Глава третья
ЗАПАХИ МОРЯ
БЕГСТВО МАТЕРИ
Проснувшись следующим утром, я впервые в жизни увидел море, расстилавшееся за широким окном до самого горизонта. Тихое и гладкое, как стекло, оно сверкало изумительной голубизной под лучами весеннего солнца. В утренней прозрачной дымке невозможно было различить, где кончается морская гладь и начинается небесный свод. Ласковый и свежий ветерок с побережья доносил до меня незнакомые запахи моря.
Восхищенный, я испытывал желание сейчас же разделить свой восторг с матерью и позвал: «Мама!» Никто не откликнулся. «Мама!» — повторил я снова, на этот раз погромче, и, как был в одной рубашке, босиком, направился к дверям в соседнюю комнату. Навстречу мне спешила Анна Ильинична. Почти следом за ней вошла и Мария Александровна.
— А где же мама? — спросил я.
Нужно было что-то ответить мне, и я заметил, как на лице Анны Ильиничны промелькнуло смущение. Присев передо мной на корточки и ласково поглаживая по голове, она мягко объяснила, что моя мать уехала в Саратов с тем же поездом, с которым мы приехали накануне.
Неожиданная новость погасила мои утренние восторги; я расплакался. Анна Ильинична, ожидавшая подобной реакции, попыталась утешить меня.
- Ну, о чем же мы плачем, Горушка? — участливо спросила она. Я не отвечал, размазывая по щекам струившиеся слезы.
— Ты скучаешь без мамы, тебе жалко, что она уехала? — попыталась в свою очередь уточнить причину моего огорчения Мария Александровна.
— Да нет, — вырвалось наконец у меня. — Зачем она уехала и не попрощалась со мной!
У Анны Ильиничны вырвался вздох облегчения, и она даже невольно улыбнулась, переглянувшись с матерью.
Собственно, на этом и кончилось все недоразумение. Я поневоле должен был примириться с ночным бегством матери, которая в этот момент где-то в вагоне изливала в слезах всю боль материнского сердца. Анна Ильинична рассчитывала на худшее: она боялась трагедии расставания и, зная, что «дальние проводы — лишние слезы», уговорила мать уехать, не прощаясь со мной. На самом деле, впрочем, было не совсем так: мать рассказывала мне, как она стояла перед кроватью, где я спал, как плакала, как долго целовала меня сонного...
Я понял все. Анна Ильинична не сочла нужным скрывать от меня правду, да и не терпела лжи. Понял и согласился с ней, но чувство незаслуженной обиды не покидало меня. Ведь я ехал сюда охотно, добровольно, мать меня только провожала; я же отлично знал, что я останусь здесь, а она уедет обратно, и давно был готов к этому, еще в Саратове. Но уехать и не попрощаться!..
Веселый, общительный и жизнерадостный Дмитрий Ильич, только что возвратившийся откуда-то со связкой еще горячих, мягких бубликов, своим приходом сразу рассеял остатки «дождевой тучки», затмившей было на минуту мой маленький горизонт. Снова проглянуло солнце и заиграло море, весело подмигивая сверкающими зайчиками.
ДМИТРИЙ ИЛЬИЧ
Семья Дмитрия Ильича состояла всего лишь из него самого да его жены Антонины Ивановны, урожденной Нещеретовой. Это была молодая, стройная, темноглазая, как и Дмитрий Ильич, шатенка. Они как- то подходили друг к другу, составляя вместе приятную пару.
Антонине Ивановне в то время был всего 31 год. В детстве она очень рано осталась сиротой и воспитывалась у своего дяди, работавшего паровозным машинистом. Окончив в 20 лет фельдшерские курсы, Антонина Ивановна встретилась в 1902 году с молодым врачом Дмитрием Ульяновым, работавшим, как и она, в земской грязелечебнице близ Одессы.
Под влиянием Дмитрия Ильича Антонина Ивановна примкнула к революционному движению и уже в августе того же года была арестована. По выходе из тюрьмы они поженились. С тех пор жизнь Антонины Ивановны оказалась надолго и прочно связанной с судьбами мужа и всей семьи Ульяновых, исключительно тепло относившейся к ней.
Мария Александровна была очень ласкова с Тонечкой, как все называли Антонину Ивановну1. Они с мужем снимали верхний этаж довольно красивой и в то же время простой по архитектуре дачи, стоявшей высоко над самым берегом моря. По курьезному совпадению, над воротами красовалась табличка с надписью: «Дача Мити», точно она и названа была в честь Дмитрия Ильича. В Крыму вообще нередко можно было встретить дачи, носящие чье-нибудь имя.
— «Дача Мити», — прочел я в первый же день и, обратившись к Дмитрию Ильичу, недоверчиво спросил:— Это ваша дача, весь дом ваш?
— Ну конечно, моя, — рассмеялся Дмитрий Ильич,— раз я—Митя и живу здесь, значит, моя! — И, видя, что я готов поверить, тут же пояснил: — Нет, Гора, я шучу. Это хозяин назвал так свою дачу; нам с Тоней, когда мы подыскивали себе квартиру, понравилось тоже, что «Дача Мити», мы и решили поселиться в ней... Хорошо здесь, правда? Море совсем рядом и — «собственная» дача с моим именем, чего лучше!
— Хорошо! — согласился я. — Я бы на всю жизнь здесь остался.
Я довольно скоро привязался к Дмитрию Ильичу, который охотно занимался со мной, находя массу новых развлечений. Для меня все здесь было так необычно, интересно! И я не отходил ни на шаг от Дмитрия Ильича, везде и всюду совал свой любознательный нос, задавая тысячи вопросов.
В его комнате я наткнулся на незнакомый мне дотоле прибор со стеклышками и зеркальцами: это был микроскоп. Естественно, что я сразу же заинтересовался им, и Дмитрий Ильич (санитарный врач по профессии) раскрыл мне тайну микроскопа, введя меня в мир невидимого. Он показал, какими выглядят под микроскопом обыкновенный человеческий волос, крылышко мухи, капля воды, и я не переставал удивляться всем этим чудесам.
Сдержанная по характеру Анна Ильинична смотрела сквозь пальцы на нашу шумную дружбу с Дмитрием Ильичем: это позволяло ей меньше возиться со мной и больше уделять внимания матери. Дмитрий Ильич сам был не прочь просто по-юношески пошалить, да он и был еще совсем молодым.
«Горка разувался и бегал босиком по воде и по песку,— сообщала Анна Ильинична 7 мая 1913 года мужу, скитавшемуся где-то по сибирским дебрям. — Он блаженствует и гоняет целые дни... на глазах у меня ведет себя очень мило. Дома не вспоминает, хотя видно, когда заговоришь, что это до некоторой степени еще больное место... Чувствует большую симпатию к Мите... по приезде заявил, что он похож на меня».
С наслаждением бегал я по морскому берегу, залезал в воду, ловил беспомощных студенистых медуз, прибиваемых к берегу волной. Выброшенные на песок, они сразу же теряли свои причудливые формы, расплывались полупрозрачной массой. Доверчивые иглы-рыбы позволяли себя брать руками; Анна Ильинична придумала делать из засушенных рыбок вставочки для перьев, которыми можно было прекрасно писать.
Стояли теплые солнечные дни. Не умея плавать, я без устали барахтался в воде, удивляясь при этом, что соленая морская вода, противная на вкус, нисколько не щиплет, попадая в глаза. Дмитрий Ильич подолгу плавал. Он демонстрировал мне свое искусство — лежать неподвижно на поверхности воды с закинутыми за голову руками — и уверял, что способен даже отлично выспаться в таком положении. Накупавшись досыта, он грелся на песке под ласковыми, но коварными лучами горячего южного солнца. Это сделало вскоре Дмитрия Ильича мишенью для шуток: не рассчитав скрытой силы ультрафиолетовых лучей, храбрый спортсмен обжег плечи до волдырей.
За .столом это был большой шутник и неистощимый рассказчик всяких смешных небылиц и анекдотов, над которыми мы дружно хохотали. Тут были и кавказские шутки, и медицинские анекдоты; некоторые и до сих пор сохранились у меня в памяти.
— Скажите, какая разница между водой и родившимися близнецами? — спрашивает Дмитрий Ильич.
Все искренне недоумевают, а Анна Ильинична пожимает плечами:
— Опять, Митя, кавказский анекдот? Вроде армянской селедки, которая почему-то зеленого цвета, висит на гвозде и пищит? Тогда заранее говорю — не угадаем!
— Да нет, Аня, никакой не кавказский, — смеется рассказчик, — тут, можно сказать, без обмана, чистая наука! Как вода-то в химии обозначается, не забыла?
— Ну, вода аш два о (Н20), а близнецы при чем? Для них, кажется, формулы еще никто не придумал!
— Конечно, не придумал, потому что они к химии не имеют отношения, а только к папе с мамой. Тут уже психология начинается: папаша, услышав, что родилось вместо одного целых двое, хватается за голову и восклицает: «О, аж два!» Понятно теперь?
Взрослые хохочут над «научным» анекдотом. Я присоединяюсь к ним, хотя не совсем понимаю игру слов — «аш два о» и «о, аж два».
— А какое сходство между бурным морем и грудным ребенком? — не унимается Дмитрий Ильич. — Здесь безо всякой науки, простая догадка. — И сам же подсказывает ответ: — Оба ревут, а если потрогать, оказывается, оба мокрые!
Тут уж я первый заливаюсь хохотом.
Как и все в семье Ульяновых, Дмитрий Ильич любил музыку. Вечерами, когда затихали дневные шумы, вслед за сумерками на город сразу опускалась мягкая бархатная ночь. Анна Ильинична, усевшись в сторонке за маленьким столиком, строчила очередное письмо в Сибирь мужу. Мария Александровна, сидя в кресле, углублялась в какой-нибудь французский роман, неслышными шагами двигалась Антонина Ивановна, что-то хлопоча по хозяйству. Дмитрий Ильич приносил двухрядную гармонь и начинал негромко наигрывать незнакомые мне мотивы, иногда подтягивая сам себе чуть дребезжащим тенорком.
Сидя рядом с ним у раскрытого окна и прислушиваясь к тихо льющейся мелодии, я задумчиво смотрел в черное южное небо, словно шевелившееся от мерцания бесчисленных звезд...
РАКОВИНЫ И КАМЕШКИ
Недавний подарок Анны Ильиничны— трехколесный велосипед, — послуживший для меня, так сказать, «испытанием верности», приехал вместе со мной в Феодосию. Однако ездить по песчано-гравийным дорожкам было очень неудобно, и я почти забыл о нем, увлеченный новизной морских впечатлений. К тому же вскоре я познакомился с неким великовозрастным гимназистом, собственником настоящего двухколесного велосипеда.
Юноша приспособился катать меня, сажая не на раму, как обычно принято, а прямо на руль впереди себя; при этом я опирался ногами на выступы передней вилки. Поза у меня в таком положении была весьма неустойчивая, потому что при поворотах руля обязательно вертелся на ходу и я — то налево, то направо! Кончилось тем, что в один прекрасный день при резком рывке я сорвался со своего насеста и полетел, растянувшись плашмя и ободрав себе ладони и колени об острые ракушки.
Впрочем, моя любовь к большому велосипеду от этого не уменьшилась и не мешала мечтать о том счастливом времени, когда у меня появится свой двухколесный самокат.
«Один гимназист по соседству катает его на большом велосипеде, — писала Анна Ильинична в одном из писем мужу, — и маленький (велосипед. — Г. Л.-Е.) уже до некоторой степени в отставке. Митя смеется, что года через два-три большого потребует».
Дмитрий Ильич немного ошибся: собственный .велосипед появился у меня лишь через восемь лет, подаренный Владимиром Ильичем.
Предоставив мне более или менее полную свободу, Анна Ильинична вместе с «мамочкой» увлекалась собиранием на побережье красивых раковин или полуобточенных морской водой причудливых перламутровых обломков для разных художественных поделок, на которые она была большая искусница. Для этого покупались простые, точенные из дерева вазочки, кувшинчики, шкатулочки, которые превращались в ее ловких руках в изящные вещички. Поверхность вазочек облеплялась снаружи замазкой, в которую вдавливались, влеплялись подобранные своеобразным узором крупные ракушки; бордюр устраивался из одинаковых мелких витых ракушек. Выступившая при этом в промежутках замазка покрывалась при помощи рисовальной кисточки жидкой позолотой, разведенной на яичном белке. После просушки вазочки покрывались быстро сохнущим лаком.
Сделанные руками Анны Ильиничны вазочки были долговечны и многие годы украшали наше жилье. Сравнительно недавно мне удалось разыскать одну из них и передать Ленинградскому филиалу Музея Ленина.
Однажды мы совершили всей семьей большую прогулку на лошадях в местечко Коктебель, неподалеку от Феодосии. Эта живописная деревушка расположена также на побережье, среди скал, спускающихся к самому морю. Все побережье усеяно множеством разноцветных камешков, как в Феодосии — раковинами. Собственно, и прогулка-то была затеяна ради того, чтобы набрать камешков, не говоря уже о том, что она доставила большое удовольствие Марии Александровне, которая не в состоянии была много ходить и скучала, оставаясь одна. А тут мы все были около нее. Позднее, покидая гостеприимный Крым, мы изрядно-таки утяжелили наш багаж, увозя с собой в мешочках трофеи морского берега.
СНОВА В ДАЛЬНИЙ ПУТЬ
Несмотря на прекрасные условия отдыха у младшего сына и чудный морской климат в Крыму, Мария Александровна ни на минуту не забывала о томящейся в ссылке дочери и тосковала о ней, с нетерпением дожидаясь отъезда в Вологду. В письмах к Марии Ильиничне, отправляемых каждые два-три дня, она неизменно досадовала на затянувшееся пребывание в Феодосии.
«...ты убеждаешь нас пожить здесь дольше и не спешить к тебе, — писала Мария Александровна 21 апреля,— а я, наоборот, рвусь к тебе, родная моя, и если б могла, поехала бы завтра же к тебе... Аня настаивает пожить здесь часть мая... Говорю ей, что поеду одна, пусть она поживет еще, но она и слышать не хочет, чтобы отпустить меня одну.
Как ни красивы здесь море, природа, окрестности, но я нагляделась на все это, и не пугает меня скромная Вологда, напротив, так и поскакала бы туда...»
Между тем газеты сообщали, что в это время в северных губерниях и даже южнее Вологды свирепствовали запоздалые снежные метели... Трудно даже представить себе ту силу духа, которая наполняла сердце столько перенесшей в жизни матери, если в 78 лет она готова была «скакать» почти за две тысячи километров через всю Россию с юга на север, лишь бы разделить трудности ссылки вместе с любимой дочерью!
Анна Ильинична не торопилась с отправкой матери в северные края. Она стремилась к тому, чтобы старушка мать поосновательнее подкрепила свое ослабленное годами и переживаниями здоровье. Поводом для задержки явился отъезд Дмитрия Ильича.
«...Мне хотелось бы ехать к тебе до 20-го, но Митя собирается в Симферополь на съезд врачей и вернется, как предполагает, не раньше 20—21, просит отложить отъезд, очень жаль, всё препятствия», — сообщала Мария Александровна дочери в письме от 9 мая 1913 года.
Я радовался предстоящей поездке, так как соскучился по Марии Ильиничне. Однако Дмитрий Ильич задерживался дольше, чем он сам предполагал.
«Мы ждем не только погоды у моря, - - писала Анна Ильинична 26 мая мужу в Вятку, — но и Мити, который застрял в Симферополе в Саках. Выедем, вероятно, в начале будущей недели, вообще е последних числах мая... Горкино письмо прилагаю. С трудом усадишь его за письмо. Порой это полезно, ибо шалит через край иногда».
Наконец возвратился Дмитрий Ильич, и мы, не без сожаления расставшись с милыми, гостеприимными хозяевами, тронулись в путь, далеко на север...
Примечания:
1 Антонина Ивановна Ульянова скончалась в Москве 30 октября 1968 года в возрасте 86 лет.