Глава двенадцатая
ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ
ИЛЬИЧ В ГОСТЯХ У НАС
Летним днем 1920 года раздался звонок у парадной двери. Как всегда, промчавшись по коридору, я открыл дверь. Передо мной стоял неожиданный гость — Владимир Ильич. Он не бывал еще ни разу в нашей квартире на Манежной улице.
— Анюта дома? — спросил он, заходя в переднюю.
— Дома, дома, пойдемте, — потащил я его в комнаты, сияя от радости, и закричал: — Анна Ильинична, смотрите, кто к нам пришел!
Анна Ильинична поспешила навстречу из своей комнаты и, увидев брата, нежно обняла его, поцеловав в лоб. Владимир Ильич поцеловал ей руку, и, обнявшись, они подошли к дивану и сели.
— Как же это ты, Володюшка, хоть бы позвонил, что собираешься нас навестить. Ведь мог и не застать случайно, — сказала Анна Ильинична.
— Да что же предупреждать, не на званый пир, да и рядом совсем. Я ведь случайно. Вышел прогуляться да и махнул через Троицкие ворота. Зашел поглядеть, как вы устроились, — возразил Владимир Ильич, осматриваясь, и шутя добавил: — Да вы, я вижу, куда просторнее живете, чем мы на своей верхотуре!
— А что, переселяйтесь к нам! Мы вам самую большую комнату отдадим, да еще с какой картиной! Уральские горы! — вмешался я в разговор, но в этот момент раздался снова звонок.
Анна Ильинична насторожилась и встревожено посмотрела на брата, который вдруг весело расхохотался, закинув голову.
— Ты что, Анечка? Держу пари, что это мои «хвосты» потеряли меня в Кремле и теперь разыскивают! Узнай там, Гора, кто это?
Мы его, конечно, поняли: «хвостами» он иронически называл свою охрану, с присутствием которой после покушения в 1918 году ему пришлось мириться, хотя он по-прежнему ворчал и считал ее вовсе ненужной.
Действительно, когда я спросил через дверь: «Кто там?» — послышался голос Роберта Габалина, начальника охраны:
— Это я, Гора!
Я открыл дверь. Роберт встревоженным голосом спросил:
— Скажи, пожалуйста, Владимир Ильич у вас?
— Здесь, у нас. Он только несколько минут как пришел.
— Ну, слава богу, а то мы с ног сбились, потеряли его. Понимаешь, взял и ушел потихоньку из квартиры через черный ход, а наши ребята не проследили и потеряли его из виду. Хорошо, догадались у часовых спросить в Троицких воротах. Ты ему ничего не говори, что я здесь, — попросил Габалин, но я не выдержал и рассмеялся.
— Чего уж там — не говори! Он сам раньше нас догадался, что это вы его разыскиваете, кто еще может быть?
Выслушав мой рассказ о его поисках, Владимир Ильич только посмеялся. Анна Ильинична стала выговаривать брату за его пренебрежительное отношение к своей безопасности. На его жизнь покушались не раз. В январе 1918 года в Петрограде, когда Владимир Ильич ехал в автомобиле с швейцарским коммунистом Платтеном, их машина была неожиданно обстреляна; Платтен тогда рукой пригнул голову Ленина, и благодаря этому Владимир Ильич остался невредим. Время было тревожное, обстановка — напряженная, опасность подстерегала всюду.
Иностранные и белогвардейские агенты шныряли по Москве, учиняя диверсии, совершали убийства партийных и государственных руководителей, дипломатических представителей.
Был случай, когда бандиты напали на машину Ильича в Сокольниках, на окраине Москвы, высадили всех и уехали, к счастью никого не тронув.
В другой раз, это было при мне, мы ехали в Горки в большой открытой семиместной машине. Впереди сидели шофер Степан Гиль и Роберт Габалин; на приставном кресле, как всегда, Владимир Ильич — это было его излюбленное место, — на заднем сиденье располагались Мария Ильинична и я.
При выезде на Серпуховское шоссе у деревни Нижние Котлы, перед железнодорожным мостом, дорогу машине преградила группа вооруженных лиц, одетых в штатское, и, когда мы остановились, потребовала документы. В волнении Мария Ильинична схватилась за борт машины так, что побелели пальцы. Шофер тихо сказал одному из них, видимо старшему, подошедшему к машине с револьвером в руке: «Это — Ленин!» — «Отставить, товарищи!» — крикнул тот своим, чтобы они опустили оружие, и, сунув голову под брезентовый верх, узнал Ильича.
— Простите, товарищ Ленин, что задержали вас; рабочий патруль, проверяем... мало ли кто!..
Мы спокойно тронулись дальше в путь, и я заметил при этом, как Мария Ильинична прятала в сумочку небольшой браунинг: она готова была оружием защищать своего брата.
ВНИМАНИЕ КО ВСЕМУ, ЗАБОТА ОБО ВСЕХ
Владимир Ильич был неизменно аккуратным и строгим, требовательным как по отношению к окружающим работникам, так и к самому себе. Он мог быть справедливо жестким и суровым, когда этого требовали интересы революции, интересы государства.
В нем совершенно отсутствовали элементы эгоизма и честолюбия: Ленин оставался простым и для всех доступным. Его обращение с людьми покоряло своей непосредственностью; его личная скромность, чуткость и заботливость до мелочей заслуживают того, чтобы быть примером для любого работника — большого и малого.
Все, кому привелось в жизни хоть раз встретить с В.И. Лениным и побеседовать с ним, с необычайной теплотой вспоминают о его чуткости и заботливом отношении к человеку.
Курсант Барменков, который нес в Кремле караульную службу, получил летом 1921 года письмо от своих родителей, тамбовских крестьян. В письме они сообщали, что их постигло несчастье: во время пожара сгорела хата, и в огне погибло все имущество. Расстроенный Барменков написал письмо Ленину о помощи и попросил своего друга Шлика, исполнявшего обязанности разводящего, попробовать передать письмо родителей и его заявление товарищу Ленину. Шлик передал оба письма в тот момент, когда Владимир Ильич шел утром по коридору в свой кабинет.
Не прошло и двух недель, как Барменков получил новое письмо, на этот раз радостное. Его старики сообщали, что по какому-то распоряжению из Москвы волостной исполком предоставил им денежную помощь и отпустил лес на постройку новой избы. Это было результатом личного вмешательства Владимира Ильича.
Таким же чутким был Владимир Ильич и в семейной жизни. В течение семи лет мне приходилось соприкасаться с ним в домашней обстановке, и я никогда не забуду, как отечески внимательно и заботливо относился он всегда к своим близким, в том числе и ко мне.
Известно, что условия жизни в период военного коммунизма, когда повсюду дарила разруха, отличались многими несообразностями, отсутствием привычного порядка.
В начале 1920 года, через год после смерти Марка Тимофеевича, Анна Ильинична собралась съездить в Петроград— навестить родные могилы на Волковом кладбище. Узнав об этом, Владимир Ильич уговорил сестру взять на всякий случай нечто вроде охранной грамоты, чтобы мы могли без особых приключений совершить эту поездку и возвратиться благополучно в Москву.
Адресовалась записка тогдашним петроградским руководителям и «всем товарищам железнодорожникам». Текст ее, написанный рукой Ильича, гласил:
«Прошу оказать содействие для скорейшего (это слово было дважды подчеркнуто) проезда из Москвы в Петроград и обратно Анне Ильиничне Елизаровой и ее приемному сыну Георгию Лозгачеву. С коммунистическим приветом Вл. Ульянов (Ленин)».
Не оставлял Владимир Ильич без внимания и некоторые мои просьбы.
Ответственные работники Совнаркома, в том числе и сам Владимир Ильич, пользовались пропусками в Кремль иного образца, нежели остальные сотрудники. Невинное мальчишеское тщеславие подмывало меня получить такой пропуск с золотыми буквами на обложке. И вот в конце 1920 года, когда истекал срок действия пропусков, я зашел в кабинет к Владимиру Ильичу, предварительно убедившись, что у него нет посетителей.
— Владимир Ильич, у меня пропуск кончается! Нужно новый.
— Ну что же, я скажу, чтобы выписали новый, раз кончается.
Я подошел поближе и, поглядывая на него, замялся.
— Ну, говори, что у тебя там еще на уме, что-то никак не выговоришь! — улыбнулся Владимир Ильич.
— Да... мне хочется, такой же пропуск чтобы был, как у вас!
Владимир Ильич весело рассмеялся:
— Я уже по глазам вижу, что ты не просто так стоишь, мнешься! — И нажал кнопку звонка.
Вошла Лидия Александровна Фотиева, секретарь Владимира Ильича. Продолжая смеяться, Владимир Ильич обратился к ней, показывая на меня:
— Вот вам, пожалуйста, Лидия Александровна! Пришел Горка и требует наркомовский пропуск, чтобы был такой же, как у меня. Придется дать, как вы думаете? Выпишите ему, пожалуйста, новый пропуск, так и быть.
Обрадованный, я быстро обнял Владимира Ильича, прижавшись щекой к плечу, и помчался за Лидией Александровной. Владимир Ильич добродушно улыбался и ласково махнул мне рукой, принимаясь за прерванную работу.
В начале 1921 года, завидуя некоторым своим сверстникам, я признался Анне Ильиничне, что мне страшно хотелось бы иметь велосипед. Она разочаровала меня своим ответом:
— Ну где же его взять, Горушка? Их ведь не продают, да и стоит он, верно, немалые деньги.
Я больше не возобновлял этого разговора, поняв, что не так-то легко Анне Ильиничне исполнить мое желание. Пришлось забыть об этом. Вдруг в один прекрасный день на квартиру приводят велосипед. Я обращаюсь к Анне Ильиничне:
— Это вы мне достали велосипед?
— Нет, — смеется, — я уж, наверно, сразу бы сказала. А что, ты доволен подарком?
— Ой, ну как же, мне давно хотелось! Но кто же тогда, скажите, пожалуйста?
— А про Володю ты забыл? Это он, его подарок. Дошел до него слух, что ты очень уж мечтаешь о велосипеде, ну и решил тебе сделать это удовольствие. Не забудь поблагодарить его!
Я бросился к телефону, вызвал кабинет Владимира Ильича и с жаром стал благодарить его за замечательный подарок. Он только добродушно смеялся в ответ.
С этим велосипедом, однако, в первый же день получился конфуз. Позабыв о необходимости приобрести для него номер, как это положено, я принялся беспечно разъезжать по московским улицам, что и привело к печальному результату: первый же попавшийся милиционер отобрал у меня велосипед и сдал его в отделение милиции. Опечаленный, я прибежал в Кремль и явился со своим горем к Владимиру Ильичу:
— Владимир Ильич, я к вам!
— Вижу, что ко мне; у тебя случилось что-нибудь?
— Велосипед у меня забрали.
— Кто забрал, где, как это могло быть?
Немного смущенный, ибо я же, собственно, и был виноват в происшедшем, объясняю, что ездил на велосипеде без номера и теперь он находится в милиции.
Пожурив меня немного за оплошность, Владимир Ильич написал на служебном бланке ходатайство с просьбой возвратить велосипед.
— Смотри же, Гора, я поручился за тебя, не подведешь?
— Ну конечно же, не подведу, Владимир Ильич! Так уж случилось, сам я виноват!
Поблагодарив, я взял записку и помчался в 8-е отделение милиции, где дежурный с удовольствием выполнил необычную просьбу, подписанную самим товарищем Лениным. Все сотрудники, бывшие на работе в эту минуту, сгрудились вокруг дежурного: каждому захотелось собственными глазами прочитать написанную Лениным записку.
В 1921 году жестокая засуха почти полностью погубила урожай на огромной территории от Поволжья и Дона до Западной Сибири, особенно поразив степные края. Голод и эпидемии охватили сорок губерний с населением более 30 миллионов человек.
Был образован Комитет помощи голодающим (ЦК Помгол). Не оставались в стороне и кремлевские большевики: жертвовали всем, что имели, брали в свои семьи голодающих сирот. Семья Ф. В. Ленгника (товарища В. И. Ленина по сибирской ссылке) кроме осиротевшей Нины Барамзиной, потерявшей в один день отца и мать, взяла к себе еще маленького сироту-башкира Нургату; Анна Ильинична, принявшая к себе Митю Барамзина, отдала в фонд помощи хранившееся в «заветном» сундуке старинное столовое серебро, некоторую сумму денег.
Не мог остаться в стороне и Владимир Ильич. Однажды я зашел на квартиру к «нашим». В прихожей, на сундуке, лежали кучкой бумажные деньги, кое-какие ценности, вроде брошек, колечек. Скорее всего — Марии Ильиничны. Узнал ее золотые карманные дамские часики (точно такие же были у Анны Ильиничны). С любопытством открыл невзрачную на вид коробочку, оклеенную коленкором.
Внутри, на бархатной подкладке, лежала большая золотая медаль с тисненой надписью «преуспевающему». Я видел ее впервые, но угадал — это же медаль, полученная 35 лет тому назад лучшим учеником Симбирской гимназии Владимиром Ульяновым! О ней мне не раз рассказывала Анна Ильинична. Я направился в спальню; Надежда Константиновна работала за письменным столом. Недомогала, опять запретили врачи посещать службу в Наркомпросе. Не помню уж, в каких выражениях, но я забормотал что-то насчет медали, что надо бы ее «спасти». Что, мол, конечно, я все понимаю, но все- таки...
Надежда Константиновна, выслушав мои излияния, спокойно ответила:
— Ну и что же? Что ты в этом нашел особенного, о чем жалеть? Как все, так и мы. Что у Володи было, то и отдал. А у меня — так и вовсе нет ничего.
У Владимира Ильича была одна-единственная ценность, с которой он не расставался. Остались у него, как дорогая память, старенькие отцовские часы с ключиком на черном шелковом шнурке. Многие видели их в руках Владимира Ильича. До самой своей смерти пользовался ими Ленин, не признавая никаких новых.
Спустя 35 лет, в 1956 году, проходя по залам Центрального музея В. И. Ленина, я с удивлением и радостью увидел в витрине, под стеклом, в знакомой коробочке, знакомую медаль. Она была все-таки «спасена», и, разумеется, без ведома ее хозяина.
ШАХМАТНЫЕ БАТАЛИИ
Дмитрий Ильич окончательно покинул Крым в конце 1921 года и по приезде в Москву поселился с супругой в нашей квартире на Манежной улице. Характер его за прошедшие годы почти не изменился, это был по-прежнему живой и общительный человек.
Мне шел шестнадцатый год; я становился, по выражению Дмитрия Ильича, «маленьким мужчиной», которому заметно недоставало мужской дружбы и мужского влияния, особенно после смерти Марка Тимофеевича.
Может быть, поэтому я так крепко привязался к Дмитрию Ильичу.
Дмитрий Ильич, как и Владимир Ильич, был не только страстным охотником, но и отличным шахматистом. Память у него была феноменальная; для него, например, не представляло труда играть вслепую, не глядя на доску. Он частенько приходил ко мне в комнату, ложился на широкий диван, закуривал и предлагал сыграть партийку-другую в шахматы.
Я усаживался за свой стол, расставлял на доске фигуры, и, как положено, мы загадывали, кому играть белыми, кому — черными. Дмитрий Ильич задавал убийственный вопрос, от которого страдало мое самолюбие:
— Ну, так сколько тебе дать вперед?
Это означало, что мой партнер, зная о своем превосходстве, еще до начала игры великодушно предлагал лишить себя одной крупной фигуры, а то и двух, чтобы Уравнять силы и повысить мои шансы Пытаясь соблюсти достоинство, я протестовал:
— Дмитрий Ильич, ну что это за игра будет, совестно же!
И тут же сдавался, снимал с доски «лишние» фигуры противника.
Бесполезное дело: все равно я неизбежно проигрывал! Лежа на диване вверх лицом, Дмитрий Ильич курил и, глядя в потолок, диктовал мне ходы. Как он мог их запомнить и следить за положением фигур на доске, которая стояла передо мной? Во время игры он мог разговаривать о совершенно посторонних вещах, и все- таки помнил каждый ход. Мало того, он еще ловил меня на ошибках и предупреждал об опасности. Даже милостиво разрешал брать ход назад. Я старался изо всех сил, но в результате получал мат. Редко-редко мне удавалось выиграть партию, а если я оказывался способен на серьезное и длительное сопротивление, Дмитрий Ильич радовался вместе со мной, а я забывал, что он-то вел всю партию без королевы или пары сильных фигур.
Помимо обычной игры, Дмитрий Ильич любил придумывать несложные шахматные задачки и заставлял меня решать их самостоятельно. Шахматист из меня серьезный не получился, но под влиянием таких людей, как Мария Александровна, Марк Тимофеевич, Дмитрий Ильич, я навсегда полюбил эту умную и серьезную игру.
К сожалению, мне ни разу не приходилось наблюдать шахматной баталии между Владимиром Ильичем и Дмитрием Ильичем. У Владимира Ильича не находилось свободного времени для этого, и для меня так и осталось неизвестным, кто из двух братьев был сильнее за шахматной доской.
ПУТЕШЕСТВИЕ В АНГЛИЮ
Весной 1922 года я завершил среднее образование, впервые за все время проведя четыре года в стенах одной и той же школы. К этому времени я изучил еще и латинский, прослушав курс в добровольной группе.
Анна Ильинична поинтересовалась как-то, не желаю ли я познакомиться с английским языком. Я согласился довольно равнодушно и на протяжении трех месяцев ходил по вечерам к одной полуслепой старушке, Елизавете Циммерман, англичанке по рождению, бывшей замужем за поляком, дальней родственнице наркоминдела Г. В. Чичерина — что-то вроде двоюродной тетки.
За короткий срок я усвоил основы грамматики и правописания, одолел трудное английское произношение и научился беглому разговорному языку, не задаваясь даже вопросом, для какой цели все это мне нужно. Я и не подозревал, что об этом за меня заранее подумали Анна Ильинична и Владимир Ильич.
В середине лета я уехал в Саратов погостить у родных. Не прошло и месяца, как мы получили телеграмму довольно странного содержания: «Выезжай срочно, чтобы поспеть на морской пароход. Высылаю тридцать рублей на дорогу. Елизарова».
Я терялся в догадках: о каком пароходе (да главное— морском!) говорится в телеграмме? Единственное, что мне в конце концов пришло в голову, это то, что Анна Ильинична собралась съездить куда-то за границу и хочет взять меня с собой.
«Куда же? Наверное, во Францию, — почему-то решил я. — Эх, да ведь это же было бы замечательно!»
Не дожидаясь моего возвращения, Анна Ильинична уже начала готовить меня в дорогу, пересматривая и приводя в порядок мой несложный гардероб. Однако приехав, я не заметил, чтобы Анна Ильинична сама готовилась к путешествию.
После обеда раскрылись все тайны и загадки.
— Ты в этом году закончил среднее образование, Гора, — начала приемная мать, усадив меня около себя на диван, — и мне хотелось как-то особенно отметить это немаловажное событие в твоей жизни. Я решила посоветоваться с Володей, и знаешь, что за мысль пришла ему в голову? «А что ты скажешь, — говорит, — насчет поездки за границу? Не пассажиром, конечно, а, например, простым матросом? Теперь это, пожалуй, можно будет обмозговать. Пусть потрудится наравне с другими, все-таки ему уж семнадцатый год, не маленький, вот и будет у него приятное с полезным».
— Понимаешь ли, мы этот вопрос давно уж обсуждали. Самое трудное было для меня решить, куда же именно отправить тебя. Я специально поехала для этого в Петроград и разговаривала там с одним руководящим товарищем из Балтийского пароходства — Иваном Ионовичем Яковлевым, и он привел мне несколько возможных вариантов, которые один за другим пришлось отвергнуть, и вот почему. Пароход «Декабрист» пойдет в Аргентину, в Южную Америку, но, честное слово, я что-то просто побоялась тебя туда послать. Другой — «Трансбалт»— отправится вокруг Европы и Азии в рейс до самого Владивостока...
— Эх, мне бы такое путешествие проделать,— вырвалось у меня, — вот интересно!
— Да, сама знаю, что интересно, но ты представь себе, ведь «Трансбалт», проделает этот путь чуть ли не за полгода! Ты, я надеюсь, не отказался от намерения учиться дальше? Год-то пропадет, июль месяц у нас сегодня, а не январь. И этот вариант пришлось отвергнуть.
— Когда я вернулась обратно, — продолжала Анна Ильинична, — мы решили остановиться вот на чем: ровно через четыре дня отправляется с грузом леса в Лондон торговое судно «Карл Маркс». Если ты не прочь, можешь на нем совершить плавание в качестве матроса, как член команды. Тебе, кажется, даже и жалованье будут платить, как рядовому матросу. Зато, конечно, ты и работать должен будешь, как и все, ничем не отличаясь от других. Ну, как ты решаешь?
— Да что там спрашивать меня? — воскликнул я.— Поеду, конечно, кем угодно поеду!
— Ну, тогда имей в виду: завтра же нужно выезжать в Петроград, не теряя времени. «Карл Маркс» возвращаться будет через два-три месяца.
Я был в возбужденно-радостном настроении.
— Ну и ну! Здорово! — все еще не мог я прийти в себя. — Так вы, значит, давно уже все с Владимиром Ильичем обсудили! А мне-то невдомек, что это Анна Ильинична агитирует меня английский язык учить, с ребятами из коминтерновской молодежи вдруг знакомит, английские газеты выписала — практиковаться в чтении! Я только сейчас все по-настоящему понял. Большое спасибо вам! — И я от души расцеловал Анну Ильиничну.
— Это Володю в первую очередь надо благодарить,— сказала Анна Ильинична, — я без него ничего не сумела бы сделать. Но поблагодаришь, когда возвратишься, а сейчас надо поспешить со сборами, некогда в Горки ехать, да и Володя все еще прихварывает что-то, переутомился.
— Теперь вот еще что, — добавила она, — мы наметили в спутники тебе Мишу Ленгника. Фридрих Вильгельмович1 дал свое согласие. Миша постарше тебя, а главное — посерьезнее, ты же у меня частенько легкомысленным бываешь, а с Мишей я буду поспокойнее за тебя. Одно плохо: Миша совершенно не знает английского языка. Тут уж придется тебе быть за старшего и помогать ему.
Через несколько дней груженное лесом чуть ли не до трубы торговое судно «Карл Маркс» водоизмещением 5000 тонн покинуло Петроградский порт и по Морскому каналу взяло курс на видневшийся в утренней дымке Кронштадт. На его борту отплывали в качестве матросов Георгий Лозгачев и Михаил Ленгник. Они уже чувствовали себя «морскими волками»: обоим вместе исполнилось 35 лет.
Семисуточный переход до берегов Англии, сопровождавшийся порядочной качкой, я выдержал превосходно. Мои скромные познания в английском языке безусловно пришлись как нельзя более кстати. Прогулки по Лондону и знакомство с его достопримечательностями, посещение Гулля, где наш «Карл Маркс» грузился углем, поездка через Кильский канал с его двенадцатью воздушными мостами, шторм в Балтийском море — все это наполнило меня, 16-летнего юношу, неизгладимыми впечатлениями.
Отправив меня в плавание, Анна Ильинична под именем Анны Ивановны Егоровой выехала тоже за границу, в Латвию (Прибалтика тогда еще не входила в Советский Союз), подлечиться в санатории на Рижском взморье, откуда вела переписку со мной через наше торгпредство в Лондоне.
Нечего и говорить, насколько горячо благодарил я Владимира Ильича за его чудесный подарок, встретившись с ним по возвращении в Москву!
КРАЙНИЙ ШКАФЧИК
За девять лет обучения я вынужден был переменить шесть школ. Учился я в годы, насыщенные такими значительными событиями, как первая мировая война, Февральская и Октябрьская революции. В период 1918—1921 годов в школе, как и всюду, царил настоящий хаос. Все это не могло не отразиться на качестве обучения, и, посоветовавшись с Анной Ильиничной, я решил затратить еще год на улучшение своего общего образования, поступив на последний курс рабфака при механико-электротехническом институте. Это одновременно давало возможность быть принятым в вуз без вступительных экзаменов.
Владимир Ильич одобрил наш план и потом живо интересовался моими успехами, расспрашивая обо всем, что касалось учебы.
Расспрашивая меня о том, в чем я в настоящий момент нуждаюсь, Владимир Ильич вызвался помочь необходимой литературой, которую не всегда было легко приобрести.
— Тут мне, знаешь, приходит масса всяких книг,— сказал он, — посмотри, может быть, кое-что и для тебя найдется полезного?
Ему, действительно, доставляли массу книг, нужных и ненужных. Издательства, видимо, высылали обязательный экземпляр каждой вышедшей книги, не задумываясь, в какой степени они интересны Ленину.
Пользуясь разрешением Владимира Ильича, я довольно бесцеремонно копался у него в шкафах, ища нужные мне книги и пособия. Вряд ли ему могло быть по душе подобное хозяйничание.
Во время одного такого визита Владимир Ильич, указав на нижнее отделение стоявшего у входной двери шкафа, заявил:
— Гора, видишь тот крайний шкафчик внизу, слева? Это будет твой шкафчик, и здесь ты можешь в любое время выбирать, что тебе нужно из книг. — И, улыбнувшись, так как вид у меня был недоумевающий, добавил:—Я сам буду туда откладывать все книги, которые могут оказаться подходящими и полезными для твоих занятий на рабфаке. Только не забывай, если меня не будет, показывать Лидии Александровне, что берешь: она запишет себе для порядка.
Объяснив все это, Владимир Ильич добродушно рассмеялся, откинулся на спинку стула и добавил, лукаво прищурившись и погрозив мне пальцем:
— И давай договоримся, чтобы больше по всем шкафам самовольно не лазить! Согласен?
— Ну еще бы! — воскликнул я. — Да вы бы давно мне так сказали!
— А теперь иди, Горка, — взглянув на часы, посерьезнел сразу Владимир Ильич. — Ко мне сейчас должны прийти с деловыми разговорами.
В середине 1956 года мне пришлось впервые ознакомиться с небольшой запиской Владимира Ильича, адресованной Анне Ильиничне. Записка, по-видимому, относится к концу 1922 года. В ней говорится о книге, скорее всего по политэкономии, которую я просил Владимира Ильича достать для меня.
«Дорогая Анюта! Вышло вот что:
Оказалось, что книга эта из «Соц. Академии», откуда книги запрещено давать на дом.
Для меня сделали исключение!
Вышло неловко, — по вине моей, конечно. Надо теперь особенно строго присмотреть за тем, чтобы Гора быстро и дома книгу прочел и вернул.
Если надо, я могу поручить поискать в другом месте,— чтобы книгу эту мне достали в собственность.
Твой В. У.».
Подчеркивания в тексте записки были сделаны самим Владимиром Ильичем.
Примечания:
1 Ф. В. Ленгник, отец Михаила, старый большевик, был в енисейской ссылке одновременно с В. И. Лениным, в 1898 году.