Книги о Ленине

Глава III

НА БЛИЖНИХ ПОДСТУПАХ К ВЕЛИКОМУ ОКТЯБРЮ. РЕШАЮЩИЙ ЭТАП ПОДГОТОВКИ ВЫБОРОВ

1. Вопрос об Учредительном собрании после ликвидации корниловского мятежа

Корниловский мятеж и его ликвидация привели к очередному крутому, и притом внезапному, повороту событий. В стране наметился новый массовый революционный подъем. Оживали потерявшие было реальную силу Советы, заметно ускорился процесс большевизации их. Крайне правые экстремистские силы контрреволюции понесли урон. Вновь развалилась правительственная коалиция мелкобуржуазных партий с кадетами. Эсеро-меньшевистские деятели под влиянием текущих событий пережили серьезные колебания, которые на первых порах привели к сдвигу соглашательской политической платформы влево. На какое-то время (вероятнее всего, до середины сентября) появилась еще одна возможность мирного развития революции. Все это не могло не побуждать заново обращаться к вопросу об Учредительном собрании. Вероятность созыва его как будто увеличивалась.

Требование немедленного созыва Учредительного собрания — причем созыв его рассматривался как одна из важнейших и первоочередных мер для полной ликвидации опасности справа — содержала резолюция большевистской фракции ЦИК Советов о политическом моменте, оглашенная на заседании ЦИК в ночь на 28 августа. Такое же требование выдвигалось в резолюции-декларации ЦК РСДРП (б) «О власти» и в постановлении Московского комитета большевиков от 1 сентября¹. В конце августа—начале сентября лозунг скорейшего созыва Учредительного собрания пропагандировался большевиками на подготовленных ими рабоче-солдатских митингах едва ли не так же широко и интенсивно, как весной 1917 г.² Примечательным явлением была подготовка митингов, специально посвященных Учредительному собранию. Например, 3 сентября «Рабочий путь» опубликовал извещение, необычное для характера агитационной работы большевиков в послеапрельский период: «Сегодня, 3 сентября в 3 ч. дня в актовом зале Политехнического института состоится митинг, устраиваемый Лесповским районным комитетом РСДРП, на котором будут произнесены речи об Учредительном собрании». Далее в извещении назывались ораторы: А. В. Луначарский, В. Володарский и др.³

Некоторое изменение характера агитации большевиков, разумеется, не означало ломки основных программно-тактических установок, отказа от подлинно революционных методов борьбы⁴. Не призывая в то время к свержению Временного правительства и перенося центр тяжести своих действий на осуществление не главного, а «частичных» требований, большевики отнюдь не поддерживали конституционные иллюзии, не призывали к пассивному ожиданию решений Учредительного собрания. Когда Временное правительство (1 сентября) под давлением масс наконец-то провозгласило республику, большевистский «Рабочий путь» откликнулся статьей «Сделаем выводы», в которой отмечалось: «Раньше Временное правительство, а вместе с ним меньшевики и эсеры говорили: нельзя делать ни того, ни другого, ни третьего впредь до созыва Учредительного собрания. А теперь мы скажем им: если можно было сделать одно, можно сделать, и вы обязаны немедленно сделать, и второе, и третье»⁵. При этом призывы осуществлять те или иные меры адресовались не столько Временному правительству и ЦИК Советов, сколько самим рабочим, солдатам и крестьянам, без активной борьбы которых не могло быть движения вперед.

Позиция центральных органов партии большевиков в дни корниловского мятежа и его подавления получила одобрение В. И. Ленина, находившегося в Финляндии⁶. Вместе с тем, как видно из ленинского письма в ЦК (30 августа) и статьи «О компромиссах» (1—3 сентября), вождь партии оценивал политическую обстановку глубже и всестороннее, чем другие члены ЦК, делал на основе анализа хода событий более конкретные и далеко идущие выводы.

Известно, что в начале сентября В. И. Ленин с целью закрепления вновь появившейся возможности мирного развития революции выступил за предложение партиям эсеров и меньшевиков компромисса. Этот компромисс нашел бы свое выражение в согласии большевиков на создание эсеро-меньшевистского правительства, целиком ответственного перед полновластными Советами, во временном отказе от требования передать власть пролетариату и беднейшему крестьянству и «от революционных методов борьбы за это требование»⁷, т. с. от подготовки вооруженного восстания. Со своей стороны эсеро-меньшевистский блок, образовав новое правительство, обязался бы обеспечить полную свободу межпартийной борьбы внутри и вне Советов за осуществление их подлинно демократического функционирования и перевыборов. Еще один важнейший пункт компромиссного соглашения заключался бы в следующем: «Условием, само собою разумеющимся и не новым для эсеров и меньшевиков, была бы полная свобода агитации и созыва Учредительного собрания без новых оттяжек или даже в более короткий срок»⁸.

Итак, в начале сентября В. И. Ленин пришел к выводу, что в новой обстановке и при условии дальнейшего сдвига партий эсеров и меньшевиков влево, при условии согласия лидеров эсероменьшевистского блока на компромисс, который прямо и открыто был бы предложен большевиками, шансы на возможность созыва и успеха Учредительного собрания могли бы значительно возрасти. «Перед демократией России, — писал В. И. Ленин в первой половине сентября, — перед Советами, перед партиями эсеров и меньшевиков, открывается теперь чрезвычайно редко встречающаяся в истории революций возможность обеспечить созыв Учредительного собрания в назначенный срок без новых оттяжек, возможность обезопасить страну от военной и хозяйственной катастрофы, возможность обеспечить мирное развитие революции»⁹. Развивая эту мысль, Ленин указывал и на некоторые дополнительные условия обеспечения успеха борьбы за Учредительное собрание: преодоление эсерами колебаний и нерешительности¹⁰, так как именно эта партия была главной силой внутри эсеро-меньшевистского блока и наиболее рьяной защитницей идеи Учредительного собрания; всемерное усиление тормозимой соглашателями политико-просветительной работы в деревне¹¹.

В связи с этим становился актуальным вопрос об обеспечении успеха большевиков на выборах в Учредительное собрание. В статье «О компромиссах» В. И. Ленин выражал уверенность в выигрыше большевиков при полной свободе агитации за свои взгляды, поскольку жизнь подтверждала их правоту¹². Данные об изменении состава Советов, о выборах в органы местного самоуправления говорили за то, что и при отсутствии полной свободы агитации большевики увеличивали свое влияние на массы. Но, с другой стороны, Ленин призывал большевиков не питать излишних надежд на вероятность решающего «парламентского» успеха. Для обеспечения его требовалось время, которого до официально назначенного срока выборов оставалось мало. Кроме того, сравнение данных о «парламентских» выборах с объективными данными о степени влияния большевиков на массы в ходе апрельских, июньских и июльских событий 1917 г. «вполне подтверждает по отношению к России наблюдение, много раз делавшееся на Западе, именно: сила революционного пролетариата, с точки зрения воздействия на массы и увлечения их на борьбу, несравненно больше во внепарламентской борьбе, чем в борьбе парламентской»¹³.

Из всего этого видно, что В. И. Ленин и в начале сентября придерживался той же оценки гарантий созыва и известной положительной роли Учредительного собрания, которую он высказывал ранее: дальнейшее развитие и углубление революции, укрепление влияния и власти Советов, так как Учредительное собрание «одно, само по себе, не спасет, ибо в нем ведь тоже эсеры могут продолжать „игру» в соглашения с кадетами»¹⁴. В работе «Как обеспечить успех Учредительного собрания» Ленин прямо указывал, что правильность высказанных им в апреле 1917 г. взглядов на возможность созыва Учредительного собрания полностью подтверждена ходом революции за предыдущие месяцы, и в частности событиями, связанными с корниловским мятежом¹⁵.

А какое воздействие на подготовку Учредительного собрания могло оказать Демократическое совещание, начавшее свою работу 14 сентября? Облегчало или затрудняло это событие созыв Учредительного собрания? Не умалялась ли роль последнего, не подрывались ли его прерогативы? Такими вопросами задавались деятели многих партий, особенно мелкобуржуазных. В. И. Ленина эти проблемы почти не беспокоили. Он ограничился констатацией: Демократическое совещание — это бессильное подобие временного парламентского учреждения, в основном отражавшее позицию соглашательских мелкобуржуазных верхов — не сможет помешать правительству и буржуазным партиям вновь отсрочить Учредительное собрание¹⁶. Отметим, что и многие руководящие работники партии, придававшие тогда Совещанию больше значения, чем Ленин, не проявляли склонность рассматривать Совещание через «учредиловскую» призму. Во всяком случае, судя по статьям, публиковавшимся большевистской прессой, и по резолюциям центральных партийных органов, созыв Демократического совещания не вовлек большевиков в дискуссию о судьбе Учредительного собрания. Конечно, все обстояло бы по-иному, если бы судьба его действительно была объектом кровной заботы большевиков.

Волна интереса к идее и лозунгу Учредительного собрания, поднявшаяся в штормовые дни ликвидации корниловщины, как будто начинала спадать. Но политическая действительность того времени была необычайно сложна, быстротечна, переменчива. Неумолимо близилось решающее сражение за государственную власть. Вместе с тем подкрадывался срок выборов в Учредительное собрание, выборов, о которых так много и долго говорили и в реальность которых уже уставали верить. И вот незаметно появилась опасность попадания в цейтнот — по закону о выборах уже в октябре предстояло выдвижение списков партийных кандидатур в Учредительное собрание. Возникали и другие обстоятельства, предвещавшие начало нового тура дискуссии о российской Конституанте.

В середине сентября с полной очевидностью выяснилось нежелание эсеро-меньшевистских лидеров идти на предложенный им большевиками компромисс, и В. И. Ленин в своих письмах ЦК партии «Большевики должны взять власть», «Марксизм и восстание» решительно высказался за быструю и энергичную подготовку вооруженного восстания. Кратковременная возможность «легального» развития революция исчезла, и на этот раз окончательно. Как отмечал В. И. Ленин в работе «Из дневника публициста», такую возможность («легальная» победа над буржуазией, например, путем созыва Учредительного собрания) можно было допускать только «чисто теоретически, беря вопрос абстрактно»¹⁷. Понятно, что подготовка вооруженного восстания на завершающей стадии предвыборной кампании порождала нелегкие проблемы. Политические противники большевиков обрушили на партию революционного пролетариата потоки брани, причем наиболее расхожим было обвинение в намерении «сорвать» Учредительное собрание.

Перечитав труды В. И. Ленина, написанные в середине сентября—конце октября 1917 г., нетрудно убедиться, что один из его аргументов в пользу форсированной подготовки вооруженного восстания был таков: Временное правительство и буржуазия хотят и могут добиться или отмены созыва Учредительного собрания, или подделки выборов (путем развертывания репрессий в деревне), или, наконец, создания условий, исключающих возможность нормальной деятельности Учредительного собрания (путем сдачи Петрограда германским войскам, усиления саботажа и т. п.)¹⁸; большевики же, возглавив революционный переворот и обеспечив переход всей власти к Советам, создадут необходимые условия для созыва Учредительного собрания¹⁹. Но, может быть, повторение во второй половине сентября и в октябре выдвинутых ранее общих положений имело какое-то особое назначение? Нет, Ленин и накануне вооруженного восстания не отбрасывал лозунга Учредительного собрания, не исключал вероятности, что этот орган еще сможет послужить делу революции. В связи с этим сошлемся на письмо В. И. Ленина от 27 сентября, где говорится о необходимости блока с левыми эсерами, «который один может нам дать прочную власть в России и большинство в Учредительном собрании»²⁰. Заботясь о подготовке большевиков к выборам, думая о «серьезной работе внутри Учредительного собрания»²¹, Ленин требовал отправлять отряды агитаторов в деревню²², составлять списки кандидатов в Учредительное собрание с учетом необходимости включения в них преимущественно представителей рабочих.²³

Точка зрения В. И. Ленина усваивалась партийными работниками, в том числе членами ЦК, в процессе обстоятельного обмена мнениями и преодоления сомнений и колебаний. Вследствие этого внутри партии некоторое время сохранялся довольно широкий спектр оценок роли и назначения Учредительного собрания. Об этом можно судить хотя бы по следующей выписке из протокола заседания I Нижегородской губернской конференции РСДРП (б) от 30 сентября: «В прениях намечаются две точки зрения: Федоровский, Иванов, Парадня, Левит доказывают, что переход власти к Советам и разрешение важнейших очередных задач Советами делают излишним Учредительное собрание, которое, несомненно, явится более правым, чем Советы. Революционная демократия представлена полностью в Советах, и созывать Учредительное собрание для обывательской массы, не входящей в Советы, не имеет смысла. Савельева, Голубев, Фридман указывают, что Советы не могут заменить всенародное Учредительное собрание, и отказ от созыва Учредительного собрания принес бы большой вред большевикам, которым пришлось бы отказаться от лозунга, выдвинутого революцией, против которой боролась буржуазия»²⁴.

Эти расхождения преодолевались безболезненно, чему способствовал присущий большевикам политический реализм, надежный иммунитет против болезни, именуемой «парламентским кретинизмом». Кардинальное значение имел ответ на вопросы: брать власть после созыва Учредительного собрания и опираясь на него или до созыва Учредительного собрания? Лишь Каменев и Зиновьев трусливо предлагали брать власть, опираясь на Учредительное собрание²⁵. А громадное большинство партии — и сторонники взятия власти путем вооруженного восстания, и сторонники опасной тактики ожидания постановлений II Всероссийского съезда Советов — признавали необходимым опередить созыв Учредительного собрания, ибо, как отмечала газета московских большевиков «Социал-демократ», состав этого парламентского учреждения «будет сильно зависеть от того, кто его созывает»²⁶. Не удивительно, что делегаты упомянутой выше I Нижегородской губернской конференции РСДРП (б) без особого труда сняли разногласия по вопросу о надобности созыва Учредительного собрания после перехода всей власти к Советам. Суть достигнутого ими взаимоприемлемого решения была такова: после взятия власти отношение к Учредительному собранию будет зависеть от конкретной обстановки²⁷.

Как видим, отношение большевиков к Учредительному собранию и после исчезновения кратковременной возможности мирного развития революции в какой-то мере зависело от прогнозов относительно исхода выборов. Единого мнения на этот счет не было, но после блестящего успеха большевиков на выборах в районные думы Москвы²⁸, оптимисты, казалось, стали преобладать. И это не удивительно, так как по настроениям рядового московского избирателя, сравнительно тесно связанного с деревней, можно было с немалой долей уверенности судить и о политическом климате по крайней мере в губерниях всего Центрально-Промышленного района. А если успех на выборах пришел уже до победы восстания и взятия власти Советами, то было правомерно рассчитывать на еще более хороший урожай избирательских голосов позднее. Поэтому когда В. И. Ленин и ЦК РСДРП (б) усматривали в итогах московских выборов один из симптомов «глубочайшего поворота в общенациональном настроении», поворота «народного доверия к нашей партии»²⁹, «необычайно быстрого» перехода масс на сторону большевиков³⁰, то в этих оценках заключалось не только предсказание успеха вооруженного восстания. Тут была и не лишенная оснований надежда на благоприятный или относительно благоприятный (особенно в случае осуществления блока с левыми эсерами) исход выборов в Учредительное собрание после свержения Временного правительства и перехода власти к Советам.

Это толкование точки зрения В. И. Ленина и большинства членов ЦК, казалось бы, опровергается известным замечанием вождя партии, высказанным на заседании ЦК РСДРП (б) 10 октября. Тогда Ленин, добиваясь принятия решения о безотлагательной организации вооруженного восстания, сказал: «Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу»³¹. Не означали ли эти слова, дошедшие до нас в краткой и несовершенной протокольной записи, что Владимир Ильич отказался допускать возможность успешного исхода выборов в Учредительное собрание? По нашему мнению, вряд ли. Скорее всего, данное замечание Ленина являлось прогнозом исхода выборов, которые состоялись бы под контролем Временного правительства. Ведь на заседании ЦК шла полемика с Каменевым и Зиновьевым, призывавшими не брать власть до созыва Учредительного собрания и уверявшими, будто шансы большевиков на выборах «превосходны» именно в случае отказа партии от организации вооруженного восстания³². В связи с этим Ленин и указал на бессмысленность и вредность тактики пассивного выжидания. А в «Письме к товарищам», являвшемся продолжением полемики, Ленин подчеркнул, что не только сам по себе созыв Учредительного собрания, но и «успех» этого учреждения зависят от перехода власти к Советам³³. Под «успехом» Учредительного собрания, конечно, имелся в виду и благоприятный исход выборов.

Отсюда, помимо прочего, следует, что сыпавшиеся на большевиков обвинения в желании сорвать созыв Учредительного собрания путем организации вооруженного восстания и передачи всей власти Советам лишены оснований. Нет, большевики не хотели срывать Учредительное собрание. Их многочисленные заявления, что свержение Временного правительства и установление власти Советов является самым надежным путем к Учредительному собранию и обеспечению его работы на благо народа, что сохранение власти буржуазного правительства, поддерживавшегося эсеро-меньшевистскими соглашателями, приведет к затягиванию или срыву созыва Учредительного собрания или, наконец, к подделке народного представительства³⁴, — эти заявления, опубликованные в прессе, были средством завоевания доверия масс и отражением подлинных убеждений и намерений большевиков.

В заключение о полемике по поводу так называемого комбинированного типа государственной власти! Эта полемика, пожалуй, дает наиболее полное и ясное представление об отношении В. И. Ленина к идее Учредительного собрания накануне Октября.

Узнав, что в ходе обсуждения нового проекта программы партии некоторые деятели ошибочно предложили начисто отказаться от программы-минимум и руководствоваться только требованиями программы-максимум, В. И. Ленин запротестовал. Суть его возражений заключалась в том, что в России при переходе от капитализма к социализму неизбежны переходные меры экономического и политического характера и что большевики, готовясь к восстанию, не должны подменять непреклонную решимость авантюризмом или слепой самоуверенностью, обязаны сочетать качества убежденных, последовательных революционеров и осмотрительных, реалистически мыслящих политиков. «Возьмите, — писал В. И. Ленин, — программу-минимум в политической области. Она, эта программа, рассчитана на буржуазную республику. Мы добавляем, что не ограничиваем себя ее рамками, а боремся тотчас же за более высокого типа республику Советов. Это мы должны сделать. К новой республике мы должны идти с беззаветной смелостью и решительностью и мы пойдем к ней, я уверен, именно так. Но программы-минимум выкидывать никак нельзя, ибо, во-первых, республики Советов еще нет; во-вторых, не исключена возможность „попыток реставрации»; их надо сначала пережить и победить; в-третьих, возможны, при переходе от старого к новому, временные „комбинированные типы» (как справедливо указал «Рабочий Путь» на днях), например, и республика Советов и Учредительное собрание. Изживем сначала все это, а потом успеем выкинуть программу-минимум»³⁵.

Эти мысли В. И. Ленин высказывает в работе «К пересмотру партийной программы», написанной 6—8 октября 1917 г. А 11 октября Л. Б. Каменев и Г. Е. Зиновьев написали письмо, которое обнаружило, что оба его автора в борьбе против решения ЦК вознамерились ухватиться за термин «комбинированный тип» в капитулянтских целях. Вооруженное восстание, как уже отмечалось, они предлагали подменить созывом Учредительного собрания, а республику Советов, в которой Учредительное собрание играло бы подчиненную и преходящую роль, — республикой, в которой Советы фактически были бы придатком к Учредительному собранию³⁶. Эта бессовестная подтасовка возмутила В. И. Ленина и вынудила его дать резкую отповедь штрейкбрехерам пролетарской революции. «Неужели трудно понять, что при власти в руках Советов Учредительное собрание обеспечено и его успех обеспечен? Это тысячи раз говорили большевики. Никто ни разу не пытался опровергнуть этого. Такой „комбинированный тип“ все признавали, но протащить теперь под словечком „комбинированный тип“ отказ от передачи власти Советам, протащить тайком, боясь отречься от нашего лозунга открыто, — что это такое? можно ли подыскать для характеристики этого парламентские выражения?»³⁷.

Итак, В. И. Ленин, определяя отношение к Учредительному собранию, боролся и против правых, и против «левых» уклонистов. «Вопрос об Учредительном собрании подчинен вопросу о ходе и исходе классовой борьбы между буржуазией и пролетариатом»,— писал Ленин в июле 1917 г.³⁸ На этом он стоял и в октябре 1917 г., когда добивался, чтобы большевики не отвлекались от основной и первоочередной задачи — подготовки вооруженного восстания. Как известно, ЦК РСДРП (б) на своих исторических заседаниях 10 и 16 октября поддержал ленинский курс.

Положение в лагере меньшевиков было совершенно иным. Тотчас после ликвидации корниловского мятежа идейный и организационный разброд среди меньшевиков стал увеличиваться буквально со дня на день. Левоменьшевистская «Новая жизнь» была недалека от истины, когда уже в конце сентября предлагала признать наличие не «кризиса», а «полного краха» меньшевизма³⁹. На путь раскола вступали не только правые элементы, ярые оборонцы, но представители левоменьшевистских течений, возобладавшие в Петрограде, набиравшие силу в Москве и некоторых других городах⁴⁰. Все это порождало невиданную ранее пестроту и противоречивость мнений, в том числе в вопросе об Учредительном собрании.

Центристские элементы партии старательно демонстрировали неизменность своей позиции. Их руководящие деятели и публицисты по-прежнему величали Учредительное собрание «хозяином земли русской», «ключом к спасению России и революции» и т. п. Обеспечение созыва Учредительного собрания в назначенный срок вновь и вновь провозглашалось важнейшей целью меньшевистской политики⁴¹. Но вместе с тем в пропагандистских заявлениях все чаще звучали минорные тона, все чаще проскакивали опасения «не дотянуть» до Учредительного собрания или получить, как выразилась «Рабочая газета», «не державного хозяина земли русской, а бессильного колосса на глиняных ногах»⁴². Причин для нараставшей неуверенности было предостаточно — развал меньшевистской «семьи», стремительная поляризация политических сил страны и усиление угрозы гражданской войны, дезорганизация правительственной власти, равнодушие большинства народной массы к судьбе «державного хозяина». Что могли придумать меньшевики — оставаясь теми, кем они были, — для обеспечения созыва Учредительного собрания?

Как и следовало ожидать, мелкобуржуазная демократия (меньшевистско-эсеровский блок) придумала то, что в сложившейся обстановке являлось совершенно бесполезным, — торжественное создание еще одного всероссийского заведения, где можно было вдоволь поговорить и выработать еще одну кипу резолюций. И этому бессильному заведению (Демократическому совещанию, а затем Предпарламенту) полагалось стать опорой правительственной власти и гарантом созыва Учредительного собрания! Орган ЦК меньшевиков «Рабочая газета» уверяла, что так и будет. Она превозносила роль Демократического совещания до небес, называя его «постоянным представительством демократии» (буржуазные партии не приняли участия в Совещании), «революционным парламентом» и пр.⁴³ Позднее высказывались хвалебные слова и по адресу Предпарламента, который сыграет-де «исключительно крупную политическую роль в деле создания революционной власти на демократической платформе, контроля над действиями этой власти, ускорения созыва Учредительного собрания и внедрения в жизнь начал республиканского строя»⁴⁴.

Эти заявления были весьма уязвимы для критики. И в самом деле, поскольку Демократическому совещанию и Предпарламенту отводилась столь важная роль, то не могло ли получиться так, что они не только не стали бы гарантами созыва Учредительного собрания, а наоборот, сделали бы излишним созыв его? При безвластности Совещания и Предпарламента и то и другое последствие их деятельности практически исключалось. Но поводы для подозрений и обвинений обретали все, кто не хотел вверять судьбу страны в руки меньшевиков и эсеров. Даже противники созыва Учредительного собрания поспешили выпустить критические стрелы в мишень, подставленную мелкобуржуазными демократами. «Несомненно, что инициаторы Демократического совещания сдвигают с очереди дня созыв Учредительного собрания»⁴⁵, — с притворным сожалением заявила кадетская «Речь».

Другим поводом для обвинений, исходивших справа, была видимость ущемления полномочий Временного правительства. Ведь соглашатели еще в марте признали его орудием созыва Учредительного собрания. А теперь, в сентябре-октябре, они об этой роли правительства помалкивали, вроде бы намереваясь препоручить ее Совещанию или Предпарламенту. Словом, затея меньшевиков и эсеров сразу же доставила им кучу хлопот. Хлопот, особенно портивших настроение в связи с тем, что возникал дополнительный барьер на пути к возобновлению желанной коалиции с кадетами.

Самозащиту меньшевиков нельзя признать ни умелой, ни остроумной. Она сводилась в основном к оговоркам и признаниям, ставившим соглашателей в положение той самой унтер-офицерской вдовы, которая сама себя высекла. Разве заслуживают иной оценки политические деятели, называвшие ими же созданные органы то «постоянным представительством демократии» и «революционным парламентом», то «паллиативом», «временной подпоркой» и «суррогатом народного представительства»?⁴⁶  Так выявлялась неспособность меньшевистской мелкобуржуазной демократии к выработке ясного курса и принятию практических мер, действительно обеспечивающих достижение цели — гарантированного созыва Учредительного собрания.

Как отмечалось выше, гарантией созыва Учредительного собрания и его успеха большевики считали переход всей власти к Советам. Но именно к Советам, этим боевым органам революционных масс, быстро завоевывавшихся большевиками, соглашатели относились с нарастающей неприязнью. Кстати, созыв Демократического совещания и создание Предпарламента были, помимо прочего, попытками умалить роль Советов, оттеснить последние от решения важнейших политических проблем, в том числе проблем, связанных с созывом Учредительного собрания.

На первых порах публичные выпады меньшевиков против Советов были эпизодичны и осторожны. Но они уже и в начале сентября обретали все большую остроту. Так, газета московских меньшевиков «Вперед!» 6 сентября заявила, что Демократическое совещание призвано объединить «гораздо более широкие круги демократии, нежели объединяют Советы»⁴⁷. А с конца сентября, когда на очередь дня стал созыв II Всероссийского съезда Советов, меньшевики развернули фронтальное сражение. Советы характеризовались как «изжитая» форма «объединения и организации демократии», а созыв съезда Советов объявлялся результатом «козней» большевиков, «нелепостью и безумием», «опасной затеей», ведущей к «отвлечению сил» от подготовки выборов в Учредительное собрание и в конце концов к «срыву» Учредительного собрания⁴⁸. Это было уже прологом антисоветского и проучредиловского спектакля, разыгранного меньшевистскими деятелями в послеоктябрьский период.

Вернемся, однако, к положению в начале сентября. Тогда произошло событие, казалось бы, свидетельствовавшее о готовности мелкобуржуазных демократов отойти от доктринерского толкования идеи Учредительного собрания. Речь идет о постановлении Временного правительства от 1 сентября, провозгласившем Россию республикой. Это был шаг, о котором меньшевики и их союзники усиленно размышляли в начале марта и после событий 3—4 июля, но который они не осмеливались делать. Теперь, когда Рубикон остался позади, меньшевики одобрили инициативу А. Ф. Керенского, но, вероятно, не без некоторого беспокойства ожидали последствий: что скажут по поводу «нарушения прерогатив Учредительного собрания» представители буржуазных партий? Не воспримут ли народные массы эту меру как поощрение «явочного порядка»? Но первые отклики не давали оснований для особой тревоги. Кадеты состроили презрительную гримасу, назвав постановление правительства «пустой фразой»⁴⁹, а у широких масс «торжественный акт» провозглашения республики, по-видимому, не вызвал никаких эмоций. «Поздняя радость не радует»⁵⁰,— рассудила, имея в виду равнодушие народа, «Рабочая газета».

Тем не менее в дальнейшем соглашатели хотя и поговаривали иногда о возможности некоторых серьезных реформ до созыва Учредительного собрания, но на практике все проекты привычно складывали под сукно — меньше, мол, риска способствовать «разливу анархии». Более того, в конце сентября—октября «анархия» (так именовалось буржуазными партиями революционное движение) стала и для меньшевиков врагом № 1.

«Рабочая газета» в статье «Анархия и Учредительное собрание» горячо призывала противопоставить «процессу политического распада и беспорядочной гражданской войне» неурезанную идею Учредительного собрания. По мнению меньшевистской газеты, сосредоточение общего внимания на подготовке к выборам помогло бы направить «смутное недовольство народных масс в русло организованной (т. е. парламентской, — О. 3.) политической борьбы»⁵¹. Здесь несомненно важную роль сыграло и то обстоятельство, что к 25 сентября соглашатели воскресили правительственную коалицию с кадетами (создание III коалиционного Временного правительства) и, следовательно, обязали себя к еще большему «благоразумию».

Меньшевики-интернационалисты, являвшиеся противниками коалиции с представителями буржуазии, приветствовали созыв Демократического совещания без участия «цензовых элементов» и предлагали, чтобы Совещание (или созданный им «более узкий коллектив») стало полновластным «демократическим конвентом», обеспечивающим созыв Учредительного собрания, определяющим «общее направление правительственной деятельности» и проводящим в жизнь «ряд не терпящих отлагательства» мероприятий (борьба за прекращение империалистической войны и заключение «всеобщего мира», передача помещичьей земли в распоряжение земельных комитетов, начало решения рабочего вопроса и др.).⁵² К созданию Предпарламента, в состав которого вошли и представители буржуазии, меньшевики-интернационалисты отнеслись отрицательно, но тут же, противореча сами себе, выразили намерение использовать Предпарламент как одно из средств «подготовки» масс к Учредительному собранию⁵³.

Половинчатость и оппортунистическая непоследовательность политической программы левоменьшевистских элементов выявляется и на примере решения ими проблемы Советы—Учредительное собрание. Да, заявляла в октябре газета «Новая жизнь», большевики правы — Советы в настоящее время есть единственный оплот революции и порядка, гарант созыва Учредительного собрания⁵⁴. Да, добавляла меньшевистская «Искра», без Советов Учредительное собрание, пожалуй, не выполнит свою задачу. Мало того, Советы имеют преимущества перед Учредительным собранием, точнее отражают волю народных масс⁵⁵. Отсюда до поддержки лозунга «Вся власть Советам!» оставался один шаг. Но этого-то решающего шага левые меньшевики ни за что не желали делать. Единовластие Советов, рассуждали они, означало бы преждевременное установление диктатуры пролетариата, углубление раскола сил «демократии», развязывание гражданской войны в невыгодных условиях. Нет, лучше пусть II Всероссийский съезд Советов сблокируется с «левой» Предпарламента, установит власть «всей демократии», которая обеспечит созыв Учредительного собрания, поможет ему выработать и провести в жизнь нужные законы⁵⁶. Это были стенания насмерть перепуганных и запутавшихся людей, мечты «розовых» демократов, не желавших понять, что ход классовой борьбы в России осенью 1917 г. сделал неизбежным решающее внепарламентское столкновение противостоявших сил.

Представители правого крыла партии меньшевиков (меньшевики-оборонцы, имевшие своим органом газету «День», а также организация «Единство») как политики проявляли большую последовательность. Будучи противниками социалистической революции и диктатуры пролетариата — в этом правые сходились с центристами и левыми — они открыто и без колебаний выступали за долговременный союз с буржуазными партиями. Этим обусловливались активное усвоение ряда положений программы действий буржуазной контрреволюции и ослабление надежд на успех миссии Учредительного собрания. Вот характерное заявление «Дня»: «Если нам суждено благополучно довести страну до Учредительного собрания, это будет в результате неустанной борьбы всех государственных элементов страны, и прежде всего демократии, против разбушевавшейся анархии»⁵⁷. Итак, сначала «успокоение», а затем реформы... И еще одно условие созыва и успеха работы Учредительного собрания, условие, на котором особенно настаивало плехановское «Единство»: «напряжение усилий» для обороны страны от «натиска германцев», ибо «если неприятель будет все более и более продвигаться к столице, вряд ли может функционировать Учредительное собрание»⁵⁸.

Судя по этим заявлениям, правые меньшевики не стали бы протестовать против новой отсрочки выборов и созыва Учредительного собрания. Но в интересах текущей политической борьбы они не отказывались от использования ссылок на скорый приход «хозяина». Например, возражая против созыва Демократического совещания без участия представителей буржуазии, правые меньшевики противопоставляли Совещанию идею Учредительного собрания и при этом находили вполне резонные доводы. «До Учредительного собрания, — рассуждал «День», — осталось 2 1/2 месяца. И вот мы лишь будем обсуждать и решать вопрос о создании представительного органа, начнем еще одну избирательную кампанию и затем, когда этот „парламент» соберется, окажется, что ему скоро и расходиться нужно. Но не довольно ли экспериментировать, не пора ли сосредоточиться вокруг двух-трех основных вопросов, чтобы, наконец, добраться до этого Учредительного собрания?»⁵⁹. Впрочем, едва только Демократическое совещание высказалось за коалицию с представителями буржуазии, правые меньшевики тотчас сменили гнев на милость. «Общегосударственные интересы (!) восторжествовали», — рассудил «День», а затем высказал надежду, что коалиционный Предпарламент станет «действительным устоем государственной власти» и даже обеспечит созыв Учредительного собрания⁶⁰. А что касается Советов, то к ним отношение правых меньшевиков оставалось, разумеется, отрицательным. Здесь позиция правых мало чем отличалась от того, что демонстрировали центристы в Октябрьские дни.

Партия эсеров в сентябре—октябре находилась почти м таком же критическом состоянии, как и партия меньшевиков. «Громко и открыто надо сказать: неблагополучно в нашей партии! — жаловался эсеровский центральный орган «Дело народа». — Нет прежней партии эсеров! ... Мы стоим накануне возможного раскола, не будем скрывать этого»⁶¹. Возвращаясь к оценке внутриполитического положения позднее, газета добавляла: «Этот разброд сказался и на ЦК и на ЦО, не ведущих ясной, определенно выраженной линии поведения»⁶².

«Линия поведения» руководящего большинства партии эсеров в отношении Учредительного собрания и прямо или косвенно связанных с ним проблем и событий (провозглашение республики, Демократическое совещание, коалиция с представителями буржуазии и др.) в основном совпадала с «линией поведения» меньшевиков-центристов⁶³. Но в позиции эсеров были и кое-какие специфические нюансы, обязанные своим происхождением прежде всего большей устремленности к созыву Учредительного собрания. «Дело народа» называло Учредительное собрание «светочем», «высшим законом и пророком», перед лицом которого «все остальное» — «эпизоды преходящие, условные и, в конце концов, второстепенные»⁶⁴. В связи с этим оценка роли Демократического совещания и Предпарламента была несколько сдержаннее, чем меньшевистская. Эсеровские газеты иногда высказывали беспокойство по поводу того, что поиски «своего рода „квадратуры» власти» и возня вокруг Совещания и Предпарламента отвлекали внимание от подготовки к выборам и созыву Учредительного собрания⁶⁵. Проявлялась некоторая осторожность в агитации за коалицию с представителями буржуазии, особенно с кадетами. «Претерпим коалицию до Учредительного собрания!»⁶⁶, — взывало «Дело народа».

Подобно меньшевикам эсеры категорически отвергали лозунг «Вся власть Советам!», усматривая в осуществлении его решающий шаг к «неназревшим» социалистическим преобразованиям, началу гражданской войны и «срыву» Учредительного собрания. Однако даже в октябре, когда готовился II Всероссийский съезд Советов, эсеры-центристы проявляли дипломатическую увертливость, говорили о «совершенной уместности» существования Советов в качестве классовых — но не государственных! — организаций во время работы Учредительного собрания. «Дело народа» при этом признавало, что только с помощью Советов «можно будет провести в жизнь решения Учредительного собрания», что только Советы могут гарантировать «демократичность и социальную справедливость этих решений»⁶⁷.

Однако такая позиция руководящих органов партии, видимо, не встречала единодушной поддержки со стороны эсеров-центристов и оценивалась некоторыми из них как уклон влево, как отсутствие — используем упомянутую выше формулировку «Дела народа» — «ясной, определенно выраженной линии поведения». Похоже, что образу мыслей многих эсеровских деятелей больше соответствовало следующее заявление газеты московских эсеров «Труд»: «Для партии эсеров волеизъявление Учредительного собрания непререкаемо, ничто не может быть противопоставлено всенародным желаниям, претворенным в определенные основные законы Российского государства». И далее газета, имея в виду большевиков и их лозунг «Вся власть Советам!», угрожающе заявляла, что та партия, которая стремится создать органы, «долженствующие стать рядом или даже выше всенародного парламента, такая партия для нас — злейший враг, борьба с которым, и борьба неумолимая, для каждого эсера обязательна»⁶⁸.

Одним из самых «горячих» по-прежнему оставался вопрос о способе решения аграрной проблемы. О действительно революционном решении ее центристы и не помышляли. Поэтому они, так же как и меньшевики, весьма тревожились за последствия «самочинного», осуществленного до созыва Учредительного собрания провозглашения республики. «Дальнейшие завоевания лежат в плоскости законодательства», — заклинало «Дело народа» и, чтобы не оставалось сомнений относительно субъекта дальнейших законодательных актов, добавляло: «Все внимание демократии должно быть приковано к Учредительному собранию, которое соберется через 2 1/2 месяца»⁶⁹. Этот тезис конкретизировала «Земля и воля», которая утверждала, что Временное правительство, провозгласив республику, не имеет права браться за разрешение аграрного вопроса. Здесь, мол, недопустимо «рубить с плеча» во избежание «неразберихи и путаницы»⁷⁰.

По мере нарастания крестьянского движения и появления признаков антипомещичьего восстания партию эсеров охватывало смятение. Правоцентристские элементы продолжали настаивать на тактике ожидания Учредительного собрания. «Оставим произвол и насилие, губящие страну, и пошлем верных заступников своих в Учредительное собрание, чтобы там они вырешили и исправили все, что гнетет нас»⁷¹, — таково было типичное, выдержанное и тоне церковной проповеди, обращение этих элементов к деревенской массе. Левоцентристские деятели, тоже являвшиеся ярыми противниками подлинно революционного решения аграрного вопроса самими крестьянами, склонялись к признанию невозможности тянуть до Учредительного собрания. В. М. Чернов, возглавлявший эти силы партийного центра, в конце сентября опубликовал статью «Единственный выход», которая выдавала крайнюю растрепанность чувств и мыслей. Дождались, сокрушался автор статьи, «начала крупных массовых аграрных волнений». Было необходимо, продолжал он, издавать временные законы, которые создавали бы «прочные правовые основы» для деятельности земельных комитетов, «регулировали бы все землепользование» и шли бы навстречу «здоровым» требованиям деревни. А эсеры «опаздывали, опаздывали и еще раз опаздывали», «как будто можно было отсидеться от обостренного войной и революцией аграрного вопроса вплоть до откладывавшегося и откладывавшегося Учредительного собрания». Какой же «единственный выход» предлагал недавний «селянский» министр? Он предлагал «наквитать прошлую медлительность» «одним решительным актом» — декретировать передачу земли в ведение земельных комитетов. «Выбора нет. Медлить нельзя. Ответственность правящих в такой момент слишком велика. Остановите пожар! Не шутите с огнем!»⁷².

Но отчаянные словесные призывы В. М. Чернова остались и не могли не остаться гласом вопиющего в пустыне. Партия эсеров, увязшая (между прочим, при активном участии того же Чернова) в политике соглашательства с буржуазией, парализуемая внутренними противоречиями, была уже неспособна на глубокие изменения политики и решительные практические меры. Правда, в последний час, вечером 24 октября эсеры вместе с меньшевиками провели в Предпарламенте так называемую «формулу перехода», в которой говорилось о необходимости немедленного издания Временным правительством декрета о передаче земли в ведение земельных комитетов. Через несколько часов решение Предпарламента поддержал и эсеро-меньшевистский ЦИК Советов.⁷³ Но, в сущности, это было уже не решение, а выкрик банкротов, выставляемых за дверь.

Этой участи, как могли, старались избежать представители левого крыла партии эсеров. Левые, объявляя себя сторонниками «социального» переворота, выдвигая лозунг «истинного народовластия с широкой программой» и отвергая коалицию с «цензовыми элементами», давали заявку на проведение революционной тактики. Но в отличие от большевиков левоэсеровские деятели остерегались развязывать инициативу самих масс, делая ставку на осуществление революционно-демократических преобразований путем законодательных актов сверху. Эта особенность тактики (мы не касаемся здесь ошибочности представлений о единстве «трудового крестьянства», придании магического значения идее социализации земли и прочих характерных для всех эсеров программных установок) свидетельствовала о том, что революционность сторонников таких деятелей, как М. А. Спиридонова, была в целом ограничена и условна. Но на фоне соглашателей левые эсеры выглядели очень боевитыми. Осуждение ими «парламентарного кретинизма», политики «отсрочки творчества» до Учредительного собрания и «земных поклонов» перед грядущим «хозяином»⁷⁴  постепенно становилось все более резким. В левоэсеровской прессе проскальзывала даже мысль о вредности созыва Учредительного собрания до разрушения «старого строя», ибо в противном случае Учредительное собрание, способное лишь закреплять уже существующее, «утвердит нам этот старый строй в том самом виде, в котором мы дотащим его до заветной грани „Конституанты»».⁷⁵

Надежду — впрочем, не единодушную — на то, что разрушение «старого строя» произведет антибуржуазное правительство под контролем Демократического совещания, левые эсеры сохраняли вплоть до середины сентября. Но единодушия в оценке роли Демократического совещания не было и в первой половине месяца. Уже тогда часть левых эсеров отдавала предпочтение Советам. А с середины сентября, когда созванное Демократическое совещание с ходу увязло в бесконечных прениях, левые почти единодушно сориентировались на Советы. Уже 14 сентября левоэсеровская газета «Знамя труда» начала публиковать набранные крупным шрифтом требования созвать II Всероссийский съезд Советов, так как Советы, разъясняла газета, — «единственная организация», выявляющая «политическую волю демократии»⁷⁶. Съезду же Советов, по определению газеты, предстояло решить вопрос об «организации жизни» страны⁷⁷.

Однако тут же выяснялось, что левоэсеровские призывы вовсе не равнозначны большевистскому лозунгу «Вся власть Советам!». Левые эсеры, будучи противниками установления диктатуры пролетариата и отвергая большевистскую установку на союз с беднейшим крестьянством (на том основании, что «трудовое крестьянство» будто бы едино), желали бы «реорганизовать» Советы «в смысле упорядочения представительства трудовых элементов»⁷⁸.

Практически это означало бы разбавление состава Советов представителями армейских организаций, национальных групп и местных самоуправлений⁷⁹, превращение Советов в классово аморфные органы. Эти органы, при ближайшем ознакомлении с левоэсеровской точкой зрения, должны были образовать не постоянную, а временную власть, одной из главных задач которой стало бы обеспечение созыва Учредительного собрания и успешного хода его работы. В связи с этим левые эсеры усиленно подчеркивали, что II Всероссийский съезд Советов созывается «не вопреки, но во имя Учредительного собрания», что осуществление большевистского лозунга «Вся власть Советам!» и подготовка вооруженного восстания якобы являлись бы «авантюризмом», «злейшим, преступнейшим покушением» на Советы (!), помощью контрреволюции, срывом Учредительного собрания и т. д.⁸⁰

Колебания и противоречивость были характерны для мелкобуржуазных революционеров. Их тянуло после экскурсов в опасную политическую зону на дорогу, где они в лучшем случае оказывались бок о бок с меньшевиками-интернационалистами. Получалось, что, осуждая «парламентарный кретинизм», левые эсеры не находили сил для полного и решительного разрыва с ним. Ведь если даже принять на веру заявления некоторых левоэсеровских лидеров, будто они накануне Великого Октября в принципе стояли за восстание и передачу всей власти Советам, будто они хотели лишь выждать, когда Учредительное собрание «либо обманет, либо начнет колебаться»⁸¹, то и в этом случае левые эсеры не могли опровергнуть обвинения в преувеличении роли Учредительного собрания, в стремлении обусловить созывом его кардинальное решение вопроса о власти.

Мы уже заметили, что при решении текущих политических проблем у представителей левого крыла и центра партии эсеров оказывалось больше общего с представителями соответствующих фракций партии меньшевиков, чем между собой. Создавались предпосылки для частичной замены обрывавшихся внутрипартийных связей связями межпартийными и, следовательно, для предвыборных комбинаций на основе разрешенного Положением о выборах в Учредительное собрание (разд. I, гл. V, ст. 53) соединения списков кандидатур. Впрочем, потенциально наиболее вероятными участниками этих комбинаций были правые меньшевики и правые эсеры.

Правые элементы двух мелкобуржуазных партий полностью сходились в признании обязательности единения всех «государственных» («живых») сил для борьбы с «анархией», образования полновластного правительства при участии представителей буржуазии, особого внимания к задаче продолжения войны с «германцами»⁸². Почти полное единодушие наблюдалось и в таких вопросах, как отношение к Демократическому совещанию, Предпарламенту, Советам. Пожалуй, самое заметное различие (мы не касаемся здесь противоречий сугубо программного характера) заключалось в более «уважительном» отношении правых эсеров («воленародовцев») к созыву Учредительного собрания, к его роли в будущем. Старая эсеровская закваска все-таки давала о себе знать!

Теперь о лагере буржуазной контрреволюции, ведущей силой которого оставалась партия кадетов. Отношение последних к идее Учредительного собрания в основном оставалось таким же, как и в предыдущие месяцы. Перспектива созыва российской Конституанты в недалеком будущем по-прежнему не вызывала у кадетов никакого энтузиазма. Пожалуй, отрицательное отношение к созыву ее даже еще более усилилось. Правда, кадетские деятели были осторожны в своих высказываниях, но об их умонастроении достаточно ясно свидетельствовали сетования на «чрезвычайную трудность производства выборов во время войны в армии» и вероятность многочисленных нарушений закона о выборах,⁸³ ссылки на отсутствие достаточных надежд увидеть «хороший состав» Учредительного собрания и на существование «горьких предчувствий», что Учредительное собрание превратится в «новую говорильню»⁸⁴. Главным же препятствием для созыва и успеха Учредительного собрания, конечно, объявлялась развивающаяся революция («анархия»)⁸⁵.

Характерно, что кадетская пресса, еще летом регулярно публиковавшая специальные статьи об Учредительном собрании, в сентябре—октябре утратила интерес к ведению этой рубрики. Оно и понятно, ибо буржуазные деятели все более нетерпеливо ожидали, когда, наконец, вместо различных «говорилен» появится сильное контрреволюционное правительство. А если уж, рассуждали кадеты, Учредительное собрание в недалеком будущем все же появится, то пусть оно примостится где-нибудь в уголке политической сцены, оставляя широкий простор для деятельности правительства. В докладе на октябрьском совещании буржуазных общественных деятелей П. И. Новгородцев высказался так: «Но если надо верить в Учредительное собрание, то не следует идолопоклонствовать перед ним. Учредительное собрание может исполнить свою работу только в очень долгий срок. А до того будем мы жить в теперешних исключительно тяжелых условиях, и в этих условиях нужна твердая власть, нужен твердый государственный аппарат правления. Правительство должно не только довести страну до Учредительного собрания, но и провести ее через Учредительное собрание»⁸⁶.

Отрицательное отношение к созыву Учредительного собрания — во всяком случае к созыву его до окончания войны и наведения «порядка» — не мешало кадетам использовать идею и лозунг Конституанты в ходе повседневной политической борьбы. В частности, ссылки на предстоявший созыв Учредительного собрания пускались в ход как аргумент против незамедлительного проведения серьезных реформ. «Да, мы тоже стоим за социальные реформы, — уверял П. И. Новгородцев в докладе о тактике партии на X съезде кадетов. — Но мы полагаем, что эти реформы должны совершаться на почве права, они должны быть проведены через Учредительное собрание»⁸⁷. Демагогические ссылки на предстоявший созыв Учредительного собрания использовались и для обоснования отрицательного отношения к безвластной, сооружаемой без участия представителей буржуазии «фабрики резолюций» в лице Демократического совещания⁸⁸ и, конечно, для нападок на идею созыва II Всероссийского съезда Советов. Если верить заявлениям кадетов, то они потому и относились к съезду Советов отрицательно, что созыв его якобы был попыткой «отнять власть у единого правомочного народного представительства — Учредительного собрания»⁸⁹.

В отличие от кадетов крайне правые, неочерносотенные элементы осенью 1917 г. вовсе не прикрывались лозунгом Учредительного собрания. Напротив, многие из них уже со второй половины сентября развернули кампанию против выборов и созыва Учредительного собрания, причем дело доходило до прямых угроз⁹⁰. Крайне правые, мечтавшие о контрреволюционном перевороте, рассчитывали на достижение определенного согласия с кадетами. Даже меньшевистская «Новая жизнь», касаясь тактики буржуазно-помещичьей контрреволюции, не могла не признать вероятности блока всех «государственных партий», объединяющей целью которого явилось бы установление диктатуры путем военного переворота⁹¹..

Могли ли контрреволюционеры провести в жизнь свои намерения и угрозы? В. И. Ленин, отмечая, что срыв Учредительного собрания в конечном счете соответствовал классовым интересам буржуазии, давал на этот вопрос положительный ответ. «Буржуазия, — писал он, — не только в силах сорвать Учредительное собрание, если теперешнее правительство не будет свергнуто, но она может и косвенно достигнуть этого результата, сдавая Питер немцам, открывая фронт, усиливая локауты, саботируя подвоз хлеба. Доказано фактами, что по частям все это буржуазия уже делала. Значит, она в силах сделать это и в целом, если рабочие и солдаты не свергнут ее»⁹².

В сложившемся положении клятвенные обещания Временного правительства и отдельных министров обеспечить созыв Учредительного собрания в ранее назначенный срок⁹³ звучали как пустые посулы. Конечно, министры не могли — каковы бы ни были их личные убеждения — объявлять себя противниками созыва российской Конституанты. Но, как указывал В. И. Ленин, «верить обещаниям Керенского и К°, верить резолюциям лакейского предпарламента — неужели это достойно члена пролетарской партии и революционера?»⁹⁴. И дело было не только в том, что Временное правительство не имело реальной силы пресечь замыслы агрессивно настроенной буржуазной контрреволюции, но и в том, что по крайней мере часть министров (кадеты и их сторонники) сама относилась к делу созыва Учредительного собрания весьма прохладно. А это не могло не сказываться на организации работы по подготовке выборов.

Кроме того, оценивая роль Временного правительства в подготовке выборов, нужно иметь в виду следующее. Первейшей обязанностью Временного правительства почиталось укрощение «волн анархии», и оно пыталось — ставя знак равенства между анархией и революцией — укротить эти волны путем создания на местах «комитетов по борьбе с анархией», расширения репрессивных мер против восставших крестьян ряда губерний и т. п. Между тем, писал В. И. Ленин, карательные меры против восставших крестьян в крестьянской стране угрожали нарушить нормальный ход работы по подготовке выборов в Учредительное собрание, создавали условия для подтасовки и подделки выборов⁹⁵. Вот что сообщал в связи с этим инструктор ЦИК Советов из Могилевской губернии: «По всей губернии наблюдается посылка отрядов казаков, как будто на охрану помещичьих имений от предполагающихся крестьянских беспорядков, что, конечно, отражается весьма неблагоприятно на крестьянском населении, и в особенности на выборной кампании, так как эти казачьи отряды, помимо охраны помещичьих имений, вмешиваются во всякие дела — как политические, гак и общественные — прилегающих к имениям крестьянских селений и этим внушают страх, недовольство и в общем ужасно нарушают правильный ход [подготовки] выборов в Учредительное собрание»⁹⁶.

Какое влияние оказывала на позицию Временного правительства межпартийная полемика о «захватном праве» («явочном порядке») и «законе», о прерогативах Учредительного собрания? Выше неоднократно говорилось о постановлении правительства от 1 сентября, провозгласившем Российскую республику. В постановлении, принятом после отставки министров-кадетов, Учредительное собрание не упоминалось ни единым словом⁹⁷. Однако провозглашение республики не стало отправным пунктом нового политического курса. Оно оказалось одним из проявлений бонапартистского лавирования и политической импровизации А. Ф. Керенского, возглавившего суженный состав Временного правительства (Директорию). Керенский рассчитывал благодаря провозглашению республики заручиться поддержкой эсеро-меньшевистского ЦИК Советов, вызвать благоприятные отклики в народной массе, отвести подозрения в тайном сговоре с корниловцами. А в дальнейшем Временное правительство не сделало ничего, что свидетельствовало бы о намерении декретировать важные реформы. Его политика в этом отношении строилась на основе учета и попыток совмещения точек зрения мелкобуржуазных демократов и кадетов. Характерный пример этого — текст декларации от 25 сентября.

В декларации, принятой по случаю сформирования III коалиционного Временного правительства, в частности, говорилось: «Предоставляя Учредительному собранию, как верховному хозяину земли русской, окончательное разрешение всех великих вопросов, от которых зависит благосостояние русского народа, ныне пополненное в своем составе Временное правительство полагает, что только напряженной работой по продолжению и развитию ряда решительных мероприятий в различных областях государственной жизни оно может выполнить свой долг и удовлетворить насущные нужды народные»⁹⁸. В этих словах как будто содержался намек на готовность к осуществлению «ряда решительных мероприятий» до созыва Учредительного собрания. Но ознакомление с дальнейшим текстом декларации показывало, что эти «решительные мероприятия», во-первых, являлись довольно робкими полумерами, а, во-вторых, самим же правительством считались практически не осуществимыми до созыва Учредительного собрания⁹⁹.