ВИЛЬЯМ Т. ГУД
ЛЕНИН
В сравнении с тем блестящим светом, которым близкие друзья Ленина могут осветить его жизнь, моя дань ему будет подобна огоньку спички. Но как и спичка, поднесенная к картине, открывает внезапно то тут, то там какую-нибудь черту, так и мои несколько слов могут, быть может, бросить слабый луч на какую-нибудь особенную черточку Ленина, которой могли не заметить другие.
Ведь я был чужой, иностранец, и только два раза столкнулся с ним. Это было летом 1919 года, когда положение России было очень трудное. Работая над своей книгой о России, которую я приготовлял для «The Manchester Guardian»1, я встретил великодушную помощь со стороны официальных лиц нового правительства, но я сильно желал свидания с самим Лениным как ввиду его положения, так и ввиду тех фантастических историй, которые распространялись о нем на Западе.
Свидание было дано. Но, прежде чем оно произошло, я уже увидел В. И. Ленина на московской учительской конференции2. Интересно теперь вспомнить впечатление, какое он произвел тогда на меня. Как спокойно, просто, без всяких ораторских приемов он завладел этой огромной, незнакомой аудиторией. Как неуклонной логикой он заставил ее понять его точку зрения. Казалось, что он интуитивно понимает мысли своих слушателей. Я сразу почувствовал, что здесь не обыкновенный человек. Но больше, чем когда-либо, я почувствовал это при свидании с ним в Кремле.
Я поднялся по лестнице, прошел переднюю, комнату сотрудников, зал заседаний и очутился в кабинете Ленина, простой рабочей комнате. Она была пуста. Но на письменном столе лежала раскрытая книга — «Clarte»3 Анри Барбюса, которую читал Ленин и на которой он делал пометки карандашом. Пока я ожидал, я прочел в книге первую главу, которую он только что окончил. Дверь открылась. Быстрыми шагами вошел Ленин и поздоровался со мной. Слово приветствия, теплое рукопожатие, и я начал говорить, употребляя невольно язык книги, которую только что читал, — французский.
«Если вам все равно, то я предпочел бы разговаривать по-английски», — сказал он. Я был так изумлен, что воскликнул: «О! Я не знал, что вы понимаете по-английски». Он возразил: «Если вы будете говорить медленно и ясно, я не сделаю ни одной ошибки». И он не сделал. Разговор продолжался, я задавал вопросы, на которые получал ответы, разбирались важные дела — все это на английском языке, и ни разу Ленин не сбился. Он обещал и ни разу не сделал ни одной ошибки.
Я не вхожу в сущность этой беседы, она теперь является достоянием истории. Но то, о чем я хочу вспомнить, это сам человек. Во время разговора я отметил замечательную форму его головы, спокойную, ироническую улыбку, которая играла на его лице, искры юмора в его глазах. Его выражение в этот день было довольное, хотя я мог представить себе, что временами он мог хмуриться холодно и строго. Легко понять, как жадно я всматривался в него, как старательно я замечал выражения, менявшиеся на его лице. Ведь я смотрел на человека, о котором больше всего говорилось на земле, на неведомого гения революции, которая потрясла мир.
Впечатление мощи, исходившее от него, углублялось непосредственно силой его речи. Что ему нужно было сказать, он говорил прямо, ясно, без всяких туманных слов. В разговоре с Лениным не могло быть никаких недоразумений, никто не мог уйти под ложным впечатлением. Слишком ясен, слишком прям был он для этого.
С обыкновенным дипломатом беседа скрывает мысль. С Лениным она выражала мысль. В этом лежит целый мир различия.
По силе его речи, по энергии, которая, казалось, исходила из него, по живости выражения его лица я начинал составлять, раньше чем окончилась беседа, некоторое представление о том, что люди называли магнетизмом Ленина. И я понял — слабо, сознаюсь в этом, — источник той силы, благодаря которой он владел умами людей.
На меня же он произвел впечатление, которое не изгладится никогда.
Перед тем как расстаться, он надписал для меня по-русски и по-английски свою фотографическую карточку, изображавшую его стоящим во дворе Кремля, — чудесную фотографию, которую я первый привез в Западную Европу. А затем несколько слов пожелания мне всего хорошего в пути, прощальное рукопожатие. Я оставил Владимира Ильича Ленина, которого мне не суждено было более увидеть живым.
В течение своей жизни я встречался в разных странах с людьми, которых называли великими. Ни об одном я не сказал бы того, что с полным доверием могу сказать про Ленина: «Человек он был. — Из всех людей мне не видать уж такого человека» (Шекспир).
«Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине», ч 3. М, Госполитиздат, 1960, стр. 225—226.
Примечания:
1 «Страж Манчестера» — английская буржуазно-либеральная газета. — Ред.
2 Автор, видимо, имеет в виду I Всероссийский съезд по внешкольному образованию, проходивший 6—19 мая 1919 года, на котором дважды выступал В. И. Ленин (см. В. И. Ленин, Соч., т. 29, стр. 305—346). — Ред.
3 «Ясность». — Ред.
СОВЕТСКАЯ СИСТЕМА ПОБЕДИЛА
(ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ «БОЛЬШЕВИЗМ В ДЕЙСТВИИ»1)
Получить интервью у Ленина было не так-то просто, и не потому, что он недоступен — он скромен и непосредствен в общении с людьми, — а потому, что он ценит каждую минуту своего времени. Ленин постоянно за работой, он трудится даже больше остальных комиссаров.
Однако я наконец улучил момент, когда он не был занят...
Я пришел точно минута в минуту, и бывший со мной товарищ пошел вперед через ряд смежных комнат доложить Ленину о моем приходе. Затем меня провели в комнату, где работает Ленин, и я с минуту ждал его появления. Позвольте мне здесь отметить, что ни о какой пышности всех этих комнат не приходится и говорить. Комнаты обставлены удобно и просто. Зал для заседаний восхитительно удобен, в нем все просто и во всем чувствуется атмосфера напряженной работы...
Едва я успел сделать про себя эти заметки, как в кабинет вошел Ленин.
Во время разговора у него приветливое выражение лица, да и держится Ленин явно располагающе. Он произносит слова отчетливо, его голос отличается ровностью тона, в течение всего интервью он ни разу не запнулся, не обнаружил ни тени замешательства. Я действительно вынес вполне определенное убеждение, что передо мной человек уравновешенного ясного ума, абсолютно владеющий собой и своим предметом, выражающийся с четкостью, столь же поразительной, сколь и отрезвляющей...
Все свое любопытство я ограничил тремя вопросами, авторитетные ответы на которые мог дать только сам Ленин, глава правительства Советской республики...
О своих вопросах я рассказал только одному человеку - комиссару, который сопровождал меня. Он очень огорчился и высказал предположение, что Ленин не станет на них отвечать. К его неподдельному изумлению, Ленин ответил на мои вопросы быстро, просто и решительно, и когда интервью окончилось, мой спутник наивно выразил мне свое удивление.
Ведение интервью было предоставлено мне.
Я начал сразу. Мне хотелось узнать, остаются ли еще приемлемыми предложения, представленные Буллитом2 на Парижской конференции. Ленин ответил, что они все еще приемлемы — с учетом тех изменений, которые может привнести военная обстановка. Позже он добавил, что в соглашении с Буллитом оговаривалось, что изменения, связанные с обстановкой на фронтах, могут повлечь за собой изменения в соглашении.
Затем я снова взял инициативу в свои руки, спросив, каково отношение Советской республики к малым народам, отколовшимся от Российской империи и провозгласившим свою независимость.
Ленин ответил, что независимость Финляндии была признана в декабре 1917 года, что он, Ленин, лично вручил Свинхувуду, тогдашнему главе Финляндской республики, документ, в котором официально признавалась эта независимость; что Советская республика еще несколько раньше объявила, что ее солдаты не перейдут границу с оружием в руках; что Советская республика решила создать нейтральную полосу или зону между своей территорией и Эстонией и объявит об этом официально; что одним из ее принципов является признание независимости всех малых народов и что, наконец, она только что признала независимость Башкирской республики, а башкиры, добавил он, являются малым и отсталым народом.
В третий раз я возобновил свои вопросы, поинтересовавшись, какие могут быть гарантии, что среди западных народов в том случае, если так или иначе будут установлены дипломатические отношения с Советской республикой, не будет вестись официальная пропаганда. Ленин ответил, что Буллиту было заявлено о готовности Советской республики подписать соглашение о неведении официальной пропаганды... Что же касается свободы печати во Франции, то он заявил, что только что прочитал роман Анри Барбюса «Ясность», где были две цензорские купюры; в свободной демократической Франции цензуруют романы!
Я спросил, не сделает ли он какого-либо заявления общего характера. На это Ленин ответил, что самое главное, что он должен сказать, — это то, что советская система — самая лучшая система и что английские рабочие и труженики-земледельцы восприняли бы ее, если бы только с ней ознакомились. Он выразил надежду, что после заключения мира английское правительство не будет препятствовать опубликованию текста Советской Конституции; что морально советская система победила уже даже сейчас и что доказательством правильности этого утверждения являются гонения на советскую литературу в свободных демократических странах.
Мое время истекло, и, зная, что Ленина ожидают в другом месте, я встал и поблагодарил его.
«Ленинские страницы». Документы, воспоминания, очерки. М., 1960, стр. 112—115.
Примечания:
1 Книга издана в Лондоне в 1920 году. — Ред.
2 Имеются в виду предложения участника Парижской мирной конференции Уильяма Буллита, направленного в Россию правительствами США и Англии в марте 1919 года для выяснения советских условий мира (см. В. //. Ленин, Соч., т. 30, стр. 32—33, 199). — Ред.
ИСААК МАК БРАЙД
ВО ИМЯ ОСВОБОЖДЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
…Ленин — человек среднего роста, около 50 лет. Он пропорционально сложен и очень активен, несмотря на то что носит в своем теле две пули, выпущенные в него в прошлом августе1. Голова у него довольно крупная, массивных очертаний и посажена близко к плечам. Лоб широк и высок, глаза широко раскрыты и временами в них появляется задорный огонек. Его волосы, заостренная бородка и усы имеют коричневатый оттенок.
Разговаривая, он никогда не отводит глаз от того, с кем разговаривает. Отвечая на вопросы, он не колеблется, отвечает прямо по существу. Он пододвинул для меня стул к своему письменному столу, повернув свой стул ко мне. После того как некоторое время мы говорили о положении в мире, он сказал, что будет рад ответить на любые вопросы.
Когда я информировал Ленина о том, что газеты, периодические издания и журналы в различных странах утверждают в течение двадцати двух месяцев, что Советская Россия — диктатура небольшого меньшинства... Ленин ответил:
— Это, конечно, неправда. Пусть те, кто верит в эти глупые россказни, приедут сюда, побудут с рядовыми людьми и узнают правду... Вы говорите, что ездили по Западному фронту. Вы признаете, что вам разрешили общаться с солдатами Советской России; вам никто не воспрепятствовал, как журналисту, производить исследования. Вы также посетили фабрики и заводы. У вас была очень хорошая возможность понять настроение масс. Вы видели тысячи людей, живущих изо дня в день на черном хлебе и чае. В Советской России вы, вероятно, увидели больше страданий, чем вы считали возможным, и все это из-за несправедливой войны, направленной против нас, включая и экономическую блокаду, в которой большую роль играет ваша собственная страна, США. Теперь я спрашиваю, каково ваше мнение о том, есть ли это диктатура меньшинства?
В ответ на вопрос: «Что вы можете сказать в настоящее время о мире и иностранных концессиях?» — Ленин сказал:
— Меня часто спрашивают, правы ли те американские противники войны против России — главным образом буржуазия, — которые ожидают от нас после заключения мира не только возобновления торговых отношений, но и возможности получения концессий в России. Я еще раз повторяю, что они правы. Прочный мир был бы таким облегчением для трудящихся масс России, что эти массы, несомненно, согласились бы на заключение некоторых концессий. Заключение концессий на благоразумных условиях тоже желательно для нас как один из способов привлечения к технической помощи России стран, более развитых в этой области, во время сосуществования социалистической и капиталистических стран.
Продолжая, он сказал:
— Что касается Советской власти, то она стала близка умам и сердцам трудящихся масс всего мира, которые ясно поняли ее значение. Всюду рабочие массы, несмотря на влияние старых вождей, пропитывающих их шовинизмом и оппортунизмом, сознают гнилостность буржуазных парламентов и необходимость Советской власти, власти трудящихся масс, диктатуры пролетариата во имя освобождения человечества от ига капитала... Буржуазия наводняет Россию войной, она подстрекает против нас контрреволюционеров, которые мечтают о восстановлении ига капитала. Буржуазия приносит трудящимся массам России небывалые страдания путем блокады и путем помощи, оказываемой контрреволюционерам, но мы уже победили Колчака, и мы ведем войну против Деникина с твердой уверенностью в нашу наступающую победу.
«Ленинские страницы» Документы, воспоминания, очерки. М., 1960, стр. 115—116.
Примечания:
1 Имеется в виду ранение В. И. Ленина 30 августа 1918 года. — Ред.
ЙОЖЕФ ВАРГА
ВСТРЕЧА ВЕНГЕРСКОГО КРЕСТЬЯНИНА С ЛЕНИНЫМ
В 1916 году меня, 18-летнего крестьянина-бедняка, призвали в армию и отправили на русский фронт. Там я попал в плен. Меня направили сперва в Мурманск, а затем — в Туркестан...
Под впечатлением революционных событий весной 1919 года я вступил в Ташкенте в ряды чекистского отряда и до осени нес караульную службу. Когда Красная Армия переживала трудные дни, я добровольно вступил в ее ряды и ушел на фронт. Мне довелось сражаться под Оренбургом, при взятии Бухары, затем в Андижане...
...Меня и четырех товарищей назначили командирами батарей и направили в Москву учиться на военные курсы. В этой пятерке один я был венгром, другой боец был австрийцем, а остальные — русские матросы.
Когда слушателей старшего курса произвели в командиры, на торжественную церемонию приехал Ленин. Мы готовили ему достойную встречу. К моей величайшей радости и гордости, меня назначили в почетный караул. И поскольку я был высокого роста, я оказался крайним в шеренге. Все мы сильно волновались. То и дело приводили себя в порядок, поправляли то патронташ, то поясной ремень. Когда в сопровождении товарища Фрунзе прибыл Ленин, он приветливо поздоровался с нами:
— Здравствуйте!
В ответ раздалась громкая овация в честь Ленина. Улыбаясь, Ленин быстрыми шагами направился к нам и остановился передо мной. Сердце мое сильно забилось. Ленин спросил, из какой я губернии. Я ответил, что я из Будапештской губернии. Мне казалось, что Ленин так лучше поймет, откуда я родом. Обратившись к товарищу Фрунзе, Ленин шутливо заметил:
— Вот те и на! Мне всегда казалось, что венгры невысокого роста, коренастые, а на поверку выходит, что они рослые молодцы.
Пожав мне руку, Ленин посмотрел на меня и задумчиво с серьезным выражением лица сказал проникновенным голосом:
— Когда вы, товарищ, вернетесь на родину, и у себя дома храбро боритесь за победу нашего общего дела.
По-видимому, Ленина предварительно осведомили, почему меня послали учиться на командирские курсы. Поэтому-то он и подчеркнул, чтобы я и на родине смело боролся. Товарищи искренне завидовали, что Ленин поздоровался со мной за руку. Они шутливо говорили:
— И повезло же этому мадьяру! Надо же, чтоб именно его заприметил товарищ Ленин!
Бывают такие памятные события, которые как бы озаряют всю жизнь человека. Проходят десятилетия, но эти дорогие воспоминания никогда не померкнут.
Бывают такие одухотворенные лица, такие глаза с проницательным взглядом, которые посчастливится видеть лишь на краткий миг, но их выражение никогда не изгладится из памяти.
Так я бережно храню воспоминания о событиях Великой Октябрьской социалистической революции, храню в памяти взгляд товарища Ленина.
«Венгры о Ленине». Воспоминания.
Будапешт, изд. «Сикра», 1955, стр. 34—37,
Примечания:
1 Имеется в виду ранение В. И. Ленина 30 августа 1918 года. — Ред.
ИВАН ОЛЬБРАХТ
МОИ ВОСПОМИНАНИЯ О ВЛАДИМИРЕ ИЛЬИЧЕ ЛЕНИНЕ
Впервые я увидел Владимира Ильича 16 марта 1920 года, вскоре после моего приезда в Страну Советов, в московском Большом театре. Там происходило траурное заседание, посвященное годовщине со дня смерти Якова Михайловича Свердлова, одного из вождей русской революции и основателей первого государства Советов рабочих депутатов.
Этого впечатления я не забуду никогда. Театр, один из крупнейших в Европе, — весь в золоте и пурпуре. Балконы и ложи выступают золотыми полукольцами на красном фоне обивки и шелковых занавесей. Расположенная против сцены просторная царская ложа с балдахином, занимающая в высоту два яруса, — тоже сплошь золото и пурпур. И всюду рабочие. Они пришли в кожанках и полушубках, в фуражках, красноармейских шлемах и высоких белых папахах, в шерстяных платках, меховых девичьих шапочках и косынках, пришли, как в собственный дом, просто и радостно, заняли все до единого места в партере и пурпурно-золотых ярусах, включая царскую ложу, расселись на стульях в глубине открытой сцены, задник которой представлял собой какой-то синевато- серый готический собор, украшенный колоннами. Между колоннами натянуто широкое кумачовое полотнище с надписью «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». А несколько ниже висит обрамленный хвоей портрет Свердлова.
Впереди за покрытым красной материей длинным столом, занимающим всю сцену, — вожди революции, руководители коммунистической партии, те, кто заложил фундамент новой эры в истории.
Незадолго до начала заседания на сцену из-за боковой кулисы выходит Ленин. Небольшой, широкоплечий, с темно- русой бородкой, с лысиной и крутым лбом, устремленным вперед, словно готовый протаранить все, что только встанет на пути. Владимиру Ильичу через несколько дней исполнится пятьдесят. Его встретили аплодисментами. Не слишком шумными, скорее дружескими, чем восторженными. Ленин садится на один из свободных стульев за столом президиума — третий или четвертый от края; место совершенно неприметное. Почему? Да потому, что он здесь среди товарищей, с которыми уже двадцать пять лет работает вместе, которых хорошо знает и которые так же хорошо знают его.
Председатель открывает собрание краткой речью. Ленин смотрит на часы, проводит рукой по лысине, затем трогает рукой полные губы, оборачивается к кому-то назад и что-то говорит. Я гляжу на этого могущественнейшего в мире человека. Все его портреты неудачны. Они придают прищуренным глазам Ленина какое-то саркастическое выражение, которое отсутствует в его лице, и не говорят, что у него светлые волосы. От уголков глаз Ильича веером расходятся морщинки.
Товарищ Ленин! Не больше, но и не меньше. Человек, которого эпоха вывела из чердачных каморок и музейных библиотек эмиграции и поставила в центр событий мировой истории.
Он, которого из недр своих подняла масса людей, чтобы в его ясных, твердых, как удар колокола, словах выразить свой нестройный крик, чтобы из мутного хаоса разрозненных помыслов он смог выковать идею, чтобы он руководил ими, сплотил их и вместе с ними завоевал мир.
И вот он встает и выходит на авансцену. Одет Ленин, как рабочий с какого-нибудь чистого производства: коричневый пиджак, порыжевшие, собравшиеся в складки брюки. Он берет слово и весь как-то становится тверже, как бы еще собраннее. Голос у него сильный и звучный, но несколько приглушенный. Так бывает у людей, которые слишком часто напрягают голосовые связки, выступая на митингах. Но возможно также, что это последствия ранения в легкие, которое нанесла ему в позапрошлом году на заводе Михельсона эсерка Каплан.
Ленин говорит о Свердлове1. Его фразы спокойны, выразительны; они одинаково четки и ясны, ибо все, что он произносит, важно: не нужно ничего особенно подчеркивать, и нет ничего лишнего. Таковы же и его жесты: категорические, не допускающие сомнений. Сжатые кулаки поднимаются и опускаются в такт речи; несколько плавных, широких движений указательным пальцем; решительный взмах руки — страсть, выкристаллизовавшаяся в закон. Страсть — ее выгранила тюрьма, она окрепла в изгнании, была отточена под виселицей брата и под виселицами товарищей, закалилась в кровавых кострах контрреволюции.
Но только ли о Свердлове говорит Ленин?
Да, имя этого замечательного человека оратор называет несколько раз; вот и теперь Владимир Ильич вспоминает о том, каким блестящим организатором был Яков Михайлович. Но, произнося эту фразу, Ленин переходит к вопросу о значении организации и дисциплины. Только они могут привести русский пролетариат к победе. Без организации и дисциплины, без их постоянного укрепления невозможно завершить строительство советского государства и обеспечить победу рабочего класса во всем мире.
Ведь кем был Свердлов, соратник и друг Ленина? Детищем эпохи, одним из многих, таким же солдатом революции. Как и Ленин, солдат революции, он был рожден ею и ей принадлежал.
Оратор рассказывает, что с людьми, которых Яков Михайлович умел так хорошо подбирать и расставлять по местам, он знакомился не в салонах и не на банкетах, как это принято на Западе, а в тюрьмах и на этапах, в Сибири и в эмиграции. Такое упоминание необходимо для того, чтобы подчеркнуть различие между Россией с ее старыми революционными традициями и остальной Европой, поскольку вообще необходимо сказать о Западе, о политике Антанты, исполненной ненависти к пролетарской революции, об агентах буржуазии в среде европейских лжесоциалистов, о попытке переворота в Германии, о сообщениях, полученных в этой связи сегодня вечером Советским правительством, о надеждах и реальных возможностях немецкой корниловщины. Ленин живет только настоящим и будущим. Революция для него все: только к ней прикованы его мысли, только о ней он говорит, только ее духом он живет...
Он напоминает массам о необходимости организации труда, и его спокойные выразительные слова, его категорические жесты говорят: так, так и так! Речь его убедительна; ничто ей так не чуждо, как лесть: это язык элементарнейших истин и опыта. Он не терпит фразерства. Революции не оставляют непроверенной ни одной «фразы», и в этом — одна из самых прекрасных ее особенностей... И массы слушают Ленина. Кажется, что перед тобой огромный бронзовый барельеф застывших в неподвижности голов и бюстов. Тысячи взглядов, устремленных из партера и лож, скрещиваются в одной точке...
На всех лицах одинаковая улыбка, тихая, едва заметная, нежная улыбка великой любви. Ведь Ленин — плоть от плоти и кровь от крови этих масс, и уста его ни разу не произнесли слова, которое одновременно не было бы их словом...
Владимир Ильич кончил свою речь и уходит со сцены. Взоры всех присутствующих провожают его до кулис.
И оцепеневшая во время его выступления толпа снова охвачена прибоем повседневной жизни. Зрительный зал волнуется и приходит в движение.
Выступают и другие ораторы, они тоже говорят о покойном Якове Михайловиче Свердлове. Потом оркестр заполняют музыканты, очевидно те же, которые играли здесь три года назад штабным офицерам, статским генералам и богатым купцам. Начинается концерт. Исполняют «Девятую симфонию», произведения Римского-Корсакова и Чайковского.
Концерт оканчивается пением «Интернационала». Все встают; шапки и папахи, которые до сих пор оставались на головах, сняты, и в московском Большом театре, в пурпурнозолотом театре с шестью ярусами и просторной царской ложей, тысячеголовая толпа рабочих, крестьян и солдат единым могучим хором подхватывает строфы «Интернационала»:
«Это есть наш последний
И решительный бой...»
Западноевропейский пролетариат пока еще поет: «Это будет последний и решительный бой». Всего три года назад и они так пели.
За время своего девятимесячного пребывания в Стране Советов я несколько раз видел и слышал товарища Ленина.
Второй конгресс III Интернационала, на котором мне посчастливилось присутствовать, открылся в Петрограде. Затем он продолжал свою работу в Москве. От этого конгресса у меня сохранилось одно дорогое воспоминание — о Ленине, великом историческом деятеле, навсегда оставшемся простым и человечным.
Когда члены Исполнительного комитета заняли свои места в президиуме, на сцену вышел и товарищ Ленин, Он обвел взглядом огромный зал собрания, потом почему-то вдруг сошел в партер и направился вверх по проходу амфитеатра. Все оборачивались и не сводили с него глаз. Где-то в задних рядах сидел старый друг Ленина, ослепший питерский рабочий — революционер Шелгунов2. Это один из самых старых друзей Владимира Ильича, оставшихся еще в живых. Он работал вместе с Лениным в подпольных кружках, принимал участие в большинстве проводившихся тогда политических кампаний, распространял листовки, был в 1895 году в числе первых членов «Союза борьбы», а когда в 1900 году под редакцией Ленина начала выходить «Искра», Шелгунов, работавший в ту пору на электростанции близ Баку, стал ревностным распространителем газеты. Он принял участие в подготовке Октябрьской революции, но дождался ее уже слепым.
Когда Ленин подходил к его креслу, ослепшего большевика предупредили об этом. Шелгунов встал, сделал два шага навстречу Владимиру Ильичу, и два борца крепко расцеловались. Вот и все. Мне кажется, они не сказали друг другу ни слова. И все же эта встреча была прекрасна своей человечностью. Потом Ленин вернулся на сцену, и вскоре заседание началось.
О Владимире Ильиче у меня осталось еще одно, внешне незначительное, но приятное личное воспоминание.
Я написал пространную статью о положении в Чехословакии для большого сборника «Интернационал», издававшегося на нескольких языках. По-моему, это было первое обстоятельное сообщение о моей родине. Статья, написанная по поручению чешского Совета, помещавшегося на Кудринской улице, очевидно, была направлена в ЦК партии. Я об этом, впрочем, ничего не знал. Позднее до меня дошло, что ее читал Ленин. Я был очень удивлен, найдя свою статью целиком напечатанной в сборнике «Интернационал». Так Ленин узнал о моем существовании.
В конце весны из Чехословакии прибыла делегация чешских коммунистов, возглавлявшаяся товарищем Шмералем. Вскоре он был приглашен к Ленину. В книге Шмераля «Правда о Советской России» под датой: пятница, 21 мая — имеется только следующая запись: «Сегодня вечером был у Ленина на его квартире в Кремле». И ни слова больше, хотя остальные главы этой книги весьма обстоятельны. О чем Ленин разговаривал с товарищем Шмералем, так и осталось неизвестным. Но одной подробностью Шмераль поделился со мной.
«Как нравится вашему товарищу Советская Россия? — спросил Ленин. — Жалуется он на что-нибудь?» — «Ну, он, разумеется, восхищен Страной Советов», — отвечал Шмераль.
Но потом, вспомнив о чем-то, добавил: «Только никак не может достать спичек».
Ленин улыбнулся шутке, опустил руку в карман и вынул спичечный коробок: «Вот ему от меня». Ленинский коробок, конечно уже пустой, я хранил некоторое время в ящике своего письменного стола. В ту пору в Москве действительно была большая нехватка спичек, и нам с пятого этажа второго Дома Советов приходилось спускаться вниз, где на кухне всегда бурлила горячая вода, и прикуривать свои папиросы-самокрутки от пламени плиты.
Коробок. Мертвый деревянный предмет. Но все же это подарок Ленина. И он был мне очень дорог...
«Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине», ч 2 М, Госполитиздат, 1957. стр. 512—515.
Примечания:
1 См. В. И. Ленин, Соч., т. 30, стр. 406. — Ред.
2 Шелгунов, В. А. (1867—1939) — петербургский рабочий-металлист, один из старейших членов КПСС, активный деятель революционного подполья и рабочей печати. Неоднократно подвергался тюремному заключению и ссылкам. В тюрьме ослеп. Первое его знакомство с Лениным относится к 1893 году. В послеоктябрьский период, будучи уже слепым, продолжал работать и участвовать в партийной жизни. Ред.
БОГУМИР ШМЕРАЛЬ
ИЗ ДНЕВНИКА
Первый раз я имел счастье лично встретиться с Лениным весной 1920 года, когда я посетил РСФСР еще социал-демократом. Коммунистической партии Чехословакии тогда еще не существовало. Я был представителем «левой» в социал-демократии. Вместе с группой вернувшихся из русского плена товарищей мы подготовляли присоединение «левой» к III Интернационалу и создание компартии.
Мне было тогда сорок лет. Я не знал ни слова по-русски, не читал почти ничего из большевистской литературы. Октябрьская революция оказала на меня мощное влияние. Я пришел к убеждению, что путь реформизма — путь ложный, но, обремененный двадцатью двумя годами социал-демократического прошлого, был еще далек от большевистской ясности и твердости. Посещение Москвы решило судьбу второй половины моей сознательной жизни.
Пробраться в Москву через кордоны границ было тогда трудно. Я выехал из Праги 3 марта и только 31-го через Германию, Литву, Латвию, Ревель, Нарву, Ямбург и Петроград прибыл в Москву. 3 апреля я впервые встретился с Лениным.
Это было в Кремле на заседании IX съезда РКП (б)1. Я получил постоянный гостевой билет на трибуну.
Входит Ленин. Короткое приветствие. По-немецки спрашивает, как меня устроили, оказывает ли мне секретариат Коминтерна необходимую помощь, обещает в близком будущем свидание. И вот он уже стоит на трибуне и говорит.
Какое впечатление произвела на меня, западного социал-демократа, форма выступления Ленина? Я привык в то время к западноевропейским «парламентским» ораторам, слышал многих из них, в том числе Вильгельма Либкнехта, Бебеля, Виктора Адлера, Жореса. После первых же сказанных Лениным фраз я почувствовал: говорит совершенно другой человек, чем все те, кого я раньше слышал. Отсутствие внешней театральности и эффекта, пафоса, подчеркивающего сознание собственной важности, простой, не бросающийся в глаза, скромный — таково было первое представление, вызванное формой ленинской речи. Не понимая по-русски, без помощи переводчика я не мог следить за содержанием его доклада. Но на лицах и в глазах слушателей я видел огромное влияние слов Ленина. И в тот же вечер я писал в своем путевом дневнике:
«Когда Ленин выступал, я видел его сзади с трибуны. Короткий грубой шерсти пиджак, фигура не большая, не маленькая, не полная, не худая. Ничего бросающегося в глаза. В его паспорте должно было бы стоять «особых примет не имеет», потому что и лысины я сзади не видел. Вижу совсем близко его слегка согнутую спину и невольно спрашиваю себя: «Ленин это или нет?» Мне кажется, что в Ленине именно то ленинское, что он ничем внешне не обращает на себя внимания. Один из многих, мог бы быть одинаково принят и за городского труженика и за деревенского интеллигента. Такова его наружность, такова и речь. Ничего театрального, патетического.
Трибун масс говорил на съезде негромко, не напрягая голоса. Быстро льется слово за словом, почти монотонно следует фраза за фразой. Особенно характерно произносит он ту часть речи, на которую хочет обратить особенное внимание: тогда голос его становится еще спокойнее, тон повышается, но скорость речи растет.
Когда я закрыл глаза и, не понимая содержания, только слушал его голос, мне казалось, что оживленно беседуют о чем-нибудь два простых человека. Ленин обычно поставит вопрос, а патом несколько повышенным голосом на него отвечает. Действие его речи отражается в зале, наполненном делегатами съезда.
Здесь самые различные люди со всей России — от Сибири до западной границы. Высокие белые меховые шапки, военные гимнастерки, черные кожаные куртки, твердые с резкими чертами лица городских рабочих, головки девушек, кажущиеся еще полудетскими. Все лица недвижно устремлены к Ленину, к его глазам — один большой скульптурный, отлитый из металла барельеф..
Чем дальше говорит Ленин, тем напряженнее масса слушателей. Руки поднимаются для рукоплесканий и словно застывают раньше, чем встретятся: напряженность, вызванная новой фразой, не оставляет им времени для того, чтобы сомкнуться. Только с трудом сдерживаемый кашель показывает признаки жизни этого как бы окаменелого напряжения. Так овладевает в совершенстве Ленин не только своими мыслями, но и своим народом. По лицам делегатов видишь: его мысли — их мысли, его жизнь — их жизнь. Кончил неожиданно очень краткой непатетической фразой».
Позднее, 23 апреля, я выступал в Народном доме в Петрограде на митинге в честь пятидесятилетия со дня рождения Ленина. Для тогдашнего уровня моей мысли характерно, что, сравнивая настоящую эпоху с распадом античного строя, я сравнил коммунистическое движение с ранним христианством, а Ленина — с Иисусом Христом. Внешняя форма моей речи, произнесенной на чешском языке, петроградским пролетариям, по всей вероятности, понравилась, но, выслушав ее перевод, они возражали против содержания. В президиум поступила записка со следующим замечанием: «Против сравнения с Иисусом имеем возражения!»
Первая политическая беседа моя с Лениным состоялась раньше, чем я ожидал, случайно, 5 мая. В Большом театре было назначено объединенное заседание Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, Московского Совета и представителей профсоюзов и фабзавкомов в связи с только что происшедшим нападением Польши на Советскую Россию2. Иду на митинг. Площадь перед театром оцеплена, по моему документу меня не пропускают. Напрасно провожавший меня товарищ объясняет, что я иностранец, указывает на фразу в моем документе: «Владелец этого документа имеет право прохода всюду».
Красноармеец отвечает спокойно, но категорически:
— Да, товарищ, так там написано, но все равно. Мы — военные, нам ничего не сказано об исключениях, для нас существует только приказ. Нельзя!
Вдруг слышу, что мой спутник за моей спиной обменивается с кем-то какими-то словами.
А теперь снова цитирую то, что написано в моем путевом дневнике:
«— Ах, товарищ Шмераль! — Кто-то подает мне руку, сжимает мою руку легко, сердечно и, не отпуская ее, шагает передо мной, ведет меня вперед. Красноармеец, сперва не хотевший меня пропустить, поднимает голову, показывает в улыбке белые зубы и дает нам пройти всем трем. В этот момент я еще не сознаю, кто меня ведет. Сквозь запотевшие очки вижу перед собой только слегка согнутую спину, пиджак грубой шерсти, сильно стоптанные ботинки, шапку, какую носят у нас рабочие. Прежде чем я могу выговорить слово, мы уже в здании театра. На узкой темной лестнице после дневного света ничего не могу разглядеть.
— Наконец я вас вижу! — говорит товарищ, взяв теперь меня под руку, и ведет дальше.
Он это или не он? Простота и непринужденная естественность поражают в тех, чье великое имя мы привыкли слышать лишь издали.
Открылась дверь, мы вошли в малый салон дирекции театра. Он бросил шапку на ближайший стул, открыв свою характерную лысину. Так я стоял лицом к лицу с великим вождем мирового пролетариата.
И сейчас же он начал говорить по существу. Я хотел рассказать свою биографию. Ленин меня прерывает:
— Знаю ваше прошлое, ваше развитие. Об этом говорить не нужно. — Я почувствовал в этом тактичность по отношению к моему социал-демократическому прошлому. — Как вы представляете. себе теперешнее положение в Европе?»
С этого началась беседа, которая в дальнейшем так сосредоточила его мысли, что он продолжал ее более трех четвертей часа, хотя сейчас ему предстояло крайне важное политическое выступление. Его интересовал каждый самый маленький факт, который я мог ему сообщить о положении и настроениях в Чехословакии и в Средней Европе.
Я чувствовал, что такое внимание проявлялось ко мне не только как к одному из немногих иностранцев, приехавших в РСФСР еще во время частичной блокады, но и потому, что я был социал-демократом. Это вызывало у меня замешательство. Больше всего вопросов задавал мне Ленин о том, какое отражение имеет в Чехословакии национальный вопрос.
Из замечаний, которые он делал, я записал на другой день в свой дневник по памяти, как сумел, следующие мысли:
«В эпоху финансового капитала, в эпоху империализма нельзя сказать, что каждая нация, имеющая формальную политическую независимость, является уже независимой. В настоящее время существуют совершенно особенные формы колониального и финансового порабощения огромного большинства населения земного шара небольшим меньшинством самых богатых капиталистических стран. Борьба за национальное самоопределение будет теперь все больше приобретать характер борьбы против этого гнета. Это — типичная формула национального вопроса Для настоящего и будущего времени. Империалистическая мировая война вскрыла лживость только формальной буржуазной демократии тем, что она ускоренно показала на практике трудящимся ее последствия. Практика жизни после этой войны укажет и целым нациям обманчивость только формального осуществления принципа «национального самоопределения», которое ставит себе в заслугу «западная демократия», породившая Версальский мир. Во всех вновь созданных малых государствах и в колониях трудящиеся увидят на практике, как недостаточно и для нации в целом освобождение только политическое. Настоящий пролетарский интернационализм требует, чтобы интересы пролетарской борьбы в одной стране были подчинены интересам этой борьбы в международном масштабе и чтобы народ, победивший буржуазию, был способен, решился принести самые большие национальные жертвы для поражения мирового капитализма».
Эти и другие мысли Ленин не излагал с видом абсолютного авторитета. Отнюдь нет! Он интересовался мнением собеседника. Часто он прямо вытягивал из меня слова, желая узнать, как я на это реагирую. Один его глаз зажмурился, другой словно связан с моим взглядом. Он в настоящем смысле слова словно размалывает своим мозгом каждый новый факт, который я ему сообщаю.
— Вы приходите из среды очень чувствительных национальных отношений, — говорил Ленин. — Ваши мысли являются отражением действительности, поэтому высказывайте их не стесняясь. Да, да, положение у вас очень сложное. Путь к боевому объединению чешского и немецкого пролетариата крайне затрудняется у вас всем предшествующим. А все-таки вы должны добиться того, чтобы чешский и немецкий пролетариат как можно скорее очутился у вас в одном фронте. Если бы этого не -случилось, классовая борьба проходила бы у вас в более болезненных формах. Что касается предрассудков мелкой буржуазии, ее национального эгоизма, ее национальной ограниченности, с ними придется считаться вам и тогда, когда национальные недоразумения между чешским и немецким пролетариатом будут уже преодолены. Эти предрассудки исчезнут только тогда, когда исчезнут империализм и капитализм.
Так как мне предстояло возвращение за границу, то из осторожности я не записал в дневнике того, что говорил Ленин о происходившей тогда войне с Польшей, напавшей на Советскую республику.
Вскоре из зала сообщили, что митинг начинается. Мы прошли на трибуну. Слово предоставили Ленину. Когда он окончил речь, к нему подошел товарищ, сказавший ему, как я узнал потом, что получены важные известия. Ленин должен был сейчас же отправиться в Совнарком.
Я сидел на другой стороне трибуны. Ленин, занятый заботами исторического значения, перед уходом не забыл, что до того беседовал с малым человеком малой нации. Он вынул блокнот, вырвал лист, пишет на нем что-то карандашом, складывает его, и листок переходит из рук в руки ко мне. Записка написана по-немецки, отдельные слова один или два раза подчеркнуты. Воспроизвожу ее в переводе:
«Товарищу Шмералю. Если бы Вам что-нибудь было нужно и Вы, несмотря на все усилия, не могли бы получить ответ или не добились бы результата (что, к сожалению, у нас часто случается), обратитесь, пожалуйста, прямо ко мне (телефонограмма: Кремль, коммутатор, третий этаж), или письменно, с обозначением на конверте: лично от такого-то и такого-то. С наилучшим приветом. Ленин».
21 мая я был вызван по телефону гостиницы «Савой», где я жил, с просьбой прийти вечером к Ленину на его квартиру в Кремле. На этот раз Ленин говорил со мной уже подробно о создании коммунистической партии в Чехословакии. Я получил советы, как работать для того, чтобы по возможности большая часть массовой организации «левой» социал-демократической партии была завоевана для III Интернационала, как, не теряя связи с основной массой рабочих, организованных в социал-демократической партии, создать компартию.
Я возвращался из Москвы другим человеком. Искренне и честно я вступил на путь своего дальнейшего развития к коммунизму, к большевизму.
«Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине», ч 2 М, Госполитиздат, 1957, стр. 516—520.
Примечания:
1 IX съезд РКП (б) состоялся 29 марта — 5 апреля 1920 года в Москве. — Ред.
2 См. В. И. Ленин, Соч., т. 31, стр. 107—112. — Ред.
ДЖ. Т. МЕРФИ
МОЯ ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ЛЕНИНЫМ
Это было в июне 1920 года. Я чувствовал себя несколько взволнованным в ожидании встречи с Лениным. О нем я так много слышал еще в Англии, что возможность побеседовать с ним делала меня счастливым.
Встреча наша произошла в Москве. Тов. Рейнштейн условился со мной относительно часа и посоветовал мне быть аккуратным.
Действительно, свидание состоялось минута в минуту в назначенный час1.
Мне кажется, что из всех встреч, которые я имел с Лениным, лучше всего запечатлелось в моей памяти именно это первое свидание, хотя и последующие беседы с ним были для меня не менее ценными. Я хорошо помню, как он вошел в комнату, в которой я уже ждал его. Он направился ко мне с протянутой для пожатия рукой и приветствовал меня на прекрасном английском языке. Я был изумлен. Внешность Ильича, его приветливость и товарищеская простота в отношениях так противоречили всему тому, что я читал и слышал о нем. Разумеется, я никогда не верил писаниям буржуазной печати. Но я не представлял себе, что контраст будет так разителен. С самого первого момента, когда мы поздоровались, мне показалось невероятным, что было время, когда я не знал его, так сильно было впечатление от его личности.
Он сразу начал бомбардировать меня вопросами о революционном движении в Англии. Эти вопросы были простыми и вместе с тем глубокими, ведшими к самой сути дела. Так, например, он спросил: «Почему горняки Южного Уэльса прослыли у вас революционерами?». Я указал ему на их борьбу, на то, что она является началом синдикалистского движения, руководимого Куком и Эблетом, которые написали знаменитый памфлет «Следующий шаг горняков»2, сказал ему, наконец, что в Южном Уэльсе распространены кружки по изучению марксизма и т. д. Тогда он спросил: «Сколько экземпляров газеты «Коммунист» расходится каждую неделю в Южном Уэльсе?». Я ответил: «Немного, тысяч около пяти». Он спросил: «А сколько горняков в Южном Уэльсе?». «Свыше двухсот тысяч»,— отвечал я. «Ну, — сказал Ленин, — если они не дают двух пенни в неделю на революционную газету, то что они скажут, когда их призовут отдать за революцию жизнь!»
Я ушел от тов. Ленина, чувствуя, что этот человек знал свое дело, как никто другой, с кем мне приходилось встречаться за всю мою жизнь. Он внушал такое доверие, что казалось совершенно естественным соглашаться с его выводами без всякого колебания, без всякого вопроса. Между тем он был таким человеком, которому никогда не могло прийти в голову, что собеседник может принять его мнение таким образом. Мыслитель, вождь и товарищ — таков был Ленин, и воспоминания об этой первой встрече с ним будут всегда волновать меня.
Газета «Наша газета» № 7, 21 января 1927 г.
Примечания:
1 В. И. Ленин назначил встречу с Мерфи на 9—10 часов вечера в среду 7 июля 1920 года (см. Ленинский сборник XXXVI, стр. 107).— Ред.
2 Кук и Эблет работали среди горняков Южного Уэльса, проявляя синдикалистский уклон. Памфлет опубликовали в 1912 году. — Ред.