Г. МАНН
ПЯТЬ ЛЕТ СО ДНЯ СМЕРТИ ЛЕНИНА
Русской революции выпало великое счастье иметь всеми признанного героя. Ленин был ее зачинателем, и он все еще остается тем, кто продолжает эту революцию, ибо он и после своей смерти по-прежнему живет в сердцах и умах всех ее борцов, как бы сильно они ни отличались друг от друга. Сегодняшние продолжатели революционного дела во многих своих речах прежде всего произносят имя этого первого государственного деятеля революции. Действовать в его духе они, очевидно, считают долгом совести и любви.
Вожди другой революции, Французской, сменяли один другого, и все они были равны перед лицом истории. Но каждый из них побеждал своего предшественника и убивал его. Наиболее полным выразителем Французской революции был ее последний герой, Наполеон, который одновременно принес эту революцию в другие страны и ослабил ее силу.
Ленин, напротив, остается сильнейшей концентрацией революционной мысли.
Он — начало, он никем не был побежден, и так много людей ссылается на него, так много людей прославляет его величие.
Вашим, товарищ, сердцем и именем... Писатели и деятели искусства мира о В. И. Ленине. М., 1976. С. 193
Т.МАНН
ИЗ ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ «ИЗВЕСТИИ ЦИК СССР»
Несомненно, Ленин всемирно-историческая величина. Властитель дум в новом, демократическом, гигантском стиле. Заряженное силой соединение воли и аскезы. Великий папа идеи, полный миросокрушающего божественного гнева. Сказочный витязь героической саги, сказавший: «Да будет проклят тот, кто опускает свой меч, боясь крови».
Политики и писатели Запада и Востока о В. И. Ленине. М.. 1914. С. 27
М. МАРТИНЭ
ИЗ ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ «ИЗВЕСТИИ ЦИК СССР»
Что такое цивилизация, как не достижение наибольшим числом людей наивысшей возможной степени человечности? Что такое социальная революция, как не средство цивилизации? Революционеры являются на развалинах старого мира единственными истинными цивилизаторами. И Ленин, который более чем кто-либо умел видеть и желать, останется в истории величайшим цивилизатором нового времени.
Из всех могучих образов его, оставленных им для потомства, ни один не является столь трогательным и интимным, как тот, в котором он является играющим во время своей болезни с окружающими его маленькими детьми.
Политики и писатели Запада и Востока о В. И. Ленине. М.. 1924. С. 44
Г. МАССИНГАМ
ИЗ ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ «ИЗВЕСТИИ ЦИК СССР»
Ленин — один из гигантов всемирной истории, один из тех, которые оставляют за собой следы навеки, один из тех, имена которых становятся символами для грядущих переворотов. Быть может, был только один англичанин, личность и жизнь которого в некоторой степени напоминают собой личность и жизнь Ленина,—это Оливер Кромвель, в котором, как и в Ленине, идеализм сочетался с уменьем непосредственно и мощно реагировать на реальные обстоятельства, с объективным предвидением и ясновидением фактов и с непреклонностью в действиях. Ни Кромвель, ни Ленин не могут быть названы демократами, оба управляли своей страной с помощью сильной партии, а не парламента, опирались на хорошо дисциплинированную армию энтузиастов. Всего более достойно восхищения в Ленине, на мой взгляд, полнейшее отсутствие суетности и честолюбия, характерных для революционных фигур типа Наполеона.
Политики и писатели Запада и Востока о В. И. Ленине. М.. 1924. С, 56
Д. НЕРУ
из книги
«ВЗГЛЯД НА ВСЕМИРНУЮ ИСТОРИЮ»
Уже в восьмидесятые годы в революционном движении принимал участие юноша, тогда еще учившийся в школе, а впоследствии известный всему миру как Ленин. В 1887 году, когда ему было семнадцать лет, его постиг ужасный удар. Его старший брат Александр, к которому Ленин был сильно привязан, был казнен, повешен за участие в террористическом покушении на жизнь царя. Несмотря на потрясение, Ленин уже тогда сказал, что свободы нельзя добиться методами террора, путь к ней лежит только через действия масс. Непреклонно, стиснув зубы, юноша продолжал учебу в школе, явился на выпускные экзамены и сдал их с отличием. Из такого материала был сделан вождь и мастер революции, которая произошла спустя тридцать лет...
Русским марксистам—Социал-демократической партии—пришлось пережить в 1903 году кризис, когда они должны были дать ответ на вопрос, с которым рано или поздно приходится столкнуться и на который приходится дать ответ каждой партии, придерживающейся известных принципов и имеющей определенные идеалы. И вообще всем мужчинам и женщинам, у которых имеются определенные принципы и убеждения, много раз на протяжении своей жизни приходится переживать подобный кризис. Вопрос заключался в том, следует ли им неукоснительно придерживаться своих принципов и готовиться к пролетарской революции или пойти на небольшой компромисс с существующими условиями и тем самым подготовить почву для конечной революции. Этот вопрос вставал во всех западноевропейских странах и более или менее повсюду, где наблюдалось ослабление социал-демократических или других подобных партий и внутренние конфликты. В Германии марксисты смело высказались за неурезанные принципы, отстаивая революционную точку зрения, на деле, однако, они не проявили решительности и заняли более мягкую позицию. Во Франции многие ведущие социалисты дезертировали из своих партий и сделались министрами кабинета. Так же было в Италии, Бельгии и других странах. В Англии марксизм был слаб и вопрос этот не возникал, но даже там член парламента—лейборист стал министром кабинета.
В России положение было другим, поскольку там не было места для парламентских действий. Там не существовало парламента. Но, несмотря на это, и там были возможности отказаться от того, что называли «нелегальными» методами борьбы против царизма, и ограничиться спокойной теоретической пропагандой. Но у Ленина были четкие и определенные взгляды на этот предмет. Он не одобрял никакого ослабления, никакого компромисса, поскольку опасался, что иначе партия будет наводнена оппортунистами. Он наблюдал методы, которые использовали западные социалистические партии, и они произвели на него отрицательное впечатление. Как он писал позднее по другому поводу, тактика парламентаризма, как ее проводили на практике социалисты западных стран, была несравненно более деморализующей и постепенно превратила каждую социалистическую партию в маленький Таммани-холл со своими честолюбцами и карьеристами. (Таммани-холл находится в Нью-Йорке. Он стал символом политической коррупции.) Ленин не придавал значения тому, сколько людей пойдет за ним — одно время он даже грозил выступать в одиночестве,— но он настаивал, что брать следует только тех, кто полностью предан, кто готов пожертвовать всем ради общего дела и обойдется даже без рукоплесканий толпы. Он хотел создать организацию профессиональных революционеров, которые смогли бы эффективно развивать движение. Ленин не нуждался в просто сочувствующих или в ненадежных попутчиках.
Это была очень жесткая позиция, и многие считали ее неблагоразумной. Однако в целом Ленин одержал победу; Социал-демократическая партия раскололась на две части, и появились на свет два названия, ставшие с тех пор широкоизвестными,— большевики и меньшевики. Большевик многим людям представляется теперь ужасным словом, но означает оно всего лишь сторонника большинства. Меньшевик означает сторонника меньшинства. Группу Ленина в партии, оказавшуюся после раскола 1903 года в большинстве, называли большевиками, то есть партией большинства. Интересно отметить, что Троцкий, тогда молодой человек двадцати четырех лет, который стал одним из соратников Ленина в революции 1917 года, в то время был на стороне меньшевиков...
Ленину были чужды колебания или неопределенность. Он обладал проницательным умом, зорко следившим за настроением масс, ясной головой, способностью применять хорошо продуманные принципы к меняющейся ситуации и несгибаемой волей, благодаря которой твердо придерживался намеченного курса, невзирая на непосредственно достигнутые результаты. Уже в самый день своего прибытия он дал резкую встряску партии большевиков, раскритиковав их бездеятельность в страстной речи, указав, в чем состоял их долг. Его речь была подобна электрическому разряду—она причиняла боль, но вместе с тем оживляла. «Мы не шарлатаны,— говорил он.— Мы должны базироваться только на сознательности масс. Если даже придется остаться в меньшинстве,—пусть. Стоит отказаться на время от руководящего положения, не надо бояться остаться в меньшинстве» *. И он твердо придерживался своих принципов, отказываясь идти на компромисс. Революция, которая так долго шла по течению, без руководства и без ориентиров, наконец-то получила вождя. Время создало человека!
В чем же состояли теоретические разногласия, разделявшие на этой стадии большевиков с меньшевиками и другими революционными группами? И что парализовало деятельность местных большевиков до прибытия Ленина? И еще, почему Совет, взяв власть в свои руки, передал ее старомодной и консервативной Думе? Я не могу глубоко вдаваться в эти вопросы, но мы должны немного поразмыслить над ними, если хотим понять непрерывно менявшуюся драму Петрограда и всей России в 1917 году.
Выдвинутая Карлом Марксом теория изменения и прогресса человечества, которую называют «материалистическим пониманием истории», основана на том, что новые социальные формы сменяют старые, когда последние устаревают. По мере того как технические методы производства совершенствовались, экономическая и политическая организация общества постепенно приходила в соответствие с ними. Это происходило путем непрерывной классовой борьбы между господствующим классом и эксплуатируемыми классами. Так, старый феодальный класс в Западной Европе уступил место буржуазии, которая теперь господствует в политической и экономической структуре Англии, Франции, Германии и т. д. и которая в свою очередь уступит место рабочему классу. В России все еще господствовал феодальный класс, и те изменения, которые в Западной Европе привели к власти буржуазию, еще не произошли. Большинство марксистов поэтому полагали, что России неизбежно придется пройти через буржуазный и парламентарный этап, прежде чем она сможет перейти к последнему этапу—рабочей республике. По их мнению, через промежуточный этап нельзя было перескочить. Ленин сам еще до Мартовской революции 1917 года (Д. Неру имеет в виду Февральскую буржуазно-демократическую революцию, произошедшую 27 февраля 1917 г. по юлианскому календарю (старый стиль летоисчисления), использовавшемуся в дореволюционной России, или 12 марта по григорианскому календарю (новому стилю). Ред.) заложил основы переходной политики сотрудничества с крестьянством (а не борьбы против буржуазии) в борьбе против царя и помещиков, за буржуазную революцию.
Большевики, меньшевики и все приверженцы теории Маркса находились поэтому всецело под влиянием идеи создания буржуазно-демократической республики по английскому или французскому образцу. Руководители рабочих депутатов также считали это неизбежным, и по этой причине Совет, вместо того чтобы сохранить власть в своих собственных руках, отправился предлагать ее Думе. Эти люди, как это часто случается со всеми нами, стали рабами собственной доктрины и не смогли разглядеть, что возникла новая ситуация, требовавшая иной политики или, по крайней мере, иного применения старой. Массы были гораздо революционнее своих вождей. Меньшевики, контролировавшие Совет, зашли так далеко. что заявляли: рабочий класс не должен пока поднимать никаких социальных вопросов, его непосредственной задачей является достижение политической свободы. Большевики выжидали. Мартовская революция достигла успеха вопреки своим колеблющимся и осторожным вождям.
С приездом Ленина все переменилось. Он сразу оценил положение и с гениальностью подлинного вождя выдвинул соответствующую марксистскую программу. Борьба теперь должна была вестись против самого капитализма, за власть рабочего класса в союзе с беднейшим крестьянством. Тремя лозунгами же, выдвинутыми большевиками, были: 1) демократическая республика, 2) конфискация помещичьих имений, 3) восьмичасовой рабочий день. Эти лозунги сразу же ставили перед борьбой крестьян и рабочих действительные цели. Это не были расплывчатые и пустые идеалы, лозунги означали жизнь и надежду.
Политика Ленина была направлена на то, чтобы привлечь на сторону большевиков большинство рабочих и таким образом завладеть Советом; затем Совет должен был отобрать власть у Временного, правительства. Ленин не стоял за немедленную новую революцию. Он настаивал на завоевании большинства рабочих, а также Совета, прежде чем наступит время свергнуть Временное правительство. Он резко выступал против тех, кто хотел сотрудничать с Временным правительством, называя это предательством революции. Он также резко выступал против тех, кто торопил со свержением правительства, пока время для этого еще не наступило. «В момент действия,—говорил Ленин,—брать «чуточку полевее» было неуместно. Мы рассматриваем это как величайшее преступление, как дезорганизацию» .
Так спокойно, но неумолимо, словно орудие неизбежной судьбы, эта глыба льда, таившая яркое пламя, бушевавшее в ее недрах, двигалась вперед к предначертанной цели...
Письмо мое затянулось ( Книга Д. Неру написана в тюрьме в форме писем к своей дочери Индире. Ред.). Но прежде чем закончить его, я должен рассказать тебе еще о Ленине. Несмотря на ранения, полученные им во время покушения на него в августе 1918 года, он не позволил себе долго отдыхать. Он продолжал работать с колоссальной нагрузкой, и в мае 1922 года случилось неизбежное — он тяжело заболел. После небольшого отдыха он вновь взялся за работу, но ненадолго. В 1923 году произошло резкое ухудшение, от которого он так и не оправился, и 21 января 1924 года недалеко от Москвы Ленин умер.
Много дней тело Ленина лежало в Москве—была зима, и тело бальзамировали с помощью химических веществ. Со всех концов России, из далеких сибирских степей приезжали представители простого люда, крестьяне и рабочие, мужчины, женщины и дети, чтобы отдать последний долг своему дорогому товарищу, который поднял их со дна и указал путь к счастливой жизни. Они построили для него простой, лишенный украшений Мавзолей на прекрасной Красной площади в Москве, и в нем его тело покоится и поныне в стеклянном гробу, и каждый вечер нескончаемая вереница людей молча проходит перед ним. Прошло немного лет после его смерти, а Ленин уже стал неотъемлемой частью не только его родной России, но и всего мира. И по мере того, как идет время, величие его растет, он теперь один из тех немногих мировых деятелей, чья слава бессмертна. Петроград стал Ленинградом, и почти в каждом доме в России есть ленинский уголок или же висит портрет Ленина. Ленин продолжает жить, причем не в памятниках и портретах, а в своих колоссальных свершениях и в сердцах сотен миллионов рабочих, которых вдохновляет его пример, вселяя надежду на лучшее будущее.
Не думай, что Ленин был как бы машиной, что он был погружен в работу и ничем больше не интересовался. Разумеется, он отдавал всего себя работе, делу своей жизни, причем для него это было совершенно естественно: он был воплощением идеи. И в то же время он был очень человечен и обладал самым человечным качеством из всех — способностью смеяться от души. Английский представитель в Москве Локкарт, находившийся там в самые первые и опасные для Советской власти дни, говорит, что Ленин всегда, что бы ни произошло, сохранял бодрое настроение. «Из всех общественных деятелей, с которыми я когда-либо встречался, он обладал самым уравновешенным темпераментом»,—пишет этот английский дипломат. Простой и прямолинейный в своих выступлениях и в работе, он ненавидел громкие слова и позу. Он любил музыку, причем столь сильно, что иногда опасался, как бы она не оказала на него чересчур большого воздействия и не помешала бы его напряженной работе.
Соратник Ленина Луначарский, на протяжении многих лет занимавший пост большевистского комиссара просвещения, однажды сказал о нем любопытную вещь. Он сравнил преследования, которым подверг капиталистов Ленин, с изгнанием Христом из храма менял и добавил: «Если бы Христос жил сегодня, он был бы большевиком». Неожиданное сравнение для нерелигиозных людей!
Как-то Ленин сказал о женщинах, что ни один народ не может быть свободным, если половина населения находится в кухонном рабстве. Очень интересное замечание он высказал однажды, играя с детьми. Его старый друг Максим Горький рассказывает, что Ленин сказал: «Вот эти будут жить лучше нас, многое из того, чем жили мы, они не испытают. Их жизнь будет менее жестокой». Будем же надеяться, что его предсказание сбудется...
Неру Д. Взгляд на всемирную историю М.. 1989 Т. S. С. 416-418; Г. 3. С. 12-14, 31-33
С.Ф.ОЛЬДЕНБУРГ
ЛЕНИН И НАУКА
В бою какое, казалось бы, может быть место науке, исследующей, взвешивающей, измеряющей? А ведь жизнь Ленина именно была борьбою каждого дня, каждого часа: когда вы перечитываете эти тома его книг, статей, речей, то вы ясно видите все время борьбу, вы чувствуете громадное напряжение гигантской воли, направляющей жизнь людей по тем путям, которыми они должны, по его мнению, идти. Писания Ленина боевые, все слова его боевые, временами вам кажется, что вы слышите только одно слово: «борись». И все-таки несомненно, что наука близка Ленину, что в его жизни она занимала большое место и что понять Ленина вполне мы сможем, только если выясним для себя его отношение к науке.
Мы все знаем, что он автор научных трудов, но не это, по-моему, является в какой-нибудь мере решающим в вопросе о Ленине и науке, и если бы он и не написал этих трудов, то место, которое занимала в его жизни наука, осталось бы, несомненно, тем же.
Многим, вероятно, памятны слова великого математика Декарта, который говорил: «Ничего не признавать за истинное и не класть в основу суждений, как только то, что признано разумом, опасаясь всякой торопливости и предвзятости мнений». В этом кратком изречении мы находим программу научной работы вообще, той теоретической, научной постановки дела, которая делается основою всякого поступательного культурного движения. Когда мы всматриваемся в миросозерцание Ленина, этого великого практика и борца, то мы видим, что он прежде всего вырабатывает теорию, т. е. то, что он считает научною базою для своих практических выводов, он резко полемизирует с теми, кто старается ослабить значение теории, ссылаясь на твердо осознанное требование теории у Маркса и на указание Энгельса, что немецкий рабочий, принадлежа к наиболее теоретическому народу Европы, сохранил в себе теоретический смысл, который дает ему существенные преимущества. Привыкший быть всегда во всеоружии, всегда готовый к борьбе, Ленин, указывая на злоупотребление, по его мнению, свободою критики, говорит: «Люди, действительно убежденные в том, что они двинули вперед науку, требовали бы не свободы новых воззрений наряду с старыми, а замены последних первыми».
И в этих словах мы опять слышим бойца: наука необходима Ленину, как настоящая основа всех построений новой жизни. Другие пытались строить жизнь на базе религии. Ленин ее решительно отвергает и в соответствии с программой Коммунистической партии считает необходимым содействовать фактическому освобождению трудящихся масс от религиозных предрассудков, только заботливо избегая, как говорит та же программа, «всякого оскорбления чувств верующих, ведущего лишь к закреплению религиозного фанатизма».
Мы видим, таким образом, что в край угла построения собственного мировоззрения и всего строительства новой жизни Ленин ставит науку. Мне приходилось слышать, что против такого понимания можно возразить указанием на то, что на протяжении тысяч страниц его сочинений и речей о науке почти не говорится. Возражение это, по-моему, свидетельствует лишь об одном: делающие его, очевидно, невнимательно вчитались и вдумались в эти тысячи страниц. Неужели же они ожидали найти в них трактаты о науке? Неужели отсутствие прямых указаний на научные предприятия и исследования помешало им почувствовать, как на каждом шагу, во всем чувствуется желание и стремление поставить все именно на научную базу рассудка? Неужели же так непонятно, что Ленин разумел под электрификацией России, о которой он говорил на каждом шагу? Кажущаяся узко-специально-технической и действительно узкотехническая электрификация есть вместе с тем символ, символ полного переустройства всей жизни: старый строй двигался паром и отчасти газом, новый должен держаться электричеством и всеми теми новыми техническими построениями, совершенство и силу которых мы даже не можем еще надлежаще оценить и которые все исходят от науки, от теории, которую Ленин так высоко ставил, требуя от каждого сознательного человека сознания необходимости теории для жизни.
Ленин сознавал вполне определенно, что без сознательного отношения к окружающему нас миру, отношения, которое может дать только одна наука, немыслимо никакое движение вперед, немыслимо выйти из состояния рабства перед природой, и потому он и придавал такое громадное значение электрификации. Он говорит, что в нашей бедной и малокультурной стране путь электрификации длинный и тяжелый, а тем не менее он именно в нем видит верный залог того обеспеченного материального будущего, которое позволит человечеству наконец строить жизнь независимо от заботы о завтрашнем дне. Отдельный человек, особенно счастливо одаренный физически и умственно, может не считаться с тяжелыми заботами о хлебе насущном, но Ленин всегда отчетливо понимал, что не эти отдельные счастливцы создают жизненное течение, но широкие массы, а для них возможность разумной, действительно сознательной жизни обусловлена условиями материальной жизни. Наука и тесно связанная с нею техника, всецело от ее успехов зависящая, одни могут создать эти нормальные условия жизни. При этом наука должна пониматься здесь в самом широком значении этого слова.
Таково то общее отношение к науке со стороны Ленина, о котором говорят нам его книги, статьи и речи. Впечатление, естественно, общее, хотя и достаточно ясное и определенное. Я уже говорил раньше, что нечего было и ждать здесь длинных теоретических рассуждений. Но я смогу уточнить это общее впечатление и сделать его более конкретным благодаря продолжительной беседе с Владимиром Ильичом, в которой мне пришлось участвовать четыре года назад и которая всецело касалась науки и ученых. Она произошла после записки, которая была подана Академией наук в связи с исключительно тяжелым положением русской науки и русских ученых. Живой интерес Владимира Ильича к научным задачам и его отзывчивость к ним мне были известны из общения с близким Владимиру Ильичу человеком, управляющим делами Совнаркома Н. П. Горбуновым. Мне было также известно, что Владимир Ильич обратил внимание на записку Академии, и потому я ожидал много от его беседы с представителями науки. Из этой беседы я коснусь только одного, имеющего непосредственное отношение к моей теме,—отношения Ленина к науке, оставляя в стороне вопрос об отношении его к ученым и обеспечении их государством.
Со свойственной ему ясностью и определенностью Владимир Ильич свое отношение к науке выявил в двух направлениях: чего ждет и вправе ждать и требовать от науки жизнь и государство и чего, с другой стороны, может ждать и требовать от государства наука. С самого начала он оговорился, что необходимо понять, что мы живем в исключительное время, когда далеко не все то, что мы должны бы получить, может быть получено нами вообще, и что это всецело относится и к науке. Наука, научное миропонимание должны руководить жизнью сознательных людей, и поэтому распространение науки в широких массах является насущной потребностью жизни и государства. «Имейте в виду,—говорил Владимир Ильич,—что теперь широкие массы, стряхнув с себя старую власть, взяли свою жизнь в собственные руки, они являются вершителями жизни, в которой и вам, представителям науки, принадлежит место. Но место это и вообще возможность работать будет зависеть от того, насколько значение науки будет понято массами, насколько они смогут на него посмотреть не как на праздничное времяпровождение, а как на тяжелый, необходимый и производительный труд. Мы, я и другие, конечно, понимаем значение науки, но сейчас не в нашем понимании дело, а в понимании этого значения массами. Естественно поэтому, что в первую голову внимание государства будет обращено на те науки, которые помогают нам выявлять и применять наши естественные богатства, нужные разоренной войнами стране, т. е. науки математические, естественные и экономические. Это не значит, конечно, чтобы государство не признавало других наук и не понимало их значения для строительства культурной жизни. Но сейчас рассчитывать на особенное их процветание мы не можем, это дело будущего, хотя, может быть, и очень близкого».
Чего же вправе ждать и требовать со своей стороны наука от государства? На это Владимир Ильич ответил ясно: несомненно, многого, и если сейчас (не забудьте, что это было четыре года назад) возможности страны невелики, то все-таки удовлетворение нужд науки должно быть поставлено на одно из первых мест.
«Я лично,—закончил Владимир Ильич беседу,—глубоко интересуюсь наукой и придаю ей громадное значение. Когда вам что нужно будет, обращайтесь прямо ко мне». Это обещание он сдержал много раз.
Кроме того, Владимир Ильич во время беседы касался несколько раз вопросов организации науки, интересуясь тем, в какой мере новая жизнь отразилась отрицательно или положительно на организации научной работы у нас.
Подведу итоги. Для Ленина наука является руководительницей сознательной жизни, без теории нигде и ни в чем нет движения вперед. Наука в возможно широких пределах должна сделаться доступной массам, давая содержание и смысл их жизни и позволяя им отнестись сознательно к той господствующей роли, какую им должен предоставить новый строй. Государство обязано дать науке возможность развиться вглубь и вширь, ибо от успехов чистой науки всецело зависят успехи техники, от которых, в свою очередь, зависит упорядочение всей жизни, покорение природы человеком. Электрификация страны стоит, несомненно, в связи с успехами физики-теории. Для Ленина электрификация—реальное осуществление и символ новой жизни. Экономист Ленин, естественно, интересовался и историей и географией. Как политик, особенно политик с широкими взглядами на значение Востока в мировой, интернациональной жизни, он интересовался и этнографией и лингвистикой, хорошо сознавая значение языка в интернациональных отношениях. Как представитель государства, он интересовался естественными науками, добывающими, обрабатывающими и разрабатывающими естественные богатства страны.
Верится, что взгляд Ленина на науку как на необходимейший элемент жизни человека и государства разделяется его преемниками и что науке дана будет возможность развиваться и в области теории, и в области многообразных ее приложений. Сейчас положение науки у нас трудное, и необходимо, чтобы государство поставило себе задачей помочь ей пережить это трудное время. Тогда и наука сможет помочь государству. Так лучше всего будет почтена память Владимира Ильича, ясно сознававшего необходимость союза науки и жизни.
Научный работник 1926 № 1.
Б. РАССЕЛ
ИЗ ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ «ИЗВЕСТИИ ЦИК СССР»
Смерть Ленина лишает мир единственного, действительно великого человека, которого породила война. Можно полагать, что наш век войдет в историю веком Ленина и Эйнштейна, которым удалось завершить огромную работу синтеза, одному—в области мысли, другому—в действии. Ленин казался мировой буржуазии разрушителем, но не разрушение сделало его известным. Разрушить могли бы и другие, но я сомневаюсь, нашелся ли бы хоть еще один человек, который смог бы построить так хорошо заново. У него был стройный творческий ум. Он был философом, творцом системы в области практики... Он соединял в себе узкую ортодоксальность мысли с умением приспосабливаться к действительности, хотя он никогда не делал таких уступок, которые имели бы другую цель, кроме окончательного торжества коммунизма.
Он произвел на меня впечатление совершенно искреннего человека, лишенного чувства эгоизма. Я убежден, что он заботился только об общественных целях, но не о своей власти; я верю, что он в любой момент остался бы в стороне, если бы он, таким образом, мог двинуть вперед дело коммунизма. Его решимость в действии объясняется его непоколебимой верой. Он был так тверд в своих убеждениях, как это трудно найти на полном скептицизма Западе.
Конечно, торжество коммунизма Ленин рассматривал как нечто предопределенное, научно доказанное, так же верное, как предсказываемые астрономом затмения Солнца. Это делало его спокойным среди трудностей, мужественным среди опасностей, оценивающим всю русскую революцию, как эпизод в мировой борьбе... Он был истинным интернационалистом, он чувствовал, что, если бы российская революция не удалась, она бы все-таки приблизила мировую революцию.
Эта твердость убеждений Ленина была источником беспощадности и резкости его мировоззрения. Но это именно было источником его силы, и без такой веры он никогда не мог овладеть теми дикими силами, которые вырвались на свободу в России. Государственные деятели масштаба Ленина появляются в мире не больше чем раз в столетие, и вряд ли многие из нас доживут до того, чтобы видеть равного ему.
Политики и писатели Запада и Востока о В. И. Ленине. М., 1924 С. 54
Р. РОЛЛАН
ИЗ ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ «ИЗВЕСТИИ ЦИК СССР»
Я не разделял идей Ленина и русского большевизма и никогда не скрывал этого.
Я слишком индивидуалист (и идеалист), чтобы примириться с марксистским кредо и его материалистическим фатализмом. Но именно поэтому я придаю величайшее значение великим личностям, именно поэтому я питаю к Ленину чувство крайнего восхищения. Я не знаю другой столь же могучей личности в Европе нашего века. Он так глубоко, так мощно направил руль своей воли в хаотический океан мягкотелого человечества, что борозда его долго-долго не изгладится в волнах,— несмотря на все бури, корабль несется на всех парах к новому миру.
Никогда со времени Наполеона I история не знала такой стальной воли.
Никогда со времени героической эры европейские религии не знали апостола со столь гранитной верой.
Никогда еще человечество не создавало властителя дум и людей, столь абсолютно бескорыстного.
Еще при жизни он вылил свою моральную фигуру в бронзу, которая переживет века.
Политики и писатели Запада и Востока о В. И. Ленине. М. 1924 С 50