много суррогатов Учредительного собрания»⁷⁶.

Однако во время подготовки и проведения Государственного совещания вновь появились прожекты относительно создания «авторитетного органа», в котором преобладали бы представители буржуазных партий. По сведениям газеты «Отечество» (орган радикально-демократической партии), на Государственном совещании «в кругах трудовой интеллигенции, — а может быть, и в других еще, но мы не знаем об этих, — шли разговоры о необходимости создать какой-то постоянный, не то законодательный, не то законосовещательный орган при Временном правительстве. Но тогда инициаторы этой идеи не решились выступить с нею публично»⁷⁷. Действительно, в то время кадеты («трудовая интеллигенция») не решились развернуть публичную кампанию, но кое-какие намеки их пресса все же сделала. Так, в редакционной статье «Речи» Временное правительство критиковалось за намерение не позволить Государственному совещанию принимать конкретные решения. «В Москве, следовательно, соберется „земский собор“, — ехидничала «Речь», — может быть, копия, того знаменитого Азовского собора, который объявил Алексею Михайловичу, что народ пуще басурман разорен от царских воевод»⁷⁸.

При всем этом одним из главных мотивов официальной кадетской пропаганды были заверения в неукоснительной поддержке идеи Учредительного собрания. Ссылаясь на такого рода заверения, П. Н. Милюков утверждал, что его партия придавала Учредительному собранию «громадное значение», считала необходимым «бережно» обращаться «с идеей этого проявления народовластия и с ее наилучшим осуществлением»⁷⁹. К данному утверждению, памятуя отмеченное выше, следует относиться критически. Большинство кадетов, бесспорно, конституционных иллюзий не питало, к различным «проявлениям народовластия», особенно после опыта первых месяцев революции, относилось отнюдь нс «бережно», Учредительное собрание с удовольствием подменило бы каким-нибудь более приемлемым представительством. Сильная, успешно подавляющая революционное движение правительственная власть — вот о чем прежде всего мечтали кадеты. При благоприятных для них обстоятельствах кадеты постарались бы похоронить дело Учредительного собрания без лишнего шума. А если обстоятельства неблагоприятны, если противником созыва Учредительного собрания прослыть опасно, если Учредительное собрание все-таки будет созвано? Тогда «реальные политики», каковыми провозглашали себя кадеты, были обязаны позаботиться о «наилучшем», как выразился Милюков, т. с. наиболее выгодном для себя, осуществлении идеи Учредительного собрания. В этом направлении кадеты вели энергичные поиски, их пресса публиковала много соответствующих статей, что и создавало обманчивое впечатление о «громадной» заинтересованности в созыве российской Конституанты.

Одной из причин условной поддержки идеи Учредительного собрания кадетами была надежда на коренное, благоприятное для них изменение настроений массового избирателя. «К Учредительному собранию, — писал В. М. Гессен, — Россия придет после долгих и тяжких блужданий по песчаной и безводной пустыне анархии. Она придет к нему измученная и обессиленная, растерявшая по пути значительную часть революционных иллюзий. Она придет к нему, охваченная стремлением к порядку и жаждою власти»⁸⁰. Это был первый аргумент. А второй — его приводил П. Н. Милюков — заключался в следующем: «крестьянство не сделало еще своего выбора» и голосует за эсеров потому, что те «громче кричат, первые приходят к крестьянству и много обещают». Но пройдет время, продолжал Милюков, кадетская пропаганда дойдет до масс, крестьяне «осмотрятся и разберутся в требованиях партий», и тогда итоги голосований будут иными⁸¹.

Однако при всем этом надежды были не слишком велики. Даже заядлые оптимисты в конце концов приходили к мнению, что в Учредительном собрании будет «социалистическое» большинство при крепкой кадетской фракции, способной при решении отдельных вопросов перетягивать на свою сторону промежуточные элементы. Исходя из опыта комплектования составов Временного правительства, более перспективной считали борьбу за преобладание в органах исполнительной власти. Отсюда делался вывод о необходимости строжайшего разделения властей, недопущения того, чтобы Учредительное собрание превратилось в Конвент. «Первейшей задачей» Учредительного собрания объявлялась организация правительственной власти в лице «временного главы государства» (президента) и кабинета министров. Правительство было бы политически ответственно перед Учредительным собранием, но в то же время обладало бы не только чисто исполнительной, а и широкой «указной» властью, позволяющей осуществлять «текущую законодательную работу». Создав сильную и в известной мере независимую правительственную власть, Учредительное собрание в свою очередь оградило бы себя от воздействия революционных масс и их организаций. Для этого, по мнению кадетов, следовало распустить или лишить всякой власти Советы и создать «национальную гвардию», «охраняющую Учредительное собрание, свободу его суждений и решений от всякого посягательства извне»⁸².

Что касается позиции министров Временного правительства, то она, естественно, зависела в первую очередь от принадлежности их к той или иной партии. Партия кадетов после образования коалиции с мелкобуржуазными социалистами оказывала на определение общеправительственной линии уже не столь решающее влияние, как в марте—апреле. Однако, опираясь на своих представителей в министерствах и особенно в Юридическом совещании, которое вырабатывало предварительную формулировку почти всех постановлений, кадеты не без успеха продолжали претендовать на роль первой скрипки. ЦК партии кадетов в дни, когда формировалось первое коалиционное правительство, обсуждал вопрос о создании особого министерства по делам Учредительного собрания во главе с Ф. Ф. Кокошкиным⁸³. Правда, кадеты особенно не настаивали на своем предложении, видимо, опасаясь перехода этого важного портфеля в будущем в руки социалиста. К тому же назначение Кокошкина на пост председателя Особого совещания для изготовления проекта положения о выборах стало неплохой компенсацией неосуществленного замысла.

Было бы неправильно полагать, что после образования коалиции правительственная политика в вопросе об Учредительном собрании не претерпела никаких изменений. Министры из числа меньшевиков и эсеров не изменили основных принципов этой политики, но все же сделали ее несколько более «проучредиловской». Произошло не только некоторое обновление министерской фразеологии. В целом Временное правительство второго и третьего составов проявляло возросшую готовность к принятию практических мер по подготовке созыва Учредительного собрания. Наибольшее значение здесь имело то, что министры связали себя публичным обязательством созвать его к определенному сроку, от чего упорно уклонялось Временное правительство первого состава. Впрочем, история назначения сроков и практической подготовки выборов заслуживает специального рассмотрения, и к ней мы обратимся ниже.

Судьба Учредительного собрания в решающей степени зависела от отношения к нему широких народных масс. Произошли ли здесь какие-либо существенные изменения по сравнению с тем, что наблюдалось в марте—апреле 1917 г.? По нашему мнению, основные тенденции, характерные для того периода, сохранились и в последующие месяцы. Против этого как будто свидетельствуют сотни митинговых резолюций, содержавших требования скорейшего созыва Учредительного собрания, выражения надежд на разрешение им тех или иных проблем и пр. Но количество и содержание этих резолюций — поток их по сравнению с весной стал уже — дают нам материал для суждений не столько об умонастроениях масс, сколько об интенсивности и направлении агитационной работы различных партий. Если, например, в конце июля—начале августа в митинговых резолюциях, составленных и выдвинутых большевиками, мы обнаруживаем участившиеся упоминания об Учредительном собрании, то это еще не доказательство возросшей популярности лозунга его среди революционно настроенных рабочих и солдат. В действительности популярность могла остаться на прежнем уровне или снизиться, но большевики сочли целесообразным использовать лозунг Учредительного собрания ради большей убедительности разоблачений контрреволюционности и антидемократичности созванного Временным правительством московского Государственного совещания.

Еще один пример. Летом 1917 г. эсеровские организации усиленно предлагали крестьянским сходам и съездам тексты постановлений, в которых решение земельного вопроса возлагалось на Учредительное собрание. Таких стереотипных по содержанию и форме постановлений насчитывалось немало, в иных губерниях, возможно, не меньше, а больше, чем весной 1917 г. Вместе с тем резкое увеличение так называемых «земельных правонарушений» обнаруживало наличие у крестьянства серьезных сомнений, традиционной недоверчивости и настороженности во всем, имеющем отношение к вопросу о земле. Именно очевидное стремление крестьян непосредственно самим или при помощи своих комитетов отобрать землю у богатеев немедленно, именно очевидное отсутствие воодушевления идеей Учредительного собрания побуждало эсеров активизировать пропаганду ее. Поэтому упомянутые стереотипные постановления прежде всего отражали деятельность партии эсеров. Во всяком случае здесь не видно признаков стихийной крестьянской инициативы. В связи с этим неудивительно, что историки не находят данных, которые свидетельствовали бы о крестьянских волнениях по поводу затяжек с созывом Учредительного собрания, о сколько-нибудь существенном интересе к ходу подготовки выборов и пр. Наоборот, хорошо известно, что, например, выборы в волостное земство, имевшие весьма важное значение для подготовки выборов в Учредительное собрание, проходили при очень большом абсентеизме со стороны крестьян.

Об отношении к идее Учредительного собрания можно судить, в частности, по июльским событиям 1917 г. Известно, что демонстрация в Петрограде была следствием стихийного взрыва возмущения масс политикой Временного правительства. Рабочие и солдаты говорили тогда о самом главном, действительно «наболевшем», но в списке претензий и требований Временному правительству и ЦИК Советов не оказалось никаких упоминаний об Учредительном собрании. Зато большевистский лозунг «Вся власть Советам!» пользовался необычайно широкой и активной поддержкой. Не объясняется ли это временной «забывчивостью» масс и отсутствием соответствующих «напоминаний» со стороны партии большевиков, направлявшей стихийное движение в русло организованной демонстрации? Вряд ли.

За две недели до июльских событий (18 июня) в Петрограде состоялась многолюдная демонстрация, назначенная I Всероссийским съездом Советов и Исполкомом Петроградского Совета, активно поддержанная представленными в Совете партиями. «„Да здравствует Учредительное собрание!“ — должно красоваться на всех знаменах 18 июня», — призывал меньшевистский ОК⁸⁴. Лозунг Учредительного собрания выдвигали на первый план не только партийные эсеро-меньшевистские органы, по и Советы. Ожидалось, что эффект этих призывов будет велик, ибо накануне (14 июня) произошло примечательное и долгожданное событие: Временное правительство впервые объявило сроки выборов и созыва Учредительного собрания. И что же? «Мерная поступь рабочих и солдатских батальонов. Около полумиллиона демонстрантов. Единство дружного наступления. Единство вокруг лозунгов, среди которых гигантски преобладали: „вся власть Советам», „долой 10 министров-капиталистов», „ни сепаратного мира с немцами, ни тайных договоров с англо-французскими капиталистами“ и т. п. Ни у кого из видевших демонстрацию не осталось сомнения в победе этих лозунгов среди организованного авангарда рабочих и солдатских масс России»⁸⁵. Нет, не волновала воображение, не занимала умы революционных рабочих и солдат перспектива созыва Учредительного собрания.

Было бы неправильно упрощать положение, давать ему однозначные оценки. Конституционные иллюзии, в том числе иллюзии относительно Учредительного собрания, при всей эфемерности их, при наличии тенденции идти на убыль по мере революционизации масс, летом 1917 г. еще представляли собой распространенное явление. Не говоря уже об интеллигенции, веру в особую роль Учредительного собрания сохраняли те слои рабочих, солдат и крестьян, которые составляли «политическую армию» эсеров и меньшевиков. Кроме того, необходимо учитывать, что процесс освобождения масс от конституционных иллюзий протекал неравномерно. Как неоднократно подчеркивал В. И. Ленин, мелкая буржуазия по своей классовой природе двойственна, неустойчива, подвержена колебаниям. Одной из главных, непосредственных причин колебаний мелкобуржуазных масс и временного, порой весьма значительного оживления среди них конституционных иллюзий были резкие вспышки классовой, политической борьбы, ставившие страну на грань гражданской войны. Так было в ходе июльских событий в Петрограде, когда имело место «резкое, иногда почти внезапное „вымывание» средних элементов, в связи с бурным обнаружением пролетарских и буржуазных»⁸⁶. В. И. Ленин отметил и ближайшие последствия этого «вымывания», т. е. временного устранения с поля действия неустойчивых средних элементов, недовольных «крайностями» и напуганных угрозой гражданской войны. В современной России, в июле 1917 года, писал Владимир Ильич, «чрезвычайно широкие массы населения проникнуты конституционными иллюзиями», одним из проявлений которых было мнение, будто «все будет вскоре пересмотрено и окончательно установлено Учредительным собранием»⁸⁷. Вождь партии большевиков сделал особое ударение на этом выводе, так как главная, но еще не всеми членами партии понятая задача состояла в перестройке всей работы на политическую подготовку вооруженного восстания. Но Ленин тогда же заявил: «Все признаки указывают на то, что ход событий продолжает идти самым ускоренным темпом, и страна приближается к следующей эпохе, когда большинство трудящихся вынуждено будет доверить свою судьбу революционному пролетариату»⁸⁸.