ФРИЦ ГЕБЛЕР
«ДВАЖДЫ ДВА-ПЯТЬ»
Полный юношеского восторга и ожидания — мне ведь было всего 25 лет — я ехал в 1922 году в Москву, чтобы в качестве секретаря Коммунистического Союза Молодежи Германии в ноябре и декабре 1922 года принять участие в работе IV конгресса Коммунистического Интернационала и III конгресса Коммунистического Интернационала Молодежи. С большим волнением я, как и все делегаты, ждал доклада Ленина, о котором было объявлено заранее.
Наступило 13 ноября, день, когда Ленин должен был выступить с докладом. Делегаты уже собрались в Большом зале в Кремле и с волнением ждали появления Ленина. Множество глаз было устремлено на входную дверь. Вдруг мы услышали возглас: «Да это же Ленин!» Восторг охватил всех. Делегаты поднялись со своих мест и устроили Ленину продолжительную овацию.
Особенно большое впечатление произвела на меня критическая оценка работы партии и правительства. Ленин высказал очень серьезные критические замечания, но в такой форме, что его критика глубоко убеждала: партия большевиков и Советское правительство справятся со всеми недостатками и ошибками и обязательно добьются выполнения поставленных задач. Поэтому конгресс особенно сердечно аплодировал Ленину, когда он, анализируя просчеты и слабости, провел грань между ошибками большевиков и ошибками империалистических разбойников. Ленин сказал: «Если большевики делают глупости, то большевик говорит: «Дважды два — пять»; а если его противники... делают глупости, то у них выходит: «Дважды два — стеариновая свечка»»1. Чтобы доказать это,
Ленин привел в качестве примера отношение империалистов к Советской власти.
Мы все сделали вывод: несмотря на отдельные ошибки, Советская власть выйдет победителем и успешно построит социализм; несмотря на хитрость империалистов, их расчеты неверны в своей основе, так что их поражение в конце концов неизбежно.
Полученное во время конгресса сообщение о том, что советская территория очищена от последних интервенционистских войск, было встречено нами с огромным воодушевлением.
Мы, делегаты, поняли из слов Ленина, что установление Советской власти действительно является великим поворотом в истории человечества.
«Незабываемый Ленин» Воспоминания немецких товарищей (Перевод с немецкого). М , Госполитиздат, 1958, стр. 138—139.
Примечания:
1 В. И. Ленин, Соч., т. 33, стр. 392. — Ред.
ГАСТОН МОНМУССО
ЛЕНИН И ФРАНЦУЗСКОЕ ПРОФДВИЖЕНИЕ
Это было в конце 1922 года, когда я в первый раз приехал в Москву в качестве делегата УВКТ1 на II конгресс Профинтерна.
За год до этого во Франции произошел профсоюзный раскол. Революционное профсоюзное меньшинство, которое в течение войны и до 1921 года сумело завоевать большинство организованных рабочих и командные высоты внутри реформистской ВКТ2, было исключено вождями этой последней (были исключены 1300 профсоюзов, в большинстве профсоюзы железнодорожников). Однако с момента своего возникновения УВКТ, лишенная революционного руководства, попала в руки анархистов, которые организовались для этой цели.
На учредительном съезде УВКТ в июне 1922 года, через семь месяцев после захвата руководства анархистами, революционные элементы, сочувствовавшие Коминтерну и Профинтерну, оставили анархистов в меньшинстве и взяли на себя руководство революционным профсоюзным центром.
В то время Французская коммунистическая партия была под влиянием социал-демократических элементов, мелкобуржуазных политических дельцов, которые направляли политику партии и тайком поддерживали анархистов против нас. Мы завоевали УВКТ в борьбе с такими закулисными маневрами руководства партии и постановили примкнуть к Профинтерну.
По вопросу об условиях вступления в Профинтерн обнаружились три тенденции. Первая тенденция отстаивалась друзьями Фроссара, тогдашнего генерального секретаря партии, и настаивала на органической связи между коммунистической партией и УВКТ. Принимая во внимание силу анархо-синдикалистских традиций внутри УВКТ, такая установка друзей Фроссара исходила не из задачи защищать принципы Профинтерна и Коминтерна, а имела в виду дать наилучший опорный пункт анархистам для борьбы против Коминтерна и Профинтерна и для того, чтобы сорвать присоединение УВКТ к этому последнему.
Вторая тенденция соглашалась на вступление УВКТ в Профинтерн, но под условием полной самостоятельности Профинтерна по отношению к Коминтерну и предварительного разрыва органической связи, предусмотренной уставом Профинтерна, как в смысле взаимоотношений между Коминтерном и Профинтерном, так и в смысле взаимоотношений между Французской коммунистической партией и УВКТ.
Третья тенденция высказывалась прежде всего за немедленное вступление в Профинтерн, сохраняя за собой право в дальнейшем на международных конгрессах бороться против этой органической связи (статья X устава Профинтерна). Вместе с тем эта тенденция объявляла себя согласной с заключением временных (в зависимости от обстоятельств) соглашений между Коминтерном и Профинтерном, профсоюзами и партией.
Эта последняя тенденция получила большинство в революционной фракции УВКТ. К этому решению присоединилась коммунистическая фракция.
Я был избран на II конгресс Профинтерна как секретарь УВКТ и сторонник присоединения к Профинтерну. Я был уполномочен официально заявить о присоединении УВКТ к Профинтерну на условиях, установленных конгрессом в Сент-Этьене.
II конгрессу Профинтерна предшествовал IV конгресс Коминтерна. Французский вопрос занимал там видное место. Делегация УВКТ была приглашена на дискуссию, во время которой руководители Коммунистической партии Франции систематически выступали против линии Коммунистического Интернационала по вопросу о профсоюзных фракциях и о едином фронте. Необходимую поддержку для того, чтобы проводить свою линию внутри французской партии, Коминтерн нашел в профсоюзной делегации УВКТ и, в частности, среди элементов, не входящих в коммунистическую партию.
III
Остальные, за исключением Пьера Семара, находились под влиянием Фроссара и его друзей. Группа Фроссара пыталась шантажировать руководителей Интернационала, спекулируя на анархо-синдикалистских традициях УВКТ и на условиях вступления этой последней в Профинтерн.
Тогда-то мы с Семаром однажды утром были вызваны к Ленину. Имя Ленина вызывало во мне ассоциации, связанные с боями между большевиками и меньшевиками. О нем я знал только по газетам и рассказам, но инстинктивно следил за ним с величайшим интересом, начиная с февраля 1917 года.
Ленин был для меня не только вождем большевиков и Октябрьской революции, но и лично представлялся мне человеком исключительным, благодаря которому восторжествовала Октябрьская революция.
Так как я смотрел на Ленина сквозь очки своих анархо-синдикалистских предрассудков, то он заслонял в моих глазах свое собственное детище — большевистскую партию. Когда через год с. небольшим я узнал о смерти Ленина, я действительно пришел в отчаяние. Мне казалось, что революция осталась без вождя, что она во власти внутренних противоречий, что она, окруженная империалистическими силами, вынуждена на отступление. Такой мой взгляд на Ленина заставлял меня расценивать русскую революцию и успехи пролетарской диктатуры как результат исключительных условий. Когда я представлял себе прогнившее руководство партии Фроссара и К0 и противопоставлял его образу Ленина, мысль об органической связи между Французской коммунистической партией и УВКТ казалась мне невыносимой.
Еще теперь, через одиннадцать лет3, меня охватывает волнение при воспоминании о том моменте, когда нас позвали к Ленину.
Французская пресса неустанно изображала вождей русской революции как наследников буржуазного комфорта и даже роскоши. Ведя ожесточенную борьбу со всей клеветой, распространявшейся в прессе, я все же признавал, что те люди, которые в течение многих лет, подорванные тюрьмой, каторгой и смертельной опасностью, отдавали все свои силы делу революции, имеют право на известный минимальный комфорт, на отдых, на преимущества в области транспорта, условий труда и т. д. Тем более я был поражен скромным помещением, куда нас ввели, а также простотой меблировки. Еще большее впечатление на меня произвел сам Ленин, сидевший за своим письменным столом. Он поднялся нам навстречу и принял нас просто, по-товарищески и естественно, как это сделал бы любой активист нашего ранга.
Прежде чем войти к нему, я почувствовал, что у меня пересохло в горло. Сердце тревожно билось, а между тем нужно было во что бы то ни стало «не поддаваться влиянию». Нужно было найти все необходимые аргументы, которые мы так часто пережевывали, в случае если дело дойдет до пресловутой статьи X устава Профинтерна.
Но с первого же момента лед был сломан. Перед нами был человек, с которым я чувствовал себя свободно и к которому немедленно проникся совершенным доверием. И с тех пор я никогда не приезжал в Москву без того, чтобы не посетить Мавзолея Ленина и не освежить в памяти впечатления 1922 года.
С первых же слов Ленин подошел к вопросу вплотную:
— Итак, Монмуссо, вы не член коммунистической партии? А вы, Семар, вы — в партии? Как же вы устраиваетесь так, чтобы работать в согласии между собой?
— Товарищ Ленин, во Франции членский билет ФКП не служит патентом на коммунизм. Мы с Семаром исходим из разных точек зрения, но мы оба готовы защищать коммунизм против сомнительных элементов, которых так много во французской партии и в ее руководстве.
— По каким мотивам вы не вступаете в партию?
— Именно из-за этих сомнительных элементов, политических карьеристов, адвокатов и шкурников, которые, по моему мнению, не лучше вождей социалистической партии.
— Мы тоже хотим удалить из партии сомнительные элементы, — ответил мне Ленин,— но мы этого не можем достичь внешними средствами; для этого необходимо, чтобы революционные рабочие из УВКТ помогли нам, вступая в партию.
Вместо ответа я сделал отрицательный жест. Тогда Ленин задал мне вопрос:
— Что нам нужно сделать для того, чтобы такие активисты, как вы, и революционные рабочие, входящие в УВКТ, вступали в партию?
Тогда мне оставалось только дать волю своим чувствам:
— Товарищ Ленин, — сказал я, — нужно во всю ширь распахнуть дверь в партию для этих рабочих, отменив статью X, которая предусматривает «органическую связь» партии с профсоюзами.
— А вы уверены в том, что это приведет к желанным результатам? — спросил Ленин, улыбаясь.
Мы с Семаром ответили утвердительно.
— Хорошо, — сказал Ленин, — мы сделаем так, как вы хотите, но знайте, что мы идем на серьезную уступку, пробиваем брешь в уставе нашего Коммунистического Интернационала. Такая мера может быть поэтому только исключительной мерой по отношению к Франции, учитывая традиции французского профдвижения. Вы берете на себя тяжелую ответственность перед Интернационалом. Постарайтесь, чтобы нам никогда не пришлось раскаяться в уступке, которую мы вам сделали.
После этого беседа перешла на другие темы, но я, к сожалению, не могу дать о ней отчета. Причина этого очень проста: слова Ленина, обещавшего нам отмену «органической связи», были для меня колоссальным облегчением. Я уже представлял себе, как массы революционных рабочих, опрокидывая препятствия, воздвигнутые анархистами, объединяются вокруг Коминтерна и Профинтерна, затем вступают в партию и переделывают ее согласно мысли Ленина.
Мы могли вернуться во Францию, почерпнув огромную силу в словах Ленина. Радость, пережитая мною по этому случаю, была так сильна, что только эта часть нашей беседы и осталась в моей памяти. Меня, кроме того, почти целиком поглощал тогда профсоюзный вопрос. Другие проблемы, например крестьянская, которых касался Ленин, были для меня новыми; а в моих глазах они имели только отдаленную связь с классовой борьбой и, как мне казалось, могли интересовать только коммунистическую партию.
Эта беседа с Лениным имела решающее значение для развития французского профдвижения в смысле его ориентации на теорию и практику коммунизма. Ленин отлично понял особенности массового движения во Франции, которое, высвобождаясь из-под влияния реформистов и анархистов, эволюционировало в сторону коммунизма, несмотря на колоссальные слабости и анархо-синдикалистские уклоны вождей УВКТ.
Меры, принятые Лениным, действительно оказали громадное влияние на всю ту прослойку революционных профработников, которая хоть и склонилась к коммунистической партии, но при этом испытывала сильные колебания. Что касается меня лично, то я с момента беседы с Лениным считал себя уже связанным с коммунистическим движением и с Коминтерном, хотя на всех моих рассуждениях и действиях лежал отпечаток анархистских предрассудков.
Когда мы вернулись во Францию, анархисты сделали нашу установку мишенью своих самых бешеных атак. Политический блок, возникший против анархистов на конгрессе в Сент-Этьене, немедленно распался, исполнительная комиссия и конфедеральный секретариат раскололись на две враждующие группы. Несмотря на эти трудности, на конгрессе в Бурже в 1923 году огромное большинство профработников, нечленов партии, объединилось вокруг коммунистической партии, которую изменнически покинул Фроссар, только что перешедший в ряды социал-демократии, и УВКТ окончательно повернула на линию Профинтерна. Наконец, массовое вступление профсоюзных элементов в коммунистическую партию после измены Фроссара позволило партии отбить все троцкистские наскоки и твердо пойти по пути большевизации.
«Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине», ч 2. М , Госполитиздат,
1957, стр 666—670.
Примечания:
1 Унитарная всеобщая конфедерация труда. — Ред.
2 Всеобщая конфедерация труда. — Ред.
3 Воспоминания написаны в 1933 году. — Ред,
ОН СМОТРЕЛ ДАЛЕКО ВПЕРЕД1
... Ленин сыграл в моей жизни огромную роль. Правда, я и раньше непоколебимо верил в партию большевиков и с первых же дней встал на сторону Октябрьской революции, но я не считал себя коммунистом. Ленину я обязан тем, что он открыл мне глаза, именно под его влиянием я освободился от тяжести мелкобуржуазных и анархистских иллюзий, заставлявших меня спотыкаться на каждом шагу, и решительно встал на путь, с которого не схожу все последующие годы моей жизни.
Теперь, когда я бываю в Москве, я прежде всего иду на Красную площадь, в Мавзолей, и перед моими глазами Ленин встает таким, каким я его видел в Кремле за год до смерти.
Издалека Ленин представлялся мне гигантом, человеком необыкновенным, со взглядом, который мало кто мог выдержать.
Войдя в кабинет, мы увидели человека, внешне ничем не отличавшегося от остальных людей: лысина, рыжеватая бородка, доброжелательная улыбка, в которой не было и намека на превосходство или покровительственное отношение к окружающим. Обстановка, в которой работал этот гигант мысли, практики и организаторского таланта, была удивительно проста: письменный стол, кресло, в котором сидел он сам, два стула, на которые он усадил нас, стеллажи с книгами, закрывавшие стены. Ленин хорошо говорил на французском языке.
— Как идут дела во Франции? У вас теплее, чем в Москве? Как вы перенесли это длительное путешествие? Это хорошо — приехать сюда и своими глазами посмотреть, что такое Октябрьская революция.
— Наша революция, — продолжал Ленин, — принадлежит пролетариату всего мира. Социализм мы строим не только для себя, но и для вас, и очень трудно начинать это строительство в России, разоренной империалистической и гражданской войнами. Мы нуждаемся не только в вашей поддержке, но и, при случае, в ваших советах — ведь у французского пролетариата большой опыт.
Мы уже чувствовали себя вполне непринужденно, когда Ленин перешел от общих положений к вопросу, из-за которого мы приехали в Москву.
* * *
Эта беседа с Лениным имела решающее значение для развития французского профдвижения. Ленин отлично понял особенности массового движения во Франции, которое, высвобождаясь из-под влияния реформистов и анархистов, эволюционизировало в сторону коммунизма, несмотря на колоссальные слабости и анархо-синдикалистские уклоны вождей УВКТ.
Меры, принятые Лениным, действительно оказали громадное влияние на всю ту прослойку профсоюзных работников,
которая хоть и склонялась к коммунистической партии, но при этом испытывала сильные колебания. Что касается меня лично, то я с момента беседы с Лениным считал себя уже навсегда связанным с коммунистическим движением.
В наши дни французская Всеобщая конфедерация труда объединяет в своих рядах трудящихся самых различных политических и философских взглядов: коммунистов, социалистов, католиков, беспартийных. В руководство отдельных ее организаций демократическим путем избираются как коммунисты, так и некоммунисты. За ВКТ в среднем на предприятиях голосует 70% рабочих. Она ведет борьбу за профсоюзное единство, успешно преодолевая противодействие хозяев, их агентов и властей.
И нельзя не подчеркнуть, что нынешнее массовое профсоюзное движение, свидетельствующее о непоколебимой воле рабочего класса к борьбе за свое освобождение, в настоящее время развивается и идет по пути, начертанному Лениным.
Журнал «Советские профсоюзы» Л5 7, 1960 г. стр. 31—33,
Примечания:
1 Воспоминания написаны в 1960 году. — Ред.
ПЬЕР СЕМАР
БЕСЕДА С ЛЕНИНЫМ ВО ВРЕМЯ II КОНГРЕССА ПРОФИНТЕРНА
В 1922 году, во время работы II конгресса Профинтерна, Ленин принял нас, меня и Монмуссо, в своем кабинете в Кремле, чтобы побеседовать с нами о положении революционного движения во Франции, об условиях присоединения Унитарной конфедерации труда к Профинтерну, поставленных конгрессом конфедерации в Сент-Этьене (июнь 1922 года), и узнать наше мнение о Французской коммунистической партии.
После того как мы справились у Ленина о состоянии его здоровья и он ответил нам, что пока еще только выздоравливает, Ленин приступил к беседе, обратившись ко мне:
— Вы, Семар, — член партии?
— Да, с начала 1916 года; после конференций в Циммервальде и Кинтале, открывших мне глаза; до этого момента я был эрвеистом1 в рядах «дикарей», отказавшихся примкнуть к социалистической партии, которую мы рассматривали как партию чисто парламентаристскую и буржуазную.
— А вы, Монмуссо, — член партии?
Монмуссо отвечает отрицательно и объясняет, как он от анархизма постепенно пришел к коммунизму; он говорит о том, как трудно ему, руководителю революционного профдвижения, еще насквозь пропитанного анархо-синдикализмом и антипарламентаризмом, вступить в коммунистическую партию, так как это может привести к тому, что значительное количество рабочих, ценных для профдвижения, которых можно было бы привлечь путем терпеливой работы, окажется против него и против руководства Унитарной конфедерации труда...
— Почему же вы оба придерживаетесь одинакового образа мыслей?
Монмуссо отвечает:
— Мы оба против Фроссара, против адвокатов и интеллигентов, которые ничего не знают о рабочем классе и руководят партией.
Я присоединяюсь и добавляю:
— Мы — единомышленники в борьбе против реформизма, против вождей-предателей, в деле воспитания и руководства рабочим классом на пути классовой борьбы; в этом — значение присоединения Унитарной конфедерации труда к Профинтерну, которое мы стремимся осуществить.
— Партия все еще находится под руководством таких людей, но как их изгнать? Как это возможно, если рабочие-активисты, такие, как вы, Монмуссо, остаются вне партии?
Монмуссо отвечает, что его вступление в партию не должно быть индивидуальным, но после того, как мы разъясним французским рабочим, что представляет собой Профинтерн, что такое коммунизм, что он осуществил в Росспп, его вступление повлечет за собой вступление в партию тысяч революционных рабочих, членов Унитарной конфедерации труда.
— Но,—добавляет Монмуссо,—необходимо облегчить нам эту просветительную работу, помочь нам преодолеть анархо-синдикалистские традиции, устранить препятствия, возникающие в связи с уставом.
— В таком случае, что же нужно для того, чтобы вы вступили в партию, а вместе с вами — лучшие из рабочих, членов профсоюза?
Монмуссо отвечает:
— Надо, чтобы мы могли открыть двери Унитарной конфедерации труда широким массам рабочих, организовать в ее рядах тех, кто еще подчинен реформистскому и буржуазному влиянию. Но мы считаем, что признание органической связи между профсоюзом и партией, между Профинтерном и Коминтерном является препятствием, останавливающим французских рабочих, и что даже у революционно настроенных членов профсоюза, еще проникнутых духом анархизма, это вызывает большие затруднения. Мы просим вас упразднить параграф X условий присоединения к Профинтерну, предусматривающий эту органическую связь.
— Семар, придерживаетесь ли вы мнения Монмуссо?
— Мы оба сходимся во мнении по этому вопросу; это — вопрос тактики для данного момента, и цель ее — завоевать возможно большее количество рабочих, которых мы сможем затем привлечь к совместной работе с партией, при условии, однако, что она будет придерживаться лучшей политики.
— Вы утверждаете, что если мы упраздним этот параграф, то рабочие и активные, революционно настроенные члены профсоюзов легче придут к партии и согласятся с ее политикой?
На этот вопрос мы оба отвечаем утвердительно.
— Мы сможем, конечно, устранить этот параграф, но вы должны учесть, что, соглашаясь на это, Коминтерн делает большую политическую уступку. Это — как бы брешь, которую мы пробиваем в уставе Интернационала. Такая мера может быть лишь совершенно исключительной по отношению к французскому революционному движению. Она предполагает серьезные обязательства с вашей стороны, и вы в свою очередь берете на себя тяжелую ответственность. Смотрите, чтобы нам никогда не пришлось пожалеть об этом.
— Вы заявляете, — продолжал Ленин, — что партия плоха, вы не доверяете Фроссару; но что же вы предлагаете? Нельзя ли создать при помощи профсоюзного революционного движения подлинную коммунистическую партию?
Я отвечаю:
— Конечно, путем присоединения к партии большого числа рабочих можно влить в нее более здоровую революционную кровь, и Унитарная конфедерация труда должна быть именно тем рассадником, откуда следовало бы черпать силы, не лишая при этом Унитарную конфедерацию труда ее характера массовой организации, объединяющей всех рабочих, без различия направлений, к какой бы партии они ни принадлежали. Вы, конечно, подразумеваете под созданием подлинной коммунистической партии не уничтожение той партии, которая существует, а радикальную ее переработку путем привлечения в нее революционно настроенных рабочих масс, уже доказавших свою боеспособность. Наша задача — подготовить это. Продолжая еще энергичнее бороться внутри самой партии, вы ускорите ее исправление и скорее дадите ей подлинно коммунистическое направление.
Монмуссо заявляет, что он уже указал те причины, которые заставляют его медлить со вступлением в партию.
Я подтверждаю свое согласие с необходимостью усиления работы в партии, несмотря на наши профсоюзные задачи.
— Вы заявляете, — сказал Ленин, — что не доверяете Фроссару. Но считаете ли вы, например, что Рено Жан — коммунист и мог бы стать коммунистом?
Я отвечаю:
— Я не знаю политической позиции Рено Жана. Знаю только, что он тесно связан с крестьянскими слоями, требования которых он знает прекрасно и умеет передать их пожелания. Этим он полезен партии, и поэтому его необходимо использовать.
— Вы находите, что в силу этих причин его надо оставить в партии?
Мы отвечаем, что таково наше мнение, но что надо будет произвести чистку партии от тех элементов, которые не согласны с Коммунистическим Интернационалом и которые не стесняются это высказывать.
Вот наиболее существенное в нашей беседе.
Затем Ленин задал нам несколько вопросов о положении во Франции, о материальном положении рабочих. Он напомнил нам о своем пребывании в Париже, о том, как он любил бродить по предместьям и общаться с массами.
Далее он спросил нас о том, что мы видели со времени нашего приезда в Россию и каковы наши впечатления.
Так как в наших ответах выразился весь наш энтузиазм, то Ленин поспешил умерить его, сказав, что вера в конечный успех необходима, но что следует еще много работать, работать, как истым революционерам, ожесточенно и упорно; что он чрезвычайно рассчитывает на нас и на великолепный революционный дух французского пролетариата в деле помощи советскому пролетариату в его тяжелом гигантском деле построения социализма.
На этом закончилась наша беседа, навсегда оставившая глубокий след в нашей памяти.
«Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине», ч 2 М, Госполитиздат, 1957, стр. 663—665.
Примечания:
1 Эрвеисты — сторонники Густава Эрве, буржуазного французского анархиста, а затем члена социалистической партии. Во время первой мировой войны Эрве — ярый социал-шовинист. После Октябрьской революции выступал против Советской власти и большевиков, в 1918 году исключен из социалистической партии. — Ред.
МАРТИН АНДЕРСЕН-НЕКСЕ
Я ВИДЕЛ ЛЕНИНА
Я видел Ленина только один раз: в Кремле во время конгресса Коминтерна осенью 1922 года1. Тогда еще невозможно было понять весь огромный размах дела Ленина — Октябрьской революции; старый мир был неприятно поражен происшедшим, но еще не испытывал такого панического ужаса перед революцией, как сейчас. Революция, казалось ему, — только гигантский эксперимент: она вызвала расстройство капиталистического производства и некоторое уменьшение барышей; пожалуй, правильнее всего было бы ее придушить, но рано или поздно она сама обанкротится. Крупные капиталистические державы были слишком связаны противоречиями, вызванными их собственной конкуренцией; новое пролетарское государство, конечно, мешало им в их игре, но они еще не слышали доносившегося оттуда погребального звона по старому миру. Даже II Интернационал еще не уразумел, что на карту было поставлено и его существование.
Сейчас дело Ленина выросло и охватило все. Нет ни одного сколько-нибудь значительного для человечества события, которое не было бы связано с Лениным и революцией. Мир сегодняшнего дня содрогается в смертельной борьбе; в муках рождается будущее. Но кто тогда, кроме Ленина, предвидел это? Мы, участники конгресса, собравшиеся со всех концов земли: немецкие и скандинавские рабочие, негры, египетские феллахи и индийские кули — все мы верили в дело нового мира и в Ленина. Но сам он знал с непоколебимой уверенностью, что победа придет, и отчетливо видел путь к ней.
Вот это-то и отличало его среди огромного, пестрого собрания делегатов, где было немало ясных умов. Это чувствовалось во всем его простом облике, совсем не таком, каким обычно представляют себе облик великих мыслителей, — это отражалось и в его речи. Мысль Ленина текла, ясная и прозрачная, и тогда, когда он касался величайших проблем человечества и показывал наглядно для каждого, что будущее неизбежно и прочно развивается из настоящего. Казалось, он жил всеми человеческими жизнями. Он знал положение во всех странах, судьбы бедняков и применяемые в каждой стране методы эксплуатации; и он показывал нам, как развивались эти методы вплоть до настоящего времени. Это была наука, но совершенно особая и новая: она не пахла книгой, а была самой жизнью; она освещала судьбу и промышленного рабочего, и кули, и швеи, и подметальщика улицы. История человечества, сама история человеческой культуры представала перед нами из речи Ленина.
— Вот это настоящий человек, — шепнул мне рабочий- норвежец. — И как он похож на любого из нас, только в тысячу раз зорче!
Накануне этот норвежский товарищ был у Ленина и ознакомил его с положением в Норвегии.
— Но Ленин знал об этом больше моего; да и о Дании тоже. Ваших мелких крестьян он сравнил с собакой цыгана, впряженной в тележку, перед которой подвешен кусок мяса; она все время тянется за ним, но никак не может достать до него. Так ваши крестьяне, их жены и дети тянутся из последних сил, надрываются, работая на капитал; им внушили, что они — маленькие помещики, или, как выразился Ленин, «помещики в миниатюре».
— Как ты обращался к нему? — спросил я норвежца.
— Конечно, я говорил с ним на «ты». Я не хотел обидеть его!
Сама внешность Ленина, его простота обличали в нем человека нового времени. Разговаривая с ним, каждый, самый простой человек чувствовал, что перед ним один из тех необыкновенных людей, кто рождается раз в столетие, а, может быть, и в тысячелетие; и этот редкостный человек, здороваясь с ним за руку, говорил: «Расскажи мне что-нибудь о себе, о своей жизни».
Ленин, который был умнее всех, чутко прислушивался к голосу и биению сердца маленьких людей, учился у них, возвышал их самих и их дела, показывал, что рядовой человек и
его труд — основа жизни. Уже одно это было наградой за тысячелетнее прозябание; никогда раньше не стоял перед простым людом человек, так хорошо знавший его самого и его жизнь, как Ленин.
Поэтому Ленин всегда занимал в сердцах рабочих особое место, которое никакая травля и клевета не могли поколебать. Даже самые забитые и отсталые оживляются, их глаза блестят, когда произносится имя Ленина.
«Глазами человечества». Иностранные писатели и общественные деятели о В. И Ленине. М. Детгиз, 1957, стр 96—98.
Примечания:
1 Речь идет о IV конгрессе Коминтерна. — Ред.
ВЛИЯНИЕ ЛЕНИНА НА ТВОРЧЕСКИЕ СИЛЫ ЗАПАДА
На протяжении веков не было человека, который сумел бы в такой степени привести в движение умы и чувства людей, как Ленин. В последние два десятилетия повсюду — в любом пункте земного шара, у всех на устах было его имя; простой народ произносил его с любовью, а правители и угнетатели — с ненавистью. Интеллигенция и тут, за немногими исключениями, пыталась остаться на «ничьей земле»: она говорила о Ленине, но абстрактно; отчасти она поступает таким образом и теперь. Творческие умы Западной Европы, будь то в области искусства, литературы или науки, -в большинстве своем еще не в состоянии охватить все огромное значение Ленина. Ведь у него нет духовного самомнения, ведь он слишком человечен. Они признают его величие, но оно кажется пм слишком простым: ведь он не драпируется в мантию жреца, а говорит о величайших проблемах человечества так просто, что каждый в состоянии их понять. И к тому же он не абстрактно размышляет по поводу этих проблем, а действительно их разрешает. Ведь он претворяет философские рассуждения в дело; ведь он нарушает академические традиции!
Теперь положение, правда, изменилось к лучшему. Лучшие из деятелей культуры, особенно выросшие в период после Октябрьской революции, заявляют себя почитателями Ленина и постепенно становятся сознательными борцами за новый общественный порядок. В Швеции целая плеяда молодых высокоодаренных писателей и теоретиков искусства находится под влиянием ленинского мировоззрения и принимает участие в борьбе пролетариата. В Соединенных Штатах Америки передовая литература вступила в полосу замечательного возрождения, которое нельзя не связать с влиянием Ленина. И у нас в Дании лучшие из молодых деятелей культурного фронта в большей или меньшей степени находятся под влиянием ленинского учения.
Но еще сильней влияние Ленина на рядового рабочего. Ему ведь не нужно для этого проходить через сложный процесс перевоспитания. Своей растущей мощью и активностью пролетариат старого мира всецело обязан Ленину, как величайшему провозвестнику и творцу, не имевшему равного в веках, и детищу Ленина — Советскому Союзу.
Передовые люди из массы трудящихся, будь то работники культуры или простые рабочие, видят в Ленине высшее олицетворение лучших черт своего движения и своего класса; борющийся пролетариат находит в Ленине свои самые ценные качества, свою веру, свои стремления, свои идеалы — в нем они подлинно велики и озарены сияющим светом. И даже та масса, которая еще не пробудилась, либо которую вновь хотят усыпить, инстинктивно чувствует, что Ленин — это ее плоть и кровь.
Значение Ленина для международного пролетарского движения — необозримо. Гениальный образ Ленина, совместившего в себе качества провозвестника и осуществителя, указывает работникам культуры новые цели — он ведет их от пассивного созерцания в мир действия и дела. Освободительной борьбе пролетариата придан новый размах. Рабочее движение уже не может быть повернуто вспять. Ленин вдохнул жизнь и тепло в те силы человечества, которые борются за дело прогресса.
1938 г.
Журнал «Интернациональная литература» № 1, 1939 г., стр. 21—22.