ЧЕЛОВЕК ТРУДА И ИДЕИ
Задача Ильи Николаевича далеко не ограничивается подготовкой учителей.
«В одно и то же время,— говорит В. Н. Назарьев,— Ульянов был просветителем целой губернии, строителем сельских школ, вечным просителем, назойливо вымаливавшим у земства лишний грош на школы, ...заступником и добрым гением учителей и учительниц, входившим во все мелочи их незавидного существования, и в то же время только что не вечным курьером, обязанным скакать на перекладных по нашим проселкам, замерзать во время зимних морозов и метелей, утопать в весенних зажорах, голодать и угорать в так называемых въезжих избах».
И он, по словам Назарьева, «в течение многих лет безропотно скакал, голодал, рисковал жизнью и здоровьем; по целым месяцам не видел своей семьи; распинался на земских собраниях, ...по нескольку часов подряд надрывался на сельских сходах, ...возился с плутами-подрядчиками; угрожал разжиревшим волостным старшинам какими-то крайними мерами ... и все-таки, при всей окружающей его неурядице, при всем физическом и моральном утомлении, каким-то чудом умудрялся не только сохранить врученный ему светильник, не дать ему потухнуть, но даже на глазах у всех в какие-нибудь первые три года своей службы построить в одном нашем (Симбирском.— А. И.) уезде до 10 новых училищных домов, организовав до 45 сельских школ...»
Конечно, в этом описании несколько сгущены краски, в одном фокусе собрано то, что во времени распределялось менее плотно, но объем работы Ильи Николаевича, моральные и физические усилия, которые приходилось ему употреблять, определены совершенно точно. К аналогичному по содержанию отрывку из очерка В. Н. Назарьева «Современная глушь» Анна Ильинична делает следующее примечание:
«Не надо забывать, что этот образ Ильи Николаевича, в общем правильный, нарисован писателем по профессии, который в заботе о яркости образов и красоте стиля не может обойтись без преувеличений, и писателем-помещиком, для которого пренебрежение к своему комфорту и уюту равносильно голодовке и риску жизнью».
Вообще, замечает Анна Ильинична, «в указанной выдержке мы видим интересное противопоставление барича-сибарита, увлекающегося порою красивыми идеями и словами, и разночинца, человека труда и идеи, для которого преданность последней неразрывна с беззаветным служением ей».
Очерк В. Н. Назарьева «Современная глушь» опубликован в мартовской и майской книгах «Вестника Европы» за 1876 г. (в это время Илья Николаевич был уже не инспектором, а директором народных училищ). По поводу этого очерка В. Н. Назарьев писал издателю «Вестника Европы» М. М. Стасюлевичу 10 марта 1876 г.:
«В своей статье я хлопотал более всего о том, чтобы передать правдивую историю школьного дела в нашем (Симбирском.— А. И.) уезде и потому обязан был сказать правду о нашем бывшем инспекторе Ульянове, представляющем редкое, исключительное явление между инспекторами. Это старый студент, сохранившийся таким, каким сидел на студенческой скамье, до настоящего времени, это одна из личностей, которых когда-то так мастерски изображал Тургенев,— это студент в лучшем смысле этого слова».
Меткое сравнение. В. Н. Назарьеву, часто встречавшемуся с Ульяновым, наблюдавшему его непосредственно в работе, не могли не броситься в глаза необыкновенная преданность идее, когда все решительно подчиняется одной, главной, задаче.
Цельность натуры Ильи Николаевича, полная отдача всего себя избранному делу обращают на себя внимание всех, кто с ним соприкасается.
М. И. Ульянова отмечает, что «скромность и простота, как в личных потребностях, так и в отношении к людям, в смысле демократизма и доступности, были очень характерны для него». «...Илья Николаевич был чиновником министерства народного просвещения, получал за свою службу чины и ордена, но остался чужд чиновничьего духа того времени с его прислужничеством и карьеризмом. Для него были важны не чины и ордена, а идейная работа, процветание его любимого дела, наилучшая постановка народного образования, во имя которого он работал не за страх, а за совесть, не щадя своих сил».
То же говорит об И. Н. Ульянове и другая его дочь, Анна Ильинична:
«...Нельзя представить себе менее подходящего для высоких чинов человека, чем он. Всегда демократично, на равной ноге со всеми держащийся, чрезвычайно скромный в одежде, в привычках, строгий во всем к себе, он до конца жизни сохранил тип учителя-разночинца.
...И современники описывали (см. воспоминания Назарьева), и мы, дети, помним, каким оживленным приезжал он всегда, как блестели его глаза, когда он рассказывал о решениях крестьянских сходов построить новую школу, об успехах существующих. И при этом одна радость, никакого подчеркиванья своей роли и значения. Так просто, как на что-то само собой разумеющееся, смотрел он на свою работу, настолько чуждо было ему всякое стремление выделить ее».
Министерство народного просвещения и Казанский учебный округ ценят в Ульянове усердного и знающего работника, но постепенно начинают замечать, что его практическая деятельность как-то не очень вяжется с официальными установками. Стремясь урезать и без того куцые реформы 60-х годов, царское правительство издает один реакционный декрет за другим, проводит политику «завинчивания гаек», а Илья Николаевич по-прежнему остается «шестидесятником», воодушевленным идеалами, ничего общего не имеющими с новым курсом властей.
Н. К. Крупская пишет: «Чтобы понять до конца, каким человеком был Илья Николаевич, надо прочитать «Современник», выходивший под редакцией Некрасова и Панаева, где сотрудничали Белинский, Чернышевский, Добролюбов».
Илья Николаевич воспитывался на знаменитом «Современнике», выходившем в 1836—1866 гг., на «Отечественных записках», в редакции которых с 1868 г. работали Н. А. Некрасов и М. Е. Салтыков-Щедрин.
Постепенно у него растет критическое отношение к существующему порядку вещей.
Маленькая, но очень характерная деталь. Один из подчиненных Ульянова, учитель В. Ф. Кашкаров, рассказывает, что, придя к нему, Илья Николаевич во время беседы «увидел на столе книгу, которую советовал класть дальше, чтобы посетители не видели ее... Между прочим, спросил, веду ли я с кем-нибудь переписку». В это время в Петербурге учился племянник Кашкарова, с которым он переписывался. «Илья Николаевич сказал, чтобы в письмах ничего лишнего не писать, так как письма на почте распечатываются».
Само положение И. Н. Ульянова как «официального лица», чиновника министерства народного просвещения, является чрезвычайно щекотливым.
С одной стороны, он обязан выполнять то, что от него требует начальство в Петербурге и Казани. Невыполнение этих требований грозит ему не только отстранением от должности, но и более суровыми карами.
С другой стороны, ему, выходцу из народных низов, впитавшему в себя лучшие, наиболее передовые идеи своего времени, хочется сделать эти идеи достоянием возможно более широких масс трудового люда.
«Нужна была поистине мудрость,— говорит советский историк А. И. Яковлев,— для того, чтобы Илья Николаевич, демократ по происхождению, вкусам, убеждениям, простой и деликатный человек в обиходе, хотя он и носил генеральский чин (будучи «его превосходительством», он не имел в себе ничего «генеральского» в старом, царском смысле), мог проработать как педагог в течение тридцати лет».
А. И. Яковлев — сын выдающегося общественного деятеля, просветителя чувашского народа Ивана Яковлевича Яковлева, соратника и единомышленника И. Н. Ульянова — сам рос в семье, целиком отдавшей себя служению народу. Для него ясно, что положение, занимаемое Ильей Николаевичем, открывает ему «большие возможности влиять на постановку образования выбором своих помощников-инспекторов, подбором учителей, строительством зданий, энергичной ревизией школ, разбросанных на расстоянии 500 километров с севера на юг,..».
Ради этой возможности приносить пользу простому народу, «детям вчерашних рабов», и мирится И. Н. Ульянов с положением, которое он занимает в губернской чиновничьей иерархии.
Здесь мы соприкасаемся еще с одной стороной многогранной работы Ильи Николаевича.
Н. К. Крупская отмечает: «В своей деятельности ... Илья Николаевич особое внимание обращал на то, чтобы вооружить знаниями многочисленных «инородцев», как тогда их называли, населявших Симбирскую губернию».
И. Н. Ульянов много делает для просвещения нерусских национальностей. Он разрабатывает план создания нерусских училищ, готовит для них необходимую материальную базу, заботится о снабжении этих училищ учебниками и учебными пособиями, растит кадры учителей, способных вести обучение по наиболее прогрессивным методам.
Благодаря энергичной деятельности И. Н. Ульянова, И. Я. Яковлева и других представителей культурного движения чувашского народа в Симбирской губернии начинает быстро расти число чувашских школ.
Количество учащихся в 38 чувашских школах при Илье Николаевиче возрастает почти в два раза.
Значительных успехов достигает Симбирская центральная чувашская школа, которая превращается в главный очаг просвещения чувашского народа.
Знакомый уже нам воспитанник педагогических курсов В. А. Калашников вспоминает, как он с помощью Ильи Николаевича стал преподавателем чувашской школы.
Будучи еще на первом курсе, Калашников сблизился с общежитием чувашей, обучающихся в уездном училище и на педагогических курсах.
«Идея культурного просвещения этих, тогда весьма темных инородцев пришлась мне по душе, и я целый год добровольно, без всякого вознаграждения, ежедневно ходил к ним, помогая подготовляться к урокам и обучая их пению. Их было человек пять-шесть, собранных их сородичем И. Я. Яковлевым.
... Когда я окончил курс педагогической подготовки, Иван Яковлевич задумал к осени того же года расширить это общежитие и при нем образовать чувашскую школу для детей школьного возраста... Он стал хлопотать о назначении туда меня, мальчика шестнадцати лет, тогда как ученики в числе двадцати человек были в возрасте от 8—10 до 20 лет...».
Калашников рассказывает, что нелегко было добиться согласия земства, от которого школа получала средства для своего существования, на то, чтобы он стал ее преподавателем, но Илья Николаевич, «оказывается, зорко следил за моей добровольческой работой в этой школе и убедил училищный совет утвердить мое назначение».
Много сил и внимания отдают И. Н. Ульянов и И. Я. Яковлев Симбирской чувашской учительской школе, делающей в то время свои первые шаги.
Илья Николаевич, по свидетельству сына Яковлева, горячо интересуется жизнью и бытом школы, часто посещает ее и один, и со своими сыновьями, неизменно отстаивает ее интересы в губернских учреждениях.
«Не прояви Илья Николаевич активного интереса к чувашской школе,— заявляет А. И. Яковлев,— не будь он готов отразить всякую враждебную атаку на нее в „губернии"..., как сплетня или клевета могли отравить и даже убить начинавшую жизнь молодую школу, первенец чувашской культуры и первую опорную точку ее... Вот почему имя Ильи Николаевича и его высококультурной семьи было окружено и в чувашской школе, и в личном семейном кругу Ивана Яковлевича любовью и уважением: Илья Николаевич был советником, защитником, порой и руководителем в трудные дни жизни чувашской школы, а недостатка в этих трудных днях, конечно, не было».
Уже одно то, что никому не известный круглый сирота, чуваш И. Я. Яковлев вознамерился приобщить своих соотечественников к знаниям, к культуре, является чем-то необычным для царских чиновников. Они строго следят за «благонадежностью» нового должностного лица крестьянского происхождения, целиком отдавшегося работе над просвещением своего народа.
«Понятно,— говорит А. И. Яковлев,— что, не защищай Илья Николаевич Ивана Яковлевича во всех инстанциях, и „губернии", и „округе" (как называлось педагогическое начальство, имевшее резиденцию в Казани), существование Симбирской школы не продлилось бы и двух десятилетий».
Основанная И. Н. Ульяновым и И. Я. Яковлевым Симбирская чувашская школа просуществовала полвека и была затем преобразована в Чувашскую учительскую семинарию. В 1920 г. на ее основе был создан Чувашский педагогический институт.
Сотни квалифицированных преподавателей, целую плеяду ученых, писателей, журналистов, композиторов, артистов выпустила эта школа, ставшая, по выражению А. В. Луначарского, «источником возрождения всей чувашской культуры».
Ради такой возможности стоило не пожалеть своих сил и энергии.
Характерная особенность Ильи Николаевича — то, что, преобразуя народное просвещение в огромной губернии, он охватывает не только всю картину в целом, но и лично вмешивается, насколько это в его силах, в судьбу каждого ребенка.
В этом отношении показательна история Ивана Яковлевича Зайцева, которую он сам впоследствии поведал И. К. Крупской.
Иван Яковлевич Зайцев — сын батрака. Ему страстно хочется учиться, и он бежит из дома, чтобы поступить в школу. Два дня добирается до Симбирска, и хоть опаздывает к началу занятий, но все же с помощью Ильи Николаевича, который пожалел мальчонку, поступает в чувашскую школу.
Зайцев рассказывает, как однажды, в первый год его пребывания в школе, на урок арифметики пришел Илья Николаевич. Он вызвал его к доске — Зайцев хорошо решил и объяснил задачу.
«После обеда,— продолжает свой рассказ Зайцев,— ученикам была дана самостоятельная письменная работа — сочинение. Учитель задал тему «Впечатление сегодняшнего дня». При этом он объявил, что мы можем писать о любом случае из своей школьной жизни, который сами считаем особенно важным. Одним словом, о чем угодно.
Все ученики на несколько минут призадумались, подыскивая подходящую тему... Мне не пришлось долго искать тему, так как у меня не выходило из головы посещение урока математики директором (в то время Ульянов был уже директором народных училищ.— А. И.) Ильей Николаевичем и его объяснение плана решения задачи... Я написал:
«Сегодня, в 9 часов утра, во время урока математики, пришел к нам г[-н] директор, Илья Николаевич. Вызвали меня к классной доске и задали задачу, в которой несколько раз повторялось слово «гривенник». Я записал задачу, прочитал ее и стал планировать ход решения. Г[-н] директор, Илья Николаевич, задал мне наводящие вопросы, и тут я заметил, что Илья Николаевич чуточку картавил и слово «гривенник» выговаривал «ггивенник». Это врезалось мне в голову и заставило думать: «Я ученик, и то умею правильно произносить звук «р», а он директор, такой большой и ученый человек, не умеет произносить звук «р», а говорит «гг».»
Через два дня, после обеда, ученикам раздали тетради. Все бросились смотреть отметки...
Зайцев взял тетрадь, раскрыл ее и увидел, что его сочинение перечеркнуто красным крестом, а в конце его стоит отметка «О» — ноль. И подпись учителя. Он чуть не заплакал от обиды...
«Во время письменной работы в класс вошел Илья Николаевич. Поздоровались и продолжали работу. Илья Николаевич ходил между партами, кое-где останавливался, наблюдая за работой. Дошел и до меня. Увидел на моем прошлом сочинении красный косой крест и отметку ноль, положил одну руку мне на плечо, другой взял мою тетрадь, стал читать. Читает и улыбается. Потом подозвал учителя, спросил:
— За что Вы, Василий Андреевич, наградили этого мальчика орденом красного креста и огромнейшей картошкой? Сочинение написано грамматически правильно, последовательно, и нет здесь ничего выдуманного, искусственного. Главное — написано искренно и вполне соответствует данной Вами теме.
Учитель замялся, сказал, что в сочинении Зайцева есть места, не совсем удобные для начальствующих, что будто он... Илья Николаевич возразил:
— Это сочинение — одно из лучших. Читайте заданную Вами тему: «Впечатление сегодняшнего дня». Ученик написал именно то, что произвело на него наибольшее впечатление во время прошлого урока. Сочинение отличное».
Потом взял у ошеломленного ученика ручку и в конце сочинения написал: «Отлично» — и подписался: «Ульянов».