Информация о материале

Шляпников А.Г.

Родительская категория: Статьи

Создано: 02 января 2012

Просмотров: 44788

VII. ДУМСКАЯ С.-Д. ФРАКЦИЯ И ВОЙНА

 В первые недели войны я имел свидание с нашими депутатами Госуд. Думы тт. Петровским, Бадаевым. Дело было уже после их выступления (26 июля) в Государственной Думе и демонстративного ухода из залы заседания. Помню, как их глубоко поразило поведение немецкой социал-демократии. Отношение французской партии их печалило меньше, так как все с.-д. того времени «учились у немцев» быть социалистами. Лично я уже с 1912 года, после нелегального житья и работы там (также в качестве француза, гр. Густава Бурнь), внес значительные поправки в свои «верования» в германскую социал-демократию.

Товарищи депутаты и бывшие несколько рабочих гостей долго искали ключ к объяснению поведения немцев. Некоторые высказывали мысли, что решающим моментом, вероятно, была угроза царизма, а известно, что даже Энгельс в свое время желал войны с царской Россией⁴³. Но каковы бы ни были причины, все сходились на одном: подобное поведение знаменует измену всем заветам революционного социализма. В решительный момент немцы с.-д. почувствовали, что они ближе, роднее со своей буржуазией, чем, с рабочими других стран. Национализм оказался сильнее социализма.

Выступление наших депутатов в Думе было встречено рабочими с большим удовлетворением. Но иначе отнеслась к нему интеллигенция. В этой среде уже тогда начались колебания. В первые недели войны было устроено специальное собрание марксистской интеллигенции в каком-то клубе по Басковой ул. (или переулок). Там были несколько адвокатов, литераторов и др., как Н. Д. Соколов, Н. Н. Крестинский, Блюм⁴⁴, Иорданский⁴⁵ и др. Из обмена мнений, отличавшихся большой пестротой и колебаниями, уже тогда можно было определить будущих социал-патриотов. Однако большинство присутствовавших еще стыдилось связывать социализм с военной колесницей.

Тезисы В. И. Ленина об отношении к войне⁴⁶, развитые потом в «С.-д.»⁴⁷ № 33, появились в Питере в августе месяце. Их привез, кажется, депутат т. Самойлов. Все они отвечали и настроению, и мышлению тогдашних партийных работников, но вопрос о «поражении» вызывал недоумения. Товарищи не хотели свою тактику связывать со стратегическим положением армий, но в то же время искренне никто не желал ни малейшей победы Николаю II, так как всем было ясно, что победа означала бы усиление отвратительнейшей реакции.

В конце августа наши с.-д. (б-ские) организации начали оживать и оправляться от ударов, нанесенных июльскими арестами и мобилизацией. Был окончательно воссоздан и укреплен Петербургский Комитет, и работа стала налаживаться⁴⁸.

Мое положение в Питере, как француза, было весьма шаткое. Все французы, начиная с 4 августа по н. ст., были мобилизованы и готовились к отправке по Черному морю, до Марселя. Я продолжал работать у Эриксона, рассчитывая, что французское консульство не догадается мобилизовать своих граждан через русскую полицию, а мой адрес в посольстве и консульстве, как я предполагал, известен не был. Однако переходить из одного предприятия в другое, как я мечтал, было уже рискованно, и я решил дожить до срока визы паспорта, до обязательного в России обмена на вид градоначальства на одном месте, а потом покинуть пределы России. Срок этот был в сентябре.

Партийная работа на заводе Эриксона шла хорошо. Ежедневно около моего станка происходили споры и дискуссии по всем вопросам рабочей политики. С патриотизмом рабочих тогда мало приходилось сталкиваться, так как волна социал-шовинизма, начавшаяся в интеллигентских кругах, еще не докатилась до рабочих масс. Познакомился со всеми передовыми рабочими района. На заводе Эриксона товарищи, руководившие местной работой, приходили ко мне совещаться, прежде чем проводить какую-либо кампанию. Из рабочих у Эриксона, ведших партийную работу, а также в больничной кассе, были следующие: тт. Каюров. Назаров, Григорьев, Сладков. Я вскоре приобрел кличку «француз-большевик», а вместе с этим и глубокую нелюбовь меньшевиков, особенно интеллигентов, работавших в больничной кассе. После известной встречи Вандервельде некоторые из них, зная меня по Парижу, делали у Эриксона предательские намеки на счет моей действительной родины. Но товарищи рабочие быстро поставили эту публику на свое место, заявив через представителей больничной кассы, что если с французом случится неприятность, то говорившие будут объявлены провокаторами.

По мере развития военных действий усиливалась и работа патриотов. Шовинизм буржуазии и ее газетных лакеев доходил до неистовства и погромов. Черносотенные громилы добавляли к немцу еще и «жида», и националистическая вражда прививалась систематически. Не поддавались этому лишь рабочие круги. Это я наблюдал не только на Выборгской стороне, но и в других районах.

За Невской же у меня произошло столкновение с черносотенцем, причем активное сочувствие рабочих было всецело на моей стороне. Дело было так. Направляясь к родным на «Стеклянный»⁴⁹, я устроился на империале невского паровичка. Уже тогда началось переполнение трамваев, которое стало обычным в наши дни. Пассажиров, главным образом рабочих, было много. Разговор вращался около войны. Один юркий господин, типа участкового писаря, завел речь об арестах немцев и выразил пожелание об аресте и «жидов», так как, по его мнению, все они были шпионы. Я не выдержал и спрашиваю, почему же он хочет арестовать евреев, когда последние являются русскими гражданами? Тип отпустил несколько ругательств по адресу евреев, а мне заявил в ответ, что, очевидно, и я жид, иначе не стал бы защищать жидов. Видя, что передо мною злостный черносотенец, я решил его наказать. Вынимаю свой паспорт и предъявляю ему и его соседям. Дав прочесть, я отпустил ему одну пролетарскую пощечину и сел на место. Весь вагон был на моей стороне. Наскочившего на меня черносотенца выпроводили с верхнего этажа вниз сами пассажиры. В это время подъехали к остановке, и антисемит поспешил за помощью городового, прося о составлении протокола за оскорбление. Городовой учтиво проситменясойти, но пассажиры-рабочие не пускают, объясняют городовому, что в участок нужно отправить самого жалобщика. У последнего, подкрепленного городовым, появилась храбрость, и он вступил в ругань с рабочими. Городовой же не решился идти против пассажиров и иностранца; видя, что жалобщик ругается, отказался поддерживать его, кондуктор дернул сигнальную веревку, и «конка» тронулась. Я слез на следующем разъезде, хулиган уже сидел в углу, смирнехонек. Двое рабочих сошли со мною и проводили сотню-две шагов, потом вернулись.

Не такое настроение было в центре. Патриотический хулиган пользовался неприкосновенностью, избивал прохожих, не желавших снимать шапки при встрече с манифестацией, поющей «Боже, царя храни».

Помню, как, проезжая по Литейному от Невского, мы повстречали уличную толпу — дворников, гимназистов, студентов, чинуш и всякий сброд, певший «Б. Ц. X.». Как только в вагоне заслышали звуки царского гимна, все заблаговременно и под различными предлогами сняли головные уборы. Остался один я в своем котелке, возмущая свою соседку, которая, заметив мое отношение, отбивала в такт «шапку снять, шапку снять». Я, не обращая внимания, читал газету, но патриотка обратилась с жалобой к пассажирам: «Господа, он не снимает шляпу». Все смолчали. Вагон затормозил, врезался в жидкую толпу манифестантов. Моя соседка вскочила к двери и, как оскорбленная патриотка, обратившись ко мне с возгласом: «Стыдно», намеревалась, очевидно, пригласить манифестантов для расправы со мной. Оторвавшись от газеты, я спрашиваю ее по-французски: «Mais pourquoi са?» (Почему это?) Эффект необыкновенный: дама бросилась ко мне с рукопожатиями и громкими восклицаниями: «Вы француз» — и начала болтать о своем знакомстве с французами и т. д. Я торжественно отвел ее поползновения к братанию и французским «Fichez moi la paix» (нечто вроде — «идите к черту») усадил на прежнее место. Дама всячески желала загладить свою бестактность и поправить себя перед оживившейся публикой, но не выдержала и на первой же остановке сошла.

Подходил конец сентября и одновременно конец моему мятежному; вольному житью иностранцем в родной мне стране. Никогда за всю мою жизнь я не пользовался на родине такой свободой, неприкосновенностью личности и даже уважением дворников, как в эти шесть месяцев жизни в Питере в качестве французского гражданина. И эти шесть месяцев пролетели, как солнечный майский день, оставив лучшее воспоминание о рабочей борьбе, солидарности, готовности к жертвам.

Не хотелось и думать о том, что нужно опять ехать скитаться по «заграницам», приспособляться к новым условиям, отрываться от непосредственной ежедневной борьбы русского пролетариата. Но мои друзья-пролетарии ставят вопрос о международной связи, о связях с нашим заграничным Центральным Комитетом. Все эти задачи мог легче, чем другие, выполнить я, и товарищи предлагают мне взять это дело на себя, не искать русского паспорта, а использовать мои заграничные привилегии для поездки за границу.

Петербургский Комитет, а с ним и думская фракция постановили отправить меня в качестве их представителя за границу. Денег у наших организаций было тогда очень мало, и на мою работу за границей смогли ассигновать всего 25 рублей. На дорогу и на месяц жизни там я успел уже заработать в Питере, оставить даже некоторую часть своей старушке матери. От думской фракции получил ряд определенных поручений и письмо-ответ на телеграмму Вандервельде, напечатанную в № 33 «Социал-демократа». Общая просьба была — информировать, присылать заграничные литературные новинки.

Под вечер одного из последних дней сентября 1914 года благополучно миновал русско-финскую границу и жандармский контроль паспорта.

По пути решил заехать в Мустамяки, повидаться с жившим там т. Каменевым. Маленький вейка быстро домчал меня до поселка, где жили товарищи, и ждал там моего возврата.

Тов. Каменев получил уже тезисы об отношении к войне ЦК нашей партии, высказывая некоторое несогласие с ними. Там же встретился с Иорданским, уже настроенным патриотически, и т. Стекловым, вернувшимся из Германии, где ему пришлось много перенести, но все же он был настроен под Иорданского, хотя иногда и с другой стороны. По его мнению, Франция в этой войне расплачивалась за свой союз с Россией. В экономическом могуществе Германии он видел неизбежность победы Германии над своими противниками. Дальше этих предположений он пока не шел.

 

VIII. ОТЪЕЗД ЗА ГРАНИЦУ

 Дорога до Торнео была сплошным отдыхом. Ранняя осень так красива среди озер, лесов, мягких холмов и равнин. К границе приехал до утренней зари. Переправился по указанию жандарма на другую сторону реки Торнио-Иоки, переночевал, оставив в жандармской караульной свои вещи, а утром, когда разрешался переход через границу, сопровождаемый добрыми пожеланиями и любезной помощью жандармов, перешел по длинному деревянному мосту в пограничный шведский поселок Хапаранда. Железнодорожный путь тогда был проложен только до Карунги, километрах в тридцати на север от Хапаранды С открытием военных действий на западе все сношения с заграницей начали совершаться через эту границу. В городах по обе стороны границы появились уже гостиницы, а сообщение с Хапарандой и Карунги поддерживалось предприимчивым автомобилистом. Край также был на военном положении, в стране велась усердная агитация за вступление Швеции в войну против России Ко мне, как «французу» отношение было хорошее, доверчивое, а русских побаивались, подозревая в шпионстве. На границе в ожидании поезда я провел несколько часов в Карунги, в гостинице в беседе со шведскими офицерами. Они были заняты работами по укреплению своей границы от ожидаемого нападения России. Все офицеры были проникнуты восторгом по случаю победоносных действий немецких войск. Они восхищались немецкой тактикой, вооружением и общей организацией армии. О России имели весьма смутное представление, но в поражении ее армии не сомневались.

Путь от Карунги до Стокгольма пролегал сначала среди непроходимых, незаселенных болот и лесов, среди гор и оврагов. В районе виднелось много войск, строились наспех казармы. В Бодене — крепостном районе Северной Швеции — за проезжими иностранцами был установлен надзор, за город путешествовать не позволялось. Недалеко от города были рудники. Вообще район славится богатством залежей железных руд. По пути встретили много специальных вагонов, груженных рудою. Вся она направлялась в Люлеа, шведский порт в Ботническом заливе, где грузилась на германские суда и отправлялась в металлургические печи. Промышленные рабочие и рабочие подземелья в этом районе поддерживали левое крыло шведской партии, так называемых «молодых социалистов». Во многих городах имелись свои социал-демократические газеты, свои народные дома, где помещались клубы, столовые и рабочие организации.

В Стокгольме меня встретили знакомые по Берлину эмигранты т. А. М. Коллонтай и др. Многочисленная русская колония меньшевиков из Берлина переселилась в Скандинавию. В Стокгольме в то время из меньшевиков были: Ларин, Ю. М. Лурье⁵⁰, братья Левины, Урицкий, Зейдлер и др. Эмигрантов из России было мало, главным образом солдаты и матросы из Финляндского гарнизона, бежавшие после известного восстания в Свеаборге в 1906 году⁵¹. В Стокгольме существовала общая для с.-д. меньшевиков и большевиков организация. В эту организацию вошли и все русские переселенцы из воюющих стран.

Из меньшевиков того времени на позиции международного социализма стояли: А. М. Коллонтай, М.С.Урицкий, печатник Н. Гордон (бундовец). Рабочие-эмигранты, жившие в Стокгольме были все на стороне меньшинства шведской с.-д., а впоследствии вошли в состав стокгольмской группы с.-д. (б-ков).

Тотчас по прибытии в Швецию приступил к выполнению возложенных на меня поручений. Установил связь с заграничной частью ЦК, переслал в ЦО «Социал-демократ» письмо-ответ на телеграмму Вандервельде и вступил в переписку с В. И. Ульяновым и Г. Зиновьевым, осведомил их о положении дел в России. Написал несколько корреспонденции, помещенных в нашем «С.-д.», а также и в других газетах за границей. Получил информацию и указания оттуда для пересылки в Россию.

Связался со шведской социал-демократией, которая в то время, несмотря на раздиравшие ее разногласия, имела единый организационный аппарат. Познакомился с великолепнейшим товарищем Фридриком Стремом, секретарем партии, членом верхней палаты (нечто вроде Государственного совета) и лидером молодых с.-д. Объяснялись с ним, мешая немецкий язык с французским. Познакомился в течение короткого времени и с другими вождями «молодых», как там называли левых с.-д., как-то: т. Цета Хоглундом⁵², любимцем шведских революционных с.-д. рабочих, бургомистром Стокгольма Карлом Линдхагеном, Карлом Чильбумом, с даровитым языковедом Ханесом Шельдом и др. Все они были очень заинтересованы революционным движением в нашей стране. Мои сообщения о том, что большинство русских с.-д. рабочих стояло на антимилитаристской позиции, было встречено ими с большим удовлетворением. Сами лично готовы были оказать самое активное участие и помощь моей работе по связи с Россией.

Однако в их антимилитаристской идеологии было много буржуазного «миротворчества». Крайним лозунгом левых с.-д. Скандинавии было «долой оружие», стачка новобранцев и т. п. толстовство. Отчасти это диктовалось и состоянием этих чрезвычайно маленьких стран, буржуазия которых, несмотря на это, была настроена, особенно в Швеции, крайне милитаристски. Армия в этой стране особенно ярко показывала, что она служит не столько для ограждения страны от нападения с Севера, сколько для целей внутреннего характера.

С большим интересом и любопытством я пошел на свидание с Яльмаром Брантингом, старым вождем скандинавской социал-демократии и столь же старым оппортунистом II Интернационала⁵³. Первое знакомство с ним произошло в Barnhus gatan, 16. Встретил его во время заседания Центрального Комитета. Высокий, седовласый, с добрым, но решительным выражением лица, густыми бровями над глубокими, умными глазами, он производил располагающее впечатление. Мое деловое предложение — опубликовать письмо-ответ нашей думской фракции на телеграмму Вандервельде, а также способствовать к пересылке его в другие страны — было в тот же день поставлено на обсуждение Центрального Комитета и принято. Официально сделал Центральному Комитету шведской с.-д. сообщение о положении в нашей стране, о взглядах и отношениях на войну различных общественных классов и группировок. Из обмена мнений легко было заключить о взглядах на переживаемые события и самого Я. Брантинга. Наше отрицательное к войне отношение, отказ от какой бы то ни было поддержки военной колесницы царского правительства Я. Брантинг «понимал», но он не хотел понимать и разделять нашей критики и нашего отношения к партиям Германии, Австрии, Франции, которые изменили международным решениям и всему духу социалистического учения. Он стоял на точке зрения «обороны». Теоретическое отношение к войнам нашего времени он подчинил вопросам стратегии. Кто первый выстрелил, перешел черту, называемую границей, тот и «нападающий», тот и есть виновник войны. Я. Брантинг осуждал немцев за их поведение, но в то же время и старался «понять» их положение и легко верил тому, что германские с.-д. действовали под впечатлением угрозы нашествия царских войск. Позиция его была безвыходная, не дававшая пролетариату возможности действовать сообща, а дипломатам от социализма давала «принципы» для отыскания «виновника» войны. В своей стране, однако, Брантинг вел усиленную борьбу с германофильством буржуазии и стремлениями втянуть в войну Швецию. Но в этой борьбе не было основы — борьбы с шовинизмом, а стремление побороть шовинизм-германофильство, заменив его франкофильством. Несмотря на разделявшие нас разногласия, мою резкую критику оппортунистов, мы все же дружески расстались. При этом Я. Брантинг также обещал всяческое содействие моей работе для России.

Работа вождей скандинавских социалистических партий, оставшихся «нейтральными» стран (Голландии, Дании, Норвегии, Швеции) сводилась к дипломатическому посредничеству между «дравшимися братьями». Они всячески старались влиять на свои правительства, чтобы последние официально выступили с предложением мирного посредничества. Однако капиталисты воюющих стран скоро дали понять, что они воюют серьезно, до полного разгрома один другого. И нейтральные страны стремились всячески проявить свою «нейтральность», избегая прогневить ту или иную из воюющих коалиций. Эта общая опасность объединила маленькие страны в военный и дипломатический союз.

 

IX. НАША РЕВОЛЮЦИОННАЯ РАБОТА И ДИПЛОМАТИЯ СОГЛАШАТЕЛЕЙ

 Благодаря большому количеству возвращавшихся в Россию эмигрантов, подлежащих мобилизации, и дельцов сношения с Петербургом были сносны. Первое время удавалось передавать письма непосредственно через пассажиров пароходов, курсировавших между Стокгольмом и финляндскими портами Або и Раумо, но по мере развития военных действий и к наступлению зимы этими способами сношений пользоваться было нельзя. На границах также начались строгости, пассажиров тщательно обыскивали. Все это приходилось принимать во внимание и изыскивать для сообщений более надежные пути.

В поисках возможностей организации транспорта знакомлюсь с деятелями профессиональных союзов Швеции. Профессиональные союзы Швеции строились по типу немецких и в своей тактике были родственны последним. Профессиональное движение было значительно и имело уже богатый боевой опыт. Познакомился с председателем их центра, с металлистами, кожевниками и транспортными рабочими. Представитель последних, большой поклонник английского союза транспортных рабочих, тред-юнионист по виду и по характеру, —  Карл Линдлей, оказал мне большое содействие в организации связи с Финляндией. У него были знакомства с рыбаками и моряками по всему Ботническому заливу, и мне удалось выяснить возможность устройства транспорта путем контрабанды через залив, которую можно было поставить очень широко, требовались только деньги. Сообщил об этом П. Комитету (Петербургскому комитету РСДРП. Ред.)  и думской фракции, но от них получил грустное известие, что такой суммы (по тогдашнему курсу) — рублей 300 — 500 в месяц они дать не в состоянии. Даже высылка на мою жизнь для них была в тягость, и, выслав мне однажды 100 рублей, товарищи рекомендовали устраивать все своими средствами. О поступлении на работу не приходилось и думать, так как эти первые месяцы войны вызвали большую безработицу в Швеции, заводы работали по нескольку дней в неделю. Изыскивать средства в местной колонии, где хотя и было много спекулянтов-торгашей, не представлялось никакой возможности. Заграничный ЦК нашей партии был слишком беден, чтобы уделять на это дело такую сумму. Чтобы не остановить работу, прибегаю к займам и отправке известий от случая к случаю.

В первых числах ноября по новому стилю вышел 33-й номер «Социал-демократа», и нужно было думать о его доставлении в Россию. Тут я и решил использовать свои знакомства с сапожниками.

Ввиду обысков на границе возвращавшиеся в Россию отказывались брать что-либо компрометирующее, и приходилось задумываться над сокрытием. Способов скрытой упаковки было много: в чемоданы, переплеты книг, платье, зонтики, трости, обувь и т. п. Я облюбовал обувь. Взяв свои ботинки, отдал их сапожнику, специально рекомендованному, работавшему в строгой тайне, предложил вырезать пустоту в каблуке и подошве и заполнить ее тонкими номерами «Социал-демократа». Обуви, полученной от сапожника, делал «обноску», чтоб не казалась свежечиненой. В первую пару вошло небольшое количество номеров, которые и были отправлены окольными путями Г. И. Петровскому в Петербург. Впоследствии товарищ-сапожник так хорошо приспособился, что укладывал до 20 номеров в каждую пару обуви.

Появление печатного органа нашей партии со статьями руководящего характера, определявшими позицию революционной с.-д. по отношению к войне, а также распространение в скандинавской прессе известий из России и ответа думской фракции на телеграмму Вандервельде расшевелило все враждебные русской революции силы. В среде эмигрантов того времени в Стокгольме были заядлые враги нашей партии, господа ликвидаторы:

1) Ларин (М. Лурье), представитель ОК и корреспондент «Русских ведомостей»⁵⁴; 2) Левин (Далин) и др. Эти люди питали ко мне лично глубокую ненависть и недоброжелательство, хотя я знаком с ними не был. Все мои сообщения о России, все известия, получаемые непосредственно из Питера, встречались этими людьми с непонятной злобой и враждой. Они ходили, особенно Ю. Ларин, по шведским партийным товарищам и систематически подрывали доверие к нашей партии, к нашим нелегальным организациям в России. Но их старания не увенчались успехом. Молодые с.-д. быстро поняли, с кем имеют дело, и не придавали никакого значения интригам Ларина. Часто я удивлялся такой преданности и услужливости оппортунизму со стороны этого больного человека.

В конце октября 1914 года в Стокгольм прибыл матерый оппортунист Трельстра⁵⁵, вождь голландских социал-демократов. Он приехал с особой дипломатической миссией, порученной ему, несомненно, немецкими с.-д. Поручение заключалось в том, чтобы добиться согласия на перенос Международного социалистического бюро в Амстердам, а также разъяснить колеблющимся симпатиям оппортунистического скандинавского социализма, что немцы были правы, «защищая свое отечество».

Трельстра передал через шведскую партию пожелание повидать меня, представителя РСДРП. Я согласился. Свидание состоялось в гостинице, оно было известно и представителю ОК Ю. Ларину, который также прибыл туда и сопровождении Далина. Пришли также т. Коллонтай и др. Я поделился сведениями о России, передал наш «Манифест» о войне, письмо Вандервельде. Трельстра просил дать ему в виде письма отношение питерских рабочих к войне, а также объяснение, почему русские революционеры относятся к теперешней войне иначе, чем это было в эпоху русско-японской войны. Эти письма у меня сохранились в черновиках, как по 1-му, так и по 2-му вопросам, и я привожу их:

«Дорогой товарищ! Вы просите написать Вам, что думает петербургский пролетариат по поводу немецкой постановки вопроса о «борьбе с царизмом». Прежде всего, дорогой товарищ, я должен заявить Вам, что объявление войны застало нас, рабочих Петербурга, Москвы, Риги, Баку и других промышленных центров, в момент активных экономико-политических выступлений. В Петербурге, за несколько дней перед этим, были баррикады. В дни мобилизации протестующие рабочие массы ходили по городу с красными знаменами, провожая запасных к сборным пунктам. В возможность войны нам, петербургским рабочим, в первые дни как-то не верилось. Мы знали, что по ту сторону границ, в свободных странах, есть могучие кадры организованных рабочих, которые не допустят, не позволят толкать себя на кровавые взаимные столкновения. В нашей готовности к самопожертвованию мог ли сомневаться кто-либо из Интернационала?

Но к нам приходили грустные вести. Мы видели, как изменила социализму и международной солидарности великая германская социал-демократия. До нас доходили известия о том, что германский генеральный штаб рассчитывает иметь свои победы над русскими войсками при содействии нашей революции. Мы знали также, что бывшие наши учителя (Каутский и К°) изменнически облекли германский империализм в тогу «освободителя» русского народа. Мы слишком хорошо знаем природу этой войны, чтобы поверить и вступить в сделку с буржуазным правительством той или иной страны. Наше правительство выступает также в роли «освободителя» славянства, держа собственный многомиллионный народ в невежестве и бесправии. Но как ни ужасны условия нашего существования теперь, при полном отсутствии своей прессы, наш рабочий класс, за исключением отдельных личностей, далек от шовинизма, как далек и от доверия царскому правительству.

Нас глубоко возмущает лобызание французской «демократии» с русским царизмом и бесконечно радует, что там, далеко, в стране, отрезанной морями, есть часть партии английских социалистов, которая среди всеобщего разврата не забыла азбуки социализма, борется всеми силами против увлечений английского империализма. Вас удивляет, что «русское общество» и русские революционеры изменили свое отношение к войне, предпринятой теперь царизмом, в особенности Вам непонятно противоречие, которое существует между отношением «русского общества» к войне с Японией, против которой оно поголовно протестовало и, наоборот, совершенно якобы успокоилось и примирилось с царизмом в этой несчастной мировой драме.

Прежде всего, дорогой товарищ, я должен Вам сказать, что принципиальное отношение к войне у русских социалистов осталось одно и то же, но в нашей стране значительно изменилась ситуация. Прежде всего мы пережили революционную эпоху, в которой ярко обнаружилась контрреволюционность и трусливость русского либерализма. Русско-японская война была встречена русской буржуазией отрицательно, потому что Маньчжурия и другие дальневосточные земли при своей отдаленности и слабости населения не имели для капитала никакого интереса, и поэтому та война рассматривалась как династическое предприятие, как авантюра царской, спекулирующей лесами камарильи. Теперешняя война, во имя свободы Галиции, во имя Французской Республики и бельгийской демократии, имеет для русского царизма также династический интерес, а для русских землевладельцев и капиталистов — экономический. Царизм в идее «Великой России» ищет спасения от надвигающейся революции, а капитализм и землевладение — проход через Дарданеллы и пересмотр торгового договора между Германией и Россией⁵⁶, интересы которой в пользу германского капитализма были запроданы дипломатами царя в 1904 году. Только этим и можно объяснить «перемену»в русском так называемом обществе, из которого следует исключить, однако, пролетариат.

Удивление немецких социалистов тому, что мы не радуемся объявленной ими в союзе с их правительствами «священной войне русскому царизму», есть не более и не менее как лицемерное прикрывание перед массой собственной измены по отношению к Интернационалу и социализму.

Мы всегда были рады принять руку помощи в нашей тяжелой борьбе с царизмом от всех товарищей по труду и идеям, но мы никогда не требовали и не ожидали содействия русской революции со стороны немецкого феодализма, императора Вильгельма II, реакционного советника и друга русского царя.

От борьбы с русским царизмом мы не отказываемся, в этой борьбе мы можем рассчитывать только на наши силы.

Мы просили бы германских с.-д. не посылать нам на помощь Вильгельма II и его 42-см орудия, а постараться использовать этот материал против своих феодалов, как мы надеемся на использование наших против русского царизма.

На этой же точке зрения стоят наши братья по труду — финны, которые ответили также отрицательно на все заигрывания империалистического воинственного капитализма Германии.

Российский революционный пролетариат, вместе со всеми угнетенными национальностями, надеется выйти победителем, не входя в сделки с какими-либо, безразлично, правительствами.

С товарищеским приветом

А. Беленин ⁵⁷».