СЕМЬЯ РАЗНОЧИНЦЕВ
Мы уже видели, с каким восхищением отзывались современники о просветительской деятельности Ильи Николаевича в Симбирской губернии. Для них это была настоящая весна, и наступила она потому, что руководитель народных школ с первых шагов отдал всю душу возложенной на него обязанности.
Из восхищения этим общественным подвигом и родилось мнение, будто бы И. Н. Ульянов, целиком поглощенный заботами о народной школе, не уделял внимания семье, воспитанию детей.
В. Н. Назарьев так и писал: «Что делалось в семье, как велось домашнее хозяйство, откуда явился новый вицмундир на месте пришедшего в совершенную негодность старого вицмундира, каким образом в карман попадал носовой платок, как и чем занимались дети — ничего этого Ульянов не знал, благодаря заботливости своей деятельной жены».
Статья В. Н. Назарьева «Из весенних воспоминаний члена Симбирского уездного училищного совета», содержащая приведенный отрывок, напечатана в Симбирских губернских ведомостях» от 7, 11, 14 и 18 мая 1894 г.
15 октября того же года в той же газете опубликован ответ А. Ульяновой, который называется «К статье г[-на] В. Назарьева «Из весенних воспоминаний члена Симбирского уездного училищного совета»». Анна Ильинична, в частности, пишет: «Мне приятно было прочитать верную действительности оценку общественной деятельности отца моего, не изгладившейся еще, надеюсь, из памяти и еще многих симбиряков, его сослуживцев и сотрудников».
«Но если такую характеристику,— совершенно резонно замечает А. И. Ульянова,— ближе всего сделать людям, на глазах у которых проходила эта неутомимая деятельность или которые хоть отчасти, хоть временно являлись пособниками в ней, то оценку человека с точки зрения его отношений к семье и к детям можно также делать только лицам, действительно близко знавшим его с этой стороны.
Г[-н] Назарьев бывал довольно редко у нас в доме, мало видел отца в семье и, как видно из указанной статьи, мало знал отношения его к нам, его детям,— и в эту-то, правда, небольшую часть его статьи я и считаю долгом внести свою поправку».
Анна Ильинична искренне удивлена — как можно общественно-педагогическую деятельность И. Н. Ульянова отрывать от воспитательной работы в его же собственной семье, противопоставлять одно другому.
«Конечно,— пишет она,— сложное и серьезное дело позволяет человеку, строго относящемуся к своим обязанностям, да еще и любящему это дело, уделять семье немного сравнительно времени, но из этого не следует еще, чтобы он совсем забывал о ней. Может быть, тем больше придется удивляться его энергии и неутомимости, но факт тот, что воспитание детей проходило под его главным и неусыпным надзором. И как мог бы, с другой стороны, такой горячий и верующий педагог, каким выставляется мой отец в статье г [-на] Назарьева, оставить без внимания воспитание собственных детей?! Разве это не внутреннее противоречие, если бы даже он не был таким любящим отцом? А его и как отца и семьянина помнят еще в Симбирске, наверное, многие».
Как бы дополняя мнение своей старшей сестры, Мария Ильинична вспоминает:
«Илья Николаевич был образцовым семьянином, и между ним и матерью, к которой он был глубоко привязан, дети никогда не видали никаких ссор и семейных сцен. Они жили всегда очень дружно. Не было между ними и споров или несогласий в вопросах воспитания... и дети видели всегда перед собой «единый фронт»... Но в то же время своим веселым общительным нравом, горячей любовью к детям, стремлением порадовать и повеселить детей, не стеснять без нужды их свободы отец и мать привили им большую жизнерадостность, крепкую любовь к жизни».
Итак, семья...
Н. К. Крупская отмечает, что Владимир Ильич — рос в среде так называемой разночинной интеллигенции.
Разночинцы, «люди разного чина и звания», получив образование и уже в силу этого оторвавшиеся от тех «низших» сословий, из которых они произошли, тем не менее на всю жизнь оставались верны своей демократической природе.
Высокомерие и деспотизм власть имущих, угодничество и раболепие «малой сошки», ложь и лицемерие казенной морали, стяжательство, предрассудки, унижение человеческого достоинства, домостроевские порядки в быту и семье, жизнь, лишенная общественных интересов,— всему этому разночинцы объявляли решительную борьбу.
Их жизненный девиз хорошо выразил Некрасов:
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови,
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!
Люди долга, энтузиасты и подвижники, они признавали один авторитет — авторитет разума, воспевали свободную человеческую мысль, общественно-полезный труд, равенство всех людей, честность и искренность в отношениях между ними.
Идейными вождями разночинцев явились В. Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов, Д. И. Писарев. Они стали властителями дум не одного поколения передовых людей России.
«В глазах истинно образованного человека,— писал Н. А. Добролюбов,— нет аристократов и демократов, нет бояр и смердов, браминов и парий, а есть только люди трудящиеся и дармоеды. Уничтожение дармоедов и возвеличение труда — вот постоянная тенденция истории. По степени большего или меньшего уважения к труду и по уменью оценивать труд более или менее соответственно его истинной ценности — можно узнать степень цивилизации народа».
Под этими словами мог подписаться и Илья Николаевич — это было и его твердое убеждение.
Добролюбов считал, что истинно надежным и полезным общественным деятелем может быть только тот, кто не склоняется робко перед разными житейскими обстоятельствами, кто прямо и твердо идет по своей дороге, не позволяя себе никаких виляний, ни одного двусмысленного движения. В условиях., когда сама окружающая действительность развивала в людях нравственную двойственность, разлад между «быть» и «казаться», оставаться всегда твердым, принципиальным, последовательно отстаивающим свои убеждения деятелем было совсем не просто.
Именно таким деятелем в течение всей своей жизни и является Илья Николаевич. Именно подобные принципы и составляют духовную атмосферу, в которой живет семья Ульяновых.
Преподаватель истории и географии в чувашской учительской школе Василий Никифорович Никифоров свидетельствует: «Семья Ульяновых пользовалась в Симбирске репутацией идейной, деловой, скромной семьи».
Подлинная гражданственность, горячая любовь к людям труда, глубочайшая заинтересованность в успешном развитии народного просвещения, ежедневная, кропотливая, подвижническая работа во имя благородной просветительской цели,— все это наполняет жизнь семьи Ульяновых особым содержанием.
Как далек повседневный быт этой семьи от серой будничности так называемых обычных «культурных» семей. Стремление Ульяновых принести как можно больше пользы народу, высокие общественные интересы накладывают отпечаток на весь домашний уклад, задают тон во взаимных отношениях всех членов семьи.
Об этом хорошо сказал соратник В. И. Ленина по революционной борьбе Пантелеймон Николаевич Лепешинский: «В доме Ульяновых царил дух взаимного доверия, любви и уважения к свободе друг друга. Не было ни споров из-за будничных интересов текущего дня, ни дрязг, столь обычных в обывательской среде, ни конкуренции из-за личных благ жизни. В этом смысле семья Ульяновых представляла из себя положительно аристократию духа, и Владимир Ильич в сугубой степени усвоил в своей дальнейшей жизни эту черту щепетильности по отношению к окружающим его людям, боязни скандалов на почве столкновения каких-нибудь обывательских претензий и огромного благородства в элементарно-житейском смысле этого слова... Вся эта атмосфера хорошей, пропитанной традициями общественности, разночинной семьи не могла не наложить своей печати на личность юного Ильича...».
Семья Ульяновых — это семья подлинных патриотов, людей, горячо любящих свою Родину, страстно желающих ей благополучия, процветания и славы.
Н. А. Добролюбов писал, что «ныне к восхвалению хорошего прибавилось неумолимое порицание и преследование всего дурного, что еще есть у нас. И нельзя не сознаться, что последнее направление патриотизма гораздо практичнее, потому что вытекает прямо из жизни и ведет прямо к делу, возбуждая энергию воли и внимание к настоящему течению дел».
Активный, вытекающий прямо из жизни и возбуждающий внимание к «настоящему течению дел» патриотизм и отличает семью Ульяновых. Он обусловливает их пристальное внимание к «критическому направлению» в русской литературе, к обличительной музе М. Е. Салтыкова-Щедрина, к тому, что публиковалось в журнале «Искра», который современники не без основания рассматривали как петербургский вариант герценовского «Колокола».
Подобно тому, как «Искра» являлась своего рода филиалом некрасовских журналов «Современник» и «Отечественные записки», так и творчество сотрудничавших в ней стихотворцев целиком соответствовало духу поэзии Некрасова. Произведения братьев Василия и Николая Курочкиных, Дмитрия Минаева, Гавриила Жулева и других поэтов «Искры» («поэтов-чернышевцев», как их еще называли) властно воздействовали на умы и сердца современников, убеждали их в неизбежности гибели старого мира, неотвратимости прихода светлого будущего.
Н. К. Крупская свидетельствует, что стихотворения братьев Курочкиных, Д. Минаева, казанского поэта Л. Пушкарева (впоследствии сосланного) и других переходили из уст в уста, запоминались со слов. Это был своеобразный фольклор тогдашней разночинной интеллигенции — авторов не знали, а стихи знали. В семье Ульяновых эта литература была очень в ходу.
Н. Г. Чернышевский утверждал: «Без приобретения привычки к самобытному участию в гражданских делах, без приобретения чувств гражданина ребенок мужского пола, вырастая, делается существом мужского пола средних, а потом пожилых лет, но мужчиной он не становится или, по крайней море, не становится мужчиной благородного характера. Лучше не развиваться человеку, нежели развиваться без влияния мысли об общественных делах, без влияния чувств, пробуждаемых участием в них. Если из круга моих наблюдений, из сферы действий, в которой вращаюсь я, исключены идеи и побуждения, имеющие предметом общую пользу, то есть исключены гражданские мотивы, что останется наблюдать мне? В чем остается участвовать мне? Остается хлопотливая сумятица отдельных личностей с личными узенькими заботами о своем кармане, о своем брюшке или о своих забавах».
Эта простая и, вместе с тем, такая глубокая и значительная мысль вождя русского революционно-демократического движения 60-х годов целиком и полностью соответствует взглядам, бытующим в семье Ульяновых.
Ни Илья Николаевич, ни Мария Александровна не представляют себе, чтобы их дети, не только мужского, но и женского пола, развивались «без влияния мысли об общественных делах», изолированно от идей и побуждений, «имеющих предметом общую пользу». Напротив, все их старания сосредоточиваются на том, чтобы вырастить сыновей и дочерей достойными гражданами своей Родины, активными участниками тех свершений, в которых непосредственно заинтересован трудовой народ.
В этом и проявляется высокая идейность ульяновской семьи.
Илья Николаевич и его жена глубоко осознают, какая огромная ответственность лежит на них, родителях, за правильное воспитание детей, за формирование их личности, за то, чтобы из каждого ребенка вырос человек, которым могли бы гордиться не только они сами, но и общество.
Осознают они также и то, что для такого воспитания недостаточно повседневно заниматься с каждым сыном и дочерью отцу и матери. Важно, чтобы вся жизнь семьи, весь ее уклад, вся семейная обстановка были такими, которые способствуют пробуждению и развитию в детях необходимых качеств. Подобная обстановка и характерна для семьи Ульяновых.
Анна Ильинична вспоминает: «Отец горячо взялся за дело народного образования, которое пришлось ставить тогда впервые в глухой провинции, проводил много времени в разъездах по ней и работал вообще очень много.
Мать была постоянно занята дома. С детства нас окружала атмосфера глубокой, серьезной привязанности и постоянного труда».
М. Ф. Кузнецов, товарищ Владимира Ильича по гимназии, часто бывая у него в доме, видел серьезную и культурную работу всей семьи Ульяновых. Илья Николаевич занят беседами с народными учителями о повышении их квалификации и об улучшении положения начальных школ, пишет отчеты по народному образованию, о педагогических курсах и об учительских съездах...
«Ильич,— вспоминает Кузнецов,— воспитывался в высококультурной семье, где очень ценили книги, знания и труд и где была своя прекрасная библиотека».
В. Г. Белинский писал, что вся жизнь отца и матери, всякий поступок их должен быть примером для детей, и основой взаимных отношений родителей к детям должна быть любовь к истине.
Вот на такой прочной основе и строятся отношения между родителями и детьми в семье Ульяновых.
Естественная, рожденная самой природой любовь к родителям, по мере того как дети Ульяновых подрастают и лучше начинают понимать духовное величие и красоту отца и матери, становится все более осознанной, крепкой, возвышающей их собственные души. Сыновья и дочери восхищаются жизненным подвигом Ильи Николаевича, той разумностью и благородством, которыми исполнены все его поступки, светлой, благодатной атмосферой, царящей в доме.
Весь строй жизни семьи побуждает каждого ребенка становиться лучше, тянуться к хорошему, доброму, имеющему непреходящую нравственную ценность.
Порядок и организованность, столь свойственные домашнему укладу Ульяновых, создают чрезвычайно благоприятную обстановку для воспитания дисциплины и самодисциплины детей.
Родителям не было особой необходимости объяснять детям, что делать можно и чего нельзя,— в этом их легко убеждал весь строй жизни, установившийся в семье. Отступать от заведенного порядка было не принято, этого не делали ни отец, ни мать, ни Аня, ни Саша — значит, и младшие старались равняться на них. Дети не только знали, что так поступать не полагается, но и понимали (при необходимости им подсказывали родители), почему не полагается. А раз известно «почему», то это уже делается их собственным убеждением и в подобном случае мотив «так принято», «так надо» заменяется разумным, сознательным мотивом «так лучше», «так целесообразнее».
Причина детской недисциплинированности зачастую кроется в праздности, безделии, в незнании, куда себя деть и что предпринять. Все эти чувства детям Ульяновых глубоко чужды. Здесь и старшие, и младшие умеют дорожить временем, знают ему цену. Распорядок таков, что каждый знает, что он должен делать в любой час дня. Работа, занятия, чтение чередуются с отдыхом, развлечениями, играми. Если работаешь — так работай, не отвлекайся. Если же играешь — играй, можешь шалить, резвиться, никто тебя утихомиривать не станет, только не мешай другим, занятым в это время серьезным делом.
Запрещением в воспитательных целях можно и следует пользоваться, но не меньшую, а, может быть, и большую пользу приносит разрешение. Это прекрасно понимали Илья Николаевич и Мария Александровна.
У иных родителей воспитание поставлено так, что ребенок и шагу не может ступить без того, чтобы его тут же не одернули: «нельзя», «сиди смирно», «не ходи», «не ерзай», «не смей». Ульяновы против такой чрезмерной опеки, против пресечения любого желания и стремления ребенка, подавляющего его волю, сковывающего энергию, низводящего так называемое «послушное дитя» до роли куклы.
Илья Николаевич, по словам его дочерей, и сам охотно принимал участие в детских играх, например в игре в крокет, и при этом держал себя с детьми по-товарищески, увлекаясь не меньше их.
«В обращении с детьми,— пишет Мария Ильинична,— в уменье завязать с ними быстро приятельские отношения и поднять шум и беготню, в способности увлекаться играми совсем по-детски Владимир Ильич очень напоминал отца».
Такой метод воспитания, когда детей стараются не ограничивать, а, наоборот, разрешают им как можно полнее проявлять себя, основывается на большой вере в здоровые инстинкты ребенка, на глубоком знании детской души.
Еще К. Маркс .утверждал, что родители обязаны ие только учить детей, но и сами учиться у них.
«Если уже мы хотим обратить внимание на воспитание,— писал Н. А. Добролюбов,— то надо начать с того, чтобы перестать презирать природу детей и считать их неспособными к восприятию убеждений разума. Напротив, надо пользоваться теми внутренними сокровищами, которые представляет нам натура дитяти. Многие из этих природных богатств нам еще совершенно неизвестны...»
Добролюбов считал, что инстинкт истины говорит в детях чрезвычайно сильно, может быть даже сильнее, нежели во взрослых людях. «Они не интересуются призраками, которые создали себе люди и которым придают чрезвычайную важность. Они ... не стремятся к чинам и почестям (разумеется, если им не натолковали об этом чуть ли не со дня рождения). Зато как охотно они обращаются к природе, с какою радостью изучают все действительное, а не призрачное, как их занимает всякое живое явление».
Факты, подтверждающие каждое из этих положений Добролюбова, легко отыскать в жизни Володи Ульянова, его братьев и сестер. И необычайный инстинкт истины, и пренебрежение к «призракам» — условностям, рожденным окружающей помещичье-буржуазной действительностью, и тяготение к природе, ко «всякому живому явлению», и правдивость, и любовь к людям, и отзывчивость к товарищам, и трогательное отношение к родителям, к няне...
Следует здесь же добавить, что эти естественные, врожденные качества благодаря умелому, тонкому, умному родительскому воспитанию чрезвычайно развились, окрепли, засверкали богатством и разнообразием граней и оттенков.
Илья Николаевич и Мария Александровна — столько же родители, сколько и друзья своих детей. Как это много значит для Володи, для его братьев и сестер! Высочайшее наслаждение для них — как можно чаще находиться в обществе отца и матери, беседовать с ними, совершать совместные прогулки, пользоваться их советами и наставлениями, избирать их в посредники в спорах и дискуссиях, обращаться к ним со всеми своими недоумениями и неясностями.
Русские мыслители-демократы были убеждены, что такое воспитание, делающее из ребенка настоящего человека и настоящего гражданина, легко и возможно, но требует от родителей полной отдачи самих себя, всего их внимания, всей их любви.
Именно так — полностью, самоотверженно, не считаясь со временем, не щадя ни энергии, ни душевных сил — отдают себя воспитанию детей Илья Николаевич и Мария Александровна.
Семья Ульяновых... Мы видим ее на хорошо известном снимке, сделанном в 1879 г. Это единственная фотография, на которой все члены семьи изображены вместе.
Как дорога эта фотография советским людям и как много говорит она нашему сердцу!
Илья Николаевич в черном длиннополом сюртуке сидит в кресле, локтем правой руки опершись о столик, левой рукой придерживая лежащий на коленях черный, с широкой лентой, котелок. Он несколько напряженно чувствует себя перед объективом фотоаппарата, а может быть — взволнован торжественностью случая: фотографировалась семья впервые.
Вообще, как вспоминает Анна Ильинична, снимались в семье редко, и карточки не выставлялись в рамках на стенах.
По другую сторону столика сидит Мария Александровна. Милое лицо, теплый материнский взгляд, правая рука на плечике сидящей на коленях полуторагодовалой Маняши.
А вокруг, охватив родителей тесным кольцом, расположились дочери и сыновья. Внимательно глядящая в объектив пятнадцатилетняя Аня, немного нахмуренный Саша, сидящие на скамеечках по обеим сторонам отца Володя в новом гимназическом мундирчике и Митя в просторной рубахе. В нарядном платьице, по-мальчишечьи стриженная Оля стоит, прижавшись к матери.
Всматриваешься в этот семейный портрет и чувствуешь, как близки друг другу, как неразрывно связаны между собой запечатленные на нем люди.
Войдем в дом на Московской улице, в котором жили Ульяновы.
Мебель в гостиной обита красным с разводами ситцем: пара кресел, пара мягких стульев, диван.
Справа от входа, вдоль стены, примыкающей к галерее, черный, видавший виды рояль — предмет, особенно любимый всеми Ульяновыми. Настолько любимый, что Мария Ильинична как-то назвала его десятым членом семьи...
В простенке между окон — зеркало, под ним столик. В противоположном конце комнаты, другой, круглый столик, застланный «филейной» скатертью. Цветы: пальма, фикус, филодендрон.
Вот, пожалуй, и вся обстановка этой «парадной» залы, но самому своему названию рассчитанной на прием гостей, устройство званых вечеров и праздников. Но званые вечера и праздничные приемы устраиваются здесь совсем не часто. Гости бывают, но их не так много и принадлежат они в основном к совершенно определенному кругу.
В. В. Кашкадамова вспоминает: «Самыми частыми гостями в семействе Ульяновых были местные педагоги, всегда находившие здесь дружеский прием и добрый ценный совет».
Когда А. И. Ульянову-Елизарову много лет спустя спросили о гостях, она ответила: «Посещали Ульяновых во время их жизни в Симбирске следующие лица: Романовская — народная учительница, Кашкадамова — народная учительница, Назарьев с женой, инспектор народных училищ Стржалковский, Красев, Фармаковский, Питерский, Зимницкий (без семьи), Аммосов (без семьи). Керенский бывал у Ульяновых редко, официально, но с семьей. Учителя гимназии: Ежов, Моржов, Нехотяев, Теселкин».
Часть упомянутых А. И. Ульяновой-Елизаровой гостей нам уже известна. Это учительница Вера Васильевна Кашкадамова, писатель-публицист В. Н. Назарьев, инспектор К. М. Аммосов.
В. М. Стржалковский, А. А. Красев, В. И. Фармаковский, И. В. Ишерский, В. Г. Зимницкий, как и Аммосов,— инспекторы народных училищ, непосредственные подчиненные Ильи Николаевича.
«Из этих сослуживцев отца,— пишет Мария Ильинична,— инспектор народных училищ И. В. Ишерский... имел недурной голос и нередко пел у нас под аккомпанемент матери, говоря, что ее аккомпанемент особенна хорош и ему под него особенно легко петь».
С директором классической мужской гимназии Ф. М. Керенским, как и с некоторыми ее учителями у Ильи Николаевича только служебные отношения. По этому и бывает Керенский в доме Ульяновых «редко, официально». С другими — с Кашкадамовой, Романовской, педагогами — его связывает нечто большее, чем служба: взаимная симпатия, общность взглядов, дружеское расположение.
Часто по субботам приходит член училищного совета А. Ф. Белокрысенко. Поговорив о делах, о народной школе, он с Ильей Николаевичем расставляют фигуры на шахматной доске. Эти посещения заканчиваются только со смертью Арсения Федоровича.
«Вот и суббота, а поиграть в шахматы не с кем»,— как-то грустно произносит Илья Николаевич, вспоминая своего старого друга.
Очень рад Илья Николаевич каждой встрече с племянницей своей жены А. И. Веретенниковой, земским врачом, личностью незаурядной.
«Их соединяла,— вспоминал Н. И. Веретенников,— общность интересов, деревня, работа в земстве, школа, врачебная помощь населению — все это было так близко им обоим!
...Говорили они о литературе, о Глебе Успенском, цитировали Щедрина, и часто, отставая от группы гуляющих или присаживаясь на отдаленной скамейке в цветнике, они вели нескончаемые беседы».
Анну Ильиничну, как-то присутствовавшую при беседе, особенно пленил образ одной сельской учительницы. Это была приятельница Веретенниковой, идейная народница, которая не только учила деревенских ребят грамоте, но и собирала по вечерам крестьян, подолгу беседовала с ними, расширяя их кругозор, поднимая сознательность. В результате — донос, обыск, допросы крестьян, удаление и, кажется, даже арест учительницы К общему горю всей деревни.
«Помню,— пишет Анна Ильинична,— горячий, возмущенный тон рассказчицы, рисуемый ею идеальный образ учительницы, с подчеркиванием, что ничего антиправительственного в ее деятельности не было; помню отца — молчаливого, сосредоточенного, с опущенной головой. Помню, что и на мои позднейшие расспросы об этой учительнице он больше отмалчивался».
Кабинет Ильи Николаевича...
В простенке между окнами письменный стол, на нем лампа, подсвечник, письменный прибор серого мрамора — подарок сослуживцев, сделанный в 1880 г. к 25-летию педагогической деятельности.
У стола круглое венское кресло для хозяина и два мягких кресла для посетителей.
Книжный шкаф, заполненный учебной литературой, круглый столик с журналами, кушетка. На стене карта Симбирской губернии.
Можно подумать, что это — не комната в жилом доме, а служебное помещение в учреждении.
И только обитая темно-синим кретоном в клетку оттоманка с подушками вносит некоторый контраст в обстановку.
«Спал отец в кабинете на оттоманке,— вспоминает Дмитрий Ильич.— Постель себе он стелил и убирал всегда сам».
В. В. Кашкадамова называет кабинет рабочей, деловой комнатой, в которой невольно настраиваешься на серьезный деловой тон: «В этой комнате казалось неудобным вести праздные, пустые разговоры. Сам хозяин этой комнаты Илья Николаевич в ней строг и серьезен».
Сюда, к директору народных училищ, приезжают из уездов инспекторы, земские деятели, подрядчики; за советом и поддержкой приходят народные учителя. Здесь составляются отчеты о состоянии народного образования в губернии, ведутся переговоры о строительстве и оборудовании сельских школ.
Дела самые разнообразные...
«Я бывал,— рассказывает учитель А. А. Волков,— у Ильи Николаевича вот по каким делам: я устраивал спектакли и часть сбора уделял взаимопомощи учащих и учащихся Симбирской губернии. Являлся к Илье Николаевичу в кабинет...»
Часто кабинет Ильи Николаевича подолгу пустует. Это значит, что его хозяин снова отправился в длительную поездку по губернии — контролировать работу строителей, открывать новые школы, проверять работу учителей, насаждать новые приемы и методы преподавания.
Но стоит ему показаться на пороге дома, как он сразу попадает в объятия заждавшейся семьи. Расспросы, восклицания, смех — строгий кабинет преображается.
А затем жизнь вступает в размеренную колею — время для работы, когда во всем доме царит тишина, время для отдыха, для задушевных бесед...
Илья Николаевич приглашает старших детей в свой кабинет, проверяет уроки. Иногда, если Володя или кто-нибудь из младших особенно расшалится и мешает остальным, отец уводит его к себе, усаживает в кресло или на кушетку и дает чем-нибудь заняться... А то начнет играть с кем-нибудь из сыновей в шахматы. Для каждого из братьев, по словам Анны Ильиничны, была радость, когда отец звал его к себе в кабинет и расставлял шахматы.
А назавтра в кабинете снова деятели народного просвещения — чувашский просветитель Яковлев, члены губернского училищного совета, воспитанники Порецкой учительской семинарии. А то и просто какой-нибудь тянущийся к свету крестьянский мальчик, с трудом добравшийся из дальнего угла губернии в Симбирск, чтобы обратиться за помощью к самому большому начальнику.
И опять — учителя, учителя...
В. В. Кашкадамова вспоминает:
«Бывало, приду к Илье Николаевичу по делу, сидим в кабинете, обсуждаем достоинства и недостатки учебников Евтушевского и Шохор-Троцкого... Дверь кабинета тихо отворяется, и Мария Александровна с улыбкой спрашивает:
— Илья Николаевич, скоро вы кончите? У нас самовар уже готов.
Илья Николаевич встает, потирая руки:
—Сейчас, сейчас.
—Идемте чай пить,— говорит он мне.
Деловые разговоры кончаются, они не выходят из порога директорского кабинета, и мы, весело разговаривая, идем в столовую; там уже собралась вся семья».
В столовую Ульяновы собираются к завтраку, к обеду, к чаю. А то и для того, чтобы просто побеседовать, заняться каждому своим делом.
За продолговатым столом каждый из членов семьи имеет свое место. Илья Николаевич сидит за короткой стороной стола, на «председательском» месте. Мария Александровна напротив, у самовара. Справа от отца место Саши, слева — Володи. Посторонние садятся за той стороной стола, что ближе к окнам. За столом всегда оживленно, весело. Во время обеда дети по обыкновению делятся тем, что произошло с ними за день. Отец и мать внимательно прислушиваются к ребячьей болтовне и, если заходит речь о чем-нибудь серьезном, высказывают свое мнение.
Сидя за столом в окружении детей, родители отдыхают душой, испытывают подлинное наслаждение от общения с этой шумной, беспокойной и такой дорогой их сердцам детворой. Илья Николаевич то и дело вступает в разговор детей, шутит, делает иронические замечания, рассказывает анекдоты из жизни школ.
«Тепло и уютно чувствуешь себя в этой дружной семье,— вспоминает Кашкадамова.— Дети болтают, ...а бойче всех говорит Володя и вторая сестра его, Оля. Так и звенят их веселые голоса и заразительный смех».
Но вот между взрослыми возник разговор на какую-то серьезную тему. Володя сразу же перестает смеяться. Он даже как-то крепче и плотнее усаживается на стул и то и дело поглядывая на говорящих, весь превращается в слух и внимание.
«По выражению его лица,— говорит Кашкадамова,— можно было прочесть его отношение к затронутому вопросу. Оно было то одобрительное, то недоумевающее: порою брови его сдвигались. Время от времени слышались его короткие замечания: «Гм».— «Ну да!» — «Нет» — «Почему?» Видно было, что он близко принимал к сердцу то, о чем говорили старшие. Когда речь заходила о какой-нибудь несправедливости, то не только лицо, а вся фигура его выражала негодование».
Кашкадамова, которая наблюдала эту смену настроения Володи за столом, рассказывает, что Илья Николаевич иногда просто усмехался, продолжая разговор, иногда приостанавливался, возражая Володе; но тот не всегда соглашался, а вступал порой в спор с отцом, горячо доказывая свое мнение. Тогда Илья Николаевич тоже серьезно объяснял Володе непонятое им.
«Вообще в семье Ульяновых,— заключает Кашкадамова>— дети всегда свободно и просто обращались к родителям и вступали в общий разговор — от них никогда не отмахивались, им давали всегда ответ или объяснение».
Летние каникулы семья Ульяновых проводит, как правило, в деревне.
С чувством глубокого уважения все в Кокушкине относятся к Илье Николаевичу.
Его прирожденная демократичность, рассудительность, деликатность, мягкость и простота влекут к нему и старых, и молодых, и людей образованных, и неграмотных крестьян.
Илья Николаевич часто запросто заходит к жителям деревни — войдет в дом или присядет на завалинке и подолгу разговаривает с ними о крестьянском житье-бытье, о народном просвещении. А бывает и так: встретится Илья Николаевич с крестьянином где-нибудь в поле или на проселочной дороге, поклонятся друг другу. А потом, слово за слово, и вот уже завязалась непринужденная, дружеская беседа. Говорят об урожае, о налогах, которые совсем одолели.
Если что случится в крестьянской семье, непременно идут к Илье Николаевичу. Знают: он посоветует, как быть, поможет, выручит...
Дети, особенно чутко улавливающие доброту человека, души не чаят в Илье Николаевиче.
«Мы, ребята,— вспоминает Н. И. Веретенников,— все время висели на плечах у Ильи Николаевича и буквально ловили каждое его слово. Называли мы его «Илья-и-Николаич», считая, что у него два имени. Он очень любил детей и никогда не отстранял их. Только взрослые останавливали нас, оберегая спокойствие нашего любимца».
По словам Веретенникова, вставал Илья Николаевич рано и один уходил купаться. Дети обычно старались увязаться за ним, но купальня была настолько ветха, что, если в нее одновременно заберется орава ребят, она обязательно погрузится в воду, мостки к ней провалятся. Придется потом сушить платье и обувь. Чтобы избежать подобной катастрофы, повторявшейся не однажды, Илья Николаевич и пытается упредить детвору.
Но раньше или позже дети его настигают. Иногда вто происходит, когда Илья Николаевич уже выходит из купальни, напевая шуточную песенку, которую сочинила его дочь Аня:
«Отец, отец, возьми калоши, в купальне их не оставляй!»
Веретенникову запомнились некоторые смешные истории и присказки, услышанные от Ильи Николаевича.
То он расскажет веселую притчу о двух семинаристах — неблагонравном и благонравном. Когда им обоим попадался запеченный в каше таракан, то каждый поступал сообразно с основной чертой своего характера. Неблагонравный, строптивый семинарист сначала извлекал из каши таракана, выбрасывал его и после этого уже принимался за еду. По-иному поступал благонравный: «Памятуя скудоденежье бурсы и сугубо памятуя изречение Писания: «Се сотворено на потребу человека», он съедал купно с кашей и сего запеченного инсекта, именуемого тараканом».
Вспомнит Илья Николаевич и мальчиков «в штанах» и «без штанов» — он вообще любил обращаться к произведениям Салтыкова-Щедрина.
И семинаристы, и щедринские мальчики вызывают у ребят гомерический хохот и восторженный визг. Они просят Илью Николаевича рассказывать им все новые и новые шутливые истории.
«Будучи сам шутником и любя шутки, Илья Николаевич,— пишет Веретенников,— однако, никогда не позволял нам смеяться над людьми».
В связи с этим Веретенников вспоминает такой случай.
Среди прочих занятий собравшейся летом в Кокушкине детворы был и запуск самодельных ракет. Зрелище эффектное: при удачном запуске ракета стремительно взлетает и исчезает из виду высоко в небе.
Как-то подобное зрелище вместе с Ильей Николаевичем наблюдал приехавший в Кокушкино гость, при всяком удобном случае старавшийся подчеркнуть свою начитанность и образованность. Пораженный увиденным, он спросил Илью Николаевича:
— А что, я думаю, некоторые из высоко взлетающих ракет долетают до звезд?
Мальчики не выдержали и громко прыснули со смеху. Илья Николаевич укоризненно глянул на них и, как ни в чем не бывало, рассказал о физической сущности этого явления, а также о том, что расстояние до звезд слишком велико, чтобы его могла преодолеть запущенная ребятами ракета.
«Позднее, уже когда этот знакомый ушел,— пишет Веретенников,— Илья Николаевич очень мягко и ласково разъяснил нам неуместность нашего смеха, указав, что одно только незнание — совершенно недостаточный повод для насмешки и нельзя оскорблять человека пренебрежением».
Солнечный климат— так образно определила одна из исследовательниц обстановку, в которой росли дети Ульяновых.
Взаимная любовь, уважение, никогда и ничем не нарушаемое согласие родителей, доверенность, задушевность, ласка в их отношениях с детьми,— все это рождает у сыновей и дочерей ответные чувства к отцу и матери, горячее дружеское участие в делах друг друга. Создается та благодатная обстановка, то особенное чувство тесной и дружной семейной спайки, о которых впоследствии не раз так трогательно вспоминает Анна Ильинична. «Чувствуя искреннюю любовь,— пишет она,— видя, что их интересы всегда на первом плане у родителей, дети и сами приучились отвечать тем же. Дружной, спаянной была наша семья... Семейная обстановка и условия воспитания были очень благоприятны для развития ума и характера детей».
В такой обстановке дышится легко, работается успешно, растет уверенность в своих силах, возможностях, в осуществлении самых смелых планов и замыслов.
И еще одно замечательное качество рождает такая обстановка — оптимизм, светлую веру в будущее, которое должно быть, обязательно будет прекрасным.