Книги о Ленине

ГЛАВА IX.

КОЕ-ЧТО К ВОПРОСУ О ДВИЖУЩИХ СИЛАХ РЕВОЛЮЦИИ В СВЕТЕ МЕЖДУНАРОДНОГО ОПЫТА.

Оценка «теории» перманентной революции была бы неполной, если бы мы не проверили ее на опыте революционных событий не только в России, но и в Германии и Польше.

Авторы названной теории пытались применять во всех этих трех странах. Россия, Польша, Германия образуют в этом отношении как бы треугольник. Необходимо хотя бы в кратких чертах посмотреть, как преломилась в каждой из этих трех стран теория перманентной революции. Роза Люксембург действовала и в Польше, и в Германии, и отчасти в России; некоторые ошибки она разделяла с Троцким; Парвус действовал и в России, и в Германии, и он целиком разделял ошибки Троцкого и даже был их вдохновителем; Троцкий сотрудничал с польской социал-демократией, в течение некоторого времени вел почти во всем общую с ней линию.

Вопрос о крестьянстве стоял в центре разногласий — не в одинаковой мере остро, конечно, — и в русской революции, и в польском движении, и отчасти даже в германской революции. К чему приводят отступления от большевизма в вопросе о крестьянстве — яснее всего видно, если взять лучших людей, представляющих эти не-большевистские нюансы — в том числе и Розу Люксембург.

Начнем с Польши. Здесь основное заключается в том, что польские марксисты в 1925 году вынуждены в своей тактике вернуться как бы на 20 лет назад, примерно к 1903 — 05 годам, как раз в тех вопросах, в которых они разошлись с Лениным перед первой русской революцией.

Польские социал-демократы, руководимые Розой Люксембург и Тышко, впервые резко разошлись с Лениным, уйдя со второго съезда партии (1903 г.). Расхождение произошло, главным образом, в национальном вопросе. Ленин уже тогда отстаивал свою точку зрения на национальный вопрос (самоопределение как право на отделение, на образование самостоятельного государства; и в то же время — строжайший интернационализм в рядах пролетариата)¹. А Роза Люксембург и ее сторонники из польской с.-д. считали, что ленинская постановка национального вопроса мелкобуржуазна, и были настолько непримиримы, что даже ушли из-за этого со съезда. Это первое коренное расхождение по национальному вопросу в основе было связано, конечно, с вопросом о крестьянстве. На Лондонском съезде партии (1907 г.) польские с.-д. возвратились² в нашу партию (РС-ДРП). В Лондоне Роза Люксембург выступает уже рука-об-руку с Лениным против меньшевиков но вопросу о контрреволюционности русской буржуазии, о блоках с кадетами и т. п. По этой линии борьбы она плечом к плечу сражалась вместе с Лениным против Плеханова. Но разногласия по вопросу о крестьянстве оставались. Поскольку дело шло о том, чтобы отвоевать партию у меньшевиков, это было сделано совместными силами большевиков, польских и латышских с.-д. Но именно потому, что сделать это пришлось блоком разных групп теоретическая ясность в решениях Лондонского съезда пострадала. Мы напрасно будем искать во всех резолюциях Лондонского съезда вполне законченных большевистских формулировок. Резолюции эти были большевистскими лишь «в общем и целом».

С 1908 года начинает оформляться ликвидаторство. Меньшевизм перерождается в полное отречение от революции, в «либеральную рабочую политику» — в ликвидаторство. В декабре 1908 года состоялась в Париже крайне важная всероссийская партийная конференция — последняя конференция вместе с меньшевиками. В борьбе против ликвидаторства польские с.-д. являются нашими союзниками, являются составной частью большевистского блока.

На этой конференции заново ставится вопрос: куда идет дальнейшее развитие России, куда идем мы как партия? Ответ меньшевиков прост и ясен: революция кончилась, конституционная монархия победила, мы идем к ликвидации нелегальной партии; столыпинский путь одержал победу, революция сверху свершилась, дальше — открывается период мирных частичных реформ. Такова была сердцевина тогдашнего меньшевизма, при чем те меньшевики - ликвидаторы, которые находились в России, говорили об этом прямо, а Мартов и К⁰, сидя за границей, — обиняком.

Большевики имели еще в своей среде группу «отзовистов», которых Ленин называл «меньшевиками наизнанку». И вот большевизм, имея еще в своей среде отзовистов, не покончивши еще с ними, должен был указать партии дорогу в самую тяжелую полосу контрреволюции.

Декабрьская (1908 г.) конференция приняла написанную Лениным в высшей степени важную резолюцию — об оценке первого этапа столыпинщины и о неизбежности второй революции в России.

«Старое крепостническое самодержавие разлагается, делая еще шаг по пути превращения в буржуазную монархию, прикрывающую абсолютизм лжеконституционными формами. Открыто закреплен и признан государственным переворотом 3 июня и учреждением III Думы союз царизма с черносотенными помещиками и верхами торгово-промышленной буржуазии. Став по необходимости окончательно на путь капиталистического развития России и стремясь отстоять именно такой путь, который сохранял бы за крепостниками-землевладельцами их власть и их доходы, самодержавие лавирует между этим классом и представителями капитала. Их мелкие раздоры используются для поддержания абсолютизма, который вместе с этими классами ведет бешеную контр-революционную борьбу с обнаружившими свою силу в недавней массовой борьбе социалистическим пролетариатом и демократическим крестьянством...

«...В общем и целом несомненно, что объективные задачи буржуазно-демократической революции в России остаются нерешенными. Продолжающийся экономический кризис, безработица и голодовка показывают, что новейшая политика самодержавия не может обеспечить условий капиталистического развития России. Эта политика неизбежно ведет к углублению политической борьбы различных классов. Основные факторы и политической жизни, вызвавшие революцию 1905 года, продолжают действовать, и новый революционный кризис назревает при таком экономическом и политическом положении неизбежно»³.

В центре дебатов на конференции стал вопрос о характере будущей революции. Меньшевики совершенно не верили уже ни в какую революцию, но старались «стравить» большевиков с поляками по этому вопросу, зная прекрасно, что у нас нет полной солидарности, что у Ленина с Розой Люксембург имеются разногласия в национальном и крестьянском вопросе. Тем самым мы, большевики, были поставлены в затруднительное положение. Мы зависели от голосов польских с.-д. (без них не имели большинства), и в силу этого нам нужно было непременно найти общую формулу, на которой можно было бы сойтись. Старая ленинская формула гласила: демократическая диктатура пролетариата и крестьянства. Польские с.-д. заявили: мы не принимаем такой формулы; это неверная постановка вопроса; это, как сказали бы теперь, «крестьянский уклон», мелко-буржуазность и проч. После долгих споров мы сошлись на формуле, придуманной польскими с.-д.: «диктатура пролетариата, опирающегося на крестьянство», Большевики вынуждены были голосовать за эту формулу для того, чтобы, объединившись с поляками, получить хотя слабое большинство против меньшевиков. Формула была принята.

Сейчас же после этого Мартов выступает со статьей «За что бороться?», где он пытается вновь растравить спор между Лениным и Розой Люксембург, с одной стороны, запутать в спор Троцкого, с другой стороны, — чтобы получить в Троцком союзника себе. За что бороться? — спрашивает Мартов. Раньше большевики говорили-де ясно: за диктатуру пролетариата и крестьянства. А теперь большевики вместе с польскими с.-д. говорят, что нужно бороться за диктатуру пролетариата, «опирающегося» на крестьянство. Где же подлинный большевизм? Что это значит? Объясните нам и т. д.

Ссылаясь на тот пункт резолюции, где говорится, что «целью... попрежнему является свержение царизма, завоевание политической власти пролетариатом, опирающимся на революционное крестьянство и совершающим буржуазно-демократический переворот», Мартов «негодовал» по поводу того, что передовая центрального органа во втором номере тогдашнего Ц. О. «Социал-Демократа» (написанная Лениным) неправильно трактует это место как «завоевание политической власти пролетариатом и революционным крестьянством».

Мартов пишет: «Коренное различие между двумя формулами уже давно с полной ясностью показал тов. Троцкий (см., напр., в его книге «Наша революция», стр. 253). «Из сказанного ясно, как мы смотрим на идею «диктатуры пролетариата и крестьянства». Суть не в том, считаем ли мы ее принципиально допустимой, «хотим» ли мы, или «не хотим» такой формы политической кооперации. Но мы считаем ее неосуществимой — но крайней мере, в прямом и непосредственном смысле. В самом деле. Такого рода коалиция предполагает, что либо одна из существующих буржуазных партий овладевает крестьянством, либо — что крестьянство создает самостоятельную могучую партию. Ни то, ни другое, как мы старались показать, невозможно». И далее (стр. 250): «весь вопрос в том, кто даст содержание правительственной политике, кто сплотит в ней однородное большинство? Одно дело, когда в рабочем, по составу своего большинства, правительстве участвуют представители демократических слоев народа, — другое дело, когда в определенном буржуазно-демократическом правительстве участвуют в качестве более или менее почетных заложников представители пролетариата».

«Для того, чтобы пролетариат овладел властью, опираясь на крестьянское движение, нужны совсем иные политические предпосылки, чем для того, чтобы он овладел ею совместно с крестьянством. Троцкий справедливо говорит (там же, стр. 253): «пусть даже оно (крестьянство) сделает это («присоединится к режиму рабочей демократии») не с большей сознательностью, чем оно обычно присоединяется к буржуазному режиму!» Для того же, чтобы крестьянство совместно с пролетариатом захватило власть в борьбе со всеми буржуазными классами, оно должно обладать очень значительной степенью сознательности, должно подняться до сознательного антагонизма с буржуазией в целом».

И Мартов заключает: «отвержение формулы «диктатура пролетариата и крестьянства» представляет важный шаг по пути освобождения русской социал-демократической мысли из народнического пленения. Потратив не мало усилий на критику этой формулы, мы и впрямь можем считать, что получили от конференции нечто в роде векселя на ее устранение из партийного обихода. И мы надеемся, что у товарищей, принадлежащих ко всем течениям партийной мысли, найдется достаточно уважения к теоретической истине, чтобы они отвергли всякую попытку свести борьбу идей к спору о словах, всякую попытку прикрыть эволюцию мировоззрения крючкотворским толкованием формул»⁴.

Тогда выступает Ленин и дает следующее объяснение. Он говорит: формула «диктатура пролетариата, опирающегося на крестьянство» — действительно неудачна. Опираться может слабый на сильного. По-русски это звучит так, будто хромой человек опирается на клюку. Ясно, что принятая по настоянию польских с.-д. формула и терминологически неправильна и политически не совсем верна. Наша большевистская формула по существу прежняя (диктатура пролетариата и крестьянства), но мы действуем в рамках одной партии с польскими с.-д., которые нам во многом близки. Мы сделали им стилистическую уступку для того, чтобы вместе с ними получить большинство против тех, кто вообще не хочет никакой диктатуры — ни «опирающейся», ни какой-либо другой.

Отвечая Мартову, аргументировавшему доводами Троцкого свое несогласие с формулой «диктатура пролетариата и крестьянства», Ленин указывает, что основная ошибка Троцкого — игнорирование буржуазного характера революции, отсутствие ясной мысли по вопросу о переходе этой революции в революцию социалистическую. Из этой основной ошибки вытекают те частные ошибки, которые Мартов повторяет, приводя пару цитат с сочувствием и одобрением.

Анализируя ошибки Троцкого о невозможности «коалиции» пролетариата и крестьянства в революционном движении и об условиях допустимости участия социал-демократов в том или ином революционном правительстве, Ленин особо подчеркивает, как неверное, положение Троцкого, кажущееся Мартову «справедливым», о том, что «пусть даже оно (крестьянство) сделает это («присоединится к режиму рабочей демократии») не с большей сознательностью, чем оно обычно присоединяется к буржуазному режиму». Пролетариат не может ни рассчитывать на несознательность и предрассудки крестьянства, как рассчитывают на них и опираются на них владыки буржуазного режима, — ни предполагать сохранение в революционный период хотя бы обычной несознательности и пассивности крестьянства».

«Мысль, что революционная диктатура пролетариата и крестьянства есть народническое пленение социал-демократов, вызывает лишь улыбку, — пишет Ленин. — В народническом пленении рассуждающие так quasi-марксисты должны бы были обвинить в первую голову Каутского (напомним, что Каутский тогда был еще марксистом. Г. З.), Маркса и Энгельса. Во всех великих буржуазных революциях решающую победу мог одерживать только пролетариат (более или менее развитой) в союзе с крестьянством, и таково же условие победы буржуазной революции в России. Опыт 1905 — 07 гг. каждым крупным поворотом событий давал практическое подтверждение этой истины, ибо на деле все решительные выступления, и «боевые» и парламентские, были именно «совместными действиями» пролетариата и крестьянства.

«Наша партия твердо стоит на той точке зрения, что роль пролетариата есть роль вождя в буржуазно-демократической революции, что для доведения ее до конца необходимы совместные действия пролетариата и крестьянства, что без завоевания политической власти революционными классами не может быть победы»⁵.

Этот спор заслуживает того, чтобы на нем остановиться: само собою понятно, что уступки польским с.-д. тут сделаны были не только стилистические, немного мы уступали, увы, также неясности в головах хороших польских революционеров, но плохих еще тогда большевиков. Много есть и сейчас в нашей партии бывших польских коммунистов, перешедших к нам в 1917 г., которые до сих пор не могут понять, как можно считать их в прошлом не-ленинцами: ведь они были такими же стойкими, такими же прекрасными революционерами, как и большевики, они шли на каторгу и т. п.; так неужели же они не были тогда ленинцами? Верно, они были прекрасными революционерами, но ленинцами они еще не были. Уступки им на конференции 1908 г. пришлось делать как раз в вопросе о крестьянстве. У них господствовала еще большая неясность. «Опереться на крестьянство» — это они еще допускают, но «союз пролетариата и крестьянства» — ни за что! Разве это не путаница?..

Крайне важно проследить, как разыгрывалось дело дальше; это даст нам возможность попутно лучше понять кое-что из «теории» перманентной революции.

В то время Троцкий был постоянным сотрудником теоретического органа польской социал-демократии «Пшеглонд»; он был его постоянным сотрудником хотя в это же время польские с.-д. больше склонялись к блоку с большевиками, а Троцкий — к меньшевикам. Вот письмо Троцкого, написанное в Германии от 28 марта 1909 г. и адресованное тов. Тышко, тогдашнему редактору польской газеты⁶. Троцкий пишет: «Резолюцию вашего (польского) съезда в связи с резолюциями партийной (декабрь 1908 г.) конференции я подвергну критике в № 4 или 5 «С.-Д.» С буржуазной «диктатурой пролетариата» — этим новым словом, внесенным тт. поляками в партийный инвентарь — нужно свести решительные счеты. Ваша поправка к большевистской формуле имеет чисто стилистический характер — в этом Ленин безусловно прав. Но я отнюдь не склонен за такую дешевую цену уступать Ленину марксизм».

Тут уже начинает выясняться расположение фигур. Поляки пытаются занять позицию между Лениным и Троцким. Мартов, зная это, начинает с троцкистского «звена». Троцкий, в свою очередь, дергает польское «звено», дабы оно потянуло за собой нашу большевистскую цепь. Троцкий поддразнивает поляков: вы-де уступили слишком много Ленину, но я (Троцкий) не согласен за дешевую цену уступить Ленину марксизм.

Вот еще письмо тов. Троцкого к польским с.-д. от 28 мая 1909 года. Троцкий пишет:

«Статью Ленина прочитал в русском переводе (точнее, оригинале) в «Пролетарии». Immer dasselbe (всегда одно и то же) он (т.-е. Ленин) правильно схватывает основную политическую идею (что страшно важно), но 1) обставляет ее невероятно аляповатыми аргументами, в которых марксизм отражается так, как Афродита в тульском самоваре (!!!); 2) свою правильную политическую идею он противопоставляет сегодняшней политической реальности, как команду, — вместо того, чтобы притти к ней через развитие этой политической реальности. Его формулировка «коалиционной диктатуры пролетариата и крестьянства» мне абсолютно чужда».

В третьем письме от 29 июня 1909 г. Троцкий пишет польским социал-демократам:

«По затронутому в вашем письме вопросу о коалиции пролетариата и крестьянства я здесь высказываться не буду, чтобы не заставлять вас дважды читать одно и то же: раз — в письме, другой раз в статье. Но по вопросу о партийной политике я хочу здесь сказать несколько слов. Ваше отношение к большевикам имеет слишком «идеологический», или — если позволите — слишком «административный» характер. Вы смотрите на них под углом зрения съезда и ЦК. В этой перспективе они представляют собой просто сумму радикальных резолюций и радикальных лозунгов. Но ведь это еще не политика, а только ее бумажный хвост. Большевики были и остаются консервативным элементом партии. Они всегда стремились консервировать ее отсталость и из страха перед оппортунистическими «шатаниями» восставали против партийного развития. Вы это увидите на любом вопросе: профессиональное движение, Совет Депутатов, Дума... Сейчас, в период революционного отлива, когда партия распадается и рассыпается в своем верхнем интеллигентском этаже, большевики, консервируя отсталость партии, консервируют партию, как таковую. И это их несомненная историческая заслуга, которая зачтется им. Эта положительная роль их в эпоху реакционного разброда тесно связана с их отрицательными сторонами: формализмом мышления, прокурорской придирчивостью и полицейским недоверием к историческому развитию, групповым эгоизмом и консерватизмом»⁷.

Вы видите: здесь и «полицейское недоверие к историческому развитию», и «групповой эгоизм», и «консерватизм», и «прокурорская придирчивость», и т. д. и т. д. Все это — на четырех строках в интимном письме к польским «союзникам». Одним словом: ежели бы не «девичий стыд», что иного словца и сказать не велит, то тов. Троцкий не так бы еще обругал ленинизм.

Вот каково отношение к большевизму тов. Троцкого в 1908 — 1909 гг. А тот факт, что он мог так писать полякам, показывает, что хотя бы частью они были с ним тогда солидарны.

В тот момент даже такие выдающиеся революционеры, как Роза Люксембург, были настолько заражены «европейским» псевдо-марксизмом, что заставляли Ленина делать им в важнейших вопросах «стилистические» уступки, которые на деле были не только стилистическими уступками. В вопросе о крестьянстве и Паннекук, и Гортер, и Роланд-Хольст, и в свое время Радек стояли на позиции польских с.-д. На этом примере наглядно видно, насколько далеко Ленин видел вперед не только относительно России, но и всего Интернационала. Этот же пример показывает, насколько малейшие уступки «теории» перманентной революции лишали даже очень выдающихся революционеров возможности увидеть в надлежащем свете такие коренные вопросы, как крестьянский и национальный. Благодаря Этим двум «маленьким» ошибкам — в национальном и крестьянском вопросах — польские марксисты на целый период времени ослабили свое влияние в польском крестьянстве (да и среди рабочих) в пользу пепэ-совцев (польские правые с.-р.-националисты). Социальный переплет в Польше таков, что пролетариат при помощи беднейшего крестьянства мог бы там составить большинство и мог бы осуществить, особенно в момент революции 1917 г., диктатуру пролетариата и беднейшего крестьянства. Если это не осуществилось, так отчасти и потому, что польские с.-д., а затем и польская коммунистическая партия не поняли ленинского отношения к крестьянству и национальному вопросу и считали, что лозунг «диктатура пролетариата и крестьянства» есть грехопадение, «самоограничение» пролетариата и т. п.

Разве могли бы мы в России победить эс-эров, если бы в вопросе о крестьянстве мы стояли на точке зрения Розы Люксембург, а не на точке зрения Ленина?

Некоторые польские коммунисты до сих пор боятся сказать полностью и до конца то, что надо сказать в Польше по национальному вопросу, так как это кажется им отклонением от интернационализма, изменой пролетарской точке зрения. А между тем правильное решение национального вопроса есть органическая составная часть ленинизма. Польские марксисты вовремя не поставили по-ленински национальный и аграрный вопросы и этим отчасти осудили польский пролетариат на лишний десяток лет капиталистического ига.

Это несомненный факт, и лучшие из польских марксистов сами признают это. Они вынуждены теперь приниматься за борьбу до известной степени «с начала». Им приходится теперь заново продвигаться в массы с ленинской оценкой крестьянского и национального вопросов. И все это только потому, что в свое время они не разглядели коренных ошибок троцкизма, который они сами в течение некоторого времени защищали.

* * *

Чтобы покончить с коренной ошибкой Розы Люксембург в вопросе о крестьянстве, приведем еще пару выдержек из нее же. Сидя в 1918 г. в тюрьме, она написала книжку, посвященную русской революции. В этой книжке она продолжала высказывать очень неправильные взгляды по крестьянскому вопросу. Как известно, Роза, вышедши из тюрьмы, сама отказалась от печатания этой книжки, убедившись, что Ленин — по крайней мере, для России — прав. После смерти Розы книжка была напечатана в 1922 году Павлом Леви — когда-то ее близким другом, ставшим в 1921 году ренегатом.

Подлость Павла Леви состоит в том, что, злоупотребивши доверием Розы, он использовал рукопись, которую сама она не хотела печатать, — использовал против коммунистов, когда он отошел от них и когда сама Роза не могла уже возвысить голос. Но с ошибкой Розы по существу вопроса все же полезно познакомиться. Она писала в этой книге:

«Ленинская аграрная реформа создала социализму новый могучий народный слой врагов, сопротивление которого будет много опаснее и упорнее, чем сопротивление дворян-землевладельцев»⁸.

Даже такой ясный ум, как Роза Люксембург, человек, до конца преданный пролетарской революции, мог еще в 1918 г., через год после нашей Октябрьской революции, написать такую вещь! Она не напечатала этой вещи, убедившись на три четверти в своей ошибке и колеблясь на одну четверть. Но ошибка остается ошибкой.

Прошло несколько бурных месяцев германской революции. Краткий, но важный политический опыт январского (1919 г.) восстания спартаковцев, видимо, заставил Розу задуматься над вопросом о крестьянстве по-новому.

После подавления спартаковского восстания Роза написала статью: «Порядок господствует в Берлине» («Die Ordnung herrscht in Berlin») — свою последнюю статью, ставшую ее лебединой песней. Роза пытается отдать себе отчет в том, почему же спартаковское движение погибло, почему же германский рабочий класс обречен был на поражение. По свежим горячим следам рабочего восстания она пишет замечательно сильную и страстную статью, которую и сейчас трудно читать без волнения. В этой статье Роза говорит:

«Больным местом революционной борьбы в этот момент было следующее: политическая незрелость солдатской массы, позволившей своим офицерам злоупотреблять собою в противонародных контр-революционных целях, уже одна свидетельствовала о невозможности длительной победы революции в этой схватке. С другой стороны, эта самая незрелость солдат была только симптомом общей незрелости германской революции. Деревня, из которой происходит большой процент солдат, как и прежде, едва только затронута революцией»⁹.

Вдумайтесь в эти строки Розы Люксембург, написанные за несколько часов до ее трагической смерти. В 1918 г. в тюрьме она в вопросе о крестьянстве находится еще под гипнозом старых «европейских» с.-д. взглядов. В стенах тюрьмы она отдает обильную дань этому старому. Она чувствует, что в России происходит что-то великое, она преклоняется перед величием русской революции, полна дружбы к Ленину лично и к нашей партии, и все же она говорит: то, что делаете вы там в крестьянском вопросе, это величайшая ошибка, создающая новый могучий слой врагов, сопротивление которого будет много опасней и упорней сопротивления помещичьего класса. Но стоило ей выйти из тюрьмы на улицу, стоило ей глотнуть свежего воздуха подлинной революции, стоило ей посмотреть не через призму тезисов, не через очки «европейского» псевдо-марксизма, а через живое пролетарское движение в Германии со всеми его сильными и слабыми сторонами, и ее оценка начинает меняться. Она уже видит причину гибели спартаковского движения в значительной степени в том, что солдаты были из деревни, что большая часть армии из крестьян, а деревня-то едва только затронута революцией. И это говорится о германской деревне, которая в смысле революционных возможностей имеет, конечно, гораздо меньше шансов, чем Россия или Польша. Германская деревня мало похожа на нашу. Но Роза Люксембург, очевидно, начинает видеть и там эти возможности, искать их, думать о том, как бы добиться того, чтобы германская деревня не была «едва только затронута революцией».

Мы видим, таким образом, как даже лучшие из умов европейского марксизма, — а Роза была лучшим из этих умов, — иногда еще останавливались на пороге того основного вопроса, где начинается ленинизм. Это обстоятельство, в скобках сказать, мешало им правильно взглянуть и на историческую миссию III Интернационала. Роза Люксембург и Тышко не хотели немедленного образования III Интернационала даже в 1919 году. Теоретические ошибки зачастую приводили к коренным практически-политическим ошибкам. И ведь это были лучшие люди, какими вообще располагал европейский рабочий класс! Они слышали от Маркса, что у крестьян есть мелко-буржуазные предрассудки, но они забыли то, чего никогда не забывал Ленин, что у крестьянина, конечно, есть предрассудок, но есть и рассудок. «Европейские» марксисты видели у крестьян только предрассудки и не видели, где и при каких условиях крестьянин может стать союзником пролетариата — в особенности после империалистической войны, которая так сильно встряхнула глубочайшие слои крестьянства и многое переделала на другой лад.

Подлинное усвоение ленинизма и применение его на деле при построении коммунистических партий во всем мире невозможны без учета ошибок ряда виднейших марксистов, которые пытались подняться до применения марксизма в обстановке новой эпохи, но не во всем сумели этого достигнуть.

Дело сложилось так, что подлинная большевизация для ряда партий Коминтерна невозможна теперь без преодоления этими партиями, в частности, ошибок люксембургианства, которые, в силу исторических условий, играют значительную роль в движении данных стран. Если суммировать важнейшие из этих ошибок Розы Люксембург, имеющих актуальное значение и сейчас, то они сведутся к следующему:

а) Ошибки в вопросе об отношении к крестьянству.

В своей последней статье, написанной после подавления спартаковского восстания в январе 1919 г., Роза Люксембург начала эти ошибки исправлять.

б) Столь же серьезны были ошибки Розы Люксембург в национальном вопросе. Отрицание лозунга самоопределения наций (права на образование независимого государства) на том основании, что при империализме «невозможно» разрешить национальный вопрос, приводило на деле к нигилизму в национальном вопросе, что чрезвычайно затруднило работу коммунистов в ряде стран.

в) He-большевистская постановка вопроса о «стихийности» и «сознательности», об «организации» и «массе». Неверные оценки Розы Люксембург, которая имела тогда перед собою опыт германской с.-д. партии, зачастую прямо мешавшей революционному размаху массовой борьбы, не давали Розе Люксембург правильно понять роль партии в революции вообще.

г) Пропаганда партийности профсоюзов, как это отстаивали в течение ряда лет польская партия в целом и Роза Люксембург в частности, была большой ошибкой, затруднявшей авангарду правильный подход ко всему классу.

д) Недооценка технического момента в подготовке восстания мешала и отчасти мешает кое-где и теперь правильно поставить вопрос об «организации революции».

Отдавая должное величию работы Розы Люксембург, одной из основательниц Коммунистического Интернационала, мы уверены, что Коминтерн будет действовать в духе самой Розы Люксембург, если поможет теперь партиям Коминтерна извлечь уроки из ошибок этой великой революционерки.

Без преодоления ошибочных сторон люксембургианства подлинная большевизация невозможна. Только ленинизм может стать путеводной звездой для коммунистических партий всего мира. Все, что отклоняется от ленинизма, является отступлением и от марксизма.

Непонимание роли крестьянства в революции, несомненно, есть одна из основных характерных черт всего не-ленинского (не говоря уже об анти-ленинском) лагеря.

Если взять всех оппортунистов, начиная от самых махровых и кончая, так сказать, рядовыми, серенькими, у них у всех есть нечто общее: — непонимание революционной роли крестьянства в том истолковании, какое дал нам Ленин. Не в том дело, чтобы социал-демократы вообще не хотели думать о крестьянине. Сказать так было бы неверно. Соц.-дем.-оппортунисты вопрос о крестьянстве ставили. Если вы возьмете германских реформистов, то и Герц, и Давид, и Фольмар ставили вопрос о крестьянстве. И нынешняя германская и австрийская (Бауэр) соц.-демократия ставит вопрос о крестьянстве, — но ставит по-мещански, по-мелкобуржуазному. Коротко говоря, вместо того, чтобы подымать известные слои крестьянства до уровня союзника революционного пролетариата, они стараются принизить пролетариат до политического уровня полукулацких элементов крестьянства, для них крестьянин существует лишь как избиратель, могущий подать голос на выборах. Что крестьянин может стать серьезным фактором революции, это для них книга за семью печатями.

Это и есть одна из тех важнейших черт различия, которые отделяют ленинский лагерь от всего не-ленинского. Внутри не-ленинского и анти-ленинского лагеря есть свои различные оттенки. Конечно, Давид совсем не похож на Паннекука, и Герц не похож на Троцкого. Конечно, здесь есть различия. Но то общее, что объединяет их против ленинизма, это — непонимание Ленина в центральном вопросе — о крестьянстве. Всем им обще то, что они считают себя «европейскими марксистами», не понимая того, что теперь нет марксизма без ленинизма. На примере польского марксизма ясно видно, что теоретическая ошибка в вопросе о крестьянстве может задержать революцию на десяток лет. Это доказано и признано теперь лучшими людьми польского рабочего движения. Польский пример ценен потому, что он близок к нам. Социальные группировки в Польше во многом такие же, как и у нас. И деятели, выступавшие там, были из самых лучших: Роза Люксембург и Тышко. Но, поскольку они пробовали делать уступки теории перманентной революции, они потерпели в этом крах.

* * *

Перейдем теперь к германской революции. Опыт ее также может многому научить при оценке теории перманентной революции. Вспомним, как формулировали Троцкий и Парвус основное обвинение против Ленина: ваша ленинская тактика ведет к «самоограничению» пролетариата в революции; вы хотите-де, чтобы пролетариат, единственный революционный класс современности, класс, которому предстоит сыграть решающую роль в революции, после победы ограничил бы сам себя, т.-е. не пошел бы дальше буржуазной демократии. Этого никогда не будет, это неправильно, это контр-революционно¹⁰. Пролетариат, сыгравший решающую роль в революции, не остановится на полдороге, — говорил тов. Троцкий, — он не пойдет на самоограничение, он осуществит свою программу целиком, программу социализма.

Проверим же эти заявления на опыте германской революции 1918 — 1919 г. Что было там в 1918 — 19 г.? Разве рабочий класс Германии не взял власти? Разве мы не видели власти рабочего класса в Германии в 1919 г.? Разве Германия не покрылась сетью Советов? Разве первое революционное правительство из шести «народных комиссаров» не состояло полностью из представителей двух рабочих партий — независимых с.-д. и социал-демократов? Разве они не пытались объявлять свою республику «социалистической»?

А что сделал германский рабочий класс с доставшейся ему властью? Он оказался не в состоянии выполнить свою историческую миссию, как класса «для себя». Он оказался неподготовленным к своей организации, как господствующего класса, смело борющегося за переделку буржуазного общества. Германский рабочий класс «самоограничил» себя, взял да сам и провел программу буржуазной демократии, взял да и распустил свои Советы, взял да и провел учредилку!

Могут возразить на это, что это германская с.-д. предала рабочий класс. Верно! Не мы будем спорить против этого. Конечно, германская с.-д. предала революцию, конечно, вожди германской с.-д. заслуживают того, чтобы в свое время рабочая революция воздала им по заслугам! Но как случилось, что германская с-д., сама выросшая из недр рабочих масс, смогла эту измену осуществить? Ведь в Германии были и коммунисты: были Либкнехт и Роза Люксембург; они выдвигали и геройски защищали другую программу — не буржуазно-демократическую, а пролетарскую. Их растерзали. Коммунистический авангард, следовавший за Розой Люксембург и Карлом Либкнехтом, на половину уничтожили физически. Если бы толща германских рабочих была вполне за Либкнехта и Розу Люксембург, разве германские с.-д. смогли бы проделать там то, что они проделали? Разве могли бы они добиться съезда советов, который сам постановляет о своем роспуске! А ведь там именно всегерманский съезд советов постановил о своем роспуске и передаче власти учредительному собранию в Веймаре.

Так в чем же дело? Как понять германский опыт?

Тут тоже необходимо обратиться к учению Ленина.

Ленин учил различать и в пролетариате — особенно в эпоху империализма — ряд прослоек. Ленин учил тому, что именно в эпоху монополистического капитализма буржуазия, получающая сверхприбыли, легко подкупает и разлагает верхушки рабочей аристократии, создает слой рабочих, «заинтересованных» в империализме, становящихся соучастниками его преступлений. Ленин дал ключ к пониманию того, как 1) рабочая аристократия плюс 2) рабочая бюрократия плюс 3) мелко-буржуазные попутчики создают массовую опору для оппортунизма. Только ленинская оценка внутренних молекулярных процессов, происходящих в эпоху империализма внутри самого пролетариата, плюс ленинский взгляд на роль партии в революции (в данном случае отсутствие сильной революционной партии пролетариата и наличие массовой оппортунистической «рабочей» партии) дают нам ключ к объяснению германской революции 1918 — 1919 г.

В Германии была «рабочая» революция (т.-е. революция, сделанная рабочими), в Германии рабочий класс подошел было к власти. А вышло так, что этот рабочий класс, в силу сцепления целого ряда обстоятельств, «ограничил» себя сам и провел в жизнь только программу буржуазной революции — да и то очень обкарнанной. Если бы вся толща рабочих этого не хотела, то в стране не нашлось бы такой силы, которая могла бы сделать это против воли рабочего класса. Вот что надо понять.

Роза Люксембург старалась дать ответ на эти вопросы в самом начале германской революции. Она писала, что, в сущности говоря, то, что произошло в Германии, есть больше «крах империализма, чем победа нового принципа», т.-е. больше крах старого режима, чем победа нового. Это до известной степени верно. Но это же с известной вариацией можно сказать относительно каждой революции — в начале ее. И это не объясняет всего положения вещей. Конечно, в 1918 — 19 г. в Германии имел место крах империализма. В России в 1917 г. тоже имел место крах империализма. Весь вопрос в том, что вырастет из краха империализма; послужит ли его крах началом победы другого режима. Германская социал-демократия, имевшая за собою 50 лет развития, сумела сыграть очень большую, решающую, но контр-революционную роль. Почему? Очевидно, потому, что бывают такие ситуации, когда даже численно могущественный пролетариат сам себя «самоограничивает».

Чему же учит нас опыт германской революции применительно к спорам ленинизма с теорией перманентной революции? Оказывается, бывает так, что рабочий класс к власти подойдет вплотную, но внутреннее состояние самого рабочего класса таково и понимание им окружающей обстановки таково, что этот рабочий класс, несмотря на всю свою количественную силу, «самоограничивает» себя и проводит программу буржуазной революции.

Это вовсе не значит, разумеется, что если бы у нас в России революция произошла по формуле Троцкого (т.-е. если бы предположить, что рабочий класс победил без крестьянства), то и он поступил бы так же, как германский рабочий класс в 1919 г. Это означает лишь то, что, если носителем движения является рабочий класс, то этот факт, будучи, разумеется, крайне важен сам по себе, еще не исчерпывает всего вопроса о социальном содержании революции. Бывают, повидимому, обстоятельства, когда рабочий класс оказывается не в состоянии провести программу рабочей революции, хотя, казалось бы, имеет для этого достаточно возможностей.

Таковы факты: у германского пролетариата была решающая роль в революции 1918 — 1919 г. но он вовсе не провел социалистического переворота. И кто же помешал ему — крестьянство? Реакционность некоторых слоев крестьянской армии сыграла, конечно, свою роль. Но это одно не могло решить дела. Согласно теории «перманентной революции» выходит, что победе социалистической революции должно помешать крестьянство. А в Германии вышло так, что прежде всего и больше всего внутренняя слабость самого рабочего класса и деморализованность его верхушки привели революцию к поражению.

В России вышло по-иному, вышло так, что крестьянство не оказалось с гирями на ногах, а помогло рабочему классу в переходе к Советской власти. В России это произошло так, конечно, потому, что у нас другая социальная обстановка, другое значение имел аграрный вопрос и т. д. Но также, разумеется, и потому, что тактика нашей партии была правильна. Тактика руководящего слоя пролетариата в революции имеет громадное значение. Она у нас была правильна, а у Розы Люксембург и германских левых в некоторых пунктах неправильна.

Еще раз: мы нарочно берем лучших людей, как Розу Люксембург и ее друзей. Маленькие, на первый взгляд, ошибочки приводили не только к большим теоретическим ошибкам, но прямо мешали победить.

Ход германской революции бросил яркий свет и на вопрос о роли партии — вопрос, тоже являющийся важнейшей составной частью ленинизма. Германский пролетариат в решительную минуту не имел сильной массовой большевистской партии. Но «зато» он имел массовую и сильную анти-большевистскую, антиреволюционную партию: социал-демократию. Эта партия употребила все свое влияние, весь свой аппарат, весь политический опыт, накопленный за 50 лет, все свои обширные связи с рабочей средой — против революции. Получилась крайне яркая иллюстрация роли партии (с.-д. партии) в революции — только роли отрицательной.

Вот чему учит нас опыт германской революции.

Иные социалисты в Германии думали, что лозунг демократической республики там не уместен, что там путь лежит от Вильгельма прямо к социализму; иначе-де и быть не может! А оказалось, что мы проходим в Германии через целую длительную эпоху, пока рабочие изживут с.-д. иллюзии. Это целый период. Сколько времени возьмет он — неизвестно. Это связано с международной обстановкой. Теоретически говоря, то, что происходит в Германии, есть перерастание демократической революции в социалистическую. Когда, лет через 10 — 15, будут оглядываться назад на пройденный Германией путь, то всякому будет ясно, что с 1919 — ? гг. там имело место перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую (с перебоями и контр-революционными судорогами в роде победы Гинденбурга). Сейчас это «перерастание» там происходит — и происходит с кровью, с муками, с тюрьмами, расстрелами. Рабочий класс учится на своих поражениях подлинному ленинизму, т.-е. теории и практике пролетарской революции.

Когда «перманентники» говорят, что рабочий класс не может «самоограничивать» себя, — мы отвечаем: товарищи, изучайте историю европейского рабочего класса! Ведь германский рабочий класс не самый худший. А он «самоограничил» себя. Это не простая случайность. Это не вина германского рабочего класса, а его беда. Это вытекло из всей обстановки в данной стране.

Известно, что относительно позднейших событий в Германии (октябрь 1923 г.) противники ленинизма пробовали проводить рискованные параллели. Так, тов. Троцкий говорил, что в октябре 1923 г. в Германии была ситуация такая же, как у нас в октябре 1917 г., но в Коминтерне были, мол, плохие руководители, они «сдрейфили» и «прозевали» революцию. Это образец непонимания того, что произошло в Германии в 1923 г. Подлинный большевик должен прежде всего объяснить себе и рабочему классу январь 1919 г., — тогда легче будет понять и октябрь 1923 г. Нам говорят, что в октябре 1923 г. была классическая революционная ситуация и что ее просто «прозевали».

Почему у нас в России перерастание совершилось почти ровно в 9 месяцев, а в Германии оно идет шестой год и, может быть, потребует еще ряда лет. У нас 9 месяцев (от Февраля 1917 до октября 1917 г.), а у них, скажем, 9 лет! Возьмет история-шутница, да и выкинет этакую штуку! Любители проводить параллели забывают про некоторые «мелочи». Ведь не одни коммунисты берут уроки у русского Октября. Буржуазия тоже учла «уроки Октября». Когда власть в России перешла к русским меньшевикам и эс-эрам, они возьми да и брякни: а мы будем продолжать войну «до конца»! И, действительно, они продолжали войну «до конца» — до своего политического конца.

А что сделали германские социал-демократы? — Они взяли да и учли «уроки Октября», они моментально заключили мир, пойдя на все уступки Антанте, чтобы избегнуть пролетарской диктатуры. Почему? — Потому, что германская буржуазия и германская социал-демократия тоже поняли кое-что из уроков нашего Октября. Керенщина в чистом виде уже, пожалуй, нигде не может повториться, хотя бы по одному тому, что буржуазия тоже изучает опыт нашей русской революции. Вот «первая мелочь», которой не хватало в Германии: новое правительство войну с Антантой сразу прекратило. Вторая «мелочь»: у нас в России в 1917 г. была империалистическая война плюс аграрный кризис, т.-е. у нас было в руках два лозунга: «долой войну» плюс «земля — крестьянам». А в Германии аграрного кризиса не было, второго динамитного патрона не хватало.

Третья «мелочь»: у нас вся армия была на нашей стороне, а в Германии быстро демобилизовали армию, и к октябрю 1923 г. регулярная армия была только у буржуазии — Фашистская, офицерская белая армия в руках у генерала Секта.

Четвертая «мелочь»: у нас были Советы — в Германии в 1923 году их не было.

Вот действительные уроки германского октября, вот чем отличалась германская обстановка от нашей. Надо это понять и надо это растолковать всему рабочему классу.

Вот этот опыт Польши и Германии надо изучать для того, чтобы понять неправильность теории и практики «перманентной» революции. Проследив борьбу вокруг трех русских революций, вокруг событий в Польше и Германии, всякий большевик скажет, что двух мнений быть не может: или большевизм — или троцкизм. Или ленинизм, или отказ от ленинизма во имя «теории» перманентной революции. Или вперед — к ленинизму, или назад к ошибкам, стоящим так дорого рабочему классу ряда стран.

Примечания:

¹ Ленин и позднее многократно возвращался к национальному вопросу. Особо следует отмстить его работы за период империалистической войны: «О каррикатуре на марксизм и об империалистическом экономизме» посвящена критике статьи П. Киевского — Ю. Л. Пятакова), «Итоги дискуссии о самоопределении», «О брошюре Юниуса» (Р. Люксембург). См. Ленин. Собр. соч.. т. XIII.

² Возвращение было предрешено на Стокгольмском съезде (1906 г.), но совершилось полностью в 1907 году.

³ «РКП в резолюциях ее съездов и конференций (1898-1921 гг.)». Издание 2-е, стр. 72 — 73.

⁴ «Социал-Демократ», № 3, от 9/22 марта 1909 г.

⁵ Н. Ленин. Собр. соч., т. XI, ч. I. «Цель борьбы пролетариата в нашей революции», стр. 233 — 234.

⁶ Товарищи польские коммунисты предоставили нам для настоя щеп работы свой богатый архив. Мы используем из него несколько очень характерных, нигде еще не опубликованных, политических писем Троцкого.

⁷ Подлинники всех процитированных писем хранятся в архиве польских коммунистов.

⁸ Rosa Luxemburg. «Die russische Revolution». Herausgegeben unci eiugeleitet von Paul Levi 1922. S. 87.

⁹ Clara Zetkin und Rosa Luxemburg. «StelIung tier russischen Revolution». S. 115  — 116.

¹⁰ Вспомните слова Троцкого о контр - революционных чертах большевизме (см. выше, стр. 48.)