ОТЦОВСКОЕ СЕРДЦЕ
Простой и трудовой образ жизни семьи Ульяновых, свойственные ей теплота и уют, по мнению В. В. Кашкадамовой, в значительной степени определялись характером, убеждениями, личным обаянием Ильи Николаевича.
«Илья Николаевич,— пишет Кашкадамова,— любил разделять своих детей на пары. В каждой паре было по мальчику и девочке».
«Плохих детей у меня нет,— говорил Илья Николаевич,— но все-таки каждая пара совершенно отличается от других пар. Первая пара — Александр и Анна, люди способные и талантливые, и из них в будущем выйдет большой толк. Вторая пара — Владимир и Ольга, самая любимая, эти пожалуй, будут получше старших и пойдут еще дальше. Третья пара — Дмитрий и Мария — народ тоже довольно способный, но сказать про них ничего еще нельзя».
В памяти И. Я. Яковлева отложилось, что Илья Николаевич помогал детям в деле их образования, особенно по математике, в которой являлся специалистом.
Часто приходившая в дом Ульяновых подруга Ольги но двухклассному училищу Е. О. Педенко рассказывает о том, с каким вниманием относился к своим детям Илья Николаевич:
«Когда я... бывала у них в доме и познакомилась со всеми детьми, то увидала, что с детьми он много занимался сам, хотя они учились в учебных заведениях и все дети были с прекрасной подготовкой, идя всегда впереди класса, в котором находились».
Что же говорят сами дети о своем отце?
«И небольшие его досуги,— вспоминает Анна Ильинична,— которые он всегда охотнее проводил в семье, давали детям очень много. А затем он и непосредственно руководил занятиями детей, главным образом двух старших сыновей в первые годы их школьной жизни, приучая их к исполнительности в уроках. Авторитет его в семье и любовь к нему детей были очень велики».
Обычно в семейном воспитании, как в музыкальной мелодии, по словам Анны Ильиничны, доминирует одна нота. Равное отношение к детям не позволяет ослаблять ее для некоторых, а перегруженность своей работой не дает возможности с раннего детства определять уклон характера каждого с соответствующим ему особым педагогическим подходом.
Но Илья Николаевич прекрасно разбирался в различных темпераментах и особенностях характера каждого из своих детей. Он говорил как-то старшей дочери, что у нее темперамент меланхолический, отличающийся особой впечатлительностью, слабой возбудимостью, глубиной и длительностью эмоциональных переживаний. Для Володи, по его мнению, характерны энергичность, порывистость, вспыльчивость, повышенная активность, т. е. налицо все признаки холерического темперамента. Что касается Оли, то она явная сангвиничка — подвижная, жизнерадостная, быстро возбудимая, бурно, хотя и легко реагирующая на внешние впечатления.
Сообразно различию темпераментов Илья Николаевич и находил сугубо индивидуальный подход к каждому своему ребенку. В беседах с домашними учителями, а позже с учителями гимназии эти особенности сыновей и дочерей также непременно учитывались.
Приглашение учителей для подготовки детей в учебные заведения — мера, к которой Ульяновы вынуждены были прибегать из-за своей чрезмерной загруженности. Но, поступив в гимназии, сыновья и дочери полагались в дальнейшем на самих себя.
«У нас,— рассказывает Анна Ильинична,— никогда не было репетиторов, и отец рано приучил нас обходиться без них и заниматься самостоятельно; но все же в меньших классах приходилось следить за исполнением наших уроков, что он и делал сам непосредственно, и сам начал одним летом изучать со старшим братом первые основания греческого языка, который в его время не был еще введен в гимназиях; кроме этого, он постоянно во всех классах разъяснял нам уроки по физике и математике, его специальным предметам... Мы обращались обыкновенно со, всем непонятным в уроках к отцу (кроме новых языков, которые мы проходили под руководством матери), и помню, как я нередко сожалела по этому поводу об его отлучках по губернии».
Старшая дочь вспоминает, как Илья Николаевич подолгу растолковывал ей труднодоступный, но тем не менее почти ежегодно переиздававшийся учебник К. Г. Говорова «Опыт элементарного руководства при изучении русского языка практическим способом». Отец имел терпение просматривать в планах или в готовом виде все ее домашние сочинения,— она не подавала ни одного из них своим школьным учителям, предварительно не вынеся их на суд отца.
«Едва только вернется он, бывало, из разъездов и сядет, усталый, за самовар, как мы уже окружим его, и он расспрашивает нас о занятиях, обо всем из нашей школьной жизни. И ничем нельзя его было порадовать так, как нашими успехами... Я хотела только сказать, что мои детские и ученические воспоминания тесно связаны с образом отца, которого я, чем больше нашу, тем больше научаюсь ценить и уважать, не только как общественного деятеля, но и как семьянина — так же было и по отношению к другим детям...»
Другие дети вполне разделяют эту точку зрения Анны Ильиничны.
Мария Ильинична заявляет кратко, но категорично:
«Отец, прекрасный семьянин, был другом своих детей и все свободное время уделял им».
Дмитрий Ильич пишет об отце:
«Илья Николаевич привил нам чувство любви к трудовому народу, которому он отдавал все свои силы и знания. Он был для нас авторитетом, примером высокой культуры, образованности, трудолюбия, честности, благородства чувств»,
Дмитрий Ильич подчеркивает чрезвычайно важную мысль: отец привил своим детям чувство любви к трудовому народу, которому беззаветно служил сам.
Это обстоятельство не может быть переоценено.
«Огромным фактором в воспитании было то,— утверждает Анна Ильинична,— что отец являлся не чиновником, как подавляющее большинство служащих того времени, а идейным работником, не жалевшим трудов и сил на борьбу за сбои идеалы. Дети, не видя его часто по педелям во время его разъездов, рано научились понимать, что дело — это нечто высшее, чему все приносится в жертву».
В статье об Александре Ильиче М. И. Ульянова рассказывает, что с детских лет перед его глазами был пример отца, отдававшего свои силы с огромным упорством и настойчивостью своему любимому делу: «Александр Ильич не мог не видеть, каких усилий стоило в то время отцу бороться с препонами, стоявшими на его пути, препонами со стороны власть имущих, для которых гораздо выгоднее было иметь дело с «темной скотинкой»... Он видел, что симпатии свои отец, которого одушевляли передовые освободительные идеи 60-х годов прошлого века, отдает простому народу, тем, кого угнетают сильные мира».
Дмитрий Ильич отмечал: «Илья Николаевич был оптимистом, страстно любил дело народного образования. Во всем и всегда чувствовалось его увлечение работой, его любовь к народу, его забота о нем... Всю семью, можно сказать, вдохновляло и воодушевляло создаваемое им дело. Заостряло внимание всех детей на мужике, крестьянине, на тяжелой доле его, на тяжелой доле вообще всех трудящихся».
Дмитрий Ильич вспоминает себя мальчиком, когда отец, вернувшись из объезда губернии, часами рассказывает детям о школьниках — крестьянских ребятах, об их простых непосредственных ответах на экзаменах в присутствии его, как директора.
«Эти чисто школьные рассказы тесно переплетаются с общими условиями быта крестьянских детей, с извечной нуждой народа. Работая дальше в этом направлении, наши детские мысли настраивались определенно на гражданские, а потом и революционные мотивы».
Впоследствии Владимир Ильич рассказывал Н. К. Крупской о том, как он слушал рассказы отца о его поездках по деревням, о беспомощности крестьянства, его темноте.
По мнению Д. И. Ульянова, «это — основное, самое главное в семье Ульяновых».
«Без учета этого влияния отца на детей нельзя вообще понять эту семью. Нельзя понять, почему за старшим сыном, сложившим двадцатилетним юношей свою голову на эшафоте, следующий сын Владимир с большей вдумчивостью и с большей обстоятельностью решительно встал на революционный путь, сделавшись впоследствии гением революции».
То, что составляло круг интересов Ильи Николаевича, то, чем и ради чего он жил, глубоко волновало его семью, всех его детей.
Как радовался Илья Николаевич, когда еще несколько десятков крестьянских детей получали возможность посещать школу, когда педагогические курсы или созданная им позднее учительская семинария выпускали очередную группу знающих, влюбленных в свое дело педагогов, когда благодаря настойчивым хлопотам удавалось несколько облегчить положение этих скромных подвижников, несущих свет знания в деревенскую глушь.
Анна Ильинична вспоминает, что оживленные рассказы отца о новых школах, возникавших по деревням, о борьбе, которой это стоило, и с верхами, власть имущими, помещиками, и с низами (темнотой и предрассудками массы), живо впитывались ею и другими детьми Ильи Николаевича.
«Дома Ильич,— рассказывает И. К. Крупская,— подростком еще слышал много разговоров о школе, об учителе».
В. В. Кашкадамова, не раз присутствовавшая при таких разговорах в доме Ульяновых, обратила внимание на то, как сразу же в этих случаях менялось выражение лица Володи: «Наблюдая за Володей, я отмечала всегда с удивлением это превращение его из резвого, веселого ребенка в сосредоточенного мальчика, становившегося как будто сразу старше на несколько лет...».
Володя не только внимательно вслушивается в то, о чем говорит отец, но и неоднократно бывает вместе с ним в народных школах.
Ученик симбирского 3-го мужского приходского училища С. А. Клюжев вспоминает, что на выпускной экзамен вместе с Ильей Николаевичем в училище пришел и Володя Ульянов.
«Во время экзамена Илья Николаевич сидел за партой, а Володя поодаль на стуле и внимательно следил за нашими ответами. Когда экзамен кончился, Илья Николаевич всех нас поздравил с окончанием школы и пожелал дальнейшего образования по возможности».
Особо следует подчеркнуть влияние, которое оказала на Владимира Ильича просветительская деятельность его отца среди представителей национальных меньшинств.
«Такое отношение Ильи Николаевича к нацменам,— замечает Н. К. Крупская, — не могло не повлиять на Ильича, который слушал, что говорил отец, что говорили другие. Владимир Ильич рассказывал мне как-то об отношении симбирских обывателей к нацменам: „Начнут говорить о татарине, скажут презрительно „князь", говорят об еврее — непременно скажут „жид", о поляке — „полячишка", об армянине — „армяшка"».
В доме Ульяновых часто бывали выдающийся просветитель чувашского народа И. Я. Яковлев, учителя, преподававшие в чувашских и мордовских школах. Владимир Ильич не раз сопровождает отца в его посещениях Симбирской чувашской школы. Он видит, как Илья Николаевич заботится о детях чувашей, мордвинов, об их учебе.
Сам Ильич в школе, по словам Надежды Константиновны, чутко относился к детям других национальностей. Несколько позднее он лично будет готовить чуваша Н. М. Охотникова к поступлению в университет.
Старшая дочь вспоминает, что все в Илье Николаевиче, сама его личность, проникнутая верой в силу знания и добра в людях, действовало, несомненно, развивающим и гуманизирующим образом на детские души.
Для товарища старшего сына Ульяновых, И. Н. Чеботарева, нравственная высота Ильи Николаевича стала очевидной, когда он от Александра Ильича и Анны Ильиничны узнал, как их воспитывали, какова была их домашняя — скромная, трудовая — обстановка: занятия наукой, музыкой, систематическое чтение лучших произведений русской и мировой литературы.
Художественная литература для И. Н. Ульянова являлась не просто средством, дающим эстетическое наслаждение, доставляющим «сладостное и возвышенное ощущение прекрасного» (выражение Н. Г. Чернышевского). Илья Николаевич был полностью согласен с Чернышевским, который рассматривал литературу как одно из частных проявлений общей народной жизни, который считал ее выразительницей народного самосознания и одной из могущественнейших сил, движущих народ по пути исторического развития.
«Литература, — утверждал Чернышевский,— у нас пока сосредоточивает почти всю умственную жизнь народа... Поэт и беллетрист не заменимы у нас никем. Кто, кроме поэта, говорил России о том, что слышала она от Пушкина? Кто, кроме романиста, говорил России о том, что слышала она от Гоголя?»
Читая и перечитывая произведения прогрессивных писателей и поэтов, Илья Николаевич как бы приобщался к чаяниям и стремлениям своих великих единомышленников, чьих «отзыв мыслей благородных», как и лермонтовского поэта-пророка, «звучал, как колокол на башне вечевой, во дни торжеств и бед народных».
Анна Ильинична рассказывает, что в Кокушкине во время прогулок отец любил петь положенное на музыку казанскими студентами его времени запрещенное стихотворение поэта-петрашевца А. Н. Плещева:
По чувствам братья мы с тобой,
Мы в искупленье верим оба,
И будем мы питать до гроба
Вражду к бичам страны родной.
Когда ж пробьет желанный час
И встанут спящие народы —
Святое воинство свободы
В своих рядах увидит нас.
Любовью к истине святой
В тебе, я знаю, сердце бьется,
И, верно, отзыв в нем найдется
На неподкупный голос мой.
«Мы невольно чувствовали,— вспоминает Анна Ильинична,— что эту песню отец поет не так, как другие, что в нее он вкладывает всю душу, что для него она что-то вроде «святая святых», и очень любили, когда он пел ее, и просили запеть, подпевая ему».
Помнит Анна Ильинична, что раз и по возвращении в Симбирск, в их дворике, она напевала ее,— ей тогда было лет 13—14 — и что мать подозвала ее и сказала, что она не должна здесь, в городе, петь эту песню, так как может повредить отцу,— враги у всех есть, скажут: «Вот какие запрещенные песни распеваются на дворе директора народных училищ».
«Ясно запомнила я эти слова матери,— говорит Анна Ильинична,— ведь это было первое мое знакомство с запрещенным.
Эта песня, и главное, то, как отец пел ее, показывает, что восхождение по чиновной лестнице не помешало ему сохранить до пожилых лет верность чему-то вроде клятвы, что заключалось в словах «будем питать до гроба вражду к бичам страны родной».
И. Н. Ульянов вообще был большим ценителем и знатоком литературы. Н. И. Веретенников свидетельствует, что Илья Николаевич очень любил цитировать Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Рылеева, братьев Курочкиных, Салтыкова-Щедрина, Тютчева...
Особенно Илья Николаевич любил стихи Некрасова. Вспомним некрасовское стихотворение «Школьник»:
Ноги босы, грязно тело,
И едва прикрыта грудь...
Не стыдися! Что за дело?
Это многих славный путь.
Вижу я в котомке книжку.
Так, учиться ты идешь...
Знаю: батька на сынишку
Издержал последний грош.
…………………………………..
Не бездарна та природа,
Не погиб еще тот край,
Что выводит из народа
Столько славных то и знай,—
Столько добрых, благородных,
Сильных любящей душой
Посреди тупых, холодных
И напыщенных собой!
Цензору не понравилось это стихотворение. Прочитав его, он поспешил «обратить внимание» своего начальства, что «здесь автор хочет доказать, что великие и гениальные люди преимущественно могут выходить только из простого народа».
Когда же это стихотворение читал И. Н. Ульянов, он как бы перелистывал страницы собственной биографии. Вот таким же босоногим астраханским мальчишкой с необыкновенным трудом, и то лишь благодаря самоотверженности старшего брата, издержавшего на него «последний грош», поступил он в гимназию. Долго висело над ним, словно дамоклов меч, проклятие «податного сословия». Так же, как и с некрасовским школьником, с ним «сон свершился наяву», вышел он на широкое поприще служения народу и теперь сам, сколько в его силах, помогает встать на ноги таким же, как и он, выходцам из простого народа, страстно рвущимся к знанию, к свету.
Н. А. Добролюбов писал в «Современнике»: «...Чтобы быть поэтом истинно народным, ...надо проникнуться народным духом, прожить его жизнью, стать вровень с ним, отбросить все предрассудки сословий, книжного учения и пр., прочувствовать все тем простым чувством, каким обладает народ...»
Таким народным поэтом был Н. А. Некрасов.
Но таким же народным педагогом, просветителем был и И. Н. Ульянов. Он с малолетства проникся народным духом, жил его жизнью, не возвышал себя над народом; ему чужды и противны все сословные предрассудки, он прочувствовал все тем простым, естественным, здоровым чувством, каким обладает народ.
Народному просветителю близки, понятны и дороги те мысли и чувства, которые волновали и вдохновляли великого народного поэта. Вот почему поэзия Некрасова — такая родная и созвучная благородной душе Ильи Николаевича.
В поэме «Кому на Руси жить хорошо» Некрасов горестно вздыхал:
Э! эх! придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
Можно без преувеличения сказать, что практическая деятельность И. Н. Ульянова вся без' остатка была отдана борьбе за приход этого «желанного времечка». Он, не уставая, сеял в народе, «разумное, доброе, вечное», нисколько не заботясь о том, чтобы усилия его заметили, оценили, оставался все тем же скромным идейным тружеником, каких немало дала русская земля.
И. Н. Ульянов не был бы идейным борцом-шестидесятником, если бы не верил в то, что часы истории ни остановить, ни повернуть вспять нельзя, что прогресс неотвратим, что русский народ, талантливый, трудолюбивый, добудет себе лучшее будущее.
Не было дороже и любимее для Ильи Николаевича поэта, чем Некрасов — певец его родной Волги, защитник угнетенных и обездоленных, зовущий их на борьбу за разум, добро, справедливость.
Со студенческой скамьи не расстается И. Н. Ульянов с тетрадью, в которую переписывает печатающиеся в то время в журнале «Современник» стихотворения своего любимого поэта. Не пропускает он и ходивших по рукам в студенческой среде рукописных сборников произведений Некрасова.
Позднее, в 1863 г., Илья Николаевич приобретает книгу «Стихотворения Н. Некрасова» (изд. 3-е, СПб., части I и II), где впервые были опубликованы знаменитые «Размышления у парадного подъезда», где внимание молодого учителя привлекли «Песня Еремушке», «Тишина», «Плач детей», «На Волге (детство Валежникова)», «Школьник», «Саша», «Поэт и гражданин» и другие шедевры.
Именно про этот небольшой томик И. С. Тургенев сказал:
«А стихи-то Некрасова, собранные вместе, жгутся!».
«Стихотворения Н. Некрасова» — настольная книга Ильи Николаевича. Он часто обращается к этому сборнику, читает и перечитывает особенно понравившиеся, созвучные его 'собственным взглядам произведения, подчеркивает, делает пометки, вписывает то, что было изъято царской цензурой.
Так, например, в стихотворении «Поэт и гражданин» (часть II, стр. 79) после слов «Умрешь не даром» восстановлена сделанная цензурой купюра: «...Дело прочно, когда под ним струится кровь...». В том же стихотворении (стр. 82) вписаны не пропущенные цензурой четыре строки, в которых говорится о декабристах:
...Но молчу. Хоть мало
И среди нас судьба являла
Достойных граждан... Знаешь ты
Их участь?.. Преклони колени!..
«У нас была в руках,— вспоминает А. И. Ульянова,— книжечка отца — ранние стихотворения Некрасова, издание 1863 года».
Эту «книжечку» держали в руках все дети Ильи Николаевича — они имели возможность читать ее без цензорских искажений.
Позже Илья Николаевич приобрел для своих детей полное посмертное издание стихотворений Некрасова, вышедшее в 1879 г. в четырех томах. В семье им зачитывались. Старшие дети, по словам Анны Ильиничны, особенно увлекались «Дедушкой» и «Русскими женщинами»,— вообще интерес к декабристам был большой.
Анна Ильинична рассказывает, что своему старшему сыну еще в его детские годы Илья Николаевич отмечал те стихотворения Некрасова, в которых преобладали гражданские мотивы, как то: «Песня Еремушке», «Размышления у парадного подъезда». «...Отец, одушевленный лучшими идеями конца шестидесятых и начала семидесятых годов, рано направлял в смысле общественных идеалов Сашу — своего старшего сына, лучшую надежду и несомненного любимца».
Младшая дочь также говорит, что Илья Николаевич влиял на умственное развитие детей, знакомил их с лучшими произведениями русских и иностранных классиков, указывая, в частности, на стихи своего любимого поэта Некрасова.
Очень рано произведения Некрасова Илья Николаевич дал в руки своему среднему сыну. И не только дал, но и объяснил ему, какое огромное место занимает поэт в русской литературе, как верно и метко изображает он Россию, как тонко и естественно сочетает гражданскую, демократическую тематику «с красотою Пушкина и силою Лермонтова» (слова Добролюбова).
Отец старался, по словам Марии Ильиничны, привить Володе и другим детям то сознание долга, которое было так сильно развито у него, выработать у них сильный характер, волю, качества человека и гражданина, так страстно воспетые Некрасовым:
Жизни вольным впечатлениям
Душу вольную отдай.
Человеческим стремлениям
В ней проснуться не мешай.
С ними ты рожден природою —
Возлелей их, сохрани!
Братством. Равенством, Свободою
Называются они.
Возлюби их! на служение
Им отдайся до конца!
Нет прекрасней назначения,
Лучезарней нет венца.
Будешь редкое явление,
Чудо родины своей;
Не холопское терпение
Принесешь ты в жертву ей:
Необузданную, дикую
К угнетателям вражду
И доверенность великую
К бескорыстному труду.
Поэзия Некрасова прочно вошла в жизнь Владимира Ильича.
«Вспоминаю,— писал художник И. К. Пархоменко, рисовавший В. И. Ленина с натуры в ноябре 1921 года,— что, когда я упомянул об одном шумливом поэте наших дней, Ленин сказал, что «воспитанный на Некрасове», он таких поэтов не понимает».
«Воспитанный на Некрасове» — разве можно полнее и точнее выразить то значение, которое имел в жизни Владимира Ильича великий русский поэт-демократ!
«Илья Николаевич,— отмечает Н. К. Крупская,— был крупным общественным деятелем, беззаветно боровшимся с народной темнотой, с последствиями рабства, но он был сыном своей эпохи, и то, что так волновало его сыновей — Александра и Владимира,— то, о чем говорил Чернышевский,— характер реформы 1861 г., проведенной так, как того хотели помещики, выкупные платежи, отрезка у крестьян лучших земель — меньше волновало его: для него Александр II оставался царем-освободителем».
Выстрел Каракозова, раздавшийся на четвертый день после рождения старшего сына Саши, ошеломил Илью Николаевича.
Д. В. Каракозова и его двоюродного брата Н. А. Ишутина он знал лично, а еще один член ишутинского кружка, Н. П. Странден, был его учеником. В связи с этим фамилия Ульянова также фигурировала в следственных материалах по каракозовскому делу.
Но если выстрел Каракозова так и остался для Ильи Николаевича чем-то совершенно неожиданным, необъяснимым, прозвучавшим, подобно грому среди ясного неба, то последовавшая через некоторое время целая серия покушений на царя заставила его серьезно задуматься. Значит, это — не случайность, не проявление расстроенной психики, значит, имеются какие-то глубокие причины, руководящие этими юношами, заставляющие их самих идти на верную гибель.
Человеку, знакомому с идеями Чернышевского и Добролюбова, увлекающемуся произведениями Некрасова, Салтыкова-Щедрина, поэтов «Искры», понять эти причины было не так уж трудно. Недовольство окружающей действительностью, нежелание мириться с царством помпадуров и помпадурш, с засильем Разуваевых, Колупаевых, Деруновых, с возведенными в принципы официальной политики произволом, лицемерием, ложью, хищничеством, предательством, пустомыслием,— вот что толкало этих честных молодых людей на столь отчаянные, сколь и бесплодные поступки.
Ведь если перенестись немного вперед и вслушаться в то, что говорил на процессе один из «первомартовцев» 1881 г. А. И. Желябов, то логика превращения воодушевленного высокими идеалами мечтательного юноши в грозного террориста станет особенно понятной.
«Если вы, господа судьи,— заявлял Желябов,— взглянете в отчеты о политических процессах, в эту открытую книгу бытия, то вы увидите, что русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами, что в нашей деятельности была юность, розовая, мечтательная, и если она прошла, то не мы тому виною».
Пройдет всего шесть лет, и почти те же слова повторит на аналогичном процессе «первомартовец» 1887 г., собственный сын Ильи Николаевича Александр Ульянов...
К счастью, отец не знает и никогда не узнает, какая судьба уготована его Саше.
Но отцовское сердце, отцовский инстинкт не обманывают Илью Николаевича. Он видит, в каком направлении развиваются его дети, он сам немало сделал для того, чтобы они росли широко и прогрессивно мыслящими людьми, чтобы они воспитывались на самых передовых идеях своего века.
Но время было такое, что следовало проявлять большую осторожность.
«...Отец,— вспоминает Анна Ильинична,— не бывший никогда революционером, в эти годы, в возрасте за 40 лет, обремененный семьей, хотел уберечь нас, молодежь. Поэтому же, вероятно, следующим детям он никакого подчеркиванья в смысле общественных идеалов не делал. По крайней мере, я не слыхала о них, а думаю, что неизвестным для меня это бы не осталось».
Наступило 1 марта 1881 г., и террористический удар, от которого Александру II столько раз удавалось увернуться, достиг цели. Телеграф, газеты тут же разнесли известие об этом по всей России. Общественное мнение было взбудоражено. Илью Николаевича весть эта потрясла. А. И. Ульянова-Елизарова говорит об отце: «Что же касается отношения к террору, то помню его в высшей степени взволнованным по возвращении из собора, где было объявлено об убийстве Александра II и служилась панихида. Для него, проведшего лучшие молодые годы при Николае I, царствование Александра II, особенно его начало, было светлой полосой, и он был против террора».
А. И. Ульянова-Елизарова припоминает, что при разговоре отца с ней по возвращении из собора Саша не присутствовал. Ей также не удалось завязать с ним разговор на эту тему, он больше отмалчивался. Но она тогда как-то не остановила на этом своего внимания.
«...Я думаю, что отец,— продолжает Анна Ильинична,— говоривший на эту тему со мной, не мог не говорить с братом, с которым он вообще с детства больше беседовал по общественным вопросам. Тот факт, что я об этой беседе ни от одного их них не слыхала, показывает, что либо Саша определенно не согласился с отцом, либо он о своем, может быть не вполне сложившемся, мнении (ему не минуло еще в то время 15 лет) умолчал».
Что касается Владимира Ильича, то он, по свидетельству Н. К. Крупской, рано стал думать о политических вопросах и сам впоследствии рассказывал ей, как его поразило то, что отец был очень расстроен убийством царя: «Ильич вспоминал, как волновался Илья Николаевич, когда пришла весть об убийстве Александра II, надел мундир и пошел в собор на панихиду. Ильичу было тогда только одиннадцать лет, но такие события, как убийство Александра II, о котором все кругом говорили, которое все обсуждали, не могло не волновать и подростков. Ильич, по его словам, стал после этого внимательно вслушиваться во все политические разговоры».
В статье «О значении авторитета в воспитании» Добролюбов, цитируя Н. И. Пирогова, писал о роли убеждений:
«...Убеждения даются нелегко: «Только тот может иметь, их, кто приучен с ранних лет проницательно смотреть в себя, кто приучен с первых лет жизни любить искренно правду, стоять за нее горою и быть непринужденно откровенным — как с наставниками, так и с сверстниками»».
Ранняя выработка убеждений Сашей, Володей и другими детьми Ульяновых, тем-то и объясняется, что они с начальных лет жизни были приучены «проницательно смотреть в себя», «любить искренно правду, стоять за нее горою».
Еще Белинский утверждал, что «кто не сделался прежде всего человеком, тот плохой гражданин...»
В полном соответствии с этой очень глубокой мыслью Белинского Добролюбов говорит о необходимости воспитания в каждом ребенке «внутреннего человека», о необходимости считаться «с действительной жизнью и природой детей и вообще воспитываемых».
Добролюбов ни в коей мере не выступает против той очевидной истины, что младшее поколение должно находиться под влиянием старшего — от этого, по его мнению, проистекает неизмеримая польза для развития и совершенствования человека и человечества. Он говорит только о том, что не надо прошедшее ставить идеалом для будущего, не надо требовать от новых поколений безусловного, слепого подчинения взглядам предшествующих.
Значит ли это, что надо предоставить ребенку полную волю, ни в чем не останавливая его, во всем уступая его капризам?
Совсем нет, заявляет автор статьи. Нужно только, чтобы в воспитании господствовала разумность, которая представлялась бы ясной и самому ребенку. Нужно, чтобы меры воспитания проявлялись в таком виде, чтобы могли быть вполне и ясно оправданы в собственном сознании ребенка. Добролюбов требует, чтобы воспитатели выказывали более уважения к человеческой природе и старались о развитии, а не о подавлении внутреннего человека в своих воспитанниках, и чтобы воспитание стремилось сделать человека нравственным — не по привычке, а по сознанию и убеждению.
Конечно, дети еще не развиты настолько, чтобы отчетливо представлять себе разумность родительских требований, ясно понимать свои обязанности. Но в том-то и заключается искусство воспитания, чтобы развить в них это понимание. А ума и проницательности в детях куда больше, чем зачастую предполагают иные воспитатели.
Статья Добролюбова «О значении авторитета в воспитании» является, по его собственному выражению, апологией прав детской природы против педагогического произвола, останавливающего естественное развитие ребенка.
Статья Н. А. Добролюбова «О значении авторитета в воспитании» имела огромное прогрессивное воздействие. Н. К. Крупская утверждает: «Добролюбов покорил и честное сердце Ильи Николаевича, и это определило работу Ильи Николаевича как директора народных училищ Симбирской губернии и как воспитателя своего сына — Ленина — и других своих детей, которые все стали революционерами» .
Н. А. Добролюбов писал о воспитании у детей сильной воли, о выработке у них сознательного отношения к своим обязанностям.
«Методами Добролюбова,— говорит Надежда Константиновна,— воспитывал Ильича отец... Илья Николаевич, обращая внимание на то, чтобы Владимир Ильич хорошо и упорно учился, все же старался воспитать в нем, как того требовал Добролюбов, сознательное отношение к тому, чему и как учили его в школе... И еще одну черту воспитало в Ильиче добролюбовское отношение к детям: это уменье и к себе, к своей деятельности подходить с точки зрения интересов дела, оно застраховало Ильича от мелочного самолюбия. Кроме строгого отношения к себе Илья Николаевич... особо ценил в детях искренность, старался воспитывать ее в ребятах. О важности воспитания искренности писал Добролюбов. Одной из особенно характерных черт Ильича была искренность».
Подходить к себе, к своей деятельности с точки зрения интересов дела.
Так всегда поступает Илья Николаевич.
Его личный пример, его непрерывный самоотверженный труд уже сами по себе имеют огромное воспитательное значение. Но одним примером дело не ограничивается.
Сам чрезвычайно скромный и строгий к себе, считающий, что его напряженная идейная работа есть выполнение долга, не больше, Илья Николаевич, по словам его старшей дочери, и своих детей воспитывает в этом духе.
Он внимательно следит за тем, как готовятся к поступлению в гимназию, а затем занимаются в ней Саша и Володя. Отличаясь чрезвычайной исполнительностью и щепетильной точностью, он систематически и настойчиво приучает их к серьезному и внимательному отношению к работе, к пониманию необходимости и важности приобретения знаний, к точному выполнению всех уроков.
Часто он приглашает Володю к себе в кабинет и тщательно проверяет его уроки. Но Володя сделал их безукоризненно. Тогда Илья Николаевич начинает спрашивать его по латыни и не только то, что он проходил в последние дни, а по всей тетради, за прошедшие несколько месяцев. И, несмотря на то, что и в этом случае Володя, как правило, отвечает хорошо и уверенно, отец не спешит с похвалой.
Илья Николаевич боится любого проявления изнеживающего домашнего баловства, решительно выступает против «захваливания», как он выражался, считая вредным чересчур высокое мнение о себе.
«Педагогическая линия» Ильи Николаевича дала благотворные результаты. Володе с детства, по словам Анны Ильиничны, стало чуждо хвастовство, важничание — эти неприятные свойства, которых он не терпел и в более поздние годы.
Анна Ильинична вспоминает, что, возвращаясь из гимназии, Володя рассказывал отцу о том, что было на уроках и как он отвечал,— такой порядок был заведен по настоянию Ильи Николаевича. Так как обычно повторялось одно и то же — удачные ответы, хорошие отметки, то иногда Володя просто, быстро шагая мимо кабинета отца по крохотной комнате, через которую шла его дорога к себе, наверх, скороговоркой на ходу рапортовал: «Из греческого пять, из немецкого пять».
«Так ясна у меня перед глазами эта сцена: я сижу в кабинете отца и ловлю довольную улыбку, которой обмениваются отец с матерью, следя глазами за коренастой фигуркой в гимназической шинели, с торчащими из-под форменной фуражки рыжеватыми волосами, проворно мелькающей мимо двери. Предметы, конечно, менялись; иногда звучало: «Из латыни пять, из алгебры пять», но суть была одна: получалась обычно одна отметка — 5».
Старшая дочь слышала, как отец говорил в те годы матери, что Володе все слишком легко дается и он боится, что в нем не выработается трудоспособность. Опасения эти оказались излишними — благодаря влиянию отца Володя, как и его брат Александр, сумел выработать в себе исключительную трудоспособность.
И не только трудоспособность.
Володя унаследовал от отца необыкновенную целеустремленность, серьезное отношение к работе, те навыки в ней, которые в соединении с выдающимися способностями составляли всю жизнь его силу.
Мария Ильинична вполне согласна со своей старшей сестрой: «То строгое отношение к себе и своим обязанностям..., которое отличало всегда Владимира Ильича, было в значительной степени заложено у него с ранних лет примером и влиянием отца».
В. А. Калашников, В. В. Кашкадамова и многие другие близко соприкасавшиеся с Ильей Николаевичем люди вспоминают о его необычайной деликатности, мягкости, исключительном такте.
«Деликатность и такт — свойства трудные и более редкие, чем талант. Их нельзя представить или разыграть, не сорвавшись. Их нужно иметь, и тогда они скажутся сами собой в тысяче пустяков... Илье Николаевичу было свойственно почти физически чувствовать чужое бытие — характер, натуру, настроение ученика, чувствовать с подлинным внутренним равенством — главным условием деликатности... И в классе тотчас почувствовали, что в каждом из них он видит и уважает равного себе человека».
Процитировав эти строки из романа Мариэтты Шагинян «Семья Ульяновых», Дмитрий Ильич заметил: «Глубоко правильно! Это свойство было полностью унаследовано от отца Владимиром Илъичем и в значительной степени содействовало успеху его дела».
О деликатности, такте, скромности, чуткости Владимира Ильича рассказывают товарищи по первым марксистским кружкам, по петербургскому «Союзу борьбы», по тюрьме, ссылке, эмиграции, товарищи по партии, рабочие, крестьяне — все те, кто имел счастье общаться с этим великим и в то же время таким простым, отзывчивым, обаятельным человеком.
П. Н. Лепешинский говорит о Владимире Ильиче: «Всякий товарищ, с которым его свела судьба и общее революционное дело, был для него предметом нежных забот и внимания».
М. М. Эссен, познакомившуюся с Владимиром Ильичей в 1902 г. в Женеве, всегда поражало, с каким доверием и вниманием он всегда слушал. Это был такт большого человека: одобрить работника, поднять в нем веру в свои силы, зажечь бодростью и энергией. «Замечательная была черта у Ленина,— пишет М. М. Эссен,— он никогда не давал чувствовать своего превосходства, не давил своим авторитетом, считался с мнением других, видел в каждом товарище равного себе. Оттого так легко было с ним, так радостно и свободно дышалось».
Но не ко всем было у него одинаковое отношение.
«Владимир Ильич,— вспоминает та же Эссен,— был безгранично внимателен к тем, кто шел в ногу с партией, кто боролся за революционный марксизм, за дело освобождения рабочего класса, за социализм, но был беспощаден к своим политическим противникам, был непреклонен при защите своих принципиальных позиций».
По свидетельству родных, Владимир Ильич во многом был похож на отца.
«Много общего,— говорит Мария Ильинична,— было у них и в чертах характера и в привычках. Сила воли, энергия, способность целиком и безраздельно отдаваться своему делу, гореть на нем, крайне добросовестное отношение к своим обязанностям, а также большой демократизм, внимательное отношение к людям — эти черты были общи для Ильи Николаевича и Владимира Ильича».
Если Илье Николаевичу предстояло какое-нибудь дело, он сразу же загорался, тщательно к нему готовился, интересовался мельчайшими подробностями, связанными с выполнением новой работы.
«Эта особенность Ильи Николаевича разузнать все досконально о том ближайшем новом, что его ждет,— рассказывает Д. И. Ульянов,— была свойственна в полной мере и Владимиру Ильичу. Что можно — прочитать, где можно — расспросить живых людей о тех местах, куда предстояло ехать. И это было весьма характерно для него».
Современники утверждают, что Владимир Ильич унаследовал от отца и математические способности.
Общим для них, по словам Марии Ильиничны, было также уменье ограничиваться самым необходимым, не тратить денег на себя и, помимо этого, как у Ильи Николаевича, так и у Владимира Ильича был своего рода консерватизм по отношению к вещам, платью и прочему; привыкнув к чему-нибудь, они потом неохотно с ним расставались.
Умение ограничиваться самым необходимым Илье Николаевичу было присуще с детства и объясняется оно теми крайне стесненными материальными условиями, в которых он рос. Но даже став инспектором, а затем и директором народных училищ, Илья Николаевич не очень поправил свои материальные дела. На содержание большой семьи, учебу и воспитание детей уходило все его жалованье, но он уже привык расходовать на себя очень мало, привык обходиться без особого комфорта и не чувствовал каких-то неудобств. Его всегдашняя непрактичность восполнялась исключительным хозяйственным умением Марии Александровны.
Дети, особенно мальчики, в этом отношении сильно походили на отца.
Анна Ильинична пишет: «Володя был всегда очень непрактичен в житейских обыденных вещах,— он не умел и не любил покупать себе что-нибудь, и обычно и позже эту задачу брали на себя мать или я. В этом он напоминал отца, которому мать заказывала всегда костюмы, выбирала материал для них и который, как и Володя, был чрезвычайно безразличен к тому, что надеть, привыкал к вещам и по своей инициативе никогда, кажется, не сменил бы их. Володя и в этом, как и во многом другом, был весь в отца».
Эта черта оставалась присущей Ленину в течение всей его жизни.
«Лицом и сложением Владимир Ильич был в отца»,— говорит его старшая сестра.
Младшая сестра уточняет: «Вообще физически Владимир Ильич был очень похож на отца. Он унаследовал его рост, его широкие скулы и черты лица, несколько монгольский разрез глаз, большой лоб. Он обладал таким же, как отец, живым характером».
По словам Анны Ильиничны, Володя получил в наследство от отца веселый, общительный нрав, склонный к юмору и шуткам, а также вспыльчивость. Но проявлялся он у Владимира Ильича более смело, в более свободных, чем у отца, условиях детства.
«Когда Илья Николаевич оживлялся, шутил и острил,— пишет Мария Ильинична,— его глаза так же загорались и блестели, как глаза Владимира Ильича, когда он бывал в ударе и оживленно беседовал с товарищами».
Все те, кто знал Илью Николаевича, рассказывают, каким общительным, веселым был он человеком, как удивительно смеялся — искренне, от души, самозабвенно.
Н. И. Веретенников считает, что хоть открытый, задушевный смех и у Володи, и у Ильи Николаевича был одинаково заразителен, но в смехе их было и резкое различие: Илью Николаевича смех как бы одолевал, он не в силах был остановиться, смеялся безудержно, иногда до слез, отмахиваясь руками, даже если они были чем-нибудь заняты. «Володя же, хохоча так же увлекательно и искренне, как бы владел смехом: он мог оборвать его и перейти, смотря по обстоятельствам, к серьезной или даже негодующей речи».
От того, что Владимир Ильич «владел смехом», смех о отнюдь не был менее задушевен, заразителен, чем у го отца.
«Никогда я не встречал человека, который умел бы так заразительно смеяться, как смеялся Владимир Ильич,— признается А. М. Горький.— Было даже странно видеть, что такой суровый реалист, человек, который так хорошо видит, глубоко чувствует неизбежность великих социальных трагедий, непримиримый, непоколебимый в своей ненависти к миру капитализма, может смеяться по-детски, до слез, захлебываясь смехом. Большое, крепкое душевное здоровье нужно было иметь, чтобы так смеяться».