Путь в Москву. У Кирова в Астрахани
Партийные организации и революционное движение и Баку и середине 1919 года уже в значительной степени оправились после поражения, понесенного в 1918 году. Советская власть тогда пала в результате иностранных интервенций - германо-турецкой и английской, опиравшихся на местные контрреволюционные группировки.
Одно время наша Красная гвардии удерживала некоторую часть юго-западного побережья Каспия, где действовала Советская власть и была провозглашена Ленкоранская Советская республика. На нее возлагались большие надежды: красный флот мог бы высадить там десант и, опираясь на поддержку красногвардейских частей и крестьянства, войти в Баку, где рабочий класс ждал момента для выступления. Однако из-за измены в штабе флота после выхода из Волги и остановки в форте Александровском корабли были там настигнуты деникинским флотом и уничтожены. Тем самым перспектива похода Красного флота на Кавказ, в Азербайджан и на этой основе развитие революции и утверждение Советской власти в Закавказье на определенное время оказались исключенными. Нужно было определить новые перспективы, к чему и как нам готовиться дальше.
Назрели и приобретали все большее значение партийно-организационные вопросы. По ним не было единой точки зрения, и это еще более осложняло положение.
Все это вместе взятое требовало новых установок для кавказской краевой парторганизации, нужна была поездка в Москву для доклада о положении дел и получения необходимых указаний. К тому же за год с лишним, после поражения большевиков на Кавказе, ни один член крайкома не был в Центральном Комитете партии. Кавказским крайкомом партии было решено, что в Москву с докладом в ЦК от имени крайкома надо ехать мне. Признаться, сам я этого хотел и был рад, когда товарищи выдвинули мою кандидатуру.
Я знал, что путь будет тяжелым и рискованным, но предвкушал радость личной встречи с Лениным. Мне тогда было 24 года.
В Баку стало известно, что в ноябре должен собраться VII Всероссийский съезд Советов (на самом деле он состоялся 5—9 декабря 1919 года). 26 сентября президиум Рабочей конференции Баку и его районов выдал мне мандат, в котором говорилось:
“Выдан сей мандат от Президиума Центральной Рабочей Конференции г. Баку тов. Анастасу Микояну в том, что он делегируется на Всероссийский съезд Советов, предполагаемый быть в ноябре м-це” [23].
Путь в Москву был один: на рыбацкой лодке пять-шесть дней по Каспию в Астрахань. Этот путь уже был освоен организованной бакинскими большевиками флотилией лодок, возивших из Баку авиационный бензин для Советской России.
Этим путем я и воспользовался. 16 октября, после изнурительного плавания в штормовую погоду, миновав деникинские кордоны, я прибыл в Астрахань.
Меня доставили к Кирову на квартиру. Дома его не оказалось. Какая-то старушка, видимо хозяйка квартиры, на вопрос, где Киров, ответила: “А он с утра в Совете, речи произносит”.
В то время в Астрахани было очень плохо с продовольствием. Потом, когда я ходил по улицам города, видел, как кое-где с рук продавались моченые яблоки, иногда попадалась вяленая вобла.
Кирову приходилось довольно туго. Ему надо было всюду поспеть, всем объяснить, разъяснить, а главное, поднять дух голодных людей.
Наконец, появился Киров. Это была моя первая встреча с ним. До этого мы были знакомы только по оживленной переписке, которая завязалась у нас около полугода назад.
Встретились мы как хорошие, давние друзья.
Я подробно рассказал ему все, что собирался говорить в ЦК партии. Особенно детально мы обсуждали конкретные вопросы помощи повстанцам в Кавказских горах, а также наметили меры по усилению вывоза бензина из Баку в Астрахань.
Человек очень живой, пытливый, умный, ясно и четко мыслящий, он мгновенно разобрался во всех тонкостях, и это было особенно приятно. Его положительное отношение к нашей позиции по тем вопросам, которые нас особенно волновали, подбодрило меня, вселило уверенность, что они будут успешно рассмотрены и в ЦК партии.
Киров приятно поразил меня своей работоспособностью, оперативностью, умением быстро схватывать суть дела и незамедлительно принимать решения по конкретным вопросам. Было видно, что все нити военной, государственной и партийной работы тянулись здесь прямо к нему, и он, опираясь на доверие товарищей, пользуясь высоким авторитетом, умело осуществлял руководство. В дни пребывания в Астрахани мы часто общались с ним, близко узнали друг друга и стали навсегда друзьями.
Киров тех дней запечатлелся в моей памяти исключительно собранным, подтянутым, необычайно цельным человеком, обладавшим к тому же очень твердым характером. И внешним своим обликом он располагал к себе людей. Невысокого роста, коренастый, симпатичный, он обладал каким-то особенным голосом и необыкновенным даром слова. Когда он выступал с трибуны, голос у него был мощный, приятный, покорявший слушателей. В личных беседах он не был многоречив. Но говорил ясно, четко, умел внимательно слушать собеседника, любил вставить острое словцо и сам был отличным рассказчиком.
Выяснилось, что Киров поддерживает постоянную связь с Лениным по телеграфу, сообщает о положении дел, запрашивает указания, передает в центр поступающую в Астрахань информацию с Кавказа.
В первый же день Сергей Миронович послал Ленину телеграмму о моем прибытии в Астрахань и предстоящей поездке в Москву. В большой телеграмме Киров сообщил Ленину обо всем услышанном от меня: о размахе восстания горцев, о мерах, которые в связи с этим собирается принять Деникин.
С Кировым мы решили, что я пробуду в Астрахани несколько дней: хотелось дождаться Федю Губанова, чтобы, как мы договаривались в Баку, ехать вместе в Москву.
Время пребывания в Астрахани не пропало у меня даром. Удалось осуществить ряд важных дел. В частности, 21—22 октября с пользой для дела я встретился с находившейся там большой группой коммунистов-армян, собиравшихся через Баку пробраться в Армению для нелегальной работы.
Обрадовался я встрече с прославленным чекистом Атарбекяном, который был правой рукой Кирова в борьбе с контрреволюцией и которого я знал еще по 1916 году в Эчмиадзине.
С тревогой ждал я прибытия Губанова. На четвертый-пятый день возникло, а затем усилилось подозрение, что он попал в лапы деникинцев. Впоследствии выяснилось, что его лодку настигли белогвардейцы, сам он был арестован и вскоре погиб.
Приходилось ехать одному. Регулярного сообщения с Москвой не было. Уехать можно было лишь с какой-либо оказией.
“Такая оказия есть,— сказал мне Киров.— Через несколько дней сюда должен прибыть со своим поездом член Реввоенсовета республики Смилга с группой военных работников. Смилга пробудет в Астрахани день-два, и ты вполне сможешь уехать с ним в Москву. Так ты попадешь туда раньше, чем любым другим способом”.
Так все и произошло. 26 октября я уехал в Москву и поезде, которым возвращался Смилга. Придавая большое значение моей поездке в Москву, Киров предполагал, что для Ленина окажется важным доклад о положении дел на Кавказе непосредственно от участника происходивших там событий. Поэтому Киров телеграммами от 24 октября Стасовой и от 27 октября Ленину и Стасовой вновь сообщал о моем выезде в Москву.