Ленин на сентябрьской партийной конференции 1920 года: если мы сплотим силы и напряжем их, победа будет за нами!
IX Всероссийская партийная конференция состоялась 22—25 сентября 1920 года. Ей предшествовал период огромных побед на фронтах, иностранные интервенты были изгнаны с территории Советской республики, разбиты полчища Колчака и Деникина. Но за несколько месяцев до конференции вновь разгорелась война. Активизировались остатки деникинских войск в Крыму, организованные Врангелем при помощи французского оружия и золота. Почти одновременно с этим империалистами Антанты было организовано наступление панской Польши на Страну Советов в целях захвата белорусских и украинских земель. Вновь пришлось послать на фронт десятки тысяч коммунистов, чтобы обеспечить скорейшую победу над белополяками и Врангелем.
Ленин открыл конференцию и выступил с политическим отчетом Центрального Комитета партии. Он коснулся главных событий международного положения, особенно изменений, вызванных нападением белополяков на Советскую Россию. Он отметил, что еще в начале года Советское правительство обратилось к Польше с предложением заключить мирный договор на выгодных для поляков условиях, с территориальными уступками с нашей стороны. Однако, видимо, империалисты и польские националисты под водительством Пилсудского неправильно поняли готовность Советского Союза к уступкам, истолковали это как слабость Советской России и решили начать военные действия, чтобы отхватить побольше территорию. Они захватили Киев и ряд других городов Украины. “Лишний раз подтвердилась истина,— говорил Ленин,— что буржуазная дипломатия не способна понять приемов нашей новой дипломатии открытых прямых заявлений” [81].
Красная Армия, собрав силы, разгромила белополяков на Украине, в Белоруссии и добралась до подступов к Варшаве. Но из-за растянутости коммуникаций, переутомления войск, плохого снабжения фронта и ряда других причин Красная Армия потерпела поражение в боях под Варшавой и отступила более чем на сотню верст назад. Однако она удержалась далеко впереди тех позиций, которые занимала до польского нападения.
Ленин сказал, что, несмотря на наше поражение под Варшавой, удар по польской армии — серьезное потрясение для самой Польши. В рабочем классе там началось брожение. Польская армия теперь разбавлена, пополнена теми рабочими и крестьянами старших возрастов, которые участвовали в предыдущей войне, в социальном составе она уже не та, что до понесенных ею поражений.
Антанта подталкивает Польшу к новой войне против нас. Однако теперь и польские мелкобуржуазные партии понимают, что война принесет лишь дальнейшее разорение, и поэтому предпочитают мир. Этот шанс мы и хотим использовать и снова предлагаем Польше выгодный для нее и невыгодный для нас мир, лишь бы избежать тяжелой для нас зимней кампании. “Если нам суждена зимняя кампания, мы победим, в этом нет сомнения, несмотря на истощение и усталость” [82].
Ленин сказал и о другом последствии контрудара, нанесенного по Польше,— воздействии на революционное движение Европы, особенно Англии. О печальной памяти “ультиматуме Керзона” он сказал: “Когда английское правительство предъявило нам ультиматум, то оказалось, что надо сперва спросить об этом английских рабочих” [83]. А рабочие выступили под лозунгом “Руки прочь от России” и стали организовывать “комитеты действий”, хотя их организации и возглавлялись, как определил тогда Ленин, “злостными меньшевиками”.
Он коснулся также задач ликвидации Врангеля. Красная Армия подтягивала силы к югу. За несколько дней до начала конференции Фрунзе был назначен командующим Южным фронтом и принят Лениным.
И мне помнится, в разгар польского наступления широко известный генерал Брусилов и еще несколько видных генералов выступили с обращением к бывшим царским офицерам: где бы они ни находились, поддержать Красную Армию в борьбе с белополяками. Это было выражением некоторого перелома в наиболее честных кругах старого русского офицерства и интеллигенции.
В области внутренней политики главным вопросом на конференции были задачи партийного строительства. С докладом по этому вопросу выступал Зиновьев.
На конференцию прибыли делегаты из разных концов страны, с разным опытом — из восточных районов Сибири, с Волги, Северного Кавказа, юга России. Были и такие, что только вышли из подполья, были делегаты от частей действующей армии.
Но отдельные выступления произвели на нас неприятное впечатление. Задавались, например, демагогические вопросы: “Будет ли соответствовать свобода критики свободе кушать персики?”—с намеком на то, что кого-то ЦК “за критику” послал работать из центра на юг. Спросила об этом Коллонтай, Ленин был вынужден отвечать и на подобные вопросы[84].
В выступлениях некоторых представителей рабочих центров России, которые вынесли на своих плечах всю горечь войны и разрухи, голода и нищеты, чувствовалось тяжелое настроение и недовольство внутренней жизнью. Очень острой критике подвергалось руководство, резко говорилось о “верхах” и “низах”, об отсутствии демократии.
Но была иногда и самая настоящая демагогия. Наиболее разнузданно выступал представитель группы так называемого “демократического централизма” Сапронов. На деле эта группа пеклась, и притом весьма односторонне, лишь о демократии без конца и края и фактически исключала централизм. Отпор ей был дан еще на IX съезде партии, но группа не унималась.
Выступали и другие представители оппозиции: Лутовинов, Кутузов — руководящие работники профсоюзов. (Затем они влились в состав так называемой “рабочей оппозиции”.)
Зиновьев, излагая линию ЦК и аргументируя необходимость изменения методов партийной работы, развития внутрипартийной демократии, как мне показалось, перехлестывал, например, в своих развязных нападках на “комиссаров, которые разъезжали в своих вагонах”, обещал “самую развернутую” демократию. Видимо, он ставил целью обезоружить оппозицию, но делал это с перебором, что на меня лично производило неприятное впечатление. Я ехал с ним из Баку в одном поезде — поезде Коминтерна, которым возвращалась часть делегатов со съезда народов Востока. Меня поразило, что Зиновьев, который не только сам ехал в отдельном вагоне, в чем мы не видели ничего особенного, но и держал себя крайне отчужденно, не общался со своими весьма уважаемыми спутниками, теперь же с трибуны конференции вдруг выступает с резкими нападками на комиссаров, которые, мол, “ездят в своих вагонах”.
Ленин внимательно слушал выступления. Их характер, их тон вызывали, видно, у него тревогу. Он счел необходимым вновь взять слово. Это было очень серьезное выступление. Ленин сказал, что некоторые речи ораторов в прениях выражают сильное переутомление, проявлявшееся в истеричности. Он заметил при этом: “Я бы не сказал, что тут демагогия. Переутомление физическое дошло до истеричности” [85].
В выступлениях Ленина проявилось глубокое понимание того, что происходит в стране, понимание причин, вызывавших недовольство, знание возможностей, которыми располагает партия в сложившихся условиях, умение выбрать из выступлений на конференции все здоровое, полезное. Например, в выступлениях представителей оппозиции было много демагогии, но Ленин пояснил, что нельзя все сказанное оппозиционерами считать демагогией. Он этим хотел облегчить положение оппозиционно настроенных делегатов, открыть перед ними возможность сплочения вокруг ЦК, вокруг тех предложений, которые принимались конференцией. Ибо Ленин отчетливо представлял, какое это не простое дело в условиях крайнего переутомления и отчаянной усталости, физического истощения и недовольства выступать с призывом к новому напряжению сил, к отрешенности от личных интересов, к откладыванию до конца войны уже назревших и перезревших вопросов. А ведь лейтмотивом ленинских выступлений на конференции было именно это: “...если мы сплотим силы и напряжем их, победа будет за нами” [86]. Пока идет война — “величайшее напряжение и никаких разговоров...” [87]
Ленин говорил на конференции о трудностях, которые партия переживала в силу условий, сложившихся за годы гражданской войны. Военная обстановка не позволяла органам партии, коммунистам часто собираться, обсуждать вопросы. Он предупреждал, что только мирные условия позволят как следует развернуть демократию и провести в жизнь, что мы намечаем. Это будет зависеть, например, от того, будем ли мы воевать с Польшей, вести зимнюю военную кампанию, или будем жить в мире.
В моменты, когда страна находилась в смертельной опасности, когда Колчак добрался до Волги, а Деникин до Орла, о какой демократии могла идти речь?
Но, выступая в прениях, Ленин подчеркнул, что уже на этой конференции требуется определить необходимые серьезные шаги в сторону развития внутрипартийной демократии, что Центральный Комитет это хорошо понимает. Ленин поддержал предложения Московской конференции по вопросу о демократии и внес несколько дополнений. В частности, он поддержал идею создать “контрольную комиссию”, которая могла бы заняться разбором поступающих в ЦК жалоб с мест на ведомства, на центральные органы. Выборы контрольной комиссии, конечно, являлись делом предстоящего X съезда партии. Но, не дожидаясь съезда, было признано необходимым выбрать временную контрольную комиссию на этой конференции.
Мы должны, говорил Ленин, поставить вопросы демократии на повестку дня сейчас, в момент опасности военной, но мы их будем ставить иначе, когда войны не будет. То есть Ленин правильно разъяснял, несколько поправляя Зиновьева и делая упор на то, что отсутствие необходимой демократии в военное время и методы работы вызывались самой обстановкой. Нельзя одни и те же методы применять в период войны и в мирных условиях.
Не буду пересказывать подробно все, что говорил Ленин, остановлюсь только на одном, как мне кажется, весьма характерном эпизоде, показывающем, сколь неустойчивым еще было положение. Ленин отметил, что “общее положение республики... улучшилось настолько, что сейчас мы имеем возможность обсуждать с большим хладнокровием: мы не ставим теперь вопроса о преждевременном прекращении конференции, как ставили несколько раз в эпоху наступления Колчака и Деникина. Бывали партийные съезды, с которых, не дождавшись их окончания, уезжал целый ряд ответственных работников прямо на фронт” [88].
И что же! Едва закончилось его выступление, еще во время заседания, Ленину передают телеграмму с Западного фронта о новом наступлении белополяков, с предложением ускорить работу конференции или отъезд с нее делегатов-военных от этого фронта. Ленин тут же пишет на телеграмме: “и то и то принять тотчас” [89]. К этому можно добавить, что в дни состоявшегося через полгода X съезда партии, проходившего во время кронштадтского мятежа, положение для многих делегатов оказалось еще сложнее.
Прения показали значительный разнобой, граничивший с отсутствием единства. Однако Ленин своими выступлениями старался сплотить партию. Не в малой степени именно благодаря этому делегаты уезжали с лучшим настроением, чем приехали. Но причины, вызвавшие разногласия, не могли быть быстро устранены, и вскоре партии пришлось вновь столкнуться с оппозицией, навязавшей ей в конце года общепартийную дискуссию.
* * *
После окончания партийной конференции Ленин участвовал в работе трех заседаний сессии ВЦИК. Он не выступал с речами, а сидел и внимательно слушал, делал записи для себя. Он внимательно выслушал доклад наркома просвещения Луначарского и содоклад Невского от комиссии ВЦИК.
Луначарского отличало особое умение строить доклад так, что он захватывал слушателей. Обсуждались новые для Советской Республики вопросы. Особенно интересным был для меня доклад наркома просвещения, жадно хотелось узнать, что нового вносится социализмом в дело народного образования.
Луначарский увлекательно говорил о задачах народного образования в молодой социалистической стране на фоне нищеты, острой нехватки школьных помещений, многие из которых были заняты военными учреждениями под лазареты или казармы. Школы не отапливались, не было дров, не было материалов для ремонта зданий. Гражданская война поглощала все. На десяток учеников выдавался один карандаш, одна тетрадь на весь год. И многие другие мрачные цифры со всей откровенностью приводил Луначарский.
Таковы последствия навязанной нам войны, говорил Луначарский. Скоро война кончится, и тогда удастся выделять больше материальных средств, чтобы достичь действительного расцвета образования от начального до высшего, ликвидации неграмотности взрослых.
Доклад Луначарского одновременно был проникнут оптимизмом. Он с восторгом говорил, как в таких условиях — при нехватке учителей, учебников — дети заполняют школы в количествах больших, чем это было при царе, когда не было такой нищеты. Дело просвещения зиждилось на энтузиазме учителей, в своей массе повернувшихся в сторону Советской власти, на поддержке рабочих и крестьян. С невероятной, невиданной ранее быстротой росло число лиц от мала до велика, которые садились за парту.
Для иллюстрации Луначарский приводил убедительные цифры по отдельным городам и деревням в сравнении с прошлым. Он показывал, какие принципиальные изменения внесены в постановку образования, какие ненужные предметы исключены — закон божий, мертвые языки — греческий и латынь. Школам придается трудовой характер. Открываются рабочие факультеты для подготовки в вузы, курсы для подготовки учителей и т. д.
Ленин внимательно слушал и что-то все время записывал. Приятно было наблюдать, как со скромностью простого труженика глава правительства и вождь партии напрягал свое внимание, весь сосредоточившись, делал заметки. Он не прерывал выступавших, не подавал реплик. Было видно, что Ленин вникает в излагаемые факты, изучает, обобщает их.
Впоследствии были опубликованы его записи по вопросам народного образования, сделанные на этой сессии. В них отмечались заслуживающие наибольшего внимания моменты из выступлений не только докладчика и содокладчика, но и ораторов, выступавших в прениях. Из этих записей видно, с каким знанием дела, как компетентно подходил Ленин к новым проблемам и нуждам образования в первой стране социализма.
После прекращения прений с мест раздались голоса — дать слово Ильичу, просьбы, чтобы он высказался. Но Ленин с места заявил, что он пришел сюда лишь для того, чтобы осведомиться о деятельности Наркомпроса, поэтому брать слово не хочет.
* * *
Следует еще, пожалуй, напомнить, что на этой сессии ВЦИК было принято заявление о войне с Польшей, в котором с нашей стороны предлагался ряд уступок, ради того, чтобы добиться подписания перемирия, избежать затяжной зимней военной кампании. В документе говорилось, что эта война не отвечает интересам ни польского, ни советского народов. В документе содержалась оговорка, что, если эти предложения не будут приняты буржуазной Польшей до 5 октября, они теряют силу.
Польша заявила о своем согласии с нашими предложениями. Военные действия были прекращены 12 октября в Риге польское командование подписало предварительные условия мира. Мирный договор был подписан 18 марта 1921 года.