ГЕОРГИ ВАНГЕЛОВ
НА ТРЕТЬЕМ КОНГРЕССЕ КОМИНТЕРНА
Победа Великой Октябрьской социалистической революции в России под руководством великого Ленина зажгла сердца миллионов рабочих во всем мире, пробудила в них надежду и усилила борьбу против рабских цепей, против капитализма и эксплуатации. Вспыхнула революционная борьба в Германии, Венгрии, Австрии, Италии, у нас в Болгарии и во многих других странах. Хотя эти выступления и были подавлены, но они явились первыми попытками пролетарских масс, вдохновленных победой Великой Октябрьской социалистической революции, вырваться из когтей капитализма. Какой рабочий не мечтал у нас во время этих событий видеть великого Ленина и новое, Советское государство?
Такое счастье выпало мне. III Коммунистический Интернационал был образован для объединения революционных сил пролетариата после того, как руководители II Интернационала изменили интересам международного рабочего класса и бросили его на взаимное уничтожение в пламени первой мировой войны. Я присутствовал на III конгрессе Коминтерна и на Учредительном конгрессе Профинтерна. Отъезд нашей делегации состоялся в начале мая 1921 года.
По указанию ЦК Болгарской коммунистической партии была образована делегация, которая состояла из следующих лиц: Василь Коларов, руководитель делегации1, Анна Маймункова — редактор газеты «Равенство», Василь Табачкин — парикмахер, Салчо Василев — столяр, Гено Петров —почтово-телеграфный работник и секретарь местного рабочего совета г. Варна, Иван Костадинов — шахтер, Иван Куюмджиев — текстильщик, Пенчо Дворянов — представитель села Дерелий Кардовской околин и два инженера — Торбанов и Василев. От союза табачников делегатом был я, как член центрального руководства союза. Нашу делегацию не смогли обеспечить паспортами, дающими право проезда прямо в Москву, несмотря на то, что в то время нашей страной управлял Земледельческий союз2. Мы получили паспорта для въезда в Берлин и выехали туда под видом торговой делегации. По пути мы заехали в Вену, где были встречены писателем Крумом Кюлявковым, который присоединился к нашей делегации. В Вене мы задержались на 4 дня, а затем выехали в Берлин. Там мы ожидали 7 дней, пока советское представительство оформляло нам документы и визы. В Берлине нас нашла супруга Георгия Димитрова Люба Димитрова, которая ознакомила нас с достопримечательностями Берлина. Она показала нам и то место, где были убиты верные сыны германского пролетариата Карл Либкнехт и Роза Люксембург, показала нам канал, в который были брошены их тела. По пути в Москву мы проезжали через «польский коридор», созданный в результате первой мировой войны для того, чтобы Польша имела выход к Балтийскому морю. Проезжали мы и через столицу Литвы Ковно. После кратковременной остановки мы выехали в Латвию и прибыли в ее столицу Ригу.
Во время пути Василь Коларов часто рассказывал нам о жизни и деятельности Ленина в эмиграции. Гонимый и преследуемый всюду, Ленин ни на один миг не переставал думать о положении международного рабочего класса и особенно о русском народе, который стонал под царским сапогом, под гнетом помещиков и дворян. Ленин непрестанно думал о том, как помочь народу сбросить со своей спины тяжелое ярмо. Мы с напряженным вниманием слушали Коларова и горели желанием как можно скорее ступить на священную советскую землю и увидеть самого Ленина... В Риге мы задержались на два дня. Прибыл советский спальный вагон. Мы разместились в нем и поехали в Москву.
Когда мы пересекли пограничную линию и вступили на советскую землю, нас охватила неописуемая радость. Как будто тяжелый груз свалился с наших плеч. Мы завершили длинный путь, и, когда прибыли в Москву, нас встретил Георгий Димитров и другие товарищи, которые устроили нас в гостинице «Континенталь», вблизи Большого театра. Через несколько дней прибыло еще много делегаций из различных стран света; итальянскую делегацию возглавлял Террачини, французскую — Вайян-Кутюрье.
Советское государство было еще совсем молодо. Мы не ожидали увидеть какие-либо особенные перемены в хозяйственной жизни страны — тем более, что ей были причинены большие разрушения контрреволюцией, а в Поволжье, в результате сильной засухи, начался голод. Для каждого гражданина был введен продовольственный паек. Фактически советские люди недоедали, но с необыкновенной твердостью переносили невзгоды, глубоко веря в большевистскую партию, в своего вождя Ленина и в светлое будущее своей родины.
Конгресс Коминтерна работал в зале Кремля, где теперь проходят сессии Верховного Совета СССР. Когда в зале появился Ленин, все встали и в зале вспыхнули бурные аплодисменты. Те, которые, может быть, ожидали увидеть какого-то необыкновенного человека, остались разочарованными. На сцене появился скромный труженик революционного дела русского народа и международного рабочего класса — Ленин, который по внешности не отличался от обыкновенного рабочего. На него были устремлены взгляды всех делегатов. Все напряженно ожидали его мудрого и правдивого слова.
Ленин сделал доклад о тактике РКП (б). Это были незабываемые минуты, пережитые под обаянием ленинских слов. Когда он объяснял что-либо, у присутствующих не оставалось ни малейшего сомнения. Выступление Ленина убеждало не только фактами, на которые он ссылался, но и логикой, последовательностью и убежденностью, с которыми он их излагал. В центре его доклада был анализ экономического кризиса в капиталистическом мире. Для наглядности Ленин нанес на доску зигзагообразную линию.
— Возможны отдельные моменты подъема и процветания капиталистического хозяйства, — сказал он, — показывая на зигзагообразную линию, но экономические кризисы неизбежно приводят к общему падению хозяйства, к катастрофе. Капиталистический мир не может избежать кризисов.
Конгресс занимался также положением в Коммунистической партии Германии, где образовалось два течения. «Левое» течение поддерживала Клара Цеткин. Когда представители обоих течений давали на конгрессе объяснения, Ленин задал Кларе Цеткин вопрос:
— Почему вы стали на сторону этого течения?
Она ответила буквально следующее:
— Я считаю, что когда я нахожусь в оппозиции, я права.
Эти слова Цеткин рассмешили всех делегатов, от души смеялся и Ленин.
—- Не всегда человек прав, когда он в оппозиции, — сказал Ленин.
Конгресс осудил левацкие течения, которые своей сектантской тактикой отрывали коммунистический авангард от широких народных масс.
— Наша задача — привлечь большинство пролетариата, — сказал Ленин, делая вывод о создавшемся положении в германском коммунистическом движении.
Генеральным секретарем Исполнительного комитета Коминтерна конгресс избрал Василя Коларова. Это особенно взволновало нас, болгар. Делегаты вынесли его из зала на руках. Это было доказательством большой любви и популярности, которыми Коларов пользовался в международном рабочем движении.
Во время работ конгресса Коминтерна начался Учредительный съезд Интернационала профсоюзов, который вошел в историю рабочего движения под названием Профинтерна. Съезд открылся в Колонном зале Дома союзов. Советский представитель Лозовский сделал доклад о задачах и тактике профсоюзов после измены руководителей Амстердамского профсоюзного интернационала. В докладе осуждалась позиция этого интернационала, ставшая причиной раскола международного рабочего движения. В прениях приняли участие представители революционных рабочих течений различных стран. Все они осудили измену Амстердамского профсоюзного интернационала и дали свое согласие на образование нового профсоюзного интернационала. От имени нашей делегации выступил Георгий Димитров, который сделал краткий отчет о росте профсоюзного движения в пашей стране и о борьбе со взглядами «широких» и синдикалистами. Он заявил, что Всеобщий рабочий профессиональный союз в Болгарии безоговорочно присоединяется к вновь создаваемому интернационалу профсоюзов — Профинтерну, и осудил измену Амстердамского профсоюзного интернационала. В конце работы съезда было избрано руководство Профинтерна, в которое вошел и Георгий Димитров...
В Москве мы пробыли около четырех месяцев. За этот период контрреволюция еще не была ликвидирована. Нас предупреждали, чтобы мы были осторожны и не попали в засаду какого-либо контрреволюционного гнезда. Вопреки этому жизнь протекала нормально. Не было никакого комендантского часа, и молодежь проводила свободное время в садах и парках. Даже и в эти тяжкие для советского народа времена повсюду слышались песни и смех. Такова славянская душа! Театры и кинозалы были всегда переполнены публикой. Мы присутствовали на спектакле «Мистерия Буфф». В Большом театре слушали Шаляпина.
Пришло время возвращаться в свою страну. Некоторые из делегатов-иностранцев выехали раньше нас, и мы узнали, что они были арестованы, как только переехали границу. Поэтому Димитров и Коларов посоветовали нам возвращаться в Болгарию другим путем, через Черное море. Мы вышли в море на моторной лодке. На наше счастье оно было спокойно. Через двое суток наша лодка пристала к болгарскому берегу.
Так закончилось наше путешествие до Москвы и обратно. Времена были грозные, но мы выполнили задачу, которую поставила перед нами партия.
«Воспоминания болгарских товарищей о Ленине» (Перевод с болгарского). М, Госполитиздат, 1958, стр. 61—65.
Примечания:
1 Болгарская делегация на III конгрессе Коминтерна состояла из 20 человек и возглавлялась Г. Димитровым и В. Коларовым. — Ред.
2 Имеется в виду Болгарский земледельческий народный союз (БЗНС). Создан в 1899 году. Объединяет в своих рядах часть болгарского крестьянства. В 1942 году левые элементы БЗНС примкнули к Отечественному фронту. Признавая руководящую роль Коммунистической партии, БЗНС активно участвует в строительстве социализма. — Ред.
КРУМ КЮЛЯВКОВ
МОЕ САМОЕ СВЕТЛОЕ ВОСПОМИНАНИЕ
В 1921 году в Москве состоялся III конгресс Коминтерна. Болгарская делегация возглавлялась товарищами Георгием Димитровым и Василем Коларовым; в ее состав входили Тодор Луканов, Анна Маймункова, Пенчо Дворянов, Коста Янков, Иван Минков, Найден Киров, Иван Абаджиев, Владимир Благоев, Салчо Василев и другие. Кроме того, в помощь делегации были привлечены в качестве сотрудников несколько болгар, которые в то время находились в Советской России. Среди них был и товарищ Асен Попов — впоследствии художник в нашем народном театре, прибывший в 1920 году в Советскую Россию и обучавшийся в Петрограде.
Как член нашей делегации, я имел большое счастье не только видеть великого Ленина, но и разговаривать с ним и рисовать его с натуры.
Открытие конгресса состоялось в Большом театре. Гостиница, в которой остановилась наша делегация, была недалеко от театра, и в назначенное время мы отправились на конгресс пешком. Выйдя на площадь, мы заметили, что за нами следом идет довольно большая группа детей. Чем мы заслужили такое внимание? Скоро все стало ясно. Последними шли я и Пенчо Дворянов. Дети не спускали глаз именно с Пенчо. Оказалось, что их любопытство было вызвано покроем шаровар, сшитых в г. Карлово, которые носил Пенчо.
После окончания торжественной части на сцене появился Шаляпин в сопровождении пианиста, который был ему едва по пояс; от этого фигура Шаляпина казалась еще больше. Шаляпин спел несколько песен и закончил выступление «Дубинушкой». Зал загремел бурными аплодисментами, когда он вместо припева «Эх, дубинушка, ухнем! Эх, зеленая, сама пойдет!» запел:
Эх, дубинушка, ухнем!
Эх, советская, сама пойдет!..
На другой день начались рабочие заседания конгресса. В зале, где он проходил, впервые встретились делегаты разных стран, до того знавшие друг друга только по именам. Советские товарищи отнеслись к иностранным делегатам с большим интересом. В свободное время, в перерывах между заседаниями, они подсаживались к нам или же вместе с нами прогуливались в кулуарах, ведя оживленные разговоры. Но еще большим был интерес иностранных делегатов к крупным деятелям и героям Октябрьской революции. Здесь были люди, имена которых прогремели на весь мир, и в первую очередь имя Ленина.
Ленина на этом заседании еще не было. Он явился, если не ошибаюсь, только на восьмое заседание. При его появлении зал загрохотал от аплодисментов и оваций. Все делегаты стоя, с энтузиазмом приветствовали великого учителя и вождя, гения революции, который озарил человечество ярким светом своей глубокой марксистской мысли. Скромный и спокойный, он сразу же сел за стол и деловито стал рыться в своей папке, наклонив голову и уже не поднимая ее, — казалось, он хотел сказать: давайте оставим это, есть дела и поважней.
В это время с трибуны говорили итальянские делегаты. В их делегации были не только коммунисты, безоговорочно присоединившиеся к программе III Интернационала и которыми здесь руководил Дженнари, но и последователи Серрати, представителем которых был Лаццари. Серратисты не соглашались с некоторыми пунктами программы III Интернационала. Чтобы убедить их в правоте этой программы и помочь Итальянской компартии ликвидировать кризис, в Италию был послан в 1920 году Христо Кабакчиев. Вот почему все стремились услышать, что сейчас скажет представитель серратистов, который только начал свое выступление, когда вошел Ленин.
Уже пожилой человек, оратор старой школы, Лаццари говорил темпераментно, преувеличенно жестикулируя и оборачиваясь во все стороны. Когда он закончил, все приготовились слушать перевод. Сейчас вы надеваете наушники и втыкаете вилку в ту розетку, над которой стоит надпись на вашем родном языке или языке, перевод на который вы хотели бы слушать. Тогда же перевод делался так: после окончания речи переводчики расходились по четырем углам зала и там переводили речь на русский, французский, немецкий и английский языки. Каждый отправлялся в тот или иной угол, в зависимости от того, какой язык он понимал.
Мы, естественно, отправились в угол, где давался русский перевод. Переводил, кажется, Луначарский... Заслушавшись, я не заметил, как кто-то стал рядом со мной, плотно прижавшись к моему левому плечу. Оборачиваюсь — Ленин! Казалось, мое плечо обдало жаром. Какое счастье! Я всматривался в его лицо, которое было совсем близко от моего, чувствовал его дыхание, вглядывался в цвет лица и волос, стараясь запомнить все как можно лучше...
Я так увлекся, что очнулся лишь, когда меня ущипнул Асен Попов.
— Ты что зазевался! Слушай!
— Чудак! Завтра я прочитаю это в газете, а его так близко увижу или нет...
Ленин продолжал слушать, время от времени помечая что- то в своей записной книжке. Лицо его было теперь спокойно, искренне и добродушно. Я продолжал его разглядывать и думал: какая человечность исходит от него! Гений, который настолько же велик, насколько прост и прекрасен. Так прост и мил, с такой обаятельной силой тебя притягивает, что ты не можешь глаз от него оторвать.
Когда переводчик закончил и делегаты стали расходиться и усаживаться, Ленин внезапно обернулся ко мне:
— А вы почему так загляделись на меня, товарищ?
— Извините, товарищ Ленин, — ответил я, немного смущенный этим неожиданным обращением, — но я художник. Наверно, буду когда-нибудь вас рисовать.
— Ах, вы, значит, художник? А откуда вы?
— Из Болгарии.
— А много там наших художников?
— Да, есть.
Здесь в смущении я, понятно, немного преувеличил. Тогда в Болгарии наших художников-коммунистов можно было перечесть по пальцам. Но все же они были.
Около нас собралось несколько человек — репортеры и художники. Они, как и я, жадно и с любопытством внимательно вглядывались в лицо Ленина.
— Товарищ Ленин, уделите нам немного времени, — попросил кто-то.
Ленин посмотрел на нас, захватил пальцами свою жилетку и кивнул головой:
— Ну, ну... пойдемте.
Мы последовали за ним. В одной маленькой комнате было только несколько делегатов. Ленин сел на стул и, вынув блокнот из кармана, обменялся несколькими словами с одним журналистом, французом. Рисовали мы его три или четыре минуты — точно не помню. Кто-то сказал, что Ленина зовут к телефону. Он ушел и больше уже не вернулся. К тому же перерыв закончился и начиналось заседание.
Первым слово получил Дженнари. Когда он кончил, Ленин поднялся на трибуну. Он отвечал Лаццари. И даже не отвечал, а скорее спрашивал. Вопросы сыпались один за другим, как пули из пулеметной ленты. Лаццари все чаще и чаще вынимал свой носовой платок и вытирал взмокшую шею. Теперь Ленин был уже. совершенно другим. Его лицо было напряженно, вдохновенно, целеустремленно.
Другой раз мы были свидетелями интересной сцены. Ленин вошел и сразу же направился к столу президиума. Но слова оратора, говорившего в то время, показались ему столь интересными, что он, не тратя времени на то, чтобы обойти колонну и попасть в президиум, присел на нижнюю ступеньку возвышения (на котором находился президиум) и быстро стал что-то записывать в свой блокнот. Этот интересный момент засняло много фотографов, многие художники сделали наброски. Одним из самых деятельных художников, сделавших тогда много рисунков, был Бродский.
Глубоко врезался мне в память и другой случай.
Время, когда мы находились в Советской Социалистической Республике, было тревожным. Врангель не был еще разбит. То тут, то там вспыхивал какой-нибудь очаг контрреволюции. Москва выглядела безлюдной, потому что многие ушли на фронт и на ответственные участки по всей необъятной стране, которым угрожала опасность. Но город был начеку. Студенческие общежития напоминали казармы. Часто среди ночи студенты хватали винтовки, и из окон гостиницы я слышал поспешный топот их ног, замиравший где-то в направлении Кузнецкого моста.
Из-за нехватки рабочих рук в то время организовывались так называемые «субботники». Каждую субботу свободные граждане отправлялись на работу (нечто подобное трудовым дням у нас), бесплатно помогая молодому пролетарскому государству справляться с трудностями.
Делегаты конгресса также захотели принять участие в этих субботниках. И в одну из суббот, построившись в колонны, с песнями и маршами, мы отправились к указанному нам объекту. Это был Александровский вокзал1, где нужно было выгрузить из вагонов и рассортировать балки.
Мы прибыли на вокзал. Перед нами стояли длинные вереницы вагонов, груженных балками и другими материалами, — целые товарные составы, разгружать которые было некому. Распределившись по два человека на каждый вагон, мы должны были сгрузить балки из вагонов, а затем сложить их в штабеля.
Разгрузка одного из таких вагонов досталась мне и товарищу Георгию Димитрову. Работа началась. Снимаем балки и осторожно кладем их в сторону. Вначале все шло хорошо: мы одновременно подхватывали балки и разом клали их на определенное место. Но к середине работы — уже, когда вагон был почти наполовину разгружен, — случилась небольшая неприятность. Одна из балок оказалась очень толстой и тяжелой. Товарищ Димитров, который был тогда в расцвете своих сил, как человек здоровее и сильнее меня, удержал балку, а я ее не удержал. Конец балки придавил мне ступню ноги, и я скорчился от боли. Ушиб был не очень сильным, но советские товарищи сразу же отправили меня в Кремлевскую больницу, где мне сделали компресс и уложили в постель.
Через несколько часов после этого ко мне подошла сестра, улыбнулась и сказала:
— А знаете, кто интересуется вами? Только что спрашивал Владимир Ильич. Он узнал, что один из иностранных делегатов ушибся при разгрузке балок на Александровском вокзале, и спрашивал о его здоровье.
Забывается ли такое? Очень трудно представить себе, как нашел Ленин время заниматься такими мелочами.
Эти отдельные моменты из жизни самой светлой личности в истории человечества глубоко врезались в мою память.
«Воспоминания болгарских товарищей о Ленине» (Перевод с болгарского). М , Госполитиздат, 1958, стр. 54—60.
Примечания:
1 Теперь Белорусский вокзал. — Ред.
ПОЛЬ ВАЙАН-КУТЮРЬЕ
ЛЕНИН
Коротки неизгладимые минуты, проведенные мною с Лениным. С тех пор, как его нет с нами, я жадно роюсь в своей памяти, чтобы восстановить мельчайшие подробности этих драгоценных мгновений. И когда открываю его книги, погружаюсь в его учение, идеи, слова, я сразу вновь вижу живого Ильича, с его глазами, улыбкой и жестами...
Это было в 1921 году. Год после вступления французской партии в Коминтерн. Через развалины Европы мы пришли к созидающему пролетариату Советской страны.
Ямбург, Кронштадт, Петроград зияли еще тысячами открытых ран. Уже тогда мы были поражены до глубины души встречей с этими легионами людей, пионерами новой жизни, солдатами разрушения и возрождения, войны и строительства.
Поставили ногу на советскую землю — и сразу почувствовали себя физически освобожденными от западноевропейского капитализма. Мы почувствовали себя перерожденными, но до крайности идеологически слабыми и беспомощными. Русская партия. Вот это партия! А мы, французы, мы всё еще возимся с фроссарами (ренегатами). Под тяжестью этих мелких буржуа наша партия длительное время не могла заняться воспитанием масс, она погрязла в мелкобуржуазной тине.
Не скрываю, что некоторые из нас и я лично, увлекаемые нашей ненавистью к правым, делали и говорили глупости.
Помню, как во время заседания французской секции я подошел к Ленину.
— Вы левый? Ну-ну, не так страшно.
Он сразу же увидел меня насквозь и любящей рукой поставил на место. Никогда я не встречал такого человека. Мы с ним после этого говорили о многих вещах при случайных встречах: о крестьянах, о французской революции, о Парижской коммуне.
Владимир Ильич был и остался олицетворением беспрерывного действия и в то же время марксистом с головы до ног. Соприкосновение с ним производило на сознание впечатление вихря, ворвавшегося в душную комнату; оно освежало загруженный предрассудками и формальными доктринами мозг.
Нарисовать Ленина до сего времени не удалось; черты его лица были до того насыщены внутренним содержанием его образа, что передать это карандашом почти невозможно. Внешне широколицый, скуластый, с редкой бородкой, крупным носом, постоянно лукавой улыбкой на губах и в глазах, с руками в карманах. Несравненное добродушие, прямота, спокойствие, железная логика, культура и знания энциклопедиста.
( У этого гиганта мысли и воли не могло быть места душевным драмам. Твердая уверенность в правоте своего дела, ни одного колебания, отклонения от раз намеченной цели.
Ленин-интеллигент умел мыслить, как рабочий. Ленин-оратор говорил без пустых фраз и трескотни. Человек, потрясший весь мир,- в чьем сознании беспрерывно переваривалось все, чем жил и дышал этот мир, этот человек сохранил в себе до конца сознательной жизни удивительную способность чувствовать и мыслить, как китайский кули, как носильщик-негр. Угнетенный аннамит, индус были ему так же понятны, были такой же открытой книгой, как ленинградский металлист, как парижский текстильщик, как шахтер из Новой Виргинии. Ленин — это законченный тип нового человека; он являлся для нас прообразом человека будущего.
Таким предстал передо мной Владимир Ильич с первых дней моей встречи с ним.
«Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине», ч 2. М , Госполитиздат, 1957, стр. 625—626.
УИЛЬЯМ З. ФОСТЕР
НА КОНГРЕССАХ КОМИНТЕРНА
(ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ «СТРАНИЦЫ ИЗ ЖИЗНИ РАБОЧЕГО»1)
Мне посчастливилось присутствовать на некоторых всемирных конгрессах и расширенных пленумах Коминтерна. В этих конгрессах и пленумах участвовали славные революционные борцы, которые в течение целого поколения находились в гуще всех больших стачечных движений и революционных выступлений во всем мире — от Лондона до Шанхая и от Торонто до Буэнос-Айреса. Эти конгрессы были самыми жгучими и поучительными событиями во всей моей политической деятельности.
Впервые мне довелось видеть Ленина на III Всемирном конгрессе Коммунистического Интернационала в Москве в 1921 году. Он скромно стоял у прохода, который вел к трибуне и вслушивался в речь одного из делегатов. Это был один из самых волнующих моментов моей жизни. Вот он — великий вождь угнетенных всего мира; вот тот человек, одно имя которого бросает в жар эксплуататоров в самых отдаленных углах земного шара.
Я был проникнут глубоким интересом к личности Ленина, ибо он оказывал в тот момент сильное влияние на мою идеологию и деятельность. Как раз в период III конгресса я был весь погружен в изучение его произведений.
В течение многих лет я прочитал сочинения чуть ли не всех социалистов, анархистов и синдикалистов. Обладал я также немалым опытом практической работы в массовых движениях этих направлений. Но учение Ленина захватывало и подавляло своей убедительностью. Нельзя было не согласиться с блестящим анализом капитализма эпохи империализма, с его уничтожающей критикой ревизионизма, синдикализма и анархизма.
Мне было нетрудно принять его учение о диктатуре пролетариата, его генеральную программу коммунизма. Ведь эти его положения опирались на живую действительность Октябрьской революции. Больше 20 лет я брел в темноте, пробираясь ощупью, и наконец благодаря Ленину стал на твердую революционную почву.
Ленин выступал на конгрессе. Он был оратор особого свойства. Когда Ленин говорил, весь конгресс с затаенным дыханием следил за развитием его мысли. Ленин был столь глубоким мыслителем и в то же время высказывался со столь исчерпывающей ясностью, что, когда он говорил или писал, он как бы на ладони держал обнаженную сердцевину разбираемой проблемы.
1939 г.
Газета «Вечерняя Москва, 22 апреля 1940 г.
Примечания:
1 Вышла в 1939 г. в Нью-Йорке. — Ред.
РОБЕРТ ЛЕЙББРАНД
УРОК У ЛЕНИНА
На III конгрессе Коммунистического Интернационала летом 1921 года, в котором я участвовал в качестве делегата немецкого Союза молодежи, я неоднократно видел и слышал Ленина. Сегодня я уже не припоминаю все подробности, но незабываемым для меня осталось одно из выступлений Ленина.
Это было во время прений о тактике коммунистических партий. Докладчик, стоявший на трибуне, итальянский товарищ Торрачини, говорил по-французски. Я ждал перевода его доклада. В палящий июльский зной я не мог усидеть на своем тесном месте и нашел себе более удобное — на высоких ступенях, ведущих к президиуму.
Я почти не обратил внимания, что на этом несколько необычном месте у меня оказался сосед. Лишь после того, как многие товарищи в зале стали смотреть в нашу сторону, я стал внимательнее и увидел: рядом со мной сидит Ленин. Очевидно, он только что вошел в зал и запросто сел на первое попавшееся место вблизи докладчика. Ленин держал на коленях маленький блокнот и быстро писал. Он, конечно, делал для себя заметки о речи Террачини, с которой, казалось, был явно несогласен. Это можно было заметить по тому, как он иногда сердито поглядывал на трибуну. Иногда он лукаво прищуривал глаза, как будто хотел сказать: «Ну, подожди же, дружок, вот ты снова сказал явную глупость, это я тебе припомню!» И затем убедительно сделал это, выступив в прениях.
Резкая критика Ленина полностью относилась и ко мне. Я, как и большинство немецких делегатов, прибывших на конгресс, являлся сторонником так называемой «теории наступления». В дискуссиях, предшествовавших конгрессу, «теоретики наступления» уже «потеряли много перьев». Я начал понимать, что эта «теория», которая мне казалась такой «левой» и «последовательно революционной», была ошибочной и несостоятельной, но я еще не был убежден в этом до конца. Я тогда думал, что наши критики, как бы неопровержимы ни были их аргументы, все же не поняли, чего мы, собственно, хотели, что они недостаточно серьезно восприняли наши опасения перед повторением оппортунистических ошибок и наши усилия сдержать отлив революционной волны и дали на это неудовлетворительный ответ.
Мне рассказывали, что Ленин уже выступил против «левых» ошибок в Исполкоме (Коминтерна.—Ред.) и на заседаниях некоторых делегаций. Но сам я еще не слышал выступлений Ленина по этим вопросам тактики. И вот он говорил, говорил более резко и беспощадно, чем все, кого я слышал до сих пор. И все же я не чувствовал себя оскорбленным его словами. Ленин умел убеждать, он излагал трудные, запутанные проблемы очень ясно и просто. Так мог говорить только человек, обладающий огромными теоретическими знаниями и глубоким пониманием того, что чувствовали и о чем думали рабочие массы. Он более четко и ясно, чем я сам, мог высказать, что волновало меня, с какими заботами и сомнениями мы боролись. Я испытывал чувство стыда и облегчения одновременно: именно так обстоят дела и так за них следует приниматься, чтобы вышел толк. Как же я сам не увидел этого!
Конечно, я не сразу полностью осознал урок, данный нам тогда Лениным. Кое-что мне стало ясным лишь позднее, во время изучения его трудов. А многое я должен еще и сегодня изучать все снова и снова. Но когда я стою перед трудными задачами, то часто вспоминаю об этом уроке Ленина.
«Незабываемый Ленин». Воспоминания немецких товарищей (Перевод с немецкого) М., Госполитиздат, 1958, стр. 100—101.