П. ЛЕБЕ
ИЗ ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ «ИЗВЕСТИИ ЦИК СССР»
Я могу гордиться личным знакомством с Лениным. Познакомился я с ним незадолго до начала войны. Ленин жил тогда в Кракове и часто пользовался адресом бреславльской с.-д. газеты «Volkswacht» для пересылки конспиративных писем. Я работал тогда в Бреславле как редактор этой газеты.
Хотя я и не коммунист, я всегда чрезвычайно внимательно и сочувственно следил за той великой попыткой создания рабочего государства, которую предпринял Ленин. Его деятельность я считаю величайшим опытом марксизма в истории человечества. Уже это одно ставит Ленина выше всех других политиков и социалистических деятелей. Можно относиться к деятельности Ленина как угодно, в зависимости от тех или иных политических убеждений. Но нельзя не признать, что деятельность Ленина обеспечивает ему одно из первых мест в истории развития человечества и освобождения пролетариата. Социалисты и революционеры всего мира, пролетарские вожди всех стран, в своей повседневной работе не могут пройти мимо учения этого великого человека, открывшего своей деятельностью новые страницы в истории рабочего движения. Ибо накопленный им опыт во всех отношениях представляет собою величайший исторический пример для будущего развития рабочего движения во всем мире. Борющийся пролетариат Европы и всего мира никогда не забудет Ленина. Еще рано давать оценку всей гигантской деятельности этого великого вождя, особенно трудно сделать это нам, поскольку германский пролетариат еще находится в разгаре борьбы за освобождение. Но деятельность Ленина оценит история, она скажет, какую громадную роль в истории освобождения пролетариата и всего человечества, в истории уничтожения капиталистического строя и создания социалистического строя сыграл этот величайший пролетарский вождь.
Политики и писатели Запада и Востока о В. И. Ленине. №.. 1924. С.'22
П.ЛЕВИ
ИЗ ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ «ИЗВЕСТИИ ЦИК СССР»
Вся колоссальность дела Ленина будет осознана лишь тогда, когда оно проявится не только в России, но окажет все свое политическое и социально-экономическое влияние на Европу, затем и на весь мир. Тогда дело Ленина окажется более великим, чем даже Французская революция. В масштабе мировой истории русская революция является более высокой ступенью, чем Французская, ибо в ней впервые выступает пролетариат как сознательный класс, резко отмежевавшийся от других классов и поборовший феодализм не для буржуазии, но в борьбе против буржуазии. Времена, когда другие классы делали свои революции на спине терпеливого пролетариата, эти времена прошли безвозвратно. Пока существует хотя бы один угнетенный и страдающий пролетарий на свете, до тех пор все душа будут с восторгом обращены к великой первой русской попытке освобождения пролетариата и к человеку, который дал ей свое имя.
Политика и писатели Запада и Востока о В. И. Ленине. М., 1924. С. 13
Г.ЛЕДЕБУР
ИЗ ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ «ИЗВЕСТИИ ЦИК СССР»
Я имел случай работать вместе с Лениным на интернациональных конгрессах довоенного времени. Уже тогда Ленин ясностью и цельностью своего мышления, а также своей действенной решимостью вызывал у всех нас уверенность, что ему суждены великие успехи, когда придет этому время. Летом 1915 г. мы встретились с ним на конференции в Циммервальде. Там было положено начало тому революционному пожару, который впоследствии в России, Германии и Австрии низвергнул троны, а в России, кроме того, повел к полному сокрушению капиталистического режима.
Наученные опытом первой русской революции, наши русские друзья в 1917 г. действовали с более прочным успехом, чем мы в Германии два года спустя. Уже более шести лет наши русские товарищи победоносно защищают свои завоевания от всех враждебных сил, им удалось также отразить военные интервенции Антанты.
У гроба великого Ленина необходимо подчеркнуть, какие уроки мы должны извлечь из служащего нам всем примером и образцом творчества Ленина. У нас, на Западе, деятельность большинства наших партийных вождей долгие годы заключалась в критике существующего строя с ораторской трибуны или с газетных столбцов, и вот, когда революционная деятельность масс внезапно доставила им власть в руки, они, эти наши «вожди», по-прежнему тратили драгоценное время в жалком подражании так называемым государственным деятелям капитализма. Они этим не только отнимали у действительных социалистов и революционеров возможность созидательной работы, но тяжело скомпрометировали социализм в самих рабочих массах. Только Ленин в своем смелом и гигантском творчестве дает нам всем урок упорно и решительно творить революцию, созидая новое по зрело обдуманному плану.
Политики и писатели Запада и Востока о В. И. Ленине М, 1924. С. 24
Г. ЛЕЙНЕРТ
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ «ИЗВЕСТИЙ ЦИК СССР»
Смерть Ленина вызвала бы в социалистическом пролетариате всего мира глубокое волнение и в том случае, если бы Ленин не был главой Советской России, ибо Ленин уже до мировой войны был одним из крупных теоретиков марксизма. Тот научный арсенал, который он дал пролетариату, должен вызвать глубочайшую благодарность Ленину у всех тех, которые работают для торжества социализма.
Наше искреннее восхищение перед работой Ленина на благо рабочего класса останется навсегда, хотя Ленин по возвращении на свою освобожденную родину счел правильным применить другие методы классовой борьбы. Вследствие глубоких разногласий о целях и тактике рабочего движения он разошелся со своими прежними социалистическими единомышленниками и страстно нападал на них. Пусть экономические, политические и культурные условия России, по его мнению, сделали необходимым отказ от демократического социализма, но при правильной оценке этих условий в других странах единство пролетарской борьбы не должно было бы быть разрушено. Тем не менее никто не может утверждать, что Ленин действовал вплоть до своей кончины не из самых чистых побуждений на благо рабочего класса. И если те методы к достижению социалистического идеала, которые применяются в России, не могут быть насильственно применены в других странах, главным образом в Германии, то незабываемой заслугой Ленина останется то, что именно он с большим успехом содействовал своими сочинениями теоретическому воспитанию германской социал-демократии. Имя Ленина останется одним из самых значительных в истории рабочего движения.
Политики и писатели Запада и Востока о В. И. Ленине. М., 1914. С. 20
Ф. ПФЕМФЕРТ
ВТОРАЯ СМЕРТЬ ЛЕНИНА
НИКТО НЕ ДАСТ НАМ ИЗБАВЛЕНЬЯ
НИ БОГ, НИ ЦАРЬ И НЕ ГЕРОИ,
ДОБЬЕМСЯ МЫ ОСВОБОЖДЕНЬЯ
СВОЕЮ СОБСТВЕННОЙ РУКОЙ.
I
О Наполеоне последующие, более счастливые поколения будут, по всей вероятности, говорить: «Внезапно появился неизвестно откуда маленький артиллерийский офицер, захватил власть в свои руки и начал смещать и назначать королей, а затем вновь исчез». Наивный утопист из Назарета (Иисус Христос. Ред.) будет, по всей вероятности, слит легендой в один-единый образ с хранителями его идеи, с Франциском Ассизским, с моралистом Толстым и т. д. Дети будущего услышат о нем как о фантазере, авторе лирических посланий, направленных против жестоких нравов эпохи людоедства, как о человеке, который за это был уничтожен людоедами и авторитет которого впоследствии был использован для еще большего развития людоедства. С ужасом будет грядущее человечество хранить омоченную кровью и слезами книгу всемирной истории и лишь очень редко будет ее перелистывать. Человек против человека. Все против всех. Эксплуатация, порабощение, угнетение большинства деспотическим меньшинством. Взаимное истребление друг друга людьми, одинаково страдающими, одинаково бедствующими, одинаково обманываемыми, взаимное истребление по воле клики эксплуататоров, солидарных между собою. Людской ум еще менее будет в состоянии понять все эти явления, чем разум современного человека может понять каннибализм первобытного человечества. Исчезнет и позабудется большая часть того, что ныне составляет исторически прочное содержание эпохи, обреченной на гибель. Однако, оглядываясь назад на ворота, открывающие путь к новому миру, к человечеству, как к коллективу, наши потомки будут всегда с благодарностью останавливать свои взоры на образах тех людей, которые имели мужество и волю проломить эти ворота, уничтожить все то, что было гнилого, старого и преступного, и которые очистили место и открыли доступ свету для создания на земле рая для человечества. И тогда в освобожденном от классовых рамок, освобожденном от всякой власти коммунистическом мире появится не один Гомер, который в прекрасных песнях прославит тех бесчисленных Безымянных, которые принесли себя в жертву в борьбе за новый мир. И тогда не с индивидуалистическим культом личности, но с более высоким понятием коллектива будут связаны такие имена, как Бакунина и Маркса, Кропоткина и Энгельса, Розы Люксембург, Карла Либкнехта и Ленина.
II
Прошло около четырех лет с тех пор, как остановился тот мотор будущего, имя которому — Ленин. Его гудение было столь сильно, оно так наполняло собою земной шар, что вплоть до второй, телесной смерти Ленина шум его отдавался в наших ушах и сердца при одном его имени бились с надеждой или в страхе.
Ленин последних четырех лет был нашим врагом, и мы были его врагами. Однако представим себе лишь на минуту, что было бы, если бы умерший четыре года тому назад революционер Ленин не существовал, и тогда мы поймем, что он означал для развития пролетарской революции.
Я не стану обрисовывать все огромное дело, осуществленное Лениным в течение его жизни. Но разве не Ленин освободил революционную часть марксизма от филистерства и дал синтез Маркса и Бакунина? Даже если мы будем иметь в виду лишь деятельность Ленина от 1914 до 1918 г., то и она одна дает достаточно оснований, чтобы радоваться тому и гордиться тем, что он жил. Вспомните об эпохе позорнейшего предательства международной социал-демократии и представителей всех других партийных групп. Разве не Ленин был первым (и одно время единственным) социалистом, который взял под свою защиту революционное знамя эксплуатируемых и кинул клич революционного восстания против капиталистического мира столь терпеливому—увы!—пролетарскому пушечному мясу?
Вспомните о работе Ленина во время войны! Вспомните о Ленине Октябрьских дней! Разве весь земной шар не сотрясался от гудения этого мотора? Возьмите ноябрьское движение германских рабочих! Разве в нем было какое-нибудь содержание, кроме того, которое в него вдохнул Ленин? Разве Карл Либкнехт, Роза Люксембург и все мы не были исполнены в ноябрьские дни энергией русской Октябрьской революции, и разве эта Октябрьская революция (которая еще восторжествует над всеми партийными диктаторами!) не связана неразрывно с именем Ленина?
Этот Ленин умер около четырех лет тому назад, умер как жертва организационной системы, умер вследствие тупости и неповоротливости германского пролетариата! В Октябре 1917 года русский рабочий класс овладел воротами, ведущими к свободе. Не партийная диктатура, но советский строй—таков был лозунг, подслушанный чутким ухом Ленина в массах. Последовал ли за ним всемирный пролетариат, последовал ли за ним в своем большинстве германский пролетариат? Нет, он ограничился одними фразами и покорно остался под игом капитализма.
Это было причиной смерти нашего Ленина, и это сделало возможным возникновение в России господства партийной системы, которая до того в этой форме совершенно не существовала! Ленин, как личность, не мог дать трудящемуся человечеству свободу. Этого не мог им дать никакой бог, никакой царь, никакой герой. Но Ленин вплоть до своей первой смерти неустанно пытался бросать пылающие факелы в головы пролетариев, чтобы разжечь в них классовое самосознание и тем толкнуть их на революционное дело.
Лисовский П. Иностранная печать о Ленине. Л., 1924. С. 31—34
Н.Н.СУХАНОВ
ИЗ КНИГИ «ЗАПИСКИ О РЕВОЛЮЦИИ»
К вечеру того же 4 апреля (1917 г. Ред.) «контактной комиссии» пришлось ехать в Мариинский дворец. Нас пригласили на этот раз, если не ошибаюсь, для того, чтобы потребовать от Совета поддержки нового военного займа, известного под сахарно-лицемерным названием «займа свободы». Постановление о нем в Совете министров было сделано еще 27 марта, в день подписания знаменитого акта об «отказе от аннексий», а 6 апреля должна была повсеместно открыться подписка на этот военный заем.
Вся буржуазная пресса уже несколько дней с необычайной энергией рекламировала «заем свободы» и уже успела в глазах обывателя сделать величайшей дерзостью и бестактностью, изменой отечеству, предательством революции и свободы малейшее скептическое отношение к вопросу о поддержке займа... Но надо было еще обеспечить активное содействие Совета и привлечь к подписке широкие массы, для которых директива Совета могла бы иметь особое значение. Да и в самом деле: ведь за «крупную победу» 27 марта Исполнительный Комитет выдал вексель, обязавшись всесторонне поддерживать «оборону». Мудрено ли, что вексель предъявили ко взысканию?.. Словом, нас пригласили в Мариинский дворец.
И хотели обставить дело не без торжественности. В кулуарах нам пришлось ждать, пока прибудут гг. Родзянко с товарищами для соединенного заседания Совета министров, думского комитета и нашей советской делегации. Во время этого ожидания, когда мы со Скобелевым прогуливались по зале, к нам подошел Милюков с «живейшим интересом» на лице:
— Что, сегодня Ленин уже был на социал-демократической конференции и высказывался в пользу сепаратного мира?..
Бог весть чьи услужливые уста считали долгом передавать эти достоверные известия!.. Конечно, если Милюкову действительно была интересна истина, то он имел полную возможность навести совершенно точные справки и до разговора с нами; но он этого не сделал. Мы, со своей стороны, поспешили уверить министра, что Ленин не только не призывал к сепаратному миру, но развил такую систему взглядов на международный конфликт, которая исключала идею сепаратного мира между Россией и современной Германией.
Милюков не мог спорить с нами насчет факта выступления Ленина. Но это не значит, что он усвоил отношение лидера большевиков к сепаратному миру. А если он и усвоил, то это не имело никаких практических последствий: обвинение в проповеди и в стремлении к сепаратному миру осталось навсегда одним из «краеугольных камней» в борьбе русского империализма с демократией. И конечно, это касалось не одного Ленина, не одних большевиков: все течения российского социализма всегда подчеркивали свое враждебное отношение к сепаратному миру, и надо всеми тяготело проклятие наших «патриотов», наших поборников мировой справедливости за тяготение к любезному Вильгельму и к сепаратной сделке с ним. Это называется «хоть знаю, да не верю», ибо на то имеются особые причины... Хоть и знал, но не верил нам в разговоре Милюков. Что же делать!
Разговор перешел вообще на Ленина. Скобелев рассказывал о его «бредовых идеях» («Бредовыми» называл знаменитые Апрельские тезисы Ленина Г. В. Плеханов. Ред.), оценивая Ленина как совершенно отпетого человека, стоящего вне движения. Я, в общем, присоединялся к оценке ленинских идей и говорил, что Ленин в настоящем его виде до такой степени ни для кого не приемлем, что сейчас он совершенно не опасен для моего собеседника, Милюкова. Однако будущее Ленина мне представлялось иным: я был убежден, что, вырвавшись из заграничного кабинета, попав в атмосферу реальной борьбы, широкой практической деятельности, Ленин быстро акклиматизируется, остепенится, станет на реальную почву и выбросит за борт львиную долю своих анархистских «бредней». Чего над Лениным не успеет сделать жизнь, в том поможет сплоченное давление его партийных товарищей. Я был убежден, что Ленин в недалеком будущем превратится снова в провозвестника идей революционного марксизма и займет в революции достойное его место авторитетнейшего лидера советской пролетарской левой... Вот тогда, говорил я, он будет опасен Милюкову... И Милюков присоединился к моему мнению.
Мы не допускали, чтобы Ленин остался при своих «абстракциях». Тем более мы не допускали, чтобы этими абстракциями Ленин мог победить не только революцию, не только все ее активные массы, не только весь Совет,— но чтобы он мог победить ими даже своих собственных большевиков.
* * *
Мы жестоко ошиблись... Повесть о том, как Ленин одолевал и одолел Февральскую революцию,—по личным воспоминаниям — будет написана дальше: именно из нее, из этой повести, в значительной степени составится содержание всех следующих книг этих записок. Но «личных воспоминаний» здесь недостаточно: это поистине благодатная тема для серьезного историка. Я и не буду сейчас касаться ее ни одним взмахом пера.
Но сейчас необходимо в двух словах, в беглых замечаниях коснуться другого: как и чем ухитрился Ленин одолеть своих большевиков?.. В первые дни по приезде его полная изоляция среди всех своих сознательных партийных товарищей не подлежит ни малейшему сомнению. Правда, мне неизвестна тогдашняя позиция его заграничного соратника Зиновьева, довольно осторожного господина, коего обороты по ветру стоили не особенно дорого. Зиновьев в те дни держался в тени, публично не выступал и ничем вовне не обнаруживал, что он разделяет и поддерживает «бредовые идеи» Ленина...
Из российских же большевиков, имеющих то или иное свое собственное имя, к Ленину открыто присоединилась одна Коллонтай. Затем через дня два-три я обнаружил, что на стороне Ленина — еще одна большевичка, Инесса Арманд: я был свидетелем ее разговора с Каменевым, от нападок и издевательств которого она защищалась довольно слабо, но тем не менее упорствовала... Каменев же все еще не обнаруживал склонности к компромиссу и не желал покинуть марксистских позиций.
Затем, дней через пять по приезде, Ленин созвал совещание из старых большевистских генералов, современные взгляды которых ему были неизвестны, но которые—в случае солидарности с ним—могли составить превосходное боевое ядро для создания будущей армии и для будущих побед. Это была характерная для Ленина попытка создать центр прозелитизма. В числе приглашенных были заслуженные, но в большинстве неактивные ныне большевики—Базаров, Авилов, Десницкий, кажется, Красин, Гуковский и не помню, кто еще.
По словам участников, Ленин на этом совещании был вконец охрипшим и совершенно не мог говорить. Но более чем вероятно, что это и не входило в его планы: он уже достаточно высказался и хотел послушать, что скажут ему старые маршалы. Весь вечер Ленин слушал и не говорил ни слова—«по случаю хрипоты». Это также довольно характерно для Ленина, созывающего совещание именно в то время, когда он не в состоянии говорить: убеждать кандидатов в свой собственный штаб, отстаивать свои позиции перед квалифицированными, самостоятельно мыслящими участниками движения—это не в его нравах и обычаях... Сочувствуешь? веришь?—иди, будь послушен, работай и станешь полезным слугой пролетарского дела. Не веришь? не сочувствуешь?—поди прочь и станешь предателем социализма, прихвостнем буржуазии, слугой черной сотни...
Ленин призвал своих старых маршалов не для того, чтобы убеждать их и спорить с ними, он хотел только узнать, верят ли они в его новые истины, сочувствуют ли его планам и годятся ли в его штаб... Маршалы произнесли по речи. Ни один не высказал ни малейшего сочувствия. Все до одного оказались преисполнены предрассудками марксизма и старого социал-демократического большевизма. Ни один не оказался годен в штаб. Ленин молчаливо выслушал изменников и предателей и с миром отпустил их.
Еще через день-два в центральном большевистском органе, в «Правде», были напечатаны в виде фельетона знаменитые первые «тезисы» Ленина. Они содержали резюме его новой «доктрины», изложенной в его речах. Это были тезисы о мировой войне и всемирной социалистической революции, о парламентарной республике, о Советах рабочих и батрацких депутатов, об организованном захвате, о вооруженных рабочих, о социал-предателях, о грязном белье социал-демократии, о Коммунистической партии и т. д. Не было в тезисах того же, чего не было и в речах: экономической программы и марксистского анализа объективных условий нашей революции.
Тезисы были опубликованы от личного имени Ленина: к нему не примкнула ни одна большевистская организация, ни одна группа, ни даже отдельные лица. И редакция «Правды», со своей стороны, сочла необходимым подчеркнуть изолированность Ленина и свою независимость от него. «Что касается общей схемы т. Ленина,— писала «Правда»,—то она представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит от признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитывает на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую»...
Казалось, в партии большевиков марксистские устои прочны и незыблемы. Казалось, взбунтовавшемуся лидеру не под силу произвести идейный переворот среди своей собственной паствы, не под силу опрокинуть основы своей собственной фракционной школы. Казалось, большевистская партийная масса основательно ополчилась на защиту от Ленина элементарных основ научного социализма, на защиту от Ленина самого большевизма, самого старого, привычного, традиционного Ленина.
Увы! Напрасно обольщались многие, и я в том числе. Старого пороха хватило ненадолго. Ленин победил очень скоро и по всей линии. Конечно, и сам он на русской почве, в огне реальной, во всю ширь развернувшейся борьбы многому научился. Но это «многое» были частности. Это были не более как реалистические приемы проведения собственной программы и политики. Это было не более как приспособление к внешним условиям в интересах экономии сил—при проведении своей программы и политики. Из новой же своей программы и политики Ленин не уступил своим товарищам ни йоты.
Своих большевиков он заставил целиком воспринять свои «бредовые идеи». И в недалеком будущем все бывшее для самих большевиков явной несообразностью, явной утопией, явным кричащим уклонением от всего того, чему искони учила социал-демократия,—все это в недалеком будущем стало единственным истинным словом социализма, единственно мыслимой революционной политикой, в отличие от бредней социал-предателей и прихвостней буржуазии...
Как и почему это случилось? Самых разнородных причин тому немало. Я далек от мысли исследовать «аи fond» (основательно. Ред.) этот любопытный вопрос. Но отметить здесь несколько несомненных факторов капитуляции старого социал-демократического большевизма перед беспардонной анархо-бунтарской «системой» Ленина я все же считаю не лишним.
* * *
Прежде всего,— в этом не может быть никаких сомнений — Ленин есть явление чрезвычайное. Это человек совершенно особенной духовной силы. По своему калибру это первоклассная мировая величина. Тип же этого деятеля представляет собой исключительно счастливую комбинацию теоретика движения и народного вождя... Если бы понадобились еще иные термины и эпитеты, то я не задумался бы назвать Ленина человеком гениальным, памятуя о том, что заключает в себе понятие гения.
Гений—это, как известно, «ненормальный» человек, у которого голова «не в порядке». Говоря конкретнее, это сплошь и рядом человек с крайне ограниченной сферой головной работы, в каковой сфере эта работа производится с необычайной силой и продуктивностью. Сплошь и рядом гениальный человек—это человек до крайности узкий, шовинист до мозга костей, не понимающий, не приемлющий, не способный взять в толк самые простые и общедоступные вещи. Таков был хотя бы общепризнанный гений Лев Толстой, который, по удачному (пусть неточному) выражению Мережковского, был просто «недостаточно умен для своего гения».
Таков, несомненно, и Ленин, психике которого недоступны многие элементарные истины — даже в области общественного движения. Отсюда проистекал бесконечный ряд элементарнейших ошибок Ленина — как в эпоху его агитации и демагогии, так и в период его диктатуры.
Но зато в известной сфере идей—немногих, «навязчивых идей»—Ленин проявлял такую изумительную силу, такой сверхчеловеческий натиск, что его колоссальное влияние в среде социалистов и революционеров уже достаточно обеспечивается самыми свойствами его натуры.
Дальнейшая, не вытекающая из поставленного вопроса характеристика Ленина совершенно не входит в мои планы: ведь Ленин только что приехал, только что появился на арене революции, а нам еще предстоит долго вникать в ту эпоху истории государства российского, когда Ленин явится главным ее героем; мы еще будем иметь много случаев рассмотреть эту монументальную величину со всех сторон.
Наряду с внутренними, так сказать, теоретическими свойствами Ленина, наряду с его гениальностью в его победе над старым марксистским большевизмом сыграло первостепенную роль еще следующее обстоятельство. Ленин на практике, исторически был монопольным, единым и нераздельным главою партии в течение долгих лет, со дня ее возникновения*. Большевистская партия—это дело рук Ленина, и притом его одного. Мимо него на ответственных постах проходили десятки и сотни людей, сменялись одно за другим поколения революционеров, а Ленин незыблемо стоял на своем посту, целиком определял физиономию партии и ни с кем не делил власти.
Такой естественный порядок партия помнила, как самое себя; с таким порядком все сжились—как сжились с собственным пребыванием в партии. Иного порядка не представляли, да и был ли он возможен? Остаться без Ленина—не значит ли вырвать из организма сердце, оторвать голову? Не значит ли это разрушить партию?.. При таком исторически сложившемся модусе, при таком традиционном, во всех въевшемся авторитете Ленина у партийных большевистских масс требовалось слишком много сил и слишком много оснований для эмансипации. Самая мысль пойти против Ленина так пугала, была так одиозна и столько требовала от большевистских масс, сколько они не могли дать.
Между тем иной порядок, иной модус в большевистской партии — без хозяина «Ильича» — был действительно невозможен; «революция» в партии действительно означала ее разрушение. А для эмансипации действительно не было ни достаточных сил, ни достаточных оснований.
Гениальный Ленин был историческим авторитетом— это одна сторона дела. Другая та, что, кроме Ленина, в партии не было никого и ничего. Несколько крупных генералов—без Ленина ничто, как несколько необъятных планет без солнца (я сейчас оставляю Троцкого, бывшего тогда еще вне рядов ордена, то есть в лагере врагов пролетариата, лакеев буржуазии и т. д.).
В «первом интернационале», согласно известному описанию, наверху, в облаках, был Маркс; потом долго-долго не было ничего; затем, также на большой высоте, сидел Энгельс; затем снова долго-долго не было ничего, и, наконец, сидел Либкнехт и т. д.
В большевистской же партии в облаках сидит громовержец Ленин, а затем... вообще до самой земли нет ничего. А на земле, среди партийных рядовых и офицерских чинов, выделяются несколько генералов—да и то, пожалуй, не индивидуально, а скорее попарно или в комбинациях между собою... О замене Ленина отдельными лицами, парами или комбинациями не могло быть речи. Ни самостоятельного идейного содержания, ни организационной базы, то есть ни целей, ни возможностей существования, у большевистской партии без Ленина быть не могло.
Так обстояло дело в генеральном штабе большевиков. Что же касается офицерской партийной массы, то, как мне уже пришлось упомянуть, эта масса далеко не отличается высоким социалистически-культурным уровнем. Среди большевистского офицерства имеется много отличных техников партийной и профессиональной работы, имеется немало «романтиков», но крайне мало политически мыслящих, социалистически сознательных элементов.
В соответствии с этим для большевистской массы непреодолимую притягательную силу имеет всякого рода радикализм и внешняя левизна, а естественной «линией» работы является демагогия. Этим сплошь и рядом исчерпывается политическая мудрость большевистских «комитетчиков»; и в этом сплошь и рядом выражается их искренняя преданность партии и революции.
При всех этих условиях «партийная публика», конечно, решительно не имела сил что-либо противопоставить натиску Ленина и сколько-нибудь серьезно сопротивляться ему. Никаких внутренних ресурсов, никакого самостоятельного багажа у партии для этого не было.
Но этого мало: у партийной массы не было и субъективных оснований для серьезной борьбы, не было надлежащих к ней импульсов. Ибо не было сознания ее крайней необходимости: не было сознания, что Ленин действительно покушается на элементарные основы марксизма и основные устои партии. Для этого были нужны знания, которых не было. Для этого надо было отличать марксистский социализм от анархо-пугачевского движения, а отличать это масса не умела и не особенно хотела. Не особенно хотела не только потому, что имела дело с вышеописанным Лениным, но и потому, что Ленин тянул «налево», потому что Ленин провозгласил такой «радикализм», что небу жарко стало...
Помилуйте! Бороться против социалистической революции, да против ликвидации всякого правительства, кроме Советов, да против земельных захватов, да против размежевания с социал-патриотами! Нет, на это мы не согласны. Еще назовут оппортунистом, еще смешают с меньшевиком!..
Если бы Ленин покушался произвести переворот справа, его победа над большевиками была бы более чем сомнительной (впоследствии над «левыми коммунистами», над своими левыми «ребятами» он одерживал одни только пирровы победы).
Разудалая «левизна» Ленина, бесшабашный радикализм его, примитивная демагогия, не сдерживаемая ни наукой, ни здравым смыслом, впоследствии обеспечили ему успех среди самых широких пролетарско-мужицких масс, не знавших иной выучки, кроме царской нагайки. Но эти же свойства ленинской пропаганды подкупали и более отсталые, менее грамотные элементы самой партии. Перед ними уже вскоре после приезда Ленина, естественно, вырисовывалась альтернатива: либо остаться со старыми принципами социал-демократизма, остаться с марксистской наукой, но без Ленина, без масс и без партии; либо остаться при Ленине, при партии и легким способом совместно завоевать массы, выбросив за борт туманные, плохо известные марксистские принципы. Понятно, как—хотя бы и после колебаний—решала эту альтернативу большевистская партийная масса.
Позиция же этой массы не могла не оказать решающего действия и на вполне сознательные большевистские элементы, на большевистский генералитет. Ведь после завоевания Лениным партийного офицерства, люди, подобные, например, Каменеву, оказывались совершенно изолированными, становились в положение изгоев, внутренних врагов, внутренних изменников и предателей. И со стороны неумолимого громовержца подобные элементы немедленно подвергались такому шельмованию, наряду со всеми прочими неверными, какое вынести мог не всякий (О действительной оценке Лениным Л. Б. Каменева и своих споров с ним в этот период см.: Седьмая (Апрельская) Всероссийская конференция РСДРП(б). Протоколы. М., 1958. С. 322. Ред.). И все это из-за каких-то «ложно понятых» принципов!.. Разумеется, и генералитету, даже читавшему Маркса и Энгельса, такое испытание было не под силу. И Ленин одерживал победу за победой.
* * *
Помимо этих субъективных были и иные, более объективные причины ленинских успехов в своей партии. В свойствах, в характере ленинской агитации того времени скрывались также источники его побед на внутреннем партийном фронте. Дело в том, что его агитация и его «тезисы» не ставили всех точек над «и». Не подлежит никакому сомнению, что ни тогда, ни долгое время после большевистская «партийная публика» не отдавала себе ни малейшего отчета в том, куда приведет впоследствии вся ленинская схема и к чему она обяжет тех, кто в те времена подписался под ней. В те времена у людей, уже приявших «тезисы», все же не было и мыслей — ни об экономическом стихийном творчестве снизу, ни о социализме путем грабежа награбленного.
Мало того, самый лозунг «Вся власть Советам»—лозунг, имевший интереснейшую судьбу,— в глазах большевистской массы имел довольно невинный характер и совершенно не имел того смысла, какой в него вкладывал сам Ленин.
Прежде всего этот лозунг самими большевиками принимался за чистую монету и вовсе не служил в их глазах одним прикрытием полицейской диктатуры партийного Центрального Комитета. «Власть Советов» действительно понималась, как власть большинства трудящихся, до которой Ленину уже тогда, несомненно, не было никакого дела. Дальше мы увидим, как не только все большевистские агитаторы, но и сам будущий alter ego (близкий друг, единомышленник. Ред.), Троцкий, на июньском советском съезде со всей наивной прямотой толковал этот лозунг, убеждая правое большинство сладко-сахарными речами: очень хорошо было бы, говорил он, на место Терещенок, Мануйловых и Некрасовых посадить в министерство «двенадцать советских Пешехоновых»!
Лозунг «Вся власть Советам» в те времена фигурировал в глазах большевиков отнюдь не в виде «железной метлы»—со всеми ее будущими функциями. Ни тогда, ни долго-долго после этот лозунг вообще совершенно не имел значения «государственно-правовой системы»: он никем не понимался (кроме Ленина) и не выдавался ни за лучшее, совершеннейшее государственное устройство, ни за государственное устройство вообще.
Как истый заговорщик, устраивавший заговоры даже против своей собственной беспрекословной партии, Ленин охотно пошел на то, что его «тезис» о парламентарной республике был «отложен», законспирирован и до поры до времени оставался в тени. Он пошел на то (идя по линии меньшего сопротивления), чтобы лозунг «Вся власть Советам» даже его товарищи представляли себе не в истинном его значении, не как «совершеннейший государственный строй» , а просто как очередное политическое требование—организации правительства из «советских», из подотчетных Совету элементов.
Но дело было не только в лозунге «Вся власть Советам». Вся система недоговаривалась—в тех же «дипломатических» целях приручения партии. Опять-таки дальше мы увидим, что до самого «Октября» партийные товарищи Ленина принимали за чистую монету «защиту от буржуазии Учредительного собрания». В глазах большевистских масс Октябрьский переворот в большей степени должен был служить именно этой цели, чем социалистической революции. В самом Учредительном собрании, когда его разгон уже был очевиден, в его большевистской фракции, под предводительством Ларина, образовалось большинство, пытавшееся стать на защиту «парламентарной республики» и противодействовать разгону Учредительного собрания; едва успел Ленин обуздать этих распетушившихся простецов... А сам Зиновьев, ездивший по заводам Петербурга, опять-таки уже после «Октября», лепетал что-то в своих лекциях о «комбинированном государственном строе», состоящем из Учредительного собрания и из Советов...
Ленин все это время, глядя на наивность своей «партийной публики», надо думать, посмеивался, но помалкивал, ибо это облегчало Ленину его задачу; это помогало ему заставить своих товарищей признать в конце концов черное белым и обратно. Эта недоговоренность первых «тезисов» Ленина и это сознательное умолчание были существенным фактором «завоевания партии». Утопист и фантазер, витающий в «абстракциях», Ленин—отличный реальный политик: первое—в большом, второе— в малом. «Зажечь Европу», открыть «всемирную социалистическую революцию», закрепить знамя социализма в России методами Ленина не удалось и не удастся. Но завоевать собственную партию, отменив всю свою собственную науку, Ленин сумел отлично, пользуясь всеми благоприятными обстоятельствами, призывая на помощь тени Бонапарта и Макиавелли... Одоление собственной партии — это дело для Ленина сравнительно малое. И здесь он отлично проводил свою «реальную политику» — охотно и легко применяя, играючи пуская в ход и обман Макиавелли, и натиск Бонапарта. Миниатюрный Керенский здесь, конечно, потерпел бы крах. Но огромный Ленин вышел победителем.
Завоевав свою партию, Ленин двинулся со своей армией на мартовскую революцию. О его битвах с ней и об этой его победе нам придется вести речь дальше.
Суханов Н. Н. Записки о революции. Кн. 3. Берлин; Пб.; М., 1911. С, 48—81
Н. В. УСТРЯЛОВ
О ЛЕНИНЕ
В плане всемирной истории это был один из типичных великих людей, определяющих собой целые эпохи. Самое имя его останется лозунгом, символом, знаменем. Он может быть назван посмертным братом таких исторических деятелей, как Петр Великий, Наполеон. Перед ним, конечно, меркнут наиболее яркие персонажи Великой французской революции. Мирабо в сравнении с ним неудачник, Робеспьер — посредственность. Он своеобразно претворил в себе и прозорливость Мирабо, и оппортунизм Дантона, и вдохновенную демагогию Марата, и холодную принципиальность Робеспьера...
Он был прежде всего великий революционер. Он не только вождь, но и воплощение русской революции. Воистину, он был воплощенной стихией революции, медиумом революционного гения. В нем жила эта стихия со всеми ее качествами, увлекательными и отталкивающими, творческими и разрушительными. Как стихия, он был по ту сторону добра и зла. Его хотят судить современники; напрасно: его по плечу судить только истории...
Но мало того, что он был великий исторический деятель и великий революционер. Он может быть назван посмертно величайшим выразителем русской стихии в ее основных чертах. Он был, несомненно, русским с головы до ног. И самый облик его — причудливая смесь Сократа с чуть косоватыми глазами и характерными скулами монгола—подлинно русский, «евразийский». Много таких лиц на Руси в настоящем, именно «евразийском» русском народе: — «Ильич»...
А стиль его речей, статей, «словечек»? О, тут нет ни грана французского пафоса, столь «классически революционного». Тут русский дух, тут Русью пахнет... В нем, конечно, и Разин, и Болотников, и сам великий Петр. В грядущих монографиях наши потомки разберутся во всей этой генеалогии... И тогда уже все навсегда и окончательно поймут, что Ленин—наш, что Ленин—подлинный сын России, ее национальный герой, рядом с Дмитрием Донским, Петром Великим, Пушкиным и Толстым.
1927, 21 января