А. И. ИВАНСКИЙ

НЕТ ПРЕКРАСНЕЙ НАЗНАЧЕНЬЯ...

Документальное повествование об Илье Николаевиче Ульянове

1976

 

В книге рассказывается об Илье Николаевиче Ульянове—выдающемся просветителе, человеке самоотверженного труда и возвышенных устремлений, отце и воспитателе великого Ленина. Книга построена на воспоминаниях современников и документах того времени. Рассказ об Илье Николаевиче ведут те, кто был близок ему по труду и интересам, часто видел и слышал его, имел счастье общаться с ним в служебной и домашней обстановке.

 

ОТ АВТОРА

90 лет прошло со дня смерти Ильи Николаевича Ульянова. Но время не властно стереть из памяти потомков то, что сделал этот человек для народа. Наоборот! С каждым годом, по мере того, как, извлеченные из глубин архивов, становятся известными все новые подробности его жизни и деятельности, растет наше понимание того, какое место в отечественной истории занимает И. Н. Ульянов — один из замечательнейших людей прошлого века.

Небогата внешними событиями, но необыкновенно прекрасна его недолгая жизнь. С детства — неутолимая жажда знаний. Затем — столь же неудержимое стремление отдать приобретенные знания трудовому народу, сеять среди угнетенных и обездоленных «разумное, доброе, вечное».

Середина жизни И. Н. Ульянова пришлась на знаменитые шестидесятые годы, когда революционным набатом звучали голоса Чернышевского, Добролюбова, Некрасова, Писарева — лучших сынов России, провозвестников грядущей бури. Всей своей практической работой на ниве народного просвещения Илья Николаевич утверждал взгляды революционных демократов. Не будучи революционером в политике, он был их соратником там, где дело шло о приобщении вчерашних рабов к знанию, к культуре, что объективно создавало предпосылку последующих социальных преобразований.

Выдающийся просветитель и педагог, Илья Николаевич в глухой Симбирской губернии, преодолевая сопротивление власть имущих, творит то, что его же современники называют «настоящей весной», едва ли не чудом. Он создает новые народные школы, благоустраивает старые, готовит кадры учителей, совершенствует учебный процесс. И этим он занимается на протяжении более полутора десятков лет — изо дня в день, кропотливо, настойчиво, неутомимо, отдавая все свои силы делу просвещения народа.

И. Н. Ульянов — создатель семьи, которая и сейчас, много десятилетий спустя, служит образцом идейности и необыкновенного благородства. Огромная заслуга Ильи Николаевича и его жены Марии Александровны в том, что все их дети стали революционерами. И в этом нет ничего удивительного! Так поставлено было воспитание в этой семье, что иными дети вырасти не могли. Весь строй жизни отца, его самоотверженный, подвижнический труд, его вдохновляющий пример, наконец, его большое педагогическое и воспитательское умение,— все это помогало детям находить единственно правильные ответы на самые жгучие вопросы окружающей действительности, естественно и неотвратимо подводило их к сознанию необходимости борьбы за справедливое переустройство общества.

Образ И. Н. Ульянова давно привлекает внимание историков, педагогов, писателей. Опубликовано немало работ, посвященных как всей его деятельности, так и отдельным ее периодам или специальным вопросам, связанным с нею.

И тем не менее некоторые стороны жизни Ильи Николаевича до сих пор мало изучены, в его биографии (особенно в первой ее половине) остаются «белые пятна». И по сей день исследователи обнаруживают в архивах документы, проливающие свет на ту или иную сферу его деятельности, дополняющие его портрет новыми штрихами.

Автор ставил своей целью обобщить разыскания последних лет, в сжатой публицистической форме рассказать о том, чем близок нам Илья Николаевич как педагог и просветитель, как семьянин и отец. Книга представляет собой систематический свод подлинных свидетельств современников, строго документированное повествование об основных вехах в жизни И. Н. Ульянова. В книге нет ни одного вымышленного факта, ни одной придуманной реплики. Сопоставление мнений хорошо знавших Ульянова людей принимает характер беседы и — что самое главное — дает возможность получить необходимый материал, так сказать, из первых рук, ощутить обаяние подлинника, первоисточника,

О том, насколько удалась эта попытка воссоздать облик Ильи Николаевича Ульянова таким, каким его знали современники,— судить читателю.

 

 

ИЗ «ПОДАТНОГО СОСЛОВИЯ»

Астрахань. Тридцатые годы прошлого века. Вечером Казачью улицу на «Косе» скупо освещают редкие керосиновые фонари...

Еле вытаскивая ноги из густой, вязкой грязи, по улице медленно пробирается маленький мальчик. В одной ручонке он держит только что купленный в лавке чай. В другой крепко сжимает пятачок — сдачу, полученную с гривенника.

Дойти благополучно до дома мальчику не удается. Он так увязает в грязи, что ему приходится помогать себе руками. Испачканный, долго топчется Илюша у входной двери, не решаясь предстать в таком виде перед строгими глазами отца...

Это раннее воспоминание Ильи Николаевича Ульянова дошло до нас в записи его старшей дочери Анны Ильиничны.

Кто был отец И. Н. Ульянова, дед Ленина?

Когда в 1922 г. Владимир Ильич заполнял «Анкету для всероссийской переписи членов РКП (б)», он на вопрос об «основной профессии или занятии, должности, чине» деда с отцовской стороны ответил:

— Не знаю.

Основываясь на разысканиях астраханского краеведа П. И. Усачева, Мария Ильинична Ульянова в 1931 г. в своей книге об Илье Николаевиче писала, что его «отец жил в городе и служил в каком-то торговом предприятии (по профессии он был портным)».

Сотруднице астраханского архива Р. М. Мостовой удалось разыскать документы, проливающие более яркий свет на родословную Ульяновых. Важнейший из этих документов называется: «Списки именные ожидаемых к причислению зашедших беглых из разных губерний помещичьих крестьян».

В списке крестьян, «зашедших» в Астраханскую губернию до 1793 г., значится:

— Николай Васильев сын Ульянин... Нижегородской губернии Сергачской округи села Андросова помещика Степана Михайлова Брехова крестьянин, отлучился в [1]791 году.

В другом документе — «Перечне лиц мужского пола г. Астрахани для рекрутского набора 1837 года» — указывается, что Николай Васильевич Ульянин и его дети «коренного российского происхождения».

Итак, корни родословного древа Ульяновых уходят в нижегородскую землю, в самую глубь России...

Из документов, обнаруженных в Горьковском архиве, явствует, что дед И. Н. Ульянова Василий Никитич был дворовым человеком помещика Брехова и умер в 1770 г. в возрасте 37 лет. После него остались жена, Анна Семионовна, и сыновья Самойла, Порфирий и — младший — Николай.

В 1791 г. крепостной крестьянин Николай Ульянин «отлучился» из родного Андросова и от «своего» помещика Брехова.

«Отлучился»... Что означает это туманное определение? Убежал, скрылся или уехал с разрешения помещика?

Некоторые полагают: убежал.

Именно в тот период возникла поговорка, свидетельствующая о том, что бегство крепостных от своих угнетателей-помещиков приняло массовый характер: «Нечем платить долгу — бежи на Волгу». Но был еще один вид «отлучки», имевший, так сказать, законный характер.

В некоторых случаях помещику выгоднее было облагать крестьян денежным оброком, допуская отходничество, т. е. временный уход крепостных в более или менее отдаленные районы. Основанием для такого ухода служил выдаваемый на руки отпускной билет.

В числе «зашедших билетчиков» значится в помеченном ноябрем 1799 г. указе Астраханской казенной палаты и Николай Васильевич Ульянин.

Бреховы пытались было подтвердить свои права на крепостного, в частности хотели привлечь его к рекрутской повинности. Но они упустили время.

Как «старозашедший», причисленный, по его просьбе к «казне», Ульянин стал недосягаем для крепостника.

«Зайдя» в Астраханскую губернию, Н. В. Ульянин (позднее он стал подписываться — Ульянов) поселился в Новопавловской слободе.

Как установил краевед А. С. Марков, автор интересного исследования «Ульяновы в Астрахани», селение Новопавловское находилось на берегу Волги, в 47 верстах от Астрахани.

Обосновавшись в Новопавловском, Николай Васильевич стал заниматься портняжным ремеслом. Однако работы в небольшом волжском селе не хватало, и мастер вскоре перебирается в город. Чтобы «узаконить» свое новое местожительство, он подает астраханскому губернатору «покорнейшее прошение»:

«Состою я окладом в оном селении, но имею жительство в городе Астрахани и произвожу портное мастерство. В селении же оного мастерства производить мне неприлично, а желаю приписанным быть в Астраханский посад. В таком случае Вашего сиятельства всепокорнейше прошу о записи меня в Астраханский посад. Не оставить рассмотрением и кому следует дать повеление».

Дата «прошения» — 27 января 1803 г. (здесь и в дальнейшем даты указаны ро старому стилю).

В 1808 г. Н. В. Ульянова причисляют к сословию мещан. Таким образом, из крепостных, а затем государственных крестьян он переходит в сословие городских «низов» — ремесленников, мелких торговцев, мелких домовладельцев и тому подобной «мелкоты», платящей подушную подать, подлежащей рекрутской повинности, ограниченной в свободе передвижения и даже могущей «на законном основании» подвергаться телесным наказаниям.

В конце 1811 г. в возрасте 42 лет П. В. Ульянов женится на дочери старосты астраханского мещанского общества Анне Алексеевне Смирновой. В 1812 г., четырех месяцев от роду, умирает его первый ребенок — Александр.

Затем появляются следующие дети: сын Василий, дочери Мария и Федосья.

14 июля 1831 г. рождается младший ребенок в семье — сын Илья.

Профессия портного помогает бывшему крепостному кое-как встать на ноги, купить у «лафетного подмастерья» Липаева дом на «Косе» — между Кремлевским бугром и Волгой (этот дом в несколько измененном виде сохранился до настоящего времени).

Но достатка в доме нет. Больше того. Ряд официальных документов свидетельствует, что Николаю Васильевичу до самой смерти приходится выплачивать различные долги и недоимки — и за вступление в портняжный цех, и за купленный в рассрочку дом, и по подушной подати, которую приходилось вносить за трех членов семьи мужского пола.

Дело дошло до того, что 5 июня 1836 г. Астраханская ремесленная управа вынуждена прийти на помощь «престарелому и в болезни находящемуся портному мастеру», выдав его жене «сто рублей биржевым курсом, каковая сумма и отчислена от портного цеха из ремесленной казны».

Это произошло незадолго до его смерти. В ревизской сказке астраханских мещан записано: «Николай Васильевич Ульянов умер в 1836 г.»

Семья, состоящая из вдовы Анны Алексеевны Ульяновой, братьев Василия и Ильи, сестры Федосьи (старшая сестра Мария незадолго до этого вышла замуж), осталась без всяких средств к существованию. Все заботы по содержанию семьи легли на плечи старшего сына Василия. А ему только недавно исполнилось 17 лет.

«Не раз в жизни,— сообщает А. И. Ульянова-Елизарова,— вспоминал Илья Николаевич с благодарностью брата, заменившего ему отца, и нам, детям своим, говорил, как обязан он брату. Он рассказывал нам, что Василию Николаевичу самому хотелось очень учиться, но умер отец, и он еще в очень молодых годах остался единственным кормильцем семьи... Ему пришлось поступить на службу в какую-то частную контору и оставить мечты об образовании».

Василий Ульянов служит вначале объездчиком на соляных промыслах, а затем приказчиком в фирме «Братья Сапожниковы». На протяжении многих лет он безропотно тянет служебную лямку, отказывая себе не только в образовании, но и в создании собственной семьи...

«Но он решил,— пишет Анна Ильинична,— что, если самому ему учиться не пришлось, он даст образование брату»...

В 1843 г., после окончания уездного училища, Илюша Ульянов поступает в гимназию.

Что представляла собой в это время Астраханская 1-я мужская гимназия?

Ее директор докладывал в Казанский учебный округ: «Здание гимназии лишено необходимых удобств и вообще но устройству своему мало соответствует современным потребностям учебного заведения».

В отчете директора гимназии за 1844/45 учебный год говорится: «К успешному ходу преподавания мешал недостаток преподавателей по случаю выбытия или перевода. По неимению штатных учителей всегда являлось затруднение во времени исправления таковых должностей...».

И все же гимназисту Илье Ульянову на учителей везет.

Русскую словесность в Астраханской гимназии в то время увлекательно преподает Александр Васильевич Тимофеев, незадолго до зтого с золотой медалью окончивший Казанский университет.

Пройдут годы, и Илья Николаевич Ульянов станет вместе с Тимофеевым учительствовать в Пензе и Нижнем Новгороде, а с 1869 г. будет связан с ним по службе, как с инспектором Казанского учебного округа.

В гимназии и учебном округе трижды отмечаются сочинения по русской словесности, написанные Ульяновым. В 1847 г. (в четвертом классе) одобрения заслуживает его сочинение на тему «Объяснение некоторых синонимов», в 1850 г. (в седьмом, последнем классе) — сочинения «О сатирическом направлении в русской литературе» и «О вдохновении». -г

Пока удалось разыскать только последнее сочинение.

Отвечая на вопрос «Что такое вдохновение?», выпускник гимназии Илья Ульянов между прочим указывает: «В этом состоянии художник так пристрастен бывает к избранному предмету, что забывает все постороннее, он живет, он, так сказать, дышит только этим предметом».

«Пристрастие к избранному предмету», причем такое пристрастие, когда человек «живет», «дышит» любимым предметом — разве не это явится главной, отличительной чертой вдохновенного труда самого Ильи Николаевича Ульянова в продолжение всей его жизни?

Физику и математику Илюша Ульянов изучает в гимназии под руководством умелых преподавателей Н. М. Степанова, Ю. О. Озембловского, С. А. Колесникова и Е. К. Рихтера.

Николай Михайлович Степанов и Юлиан Онуфриевич Озембловский — ученики знаменитого математика, создателя неэвклидовой геометрии, выдающегося мыслителя-материалиста Н. И. Лобачевского. Сам Лобачевский в эти годы — помощник попечителя Казанского учебного округа. Вскоре мы узнаем о роли, которую сыграет этот великий ученый в судьбе Ильи Николаевича.

За два года до приезда Ульяновых в Симбирск Н. М. Степанов станет преподавателем математики Симбирской гимназии и у него в течение всего гимназического курса будут учиться сыновья Ильи Николаевича — Александр и Владимир.

Вполне возможно, что высокое учительское умение Н. М. Степанова и его коллег оказало влияние на выбор Ильей Ульяновым математических наук в университете для будущей своей педагогической специальности.

За успехи в учении Ульянов в гимназии два раза — в 1848 и 1849 гг.— получает денежное пособие (по 25 рублей). Это — все же подспорье к скудным заработкам брата Василия.

Директор Астраханской гимназии А. П. Аристов обращает внимание на талантливого ученика, и, когда Ульянов просит директора походатайствовать о «помещении его на одну из стипендий... в Казанский университет для дальнейшего образования», Аристов соглашается оказать ему содействие.

31 мая 1850 г., незадолго до выпуска, директор гимназии обращается к помощнику попечителя Казанского учебного округа Н. И. Лобачевскому со следующим письмом: «Ученик Ульянов ... с самого начала поступления своего в гимназию ... в каждом классе гимназии обучался постоянно при хороших способностях с весьма хорошими успехами, при отличном поведении и ежегодно был переводим в высшие классы с похвалою; и теперь оканчивает курс гимназического учения с весьма хорошими познаниями всех предметов; но очень недостаточное состояние родного его брата, его воспитывающего, преграждает этому даровитому мальчику путь к дальнейшему образованию умственных способностей в университете: он совершенно беден и круглый сирота».

«Принимая участие в судьбе Ульянова и желая с своей стороны подать способы к усовершенствованию его познаний и способностей», директор гимназии «осмеливается покорнейше просить его превосходительство, если можно будет, о помещении ученика Ульянова стипендиатом в Казанский университет... подобно тому, как оказано было такое снисходительное благодеяние ученику сей же гимназии Лебедеву в 1848 году».

Однако ходатайство директора не помогает принадлежащему к «податному сословию» Ульянову. О том, как реагирует управление Казанского учебного округа на прошение директора Астраханской гимназии, читатель узнает ниже. Увы, не Лобачевскому, а самому попечителю округа, богатому казанскому помещику Молоствову выпадет решать дать или не дать Ульянову стипендию...

19 июля 1850 г. И. Н. Ульянову выдают свидетельство об окончании гимназии.

В свидетельстве указывается, что сын астраханского мещанина Илья Ульянов «обучался в Астраханской гимназии с 7-го сентября 1843 по 10-е июня 1850 года; во все время учения своего был поведения отличного, и в преподаваемых предметах оказал успехи: в законе божием, священной и церковной истории отличные, русской грамматике и словесности отличные, математике отличные, физике отличные, истории хорошие, географии хорошие, законоведении отличные. В языках: французском отличные, немецком хорошие, в рисовании, черчении и чистописании отличные».

«В удостоверение чего,— говорится в заключение в свидетельстве,— с утверждения г[-на] попечителя Казанского учебного округа от 6 июля 1850 года за № 2875, дано ему, Ульянову, сие свидетельство за надлежащим подписанием и с приложением гимназической печати...»

Из четырех выпускников Астраханской гимназии 1850 г. один И. Н. Ульянов награждается серебряной медалью и получает звание личного почетного гражданина. И, тем не менее, «податное состояние», из которого он происходит, по-прежнему не дает ему «никаких прав для вступления в гражданскую службу».

Именно в начале 1850 г. публикуется правительственный циркуляр, рекомендующий принимать в университеты главным образом тех лиц, кто имеет право на вступление в гражданскую службу.

Классовый характер этого распоряжения и так ясен. Но царские чиновники не стесняются называть вещи своими именами. Министр народного просвещения князь Ширинский-Шихматов в своем докладе, на основании которого был издан циркуляр, с прямолинейностью полицейского держиморды открыто называет причину такого ограничения: «Лица низшего сословия, выведенные посредством университетов из природного их состояния, не имея по большей части никакой недвижимой собственности, но слишком много мечтая о своих способностях и сведениях, гораздо чаще делаются людьми беспокойными и недовольными настоящим порядком вещей...».

Трудно сказать, чего здесь больше — цинизма, сословного высокомерия или страха перед революционным движением низов. Во всяком случае цель одна — увековечить социальное неравенство, ни в коем случае не допустить, чтобы «лица низшего сословия» вышли из их «природного состояния» нищеты и бесправия.

Спустя 37 лет один из преемников князя Ширинского-Шихматова на посту министра народного просвещения, граф Делянов, также «озабоченный» тем, что образование выходцев из «низших классов» способствует их «озлоблению против существующего ... неравенства имущественных положений», издаст печально известный циркуляр о «кухаркиных детях».

Но время работает против царских обскурантов. Циркуляр 1887 г. вызовет гневный протест передовой части русского студенчества. И в первых рядах протестующих студентов выступит сын Ильи Николаевича, студент Казанского университета Владимир Ульянов...

5 августа 1850 г. выпускник Астраханской гимназии Илья Ульянов обращается к ректору Казанского университета, известному астроному Ивану Михайловичу Симонову с «покорнейшим прошением»: «Желая для окончательного своего образования выслушать полный курс в имп. Казанском университете по математическому факультету, осмеливаюсь утруждать ваше превосходительство покорнейшей просьбой о принятии меня в число своекоштных студентов, по выдержании мною установленного для поступления в университет экзамена».

К «прошению» прилагаются полагающиеся в таких случаях документы: 1) метрическое свидетельство, 2) «увольнительное от Астраханского мещанского общества свидетельство», 3) свидетельство «о здоровье и об оспе» и 4) свидетельство об окончании гимназии.

Но пресловутый циркуляр 1850 г. напомнил о себе.

Для того, чтобы быть зачисленным в университет, Илье Ульянову нужно выписаться из податных и представить обязательство Астраханского мещанского общества принять на себя платеж податей и отправление рекрутской повинности.

Астраханская городская дума выдает юноше Ульянову такое «свидетельство», но, вместе с тем, сообщает, что он может считаться уволенным лишь до новой переписи лиц «податного состояния». Университетскую администрацию это не удовлетворило, и зачисление Ильи Николаевича в университет происходит лишь условно.

Более полугода длится переписка между Астраханской думой и Казанским университетом. Только в феврале 1851 г. И. Н. Ульянова окончательно утверждают в числе студентов.

Молодому студенту помогает Лобачевский — на основании его разрешения Ульянова освобождают от платы за слушание лекций в университете. Но стипендию ему так и не удается получить.

Мы помним, что о предоставлении стипендии Ульянову ходатайствовал директор Астраханской гимназии Аристов. Попечитель Казанского учебного округа Молоствов отклонил это ходатайство. Почему? В своем ответе попечитель популярно объяснил директору гимназии, что стипендии имеют целью «облегчить лишь чиновникам способы к воспитанию детей. Но для приема Ульянова, принадлежащего к мещанскому сословию, ... в число стипендиатов ... нет достаточного основания».

Снова и снова Ульянову преподают урок классового самосознания: не забывай о своем «низком» сословии...

Ничего не поделаешь — студенту Ульянову приходится считаться с существующим «порядком» и полагаться только на себя.

«...Поступив на физико-математический факультет Казанского университета «на своем содержании»,— пишет М. И. Ульянова,— Илья Николаевич в значительной степени сам зарабатывал средства к жизни, давая частные уроки».

Наряду с лекциями в высшем учебном заведении он проходит и иной — жизненный — университет. И это принесло ему огромную пользу.

Один из первых биографов И. Н. Ульянова, его младшая дочь Мария Ильинична говорит по этому поводу: «Отцу рано пришлось изведать материальные лишения, он рано стал самостоятельным, сам пробивал себе дорогу в жизни, и это закалило его характер, выработало большую трудоспособность, строгое отношение к выполнению своего долга (пример чего еще в детстве подавал ему брат Василий). Эти черты вместе с большой настойчивостью в проведении намеченного плана всякой взятой на себя работы были характерны для Ильи Николаевича в течение всей его жизни».

 

Для того, чтобы лучше понять процесс формирования личности Ильи Николаевича Ульянова, надо полнее представить себе время, в которое он учился.

«Студенческие годы Ильи Николаевича,— рассказывает его старшая дочь А. И. Ульянова-Елизарова,— пришлись в тяжелое царствование Николая I, когда родина наша страдала под игом крепостного права, большая часть населения была рабами, которых владельцы их, помещики, могли сечь, ссылать в Сибирь, продавать, как скотину... Задавленная, забитая крестьянская масса была совсем некультурной, безграмотной... Было задавлено всякое проявление свободной мысли. Тяжелый гнет лежал и на студенчестве. Лишь в тесных кружках решалась молодежь отводить душу разговорами, петь свои запрещенные песни на слова Рылеева и других. Эти песни слышали потом от Ильи Николаевича его дети вдали от города, в прогулках по лесам и полям».

До сих пор обнаружено крайне мало сведений о годах учебы Ульянова в Казанском университете. Но косвенные данные позволяют в некоторой степени воссоздать картину его жизни в тот период.

Учившийся в Казанском университете в годы, непосредственно предшествовавшие поступлению в него Ильи Николаевича, писатель-публицист В. Н. Назарьев (с его воспоминаниями мы встретимся еще не раз) рисует быт «своекоштного» студента.

«Крепко засело и чуть ли не до настоящей минуты живет во мне,— вспоминает Назарьев,— чувство какой-то вечной тревоги и томительного ожидания, что вот-вот кто-нибудь остановит, накричит и оборвет за такие пустяки, как расстегнутый крючок или пуговица, несвоевременная отдача чести или за длинные волосы, считавшиеся несомненным признаком вольнодумства. Везде и всюду, на улице, в стенах университета, даже в театре, студент ... прежде всего думал о том, чтобы как-нибудь не попасться на глаза начальству...»

Единственным местом, по словам Назарьева, где студент мог отдохнуть от неусыпного надзора, была его квартира, но там, в четырех стенах обыкновенно мрачной и крохотной комнатки, его ожидало полное одиночество. Никого, кроме какой-нибудь ворчливой хозяйки или хозяина — мелкого чиновника, исправно напивавшегося после получения жалованья и всячески старавшегося увлечь за собой своего квартиранта, между тем как молодость требовала разнообразия, сочувствия и простора, а известная степень развития не уживалась с окружающей пошлостью.

Читая записки В. И. Назарьева, мы так и представляем себе «своекоштного» студента-бедняка Илью Николаевича Ульянова, ютящегося в самом убогом квартале города, «где-нибудь под крышей, в крошечной комнатке, куда обыкновенно вела крутая лестница, по которой непривычному человеку и ходить было страшно».

Таков или примерно таков быт Ульянова в его студенческие годы. Но он мало занимает неприхотливого юношу. Все его внимание отдано учебе.

Физико-математический факультет в описываемое время по составу профессуры считается лучшим в Казанском университете. К большому сожалению, Илья Николаевич не застает уже на кафедре математики знаменитого Лобачевского. Математику преподает его ученик, профессор Александр Федорович Попов, механику — талантливый педагог, декан факультета Петр Иванович Котельников.

Ульянову выпадает счастье слушать лекции выдающегося химика, создателя теории химического строения Александра Михайловича Бутлерова. Впоследствии его лекции в Петербургском университете будет посещать старший сын Ильи Николаевича Александр. Пораженный блестящими способностями Александра Ульянова, профессор Бутлеров выскажет пожелание, чтобы тот избрал своей специальностью химию...

Астроном и магнитолог Иван Михайлович Симонов, астроном и геодезист Мариан Альбертович Ковальский... Под руководством физика и метеоролога Александра Степановича Савельева студент Илья Ульянов в течение полугода занимается метеорологическими наблюдениями в университетской обсерватории.

Познания, приобретенные Ильей Николаевичем за четыре года учебы, получают высокую оценку в дипломе, выданном ему правлением Казанского университета 13 декабря 1854 г.: «Во время нахождения в университете при способностях, прилежании и поведении отличных, обучался на своем содержании, физико-математического факультета, в разряде математических наук, общим предметам: богословию и церковной истории — с успехами хорошими; главным предметам: алгебраическому анализу, аналитической геометрии, тригонометрии, дифференциальному, интегральному и вариационному вычислениям, астрономии и геодезии, физике, физической географии с метеорологиею, механике твердых и жидких тел — с успехами отличными; дополнительным предметам: неорганической химии, минералогии и геогнозии, систем растительного царства, систем животного царства, архитектурно-технической химии, французскому языку, российским государственным законам, логике и психологии — с успехами хорошими».

Подчеркнем характерную деталь, свидетельствующую о том, что Илья Николаевич не ошибся с выбором факультета: по всем предметам, определяющим его будущую специальность, он показывает отличные успехи.

Представленное им «письменное рассуждение» на тему «Способ Ольберса и его применение к определению орбиты кометы Клинкерфюса» получило одобрение факультета. Профессор астрономии М. А. Ковальский дал о нем такой отзыв: «Ульянов постиг сущность астрономических вычислений, которые, как известно, часто требуют особых соображений и приемов».

В 1854 г. Казанский университет по разряду физико-математических наук заканчивают пять человек. Двое и» них получают звание действительного студента, трое, «окончившие курс с отличными успехами и поведением» удостаиваются звания кандидата.

Один из этих троих — Илья Николаевич Ульянов.

 

 

ГЛАВНЫЙ СМЫСЛ ЖИЗНИ

 «По окончании университета руководящей идеей, движущим импульсом его жизни,— вспоминает А. И. Ульянова-Елизарова о своем отце,— стала передача знаний другим, распространение просвещения».

Следует напомнить, что распространение просвещения в тогдашних условиях, кроме объективных трудностей, -встречало еще и трудности субъективные: царское правительство усердно воздвигало препоны на пути народа к знаниям.

И те и другие надо было преодолевать. Систематически, изо дня в день.

До университета Илье Николаевичу приходилось бороться за то, чтобы получить знания самому.

После университета — за то, чтобы передать эти знания другим.

 

21—26 февраля 1855 г. в Комитете для испытания кандидатов учительства И. Н. Ульянов сдает экзамен на звание старшего учителя математики. Спустя два месяца, 21 апреля, после нового экзамена, он получает звание старшего учителя физики.

И тут снова на дальнейшую судьбу Ильи Николаевича благотворное воздействие оказывает Лобачевский.

7 мая 1855 г., в качестве помощника попечителя Казанского учебного округа, Н. И. Лобачевский сообщает министру народного просвещения А. С. Норову: «На имеющуюся вакансию старшего учителя математики в Пензенском дворянском институте я назначил исправляющим должность кандидата Казанского университета Илью Ульянова, выдержавшего установленное испытание в Комитете, учрежденном при университете для испытания кандидатов учительства, и признанного означенного звания достойным».

Представляя все необходимые в таких случаях документы И. Н. Ульянова, Лобачевский просит распоряжения министра «об определении его старшим учителем математики в Пензенский дворянский институт».

Полагая, очевидно, дело решенным, Лобачевский, не дождавшись официального согласия министерства на назначение Ульянова, поручает ему наряду с выполнением своих прямых обязанностей вести метеорологические наблюдения.

25 мая 1855 г. Лобачевский пишет директору Пензенского дворянского института Н. А. Панютину: «Назначенный 7 текущего мая к исправлению должности старшего учителя физики (должности учителя математики и физики в институте совмещались.— А. И.) во вверенном Вам институте кандидат Ульянов рекомендован мне ныне экстраординарным профессором Казанского университета Савельевым для производства метеорологических наблюдений, которыми г-н Ульянов занимался уже в продолжение полугода под руководством его, г-на Савельева, при здешней метеорологической обсерватории. Давая об этом знать..., я предлагаю Вам, милостивый государь, допустить г-на Ульянова к производству метеорологических наблюдений во вверенном Вам институте».

Между тем в Петербурге не спешат с определением выходца из «податного состояния» на учительскую должность, да еще в дворянский институт.

8 июня 1855 г. министр народного просвещения указывает попечителю Казанского учебного округа на то, что прежде, чем решать вопрос о назначении Ульянова, надо позаботиться о размещении на службе выпускников Главного педагогического института.

Проходит еще два с половиной месяца. За это время на службу устраиваются все те, кому покровительствуют царские чиновники, а должность в Пензе по-прежнему остается вакантной. Претендентов на нее не оказалось.

17 августа министерство народного просвещения ставит об этом в известность Казанский учебный округ. 3 сентября округ возобновляет ходатайство «об определении кандидата Ульянова старшим учителем математики в Пензенский дворянский институт».

Лишь 24 ноября министр А. С. Норов сообщает попечителю Казанского учебного округа В. П. Молоствову: «Высочайшим приказом по гражданскому ведомству 11 текущего ноября ... кандидат Казанского университета Ульянов определен в службу старшим учителем Пензенского дворянского института».

Более полугода длится переписка между Казанью и Петербургом по поводу Ульянова. А он, и не подозревал о том, что дальнейшая его судьба еще «висит в воздухе», собирается в дорогу, к месту своей новой службы.

На руках — назначения, подписанные Н. И. Лобачевским 7 и 25 мая 1855 г. Наняв две лошади и проводника, Илья Николаевич 29 мая выезжает из Казани. На последней перед Пензой станции его видят 31 мая. По всей вероятности, в Пензу он прибывает 1 июня.

Начинается первый — восьмилетний — этап педагогической деятельности И. Н. Ульянова — преподавание в Пензенском дворянском институте.

Через четыре года, в 1859 г., в институт поступит учиться Петр Федорович Филатов, отец знаменитого советского окулиста академика В. П. Филатова. Его воспоминания помогают нам лучше представить себе это учебное заведение и его преподавателей.

По воспоминаниям П. Ф. Филатова, институт занимал большое трехэтажное здание с золоченым крестом домовой церкви на переднем фасаде. В нижнем этаже помещались квартира директора, больница, столовая; в среднем — классы, актовый зал, комната для отдыха, учительская, физический кабинет. На третьем этаже, куда вела широкая чугунная лестница, находилась «очень изящная церковь» и спальни для учащихся.

Перед нами — учебное заведение закрытого типа, где самодержавно-помещичий строй все предусмотрел для воспитания дворянской молодежи «по образу и подобию своему». Вполне соответствует этому назначению и большинство преподавателей.

Всматриваясь в далекое прошлое институтской жизни, П. ф. Филатов задает вопросы:

«Почему многих из нас не исковеркало это заведение, предоставленное произволу таких учителей-надзирателей, как Дьяконов, Госсен, Рейнах..., и такому директору, как Огонь-Догоновский? Почему из нас вышли люди, а не нравственные уроды?».

И сам отвечает на эти вопросы:

«Мы обязаны... влиянию своих родителей..., отчасти же влиянию тех учителей, которые вносили в нашу жизнь честный взгляд и высокие нравственные принципы. Такими светлыми личностями были учителя русской словесности Логинов, Захаров, учитель математики И. Н. Ульянов... Они вносили в нашу жизнь отвращение к карьеризму и к материальной наживе... Я любил одно время математику, пока ее преподавал в институте Ульянов».

Кроме Ульянова, «светлыми личностями» П. Ф. Филатов называет учителей словесности Логинова и Захарова.

23 ноября 1860 г. на годичном акте института присутствуют губернатор, архиерей, предводитель дворянства и прочие «сильные мира сего». Старший учитель словесности В. И. Логинов читает свой «Очерк сатирического направления русской литературы в XVIII веке». Под видом критики порядков века минувшего он выступает с таким гневным обличением нравов современного ему общества, что это производит на всех присутствующих впечатление разорвавшейся бомбы.

В следующем году В. И. Логинова отстраняют от должности, в течение нескольких лет переводят из гимназии в гимназию, обвиняя в стремлении «проводить между учащимися идеи крайнего социализма», а затем, как политически неблагонадежного, лишают права заниматься педагогической деятельностью.

Лицом, «в высшей степени вредно влиявшим на учеников политически» начальство считало и В. И. Захарова. Среди его воспитанников находятся будущие члены народнического кружка, организованного Ишутиным, а сам Н. А. Ишутин и Д. В. Каракозов, который в 1866 г. стрелял в Александра И, одно время живут на квартире у Захарова, Он тоже вскоре вынужден будет отказаться от преподавательской работы.

И. Н. Ульянов дружит с Захаровым, живет у него на квартире. Он имеет возможность наблюдать, как Захаров стремится использовать в своей педагогической практике идеи Белинского, Чернышевского.

Преподаватель Ульянов не только любим учениками. Его большое педагогическое умение не остается незамеченным руководящими и контролирующими органами.

В отчете «О состоянии института» за 1858 г. исследователь М. Молебнов нашел фамилию И. Н. Ульянова в числе четырех зрителей, выделившихся по способностям и успехам в преподавании. В том же году за «усердие в преподавании» ему вручают денежную награду — 150 рублей.

В следующем, 1859 г. отличное ведение Ильей Николаевичем своего дела отмечается ревизором Сафоновым.

«Преподаватель, старший учитель Илья Ульянов,— читаем мы в отчете Пензенского дворянского института за 1860/61 учебный год,— ...отличается хорошими сведениями, превосходным методом преподавания, занимает учеников весьма деятельно практически и обладает терпением — драгоценным для педагога даром».

В 1862 г. происходит очередная ревизия института. В своей «Записке об институте» ревизор Постельс рисует мрачную картину общей неуспеваемости: «...Русская словесность в упадке. По русской и всеобщей истории успехи учеников- могли бы быть удовлетворительнее. По законоведению было бы лучше, если бы ученики занимались этим предметом с большей любовью. По французскому языку успехи учеников не совсем удовлетворительны. По немецкому языку — успехи средственные».

На этом унылом фоне светлым пятном выделяется Илья Николаевич. В той же «Записке» Постельс констатирует:

«По математике, физике успехи учеников достаточные: преподаватель Ульянов с усердием занимается своим предметом...».

В Пензе выясняется, что И. Н. Ульянов — не только замечательный педагог, но и даровитый ученый.

Мы уже знаем, что на это его качество одним из первых обратил внимание Лобачевский, который и поручил Илье Николаевичу метеорологические наблюдения в Пензенском дворянском институте.

В продолжение всего времени преподавания в институте И. Н. Ульянов аккуратнейшим и добросовестнейшим образом занимается метеорологическими наблюдениями. Делает он это совершенно безвозмездно, побуждаемый только стремлением принести пользу отечественной науке.

Данные, полученные Ильей Николаевичем, с нетерпением ждут работники обсерватории Казанского университета. Президент Общества сельского хозяйства Юго-Восточной России Морозов торопит канцелярию Пензенского института с присылкой составленных И. Н. Ульяновым метеорологических таблиц и выписок, так как эти выписки, по его мнению, «служат полезным руководством для изучения климата и ... составляют любопытный и поучительный запас сведений...».

Метеорологические наблюдения Ильи Николаевича используют в своих научных трудах профессора Купфер и Сперанский, академик Вильд, Сталь и Рябинин.

И. Н. Ульянов и сам пишет научные работы — «О грозе и громоотводах», «О пользе метеорологических наблюдений и некоторые выводы из них для Пензы».

Научная работа «О грозе и громоотводах», предварительно одобренная физико-математическим факультетом Казанского университета, зачитывается им 23 ноября 1861 г. на торжественном акте Пензенского дворянского института.

Эта работа свидетельствует о материалистическом мировоззрении ее автора. Илья Николаевич заключает свой труд словами, исполненными глубокой веры во всепобеждающую силу науки: «Итак, наука дает человеку средства оградить себя от ударов молнии, борется с предрассудками и побеждает их самыми неопровержимыми доказательствами — фактами».

В Пензе происходит важное событие в личной жизни Ильи Николаевича.

«В Пензе,— рассказывает М. И. Ульянова,— в семье своего сослуживца, инспектора дворянского института И. Д. Веретенникова, который был женат на старшей сестре нашей матери (Анне Александровне Блапк.— А. И.), Илья Николаевич познакомился в начале 60-х годов со своей будущей женой, Марией Александровной Бланк».

Современников восхищал духовный облик Марии Александровны. Бывавший в Симбирске в семье Ульяновых товарищ их старшего сына Александра Иван Николаевич Чеботарев вспоминал: «...Мария Александровна была женщина... образованная выше среднего дворянско-бюрократического уровня того времени. Она не только знала новые языки и музыку, но была очень начитанна в русской и иностранной литературе...».

В 1931 г. сотрудник Дома-Музея В. И. Ленина в Ульяновске А. Г. Медведева задает членам семьи Ульяновых вопрос: «Кто читал Тьера „История французской революции" на французском языке?».

На него она получает следующий ответ: «Мария Александровна».

В 1849 или 1850 г. старшая сестра Марии Бланк Анна Александровна вышла замуж за преподавателя латинского языка и заведующего библиотекой Пермской гимназии Ивана Дмитриевича Веретенникова. С 1856 по 1861 г. Веретенников работает инспектором Самарской гимназии, а летом 1861 г. его переводят в Пензу на должность инспектора дворянского института.

Мария Александровна часто гостит в семье своей старшей сестры.

Сохранился относящийся к 1863 г. фотоснимок, на котором изображены И. Д. Веретенников, его жена Анна Александровна, дети Любовь, Дмитрий, Александр, Екатерина и Мария Александровна Бланк.

На снимке нет .еще четырех детей Веретенниковых — Анны, гостившей в то время у деда в Кокушкине, Марии и родившихся позднее Владимира и Николая. Именно Николай Веретенников оставил свидетельство о пребывании Марии Александровны в Пензе:

«Она прекрасно пела и играла на фортепиано и, по рассказам моей матери, когда еще девушкой гостила в Пензе у моих родителей, то привлекала всеобщее внимание и восхищала всех своим пением и приветливостью».

Любовь Ивановна Веретенникова рассказывала М. И. Ульяновой, что, живя у них, Мария Александровна готовила ее в гимназию, занималась и языками, читая с ней по-французски и по-немецки. Но вечером это чтение часто прерывалось приходом кого-нибудь из знакомых. В доме Веретенниковых собиралось много молодежи, главным образом учителей Пензенского дворянского института. Часто бывал у них и Илья Николаевич.

Вместе с Ильей Николаевичем в доме Веретенниковых появляется и его коллега по институту Владимир Александрович Ауновский. Этих двух людей в течение многих лет крепко связывают деловые и дружеские отношения — и в Пение, и затем в Нижнем Новгороде. Впоследствии Ауновский станет инспектором Симбирской гимназии и исполняющим обязанности секретаря Симбирского статистического комитета. В этом комитете он будет работать вместе с И. Н. Ульяновым, вместе с ним займется выпуском «Симбирских сборников». В 1872— 1874 гг. В. А. Ауновский — директор основанной по инициативе Ильи Николаевича Порецкой учительской семинарии.

В. А. Ауновского за его хороший голос прозвали «соловушком». На вечерах у Веретенниковых он много поет — и один, и в дуэте с Марией Александровной, имеющей «небольшой, но приятный голос». Незаметно бежит время в этой веселой и шумной компании. Хорошо, непринужденно чувствует себя в ней старший учитель физики и математики...

Но не только для веселого времяпрепровождения приходит в семью Веретенниковых Илья Николаевич. Сестра хозяйки дома занимается с ним французским, английским и немецким языками, столь необходимыми ему в научной работе. А Ульянов со своей стороны помогает Марии Александровне овладеть общими предметами, подготовиться к сдаче экзамена на звание учительницы.

Так между ними возникает крепкая дружба, а затем и любовь.

 

Летом 1863 г. Илья Николаевич Ульянов женится на Марии Александровне Бланк. Создается семья, которая вскоре станет примером для всех, кто знал ее, семья, и сейчас, спустя сто с лишним лет, являющая собой непревзойденный образец нравственной чистоты и благородства.

«По наружности,— говорит М. И. Ульянова,— Мария Александровна была очень красива: правильные черты лица, умные выразительные глаза, приветливое, спокойное и в то же время какое-то величавое выражение лица. Во всем ее существе чувствовалась большая нравственная сила, выдержка и цельность».

Этот портрет дополняется племянником Марии Александровны Н. И. Веретенниковым:

«Тетя Маша была среднего роста, но казалась выше, так стройна была ее фигура... Тонкие черты лица и серьезные карие глаза производили незабываемое впечатление».

Д. И. Ульянов рассказывал:

«Одевалась мама всегда очень просто, скромно и опрятно. В костюмах ее преобладали темные тона...».

Анна Ильинична вспоминала о разговоре по поводу женской одежды, который состоялся как-то между ней, кузиной и братом Александром Ильичей:

«И когда мы, девочки, немножко пристрастно придирались к нему и спрашивали, какой костюм и внешний вид он одобряет, он сказал коротко: „Вот как у мамы", то есть опрятно и в высшей степени скромно».

«Мария Александровна,— рассказывает ее младшая дочь,— поседела очень рано, в одну ночь, во время тяжелой, едва не стоившей ей жизни болезни, связанной с родами. Я не помню ее иначе, как с совершенно белыми, серебряными волосами, на которых она носила черную наколку. Позднее, впрочем, она оставила ее, подстригала волосы, и они падали вокруг ее лица мягкими, точно шелковыми прядями с завитками на концах».

Это свидетельство чрезвычайно интересно, так как некоторые мемуаристы утверждают, что седой Мария Александровна вернулась из Петербурга в мае 1887 г., после казни сына Александра. При этом упускается из виду, что на групповой семейной фотографии 1879 г., то есть за восемь лет до гибели Александра, в волосах Марии Александровны уже отчетливо видна седина.

Веретенников замечает, что Мария Александровна с ним и с его сверстниками всегда была ровна, спокойна, справедлива и ласкова.

Мария Ильинична говорит, что от ее матери веяло одновременно большой добротой и вместе с тем гордой сдержанностью.

Старшая дочь, Анна Ильинична, свидетельствует:

«Это была удивительно гармоничная и цельная натура. С большой твердостью и силой характера ... она соединяла кротость и чуткость, а с глубиной душевных переживаний — ровный, приветливый и веселый нрав, покорявший обычно всех, кто с ней сталкивался».

Познакомившийся с нею в Самаре революционер Н. И. Соловьев вспоминал о Марии Александровне, как о человеке необычайной душевной красоты и благородства, одном из тех редких людей, которые оказывают большое благотворное влияние на всех окружающих исключительно своей личностью.

Чуткость Марии Александровны, ее внимание к людям, забота о них поистине не знали границ.

Мария Ильинична пишет о своей матери:

«...Ее большое любвеобильное сердце было открыто для всех несчастных, для всех нуждающихся в помощи, и им она не отказывала в ней никогда, если имела к этому возможность. Помню, как сердечно относилась она всегда к товарищам, навещавшим нас, какое большое впечатление производила она на них. Людей она узнавала хорошо и нередко предупреждала нас относительно некоторых, которые бывали ей несимпатичны. Но те, которые завоевывали ее симпатию, пользовались всегда большим радушием, она умела, как редко кто, обласкать человека, согреть его своей лаской и участием».

Младшая дочь вспоминает, что Мария Александровна целиком ушла в семейную жизнь и заботы о детях. Для них она готова была пожертвовать всем на свете: «Это был .., крайне добрый и самоотверженный человек, который мало думал о себе и своем благосостоянии. Дети были у нее на первом плане, и она постоянно болела за них душой, отказывала себе в самом необходимом, чтобы доставить им большие удобства, чем-нибудь обрадовать или облегчить их положение».

По мере того, как дети подрастают и один за другим выбирают для себя трудную судьбу революционеров, чреватую непрерывными полицейскими преследованиями, арестами, тюрьмами, ссылкой, а то и эшафотом, помощь матери становится для каждого из них просто незаменимой.

Революционерка М. П. Голубева (Яснева) говорила о Марии Александровне:

«...Любящая мать, чуткий интеллигентный человек, она как-то умела, не вклиниваясь в жизнь своих детей, сливаться с их интересами».

Мария Александровна живет интересами своих детей не только в обычном житейском смысле. Она разделяет их убеждения, сочувствует их борьбе.

«Обычные для матери расплывчатое добродушие и бесхребетная мягкость,— утверждает Н. И. Соловьев,— были чужды Марии Александровне, во всяком случае не характерны для ее отношения к детям. Тайна ее обаяния как матери заключалась в другом: она была связана с детьми общностью высоких стремлений, единством отрицания житейской пошлости, низменности, житейской грубости. Она была идейным другом детей, вела их за собой, когда они были малы, шла за ними и с ними, когда они выросли».

«Да, это была цельная жизнь,— говорит Мария Ильинична,— полная самой светлой красоты и силы. Свои большие, недюжинные способности, которым условия жизни не дали развернуться, светлый ум и горячее сердце она отдала безраздельно своим детям... До могилы донесла она свою силу воли, свою глубокую веру в лучшую жизнь, которая рано или поздно наступит на Земле, жизнерадостность, сердечное и внимательное отношение к людям».

В лице Марии Александровны Илья Николаевич имел верного друга, надежного помощника, человека, давшего ему большое семейное счастье.

 

 

«СЛУЖИТЬ НЕПОСРЕДСТВЕННО НАРОДУ»

Между тем положение дел в Пензенском дворянском институте с каждым годом все более ухудшается.

Пензенские дворяне не спешат раскошелиться, чтобы поддержать свой институт материально,— взносы, которые они обязаны платить, поступают в институтскую кассу нерегулярно, а то и не поступают вовсе. В результате учебное заведение еле сводит концы с концами. Преподаватели не получают жалованья по нескольку месяцев подряд.

В обнаруженном М. Молебновым обращении директора института к пензенскому предводителю дворянства отмечается, что в течение 1862 г. институт задолжал учителю И. Н. Ульянову 107 рублей, а так как в кассе «нет ни копейки», то выплатить задолженность нечем.

Учебное дело в институте запущено донельзя. Успеваемость учеников катастрофически падает, дисциплина расшатывается.

Илья Николаевич все чаще подумывает о том, чтобы сменить место работы. В 1863 г. такая возможность ему представляется.

Здесь мы вспомним А. В. Тимофеева. Учитель и его бывший ученик вместе работают в Пензенском дворянском институте, а затем Тимофеев становится директором гимназии и дворянского института в Нижнем Новгороде.

А. В. Тимофеев зовет Илью Николаевича к себе, и летом 1863 г. он занимает должность старшего учителя математики и физики в Нижегородской гимназии.

Описание Нижегородской гимназии оставил писатель П. Д. Боборыкин в автобиографическом романе «В путь-дорогу!..»

Единственная на весь город гимназия помещалась на Благовещенской (или Верхне-Базарной) площади и представляла собой большое двухэтажное здание, выкрашенное сумрачной краской, с флюгером на крыше.

«Прямо против церкви был большой подъезд с массивными фонарными столбами, выкрашенными под бронзу; он открывался только раз в год, в день акта; боковой, ученический выходил в Острожную улицу, а директорский — на противоположной стороне, в узкий переулок. Ученический подъезд очень загрязнился; ступеньки крыльца повалились; дверь полиняла, а замка давным-давно не было... По вечерам, в хорошие ясные дни, все крыльцо облеплялось жителями кухонь и сторожевских, и шла долгая беседа: все учительские, инспекторские и директорские тайны всплывали на свет божий, и часто разговоры разрешались песнями...»

Ульяновы живут сначала в «красном флигеле» во дворе дворянского Александровского института, помещавшегося через дорогу от гимназии, на Острожной улице, а затем в самом здании гимназии.

Здесь 14 августа 1864 г. родилась старшая дочь Ульяновых — Анна, а 31 марта 1866 г.— сын Александр.

Анна Ильинична впоследствии нарисует подробную картину жизни Ульяновых в Нижнем Новгороде:

«Помню нашу казенную квартиру в коридоре здания гимназии из четырех в. ряд идущих комнат, причем лучшей была наша детская; помню кабинет отца с физическими приборами, а также и то, что одной из любимых наших игрушек был магнит и натертая сукном палочка сургуча, на которую мы поднимали мелкие бумажки. Помню площадь перед зданием гимназии с бассейном посредине, с мелькающими над ним деревянными черпалками на длинных ручках и окружающими его бочками водовозов».

Анна Ильинична вспомнит нижегородский откос — аллеи, разведенные по крутому склону к Волге. По этим аллеям Мария Александровна не раз гуляет с дочерью и маленьким Сашей. И вот однажды Саша упал и покатился вниз.

«Очень ясна перед глазами картина: мать, закрывшая от страха глаза рукой, быстро катящийся вниз по крутому зеленому склону маленький комочек, а там, на нижней дорожке, некий благодетель, поднявший и поставивший на ноги брата, воспрепятствовав ему тем совершить еще один или два рейса до следующих узеньких дорожек».

Но ярче всего запечатляются в памяти Анны Ильиничны зимние вечера, игра матери на фортепиано, которую она так любила слушать, участие Марии Александровны в играх, прогулках, во всей жизни ее детей.

«Особенно ясно запечатлелась ее игра с нами в нашем зальце и одновременно столовой на стульях, изображавших тройку и сани. Брат сидел за кучера, с увлечением помахивая кнутиком, я с мамой сзади, и она оживленно рисовала нам краткими понятными словами зимнюю дорогу, лес, дорожные встречи. Мы оба наслаждались. Ясно вставали перед глазами описываемые ею сцены. Мое детское сердчишко было переполнено чувством благодарности к матери за такую чудную игру и восхищения перед ней».

«Могу с уверенностью сказать,— утверждает Анна Ильинична,— что никакой артист в моей последующей жизни не пробудил в моей душе такого восхищения и не дал таких счастливых, поэтических минут, как эта бесхитростная игра с нами матери».

По мнению Анны Ильиничны, такое сильное впечатление, кроме присущего Марии Александровне живого воображения, объяснялось еще и тем, что она искренне входила в игру, в интересы своих детей, умела для того, чтобы доставить им радость, увлечься и сама, а не снисходила до игры.

В коридоре гимназического здания Аня и Саша встречаются со своими сверстниками — детьми других учителей, живущих тут же. Но встречи эти большей частью случайные, они не перерастают в дружбу, и Анна Ильинична впоследствии не сможет вспомнить ни своих соседей по квартире, ни совместных игр. Играют они обычно вдвоем с Сашей и, конечно, каждый раз с нетерпением ждут, когда мать освободится от домашних дел и сможет заняться ими.

У родителей же, вспоминает Анна Ильинична, составился кружок знакомых из педагогического персонала гимназии, людей, подходящих по социальному положению и развитию:

«У матери моей, от природы живого и общительного характера, были там добрые приятельницы; Можно было, уложив детей, собраться почитать, поболтать, помузицировать вместе. Получались там все новые журналы. Отец читал иногда вслух по вечерам, между прочим, печатавшуюся тогда частями «Войну и мир» Толстого».

В Нижнем Новгороде Илья Николаевич имеет возможность общаться с прогрессивными общественными деятелями, передовыми учителями. Здесь в то время работают его пензенские коллеги В. И. Захаров и В. А. Ауновский. В гимназии преподает друг Н. Г. Чернышевского по Саратову А. Ф. Мартынов, в дворянском институте — товарищ и единомышленник Н. А. Добролюбова Б. И. Сциборский. За связь с «политическими преступниками» полиция берет под наблюдение учителя гимназии Г. Г. Шапошникова.

По свидетельству воспитанника Нижегородской гимназии, впоследствии преподавателя математики и директора реального училища в Нижнем Новгороде Михаила Александровича Карякина, в его время в гимназии выделялись из числа других трое талантливых педагогов: учитель русской словесности Г. Г. Шапошников, учитель математики и физики И. Н. Ульянов и учитель истории Н. И. Виноградский.

«Илью Николаевича Ульянова,— вспоминает Карякин,— мы, гимназисты, глубоко уважали и любили. Уважали за прекрасное знание им своего предмета и за талантливое изложение его, и любили его за его неизреченную доброту и снисходительность к нашим проступкам в поведении и промахам в математике».

М. А. Карякин рисует такую картину урока по математике:

...Прозвенел звонок. В класс мелкими шагами торопливо входит Илья Николаевич и подсаживается к передней парте, на которую и кладет принесенный с собой классный журнал.

Илья Николаевич развертывает журнал и своим негромким голосом начинает вызывать учеников к классной доске. Вызовы эти, как правило, происходят в алфавитном порядке.

Знакомая с рассказом М. А. Карякина Анна Ильинична делает в этом месте следующее примечание:

«Вызов учеников обязательно по алфавиту противоречит моим воспоминаниям об указаниях отца в бытность мою помощницей учителя приходской школы. Отец говорил тогда, что спрашивать надо вразбивку. Может быть, первое время своего учительства отец поступал иначе».

Вернемся, однако, в класс Нижегородской гимназии, на урок И. И. Ульянова... — Аверкиев!

На вызов поднимается могучий Аверкиев и густым басом говорит:

— Я, Илья Николаевич, сегодня не читал.

Точно задано было не изучение пифагоровой теоремы, замечает М. А. Карякин, а пересказ какой-нибудь повести Гоголя.

На лице Ильи Николаевича появляется грустное выражение и он говорит:

— Ну вот, Аверкиев, вы опять не приготовили урока. Как же это?

Аверкиев стоит, теребит свою начинающую пробиваться бородку и упорно молчит. Видя, что Аверкиев не собирается сказать что-нибудь в свое оправдание, Илья Николаевич говорит укоризненным голосом:

— Ну, садитесь. Я вам точку поставлю, в будущий раз спрошу вас и старое, и новое.

Аверкиев садится, и опрос продолжается.

— Ну, Алексеев, вы не можете ли?

Слегка приподнявшись, как-то одним боком, Алексеев сообщает, что он тоже не может ответить.

Опять появляется грусть на лице доброго Ильи Николаевича, но дело снова благополучно кончается... точкой. Спрошенный затем Васильев приготовил урок и отвечает хорошо. Илья Николаевич успокаивается и начинает приятно улыбаться.

Однако вызванный вслед за тем Городецкий сообщает, что он «отдал геометрию в переплет и потому, естественно, не мог приготовиться к уроку».

После удовлетворительного ответа Доброзракова Илья Николаевич закрывает журнал, подходит к классной доске и начинает объяснять следующий урок. У многих ребят отлегло на душе: теперь уже не спросит.

Объясняет Илья Николаевич толково, не книжным языком, а в простых, доступных каждому, даже малоспособному ученику, выражениях.

А если попадаются трудные теоремы, Илья Николаевич обязательно сообщит, что в ближайшее воскресенье он будет в гимназии в 12 часов и для желающих может еще раз объяснить непонятное.

Как видим, вместо двоек и единиц Илья Николаевич ставит в классном журнале точки, т. е. отметки вполне безобидные, отмечает М. А. Карякин, «и только для нас с ним понятные (как знак плохого знания урока)».

«К чести учеников надо сказать, что те из них, ответы которых были обозначены в журнале точкой, редко злоупотребляли удивительной добротой Ильи Николаевича и хоть не особенно бойко, но отвечали ему на следующем уроке...»

Уважение к ученику, возведенное в педагогический принцип, «воспитание доверием», ставшее неотъемлемой составной частью учительской практики Ильи Николаевича,— всегда приносили хорошие результаты.

Свой особый взгляд имел Илья Николаевич и на экзамены.

По словам Карякина, на экзаменах Илья Николаевич всегда принимал во внимание годовые занятия. Он смотрел на экзамен, как на ненужную формальность. И тому, кто занимался в году, можно было идти спокойно на экзамен к Илье Николаевичу. Если Илья Николаевич видел, что ученик оробел, растерялся,— он двумя-тремя словами ловко направлял мысль экзаменующегося на верную дорогу... У него не было привычки сбивать ученика или, тем более, издеваться над незнающим, как то иногда позволяли себе другие педагоги.

Мы так подробно останавливаемся на воспоминаниях М. А. Карякина потому, что в них очень наглядно показано своеобразие преподавательского метода И. Н. Ульянова, вскрыты причины большой популярности его как педагога.

Поэтому нам становятся совершенно понятны выводы, к которым приходит мемуарист:

«Обаяние личности Ильи Николаевича оказывало на нас благотворное влияние. Некоторые из нас полюбили математику и впоследствии, как, например, лично я, избрали математику своей специальностью. Илья Николаевич ... понимал, что ученик — тоже маленький человек, которому „ничто человеческое не чуждо"... Когда я стал учителем, я очень часто вспоминал Илью Николаевича и нередко в каких-нибудь казусных случаях спрашивал себя:

„А как бы в этом случае поступил Илья Николаевич?"».

Такого же мнения об Илье Николаевиче как педагоге и другие воспитанники Нижегородской гимназии. Характерно, что причины своей любви к нему они объясняют ночти одними и теми же словами.

В. Корсаков:

«Любили мы ... учителя арифметики И. Н. Ульянова, доброго, мягкого и симпатичного человека». А. Садовский:

«Илья Николаевич был любим учениками за свое мягкое, доброе к нам отношение».

«Отец любил свою специальность,— говорит Анна Ильинична,— а кроме того, он был педагогом в душе, излагал талантливо и толково свои знания».

Этих качеств Ильи Николаевича не могло не заметить и учебное начальство. В отчете попечителя Казанского учебного округа об осмотрах учебных заведений за 1867/68 учебный год дается такая характеристика педагогической деятельности И. Н. Ульянова: «Ульянов, снискавший себе известность отличного педагога, по достоинству занимает принадлежащее ему место между лучшими преподавателями. Его мягкое и симпатичное обращение с воспитанниками, всегда ровный и благоразумный такт привлекают к нему учеников и заставляют охотно заниматься. Самое его преподавание отличается ясным и толковым изложением и тем терпеливым вниманием, которым он слабых и менее развитых учеников доводит до полного усвоения преподаваемого».

В Нижнем Новгороде Илья Николаевич работает одновременно в нескольких учебных заведениях.

С 22 июня 1863 г. по 31 августа 1869 г. И. Н. Ульянов — старший учитель математики и физики мужской гимназии; кроме того, с 1866 по 1869 г. он является секретарем соединенного педагогического совета этой гимназии и дворянского института.

В то же время в землемерно-таксаторских классах при мужской гимназии Илья Николаевич дает уроки планиметрии — с 1 сентября 1863 г. по 31 августа 1866 г.

Кроме того, в течение почти двух лет, с 14 октября 1863 г. по 10 сентября 1865 г., он преподает физику в Мариинском женском училище первого разряда.

Обязанности воспитателя пансиона при дворянском институте он выполняет с осени 1863 г. по 14 ноября 1864 г.

М. И. Ульянова так объясняет причину отказа Ильи Николаевича от дальнейшей работы в дворянском институте: «Отказ Ильи Николаевича от работы в институте совпал по времени с переводом Тимофеева, бывшего одновременно управляющим дворянским институтом, на должность окружного инспектора Казанского учебного округа. Перевод этот был замаскирован „повышением", но вызывался происками и „интригами" ставленника нижегородского дворянства, инспектора дворянского института Розинга... В связи с назначением Розинга директором „курс" в дворянском институте резко изменился, и, вероятно, это побудило Илью Николаевича просить об освобождении его от работы там в качестве воспитателя».

И. Н. Ульянова приглашают также к участию в комиссии педагогического комитета военной гимназии.

Сохранившиеся протоколы соединенного педагогического совета гимназии и дворянского института, которые вел И. Н. Ульянов, характеризуют его как крупнейшего прогрессивного педагога, стремящегося всячески поощрять активность учащихся, развивать их самодеятельность.

Последние годы работы Ильи Николаевича в Пензе и весь нижегородский период учительства совпали с новыми веяниями в общественной жизни.

Было отменено крепостное право. Конечно, главной причиной этого явились не личные качества «царя-освободителя», а кризис феодально-крепостнической системы, нужда в рабочей силе, которую испытывала развивающаяся промышленность, нарастающее недовольство крепостного крестьянства.

«Крестьянская реформа» была проводимой крепостниками буржуазной реформой. Это был шаг по пути превращения России в буржуазную монархию.

Революционные демократы во главе с Чернышевским не дали обмануть себя «реформой». Они требовали полного уничтожения крепостничества, призывали к крестьянской революции.

Крестьяне ответили на «реформу» восстанием в селе Бездна Казанской губернии, вооруженными выступлениями в 26 деревнях Пензенской и Тамбовской губерний. Возникают революционные организации молодежи.

«Но для людей типа мирных, культурных работников,— пишет Анна Ильинична,— открылось все же широкое поле деятельности после тисков николаевского режима, и они с жаром устремились туда. Новые суды, несравненно большая свобода печати, наконец, народное образование — все это звало к себе передовых людей того времени... Илья Николаевич был из их числа».

Ключ к пониманию Ильи Николаевича как общественного деятеля дает Н. К. Крупская.

В 1937 г. писательница Мариэтта Шагинян послала на отзыв Надежде Константиновне первый вариант своей работы о семье Ульяновых. Положительно оценивая замысел и самую рукопись, Крупская в своем письме-отзыве от 6 октября 1937 г. не согласилась с оценкой политического лица Ильи Николаевича:

«...Вы пишете: „Он не был политиком, не имел вкуса к политике, он тяготел к мирной, честной трудовой жизни, верил, что можно вести ее в любых условиях, исподволь направляя и улучшая жизнь". Сказать, что Илья Николаевич не был политиком — можно,— но данная Вами характеристика слишком смела и вряд ли соответствует истине и противоречит даже тому, что Вы пишете. А потом, в 60-е годы „политика" была не то, что в годы позднейшие».

Шагинян учла замечания и, когда ее роман «Семья Ульяновых» вышел в свет, Дмитрий Ильич в своей рецензии на это произведение полностью согласился с трактовкой в нем образа Ильи Николаевича:

«В нижегородском периоде ... вполне правильно обрисовано стремление Ильи Николаевича в Симбирск, тяга его в деревню, к крестьянству, для того, чтобы „учить его, учить, вывести его из темноты к свету". У Ильи Николаевича была глубокая вера в народ, в скрытые в нем силы».

М. И. Ульянова пишет, что «сознание необходимости работать в народе и для народа, которому надо было „заплатить долг", которого нужно было просветить и вывести из темноты, нищеты и бесправия, широко охватило все передовое мыслящее общество России в эту эпоху».

«Вся Россия,— отмечает П. А. Кропоткин в «Записках революционера»,— говорила тогда об образовании... Любимыми темами для обсуждения в прессе, в кружках просвещенных людей и даже в великосветских гостиных стало невежество народа, препятствия, которые ставились до сих пор желающим учиться, отсутствие школ в деревнях, устарелые методы преподавания и как помочь всему этому».

Именно в это время основоположник русской педагогической науки и народной школы К. Д. Ушинский создает свой главный труд «Человек как предмет воспитания». Лев Толстой открывает школы для крестьянских детей и издает педагогический журнал «Ясная Поляна». Прогрессивный педагог и методист Н. А. Корф энергично доказывает необходимость начальных земских школ. Знаменитый хирург Н. И. Пирогов, возглавляя ряд учебных округов, резко выступает против существующей системы образования, пытается улучшить постановку учебного дела, чем вызывает на себя немилость «власть предержащих».

«Илья Николаевич,— говорит М. И. Ульянова,— происходивший из „податного сословия", с ранних лет знакомый с трудностями, с которыми было связано образование для „простого" народа, человек идейный и гуманный,... не мог остаться глух к освободительному движению, к вызванной этим движением тяге к просвещению народа».

И. Н. Ульянов рассматривает просвещение народа как средство пробуждения в нем возвышенных гражданских чувств. В своей деятельности он воплощает в жизнь учение русских революционных демократов о воспитании.

Илья Николаевич — один из тех просветителей в лучшем смысле этого слова, характеристику которым в 1897 г. дал В. И. Ленин в статье «От какого наследства мы отказываемся?».

В этой статье Владимир Ильич говорит, что просветитель 60-х годов «одушевлен горячей враждой к крепостному праву и всем его порождениям в экономической, социальной и юридической области. Это первая характерная черта „просветителя"».

«Вторая характерная черта, общая всем русским просветителям,— указывает Ленин,— горячая защита просвещения, самоуправления, свободы, европейских форм жизни и вообще всесторонней европеизации России. Наконец, третья характерная черта „просветителя" это — отстаивание интересов народных масс, главным образом крестьян (которые еще не были вполне освобождены или только освобождались в эпоху просветителей), искренняя вера в то, что отмена крепостного права и его остатков принесет с собой общее благосостояние и искреннее желание содействовать этому».

Д. И. Ульянов вспоминает, что его отца мучило в Нижнем Новгороде «то, что он не служит непосредственно народу, что он считал своей главной обязанностью, своим долгом. Поэтому-то он и рвался из Нижнего и воспользовался первой возможностью, чтобы подойти вплотную к крестьянам, хотя бы в виде правительственного чиновника — инспектора народных училищ».

В разговоре с Дмитрием Ильичей А. И. Ульянова-Елизарова как-то вспомнит, что «мать, пустившая больше корни в Нижнем, сначала не могла понять, почему Илья Николаевич так рвется в Симбирск, и указывала ему, что там работа будет значительно труднее и беспокойнее».

Так это и произошло на самом деле. Но все это не могло испугать подлинного просветителя.

«...Несмотря на любовь к своему предмету,— замечает А. И. Ульянова-Елизарова,— Илья Николаевич не задумался сменить это более спокойное и до некоторой степени насиженное место — он учительствовал лет 13 — на должность инспектора народных училищ, открывшуюся тогда впервые».

 

 

«ЭТО БЫЛА НАСТОЯЩАЯ ВЕСНА...»

Кто такой инспектор народных училищ?

На этот вопрос были два ответа. Один — официальный и другой — таких людей, как Илья Николаевич Ульянов.

«...Правительство,— пишет М. И. Ульянова,— стало косо поглядывать на деятельность земских учреждений, в особенности в области народного образования, и введение института инспекторов народных училищ имело целью большее подчинение дела народного образования учебным округам и непосредственно министерству народного просвещения, большего контроля последнего за начальными школами».

Инспектор — это чиновник, ревностно проводящий политику царского правительства в .сфере народного образования.

Таков был официальный взгляд на инспектора народных училищ. Именно такими и было большинство инспекторов.

По-иному смотрит на свою должность Илья Николаевич.

«...Для Ильи Николаевича,— продолжает М. И. Ульянова,— это было идейной работой, он с увлечением взялся за организацию нового трудного дела, которое стало делом его жизни, в которое он вложил все свои силы, всю свою энергию».

 

6 сентября 1869 г. приказом управляющего министерством народного просвещения за № 19 учитель Нижегородской гимназии коллежский советник Ульянов утверждается инспектором народных училищ Симбирской губернии.

15 сентября Илья Николаевич сдает физический кабинет Нижегородской мужской гимназии и 22 сентября отбывает к месту своей новой службы.

О первых годах жизни семьи Ульяновых в Симбирске имеются подробные воспоминания Анны Ильиничны:

«Чуждый, глухой захолустный городок, после более оживленного Нижнего Новгорода, менее культурные жилищные и иные условия, а главное, полное одиночество,— особенно при частых разъездах отца,— очень тягостно ощущались матерью, и она рассказывала потом, что первые годы жизни в Симбирске сильно тосковала... Симбирские знакомства были мало интересны, ограничивались обычно праздничными визитами».

Одиночество на первых порах несколько рассеивают товарищ Ильи Николаевича по Пензе В. А. Ауновский, приехавший в Симбирск раньше него, акушерка А. Д. Ильина, да еще молодая учительница, девушка из знакомой семьи, наезжающая иногда из деревни.

«Детство же нас, двоих старших,— замечает Анна Ильинична, имея в виду себя и брата Сашу,— протекало исключительно замкнуто, и это наложило свой отпечаток на нас обоих, сделало нас более дикими и, несомненно, усилило природную замкнутость и сосредоточенность Саши. За частыми отлучками отца мы проводили время преимущественно с матерью, читали, занимались, мастерили что-нибудь из картона и цветной бумаги для елки».

Анна Ильинична вспоминает, что елка для детей Ульяновых была «не чуждым, купленными украшениями разубранным деревом, а нашим коллективным созданием; и даже позднее, в школе, не знавшей в то время никаких ручных работ, увлекались мы этим примитивным творчеством».

«Запечатлелась почему-то особенно ярко в памяти одна елка, когда меньшей в семье была Оля, и Саше было лет 6—7. Какое-то особенное чувство тесной и дружной семейной спайки, уюта, безоблачного детского счастья оставил этот праздник».

Елка — это лишь одно из многочисленных радостных занятий, в которые вовлекала своих детей Мария Александровна.

«Не находя интереса в нарядах, сплетнях и пересудах, составлявших в то время содержание дамского общества,— говорит ее старшая дочь,— Мария Александровна замкнулась в семье и отдалась со всей серьезностью и чуткостью воспитанию детей. Подмечая недостатки детей, она терпеливо и настойчиво боролась с ними. Никогда не возвышала она голоса, почти никогда не прибегала к наказаниям и умела добиться большой любви и послушания детей. Любимым удовольствием ее была музыка, которую она страстно любила и очень одухотворенно передавала. И дети любили засыпать под ее музыку, а позднее — работать под нее».

В эти годы и позднее в доме Ильи Николаевича часто бывает по делам службы учитель Симбирской чувашской школы Василий Андреевич Калашников. Он имеет возможность наблюдать, как Ульяновы воспитывают своих детей: старшую дочь Аню и старшего сына Сашу.

«Дети,— вспоминает Калашников,— получали от родителей разумные игрушки, устраивались разумные игры, а потом подбирались детские книги для их чтения».

Об Илье Николаевиче, воспитателе своих детей, пойдет речь позднее. А пока вернемся к его служебной деятельности.

 

В Симбирске И. Н. Ульянов сполна получает то, чего он хотел.

«...Ему,— говорит Анна Ильинична,— хотелось поля работы пошире и хотелось применять ее не для более обеспеченных учеников гимназии, а для самых нуждающихся, для тех, кому всего труднее получить образование, для детей вчерашних рабов. И поле открылось, действительно, широкое. В Симбирской губернии было очень немного школ, да и те старинного типа: ютились они в грязных и тесных помещениях, учителя были малообразованные и вколачивали учебу больше тумаками».

Впечатления от знакомства с положением народного образования во вверенной ему губернии инспектор Ульянов отражает в своем первом годовом отчете — «О состоянии начальных народных училищ Симбирской губернии за 1869 год».

Илья Николаевич пишет в отчете, что хоть в настоящее время он и не имеет под руками всех сведений, необходимых для общих выводов, но, рассмотрев отчеты и ведомости уездных училищных советов, попытается обобщить их с тем, чтобы представить теперешнее состояние народного образования в губернии.

Каково же это состояние?

В 1869 г. Симбирская губерния насчитывала 460 начальных народных училищ. Если же из этого числа вычесть 30 городских приходских училищ и частных школ, то на 1546 селений, входивших в состав губернии, оказывалось всего 430 сельских школ, т. е. одна начальная школа на три с половиной селения.

В 460 училищах с ребятами занимались 526 преподавателей, причем больше половины их — 297 человек — священники и муллы.

Всего в начальных школах губернии, население которой превышало миллион человек, насчитывалось 9717 учащихся (в среднем шесть учеников на населенный пункт), причем только пятая часть из них — девочки.

Что же представляли из себя эти школы?

Большинство школ, отмечает Ульянов, «помещаются или в домах священно- и церковнослужителей, или в крестьянских избах, или в церковных караулках, иногда сырых и холодных», они «крайне нуждаются в руководствах и книгах для чтения и в необходимых учебных пособиях». Преподавание в этих школах «по большей части ограничивается изучением молитв, чтением и письмом...».

Уже в первом своем отчете Илья Николаевич не ограничивается констатацией фактов, а высказывает свое отношение к существующему положению дел.

«Необходимо озаботиться,— пишет он в заключение,— заменой неудобных во всех отношениях церковных караулок более удобным помещением, потому что в этих сырых и холодных караулках, несмотря на все усердие и уменье преподавателей и охоту учеников, нельзя ожидать успешного хода ученья. Вообще, чтобы начальные народные училища приносили существенную пользу, много еще нужно сделать для улучшения их в материальном и в особенности в нравственном отношениях...»

Дело предстоит трудное и, как кажется, не под силу одному человеку. Но характер и воля Ульянова соответствуют сложности стоящих перед ним задач.

 

Мария Ильинична говорит, что ее отец «уже с первых шагов своей новой деятельности проявил большую активность и самостоятельность. Это сказалось, между прочим, при выработке инструкции инспекторам народных училищ».

Для того чтобы ввести деятельность инспекторов в нужные ему рамки, министерство народного просвещения составляет специальную инструкцию, проект которой рассылается в учебные округа. Из инспекторов Казанского учебного округа И. Н. Ульянов представляет наибольшее количество замечаний по этому проекту. Он полагает необходимым дать право инспекторам увольнять нерадивых законоучителей (священников), которые подчинялись епархиальным властям, ратует за совместное обучение в школах мальчиков и девочек, подчеркивает важность снабжения школ достаточным числом учебных пособий.

Замечания Ильи Николаевича касаются пятнадцати пунктов проекта инструкции. Увы, только некоторые из них принимаются министерством. Ни совместное обучение, ни распространение прав инспекторов на представителей духовного ведомства, преподающих в школах, не встречает поддержки графа Д. А. Толстого, бывшего тогда министром народного просвещения.

Случай с проектом инструкции — лишь один из большого числа примеров, когда усилия прогрессивного педагога разбиваются о косность тех, кто руководил народным образованием в царской России. Но этот случай показывает, что Илья Николаевич не -упускал ни одной возможности попытаться осуществить то, что он считал необходимым и разумным.

Д. И. Деларов, некоторое время работавший межевщиком при Симбирском удельном округе и знакомый с семьей Ульяновых, отмечает, что Илья Николаевич «был человек крепкий, с сильным характером... Его любили и уважали..., потому что он относился к своим обязанностям с большой добросовестностью, с редкой для тогдашних крупных чиновников любовью и, главное, вносил в дело народного образования много знаний».

«Его энергия,— говорит Мария Ильинична об отце,— всколыхнула лучшую часть симбирского общества; данные, сообщенные им после непосредственного знакомства с постановкой школьного дела в губернии, по своей безрадостности заставили серьезнее отнестись к делу и отрешиться от „казенного благополучия", царившего до тех пор. Работа предстояла огромная, а сил и средств для выполнения ее было слишком недостаточно».

Личные качества нового инспектора, его отношение к делу вызывают подлинный восторг у тех, кому были небезразличны успехи народного образования.

Писатель-публицист В. Н. Назарьев, бывший в то вре мя членом Симбирского уездного училищного совета, сравнивает приезд И. Н. Ульянова в Симбирск с наступлением весны:

«Произошло нечто неожиданное... Точно вдруг среда суровой, слишком долго затянувшейся зимы настежь распахнулось наглухо запертое окно и в него полились лучи яркого солнечного дня. Да, это была настоящая весна, это было время всяких неожиданностей и только что не чудес. Да и как же не назвать чудом появление в наших палестинах таких людей, как Илья Николаевич Ульянов, единственный в то время инспектор народных школ на всю губернию, с первого же шага отдавший всю свою душу возложенной на него обязанности».

Работавший впоследствии под непосредственным руководством Ильи Николаевича инспектор народных училищ Ардатовского и Курмышского уездов Симбирской губернии К. М. Аммосов даст развернутую характеристику деятельности И. Н. Ульянова.

Аммосов свидетельствует, что Илья Николаевич обладает «именно теми качествами, которые должны ... отличать человека, посвятившего себя этому, тогда еще новому, роду служения ... обществу», т. е. делу образования широких народных масс.

С самого начала службы (в должности инспектора народных училищ.— А. И.) он горячо полюбил народную школу и не охладевал к ней до гроба. Недаром поэтому некоторые старожилы даже из самых отдаленных и глухих окраин Симбирской губернии, видя проявление его теплой, родительской заботливости о школах, называли его „няней, постоянно пестующей свое любимое детище"».

Но одной любви, отмечает Аммосов, еще мало. Дело созидания народного образования требует от инспектора и энергичной деятельности:

«Деятельность же Ильи Николаевича была поистине неутомима и чрезвычайно разнообразна: ему приходилось не только вводить известные порядки в школах уже существующих, ... но и открывать самые школы, изыскивать средства для их существования и организовать весь строй и систему учебной их части... Илья Николаевич должен был сам, так сказать, с самого основания строить все школьное обучение: определять задачу и цель обучения, в подробностях разработать и установить объем и курс обучения, распределить его по годам обучения, избирать учебники, показать каждому учителю, как пользоваться ими, показать на практике, как применять тот или другой метод и прием, и этим путем создавать самих учителей... Все это приходилось ему делать не в одном каком-либо пункте, даже не в одном уезде, а по всей Симбирской губернии».

Напомним, что Симбирская губерния в то время состояла из восьми уездов и территория ее составляла 43 тысячи квадратных верст.

«И вот начинаются,— вспоминает Аммосов,— памятные в губернии неутомимые разъезды Ильи Николаевича, продолжающиеся недели и месяцы, то с целью осмотра существующих школ и возможного их благоустройства, то с целью открытия новых; там руководит он педагогическими курсами; в другом месте наблюдает за постройкой училищного здания; там ходатайствует пред местными деятелями о материальных средствах для училищ, беседует с сельскими обществами, располагая их к училищам и проч.».

Государство почти не выделяет никаких средств на содержание начальных народных школ, и поэтому все зависит от инспектора: сможет он «расположить» сельское общество к училищам — оно соберет средства на школу, не сможет — не быть школе. Илье Николаевичу приходится настойчиво и систематически бороться с темнотой и предрассудками забитой крестьянской массы, убеждать ее в пользе грамоты, в необходимости выделять из своего и без того нищенского бюджета деньги на содержание школы.

Результаты сказываются не сразу.

«Постепенно, по мере улучшения школ и методов преподавания в них,— пишет Мария Ильинична,— недоверие крестьянских масс к школам стало ослабевать, средства на содержание школ от крестьянских обществ увеличивались..., но такого сдвига удалось достигнуть лишь постепенно, путем упорной кропотливой работы...»

В одном из своих отчетов Илья Николаевич с нескрываемой радостью констатирует, что «сельские общества более и более сознают нужду в училищах, добровольно, без всяких внешних мер побуждения отдавая детей в школы».

Скольких трудов и энергии ему стоило, чтобы сдвинуть с мертвой точки дело народного просвещения, знал только он сам, да те, у кого на глазах разворачивалась его деятельность.

«Бывало,— говорит уже известный нам Валериан Никанорович Назарьев,— сидишь в теплой, покойной комнате с книгой в руках, тревожно прислушиваясь к яростным воплям зимней метели, уже третьи сутки не выпускавшей мужика из избы, остановившей всякое движение, все работы,—и вдруг под самым окном прозвенит колокольчик... Входная дверь отворяется, и передо мной Ульянов, весь занесенный снегом, с обледеневшими бакенами и посиневшим лицом. Он не в состоянии говорить от холода и только по своему обыкновению добродушно посмеивается, с величайшими усилиями вылезая из своего нагольного тулупа и наполняя всю прихожую снегом.

Начинаются заботы о том, чтобы как можно скорее обогреть и успокоить скитальца, но тот, как ни в чем не бывало, быстро ходит взад и вперед по комнате, расправляя свои окоченевшие члены, а сам уже заводит разговор о школах, о своих наблюдениях, школьных радостях и горестях и продолжает говорить все об одном и том же предмете во время чая, ужина; вас клонит ко сну, а он все продолжает говорить, и первое слово, с которым встретит вас поутру, это все та же школа, никогда не сходившая с языка».

Назарьев вспоминает, как однажды он вместе с Ильей Николаевичем поехал осматривать ближайшие к городу школы. Лошади подхватили и, как раз около деревни Грязнушки, опрокинули повозку. Кучер отправился в деревню искать новую оглоблю вместо сломанной, а пассажиры остались в повозке. «Я проклинал судьбу,— говорит Назарьев,— а мой спутник, как ни в чем не бывало, продолжал говорить о новом грязнушенском учителе, от которого ожидал очень много».

 

Острейшая проблема, которую приходится решать Ульянову,— это подготовка учительских кадров.

Современники в один голос заявляют, что до приезда Ильи Николаевича в Симбирском уезде и во всей губернии не было ни средств на школы, ни пригодных школьных помещений, а главное: «почти не было сколько-нибудь сносных и грамотных учителей».

«Первой заботой Ульянова,— пишет Назарьев,— была подготовка учителей, и вот под его личным наблюдением, на скорую руку, при местном городском училище устраиваются педагогические курсы, куда на первый раз поступило 10 человек, из числа коих окончивших курс оказалось девять, на второй год на курсы поступило еще 16 человек... Что же касается до влияния Ильи Николаевича на курсы, то оно выразилось в том, что некоторые из его учеников не только выдвинулись вперед в качестве лучших учителей, но впоследствии времени получили известность на более видном поприще общественной деятельности».

Одним из воспитанников педагогических курсов является тот самый Василий Андреевич Калашников, который в недалеком будущем станет готовить к гимназии детей Ильи Николаевича.

В 1869 г. 14-летний Вася Калашников сидит в классе и вместе с другими учениками педагогических курсов при вечернем скудном керосиновом освещении слушает урок преподавателя одного из общеобразовательных предметов. «Вдруг среди урока,—вспоминает Калашников,— промелькнула перед нами по классу какая-то человеческая фигура, небольшого роста, с темными баками на матовом лице, с длинными вьющимися волосами, со шляпой под мышкой,— промелькнула и уселась где-то сзади цас за классный стол слушать урок. Все это произошло так неожиданно и с такой быстротой, что мы едва успели встать и приветствовать гостя поклоном. По окончании урока гость очутился перед нами и объявил, что будет давать нам уроки по физике и некоторые сведения по другим естественным наукам».

Так происходит знакомство учащихся педагогических курсов с Ильей Николаевичем Ульяновым.

«Его необыкновенная живость,— вспоминает Калашников,— подвижность, простота в обращении и вместе прямой и весьма энергичный подход к делу приятно нас расшевелили, возбудили... Все мы стали с нетерпением ожидать чего-то живого, нового, интересного в нашем обучении, и мы не ошиблись... Живость и ясность изложения, наглядность преподавания были настолько удачными, что его уроки нами легко усваивались тут же в классе. Он умел заинтересовать и увлечь нас своими уроками. Мы ждали их как праздника».

Занятия на педагогических курсах длятся два года. На втором году обучения воспитанники практически осваивают навыки преподавания в одном из симбирских начальных народных училищ.

Калашников рассказывает, как он и его товарищи приходили в класс, где за столами сидели дети трех различных групп: совсем не умеющие читать и писать, прошедшие чтение и письмо и более подготовленные по грамотности и арифметике. Каждый из воспитанников курсов должен был по очереди давать уроки во всех трех группах. После уроков все они вместе со своими руководителями собирались в учительской комнате, где каждый и высказывал свои замечания товарищу.

«На этих разборах уроков,— вспоминает Калашников,— Илья Николаевич старался быть незаметным, чтобы не мешать нам свободно высказываться, возбудить в нас самодеятельность в этом направлении; авторитетное свое слово, если признавал нужным, вставлял последним, и мы чувствовали себя полными хозяевами нашего дела, стремясь к саморазвитию и самосовершенствованию».

Илье Николаевичу, по словам Калашникова, много надо было иметь терпения, деликатности, снисходительности, чтобы на разборах товарищи высказывали свои замечания в форме не только не оскорбительной для самолюбия каждого, но и устраняющей всякую неприязнь между юношами, нередко слишком горячими. И это ему удавалось:

«От него никто из нас никогда не слышал ни одного резкого слова или повышения тона, выражения раздражительности и т. п. Каждый из нас уходил с занятий под самым приятным впечатлением общей дружбы, общего стремления к самовоспитанию».

Такая кропотливая каждодневная работа по подготовке учителей приносит богатые плоды. Тот самый Назарьев, который еще не так давно считал, что задача, выпавшая в этом отношении на долю Ульянова, кажется «невыполнимой», теперь «с уверенностью» заявляет:

«...Наши лучшие школы процветают и развиваются единственно благодаря рвению и добросовестности преподавателей, большинство коих принадлежит к числу воспитанников педагогических курсов, основанных и руководимых ... Ильею Николаевичем Ульяновым. Таким образом, для нас, близко знакомых с настоящим и прошлым порядком вещей, не остается сомнения в том, что земство обязано г-ну Ульянову первыми и до сих пор лучшими учителями в уезде, а следовательно, и большей частью успеха».

Первыми выпускниками руководимых Ильей Николаевичем педагогических курсов становятся дети бедных крестьян Василий Калашников и Петр Малеев, а также Николай Лукьянов, Петр Архангельский, Дмитрий Преображенский, Константин Боровский. Они стали лучшими учителями в губернии.

Спустя два года по окончании курсов, в 1873 г., учитель Шумовской сельской школы Константин Боровский будет уволен «по неблагонадежности». Окончив курсы в 1873 г., солдатский сын Андрей Кабанов тоже едет в деревню, чтобы, по его же выражению, «воевать с попами, писарями и другими воротилами сел и деревень». Позднее он станет преподавать в Симбирской гимназии и его подпись мы видим на аттестате зрелости Владимира Ильича.

Под руководством воспитанника педагогических курсов Николая Лукьянова в Симбирском училище два года будет преподавать Анна Ильинична...

Учителей, которых на педагогических курсах в Симбирске, а затем в Порецкой учительской семинарии подготовил И. Н. Ульянов, благодарные современники станут именовать «ульяновцами», а годы, когда Илья Николаевич возглавлял народное образование в Симбирской губернии, долго еще будут называть «ульяновским временем».

 

 

ЧЕЛОВЕК ТРУДА И ИДЕИ

Задача Ильи Николаевича далеко не ограничивается подготовкой учителей.

«В одно и то же время,— говорит В. Н. Назарьев,— Ульянов был просветителем целой губернии, строителем сельских школ, вечным просителем, назойливо вымаливавшим у земства лишний грош на школы, ...заступником и добрым гением учителей и учительниц, входившим во все мелочи их незавидного существования, и в то же время только что не вечным курьером, обязанным скакать на перекладных по нашим проселкам, замерзать во время зимних морозов и метелей, утопать в весенних зажорах, голодать и угорать в так называемых въезжих избах».

И он, по словам Назарьева, «в течение многих лет безропотно скакал, голодал, рисковал жизнью и здоровьем; по целым месяцам не видел своей семьи; распинался на земских собраниях, ...по нескольку часов подряд надрывался на сельских сходах, ...возился с плутами-подрядчиками; угрожал разжиревшим волостным старшинам какими-то крайними мерами ... и все-таки, при всей окружающей его неурядице, при всем физическом и моральном утомлении, каким-то чудом умудрялся не только сохранить врученный ему светильник, не дать ему потухнуть, но даже на глазах у всех в какие-нибудь первые три года своей службы построить в одном нашем (Симбирском.— А. И.) уезде до 10 новых училищных домов, организовав до 45 сельских школ...»

Конечно, в этом описании несколько сгущены краски, в одном фокусе собрано то, что во времени распределялось менее плотно, но объем работы Ильи Николаевича, моральные и физические усилия, которые приходилось ему употреблять, определены совершенно точно. К аналогичному по содержанию отрывку из очерка В. Н. Назарьева «Современная глушь» Анна Ильинична делает следующее примечание:

«Не надо забывать, что этот образ Ильи Николаевича, в общем правильный, нарисован писателем по профессии, который в заботе о яркости образов и красоте стиля не может обойтись без преувеличений, и писателем-помещиком, для которого пренебрежение к своему комфорту и уюту равносильно голодовке и риску жизнью».

Вообще, замечает Анна Ильинична, «в указанной выдержке мы видим интересное противопоставление барича-сибарита, увлекающегося порою красивыми идеями и словами, и разночинца, человека труда и идеи, для которого преданность последней неразрывна с беззаветным служением ей».

 

Очерк В. Н. Назарьева «Современная глушь» опубликован в мартовской и майской книгах «Вестника Европы» за 1876 г. (в это время Илья Николаевич был уже не инспектором, а директором народных училищ). По поводу этого очерка В. Н. Назарьев писал издателю «Вестника Европы» М. М. Стасюлевичу 10 марта 1876 г.:

«В своей статье я хлопотал более всего о том, чтобы передать правдивую историю школьного дела в нашем (Симбирском.— А. И.) уезде и потому обязан был сказать правду о нашем бывшем инспекторе Ульянове, представляющем редкое, исключительное явление между инспекторами. Это старый студент, сохранившийся таким, каким сидел на студенческой скамье, до настоящего времени, это одна из личностей, которых когда-то так мастерски изображал Тургенев,— это студент в лучшем смысле этого слова».

Меткое сравнение. В. Н. Назарьеву, часто встречавшемуся с Ульяновым, наблюдавшему его непосредственно в работе, не могли не броситься в глаза необыкновенная преданность идее, когда все решительно подчиняется одной, главной, задаче.

Цельность натуры Ильи Николаевича, полная отдача всего себя избранному делу обращают на себя внимание всех, кто с ним соприкасается.

М. И. Ульянова отмечает, что «скромность и простота, как в личных потребностях, так и в отношении к людям, в смысле демократизма и доступности, были очень характерны для него». «...Илья Николаевич был чиновником министерства народного просвещения, получал за свою службу чины и ордена, но остался чужд чиновничьего духа того времени с его прислужничеством и карьеризмом. Для него были важны не чины и ордена, а идейная работа, процветание его любимого дела, наилучшая постановка народного образования, во имя которого он работал не за страх, а за совесть, не щадя своих сил».

То же говорит об И. Н. Ульянове и другая его дочь, Анна Ильинична:

«...Нельзя представить себе менее подходящего для высоких чинов человека, чем он. Всегда демократично, на равной ноге со всеми держащийся, чрезвычайно скромный в одежде, в привычках, строгий во всем к себе, он до конца жизни сохранил тип учителя-разночинца.

...И современники описывали (см. воспоминания Назарьева), и мы, дети, помним, каким оживленным приезжал он всегда, как блестели его глаза, когда он рассказывал о решениях крестьянских сходов построить новую школу, об успехах существующих. И при этом одна радость, никакого подчеркиванья своей роли и значения. Так просто, как на что-то само собой разумеющееся, смотрел он на свою работу, настолько чуждо было ему всякое стремление выделить ее».

Министерство народного просвещения и Казанский учебный округ ценят в Ульянове усердного и знающего работника, но постепенно начинают замечать, что его практическая деятельность как-то не очень вяжется с официальными установками. Стремясь урезать и без того куцые реформы 60-х годов, царское правительство издает один реакционный декрет за другим, проводит политику «завинчивания гаек», а Илья Николаевич по-прежнему остается «шестидесятником», воодушевленным идеалами, ничего общего не имеющими с новым курсом властей.

Н. К. Крупская пишет: «Чтобы понять до конца, каким человеком был Илья Николаевич, надо прочитать «Современник», выходивший под редакцией Некрасова и Панаева, где сотрудничали Белинский, Чернышевский, Добролюбов».

Илья Николаевич воспитывался на знаменитом «Современнике», выходившем в 1836—1866 гг., на «Отечественных записках», в редакции которых с 1868 г. работали Н. А. Некрасов и М. Е. Салтыков-Щедрин.

Постепенно у него растет критическое отношение к существующему порядку вещей.

Маленькая, но очень характерная деталь. Один из подчиненных Ульянова, учитель В. Ф. Кашкаров, рассказывает, что, придя к нему, Илья Николаевич во время беседы «увидел на столе книгу, которую советовал класть дальше, чтобы посетители не видели ее... Между прочим, спросил, веду ли я с кем-нибудь переписку». В это время в Петербурге учился племянник Кашкарова, с которым он переписывался. «Илья Николаевич сказал, чтобы в письмах ничего лишнего не писать, так как письма на почте распечатываются».

Само положение И. Н. Ульянова как «официального лица», чиновника министерства народного просвещения, является чрезвычайно щекотливым.

С одной стороны, он обязан выполнять то, что от него требует начальство в Петербурге и Казани. Невыполнение этих требований грозит ему не только отстранением от должности, но и более суровыми карами.

С другой стороны, ему, выходцу из народных низов, впитавшему в себя лучшие, наиболее передовые идеи своего времени, хочется сделать эти идеи достоянием возможно более широких масс трудового люда.

«Нужна была поистине мудрость,— говорит советский историк А. И. Яковлев,— для того, чтобы Илья Николаевич, демократ по происхождению, вкусам, убеждениям, простой и деликатный человек в обиходе, хотя он и носил генеральский чин (будучи «его превосходительством», он не имел в себе ничего «генеральского» в старом, царском смысле), мог проработать как педагог в течение тридцати лет».

А. И. Яковлев — сын выдающегося общественного деятеля, просветителя чувашского народа Ивана Яковлевича Яковлева, соратника и единомышленника И. Н. Ульянова — сам рос в семье, целиком отдавшей себя служению народу. Для него ясно, что положение, занимаемое Ильей Николаевичем, открывает ему «большие возможности влиять на постановку образования выбором своих помощников-инспекторов, подбором учителей, строительством зданий, энергичной ревизией школ, разбросанных на расстоянии 500 километров с севера на юг,..».

Ради этой возможности приносить пользу простому народу, «детям вчерашних рабов», и мирится И. Н. Ульянов с положением, которое он занимает в губернской чиновничьей иерархии.

Здесь мы соприкасаемся еще с одной стороной многогранной работы Ильи Николаевича.

Н. К. Крупская отмечает: «В своей деятельности ... Илья Николаевич особое внимание обращал на то, чтобы вооружить знаниями многочисленных «инородцев», как тогда их называли, населявших Симбирскую губернию».

И. Н. Ульянов много делает для просвещения нерусских национальностей. Он разрабатывает план создания нерусских училищ, готовит для них необходимую материальную базу, заботится о снабжении этих училищ учебниками и учебными пособиями, растит кадры учителей, способных вести обучение по наиболее прогрессивным методам.

Благодаря энергичной деятельности И. Н. Ульянова, И. Я. Яковлева и других представителей культурного движения чувашского народа в Симбирской губернии начинает быстро расти число чувашских школ.

Количество учащихся в 38 чувашских школах при Илье Николаевиче возрастает почти в два раза.

Значительных успехов достигает Симбирская центральная чувашская школа, которая превращается в главный очаг просвещения чувашского народа.

Знакомый уже нам воспитанник педагогических курсов В. А. Калашников вспоминает, как он с помощью Ильи Николаевича стал преподавателем чувашской школы.

Будучи еще на первом курсе, Калашников сблизился с общежитием чувашей, обучающихся в уездном училище и на педагогических курсах.

«Идея культурного просвещения этих, тогда весьма темных инородцев пришлась мне по душе, и я целый год добровольно, без всякого вознаграждения, ежедневно ходил к ним, помогая подготовляться к урокам и обучая их пению. Их было человек пять-шесть, собранных их сородичем И. Я. Яковлевым.

... Когда я окончил курс педагогической подготовки, Иван Яковлевич задумал к осени того же года расширить это общежитие и при нем образовать чувашскую школу для детей школьного возраста... Он стал хлопотать о назначении туда меня, мальчика шестнадцати лет, тогда как ученики в числе двадцати человек были в возрасте от 8—10 до 20 лет...».

Калашников рассказывает, что нелегко было добиться согласия земства, от которого школа получала средства для своего существования, на то, чтобы он стал ее преподавателем, но Илья Николаевич, «оказывается, зорко следил за моей добровольческой работой в этой школе и убедил училищный совет утвердить мое назначение».

Много сил и внимания отдают И. Н. Ульянов и И. Я. Яковлев Симбирской чувашской учительской школе, делающей в то время свои первые шаги.

Илья Николаевич, по свидетельству сына Яковлева, горячо интересуется жизнью и бытом школы, часто посещает ее и один, и со своими сыновьями, неизменно отстаивает ее интересы в губернских учреждениях.

«Не прояви Илья Николаевич активного интереса к чувашской школе,— заявляет А. И. Яковлев,— не будь он готов отразить всякую враждебную атаку на нее в „губернии"..., как сплетня или клевета могли отравить и даже убить начинавшую жизнь молодую школу, первенец чувашской культуры и первую опорную точку ее... Вот почему имя Ильи Николаевича и его высококультурной семьи было окружено и в чувашской школе, и в личном семейном кругу Ивана Яковлевича любовью и уважением: Илья Николаевич был советником, защитником, порой и руководителем в трудные дни жизни чувашской школы, а недостатка в этих трудных днях, конечно, не было».

Уже одно то, что никому не известный круглый сирота, чуваш И. Я. Яковлев вознамерился приобщить своих соотечественников к знаниям, к культуре, является чем-то необычным для царских чиновников. Они строго следят за «благонадежностью» нового должностного лица крестьянского происхождения, целиком отдавшегося работе над просвещением своего народа.

«Понятно,— говорит А. И. Яковлев,— что, не защищай Илья Николаевич Ивана Яковлевича во всех инстанциях, и „губернии", и „округе" (как называлось педагогическое начальство, имевшее резиденцию в Казани), существование Симбирской школы не продлилось бы и двух десятилетий».

Основанная И. Н. Ульяновым и И. Я. Яковлевым Симбирская чувашская школа просуществовала полвека и была затем преобразована в Чувашскую учительскую семинарию. В 1920 г. на ее основе был создан Чувашский педагогический институт.

Сотни квалифицированных преподавателей, целую плеяду ученых, писателей, журналистов, композиторов, артистов выпустила эта школа, ставшая, по выражению А. В. Луначарского, «источником возрождения всей чувашской культуры».

Ради такой возможности стоило не пожалеть своих сил и энергии.

Характерная особенность Ильи Николаевича — то, что, преобразуя народное просвещение в огромной губернии, он охватывает не только всю картину в целом, но и лично вмешивается, насколько это в его силах, в судьбу каждого ребенка.

В этом отношении показательна история Ивана Яковлевича Зайцева, которую он сам впоследствии поведал И. К. Крупской.

Иван Яковлевич Зайцев — сын батрака. Ему страстно хочется учиться, и он бежит из дома, чтобы поступить в школу. Два дня добирается до Симбирска, и хоть опаздывает к началу занятий, но все же с помощью Ильи Николаевича, который пожалел мальчонку, поступает в чувашскую школу.

Зайцев рассказывает, как однажды, в первый год его пребывания в школе, на урок арифметики пришел Илья Николаевич. Он вызвал его к доске — Зайцев хорошо решил и объяснил задачу.

«После обеда,— продолжает свой рассказ Зайцев,— ученикам была дана самостоятельная письменная работа — сочинение. Учитель задал тему «Впечатление сегодняшнего дня». При этом он объявил, что мы можем писать о любом случае из своей школьной жизни, который сами считаем особенно важным. Одним словом, о чем угодно.

Все ученики на несколько минут призадумались, подыскивая подходящую тему... Мне не пришлось долго искать тему, так как у меня не выходило из головы посещение урока математики директором (в то время Ульянов был уже директором народных училищ.— А. И.) Ильей Николаевичем и его объяснение плана решения задачи... Я написал:

«Сегодня, в 9 часов утра, во время урока математики, пришел к нам г[-н] директор, Илья Николаевич. Вызвали меня к классной доске и задали задачу, в которой несколько раз повторялось слово «гривенник». Я записал задачу, прочитал ее и стал планировать ход решения. Г[-н] директор, Илья Николаевич, задал мне наводящие вопросы, и тут я заметил, что Илья Николаевич чуточку картавил и слово «гривенник» выговаривал «ггивенник». Это врезалось мне в голову и заставило думать: «Я ученик, и то умею правильно произносить звук «р», а он директор, такой большой и ученый человек, не умеет произносить звук «р», а говорит «гг».»

Через два дня, после обеда, ученикам раздали тетради. Все бросились смотреть отметки...

Зайцев взял тетрадь, раскрыл ее и увидел, что его сочинение перечеркнуто красным крестом, а в конце его стоит отметка «О» — ноль. И подпись учителя. Он чуть не заплакал от обиды...

«Во время письменной работы в класс вошел Илья Николаевич. Поздоровались и продолжали работу. Илья Николаевич ходил между партами, кое-где останавливался, наблюдая за работой. Дошел и до меня. Увидел на моем прошлом сочинении красный косой крест и отметку ноль, положил одну руку мне на плечо, другой взял мою тетрадь, стал читать. Читает и улыбается. Потом подозвал учителя, спросил:

— За что Вы, Василий Андреевич, наградили этого мальчика орденом красного креста и огромнейшей картошкой? Сочинение написано грамматически правильно, последовательно, и нет здесь ничего выдуманного, искусственного. Главное — написано искренно и вполне соответствует данной Вами теме.

Учитель замялся, сказал, что в сочинении Зайцева есть места, не совсем удобные для начальствующих, что будто он... Илья Николаевич возразил:

— Это сочинение — одно из лучших. Читайте заданную Вами тему: «Впечатление сегодняшнего дня». Ученик написал именно то, что произвело на него наибольшее впечатление во время прошлого урока. Сочинение отличное».

Потом взял у ошеломленного ученика ручку и в конце сочинения написал: «Отлично» — и подписался: «Ульянов».

 

 

НАСУЩНЫЕ ЗАБОТЫ ДИРЕКТОРА

В 1874 г. новым Положением о народных училищах была введена должность директора народных училищ.

11 июля 1874 г. приказом управляющего министерством народного просвещения на должность директора народных училищ Симбирской губернии назначен статский советник Ульянов.

Круг его обязанностей резко увеличился.

О том, чем занимался директор народных училищ Симбирской губернии и о некоторых итогах его деятельности, дают представление три документа, лично написанные Ильей Николаевичем.

Первый — его донесение попечителю Казанского учебного округа.

«Живя в губернском городе,— говорится в донесении,— директор, естественно, должен иметь в своем ближайшем заведовании все находящиеся в этом городе училища и на них показывать инспекторам образец того, как должна быть поставлена вообще народная школа в данной губернии».

Директор сообщает также, что в Симбирске имеется 26 училищ, в том числе одно городское трехклассное, одно женское двухклассное, семь мужских и шесть женских приходских (с параллельными отделениями при девяти училищах), четыре частных училища третьего разряда и семь частных училищ для первоначального обучения. Все эти школы состоят в его ближайшем и непосредственном ведении.

Если к этим 26 училищам присоединить еще 10 школ в пригородных слободах и селах, то таким образом можно «составить свой самостоятельный район для ближайшего и непосредственного наблюдения за состоянием в нем учебного дела».

Но это только одна — и притом меньшая — часть работы директора народных училищ. Ведь на его попечении не только школы губернского города, но и всей губернии. Как быть в отношении их?

Министерство дает указание: директор обязан осмотреть каждую из них в течение четырех лет.

Ульянов, однако, считает это нецелесообразным. Поскольку в Симбирской губернии 440 народных школ, то директору пришлось бы ежегодно осматривать по 110 училищ.

«Если положить на каждое из них по одному только дню,— прикидывает Илья Николаевич,— и исключить затем праздники, то директору нужно будет употребить на осмотр 110 училищ около 20 недель в течение года. Таким образом, почти все учебное время (около 5 месяцев) будет занято у директора очередными разъездами по школам и естественной приостановкой вследствие этого всяких текущих дел, требующих немедленного исполнения».

И. Н. Ульянов предлагает попечителю округа свой план.

По его мнению, «правильнее было бы вменить каждому директору в обязанность осматривать ежегодно не менее 40—50 школ своей дирекции, не считая в том числе училищ, находящихся в губернском городе, и наблюдать при этих осмотрах строгий порядок и чередование, чтобы с течением времени в 6, 7 и 8 лет директором могли быть осмотрены все школы, находящиеся в его дирекции, для всестороннего сличения школ одного уезда со школами другого, для более правильной оценки учебной и административной деятельности самих инспекторов и для окончательного выбора и объединения тех или других мер к однообразному и последовательному улучшению учебного дела во всех училищах».

Второй документ — статья И. Н. Ульянова «Начальное народное образование в Симбирской губернии с 1869 по 1879 г.», опубликованная в майском номере «Журнала министерства народного просвещения» за 1880 г.

Эта статья представляет собой сжатый итог 10-летней деятельности Ильи Николаевича в качестве руководителя начального народного образования в Симбирской губернии.

Каков же этот итог?

Все сказанное в статье Илья Николаевич в заключение сводит к семи пунктам.

Первый — «хотя число школ и уменьшилось ... на 37, но это объясняется единственно тем, что несколько мелких школ, по большей части совершенно необеспеченных, присоединены были к гораздо лучше организованным и имеющим довольно удобные помещения...».

Второй — «число учащихся обоего пола за рассматриваемый период увеличилось: мальчиков — на 50,5%, девочек — на 7,6%...».

Третий — «число оканчивающих полный курс в народных училищах с 1875 года ежегодно возрастает и составляет в настоящее время с лишком 10% всего числа учащихся...».

Четвертый — «число учителей с достаточною подготовкой с каждым годом увеличивается...».

Пятый — «вознаграждение учительского труда в среднем числе утроилось...».

Шестой — «число удобных училищных помещений увеличилось на 150...».

Седьмой — «средства содержания школ возросли до суммы почти в 3,5 раза большей сравнительно с 1869 годом; причем поступает теперь: а) от сельских обществ почти вдвое, б) от земства и городских обществ с лишком в 6 раз и в) от частных лиц и обществ в 7 раз».

«Такие результаты,— приходит к общему выводу Ульянов,— нельзя не признать удовлетворительными, хотя и желательно еще большего сочувствия к делу народного образования от населения губернии».

 

Наконец, третий документ — составленный И. Н. Ульяновым «Отчет о состоянии начальных народных училищ Симбирской губернии в 1880 году».

В нем Илья Николаевич рассказывает о деятельности директора и инспекторов в отчетном году.

Этот отчет интересен тем, что показывает, как умело директор строит свои отношения с инспекторами — не опекая их, а всячески развивая их инициативу и самодеятельность и в то же время будучи для них строгим и авторитетным начальником.

«Главнейшею заботою директора было то, чтобы осмотр училищ производился правильно и сопровождался практическими результатами. Не стесняя самодеятельности инспекторов подробными указаниями, директор наблюдал, чтобы осмотр училищ производился в продолжение всего учебного времени; чтобы каждый из инспекторов в течение года посетил все училища своего района, по крайней мере, один раз; чтобы годичные испытания учеников в училищах ... производились всегда в присутствии инспектора; чтобы инспекторы не были пассивными зрителями открываемых при ревизии беспорядков, но на месте же принимали все средства к устранению их; чтобы инспекторы лично ходатайствовали за училища перед содержателями училищ и училищными советами».

Эти цели, с удовлетворением отмечает Ульянов, «хорошо были поняты инспекторами, и директору лишь в немногих случаях приходилось выступать в качестве инстанции, перевершающей дела или пополняющей упущения инспекции».

«Последовавшее в отчетном году разрешение делать инспекторские съезды дало директору возможность придать разработке возникающих из практики вопросов учебно-школьной администрации систематический характер. Съезд инспекторов Симбирской губернии открыт был под председательством директора 25 июля и продолжался до 2 августа».

Так обстоит дело с руководством инспекторами, занимающимися начальным народным образованием в уездах.

Другая задача, выполнение которой Илья Николаевич считает крайне важным для успеха всего дела,— совершенствование преподавательских кадров:

«Дальнейшей заботой директора было улучшение личного состава учителей начальных училищ. В этих видах директор входил в личные и письменные сношения с начальниками местных заведений для образования учителей, получал сведения о личных качествах воспитанников, оканчивающих в них курс, и достигал того, что все они, тотчас по окончании курса, размещались на свободные вакансии, причем лучшие из них занимали и лучшие места».

На последнее обстоятельство Ульянов обращает особое внимание — в отчете дважды подчеркивается, что директор лично внимательно следит за тем, чтобы окончившие образование учителя «получили места соответственно их личным качествам...».

И тут же — что очень характерно для стиля работы Ильи Николаевича — он обращает внимание на необходимость окружить заботой молодых учителей с первых же шагов их практической деятельности: «...чтобы в той обстановке, в которую они должны были вступать, они не встретили обстоятельств, которые бы делали их положение неудобным в нравственном и бытовом отношении».

Присущая Илье Николаевичу как человеку величайшая чуткость и деликатность распространяется на всех тех, с кем ему приходится работать и в первую очередь на подчиненных.

Кроме руководства инспекторами народных училищ, подбора учительских кадров, решения многих других вопросов, директор находит время для личного осмотра школ. «Для личного осмотра директор избирал главным образом училища, состоящие в непосредственном заведовании дирекции, как училища, не посещаемые местными деятелями по народному образованию, и как училища, имеющие более сложную организацию и требующие поэтому более внимательного наблюдения».

В то же время Илья Николаевич постоянно заботится о «расширении образовательных средств», т. е. о создании новых школ, улучшении существующих. Так в отчетном 1880 г. только в городе Симбирске его стараниями «открыты вновь 2 приходских училища — мужское и женское; при двух существующих училищах открыты параллельные отделения; при Канавском мужском училище открыто преподавание слесарного мастерства».

Даже из этого краткого обзора хорошо видно, какой громадный объем работы лежит на плечах директора народных училищ.

Только колоссальная работоспособность, выработанная с молодых лет привычка к постоянному труду, величайший энтузиазм позволяют ему справляться с огромнейшим количеством обязанностей.

«Не только не перекладывал он никогда работы на сотрудников,— свидетельствует Анна Ильинична,— но, будучи умелым организатором, работал все время очень интенсивно и сам, чем, несомненно, сильно сократил свою жизнь. Характерно, что у него, даже когда он был директором, не было своей канцелярии, не было даже секретаря. Обязанности эти исполнял по совместительству заведующий канцелярией уездного училища».

Подлинный демократизм отличает все действия директора народных училищ Симбирской губернии.

М. И. Ульянова пишет об одной традиции, введенной Ильей Николаевичем:

«В то время так называемое „общество" мало обращало внимания на низшие школы. В них учились больше дети бедноты, так как сколько-нибудь состоятельные люди приглашали обычно домашних учителей к своим детям для подготовки их в средние учебные заведения. И для того, чтобы заинтересовать это общество низшими школами, их работой и их нуждами, привлечь к ним внимание, побудить оказывать им помощь и т. п., по инициативе Ильи Николаевича ежегодно весной, по окончании занятий, в городской управе устраивался торжественный акт».

На торжественный акт приглашались выпускники училища вместе с преподавателями и родителями, а также попечители и попечительницы — местные богатеи, «от щедрот своих» отпускавшие средства на содержание школ и «вспомоществование» детям бедных родителей. Директор привлекал к участию в акте и «членов управы, стремясь заинтересовать и их школьным делом, побудить их оказывать этому делу активную поддержку».

Но привлечение внимания «общества» к народным училищам — только одна цель, которая преследуется в данном случае. Торжественный акт, так, как его проводит Илья Николаевич, превращается в подлинный праздник для школьников и их учителей и запоминается и тем, и другим на всю жизнь.

«Приглашенные занимали места вокруг стола, на котором были разложены похвальные листы и наградные книги, а школьники размещались в зале вместе со своими преподавателями. Илья Николаевич делал годовой отчет о состоянии и работе школ, а затем приглашенные, главным образом дамы, раздавали ученикам награды. Чтобы нагляднее показать достижения школ, в соседней с залой комнате устраивались выставки различных работ учеников: их письменные работы, рисунки, рукоделья девочек и т. п. Таким образом, стремление Ильи Николаевича превратить школьное дело в живое, общественное дело сказывалось и здесь».

Этой, так сказать, «официальной частью» праздник, однако, не заканчивается.

«В тот же или на другой день,— рассказывает М. И. Ульянова,— выпускники снова собираются в управе, часа в четыре дня, и оттуда в сопровождении оркестра направляются вместе с Ильей Николаевичем и преподавателями в Александровский городской сад.

...У входа в сад их встречали члены управы и попечители школ. Детям раздавались пакеты с гостинцами, угощенье получали и преподаватели, которые потом вместе с детьми принимали участие в празднике. До позднего вечера Александровский сад, украшенный по случаю этого дня флажками и фонариками, оглашался веселыми голосами детей, которые пели, танцевали под оркестр музыки, играли и веселились. Светлое воспоминание оставалось у детей от этого праздника, который они неохотно оставляли уже поздно вечером, когда в саду тушились огни».

Подобное внимание к детям бедноты в условиях царской действительности — явление, по воспоминаниям современников, чрезвычайно редкое.

Став директором народных училищ, И. Н. Ульянов вынужден уже больше руководить делом, но и на этой должности он остается, по словам Анны Ильиничны, «таким же усердным работником, таким же простым в образе жизни и обхождении человеком».

«Илья Николаевич,— вспоминает В. А. Калашников,— живой, энергичный, с приветливой улыбкой, заслужил общую симпатию своей простотой в обращении, полной доступностью и искренней готовностью помочь всякому, кто нуждался в его помощи».

Неутомимая энергия и личное обаяние Ильи Николаевича сказываются и на результатах его усилий по налаживанию народного образования в губернии. Отдавая должное этим усилиям, инспектор К. М. Аммосов замечает, что успех их обусловливался также умением директора «обращаться с людьми крайне различных положений, образования и сословий, его симпатичной, привлекающей к себе личностью. Он прекрасно умел установить должные отношения как к людям высокого, так и самого простого положения, и к многочисленному классу людей, в различной степени ему подчиненных.

Ко всем последним он относился с редким вниманием и участием, никогда никого не подавляя авторитетом своего положения; без всякой принужденности умел одного обласкать, другого ободрить, иному сделать внушение и замечание, не возбуждая к себе ни малейшего чувства неприязни. Своим мягким, сердечным отношением к подчиненным он отнюдь не подавал повода последним забывать в нем начальника, а еще более располагал ценить и уважать его».

Как высокопоставленному чиновнику министерства народного просвещения, И. Н. Ульянову приходится входить в сношения с управлением учебного округа, верхушкой губернской администрации, с помещичье-дворянскими кругами. Он это и делает, поддерживая, по словам Марии Ильиничны, связи с теми из них, которых, как и его, «интересовало дело народного образования и которые работали в той же области, что и создавало у Ильи Николаевича с ними большую или меньшую общность интересов».

Но одно дело — поддерживать исключительно служебные отношения и совсем другое — когда эти служебные отношения перерастают в тесное знакомство, дружбу, также основанную на общих интересах и потому тем более крепкую и устойчивую.

М. И. Ульянова совершенно, права, когда говорит, что «идейность Ильи Николаевича проявлялась и в том круге знакомых, которых он имел, с которыми поддерживал более близкие отношения».

Такие «более близкие отношения» у директора устанавливаются с передовыми деятелями просвещения, учителями, инспекторами его, «ульяновской», школы, без остатка отдающими себя народному образованию.

Для них, выражаясь словами Д. И. Деларова, Илья Николаевич был «не начальство, не его превосходительство, а человек, знающий и любящий свое дело: у него можно спросить совета, он мог помочь молодому неопытному учителю в постановке школьного дела и делал это охотно, раз он видел, что к нему относятся добросовестно и любят школу».

В 1880 г. Илья Николаевич знакомится с Верой Васильевной Кашкадамовой, которая затем многие годы будет верным и преданным другом всей семьи Ульяновых.

Окончив Высшие женские курсы в Казани, Кашкада-мова получает назначение на должность учительницы только что открытого в Симбирске 5-го женского начального училища.

Прежде, чем приступить к исполнению своих служебных обязанностей, новая учительница должна представиться директору народных училищ.

«Об Илье Николаевиче,— рассказывает Кашкадамова,— я слышала как о строгом, требовательном начальнике, которому трудно угодить, но первое же свидание с ним совершенно изменило составленное мною по слухам мнение о нем. Правда, он встретил меня холодно, официально, задавал вопросы, касающиеся степени моей подготовленности к предстоящей работе и знакомства с педагогической литературой... Советовал прочитать необходимые книги и говорил, но не запугивал, напротив, успокаивал и ободрял, когда я выражала сомнение, слажу ли с той работой, которую беру на себя. И я ушла от него успокоенная, довольная директором и уверенная, что при его советах и руководстве работа в школе не страшна, а интересна».

Илья Николаевич не ограничивается наставлениями и советами, данными им молодой учительнице. Первое время работы Кашкадамовой он почти ежедневно приходит в школу, где она преподает: присутствует на ее уроках, поправляет ее, сам показывает, как надо излагать предмет, заинтересовывать учеников.

«Я так привыкла,— вспоминает Вера Васильевна,— видеть в школе директора, постоянно советоваться с ним, что, если случалось, он не приходил несколько дней, я шла к нему за разрешением тех или иных недоразумений — побеседовать о прочитанных мною книгах, о встречающихся иной раз в них противоречиях. Илья Николаевич ... терпеливо выслушивал меня без малейшего намека на неделикатность такого злоупотребления его временем, и я, широко пользуясь его снисходительностью, как-то незаметно познакомилась и с семейством Ильи Николаевича — его супругой Марией Александровной и детьми, у которых я встретила самый радушный прием».

Так директор народных училищ вводит в строй молодого педагога. Трудно сказать, чего здесь больше — профессионального умения растить кадры или большой человеческой сердечности.

По-видимому, все дело в неразрывном сочетании того и другого.

Немудрено, что, пройдя такую школу, Кашкадамова навсегда остается страстной ее приверженицей. По свидетельству старейшего симбирского учителя П. И. Краденова, «это была подвижница дела народного образования, посвятившая ему всю свою жизнь. Она почти не имела личной жизни: школа для нее была и семьей и работой, воспитанников своих школ она любила, как родных детей».

Впоследствии Кашкадамова организует вечерние женские курсы, превращенные затем в гимназию. На ее базе после Октябрьской революции создается трудовая школа, с 1925 г. носившая имя В. В. Кашкадамовой. Сама Вера Васильевна преподает до 1927 г., т. е. в течение 47 лет; кроме того, она ведет большую работу по ликвидации неграмотности среди взрослого населения.

«Героиня труда на ниве просвещения» — так Анна Ильинична назвала свою статью о Вере Васильевне Кашкадамовой, напечатанную в «Правде» в 1925 г.

Подобное внимание и заботу испытывают на себе и другие учителя, которые имеют счастье работать вместе с И. Н. Ульяновым.

Илья Николаевич держит себя с ними не как начальник, а как старший товарищ. Но в то же время он, по словам М. И. Ульяновой, «совершенно не терпел небрежного отношения к делу, халатности, манкирования со стороны учителей и в этих случаях бывал очень строг и требователен».

Когда однажды при осмотре школы директор обнаружил, что «учитель манкировал уроками (слова из отчета Ильи Николаевича.— А. И.) и не вел классного журнала, из которого было бы видно, как посещали ученики школу», он предупредил нерадивого учителя, что «если при следующем осмотре будут замечены те же недостатки, то он будет заменен другим, более усердным лицом».

Характерный пример приводит Мария Ильинична.

Одна молодая учительница приходского училища очень увлекалась любительскими спектаклями, для участия в которых требовалось разрешение директора народных училищ. Илья Николаевич дает разрешение с условием, что это не отразится на школьных занятиях. Учительница в восторге, но, чтобы успеть приготовиться, решает в день спектакля сократить свои занятия с учениками, отпустив их после большой перемены. Увы, она еще недостаточно хорошо знает своего директора...

«Только что собирается она в день спектакля войта в класс с папильотками в волосах, как случайно видит, что к ее школе направляется Илья Николаевич. Быстро приводит она в порядок свои волосы, а Илья Николаевич уже в классе, присаживается на задней скамейке, рядом со школьниками, и просиживает в классе, не говоря ни слова, все четыре урока. Да чуть ли и на другой день не заглядывает в класс, чтобы убедиться, что занятия идут нормальным порядком».

И. Н. Ульянов внимательно следит за тем, как относятся педагоги к ученикам и, наоборот, какие чувства испытывают учащиеся по отношению к своим наставникам. После посещения одной из школ он отмечает как большой недостаток: «Со стороны учительницы не заметно любви к занятиям, а, напротив, видно, что девочки боятся своей наставницы».

Присутствуя в классе во время уроков, проверяя познания учеников, Илья Николаевич, как о том пишет его младшая дочь, большое внимание уделяет методам преподавания. Ему нередко приходится убеждаться, говоря его же словами, в «незаконченности общего образования учителей и учительниц и нетвердости приобретенных ими самими сведений в родном слове». Он с грустью констатирует, что тому или иному учителю «самому предстоит еще ознакомиться с методами преподавания предметов, входящих в курс начальных народных училищ».

Оставаясь в школе после занятий, Илья Николаевич проводит с учителями разбор только что закончившихся уроков, вскрывает ошибки, поддерживает все полезное.

«Он,— рассказывает Мария Ильинична,— борется с «механическим чтением», без понимания прочитанного, с «заучиванием по книге» вместо рассказа собственными словами, настаивает на хорошей постановке объяснительного чтения, ...предлагает приобрести различные новые пособия и прочее, сочувственно отзывается о том, что при «преподавании арифметики в одной школе задачи согласуются с главным занятием жителей, именно сапожным ремеслом» и т. д.»

И в то же время, он, «человек, любящий детей и свое дело», дает учителям предметный урок того, как надо завоевывать к себе уважение и любовь учащихся.

М. И. Ульянова отмечает, что школьники «очень любили Илью Николаевича, потому что он всегда охотно беседовал с ними, и появление его в классе встречали с радостью. Все они старались заполучить Илью Николаевича в свое соседство, каждый из них подвигался, чтобы дать ему место около себя, кивками приглашая сесть рядом.

Те из школьников, кому удавалось сидеть рядом с Ильей Николаевичем, протягивали ему свои тетрадки, а однажды на уроке В. В. Кашкадамовой одна девчурка, сидевшая на первой парте, далеко от Ильи Николаевича, не боясь присутствия «начальства», на четвереньках пробралась к нему между парт, чтобы тоже показать ему свою работу.

...Когда урок оканчивался, Илья Николаевич оказывался в тесном кольце обступивших его учеников: каждый наперерыв протягивал ему свои тетрадки, чтобы показать свои успехи в русском и арифметике и выслушать его отзыв, какой бы он ни был».

А если несколько дней, пишет М. И. Ульянова, Ильи Николаевича не видно было в классе, школьники забрасывали В. В. Кашкадамову вопросами:

— Почему дилехтор-то не приходит? Когда же он к нам придет?

«...В течение своей долгой службы по народному образованию,— вспоминает В. В. Кашкадамова,— я видела много начальников — и плохих, и хороших — добрых, заботливо и внимательно относящихся к учителю, но педагога, так искренне и горячо любящего свое дело, так беззаветно преданного ему, я не встречала».

Это — мнение учителя.

А вот вывод более общий.

«...Школы Симбирской губернии,— говорит Д. И. Дилеров,— были лучшими школами тогдашнего времени — это в Симбирске знали, и за это его (И. Н. Ульянова.— А. И.) уважали самые прогрессивные и передовые слои симбирской общественности».

 

 

СЕМЬЯ РАЗНОЧИНЦЕВ

Мы уже видели, с каким восхищением отзывались современники о просветительской деятельности Ильи Николаевича в Симбирской губернии. Для них это была настоящая весна, и наступила она потому, что руководитель народных школ с первых шагов отдал всю душу возложенной на него обязанности.

Из восхищения этим общественным подвигом и родилось мнение, будто бы И. Н. Ульянов, целиком поглощенный заботами о народной школе, не уделял внимания семье, воспитанию детей.

В. Н. Назарьев так и писал: «Что делалось в семье, как велось домашнее хозяйство, откуда явился новый вицмундир на месте пришедшего в совершенную негодность старого вицмундира, каким образом в карман попадал носовой платок, как и чем занимались дети — ничего этого Ульянов не знал, благодаря заботливости своей деятельной жены».

Статья В. Н. Назарьева «Из весенних воспоминаний члена Симбирского уездного училищного совета», содержащая приведенный отрывок, напечатана в Симбирских губернских ведомостях» от 7, 11, 14 и 18 мая 1894 г.

15 октября того же года в той же газете опубликован ответ А. Ульяновой, который называется «К статье г[-на] В. Назарьева «Из весенних воспоминаний члена Симбирского уездного училищного совета»». Анна Ильинична, в частности, пишет: «Мне приятно было прочитать верную действительности оценку общественной деятельности отца моего, не изгладившейся еще, надеюсь, из памяти и еще многих симбиряков, его сослуживцев и сотрудников».

«Но если такую характеристику,— совершенно резонно замечает А. И. Ульянова,— ближе всего сделать людям, на глазах у которых проходила эта неутомимая деятельность или которые хоть отчасти, хоть временно являлись пособниками в ней, то оценку человека с точки зрения его отношений к семье и к детям можно также делать только лицам, действительно близко знавшим его с этой стороны.

Г[-н] Назарьев бывал довольно редко у нас в доме, мало видел отца в семье и, как видно из указанной статьи, мало знал отношения его к нам, его детям,— и в эту-то, правда, небольшую часть его статьи я и считаю долгом внести свою поправку».

Анна Ильинична искренне удивлена — как можно общественно-педагогическую деятельность И. Н. Ульянова отрывать от воспитательной работы в его же собственной семье, противопоставлять одно другому.

«Конечно,— пишет она,— сложное и серьезное дело позволяет человеку, строго относящемуся к своим обязанностям, да еще и любящему это дело, уделять семье немного сравнительно времени, но из этого не следует еще, чтобы он совсем забывал о ней. Может быть, тем больше придется удивляться его энергии и неутомимости, но факт тот, что воспитание детей проходило под его главным и неусыпным надзором. И как мог бы, с другой стороны, такой горячий и верующий педагог, каким выставляется мой отец в статье г [-на] Назарьева, оставить без внимания воспитание собственных детей?! Разве это не внутреннее противоречие, если бы даже он не был таким любящим отцом? А его и как отца и семьянина помнят еще в Симбирске, наверное, многие».

Как бы дополняя мнение своей старшей сестры, Мария Ильинична вспоминает:

«Илья Николаевич был образцовым семьянином, и между ним и матерью, к которой он был глубоко привязан, дети никогда не видали никаких ссор и семейных сцен. Они жили всегда очень дружно. Не было между ними и споров или несогласий в вопросах воспитания... и дети видели всегда перед собой «единый фронт»... Но в то же время своим веселым общительным нравом, горячей любовью к детям, стремлением порадовать и повеселить детей, не стеснять без нужды их свободы отец и мать привили им большую жизнерадостность, крепкую любовь к жизни».

Итак, семья...

Н. К. Крупская отмечает, что Владимир Ильич — рос в среде так называемой разночинной интеллигенции.

Разночинцы, «люди разного чина и звания», получив образование и уже в силу этого оторвавшиеся от тех «низших» сословий, из которых они произошли, тем не менее на всю жизнь оставались верны своей демократической природе.

Высокомерие и деспотизм власть имущих, угодничество и раболепие «малой сошки», ложь и лицемерие казенной морали, стяжательство, предрассудки, унижение человеческого достоинства, домостроевские порядки в быту и семье, жизнь, лишенная общественных интересов,— всему этому разночинцы объявляли решительную борьбу.

Их жизненный девиз хорошо выразил Некрасов:

От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови,
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!

Люди долга, энтузиасты и подвижники, они признавали один авторитет — авторитет разума, воспевали свободную человеческую мысль, общественно-полезный труд, равенство всех людей, честность и искренность в отношениях между ними.

Идейными вождями разночинцев явились В. Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов, Д. И. Писарев. Они стали властителями дум не одного поколения передовых людей России.

«В глазах истинно образованного человека,— писал Н. А. Добролюбов,— нет аристократов и демократов, нет бояр и смердов, браминов и парий, а есть только люди трудящиеся и дармоеды. Уничтожение дармоедов и возвеличение труда — вот постоянная тенденция истории. По степени большего или меньшего уважения к труду и по уменью оценивать труд более или менее соответственно его истинной ценности — можно узнать степень цивилизации народа».

Под этими словами мог подписаться и Илья Николаевич — это было и его твердое убеждение.

Добролюбов считал, что истинно надежным и полезным общественным деятелем может быть только тот, кто не склоняется робко перед разными житейскими обстоятельствами, кто прямо и твердо идет по своей дороге, не позволяя себе никаких виляний, ни одного двусмысленного движения. В условиях., когда сама окружающая действительность развивала в людях нравственную двойственность, разлад между «быть» и «казаться», оставаться всегда твердым, принципиальным, последовательно отстаивающим свои убеждения деятелем было совсем не просто.

Именно таким деятелем в течение всей своей жизни и является Илья Николаевич. Именно подобные принципы и составляют духовную атмосферу, в которой живет семья Ульяновых.

Преподаватель истории и географии в чувашской учительской школе Василий Никифорович Никифоров свидетельствует: «Семья Ульяновых пользовалась в Симбирске репутацией идейной, деловой, скромной семьи».

Подлинная гражданственность, горячая любовь к людям труда, глубочайшая заинтересованность в успешном развитии народного просвещения, ежедневная, кропотливая, подвижническая работа во имя благородной просветительской цели,— все это наполняет жизнь семьи Ульяновых особым содержанием.

Как далек повседневный быт этой семьи от серой будничности так называемых обычных «культурных» семей. Стремление Ульяновых принести как можно больше пользы народу, высокие общественные интересы накладывают отпечаток на весь домашний уклад, задают тон во взаимных отношениях всех членов семьи.

Об этом хорошо сказал соратник В. И. Ленина по революционной борьбе Пантелеймон Николаевич Лепешинский: «В доме Ульяновых царил дух взаимного доверия, любви и уважения к свободе друг друга. Не было ни споров из-за будничных интересов текущего дня, ни дрязг, столь обычных в обывательской среде, ни конкуренции из-за личных благ жизни. В этом смысле семья Ульяновых представляла из себя положительно аристократию духа, и Владимир Ильич в сугубой степени усвоил в своей дальнейшей жизни эту черту щепетильности по отношению к окружающим его людям, боязни скандалов на почве столкновения каких-нибудь обывательских претензий и огромного благородства в элементарно-житейском смысле этого слова... Вся эта атмосфера хорошей, пропитанной традициями общественности, разночинной семьи не могла не наложить своей печати на личность юного Ильича...».

Семья Ульяновых — это семья подлинных патриотов, людей, горячо любящих свою Родину, страстно желающих ей благополучия, процветания и славы.

Н. А. Добролюбов писал, что «ныне к восхвалению хорошего прибавилось неумолимое порицание и преследование всего дурного, что еще есть у нас. И нельзя не сознаться, что последнее направление патриотизма гораздо практичнее, потому что вытекает прямо из жизни и ведет прямо к делу, возбуждая энергию воли и внимание к настоящему течению дел».

Активный, вытекающий прямо из жизни и возбуждающий внимание к «настоящему течению дел» патриотизм и отличает семью Ульяновых. Он обусловливает их пристальное внимание к «критическому направлению» в русской литературе, к обличительной музе М. Е. Салтыкова-Щедрина, к тому, что публиковалось в журнале «Искра», который современники не без основания рассматривали как петербургский вариант герценовского «Колокола».

Подобно тому, как «Искра» являлась своего рода филиалом некрасовских журналов «Современник» и «Отечественные записки», так и творчество сотрудничавших в ней стихотворцев целиком соответствовало духу поэзии Некрасова. Произведения братьев Василия и Николая Курочкиных, Дмитрия Минаева, Гавриила Жулева и других поэтов «Искры» («поэтов-чернышевцев», как их еще называли) властно воздействовали на умы и сердца современников, убеждали их в неизбежности гибели старого мира, неотвратимости прихода светлого будущего.

Н. К. Крупская свидетельствует, что стихотворения братьев Курочкиных, Д. Минаева, казанского поэта Л. Пушкарева (впоследствии сосланного) и других переходили из уст в уста, запоминались со слов. Это был своеобразный фольклор тогдашней разночинной интеллигенции — авторов не знали, а стихи знали. В семье Ульяновых эта литература была очень в ходу.

Н. Г. Чернышевский утверждал: «Без приобретения привычки к самобытному участию в гражданских делах, без приобретения чувств гражданина ребенок мужского пола, вырастая, делается существом мужского пола средних, а потом пожилых лет, но мужчиной он не становится или, по крайней море, не становится мужчиной благородного характера. Лучше не развиваться человеку, нежели развиваться без влияния мысли об общественных делах, без влияния чувств, пробуждаемых участием в них. Если из круга моих наблюдений, из сферы действий, в которой вращаюсь я, исключены идеи и побуждения, имеющие предметом общую пользу, то есть исключены гражданские мотивы, что останется наблюдать мне? В чем остается участвовать мне? Остается хлопотливая сумятица отдельных личностей с личными узенькими заботами о своем кармане, о своем брюшке или о своих забавах».

Эта простая и, вместе с тем, такая глубокая и значительная мысль вождя русского революционно-демократического движения 60-х годов целиком и полностью соответствует взглядам, бытующим в семье Ульяновых.

Ни Илья Николаевич, ни Мария Александровна не представляют себе, чтобы их дети, не только мужского, но и женского пола, развивались «без влияния мысли об общественных делах», изолированно от идей и побуждений, «имеющих предметом общую пользу». Напротив, все их старания сосредоточиваются на том, чтобы вырастить сыновей и дочерей достойными гражданами своей Родины, активными участниками тех свершений, в которых непосредственно заинтересован трудовой народ.

В этом и проявляется высокая идейность ульяновской семьи.

Илья Николаевич и его жена глубоко осознают, какая огромная ответственность лежит на них, родителях, за правильное воспитание детей, за формирование их личности, за то, чтобы из каждого ребенка вырос человек, которым могли бы гордиться не только они сами, но и общество.

Осознают они также и то, что для такого воспитания недостаточно повседневно заниматься с каждым сыном и дочерью отцу и матери. Важно, чтобы вся жизнь семьи, весь ее уклад, вся семейная обстановка были такими, которые способствуют пробуждению и развитию в детях необходимых качеств. Подобная обстановка и характерна для семьи Ульяновых.

Анна Ильинична вспоминает: «Отец горячо взялся за дело народного образования, которое пришлось ставить тогда впервые в глухой провинции, проводил много времени в разъездах по ней и работал вообще очень много.

Мать была постоянно занята дома. С детства нас окружала атмосфера глубокой, серьезной привязанности и постоянного труда».

М. Ф. Кузнецов, товарищ Владимира Ильича по гимназии, часто бывая у него в доме, видел серьезную и культурную работу всей семьи Ульяновых. Илья Николаевич занят беседами с народными учителями о повышении их квалификации и об улучшении положения начальных школ, пишет отчеты по народному образованию, о педагогических курсах и об учительских съездах...

«Ильич,— вспоминает Кузнецов,— воспитывался в высококультурной семье, где очень ценили книги, знания и труд и где была своя прекрасная библиотека».

В. Г. Белинский писал, что вся жизнь отца и матери, всякий поступок их должен быть примером для детей, и основой взаимных отношений родителей к детям должна быть любовь к истине.

Вот на такой прочной основе и строятся отношения между родителями и детьми в семье Ульяновых.

Естественная, рожденная самой природой любовь к родителям, по мере того как дети Ульяновых подрастают и лучше начинают понимать духовное величие и красоту отца и матери, становится все более осознанной, крепкой, возвышающей их собственные души. Сыновья и дочери восхищаются жизненным подвигом Ильи Николаевича, той разумностью и благородством, которыми исполнены все его поступки, светлой, благодатной атмосферой, царящей в доме.

Весь строй жизни семьи побуждает каждого ребенка становиться лучше, тянуться к хорошему, доброму, имеющему непреходящую нравственную ценность.

 

Порядок и организованность, столь свойственные домашнему укладу Ульяновых, создают чрезвычайно благоприятную обстановку для воспитания дисциплины и самодисциплины детей.

Родителям не было особой необходимости объяснять детям, что делать можно и чего нельзя,— в этом их легко убеждал весь строй жизни, установившийся в семье. Отступать от заведенного порядка было не принято, этого не делали ни отец, ни мать, ни Аня, ни Саша — значит, и младшие старались равняться на них. Дети не только знали, что так поступать не полагается, но и понимали (при необходимости им подсказывали родители), почему не полагается. А раз известно «почему», то это уже делается их собственным убеждением и в подобном случае мотив «так принято», «так надо» заменяется разумным, сознательным мотивом «так лучше», «так целесообразнее».

Причина детской недисциплинированности зачастую кроется в праздности, безделии, в незнании, куда себя деть и что предпринять. Все эти чувства детям Ульяновых глубоко чужды. Здесь и старшие, и младшие умеют дорожить временем, знают ему цену. Распорядок таков, что каждый знает, что он должен делать в любой час дня. Работа, занятия, чтение чередуются с отдыхом, развлечениями, играми. Если работаешь — так работай, не отвлекайся. Если же играешь — играй, можешь шалить, резвиться, никто тебя утихомиривать не станет, только не мешай другим, занятым в это время серьезным делом.

Запрещением в воспитательных целях можно и следует пользоваться, но не меньшую, а, может быть, и большую пользу приносит разрешение. Это прекрасно понимали Илья Николаевич и Мария Александровна.

У иных родителей воспитание поставлено так, что ребенок и шагу не может ступить без того, чтобы его тут же не одернули: «нельзя», «сиди смирно», «не ходи», «не ерзай», «не смей». Ульяновы против такой чрезмерной опеки, против пресечения любого желания и стремления ребенка, подавляющего его волю, сковывающего энергию, низводящего так называемое «послушное дитя» до роли куклы.

Илья Николаевич, по словам его дочерей, и сам охотно принимал участие в детских играх, например в игре в крокет, и при этом держал себя с детьми по-товарищески, увлекаясь не меньше их.

«В обращении с детьми,— пишет Мария Ильинична,— в уменье завязать с ними быстро приятельские отношения и поднять шум и беготню, в способности увлекаться играми совсем по-детски Владимир Ильич очень напоминал отца».

 

Такой метод воспитания, когда детей стараются не ограничивать, а, наоборот, разрешают им как можно полнее проявлять себя, основывается на большой вере в здоровые инстинкты ребенка, на глубоком знании детской души.

Еще К. Маркс .утверждал, что родители обязаны ие только учить детей, но и сами учиться у них.

«Если уже мы хотим обратить внимание на воспитание,— писал Н. А. Добролюбов,— то надо начать с того, чтобы перестать презирать природу детей и считать их неспособными к восприятию убеждений разума. Напротив, надо пользоваться теми внутренними сокровищами, которые представляет нам натура дитяти. Многие из этих природных богатств нам еще совершенно неизвестны...»

Добролюбов считал, что инстинкт истины говорит в детях чрезвычайно сильно, может быть даже сильнее, нежели во взрослых людях. «Они не интересуются призраками, которые создали себе люди и которым придают чрезвычайную важность. Они ... не стремятся к чинам и почестям (разумеется, если им не натолковали об этом чуть ли не со дня рождения). Зато как охотно они обращаются к природе, с какою радостью изучают все действительное, а не призрачное, как их занимает всякое живое явление».

Факты, подтверждающие каждое из этих положений Добролюбова, легко отыскать в жизни Володи Ульянова, его братьев и сестер. И необычайный инстинкт истины, и пренебрежение к «призракам» — условностям, рожденным окружающей помещичье-буржуазной действительностью, и тяготение к природе, ко «всякому живому явлению», и правдивость, и любовь к людям, и отзывчивость к товарищам, и трогательное отношение к родителям, к няне...

Следует здесь же добавить, что эти естественные, врожденные качества благодаря умелому, тонкому, умному родительскому воспитанию чрезвычайно развились, окрепли, засверкали богатством и разнообразием граней и оттенков.

Илья Николаевич и Мария Александровна — столько же родители, сколько и друзья своих детей. Как это много значит для Володи, для его братьев и сестер! Высочайшее наслаждение для них — как можно чаще находиться в обществе отца и матери, беседовать с ними, совершать совместные прогулки, пользоваться их советами и наставлениями, избирать их в посредники в спорах и дискуссиях, обращаться к ним со всеми своими недоумениями и неясностями.

Русские мыслители-демократы были убеждены, что такое воспитание, делающее из ребенка настоящего человека и настоящего гражданина, легко и возможно, но требует от родителей полной отдачи самих себя, всего их внимания, всей их любви.

Именно так — полностью, самоотверженно, не считаясь со временем, не щадя ни энергии, ни душевных сил — отдают себя воспитанию детей Илья Николаевич и Мария Александровна.

 

Семья Ульяновых... Мы видим ее на хорошо известном снимке, сделанном в 1879 г. Это единственная фотография, на которой все члены семьи изображены вместе.

Как дорога эта фотография советским людям и как много говорит она нашему сердцу!

Илья Николаевич в черном длиннополом сюртуке сидит в кресле, локтем правой руки опершись о столик, левой рукой придерживая лежащий на коленях черный, с широкой лентой, котелок. Он несколько напряженно чувствует себя перед объективом фотоаппарата, а может быть — взволнован торжественностью случая: фотографировалась семья впервые.

Вообще, как вспоминает Анна Ильинична, снимались в семье редко, и карточки не выставлялись в рамках на стенах.

По другую сторону столика сидит Мария Александровна. Милое лицо, теплый материнский взгляд, правая рука на плечике сидящей на коленях полуторагодовалой Маняши.

А вокруг, охватив родителей тесным кольцом, расположились дочери и сыновья. Внимательно глядящая в объектив пятнадцатилетняя Аня, немного нахмуренный Саша, сидящие на скамеечках по обеим сторонам отца Володя в новом гимназическом мундирчике и Митя в просторной рубахе. В нарядном платьице, по-мальчишечьи стриженная Оля стоит, прижавшись к матери.

Всматриваешься в этот семейный портрет и чувствуешь, как близки друг другу, как неразрывно связаны между собой запечатленные на нем люди.

Войдем в дом на Московской улице, в котором жили Ульяновы.

Мебель в гостиной обита красным с разводами ситцем: пара кресел, пара мягких стульев, диван.

Справа от входа, вдоль стены, примыкающей к галерее, черный, видавший виды рояль — предмет, особенно любимый всеми Ульяновыми. Настолько любимый, что Мария Ильинична как-то назвала его десятым членом семьи...

В простенке между окон — зеркало, под ним столик. В противоположном конце комнаты, другой, круглый столик, застланный «филейной» скатертью. Цветы: пальма, фикус, филодендрон.

Вот, пожалуй, и вся обстановка этой «парадной» залы, но самому своему названию рассчитанной на прием гостей, устройство званых вечеров и праздников. Но званые вечера и праздничные приемы устраиваются здесь совсем не часто. Гости бывают, но их не так много и принадлежат они в основном к совершенно определенному кругу.

В. В. Кашкадамова вспоминает: «Самыми частыми гостями в семействе Ульяновых были местные педагоги, всегда находившие здесь дружеский прием и добрый ценный совет».

Когда А. И. Ульянову-Елизарову много лет спустя спросили о гостях, она ответила: «Посещали Ульяновых во время их жизни в Симбирске следующие лица: Романовская — народная учительница, Кашкадамова — народная учительница, Назарьев с женой, инспектор народных училищ Стржалковский, Красев, Фармаковский, Питерский, Зимницкий (без семьи), Аммосов (без семьи). Керенский бывал у Ульяновых редко, официально, но с семьей. Учителя гимназии: Ежов, Моржов, Нехотяев, Теселкин».

Часть упомянутых А. И. Ульяновой-Елизаровой гостей нам уже известна. Это учительница Вера Васильевна Кашкадамова, писатель-публицист В. Н. Назарьев, инспектор К. М. Аммосов.

В. М. Стржалковский, А. А. Красев, В. И. Фармаковский, И. В. Ишерский, В. Г. Зимницкий, как и Аммосов,— инспекторы народных училищ, непосредственные подчиненные Ильи Николаевича.

«Из этих сослуживцев отца,— пишет Мария Ильинична,— инспектор народных училищ И. В. Ишерский... имел недурной голос и нередко пел у нас под аккомпанемент матери, говоря, что ее аккомпанемент особенна хорош и ему под него особенно легко петь».

С директором классической мужской гимназии Ф. М. Керенским, как и с некоторыми ее учителями у Ильи Николаевича только служебные отношения. По этому и бывает Керенский в доме Ульяновых «редко, официально». С другими — с Кашкадамовой, Романовской, педагогами — его связывает нечто большее, чем служба: взаимная симпатия, общность взглядов, дружеское расположение.

Часто по субботам приходит член училищного совета А. Ф. Белокрысенко. Поговорив о делах, о народной школе, он с Ильей Николаевичем расставляют фигуры на шахматной доске. Эти посещения заканчиваются только со смертью Арсения Федоровича.

«Вот и суббота, а поиграть в шахматы не с кем»,— как-то грустно произносит Илья Николаевич, вспоминая своего старого друга.

Очень рад Илья Николаевич каждой встрече с племянницей своей жены А. И. Веретенниковой, земским врачом, личностью незаурядной.

«Их соединяла,— вспоминал Н. И. Веретенников,— общность интересов, деревня, работа в земстве, школа, врачебная помощь населению — все это было так близко им обоим!

...Говорили они о литературе, о Глебе Успенском, цитировали Щедрина, и часто, отставая от группы гуляющих или присаживаясь на отдаленной скамейке в цветнике, они вели нескончаемые беседы».

Анну Ильиничну, как-то присутствовавшую при беседе, особенно пленил образ одной сельской учительницы. Это была приятельница Веретенниковой, идейная народница, которая не только учила деревенских ребят грамоте, но и собирала по вечерам крестьян, подолгу беседовала с ними, расширяя их кругозор, поднимая сознательность. В результате — донос, обыск, допросы крестьян, удаление и, кажется, даже арест учительницы К общему горю всей деревни.

«Помню,— пишет Анна Ильинична,— горячий, возмущенный тон рассказчицы, рисуемый ею идеальный образ учительницы, с подчеркиванием, что ничего антиправительственного в ее деятельности не было; помню отца — молчаливого, сосредоточенного, с опущенной головой. Помню, что и на мои позднейшие расспросы об этой учительнице он больше отмалчивался».

 

Кабинет Ильи Николаевича...

В простенке между окнами письменный стол, на нем лампа, подсвечник, письменный прибор серого мрамора — подарок сослуживцев, сделанный в 1880 г. к 25-летию педагогической деятельности.

У стола круглое венское кресло для хозяина и два мягких кресла для посетителей.

Книжный шкаф, заполненный учебной литературой, круглый столик с журналами, кушетка. На стене карта Симбирской губернии.

Можно подумать, что это — не комната в жилом доме, а служебное помещение в учреждении.

И только обитая темно-синим кретоном в клетку оттоманка с подушками вносит некоторый контраст в обстановку.

«Спал отец в кабинете на оттоманке,— вспоминает Дмитрий Ильич.— Постель себе он стелил и убирал всегда сам».

В. В. Кашкадамова называет кабинет рабочей, деловой комнатой, в которой невольно настраиваешься на серьезный деловой тон: «В этой комнате казалось неудобным вести праздные, пустые разговоры. Сам хозяин этой комнаты Илья Николаевич в ней строг и серьезен».

Сюда, к директору народных училищ, приезжают из уездов инспекторы, земские деятели, подрядчики; за советом и поддержкой приходят народные учителя. Здесь составляются отчеты о состоянии народного образования в губернии, ведутся переговоры о строительстве и оборудовании сельских школ.

Дела самые разнообразные...

«Я бывал,— рассказывает учитель А. А. Волков,— у Ильи Николаевича вот по каким делам: я устраивал спектакли и часть сбора уделял взаимопомощи учащих и учащихся Симбирской губернии. Являлся к Илье Николаевичу в кабинет...»

Часто кабинет Ильи Николаевича подолгу пустует. Это значит, что его хозяин снова отправился в длительную поездку по губернии — контролировать работу строителей, открывать новые школы, проверять работу учителей, насаждать новые приемы и методы преподавания.

Но стоит ему показаться на пороге дома, как он сразу попадает в объятия заждавшейся семьи. Расспросы, восклицания, смех — строгий кабинет преображается.

А затем жизнь вступает в размеренную колею — время для работы, когда во всем доме царит тишина, время для отдыха, для задушевных бесед...

Илья Николаевич приглашает старших детей в свой кабинет, проверяет уроки. Иногда, если Володя или кто-нибудь из младших особенно расшалится и мешает остальным, отец уводит его к себе, усаживает в кресло или на кушетку и дает чем-нибудь заняться... А то начнет играть с кем-нибудь из сыновей в шахматы. Для каждого из братьев, по словам Анны Ильиничны, была радость, когда отец звал его к себе в кабинет и расставлял шахматы.

А назавтра в кабинете снова деятели народного просвещения — чувашский просветитель Яковлев, члены губернского училищного совета, воспитанники Порецкой учительской семинарии. А то и просто какой-нибудь тянущийся к свету крестьянский мальчик, с трудом добравшийся из дальнего угла губернии в Симбирск, чтобы обратиться за помощью к самому большому начальнику.

И опять — учителя, учителя...

В. В. Кашкадамова вспоминает:

«Бывало, приду к Илье Николаевичу по делу, сидим в кабинете, обсуждаем достоинства и недостатки учебников Евтушевского и Шохор-Троцкого... Дверь кабинета тихо отворяется, и Мария Александровна с улыбкой спрашивает:

— Илья Николаевич, скоро вы кончите? У нас самовар уже готов.

Илья Николаевич встает, потирая руки:

—Сейчас, сейчас.

—Идемте чай пить,— говорит он мне.

Деловые разговоры кончаются, они не выходят из порога директорского кабинета, и мы, весело разговаривая, идем в столовую; там уже собралась вся семья».

В столовую Ульяновы собираются к завтраку, к обеду, к чаю. А то и для того, чтобы просто побеседовать, заняться каждому своим делом.

За продолговатым столом каждый из членов семьи имеет свое место. Илья Николаевич сидит за короткой стороной стола, на «председательском» месте. Мария Александровна напротив, у самовара. Справа от отца место Саши, слева — Володи. Посторонние садятся за той стороной стола, что ближе к окнам. За столом всегда оживленно, весело. Во время обеда дети по обыкновению делятся тем, что произошло с ними за день. Отец и мать внимательно прислушиваются к ребячьей болтовне и, если заходит речь о чем-нибудь серьезном, высказывают свое мнение.

Сидя за столом в окружении детей, родители отдыхают душой, испытывают подлинное наслаждение от общения с этой шумной, беспокойной и такой дорогой их сердцам детворой. Илья Николаевич то и дело вступает в разговор детей, шутит, делает иронические замечания, рассказывает анекдоты из жизни школ.

«Тепло и уютно чувствуешь себя в этой дружной семье,— вспоминает Кашкадамова.— Дети болтают, ...а бойче всех говорит Володя и вторая сестра его, Оля. Так и звенят их веселые голоса и заразительный смех».

Но вот между взрослыми возник разговор на какую-то серьезную тему. Володя сразу же перестает смеяться. Он даже как-то крепче и плотнее усаживается на стул и то и дело поглядывая на говорящих, весь превращается в слух и внимание.

«По выражению его лица,— говорит Кашкадамова,— можно было прочесть его отношение к затронутому вопросу. Оно было то одобрительное, то недоумевающее: порою брови его сдвигались. Время от времени слышались его короткие замечания: «Гм».— «Ну да!» — «Нет» — «Почему?» Видно было, что он близко принимал к сердцу то, о чем говорили старшие. Когда речь заходила о какой-нибудь несправедливости, то не только лицо, а вся фигура его выражала негодование».

Кашкадамова, которая наблюдала эту смену настроения Володи за столом, рассказывает, что Илья Николаевич иногда просто усмехался, продолжая разговор, иногда приостанавливался, возражая Володе; но тот не всегда соглашался, а вступал порой в спор с отцом, горячо доказывая свое мнение. Тогда Илья Николаевич тоже серьезно объяснял Володе непонятое им.

 «Вообще в семье Ульяновых,— заключает Кашкадамова>— дети всегда свободно и просто обращались к родителям и вступали в общий разговор — от них никогда не отмахивались, им давали всегда ответ или объяснение».

Летние каникулы семья Ульяновых проводит, как правило, в деревне.

С чувством глубокого уважения все в Кокушкине относятся к Илье Николаевичу.

Его прирожденная демократичность, рассудительность, деликатность, мягкость и простота влекут к нему и старых, и молодых, и людей образованных, и неграмотных крестьян.

Илья Николаевич часто запросто заходит к жителям деревни — войдет в дом или присядет на завалинке и подолгу разговаривает с ними о крестьянском житье-бытье, о народном просвещении. А бывает и так: встретится Илья Николаевич с крестьянином где-нибудь в поле или на проселочной дороге, поклонятся друг другу. А потом, слово за слово, и вот уже завязалась непринужденная, дружеская беседа. Говорят об урожае, о налогах, которые совсем одолели.

Если что случится в крестьянской семье, непременно идут к Илье Николаевичу. Знают: он посоветует, как быть, поможет, выручит...

Дети, особенно чутко улавливающие доброту человека, души не чаят в Илье Николаевиче.

«Мы, ребята,— вспоминает Н. И. Веретенников,— все время висели на плечах у Ильи Николаевича и буквально ловили каждое его слово. Называли мы его «Илья-и-Николаич», считая, что у него два имени. Он очень любил детей и никогда не отстранял их. Только взрослые останавливали нас, оберегая спокойствие нашего любимца».

По словам Веретенникова, вставал Илья Николаевич рано и один уходил купаться. Дети обычно старались увязаться за ним, но купальня была настолько ветха, что, если в нее одновременно заберется орава ребят, она обязательно погрузится в воду, мостки к ней провалятся. Придется потом сушить платье и обувь. Чтобы избежать подобной катастрофы, повторявшейся не однажды, Илья Николаевич и пытается упредить детвору.

Но раньше или позже дети его настигают. Иногда вто происходит, когда Илья Николаевич уже выходит из купальни, напевая шуточную песенку, которую сочинила его дочь Аня:

«Отец, отец, возьми калоши, в купальне их не оставляй!»

Веретенникову запомнились некоторые смешные истории и присказки, услышанные от Ильи Николаевича.

То он расскажет веселую притчу о двух семинаристах — неблагонравном и благонравном. Когда им обоим попадался запеченный в каше таракан, то каждый поступал сообразно с основной чертой своего характера. Неблагонравный, строптивый семинарист сначала извлекал из каши таракана, выбрасывал его и после этого уже принимался за еду. По-иному поступал благонравный: «Памятуя скудоденежье бурсы и сугубо памятуя изречение Писания: «Се сотворено на потребу человека», он съедал купно с кашей и сего запеченного инсекта, именуемого тараканом».

Вспомнит Илья Николаевич и мальчиков «в штанах» и «без штанов» — он вообще любил обращаться к произведениям Салтыкова-Щедрина.

И семинаристы, и щедринские мальчики вызывают у ребят гомерический хохот и восторженный визг. Они просят Илью Николаевича рассказывать им все новые и новые шутливые истории.

«Будучи сам шутником и любя шутки, Илья Николаевич,— пишет Веретенников,— однако, никогда не позволял нам смеяться над людьми».

В связи с этим Веретенников вспоминает такой случай.

Среди прочих занятий собравшейся летом в Кокушкине детворы был и запуск самодельных ракет. Зрелище эффектное: при удачном запуске ракета стремительно взлетает и исчезает из виду высоко в небе.

Как-то подобное зрелище вместе с Ильей Николаевичем наблюдал приехавший в Кокушкино гость, при всяком удобном случае старавшийся подчеркнуть свою начитанность и образованность. Пораженный увиденным, он спросил Илью Николаевича:

— А что, я думаю, некоторые из высоко взлетающих ракет долетают до звезд?

Мальчики не выдержали и громко прыснули со смеху. Илья Николаевич укоризненно глянул на них и, как ни в чем не бывало, рассказал о физической сущности этого явления, а также о том, что расстояние до звезд слишком велико, чтобы его могла преодолеть запущенная ребятами ракета.

«Позднее, уже когда этот знакомый ушел,— пишет Веретенников,— Илья Николаевич очень мягко и ласково разъяснил нам неуместность нашего смеха, указав, что одно только незнание — совершенно недостаточный повод для насмешки и нельзя оскорблять человека пренебрежением».

 

Солнечный климат— так образно определила одна из исследовательниц обстановку, в которой росли дети Ульяновых.

Взаимная любовь, уважение, никогда и ничем не нарушаемое согласие родителей, доверенность, задушевность, ласка в их отношениях с детьми,— все это рождает у сыновей и дочерей ответные чувства к отцу и матери, горячее дружеское участие в делах друг друга. Создается та благодатная обстановка, то особенное чувство тесной и дружной семейной спайки, о которых впоследствии не раз так трогательно вспоминает Анна Ильинична. «Чувствуя искреннюю любовь,— пишет она,— видя, что их интересы всегда на первом плане у родителей, дети и сами приучились отвечать тем же. Дружной, спаянной была наша семья... Семейная обстановка и условия воспитания были очень благоприятны для развития ума и характера детей».

В такой обстановке дышится легко, работается успешно, растет уверенность в своих силах, возможностях, в осуществлении самых смелых планов и замыслов.

И еще одно замечательное качество рождает такая обстановка — оптимизм, светлую веру в будущее, которое должно быть, обязательно будет прекрасным.

 

 

ОТЦОВСКОЕ СЕРДЦЕ

Простой и трудовой образ жизни семьи Ульяновых, свойственные ей теплота и уют, по мнению В. В. Кашкадамовой, в значительной степени определялись характером, убеждениями, личным обаянием Ильи Николаевича.

«Илья Николаевич,— пишет Кашкадамова,— любил разделять своих детей на пары. В каждой паре было по мальчику и девочке».

«Плохих детей у меня нет,— говорил Илья Николаевич,— но все-таки каждая пара совершенно отличается от других пар. Первая пара — Александр и Анна, люди способные и талантливые, и из них в будущем выйдет большой толк. Вторая пара — Владимир и Ольга, самая любимая, эти пожалуй, будут получше старших и пойдут еще дальше. Третья пара — Дмитрий и Мария — народ тоже довольно способный, но сказать про них ничего еще нельзя».

В памяти И. Я. Яковлева отложилось, что Илья Николаевич помогал детям в деле их образования, особенно по математике, в которой являлся специалистом.

Часто приходившая в дом Ульяновых подруга Ольги но двухклассному училищу Е. О. Педенко рассказывает о том, с каким вниманием относился к своим детям Илья Николаевич:

«Когда я... бывала у них в доме и познакомилась со всеми детьми, то увидала, что с детьми он много занимался сам, хотя они учились в учебных заведениях и все дети были с прекрасной подготовкой, идя всегда впереди класса, в котором находились».

Что же говорят сами дети о своем отце?

«И небольшие его досуги,— вспоминает Анна Ильинична,— которые он всегда охотнее проводил в семье, давали детям очень много. А затем он и непосредственно руководил занятиями детей, главным образом двух старших сыновей в первые годы их школьной жизни, приучая их к исполнительности в уроках. Авторитет его в семье и любовь к нему детей были очень велики».

Обычно в семейном воспитании, как в музыкальной мелодии, по словам Анны Ильиничны, доминирует одна нота. Равное отношение к детям не позволяет ослаблять ее для некоторых, а перегруженность своей работой не дает возможности с раннего детства определять уклон характера каждого с соответствующим ему особым педагогическим подходом.

Но Илья Николаевич прекрасно разбирался в различных темпераментах и особенностях характера каждого из своих детей. Он говорил как-то старшей дочери, что у нее темперамент меланхолический, отличающийся особой впечатлительностью, слабой возбудимостью, глубиной и длительностью эмоциональных переживаний. Для Володи, по его мнению, характерны энергичность, порывистость, вспыльчивость, повышенная активность, т. е. налицо все признаки холерического темперамента. Что касается Оли, то она явная сангвиничка — подвижная, жизнерадостная, быстро возбудимая, бурно, хотя и легко реагирующая на внешние впечатления.

Сообразно различию темпераментов Илья Николаевич и находил сугубо индивидуальный подход к каждому своему ребенку. В беседах с домашними учителями, а позже с учителями гимназии эти особенности сыновей и дочерей также непременно учитывались.

Приглашение учителей для подготовки детей в учебные заведения — мера, к которой Ульяновы вынуждены были прибегать из-за своей чрезмерной загруженности. Но, поступив в гимназии, сыновья и дочери полагались в дальнейшем на самих себя.

«У нас,— рассказывает Анна Ильинична,— никогда не было репетиторов, и отец рано приучил нас обходиться без них и заниматься самостоятельно; но все же в меньших классах приходилось следить за исполнением наших уроков, что он и делал сам непосредственно, и сам начал одним летом изучать со старшим братом первые основания греческого языка, который в его время не был еще введен в гимназиях; кроме этого, он постоянно во всех классах разъяснял нам уроки по физике и математике, его специальным предметам... Мы обращались обыкновенно со, всем непонятным в уроках к отцу (кроме новых языков, которые мы проходили под руководством матери), и помню, как я нередко сожалела по этому поводу об его отлучках по губернии».

Старшая дочь вспоминает, как Илья Николаевич подолгу растолковывал ей труднодоступный, но тем не менее почти ежегодно переиздававшийся учебник К. Г. Говорова «Опыт элементарного руководства при изучении русского языка практическим способом». Отец имел терпение просматривать в планах или в готовом виде все ее домашние сочинения,— она не подавала ни одного из них своим школьным учителям, предварительно не вынеся их на суд отца.

«Едва только вернется он, бывало, из разъездов и сядет, усталый, за самовар, как мы уже окружим его, и он расспрашивает нас о занятиях, обо всем из нашей школьной жизни. И ничем нельзя его было порадовать так, как нашими успехами... Я хотела только сказать, что мои детские и ученические воспоминания тесно связаны с образом отца, которого я, чем больше нашу, тем больше научаюсь ценить и уважать, не только как общественного деятеля, но и как семьянина — так же было и по отношению к другим детям...»

Другие дети вполне разделяют эту точку зрения Анны Ильиничны.

Мария Ильинична заявляет кратко, но категорично:

«Отец, прекрасный семьянин, был другом своих детей и все свободное время уделял им».

Дмитрий Ильич пишет об отце:

«Илья Николаевич привил нам чувство любви к трудовому народу, которому он отдавал все свои силы и знания. Он был для нас авторитетом, примером высокой культуры, образованности, трудолюбия, честности, благородства чувств»,

 

Дмитрий Ильич подчеркивает чрезвычайно важную мысль: отец привил своим детям чувство любви к трудовому народу, которому беззаветно служил сам.

Это обстоятельство не может быть переоценено.

«Огромным фактором в воспитании было то,— утверждает Анна Ильинична,— что отец являлся не чиновником, как подавляющее большинство служащих того времени, а идейным работником, не жалевшим трудов и сил на борьбу за сбои идеалы. Дети, не видя его часто по педелям во время его разъездов, рано научились понимать, что дело — это нечто высшее, чему все приносится в жертву».

В статье об Александре Ильиче М. И. Ульянова рассказывает, что с детских лет перед его глазами был пример отца, отдававшего свои силы с огромным упорством и настойчивостью своему любимому делу: «Александр Ильич не мог не видеть, каких усилий стоило в то время отцу бороться с препонами, стоявшими на его пути, препонами со стороны власть имущих, для которых гораздо выгоднее было иметь дело с «темной скотинкой»... Он видел, что симпатии свои отец, которого одушевляли передовые освободительные идеи 60-х годов прошлого века, отдает простому народу, тем, кого угнетают сильные мира».

Дмитрий Ильич отмечал: «Илья Николаевич был оптимистом, страстно любил дело народного образования. Во всем и всегда чувствовалось его увлечение работой, его любовь к народу, его забота о нем... Всю семью, можно сказать, вдохновляло и воодушевляло создаваемое им дело. Заостряло внимание всех детей на мужике, крестьянине, на тяжелой доле его, на тяжелой доле вообще всех трудящихся».

Дмитрий Ильич вспоминает себя мальчиком, когда отец, вернувшись из объезда губернии, часами рассказывает детям о школьниках — крестьянских ребятах, об их простых непосредственных ответах на экзаменах в присутствии его, как директора.

«Эти чисто школьные рассказы тесно переплетаются с общими условиями быта крестьянских детей, с извечной нуждой народа. Работая дальше в этом направлении, наши детские мысли настраивались определенно на гражданские, а потом и революционные мотивы».

Впоследствии Владимир Ильич рассказывал Н. К. Крупской о том, как он слушал рассказы отца о его поездках по деревням, о беспомощности крестьянства, его темноте.

По мнению Д. И. Ульянова, «это — основное, самое главное в семье Ульяновых».

«Без учета этого влияния отца на детей нельзя вообще понять эту семью. Нельзя понять, почему за старшим сыном, сложившим двадцатилетним юношей свою голову на эшафоте, следующий сын Владимир с большей вдумчивостью и с большей обстоятельностью решительно встал на революционный путь, сделавшись впоследствии гением революции».

 

То, что составляло круг интересов Ильи Николаевича, то, чем и ради чего он жил, глубоко волновало его семью, всех его детей.

Как радовался Илья Николаевич, когда еще несколько десятков крестьянских детей получали возможность посещать школу, когда педагогические курсы или созданная им позднее учительская семинария выпускали очередную группу знающих, влюбленных в свое дело педагогов, когда благодаря настойчивым хлопотам удавалось несколько облегчить положение этих скромных подвижников, несущих свет знания в деревенскую глушь.

Анна Ильинична вспоминает, что оживленные рассказы отца о новых школах, возникавших по деревням, о борьбе, которой это стоило, и с верхами, власть имущими, помещиками, и с низами (темнотой и предрассудками массы), живо впитывались ею и другими детьми Ильи Николаевича.

«Дома Ильич,— рассказывает И. К. Крупская,— подростком еще слышал много разговоров о школе, об учителе».

В. В. Кашкадамова, не раз присутствовавшая при таких разговорах в доме Ульяновых, обратила внимание на то, как сразу же в этих случаях менялось выражение лица Володи: «Наблюдая за Володей, я отмечала всегда с удивлением это превращение его из резвого, веселого ребенка в сосредоточенного мальчика, становившегося как будто сразу старше на несколько лет...».

Володя не только внимательно вслушивается в то, о чем говорит отец, но и неоднократно бывает вместе с ним в народных школах.

Ученик симбирского 3-го мужского приходского училища С. А. Клюжев вспоминает, что на выпускной экзамен вместе с Ильей Николаевичем в училище пришел и Володя Ульянов.

«Во время экзамена Илья Николаевич сидел за партой, а Володя поодаль на стуле и внимательно следил за нашими ответами. Когда экзамен кончился, Илья Николаевич всех нас поздравил с окончанием школы и пожелал дальнейшего образования по возможности».

Особо следует подчеркнуть влияние, которое оказала на Владимира Ильича просветительская деятельность его отца среди представителей национальных меньшинств.

«Такое отношение Ильи Николаевича к нацменам,— замечает Н. К. Крупская, — не могло не повлиять на Ильича, который слушал, что говорил отец, что говорили другие. Владимир Ильич рассказывал мне как-то об отношении симбирских обывателей к нацменам: „Начнут говорить о татарине, скажут презрительно „князь", говорят об еврее — непременно скажут „жид", о поляке — „полячишка", об армянине — „армяшка"».

В доме Ульяновых часто бывали выдающийся просветитель чувашского народа И. Я. Яковлев, учителя, преподававшие в чувашских и мордовских школах. Владимир Ильич не раз сопровождает отца в его посещениях Симбирской чувашской школы. Он видит, как Илья Николаевич заботится о детях чувашей, мордвинов, об их учебе.

Сам Ильич в школе, по словам Надежды Константиновны, чутко относился к детям других национальностей. Несколько позднее он лично будет готовить чуваша Н. М. Охотникова к поступлению в университет.

Старшая дочь вспоминает, что все в Илье Николаевиче, сама его личность, проникнутая верой в силу знания и добра в людях, действовало, несомненно, развивающим и гуманизирующим образом на детские души.

Для товарища старшего сына Ульяновых, И. Н. Чеботарева, нравственная высота Ильи Николаевича стала очевидной, когда он от Александра Ильича и Анны Ильиничны узнал, как их воспитывали, какова была их домашняя — скромная, трудовая — обстановка: занятия наукой, музыкой, систематическое чтение лучших произведений русской и мировой литературы.

Художественная литература для И. Н. Ульянова являлась не просто средством, дающим эстетическое наслаждение, доставляющим «сладостное и возвышенное ощущение прекрасного» (выражение Н. Г. Чернышевского). Илья Николаевич был полностью согласен с Чернышевским, который рассматривал литературу как одно из частных проявлений общей народной жизни, который считал ее выразительницей народного самосознания и одной из могущественнейших сил, движущих народ по пути исторического развития.

«Литература, — утверждал Чернышевский,— у нас пока сосредоточивает почти всю умственную жизнь народа... Поэт и беллетрист не заменимы у нас никем. Кто, кроме поэта, говорил России о том, что слышала она от Пушкина? Кто, кроме романиста, говорил России о том, что слышала она от Гоголя?»

Читая и перечитывая произведения прогрессивных писателей и поэтов, Илья Николаевич как бы приобщался к чаяниям и стремлениям своих великих единомышленников, чьих «отзыв мыслей благородных», как и лермонтовского поэта-пророка, «звучал, как колокол на башне вечевой, во дни торжеств и бед народных».

Анна Ильинична рассказывает, что в Кокушкине во время прогулок отец любил петь положенное на музыку казанскими студентами его времени запрещенное стихотворение поэта-петрашевца А. Н. Плещева:

По чувствам братья мы с тобой,
Мы в искупленье верим оба,
И будем мы питать до гроба
Вражду к бичам страны родной.

Когда ж пробьет желанный час
И встанут спящие народы —
Святое воинство свободы
В своих рядах увидит нас.

Любовью к истине святой
В тебе, я знаю, сердце бьется,
И, верно, отзыв в нем найдется
На неподкупный голос мой.

«Мы невольно чувствовали,— вспоминает Анна Ильинична,— что эту песню отец поет не так, как другие, что в нее он вкладывает всю душу, что для него она что-то вроде «святая святых», и очень любили, когда он пел ее, и просили запеть, подпевая ему».

Помнит Анна Ильинична, что раз и по возвращении в Симбирск, в их дворике, она напевала ее,— ей тогда было лет 13—14 — и что мать подозвала ее и сказала, что она не должна здесь, в городе, петь эту песню, так как может повредить отцу,— враги у всех есть, скажут: «Вот какие запрещенные песни распеваются на дворе директора народных училищ».

«Ясно запомнила я эти слова матери,— говорит Анна Ильинична,— ведь это было первое мое знакомство с запрещенным.

Эта песня, и главное, то, как отец пел ее, показывает, что восхождение по чиновной лестнице не помешало ему сохранить до пожилых лет верность чему-то вроде клятвы, что заключалось в словах «будем питать до гроба вражду к бичам страны родной».

И. Н. Ульянов вообще был большим ценителем и знатоком литературы. Н. И. Веретенников свидетельствует, что Илья Николаевич очень любил цитировать Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Рылеева, братьев Курочкиных, Салтыкова-Щедрина, Тютчева...

Особенно Илья Николаевич любил стихи Некрасова. Вспомним некрасовское стихотворение «Школьник»:

Ноги босы, грязно тело,
И едва прикрыта грудь...
Не стыдися! Что за дело?
Это многих славный путь.

Вижу я в котомке книжку.
Так, учиться ты идешь...
Знаю: батька на сынишку
Издержал последний грош.

…………………………………..

Не бездарна та природа,
Не погиб еще тот край,
Что выводит из народа
Столько славных то и знай,—

Столько добрых, благородных,
Сильных любящей душой
Посреди тупых, холодных
И напыщенных собой!

Цензору не понравилось это стихотворение. Прочитав его, он поспешил «обратить внимание» своего начальства, что «здесь автор хочет доказать, что великие и гениальные люди преимущественно могут выходить только из простого народа».

Когда же это стихотворение читал И. Н. Ульянов, он как бы перелистывал страницы собственной биографии. Вот таким же босоногим астраханским мальчишкой с необыкновенным трудом, и то лишь благодаря самоотверженности старшего брата, издержавшего на него «последний грош», поступил он в гимназию. Долго висело над ним, словно дамоклов меч, проклятие «податного сословия». Так же, как и с некрасовским школьником, с ним «сон свершился наяву», вышел он на широкое поприще служения народу и теперь сам, сколько в его силах, помогает встать на ноги таким же, как и он, выходцам из простого народа, страстно рвущимся к знанию, к свету.

Н. А. Добролюбов писал в «Современнике»: «...Чтобы быть поэтом истинно народным, ...надо проникнуться народным духом, прожить его жизнью, стать вровень с ним, отбросить все предрассудки сословий, книжного учения и пр., прочувствовать все тем простым чувством, каким обладает народ...»

Таким народным поэтом был Н. А. Некрасов.

Но таким же народным педагогом, просветителем был и И. Н. Ульянов. Он с малолетства проникся народным духом, жил его жизнью, не возвышал себя над народом; ему чужды и противны все сословные предрассудки, он прочувствовал все тем простым, естественным, здоровым чувством, каким обладает народ.

Народному просветителю близки, понятны и дороги те мысли и чувства, которые волновали и вдохновляли великого народного поэта. Вот почему поэзия Некрасова — такая родная и созвучная благородной душе Ильи Николаевича.

В поэме «Кому на Руси жить хорошо» Некрасов горестно вздыхал:

Э! эх! придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?

Можно без преувеличения сказать, что практическая деятельность И. Н. Ульянова вся без' остатка была отдана борьбе за приход этого «желанного времечка». Он, не уставая, сеял в народе, «разумное, доброе, вечное», нисколько не заботясь о том, чтобы усилия его заметили, оценили, оставался все тем же скромным идейным тружеником, каких немало дала русская земля.

И. Н. Ульянов не был бы идейным борцом-шестидесятником, если бы не верил в то, что часы истории ни остановить, ни повернуть вспять нельзя, что прогресс неотвратим, что русский народ, талантливый, трудолюбивый, добудет себе лучшее будущее.

Не было дороже и любимее для Ильи Николаевича поэта, чем Некрасов — певец его родной Волги, защитник угнетенных и обездоленных, зовущий их на борьбу за разум, добро, справедливость.

Со студенческой скамьи не расстается И. Н. Ульянов с тетрадью, в которую переписывает печатающиеся в то время в журнале «Современник» стихотворения своего любимого поэта. Не пропускает он и ходивших по рукам в студенческой среде рукописных сборников произведений Некрасова.

Позднее, в 1863 г., Илья Николаевич приобретает книгу «Стихотворения Н. Некрасова» (изд. 3-е, СПб., части I и II), где впервые были опубликованы знаменитые «Размышления у парадного подъезда», где внимание молодого учителя привлекли «Песня Еремушке», «Тишина», «Плач детей», «На Волге (детство Валежникова)», «Школьник», «Саша», «Поэт и гражданин» и другие шедевры.

Именно про этот небольшой томик И. С. Тургенев сказал:

«А стихи-то Некрасова, собранные вместе, жгутся!».

«Стихотворения Н. Некрасова» — настольная книга Ильи Николаевича. Он часто обращается к этому сборнику, читает и перечитывает особенно понравившиеся, созвучные его 'собственным взглядам произведения, подчеркивает, делает пометки, вписывает то, что было изъято царской цензурой.

Так, например, в стихотворении «Поэт и гражданин» (часть II, стр. 79) после слов «Умрешь не даром» восстановлена сделанная цензурой купюра: «...Дело прочно, когда под ним струится кровь...». В том же стихотворении (стр. 82) вписаны не пропущенные цензурой четыре строки, в которых говорится о декабристах:

...Но молчу. Хоть мало
И среди нас судьба являла
Достойных граждан... Знаешь ты
Их участь?.. Преклони колени!..

«У нас была в руках,— вспоминает А. И. Ульянова,— книжечка отца — ранние стихотворения Некрасова, издание 1863 года».

Эту «книжечку» держали в руках все дети Ильи Николаевича — они имели возможность читать ее без цензорских искажений.

Позже Илья Николаевич приобрел для своих детей полное посмертное издание стихотворений Некрасова, вышедшее в 1879 г. в четырех томах. В семье им зачитывались. Старшие дети, по словам Анны Ильиничны, особенно увлекались «Дедушкой» и «Русскими женщинами»,— вообще интерес к декабристам был большой.

Анна Ильинична рассказывает, что своему старшему сыну еще в его детские годы Илья Николаевич отмечал те стихотворения Некрасова, в которых преобладали гражданские мотивы, как то: «Песня Еремушке», «Размышления у парадного подъезда». «...Отец, одушевленный лучшими идеями конца шестидесятых и начала семидесятых годов, рано направлял в смысле общественных идеалов Сашу — своего старшего сына, лучшую надежду и несомненного любимца».

Младшая дочь также говорит, что Илья Николаевич влиял на умственное развитие детей, знакомил их с лучшими произведениями русских и иностранных классиков, указывая, в частности, на стихи своего любимого поэта Некрасова.

Очень рано произведения Некрасова Илья Николаевич дал в руки своему среднему сыну. И не только дал, но и объяснил ему, какое огромное место занимает поэт в русской литературе, как верно и метко изображает он Россию, как тонко и естественно сочетает гражданскую, демократическую тематику «с красотою Пушкина и силою Лермонтова» (слова Добролюбова).

Отец старался, по словам Марии Ильиничны, привить Володе и другим детям то сознание долга, которое было так сильно развито у него, выработать у них сильный характер, волю, качества человека и гражданина, так страстно воспетые Некрасовым:

Жизни вольным впечатлениям
Душу вольную отдай.
Человеческим стремлениям
В ней проснуться не мешай.

С ними ты рожден природою —
Возлелей их, сохрани!
Братством. Равенством, Свободою
Называются они.

Возлюби их! на служение
Им отдайся до конца!
Нет прекрасней назначения,
Лучезарней нет венца.

Будешь редкое явление,
Чудо родины своей;
Не холопское терпение
Принесешь ты в жертву ей:

Необузданную, дикую
К угнетателям вражду
И доверенность великую
К бескорыстному труду.

Поэзия Некрасова прочно вошла в жизнь Владимира Ильича.

«Вспоминаю,— писал художник И. К. Пархоменко, рисовавший В. И. Ленина с натуры в ноябре 1921 года,— что, когда я упомянул об одном шумливом поэте наших дней, Ленин сказал, что «воспитанный на Некрасове», он таких поэтов не понимает».

«Воспитанный на Некрасове» — разве можно полнее и точнее выразить то значение, которое имел в жизни Владимира Ильича великий русский поэт-демократ!

 

«Илья Николаевич,— отмечает Н. К. Крупская,— был крупным общественным деятелем, беззаветно боровшимся с народной темнотой, с последствиями рабства, но он был сыном своей эпохи, и то, что так волновало его сыновей — Александра и Владимира,— то, о чем говорил Чернышевский,— характер реформы 1861 г., проведенной так, как того хотели помещики, выкупные платежи, отрезка у крестьян лучших земель — меньше волновало его: для него Александр II оставался царем-освободителем».

Выстрел Каракозова, раздавшийся на четвертый день после рождения старшего сына Саши, ошеломил Илью Николаевича.

Д. В. Каракозова и его двоюродного брата Н. А. Ишутина он знал лично, а еще один член ишутинского кружка, Н. П. Странден, был его учеником. В связи с этим фамилия Ульянова также фигурировала в следственных материалах по каракозовскому делу.

Но если выстрел Каракозова так и остался для Ильи Николаевича чем-то совершенно неожиданным, необъяснимым, прозвучавшим, подобно грому среди ясного неба, то последовавшая через некоторое время целая серия покушений на царя заставила его серьезно задуматься. Значит, это — не случайность, не проявление расстроенной психики, значит, имеются какие-то глубокие причины, руководящие этими юношами, заставляющие их самих идти на верную гибель.

Человеку, знакомому с идеями Чернышевского и Добролюбова, увлекающемуся произведениями Некрасова, Салтыкова-Щедрина, поэтов «Искры», понять эти причины было не так уж трудно. Недовольство окружающей действительностью, нежелание мириться с царством помпадуров и помпадурш, с засильем Разуваевых, Колупаевых, Деруновых, с возведенными в принципы официальной политики произволом, лицемерием, ложью, хищничеством, предательством, пустомыслием,— вот что толкало этих честных молодых людей на столь отчаянные, сколь и бесплодные поступки.

Ведь если перенестись немного вперед и вслушаться в то, что говорил на процессе один из «первомартовцев» 1881 г. А. И. Желябов, то логика превращения воодушевленного высокими идеалами мечтательного юноши в грозного террориста станет особенно понятной.

«Если вы, господа судьи,— заявлял Желябов,— взглянете в отчеты о политических процессах, в эту открытую книгу бытия, то вы увидите, что русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами, что в нашей деятельности была юность, розовая, мечтательная, и если она прошла, то не мы тому виною».

Пройдет всего шесть лет, и почти те же слова повторит на аналогичном процессе «первомартовец» 1887 г., собственный сын Ильи Николаевича Александр Ульянов...

К счастью, отец не знает и никогда не узнает, какая судьба уготована его Саше.

Но отцовское сердце, отцовский инстинкт не обманывают Илью Николаевича. Он видит, в каком направлении развиваются его дети, он сам немало сделал для того, чтобы они росли широко и прогрессивно мыслящими людьми, чтобы они воспитывались на самых передовых идеях своего века.

Но время было такое, что следовало проявлять большую осторожность.

«...Отец,— вспоминает Анна Ильинична,— не бывший никогда революционером, в эти годы, в возрасте за 40 лет, обремененный семьей, хотел уберечь нас, молодежь. Поэтому же, вероятно, следующим детям он никакого подчеркиванья в смысле общественных идеалов не делал. По крайней мере, я не слыхала о них, а думаю, что неизвестным для меня это бы не осталось».

Наступило 1 марта 1881 г., и террористический удар, от которого Александру II столько раз удавалось увернуться, достиг цели. Телеграф, газеты тут же разнесли известие об этом по всей России. Общественное мнение было взбудоражено. Илью Николаевича весть эта потрясла. А. И. Ульянова-Елизарова говорит об отце: «Что же касается отношения к террору, то помню его в высшей степени взволнованным по возвращении из собора, где было объявлено об убийстве Александра II и служилась панихида. Для него, проведшего лучшие молодые годы при Николае I, царствование Александра II, особенно его начало, было светлой полосой, и он был против террора».

А. И. Ульянова-Елизарова припоминает, что при разговоре отца с ней по возвращении из собора Саша не присутствовал. Ей также не удалось завязать с ним разговор на эту тему, он больше отмалчивался. Но она тогда как-то не остановила на этом своего внимания.

«...Я думаю, что отец,— продолжает Анна Ильинична,— говоривший на эту тему со мной, не мог не говорить с братом, с которым он вообще с детства больше беседовал по общественным вопросам. Тот факт, что я об этой беседе ни от одного их них не слыхала, показывает, что либо Саша определенно не согласился с отцом, либо он о своем, может быть не вполне сложившемся, мнении (ему не минуло еще в то время 15 лет) умолчал».

Что касается Владимира Ильича, то он, по свидетельству Н. К. Крупской, рано стал думать о политических вопросах и сам впоследствии рассказывал ей, как его поразило то, что отец был очень расстроен убийством царя: «Ильич вспоминал, как волновался Илья Николаевич, когда пришла весть об убийстве Александра II, надел мундир и пошел в собор на панихиду. Ильичу было тогда только одиннадцать лет, но такие события, как убийство Александра II, о котором все кругом говорили, которое все обсуждали, не могло не волновать и подростков. Ильич, по его словам, стал после этого внимательно вслушиваться во все политические разговоры».

 

В статье «О значении авторитета в воспитании» Добролюбов, цитируя Н. И. Пирогова, писал о роли убеждений:

«...Убеждения даются нелегко: «Только тот может иметь, их, кто приучен с ранних лет проницательно смотреть в себя, кто приучен с первых лет жизни любить искренно правду, стоять за нее горою и быть непринужденно откровенным — как с наставниками, так и с сверстниками»».

Ранняя выработка убеждений Сашей, Володей и другими детьми Ульяновых, тем-то и объясняется, что они с начальных лет жизни были приучены «проницательно смотреть в себя», «любить искренно правду, стоять за нее горою».

Еще Белинский утверждал, что «кто не сделался прежде всего человеком, тот плохой гражданин...»

В полном соответствии с этой очень глубокой мыслью Белинского Добролюбов говорит о необходимости воспитания в каждом ребенке «внутреннего человека», о необходимости считаться «с действительной жизнью и природой детей и вообще воспитываемых».

Добролюбов ни в коей мере не выступает против той очевидной истины, что младшее поколение должно находиться под влиянием старшего — от этого, по его мнению, проистекает неизмеримая польза для развития и совершенствования человека и человечества. Он говорит только о том, что не надо прошедшее ставить идеалом для будущего, не надо требовать от новых поколений безусловного, слепого подчинения взглядам предшествующих.

Значит ли это, что надо предоставить ребенку полную волю, ни в чем не останавливая его, во всем уступая его капризам?

Совсем нет, заявляет автор статьи. Нужно только, чтобы в воспитании господствовала разумность, которая представлялась бы ясной и самому ребенку. Нужно, чтобы меры воспитания проявлялись в таком виде, чтобы могли быть вполне и ясно оправданы в собственном сознании ребенка. Добролюбов требует, чтобы воспитатели выказывали более уважения к человеческой природе и старались о развитии, а не о подавлении внутреннего человека в своих воспитанниках, и чтобы воспитание стремилось сделать человека нравственным — не по привычке, а по сознанию и убеждению.

Конечно, дети еще не развиты настолько, чтобы отчетливо представлять себе разумность родительских требований, ясно понимать свои обязанности. Но в том-то и заключается искусство воспитания, чтобы развить в них это понимание. А ума и проницательности в детях куда больше, чем зачастую предполагают иные воспитатели.

Статья Добролюбова «О значении авторитета в воспитании» является, по его собственному выражению, апологией прав детской природы против педагогического произвола, останавливающего естественное развитие ребенка.

Статья Н. А. Добролюбова «О значении авторитета в воспитании» имела огромное прогрессивное воздействие. Н. К. Крупская утверждает: «Добролюбов покорил и честное сердце Ильи Николаевича, и это определило работу Ильи Николаевича как директора народных училищ Симбирской губернии и как воспитателя своего сына — Ленина — и других своих детей, которые все стали революционерами» .

Н. А. Добролюбов писал о воспитании у детей сильной воли, о выработке у них сознательного отношения к своим обязанностям.

«Методами Добролюбова,— говорит Надежда Константиновна,— воспитывал Ильича отец... Илья Николаевич, обращая внимание на то, чтобы Владимир Ильич хорошо и упорно учился, все же старался воспитать в нем, как того требовал Добролюбов, сознательное отношение к тому, чему и как учили его в школе... И еще одну черту воспитало в Ильиче добролюбовское отношение к детям: это уменье и к себе, к своей деятельности подходить с точки зрения интересов дела, оно застраховало Ильича от мелочного самолюбия. Кроме строгого отношения к себе Илья Николаевич... особо ценил в детях искренность, старался воспитывать ее в ребятах. О важности воспитания искренности писал Добролюбов. Одной из особенно характерных черт Ильича была искренность».

 

Подходить к себе, к своей деятельности с точки зрения интересов дела.

Так всегда поступает Илья Николаевич.

Его личный пример, его непрерывный самоотверженный труд уже сами по себе имеют огромное воспитательное значение. Но одним примером дело не ограничивается.

Сам чрезвычайно скромный и строгий к себе, считающий, что его напряженная идейная работа есть выполнение долга, не больше, Илья Николаевич, по словам его старшей дочери, и своих детей воспитывает в этом духе.

Он внимательно следит за тем, как готовятся к поступлению в гимназию, а затем занимаются в ней Саша и Володя. Отличаясь чрезвычайной исполнительностью и щепетильной точностью, он систематически и настойчиво приучает их к серьезному и внимательному отношению к работе, к пониманию необходимости и важности приобретения знаний, к точному выполнению всех уроков.

Часто он приглашает Володю к себе в кабинет и тщательно проверяет его уроки. Но Володя сделал их безукоризненно. Тогда Илья Николаевич начинает спрашивать его по латыни и не только то, что он проходил в последние дни, а по всей тетради, за прошедшие несколько месяцев. И, несмотря на то, что и в этом случае Володя, как правило, отвечает хорошо и уверенно, отец не спешит с похвалой.

Илья Николаевич боится любого проявления изнеживающего домашнего баловства, решительно выступает против «захваливания», как он выражался, считая вредным чересчур высокое мнение о себе.

«Педагогическая линия» Ильи Николаевича дала благотворные результаты. Володе с детства, по словам Анны Ильиничны, стало чуждо хвастовство, важничание — эти неприятные свойства, которых он не терпел и в более поздние годы.

Анна Ильинична вспоминает, что, возвращаясь из гимназии, Володя рассказывал отцу о том, что было на уроках и как он отвечал,— такой порядок был заведен по настоянию Ильи Николаевича. Так как обычно повторялось одно и то же — удачные ответы, хорошие отметки, то иногда Володя просто, быстро шагая мимо кабинета отца по крохотной комнате, через которую шла его дорога к себе, наверх, скороговоркой на ходу рапортовал: «Из греческого пять, из немецкого пять».

«Так ясна у меня перед глазами эта сцена: я сижу в кабинете отца и ловлю довольную улыбку, которой обмениваются отец с матерью, следя глазами за коренастой фигуркой в гимназической шинели, с торчащими из-под форменной фуражки рыжеватыми волосами, проворно мелькающей мимо двери. Предметы, конечно, менялись; иногда звучало: «Из латыни пять, из алгебры пять», но суть была одна: получалась обычно одна отметка — 5».

Старшая дочь слышала, как отец говорил в те годы матери, что Володе все слишком легко дается и он боится, что в нем не выработается трудоспособность. Опасения эти оказались излишними — благодаря влиянию отца Володя, как и его брат Александр, сумел выработать в себе исключительную трудоспособность.

И не только трудоспособность.

Володя унаследовал от отца необыкновенную целеустремленность, серьезное отношение к работе, те навыки в ней, которые в соединении с выдающимися способностями составляли всю жизнь его силу.

Мария Ильинична вполне согласна со своей старшей сестрой: «То строгое отношение к себе и своим обязанностям..., которое отличало всегда Владимира Ильича, было в значительной степени заложено у него с ранних лет примером и влиянием отца».

 

В. А. Калашников, В. В. Кашкадамова и многие другие близко соприкасавшиеся с Ильей Николаевичем люди вспоминают о его необычайной деликатности, мягкости, исключительном такте.

«Деликатность и такт — свойства трудные и более редкие, чем талант. Их нельзя представить или разыграть, не сорвавшись. Их нужно иметь, и тогда они скажутся сами собой в тысяче пустяков... Илье Николаевичу было свойственно почти физически чувствовать чужое бытие — характер, натуру, настроение ученика, чувствовать с подлинным внутренним равенством — главным условием деликатности... И в классе тотчас почувствовали, что в каждом из них он видит и уважает равного себе человека».

Процитировав эти строки из романа Мариэтты Шагинян «Семья Ульяновых», Дмитрий Ильич заметил: «Глубоко правильно! Это свойство было полностью унаследовано от отца Владимиром Илъичем и в значительной степени содействовало успеху его дела».

О деликатности, такте, скромности, чуткости Владимира Ильича рассказывают товарищи по первым марксистским кружкам, по петербургскому «Союзу борьбы», по тюрьме, ссылке, эмиграции, товарищи по партии, рабочие, крестьяне — все те, кто имел счастье общаться с этим великим и в то же время таким простым, отзывчивым, обаятельным человеком.

П. Н. Лепешинский говорит о Владимире Ильиче: «Всякий товарищ, с которым его свела судьба и общее революционное дело, был для него предметом нежных забот и внимания».

М. М. Эссен, познакомившуюся с Владимиром Ильичей в 1902 г. в Женеве, всегда поражало, с каким доверием и вниманием он всегда слушал. Это был такт большого человека: одобрить работника, поднять в нем веру в свои силы, зажечь бодростью и энергией. «Замечательная была черта у Ленина,— пишет М. М. Эссен,— он никогда не давал чувствовать своего превосходства, не давил своим авторитетом, считался с мнением других, видел в каждом товарище равного себе. Оттого так легко было с ним, так радостно и свободно дышалось».

Но не ко всем было у него одинаковое отношение.

«Владимир Ильич,— вспоминает та же Эссен,— был безгранично внимателен к тем, кто шел в ногу с партией, кто боролся за революционный марксизм, за дело освобождения рабочего класса, за социализм, но был беспощаден к своим политическим противникам, был непреклонен при защите своих принципиальных позиций».

По свидетельству родных, Владимир Ильич во многом был похож на отца.

«Много общего,— говорит Мария Ильинична,— было у них и в чертах характера и в привычках. Сила воли, энергия, способность целиком и безраздельно отдаваться своему делу, гореть на нем, крайне добросовестное отношение к своим обязанностям, а также большой демократизм, внимательное отношение к людям — эти черты были общи для Ильи Николаевича и Владимира Ильича».

Если Илье Николаевичу предстояло какое-нибудь дело, он сразу же загорался, тщательно к нему готовился, интересовался мельчайшими подробностями, связанными с выполнением новой работы.

«Эта особенность Ильи Николаевича разузнать все досконально о том ближайшем новом, что его ждет,— рассказывает Д. И. Ульянов,— была свойственна в полной мере и Владимиру Ильичу. Что можно — прочитать, где можно — расспросить живых людей о тех местах, куда предстояло ехать. И это было весьма характерно для него».

Современники утверждают, что Владимир Ильич унаследовал от отца и математические способности.

Общим для них, по словам Марии Ильиничны, было также уменье ограничиваться самым необходимым, не тратить денег на себя и, помимо этого, как у Ильи Николаевича, так и у Владимира Ильича был своего рода консерватизм по отношению к вещам, платью и прочему; привыкнув к чему-нибудь, они потом неохотно с ним расставались.

Умение ограничиваться самым необходимым Илье Николаевичу было присуще с детства и объясняется оно теми крайне стесненными материальными условиями, в которых он рос. Но даже став инспектором, а затем и директором народных училищ, Илья Николаевич не очень поправил свои материальные дела. На содержание большой семьи, учебу и воспитание детей уходило все его жалованье, но он уже привык расходовать на себя очень мало, привык обходиться без особого комфорта и не чувствовал каких-то неудобств. Его всегдашняя непрактичность восполнялась исключительным хозяйственным умением Марии Александровны.

Дети, особенно мальчики, в этом отношении сильно походили на отца.

Анна Ильинична пишет: «Володя был всегда очень непрактичен в житейских обыденных вещах,— он не умел и не любил покупать себе что-нибудь, и обычно и позже эту задачу брали на себя мать или я. В этом он напоминал отца, которому мать заказывала всегда костюмы, выбирала материал для них и который, как и Володя, был чрезвычайно безразличен к тому, что надеть, привыкал к вещам и по своей инициативе никогда, кажется, не сменил бы их. Володя и в этом, как и во многом другом, был весь в отца».

Эта черта оставалась присущей Ленину в течение всей его жизни.

 

«Лицом и сложением Владимир Ильич был в отца»,— говорит его старшая сестра.

Младшая сестра уточняет: «Вообще физически Владимир Ильич был очень похож на отца. Он унаследовал его рост, его широкие скулы и черты лица, несколько монгольский разрез глаз, большой лоб. Он обладал таким же, как отец, живым характером».

По словам Анны Ильиничны, Володя получил в наследство от отца веселый, общительный нрав, склонный к юмору и шуткам, а также вспыльчивость. Но проявлялся он у Владимира Ильича более смело, в более свободных, чем у отца, условиях детства.

«Когда Илья Николаевич оживлялся, шутил и острил,— пишет Мария Ильинична,— его глаза так же загорались и блестели, как глаза Владимира Ильича, когда он бывал в ударе и оживленно беседовал с товарищами».

Все те, кто знал Илью Николаевича, рассказывают, каким общительным, веселым был он человеком, как удивительно смеялся — искренне, от души, самозабвенно.

Н. И. Веретенников считает, что хоть открытый, задушевный смех и у Володи, и у Ильи Николаевича был одинаково заразителен, но в смехе их было и резкое различие: Илью Николаевича смех как бы одолевал, он не в силах был остановиться, смеялся безудержно, иногда до слез, отмахиваясь руками, даже если они были чем-нибудь заняты. «Володя же, хохоча так же увлекательно и искренне, как бы владел смехом: он мог оборвать его и перейти, смотря по обстоятельствам, к серьезной или даже негодующей речи».

От того, что Владимир Ильич «владел смехом», смех о отнюдь не был менее задушевен, заразителен, чем у го отца.

«Никогда я не встречал человека, который умел бы так заразительно смеяться, как смеялся Владимир Ильич,— признается А. М. Горький.— Было даже странно видеть, что такой суровый реалист, человек, который так хорошо видит, глубоко чувствует неизбежность великих социальных трагедий, непримиримый, непоколебимый в своей ненависти к миру капитализма, может смеяться по-детски, до слез, захлебываясь смехом. Большое, крепкое душевное здоровье нужно было иметь, чтобы так смеяться».

 

 

СМЕРТЬ НА ПОСТУ

 «В 1886 году,— пишет А. И. Ульянова-Елизарова,— когда Владимиру Ильичу доходил шестнадцатый год, нашу счастливую семью постиг первый тяжелый удар: 12 января скончался скоропостижно отец — Илья Николаевич».

Сослуживец Ильи Николаевича, инспектор народных училищ К. М. Аммосов отмечал: «Небогатое здоровье Ильи Николаевича заметно пошатнулось в последние годы. Обремененный довольно сложными делами дирекции, требовавшими более пребывания на месте, в Симбирске, он при первой свободе от канцелярских дел спешил к своим любимым училищам в города и села. Так, чуть не в последние дни жизни своей (7—19 декабря) он произвел ревизию во многих школах Карсунского и Сызранского уездов».

Роковой исход ускорили те тяжелые условия, в которых приходилось работать И. Н. Ульянову.

Губернская администрация, церковники, помещики не жалуют народную школу. «Не устраивают» их и учителя-«ульяновцы», воспитанники педагогических курсов и Порецкой учительской семинарии.

Историк народных школ Симбирской губернии М. Суперанский свидетельствует, что, по отзыву И. Н. Ульянова, «это были самые желательные учителя, отличавшиеся как знанием педагогических приемов, так и добросовестным отношением к своим обязанностям».

Совсем иного мнения придерживаются власти. Симбирский губернатор Н. П. Долгово-Сабуров в специальном письме предупреждает директора народных училищ:

«В последнее время направление некоторых воспитанников Порецкой учительской семинарии стало возбуждать сомнение (например, Зотов, Агафонов и другие)... Не изволите ли признать полезным дать указания, что при назначении на должность учителей народных школ следует делать более тщательный между ними выбор».

Губернатор имел основания быть недовольным: выпускники семинарии Зотов и Агафонов преподавание в школе совмещали с революционной пропагандой среди крестьян. За это они были сосланы в Восточную Сибирь.

Но разве дело только в Зотове и Агафонове? Сами принципы, которых придерживались подготовленные Ульяновым учителя, находились в резком противоречии с официальными установками. Один из ревнителей этих установок, председатель Буинского уездного училищного совета протоиерей А. И. Баратынский печатно обвинил воспитанников Порецкой семинарии в недостаточной устойчивости «в своих религиозных понятиях». По этому поводу между ним и учителем семинарии Андреем Анастасьевым даже разгорелась полемика в «Симбирской земской газете».

Негодовало и земство. И все по той же причине.

«...Приходится пожалеть,— писал М. Суперанский,— что губернское земство прекратило содержание в Порецкой семинарии своих стипендиатов только потому, что направление учителей-семинаристов показалось неудобным местным землевладельцам».

12 июля 1884 г. инспектор народных училищ А. А. Красев сообщал своему бывшему коллеге В. И. Фармаковскому в Оренбург:

«...По нашим школьным делам в Симбирске не все спокойно. Местное духовенство, особенно же известный его деятель П. П. Никольский (член губернского училищного совета), обнаруживают необыкновенное раздражение в отношении к правам и деятельности местных инспекторов народных училищ, уличают нас в весьма неумелом и неискреннем отношении к вопросам школьного законоучительства и вообще набрасывают на нас такие тени, от которых может очень не поздоровиться всем нам в настоящее время».

Так было в губернском центре. Так было и в уездах.

Воспитанник Порецкой семинарии преподаватель училища в селе Жадовка Карсунского уезда Ф. С. Кириллов жаловался Илье Николаевичу на то, что за ним следят местный поп, псаломщик, пристав, судья, председатель земской управы, помещик-фабрикант. «Я рассказал ему о «почетных гостях», которые посещали мою школу..., о поповских у меня обысках и добавил, что весьма трудно работать в этом помещичьем гнезде по соседству с монастырем и сильным владельцем фабрики..., они сконфузят меня: ведь для них слово «из порецких» является раздражающим пугалом».

«...Что касается «почетных гостей»,— успокоил учителя Илья Николаевич,—...их не опасайтесь: они здесь не хозяева..., вас снять они не могут без уважительной на то причины; в содержании училища они не участвуют... Снять вас с этой работы никто не может, кроме меня».

В последний свой приезд в Карсунский уезд, в декабре 1885 г., уже незадолго перед смертью. И. Н. Ульянов снова наставлял жадовского учителя: «Главное — развивайте ум ребенка; придет время, он все осознает сам без всяких посторонних натаскиваний...»

В декабре 1885 г., находясь на третьем курсе Высших женских курсов в Петербурге, Анна Ильинична приехала на рождественские каникулы домой. В Сызрани она съехалась с отцом, возвращавшимся из очередной поездки по губернии, и оставшийся путь проделала вместе с ним на лошадях.

«Помню, что отец,— пишет Анна Ильинична,— произвел на меня сразу впечатление сильно постаревшего, заметно более слабого, чем осенью,— это было меньше чем за месяц до его смерти. Помню также, что и настроение его было какое-то подавленное, и он с горем рассказывал мне, что у правительства теперь тенденция строить церковноприходские школы, заменять ими земские. Это означало сведение насмарку дела всей его жизни. Я только позже поняла, как тягостно переживалось это отцом, как ускорило для него роковую развязку».

И местные власти, и духовенство, и «ведомственное» начальство в Казани и Петербурге все более косо поглядывают на Ульянова. Не нравится им, как он ведет дело.

Протоиерей Баратынский, тот самый Баратынский, который в 1879 г. ополчился против воспитанников Порецкой семинарии, сейчас выступает (правда, не называя имени) уже против самого директора народных училищ.

«Известно,— пишет Баратынский в «Симбирских губернских ведомостях» за несколько дней до смерти Ильи Николаевича,— что за последние 15—20 лет с легкой руки новейших педагогов — Ушинского, Паульсена, Водовозова, Корфа и других — начальная народная школа...

значительно ускорила успехи в обучении чтению и письму и в сообщении обучающимся детям так называемых реальных сведений; отводя сравнительно мало времени обучению религии, она мало-помалу ослабила влияние церкви на школу».

По тем временам это было чрезвычайно серьезное обвинение!

Деятельность Ильи Николаевича, по словам его старшей дочери, «стала подпадать под подозрение...». На протяжении ряда лет из Симбирска идут соответствующие донесения в Казань, из Казани — в Петербург. Еще в бытность управляющим министерством народного просвещения А. А. Сабурова (с апреля 1880 по март 1881 г.) И. Н. Ульянов, как пишет Анна Ильинична, «был оставлен по выслуге 25 лет не на 5 лет, как обычно, а лишь на один год...».

«Это косвенное неодобрение его деятельности было очень тягостно для Ильи Николаевича. Предстояло быть оторванным от дела всей жизни; тревожила, кроме того, перспектива остаться с большой семьей без заработка. И лишь вследствие того, что сам Сабуров был удален через год, Илья Николаевич был оставлен на пятилетие».

В марте 1882 г. министром народного просвещения стал граф И. Д. Делянов. Его приказом от 15 января 1886 г. директор народных училищ Симбирской губернии «действительный статский советник Ульянов» оставлялся на службе лишь «по 1 июля 1887 г.».

Это было новым выражением недоверия И. Н. Ульянову. Но Илья Николаевич уже не успел ознакомиться с приказом: он скончался тремя днями раньше его издания.

 

Конец декабря 1885 и начало января 1886 г., по словам старшей дочери, были, как всегда, заполнены у Ильи Николаевича «лихорадочной работой по составлению ежегодных отчетов».

«В продолжение... рождественских праздников,— сообщал А. А. Красев В. И. Фармаковскому,—...Илья Николаевич был очень здоров, весел и 6 января отлично танцевал польки и кадриль Монстр у себя дома».

Побывал он на вечеринке у инспектора народных училищ Владимира Михайловича Стржалковского. В. В. Кашкадамова пишет, что она состоялась 6 января. А. А. Красев называет другую дату — 10 января.

Кашкадамова, также присутствовавшая на вечеринке, вспоминает, что на ней она видела Илью Николаевича:

«В этот вечер он, как всегда, был весел, сыпал шутками и остротами и, как всегда, искрились его глаза (эти искры были и в глазах Володи)».

А. А. Красев добавляет:

«Вечер прошел очень благополучно и весело, но на обратном пути Илья Николаевич был очень молчалив и, пришедши домой, почувствовал легкие боли в желудке и позыв на рвоту».

Анна Ильинична:

«Около 10 января отец заболел. По мнению врача и его самого, это было только желудочное расстройство. Достаточного внимания на болезнь не было обращено: отец был на ногах, продолжал заниматься, к нему ходили его сотрудники — инспектора».

11 января пришли А. А. Красев и В. М. Стржалковский.

«В субботу (11 января),— писал Красев,— мы закончили отчет уже одни с Владимиром Михайловичем и расстались с больным в полной надежде на его выздоровление...»

«За день до смерти Ильи Николаевича,— вспоминает В. В. Кашкадамова,— я была вечером у Ульяновых, и хотя Илья Николаевич чувствовал себя лучше, однако за обычным чаепитием его не было. Мы сидели в столовой и тихо разговаривали о его болезни и предстоящем отъезде Анны Ильиничны в Петербург на курсы, после зимних каникул, и прислушивались к его покашливанию в кабинете, отделявшемся от столовой тонкой стеной. Никому и в голову не приходило, что через день его уже не будет в живых».

Ночь на 12 января Илья Николаевич, по словам старшей дочери, провел почти без сна: «Я находилась при нем, и он поручал мне читать какие-то бумаги; при этом я заметила, что он начинает немного путать и заговариваться, и я убедила его прекратить чтение».

12 января к Илье Николаевичу пришли И. Я. Яковлев и его жена Екатерина Алексеевна. Долго с ним говорили.

В самый день смерти, пишет младшая дочь, Илья Николаевич продолжал часов до двух работать вместе с одним из своих помощников-инспекторов — В. М. Стржалковский. Сидеть ему было трудно — занимался он полулежа. Завершив работу, сделал, по словам А. А. Красева, «последнее распоряжение о переписке своего годового отчета, только что оконченного...».

Когда Мария Александровна пригласила мужа обедать, он отказался, сказав, что ляжет отдохнуть.

«Но когда мы все собрались за столом,— вспоминает Мария Ильинична,— Илья Николаевич вышел в столовую и, остановившись около двери, обвел всех нас долгим взглядом. Что-то особенное было в этом взгляде, как будто он чувствовал, что с ним творится что-то неладное».

«Точно проститься приходил»,— говорила позднее Мария Александровна.

Глубоко запал в памяти младшей дочери этот взгляд Ильи Николаевича, такой сосредоточенный и серьезный:

«Потом отец повернулся и ушел к себе в кабинет. Когда мать после обеда заглянула к нему, она увидела, что отец лежит на диване и дрожит от озноба. Испугавшись, мать накрыла его потеплее и тотчас же послала за врачом...»

А. А. Кадьяна, лечащего врача-семьи Ульяновых, не было в то время в Симбирске, и Мария Ильинична вспоминает, как ее мать жалела об этом. Это сожаление Мария Александровна высказала и Кадьяну, когда он уже после смерти Ильи Николаевича посетил семью Ульяновых.

Пришлось обращаться к другому доктору — Лекгеру. Но и он опоздал.

«...Часу в пятом,— вспоминает Анна Ильинична,— мать позвала в тревоге меня и Володю. Отец был, очевидно, уже в агонии: содрогнулся пару раз всем телом и затих».

Старшая дочь считает, что в болезни Ильи Николаевича не разобрались. В заблуждение ввели боли в желудке. По мнению Анны Ильиничны, в болезни отца «были и мозговые явления, если она не была всецело мозговой».

На запрос попечителя учебного округа врач Лекгер отвечал, что точно причина смерти И. Н. Ульянова установлена не была:

«Я могу только предположительно, хотя с громадной вероятностью, сказать, что ближайшей причиной смерти было кровоизлияние в головной мозг».

«От какой болезни умер отец?— задает вопрос Мария Ильинична.— Вскрытие, которое могло бы точно установить причины смерти, не было произведено. Может быть, сердце не выдержало напряженной работы, а возможно, как высказывались потом предположительно врачи, у отца было кровоизлияние в мозг, которое и свело его в.могилу на 55-м году жизни».

 

Сын И. Я. Яковлева Алеша с Митей Ульяновым морозным лунным вечером 12 января катались на салазках с горы, спускавшейся к Свияге, а затем, придя в дом к Яковлевым, занялись борьбой в большой комнате.

«Неожиданно,— вспоминал впоследствии А. И. Яковлев,— хлопает входная дверь, и в передней раздается голос Владимира Ильича, тогда ученика 7-го класса Симбирской классической гимназии... Владимир Ильич не раздевается, как обычно, а остается в передней и быстрым шепотом что-то говорит моему отцу».

Алеша обращает внимание на необычный вид Володи Ульянова: «лицо его бледно, губы сжаты, глаза опущены».

Обращаясь к брату, Володя «спокойно, но голосом, не допускающим возражений», говорит:

— Митя, одевайся, поедем домой.

Алеше кажется странной еще одна деталь: несмотря на то, что его дом находится недалеко от квартиры Яковлевых, Володя приехал на извозчике: «Это было не в обычаях у живших со спартанской простотой Ульяновых».

«Не понимая, в чем дело, но уже тревожно настроенный, Митя спешно одевается и следует за братом. Владимир Ильич прощается молча, с сумрачным лицом...»

Когда братья ушли, Алеша подбегает к своему отцу и спрашивает, почему Митю понадобилось увезти так рано. Отец смахивает слезу и произносит:

— Илья Николаевич скончался.

Запись, сделанная со слов Д. И. Ульянова, подтверждает и дополняет рассказ А. И. Яковлева:

«В день смерти отца Володя пришел за Дмитрием Ильичей к Яковлеву и повел его домой; по дороге осторожно, предварительно поговорив о тяжелой болезни отца и таким образом подготовив к тяжелому известию, сказал ему о смерти отца».

Подросток, которому не исполнилось еще шестнадцати лет, впервые в жизни испытав такое страшное потрясение, не теряет, однако, самообладания. Он глубоко страдает, но в то же время крепко держит себя в руках, сохраняет присутствие духа, поступает так, как необходимо поступать при данных обстоятельствах.

В эти первые же часы после кончины главы семьи в душе Володи появляется новое чувство: сейчас он в доме — самый старший мужчина. Следовательно, он обязан вести себя, как подобает мужчине. Как это ни странно, ни непривычно звучит, но в эту тяжелую годину он — опора семьи. Он должен поддерживать мать, сестер, младшего брата. И это ощущение неожиданно выпавшей на его долю миссии прибавляет сил.

 

О смерти Ильи Николаевича В. В. Кашкадамова узнала на другой день утром: «Весть эта, как громом, поразила меня, да, вероятно, и все учительство. Не вполне доверяя известию, я побежала к Ульяновым и увидела нашего дорогого директора лежащим в обычном вицмундире, спокойного и будто улыбающегося. Глядя на него, не верилось, что он мертв».

Вера Васильевна помнит, что маленьких детей — Митю и Маню — старались удержать наверху, на антресолях. Но относительно Мити это плохо удавалось. Он то и дело сбегал вниз: очевидно, полагает Кашкадамова, эта необычайная суматоха в доме, толпа народу, панихиды школьных законоучителей производили на него большое впечатление.

На время похорон Ильи Николаевича Митю и Маню отвели на несколько дней в дом Яковлевых.

Живо запомнилась Кашкадамовой Мария Александровна — бледная, спокойная, без слез, без жалоб стоящая у гроба.

«Смерть Ильи Николаевича глубоко пор!азила меня,— вспоминает В. В. Кашкадамова.— Думаю, что потеря директора — руководителя и наставника — была для меня не меньшей утратой, чем была бы потеря близких родных. Я не могла себе представить школу и работу в ней без Ильи Николаевича».

Такие чувства испытывала не одна Кашкадамова.

«Другого Ильи Николаевича не будет»,— раздавались голоса после его кончины, которую симбирское учительство восприняло, как потерю близкого, родного человека.

Это свидетельство М. И. Ульяновой подкрепляется многочисленными фактами.

Преподаватель истории и географии Симбирской чувашской школы В. Н. Никифоров вспоминает о том, как реагировали на смерть И. Н. Ульянова его коллеги:

«Учителя искренне оплакивали его, уважаемого и любимого своего начальника и руководителя в педагогическом деле. Для них смерть Ильи Николаевича была большой скорбью — все сознавали, что лишились не только справедливого начальника, но и гуманнейшего человека — педагога».

Учитель И. С. Хохлов сообщал В. И. Фармаковскому:

«Это грустное известие сильно поразило меня, так как я был много облагодетельствован Ильею Николаевичем и даже, могу сказать, был выведен им на дорогу моей жизни, потому что по распоряжению Ильи Николаевича в 1879 г. я был прикомандирован (кажется, один в этом году из всей Симбирской губернии) к Казанскому учительскому институту, с какого времени я считаю начало моей карьеры; но, кроме личных моих привязанностей, жаль, очень жаль Илью Николаевича, как неутомимого и честного труженика, посвятившего всю лучшую половину своей жизни делу народного образования».

«...Много искренних сожалений на похоронах было высказано по адресу почившего народного деятеля и педагога,— вспоминал И. Я. Яковлев.— В волжских газетах, в связи с его кончиной, были помещены сочувственные статьи. Присылались телеграммы».

В «Симбирских губернских ведомостях» педагог А. П. Покровский, в частности, писал:

«12-го числа сего января Симбирская губерния лишилась одного из честнейших, благороднейших своих деятелей, и притом деятеля на таком важном поприще, как народное образование,— директора народных училищ Ильи Николаевича Ульянова... Так вот и напрашивается он на сравнение с трудолюбивой пчелою, которая с таким тщанием собирает вещество, которым воспользуется не столько сама она, сколько другие, но для которой, тем не менее, вся цель жизни заключается в том, чтобы собирать это вещество... Мы считали бы себя не исполнившими своего долга пред почившим, если бы не сообщили во всеобщее сведение... о проявлении деятельности его, так ясно свидетельствующей о преданности его своему делу и желании чем бы то ни было помочь нашим темным народным массам... выйти на свет божий умственно и нравственно...».

Похороны Ильи Николаевича еще раз наглядно показали, каким глубоким уважением и любовью пользовался этот выдающийся просветитель и педагог среди лучшей части симбирского общества.

Анна Ильинична справедливо указывает:

«Тот отклик, который смерть его нашла в Симбирске, то огромное число народа — сослуживцев, учащих и учащихся, а также представителей другого населения, которое пришло проводить его,— лучше всяких слов указывало на сложившееся к нему отношение, на оставленную им по себе память».

В составленном инспектором народных училищ К. М. Аммосовым некрологе обстоятельно рисуется картина похорон.

Весть о смерти Ильи Николаевича быстро облетела не только Симбирск, но и самые отдаленные уголки губернии. В эти дни в доме на Московской улице побывали все те, кто был непосредственно связан по службе, личным знакомством, близкой дружбой с Ильей Николаевичем. Из Сызрани, Карсуна, Алатыря, Ардатова приехали инспекторы народных училищ. Присутствовали педагоги и учащиеся всех симбирских учебных заведений. Все губернские учреждения прислали своих представителей. Счел своим долгом явиться губернатор.

«Отрадно было видеть при гробе покойного,— отмечается в некрологе,— это всеобщее выражение внимания и уважения к его личности и заслугам; это значительно облегчило скорбь близких к нему по деятельности людей о потере такого полезного деятеля».

Погребение состоялось 15 января.

«К 9 часам утра все сослуживцы покойного, учащие и учащиеся в городских народных училищах, г[-н] вице-губернатор, директор и многие учителя гимназии, кадетского корпуса и духовной семинарии и все чтители памяти покойного (а кто в Симбирске не знал и не уважал его) и огромное число народа наполнили дом и улицу около квартиры покойного».

Была совершена краткая лития. Один из учителей приходских училищ Симбирска произнес речь.

Затем гроб приняли на руки Володя Ульянов, ближайшие сотрудники и друзья Ильи Николаевича. Процессия направилась в находящуюся неподалеку приходскую церковь. Впереди ученики городских школ несли венки — от сослуживцев, от Симбирской гимназии, от трехклассного училища, от учителей и учительниц. Симбирские учителя на венке сделали надпись, хорошо выражавшую их чувства: «От приходских учителей и учительниц города Симбирска, пораженных безвременной утратой руководителя и отца».

В церкви состоялось отпевание. Инспектор народных училищ А. А. Красев и преподаватель духовной семинарии С. С. Медведков выступили с речами.

«...По окончании отпевания, совершено было перенесение тела на могилу при Покровском монастыре. Все расстояние от церкви до монастыря гроб с останками покойного несен был на руках его сослуживцами, учителями и друзьями».

Илья Николаевич был похоронен в ограде Покровского мужского монастыря, как пишет В. Н. Никифоров, «около каменной стены с южной стороны».

Впоследствии на могиле И. Н. Ульянова Мария Александровна поставила памятник с надписью: «Здесь покоится прах Ильи Николаевича Ульянова. Родился 14 июля 1831 года. Скончался 12 января 1886 года».

В течение полутора лет, прожитых в Симбирске после смерти Ильи Николаевича, на его могилу часто приходили члены семьи Ульяновых. Много раз побывал здесь Владимир Ильич.

В настоящее время недалеко от могилы И. Н. Ульянова высится прекрасный памятник работы скульптора М. Г. Манизера.

 

29 января 1886 г. на заседании Симбирской городской думы было выдвинуто предложение «почтить память скончавшегося директора народных училищ И. Н. Ульянова, педагогическая деятельность которого была известна всей России, а тем более городу Симбирску, где его неустанною деятельностью... дело народного образования получило самое широкое развитие».

Через полтора месяца, 14 марта, на заседании думы председатель училищной комиссии гласный И. А. Алатырцев предложил учредить «на средства города в городском училище, которое устроено трудами и заботами покойного, для беднейших учеников, принадлежащих к числу обывателей г. Симбирска, три стипендии имени Ильи Николаевича Ульянова, для чего из средств города должно быть ассигновано единовременно 400 рублей».

Однако на том же заседании другой гласный, Г. И. Зеленков, сочтя такое употребление средств непозволительной вольностью, заявил, что «дума будет отвечать перед обществом за трату городских денег». Предостережение возымело действие. В результате обсуждения было принято решение «поручить городской управе выразить письменно вдове покойного соболезнование городской думы; прочие же предложения управы отклонить».

Официальные круги так и не смогли по достоинству оценить заслуги И. Н. Ульянова. Это сделала прогрессивная общественность, справедливо зачислившая его в славную когорту выдающихся деятелей народного образования, не раз отмечавшая проделанную им гигантскую работу.

«Неутомимая деятельность Ильи Николаевича Ульянова,— констатировал писатель-публицист В. Н. Назарьев,— ...дала нашей губернии 434 хороших народных училища с 20 ООО учащихся. Легко сказать это, но нелегко вынести на своих плечах такой громадный труд...»

Петербургский журнал «Новь» писал в некрологе, посвященном И. Н. Ульянову:

«Он очень много потрудился на пользу народного образования, поставив его, как в Симбирске, так и в губернии, едва ли не лучше, чем оно поставлено в других местностях России. О преждевременной смерти его должны горько пожалеть друзья и приверженцы начального образования».

«Илья Николаевич,— указывает М. И. Ульянова,— оставил после себя яркий след своей неутомимой деятельностью в своих учениках, в том кадре народных учителей и учительниц, в тех «ульяновцах», которых он выпестовал в духе лучших идей 60-х и 70-х годов, в тех своих современниках, которые, живя в «ульяновское время», заражались его неутомимостью и преданностью делу».

Одному из этих современников, педагогу В. И. Анненкову, принадлежит, пожалуй, самый прочувствованный отзыв о замечательном воспитателе учителей, просветителе, человеке и гражданине:

«Как-то разговорились мы о деятельности и личности нашего покойного директора народных школ Ильи Николаевича Ульянова. Припомнили огромные выдающиеся заслуги перед обществом как Ильи Николаевича Ульянова, так и ближайших его питомцев, и... мы были поражены тем, как глубоко, беззаветно, всего себя может отдать человек на служение идее; мы и мечтать не могли приблизиться к тому идеалу человека и гражданина, какой воплощали в себе Илья Николаевич Ульянов и его ближайшие питомцы... И я вполне глубоко сознаю и понимаю благоговение и преклонение перед обаятельною личностью Ильи Николаевича Ульянова...

Да, редко дарит и балует нас мачеха-судьба такими выдающимися деятелями, возможными и понятными только в то время, о котором идет речь».

 

Минули десятилетия. Время, о котором так страстно мечтал Илья Николаевич Ульянов, наступило с победой Великого Октября, с торжеством в нашей стране самого справедливого общественного строя — социализма. И лишь при Советской власти пришло подлинно всенародное признание заслуг выдающегося сына России.

Кто у нас сейчас не знает славного имени Ильи Николаевича Ульянова! Благодарная память потомков увековечила его в названиях улиц и городов, учебных заведений, культурно-просветительных учреждений.

Когда в 1870 г. И. Н. Ульянов открыл школу в чувашском селе Ходарах, в ней стали заниматься 12 мальчиков. Сейчас в Ходарской средней школе имени И. Н. Ульянова учится свыше 600 человек. Среди многих сотен ее воспитанников — доктора и кандидаты наук, специалисты различных отраслей народного хозяйства, учителя, писатели, художники, кинорежиссеры.

Именем народного русского педагога названы не только Ходарская, но и многие школы Ульяновской и других областей Советского Союза. Это имя присвоено Ульяновскому педагогическому институту и Чувашскому государственному университету. Под флагом Советской Родины бороздит моря корабль-сухогруз «Илья Ульянов». Проводятся научные конференции, посвященные жизни и деятельности И. Н. Ульянова. Его благородный образ запечатлен в повестях и романах, в фильмах и спектаклях, в экспонатах многочисленных выставок и музеев.

Но не только в этом выражается любовь народа к Илье Николаевичу Ульянову. Лучшим памятником замечательному просветителю является широкое творческое использование богатого опыта его учительской и воспитательской практики, его педагогического наследия в постановке современного учебного процесса, в самой организации народного просвещения.

В повседневной деятельности наших передовых учителей и воспитателей обретают новую жизнь лучшие приемы и методы И. Н. Ульянова, проявляется то горение души, то «вдохновение отдачи», которые были так свойственны этому прекрасному педагогу и человеку.

Но разве только педагогам и воспитателям есть чему поучиться у Ильи Николаевича!

Вместе со своей женой Марией Александровной И. Н. Ульянов создал семью пламенных патриотов, семью, которая дала миру бессмертного Ленина.

Выступая на открытии Ленинского мемориала в Ульяновске, Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Л. И. Брежнев говорил:

«В том, что Ленин избрал такую дорогу в жизни, значительную роль сыграла семья Ульяновых. Не случайно все шестеро детей Ильи Николаевича и Марии Александровны стали революционерами. Их семья впитала лучшие традиции русской демократической культуры. Дух революции витал в этом доме».

На примере семьи Ульяновых советские люди учатся высокой идейности, гражданственности, благородству, самоотверженному служению народу, воспитывают в себе те качества, которые отличают строителя социалистического и коммунистического общества.

И в этом — историческое, непреходящее значение жизненного подвига Ильи Николаевича Ульянова.

 

ЛИТЕРАТУРА

Алпатов Н. И. Педагогическая деятельность И. Н. Ульянова. М., 1956.

Аммосов К. М. Илья Николаевич Ульянов (Некролог).—«Циркуляр по Казанскому учебному округу», 1886, № 1.

Анисенкова А., Балика Д. И. Н. Ульянов в Нижнем Новгороде. По документам Государственного архива Горьковской области. Горький, 1969.

Баратынский А. И. О состоянии народного образования в Буинском уезде.— «Симбирские губернские ведомости», 1870, 5 декабря.

Белинский В. Г. Полное собрание сочинений, т. 4. М., 1954.

Богословский Н. Николай Гаврилович Чернышевский. 1828—1889. М., 1955.

Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. М., 1969.

Веретенников Н. И. Володя Ульянов. Воспоминания о детских и юношеских годах В. И. Ленина в Кокушкине. М., 1967.

Веретенникова А. И. Записки земского врача.— «Новый мир», 1956, № 3.

Водолагин М. А. Ульяновы в Поволжье.— Сборник историко-литературных, теоретических и критических статей, вып. 7. М., 1972. .

Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 1—2. М., 1968—1969.

Горева О., Забержинский Б. Письма сестры Ленина.— «Волга» (Астрахань). 1968, 19 марта.

Горохов В. М., Рождественский Б. П. Илья Николаевич Ульянов и его педагогическая деятельность. Казань, 1942.

Григорченко В. Г. Документы о семье Ульяновых в фондах Государственного архива Ульяновской области.— «Известия научного совета» Архивного отдела УВД Ульяновского областного Совета депутатов трудящихся, вып. 2. Ульяновск, 1961.

Григорьев Н. Отец. Документальная повесть об Илье Николаевиче Ульянове. М., 1969.

Добролюбов Н. А. Собрание сочинений, в девяти томах. М.— Л., 1961—1964.

Жизнь как факел. История героической борьбы и трагической гибели Александра Ульянова, рассказанная его современниками. Сост. А. И. Иванский. М., 1966.

Иванский А. И. Илья Николаевич Ульянов. По воспоминаниям современников и документам. М.. 1963.

Иванский А. И. Молодой Ленин. Повесть в документах и мемуарах. М., 1964.

Известен всей России. И. Н. Ульянов. Статьи, документы, материалы, воспоминания. Авт.-сост. А. Карамышев. Саратов, 1964.

И. Н. Ульянов в воспоминаниях современников. Сост, А. Карамышев. Саратов, 1968.

Калашников В. А. Домашний учитель Ильича.— «Огонек», 1926, № 7.

Карамышев А. Л. Книга об отце В. И. Ленина.— «Новый мир», 1963, № 5.

Карамышев А. Л., Томуль А. И. Воспитание в семье Ульяновых. Саратов, 1969.

Кашкадамова В. В. Семейство В. И. Ульянова-Ленина в Симбирске. Воспоминания.— «Бакинский рабочий», 1926, 21 января.

Кондаков А. И. Директор народных училищ И. Н. Ульянов. М., 1964.

Кондаков А. И. И. Н. Ульянов в воспоминаниях учителя А. А. Волкова.— «Советская педагогика», 1939, № 1.

Корбут М. К. Казанский государственный университет имени В. И. Ульянова-Ленина за 125 лет (1804—1929), том 1. Казань, 1930.

Корнейчик Т. Д. Жизнь, отданная народу. Ульяновск, 1961.

Корнейчик Т. д. Некрасовский томик в семье Ульяновых.— «Учительская газета», 1953, 7 января.

Кропоткин П. А. Записки революционера. М., 1966.

Крупская Н. К. О Ленине. Сборник статей и выступлений. М., 1971.

Кузнецов П., Лашко В. И. Н. Ульянов и просвещение мордовского народа. Саранск, 1970.

Легенды и были Жигулей. Сост. С. Е. Кузменко. Куйбышев, 1967.

Ленин и Симбирск. Документы, материалы, воспоминания. Саратов, 1970.

Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 2. М., 1958.

Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 44. М., 1970.

Лепешинский П. Жизненный путь Ильича. Л., 1925.

Марков А. Ульяновы в Астрахани. Волгоград. 1970.

М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке, т. 3. СПб., 1912.

Мостовая Р. Дополнения к родословной.— «Волга» (Астрахань), 1968, 21 апреля.

Назарьев В. Н. Вешние всходы. Из воспоминаний, встреч и переписки 70-х годов.— «Вестник Европы», 1894, № 4.

Назарьев В. Н. Из весенних воспоминаний члена Симбирского уездного училищного совета.— «Симбирские губернские ведомости», 1894, 7, 11, 14 и 18 мая.

Остроумов Т. Исторический очерк Астраханской 1-й мужской гимназии за время с 1806 по 1914 год. Астрахань, 1916.

Педагог и просветитель И. Н. Ульянов. Саратов, 1965.

Печерникова И. А. Величие души. М., 1970.

Плещеев А. Н. Полное собрание стихотворений. М.— Л., 1964.

Подсудимые обвиняют. М., 1962.

Покровский А. Из воспоминаний об И. Н. Ульянове.— «Симбирские губернские ведомости», 1886, 29 января. Поэты «Искры», т. 1. Л., 1955.

Разенков Б. Незабываемое.— «Ульяновская правда», 1967, 17 декабря.

Савин О. М., Трофимов Ж. А. И. Н. Ульянов в Пензе. Саратов, 1973.

Садовский А. Отец В. И. Ленина в Нижнем (из воспоминаний).— «Школа и жизнь» (Нижн. Новгород), 1924, № 3. Семья Ульяновых. Саратов, 1975.

Суперанский М. Ф. Начальная народная школа в Симбирской губернии. Симбирск, 1906.

Трофимов Ж. Неверующий с 16 лет...— «Наука и религия», 1970, № 4.

Ульянов Д. И. Воспоминания о Владимире Ильиче. М., 1971.

Ульянов И. Н. Начальное народное образование в Симбирской губернии с 1869 по 1879 г.— «Журнал министерства народного просвещения», 1880, май.

Ульянов И. Н. О состоянии начальных народных училищ Симбирской губернии за 1869 год.— «Симбирские губернские ведомости», 1870, И, 21 и 25 апреля.

Ульянов И. Н. Отчет о состоянии начальных народных училищ Симбирской губернии в 1880 году.— «Красный архив», 1940, № 1.

Ульянова А. И. Детские и школьные годы Ильича. М., 1973.

Ульянова А. И. К статье г. В. Назарьева «Из весенних воспоминаний члена Симбирского уездного училищного совета».— «Симбирские губернские ведомости», 1894, 15 октября.

Ульянова М. И. Мать Владимира Ильича — Мария Александровна Ульянова.— «Вопросы истории КПСС», 1964, № 4.

Ульянова М. И. О Ленине. М., 1971.

Ульянова М. И. Отец Владимира Ильича Ленина Илья Николаевич Ульянов (1831—1886). М.—Л., 1931.

Усачев П. Семья Ульяновых в Астрахани.— «Сталинградская правда», 1936, 22 апреля.

Халманов В. Из крестьян нижегородских... Новые документы о семье Ульяновых.— «Сельская жизнь», 1969, 13 марта.

Чернышевский Н. Г. Избранные сочинения. М,— Л., 1950.

Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений в 15 томах. Т. 5. М., 1950.

Шагинян М. С. «Первая Всероссийская». Роман-хроника. М., 1965.

Шагинян М. С. Предки Ленина.— «Новый мир», 1937, № 11.

Шагинян М. С. Семья Ульяновых. Очерки, статьи, воспоминания. М., 1959.

Шуртаков С. И. Село Андросово: пошел отсюда род Ульяновых. М., 1970.

Юбилейный сборник памяти Ильи Николаевича Ульянова. Пенза, 1925.

Яковлев А. И. Иван Яковлевич Яковлев. 1848—1930. Чебоксары, 1958.

Янишевский Э. П. Из воспоминаний старого казанского студента. «Волжский вестник» (Казань), 1893, 5, 13, 15, 19, 22, 27 января, 10, 26 февраля, 16 апреля.