ПРОЛЕТАРСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

ИСТОРИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ ИСТПАРТА

ЛЕНИНСКИЙ НОМЕР

1924

 

 

I. Смерть В. И. Ленина.

Правительственное сообщение.

Вчера, 21 января, в 6 часов 50 мин. вечера, в Горках близ Москвы скоропостижно скончался Владимир Ильич Ульянов (Ленин). Ничто не указывало на близость смертельного исхода. За последнее время в состоянии здоровья Владимира Ильича наступило значительное улучшение. Все заставляло думать, что его здоровье будет и дальше восстанавливаться. Совершенно неожиданно вчера в состоянии здоровья Владимира Ильича наступило резкое ухудшение. Несколько часов спустя Владимира Ильича не стало.

Заседающий в Москве Всероссийский Съезд Советов и открывающийся в ближайшие дни Всесоюзный Съезд примут необходимые решения для обеспечения дальнейшей непрерывной работы Советского правительства. Самый тяжелый удар, постигший трудящихся Советского Союза, как и всего мира, со времени завоевания власти рабочими и крестьянами России, глубоко потрясет каждого рабочего и каждого крестьянина не только в нашей республике, но и во всех странах. Широчайшие массы трудящихся всего мира будут оплакивать величайшего своего вождя. Его больше нет среди нас, но его дело останется незыблемым. Выражающее волю трудящихся масс Советское правительство продолжит работу Владимира Ильича, идя дальше по намеченному им пути. Советская власть стоит твердо на своем посту, на страже завоеваний пролетарской революции.

Москва, Кремль, 22 января 1924 г.

 

К партии. Ко всем трудящимся.

21 января окончил свой жизненный путь товарищ Ленин.

Умер человек, который основал нашу стальную партию, строил ее из года в год, вел ее под ударами царизма, обучал и закалял ее в бешеной борьбе с предателями рабочего класса, с половинчатыми, колеблющимися, с перебежчиками. Умер человек, под руководством которого несокрушимые ряды большевиков дрались в 1905 году, отступали во время реакции, снова наступали, были в первых рядах борцов против самодержавия, сумели разбить, разоблачить, свергнуть идейное господство меньшевиков и эс-эров. Умер человек, под боевым водительством которого наша партия, окутанная пороховым дымом, властной рукой водрузила красное знамя Октября по всей стране, смела сопротивление врагов, утвердила прочно господство трудящихся в бывшей царской России. Умер основатель Коммунистического Интернационала, вождь мирового коммунизма, любовь и гордость международного пролетариата, знамя угнетенного Востока, глава рабочей диктатуры в России.

Никогда еще после Маркса история великого освободительного движения пролетариата не выдвигала такой гигантской фигуры, как наш покойный вождь, учитель, друг. Все, что есть в пролетариате поистине великого и героического, — бесстрашный ум, железная, несгибаемая, упорная, все преодолевающая воля, священная ненависть, ненависть до смерти к рабству и угнетению, революционная страсть, которая двигает горами, безграничная вера в творческие силы масс, громадный организационный гений, — все это нашло свое великолепное воплощение в Ленине, имя которого стало символом нового мира от запада до востока, от юга. до севера.

Ленин умел, как никто, видеть и великое и малое, предсказывать громаднейшие исторические переломы и в то же время учесть и использовать каждую маленькую деталь; он умел, когда нужно, бешено наступать и, когда нужно, отступать, чтобы готовить новое наступление. Он не знал никаких застывших формул; никаких шор не было на его мудрых, всевидящих глазах. Ибо он был прирожденный вождь пролетарской армии, гений рабочего класса.

В сокровищницу марксизма товарищ Ленин внес не мало драгоценного. Именно ему рабочий класс обязан разработкой учения о пролетарской диктатуре, о союзе рабочих и крестьян, о всем значении для борющегося пролетариата национального и колониального вопросов и, наконец, его учением о роли и природе партии. И все это богатство было в руках Ленина не мертвым капиталом, а живой, несравненной практикой. «Революцию гораздо приятнее делать, чем писать о ней», — не раз говаривал Владимир Ильич. И всю свою жизнь, от ее сознательного начала до последнего мученического вздоха, товарищ Ленин отдал до конца рабочему классу. Не было и нет человека, который так глубоко был бы предан своему делу, как Ленин, не знавший в своей прекрасной жизни ничего, кроме интересов партии, пролетариата, коммунистической революции. Не было и нет человека, который имел бы такое глубочайшее чувство своей ответственности, как он. Нечеловеческая, неудержимая жажда работы, неустанная мысль, беспощадная растрата своей энергии сломили этот богатырский организм и погасили навсегда жизнь любимейшего из любимых — нашего Ильича.

Но его физическая смерть не есть смерть его дела. Ленин живет в душе каждого члена нашей партии. Каждый член нашей партии есть частичка Ленина. Вся наша коммунистическая семья есть коллективное воплощение Ленина.

Ленин живет в сердце каждого честного рабочего.

Ленин живет в сердце каждого крестьянина-бедняка.

Ленин живет среди миллионов колониальных рабов.

Ленин живет в ненависти к ленинизму, коммунизму, большевизму в стане наших врагов.

Теперь, когда нашу партию постиг самый тяжелый удар- смерть Ильича, — мы должны с особой настойчивостью выполнить его основные заветы.

Никогда Ленин не был так велик, как в минуты опасности. Твердой рукой он проводил партию через строй этих опасностей, с несравненным хладнокровием и мужеством идя к своей цели. Ничего противнее, отвратительнее, гаже паникерства, смятения, смущения, колебания для Ленина не было.

Партия и здесь пойдет по его стопам. Он ушел от нас навеки, наш несравненный боевой товарищ. А мы пойдем бесстрашно дальше. Пусть злобствуют наши враги по поводу нашей потери.

Несчастные и жалкие! Они не знают, что такое наша партия! Они надеются, что партия развалится. А партия пойдет железным шагом вперед. Потому, что она ленинская партия. Потому, что она воспитана, закалена в боях. Потому, что у нее есть в руках то завещание, которое оставил ей товарищ Ленин.

Против мирового союза помещиков и капиталистов мы будем строить наш союз рабочих и крестьян, союз угнетенных наций.

Мы твердой ногой стоим на земле. В европейской развалине мы являемся единственной страной, которая под властью рабочих возрождается и смело смотрит в свое будущее. Вокруг нашего славного знамени собираются миллионы. Смерть нашего учителя — этот тяжелый удар — сплотит еще сильнее наши ряды. Дружной боевой цепью идем мы в поход против капитала, и никакие силы в мире не помешают нашей окончательной победе.

Эта победа будет самым лучшим памятником товарищу Ленину, тому, которого, как лучшего друга, массы звали своим «Ильичем».

Да здравствует, да живет и побеждает наша партия!

Да здравствует рабочий класс!

Центральный Комитет РКП.

Москва, 22 января 1924 года.

 

Воззвание Исполкома Коминтерна.

23 января 1924 г.

Ленин — наш бессмертный вождь.

Широкие массы революционных рабочих всего мира охвачены скорбью, — скорбью по Ленине — величайшему из вождей рабочего движения. Но пусть эта скорбь не лишает нас мужества, товарищи. Вспоминая с благодарностью о бессмертных заслугах его перед всемирным рабочим движением и воодушевленные его великим примером, будем стремиться к осуществлению его исторических заветов.

Как Маркс, так и Ленин, несмотря на его смерть, навсегда останется нашим вождем. Маркс дал нам свое учение об освобождении пролетариата, — Ленин повел пролетариат по пути победоносного осуществления этого учения.

Ленин создал победоносную революционную рабочую партию — Российскую Коммунистическую Партию. С несокрушимой верой в революционную силу и будущность рабочего класса он трудился над созданием партии. Он создавал партию при невероятных трудностях и преследованиях, при непрестанной борьбе против царистской деспотии, против глубоко вкоренившихся предрассудков, против предателей-«социалистов», лже-вождей рабочих масс. В этой долголетней борьбе он создал победоносную стратегию и тактику революционного марксизма и партийное оформление коммунистического движения.

В истории международного рабочего движения деятельность Ленина открыла новую главу.

С первых же дней своей деятельности повел Ленин героическую борьбу против того изменнического, отравленного капитализмом духа, который господствовал в партиях Второго Интернационала. И когда в начале империалистической войны эти партии позорно пошли на службу к разбойничьим капиталистическим правительствам, — Ленин с гениальным предвидением провозгласил исторический лозунг пролетарской мировой революции: «Империалистическая война должна превратиться в войну гражданскую».

Вооруженный безграничным революционным мужеством, вдохновленный железной волей к победе, повел он в 1917 году русский пролетариат на борьбу за разрушение капиталистического государства.

Он первый из всех вождей современного рабочего движения ясно сознал историческое значение политического пробуждения крестьянства и необходимость создания тесного боевого союза между крестьянством и индустриальным пролетариатом при гегемонии последнего.

Раньше чем кто-либо другой он увидел в рабочих и крестьянских советах грядущую государственную форму диктатуры пролетариата. Он сплотил пролетариат вокруг лозунга: «Вся власть Советам». Он создал Советскую власть, он сделал все для ее укрепления, для освобождения ее от бешеного натиска окружавших ее несчетных врагов.

Никто из нас не забудет того удара, который был нанесен нам гнусным покушением на Ленина в 1918 г. В нашей борьбе мы ни на минуту не забудем того, что предатели рабочего класса отравленной пулей хотели сразить нашего дорогого вождя.

И Коммунистический Интернационал был основан Лениным пять лет тому назад. Ленин тогда же указал нам, в чем должна состоять задача нашего Интернационала: «Осуществление вечных идеалов социализма и рабочего движения». И, прежде всего, это была задача его собственной жизни. Никогда еще история не видала более благородного примера глубокой преданности святому идеалу освободительной борьбы трудящихся масс. Никто никогда еще не сделал так много для осуществления этого идеала, как Ленин.

Своим руководством в Коммунистическом Интернационале он дал нам прочный базис для революционного рабочего движения всех стран. Этим базисом является, прежде всего, развитое им в теории и осуществленное на практике марксистское учение о государстве и революции, о диктатуре пролетариата, а также его ясный анализ существа буржуазной демократии.

Его учение о демократическом централизме и данные им в 1903 году гениальные директивы об организации революционной работы еще и сейчас представляют собой величайшую ценность для нашей работы в этой области. Такой же величайшей ценностью являются для нас пророческие слова его последней речи на IV* всемирном конгрессе и его последняя статья о перспективах мировой революции.

Величайшее значение придавал он объединению под знаменем Коминтерна всех истинно революционных сил из различных лагерей и направлений старого рабочего движения. В один из самых серьезных моментов он дал нам лозунг завоевания масс, как необходимой предпосылки для завоевания власти и установления пролетарской диктатуры. Особое внимание уделял он революционному развитию Германии вплоть до самого последнего времени, когда мы все надеялись, что в Германии гордо подымет свою голову пролетарская революция.

Ленин был и навсегда останется бессмертным вождем пролетарской мировой революции.

Своим гениальным зорким взглядом он сумел оценить национальное пробуждение и революционный подъем народов Востока, борющихся против алчного к власти и золоту капиталистического империализма. Он отдавал себе полный отчет в мировом значении восстания народов Востока и неустанно работал над задачей привлечения их в ряды Коминтерна, и, прежде всего, его заслугой явится осуществление Коминтерном слов поэта: «с Интернационалом воспрянет род людской».

Подобную же чуткость проявлял Ленин в своем подходе к юношескому и женскому коммунистическому движению. Он ясно видел, что юношеское и женское движение нанесут последний удар главному врагу пролетарской революции — невежеству и пассивности масс.

Гигантскими шагами, — как это и предвидел Ленин, — идет вперед мировая пролетарская революция. Помня о Ленине, мы должны напрячь все свои силы в борьбе против ига капитала.

Готовьтесь к боям, революционные пролетарии всех стран! Пусть ненависть к врагам коммунизма будет так же пламенна и вечна в наших сердцах, как любовь к Ленину!

На борьбу за полное осуществление заветов товарища Ленина! К этой борьбе призывает Исполком Коминтерна все свои секции.

Мы обращаемся к миллионам наших товарищей по борьбе во всем мире с призывом:

Следуйте заветам Ленина, которые продолжают жить в его партии и во всем, что создано трудом его жизни. Боритесь, как Ленин, и, как Ленин, вы победите!

Исполком Коминтерна:

Председатель: Г Зиновьев.

Клара Цеткин — Германия.

В. Коларов — Болгария.

У. Террагини — Италия.

Р. Стюарт — Англия.

А. Штирнер — Южная Африка.

Р. Шиллер — И. К. К. И. М.

Н. Бухарин — СССР.

К. Радек — СССР.

Э. Прухняк — Польша.

И. Амтер — С. Ш. Сев. Америки.

О. Куусинен — Финляндия.

0. Унгерн-И. К. К. И. М.

Исполнительное бюро Красного Профинтерна.

А. Лозовский.

Д. Джонсон.

Макс Гаммер.

Д. Джерманетто.

 

К трудящемуся человечеству.

(Обращение II Съезда Советов СССР.)

Мы хороним Ленина. Всемирный гений рабочей революции отлетел от нас. Великан мысли, воли, дела умер. Сотни миллионов рабочих, крестьян, колониальных рабов оплакивают смерть могучего вождя. Трудящиеся России, которых он сплотил, повел в победный бой, провел через все опасности своей мудрой, железной властной рукой, сотнями тысяч толпятся у его смертного ложа. Со всех концов мира летят волны печали, траура и гнева. Враги, против которых вел бешеную борьбу пламенный революционер, невольно склоняют свои знамена. Все поняли, что закатилась яркая звезда человечества. Из гроба своего Ленин встал перед миром во весь свой гигантский рост.

На рубеже новой эпохи в веках будет стоять эта громадная фигура. Ибо Ленин был и будет, даже после своей физической смерти, вождем нового человечества, глашатаем, пророком, творцом нового мира.

Из столетий в столетия тянется череда мучительных попыток освобождения от гнета, рабства и насилия. Но впервые во всемирной истории угнетенные классы вышли на арену борьбы и победили. Впервые они укрепили свою победу стальной броней пролетарской диктатуры. Впервые городской пролетарий, крестьянин-бедняк, забитый раб бывших царских колоний почувствовали себя хозяевами новой жизни, устроителями своей исторической судьбы. Впервые в человеческой истории трудящиеся массы увидели свою собственную силу: да, они могут победить! Да, они могут построить и они построят царство труда, о котором мечтали лучшие, самые светлые головы человечества!

Отцом этого человечества уже давно назвали Ленина порабощенные народы Азии. Своим любимейшим и мудрейшим вождем считает Ленина революционный пролетариат Европы и Америки, — великих цивилизованных.континентов нашего времени. И в этой невиданной, всемирно-исторической связи, в этом мировом союзе всех угнетенных, всех порабощенных, всех трудящихся лежит залог победы над капиталом, этой дьявольской помехой общественного развития.

Неукротимым вулканом революционной энергии был Ленин, за которым бушевало целое море подземной революционной лавой. Но, впитав в себя все лучшее, что давала старая культура, имея в своих руках великолепное орудие марксистской теории, он, человек грозы и бури, вводил мощную, всесокрушающую стихию масс в гранитные берега революционной целесообразности и разума. Его способность к предвидению была колоссальна. Его умение организовывать массы было изумительно. Он был самым великим из полководцев всех стран, всех времен и всех народов. Он был полководцем нового человечества, освобождающего мир.

Ленин умер. Но Ленин жив в миллионах сердец. Он живет в могучем прибое человеческих масс. Он живет в великом союзе рабочих и крестьян, пролетариев и угнетенных наций. Он живет в коллективном разуме коммунистических партий. Он живет в рабочей диктатуре, которая грозной твердыней стоит на границах Европы и Азии.

Умирает старый мир. Распластанной, изуродованной, искалеченной лежит древняя Европа, мать капиталистической цивилизации. Веками работал европейский капитал, создавая руками рабочих чудеса техники, рыскал по всему свету, порабощая миллионы, наступал своей железной пятой на оба полушария земли. Веками укреплял он на земле царство жадности и наживы, крови, грязи и порабощения. Но, запутавшись в своих собственных сетях, обратив свою технику и науку в средства чудовищного самоистребления, он дал первую гигантскую трещину в мировой войне. Расшаталась, закачалась, готова уже рухнуть дьявольская машина капитала. Ко дну тянет капитал всю Европу и весь мир. И только одна сила, великая, освобождающая, победоносная, может спасти его: это сила трудовых масс, это энергия и воля рабочего класса, ведущего и сплачивающего сотни миллионов.

Вождем этих основных масс человечества и был тов. Ленин. Он имел все ключи к душам самой отсталой части рабочих и крестьян. Проникая в самую сердцевину человеческих пластов, он будил их самосознание, их классовый инстинкт, он выводил на дорогу самых забитых, самых угнетенных. Перед лицом сильных мира сего он бросил в подымающиеся массы простой и безумно смелый лозунг: «Вся власть Советам!». И это чудо стало совершаться. Растет и крепнет союз наших государств. Для новой жизни подымаются из самых глубоких низин новые люди, простые рабочие и работницы, крестьяне и крестьянки. Они все больше, все чаще, все решительнее берутся за рычажки государственной власти и шаг за шагом сменяют старое, дряхлое, негодное. После кровавых боев подымается на ноги наша страна, и растет царство труда, царство рабочих и крестьян.

Мы потеряли в Ленине главного капитана нашего корабля. Эта потеря незаменима. Ибо во воем мире не было такой светлой головы, такого громадного опыта, такой непреклонной воли, какие были у Ленина. Но мы бесстрашно смотрим в грядущее. Рукой мастера провел тов. Ленин наше государство сквозь строй самых крупных опасностей. Дело прочно поставлено на правильный путь. Сотни тысяч учеников Владимира Ильича крепко держат великое знамя. Миллионы сплачиваются вокруг них. И даже самой физической смертью своей отдает Ленин свой последний приказ: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

Товарищи и братья! Выше вздымайте наши красные знамена! Не знайте колебаний в нашей великой освободительной борьбе! «Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. Приобретут же они целый мир». «Пролетарии всех стран, соединяйтесь»!

Председатель II Съезда Советов Союза

ССР М. Калинин.

Секретарь II Съезда Советов Союза

ССР А. Енукидзе.

Москва, 26 января 1924 г.

 

Речь Надежды Константиновны Крупской.

(На II Съезде Советов СССР. 26/1 1924 г.)

Товарищи! То, что я буду говорить, меньше всего будет напоминать какую-нибудь парламентскую речь. Но я говорю, товарищи, представителям республик трудящихся, близким дорогим товарищам, которым предстоит строить жизнь на новых началах, и поэтому, товарищи, я думаю, что я не должна связывать себя никакими условностями.

Товарищи, эти дни, когда я стояла у гроба Владимира Ильича, я передумывала всю его жизнь, и вот что я хотела сказать вам. Сердце его билось горячей любовью ко всем трудящимся, ко всем угнетенным. Никогда этого не говорил он сам, да и я бы, вероятно, не сказала этого в другую, менее {торжественную минуту. Но я говорю об этом потому, что это чувство он получил в наследие от русского героического революционного движения. Это чувство заставило его страстно и горячо искать ответа: каковы должны быть пути освобождения трудящихся? Ответ на свои вопросы он получил у Маркса. Не как книжник подошел он к Марксу. Он подошел к Марксу, как человек, ищущий ответов на мучительные настоятельные вопросы, и он нашел там ответы. С этими ответами пошел он к рабочим. Это были девяностые годы. Он не мог говорить тогда на митингах. Пошел он в Петрограде в рабочие кружки. Пошел он рассказать то, что он узнал у Маркса, рассказать о тех ответах, которые он там нашел. Но пришел он к рабочим не как надменный учитель. Он пришел как товарищ. Он не только говорил и рассказывал, он внимательно слушал, что говорил ему рабочий. А питерские рабочие говорили ему не только о порядках на фабрике, не только об угнетении рабочих, они говорили ему о своей деревне.

В зале Дома Союзов, у гроба Владимира Ильича я видела одного из рабочих, который был тогда в кружке Владимира Ильича. Это — тульский крестьянин. И вот этот тульский крестьянин, рабочий Семениковского завода, говорил Владимиру Ильичу: «Тут в городе мне все трудно объяснить, а пойду я в свою Тульскую губернию и скажу все, что вы говорите; я скажу своим родным, скажу и другим крестьянам. Они мне поверят. Я ведь свой. И тут никакие жандармы нам не помешают».

Мы, вот, теперь много говорим о смычке между рабочими и крестьянами. Эта смычка, товарищи, дана самой историей. Русский рабочий одной ногой, одной стороной своей — рабочий, а другой стороной — крестьянин. Работа среди питерских рабочих, разговоры с ними, внимательное прислушивание к их речам дало Владимиру Ильичу понимание великой мысли Маркса, той мысли, что рабочий класс является передовым отрядом всех трудящихся. В том, что он передовой отряд, в том, что за ним идут далее все массы трудящихся, все массы угнетенных, в этом его сила, в этом залог его победы. Только как вождь всех трудящихся, рабочий класс может победить. Это понял Владимир Ильич, когда он ходил и работал среди питерских рабочих, и эта мысль, эта идея освещала всю дальнейшую его деятельность, каждый его шаг. Он хотел власти для рабочего класса, он понимал, что рабочему классу нужна эта власть не для того, чтобы строить себе сладкое житье за счет других трудящихся. Он понимал, что историческая задача рабочего класса — освободить всех угнетенных, освободить всех трудящихся. Вот эта основная идея и положила отпечаток на всю деятельность Владимира Ильича.

Товарищи, представители советских республик, республик трудящихся. К вам обращаюсь я и прошу эту идею Владимира Ильича особенно близко принять к сердцу.

Я хочу сказать, товарищи, последние несколько слов. Товарищи, умер наш Владимир Ильич, умер наш любимый, наш родной. Товарищи коммунисты, выше поднимайте дорогое для Ленина знамя, знамя коммунизма. Товарищи рабочие и работницы, товарищи крестьяне и крестьянки, трудящиеся всего мира, смыкайтесь дружными рядами, становитесь под знамя Ленина, под знамя коммунизма!

(Похоронный марш.)

 

Болезнь, смерть и похороны тов. Ленина.

* * *

21 января, в 6 часов 50 мин. вечера, близ Москвы, в Горках, умер Ленин. Миллионы трудящихся в течение долгого времени с напряженным вниманием следили за ходом болезни своего учителя и вождя.

Краткие, изредка появлявшиеся сообщения об ухудшениях или улучшениях в состоянии здоровья Владимира Ильича, тотчас отзывались болью или радостью в сердцах миллионов пролетариев.

Товарищ Ленин умер. Сознание ничем невосполнимой утраты, непоколебимое решение выполнить его дорогие заветы двинуло массы рабочих в ряды той партии, которую создал и укрепил т. Ленин. Всем Союзом откликнулись они на ее призыв. Их напряженное внимание сменилось неудержимым желанием знать сейчас же и все о своем вожде, — вот почему, в особенности в последние дни, появилось так много книг о Ленине, вот почему страницы газет полны сообщениями, воспоминаниями и статьями В. И. Ленин о его жизни, о его болезни и смерти, о его значении и его великой роли руководителя мирового революционного движения угнетенных.

Остановимся только на тех, которые касаются болезни, смерти и похорон Владимира Ильича. Первый бюллетень о кончине товарища Ленина появился в экстренных выпусках газет «Правды» и «Известий СССР» и «Рабочей Москвы» 22 января.

Бюллетень этот, подписанный всеми врачами, лечившими В. И., кратко сообщал о непосредственной причине смерти и о данных произведенного 22 января вскрытия тела умершего. 24 января появилось официальное подробное сообщение врачей о болезни и смерти В. И. В нем был изложен весь ход болезни тов. Ленина с конца 1921 года до самых последних минут его жизни. Несмотря на то, что в состоянии здоровья больного за этот период неоднократно наступали значительные улучшения, позволившие ему в октябре 1922 года вернуться к своей работе, сообщение врачей показывает, как неуклонно шло развитие болезни, приведшей к роковому концу.

22 января профессором Абрикосовым было произведено патолого-анатомическое вскрытие тела В. И. Вскрытие было начато в 11 час. 10 мин. утра и закончено в 3 ч. 50 мин. дня. Акт вскрытия был опубликован во всех московских газетах 25 января. Данные вскрытия показали, что «основой болезни умершего является распространенный артериосклероз сосудов на почве преждевременного их изнашивания (Abntitzungssclerose). Вследствие сужения просветов артерий мозга и нарушения его питания от недостаточного притока крови наступали очаговые размягчения ткани мозга, объясняющие все предшествовавшие симптомы болезни (параличи, расстройства речи). Непосредственной причиной смерти явилось: 1) усиление нарушения кровообращения в головном мозгу и 2) кровоизлияние в мягкую мозговую оболочку в области четверохолмия».

29 января в «Известиях СССР» появились беседы с врачами о болезни В. И. В общем их содержание сводится к повторению того, что уже было сказано в официальном сообщении от 24 января 1924 г. Больший интерес представляют сообщения врачей, напечатанные 31 января в 24 номере «Правды». Помимо указания на неуклонно развивавшееся улучшение в состоянии здоровья больного, начиная с половины июля 1923 года, сообщения их дают сведения о последних днях жизни тов. Ленина. Так, профессор Ферстер пишет: «Вечером в субботу 19 января Владимир Ильич почувствовал себя плохо и начал жаловаться на зрение. Ночь прошла спокойно. Утром в воскресенье он снова пожаловался, что плохо видит, но вызванный в тот день профессор Авербах констатировал полное отсутствие болезненных явлений в этой области. В роковой понедельник 21 января с утра и вплоть до начала самого припадка ничего предвещающего скорую кончину не было. Вдруг совершенно неожиданно в 6 час. вечера наступил сильный припадок, который продолжался 50 минут, при чем сознание было утрачено в такой степени, что смерть, без сомнения, была безболезненной. Я и профессор Осипов находились все время около Владимира Ильича до самой его кончины и совместно с приехавшим доктором Елистраговым констатировали смерть».

Доктор Елистратов сообщает о состоянии Владимира Ильича 21 января. Он пишет, что «в этот день Владимир Ильич был немного слабее обычного, апатичнее, больше лежал, чем обычно в последнее время, но не было никаких явлений, указывающих на возможность серьезного осложнения».

Из бесед с врачами и из официального сообщения о болезни и смерти тов. Ленина видно, что со второй половины июля 1923 г. в состоянии здоровья больного начался период медленного, но непрерывного улучшения. Это улучшение продолжалось до самого последнего дня. Смерть была неожиданным исходом. В своей статье «Шесть дней, которых не забудет Россия» тов. Зиновьев, вспоминая последние месяцы, последние педели и дни жизни В. И., подчеркивает эту неожиданность. «Давно ли Надежда Константиновна, — пишет т. Зиновьев, — говорила: «У нас все идет хорошо. Ездил на охоту. Меня не взял, — хочет без нянюшки. Занятия (чтение) идут хорошо. Хорошее настроение — шутит, хохочет. Врачи теперь все того мнения, что к лету будет говорить... И врачи все это подтверждали...». «Помню, совсем недавно, несколько недель тому назад через щелку окна мы с Каменевым и Бухариным смотрели в парк, когда Владимира Ильича вывозили на прогулку. Приветливо, с доброй Ильичевской улыбкой он снимал здоровой рукой с головы своей кепку, здороваясь с товарищами из охраны. Как просияли все они. С какой любовью смотрят на своего Ильича эти рабочие, любившие его, как дети...».

Проф. Авербах, приглашенный 20 января в воскресенье к В. И., жаловавшемуся на глаза, в книге «Умер Ленин»* (на стр. 50) пишет следующее: «Приехал я в Горки в 10-м пасу вечера. Владимир Ильич был предупрежден о моем приезде, принял меня в своем кабинете чрезвычайно радушно и проявлял большую заботливость обо мне. Надо сказать, что меня прямо поразил его вид, — до того он выглядел бодро, охотно отвечал на все вопросы, связанные с исследованием его глаз. Я убедился, что никаких изменений с этой стороны у него не произошло...». «В минувшее воскресенье я пробыл у Ильича 3/4 часа. Затем, попрощавшись с ним, я прошел в столовую, где пил чай в обществе его жены и сестры. Спустя некоторое время отворилась дверь и вошел тов. Ленин. Он чувствовал себя очень бодро, побеседовал и ушел. И через полчаса он снова вошел, при чем живо интересовался, накормили ли меня, согрелся ли я после мороза... Надо сказать, что эти прогулки из кабинета в столовую он делал, минуя несколько комнат, что указывает на то, что он физически окреп и чувствовал себя хорошо. Прощаясь, он крепко пожал мою руку. В 12-м часу он пошел спать.

Ничто не предвещало того рокового конца, который случился меньше чем через сутки спустя».

Казалось, все шло хорошо.

«А сейчас, — пишет т. Зиновьев в упомянутой статье, — позвонили: Ильич умер...

«...Через час мы едем в Горки уже к мертвому Ильичу: Бухарин, Томский, Калинин, Сталин, Каменев и я. (Рыков лежит больной.) В автосанях. Как бывало, мчишься в Горки на вызов Ильича, когда он был здоров, — как на крыльях. А теперь...

«Смотрим на звезды. Пытаемся говорить о другом. Ильич умер, — что будет, что будет? А путь так долог — целых два часа... Горки... Вошли в дом. Ильич лежит на столе. Уже успели переодеть в новую тужурку. Цветы. Сосновые ветки. Лежит в большой комнате. Тут же открыт ход на балкон. Мороз. На этом балконе летом 1920 года мы пили чай и решали вопрос о наступлении на Варшаву...». «Ильич как живой. Прилег отдохнуть. Да он же дышит. Вот - вот приподымется грудь. Лицо спокойно-спокойно. Оно стало еще добрее. Разгладились морщины. Замшевые складки в нижней части лица, ближе к шее, остались. Недавно подстригся. Выглядит совсем молодым. Лицо доброе, доброе, нежное. Кажется, только Старик недоволен, зачем мы так долго глядим на него, зачем набегает слеза. Где же видано, чтобы большевики плакали... Поцелуй в лоб — в прекрасный Ильичевский несравненный лоб. Лоб этот холоден сейчас, как мрамор. Сердце пронзилось мыслью: так это действительно навеки, навсегда».

«В два часа ночи назначено в Кремле заседание пленума Центрального Комитета. Едем поездом назад. Опоздали только на час. Вошли. Никогда не забыть и этой минуты. Сидят все 50 человек и... молчат. Гробовое молчание. По-видимому, они молчат уже довольно долгое время — с тех пор, как пришли сюда. Все они, бесстрашные ленинцы, отобранные всей партией бойцы, не раз смотревшие в лицо смерти, сидят с плотно сжатыми зубами. Слова не идут с языка. Потом заговорили. Просидели до утра. Осиротевшие. За эти часы ближе стали друг другу, чем за всю прежнюю жизнь, за долгие годы совместной борьбы».

«Во вторник весь Центральный Комитет и вся ЦКК едут в Горки...». «Прибывают все новые и новые товарищи и друзья. Первые почетные караулы у тела Ильича. Переложили его в красный гроб, в головах — небольшая красная подушка. Еще неяснее, еще добрее его лицо. Рука, как живая. Она до самой последней минуты осталась наиболее живой».

Дополнением к статье тов. Зиновьева может служить статья Мих. Кольцова «Последний рейс», помещенная в № 19 «Правды» от 24 января и вошедшая затем в сборник «Умер Ленин». Статья эта перепечатана также во многих провинциальных газетах. Просто и задушевно рассказывает автор о пребывании тела Владимира Ильича в Горках и о той обстановке, которая окружала его в последние минуты.

«Дом тихий, удобный, вместительный. Ковры стерегут тишину. Здесь каждый вершок — история, здесь каждый шаг — поле для благоговейного любования поколениям...». «Вот здесь, в креслах, на колесиках, за пюпитрами, на качалках, сидел, двигался, терпеливо и трогательно пробовал выздороветь, чтобы вновь заработать. Выздороветь, чтобы осчастливить всех тревожных, мучащихся, беспрекословно ждущих возвращения вождя к рулю, к бессменной вахте. Сюда, в большую комнату приходили к дяде Ленину окрестные деревенские ребятишки — посидеть, покувыркаться на ковре, получить улыбку, ласку, яблоко, игрушку — в подарок. Стоит неубранная елка, в бусах, свечечках и ватном инее — последняя забава маленьких друзей...».

«Печально, но спокойно и гордо дышится здесь, в комнате смерти. Нет ладанного, истошного отчаяния, мистики потустороннего мира. — Только скорбная простота и неизбежность происшедшего распада материи, организованной в великую субстанцию Владимира Ленина, вождя угнетенных классов человечества».

27 января, в день похорон В. И. вышла однодневная литературная газета «Ленин». В этой газете, посвященной памяти В. И., напечатана статья Як. Окунева «Горки». Автор статьи рассказывает о том, что было в Горках перед самым отъездом в Москву. «А в белой усадьбе, где когда-то был барственный рык, в белых комнатах — из изб, из киргизских юрт, из пепла заводов вся Россия. Бурят в меховой шапке, мужик в овчине, деревенская бабушка с клюкой, татарин в тюбетейке — вся Россия от Тихого Океана до лапландских льдов». «Он лежит на столе. Лоб — прежде всего этот лоб: упорный, крутой. Потом лучи морщинок у закрытых глаз, смеющиеся, добродушные морщинки. Верхняя губа с золотой щеточкой усов приподнята, незлобно усмехается...». «Со стола, с белой простыни — в красный гроб. Голова покойно лежит на красной гофрированной подушке. Плотный, коротенький Каменев стоит над гробом со спокойным, слишком спокойным лицом, а из широко открытых глаз сами собой светлыми горошинами — слезы. А Зиновьев вытирает глаза свои не платком почему-то, а шапкой. И Бухарин, и Радек, и Лепешинский, и Кржижановский — вся железная большевистская когорта — в слезах».

Моменту пребывания тела Владимира Ильича в Горках и пути следования в Москву посвящен еще ряд статей, помещенных в разных московских газетах 24 января. Это — «Правда», «Известия СССР», «Труд», «Гудок», «Рабочая Газета,», «Беднота», «Вечерняя Москва» и т. д.

Некоторые из статей безусловно заслуживают того, чтобы их поместить в сборники памяти Владимира Ильича, выпускаемые теперь нашими издательствами. И это надо сделать потому, что газета затеряется, ее трудно сохранить, в особенности рабочему и крестьянину, лишенным соответствующих для этого условий.

Около трех часов дня 23 января гроб с телом Владимира Ильича прибыл в Дом Союзов, где и оставался до самых похорон, состоявшихся в воскресенье, 27 января. Первоначально предполагалось положить тело Владимира Ильича в одном из дворцовых зал Кремля (статья Зиновьева). Но этот план был отменен. Ряд статей, помещенных 25 и 26 января в №№ 20 и 21 «Правды», а также в №№ 20 и 21 «Известий СССР» дают прекрасные иллюстрации момента пребывания тела тов. Ленина в Колонном зале и прощания с ним рабочих организаций. Лучшие из них — «Почетный караул» С. Минина, «Шесть дней, которых не забудет Россия» Г. Зиновьева, «Знакомый Ленина» А. Зорич, и некоторые другие будут помещены в печатаемом Госиздатом сборнике памяти тов. Ленина.

«Прекрасный зал в Доме Союзов, — пишет тов. Зиновьев в той же статье, касаясь этого момента, — стал сказкой...». «И тут началось главное, — великое, незабываемое: на улицах появился народ, рабочий класс, его дети. Что это была за прекрасная народная толпа. Бесконечный живой прибой людской волны. День и ночь, круглые сутки, в короткие зимние дни, в длинную ночную стужу на улицах Москвы стояли сотни тысяч рабочих, их матерей, жен и сестер, стояли крестьяне, красноармейцы, учащиеся, дети, весь, весь народ в ожидании своей очереди: войти в Колонный зал и пройти около тела вождя и учителя». «Уйти из этого зала было невозможно. Часами простаивал каждый из нас, наблюдая эту прекрасную толпу, вбирая в себя ее чувства».

В субботу 26 января первое заседание II Всесоюзного Съезда Советов целиком было посвящено памяти тов. Ленина. Полный стенографический отчет о нем напечатан в. ,№№ 23 и 24 «Правды» от 30 и 31 января.

Утром, в 9 1/2 часов, в воскресенье 27 января, тело В. И. было вынесено из Дома Союзов на Красную площадь. Здесь в течение почти целого дня (до 4-х часов) происходило прощание трудящихся Москвы и других, многих городов Союза Республик с тов. Лениным. Черной траурной лентой опоясали весь город шедшие стройными рядами все, кому дорог был Владимир Ильич. В четыре часа дня гроб с телом тов. Ленина был опущен в склеп.

«Никогда не забыть минуты, — пишет тов. Зиновьев, — когда вся Красная площадь, обнажив головы, пела на 25-градусном морозе «Вы жертвою пали». Никогда не забыть застывшей многотысячной толпы, когда гроб Ильича несли в склеп. Никогда не забыть биения сердец всех близких и родных. Никогда, никогда не забыть этих минут!».

В заключение повторим высказанное ранее пожелание выпустить сборники наиболее ярких, наиболее ценных статей, посвященных траурным дням 21 — 27 января 1924 года.

Н. Нелидов.

Примечания:

* Сборник под редакцией Б. Волина и М. Кольцова. Издание «Мосполиграф». Вышел 26 января 1924 г.

 

 

Отдел I. — Статьи и воспоминания.

 

Тов. Ленин.

Культ личности противоречит всему духу марксизма, духу научного социализма. Не личность является первоисточником, творческим началом исторического процесса, а развитие производительных сил — в масштабе целой страны, а на высшей ступени — в мировом масштабе. В личности, в ее идеях, в ее творчество лишь выявляются те силы, которые по существу своему стихийны и стоят вне воли человека.

Но, с другой стороны, марксизм чужд и «товарного фетишизма», того фетишизма, который склонен рассматривать товар как «вещь в себе», как нечто, имеющее ценность вне человеческого общества и человеческих отношений. И «развитие производительных сил» происходит не само по себе, а через людей, через коллективную личность. Отдельное же лицо — получает значение и приобретает интерес постольку, поскольку оно является членом коллектива.

Разница в оценке роли личности в истории резко сказалась в России, между прочим, в отношении к своим «героям», с одной стороны, у марксистов, а с другой — у социалистов-революционеров. Эти последние, благодаря своему идеалистическому мировоззрению, от преувеличенной оценки роли личности быстро пришли к культу героев, к созданию «икон», — достаточно вспомнить, например, о том, как в 1917 году они культивировали свою «бабушку». Что же касается нас, русских марксистов, то если нас и можно в чем упрекнуть, так скорее в грехе противоположного свойства, — в недостаточном внимании и интересе к личности товарищей, вообще, и к личности выдающихся деятелей нашего движения, в частности. Мы постоянно имели перед глазами лишь «массу», считались только с «массой», с коллективом. Мы как бы забывали, что во всяком коллективе выдвигаются более крупные личности, вожди, накладывающие на жизнь коллектива отпечаток своей индивидуальности. В лучшем случае, мы писали прочувствованный некролог погибшему товарищу или же сообщали о живом — внешние факты его деятельности. Попыток анализа и оценки личности, выяснения положительных и отрицательных черт в общественной и политической деятельности даже виднейших вождей движения — у нас почти не было.

Конечно, это большой пробел в жизни партии. И чем дальше тем настоятельнее сознается потребность восполнить этот пробел вообще. В частности, что касается тов. Ленина, то в отношении к нему этот пробел чувствуется особенно сильно и неотложно. Недаром, нет-нет, да и появится о нем то статья с биографическими данными, а то и целая брошюра. Почему это? Неужели только потому, что он стал, как говорится, «главой государства»? Ведь в таком случае желание знать о нем побольше могло бы быть сочтено и за праздное любопытство уличных зевак, — наподобие того любопытства, которое в 1917 году проявлялось по отношению к личности Керенского.

В чем разница между Керенским и тов. Лениным, не говоря, разумеется, о масштабе этих двух личностей? В том, прежде всего, что Керенский был «случайным человеком». Соотношение общественных сил, в известный момент революции, выдвинуло на поверхность жизни партию социалистов-революционеров, представителем которой и считался Керенский. Но всякий, кто был хоть немного знаком о нашим революционным движением, отлично знал и видел, что партия социалистов-революционеров имела в своих рядах несравненно более крупных и типичных деятелей. Случайный человек в своей собственной партии, случайно оказавшийся в центре борющихся общественных сил, Керенский мог возбуждать к себе только пустое любопытство.

Совершенно в ином положении находится тов. Ленин. Всякий политически-грамотный человек знал и понимал, насколько он неразрывно связан с самым существом нашей партии.

Недаром, в 1917 году, с первого момента своего появления в России, тов. Ленин сосредоточил на себе самую отчаянную ненависть всех буржуазных и мелко-буржуазных политиков, всех врагов революционного пролетариата; они слишком хорошо знали, что в лице вождя партии они нападают на целый враждебный класс, и что идейная победа, в данном случае, означала бы победу не над отдельным человеком, а над всем рабочим классом.

Показательно, с другой стороны, было и наше отношение к этой борьбе. Мы сравнительно очень мало уделяли внимания защите лично тов. Ленина. Зная, что этот поход буржуазии на. деле означает поход против пролетариата, мы все внимание сосредоточили на том, чтобы укреплять политические позиции пролетариата, а не на том, чтобы выгораживать или обелять тов. Ленина лично. Что мы сделали в момент гнуснейшей и ожесточеннейшей травли против него в июле 1917 года? Мы на своем партийном всероссийском съезде избрали его почетным председателем.

Этим мы лишний раз подчеркнули, что наша партия неотделима от тов. Ленина, как, в свою очередь, он неотделим от партии. И познать, изучить тов. Ленина, как литературного и политического деятеля, это значит — в единой личности познать и изучить колоссальный революционный пролетарский коллектив.

Познать тов. Ленина для нас означает познать самих себя. В этом — законное оправдание нашего интереса к его личности. Чем больше мы сделаем для ее изучения, тем больше двинем вперед знание истории нашей партии и понимание источника наших успехов и неудач, правильных шагов и ошибок.

Тов. Ленин — непременный член коллектива. Это ставит его в один ряд с нами, с рядовыми членами партии. И в то же время он — яркая индивидуальность: второго Ленина нет в партии. Поэтому, при изучении личности этого политического и литературного деятеля, необходимо всегда различать: с одной стороны — черты, общие коллективу, а с другой — индивидуальные особенности.

Первой индивидуальной особенностью, бросающейся в глаза даже человеку, наблюдающему за деятельностью тов. Ленина со стороны, является его необычайная трудоспособность. Кажется, будто этот человек никогда не знает отдыха и не нуждается в отдыхе. Изо дня в день, целыми годами, он, можно сказать,, «стоит у своего станка» бессменно, вечно за работой, то погружаясь в книги, то с пером в руке, то в заседании, на обсуждении создающегося нового политического положения, — «текущего момента».

Рядом с трудоспособностью исключительного размера идет у тов. Ленина способность неизменно, в течение всей жизни, сосредоточивать свое внимание только на одном деле, — на деле революционной борьбы пролетариата. Обратите внимание на литературную его деятельность, — на его бесчисленные статьи, брошюры и на его книги. Все они, без исключения, являются откликами только на один вопрос — на вопрос о наилучших, наиболее прямых путях пролетарской революции. Даже когда он пишет целую книгу по философии, — вы сразу видите, что работа эта вызвана задачами революционной борьбы данного момента и преследует одну цель — устранить всякие помехи с прямого пути пролетарской победы.

Эти свойства ума и характера, — исключительная трудоспособность и умение, в течение всей жизни, сосредоточивать целиком свое внимание на одной великой задаче, — являются необходимыми в наше время предпосылками для того, чтобы человек выдвинулся в своей отрасли на одно из первых мест. Но, конечно, одних этих свойств недостаточно, чтобы стать великим человеком, занять по праву первое место в известной сфере деятельности и наложить свой отпечаток на жизнь целой эпохи. Нужны еще: исключительные умственные способности, исключительное дарование, соответствующее тем целям, которым служит человек.

Говорить об исключительной, редкой остроте ума тов. Ленина.. значит ломиться в открытую дверь. Но стоит отметить, как характерную черту его умственного дарования, способность к анализу, к расчленению и выяснению смысла явлений. Нагляднее всего эта способность обнаруживается в так называемых полемических произведениях.

Присмотритесь к сборникам статей тов. Ленина: «Аграрный вопрос» и «За 12 лет». Это почти сплошь «полемика». Форма статей — почти всегда одинакова: автор приводит цитату из сочинения противника и начинает ее разбирать по косточкам. Если цитата взята из статьи писателя, который считался марксистом, то вы первое время, прочитавши цитату, не находите, что тут возразить. Но следя, шаг за шагом, за аргументацией тов. Ленина, вы ясно видите то, чего сами и не заметили бы, — то отступление от марксизма, едва заметное, которое приводит или должно привести цитируемого автора к очевидно уже неверным, явно не марксистским выводам. Этот острый анализ погубил не одну якобы марксистскую репутацию, — достаточно вспомнить П. Струве и А. Потресова, — погубил задолго до того, как эти якобы марксисты обнаружили свое подлинное лицо.

В деле анализа нет равного тов. Ленину. Что же касается синтеза, то, собственно, в литературных произведениях его он встречается, к сожалению, реже, чем это было бы желательно. Лишь изредка тов. Ленин тут же противопоставляет свою точку зрения; и тогда он нередко возвышается до пафоса, захватывающего вас с головой, делающего вас совершенно неспособным противостоять ленинской точке зрения. К сожалению, повторяю, такие страницы встречаются не часто. Обычно он обрывает статью, как только расправится с противником. А положительных выводов, синтеза — приходится искать совсем в другом месте, — в тех лозунгах, которые он дает, в тех проектах резолюций, которые он предлагает.

Обладая громадными теоретическими знаниями, тов. Ленин по всей своей природе, не теоретик, а практик. И всякая его литературная работа отражает «текущий момент», вызывается потребностями этого момента. Сплошь и рядом бывает, что его статья даже не подходит под понятие литературного произведения: это только резюме, конспект того, что глубоко продумано автором и подлежит усвоению со стороны товарищей, обязанностью которых является наполнить конспект живым содержанием, популяризировать его, придать ему литературную форму. Таково происхождение «тезисов», которые начинают приобретать все большие права гражданства в нашей партийной жизни.

Нельзя не пожалеть о том, что наш идейный вождь так пренебрежительно относится к литературной форме, к литературной обработке своих мыслей. Но упрекать его в этом не приходится, когда знаешь, что у этого человека нет в жизни минуты, которой он не отдавал бы делу.

В своей практике тов. Ленину случалось делать и ошибочные шаги. Жизнь не ждет; она торопливо требует ответа, требует немедленного решения задачи дня. А задачи эти в высшей степени сложны и нередко представляют собою уравнение с бесчисленным количеством неизвестных. Чтобы более или менее правильно решать такие задачи, мало быть теоретиком, хотя бы самым гениальным, самым последовательным, — тем более, что экономическое развитие и формы классовой борьбы постоянно дают много нового, не предусмотренного никакими теориями. И спасение здесь не в готовой теории, а в методе разрешения вопросов.

Метод дан марксизмом. Но мы знаем не мало марксистских теоретиков, прекрасно владеющих методом и тем не менее сбивающихся с правильного пути (Плеханов, Каутский и др.). И если тов. Ленин, в своей политической жизни, сумел избежать тех непростительных зигзагов, какие были проделаны многими другими, то на это должны быть какие-то особые причины.

Попытаюсь дать свое объяснение тому, почему тов. Ленину реже, чем кому-либо другому, приходилось сбиваться с верного революционно-пролетарского пути, и почему эти уклонения ликвидировались им настолько быстро, что оставались сравнительно почти незамеченными.

Лет пятнадцать тому назад среди нас, русских социал-демократов, велись бесконечные споры на тему о стихийности и сознательности. В то время, в брошюре «Что делать?», сыгравшей тогда огромную роль, тов. Ленин обмолвился по этому вопросу довольно неудачной фразой. Он формулировал решение вопроса о стихийности и сознательности в том смысле, что стихийное рабочее движение дорастает собственными силами только до идеалов тред-юнионизма, а социалистическое сознание вносится в пролетарскую среду извне. Формулировка эта явно грешила тем, что упускала из виду постоянное отражение «стихийного» рабочего движения на самой теории.

В 1904 — 1905 годах, когда началась фракционная борьба между большевиками и меньшевиками, меньшевики ухватились за эту неудачную фразу и на всех перекрестках стали обвинять тов. Ленина и в непонимании дела, и в презрительном отношении к рабочим, и вообще в семи смертных грехах. Этот поход приводил в смущение и кое-кого из большевиков, которые просили тов. Ленина разъяснить дело. Но он только пренебрежительно отмахнулся. И это понятно. В действительности, вряд ли в числе обвинителей нашелся бы хоть один человек, который в своей теории («сознательности») считался бы со «стихией» пролетарского движения в той мере, в какой считался с нею автор брошюры «Что делать?».

Как раз 1904 — 1905 годы были годами расцвета политической борьбы против самодержавия. Политические события первостепенной важности, одно ярче другого, проходили перед глазами.

Тов. Ленин жил за границей; он уже был вождем большевистской фракции, принимая самое живое участие в политической борьбе. Сношения между Россией и заграничным центром становились все оживленнее, товарищи из России появлялись в Женеве чуть не ежедневно. Тов. Ленин расспрашивал каждого приехавшего, доходя до мельчайших подробностей местной рабочей жизни. Отъезжающим в Россию — он давал наставление особенно заботиться о том, чтобы рабочие присылали в редакцию письма о фабрично-заводской жизни. Каждому приезжему из России местному работнику ставился вопрос: есть ли у вас в комитете рабочие? а если нет, то почему?

Однажды два молодых комитетчика, приехавшие из Одессы, ответили:

 — Пробовали мы ввести в комитет рабочих, но неудачно.

 — Почему?

 — Да они сейчас же потребовали, чтобы выпускать листки о заработной плате и разных мелких нуждах отдельных заводов.

Нужно было видеть, с каким негодованием обрушился Ильич на этих комитетчиков, как он отпел их, объясняя, что это требование одесских рабочих лучше всего доказывает именно пользу и необходимость выдвигать рабочих в число членов комитета.

Прошел «красный» 1905 год, прошли годы упадка, — после подавления революционного движения, появилась в Петербурге первая ежедневная рабочая газета «Правда». И работники «Правды», отделенные От Ильича тысячами верст и государственной границей, не могли не чувствовать той заботливости, того внимания, с которым относился он к видоизменившимся формам рабочего движения нового периода. Мне, как литератору, особенно трогательным казалось тогда отношение Ильича к его собственным литературным работам.

Писал он часто и много. Редкий день почта не приносила статей, написанных или Ильичом, или т. Зиновьевым. Редакция «Правды» состояла из лиц, чуждых литературной традиции, — и они усвоили себе взгляд на всякие статьи, как на материал, поступающий в полное распоряжение редакции: статьи урезывались, исправлялись, получали вставки и вообще изменялись порой до неузнаваемости. Не избегли общей участи и статьи товарищей, живших за границей. Только литератор может вполне понять, насколько тяжело работать в газете при таких условиях.

Большинство литераторов разбегалось — после одного — двух случаев такой операции с их статьями. А относительно тов. Ленина члены редакции говорили:

— Уж Ильич-то от нас не уйдет! — и кромсали его статьи без зазрения совести.

И только однажды, — кажется, в марте 1913 года, — в письме у Ильича вырвалась фраза: «при таких условиях невозможно работать в газете». Это случилось, когда на запрос, почему несколько его статей подряд не было напечатано, он получил ответ, что рукописи еще не прочитаны за недостатком времени.

Вот это-то всегдашнее самое пристальное внимание к биению пульса рабочей жизни и давало тов. Ленину тот источник, из которого черпались необходимые поправки — «на практику» к абстрактным теоретическим положениям.

Одной из трагических черт революционной борьбы пролетариата является разобщение представителей революционной теории с повседневной практикой рабочей жизни. Рабочему, отдающему лучшие силы на создание прибавочной стоимости для капиталиста, нет возможности получить достаточное образование и отдавать достаточно времени на теоретические занятия. Если же рабочий обнаружит дарование, чтобы жить, например, на литературный заработок, то он уже перестает быть рабочим, начинает вращаться в буржуазно-интеллигентской среде, и его сознание начинает определяться не пролетарским, а буржуазным или мелко-буржуазным бытием. В большинстве же случаев теоретики являются выходцами не из рабочей среды, и их бытие остается чуждым бытию пролетарскому. У тов. Ленина это разобщение сознательно доведено до возможного минимума.

Помимо постоянного пристального внимания к рабочей жизни, помогало тов. Ленину и отсутствие всякого буржуазного влияния: он никогда не поддерживал никаких буржуазных знакомств, не показывался ни в каком буржуазном «обществе». К нему приходили, но он не делал ни одного шага навстречу. И весь обиход его жизни был всегда пролетарский, если не считать груды книг в комнате. В 1917 г., в брошюре «Удержат ли большевики государственную власть», тов. Ленин мимоходом обмолвился о себе:

- О хлебе я, человек, не видавший нужды, не думал. Хлеб явился для меня как-то сам собой, нечто вроде побочного продукта писательской работы.

Это заявление способно только рассмешить всякого, кто знает жизнь Ильича. Что он никогда не думал о хлебе, о материальных интересах, — это верно. Но вместо слов «не видавший нужды» — несравненно уместнее было бы сказать — «не видавший сытости». Отсутствие развращающего влияния буржуазной сытости не могло не сыграть своей роли в том, что тов. Ленин не сбивался, не в пример другим теоретикам, на буржуазную точку зрения.

В той же брошюре, на той же 27-й странице, мы имеем возможность наблюдать, как пролетарское «бытие» (а для тов. Ленина — пристальное наблюдение за этим бытием) отражается на политическом сознании, на принятии той или иной политической линии. Тов. Ленин рассказывает:

«После июльских дней, мне довелось уйти в подполье. Прятал нашего брата, конечно, рабочий. В далеком рабочем предместья Питера, в маленькой рабочей квартире подают обед. Хозяйка приносит хлеб. Хозяин говорит:

 — Смотри-ка, какой прекрасный хлеб! «Они» не смеют теперь небось давать дурного хлеба. Мы забыли было и думать, что могут дать в Питере хороший хлеб.

«Меня поразила, — продолжает тов. Ленин, — эта классовая оценка июльских дней. Моя мысль вращалась около политического значения событий, взвешивала роль его в общем ходе событий, разбирала, из какой ситуации проистек этот зигзаг истории и какую ситуацию он создает, как должны мы изменить наши лозунги и наш партийный аппарат, чтобы приспособить его к изменившемуся положению... К основе всего, к классовой борьбе за хлеб, мысль подходит через политический анализ необыкновенно сложным и запутанным путем. А представитель угнетенного класса... берет прямо быка за рога, с той удивительной простотой и прямотой, с той твердой решительностью, с той поразительной ясностью взгляда, до которой нашему брату интеллигенту, как до звезды небесной, далеко. Весь мир делится на два лагеря: «мы» трудящиеся и «они» эксплоататоры. Ни тени смущения по поводу происшедшего: одно из сражений в долгой борьбе труда с капиталом. Лес рубят — щепки летят. — Какая мучительная вещь эта «исключительно сложная обстановка» революции, — так думает и чувствует буржуазный интеллигент. — Мы «их» нажали, «они» не смеют охальничать, как прежде. Нажмем еще — сбросим совсем, — так думает и чувствует рабочий».

Этот рассказ тов. Ленина вводит нас в сокровенную лабораторию его мысли. Голова ищет «интеллигентским» путем, путем сложного теоретического анализа, — «простоты и ясности» в определении смысла сложного события, чтобы синтезировать результат анализа в лозунгах, которые должны проводиться «с твердой решительностью». И где другой теоретик-интеллигент легко запутается в неразрешимых противоречиях, там наш вождь выйдет из затруднений, при помощи пролетарской классовой точки зрения; она стала второй природой «интеллигента» Ленина, благодаря постоянному с его стороны пристальному вниманию к ходу пролетарской жизни, равно как и благодаря доведению до минимума, сведению на-нет буржуазного влияния, буржуазного «бытия», в общем обиходе его личной жизни.

Конечно, не фразой рабочего о хлебе был решен в данном случае вопрос о выборе лозунгов: они определились общим результатом теоретического анализа. Но эта фраза сыграла свою роль, — приблизительно такую же, какую по преданию сыграло падение яблока с дерева в открытии Ньютоном закона всемирного тяготения. И кто сможет счесть все яблоки, которые падали перед глазами Ильича с великолепного и вечно-плодоносного дерева пролетарской мысли, чтобы облегчить ему нахождение «простого и ясного» ответа на сложнейшие политические вопросы? Поистине гениальная чуткость к пролетарской психологии, соединенная со способностью быть, как дома, в области труднейших теоретических построений — таковы основы политической деятельности тов. Ленина.

Прибавьте к этому: «твердую решительность», упорство в преследовании поставленной цели, — и вы признаете неизбежность того первостепенного влияния, которое приобрел тов. Ленин в российской партии пролетариата, и которое он затем приобретает в среде борющегося пролетариата всего мира, по мере того, как становится все более очевидной неизбежность всемирной пролетарской революции*.

М. Ольминский.

* Статья эта была раньше помещена в мало распространенном журнале «Вестник Жизни» (№ 2 за 1918 г.). Прим. ред.

 

 

Мои встречи и работа с В. И. Лениным в годы революции*.

(1917 — 1921 г.г.)

I. Перед октябрем.

На протяжении семи месяцев эс-эро-меньшевистского пустословия в Сов. Р. и С. Деп. рабочие, имея в своих руках некоторую часть вооружения, несколько раз пытались покончить с Временным правительством Керенского. В этом отношении особенно проявил себя в Петербурге большевистствующий Выборгский район, насчитывавший до 70 тысяч рабочих, главным образом металлистов. Наша партия, имевшая в то время до семи тысяч членов в районе, пользовалась сочувствием большинства населения и солдат, отвоеванных нами после упорной борьбы с эс-эрами. Такой сгусток революционной силы, с одной стороны, вселял в рабочей массе большую уверенность в победу, а с другой стороны, приобрел неприязнь Керенского и К0.

Члены других партий не имели никакого влияния на массы. Им приходилось выступать не от имени своих партий, а подыгрываться перед массой под большевистскую программу или еще «левей». Нужно добавить, что это относится исключительно к рабочей части меньшевиков и эс-эров, а не к «гастролирующей» интеллигенции, которую на Выборгскую сторону совсем не пускали.

Выборгский район пользовался особенным вниманием Владимира Ильича, который придавал ему громадное значение в надвигающихся событиях. В том же районе работала Надежда Константиновна Крупская.

В первой половине октября, в одно из заседаний районного комитета партии с ответственными работниками района, Надежда Константиновна, позвав меня в другую комнату, передала под строгим секретом лист бумаги от Ильича, отпечатанный на машинке. После собрания, ознакомившись с содержанием этого письма, я решил на другой же день пригласить известных району и преданнейших революции товарищей рабочих, для ознакомления с письмом. Пришли следующие товарищи: Куклин, А.С. (завод «Старый Лесснер»), Гордиенко, И. М. («Нобель»), Чугурин, И. Д. («Айваз»), Скороходов, А. К. («Дюфлон»), Кучменко («Айваз»), Ильин-Содман («Русский Рено»); остальных не помню.

В этом историческом документе (к сожалению, у меня не сохранившемся) Владимир Ильич писал, что момент захвата власти большевиками наступил и что захват может совершиться почти без кровопролития, так как Керенщина настолько себя скомпрометировала, что 99% шансов — за успех. Дальше излагался план захвата. По прочтении письма водворилось продолжительное молчание, сопровождавшееся удивленным посматриванием друг на друга. Надо сказать, что поставленный Ильичем в порядок дня вопрос о захвате власти не был для нас неожиданным, но тем не менее перед нами встал вопрос другого характера, конкретный: если ранее рабочие и стремились к захвату власти, то большинство из нас не вдавались глубоко в содержание и последствия захвата.

Теперь же для всех стало ясно, что власть может оказаться завтра в наших руках, и у каждого стал в голове вопрос — что мы будем делать с властью, при весьма сложной мировой и тяжелой внутренней обстановке — война, революция, голод в городах, деморализация десятимиллионной армии, контрреволюция и пр.?

Первый высказал свое «возмущение» тов. Кучменко «поспешностью» Ильича в таком серьезном и щекотливом деле. Тов. Куклин подтвердил «привычку» Ильича «огорашивать» сразу. Мне, познакомившемуся с письмом за сутки раньше остальных товарищей, не пришлось быть «огорошенным». Поэтому, дав присутствующим несколько прийти в себя, я предложил не дискуссировать, а немедленно перейти к обсуждению тех или иных мероприятий, связанных с вопросом о захвате власти, а именно: военной подготовки рабочих со стороны технической и создания руководящего революционного аппарата (если будет необходимо, то этот аппарат должен будет возглавлять предстоящее выступление). Предложение было принято.

По нашему мнению, в предстоящем выступлении доминирующими вопросами явятся военный и продовольственный; особенно остро стоял: последний. Военный вопрос в районе обстоял благоприятнее, чем продовольственный. Обучение рабочих на заводах и фабриках шло быстрым темпом, вооружения было достаточно, солдаты, стоявшие в районе, были уже почти целиком на нашей стороне. Поэтому формирование аппарата мы начали не совсем обычным порядком: «первым был назначен комиссар продовольствия тов. Кучменко, он же и комендант города; на второй пост - военный — наметили весьма энергичного и популярного в нашем районе Кирилла Орлова (состоявшего до тех пор начальником Штаба Красной Гвардии) и в помощники ему тов. Гордиенко; тов. Чугурина — комиссаром труда; к Надежде Константиновне перешло просвещение, а все городское хозяйство Выборгской стороны было сосредоточено в руках тов. Л. Михайлова («Политикус»); Скороходов, Куклин и я получили общее руководство; тов. Ильин-Содман был назначен начальником партизанских отрядов, ему же поручена была охрана мостов и пр. в этом роде.

Итак, первое рабочее революционное правительство, как его в шутку называли, было сформировано; оно должно было, по моему тогдашнему политическому уразумению, объявить себя на случай изъятия контр-революцией наших вождей правительством страны. На другой день были закуплены географические карты Петербурга и красовались во всю стену в кабинетах Выборгского Исполкома; перед ними мы часто засиживались по ночам, изучая подступы и уязвимые места, главным образом, Выборгской стороны. По нашим предположениям, Выборгский район, в случае неудачи восстания, должен был сдаться последним. Ключи от мостов были захвачены тов. Ильиным-Содманом. И когда распространился слух, что контр-революционные банды и правительственные войска направляются громить Выборгскую сторону, то тов. Михайлов объявил тогдашнему эс-эровскому городскому голове Шрейдеру, что если он, тов. Михайлов, в течение часа не получит через посредство Шрейдера официального заверения правительства, что оно не допустит нападения на Выборгский район, то он разведет и поднимет все прилегающие к Выборгской стороне мосты, и прибавил, что пролетарские массы найдут дорогу в центр города и без мостов. Вскоре Шрейдер известил тов. Михайлова, что ему из официальных источников стало известным, что правительством «приняты меры» и т. д.

На счастье Октябрьской революции, захват власти произошел более просто, чем мы ожидали. В этом случае Ильич в своих подсчетах оказался прав: октябрьский переворот в Петрограде, этой главной цитадели революции, совершился почти без кровопролития.

II. Рабочие отряды.

Началось трудное время борьбы за строительство новой России, окруженной со всех сторон врагами. В марте 1918 года правительство принуждено было эвакуироваться в Москву, так как немцы подступали к Петрограду. Нам, питерцам, казалось, что Питер, эту колыбель революции, мы должны отстаивать всеми силами. В голову не приходило мысли, чтобы там, где-то в России, думали по-иному; допустить падение Петрограда — это все равно, что допустить гибель революции. Так думали мы, питерцы, в тот момент, когда голод, достигнув высшего напряжения, принудил массы рабочих покидать свой любимый город.

По моим наблюдениям, в мае 1918 года в Питере редко было можно видеть лошадей, часть их была съедена, часть подохла, часть уведена в деревню, а часть была нами реквизирована для нужд нашей гражданской войны. К этому времени я не помню, чтобы где-нибудь встречал кошку или собаку: предприимчивые люди и их использовали. Нередко мне приходилось заходить к знакомым рабочим в их жилища; угощением был чай и лепешка из картофеля с льняными выжимками. Полагаю, что и это не постоянно, так как, будучи членом Исполкома и секретарем Выборгского районного совета, я знал моменты, когда по целым неделям рабочим не выдавали ни фунта хлеба или картофеля, а только семячки и орехи. Тяжелое было время... Но и вера в победу была большая. Одна беспокоила думушка, — знает ли Россия о страданиях питерских рабочих? Прошло со времени Октябрьского переворота полгода; питерцы голодают, не получая ниоткуда хлеба. Между тем приезжавшие из провинции передавали, что там о голоде и не знают, всего вдоволь, все есть. В чем дело? Почему же голодаем?..

Думаю поехать в провинцию, чтобы убедиться в ее настроении. Получаю из совета отпуск, еду в Симбирскую губернию, — на свою родину. Первая деревня от железной дороги — Коки. Останавливаюсь в ней. Прошу крестьянку поставить самовар. Безоговорочно ставит. Робко прошу дать кусочек хлеба, дают белого, горячего. Еще пытаюсь просить яиц, — отказа не получаю. Глазам не верится, и ум отказывается понимать. Начинаю рассказывать о бедственном положении питерских рабочих. Не верят. Как, мол, можно жить и работать при осьмушке фунта хлеба в день? Я рассказал, что очень часто рабочие, выходя на работу, изможденные, голодные, работали до тех пор, пока не падали у своих станков от голода, что десятками их уносили в приемный покой, но они не бросали своих постов, своей работы, ожидая от крестьян подкрепления. На это мне ответили, что помогать они не собираются, так как боятся Ленина, который продался немцам. Еду дальше, — в свое родное село Тереньга. Село большое, торговое с достаточно развитым кустарным ремеслом, — главным образом по выделке мебели. Все тот же достаток, но озлобленность к большевикам проявляется в больших размерах. Главным образом за недопущение свободной торговли, за установление твердых цен на хлеб. До сих пор я пользовался среди крестьян всей волости популярностью по революционной работе 1906 — 1907 годов и, следовательно, ожидал к себе большего внимания, но оказалось, что я почти не нахожу его.

Встретил товарищей по совместной работе 1906 — 1907 г.г., оказавшихся меньшевиками и эс-эрами. Эти-то бывшие революционеры вступили со мной в спор, поддерживаемые крестьянами. Крестьяне с пеной у рта клялись, что не дадут ни одного фунта хлеба по установленным Советской властью твердым ценам. Я доказывал, что твердые цены есть самый правильный путь во взаимоотношениях города с деревней. И если крестьяне будут упорствовать, то рабочие, во-первых, не пожалеют керенок, ибо они сами их делают, а во-вторых, также будут вздувать цены на изделия, выпускаемые с фабрик и заводов. После такой аргументации крестьяне ответили:

— Ну, так ни за какие деньги хлеба не получите.

— За что же такая немилость к большевикам? — спрашиваю я, — ведь большевики в первую очередь узаконили за крестьянами помещичью землю, а сами чем были, тем и остались, работая исключительно на государство, получая для себя только самое необходимое.

Вскоре я сознал, что переубедить крестьянина одиночкам не под силу, нужны чрезвычайные меры. В этот момент мне стало понятно, что рабочие слишком увлеклись борьбой в городах, оставив деревню в полное распоряжение эс-эрствующих кулаков, которые при содействии эс-эров и меньшевиков без помехи управляли деревней с присущей им энергией и жадностью. Чтобы узнать, прав ли я, так ли думают в других деревнях, я посылаю своего сына, приехавшего со мной из Питера, в другие села и деревни для агитации против кулаков, засевших в волисполкомах и сельсоветах. Кулаки, обеспокоенные агитацией питерцев, донесли о «злостных» агитаторах в губернию и уезд. По прошествии нескольких дней сына, по предписанию губвоенкома (эс-эра Иванова), арестовывают, якобы за контр-революционную агитацию против советов, и препровождают в Симбирск. Мои хлопоты перед Ивановым об освобождении не увенчались успехом, наоборот, он заявил мне, что он его расстреляет. Расстрелять сына не удалось, так как он без ведома Иванова был освобожден одним из членов губкома.

Происшедшее в это время чехо-словацкое восстание окрылило все кулацкое население провинции. Открыто стали поговаривать о ближайшем свержении большевиков. Меры, принятые Советской властью к подавлению чехо-словаков, были неосуществимы. Когда была объявлена мобилизация, то в нашей волости, например, велась против нее агитация. Приехавшие из уездного города Сенгилея по мобилизации лошадей и двух годов молодежи красногвардейцы были обезоружены и избиты. Не удовлетворившись этим, крестьяне ударили в набат и бросились обезоруживать стоявший в селе симпатизировавший нам отряд, состоявший из пленных австрийцев, немцев, чехо-словаков; последним пришлось разогнать их пулеметным огнем. Те же, которых удалось мобилизовать, разбегались при первом удобном случае. Были и добровольцы, но их не мало шло из-за обмундирования, а в более или менее постоянных частях наблюдалось полное отсутствие дисциплины. При таком соотношении сил — голодной массы городов, с одной стороны, и стомиллионной массы враждебно настроенного крестьянства — с другой, положение Советской власти казалось безвыходным.

Чехо-словаки успели захватить Сызрань и Самару и повели наступление вверх по Волге, забирая почти без боя села и города, в том числе и мое родное село Тереньгу. Я и товарищ Спирин успели скрыться. (Тов. Никифор Спирин, односельчанин, большевик с 1905 г., после Февр. революции был в Тереньге председателем совета; ненавидимый кулаками, за несколько дней до взятия Тереньги, был ими избит.) При взятии сел и городов эс-эровскне и чехо-словацкие банды неистовствовали. Кулаки не уступали им в жестокости. Так, в Тереньге убили двух крестьян по подозрению в сочувствии Советской власти. Моего отца, 65-летнего старика, и крестьянина Василия Колупаева били нагайками. Оба пострадали из-за меня. Первый за то, что я его сын, а второй за то, что имел со мной сношения. Мое семейство было взято под залог.

Я и тов. Спирин, избежав опасности, пробирались к г. Симбирску, изучая по дороге настроение крестьян. И в Корсунском и в Симбирском уездах настроение крестьян было ничуть не лучше, чем это наблюдалось в Сенгилеевском. Встречали нас везде подозрительно. Дело не обошлось без курьезов. Верстах в 25-ти от Симбирска, крестьяне узнав, что я из Питера, обступили с вопросами о житье в Питере и о том, как живет «землячок» Ленин и видел ли я его. Удовлетворив их любопытство, я был поставлен в тупик их просьбой похлопотать перед Лениным о том, чтобы им прибавили земли, так как землицы у них очень мало. Удивленно спрашиваю:

— Какой земли? Ведь существует закон, по которому земля переходит к тем, кто ее обрабатывает.

Мне возражают:

— Земли мало.

Еще больше удивившись, я указал им на окружающие лес, поля и помещичью усадьбу и спросил:

— А это что такое, чьи они?

— Теперь наши. Но все-таки мало.

— Так как же, братцы, крестьяне, откуда Ленин возьмет земли, разве луну подтянет — землячкам черноземцу уделить, если на ней есть, или, может быть, надумает настроить второй этаж?

Все же я пообещал передать их просьбу Ильичу.

Подъезжая к селу Большие Ключи (в 15 верстах от Симбирска), возница крестьянин таинственно и не без гордости сообщил нам, что настоящая фамилия Ленина — Ульянов и, указывая вдаль, добавил, что за холмами есть деревня Ульяновка. Это мол деревня его отца**. К завершению всего добавил:

— Хорош бы мужик, да горячо берет, сразу.

Побыв почти во всех уездах Симбирской губернии и убедившись по настроению крестьян и красногвардейцев, что Советской власти угрожает серьезная опасность, я с сыном выехал в Москву. Явившись к Владимиру Ильичу, я обрисовал ему в самых мрачных красках настроение крестьян, их отношение к большевикам, а также бесформенность, расхлябанность и неустойчивость красногвардейцев, сдающих белогвардейцам громадные территории, с крупными губернскими и уездными городами, часто без всякого сопротивления. И стал делать предложения: 1) дабы спасти революционные завоевания, необходимо бросить все советские пролетарские элементы в деревню для организации и агитации среди беднейшего крестьянского населения, так как эс-эры и меньшевики, потерпев поражения в городах, ушли в деревню и ведут отчаянную беззастенчивую кампанию против Советской армии, против большевиков; под влиянием эс-эровской кулацкой агитации нетерпимость к большевикам чувствовалась не только со стороны середняка, но и бедняка; 2) чтобы спасти революцию, если потребуется — поступиться даже Петербургом или всей областью; 3) послать две — три канонерки на Волгу; 4) увеличить цены на хлеб, не жалея керенок; 5) бросить пролетариат в деревню, тем самым спасая живую революционную силу от голода; рабочие с успехом дадут отпор контр-революционным бандам, укрепив деревенскую бедноту.

Во время моего доклада Владимир Ильич был в самом веселом расположении духа, как будто я сообщал ему какой-нибудь юмористический рассказ, а не говорил о серьезной опасности, грозившей Советской власти. Эта беспричинная, на мой взгляд, веселость приводила меня в немалое смущение... Мне стало еще более обидно, когда Владимир Ильич на все мои уверения, что крестьяне нас поколотят, смеясь ответил: «Конечно - конечно, товарищ, они вам покажут, это им не впервой, если не сломаете хребет кулакам, прежде чем они вам успеют сломать».

Почему «вам», я в первую минуту не понял, уже хотел сделать возражение: «чему, мол, смеешься, ведь и самому попадет», — но удержался. Чему человек так радуется? Сначала мне показалось тому, что я горячо доказываю, а Владимир Ильич сомневается в правдоподобности доклада, но нет...

По окончании нашего разговора, Владимир Ильич предложил написать воззвание к питерским рабочим, что тут же сам и исполнил. Вот это воззвание:

РОССИЙСКАЯ ФЕДЕРАТИВНАЯ
СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ СОВЕТСКАЯ РЕСПУБЛИКА.

СОВЕТ Народных Комиссаров.

Москва. Кремль. 12 VII 1918 г

К ПИТЕРСКИМ РАБОЧИМ.

 Дорогие товарищи! Пользуюсь поездкой в Питер т. Каюрова, моего старого знакомого, хорошо известного питерским рабочим, чтобы написать вам несколько слов.

Товарищ Каюров побывал в Симбирской губернии, видел сам отношение кулаков к бедноте и к нашей власти. Он понял превосходно то, в чем не может быть сомнения ни для одного марксиста, ни для одного сознательного рабочего: именно — что кулаки ненавидят Советскую власть, власть рабочих и свергнут ее неминуемо***, если рабочие не напрягут тотчас же всей, силы, чтобы предупредить поход кулаков против советов, чтобы разбить на голову кулаков, прежде чем они успели объединиться.

Сознательные рабочие могут в данный момент осуществить эту задачу, могут объединить вокруг себя деревенскую бедноту, могут победить кулаков и разбить их на голову, если передовые отряды рабочих поймут свой долг, напрягут все силы, организуют массовый поход в деревню.

Сделать эту попытку некому, кроме питерских рабочих, ибо столь сознательных, как питерские рабочие, других в России нет. Сидеть в Питере, голодать, торчать около пустых фабрик, забавляться наивной мечтой восстановить питерскую промышленность или отстоять Питер, это глупо и преступно. Это — гибель всей нашей революции. Питерские рабочие должны порвать с этой глупостью, прогнать в шею дураков, защищающих ее, и десятками тысяч**** двинуться на Урал, на Волгу, на Юг, где много хлеба, где можно прокормить и себя и семью, где должны помочь организации бедноты, где необходим питерский рабочий, как организатор, руководитель, вождь.

Каюров расскажет свои личные наблюдения и убедит, я уверен, всех колеблющихся. Революция в опасности. Спасти ее может только массовый поход питерских рабочих. Оружия и денег мы им дадим сколько угодно.

С коммунистич. приветом Ленин.

______________

По 3-му пункту моих предложений Владимир Ильич написал записку тов. Троцкому, копию которой печатаю здесь:

 

11/VII — 1918 год.

Тов. Троцкий.

Податель — тов. Каюров великолепный питерский рабочий, старый партийный товарищ. Примите его пожалуйста и выслушайте обстоятельно.

Ваш Ленин.

На прощание тов. Ленин сказал:

 — Собирайтесь, тов. Каюров, организованно и поезжайте. Все вам отдадим, что имеется на складах России. Уже теперь имеется у Советской власти колоссальное количество конфискованных товаров. Масса оружия, тысячи пулеметов лежат без движения, в особенности много в Вологде. Мы пробовали давать наши запасы, но все раскрадывается, растаскивается, а вы, я уверен, все это используете в интересах революции, в интересах привлечения на свою сторону бедноты деревни.

Ушел я от него все-таки в недоумении, пока, уже едучи в Питер, не прочитал его письма, небрежно сунутого мной в карман.

И только прочитав в письме фразу: «Товарищ Каюров понял» и т. д. — мне стал понятен смех и веселое настроение Ильича. Мне стало тоже смешно и... немного обидно за свою несообразительность: оказывается, мои горячие доводы для него были не новостью, а лишь подтверждением его собственного взгляда. До сих пор рабочие Питера и его верхушки смотрели на Октябрьский переворот и свои революционные силы со своей питерской колокольни и ни за что не хотели оставлять революционного города.

По приезде в Петербург, я познакомил с письмом в нескольких районах партийных товарищей, затем явился к т.т. Лашевичу и Зиновьеву. Последний, прочитав письмо, недружелюбно махнул рукой и на мой вопрос: «Даете ли свое согласие на вербовку отрядов?» — ответил мне: «Как хотите, так и делайте». Недружелюбно отнеслись и другие власти. При обсуждении письма в районных комитетах партии петербургской организации некоторые товарищи выявляли свое недовольство, по-видимому, на «недисциплинированность» Владимира Ильича, пославшего письмо через меня, а не обычным порядком.

Видя такое отрицательное отношение «верхушек», я бросился в «низы», где письмо Ильича нашло благодарную почву; рядовые члены партии, по крайней мере, в Выборгском районе, по прочтении письма даже не допустили прений, и большинство тотчас же записалось в первую группу; их было 38 человек. Впоследствии я уже в армии встречался с другими отрядами и группами рабочих Питера и других городов, последовавших за нами. Подробности работ этих групп, полагаю, будут описаны другими товарищами.

Перед отъездом из Петрограда я пошел проститься с А. М. Горьким. Он был болен и лежал в постели. Я объяснил ему цель своего прихода и спросил: «Ну, Алексей Максимович, мы уезжаем, может быть, на смерть и, уезжая, нам не хочется верить, что Вы не с нами, а против». В ответ получил следующее: «Кончено, будет! больше нападать не будем, время критики прошло, надо работать. Как только встану с постели — еду к Ильичу на примиренье».

Насколько большое значение придавал Владимир Ильич походу питерских рабочих в деревню, можно видеть из того, что по приезде нашего отряда в Москву, он вместе с тов. Троцкими Я. М. Свердловым приехал к нам во II дом Советов, где мы остановились. К этому времени фронт гражданской войны уже в сильной степени осложнился. Товарищ Троцкий предлагал направлять все отряды в его распоряжение, но так как наш отряд был сформирован не только для завоевания деревни, но и для продовольственной работы, то он поступил в ведение и распоряжение Наркомпрода.

Владимир Ильич отнюдь не считал, что его содействие делу организации рабочих отрядов окончено. В беседе мы указали, что питерские партверхушки с большой неохотой давали людей, и делу организации этого первого отряда помогло только собственноручное письмо тов. Ленина. Владимир Ильич, выслушав это, решил подтвердить свое требование еще телеграммой, и в тот же день за подписями: Владимира Ильича, Троцкого и Я. М. Свердлова в Питер была отправлена телеграмма о предложением об организации новых отрядов и оказывании им всяческого содействия.

По окончании переговоров с тов. Лениным, наш отряд был назначен тов. Цурюпой в г. Казань. Началась обычная в наших условиях канцелярская волокита. В Наркомпроде нам нужно было получить мандаты и авансы. Ходим день, ходим два, толку пока что нет. Спас нас опять тот же Ильич. В разговоре с тов. Свердловым он узнает, что мы еще здесь. Тов. Ленин немедленно вызывает¹ меня и тов. Чугурина к телефону (мы находились в это время в Наркомпроде) и спрашивает:

— Почему вы не уехали?

— Да вот, Владимир Ильич, уже два дня ходим в Наркомпрод за документами... получаем только обещания.

— В каком отделе находится ваше дело?

— В общей канцелярии.

— Позовите начальника канцелярии.

Вызываем, он подходит к телефону.

— Слушает начальник канцелярии.

Наблюдая за переговорами, слышим голос Ильича.

— Говорит Ленин...

— С-слушаю вас, тов. Ленин... — голосом, понизившимся сразу на два тона, отвечал злополучный начканц.

— Сколько времени надо вашему отделу на регистрацию и выдачу мандатов отряду?

— Столько-то...

— В каком отделе следующая операция с их документами?

— В таком-то...

В следующих отделах этот разговор повторяется. Взяв со всех начальников слово в скорейшем исполнении канцелярских формальностей, Владимир Ильич просил нас доложить ему, если какой-нибудь отдел затормозит дело. Надо отметить, что слова Ильича оказали магическое действие. Вся «сложная» работа по выдаче мандатов и авансов была исполнена в назначенный тов. Лениным срок. Дело оставалось за вагоном. Как его доставка, так и прицепка тоже не обошлись без личного вмешательства Владимира Ильича. В этот день мы выехали на место.

Нам стало особенно ясно, как трудно было создавать новый аппарат власти из старых людей, и сколько Владимиру Ильичу приходилось тратить энергии на мелкие, но срочного характера вопросы.

Не ограничиваясь напутствием нашему отряду, он просил нас сообщать о настроении крестьян непосредственно ему или Я. М. Свердлову. Скоро мы были в Казани.

Но не суждено было нашему отряду поработать то снабжению городов продовольствием, так как на третий же день нашего приезда туда, пока губпродком раскачивался с назначением, Казань была сдана белогвардейцам, а наш отряд перешел в распоряжение 5-й армии.

Казань пала, как многие другие села и города, благодаря измене, провокации и нашей неорганизованности. Наши отряды питерских и московских рабочих вынуждены отступать. Разрозненные, голодные, ограбленные и избитые крестьянами (были и убитые: Мильда Иван), пешком пробирались на авось сотни верст северными уездами Казанской губ., пребывая в неизвестности о положении Советской власти, но с надеждой, что наши промышленные пролетарские центры не так легко отдадут свою свободу. Добрались до Нижнего. Командировали тов. Чугурина с докладом в Москву к Ильичу. Одновременно с приездом Чугурина в Москву, явилась другая часть нашего отряда, отделившаяся от нас во время ухода из Казани. Явились к Я. М. Свердлову полураздетые, едва прикрытые кое-каким тряпьем, полученным ими от сердобольных беженцев западных губерний, с синяками, с пробитыми черепами т.т. И. Гордиенко, И. Румянцев, И. Попов, Прохоров и Кривоносов, для засвидетельствования своим видом отношения крестьян к большевикам и Советской власти. Яков Михайлович при виде своих «элегантных» приятелей разразился хохотом и тут же сообщил об этом Владимиру Ильичу, который не приминул посмеяться над их сентиментальностью, над их попыткой и уверенностью пропагандой, добрым словом перетянуть на сторону Советской власти расчетливых, положительных крестьян. И на вопрос Ильича, что думают т. т. делать дальше, Гордиенко ответил, что, умудренные крестьянским «опытом», они вернутся к ним более практичными. На вторичный поход в деревню, Владимир Ильич выдал т.т. Чугурину, Гордиенко, Румянцеву и мне следующего рода документы:

РОССИЙСКАЯ ФЕДЕРАТИВНАЯ
СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ СОВЕТСКАЯ РЕСПУБЛИКА.

Совет Народных Комиссаров

Москва. Кремль. 22-го августа 1918 г. №. 2444.

Печать Управления делами Крест. и Раб. правительства Республики России.

УДОСТОВЕРЕНИЕ.

Податель сего тов ………………… уполномочен Советом Народных Комиссаров действовать при фронтовой полосе для организации продовольственных отрядов, выступать как политический комиссар при военноначальниках. Поручается принимать от него телеграммы в Москву, Совнарком, ЦИК.

Всем советским и военным властям оказывать подателю . . . . .. всякое содействие без замедления.

Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин).

Секретарь Совета Народных Комиссаров Л. Фотиева.

 

Но и после перехода нашего отряда в армию, мы не переставали информировать Владимира Ильича о настроении армии и крестьян, и не раз прибегали к его личной помощи. Лично я был вскоре назначен заместителем начальника политотдела 5-й армии. Все же члены отряда вместо продработы были заняты политработой в армии.

 

III. В борьбе с Колчаком (1919 г.).

В первых числах марта 1919 г. под Уфой, победоносная 5-я армия, прошедшая с боем от Казани до Уфы, получила чувствительный удар от Колчака; целая дивизия была разбита и деморализована. Оставшаяся (служившая грозой колчаковцам) 26-я дивизия упорно отражала колчаковские офицерские банды, изнемогая в неравной борьбе. Необходимо было срочно сильное, серьезное подкрепление. Подкрепления же не присылали, если не считать несколько небольших эшелонов солдат, в большинстве случаев необученных и недисциплинированных, которые по дороге наполовину или на три четверти разбежались.

Измученной огромными переходами армии нужен был или длительный отдых, или, как упомянуто выше, серьезное, сознательное подкрепление. Не знаю, по каким причинам, но его не присылали. А грозные, в то же время нервные, приказы штаба фронта сыпались, как из рога изобилия. Над всеми ими доминировал один: не сдавать Уфы, но сил для удержания ее не было. Надо было что-то предпринять. В поисках подкрепления у Политотдела армии и у эвакуированных с ним из Уфы губкома и военкомата возникло решение: обратиться к крестьянам с воззванием о добровольном вступлении в ряды Красной армии.

Измученные империалистической войной и раскрепощенные Октябрьской революцией от помещиков, кулаков и прочих эксплоататоров, крестьяне больше ничего не хотели кроме мира, недооценивая идущую черную опасность — «верховного правителя» Колчака. Ни личные убеждения агитаторов, ни воззвание (которое, надо сказать, составлено было на редкость удачно по содержанию) совершенно не имели успеха. Добровольцев явилось всего несколько десятков человек. Но, не имея успеха среди крестьянства, мы в то же время видели, что крестьянство, если его мобилизует Колчак, тоже мало приносит ему пользы. Подкрепление, нужное армии, мы могли получить только из России, из ее заводских центров. Мы решили телеграфировать чутко прислушивавшемуся к голосу рядовых работников Владимиру Ильичу о присылке сознательного подкрепления. Вот текст телеграммы, посланной тогда нами Владимиру Ильичу (воспроизвожу по черновику):

Москва. Кремль. Ленину.

Уфа сдана. Причина: усталость красноармейцев, прошедших с боем от Казани до Уфы. Не имея подкрепления, армия разжижилась. Несмотря на это, приказы Востфронта — всю зиму армию без передышки, без обуви, по колено в снегу бросали на уральские горы в наступление, результатом чего — поражение. По нашему мнению, не следует посылать какие-либо комиссии для виновности в поражении. Комиссии могут только помешать делу, лучше пришлите сознательное, обученное подкрепление, и враг будет разбит.

Каюров и Путна.

_____________

В ответ на нашу телеграмму, Владимир Ильич ответил следующее:

Телеграмма.

Секретно.

Красная 5-я армия. Каюрову.

Весьма экстренно, Красная армия.

Москва 32229737 А 51 СЛ 277328

Принята 28/III — 1919 г.

Получил вашу непостижимо оптимистическую телеграмму; очень опасаюсь, что подобный оптимизм, уже много повредивший на Востоке, нам повредит и теперь. Сообщите, передали ли вы ваше мнение Троцкому и какие меры приняты для улучшения политической работы, для внесения бодрости и сознательности в подкреплении.

Предсовнарком Ленин.

___________

Наш ответ был таков:

Телеграмма.

Срочно, Военная.

Москва. Только Ленину.

Товарищ, опасаемся, что не так поняли. На вас одна надежда поставить лозунгом: «Урал должен быть наш». Непостижимого оптимизма нет, раз говорим о крупном подкреплении. Наше мнение сообщать не намерены никому, потому что на нас смотрят сверху вниз. Люди интеллигентского труда не верят, что есть предел для людей физического труда, каковым являются наши красноармейцы, перенесшие столько лишений. Без передышки или сильного подкрепления никакая агитация больших результатов не даст. Все что можно, все что было Политотдел отдал армии, хотя в вашей телеграмме сквозит сомнение. Примеры результатов работы: 5-я армия самосознанием выше других, проследите путь продвижения армии от Свияжска до Уфы, увидите, что кулацких восстаний нет. Бодрость внести стараемся, но эту работу затрудняет то, что они идут прямо в бой. Главная работа на фронте может быть только через коммунистические ячейки.

Завполитотделом 5 — Каюров.

Завделполитотдела — Михельсон.

Марта 1919 г.

Г. Бугуруслан.

_____________

Хотя Ильич и журил нас в этой телеграмме за излишний оптимизм, все-таки предложенный нами лозунг: «Урал должен быть наш», на третий же день красовался в наших центральных газетах, а впоследствии и на плакатах. Скоро было получено необходимое подкрепление, в результате чего под Самарой Колчаковия получила смертельный удар.

Основанием нашего оптимизма послужило не бахвальство, а глубокий анализ настроения крестьянской массы, переживавшей кризис, т.-е. начавшей переоценку своих отношений к большевистской власти. Дело в том, что за время царствования Учредилки, а затем Колчаковщины велась самая беззастенчивая травля против большевиков и руководимой ими армии, вследствие чего в крестьянских головах сложилось о нас определенное мнение, конечно, не в нашу пользу.

С приходом же 5-й Красной армии крестьяне убедились в лживости эс-эровской и прочей агитации, направленной против нас. Так как 5-я армия, в силу сложившихся под Казанью обстоятельств, получила в свое распоряжение лучший пролетарский элемент, главным образом из Питера, то естественно, что пролетарский дух почувствовался как в армии, так и в деревне.

Первой, сформировавшись в регулярную, 5-я армия стала наносить учредиловским войскам удар за ударом. Первая пала Казань, за ней Симбирск; под ударом же 5-й армии 1 января 1919 г. пала и Уфа, один из самых грозных оборонительных пунктов Колчаковии.

Вслед за боевыми колоннами Красной армии, Политотдел рассылал по деревням и городам сотни пролетариев, искушенных в классовой борьбе еще в дни царизма. Эти сотни «культуртрегеров», можно сказать, целиком оправдали надежды Владимира Ильича (см. письмо к питерским рабочим).

Еще до постановления о «комитетах бедноты» под Казанью агитаторы и организаторы Политотдела своим пролетарским чутьем предупредили означенное постановление, сумев внушить к Советской власти доверие деревенской бедноты, и тем самым лишили всякой почвы крестьянское кулачество. Беднота указывала нашим снабженцам скрываемый кулаками хлеб и другие продукты и охотно слушала наших агитаторов.

Будучи в то время заместителем начальника Политотдела и заведующим крестьянской секцией, мне приходилось принимать крестьянских ходоков с просьбами о посылке в их деревни людей для организации комбедов и вообще хозяйственной жизни. Кроме того, политработниками не меньшее внимание уделялось и культурно-просветительной работе в деревне и Красной армии.

В местностях, освобожденных от белогвардейцев, агитаторы и организаторы армии применяли метод «смычки» с крестьянством, на первый взгляд казавшийся как бы слишком примитивным, но в то же время являвшийся самым рациональным и имевший колоссальный успех: появившиеся в деревнях работники нашего Политотдела первым долгом организовывали крестьян для восстановления брошенных кулаками при бегстве мельниц, кожевенных заводов, мастерских валеных сапог, кузниц и открывали школы. Такой практический метод «смычки» резко изменил настроение крестьян в нашу пользу.

 

IV. 1920 год.

Главные силы белогвардейских армий разбиты. Колчака не существует. Но разрушение, произведенное гражданской войной, дает себя чувствовать. В городах грязь, скученность, свирепствует тиф, в Самаре в особенности. Началось санитарное оздоровление города: очистка грязи на улицах и в жилых помещениях. Повелась широкая кампания за воскресники. Рабочие, главным образом партийные и красноармейцы, каждое утро воскресенья и праздника приступали к чистке улиц, дворов и т. п., а десятки тысяч мещан и всякого рода другой «чистой публики» не только не хотели помогать, но и насмехались над работавшими.

Работали те люди, которые работали и работают круглый год, для которых праздник является единственным днем отдыха. Они беспрекословно отдают день своего отдыха на общее дело - борьбу с антисанитарными условиями. Скоро, однако, при виде массы бездеятельных начался ропот среди работавших. Я решил сделать предложение об изменении отношения работавших к неработавшим. Как это сделать? С кем вести разговор? Если этот проект предложить местным гражданским и военным властям, то можно заранее считать затею проигранной. Поэтому я решил действовать через Владимира Ильича. Посылаю ему телеграмму следующего содержания (по черновику):

«Самаре грязь по колено. Свирепствует тиф, меры принимаемые недостаточны, на воскресниках работают одни и те же лица — коммунисты и красноармейцы, поэтому естественный ропот. Необходимо заставить работать всех: гражданских — во главе с предгубисполкома, военных с главнокомандующим.

Каюров».

 

Через два дня (7/IV 1920 г.) получена телеграмма от Владимира Ильича:

«Вашу телеграмму получил. Меры принимаю. HP 199.

Ленин.

 

Какие приняты меры по отношению самарских воскресников, мне неизвестно. Но 1 мая 1920 г. я видел, что представитель Совнаркома Р. С. Ф. С. Р. Владимир Ильич Ульянов работал в Кремле на воскреснике вместе с курсантами, разбирая какой-то склад лесу, таская доски и бревна.

Еще совсем недавно, в самом конце XIX столетия, все граждане города кланялись своему губернатору при встречах, а крестьяне, за сотню сажен увидев ехавшего деревней земского начальника, вставали и, поровнявшись с ним, кланялись в пояс.

Прошло 20 — 25 лет. Теперь пролетарский диктатор, вождь мировой революции, вышел 1 мая вместе со всеми участвовать во всеобщем труде, не по прихоти, а согласно установленной в пролетарском государстве дисциплине. Хороша эта дисциплина, и ее надо сохранить, конечно, на более высокой хозяйственной основе.

Мне хотелось бы отметить одну весьма характерную для Владимира Ильича черточку, на которую, думаю, не мешало бы обратить внимание не одному из наших ответственных работников. Для рабочих эта его черта так ясна и понятна.

В апреле 1920 г. являюсь с тов. Серебровым (бывшим Сормовским рабочим) на прием к Владимиру Ильичу. Ожидавших было человек 5 — 6. Полагая, что это «важные» особы, я записался в очередь последним. Минут через двадцать, в течение которых было принято два человека, в приемную входит секретарь, оглашает мою фамилию и немедленно приглашает к Владимиру Ильичу. Являюсь. Первым долгом Владимир Ильич спрашивает: «Сколько времени дожидались приема?» Отвечаю: «Минут 20 — 30». Сделав укоризненный жест, он сказал: «Я научу вас способу, как в следующий раз попасть ко мне вне очереди, не дожидаясь, пока я окончу часто пустые разговоры с разного рода прожектерами и прочей такого же рода публикой. Подавайте мне всегда личную записку». И он тут же сделал секретарю, видимо, повторное предупреждение: «Я же вам говорил, что представителей от рабочих пускать ко мне вне очереди».

Главной целью нашего приезда из Самары к Владимиру Ильичу было выяснение вопроса о продовольственном положении Р. С. Ф. С. Р. Как известно, за два года гражданской войны главной продовольственной базой Р. С. Ф. С. Р. были несколько центральных и поволжских губерний. За эти два года Советская власть была вынуждена принимать жесткие, а иногда весьма суровые меры по отношению изъятия от крестьян хлеба. Это изъятие было произведено очень основательно, что сильно подорвало как крестьянское хозяйство, так и авторитет Советской власти. Нужно было ослабить режим и искать какой-нибудь другой выход.

На наше счастье, 1918 — 1919 годы были благополучны по урожаю, а между тем можно было ждать и обратное (весьма обычное для России) — неурожай, в лучшем случае — недород. Мы задали Ильичу вопрос: «Какие меры приняты правительством на случай неурожая в России? Ведь нельзя же больше, чем можно, сидеть на шее 6 — 7 губерний!» Владимир Ильин ответил: «У нас этот вопрос в порядке дня не стоял, и пока ничего не предпринимается; кроме метеорологической справки от тов. Брюханова, нет ничего».

На вопрос Владимира Ильича, какие меры мы предлагаем, — мы предложили единственный, по нашему мнению, приемлемый, план: Во-первых, продовольственной базой республики, в данной обстановке, может быть только Сибирь, и во-вторых, изменение метода «выкачивания» продовольствия, весьма повредившего «смычке» с крестьянством. Наше предложение было то же, что и в 1918 году, когда, при содействии Ильича, были двинуты десятки тысяч пролетариев для организации бедноты. Мы предложили использовать наши практические знания в деле помощи сельскому хозяйству; но изменившееся военное положение не позволяло применить эти знания полностью, так как, кроме имевшегося южного фронта, Владимир Ильич в нашем присутствии подписывал манифест о войне с поляками. Конкретно наше предложение заключалось в следующем: группой рабочих захватывается одна из Сибирских губерний с целью поддержания и восстановления сельскохозяйственных заводиков, мастерских, и этим самым предполагалось подойти в самое близкое соприкосновение с крестьянской массой, помочь ей «натурой» в возмещение за взятый хлеб. Владимир Ильич с нашими доводами согласился и просил В. С. Н. X. оказать необходимое содействие*****.

Между прочим Владимир Ильич радостно сообщил: «Сейчас был Горький, и если хотите видеть своего приятеля, то вот вам адрес». От Ильича мы направились к Горькому. Поздоровавшись с нами, Алексей Максимович возбужденно - радостно сообщил: «Был сейчас у Ильича и говорил с ним о практической работе советского строительства, теперь начну организовывать для этой цели интеллигенцию». Пожимая нам руки, он все время стыдливо-радостно твердил: «Ах, хорош мужик, хорош! Ведь хорош, товарищи?! Как мы мало его знали!» Мы засмеялись.

На другой день являюсь для назначения в В. С. Н. X. Через час получаю назначение с резолюцией о выдаче мандата. Жду день, два, три. Хочу получить его без протекции высшего начальства. Дело не двигается. Начинаю понемногу переругиваться с техническим секретарем и машинистками. Получаю за это выговор и просьбу выйти из канцелярии. И только на четвертый день получаю мандат, на бланке, с готовым типографским текстом и... с припиской не более двух строк: фамилия, имя, отчество и куда направлен.

Так нас, рабочих, принимает вождь Мировой Революции, и так принимает «аппарат»...

V. Изменение продовольственной политики.

Кончились военные фронты. Начались хозяйственные. Работники армии рассыпались по всей Сибири, часть боевой армии превращена в трудовую; оставшаяся повела борьбу с остатками бандитизма. Неурожай 1920 года в Европейской России наложил на сибирских крестьян тяжелое бремя — снабжение хлебом голодающих губерний. Потребовалось большое напряжение от продовольственных работников по сбору хлеба и других продуктов.

Во время сбора продразверстки собственнический инстинкт крестьянина Сибири выявился во всю. Недовольство часто переходило в восстания. Нетактичные действия со стороны продовольственников способствовали усилению озлобления крестьян, давая контр-революционерам хороший повод к компрометированию Советской власти. Репрессивные меры против восставших и изъятие всего наличия излишков хлеба заставили мужика перейти к пассивному сопротивлению. Он начал сокращать размер посева, доводя его только до нормы, необходимой для удовлетворения своих нужд.

Работая в 1920 г. в Семипалатинской области, пользуясь весьма скудными, отрывочными сведениями из центра, я не мог ориентироваться в сложнейшей в то время политической и экономической обстановке Р. С. Ф. С. Р. Видел все это и не понимал. Все свои сомнения, мысли и недоразумения я изложил в письме к Владимиру Ильичу. Помещаю содержание:

Глубокоуважаемый дорогой учитель и товарищ
Владимир Ильич.

Причина, вынуждающая меня отнимать у вас драгоценное время, заключается в том, что вот уже целых три года я волею судьбы лишен возможности слышать и говорить о нашей политике, наших перспективах в будущем с славнейшими и старейшими ветеранами нашей партии.

Для того, чтобы более или менее основательно и верно ориентироваться в новых условиях, в довольно своеобразной стране, усвоить наиболее отвечающую задачам революции линию поведения, мне приходилось в течение этих трех лет пользоваться весьма недостаточным и слабым материалом в виде осколков настоящей мысли, настоящей кипучей жизни.

Но, тем не менее, сохранив способность критически мыслить, исповедуя прежние идеалы и догматы, имея под руками массу сырого материала для наблюдений и введения коррективов в практические методы достижения этих идеалов, я должен сознаться, что бывают случаи, когда становишься в недоумение и даже попадаешь в ложное положение в отдельных вопросах тактики и политики нашей партии.

Переживаемый коммунистической революцией момент несомненно тяжел. Авангард этой революции — Советская Россия — благодаря международной изолированности, переживает величайший кризис. На западе революция затягивается. Для спасения революции нужны чрезвычайные, героические меры, но в то же время и разумные. Проведение этих мер в жизнь должно быть тоже разумным, чтобы по возможности выиграть время. Быть может, страна дойдет до состояния времен Адама после его грехопадения, но это еще полбеды — если только спасем от грозной опасности революцию, — прикроем листьями грешные тела свои или опояшемся козлиными шкурами.

Если все это так, то мне вполне понятна ваша политика от Брестского мира до концессий включительно, и в особенности великолепен этот последний ход.

Но никак не могу понять до сих пор политики продовольственной.

Нужно признать ее, по-моему, для 1920 г. невероятно грубой, мало продуманной и даже неразумной, особенно по отношению к окраинам, в данном случае к Сибири, и в тех формах, как она проводится на местах. Б такой стране, где мало рабочего пролетариата, где почти нет земельного пролетариата, где земледельцы все собственники до мозга костей, благополучие коих зиждется главным образом на хлебе, — нельзя принимать таких мер, как изъятие всего хлеба: это для них равносильно смерти. Ведь неразумно же игнорировать веками сложившуюся психологию такой огромной массы, да еще мало культурной и особенно теперь, когда нам так необходимо, как я говорил выше, выиграть время.

Очень и очень бы хотелось слышать по этому вопросу мнение своего учителя.

Почему нельзя применить тот метод (хотя бы временно), к которому с колыбели привыкло крестьянство и который психологически воспринимается им, как наиболее законный и справедливый, а именно: — установление определенного налога с десятины, обязательно заранее декретированного, ибо резолюция Ленина: «принимается» производит огромное впечатление даже на наших врагов.

На мой взгляд этот метод мог бы дать самые положительные результаты и почти безболезненно.

Он даст возможность без всяких искусственных принудительных и громоздких мероприятий избежать опасного сокращения посевной площади; ведь крестьянину, с его психологией, нужно знать одно: сколько должен он отдать из своего урожая, сколько ему нужно засеять, чтобы получить в свое полное распоряжение достаточное, по его мнению, количество хлеба, для его «коммерческих» оборотов по самостоятельному снабжению хозяйства всем необходимым.

Использовав же умно эту его «коммерческую» жилку, тем самым «коммерческим» способом легко выкачать все излишки сверх установленного налога.

В этом методе гораздо меньше элемента принуждения, гораздо меньше нужно будет держать штыков для выполнения разверстки, гораздо меньше будет восстаний. При умелом же практическом применении этого метода, полагаю, что крестьяне более чем на 50% вывезут налога добровольно, и вывозка будет равномернее.

К сожалению, нет у меня цифр с количеством людей в продотрядах, но думаю, что оно велико, и содержание их обходится весьма и весьма дорого, а если принять во внимание, что по крайней мере 90% из их руководителей — нетактичный, плохо понимающий свои задачи элемент, то ясно, что, кроме материального ущерба, продотряды приносят еще и огромный моральный вред делу Республики.

Вот, дорогой товарищ, где наше слабое и опасное место во внутренней политике.

Я очень извиняюсь, что отнял у вас время, но этот вопрос и наглядные последствия практического его разрешения страшно мучают меня. Никак не могу я понять скрытого смысла и целесообразности такой системы разверстки и практикуемых методов ее получения.

Во всех вопросах я был, как вы однажды выразились, «непостижимым оптимистом» — и вот в этом вопросе я буквально пессимист.

Ваш Каюров.

1/III — 1921.

 

Ответ был получен мною в начале апреля того же года:

Дорогой товарищ Каюров.

Получил ваше письмо от 1/III — 21 г. насчет налога.

Как раз за это время (пока ваше письмо шло) и на X съезде партии и во ВСЕЦИК-е налог уже прошел. По газетам, конечно, знаете.

Пишите мне иногда наблюдения с мест. Как сибирские крестьяне встречают налог? Каковы иные их требования и настроения? Как у рабочих?

Всего лучшего.

Ваш Ленин.

24/III — 1921 г.

 

VI. Чистка партии.

Колчаковщина в Сибири дала себя почувствовать. Массовые порки, расстрелы рабочих и крестьян, копирование самодержавных традиций с каждым днем отрезвляли население от тех заманчивых обещаний Колчака, которые мол осуществятся с уничтожением большевизма. Победы Красной армии и сочувственное отношение к ним местного населения поднимали бодрость и вселяли в крестьянской и рабочей массе веру в правоту борьбы против царских генералов.

С приходом в Сибирь Красной армии советская и партийная жизнь закипела. Массы крестьян и рабочих во всех отдаленных уголках Сибири начали вступать в Р. К. П. (б). В 1921 году, по данным статистического отдела Сиббюро Ц. К. Р. К. П. в Сибири, кроме Д. В. Р. и Киргизской Республики, членов и кандидатов партии насчитывалось свыше 70 тысяч человек.

Центральная Комиссия по чистке партии утвердила меня председателем Сибирской Комиссии. Устная и печатная кампания по чистке началась, но ни то, ни другое меня не удовлетворяло. Мне казалось непонятным, почему понадобился такой ударный метод чистки.

Что заставило принять Центр такой решительный шаг? Как чистить членов партии, пришедших в партию по ее же зову в тяжелые дни, переносивших одинаковые лишения с преданнейшими и старейшими коммунистами? Как и кого надо «чистить» в Сибирской организации, состоящей из 90% крестьян и рабочих, пришедших в партию только в 1920 году? Какой голове пришла эта нездоровая мысль?

На все волнующие вопросы был один ответ: кто-то и где-то фантазирует, оторвавшись от массы, от повседневной практической работы в этой массе и не понимает, как практически подступить к выравниванию 700-тысячного общепартийного фронта. Но как бы там ни было, — решение партии выше индивидуальных рассуждений, — надо приниматься за дело. Предварительно думаю высказать свои сомнения ему же — Ильичу. Из Н.-Николаевска вызываю по прямому проводу Ильича и передаю:

«Меня назначили председателем комиссии по чистке партии в Сибири. Принимаю этот высокий пост с благоговением, но не ожидаю большой пользы от своей работы, так как чистка, по-моему, должна производиться ежедневно 24 часа и круглый год. Во-вторых: как можно судить о коммунистах Якутска, Иркутска или Семипалатинска по бумажкам, сидя в Н.-Николаевске. Принимая во внимание ваши слова о том, что «мы» не научились распознавать работников по их способностям, то поэтому мы не избавимся от чуждого нам элемента и не сможем правильно использовать силы коммунистов. Считаю, что единственным выходом из положения, это — распознавание коммунистов по фактической будничной работе в партии и в Совет-строительстве. Глубоко убежден, что 25 % выкину тех, кого следует, и столько же сделаю ошибок, а завтра начнем снова вербовать и т. д. Таким образом, приступаю к исполнению новых обязанностей с надеждой, что мои сомнения не оправдаются, и не боясь количественного состава Р. К. П. (б). Но не мешает Ц. К. еще раз продумать дальнейшие перспективы и выработать способ повседневной чистки партии до кристаллизации. Каюров».

Ответ Ильича:

«Относительно чистки партии я передам ваши соображения Ц. К. по чистке партии. Мое мнение, что первый серьезный опыт даст нам ряд практических указаний, которые мы и используем в дальнейшем для выработки условий приема. Когда соберете достаточно материала, пришлите ваши соображения письмом.

Ленин».

Ясный ответ Владимира Ильича был удовлетворителен в том отношении, что фраза: «мы используем в дальнейшем для выработки условий приема» — давала конкретное указание, которое в будущем такой сложной работы, как чистка партии, не даст возможности повторить этот эксперимент.

В. И. сразу уловил то, о чем я умолчал в разговоре: о сомнениях полезности такого метода чистки и боязни повторения, дал вполне исчерпывающий ответ.

Просимые Ильичем соображения Комиссией были представлены. Материал был собран солидный, но вследствие болезненного состояния Ильича представлен ему не был и нечитанный никем тотчас же попал в архив Центральной Комиссии по чистке Р. К. П.

_____________

Где искать причины успеха, вождя, повергшего весь антипролетарский мир в ужас, посягнувшего на вековые буржуазно-демократические устои, объявившего в малокультурной, на 5/6 земледельческой стране — решительную и беспощадную борьбу за немедленное введение социалистического строя, объявившего борьбу с религией, отнявшего у помещиков земли, у банкиров банки, у фабрикантов и заводчиков — фабрики и заводы, разогнав в 24 часа Учредительное Собрание, заключившего немедленно Брестский мир с немцами, отказавшегося платить царские долги, уничтожившего мелко-буржуазную эс-эровскую партию, буржуазную партию к.-д., заставившего капитулировать партию меньшевиков и объявившего войну всему миру?

Откуда черпал Владимир Ильич уверенность в победе, имея на пути столько препятствий? Почему не другие вожди и не в другой стране? Почему в более культурной, организованной стране — Германии, где отношение пролетариата к другим классам в несколько раз выгоднее, чем это было в России, и где за последнее время пролетариат не менее, чем у нас, проявлял революционность и решимость к борьбе, и революция с 1919-го года все же топчется на месте?

Чем объяснить, что при руководстве Ильича многие ошибки были избегнуты?

Объяснений по выдвинутому вопросу будет столько, сколько существует «точек зрений». Несколько раз я проверял свою революционную, пролетарскую точку зрения относительно преимущества того или иного вождя, и всегда делал один и тот же вывод, — что успех Ильича заключается в том, что он прежде, чем начать проводить в жизнь какое-нибудь серьезное дело, обращался к низам. Он искал через рабочих, в рабочей массе подтверждения и проверки своей мысли. И только проверив свои планы пролетарским мнением, он приступал к их исполнению решительно, несмотря иногда на. протесты и несогласия партийных теоретиков. Это значит, что он не вполне доверял «казенной» официальной информации, страдавшей во все времена неточностью, тенденциозностью, вводившей людей у руля в заблуждение, и что он во всех практического характера мероприятиях любого масштаба не был ортодоксом, а с присущей ему решительностью поворачивал руль круто, если этого требовали обстоятельства.

Он на редкость был откровенен в совершенных ошибках, он предпочитал «корявые» речи рабочих и не морщился и не досадовал на них, если их произносили не нытики. Почему в самом деле Ильич, до 1917-го года мало известный большинству рабочих и крестьян России, в самый короткий срок завоевал себе их симпатии? Ведь Ильич не отличался ни мягкостью, ни ласковостью, ни прочими подобными качествами в обращении с рабочими, и не раз мы уходили от него оскандаленные и осмеянные? Потому что его прямота и исчерпывающие ответы на труднейшие вопросы удесятеряли веру в вождя даже после «бани» Ильича.

Вот отличительная черта Ильича от других, и мне кажется, что описанные мною факты в достаточной степени подтверждают мою мысль.

Бывший рабочий завода «Эриксон» В. Каюров.

Примечания:

* Предлагаемая читателям статья тов. Каюрова была сдана в редакцию 10 января, то-есть еще до смерти В. И. Ленина. Прим. ред.

** Как известно, это сообщение неправильно. Никакого имения в Симб. губ. у отца Вл. Ильича не было. Прим. ред.

*** Обозначенные курсивом слова подчеркнуты автором в оригинале. Прим. ред.

**** В оригинале подчеркнуто тремя чертами. Прим. ред.

***** И этот способ нам не пришлось применить, так как, по приезде в Сибирь к предсибревкому И. Н. Смирнову, нас направили на другую работу.

 

 

В. И. Ленин и собирание партии вокруг старой „Искры“

(По неизданным материалам Женевского партийного архива.)

Участие Ленина в «ликвидации третьего периода», охарактеризованного им же, как «период разброда, распадения, шатания»¹, до такой степени громадно, что потребовалось бы обширное исследование, чтобы охватить всю многообразную деятельность Владимира Ильича в эту славную эпоху — годы старой «Искры».

В настоящей статье мы ставим себе более скромную задачу: проследить участие Ленина в практической работе по собиранию и воссозданию Партии — через непосредственные связи его с местными организациями². Эти связи с местными комитетами и группами поддерживались, главным образом, шифрованной перепиской, которая, несмотря на всякие меры предосторожности, все-таки весьма часто попадала в руки жандармов. Работа по извлечению этих материалов из уцелевших жандармских судебных архивов и обработка их ждет еще своего историка. Тем не менее, значительная часть этой переписки все же доходила по назначению, и, если не считать более или менее длительных перебоев, связи в общем были весьма крепки. Часть этой дошедшей по назначению переписки между старой «Искрой» и местными организациями уцелела среди груды материалов Женевского архива Партии я в настоящее время хранится в Истпарте³.

1.После Белостокской конференции.

Как известно, весною 1902 г. состоялась в Белостоке конференция (инициаторы ее предполагали созыв съезда; за неявкой многих делегатов и по настоянию представителя «Искры», Ф. Дана, съезд был назван конференцией). Конференция выдвинула Организационный Комитет по созыву 2-го съезда. Но участники конференции (за исключением лишь Петерб. делегата Краснухи) вскоре после разъезда с нее были арестованы, и 0. К., не успев еще приступить к работе, фактически уже прекратил свое существование.

Конференция эта была созвана по инициативе рабочедельцев (Заграничного Союза русск. с.-д.) и Бунда. То было время, когда «мысль об организационной спайке всех частей партии носилась в воздухе»⁴. Тем не менее, Бунд совместно с рабочедельцами поспешили захватить инициативу в деле объединения партийных сил. Дело в том, что «фактическая гегемония «Искры» не давала спать ни бундовцам, необычайно боявшимся за судьбу своей «более ранней, более зрелой и совершенно самостоятельной» организации, ни представителям различных претенциозных литературных группочек, которые не без основания опасались, что объединение партии под знаком «Искры» будет означать растворение их в партийной массе»⁵.

Тем не менее, почин все же сделан. И когда за границей получены были первые вести о состоявшейся конференции и принятых ею решениях, Влад. Ильич, не зная еще о провале почти всего O.K., тотчас же спешит разъяснить встающие перед искровцами новые задачи. В письме, помеченном 6 мая, он пишет: «Дерево⁶, видимо, взято. Клеру⁷ обязательно спастись, и для этого надо немедля перейти на нелегальное положение: свидание с Сашей⁸ (о ней нам еще успело написать Дерево) привело к назначению комиссии по созыву съезда через пять месяцев. Теперь наша главная задача подготовить это, т.-е. чтобы вполне свои люди проникли в возможно большее число комитетов и постарались подорвать Ц. К. южных комитетов». И дальше в том же письме: «Поэтому ближайшая задача: чтобы Курц⁹ плюс Эмбрион¹⁰ оба тотчас вошли в комитеты. Затем чтобы Клер и другие последовали в той или иной форме их примеру. Это — главная задача, ибо иначе нас неизбежно оттеснят: подчините все остальное этой задаче, помните о важном значении 2-го съезда. К этому же приспособьте и обдумайте атаку на центры — Иваново и др., Урал и Юг»¹¹.

Тов. П. Н. Лепешинский, один из «агентов» старой «Искры» и член позднее восстановленного O.K., говорит: «...приверженцы «Искры» в России получили задание: не нарушая принципа преемственной связи с белостокской конференцией, взять в свои руки инициативу по созыву новой конференции и по выбору нового 0. К. Сказано — сделано. «Аркадий» (он же «Касьян», т.-е. Иван Иванович Радченко) объезжает ряд нужных мест в России и договаривается о времени и месте созыва конференции из представителей тех же организаций, которые были представлены и на ближайшей конференции»¹². Мы имеем в нашем распоряжении текст письма Ленина, направленного по этому поводу вышеупомянутому тов. И. И. Радченко. Приводим это письмо полностью:

Письмо Ленина¹³.

Сейчас дал бундисту явку к вам. Это по делу съезда. Вы с ним плюс бюро и еще кто должны образовать русский комитет для подготовки съезда. Держитесь внушительнее и с осторожностью. Возьмите на себя побольше районы, в которых вы беретесь подготовить съезд, сошлитесь на бюро (назыв. иначе), одним словом, сделайте так, чтобы все дело было вполне в ваших руках, Бунд же пускай Бундом и организуется. Мы начнем здесь ряд переговоров о здешнем сближении и будем извещать вас тотчас.

Итак, наметьте состав «русского комитета по подготовке] съезда», наиболее выгодный для нас (может быть, удобно будет сказать, что вы уже образовали этот комитет и очень рады участию Бунда или тому подобное). Возьмите на себя непременно секретарство в этом комитете. Это — первые шаги, а там увидим. Говорю «наметьте» состав, чтобы вы имели больше свободы: не связывайте себя сразу перед Бундом и поставьте себя хозяином этого предприятия.

Кстати, по поводу Бунда. Двойственная позиция его, стремление к «самостоятельности» в партии, к обособлению еврейского пролетариата от общероссийской пролетарской семьи — позиция, так печально выявившаяся впоследствии на 2-м съезде партии, — для Владимира Ильича уже тогда была вне всякого сомнения. И при всяком случае спешит он указать и подчеркнуть место Бунда и заслуженное к нему отношение со стороны партии. В другом письме, текст которого приводим ниже, Владимир Ильич пишет: «С Бундом держитесь крайне осторожно и сдержанно, не открывая карт, предоставляя ему ведать дела Бунда и не давая ему совать нос в дела русские: помните, что это ненадежный друг (а то и враг)!»...

За проведение в жизнь насущных задач по завоеванию комитетов энергично принялись размещенные по важнейшим районам искровцы. В целом ряде городов, после больших или меньших сопротивлений упорствующих антиискровцев из среды комитетчиков, организации целиком присоединялись к «Искре», считая ее программные, тактические, и организационные принципы — в общем и целом — своими.

2. Положение на юге.

Большую борьбу, принявшую в одно время весьма острую форму, искровцам пришлось выдержать в Петербурге. Но прежде чем перейти к Питерской истории, остановимся на интересном эпизоде с югом. Как известно, на юге с января 1902 г. действовало объединение в лице Ц. К. Союза Южн. Комитетов и Организаций. Объединение это, в отличие от такого же районного объединения на севере (в центр, промышл. районе), замкнувшись в рамки своего района, неспособно было в должной мере сознавать общерусские задачи партийной работы. Только в августе после провала этого объединения, оставшаяся группа работников на юге отказывается от своей обособленности и отправляет в «Искру» следующее письмо, которое полностью и приводим:

Получено 14/VIII через Митрофана¹⁴.

Дорогой товарищ! Южно-русская организация, как вам, вероятно, известно, провалилась. Осталась только редакция «Ю[жного] Р[абочего]»¹⁵, которая решила продолжать свое дело в том виде, в каком она вела его до образования «Союза южн. ком. и орг.». Необходимость выйти из того состояния застоя, в котором находится теперь с.-д. в России, делает вопрос объединения насущнейшей задачей настоящего момента.

К сожалению, разрозненные попытки отдельных организаций в этом направлении до сих пор терпели неудачи. Очевидно, для успеха своего попытки должны быть объединены. Ввиду этого, орган. «Ю. Р.» решила стать в более близкие и тесные сношения к организации «Искры» и «Зари». Она полагает, что только при совместной работе, только при взаимной поддержке удастся кое-что достигнуть и теми небольшими силами, которые еще пока остались живы здесь в России. Не касаясь здесь конкретных форм, в какие могут вылиться отношения между «Искрой» и «Южным Рабочим», мы считаем своим долгом указать, что единство взглядов и доверие наше к организации «Искры» и «Зари» позволят нам со своей стороны предложить самые тесные сношения и сотрудничество во всех сферах революционной деятельности.

В заключение сообщаем вам резолюцию, принятую на частном совещании представителей группы нескольких провинциальных городов.

Из 6 человек 5 (один воздержался от голосования, так как не имел соответствующего полномочия от своей группы, хотя лично и соглашался с остальными) высказались в следующем смысле:

«Признавая насущнейшей задачей современности объединение действующих в России организаций в единую партию и полагая, что организ. «Искры» и «Зари» и «Южного Рабочего», каждая в своей области и по мере своих сил стремилась и стремится к этой цели, группы решают: 1) оказывать духовную и материальную поддержку обеим этим организациям, 2) предложить обеим этим организациям вступить в более тесные сношения для совместной планомерной работы».

Отношение «Южного Рабочего» к этому предложению ясно из нашего письма.

Наше предложение, как и резолюция, не подлежит пока опубликованию и распространению. Переговоры по этому поводу можете вести с Чернышевым. Он один из участников совещания, хотя и не официальный наш представитель. В настоящее время нам предложены] услуги по устройству] транспорта через границу. Субъект ждет результата переговоров, так как [он] — видавший виды и специалист. Отвечайте немедленно. Условия 40 руб. за пуд.

На будущее время наша подпись Юрий.

Это письмо южан послужило поворотным пунктом в истории южных комитетов. Завязалась оживленная и в высшей степени интересная переписка. Первым поспешил ответить тов. Ленин. Он, главным образом, добивается точных сведений относительно направлений каждого из южных комитетов в отдельности. Приводим полный текст письма:

22/VIII. Письмо Ленина¹⁶.

Дорогие товарищи! Чрезвычайно порадовало нас ваше письмо с известием о взглядах и планах состоявшейся ред. «Ю. Р.». Мы от всей души присоединяемся к вашему предложению самых тесных сношений и сотрудничества между «Ю. Р.» и «Искрой]». Надо немедленно принять самые энергичные меры, чтобы закрепить эти тесные сношения и перейти к единым действиям, вытекающим из нашего единства во взглядах. Во-первых, мы воспользуемся для этого вашим предложением вести переговоры с Чернышевым]. Дайте нам адрес к нему. Не будет ли он за границей (как мы слышали) и не побывает ли у нас? Из-за границы писать на Дитца¹⁷ в двух конвертах, прося его немедленно переслать ред. «Искры». Во-вторых, укажите нам и вашего официального представителя. Дайте тотчас же прямой адрес для писем к вам из-за границы и из России, а также адрес для явки к вам. Мы уже сделали шаги к тому, чтобы члены русской организации «Искры» повидались с вами и переговорили обо всем подробно. Чтобы не терять даром время, напишите и вы нам подробней о делах. Каковы ближайшие практические планы редакции «Ю[жного] Р[абочего]»? Есть ли у нее сношения с южн. ком. и формальные отношения с ними? Из ваших слов, что вы намерены вести дело так, как оно велось до образования Союза Южн. Ком. и Орг., мы заключаем, что и состав, и направление теперешней редакции «Ю[жного] Рабочего]» расходятся с составом и направлением той редакции, какая была весной, во время конференции. В чем именно состоит это расхождение направления и какую позицию занимают тут южн[ые] ком[итеты], т.-е. какие из них стоят за направление Союза Южн. Ком. и Орг. и какие за ваше направление? Каков ваш взгляд на то, глубоко ли это расхождение, не помешает ли оно партийному объединению и какие меры желательны для скорейшего достижения солидарности. В каком отношении к комитетам] юга (и к обоим направлениям, о которых у вас шла речь) стоят те 6 провинц. групп, о которых вы писали. Нам было бы очень желательно, если бы вы помогли нам выяснить вполне все эти вопросы, ибо это сильно помогло бы сближению между вашими друзьями и работающими на юге членами русск. организации «Искры».

Известие о присоединении «Южного Рабочего», а затем — перспектива присоединения всех южных комитетов к «Искре» — естественно весьма порадовали «Искру», и вслед за тов. Лениным не удержался и Мартов от участия в торжестве непосредственного обмена мыслями и чувствами с работниками юга. Для истории «Южного Рабочего» не лишено интереса это письмо, и мы приводим его:

Письмо Мартова¹⁸.

Дорогие товарищи! Мы очень рады вашему сообщению о желании «Ю[жного] Р[абочего]» работать сообща с «Искрой» над восстановлением единства партии, и мы уверены, что соединение наших сил при нынешних условиях позволит нам осуществить эту задачу. Мы особенно рады тому, что предложение об этом исходит от тех товарищей, которые в числе первых немногих одобрили проект нашего органа и его направление, как оно было намечено и в редакционном] нашем заявлении. В ближайшем будущем вы увидитесь с нашим товарищем, с которым сможете обстоятельно поговорить о том, в каких формах может проявиться наш союз. В свою очередь, мы бы желали его сделать наиболее тесным. К сожалению, в течение последнего года наши отношения с «Ю[жным] Р[абочим]» приняли нежелательный характер, благодаря, по-видимому, деятельности элементов, непринимавших той постановки партийных задач, которые преследовали мы. Воздействию этих элементов удалось привести к тому, что «Ю[жный] Р[абочий]» — орган, которому мы неоднократно выражали сочувствие и оказывали содействие — сделался в глазах большинства товарищей главным в России антагонистом того направления, кот[орое] предст[авляет] «Искра». В заграничной литературе («Рабочее Дело», «Борьба») «Ю|жный] Р[абочий]» и группирующаяся около него организация открыто выставлялись как представители направления, враждебного «Искре», и эти утверждения остались неопровергнутыми, а на партийной конференции делегат южной организации выступал как сторонник эклектического направления «Р[абочего] Д[ела]». Как торжество того же направления принят и отчет об южн. конференции. Все эти обстоятельства сыграли свою роль в нагромождении препятствий для той объединит[ельной] работы, которую мы поставили себе главной задачей.

Когда имя «Ю|жного] Р[абочего]» стало приводиться как свидетельство господства в России «анти-искр.» направления, мы обратились к редакции с дружеским письмом, в котором, указывая на сделанные нами печатные признания нашей солидарности с «Ю[жным] Р[абочим]» и на постоянные услуги, оказываемые нашей организацией «Ю[жному] Р[абочему]», предлагали ему столь же открыто и недвусмысленно высказываться об «Искре». — Ответа на это письмо мы не получили, и официальные сношения с «Ю[жным] Р[абочим]», таким образом, прекратились, а на состоявшейся вскоре после того южной конференции¹⁹ не была приглашена ни одна группа «искровцев», ни один наш агент, с кот[орым] южане имели дело.

Ввиду этих фактов и в интересах создания той нравственной атмосферы, которая была бы благоприятна этой объединительной партийной работе, какую ставят себе ныне обе наши организации, мы считаем крайне необходимым, чтобы с вашей стороны был теперь сделан шаг к открытому признанию солидарности с «Искрой]». Надо положить конец всей неясности и смуте, которая стоит поперек пути всем серьезным попыткам объединить партию. Публика знает, что «Искра]» неоднократно подчеркивала заслуги «Ю[жного] Р[абочего]» и рекомендовала его как живое, полезное предприятие, с которым она принципиально солидарна. Мы считаем необходимым не менее открытое аналогичное заявление со стороны «Ю[жного] Р[абочего]». Одно такое заявление сделает много для облегчения нашей общей работы. Только оно одно даст надлежащее удовлетворение тем нашим товарищам, которые в своей работе по организации партии терпели неудачи, зачастую благодаря противодействию южных товарищей и благодаря той атмосфере недоверия и неясности, которая была создана всеми упомянутыми недомолвками и двусмысленностями и которой ловко пользовались наши общие идейные противники. Жмем руки.

Чтобы понять истинное положение в южной группе и самой редакции «Южного Рабочего», необходимо ознакомиться с обстоятельным и содержательным письмом «Южного Рабочего», отправленным в «Искру» в ответ на вопросы тов. Ленина.

Письмо это, несмотря на длинноту его, считаем все-таки необходимым воспроизвести здесь полностью:

Получено 16/IV (?), письмо от 29/VII.

Дорогие товарищи! Ответить сейчас обстоятельно на все ваше письмо мы не в состоянии, так как необходимо для этого кое с кем повидаться, кое с кем списаться. Пока ограничимся некоторыми вопросами, достаточно для нас выясненными. Прежде всего мы должны сообщить вам, что с нетерпением ждали вашего ответа. Потребность сплотиться для общего дела никогда еще так сильно не ощущалась всеми нами, как в настоящую минуту. Видишь, как гибнут в бездонной пропасти все эти разрозненные попытки кое-что сделать, и убеждаешься, что энергия единой личности здесь ничего не поделает: необходима строго организованная деятельность целой группы и довольно значительной, чтобы поставить дело на ту высоту, которая может, с одной стороны, удовлетворить потребности времени, с другой — дать удовлетворение действующей личности. Для того, чтобы связь между нами действительно могла установиться по возможности более тесной и прочной, необходимо нам выяснить все те прошлые недоразумения, о которых вы пишете. Большинство нашей теперешней группы имеет отношение к «Южн. Рабоч.» уже давно (года 2), по тем или иным причинам до недавнего времени непосредственное участие в редакции принимал лишь один из теперешних членов группы. Когда он вступил в группу, большинство ее состава было солидарно с «Искрой]» в общих вопросах программы и во взглядах на партийные задачи, но по независящим от него обстоятельствам это лицо было на время оторвано от деятельности. Возвратившись, оно застало существенные изменения. Состав группы изменился, и в состав ее вошло одно лицо (известное Пахомию под именем Геноссе)²⁰, которое имело большое влияние на дальнейшую судьбу группы. Вскоре из группы было вырвано одно лицо, весьма авторитетное в ней, и таким образом получилось следующее положение: с одной стороны, Геноссе и два примыкающих к нему члена, родственных ему но духу. Они олицетворяли собою (по крайней мере, Геноссе) оппортунизм и приверженность рабочему делу. С другой стороны, вышеупомянутое лицо (один из авторов этого письма — хороший знакомый Пахомия), представляющее собою искровское направление и ведшее борьбу с противной стороны. Силы были слишком: неравные 1) количественно, 2) следует признать за Геноссе и его товарищами большую организаторскую способность и чрезвычайную энергию. Сюда присоединяются благоприятные внешние условия. Геноссе был тогда человеком чистым, самостоятельным, имел большие связи почти по всей России. Борьба, повторяю, была неравная и все, что меньшинству удалось достигнуть, это: 1) сохранить чистоту направления «Ю[жного] Рабочего]» и 2) удержать группу от шагов противоискровских. При таких условиях нечего было настаивать за ответе на упомянутое вами письмо «Искры». Необходимо было в интересах истины прибавить, что успешности борьбы упомянутого лица сильно препятствовали некоторое промахи со стороны самой заграничной «Искры». Мы здесь, главным образом, имеем в виду не вполне выдержанный тон (чтобы не сказать более) некоторых полемических статей «Искры». Нам необходимо отмежеваться, нам необходимо указывать и разъяснять ошибки наших противников (идейных), но если мы действительно думаем, что для борьбы с самодержавием необходимо сплотиться всем оппозиционным элементам, то нельзя ведь унижать и высмеивать тех, кто остается за межой. Ведь они все-таки «оппозиционные элементы». Какая речь может быть о союзе с теми, которых мы оплевали. Из союзников мы превращаем их во врагов. Мы не пишем этого с целью упрекнуть в чем-либо «Искру». Мы пишем так исключительно потому, что считаем «Искру» своим родным делом, потому что связываем судьбу соц.-дем. партии с судьбой «Искры». Этот промах был особенно чувствителен нам здесь, когда приходилось отстаивать «Искру]» от всяких явных и тайных врагов, не только против лиц других партий, но против социал-демократов (пожалуй чаще). Чтобы не ходить далеко за примером, укажем на № 23. Почти во всем мы настолько солидарны с «Искрой]», что у нас самостоятельно на различных полюсах возникает один и тот же ход мыслей по однородным вопросам, даже одни и те же выражения. Передовица наша, предназначенная для 9 номера, говорит почти то же (по поводу сечения), что имеется в передовице Л» 22. Слово авантюризм было брошено здесь одним из членов нашей группы в одном собрании, где были ярые сторонники террора, еще до выхода № 23, и все-таки мы должны сознаться, что и в фельетоне, и в передовой статье № 23 имеются полемические приемы, которые нам здесь удается с трудом оправдать против яростных нападок не только тех, кого они задевают, но и против лиц, по-видимому, сочувствующих «Искре». Мы думаем, что в вопросе об «Освобождении» следовало и Струве задеть и указать, что мы не разделяем оптимизма земцев на счет характера деятельности Учред. Собр., составленных из представителей Управ, но мы все- таки думаем, что поскольку земская оппозиция и представляет силу, т.-е. поскольку она отражает чаяние обширного класса, она иначе говорить не может. И поэтому нам остается или бросить разговоры об оппозиционных элементах, или мириться с тем фактом, что класс не может вылезть из своей шкуры. Получается курьезная картина. Как авангард, мы призывали следовать за нами всех недовольных, но при каждом удобном и неудобном случав стараемся обругать свой арьергард. Необходимо, по-нашему, критику взглядов противника вести так, чтобы осталось место для взаимного уважения.

Повторяем, мы пишем это потому, что слишком уже часто нам приходится выслушивать подобные упреки по поводу «Искры». Итак, в таком положении было дело до конференции южных комитетов. Лицо, бывшее в меньшинстве, было против съезда, так как полагало, что юридическому объединению необходимо единство в программных, тактических и организационных вопросах. Борьба перед съездом приняла очень острый характер. Из 4-х членов «Ю[жного] Р[абочего]» на конференции присутствовали 3, т.-е. все большинство. Меньшинству удалось лишь выговорить самостоятельность «Ю. Р.» (конференция признала прежнюю редакцию «Ю. Р.», которой она, собственно говоря, не знала). Результаты съезда, к сожалению, совершенно оправдали ожидания меньшинства. Единства объединения, прочности и устойчивости не достигнуто было тем, что официально 3 члена «Ю[жного] Рабочего]» были переименованы в Ц. К. Бумажное объединение это разлетелось, конечно, как мыльный пузырь, с исчезновением этих 3 лиц. Все держалось энергией одного — двух лиц. Делегат «10. Р.» на партийной конференции представлял самого себя, так как не только Ц. К. не было уже, но и местные комитеты к тому времени были сильно разгромлены (Харьков, Одесса и др.). Что же оставалось делать меньшинству? После конференции не было почти возможности работать сообща с большинством. Тут присоединились всякие нелепые слухи, о которых теперь говорить не стоит. Пришлось на время устраниться, но не надолго, так как дело вскоре осталось без руководителей. В настоящее время в состав группы входят 3 лица, имевшие юридическое и фактическое право на «Ю. Р.» (в том числе два лица — супруги, знакомые Пахомия). Остальные лица вступили в группу уже после провала 10. Ц. К. Сношения имеются с южными комитетами и некоторыми провинциальными группами, но формальных отношений пока устанавливать не пытаемся, считаем их преждевременными. Наши планы на будущее вытекают из современного положения вещей. Ни одна организация, дорожащая революционным делом в России, не может не считать вопроса о создании прочной партийной организации своим делом. Но для этого необходимо быстро действовать. Комитеты (по крайней мере южные) истощены и состоят из лиц или малоопытных, или, что еще хуже, из малопригодных. Но ждать, пока они улучшатся, нельзя. Каждый момент может создать такие условия, которые еще ухудшат положение вещей. Уже не говоря о том, что другие революционные группы, благодаря целому ряду благоприятных условий, успели сплотиться и, пользуясь замешательством в рядах соц.-дем., занимают позицию, что, конечно, может сильно затруднить деятельность соц.-дем. Их успеху (соц.-рев.) содействует также террористический фейерверк, способный затуманить глаза весьма многим. Задача организации, стремящейся к созданию единства и объединения, ясна... Прежде всего необходимо объединить в одну организацию все разбросанные в различных углах единомыслящие элементы, как единичные личности, так и целые группы. Объединить их вокруг определенного знамени. Таким знаменем считаем мы «Искру». Далее, подобная, создавшаяся таким образом организация, задающаяся целью подготовить объединение, должна постараться вступить в более или менее тесные сношения с местными комитетами, стараясь оказывать на них воздействие. Но воздействие должно быть не одно словесное. Организация эта должна обильно снабжать все действующие группы литературой, отзываться листками и прокламациями на различные вопросы текущей жизни. Для достижения всего этого организация должна провести у себя принцип строгой организованности и дисциплины. Создав кое-какие пути к организованию партийной организации и установив единство в вопросах программы и тактики, можно подумать об официальном] образовании партии путем ли съезда или другим. Эта схема, конечно, не совершенна и даже в таком виде, вероятно, будет урезана жизнью. Но мы делаем попытки к осуществлению. Наши попытки в этом направлении сводятся пока к подбору лиц, в устройству транспорта, к воздействию на комитеты, где это возможно, и к организации выпуска листков и прокламаций. Но понятно, что успех наших начинаний всецело зависит от того, насколько нам удастся тесно соединиться с вами. В этом отношении вопрос представляется нам в следующем виде. Как маленькая литературная группа, мы сохраняемся в качестве редакции «Ю[жного] Р[абочего]».

Предложение этого издания мы считаем оч[ень] важным. Он, по-нашему, представляет дополнение к «Искре» (если, конечно, будет выходить своевременно), его роль чисто разъяснительная. Он должен популяризировать идеи социализма и политической свободы среди пролетариев среднего уровня. «Искра» не может этим заняться, чтобы не рискнуть перестать быть интересной для своего теперешнего контингента читателей. В таком виде «Ю[жный] Р[абочий]», при наличности сил и средств, мог бы смело превратиться в «Русского Рабочего». Итак, сохраняясь в качестве редакции «Ю[жного] Р[абочего]», мы полагаем, что в интересах объединения нам необходимо вместе с искровцами и всеми единомыслящими слиться в одну общую организацию. Только таким образом может установиться тесная связь между нами. Мы здесь не касаемся конкретностей, а намечаем только принципы, которые должны лечь в основу наших переговоров, которые] желательно по возможности ускорить.

Здесь воспользуемся случаем, чтобы указать на один пункт разногласия между нами. Мы говорим о взглядах «Искры]» на крестьянские беспор[ядки]; мы думаем, что крестьянские бунты всегда будут только бунтами и никогда не превратятся (при современном политическом режиме) в сознательное политическое движение. Таков наш непоколебимый, основанный не только на теории, но и на близком знакомстве с последними] событиями взгляд. Мы поэтому не одобряем брошюру — «Правда о кр.», которая косвенным образом пропагандирует аграрный террор.

Адрес нашего знакомого, который теперь за границей и о котором я вам писал, следующий: Friedrichsheim, Seestrasse № 97. Herrn Abbe.

Было бы хорошо, если бы вы поговорили или написали ему от себя и от нашего имени. Боимся, что он не получил нашего письма.

Необходимо исправить маленькое недоразумение. На совещании 6 лиц представлены только 3 группы и «Ю[жный] Р[абочий]». Все эти группы солидарны с нами во взглядах на партийные задачи и примыкают к направлению] «Искры]».

Относительно печатного выражения нашей солидарности с «Искрой]», то об этом, конечно, у нас не может быть двух мнений. Так как № 9 может задержаться печатанием, то, по-нашему, это удобней было бы сделать в «Искре» в виде заявления редакции «Ю. Р.»; к сожалению, у нас нет той литературы, о которой вы упоминаете, это было бы прекрасным поводом для гласного заявления. Не можете ли нам как-нибудь доставить или указать, или сообщить, где именно упоминалось об отношении «Ю[жного] Р[абочего]» к «Искре]». Жмем ваши руки. Юрий.

 

Обстоятельное письмо «Южного Рабочего» вызвало новое ответное письмо Ленина, в котором наряду с поднятыми, южанами вопросами освещается целый ряд других актуальных вопросов по объединению партийной работы. Вот полный текст этого письма:

Письмо Ленина²¹.

Дорогие товарищи! Чрезвычайно порадовало нас всех ваше объяснительное письмо. Пожалуйста, присылайте поскорей обещанные дополнения и ведите переписку почаще. Мы надеемся вскоре послать к вам одного товарища для более подробных и окончательных переговоров, а пока ограничимся самым верным [?важным].

Вы тысячу раз правы, что надо как можно скорей и немедленно нам объединиться в одну организацию общерусского характера, задающуюся целью подготовить идейное единство комитетов и фактическое организованное единство партии.

Мы уже со своей стороны сделали довольно важные шаги в этом направлении, благодаря тому, что петербургский ком[итет] стал вполне искровск[им], выпустив печ[атные], заявления] об этом и de facto (это, конечно, строго entre nous)²² слился с русск. организ. «Искры», дав ее членам влиятельные] места в центр, группе комитета. Если мы добьемся такой же полной солидарности и полного слияния с югом, то вопрос о фактическом] объединении партии подвинется на три четверти к его осуществлению. Надо очень спешить с этим. Мы немедленно принимаем меры, во-первых, к тому, чтобы к вам приехал член русской организации] «Искры] для сговора; во-вторых, к установлению связи здесь с Чернышевым]. Вы со своей стороны ускорьте выпуск (или помещение в «Искре]») вашего принципиального заявления, вполне определяющего вашу позицию в партии, и примите все меры для фактического слияния с Р[усской] Организацией] «Искры]». В заключение несколько слов о поднятых вами вопросах. Насчет крест[ьян] и аграрной программы, нам остается неясным, чем именно вы недовольны в нашем проекте аграрн[ой] программы и каких изменений вы бы желали. Определите это точней. Видели ли вы № 4 «Зари»²³ со статьей об аграрной программе²⁴. Вообще ваши замечания по поводу промахов «Искры]» свидетельст[вуют] о том, как важно нам участить и урегулировать сношения между нами, чтобы спеться вполне. Сил так безбожно мало, что только самое тесное объединение всех с.-д. может обеспечить нам успех в борьбе и с «авантюристами», и с правительством. А между тем о вашей, например, точке зрения, о вашей практической работе мы почти ничего не знали до сих пор — разве это нормально? Разве нормально, например, что вы делаете шаги в одиночку для постановки] транспорта, мы тоже в одиночку? (Напишите подробней, как, что и где предпринимаете, какие есть средства и проч.). Это же обстоятельство, т.-е. недостаток] сил, надо принять во внимание] при обсуждении] вопроса об особ[ой] организации], о продолжении] «Ю. Р.», о превращении] в «Русского] Раб[очего]».

Надо очень и очень взвесить все стороны этого дела. Подумайте, где силы для двух органов, когда мы прекрасно знаем, что их мало и для одного. Не дадите ли вы толчка Питеру (неискр[овским] элементам] Питера) издавать «Раб]очую] Мысль», как тоже разъяснительный, популярный и т. д. орган, и это в такой момент, когда Питер готовится прекратить «Раб[очую] Мысль» и взяться, наконец, за постоянную] работу над «Искрой]». Не пострадает ли от ваших планов ваша работа по организации] правильного] литературного] сотрудничества в «Искре]» из России — а ведь без этого сотрудничества «Искра]» не может стать настоящим партийным] органом, и не забывайте, что людей для этого дела, кроме вас, у нас, пожалуй что, и нет в виду. И если за это не возьмутся искряки, то кто же и когда за это возьмется? Наконец, обсудите тщательней вопрос о том, совместимы ли задачи разъяснительной пропагандистской] популярной, на средняка (как вы выражаетесь) рассчитанной литературы и задачи газеты? Особая литература для средняка и для массы должна быть — это бесспорно, но это могут быть лишь листки и брошюры, ибо разъяснить настоящ[им] образ[ом] каждый вопрос средняку нельзя в газете. Для этого надо начать сначала с азов, и дойти до конца, разжевав вопрос со всех сторон. Вряд ли газета в состоянии дать это даже при идеальном обеспечении ее литературными] силами. Не забывайте, наконец, что ваше дело будет иметь, хотите вы этого или нет, общерусск[ое] значение, и что толки, представления, теории об особых газетах для интеллигентов и для рабочих могут сыграть зловредную роль не только независимо от ваших желаний, но даже вопреки вашему личному противодействию. Ведь таких, как вы, среди русских с.-д. — горстка, а в массе русской с.-д. еще очень и очень много всяческой узости.

Мы [не] думаем, конечно, ограничиться по столь важному вопросу этими беглыми замечаниями, но только просим вас не спешить с решением и обсудить всесторонне. Сохранение особой группы (ред. «Ю[жного] Р[абочего]») мы считаем даже желательным], по крайней мере, до съезда партии, но этой группе не надо бы спешить с ее газетой.

Чтобы полнее представить себе те практические результаты, которых достигла эта переписка между югом и «Искрой», мы приводим еще одно письмо, отправленное редакцией «Южного Рабочего».

Получено 26/Х.

Дорогие товарищи! Затронутые вами вопросы о возможности в настоящее время задаваться целью издавать специальный орган, приспособленный к пониманию более широкого круга читателей, были у нас еще раньше предметом обсуждения. Подобного рода вопросы были нам поставлены одним делегатом части русск. орг. «Искры». Нам придется в данном случае ответить вам приблизительно то же, что говорили делегату: раз принципиальных возражений против «Южного Рабочего» нет, то вопрос сводится лишь к некоторым опасениям, которые только при известных неблагоприятных обстоятельствах внутреннего или внешнего свойства могут превратиться в реальные препятствия к осуществлению дела создания партии и партийного органа. Но в таком случае мы можем сказать следующее: те общие задачи, которые преследуются в настоящее время «Искрой», признаются нами настолько важными, что при малейшей коллизии между ними и другими задачами, которые мы себе ставим, у нас не могут возникнуть сомнения в том, чему должно отдать предпочтение.

Мы думаем, что издание такого органа, как «Ю[жный] Рабочий]», даже при регулярном выходе не отнимет так много сил. Писать для «Ю[жного] Р[абочего]» — одно дело, для «Искры]» — другое.

Есть достаточный контингент лиц, которые охотно соглашаются работать для такого органа, как «Ю[жный] Р[абочий]», но не решаются сотрудничать в «И[скре]», не считая себя достаточно компетентными для этого. Но повторяем: если бы оказалось, что продолжение «Ю[жного] Р[абочего]» будет тормозить общее дело, то мы первые отказались бы от его продолжения (написано предложения. И. В.), ограничивая свое воздействие на рабочую массу одним лишь выпуском листков и прокламаций. Гарантией против всяких односторонних увлечений служит наше желание войти в русск. орг. «Искры]», при таких обстоятельствах] «Ю[жный] Р[абочий]» явится лишь одним из частных предприятий этой организации. Это же низведет до минимума все заботы технического характера, которые вызываются изданием «Ю[жного] Рабочего]», так как никакой специальной технической организации не потребуется. Итак, наши предложения от всей группы сводят ся к следующему: В предел[ах] общей русской организации «Искры]» мы сохраняем самостоятельные литературные группы. От конфликтов с обеих сторон обе стороны гарантированы общностью точек зрения по основным вопросам. Дальнейшие гарантии — дело соглашения. Предполагая такое единство взглядов,, мы предлагаем уполномочить нас издавать общерусские листки от имени объедин[енной] организации] «Искры]» и «Ю[жного] Р[абочего]» за соответствующей] подписью.

Так[им] образ[ом] вся та издательская деятельность, которая необходимо должна совершаться в России, могла бы сосредоточиться в руках нашей группы, как литературной] группы русский] организации «Искры]», при чем состав группы мог бы быть пополнен представителями «Искры]»; помимо литературной работы группа берет на себя те же функции, как и остальные члены организации] «Искры]»: завязывание сношений с комитетами, воздействие на них, доставку литературы, постановку транспорта, добывание средств. Как представляет себе существующая организация «Искры]» свои отношения к комитетам — мы этого не знаем, но полагаем, что наиболее целесообразным является полное слияние комитетов с организацией], так, чтобы комитеты, заявившие о своей солидарности с «Искрой]», являлись как бы отделами этой организации. Там, где невозможно связать комитеты с организацией, желательно оставить агентов, которые входили бы в комитет на равных с остальными членами правах и постарались бы подчинить их своему влиянию. По отношению к югу, группа предлагает взять эту часть работы на себя, так как с югом она) была единственно связана, она больше осведомлена о здешнем положении дел. Не имея в настоящий мом[ент] ни достаточных для такой огромной работы сил, ни представления о конкретных планах «Искры]», мы впредь до окончательного соглашения принуждены будем ограничиться преимущественно литературной работой. Ввиду этого желательно возможно ускорить переговоры и совместно выработать план действий на ближайшее время.

К циклу материалов о южных организациях необходимо присоединить еще одно письмо В. И. Ленина, адресованное харьковским работникам. В этом письме, как и в целом ряде еще других, поражает тот глубокий интерес, который у автора вызывают такого рода детали, которые и для самих местных работников оставались дотоле совершенно неведомы.

15/1 [1903] г. (От Ленина)²⁵. Дорогие товарищи! Большое спасибо за обстоятельное письмо о положении дел: нам очень редко пишут такие письма, хотя мы в них страшно нуждаемся, и они необходимы вдесятеро большем количестве, если только мы действительно хотим создать живую связь заграничной редакции с местными работниками и сделать «Искру» полным отражением всего нашего рабочего движения в его целом и в его особенностях. Поэтому очень просим продолжать в этом же духе, давать хоть иногда и прямые картинки бесед с рабочими (о чем говорят в кружке, какие жалобы, недоумения, запросы, темы бесед и пр., пр.).

План вашей организации, по-видимому, подходит к рациональной организации рев[олюционе]ров, поскольку можно говорить о «рациональной» при таком недостатке людей и поскольку план ясен из краткого рассказа.

О независимых расскажите подробнее. Затем еще вопросы: не осталось ли в Харькове рабочих «Иваново - вознесенской» школы и традиций? Есть ли личности, бывшие некогда прямо в этой «экономической» и «антиинтеллигентской» компании или только преемники их? Почему не пишете ни слова о «листке рабочих касс» и не шлете нам? Мы видели здесь только рукописную копию этого листка № 2. Что за компания издает? Ярые ли это экономисты, или просто зеленая молодежь? Чисто ли рабочая организация или под влиянием экономистов-интеллигентов?

Остались ли следы компании «Харьковского пролетария»?

Читается ли в кружках рабочих «Искра»? С пояснениями статей? Какие статьи охотнее читаются, и какие объяснения требуются?

Ведется ли среди рабочих пропаганда конспиративных приемов и перехода на нелегальное положение в широких размерах?

Постарайтесь побольше воспользоваться питерской зубатовщиной и присылайте рабочие корреспонденции. Ваш Ленин.

3. Положение в Петербурге.

Очень много внимания уделял тов. Ленин питерской организации. Сделать петербургский комитет искровским — это составляло ближайшую задачу искровцев.

«Но отколовшаяся от комитета «Рабочая организация», — рассказывает тов. П. Н. Лепешинский, — руководимая группою лиц, которая была в родстве и с экономистами рабочемысленского толка и с полуанархической «Свободой» Надеждина (в рабочей организации тон задавали Токарев, Полубояринов, Хмелевский, который впоследствии перешел в искровскую организацию, рабочий «Ваня» и ряд других лиц), — составила упорную оппозицию политике искровцев»²⁶.

Только 13 мая 1902 г. тов. И. И. Радченко посылает В. И. Ленину первую радостную весть: «13/V. Наконец мы услышали вчера от комитета (после некоторых переговоров): между нами принципиальных разногласий нет, вполне признаем программу Ленина желательной, желательно ее провести в жизнь, и, не откладывая на дальнейшее, предлагаем товарищам принять участие в переформировке комитета, дабы Саше²⁷ подготовить все необходимое»²⁸...

После этой стадии переговоров последовало полное присоединение к «Искре», закрепленное известным «заявлением С.-Петербургского Комитета — ко всем российским соц.-дем. организациям», помеченным июлем 1902 г.²⁹. Но это заявление имеет и свою историю. В. И. Ленин, получив первые вести об успехах в Питере, обратился к тов. Радченко со следующим письмом, представляющим громадный интерес:

Письмо Ленина № 2³⁰.

Дорогой друг! Прочел ваше длинное письмо от 6/VI³¹ и хочется добавить кое-что к моему предыдущему письму. Уже очень обрадовало ваше сообщение о беседе с рабочими. Нам до последней степени редко приходится получать такие письма, которые действительно придают массу бодрости. Передайте это непременно вашим рабочим и передайте им нашу просьбу, чтобы они и сами писали нам не только для печати, а и так, для обмена мыслей, чтобы не терять связи друг с другом и взаимного понимания. Меня лично особенно интересует при этом, как относятся рабочие к «Что делать», ибо отзывов рабочих я еще не получал.

Итак, свяжите непосредственно с нами ваш кружок рабочих, да и Маню (ком. раб.): это очень важно и очень закрепит и их приближение к «Искре», и вашу позицию среди них. А затем, если есть из вождей Мани действительно способные люди, хорошо бы приехать к нам одному из них; подайте им эту мысль и поговорите, как они смотрят на это.

Затем еще три пункта.

1) Если Ваня³² наш, то как нам определить свои отношения к нему? Как вы думаете? Может быть, если Ваня и Маня вполне наши (и если они выпустят заявления, о которых я писал, — это крайне важно), то они могли бы принять Вас в Ц. К.³³, кроме того формально утвердить Вас в функции специально обвинительной обще-русской работы (т.-е. Ц. К. поручает NN своему члену и члену русской организации «Искры», с каковой организацией Ц. К. вполне солидарен, поручает этому NN ведать дела партийного объединения в духе «Искры»)³⁴. Если это возможно, это было бы лучше всего. Тогда Вы были бы в O.K. (по подготовке Саши)³⁵ делегатом от Вани, а от Сони³⁶ было бы еще одно лицо из наших. Напишите поскорее, как Вы смотрите на этот вопрос? Говорили ли Вы о нем с Ваней и Маней?

2) Образовать русский О. К. непременно должны Вы и взять его в свои руки: Вы от Вани, Клер от Сони, да плюс еще один из наших с юга — вот идеал. С Бундом держитесь крайне осторожно и сдержанно, не открывая карт, предоставляя ему ведать дела Бунда, и не давая ему совать нос в дела русские: помните, что это ненадежный друг (а то и враг).

3) Объясняйте всегда и везде, что это — сплетня, будто редакция «Искры» хочет сама стать Ц. К. русской партии. Это — вздор. Ц. К. может быть только на поле действия, и мы мечтаем, чтобы он вырос из О. К. да из рабочих революционеров. Отношения же редакции «Искры» к Ц. К. определились бы началом разделения функций (идейное руководство и практическое распоряжение), при чем для объединения служили бы регулярные съезды а, может быть, постоянное делегирование сюда одного из пяти (допустим) членов Ц. К... — Сплетню эту распространяет «Борьба» и ее надо разоблачать. Печатно отвечать этим прохвостам мы не хотим: их лучше наказать молчанием «Искры».

Может быть, и сомнения Ваши (о коих Вы писали) объясняются тем, что они туманно себе это представляют. Добейтесь полной ясности понимания и от Вани, и еще более от Мани.

Крепко жму руку и т. д.

P. S. Если Ваня вздумает потребовать точного оформления отношений между им и Соней, между его членами и членами Сони, входящими в Питерский Ц. К., то, я думаю, лучше всего бы отложить до свидания здесь и сказать Ване прямо: «одно из двух — либо мы действительно солидарны, — тогда на общей работе мы споемся в месяц настолько, что у нас не останется ни малейшей нити недоразумений, ибо мы все будем «искряками». Либо обнаружится несогласие — тогда мы честь честью разойдемся. А скандалиться опять писанием договоров мы не желаем». Из Вашего письма от 6/VII я вижу, что в этом духе Вы им сначала ответили, и превосходно сделали, конечно.

Наконец, переговоры увенчались успехом. Петербургский Комитет решил реорганизоваться. Для этой цели выделена была комиссия, в состав которой вошел и тов. Радченко.

Сообщая об этом громадной важности событии, тов. Радченко просит В. И. Ленина набросать некоторый «конкретный план местной работы в связи с общероссийской»: «Ввиду нашего участия в комиссии по реорганизации местного комитета, — пишет тов. Радченко 21 июня, — очень важно было бы иметь с вашей стороны помощь в виду конкретного наброска плана местной работы в связи с общеросс. Я полагаю, в данное время, — принимая во внимание наличность сил, средств, первые шаги по новой системе, — что необходимо важно привлечь к общей работе абсолютно все местные силы, привлечь сразу только к общей работе. Потому что, не поставив на ноги прочно, незыблемо коллективного пропагандиста, агитатора, организатора, — сиречь газету, — опять получим ту же участь, разъединимость. Организация всех местных деятелей в партии, при утилизации их сил только по распоряжению представителя партии, кто бы он ни был, центр ли или орган, должна быть. Не направивши все свои силы, мы не ручаемся за то, что у нас не пойду! опять нелепые листки, то же кустарничество, а там и шатанье. Важно, чтобы мы чего не проморгали. 21-го³⁷ еще не имеем, пишите. Всего лучшего»³⁸.

И затем, в другом письме к тов. Ленину, помеченном 8/VII, тот же корреспондент, между прочим, пишет: «Комитет выбрал комиссию, которая в известный срок должна представить новый план организации, централизованной в духе Ленина.. В эту комиссию выбран и Аркадий, который настоял, чтобы комиссии даны были самые широкие полномочия и выработанный проект принят был без изменения. Единогласно постановили: «не прекословить». Не знаю, как вы, одобрите ли подобное». И далее в том в том же письме корреспондент приводит любопытную иллюстрацию происшедшего сдвига в умах комитетчиков: ...«Такой образчик. Редакция «Рабочего Дела» пишет в С.-Петербургский Комитет: предлагает автору присланной для напечатания рукописи выбросить на 9-й странице примечание «См. прекрасную брошюру Ленина». Караул, мы свои, и нашу деятельность признаете никуда негодной. Комитет ответил: да, признаем, что книга прекрасная. Да, признаем свою работу никуда негодной, и сейчас не мешайте нам: мы заняты переорганизацией всего комитета и вообще «ликвидацией третьего периода». Статью же потрудитесь передать в редакцию «Искры». Вот такой послан им ответ»³⁹.

Конечно, подобные вести окрыляли Вл. Ильича, и в своем ответном, весьма пространном письме В. И. присылает набросок конкретного плана ближайшей работы в Питере. Письмо это представляет колоссальный интерес, и мы тут же приводим полный текст его:

Письмо Ленина.

Дорогой друг! Прежде всего от всей души поздравляю Вас (и Ваших друзей) с громадным успехом: приступили к организации местного комитета. Это дело может стать поворотным пунктом во всем нашем движении, поэтому довести эту реорганизацию до конца — самая важная и самая настоятельная задача. Берегите себя сугубо, чтобы успеть ее выполнить.

Перейду к делу. Вы просите помочь вам наброском конкретного плана местной работы в связи с общей — Росс. «Чтобы исполнить вашу просьбу немедленно, я пишу вам пока единолично (чтобы не затягивать дело сношением с другими членами редакции, разбросанными теперь в разных концах; может быть, впоследствии они еще и сами припишут вам что-нибудь).

Не вполне уверен, правильно ли я понимаю ваш запрос. Мой источник сейчас: Ваше письмо от 21 /VI и письмо 2а — 36⁴⁰ о двух свиданиях (Вас, 2а — 36 (. . . . .) с Ваней. Судя по этим источникам (особенно по второму), Ваня оказался теперь нашим единомышленником, откровенно признающим недостатки по прежней позиции». Исходя из этого, я и буду писать дальше, обращаясь и к Вам, и к Ване, предоставляя на полное Ваше усмотрение, передать ли сейчас мое письмо Ване (и Мане), или позже, передать ли целиком или с некоторыми исправлениями, которые в случае необходимости я тоже предоставляю Вам сделать (известив нас о всех этих исправлениях, по возможности, конечно).

Если говорить строго, то я не могу, конечно, дать Вам сейчас «конкретного наброска плана местной работы в связи с общей Росс. Эта задача неисполнима для меня без ряда детальных совещаний с Ваней и с Маней. Все, что я могу дать, это наброски того, какие практические шаги должны быть немедленно и прежде всего сделаны Ваней, раз он стал новым Ваней, или хочет de facto стать таковым. И мне кажется, что шаги, намеченные всеми вами на 2-м свидании с Ваней (и описанные в письме 2а — 36), вполне правильны. Совершенно согласен, что «первое дело — открыто заявить себя сторонниками известных взглядов». Это именно первое дело, и это можно сделать только открытым заявлением. Я хорошо знаю, что у большинства или у многих товарищей Вани есть сильное предубеждение против таких открытых заявлений или, по крайней мере, непривычка к ним. Это черта, вполне понятная с точки зрения уже пройденной стадии движения и отвергнутых уже ошибок. Но именно потому, что он в прежнее время открыто заявлял свои старые, решительно расходившиеся с «искровскими» взгляды, — именно поэтому я особенно горячо советовал бы товарищам (Ване) побороть в себе эту непривычку и предубеждение. Наша местная работа до сих пор больше всего страдала от узости и оторванности, от нежелания местных деятелей браться активно и решительно за разработку общих вопросов партии. Пусть же Ваня, переходя в сторонники революционной с.-д-тии, сразу порвет с этой традицией и во всеуслышание заявит, что его основные теоретические взгляды и организационные идеи таковы, и что он борется теперь сам за осуществление этих идей, приглашая к тому и все остальные комитеты. Это заявление будет иметь громадное значение и для Вани, и для всей России, оно будет уже само по себе крупным (шагом) актом. Не надо бояться обидеть старых друзей Вани, державшихся тех взглядов: всякая тень обиды здесь отнята именно тем, что Ваня сам открыто и откровенно признает, что обстоятельство и опыт убедили его в неправильности прежних, связанных так или иначе с экономизмом теоретических взглядов, тактических принципов и организационных планов. Тут не будет и тени нападения на эти старые взгляды, а простое признание своей эволюции. Откровенная прямота этого признания окажет вдесятеро больше влияния на фактическое объединение всех русских с.-демократов⁴¹, чем сотня протестов против «полемики». Итак, прежде всего и больше всего открытое печатное заявление (в местном листке или в «Искре»; всего лучше и там, и здесь). Этого шага абсолютно ни на неделю откладывать не следует, ибо без него все остальные шаги легко могут оказаться безрезультатными (и провалы, и т. п.), а при нем сразу закрепляется новый путь.

Что должно бы стоять в этом заявлении? Если бы Ваня спросил у меня об этом товарищеского совета (но не раньше, конечно, чем он спросил бы меня), то я бы ответил: 1) Признание своего отказа от старых воззрений (теоретических, тактических, организационных) с самой общей (по возможности, в 1 — 2 словах) характеристикой их воззрений. 2) Признание перехода в число сторонников «Искры», ее теоретических, тактических и организационных взглядов, признание ее руководящим органом (NВ: руководящий вовсе не означает, чтобы с ним обязательно были во всем согласны. Это означает именно лишь солидарность с руководящими принципами органа. Это признание вполне совместимо с указанием на частные разногласия, буде они есть, и с указанием на то, что я желаю таких-то перемен, и я, теперешний сторонник «Искры», буду проводить их, добиваться в ней, в «Искре», этих перемен).

3) Выставление на первый план объединения, вернее восстановление фактической единой общерусской с.-д. раб. партии при помощи совместной работы, которая должна начаться с группировки вокруг «Искры» для превращения ее в орудие действительно общенародной агитации и которая (работа) должна вести к созданию боевой общерусской организации, способной произвести решительный натиск на самодержавие. 4) Признание (уже, но еще неопубликованное Ваней) необходимости переорганизовать конституцию и функционирование Вани с Маней (их отношений и т. п.), провозглашение (так сказать) пересмотра конституции. 5) Признание необходимости теснее сблизиться и слиться с русской организацией «Искры» для осуществления задач, которые отныне общи у Вани и у этой организации. 6) Отражение одного или нескольких (может быть, от Вани и от Мани и т. п.) членов Спб-го Комитета на функцию немедленного приступа к практическому осуществлению вышеуказанного, т.-е. к слиянию с «Искрой» и к объединению партии⁴².

Конечно, из этих шести отделов 6-й безусловно не может быть опубликован, а также, может быть, еще и другие пункты. Заявление могло бы ставить точки и прямо оговаривать, что такие-то (или дальнейшие) пункты по конспиративным причинам опубликованию не подлежат. Но повторяю: если Ваня действительно стал нашим сторонником, он не должен откладывать этого заявления ни на неделю.

Вот на этом совещании делегатов Спб. Комитета с Соней и с редакцией «Искры» (за границей) и выработается уже настоящий конкретный план — не только переделки питерской работы, но и прямо объединения партии, конституирования Орг. Комитета по подготовке 2-го партийного съезда и т. д., и т. п.

Далее на нашем 2-м совещании было намечено «перед выполнением упомянутого пункта (посылки делегатов за границу в июле) предварительное ознакомление с положением дел в различных местностях нашего обширного отечества, дабы иметь базис для суждений на съезде». Вот это суждение я (скажу откровенно) считаю ошибкой и советовал бы отказаться от него. Это значит затягивать дело и гнаться за двумя зайцами. Поймайте сначала первого: столкуемся (мы с Ваней сами). Это будет уже равносильно полной солидарности Вани с Соней, а при этой солидарности дальнейшая, практическая задача (объезд России) исполнена будет Ваней и Соней совсем легко. Но сейчас разбрасываться не резон: сначала окончательно убедим Ваню и Маню (1), потом заявим во всеуслышание о своем штандпункте (2), далее (3), столкуемся немедленно с «Искрой» (за границей, где у «Искры» уже есть целый архив данных по вопросу о положении дел в разных местах обширного отечества: не пренебрегайте этим архивом, товарищи!) и (4) с Соней, а тогда уже (5) объезд России с прямой практической целью фактического объединения работы (и созыва общепартийного съезда).

Вот вам, если хотите, и «конкретный» набросок плана ближайших практических задач. Если § 2 представит затруднения — можно на первое место выдвинуть § 3 (это будет, конечно, некоторой оттяжкой, при известных условиях, неизбежной оттяжкой). Но настоять и на 2-м и на 3-м надо во что бы то ни стало. Крайне важно при этом, чтобы едущие сюда члены Вани были снабжены возможно более широкими полномочиями, чтобы по возможности их было 2, а не 1 (хотя это уже зависит от местных условий и это вам гораздо виднее).

На этом, кажется, можно и закончить. Напишите, пожалуйста, поскорее Ваше мнение: верно ли я понял Ваш запрос? и т. д. Я побаиваюсь, что дела еще не так хороши, что Ваня еще не полный сторонник. Особенно подозрительно, что Мане до сих пор не давали «Что делать». Хорошо бы Вам повторить совещание с Ваней (в полном составе Спб-го Комитета): это крайне важно для выяснения в точности того, есть ли противники, какие именно, каковы их главные пункты. Точно так же важно бы непосредственное Ваше свидание с Маней. Поездку Вани (а хорошо бы и Мани) сюда ускоряйте, как только можно и во что бы то ни стало. (Ехать прямо в Лондон, дать им адрес Лондонский и Бельгийский М-ва в придачу на случай.) Если Вы этого добьетесь, это будет уже громадный успех, гарантирующий плоды Ваших работ даже при Вашем полном провале сейчас. И не забывайте, что такой провал очень возможен, и что на это заручиться поскорее реальным первым шагом (заявление, поездка) обязательно без малейшего промедления.

Если Ваня на деле станет нашим вполне, тогда мы через несколько месяцев проведем второй съезд партии и превратим «Искру» в 2-хнедельный, а то и недельный орган партии. Старайтесь убедить Ваню, что от местной работы мы и не думаем отвлекать, что Питер — такая «местность», которая имеет и непосредственно общерусское значение, что слияние Вани с Соней громадно усилит местную работу и в то же время сразу выведет всю партию из состояния полупризрачного на степень не только реальности, но и первостепенной силы.

Жму руку и т. д.

Письмо это, изобилующее конкретными, до деталей доходящими указаниями, передано было и Петербургскому Комитету, и «Рабочей организации». По ознакомлении с этим письмом — и тот, и другой ответили: «Очень рады, что намеченные практически шаги не расходятся с предлагаемыми Лениным, и также ни против одного пункта, рекомендуемого поместить в заявлении, возразить ничего не можем»⁴³. В результате всех этих событий и появилось упомянутое выше заявление о полном признании «Искры» и «Зари» руководящими органами русской социал-демократии.

Тем не менее, праздновать полную победу в Питере было еще преждевременно. Остатки упорствующих рабочедельцев продолжали свое дело, всячески искажая перед рабочими смысл ленинского направления, истолковывая его как «интеллигентщину», «буржуйство» и т. п. Мало того, — оказывается, что рабочедельцы ухитрялись даже... скрывать от рабочих искровскую литературу, а книгу «Что делать», несмотря на полученные в свое время в комитете 75 экземпл., рабочие так и в глаза не видали⁴⁴.

Эта публика искала только случая, чтобы снова поднять свой нудный голос и вернуть себе потерянную столицу. Такой случай подвернулся. С юга приехал некий «Вышибайло», и — пошел в атаку. Прежде всего был выдвинут аргумент чисто формальный: опираясь на какой-то параграф устава Союза борьбы, требующий «при решении важных вопросов» присутствия всех членов комитета, рабочедельцы настаивали на признании состоявшегося ранее постановления недействительным. А затем — вообще, мол, все обстояло благополучно, и не надо, дескать, никаких новшеств вводить, — ни в тактику, ни в программу⁴⁵.

Получив известие о таком странном «триумфе» рабочедельдев, Вл. Ильич немедля отправляет в Питер письмо, которое при всей своей сжатости изложения представляет собою один из ценнейших документов по тактике ленинизма:

Письмо Ленина Ване и Варваре Ивановне лично. Попросите тотчас передать им и только им.

Известие о «победе» Вышибайлы повергло нас в изумление. Неужели довольно было отъезда Касьяна⁴⁶ и Шпильки⁴⁷, чтобы искровцы потеряли способность действовать? Протест Вышибайлы мог вести только к тому, чтобы вы предложили] ему подать голос и тут же немедленно и объявили большинством, во-первых, что он по существу вопроса в ничтожном меньшинстве, во-вторых, что его жалоба на нарушение устава вздорна и кляузна (ибо по уставу должно опросить всех находящихся в Питере⁴⁸, а не задерживать дело до опроса отсутствующих).

Если же Вышибайло поднимал вопрос о размежевании, то обязательно было сейчас же принять большинством решение об исключении его из союза.

По всему видно, что Вышибайло нахально идет «на войну», и искровцы оскандалят себя навеки, если не ответят на это самой решительной и отчаянной войной. Не бойтесь никаких угроз Вышибайлы, никакие огласки нам не страшны, ставьте дело немедленно по-военному, как мы выше писали, и как можно скорее принимайте предложенные выше решения.

Если даже Вышибайло увлечет еще кое-кого (если даже вас останется только половина или меньше половины), все должны итти до конца и требовать изгнания Вышибайлы безусловно, ни капли не боясь «раскола» союза.

Затем перед рабочими вы тоже должны поставить ультиматум: или раскол союза и война, или решительно осуждение Вышибайлы рабочими и удаление его.

Мы со своей стороны пишем тотчас же. Печатанию в «Искре» питерского заявления отказываем.

Повторяем, вопрос стоит уже теперь о чести питерских «искряков». Конечно, вам надо все делать теперь не иначе, как на общем собрании, непременно приглашать и Вышибайлу и составлять протоколы решений. Протоколы тотчас присылайте нам.

Если, как вы прежде писали, рабочие члены ком[итета] безусловно на стороне реформы, то необходимо немедленно привлечь их к участию в решении этого дела. Предварительно] на собрании с ними разоблачать дезорганизаторские] стремления] экономистов, поставив дело так, чтобы в случае какого- либо шага бунтующего меньшинства в смысле «опубликования» распри, старый раб. ком. объявил их (тоже открыто) вне петербургской организации, чтобы при этом самым резким образом поставили им в счет все прегрешения Петербургского комитета в прошлом и апеллировал к товарищам всей России, чтобы они помогли петербургским рабочим отстоять знамя политической борьбы и революционного социализма против экономистов. Не допускайте ни в каком случае сведения вопроса о расколе к вопросу о правах большинства, о правах на фирму, об уставе, — по опыту знаем, что экономисты будут ставить вопрос на такую почву; наоборот, переводите весь вопрос на почву принципиальную.

 Но Вышибайлова «победа» рассеялась, как дым. Весь ход русской действительности вынес смертный приговор агонизировавшему уже тогда экономизму.

Чрезвычайно характерную картинку с натуры, убедительно показывающую, до какой степени сознание рабочих (питерских) к тому же времени уже пропитано было теми взглядами, классическое выражение которым дал В. И. Ленин в своей знаменитой книге «Что делать», находим в одном из писем петербургских искряков. В письме передается беседа автора его с группой рабочих, и оно составляет драгоценный материал для изучения эпохи. Сейчас ограничимся лишь небольшой, сравнительно, выдержкой из этого письма: «С жаром очевидцев говорили, — рассказывает он, — о демонстрации]: «что ж! на демонстрациях мы друг друга не знаем, заранее не подготовляемся, ну, так что же тогда итти, и народу-то погибло бы очень много, теперь всякий знает демонстрацию — что это такое. Вот недавно приехавший из деревни подходит и спрашивает: о каких это демонстрациях здесь говорят? Ведь мы ходили и в марте месяце, и 1 мая, и когда приезжал Лубэ, ну, разумеется, действуя в одиночку, что можешь сделать, несколько из наших попалось полиции — невтерпеж, не выдержит, и пошел с красным знаменем, или закричит. Уж больно удерживали некоторых, жалко было, чтобы люди так-таки отдавались полиции мало сделав, тем более ребята очень ценные. Неужели нельзя никак организовать?» Другой заявляет: «да и листки не во-время доходят. На десятый день после заказанного числа, наши корр[еспонденции] сплошь и рядом не печатаются. Я вот передал статью и не знаю — что с ней. А посмотришь в «Р[абочей] М[ысли]», так и в ней мало корреспонденций, и все свои, местные; хотелось бы знать о Николаеве, Киеве, Екатеринославе, Харькове, что там делается, вот у «Искры]» такие помещаются корреспонденции. Нельзя ли будет посылать ей, ведь это очень важно, чтобы знать, что делается по всей России»; третий настаивает: «как бы это установить прочную связь, чтобы на случай провала можно было бы легче, быстрей, доверчивей связаться с оставшимися. Ведь, помилуйте, по целому году ком[итеты] ищут связей». Четвертый заявляет: «да вообще людей из нашего брата очень много теряется, вот недавно один уехал на юг, а у него-то знакомых «своих» там никого нет, ну, когда то он их там раздобудет, а скоро влетит. Здесь вот в Питере как-то все неумело, или кто знает, чего так скучно идет работа. Мой один знакомый токарь получал 90 руб. в месяц, имел работу, но когда услышал, что в деревнях пошло волнение, сейчас же уехал туда — наймусь, говорит, в пастухи хоть за 15 руб. в лето, а чего тут делать. Очень развитой и преданный делу парень, а только потому уехал, что здесь как-то дело не клеится (тут же убедил вызвать его обратно, и обещали)». «В этом разговоре, — говорится дальше в письме, — мне пришлось слышать, если не буквально, то в духе цитаты из «Что делать». Сижу и радуюсь за Ленина. Вот думаю, что он наделал. Мне ясно было, что товарищи⁴⁹ со мной его читали, и выкладывать свое резюме мне не для чего, указываю после на некоторые принципиальные места, конкретно излагаю план общерусской работы, какой рекомендует Ленин, при чем упомянул: «вы вот читали «Что делать»? — «Что такое? Мы такой брошюры не читали, может кто-нибудь из товарищей?» — «Никто», в один голос отвечали. «Мы не встречали» (комитет имел 75 шт., а рабочим не дали). Я был поражен. Передо мной сидели типы Ленина. Люди, жаждущие профессии революционера. Я был счастлив за Ленина, который за тридевять земель, забаррикадированный штыками, пушками, границами, таможнями и проч. атрибутами самодержавия, видит, кто у нас в мастерских] работает, чего им нужно, и что с ними будет»⁵⁰.

* * *

Мы остановились всего только на трех моментах этой бурной эпохи и фоном для освещения намеченной темы избрали лишь два района партийной периферии — Юг и Питер. А ведь остается еще длинный ряд мест, связь с которыми, то восстанавливаясь, то временно прекращаясь, то вновь налаживаясь, — если проследить ее хотя бы по имеющимся в нашем распоряжении материалам, — бросает много яркого света на занимающий нас вопрос. Нисколько не собираясь дать в настоящей статье исчерпывающую картину, мы дали лишь небольшой кусочек той живой организующей силы, пред которой рушились все преграды, стоявшие на пути воссоздания партии.

В. И. Ленин направлял работу, корректировал, оформлял ее, — было ли это механическим воздействием извне на своих лишь приверженцев? Ответ на этот вопрос мы получаем в письме Вл. Ильича к московской организации, опубликованном уже тов. Лепешинским: «Я думаю, — пишет В. П., — что должны заговорить те действующие в России практики, которые досконально знают, что «командование» в «Искре» не идет дальше советов и высказывания своего мнения, и которые видят, что изложенные в «Что делать» организационные идеи выражают насущную злобу дня, больной вопрос действительного движения»⁵¹. А один из искровских работников, проделавший большую работу в Питере, так характеризует свою работу: «Везде оперирую ленинским плугом, как самым лучшим, производительным возделывателем почвы. Он прекрасно сдирает кору рутины, разрыхляет почву, обещающую произвесть злаки. Раз повстречаются на пути плевелы, посеянные «Р[абочим] Д[елом]», он всегда уничтожает их с корнем»⁵².

Так под непрестанным руководством В. И. Ленина партия выросла, готовая к дальнейшим боям.

И.Велковичер.

Примечания:

¹ «Что делать». (Сборн. «За 12 лет», стр. 298).

² Приводимая нами переписка, главным образом, В. И. Ленина с местами относится к 1902 г. и началу 1903 г.

³ Переписка с местами составляет некоторое количество обычных школьных тетрадей, куда Надеждой Константиновной и другими работниками заносился полный текст как получаемых с мест писем, после их расшифровки, так и тех, которые исходили от «Искры». Наиболее важные из писем «Искры» к местным организациям и отдельным работникам написаны Лениным. Из них одни письма записаны им же собственноручно — в тетради или на отдельных листках, а в большинстве случаев — секретарями, при чем в таких случаях имеют надпись сверху: «Письмо Ленина».

⁴ П. Лепешинский «На повороте», стр. 129.

⁵ Там же.

⁶ Ф. Дан арестов. на Ярославском вокзале в Москве. И. В.

⁷ Г. М. Кржижановский. И. В.

⁸ Т.-е. конференция. И. В.

⁹ Ф. В. Ленгник. И. В.

¹⁰ Кто носил тогда эту кличку, установить не удалось. И. В.

¹¹ Женевск. парт, архив; тетрадь с пометкой «Южный Рабочий», № 1.

¹² «На повороте», стр. 130.

¹³ Женевск. парт, архив; тетрадь с пометкой «Аркадий», письмо I.

¹⁴ Женевск. парт, архив; тетрадь «Южн. Раб.», № 1, I письмо.

¹⁵ Заключенное в прямые скобки означает нами сделанные дополнения к сокращенным словам. П. В.

¹⁶ Женевск. парт, арх.; тетрадь «Южн. Раб.», № 1.

¹⁷ Германский соц.-дем., много содействовавший за границей работе «Искры». На адрес его квартиры. как и д-ра Лемана, Пинкау и др., посылались корреспонденции из России. И. В.

¹⁸ Женевск. парт, архив; тетр. «Южн. Раб.», №1.

¹⁹ В январе 1902 г. И. В.

²⁰ Кто именно носил эту кличку, установить нам не удалось. И. В.

²¹ Женевск. парт, арх.; «Южн. Раб.», № 1.

²² Между нами. И. В.

²³ № 4 «Зари» вышел 1/VIII 1902 г. И. В.

²⁴ Ст. Ленина: Агр. прогр. Росс. соц.-демократии. И. В.

²⁵ Женевск. парт, архив; тетр. с пометками «Харьк. К-т. Екатер. К-т.».

²⁶ «На повороте», стр. 124.

²⁷ Предстоящему съезду партии. И. В.

²⁸ Жен. арх.; тетр. с пом. «Аркадий», II письмо.

²⁹ См. «Искра» № 26, 15/Х 1902 г.

³⁰ Женевск. парт, арх.; тетр. «Аркадий».

³¹ Письма этого в архиве не оказалось. И. В.

³² Ваня — Спб. Комитет. Маня — Рабочий Комитет. И. В.

³³ Ц. К. Петерб. Ком. объединял вышеупомянутые организации. И. В.

³⁴ Может быть, это можно бы было видоизменить так, — я, конечно, намечаю все лишь предположительно, не более: Ц. К. Спб. Комитета, выражая свою полную солидарность с русской организацией «Искры», с удовольствием принимает в составе комитета, с общего его согласия, группу лиц, принадлежащих к этой организации и специально занятых транспортом «(Искры» и распространением ее по всей России. Ц. К. отряжает на помощь этой группе таких-то членов и ассигнует такие-то средства, при чем один из членов этой группы [Аркадий] вступает в Ц. К. Спб. Комитета, оставаясь членом русской организации «Искры», и берет в свое специальное заведывание подготовку общепартийного объединения в духе «Искры». Под группой я разумею лиц, которых вы послали за рыбой (?) и т. п. Повторяю еще раз: я только намечаю разные из приемлемых и возможных предположений, исполняя Вашу просьбу дать «конкретный набросок плана» и представляя на Ваше усмотрение воспользоваться так или иначе моими предположениями.

Непременно напишите, как теперь обстоятельства и в каком направлении Вы их двигаете. Куйте железо, пока горячо, и помните, что о плане окончательного и бесповоротного завоевания Комитета [Вани] надо обоюдно спеться как можно детальнее. И Вы должны быть мудры, как змий со своими молодыми друзьями!

³⁵  Съезда партии. И. В.

³⁶ Петерб. Союз борьбы. И. В.

³⁷ № 21 «Искры». II. В.

³⁸ Женевск. парт, арх.; тетр. «Аркадий».

³⁹ Женевск. парт, арх.; тетр. «Аркадий».

⁴⁰ 2а — 36 — это работавший в Пскове, по назначению Вл. Ильича, в качестве искровского агента П. Лепешинский. Прим. ред.

⁴¹ И на полное прекращение «полемики» между ними.

⁴² Это (§ 6) тоже решено уже de facto на втором вашем совещании: посылка за границу, чтобы окончательно сговориться.

⁴³ Женевск. парт, арх., тетр. «Аркадий»; письмо от 20/VII 1902 г.

⁴⁴ Там же; тетр. «Аркадий», № 2; письмо, ошибочно помеч. 5/II 1902 г. и там же, письмо «Гражданину для комиссии».

⁴⁵ Там же, письмо Цапли от 4/IX 1902 г.

⁴⁶ Касьян — тот же Аркадий, т:-е. И. И. Радченко. И. В.

⁴⁷ Шпилька — П. А. Красиков. И. В.

⁴⁸ 2 рабочед., из-за отсутствия которых в заседании к-та при решении вопроса весь сыр-бор, будто бы, и загорелся, как оказывается, находились в то время «на даче»! См. тетрадь «Аркадий», № 2: письмо Цапли от 4/IX 1902 г. И. В.

⁴⁹ По-видимому, пропущено слово говорившие - И. В.

⁵⁰ Женевск. парт, архив; тетрадь «Аркадий» № 2; письмо ошибочно помечено 6/II 1902 г.

⁵¹ «На повороте», стр. 127.

⁵² Женевск. парт, архив; тетрадь «Аркадий» № 1; письмо от 20/УП 1902 г.

 

 

За 18 лет.

(Встречи с Владимиром Ильичей.)

I.

Мне приходилось встречаться с Владимиром Ильичем, начиная с 1904 г., когда я впервые попал за границу. Весной 1904 г. мое знакомство с Владимиром Ильичем началось, когда я стал читать его речи в протоколах второго съезда. Речи эти сразу же привлекли мое внимание и покорили меня своей логикой, ясностью и последовательной революционностью. Живую речь Владимира Ильича я услыхал впервые на собрании, посвященном памяти Парижской Коммуны, 18 марта 1904 г., происходившем в одной из женевских зал (кажется, Handwerk на Plainpalais). Председателем этого собрания был, помнится, тов. Лепешинский. Как оратор, Владимир Ильич мне очень нравился простотой своей речи, отсутствием каких-либо искусственных приемов.

В то же время, весной 1904 г., Владимир Ильич вел кружок по изучению устава партии. Помню хорошо, что Владимир Ильич, видимо, скучал, в своей роли руководителя кружка. В мае 1904 г. я поехал в Казань, нагруженный особо приготовленными альбомами, бюварами и пр. Картон, из которого были сделаны эти вещи, был склеен из множества тончайших листов нелегальной литературы. Домой ехал я определенным сторонником большевизма.

Еще раз попасть за границу мне удалось в марте — апреле 1905 года, после 8 месяцев работы в Казанском комитете Р. С.-Д. Р. П. В этот второй приезд я познакомился с Владимиром Ильичем уже лично, видался с ним несколько раз и имел с ним продолжительный разговор. В первой же беседе с ним я почувствовал сразу, что это совершенно необыкновенный, выдающийся, прямо гениальный человек. Мне в моей жизни никогда не приходилось встретить другого человека равного ему по силе ума. Личное общение с Владимиром Ильичей, короткий разговор с ним — давали всегда что-то новое, необыкновенное, чего другим путем нельзя было получать так легко и просто.

Есть писатели, которые дают в своих произведениях все, что они вообще могут дать. Личное общение с такими людьми не прибавляет ничего нового. Владимир Ильич был больше своих литературных работ, несмотря на все богатство их содержания и их глубину. Затем необходимо отметить необычайную способность дать собеседнику за очень короткий разговор чрезвычайно много. Во время разговора он мне сказал, что считает ошибкой свой выход из редакции «Искры». И как-то само собой выходило, что он это говорил для того, чтобы я и все другие товарищи воспользовались его опытом и не повторяли раз уже сделанные ошибки.

По поводу полемики с Плехановым он сообщил интересную подробность, которая также имела практическое значение. Плеханов в своих полемических статьях прибегал к резкостям и обидным выпадам, чтобы разозлить противника. Владимир Ильич, смеясь, говорил, что он этот прием хорошо знает: цель этого приема состоит в том, чтобы заставить противника в злобе наговорить лишнего, написать в состоянии раздражения какие-нибудь глупости. После того как противник на такую удочку попался, — тут-то его и можно разделать.

Владимир Ильич говорил, что пока он решил молчать. Это было весной 1905 г. Стратегический план Владимира Ильича состоял в том, чтобы самих меньшевиков поймать в ту же самую ловушку. Это ему в значительной степени удавалось с помощью известных карикатур тов. П. Н. Лепешинского и брошюр Галерки (М. С. Ольминского).

Во время разговора, узнав, что я окончил юридический факультет Казанского университета, Владимир Ильич стал расспрашивать о профессорах, читавших там еще в те времена, когда он в осенний семестр 1887 г. был в Казанском университете. Некоторые из этих профессоров читали лекции еще и в начале 900-х годов.

Владимир Ильич вспомнил, между прочим, один случай в связи со студенческими беспорядками, случившимися в конце 1887 г. В чем было дело, и из-за чего произошла вся история, Владимир Ильич тогда уже не помнил. Но он помнил один разговор с арестовавшим его приставом, который вез его на извозчике. Владимир Ильич так живо рассказал мне этот разговор, что он мне врезался в память. Видимо, приставу, судившему по наружности молодого студента, которому было тогда всего 17 лет, показалось, что этот молодой человек попал в историю случайно, благодаря «дурным» влияниям товарищей. Пристав заговорил: — «ну что вы бунтуете, молодой человек, — ведь стена!» Ответ однако получился совершенно неожиданный: — «Стена, да гнилая — ткни, и развалится!» — отвечал Владимир Ильич. Приставу оставалось только ужаснуться такой нераскаянности и закоренелости...

Во время нашего разговора, который был очень оживлен, удалось коснуться и некоторых интересовавших меня тогда теоретических вопросов, бывших для меня неясными. Несколько замечаний Владимира Ильича дали мне тогда чрезвычайно много.

Если чтение его речей, статей и брошюры «Что делать?» сразу же сделали меня его горячим сторонником, то после этого личного знакомства я был им совершенно очарован. Владимир Ильич обнаружил необычайную осведомленность в самых разнообразных областях, очень широкий круг интересов.

Узнав, что я ходил по Швейцарии пешком, руководясь Бедекером, Владимир Ильич очень сочувственно к этому отнесся. По его словам, такие пешие прогулки по новым местам доставляли ему громадное удовольствие. Он рассказал мне, как он, живя в Самаре, совершал так называемую «кругосветку» — путешествие по Волге в лодке вниз до конца Самарской луки, переправа с лодкой в речонку, которая течет на север, сплав по ней до Волги, принимающей в себя эту речку у начала Жигулей, и возвращение обратно в Самару опять-таки вниз по течению. После личного, более близкого знакомства с Владимиром Ильичем, я стал видеть в нем не только гениального вождя, которому можно смело верить, который поведет правильным путем, — он стал для меня дорогим человеком, к которому я почувствовал неизменную личную привязанность, для которого я готов был выполнить все, что угодно.

Позднее, летом 1905 г., когда мы — казанские партийные работники, — всем комитетом читали его замечательную брошюру «Две тактики», мы все чувствовали, что нельзя более правильно, более последовательно и более талантливо защищать интересы развития революции, чем это делал Владимир Ильич. Он умел зажигать сердца всех, кому было дорого дело революции. Помнится, приблизительно около того же времени — летом 1905 г., как-то вечером, между несколькими товарищами был разговор о Владимире Ильиче — сможет ли он быть вождем победоносной революции? Тогда мы формулировали так: сможет ли он быть Робеспьером? Главным участником разговора был тов. Г. И. Крамольников. Помнится, что восторжествовало мнение, что, конечно, сможет и выполнит свою роль, вероятно, еще лучше. По крайней мере, таково было мое твердое убеждение.

Мне хотелось бы отметить вообще могучее влияние личности Владимира Ильича на всех, кто имел счастье лично сталкиваться с ним. В 1911 г. мне пришлось много ходить по Парижу вместе с одним молодым сормовским рабочим, тов. Н., который, пройдя школу в Болонье, был пропитан богдановскими идеями и к Владимиру Ильичу относился скептически. Меня с этим рабочим познакомила Надежда Константиновна для того, чтобы он вместе со мной мог осматривать Париж и его достопримечательности. И в Россию он должен был ехать вместе со мной, так как иностранными языками он не владел, а я как раз должен был возвращаться в Россию. В наших разговорах по вопросам философии и тактики тов. Н. не очень-то поддавался моим убеждениям, когда я старался доказать ему правоту Ленина и неправильность точки зрения Богданова.

Наконец, наступил день отъезда, и мы условились, что встретимся на вокзале, куда тов. Н. должен был приехать прямо от Владимира Ильича, у которого должна была с ним быть беседа. Владимир Ильич должен был проверить, насколько он усвоил себе все резолюции, и, кроме того, дать ему различные инструкции.

Уже сидя в вагоне, Н. много и восторженно говорил мне о том громадном впечатлении, которое произвело на него напутственное слово Владимира Ильича. В речи, длившейся около часа, Владимир Ильич успел развернуть перед Н. такие перспективы и дать ему столько, сколько тот не получил за весь курс, прослушанный им в школе, в Болонье. Так уверял меня сам Н., таковы были — почти буквально — его слова.

Владимир Ильич был такой сильной индивидуальностью, что влияние его не ограничивалось одной идейной стороной. Мне приходилось потом встречать много товарищей, которые как будто даже внешне становились похожими на Владимира Ильича, повторяя, видимо, невольно и безотчетно его жесты, его выражения, его интонации, вплоть до выражения глаз.

II.

Следующий раз мне пришлось встретиться с Владимиром Ильичем в Швейцарии, в Женеве, в 1908 г., где я жил с 1906 г., отбывая высылку за границу. Весной 1908 г. на лекции о Шекспире, которую читал лектор английского языка в Женевском университете, М-г Mobbs, и на которой присутствовал и я, сидя в одном из задних рядов, — вошел человек, севший рядом со мной. Это был Владимир Ильич, но я сразу его не узнал — он был без бороды. К концу лекции мы стали посматривать друг на друга, и Владимир Ильич заговорил со мной. Он припомнил наше знакомство. Нечего и говорить о том, как я обрадовался такой неожиданной встрече. Мы вышли на улицу, и я проводил его до квартиры.

На мои расспросы о революции, о том, как он был в России, он рассказал мне, что огромное удовлетворение доставил ему один большой митинг, на котором ему удалось единственный раз выступить и где он провел свою резолюцию, разъяснив ее во всех подробностях, так что принята она была вполне сознательно, т.-е. растолкована и разъяснена до конца. Его рассказ об этом митинге мне отчетливо врезался в память. Это, по-видимому, был именно тот митинг в доме гр. Паниной, о котором рассказывал тов. Шлихтер на вечере воспоминаний, посвященном Владимиру Ильичу в клубе старых большевиков 31 января 1924 г.

Еще остался у меня в памяти рассказ Владимира Ильича о том, как его на Невском окружили четыре шпика и готовы были уже его арестовать, но он все-таки от них ушел.

На мой вопрос, что он думает о будущем, когда наступит снова революция, Владимир Ильич отвечал, что «мужик сосет лапу», — когда он перестанет этим заниматься, тогда наступит революция. Владимир Ильич возмущался кадетами, которые в сущности дали царю заем, потому что выступи они во Франции с решительным заявлением о том, что заем, совершенный без согласия Думы, не будет признан народным представительством, — тогда царь не получил бы французских денег помимо Думы.

Я должен был вскоре уехать в Россию, так как кончался срок моей высылки из пределов России. До отъезда я заходил несколько раз к Владимиру Ильичу. Он заставил меня написать подробные воспоминания о 1905 г., об октябрьских днях и особенно о тех уроках, которые относились к вопросам о вооружении рабочих, о боевых дружинах, об организации восстания и о взятии власти.

В один из вечеров, когда я пришел к Владимиру Ильичу, он пригласил меня пойти в пивную. Мы сели за столик, спросили себе пива и начали разговор. Владимир Ильич интересовался моими занятиями. Я тогда усердно изучал социологическую литературу и пытался самостоятельно выбраться из сетей юридической идеологии. Вдруг Владимир Ильич прервал разговор словами: «this man is suspicious»* и сделал незаметный жест в сторону некоего субъекта, только что подсевшего к нам, по-видимому, шпика. Мы немедленно встали и вышли.

Готовясь уезжать из Женевы, я ликвидировал все свое небольшое квартирное оборудование и был очень рад, когда Владимир Ильич выразил согласие, чтобы я поставил к нему мою книжную полку. Я ему отвез ее дня за два перед отъездом из Женевы. В разговоре в этот последний вечер речь зашла о будущей революции. Уже по опыту 1905 г. было ясно, что ближайшая революция неизбежно даст власть в руки нашей партии. Возникал вопрос, как быть со слугами старого режима. Таким образом, снова и уже в присутствии самого Владимира Ильича ставился вопрос о том, каков будет Владимир Ильич в роли Робеспьера. Владимир Ильич полушутя наметил такой план действий: «Будем спрашивать, — ты за кого? за революцию или против? Если против — к стенке, если за — иди к нам и работай». Надежда Константиновна, присутствовавшая при разговоре (мы сидели втроем в комнате), заметила скептически: «Ну вот и перестреляешь как раз тех, которые лучше, которые будут иметь мужество открыто заявить о своих взглядах». Замечание это было, конечно, справедливо, но, тем не менее, Владимир Ильич все-таки был прав. Так, приблизительно, происходило и в действительной революции, и как же иначе было действовать?

Мне удалось после этого попасть за границу только в январе 1911 г. Я поехал туда с наброском моей работы о государстве, в которой я старался преодолеть буржуазное идеологическое понимание государства. Мне хотелось посоветоваться об этой работе и выяснить ряд теоретических сомнений. В Берлине я был у Каутского, беседа с которым для разрешения моих вопросов решительно ничего не дала. Приехав в Париж, я прямо с вокзала отправился к Владимиру Ильичу на Rue Marie-Rose. Владимир Ильич встретил меня очень радушно, указал дом, где можно было поблизости поселиться. Я прожил с неделю в Париже. Несколько раз я был у Владимира Ильича, один вечер просидели довольно долго в разговорах. В. И. просмотрел мою рукопись и заинтересовался ею. Говоря о юристах, Владимир Ильич вспомнил удачное выражение Бебеля: «Iuristen sind durchaus reactionare Leute»** и выражение Маркса: «Iuristisch also falsch»***. Я этих выражений не знал. Последнее особенно мне понравилось, так как целиком подтверждало мои выводы.

Мне было тогда не вполне ясно все громадное историческое значение той мелкой повседневной работы, которую вел тогда Владимир Ильич, т.-е., вернее сказать, я понимал, что она чрезвычайно нужна, но мне было как-то обидно, что такая теоретическая сила, как Владимир Ильич, такой гениальный ум (я был увлечен его работой «Материализм и Эмпириокритицизм», которая, по моему мнению, равняется по своему значению «Анти-Дюринг’у»), мыслитель с таким образованием — должен тратить свои силы и время на то, чтобы растолковывать такие вещи, справедливость которых можно было легко понять без особого напряжения ума, именно, что в период реакции нелегальная организация должна быть сохранена во что бы то ни стало, несмотря ни на какие трудности, и что легальные возможности должны быть самым тщательным образом использованы для развития политического сознания масс и т. д. Когда я высказал Владимиру Ильичу свои соображения на эту тему, говоря, что ведь вот масса важных теоретических вопросов не разработана и что он должен заняться ими, Владимир Ильич ответил: «Может быть, вы и правы». Но я почувствовал, что иначе он поступать не может, и что то дело, которое он делает, и есть самое важное и необходимое. Особенно ясно это стало впоследствии.

Мне хочется здесь только отметить, что для того, чтобы вести эту работу спасения партии, Владимиру Ильичу приходилось тратить на нее столько сил и времени, что на серьезную научную работу, к которой он больше, чем кто-либо другой, был призван, которую лучше его никто не мог выполнить, у него не оставалось столько времени, сколько хотелось бы.

Перед отъездом моим в Лондон Владимир Ильич прямо растрогал меня своим заботливым отношением. Он дал мне множество полезных советов, начиная с того, что сообщил мне, как называется по-английски, куда ставить багаж на хранение (clook room), что ехать лучше всего через Boulogne Folkestone, что в Лондоне мне придется сходить на вокзале Charing Cross station, и т. д. Он дал мне также адрес тов. Литвинова («Папаши»), который жил тогда в Лондоне.

На обратном пути в Россию, возвращаясь из Лондона, я снова недели две — три задержался в Париже. За это время я мог видеть, с какой заботой Владимир Ильич относился к рабочим, приезжавшим за границу, как он следил за их занятиями, проверял их знания. Я выше уже рассказывал о сормовском рабочем Н.

При отъезде моем в Россию Владимир Ильич дал мне адрес В. Д. Бонч-Бруевича в Питере для того, чтобы он помог мне напечатать мою работу о государстве. Но тогда мне это сделать так и не удалось, я напечатал ее только в 1923 г. в издании Социалистической Академии.

При расставании Вл. Ильич дал мне, между прочим, полезный совет. Видя, что мои книги исписаны на полях иногда английскими фразами (я усиленно занимался тогда английским языком, стараясь им овладеть), В. И., лукаво улыбаясь, заметил, что фразы эти имеют иногда своеобразную орфографию; он посоветовал мне делать различные заметки для памяти, выписки из резолюций и подобный материал, который нежелательно было бы показывать жандармам, по-английски, придавая им вид цитат из Диккенса, Теккерея или из Библии. Жандармы, действительно, на такие вещи не обращали внимания.

III.

Зиму с 1911 по 1912 г. я жил с семьей — женой и дочерью — в Берлине, Friedenau Kaiseralee, 99/100. Приезжая за границу, я всегда сообщал Вл. Ильичу свой адрес, так же я сделал и в этот раз. В это время как раз тянулась история с деньгами нашего Ц. К., которые очутились в руках германских с.-д., и именно в руках Каутского. И германские социал-демократы вообще, и в частности Каутский, совсем не разбираясь в русских делах, воображали, тем не менее, что они призваны играть роль третейских судей. В. И. писал мне, что необходимо информировать Каутского и предлагал мне взять на себя это дело. Он писал, что информация Каутского исходит от разного рода интриганов, которые, будучи сами нулями, стараются играть роль и занимаются всевозможными интригами.

Я бывал несколько раз у Каутского, но мне было там не по себе. Там бывал Гильфердинг, имевший уже тогда вид скорее банкира, чем революционера. Кроме того, я в то время не вполне еще владел немецким языком, чтобы выдержать конкуренцию с меньшевистскими информаторами Каутского. Я счел себя для этой роли неподходящим и написал об этом Вл. Ильичу.

Однажды, когда меня не было дома, к нам позвонил В. И. Жена, которая ему отперла, сначала его не узнала. Но когда он сел писать мне записку, и она увидела подпись Ленин, она стала упрашивать его остаться, говоря, что я буду прямо в отчаянии, если его не увижу. Тогда Вл. Ильич, улыбаясь, обещал обязательно зайти немного позднее.

Действительно, некоторое время спустя, Вл. Ильич зашел снова. Я был уже дома. Оказалось, что он приехал, чтобы лично переговорить с Бебелем и Каутским. В тот же день ему это сделать не удалось и приходилось переночевать в Берлине. Я решительнейшим образом запротестовал против того, чтобы он шел в гостиницу, и он согласился переночевать у нас. Он расспрашивал меня о моей работе. Помню, как, перебирая мои книги, он очень заинтересовался двухтомным словарем Weigand’a («Deutsches Worterbuch», прекрасный словарь немецкого языка с множеством филологических и исторических сведений).

Вечером В. И. пошел смотреть драму в театре Рейнгардта, а затем переночевал у нас на диване. (Ильич спал, закрывшись с головой пледом, при чем около дивана стоял игрушечный деревянный щелкунчик с саблей наголо, поставленный там моей маленькой дочкой, которая заботилась, чтобы «Ленину не было скучно».)

На утро после кофе В. И. пошел по делам, а днем у него было назначено свидание с тов. В. Слуцкой, которая должна была притти ко мне. В. И., вернувшись, раздраженно рассказывал, что Бебель принял его очень нелюбезно: «смотрел зверем», как выразился Вл. Ильич. По поводу Каутского Вл. Ильич отзывался весьма непочтительно, при чем фраза, что вот «немчура туда же суется решать», вырвавшаяся у него как-то очень кстати, дала убийственную характеристику Каутскому, который совершенно не знал русского языка, не мог знать толком положения ни в России, ни в русской партии и, действительно, совсем был некомпетентен, чтобы «соваться» со своими решениями. Какая разница с Марксом, который внимательнейшим образом изучил русский язык, литературу, как изящную, так и научную, и при том изучал подробно. А Каутский обнаружил как-то в разговоре незнание, кто такой Некрасов. Каутский был тогда широко известным, признанным авторитетом.

Ленина в 1912 году, в сущности, мало кто знал. Но уже тогда тем, кто знал их обоих, было ясно, кто из них является истинным преемником дела Маркса.

Уехав из Берлина, Вл. Ильич решил предъявить к Каутскому иск и взыскать с него деньги судом. В. И. письмом просил меня отыскать хорошего адвоката в Штуттгарте — место издания журнала «Die Neue Zeit», редактировавшегося Каутским. У меня в Берлине никого знакомых из немцев не было, кроме самого Каутского. Тогда Вл. Ильич рекомендовал мне такой способ: подписаться на «Vossische Zeitung» — -почтенную буржуазную газету, вроде старых «Русских Ведомостей». У этой газеты есть, конечно, свой юрисконсульт из числа видных адвокатов; как подписчик газеты, я получу право пойти к нему за советом, и он отнесется ко мне не как к первому встречному с улицы, и даст адрес хорошего адвоката в Штуттгарте.

Я все это проделал, был у юрисконсульта «Фоссовой газеты» и, действительно, после разговора с ним получил от него требующийся адрес, который немедленно и был мной сообщен Вл. Ильичу. Воспользовался ли В. И. штуттгартским адвокатом — я не помню. Помню только, что им была выпущена по-немецки статья, напечатанная отдельной листовкой, где излагались подробно все обстоятельства этого спора о деньгах.

Когда я весной 1912 г. снова поехал в Россию, Вл. Ильич давал мне поручение непременно принять участие в выборах в IV Гос. Думу и постараться провести депутата от рабочих, воспользовавшись тем, что в Казани выборщики — кадеты и черносотенцы — были почти одинаковы по численности. Попытка моя потерпела неудачу.

IV.

Попав за границу летом 1914 г., я опять немедленно списался с Вл. Ильичем, который тогда жил в Кракове. Меня интересовал тогда национальный вопрос, и, помнится, Вл. Ильич в своем письме рекомендовал мне брошюру Паннекука и Штрассера. Мне очень хотелось съездить к В. И., но заставшая нас внезапно война помешала мне. Я на целых четыре года застрял в Германии в положении гражданского пленного вместе с женой и дочерью.

Только в августе 1918 г. мне удалось вернуться в Россию после того, как приехала в Германию наша миссия. Я немедленно же написал Иоффе, прося его дать мне возможность вернуться в Россию, на время же до моего отъезда я выражал свою полную готовность, если это нужно, взять на себя обязанности консула в Мюнхене. За справкой обо мне я просил обратиться в Вл. Ильичу.

Разрешение выехать с первым эшелоном русских гражданских пленных пришло скорее, чем выяснился вопрос, нужен ли в Мюнхене консул, и в первых числах августа я был уже в Москве.

По приезде я первым же долгом пошел к Вл. Ильичу.

Пришел я к нему около 4-х часов. Написал ему. записку. Меня немедленно пропустили к нему. Он стоял в своем кабинете на стуле у карты Европейской России и рассматривал северную ее часть. Я не видал его с 1912 г. На мой взгляд, он нисколько не изменился. Это был тот же веселый, милый, простой Владимир Ильич. Мы с ним поцеловались. Он меня усадил и, по-видимому, поразился моим истощенным видом. Он сказал, что получил запрос обо мне по поводу возможности назначения меня консулом в Мюнхене, на этот запрос он немедленно ответил согласием и рекомендовал меня, как человека ему известного, поэтому думал, что я получил уже это назначение. Вошел Я. М. Свердлов, которого я знал как тов. Андрея еще по работе в Казани в 1905 г. Разговор зашел о Германии и о будущей германской революции. Я сообщил те факты, которые были мне известны. Настроение в Германии тогда начинало отдаленно напоминать настроение в России кануна 1905 года.

По состоянию своего здоровья, сильно надорванного систематическим голоданием в последние годы германского плена, я не мог заняться какой-либо работой, кроме чисто кабинетной. С В. И. мне приходилось встречаться только изредка.

Зиму 1919 — 1920 г.г. я провел в Казани. Вл. Ильич несколько раз справлялся о том, как я живу, не нужно ли мне чего-нибудь, просил писать ему, пересылая ему письма через военные власти. В письме от 6/IV 1920 г. Вл. Ильич писал:

«Т. Адоратский, я передал т. Ходоровскому, прося помочь Вам насчет пайка, дров и пр. Он обещал это сделать. Пишите мне с оказией (через военных лучше).

1) Сделано ли что-нибудь для помощи Вам? Пайком? Дровами? 2) Не надо ли еще чего? 3) Можете ли собрать материалы для истории гражданской войны и истории Советской Республики? Можно ли вообще собрать в Казани эти материалы? Могу ли я помочь? Комплекты Известий и Правды? Много не хватает? Могу ли я помочь достать недостающее? Прошу Вас написать мне, дать адрес. Лучшие приветы! Ваш Ленин».

Заваленный массой работы, Вл. Ильич находил время помнить о тех разговорах, которые мы с ним вели перед моим отъездом в Казань, и думать о том, как помочь товарищу, и не нужно ли ему чего.

V.

В августе 1920 г. я был вызван в Москву для того, чтобы работать по собиранию материалов по истории революции. Приехав в Москву и не видев Вл. Ильича около года, я, конечно, счел себя в праве пойти к нему. Он расспрашивал меня о работе, о моей жизни в Казани. Я рассказал ему, между прочим, что весной 1920 г. я провел с большим удовольствием в течение приблизительно месяца один созыв Губпартшколы, но что состав этой школы был несколько ниже созыва 1919 г., на котором я тоже читал лекции. Услыхав об этом понижении уровня состава, Вл. Ильич сейчас же забеспокоился и просил меня через секретаря Губкома выяснить причины этого.

Речь зашла у нас о переписке Маркса и Энгельса. Мне ее не удавалось до сих пор прочесть целиком, а я, конечно, ею очень интересовался. Вл. Ильич стал развивать мне план работы, которую — по его словам — необходимо было произвести возможно скорее. «Бебель и Бернштейн, — говорил Вл. Ильич, — похоронили богатейшее наследство Маркса и Энгельса в четырех толстых томах, которые будут читать только ученые дураки, вроде нас с Вами». Необходимо сделать выборку важнейшего, сделать это доступным широким кругам рабочих, сделать так, чтобы, действительно, подлинного Маркса читали. Такой относительно небольшой сборник необходимо перевести на европейские языки, потому что Маркса на Западе знают, может быть, еще меньше, чем у нас, в России. По словам Вл. Ильича, «Критика Готской программы» во Франции, например, совсем неизвестна.

Я, конечно, с восторгом согласился заняться этой предложенной мне работой. Вл. Ильич поспешно пошел к себе на квартиру и вернулся оттуда с четырьмя томами переписки. Кроме того, он дал мне еще различной литературы и разрешил пользоваться его библиотекой. Он хотел мне дать также свои заметки, оставшиеся у него еще от 1913 г., когда он впервые читал все четыре тома переписки, но тетрадка эта не находилась. Она все же потом нашлась, и Вл. Ильич прислал мне ее, когда у меня все уже письма были прочитаны. Я все тщательно пересмотрел снова. Отмеченные мною письма были отмечены и у Вл. Ильича, но целый ряд замечаний в его тетради мной был использован. Кое-что я при беглом просмотре пропустил.

В начале и Вл. Ильичу, и мне казалось, что всю работу можно будет выполнить очень быстро, месяца в три. Но прошел год после первого нашего разговора, и я подготовил только еще сырой материал. Правда, все отрывки, выбранные мной, были уже переведены, но все в целом нуждалось еще в серьезной проработке. Вл. Ильич, интересовавшийся все время моей работой, писал после беглого просмотра всего материала в письме 2/VIII 1921 года:

«На письма мог лишь взглянуть.

Конечно, придется Вам еще сильно сократить, связать, разместить, — 2 и 3 раза обдумать, потом кратко комментировать. Работы, видимо, более, чем казалось сначала. Порядок (пожалуй Вы правы) хронологический едва ли не удобнее».

Это обдумывание 2 и 3 раза и комментирование заняло у меня всю зиму 1921 — 1922 г.г. Ускорить эту работу я не мог, потому что был занят еще и другими делами.

В апреле 1922 г. я получил от В. И. записку, где он писал следующее:

«Я по болезни не работаю и еще довольно долго работать не буду. Черкните, как Ваши дела. В частности, черкните насчет писем Маркса. (Я уеду на много недель, может быть «заботу» о сем передать тов. Каменеву, если он согласится?) Надо это дело двигать и довести до конца. Ваш Ленин».

Когда я получил эту записку, у меня сжалось сердце, я почувствовал, что положение Вл. Ильича серьезно. В ответе ему я писал, что работа по письмам Маркса у меня все время идет и что до конца я ее доведу во что бы то ни стало, но, к сожалению, целиком заняться этим делом не позволяют обстоятельства. В ответе Владимир Ильич писал, между прочим:

«Займитесь побольше письмами. Важное международное дело. Выберите важнейшее. Примечания должны быть кратки, ясны, точны (сопоставлять отзывы Маркса с такими то «авторитетными» буржуазными учеными реакционерами). Привет. Ваш Ленин».

В конце апреля Вл. Ильич как-то вызвал меня к себе. Он, одетый, лежал в постели и читал. Это было вскоре после операции. Вл. Ильич начал расспрашивать меня о работе, при чем интересовался мельчайшими подробностями. Каковы условия, в каких я живу, могу ли работать дома или в библиотеке и т. д. Узнав, что я сдал в печать рукопись моей книжки «Программа по основным вопросам марксизма», Вл. Ильич без моего ведома произвел нажим, и благодаря этому книжка была очень быстро отпечатана****.

В последний раз я видел Вл. Ильича в конце 1922 г., когда он, вернувшись было к работе, снова почувствовал себя нехорошо и по предписанию врачей должен был ослабить напряженность своих занятий. Вл. Ильич позвонил как-то вечером ко мне по телефону и позвал зайти к нему. Он сидел у себя в кабинете. Я принес с собой и мог показать ему уже отпечатанные чистые листы моего сборника писем Маркса и Энгельса. Вл. Ильич заглянул в него и смеялся по поводу помещенного в конце вводной статьи письма Энгельса Марксу, где Энгельс советует Марксу пить вино, чтобы сохранить свой пыл.

Вл. Ильич выглядел бодрым и оживленным, но все же с грустью сказал мне, что теперь он инвалид и не может уже заняться работой вплотную. Я не хотел думать, что вижу его в последний раз...

В. Адоратский.

12/II 1924 г.

Примечания:

* «Этот человек подозрителен».

** «Юристы — сплошь реакционеры».

*** «Юридически, значит — фальшиво»,

**** У меня хранился любопытный документ, ходивший по инстанциям и носящий на себе ряд резолюций в связи с этим делом.

 

Владимир Ильич в тюрьме.

(Декабрь 1896 г. — февраль 1897 г.)

(С приложением двух писем В. И. из тюрьмы.)

Владимир Ильич был арестован 9 декабря ст. ст. 1895 года. Месяца за полтора до этого я с матерью были у него в Петербурге. Он жил тогда в Б. Казачьем пер. — вблизи Сенного рынка — и числился помощником присяжного поверенного. Несколько раз брат и выступал, но, кажется, только по уголовным делам, по назначению суда, т.-е. бесплатно, при чем облекался во фрак покойного отца. В это время круг его знакомых был уже довольно широк; он много бегал и суетился. У него на квартире я познакомилась с Василием Андреевичем Шелгуновым, — тогда еще зрячим. Владимир Ильич рассказывал о том, как удирал от шпионов. Помню один его рассказ, как, заметив шпионов в воротах дома, из которого выходил, он юркнул в парадный подъезд того же дома и потешался оттуда заметавшимися в поисках его соглядатаями, а кто-то из проходивших с удивлением поглядел на него, сидевшего в кресле швейцара и покатывавшегося со смеху.

Владимир Ильич предупреждал меня тогда о возможном аресте, о том, чтобы не пускать мать для хлопот о нем в Питер.

Он знал, как и все мы, что тяжелое для всех матерей хождение по мытарствам при аресте сына для нее еще во много раз тяжелее, так как заставит ее вновь переживать все, что она перечувствовала в Питерской охранке и департаменте полиции при хлопотах о брате Александре Ильиче. По этой причине я приезжала после ареста Вл. Ильича в Питер одна, а потом с лета 1896 г. жила вместе с матерью и ходила большею частью сама, иногда с ее прошениями, в эти присутственные места, связанные для нее с такими тяжелыми воспоминаниями.

И действительно, около половины декабря мы получили сообщение об его аресте (от Чеботаревых, у которых он столовался). Очень скоро вслед за арестом к нам приехала Надежда Константиновна Крупская с поручением от брата. В шифрованном письме он просил срочно предупредить нас, что на вопрос, где чемодан, привезенный им из-за границы, он сказал, что оставил его у нас, в Москве: «Пусть купят похожий, покажут на мой; скорее, а то арестуют». Так звучало его сообщение. Запомнила это, так как пришлось с различными предосторожностями покупать и привозить чемодан, относительно внешнего вида которого Надежда Константиновна сказала нечто очень неопределенное и который оказался, конечно, совсем непохожим на привезенный из-за границы, с двойным дном. Чтобы чемодан не выглядел прямо с иголочки, взяла его с собою при поездке в Петербург в январе 1896 года о целью навестить брата и узнать о его деле.

Этот чемодан очень беспокоил всех товарищей в первое время после ареста: хотя Ильича и пропустили с ним, но вопрос о нем при аресте или тотчас после него показывал, что внимание на себя чемодан обратил, что, пропустив его на границе — может быть намеренно, с целью пожать большие плоды — они потеряли его, очевидно, в Петербурге и разыскивали следы его. Владимир Ильич рассказывал, что на границе чемодан не только повернули вверх дном, но еще и прищелкнули по дну, вследствие чего он решил, что наличие второго дна установлено, и он влетел.

Помню, что первое время в Петербурге во всех переговорах с товарищами, в обмене шифром с братом и в личных беседах с ним на свиданиях чемодан этот занимал такое большое место, что я отворачивалась на улице от окон магазинов, где был выставлен этот, настолько осатаневший мне предмет: видеть его не могла спокойно. Но, очевидно, концов с ним найдено не было, и это обвинение, как часто бывало, потонуло в других, относительно которых нашлись более неопровержимые улики.

Вторым, приехавшим к нам в Москву после ареста брата, был Михаил Александрович Сильвин; он рассказал о письме Владимира Ильича, написанном из дома предварительного заключения на адрес Александры Кирилловны Чеботаревой, у которой брат обедал, и знакомство с которой было поэтому официально признанным. Письмо это было первым, если не считать коротеньких записок с просьбами доставить те или иные вещи. На письме стоит дата 2/1 — 1896 года. Владимир Ильич говорит в нем о плане той работы, из которой получилась его книга «Развитие капитализма в России». Письмо это, конечно, адресуется собственно товарищам, оставшимся на воле, что даже и отмечается в письме: «Может быть Вы сочтете не бесполезным передать это письмо кому-нибудь, посоветоваться». Но серьезный тон длинного письма с приложенным к нему длиннейшим списком научных книг, статистических сборников искусно замаскировал тайные его цели, и письмо дошло беспрепятственно, без всяких помарок. А между тем Владимир Ильич в нем ни больше ни меньше как запросил товарищей о том, кто арестован с ним; запросил без всякого предварительного уговора, но так, что товарищи поняли и ответили ему тотчас же, а бдительные аргусы ничего не заподозрили.

 — «В первом же письме Владимир Ильич запросил нас об арестованных, — сказал мне с восхищением Сильвин, — и мы ответили ему».

К сожалению, уцелела только первая часть письма, — приложенного к ней списка книг нет: очевидно, он застрял и затерялся в процессе розыска их. Большая часть перечисленных книг была действительно нужна Владимиру Ильичу для его работы, так что письмо метило в двух зайцев и, в противовес известной пословице, попало в обоих. Я могу только восстановить по памяти некоторые из тех заглавий, которыми Владимир Ильич, искусно вплетая их в свой список, запросил об участи товарищей. Эти заглавия сопровождались вопросительным знаком, которым автор, — смотри последний абзац его письма, — обозначал якобы неточность цитируемого на память названия книги и который в действительности отмечал, что в данном случае он не книгу просит, а запрашивает. Запрашивал он, пользуясь кличками товарищей. Некоторые из них очень подходили к характеру нужных ему книг, и запрос не мог обратить внимания. Так о В. В. Старкове он запросил: «В. В. Судьбы капитализма в России»? — Старков звался «Веве». — О нижегородцах: Ванееве и Сильвине, носивших клички «Минина» и «Пожарского», запрос должен уже был остановить более внимательного контролера писем заключенных, так как книга не относилась к теме предполагавшейся работы, — это был Костомаров — «Герои смутного времени». Но все же это была научная, историческая книга, и — понятно — требовать, чтобы просматривающие кипы писем досмотрели такое несоответствие, было бы требовать от них слишком большой дозы проницательности. Однако же не все клички укладывались так сравнительно удобно в рамки заглавий научных книг, и одной из следующих, перемеженных, конечно, рядом действительно нужных для работы книг было уже: Брэм — «О мелких грызунах». Здесь вопросительный знак запрашивал с несомненностью для товарищей об участи Г. М. Кржижановского, носившего кличку «Суслик». Точно так же по-английски написанное заглавие: Mayne-Rid «The Mynoga» означало Надежду Константиновну Крупскую, окрещенную псевдонимом «рыбы» или «миноги». Эти наименования могли бы, как будто, остановить внимание цензоров, но серьезный тон письма, уйма перечисленных книг, а кроме того, предусмотрительная фраза, стоявшая где-то во втором (потерянном) листке: «разнообразие книг должно служить коррективом к однообразию обстановки», — усыпили бдительность аргусов.

К сожалению, в памяти моей сохранились лишь эти несколько заглавий, по поводу которых мы когда-то немало похохотали. Еще я вспоминаю только Goutchioul (или Goutchioulle), намеренно сложным французским правописанием написанная фамилия фантастического автора какой-то исторической книги (название ее уже не помню). Это должно было обозначать Гуцулл, т.-е. Запорожец.

Мои стремления дополнить этот список привели только к одному результату: к подтверждению указанного мною Мих. Алекс. Сильвиным, от которого впервые я услыхала об этой хитрости брата, и Надеждой Константиновной Крупской, которая получала письма брата. Ничего больше вспомнить они не могли. Но и перечисленные мною «книги» дают достаточное представление о том, каким образом Владимир Ильич перехитрил жандармов и дал товарищам идею о способе передачи. В ответном письме, переписанном рукою А. К. Чеботаревой и отправленном от ее имени, они сообщили со своей стороны о ком-то тем же способом. Помню только ясно, что по поводу «Героев смутного времени» Сильвин рассказывал, что они ответили: «в библиотеке имеется лишь I т. сочинения», т.-е. арестован лишь Ванеев, а не Сильвин.

Я приехала в Петербург в первой половине января 1896 г., пробыла приблизительно с месяц, получила несколько свиданий с братом, доставила ему большое количество книг (тогда выдавалось без ограничений), выполнила, кроме того, некоторую дозу поручений, которых у Ильича и вообще всегда бывало много, а в тюрьме, понятно, тем больше, подыскала ему «невесту» на время моего отсутствия и уехала. Относительно «невесты» для свиданий и передач помню, что на роль таковой предлагала себя Надежда Константиновна Крупская, по брат категорически восстал против этого, сообщив мне, что «против нейтральной невесты ничего не имеет, но что Н. К. другим знакомым показывать на себя не следует».

Через месяц приблизительно я снова приезжала на некоторое время в Питер, а с мая мы вместе с матерью и сестрою Марией Ильиничной приехали туда с тем, чтобы поселиться на даче по близости, навещать брата и заботиться о нем. Для меня выезд из Москвы на это лето диктовался еще отношением ко мне московской полиции и жандармерии, предложившей мне выехать перед коронацией Николая II из Москвы.

Мы разделили свидания. Мать с сестрой отправлялись на личные, по понедельникам, — в те времена на них давалось по Уг часа, — а я по четвергам, на свидания за решеткой, которые мы с братом предпочитали, во-первых, потому, что они были более продолжительны, — минимум час (помню одно свидание, длившееся 11/2 часа), — а главным образом потому, что на них можно было сказать гораздо больше: надзиратель полагался один на ряд клеток, и говорить можно было свободнее. Мы пользовались с братом псевдонимами, о которых условливались в шифрованных письмах, — так помню, что злополучный чемодан фигурировал у нас под наименованием: лампа. Пользовались, конечно, во-всю иностранными словами, которые вплетали в русскую речь. Так, стачка у нас именовалась по-английски «страйк»; стачечники — «гревисты» с французского и т. д.

Этим летом (1896 года) происходили крупные стачки текстильщиков в Петрограде, перекинувшиеся затем в Москву, — стачки, произведшие эпоху в революционном движении пролетариата. Известно, какой переполох создали эти стачки в правительственных кругах, как царь боялся вследствие их вернуться в Питер с юга. В городе все кипело и бурлило. Было чрезвычайно бодрое и подъемное настроение. Год коронации Николая II с его знаменитой Ходынкой отменен первым пробным выступлением рабочих двух главных центров, — как бы первым, зловещим для царизма маршем рабочих ног, — еще не политическим, правда, но уже тесно сплоченным и массовым. Более молодым товарищам трудно оценить и представить себе все это теперь, но для нас — после тяжелого гнета 80-х годов, при кротообразном существовании подполья и разговорах по каморкам — стачка эта была громадным событием. Перед нами как бы «распахнулись затворы темницы глухой в даль и блеск лучезарного дня», как бы выступил, сквозь дымку грядущего, облик того рабочего движения, которым могла и должна была победить революция. И социал-демократия из книжной теории, из далекой утопии каких-то маркеистов-буквоедов приобрела плоть и кровь, выступила как жизненная сила и для пролетариата и для других слоев общества. Какое-то окно открылось в душном и спертом каземате российского самодержавия, и все мы с жадностью вдыхали свежий воздух и чувствовали себя бодрыми и энергичными, как никогда.

С одной стороны, это настроение воли должно было, вероятно, вызывать во Владимире Ильиче и его товарищах более страстное стремление выйти на простор из тюрьмы; а с другой — бодрое настроение за стенами при общении с ним, которому тогдашние — очень льготные как сравнительно с предыдущим, так и с последующим периодом — условия заключения давали широкую возможность, — поддерживало, несомненно, бодрость в заключенных. Известно ведь, что никогда тюрьма не переносится так тягостно, как в годы затишья и реакции, — естественная в тюрьме склонность — преувеличивать мрачные стороны — питается общей атмосферой.

Поэтому, к счастью для Ильича, условия тюремного заключения сложились для него, можно сказать, благоприятно. Конечно, он похудел и, главным образом, пожелтел к концу сиденья; но даже желудок его, — относительно которого он советовался за границей с одним известным швейцарским специалистом, — был за год сиденья в тюрьме в лучшем состоянии, чем в предыдущий год на воле. Мать приготовляла и приносила ему 3 раза в неделю передачи, руководствуясь предписанной ему указанным специалистом диэтой; кроме того, он имел платный обед и молоко. Очевидно, сказалась благоприятно и регулярная жизнь этой российской «санатории», — жизнь, о которой, конечно, нечего было и думать при нервной беготне нелегальной работы.

Хорошо чувствовал себя Владимир Ильич и потому, что сразу наладился на долгое сидение и на занятия. Он решил использовать питерские библиотеки, чтобы добыть материалы для намеченной себе работы, — материалы, которые, как он знал, в ссылке не получить. И он интенсивно засел за работу, изучив в тюрьме массу источников, сделав массу выписок. Ворохами таскала я ему книги из библиотеки Вольно-Эконом. Общества, Академии Наук и других научных хранилищ (большую помощь в добыче книг оказывал А. Н. Потресов и др. товарищи). Пользование книгами было в то время поставлено также в очень льготные условия. Они просматривались не жандармами, а прокурором Судебной Палаты. Никаких формальностей и никакой волокиты не было: книги можно было принести в любой день, даже довольно поздно — часов в 5 дня — в канцелярию, помещавшуюся в верхнем этаже здания Суда на Литейном, и попросту вписать их в лежащую там большую книгу на имя такого-то заключенного, так что можно было приносить любому товарищу, не боясь обнаружить свое с пим знакомство. Помню, что мне подбрасывали еще книг для кого-нибудь, которому никто не носил регулярно, и я вписывала их от вымышленного имени, пока чиновник предоставлял мне вписывать кучу принесенных для брата. Особенно удобно было притти попозже, когда чиновники разойдутся и, кроме сторожа у двери, — да и то не особо усердного, — никого уже нет. Я приносила книги два раза в неделю — по средам и субботам. В каждой пачке книг была одна с шифрованным письмом — точками или штрихами карандашом в буквах. Таким образом мы переписывались во все время заключения брата. Получив кипу книг, он прежде всего искал ту из них, где по условленному значку было пиоьмо. Доставка книг от прокурора происходила без всякой задержки, — на другой же день они обычно передавались заключенным. Помню несколько случаев, когда я, торопясь передать какие-нибудь сведения или запросить о чем-нибудь Ильича, приносила ему книги в среду к вечеру и получала от него шифрованный ответ в сдаваемой мне книге на следующий день, в четверг, от тюремных надзирателей.

Обмен таким образом происходил идеально быстро. А в тот же четверг на свидании за решеткой брат уточнял мне кое-что в письме. Таким образом, передача Вл. Ильичу о событиях на воле была очень полная, — у меня была тесная связь с оставшимися на воле членами «Союза борьбы», и я специально видалась с ними перед свиданием, чтобы получать из первых рук — от Надежды Константиновны, Якубовой, Сильвина и др. — сведения о ходе работы и забастовки, которые, кроме того, и из более широких источников слышала. Так как приходилось умудряться, чтобы многое сказать или уловить в иносказаниях, то час этот проходил в напряженной часто работе мысли, а по видимости в очень беспечной и оживленной болтовне. Брат был неистощим на выдумки. Помню как раз, когда мы увлеклись иностранными терминами, проходивший за его спиной надзиратель, из строгих, приостановился и сказал: «на иностранных языках говорить не разрешается, только на русском». Браг быстро повернулся к нему: «Нельзя? Ну так мы по-русски говорить будем. И так, скажи ты этому золотому человеку, — продолжал он прерванный со мною разговор, — что...». Я со смехом кивнула головой: «золотой человек» должно было обозначать Гольдман — имя одного из товарищей*, — т.-е. Ильич, приспособляясь к обстоятельствам, прибег к обратному переводу, чтобы замаскировать фамилию немецкого корня переводом ее на русский язык.

Говоря о впечатлениях прочитанной им книги (с шифрованным письмом), Ильич беседовал об этом письме. Кроме событий на воле, я должна была осведомлять его о товарищах, сидевших с ним, передавать вести от них и обратно. Для этого надо было всегда притти раньше в наш «клуб» — комнату в предварилке, где приходящие к заключенным ожидали вызова на свидание и приема передачи, — чтобы от них забрать известия и им передать. Через волю же сговаривался Ильич о внутри тюремной. переписке, указывал, где именно на прогулке следовало искать его корреспонденту закатанную в хлебный мякиш и прилепленную записку. Прогулка происходила тогда в так называемых «стойлах» или «загонах», т.-е. на дворе было воздвигнуто сооружение в форме звезды из досок выше человеческого роста, и в каждый угол, образуемый сходящимися у основания дощатыми стенками, впускался заключенный. Для надзирателя углы эти были открыты и он мог, прогуливаясь вокруг звезды, следить, чтобы заключенные не вступали в общение друг с другом. Так вот подробное указание, в которой из клеток, между какими по счету досками и в каком конце следовало искать почту, устанавливало место ее и на дальнейшее время. Кроме того, брат переписывался с товарищами точками в книгах местной библиотеки, и тогда надо было передать через родных совет взять такую-то книгу. М. А. Сильвин рассказывает, что более года спустя, получая книги из тюремной библиотеки, обнаружил переписку точками и иной раз расшифровывал ее, установив однажды переписку Вл. Ильича с Кржижановским или Старковым. Переписка эта, говорит Михаил Александрович, была большею частью невинного содержания. Добавлю к этому, что Владимир Ильич вел переписку, главным образом, с целью ободрить товарищей и особенно часто писал и высказывал и мне заботу о тех, кто, по его сведениям, нервничал и чувствовал себя плохо. Очень внимательно расспрашивал меня о здоровьи, о том, не нуждаются ли они в чем-нибудь.

Но хотя, как видно из всего изложенного, день Ильича и без того был занят, — кроме книг, необходимых для его работы, ему переправлялись все, вновь выходящие, в том числе все ежемесячные журналы; разрешались и еженедельники, из которых можно было черпать сведения о политических событиях; выписывала я для него какой-то немецкий еженедельник, кажется, «Агchiv fur Sociale Gesetzgebung und Statistik», — он не мог удовлетвориться этим, не мог оставить вне поля своего зрения нелегальную работу. И вот Ильич стал писать, кроме того, нелегальные вещи и нашел способ передавать их на волю. Это, пожалуй, самые интересные страницы из его тюремной жизни. В письмах с воли ему сообщали о выходящих листках и других подпольных изданиях; выражались сожаления, что листки не могут быть написаны им, и ему самому хотелось писать их. Конечно, никаких химических реактивов в тюрьме получить было нельзя. Но Владимир Ильич вспомнил, как рассказывал мне, одну детскую игру, показанную матерью: писать молоком, чтобы проявлять потом на свечке или лампе. Молоко он получал в тюрьме ежедневно. И вот он стал делать миниатюрные чернильницы из хлебного мякиша и, налив в них несколько капель молока, писать им меж строк жертвуемой для этого книги. Владимиру Ильичу посылалась специально беллетристика, которую не жаль было бы рвать для этой цели, а кроме того, мы утилизировали для этих писем страницы объявлений, приложенных к номерам журналов. Таким образом, шифрованные письма точками были заменены этим, более скорым способом. В письме точками Ильич сообщил, что на такой-то странице имеется химическое письмо, которое надо прогреть на лампе.

Вследствие трудности прогревания в тюрьме этим способом пользовался больше он, чем мы. Надежда Константиновна указывает, впрочем, что можно было проявлять письма опусканием в горячий чай, и что таким образом они переписывались молоком или лимоном, когда сидели (с осени 1896 года) одновременно в предварилке.

Вообще Ильич, всегда стремившийся к уточнению всякой работы, к экономии сил, ввел особый значок, определявший страницу шифрованного письма, чтобы не рыться и не разыскивать его в книгах. Первое время надо было искать этот значок на стр. 7. Это был тоненький карандашный штрих, и перемножение числа строк с числом букв на последней строке, где он находился, давало страницу: так, если была отмечена 7-я буква 7-й строки, мы раскрывали 49-ю страницу, с которой и начиналось письмо. Таким образом легко было и мне, и Владимиру Ильичу в полученной, иногда солидных размеров, стопке книг отыскать быстро ту, в которой было письмо, и страницу письма. Этот способ обозначения, — страницы время от времени менялись, — сохранялся у нас постоянно, и еще в последних перед революцией письмах, написанных по большей части рукой Надежды Константиновны, в 1915 и 1916 годах, я определяла по этому условному значку местонахождение письма в книге.

Владимир Ильич мастерил намеренно чернильницы крохотного размера: их легко было проглотить при каждом щелчке форточки, при каждом подозрительном шорохе у волчка. И первое время, когда он не освоился еще хорошо с условиями предварилки, а тюремная администрация не освоилась с ним как с очень уравновешенным, серьезно занимающимся заключенным, ему нередко приходилось прибегать к этой мере. Он рассказывал, смеясь, что один день ему так не повезло, что пришлось проглотить целых шесть чернильниц.

Помню, что Ильич в те годы и перед тюрьмой и после нее любил говорить: «Нет такой хитрости, которой нельзя было бы перехитрить». И в тюрьме он со свойственной ему находчивостью упражнялся в этом. Он писал из тюрьмы листовки, написал брошюру «О стачках», которая была забрана при аресте Лахтинской типографии, — (ее проявляла и переписывала Надежда Константиновна). Затем написал программу партии и довольно подробную «объяснительную записку» к ней, которую переписывала частью я, после ареста Надежды Константиновны. Программа эта тоже не увидела света: она была передана мною по окончании А. Н. Потресову и после ареста его была уничтожена кем-то, кому он отдал ее на хранение**. Кроме работы, ко мне по наследству от нее перешло конспиративное хранилище нелегальщины, — маленький круглый столик, который, по мысли Ильича, был устроен ему одним товарищем столяром. Нижняя точеная пуговка несколько более, чем обычно, толстой единственной ножки стола отвинчивалась, и в выдолбленное углубление можно было вложить порядочный сверток. Туда к ночи запрятывала я переписанную часть работы, а подлинник — прогретые на лампе странички — тщательно уничтожала. Столик этот оказал немаловажные услуги: на обысках как у Владимира Ильича, так и у Надежды Константиновны он не был открыт; переписанная последней часть программы уцелела и была передана мне вместе со столиком матерью Н. К. Вид его не внушал подозрений, и только позднее, после частого отвертывания пуговки, деревянные нарезки стерлись, и она стала отставать.

Сначала В. И. тщательно уничтожал черновики листовок и других нелегальных сочинений после переписки их молоком, а затем, пользуясь репутацией научно работающего человека, стал оставлять их в листках статистических и иных выписок, нанизанных его бисерным почерком. Да такую, например, вещь, как подробную объяснительную записку к программе, и нельзя было бы уничтожить в черновом виде: в один день ее нельзя было переписать, и потом Ильич, обдумывая ее, вносил постоянно исправления и дополнения. И вот раз на свидании он рассказывал мне со свойственным ему юмором, как на очередном обыске в его камере жандармский офицер, перелистав немного изрядную кучу сложенных в углу книг, таблиц и выписок, — отделался шуткой: «слишком жарко сегодня, чтобы статистикой заниматься». Брат говорил мне тогда, что он особенно и не беспокоился: «не найти бы в такой куче», а потом добавил с хохотом: «я в лучшем положении, чем другие граждане Российской империи, — меня взять не могут». Он-то смеялся, но я, конечно, беспокоилась, просила его быть осторожнее и указывала, что если взять его не могут, то наказание, конечно, сильно увеличат, если он попадется, — что могут и каторгу дать за такую дерзость, как писание нелегальных вещей в тюрьме.

И поэтому я всегда с тревогой ждала возвращения от него книги с химическим посланием. С особенной нервностью дожидалась я возвращения одной книги, — помнится, с объяснительной запиской к программе, — которая, я знала, вся сплошь была исписана между строк молоком. Я боялась, чтобы при осмотре ее тюремной администрацией не обнаружилось что-нибудь подозрительное, чтобы при долгой задержке буквы не выступили, — как бывало иногда, если консистенция молока была слишком густа, — самостоятельно. И как нарочно, в срок книги мне не были выданы. Все остальные родственники заключенных получили в четверг книги, сданные в тот же день, а мне надзиратель сказал коротко: «вам нет», в то время, как на свидании, с которого я только что вышла, брат заявил, что вернул книги. Эта небывавшая дотоле задержка заставила меня предположить, что Ильич попался; особенно мрачной показалась и всегда мрачная физиономия надзирателя, выдававшего книги. Конечно, настаивать было нельзя, и я провела мучительные сутки до следующего дня, когда книги, в их. числе книга с программой, были вручены мне.

Бывало, что и брат бил тревогу задаром. Зимой 1896 года, после каких-то арестов (чуть ли не после ареста Потресова) я запоздала случайно на свидание, пришла к последней смене, чего обычно не делала. Владимир Ильич решил, что я арестована и уничтожил какой-то подготовленный им черновик.

Но подобные волнения бывали лишь изредка, по таким исключительным поводам, как новые аресты; вообще же Ильич был поразительно ровен, выдержан и весел на свиданиях и своим заразительным смехом разронял наше беспокойство. Сообщение о том, что дело кончается, он встретил возгласом: «Рано! Не успею всех материалов собрать». Характерно для кипучей энергии брата, а, пожалуй, и для того, что за стенами тюрьмы он не представлял себе вполне ясно условия хлопот и беготни на воле, что как-то на свидании он сказал мне: «Что ж ты, собственно, делаешь здесь в Петербурге?» — Мне оставалось лишь руками развести: хождение по «мытарствам», беготня по поручениям, разъезды по конкам для свидания с людьми, шифровка, переписка химических писем — дела было больше, чем по горло.

Все мы — родственники заключенных — не знали, какого приговора ждать. По сравнению с народовольцами соц.-демократов наказывали довольно легко («маленькая кучка, — говорил тогдашний директор департамента полиции Зволянский, — да когда-то что будет — лет через 50»). Но последним питерским инцидентом было дело М. И. Бруснева, которое кончилось сурово: 3 года одиночки и 10 лет ссылки в Восточную Сибирь, — так гласил приговор главе дела.

Мы очень боялись долгого тюремного сиденья, которого не вынесли бы многие, которое во всяком случае сильно подорвало бы здоровье брата. Уже и так к году Запорожец заболел сильным нервным расстройством, оказавшимся затем неизлечимой душевной болезнью; Ванеев худел и кашлял (умер в ссылке через год после освобождения); Кржижановский и остальные тоже- более или менее нервничали.

Поэтому приговор к ссылке на три года в Восточную Сибирь, — (одному Запорожцу дано было 5 лет, он считался жандармами самым серьезным, вследствие того, что его рукой было переписано несколько статей для предполагавшейся нелегальной газеты «Рабочее Дело»), — был встречен всеми прямо-таки с облегчением. Помню, как я успокаивала мать тем, что три года — срок не долгий, что физическое здоровье брата поправится в хорошем климате Минусинского уезда, а также и тем, что к нему поедет наверное по окончании дела Надежда Константиновна (тогда видно уже было, к чему шло дело), и он будет не один.

Назначение Владимиру Ильичу Минусинского уезда произошло вследствие прошения о том матери в департамент полиции, так же, как и разрешение ехать на свой счет. Ко дню его освобождения мы занимали с матерью комнату на Сергиевской, кажется, № 15. Помню, как в тот же день к В. И. прибежала и расцеловала его, смеясь и плача одновременно, А. А. Якубова. И очень ясно запомнилось выразительно просиявшее бледное и худое лицо его, когда он в первый раз забрался на империал конки и кивнул мне оттуда головой.

Он мог разъезжать в конке по питерским улицам, мог повидаться с товарищами, потому что всем освобожденным «декабристам» разрешено было пробыть до отправки три дня в Петербурге, в семьях. Этой небывалой льготы добилась сначала для своего сына мать Ю. О. Цедербаума (Мартова), через какое-то знакомство со Зволянским; а затем, раз прецедент создался, глава полиции не счел возможным отказывать другим. В результате все повидались, снялись группой (известный снимок), устроили два вечерних, долго затянувшихся собрания, — первое у Радченко Степана Ивановича, и второе — у Цедербаума. Говорили, что полиция спохватилась уже после времени, что дала маху, пустив гулять по Питеру этих социал-демократов, что совсем не такой мирный они народ; рассказывали также, что Зволянскому был нагоняй за это. Как бы то ни было, после этого случая таких льгот «скопом» уже не давалось; если и оставлялись иногда до высылки, то или люди заведомо больные, или по особой уже протекции.

Собрания были встречами «старых» и «молодых». Велись дебаты о тактике. Особенно таким, чисто политическим собранием было первое — у Радченко. Второе — у Цедербаума — было более нервное и сутолочное. На первом собрании разгорелась дискуссия между «декабристами» и позднейшими сторонниками «Рабочей Мысли»: спорил Ильич, которого поддерживали все старики, с Якубовой. Последняя очень разволновалась: слезы выступили у нее на глаза. И тягостно было ей видимо спорить с Ильичем, которого она так ценила, выходу которого так радовалась, и мнение свое не могла не отстаивать. Оно клонилось к тому, что газета должна быть подлинно рабочей, ими составляться, их мысли выражать; она радовалась пробуждающейся инициативе рабочих, массовому характеру ее. Ильич указывал на опасность экономизма, который он предвидел раньше других. Спор вылился в поединок между двумя. Мне было жаль Якубову; я знала, как беззаветно предана она революции, с какой трогательной заботливостью относилась лично к брату за время заключения, и мне казалось, что брат преувеличивает опасность уклона молодых. Очень тягостно повлиял спор — «разногласия тотчас после освобождения» — на Запорожца, тогда уже больного.

На третий день мы все трое уехали в Москву. Не помню уже, было на этот счет дополнительное напоминание со стороны «начальства», или мы сами сочли благоразумнее не откладывать отъезда. Помню только, что в эти дни мне приходилось бегать в департамент полиции и брать отсрочки со дня на день и для себя лично, потому что я получила уведомление, что лица, бывшие под гласным надзором, не имеют права, впредь до особого разрешения, проживать в столицах. Это было уже толкование в применение к случаю, потому что существовавшее дотоле постановление гласило: «Лица, бывшие под гласным надзором, не имеют права въезда в столицы в течение года после окончания его». Мой гласный надзор по делу 1 марта 1887 г. окончился в 1892 году и через год, с 1893 г., я переехала в Москву; да и в Питере жила во время сиденья брата с перерывами целый год, а тут вдруг — очевидно в связи с делом брата и моими личными знакомствами в Питере и Москве — спохватились.

Владимиру Ильичу было разрешено провести три дня и в Москве, в семье. Повидавшись с товарищами, он решил было заарестоваться в Москве и ехать дальше с ними вместе. Тогда была только что окончена магистраль до Красноярска, и этап представлялся уже не таким тягостным, как раньше: только две тюрьмы, — в Москве и Красноярске. Владимиру Ильичу не хотелось пользоваться льготой по сравнению с товарищами. Помню, что это очень огорчило мать, для которой разрешение Володе ехать на свой счет было самым большим утешением. Питерские знакомые очень настаивали на необходимости этого, чтобы сберечь его недюжинные силы. А. М. Калмыкова предлагала даже средства для этого. Мать отказалась от помощи, передав через меня А. М. Калмыковой, что пусть те деньги пойдут для более нуждающегося, напр., Кржижановского, а она сможет отправить Владимира Ильича на свои средства.

И вот, после того, как матери доказывали, насколько важно добиться поездки на свой счет, после того, как ей передавали слова к эго-то из старых ссыльных: «ссылку мог бы повторить, этап — никогда», В. И. решает отказаться от полученной с трудом льготы и добровольно пойти опять в тюрьму. Но дело обошлось: «декабристы», заарестованные в Питере, не прибыли еще к окончанию трех льготных дней в Москву, а между тем засуетившаяся московская охранка поставила вызванного к себе Владимира Ильича перед ультиматумом: или получения проходного свидетельства на завтра или немедленного заарестования. Перспектива итти в тюрьму тотчас же, даже не простившись с домашними, и ждать там неопределенное время приезда «своих», — эта конкретная русская действительность, да еще в ее менее причесанной, чем в Питере, в ее московской форме, в этом отпечатке «вотчины» вел. князя Сергея, навалилась на него, на его стремление итти вместе с товарищами. Естественный протест здравого ума против такой бесплодной растраты сил для того, чтобы не отличаться от товарищей, всегда присущее ему сознание необходимости беречь силы для действительной борьбы, а не для проявления рыцарских чувств, одержало верх, и Ильич решил выехать на следующий день. Мы четверо: мать, сестра Мария Ильинична и я с мужем Марком Тимофеевичем поехали проводить его до Тулы.

Ильич уехал с обещанием писать и он выполнил это обещание. За все три года его ссылки у нас была наиболее обстоятельная, наиболее регулярная переписка с ним. Но это не входит ужо в рамки статьи.

А. И. Елизарова.

Примечания:

* Б. Гольдман (псевдоним Горев), позднее меньшевик, теперь сочувствующий большевикам.

** А. Н. Потресов сообщил теперь, что программа была передана им двоюродному брату, а тот отдал в другое место, где в панике ее уничтожили. В этом номере мы печатаем эту программу, найденную в гектографированном списке в женевском партийном архиве. Вопрос о том, кем и в какое время она была перепечатана, остается пока открытым. Прим. ред.

 

 

Письма В. И. Ленина из тюрьмы.

(Приложение к воспоминаниям А. И. Елизаровой.)

I.

2/I 1896 г.

У меня есть план, который меня сильно занимает со времени моего ареста, и чем дальше, тем сильнее. Я давно уже занимался одним экономическим вопросом (о сбыте товаров обрабатывающей промышленности внутри страны), подобрал некоторую литературу? составил план его обработки, кое-что даже написал, предполагая издать свою работу отдельной книгой, если она превзойдет размеры журнальной статьи. Бросить эту работу очень бы не хотелось, а теперь, по-видимому, предстоит альтернатива: либо написать ее здесь, либо отказаться вовсе.

Я хорошо понимаю, что план написать ее здесь встречает много серьезных препятствий. Может быть, однако, следует попробовать?

Препятствия, так сказать, «независящие», кажется, отстраняются. Литературные занятия заключенным разрешаются: я нарочно справился об этом у прокурора, хотя знал и раньше (они разрешаются даже для заключенных в тюрьме). Он же подтвердил мне, что ограничений в числе пропускаемых книг нет. Далее, книги разрешается возвращать обратно, — следовательно, можно пользоваться библиотеками. С этой стороны, значит, дела обстоят хорошо.

Гораздо серьезнее другие препятствия — по добыче книг. Книг нужно много, — я ниже прилагаю список тех, которые намечаются у меня уже сейчас, — так что доставанье их потребует порядочных хлопот. Не знаю даже, удастся ли достать все. Можно наверное рассчитывать на библиотеку В.-Эк. Общества¹, выдающую книги под залог на дом на срок 2 месяца, но она очень не полна. Вот если бы воспользоваться (через какого-нибудь писателя или профессора)² библиотекой университетской и ученого комитета мин-ва финансов, — тогда бы вопрос о добыче книг можно считать разрешенным. Некоторые книги придется, конечно, купить, и я думаю, что смогу ассигновать на это некоторую сумму.

Последнее, и самое трудное — доставка книг. Это уже не то, что принести пару — другую книжек: необходимо периодически, в течение продолжительного времени, собирать их из библиотек, приносить³ и относить. Это уж я даже не знаю, как бы можно устроить. Разве вот как: подыскать какого-нибудь швейцара, или дворника, или посыльного, или мальчика, которому я мог бы платить, и он ходил бы за книгами. Обмен книг — и по условиям работы, и по условиям выдачи из библиотек — потребует, конечно, правильности и аккуратности, так что все это необходимо наладить.

«Скоро сказка сказывается»... Я очень чувствую, что затея эта не так-то легко осуществима, и что «план» мой может оказаться химерой. Может быть, Вы сочтете небесполезным передать это письмо кому-нибудь, посоветоваться, — а я буду ждать ответа.

Список книг разделен на 2 части, на которые делится и мое сочинение. А. — общая теоретическая часть. Она требует меньше книг, так что ее я во всяком случае надеюсь написать, — но больше подготовительной работы. В. — Применение теорет. положений к данным русским. Эта часть требует очень многих книг. Главное затруднение представят: 1) земские издания. Впрочем, часть их у меня есть, часть можно будет выписать (мелкие монографии), часть достать через знакомых статистиков; 2) правительственные издания — труды комиссий, отчеты и протоколы съездов и т. д. Это — важная вещь; доставать их труднее. Некоторые есть в библ. В. Э. О., кажется, даже большинство.

Список я прилагаю длинный, потому что намечаю его на широкие рамки работы⁴. Окажется, что нельзя достать таких-то книг или таких-то отделов книг, — тогда можно будет сообразно с этим сузить несколько тему. Это, особенно по отношению ко второй части, вполне возможно.

Из моего списка я опускаю книги, имеющиеся в здешней библиотеке, а те, которые есть у меня, отмечаю крестиком.

Цитируя на память, я кажется перепутываю кое-что в заглавиях и ставлю в этом случае ?.

II.

Просмотрено тов. прокурора Спб. Суд. Пал.

16/1-1896 г.

Вчера получил твое письмо от 14, и спешу ответить, хотя мало надежды, чтобы ты получила ответ до четверга⁵.

О том, что следовало бы отослать обратно чужое белье, я уже писал. Теперь собрал его, и надо, чтобы ты спросила его, когда будешь здесь, или попросила того, кто будет, спросить от твоего имени. Возвращаю не все, потому что часть в стирке (может быть, ты попросишь кого-нибудь получить как-нибудь впоследствии остальное), а затем позволяю себе оставить пока плед, который оказывает мне здесь очень большие услуги.

Затем относительно книг наводил справки: небольшой ящик можно будет поставить здесь в цейхгаузе⁶. Все мои книги, конечно, не стоит свозить сюда. В том списке, который ты мне прислала, есть некоторые книги не мои: напр. «Фабричная промышленность», «Кобеляцкий» — это — Александры Кирилловны, и еще, кажется, я брал у нее какую-то книгу. Затем сборники саратовского земства и земско-статистические сборники по Ворон. губ. даны, кажется, на время каким-то статистиком. Может быть ты узнаешь, можно ли их пока оставить. Сюда везти их сейчас не стоит. «Погожев» и «Сборник обязательных постановлений по Спб.» тоже, кажется, не мои (не библиотечные ли?) Своды законов и юридические учебники, понятно, не нужны вовсе. Сейчас просил бы доставить из книг только Рикардо, Бельтова, Н. — она, Ингрэма, Foville’a. Земские сборники (тверские, нижегородские, саратовские) связать в одну кипу⁷ по счету, переписывать не стоит: думаю, что эту связку тоже можно поставить в цейхгауз. Тогда бы можно сразу покончить с моими книгами и не хлопотать больше. Из цейхгауза (после просмотра) можно будет получать книги.

Я очень боюсь, что причиняю тебе слишком много хлопот. Пожалуйста, не трудись черезчур — особенно относительно доставки книг по списку: это все успеется, а сейчас у меня книг довольно.

Твой В. Ульянов.

Из белья попросил бы добавить наволочки и полотенца. Перечитываю с интересом Шелгунова и занимаюсь Туган-Барановским: у него солидное исследование, но схемы, напр., в конце настолько смутные, что, признаться, не понимаю. Надо будет достать II том «Капитала».

Примечания:

¹  У меня уже оттуда взяты книги и оставлено 16 руб. налогу.

² Брат намекал тут на Струве, Потресова и на их связи, что било понятно товарищам. Прим. А. Елизаровой.

³ Я думаю, что вполне бы достаточно было одного раза в 2 недели, а может быть, даже в месяц — если бы доставать побольше книг сразу.

⁴ Конечно, если удастся сохранить эти рамки, — список еще много удлинится при самом ходе работы.

⁵ Не предполагая оставаться долго в Питере и не надеясь особенно на свидание, я просила брата сообщить мне срочно обо всем, что нужно доставить ему. Прим. А. Елизаровой.

⁶ Туда же можно платья немного: пальто, да пару верхнего, шляпу. Принесенные мне жилет, сюртук и платок взять обратно.

⁷ Вместе С Военно-Стат. сб. и Сводным.

 

 

Тов. Ленин в Уфе (1900 г.).

Мои первые воспоминания о Владимире Ильиче Ульянове (Ленине) относятся к началу 1900 года, когда он, по окончании срока ссылки в Сибири, по пути в Европейскую Россию остановился в Уфе.

Я в ту пору временно находился тоже в Уфе, куда мне из места моей административной ссылки (г. Мензелинска Уфимской губ.) был разрешен администрацией (губернатором Богдановичем, известным героем Златоустовского расстрела рабочих в 1903 г.) проезд для лечения зубов.

В Уфе в то время жила довольно значительная группа политических ссыльных, делившаяся прежде всего на марксистов (громадное большинство) и народников. Слово «социал-демократ» в ту пору употреблялось реже, чем марксист, хотя формально Р. С.-Д. Р. П. уже существовала. Представители народнического течения революционной мысли не являлись членами какой-нибудь революционной партии, так как тогда народнической партии еще не существовало, а революционно-настроенные с народническим уклоном или носили название не-народовольцев или просто без названия являлись сторонниками взглядов Н. К. Михайловского из «Русского Богатства».

В колонии ссыльных в начале 1900 г. существовало два лагеря: В. Н. Крохмаля и Н. Н. Плаксина. Оба социал-демократы. Образование двух лагерей произошло еще осенью 1899 г. до моего приезда в Уфу. Ссыльные, группировавшиеся вокруг Крохмаля, естественника по образованию, работавшего в губернском земском статистическом бюро и дававшего частные уроки, впоследствии видного меньшевика, при Временном правительстве бывшего товарищем председателя комиссии по созыву Учр. Собрания), представляли более революционные элементы, исправнее следили за революционной литературой, имели ради этого более прочные связи, чем все это было у тех, кто в возникшем расколе встал на сторону Плаксина; наконец, часть этой (будем говорить, Крохмалевской) группы вела даже подпольную работу среди рабочих местного жел.-дор. депо.

В группу Крохмаля входили: А. Д. Цюрупа (тогда земский статистик, ныне зам. Пред. Совнаркома), П. И. Попов (тогда тоже земский статистик, теперь Завед. Центр. Статист. Управлением), А. И. Свидерский (тогда бывш. студент Петерб. универ., дававший частные уроки, теперь зам. Наркомзема), Газенбуш, несколько народников, впоследствии ставших эс-эрами, как В. В. Леонович и Бойков. Других фамилий не помню.

Для характеристики ссыльной политики царизма в то время следует отметить, что к интеллигенции относились гораздо благосклоннее, чем к рабочим, в выборе местожительства, рассчитывая, очевидно, не без основания, — что ссыльный интеллигент со временем может «поумнеть» и тогда он станет защитником существующего строя, а на рабочего рассчитывать не приходится. И в Уфу рабочих пускали лишь изредка и притом на короткий срок.

Н. Н. Плаксин был врачом из Петербурга, с крупными связями в бюрократическом мире; поэтому ему очень скоро было разрешено переехать из Мензелинска, куда он был выслан, — в Уфу. Здесь он приобрел большую популярность как врач, лечил (полость уха) даже самого Богдановича, много зарабатывал, снимал большую квартиру в центре города, имел прислугу и хороший стол. У него собиралась публика менее интересная в революционном отношении. Из его сторонников я помню только С. Салтыкова (тогда студента Петерб. универ., дававшего частные уроки, впоследствии меньшевика, и товарища министра внутренних дел при Вр. правительстве) да Котова, тогда фигуру мало заметную.

В то время, как в небольшой холостой квартире — в две комнаты — Крохмаля на собраниях было шумно и весело, засиживались до поздней ночи, в большой семейной квартире Плаксина было скучновато, и публика, хорошо покушавши, рано расходилась по домам.

Кроме этих двух пунктов сбора, был еще один, у старого народника, бывшего землевольца О. В. Аптекмана, — врача, в ту пору заведывавшего губернской земской психиатрической больницей. Бодрый, жизнерадостный, хотя и седовласый, старик Аптекман не утратил своего революционного настроения, точнее говоря, миросозерцания, интересовался марксистским движением в России и обнаруживал, пожалуй, большую склонность к социал-демократам, чем к народникам того времени. У него собирались еженедельно в определенный день. Если не бывало темы для споров по текущему моменту, общих разговоров, Аптекман в живой, образной речи рассказывал нам о нелегальной деятельности землевольцев, давал характеристику более выдающихся деятелей своего периода революционного движения, между прочим Г. В. Плеханова, с которым он был в близких приятельских отношениях, называя его Жоржем, о жизни в ссылке в глухих местах Сибири, куда одновременно с ним был сослан и Вл. Г. Короленко, о последних годах психически больного Глеба Успенского, за которым он ухаживал в больнице Новгородской губ., и прочее.

Квартира Аптекмана служила нейтральным пунктом, куда ходили сторонники Крохмаля и Плаксина. Здесь бывало интереснее, чем у Плаксина.

Ввиду того, что Аптекман занимал нейтральное отношение к конфликту, поделившему колонию ссыльных на два враждовавших между собой лагеря, но явно выражал симпатию к Крохмалю, часто встречаясь с ним и его сторонниками, — квартира Аптекмана служила сборным пунктом, когда устраивалось собрание но случаю приезда в Уфу кого-нибудь из возвращавшихся из Сибири товарищей, окончивших срок ссылки, или гостей из Самары, где жило несколько ссыльных, как, напр., И. А. Саммер. Обыкновенно в таких случаях у Аптекмана собирались все-таки преимущественно сторонники Крохмаля, так как сведения о приезде того или иного из заметных революционеров раньше всего обыкновенно попадали к Крохмалю, а он, конечно, не старался принимать меры к тому, чтобы на собеседование с гостем приходили и сторонники враждебного ему лагеря.

При такой обстановке происходила, напр., беседа с возвращавшимся из Туруханского края Ю. О. Цедербаумом (Мартовым).

Крохмаль был сравнительно старожилом в Уфе (ему удалось из Стерлитамака, уездного гор. Уфимской же губ., уже весной 1898 г. попасть в Уфу, где я, его товарищ по университету, после совместной подпольной работы в Киеве в период 1894 — 1896 г.г., и встретился с ним в средине мая 1898 г.). Будучи наиболее сильным в колонии революционно-настроенным марксистом, он успел установить прочные товарищеские отношения с бывшими участниками старых, домарксистского периода, кружков, среди которых находилась даже та народница, которая не то хранила, не то вышивала знамя, развевашееся на площади во время демонстрации у Казанского собора в Петербурге в 1876 г. Он был хорошо знаком и с некоторыми обывателями, питавшими симпатии к ссыльным и не боявшимися встречаться с ними и оказывать нуждающимся посильную материальную поддержку в виде подыскания заработка. Одним словом, Крохмаль был у нас самым осведомленным человеком в области всякого рода революционных новостей, в том числе литературных (он получал «Die Neue Zeit» непосредственно из-за границы и кое-какую нелегальную литературу на русском языке), и по части приезда революционных знаменитостей. Благодаря своим обширным связям, он первый из нашей колонии узнал, что в Уфу приехал В. И. Ульянов. Тогда эта фамилия была известна едва ли еще кому из наших ссыльных, кроме Крохмаля. Когда мне Крохмаль сказал о приезде Ульянова, то я его спросил: «А кто это такой?» — «Это — Владимир Ильин, автор книги «Развитие капитализма в России», — ответил он. (Это имя уже было достаточно известно и интересовало многих из нас). — «Сегодня вечером, часов в 7 он будет у меня. Приходите!».

Что беседа с крупным революционером была назначена не у Аптекмана, как обыкновенно бывало, а у Крохмаля, объясняется, вероятно, тем, что Крохмаль, успевший познакомиться с Владимиром Ильичем, охарактеризовал ему ссыльную публику с своей точки зрения, и Владимир Ильич, несомненно, высказался за то, чтобы к участию в беседе были приглашены ссыльные, наиболее преданные революции. Ясно, что при таком условии нельзя было собираться у Аптекмана, куда могли притти и люди, лишь случайно попавшие в политическую ссылку.

В намечении состава участников беседы с Владимиром Ильичем уже сказалась свойственная ему черта — вести политические разговоры, за которыми должны следовать революционные действия не со случайным в революции элементом, а с людьми, готовыми стать, если еще не ставшими, профессиональными революционерами. В этом же проявилась и свойственная ему осторожность не высказывать свои выпестованные революционные мысли в присутствии людей, которые могли бы своей болтовней повредить успеху подготовки революции. В начале 8-го часа вечером пришел молодой человек, лет 30 на вид, хотя и с большой лысиной. Он был одет весьма просто, как большинство из нас: плохенькое пальтишко, на шее повязан шерстяной шарф. Сбросив в передней пальто, он вошел в комнату в сером коротком пиджаке, жилете и таких же брюках. Рубаха с отложным чесунчевым воротником была повязана черным шелковым галстухом. Вместе с ним пришла молодая женщина. Это и был Владимир Ильич Ульянов со своей женой Надеждой Константиновной, урожденной Крупской.

В числе приглашенных у Крохмаля тогда были — А. Д. Цюрупа, П. И. Попов, Бойков, Газенбуш, кажется, был и Аптекман. Свидерского, помнится, не было, так как он сравнительно незадолго до приезда Вл. Ильича переехал из Белебея в Уфу и, следовательно, мог еще не войти в кружок сторонников Крохмаля и не быть приглашенным на собеседование с Владимиром Ильичем. Был и я. Других участников этого вечера я не помню, но во всяком случае их было немного.

Если я не ошибаюсь, в тот вечер спор шел на тему об «экономизме» и о необходимости вести политическую борьбу. Более активное участие в споре из нашей ссыльной братии принимали Попов и Бойков. Владимир Ильич, как старший товарищ, без задору, хотя и в приподнятом настроении, легко парировал возражения и давал свои точные определения различных понятий политического и политико-экономического характера. Я здесь из уст Владимира Ильича впервые услышал точное и ясное определение, что такое политическая партия и как она должна вести борьбу при данных условиях.

Спор не носил бурного характера. Крупных расхождений во мнениях не выявлялось потому, может быть, что все собеседники были слишком слабы по сравнению с Владимиром Ильичем или не умели достаточно защитить свою позицию от его убедительной критики или, не чувствуя себя в силах выдержать атаку его возражений, просто воздерживались от выражений мнений, шедших в разрез с выставленными им положениями. Собеседники мирно разошлись по домам, условившись на завтра приватно побеседовать с Вл. Ильичем еще кое-о-чем.

На другой день, встретившись где-то с Вл. Ильичей, я зашел с ним в меблированные комнаты, где он проездом поселился. О чем мы говорили, я точно не помню, но у меня весьма отчетливо сохранилось в памяти, что, когда я в коридоре случайно, громче обыкновенного, произнес слова: «наши разногласия», Владимир Ильич мягко, но весьма выразительно заметил: «Надо быть осторожнее, товарищ. Здесь могут подслушать». — «Что же тут неосторожного, Владимир Ильич? Ведь могут же быть разногласия* между нами». — «Ну, нет. Так рассуждать нельзя, если не хотите по пустякам обратить на себя внимания недреманного ока. От своих противников всегда следует ожидать худшего. Надо рассчитывать, что ваши слова будут истолкованы в наименее выгодном для вас смысле. Лучше представлять опасность большей, чем она может казаться, и принимать соответствующие меры».

Это очень характерно для Вл. Ильича, который в дальнейшем, когда вся власть в государстве оказалась в руках Советов, являлся проводником того взгляда, что всякое препятствие следует рассматривать большим, чем оно кажется, и направлять на преодоление его соответственно большие силы.

Пребывание Владимира Ильича в Уфе, хотя и весьма краткосрочное, произвело на ссыльных, и прежде всего на тех, которые присутствовали на беседе в квартире Крохмаля, весьма благоприятное впечатление: как будто в душной комнате широко распахнули окно, через которое ворвался свежий, бодрящий, освещенный солнечными лучами воздух.

Уже в это посещение Уфы Владимир Ильич выдвинул вопрос о создании объединяющего единомышленников революционного органа печати.

Владимир Ильич скоро уехал, но в Уфе осталась Надежда Константиновна, которой предстояло отбыть в Уфе последний год ссылки. Квартира, где она жила со своей нежно любимой старушкой-матерью, служила связью между политической ссылкой и Владимиром Ильичем. Через Надежду Константиновну велась с ним переписка, от нее мы узнавали наиболее интересные политические новости, о которых нельзя было прочесть в легальной периодической печати. Жизнь уфимской колонии ссыльных стала более красочной, насколько это было возможно при полицейском режиме. В Уфу стали чаще приезжать с разрешения администрации (и без разрешения тоже) политические ссыльные из уездных городов Уфимской губ. (Бирск, Белебей, Стерлитамак) и ближайших пунктов ссылки Вятской губ. Эти паломничества приурочивались, конечно, ближе к тому моменту, когда ожидался приезд в Уфу Владимира Ильича, поселившегося, кажется, в Пскове.

В этом успевали больше всего бирчане (ссыльные города Бирска, лежащего верстах в ста от Уфы по судоходной р. Белой), но иногда это удавалось и ссыльным более удаленного от Уфы (двести верст слишком) Мензелинека.

Мне лично не пришлось больше встречаться здесь с Владимиром Ильичем, так как в мае того же 1900 года губернатор Богданович предписал в 24 часа возвратить меня в Мензелинск, место моей ссыльной приписки.

Тем не менее, я не был целиком оторван от политических интересов уфимской колонии, так как, за время трехмесячного со времени приезда в Уфу Надежды Констант, пребывания в Уфе, между нами установились хорошие товарищеские отношения на почве почти ежедневных совместных занятий переводами то Энгельса, то Каутского, и от времени до времени я получал от Надежды Конст. краткие, но содержательные письма, информировавшие меня относительно текущих событий.

Сроки ссылки Надежды Конст. и моей окончились почти одновременно, и мы, предварительно списавшись, покинули Уфу, 11 или 12 марта (ст. стиля) 1901 г., вскоре после демонстраций, впервые ставших «бытовым явлением» России, благодаря энергичной агитации «Искры».

С Надеждой Константиновной мы распрощались в Москве. Она направилась к матери и сестре Владимира Ильича,, жившим в Москве, а я — на вокзал для дальнейшего следования в Петербург, отмеченный полицейской властью в моих документах в числе местностей, воспрещенных мне для жительства.

А. Петренко.

Примечания:

* На самом деле речь шла об известной книге Плеханова «Наши разногласия», тогда нелегальной.

 

 

В годы старой „Искры»

(1901-1902 г.г.)

Еще 29 — 30 лет тому назад, в 1894 — 1895 г.г., когда Владимир Ильич стоял во главе Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», всеми нами — партийными работниками — даже большинством не знавших его в то время ни лично, ни его имени (вследствие конспирации), чувствовались его сила воли, ум, энергия и талант, которые руководили «Союзом». Мы, периферийные работники «Союза», к которым я в то время принадлежала, не зная его лично, преклонялись перед его авторитетом еще тогда. Для нас он был какой-то легендарной личностью. Помню, в каком унынии мы все были в декабре 1895 г., когда был арестован Владимир Ильич и мы узнали имя того, кто был во главе «Союза». Но и будучи в тюрьме, в предварилке, Владимир Ильич присылал написанные им прокламации, которые мы издавали и распространяли среди рабочих. Однажды пришел ко мне Мартов (если не ошибаюсь) и принес рукопись прокламации, сказав, что она написана Владимиром Ильичем. С каким благоговением и трепетом, боясь сделать ошибку, я готовила на вощанке трафаретку для циклостителя (ошибку трудно было исправить). Владимиру Ильичу удавалось руководить рабочим движением, даже сидя в тюрьме.

С нетерпением ждали все партийные работники окончания ссылки Владимира Ильича. В те годы еще не было профессиональных революционеров; связь с заграницей и между городами России была очень незначительна. Не было ни паспортов фальшивых, ни связей. Кто уезжал за границу, тот не возвращался в Россию, поэтому партийные работники ехали в ссылку, отбывали ее, чтобы остаться в России и затем снова приняться за работу. Но, когда Владимир Ильич в 1900 г. окончил ссылку, поехал за границу и начал издавать «Искру», объединив вокруг себя группу партийцев и тем положил начало работы «нелегальных», «профессиональных революционеров», которые не были так стеснены полицейскими ограничениями в местожительстве и для работы были «чище», чем под своим именем, — началось повальное бегство из ссылки и по дороге в ссылку, сначала за границу в редакцию «Искры», как центр революционной мысли и центр, где сосредоточивались все связи с товарищами, работавшими в России, а затем опять на живую работу в Россию. Получение каждого, даже небольшого, транспорта «Искры» для нас всегда было громадным радостным событием. Мы прямо-таки набрасывались на каждый новый номер, ища там ответов на программные и тактические вопросы и проверки своих взглядов на те или иные события из общественной жизни. В то время «Искра» имела колоссальное значение для революционной работы.

Зимою 1901 г. счастливая судьба дала мне возможность поехать в Мюнхен. Я ехала туда с большим волнением и трепетом. Буду в редакции «Искры», увижу Владимира Ильича, буду с ним работать. Мне было даже немного страшно. Смогу ли я быть полезной? Как встретит Владимир Ильич? Что я скажу? Решила обдумывать каждое слово, чтобы не сказать глупости. Но встреча произошла очень быстро и неожиданно. Только что я приехала с одним товарищем в Мюнхен, как вскоре кто-то пришел — оказывается Владимир Ильич, и один товарищ, знакомя меня с ним, сказал: «А вот, из недр «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Владимир Ильич, улыбаясь, смеясь, долго жал крепко мне руку, говоря: «Ах, вот откуда»! В первую минуту я очень смутилась, но сейчас же почувствовала себя так просто, так уютно, как дома, и так было во все время работы с Владимиром Ильичем.

Хотя «Искра» в то время издавалась в Германии, в Мюнхене, но — нелегально. Своей типографии не было, и набирали немецкие наборщики, которые, хотя и разбирали слова, но ничего по-русски не понимали. Приходилось все статьи, весь материал печатать на машинке, составляя столбцы в том виде, как надо было набирать, даже переносы наборщики делать не умели. Поэтому было очень много предварительной черной работы. Первые корректуры были неудобочитаемы. Редакция жила инкогнито, не имея никаких сношений с кем бы то ни было из живущих в Мюнхене русских и, по тем же конспиративного характера соображениям, приезжало очень мало товарищей из других городов заграницы и России. Все работы, как по изданию «Искры», так и по рассылке ее и по сношению с русскими товарищами (зашифровка и расшифровка) исполняли сами члены редакции, но главным образом Владимир Ильич и Надежда Константиновна.

Владимир Ильич работал целый день, часов с 9, с небольшими перерывами на еду. Я даже не помню случая, когда бы он бывал в театре или музее. Часто по вечерам, проработав целый день, он вдруг обращался ко мне и говорил: «Ну, идем отдыхать! На полчаса!» И мы с ним быстро шли в кафе выпить кружку пива. Каждый вечер члены редакции и, если были таковые, товарищи из России собирались в одном и том же кафе и я, любя послушать и поболтать, всегда тянула Владимира Ильича в то кафе, где были они. Но Владимир Ильич очень редко заходил туда, а большею частью указывал рукою в противоположную сторону, и мы заходили в какое-нибудь маленькое кафе, где, понятно, никого из редакции не было. Брали по кружке, и Владимир Ильич рассказывал что-нибудь интересное, веселое, а я с восторгом его слушала, и хотелось бы вечно его слушать, не уходить. Но Владимир Ильич и отдыхал по часам. Всегда во-время посмотрит на часы и скажет: «Осталось 2 минуты, кончайте скорее свою кружку и идем». Как-то раз я настойчиво звала его пойти в то кафе, где были товарищи. Но Владимир Ильич с жаром ответил: «Это значит потерять весь вечер; заговоришься, увлечешься каким-нибудь бесконечным спором и просидишь там до глубокой ночи. Нет, пойдем в «наше» кафе. Отдохнем, потом еще поработаем, а затем — на все 4 стороны, идите туда, еще их застанете». Около 11 — 12 час. я уходила, а Владимир Ильич продолжал заниматься.

Он входил в каждую мелочь работы, радушно давал мне разъяснения при всяком встретившемся вопросе. Мне казалось, что он тогда не особенно любил редакционные собрания, а предпочитал переговорить наедине. Особенно подробно выспрашивал всякого товарища, приехавшего из России и с каждым отъезжавшим в Россию очень долго беседовал целыми часами. Он так просто все объяснял, что через несколько недель я совершенно освоилась с работой, и вышло совершенно естественно, что ни с какими вопросами не обращалась к другим членам редакции, а только к Владимиру Ильичу.

С тех пор прошло уже 23 года; впоследствии, после раскола в партии, я долго работала с меньшевиками, но о том времени работы под непосредственным руководством Владимира Ильича, вблизи с ним, у меня осталось чудное воспоминание на всю жизнь. Это время наложило какую-то особую неизгладимую печать, оно дало мне закалку на всю жизнь. Всегда вспоминаешь ту энергию, то обаяние, которые исходили от Владимира Ильича и учили — работать всегда, целый день, не уставая, весело, не терять никогда энергии, всегда находить исход из положения; ничего не откладывать на завтра, если можно исполнить сегодня; любить работу, работать так, чтоб не стыдно было за нее отвечать, в случае передачи дела другому, чувствовать себя ответственным вплоть до должного исполнения его; быть точным и аккуратным в работе; жить работой и любить ее, как жизнь.

Зима 1901 — 1902 г.г. прошла, как зачарованная, как чудная сказка. В первой половине 1902 г. германские товарищи передали, что германская полиция обратила свое внимание на редакцию «Искры», можно было ожидать даже ареста. Было решено издание «Искры» перенести в Лондон. Все члены редакции уехали по разным городам, чтобы потом съехаться в Лондоне. Дольше всех оставались в Мюнхене Владимир Ильич и Надежда Константиновна. Владимир Ильич поручил мне издать в Мюнхене несколько номеров «Искры», чтобы не было перерыва в выходе номеров, пока не организует типографию в Лондоне. Для этой работы я была в Мюнхене оставлена одна. Я побаивалась, смогу ли я исполнить такую ответственную работу. Владимир Ильич сказал: «Сможете» — и я осталась. Работы было много — переписка для наборщиков всего материала, корректура, составление номера, получение писем с конспиративными адресами, рассылка «Искры» в конвертах в Россию и пакетах за границей для транспорта, почта и т. д. Помощника ни одного. Владимир Ильич запретил мне видеться с кем бы то ни было. «Каждый день писать мне отчет о проведенном дне», — сказал он мне, уезжая. Затруднений встретилось масса. Материала было всегда так много, что номер было трудно составить — надо было процентов 50 материала из каждого номера выбрасывать. Все члены редакции в равных городах, со всеми надо было переписываться по поводу их статей. Каждый номер я строчила Владимиру Ильичу о всех своих затруднениях. И каждый день я получала от него ответы аккуратно, по пунктам, почти с каждой лондонской почтой, т.-е. часто 4 раза в день. Ответы были точные, ясные, за все время (несколько месяцев) не было Владимиром Ильичом пропущено ни одного вопроса без ответа. И я стала себя чувствовать за работой, как будто бы Владимир Ильич находится в соседней комнате и я могу каждую минуту пойти и спросить его, так удивительно внимательно он руководил моей работой из Лондона. Мне даже никогда не приходило в голову обращаться с письмами к какому-нибудь другому члену редакции за все время работы. Владимир Ильич зачастую предугадывал заранее мои вопросы, и я, часто думая что-либо его спросить, получала его письма, в которых он уже об этом писал. Не забуду мелкий случай с апрельским номером «Искры» 1902 г. Этот номер наборщики из рук вон плохо набрали и статьи никак не помещались, чтобы все отделы вышли, и мне пришлось не мало с ним повозиться. Но вот номер напечатан, посылаю первые номера Владимиру Ильичу и спрашиваю, как он его находит. Владимир Ильич отвечает: «Номер прекрасен, видно, что корректор руку свою приложил», затем отвечает на массу вопросов, связанных с другим номером и разными делами, а в виде P. S. приписывает: «Вот только Апрела так не пишется». Я вскакиваю, хватаю номер, развертываю и что же вижу: на первой странице, в заголовке, крупнейшими буквами напечатано: «АПРЕЛА». Поздно было, номер весь уже был напечатан. Заголовок оставался всегда набранным, менялось лишь число и месяц, и тут-то я не доглядела. Уж лучше бы Владимир Ильич меня выругал, думала я, а он похвалил за номер, когда я допустила такую крупнейшую ошибку. Никогда я не могла забыть за всю свою жизнь этого маленького P. S.

Я не могу не коснуться одних знаменательных слов Владимира Ильича за тот же период времени, в первую четверть 1902 г. Из нижеприведенного разговора ясно видно, что Владимир Ильич определенно видел разногласия своих взглядов с будущими меньшевиками еще в конце 1901 г. и самом начале 1902 г. и еще с того времени вел свой определенный план работы. Владимир Ильич, как никто из остальных членов редакции, внимательно следил и руководил работами русских товарищей (т.-е. находившихся в то время на работе в России или приехавших на короткое время в редакцию, чтобы ближе ознакомиться с программными вопросами и тактическими задачами «Искры»). Мне часто приходилось слышать эти разговоры. Также при выборе статей и освещении корреспонденций Владимир Ильич всегда делал указания — почему одну статью или корреспонденцию обязательно надо поместить, другие же можно при составлении номера выбросить. В то время я еще ясно не могла формулировать никаких даже в зародыше разногласий между Владимиром Ильичем и другими членами редакции, но я видела, что Владимир Ильич больше обращал внимания на руководство работами товарищей в России (под его непосредственным наблюдением писались зашифрованные письма в Россию), другие же члены редакции меньше были связаны с практической работой.

Предстояла Белостокская конференция*. Было даже некоторое основание думать, что товарищи в России предполагали, может быть, объявить ее съездом. Редакция «Искры» посылала делегатом на эту конференцию тов. Г., перед отъездом которого состоялось собрание редакции, на котором также была и я. Все придавали большое значение этому собранию, излагались программные и тактические взгляды «Искры», которые надо было отстаивать на конференции. Все члены редакции были воодушевлены важностью вопросов, говорили все очень оживленно — кроме Владимира Ильича. Он совсем почти не брал слова, когда его спрашивали, отвечал кратко и как будто нехотя. Зная, что В. И. мог проговорить с отъезжающим в Россию товарищем полдня, я невольно обратила на это внимание и как-то сразу поняла, что по некоторым тактическим и организационным вопросам Владимир Ильич не согласен со всеми членами редакции.

Не разбираясь в тонкостях разногласий, все же я их улавливала; видела, что Владимир Ильич говорить не хочет — видела это по его равнодушию, которого никогда не бывало при его работе или беседах с русскими товарищами. Сознаюсь откровенно, что это меня очень обидело в тот момент за всех других членов редакции. Я хотела сказать сначала всем, что Владимир Ильич смеется над ними, что он не согласен во многом, сознательно молчит и даже разговаривать не хочет. Но потом испугалась своих мыслей — сказать так прямо нельзя. Я жила в той же квартире, пошла в соседнюю комнату и придумала сделать так, чтобы показать всем членам редакции, что Владимир Ильич с их мнением не считается, а поэтому и возражать не хочет. Взяла на руки младшего маленького сынишку, принесла на собрание, подошла к Владимиру Ильичу и посадила его к нему на колени, сказав: «Вы, кажется, ничем не заняты, займитесь моим мальчуганом». Владимир Ильич, улыбаясь, взял мальчика и стал с ним играть. В это время старший сынишка, тоже маленький, заметив, что младший получил доступ на собрание, а значит и ему можно, с гамом и шумом ворвался в комнату. На меня все заорали (кроме Владимира Ильича): что я с ума сошла, вдруг на такое серьезное собрание притащила ребят, да еще отрываю от собрания Владимира Ильича своими ребятами. Взяла обоих и быстро увела. Было очень грустно, на собрание я не пошла, а стояла в кухне и думала: — Понял кто-нибудь или нет? Права я или нет? Неужели Владимир Ильич не считается с мнением остальных членов редакции? Почему он не возражает, если не согласен? — Кто-то вошел в кухню из собрания и остановился сзади меня. Оборачиваюсь: Владимир Ильич стоит, улыбается, крутит ус. Несдержанная и вспыльчивая, сказала ему довольно злобно:

— Вы зачем ушли с собрания?

— А Вы зачем? — ответил Владимир Ильич мне в тон.

— Меня сегодня «Ваше» собрание не интересует, я пришла ставить «самовар».**.

— И меня собрание не интересует, и я пришел помочь Вам поставить «самовар». — А сам смеется.

Я совсем рассвирепела: — Значит, я права, значит, Вы не согласны с ними, но Вы и не считаетесь с их мнением и не хотите возражать даже? А потом, позднее, сегодня, позовете к себе тов. Г.*** и проговорите с ним всю ночь, изложите все свои взгляды, хорошенько его нагрузите своими мыслями так, что это собрание испарится, сгладится совершенно, но останется ярко в памяти Ваша точка зрения, которую, и одну только, он будет защищать на конференции?

— Да, Вы угадали, — сказал Владимир Ильич, — я не виноват, если они не понимают.

— Тогда Вы должны прямо и откровенно им сказать, что Вы несогласны с ними, что должно быть так, как Вы думаете, и проводить только эту точку зрения, и что все равно будет так, как думаете Вы, а не они. — Владимир Ильич подошел совсем близко ко мне и тихо, медленно и внушительно сказал:

 — Теперь не время. Подождите, придет время, и тогда я прямо и открыто все скажу и сделаю, а не сейчас****.

В это время заметили его отсутствие на собрании и его стали звать и искать. Владимир Ильич хитро улыбнулся и сказал:

«Так скажите тов. Г., чтобы он непременно в 9 час. веч. был у меня». Ушел, погрозив мне пальцем. Я была так поражена тем, что это оказалось правдой, а с другой стороны была сильно взволнована тем доверием, которое было проявлено с его стороны ко мне. Слова эти врезались в мою память навсегда. Стояла я и думала: Злоупотребить его доверием? Передать это кому-либо из членов редакции? Нет — никогда! И я молчала, я боялась внести раздор в самый центр партии, думала, что все уладится, что разногласия не так велики. Владимир Ильич с Мартовым были друзьями, говорили друг другу «ты», и даже в 1903 г., когда я сидела в Таганке и до меня дошли вести о расколе в партии, я этому вначале не поверила. Только после 1903 г., после окончательного раскола партии на большевиков и меньшевиков, я поняла, что Владимир Ильич уже тогда видел две противоположных линии, что на одной стороне тогда была вся редакция (Г. В. Плеханов, В. И. Засулич, П. Б. Аксельрод, Л. Г. Дейч, Л. Мартов, А. И. Потресов и Ф. Дан), а на другой — Владимир Ильич один.

Все товарищи, которым приходилось работать с Владимиром Ильичем, знают, как он задушевно относился к нуждам и к делишкам личной их жизни. Мне же судьба подарила счастье работать с Владимиром Ильичем в те далекие времена глубокого подполья, когда нас было мало и когда личная жизнь переплеталась с партийной. И работали вместе и отдыхали вместе и знали личную жизнь друг друга гораздо больше. Но никто из партийных товарищей не относился за всю мою дальнейшую работу в течение многих лет так заботливо и внимательно к моим личным нуждам, как Владимир Ильич. Часто спрашивал Владимир Ильич — не устала ли я, есть ли у меня деньги, не надо ли чего мне, здоровы ли дети, хорошо ли они питаются и т. д.? Но особенно один случай мне врезался в память. За тот же период времени, в 1902 г., когда так много было работы в редакции «Искры» и мне очень трудно было справиться с работой и двумя маленькими детьми, я решила их отправить в Россию к родственникам. Посоветоваться, понятно, побежала не к кому другому, как к Владимиру Ильичу. Как он начал меня ругать: «Бессовестные матери, которые бросают своих детей на попечение чужих! Не имеете права. Должны заботиться сами о них». И слушать моих возражений и объяснений не хотел. Отправить же детей без согласия Владимира Ильича было мне, действительно, совестно. Несколько раз я начинала по этому поводу разговор и только после настоятельных моих объяснений, что детям плохо, что денег мне не хватает, что у родных им будет лучше, что брать от партии достаточно, — как настаивал Владимир Ильич, — чтобы хватало, я не могу, — он, наконец, согласился со мною.

В. Кожевникова.

Примечания:

* В начале 1902 г. заграничный «Союз русских с.-д.» (рабочедельцы) и Бунд предложили организовать съезд для восстановления партийного центра. Редакция «Искры» делегировала на этот съезд Ф. И. Турвича-Дана, члена группы содействия ей в Берлине, с мандатом: 1) отстаивать превращение съезда в конференцию, 2) ограничить задачи последней выпуском общепартийного воззвания к 1-му мая и осуществлением мер, необходимых для созыва действительного съезда. Съезд, — конституировавшийся, как конференция, — состоялся в Белостоке в апреле 1902 г.; большинство участников конференции стояло ближе к «Рабочему Делу», чем к «Искре». Выбранный на конференции Организационный Комитет по созыву II съезда Р. С. - Д. Р. П. был вскоре арестован (кроме д-ра Краснухи). Прим. ред.

** Настоящих самоваров в Германии нет. Это был какой-то кофейник с трубой, в котором можно было кипятить воду для чая. В. Е.

*** Г. — Ф. И. Гурвич-Дан. Прим. ред.

**** Тов. Кожевникова придает, несомненно, неправильное значение словам Ильича на вышеупомянутом собрании, видя в них и его поведении уже наметившийся и несомненный для него раскол. Наметилось, в сущности, одно что Вл. Ильич утомлялся длинными разговорами, не вступал в спор, чтобы еще больше не удлинить их, считал полезнее непосредственный деловой разговор с отъезжающим товарищем; может быть до большей степени наметилось утомление такой многолюдной, малодееспособной редакцией, что послужило одним из зерен раскола, — но никоим образом не сам раскол. Это видно как из брошюры Ленина «Шаг вперед, два шага назад», так и из его писем и разговоров времени съезда. Крутой поворот на раскол Мартова, которого Ленин считал деловым редактором «Искры», был для него неожиданностью. Прим. А. И. Елизаровой.

 

 

Лекции Владимира Ильича в Парижской „Высшей Русской Школе Общественных Наук“ (1902 г.).

Желая поделиться с товарищами некоторыми воспоминаниями о тов. Ленине, я выбираю случай не из более или менее общеизвестного нашего партийного прошлого, о котором уже много было и еще больше будет написано красноречивых и интересных страниц. Я вспоминаю мало известный даже в старых наших партийных кругах эпизод, в котором Владимир Ильич выступил не в качестве митингового оратора, партийного докладчика или политического оппонента, а в качестве легального, академического лектора, чуть ли не  профессора.

Это было в 1902 году в Париже, год спустя после основания известными тогда профессорами М. М. Ковалевским, Ю. Гамбаровым и Е. де-Роберти «Высшей Русской школы общественных наук в Париже», которая, по замыслу учредителей ее, должна была стать «первым свободным русским университетом за границей». Как, впрочем, понимали наши либеральные профессора того времени «свободу преподавания и чтения» в руководимом ими университетском учреждении, видно будет из дальнейшего.

В начале 1902 г. совет профессоров этой Высшей Школы во главе с названными профессорами, ее учредителями, выработал программу лекций и наметил список лекторов, в котором они явно проявили свои, по крайней мере, теоретические симпатии, именно в аграрном вопросе, к программе тогдашних народников и партии с.-р., в особенности М. Ковалевский, бывший в очень близких связях и знакомстве с П. Л. Лавровым и Русановым-Тарасовым, редактором заграничного, партийного эс-эровского органа «Вестник Русской Революции» и ближайшим, постоянным сотрудником «Русского Богатства». Так, главными лекторами нескольких курсов по «земельному вопросу и формам хозяйственного развития в России» были намечены — уже прославившийся тогда в народнической легальной и эс-эровской заграничной печати Виктор Чернов и другой эе-эровский спец-теоретик по аграрному вопросу, автор «Русской общины» — Качоровский.

Постановление об их приглашении мне стало известным уже во время его обсуждения, ибо мне, с самого же начала основания Высшей Школы, пришлось принять близкое участие в ее организации, — в начале в качестве представителя Русского Студенческого Общества в Париже, в состав которого я входил, как легальный заграничный студент, а затем в качестве постоянного секретаря Школы. Одновременно я состоял тогда также секретарем в конце 1901 года первой Искровской организации в Париже, основателю и руководителю которой тов. Линдову-Лейтейзену я и сообщил про состоявшееся постановление профессоров.

Между тем уже к тому времени программные разногласия и партийная борьба между соц.-дем. и с.-р. были в полном разгаре, и между ними шла отчаяннейшая полемика не только в заграничной партийной печати, но также и на колониальных эмигрантских и студенческих собраниях. Ясно, что нельзя было без борьбы, безраздельно предоставить в руки эс-эров такую громкую, влиятельную, легальную трибуну, как Русская Высшая Школа Общественных Наук, в которую стекались учащиеся в количестве многих сотен слушателей, буквально со всех концов России и которая объединяла в своем преподавательском персонале цвет тогдашней русской профессуры. Необходимо было и здесь противопоставить эс-эровским теоретикам представителей марксистского понимания земельных и хозяйственных отношений в России, необходимо было и на этой арене дать сражение эс-эрам.

Конечно, сейчас же, после недолгого обсуждения вопроса мною, тов. Линдовым и д-ром Эфроном (одним из старейших, еще со времени «Группы освобождения труда», соц.-демократов, членом Парижской Искровской организации, умершим 3 года назад в Ленинграде) было решено пригласить заранее, срочно вызвав из Женевы, Владимира Ильича, а мне и тов. Эфрону, также хорошо знавшему профессоров из Русской Школы, поручено было провести через Совет профессоров постановление о приглашении для прочтения небольшого курса в 4 — 5 лекций «известного марксиста Вл. Ильина, автора легальных книг «Развитие капитализма в России» и «Экономические этюды», еще не так давно легально приехавшего по паспорту из России». Указание на последнее обстоятельство, особенно мною подчеркнутое, несмотря на открыто проявленную Ковалевским неприязнь к марксистским теоретикам, показалось особенно убедительным другим профессорам Школы, и правлением ее принято было наше предложение о приглашении Владимира Ильича. Это официальное постановление за соответствующими подписями было мной немедленно же закреплено и без задержки через тов. Линдова переслано Владимиру Ильичу. Также немедленно были выбраны и намечены мною дни и часы для чтения лекций и заблаговременно отпечатаны и разосланы от имени Школы, как слушателям ее, так и по всей Парижской эмиграции, извещения и программы лекций Владимира Ильича, и вся тогдашняя русская эмигрантская и студенческая колония в Париже с нетерпением стала ждать наступления дня 1-й лекции «легального марксиста Вл. Ильина».

Мы все, молодые члены Искровской организации*, прекрасно знали, конечно, что Вл. Ильин и Н. Ленин — это одно и то же лицо, ибо он приехал к нам из Женевы за несколько дней до начала своих чтений в Школе, успел в нашей Искровской организации провести несколько бесед и со всеми нами близко познакомился, проявив самые простые, непринужденные, товарищеские отношения и очаровав всех нас своей кипучей жизнерадостностью и блеском неистощимого остроумия. Мы все, конечно, хранили сообщение о личности Вл. Ильина в строгом, конспиративном секрете, но не долго оставался нераскрытым этот секрет: эс-эры очень быстро, по приезде Владимира Ильича из Женевы, каким-то путем о нем пронюхали и пустились во все тяжкие, чтобы сорвать его выступление в Школе. Непосредственно ли они воздействовали на профессоров, в частности через Русанова на проф. Ковалевского, или другими окольными путями, через посторонних лиц, но факт тот, что в самый день выступления Ильича в Школе, за какой-нибудь час до начала 1-й лекции, была сделана очень серьезная попытка к срыву его чтений.

В 9 часов утра, едва я успел приготовиться к выходу из дому, чтобы поспеть к открытию школьной аудитории за часа до начала первой лекции Ильича и принять необходимые предварительные меры к ее организации, как в дверь моей комнаты-мансарды (находившейся на «первом этаже, спускаясь с неба», по шутливому выражению французов, или, проще говоря, на 7-м этаже) послышался громкий, нетерпеливый стук. Не успел я подойти к двери, как она сама раскрылась, и ко мне ввалился весь запыхавшись, красный и влажный от пота, пыхтя и отдуваясь... кто бы подумал (я никогда раньше до тех пор не видал его у себя)? один из главных руководителей Школы, проф. Ю. С. Гамбаров. Наверное, произошло какое-нибудь внезапное, необыкновенное событие или какое-нибудь крупное, непредвиденное несчастье, чтобы так рано, в 9 часов утра, когда обыкновенно почтенные профессора еще почивают, своей собственной, нелегковесной, а довольно грузной и объемистой персоной, на 7-й этаж, ко мне впервые взобрался сам вице-председатель совета профессоров Школы — Ю. С. Гамбаров!

 — Юрий Степанович, в чем дело? Что случилось? Что-нибудь неприятное?

— Да, Мирон Акимович, очень неприятное... Скажите приехал ли уже Ильин и где он живет?

— Да, он уже здесь, вчера я его с д-ром Эфроном видел в студенческой столовой, и сегодня он будет аккуратно в 10 часов в Школе и начнет свои лекции...

— Это и есть самое неприятное...

— То есть как это?

— Да ведь вы знаете, что Ленин и Ильин это одно и то же лицо? Ведь он сотрудник того самого революционного соц.-де- мокр. журнала «Заря», который я у вас приобрел на прошлой неделе!

— Этого я не знаю, я знаю только Вл. Ильина, нашего лектора и автора легальных книг, появившихся в России. А какая связь между «Зарей» и нашей Школой, я совершенно не понимаю.

— Ах, да поймите же, Мирон Акимович, что наша Школа ведь учреждение легальное, мы все, лектора и слушатели ее, люди совершенно легальные, возвращаемся обратно в Россию и мы все очень сильно рискуем, если у нас выступит в Школе революционер Ленин в качестве лектора!

— Да кто это вам все выдумал и рассказал? Это довольно странно! Но ведь вы, Юрий Степанович, и весь совет профессоров не побоялись вынести, правда, неофициальное решение о приглашении в школу Виктора Чернова, зная что он же и Гарденин и Рудин, — сотрудник «Вестника Русской Революции», а также Тахтарева, т.-е. лондонского эмигранта Тара**. А про Ильина ничего подобного неизвестно... Во всяком случае, мы напрасно здесь теряем время. Публика, наверное, в Школе уже собирается, сам Ильин скоро придет, его лекции теперь отменить совершенно невозможно... Да и слушатели ни в коем случае не согласятся: — я знаю их настроение. Лучше пойдемте вместе на лекцию, и вы сами потом убедитесь, что напрасно опасались...

 —Ну, хорошо, пойдемте... ничего не поделаешь... Но сегодня же после обеда приходите на экстренное собрание Правления Школы и мы обсудим этот вопрос.

Когда мы на трамвае подъехали к Школе, зал был уже весь переполнен до отказа слушателями, с нетерпением ожидавшими и меня, организатора и лектора Вл. Ильина, который как раз в это время появился в сопровождении д-ра Эфрона. Узнала ли уже ранее аудитория от многих наших т.т. соц.-демократов, слушателей Школы, о личности Вл. Ильина, или зал заполнен был большинством наших товарищей-единомышленников, но первое появление на кафедре Ильича было встречено неожиданно для всех нас такими громкими продолжительными аплодисментами, какие вызывали лишь своими лекциями популярные тогда профессора, Ковалевский, Кареев или Карышев. Закончил же свою первую лекцию Ильич под настоящий гром аплодисментов, перешедший в бурную, длительную овацию, какую стены Школы никогда раньше не слышали. Несчастный же проф. Гамбаров испытывал, по-видимому, настоящие муки Тантала: в течение всей лекции он шумно вздыхал и ерзал на стуле, пот с него катился градом, он весь еще более покраснел, чем у меня на квартире, точно вышел из прежаркой бани, и тотчас по окончании лекции, ни с кем не прощавшись, стремительно ушел. Ильич же с д-ром Эфроном, тов. Линдовым и другими членами «Искровской» организации, которым я уже успел рассказать о раннем утреннем визите, нанесенном мне проф. Гамбаровым, шутя и подсмеиваясь над злосчастными, «сдрейфившими», по его выражению, профессорами, отправился домой, окруженный многими слушателями школы, не отстававшими всю дорогу от Владимира Ильича и долго не дававшими ему покоя своими вопросами.

С таким же необыкновенным успехом, более не повторявшимся ни у кого из других лекторов школы, прошли остальные 3 лекции Владимира Ильича, на которых также совершенно инкогнито присутствовали проф. Ковалевский, де-Роберти и др., так же украдкой, как Гамбаров, уходившие с лекций, боясь даже познакомиться с Владимиром Ильичем. Он же открыто, смело, полностью, так же, как на наших партийных, эмигрантских собраниях, изложил всю нашу уже выработанную (в проекте «Искрой» и «Зарей») партийную, аграрную программу-минимум и максимум тогдашней еще объединенной рев. социал-демократии, ничего не урезав, ничего не затушевав из нее, вплоть до самых пресловутых «отрезков», так бесивших тогда и рабочедельских, и эс-эровских теоретиков. Он, конечно, не упустил случая также попутно изложить и развить нашу пролетарскую программу, противопоставив тогда уже союз с «деревенской беднотой» — союзу с либеральной «освобожденческой» струвистской интеллигенцией, столь милой сердцу тогдашних рабочедельцев и эс-эров. И, действительно, не было никакой разницы между Н. Лениным, партийным лидером, — и В л. Ильиным, академическим лектором легальной Высшей Русской Школы. Профессора были совершенно правы. Но струсили они также совершенно напрасно, — правда не все, ибо попытки Ковалевского и Гамбарова на экстренном собрании Правления Школы — отменить лекции Владимира Ильича, несмотря на их же признание его выдающимся лектором, полной поддержки со стороны других членов Правления Школы (профессора де-Роберти и др.) не встретили и успеха не имели, главным образом, конечно, из боязни осложнений и протестов со стороны слушателей Школы и эмиграции. Как бы то ни было, профессорские волнения и опасения были совершенно ни к чему: никто из них в России не пострадал, хотя, наверное, полиции и царскому правительству все прекрасно было известно о Ленине-Ильине еще раньше профессоров.

М. Ингбер.

Примечания:

* Между прочим, в состав Парижской «искровской» организации ч то время входили: Джапаридзе (впоследствии член 2-й Думы), Л. Б. и О. Д. Каменевы, В. Н. Крохмаль, Г. Д. Линдов (Лейтейзен), Топуридзе, Н. И. Троцкая, д-р Эфрон и др.

** Известный «экономист», рабочемысленец К. Тар, антиискровец и сторонник знаменитого «Credo» Кусковой.

 

В. И. Ленин в Лондоне (1902 — 1903 г.г).

(Отрывки воспоминаний.)

В конце февраля или начале марта 1902 г. я получил письмо от Ю. О. Цедербаума (Мартова) из Мюнхена, где тогда издавалась «Искра», в котором он сообщал, что по некоторым соображениям дальнейшее печатание «Искры» в Германии неудобно, и редакция подумывает о переселении в Лондон, если только можно будет печатать газету в типографии английской социал-демократической федерации. На счет этой возможности он просил меня переговорить с тов. Гарри Квелчем, редактором английского с.-д. еженедельника «Джастис». К письму Ю. О. Цедербаума было приложено письмо от В. И. Засулич к тов. Квелчу — нечто вроде мандата на мое имя для ведения переговоров. При первом же свидании с тов. Квелчем выяснилось, что печатать «Искру» в типографии «Джастис» будет возможно, несмотря на тесноту помещения, если у нас будут свои наборщики. О результате переговоров я немедленно сообщил Ю. О. Цедербауму и получил извещение, что искровцы в непродолжительном времени переселяются в Лондон. О том же мне написал и В. И. Ульянов, которого я до того времени лично не знал. В. И. писал, что на мое имя будут приходить письма для некоего Якоба Рихтера и что эти письма будут для него. Вскоре В. И. приехал в Лондон вместе с Надеждой Константиновной. Ю. О. Цедербаум приехал недели на две позже. Это было за несколько дней до убийства Балмашевым министра внутренних дел Сипягина. «Чисто сделано», — выразился В. И., когда, зайдя к нему однажды утром, я сообщил ему об этом событии. Как известно, оно послужило поводом к ожесточенной полемике «Искры» с социалистами-революционерами по вопросу о терроре.

Около недели с небольшим В. И. и Н. К. прожили в одной из многочисленных в Лондоне «спальных комнат», сдаваемых от себя небогатыми квартирохозяевами, затем нашли себе две комнаты без мебели недалеко от станции городской ж. д. — Кингс Кросс Род. В этих двух комнатах, для которых пришлось приобрести самую скромную меблировку (кровати, столы, стулья и несколько простых полок для книг), В. И. и Н. К. прожили все время до переселения «Искры» в Швейцарию (весной 1903 г.). Помнится, чересчур незатейливая обстановка комнат вызвала недоумение в хозяйке квартиры. Особенно смущало ее отсутствие занавесок на окнах, и она настояла, чтобы какие-нибудь занавески непременно были куплены, иначе у нее выйдут неприятности с домовладельцем, который от всех жильцов своего дома требует известной респектабельности. Еще более смутило мистрис Йо (такова, была фамилия хозяйки квартиры) отсутствие у Н. К. обручального кольца. Но с этим последним обстоятельством ей пришлось примириться, когда ей объяснили, что ее жильцы — вполне законные супруги, и если она толкует отсутствие кольца в предосудительном смысле, то подвергается риску привлечения к суду за диффамацию. После такого объяснения, сделанного м-рс Йо не В. И. и Н. К., а К. М. Тахтаревым, жена которого (покойная А. А. Якубова) была очень дружна с Н. К., м-рс Йо успокоилась и в респектабельности своих жильцов больше не сомневалась.

Н. К. сама вела свое скромное хозяйство — покупала провизию, стряпала на керосинке обеды, мыла полы и т. д. Ее хозяйственные хлопоты несколько облегчала старушка мать, приехавшая в Лондон позже и чувствовавшая себя очень неуютно на чужбине. В. И. объяснил мне тотчас по приезде, что прочие искровцы будут жить коммуной, он же совершенно неспособен жить в коммуне, не любит быть постоянно на людях. Предвидя, что приезжающие из России и из-за границы товарищи будут по российской привычке, не считаясь с его временем, надоедать ему, он просил по возможности ограждать его от слишком частых посещений.

Из редакции «Искры», в состав которой тогда входили В. П., Ю. О. Цедербаум, В. И. Засулич, Г. В. Плеханов, П. Б. Аксельрод и А. Н. Потресов, поселились в Лондоне только первые три. Плеханов и Потресов приезжали, только на время. Аксельрод за лондонский период «Искры» не приезжал ни разу. На Сидмаузс-Стрит, недалеко от квартиры Ульяновых, было снято пять небольших комнат в двух этажах; одна служила столовой, другая была предназначена для приезжающих, в остальных трех поселились В. И. Засулич, 10. О. Цедербаум и я. Газовая плита позволяла нам без особых хлопот готовить поочередно обеды. Порою, впрочем, мы утоляли голод в одном из простеньких ресторанов на Грейс-Инн-Род. Обстановка нашей коммуны была самая неприхотливая. Сидмаузс-Стрит — одна из трущобных улиц Лондона. Наши соседи по дому принадлежали к низам английского общества и относились к нам, как к иностранцам, довольно враждебно, хотя абсолютно никаких неудобств мы им не причиняли. Быть может, их шокировало то, что у нас постоянно жили приезжавшие в Лондон товарищи. Квартирная плата в Англии обычно уплачивается по-недельно, с нас же домовладелец потребовал плату за три месяца вперед и в средине второго триместра предложил нам очистить квартиру. Коммуна распалась. Впрочем члены ее к этому времени достаточно освоились с английскими бытовыми условиями и могли в дальнейшем жить порознь.

В. И. и Н. К. вели в Лондоне жизнь довольно уединенную. В. И. еще до приезда в Лондон подробно изучил план его и удивлял меня, который мог считать себя до известной степени старожилом, уменьем выбирать кратчайший путь, когда нам приходилось куда-нибудь ходить вместе (пользоваться конкой или городской железной дорогой мы по возможности избегали по финансовым соображениям). Хорошо зная еще до приезда в Лондон английский язык, В. И. решил в нем усовершенствоваться и с этой целью напечатал объявление (кажется, в еженедельнике «Атенеум»), что «русский доктор прав и его жена желают брать уроки английского языка в обмен на уроки русского». После этого объявления у В. И. и Н. К. явилось три учителя-ученика из англичан. Одним был некий мистер Реймент, почтенный старик, внешним обликом напоминавший Дарвина, служащий известной издательской фирмы Джордж Белл и сыновья; другим — конторский служащий Вильямс; третьим — рабочий Йонг. Кажется, этими лицами и ограничивался круг английских знакомств В. И. Время от времени он бывал у немецкого социал-демократа В. Веера, корреспондента с.-д. газет, впоследствии автора «Истории социализма в Англии» и других книг.

Из русских эмигрантов в то время постоянно проживали в Лондоне П. Кропоткин, Н. В. Чайковский, Ф. Волховский, Черкезов, А. Л. Теплов, Ф. А. Ротштейн и группа бундистов, издававших «Известия Бунда», — маленький листок преимущественно информационного содержания, выходивший довольно часто. И с этой публикой, особенно со старыми эмигрантами,

В. И. почти не встречался. Впрочем, два раза ему пришлось выступать на больших русских собраниях в Уайтчепеле, главным образом, перед рабочей аудиторией из русско-еврейских рабочих. В первый раз он сделал обстоятельный доклад о с.-д. аграрной программе, во второй раз он выступал в годовщину Парижской Коммуны в 1903 г. вместе с другими ораторами (из которых помню члена польской социалистической партии Барского), и произнес блестящую речь, которая, к сожалению, осталась незаписанною. В Лондоне тогда существовало русское лекторское общество, организованное при ближайшем участии А. А.. Якубовой, К, М. Тахтарева и моем. Еженедельно устраивались лекции в Уайтчепеле по общественным вопросам, с оживленными дебатами, в которых принимали участие и анархисты, и бундисты, и социал-демократы искровского и других толков. Однажды мы устроили лекцию Ю. О. Цедербаума, темы которой не помню, сняв для нее комнату в одной из пивных. Лекция прошла очень удачно, но, расходясь, мы должны были выслушать ряд ругательств от кабатчика, который очень негодовал на то, что наша публика оказалась непьющей. Л. Д. Троцкий, прибывший к нам после первого своего побега из Сибири, тоже прочел однажды в Уайтчепеле лекцию о русском социал-демократическом движении, которая была его первым публичным выступлением за границей. Он выступал под псевдонимом Крукса, говорил очень уверенно и поразил всех своим ораторским талантом. В дискуссии ему пришлось хорошенько отчистить А. Ф. Аладьина, впоследствии известного члена первой Государственной Думы.

В. И. ежедневно заходил на полчаса — час в «коммуну» по редакционным и другим делам. Время от времени к нам наезжали россияне. Вскоре по переезде искровцев в Лондон приезжали П. Г. Смидович (принявший деятельное участие в меблировке «коммуны»), месяца полтора пробыла его сестра И. Г. Леман («Димка»). Ее муж М. Н. Леман носился с мыслью печатать «Искру» в России с целуллоидных клише и сделал в одной из лондонских типографий несколько опытов с изготовлением таких клише. Приезжали киевляне А. А. Тарасевич и В. М. Сапежко, очень настаивавшие на издании помимо «Искры» еще более доступной по характеру изложения для рабочих масс газеты. С их доводами в пользу издания такой газеты соглашался Плеханов, но прочие члены редакции были против, особенно 10. О. Цедербаум, который позицию Плеханова в этом вопросе объяснял тем, что он, все равно, сам писать ничего не будет. Особое оживление внес в жизнь искровцев приезд группы товарищей, совершивших знаменитый побег из киевской тюрьмы (Н. Э. Бауман, В. Н. Крохмаль и др.). Довольно долго жил Л. Г. Дейч, неоднократно выступавший публично со своими сибирскими воспоминаниями. Из других россиян вспоминаю покойного д-ра Краснуху и Добровольского.

Не могу не упомянуть еще об одном визитере — П. Н. Милюкове. Он тогда носился с мыслью объединения всей русской оппозиции. Я встретился с ним у Ф. А. Ротштейна, пригласившего — кроме меня — еще К. М. Тахтарева и несколько бундистов, из которых помню Александра Кремера. Узнав от меня, что в Лондоне находятся В. И. Засулич и некоторые члены редакции «Искры», П. Н. Милюков пожелал повидаться с ними и с этой целью зашел к нам в «коммуну». Беседовали с ним главным образом Ю. О. Цедербаум и В. И. Засулич (Владимир Ильич при беседе не присутствовал, с ним Милюков виделся потом отдельно). Милюков, отмечая огромную популярность марксизма, очень упрекал искровцев за полемику против террора после убийства Балмашевым Сипягина и уверял нас, что еще один — два удачных террористических акта — и мы получим конституцию...

Надежда Константиновна постоянно сидела за расшифровкой и зашифровкой корреспонденции из России и в Россию. Помнится, мне пришлось списать не один десяток писем с немецкого письмовника, чтобы Н. К. могла потом написать между строк шифром симпатическими чернилами. В. И. работал в читальном зале Британского музея или у себя дома. Иногда они ездили за город или посещали лондонские музеи. Великолепный естественнонаучный музей в Южном Кенсингтоне не произвел на него особенного впечатления, зато лондонский Зоологический Сад весьма ему понравился: живые животные занимали его больше, нежели чучела. Иногда удавалось вытащить В. И. и Н. К. на какое-нибудь английское собрание. Из этих собраний помню ирландский митинг, на котором выступал тогдашний вождь ирландцев Джон Редмонд, и маленькое собрание в одном из социалистических полурабочих клубов.

Дорожа своим временем, В. И. не особенно долюбливал тех из приезжавших россиян, которые с этим не считались. Помню его негодование на ежедневные визиты покойного Лейтейзена (Линдова), приезжавшего из Парижа и зачастившего к нему. «Что у нас, праздники, что ли?» выражался В. П., жалуясь на это в «коммуне».

Но при всем своем стремлении экономить время В. И. охотно принял предложение вести занятия с кружком русских рабочих — эмигрантов, организованном при моем ближайшем участии еще до приезда искровцев в Лондон. Он много раз ездил со мною в Уайтчепель объяснять кружку программу Р. С.-Д. Р. П., выработанную редакцией «Искры». Он читал эту программу кружку фразу за фразой, останавливаясь на каждом слове и разъясняя все недоумения слушателей. Этот рабочий кружок представлял по своему составу маленький интернационал; среди участников его были: русский англичанин Робертс, молодой слесарь, родившийся и выросший в России и приехавший в Лондон из Харькова, где он работал на машиностроительном заводе Гельфериха-Саде; русский немец Шиллер, переплетчик из Москвы, работавший в «Искре» в качестве наборщика; резчик по дереву Сегал из Одессы; слесарь точной механики Михайлов из Петербурга и другие. Почти все они позже уехали в Россию и работали в партийных организациях.

Как-то в разговоре с В. И. я посмеялся над одной статьей в лондонской «Джастис» о близости социальной революции («Джастис» любила кстати и некстати делать подобные предсказания); В. И. был недоволен моей ирониею. «А я надеюсь дожить до социалистической революции», — заявил он решительно, прибавив несколько нелестных эпитетов по адресу скептиков.

Разногласия среди искровцев, приведшие к расколу на II съезде партии в 1903 г., начались по выходе брошюры В. И. «Что делать?» (кажется, первого его произведения, под которым он подписался псевдонимом «Н. Ленин»), но за тесные пределы редакции не выходили. Помнится, А. Н. Потресов в разговоре с кем-то из приезжих старался доказать, что В. И. неправ, когда говорит, что рабочие сами не додумываются до социализма, и указывал на Вейтлинга, как доказательство противного. Вероятно, эти редакционные разногласия и послужили причиной переселения «Искры» в Швейцарию весной 1903 г., где постоянно проживали Г. В. Плеханов и П. Б. Аксельрод, редко когда выступавшие в «Искре» со своими статьями. Уже после раскола В. И. писал мне из Женевы, отзываясь неодобрительно о швейцарской атмосфере: «Недаром я один был против переезда из Лондона».

Пред отъездом В. И., занимаясь вместе с ним укладкой его книг, я услышал от него пару фактов из его жизни. «Повесили брата, и родные не хотели пускать меня в Петербург*». Один из педагогов, спрашивавший у В. И. по окончании им гимназии, на какой факультет он собирается поступить, пробовал отговорить его от поступления на юридический факультет тем доводом, что, кончивши этот факультет, он не сделает карьеры, так как лучшие места достаются лицеистам и правоведам...

Н. А. Алексеев.

Примечания:

* Неверно, что не пускали. Но после казни брата университет для Вл. И — ча был под сомнением и, помнится, в переговорах матери с П. Дурново (директором Деп. полиции) было решено, что В. И. поступит в Казанский университет, куда переселяется его мать. Прим. А. Елизаровой.

 

 

Встречи и беседы с Владимиром Ильичем.

(1915 — 1918 г.г.)

Задолго до встречи с Владимиром Ильичем я имела ряд его писем, которые нередко получались вместе с письмами Надежды Константиновны, ведавшей перепиской с местными парторганизациями.

Первое из полученных мною писем было адресовано мне лично. Это вызвало во мне большую тревогу. Решила, что раз пишет Ленин и адресует не организации, то, по-видимому, случилось что-либо очень важное или же начальнический выговор мне (секретарю парт. комитета) за какие-нибудь упущения.

Бегло пробежав письмо, я должна была отбросить первоначальные предположения. Но тут встал мучительный вопрос: «Как понять письмо?».

Дружеский тон, товарищеские советы, ряд вопросов и скромная просьба — «если не затруднит ответить» — не отвечали представлению о Ленине — вожде партии, вызывали недоумение и требовали ответа на ряд возникающих вопросов: «Почему Ленин советует, когда он может приказывать? Почему Ленин просит, когда он может требовать?».

Но сколько я ни размышляла, удовлетворительного ответа не нашла и решила, что это — простая случайность.

Когда же на ряд моих кратких деловых писем продолжали получаться товарищески-дружеские письма Влад. Ильича и ласковые, — какие умела писать только Н. К. Крупская, — письма от Надежды Константиновны, я как-то незаметно для себя оставила короткие информационные сообщения и начала подробно сообщать о жизни парт. организации, о наших затруднениях и делиться с Влад. Ильичем всеми своими тревогами. И в его ответах всегда находила внимательно-чуткое отношение ко всем запросам, дружеские советы, указания и товарищескую поддержку.

Помню, как много бодрости и веры в свои силы дало мне письмо тов. Ленина, полученное в ответ на мои жалобы о трудностях в работе, связанных с отсутствием в организации опытных, знающих товарищей, об отсутствии у меня времени для теоретической подготовки и невозможности при таких условиях поставить, как следует, работу.

Все письма Вл. Ильича, каждое слово его было проникнуто глубоким пониманием и дружеским желанием помочь своим опытом и знанием, поскольку это возможно находясь вдали от российских условий.

В немногих словах Владимир Ильич давал указания и советы, говорил, что главная сила революционеров — в учете местных условий, в чутком, внимательном подходе к массам, применении методов работы, выведенных из учета этих условий, а не кабинетных, книжных теорий, что сила и крепость партии — «вы, практики-работники», что «книжников» много, но действительных революционеров мало... Тут же просил писать о всех затруднениях и «требовать» ответа, и с нескрываемой горечью говорил о том, что мы ведь только и можем, что помочь вам советом и разработкой тех вопросов, которые вы ставите перед нами... Закончил извинениями за «умные» рассуждения и советы.

С этого времени к Владимиру Ильичу складывается иное отношение — Ленин уже не только вождь партии, но чуткий человек и доступный товарищ.

В первый раз встретилась с Владимиром Ильичем в феврале 1915 года в Берне.

В конце января 1915 года в Нью-Йорке* я получила телеграмму из Швейцарии, отправленную по требованию тов. Ленина, чтобы поторопилась с выездом, дабы присутствовать на конференции заграничных парт. организаций (б — ков).

В день приезда в Монтре, по телефону вызвал тов. Зиновьев и передал, чтобы я немедленно выезжала в Берн, так как по настоянию Владимира Ильича конференцию отложили, чтобы дождаться приезда, но все товарищи съехались и ждут уже несколько дней. Это сообщение меня немало удивило и даже смутило, хотя из переписки я могла сделать вывод, что Владимир Ильич очень считается с работниками на местах и чутко прислушивается к их мнению. Но 2 года я просидела в тюрьме и уже около 3 лет была оторвана от местной работы. Владимиру Ильичу это было известно.

Приехала прямо на заседание парт. конференции, где все уже были в сборе и поджидали Владимира Ильича. Не скажу, чтобы спокойно я ждала этой первой встречи.

Владимир Ильич вошел вместе с Надеждой Константиновной и, поздоровавшись с обступившими его товарищами, подошел и поздоровавшись, как со старым знакомым, спросил почему задержалась, как доехала... Потом, сразу прервав, обратился уже ко всем: «Ну, довольно разговаривать. Пора за дело».

Товарищеская простота Владимира Ильича как-то странно поразила меня. Хотелось найти ей объяснение. Но времени для размышлений не было. Слово для доклада по вопросу об отношении к войне предоставили тов. Ленину.

Владимир Ильич начал свой доклад, как беседу с единомышленниками, и обычным разговорным языком стал излагать свои мысли.

Необычайная чуткость и стройность выдвигаемых положений, простота изложения, делавшие доклад по сложнейшему и запутаннейшему в то время вопросу доступным пониманию каждого, напрягли внимание до крайних пределов и будили во мне тревожные ожидания.

Казалось, что вот-вот он заговорит сухим научным языком, что не может же Ленин — вождь партии, говорить так просто и только о том, что живет и во мне и что близко и понятно мне.

Но Владимир Ильич так же просто, как начал, закончил свой доклад и, не сказав ни единого «ученого» слова, дал исчерпывающие разъяснения и ясные выводы. В этой простоте и ясности изложения чувствовалась необычайная сила.

Все возражения Владимир Ильич слушал спокойно, но без особого интереса, как бы заранее зная все мысли и соображения выступавших, и только во время речи тов. Бухарина заметно оживился. Когда же тов. Бухарин, в подтверждение развиваемой им мысли, стал приводить массу цитат и выдержек, насмешливый огонек ярко вспыхнул в зрачках Вл. Ильича, и казалось, что внутренне он хохочет добрым смехом взрослого над шалостями ребенка.

Отвечал Владимир Ильич своим оппонентам без малейшего раздражения, так же просто, но с очевидным желанием поглубже рассмотреть обсуждаемый вопрос, и ни одно из возражений не оставлял без подробного анализа...

В перерыве Владимир Ильич, подойдя к Надежде Константиновне, как бы между прочим, спросил меня:

«А как вы насчет Соедин. Штатов Европы?».

Говорю, что читала статью в «Социал-Демократе» и брошюрку Троцкого, имею ряд возражений и пока считаю неприемлемым. Пока я говорила, Владимир Ильич будто не слушал, ищущим взглядом осматривал присутствующих, но как только умолкла, он сейчас повернул голову и ответил, что этот вопрос еще не решен.

Когда же приступили к выборам комиссии для выработки резолюции о Соедин. Штатах Европы, Владимир Ильич, неожиданно для всех, вносит предложение — «включить в комиссию Японку». В первый момент товарищи с недоумением стали осматривать присутствующих, ища глазами Японку. Лукаво блестя прикрытыми глазами и как бы сердясь на непонятливость присутствующих, Владимир Ильич указал в мою сторону. Никакие отговорки не помогли и меня в комиссию ввели, а кличка «Японка» так и осталась за мной во время пребывания в Швейцарии.

Этот вечер был для меня полон самых необычайных неожиданностей.

После закрытия заседания Владимир Ильич и Надежда Константиновна подошли ко мне со словами: «Если не устали, то идем к нам чай пить...».

По пути Владимир Ильич подробно расспрашивал о России, об отношении ссылки к войне, о позиции американских товарищей и работе большевистской группы и так ставил вопросы, что заставлял говорить только о самом существенном. И когда мы уселись за чайным столом, все, что я могла сказать — было уже сказано, и Владимир Ильич перевел разговор на информацию о работах и решениях заграничной части Ц. К. партии, слегка коснулся заграничных с.-д. группировок и подробно рассказал все дело Малиновского и суд над ним... Беседа затянулась до 5-ти часов утра.

Через неделю снова приехала в Берн, чтобы поговорить с тов. Лениным насчет своих планов: возвращения на работу в Россию и постановки издания брошюрок для пропагандистов по вопросам, связанным с империалистической войной.

Весь разговор наш происходил на прогулке за городом. Владимир Ильич внимательно выслушивал, — как умел слушать только он, — мои соображения и по поводу поездки в Россию не возражал, но указывал на все трудности нелегального существования, особенно в период войны, заботливо спросил, на чьих руках остались мои девочки и в каких они материальных условиях, осведомился, как на них может отозваться мой новый арест, и советовал не торопиться, отдохнуть хорошенько после 2-х-годичного сиденья в тюрьме и ссылке, чтобы набраться сил и не погибнуть на каторге... И тут же дал самые детальные указания, какие мог дать только опытный конспиратор, — как держать себя поконспиративней здесь, за границей, чтобы не провалиться сразу же, при переезде границы...

Когда я слушала и разговаривала с Владимиром Ильичем, меня не переставала поражать его товарищеская простота и необычайная, дружеская забота.

И невольно вспоминались восторженные разговоры товарищей, возвращавшихся с партсъезда и совещаний о «душевном», заботливом отношении к ним тов. Ленина. Вспомнился даже рассказ екатеринославского делегата, возвратившегося с парт. конференции в начале 1912 года, как тов. Ленин обеспокоился тем, что этот делегат потерял на границе свое одеяло и подушку, и как его растрогало и смутило, когда вдруг, перед самым отъездом, Владимир Ильич пришел с пакетом и извиняясь, что чуть было не опоздал, принес ему и одеяло, и подушечку.

Относительно издания брошюр или сборника Владимир Ильич, задав несколько вопросов насчет средств, редакции, сотрудников, отвечал, что об этом он должен подумать... И перевел разговор на положение в германской партии, позицию ее вождей и особенно подробно остановился на критике позиции Каутского.

Разбирая поведение Каутского, Владимир Ильич не жалел красочных выражений, вроде «предатель», «проститутка» и т. п., и беспощадно и зло громил его. Меня несколько удивило раздражение, звучавшее в тоне Владимира Ильича, я готова была объяснить его влиянием эмигрантской жизни и сказала ему об этом, прибавив, что считаю ошибкой, что и «Соц.-Дем.» почти весь заполняется статьями о Каутском, тогда как для российских работников это — не важнейший вопрос.

Согласившись, что в «Соц.-Дем.» «может быть» и не следовало помещать несколько статей против Каутского в одном номере, Владимир Ильич терпеливо и подробно начал объяснять, почему в данный момент он считает необходимым подробный разбор позиции Каутского, и закончил словами:

«Нужно понять, понять, что тот, кто с Каутским, тот — против нас...».

В дальнейшем, работая вместе в редакции «Коммуниста», мне не раз еще пришлось беседовать с Владимиром Ильичем насчет Каутского и просить его вычеркнуть из своих статей «сильные» (ругательные) словечки, направленные по адресу «ренегата»...

На другой день ко мне зашел Владимир Ильич и сразу же начал разговор об издании. После короткой беседы все было решено, так как у Владимира Ильича был уже разработан план издания сборника, в котором все, вплоть до технических мелочей, было предусмотрено.

Тогда эта предусмотрительность тов. Ленина, умение наряду с серьезнейшими вопросами не упускать мелочей, меня не мало удивили и заставили задуматься — подыскать объяснение.

Но мне еще не раз пришлось удивляться многогранности тов. Ленина.

Помню учредительное собрание нашей редакции и издательства, происходившее в лесу. Владимир Ильич вел собрание ускоренным темпом, добивался четких решений, не упускал ни малейших деталей и, вместе с тем, меткими замечаниями, тонкими юмористическими шутками и заразительным, тихим смехом, сглаживал сухой, деловой тон обсуждений и создавал теплую, товарищескую обстановку дружеской беседы.

В трудные моменты, когда в тоне возражавших товарищей начинали звучать нотки раздражения, Владимир Ильич с добродушной улыбкой прерывал оратора: «Молодым пора в кусты! В кусты!..»**. И настроение сразу менялось.

В следующий раз, когда на все доводы «молодые» продолжали возражать против выдвинутого положения, Владимир Ильич, так же добродушно улыбаясь, обращался к Зиновьеву и Надежде Константиновне: «А теперь, «старики», пожалуйте в кусты» и, смеясь, подымался с травы и, сопровождаемый шутливыми замечаниями, которые он не оставлял без ответа — шел в сторонку для совещания...

Во все время общей работы в редакции, и даже в период серьезных разногласий по национальному вопросу, когда Владимир Ильич ничуть не стеснялся в «сильных» выражениях в споре с «молодыми», отношения Владимира Ильича ко всем членам редакции оставались неизменно товарищески простыми...

Поселившись в Берне, я почти ежедневно встречалась с Владимиром Ильичем и Надеждой Константиновной или же наблюдала его в русской столовке, где в обеденное время Надежда Константиновна и Владимир Ильич неизменно устраивались у бокового столика, у стены. Владимир Ильич всегда приносил с собой стопку газет, в которые и погружался во все время обеда, отрываясь только на несколько секунд, чтобы взглянуть в тарелку Надежды Константиновны: «ест ли она»...

Наблюдая со стороны, получалось впечатление, что Владимир Ильич весь ушел в просмотр газет, совершенно не замечает, что ест и как бы даже раздражается, что ему приходится выполнять эту необходимую, но бесконечно неприятную обязанность.

По молчаливому соглашению никто из товарищей не подходил во время обеда. Бывало, Владимир Ильич или Надежда Константиновна, увидев, что вы покончили с обедом и собираетесь уходить, останавливали, предлагая итти вместе или же зайти к ним «попить чайку».

Тогда в небольшой комнатке, занимаемой Владимиром Ильичем и Надеждой Константиновной, на круглом столике, стоящем у дивана, появлялся этапный чайник, разнообразные стаканы, чашки и кружки, а вокруг столика тесным кольцом устраивались пришедшие, и Надежда Константиновна, уступая Владимиру Ильичу, после неизбежных пререканий с ним, занимала почетное место на диване. И начинались беседы по вопросам текущей политической и партийной жизни...

Были беседы и совершенно другого характера, но это уже не за чайным столом, а на прогулках и за городом.

В хорошие дни нередко Владимир Ильич и Надежда Константиновна приходили вечерком с предложением пойти в лес подышать свежим воздухом и тут, бывало, «спровоцируешь» Владимира, Ильича, и он начинал рассказывать о своих первых революционных шагах, о жизни и работе в ссылке, о борьбе с меньшевиками и расколе партии... Перед слушателями ярко вставала вся история нашей партии. Случалось, что в вечерние часы отдыха уходили в Народный Дом, и тут, за чашкой кофе, беседа на злободневные политические вопросы заканчивалась дружеской, шутливой пикировкой, носившей характер состязания на первенство в остроумии.

Бывало, что место у столика за обедом пустовало день и два, это означало, что Вл. Ильич ушел в горы побродить: «размять старые кости»... Бродить Ильич любил. И поругивал нас частенько за сидение в комнате, особенно в накуренной, и неумение беречь свои силы. «Поверьте, — говорил он в таких случаях, — что ваша работа будет гораздо продуктивней, если вы час — два побродите в лесу, чем если будете сидеть в душной комнате, беспощадно тереть лоб и глушить папиросу за папиросой...».

Под влиянием «проборки», вся редакционная коллегия, за исключением Бухарина, который не жил в Берне, по воскресным дням отправлялась со всеми домочадцами на весь день за город. Если Надежда Константиновна чувствовала себя хорошо, то и Владимир Ильич и Надежда Константиновна обязательно принимали участие. Тогда уже приходилось поторапливаться со сборами, чтобы успеть к приходу Владимира Ильича. Но частенько не успеешь еще проглотить кофе, как уже раздается стук в дверь и голос Владимира Ильича: «Стыд и срам, срам и стыд, 9 часов, а еще не готовы!..». И действительно, чувствовала и «стыд» и «срам», когда входил Владимир Ильич с Kiicksack’oм на спине и сообщал, что Надежда Константиновна ждет на улице...

В беседах и на прогулках Владимир Ильич, как никто умел спаивать всех в единую товарищескую семью и своим участием создавал простые дружеские отношения...

На лето Владимир Ильич уехал в Шамони, так как по предписанию врача Надежде Константиновне необходимо было пожить в горах, и вернулся в Берн накануне Циммервальдекой конференции. Прямо с вокзала приехал к нам, «молодым» и, уже входя, начал задавать вопросы, касающиеся предстоящей конференции, чем немало смутил нас, так как мы прямого отношения к конференции не имели. Задавая вопросы, в разговорах и беседах с делегатами предстоящей конференции, Владимир Ильич остро вслушивался во все сообщения, укоризненно покачивая головой, в тех случаях, когда не имел сведений, не пропускал ни малейших деталей и самых незначительных сообщений, тут же делился своими опасениями и не скрывал тревоги перед предстоящей борьбой на конференции. Тут только нам стало ясно, что Владимиру Ильичу необходимы эти сведения, чтобы легче ориентироваться, намечая план действия — и мы были немало сконфужены, что не подумали об этом своевременно.

_____________

В конце 1915 года я уехала в Стокгольм и встретилась с Вл. Ильичем уже в 1917 году в Петрограде, на апрельской Всероссийской конференции.

Встретились дружески, несмотря на всю предшествовавшую, далеко не «дружескую», переписку, связанную с расхождениями по национальному вопросу. И первые слова Вл. Ильича, услышанные мной в эту встречу: «Ну, как вам нравится Керенский?».

Говорю, что Керенский не «нравится», но не «нравится» и контроль над производством***. Владимир Ильич метнул на меня серьезным проницательным взглядом и снова спросил: «Почему?»

И внимательно выслушав возражение, коротко ответил, что политически это необходимо, а как пройдет на практике — это жизнь покажет. «Посмотрим, что скажет парт. конференция», закончил Владимир Ильич и перевел разговор на создавшиеся политические условия.

Беседа была короткая. Делегаты обступили тесным кольцом, и Владимир Ильич торопливо простился...

В перерыве, после голосования резолюции по докладу Владимира Ильича, мы столкнулись в проходе.

— А теперь что скажете? — бросил Владимир Ильич.

— Что скажу? — Проводить буду, но сомнения остались.

Владимир Ильич на секунду задумался, потом, твердо подчеркивая, повторил: «Проводить нужно. Нужно...». И, взглянув внимательно-испытывающим взглядом, дружески пожал руку.

______________

Снова встретились только уже летом 1918 года, после оккупации Украины, когда я вернулась из Липецка (Тамбовской губ.), где пролежала 2 месяца.

Владимир Ильич позвонил по телефону и, заботливо осведомившись о состоянии здоровья и где и как я сейчас устроилась, предложил: «Если вас не затруднит, то приезжайте сейчас в Кремль. У меня 1/2 часа свободного времени. Потолкуем...». При этом осведомился, имеется ли у меня пропуск в Кремль и средства передвижения.

Пропустили без секунды задержки — Владимир Ильич позаботился и об этом.

Придвинув мне стакан чаю и осведомившись, не будет ли тяжело говорить, Владимир Ильич начал расспрашивать о всем пережитом за год на Украине, об отдельных товарищах, отношении крестьянства к Советской власти, о создавшемся положении в связи с немецкой оккупацией, и отдельными короткими замечаниями и отдельными репликами высказывал свое отношение и давал оценку тому или иному явлению или действию. Постепенно разговор перешел к обсуждению нашей дальнейшей работы на Украине, и Владимир Ильич подробно остановился на расспросах о планах и перспективах, намечаемых и обсуждаемых в партийных рядах.

По вопросам Владимира Ильича и полному отсутствию реплик с его стороны, я видела, что самый больной вопрос для нас, украинских партработников, вопрос о нашей тактике, и для него еще не ясен. Это заставило меня с наибольшей полнотой и объективностью давать сведения и с сугубой осторожностью высказывать свои соображения.

Владимир Ильич слушал внимательно. И, не переставая спрашивать, так ставил вопросы, что значительно облегчал мне мою задачу, нередко переспрашивая и не спуская испытывающего взгляда, добивался более полного и точного ответа.

В результате информаций, на заданный мной вопрос — «Что думаете Вы, Владимир Ильич» — он развел руками, провел несколько раз своим характерным жестом рукой по голове, коротко ответил: — «Нужно подумать... Мне трудно здесь решать... Подумаем. Потолкуем... А вы сейчас свои соображения сформулируйте и пришлите...».

Покончив с украинскими делами, Владимир Ильич заметно оживился, вспоминая пройденный год в России, октябрьские дни в Петрограде, поведение некоторых товарищей, меткими замечаниями оценивая работу каждого. В нескольких коротких словах охарактеризовав наше внутреннее и внешнее положение, подробно остановился на деятельности Совета Народных Комиссаров и тех трудностях, что мешают скорейшей организации планомерной работы.

Слушая и разговаривая с тов. Лениным, забывала, что перед тобой великий вождь, к слову которого прислушивается не только многомиллионное население России, но и народы всего земного шара, и видела только близкого товарища, безгранично большого человека, который сам не сознает своей великой силы...

На мои сообщения о положении на местах и работе Советов и парторганизаций, что мне удалось наблюдать, возвращаясь с Украины и живя в Тамбовской губ., Владимир Ильич с болью бросил:

«Головотяпствуют. Людей нет... Что можно предпринять, по вашему?..».

Говорю, что думала об этом и пришла к выводу, что необходимо перебросить из Петрограда и Москвы часть советских работников, — рабочих, которые уже проработали несколько месяцев под руководством сильных товарищей и имеют хоть какое-нибудь представление о советском строительстве.

«Вы думаете, они согласятся поехать?».

Отвечаю утвердительно, прибавив, «если Вы предпишите». Последние слова вызвали досадливое движение, видно было, что это говорю не я первая. И точно отмахиваясь от надоедливого жужжания, Владимир Ильич не то спросил, не то ответил, со сдержанной досадой.

«Как это я могу предписать?..».

И, моментально оживляясь, обратился ко мне уже без тени досады:

 — Поезжайте-ка сейчас в Питер, расскажите рабочим, что делается на местах и убедите их поехать на работу в провинцию.

В первое мгновение я даже опешила. Но, взглянув повнимательней в его лицо, увидела, что говорил Владимир Ильич совершенно искренно и как бы даже радуясь найденному выходу. Тут уж я не могла сдержать своей досады: — «Неужели Вы не знаете, Владимир Ильич, что Ваше слово для членов партии — закон?.. В Питер я не поеду, это будет бесполезная болтовня. Вы должны, раз это нужно, приказать и все безоговорочно подчинятся...».

Владимир Ильич задумался... Потом перевел разговор на другую тему. Но при прощании осторожно напомнил: — «Вы все же подумайте насчет поездки в Петроград».

Скоро Владимир Ильич убедился, что он может и должен приказывать и что его слово для партии — закон...

До Всероссийского съезда Советов я осталась в Москве — с Украины ушла. После лево-с.-р. восстания уехала на работу в провинцию. На этой работе мне пришлось не только чаще встречаться и беседовать с Владимиром Ильичем, но и обращаться к нему за поддержкой и содействием. И тут наряду с безграничным чувством глубочайшего уважения и доверия к Владимиру Ильичу росла и крепла вера: — «Пока Ильич есть, все трудности преодолеем и мы выйдем победителями»...

В скором времени после с.-р. восстания в Москве, меня вызвал тов. Свердлов, чтобы поговорить насчет поездки в Пензу. Во время нашего разговора в кабинет вошел Владимир Ильич. Таким я его еще не видала... Крайне утомленный, подавленный вид Владимира Ильича производил удручающее впечатление. Поздоровавшись как-то механически и узнав, о чем идет речь, обратился ко мне: — «Если возможно, поезжайте, там необходима твердая рука. Но дело трудное — в 15 верстах фронт, губерния охвачена кулацкими восстаниями...... И, извинившись, что должен помешать нам, так как спешит, заговорил со Свердловым о другом.

Но, закончив разговор, снова обратился ко мне и заговорил о том, какое тяжелое положение создается сейчас в стране, как трудна будет борьба с эс-эрами... Высказывал опасения, что Петроград и Москва могут остаться без хлеба, если эс-эрам удастся поднять кулачество. Говорил Владимир Ильич отрывочными фразами, без обычного огонька, точно делился тяжелыми, мучительными думами...

При прощании, на слова т. Свердлова: — «Убедите Ев. Богдановну ехать в Пензу» — устало ответил: — «Что убеждать... Если не может, нужно подыскать твердого человека»...

Вид Владимира Ильича и предыдущие беседы с ним смели всякие колебания, и я поспешила заявить, что хоть сейчас готова ехать, тем более, что на этой работе я уже имею украинский опыт.

Владимир Ильич снова присел и, информируя о положении губернии, указывал, на что он считает необходимым обратить особое внимание... просил сообщить, чем можно помочь из Москвы, и чтоб со всеми нуждами обращались в Совнарком, «и требуйте от нас, настаивайте на срочном выполнении», и кончая, несколько раз повторял: — «Обязательно сейчас же телеграфируйте мне, в каком положении найдете губернию»...

Прощаясь, Владимир Ильич еще раз напомнил, чтобы я не забыла прислать телеграмму и требования и прибавил: «Обещаю быть аккуратным в исполнении и сделать даже невозможное, если это потребует успех работы».

И Владимир Ильич сдержал свое обещание.

Пензенская губерния в тот период являлась одной из важнейших губерний по снабжению хлебом и продовольствием Москвы и Петрограда. В Пензе находилась наша экспедиция заготовления государственных бумаг, в 15 верстах от города чехословацкий фронт, и эс-эры, начавшие вооруженную борьбу против Совета Нар. Комисс., перебросили сюда свои значительные силы, которые разбросали в полосе фронта и по волостям с целью поднять крестьянство. В этой работе эс-эрам усиленно помогали попы и офицеры старой армии; последние сумели, скрывая свое прошлое, устроиться на службе в земельном и продовольственном отделах местного Совета, в качестве разъездных инструкторов по реализации урожая. Партийных (коммун.) и советских работников в губернии было очень немного, парторганизации на местах только оформлялись, все наши вооруженные силы из губернии перебросили на фронт, и условия для контр-революционной работы были весьма благоприятные.

Эс-эры прежде всего забросали села и деревни своими воззваниями, в которых сообщали гнуснейшие провокационные сведения вроде следующего: «Совнарком работает в угоду Вильгельму. Тов. Осендовский на митинге в Томске сказал, что в настоящее время имеются на руках у союзников триста документов (будут ими опубликованы в самом коротком времени), из которых видно, что Ленин, Троцкий, Зиновьев, Володарский и Крыленко состояли в сношениях с германским генеральным штабом». И это не только писалось в воззваниях «К товарищам рабочим и крестьянам» и жирным шрифтом в их органе, легально издававшемся в Пензе, но и говорилось с трибуны на открытых митингах и сходках, где присутствовали и наши руководящие пензенские работники...

На мое сообщение о положении в губернии Владимир Ильич срочно ответил телеграммой от 9/VIII 1918 года:

«Срочно. Пенза Губисполком, копия Евгении Богдановне Бош.

«Получил Вашу телеграмму, необходимо организовать усиленную охрану из отборных, надежных лиц. Провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города. Экспедицию пустить в ход. Телеграфируйте об исполнении. Пред совнарком Ленин».

10/VIII сообщаю Владимиру Ильичу о начавшемся кулацком восстании, охватившем 5 богатейших волостей. В ночь на 11/VIII по аппарату получаем следующие директивы:

«Предгубисполкому, копия Бош.

«При подавлении восстания пяти волостей, приложите все усилия и примите все меры, в целях изъятия из рук держателей всех дочиста излишков хлеба, осуществляя это одновременно с подавлением восстания.

«Для этого по каждой волости назначайте (не берите, а назначайте) поименно заложников из кулаков, богатеев и мироедов, на коих возложите обязанности собрать и свезти на указанные станции или ссыпные пункты, и сдать властям все дочиста излишки хлеба в волости.

«Заложники отвечают жизнью за точное, в кратчайший срок, исполнение наложенной контрибуции. Общее количество излишков по волости определяется предгубисполкомом и губпродкомиссариатом, на основании данных об урожае 1918 года и об остатках хлебов от урожаев прошлых лет. Мера эта должна быть проведена решительно, стремительно и беспощадно за вашей, губпродкомиссара и военкомиссара ответственностью, для чего указанным лицам даются соответствующие полномочия.

«Осуществление меры сопроводить обращением к населению листком, в котором разъяснить значение ее, укажите, что ответственность заложников налагается на кулаков, мародеров, богатеев, исконных врагов бедноты.

«О получении сего телеграфируйте регулярно. Сообщайте о ходе операции не реже чем через день, повторяем — не реже.

Предсовнарком В. Ульянов (Ленин), Наркомтруд Цурюпа, Наркомвоен Склянский».

Так как руководящие пензенские товарищи были против решительных мер в борьбе с кулачеством, но не возражали по существу полученных директив, а создавали всячески препятствия и затруднения в проведении их, то мне пришлось ответить Владимиру Ильичу коротко: «Будет исполнено». И в ответ получила следующую телеграмму от 12/VIII:

«Получил вашу телеграмму. Крайне удивлен отсутствием сообщений о ходе и исходе подавления кулацкого восстания пяти волостей. Не хочу думать, чтобы вы проявили промедление или слабость при подавлении и при образцовой конфискации всего имущества и особенно хлеба у восставших кулаков.

Предсовнарком Ленин».

Тут уж мне пришлось сообщить Владимиру Ильичу в чем встречаются затруднения.

И через несколько дней нарочный привез мне письмо от тов. Ленина, в котором Владимир Ильич, обращаясь ко всем пензенским коммунистам, доказывал необходимость «беспощадного подавления» кулацкого восстания пяти волостей, указывал, что это необходимо в интересах «всей революции», «ибо теперь ведь «последний решительный бой» с кулачеством, советовал найти людей «потверже» и просил телеграфировать «о получении и исполнении». Письмо носило характер товарищеского совета и было подписано только — «Ваш Ленин».

А еще через несколько дней прибыли из Петрограда 50 коммунистов, рабочих, с первого дня октябрьского переворота работавших в различных советских учреждениях, вслед за ними 35 партработников, часть — московских районных работников, часть — прибывших из провинции в распоряжение Ц. К. партии.

После этого легко удалось не только ликвидировать восстание в пяти волостях, совершенно не применяя вооруженной силы, но и предупредить возможность новых восстаний.

После двух недель пребывания в Пензе, пользуясь спокойствием в губернии, я приехала в Москву с рядом неотложных дел в отдельные комиссариаты, которые не только плохо обслуживали губернию, но не считали даже нужным отвечать на срочные запросы. И бесполезно промыкавшись два дня и не получив ни единого положительного ответа, решила итти к тов. Ленину за поддержкой.

Владимир Ильич сейчас же принял, не заставив ожидать и трех минут (в комиссариате же мне приходилось тратить от 1 часа до 2 на ожидания приема у наркома) и встретил укоризненным покачиванием головы — зачем приехала. Почему не прислала ему копии телеграмм, отправленных в комиссариаты.

Объясняю, что не считала возможным затруднять его мелочами.

Владимир Ильич вспылил: — «Не считаете возможным!.. Хотите новых восстаний и без хлеба оставить рабочих... В вашем распоряжении прямой провод, телеграф, живые люди, которых вы можете в любое время прислать ко мне со всеми требованиями... Сейчас же, немедленно поезжайте обратно и копии всех требований направляйте мне...». И сразу смягчившись, убеждающим тоном и с нескрываемым беспокойством добавил: — «Лучше не приезжайте. Теперь не следует и на час оставлять губернию».

Все имевшиеся у меня дела были решены в течение каких-нибудь 10 — 15 минут. Владимир Ильич слушал, задавал вопросы, высказывал свое мнение, спрашивал мое и тут же немедленно, по каждому решенному вопросу, давал распоряжения секретарю, звонил по телефону, писал записки и давал мне указания, как действовать в комиссариатах... Все это делалось без малейшей суеты, с предвидением всех возможных случайностей, с учетом имевшихся возможностей и громадным желанием облегчить работу на местах.

В тех вопросах, где требовалось основное изменение принятых ранее постановлений, Владимир Ильич находил выход путем применения временных мер, обеспечивающих возможность работы до решения вопроса...

Ушла я от Владимира Ильича вполне удовлетворенная, с немалым количеством записок: — «Принять срочно». «Изыскать возможности, а пока выдать требуемую сумму»... и проч., и проч. — с приливом новой энергии и бодрости. Все затруднения в работе теперь казались пустяками, легко преодолимыми...

С Владимиром Ильичом, как ни с кем, было легко и просто работать. В 1918 году приходилось со всякими мелочами, вплоть до высылки грузовика для перевозки хлеба на вокзал, обращаться к Владимиру Ильичу, и не было случая в моей практике, чтобы он оставил без внимания запросы с мест и не ответил бы. Формализм, бюрократические приемы в работе не только чужды были Владимиру Ильичу, но и глубоко возмущали его.

Требуя безусловного проведения в жизнь директив и постановлений, он не только не протестовал против обхода «буквы закона», если этого требовали условия, но глубоко возмущался, если из-за формальных соображений отказывались делать то, что очевидно было необходимо.

Помню наш разговор по поводу отказа комиссара Западного военного округа выдать без разрешения своего начальства имевшиеся у него на складе винтовки, для вооружения мобилизованных профсоюзами рабочих, ссылаясь на букву закона.

Владимир Ильич даже усомнился в верности этого сообщения. Но когда ему подробно изложила все переговоры с комиссаром, вплоть до предложения вызвать немедленно к аппарату его начальника, Владимир Ильич с горечью бросил — «Исполнительный чиновник» и тут же написал записку начальнику штаба Республики, что он просит, «если возможно», дать срочное распоряжение о выдаче винтовок.

Но Владимир Ильич требовал обращаться к нему не только в случаях нужды, но и точной информации о ходе работы и подробных сообщений обо всем, что делалось на местах. И если этого не делал, то от Владимира Ильича получал такую взбучку, что чувствовал себя высеченным школьником.

Не забыть мне выговора, полученного от Владимира Ильича за то, что сейчас же не сообщила о ряде недоразумений, вызываемых приказами и предписаниями руководящего работника Р.-Воен. Совета фронта, направленными парткомитету и губисполкому, и произведенным им арестом председателя губисполкома, предгубчека и военкома за то, что по его требованию в 24 часа не было освобождено помещение губчека для Р. В. С. фронта.

Мои возражения, что в своем докладе я указывала на трения, существующие между военными организациями и местными партийными и советскими органами, но не касалась действий отдельных работников, так как в конце концов все возникающие недоразумения улаживались на месте, Владимира Ильича не смягчили. «Недоразумения!..». «Улаживали!». Вместо того, чтобы раз навсегда пресечь... А подумали ли вы о том, что о нас будут говорить массы!?.».

Считая выговор незаслуженным, я указала Владимиру Ильичу, что товарищ — ответственный работник, назначенный Ц. К. партии и что — собственно — нужно было осторожней давать назначения.

Владимир Ильич не сдавался: — «Назначенный Ц. К. партии... Назначенный Ц. К. партии!.. Откуда Ц. К. партии может знать, как проводятся его директивы, если вы, находясь на местах, не считаете нужным сообщать... Если не считали удобным писать, то почему не приехали раньше!?.».

Отвечая Владимиру Ильичу, я указала, что на мой взгляд дело не столько в лицах, сколько в нарождающемся новом методе работы, который проводится пока ощупью (эта беседа происходила в январе 1919 года), что я с этим сталкивалась уже и в других местах, где партработники - военные разговаривают с местными партийными и советскими организациями не путем убеждения, а военными приказами и что, по-моему, это неизбежно вытекает из существа военной работы. И для меня весь вопрос заключался в том — необходим ли этот метод работы и если да, то я бы считала, что центр должен дать соответствующие указания военным и партийным работникам. А пока острота конфликта зависит от большего или меньшего такта и политической зрелости военного партработника. Сильный товарищ проведет любой приказ так, что парткомитет и исполком примут его, как свое решение, а послабей и с меньшим тактом, да еще не умеющий выступать, вынужден действовать сухими, короткими приказами и предписаниями.

Владимир Ильич внимательно слушал и, перейдя на обычный дружеский тон, требовал примеров, подтверждающих мои соображения, и подробно остановился на расспросах, как реагируют массы на приказы наших военных органов.

Я заметила, что намечающийся новый метод работы, особенно, если будет проводиться нетактично, грозит отрывом от масс, и что на этой почве может развиться не только недовольство масс своими руководящими организациями, но и серьезные трения между членами партии, что, по-моему, образует прорыв между верхами и низами. Владимир Ильич ответил, после некоторого раздумья. — «Да, тут нужно подумать»...

По тону Владимира Ильича и по последовавшему предложению: «Не взяли бы вы на себя организацию контроля и инструктирование организаций на местах?» видно было, что последнее замечание затронуло тревожившие Владимира Ильича опасения и что он ищет выхода.

Владимир Ильич, относясь с живейшим интересом ко всему, что делалось на местах, всегда чутко прислушивался к соображениям, высказываемым товарищами, и ни одно из сделанных замечаний не проходило мимо его внимания.

Беседуя с Владимиром Ильичем, говорила до конца о всех назревавших вопросах и недочетах в нашей партийной и советской жизни и твердо знала, что он не только выслушает, но поймет, подумает и найдет необходимое решение.

Еще не раз мне пришлось встретиться с Владимиром Ильичем и, беседуя с ним, я всегда видела с его стороны необычайно чуткое понимание и живейший отклик на все наболевшие вопросы.

Мучительно больно говорить о встречах и беседах с Владимиром Ильичем, как о прошлом, которое уже никогда не вернется... А оно не вернется...

Евгения Бош.

Примечания:

* Я бежала из ссылки через Японию и задержалась в Нью-Йорке.

** «Молодыми» Владимир Ильич прозвал 3-х редакторов «Коммуниста», не входивших в редакцию Центрального Органа. Редакционная Коллегия «Коммуниста» была составлена из 6-ти товарищей.

***  Требование, выставленное Владимиром Ильичем в его тезисах по политическому моменту.

 

 

Воспоминания большевика-депутата IV Думы о тов. Ленине.

(1914 — 1917 г.г.)

В первый раз мне пришлось встретиться с В. И. Лениным в Кракове в январе 1914 года. В это время я был членом IV Гос. Думы от рабочих Владимирской губ.

Взявшись за непривычную, исключительно головную работу рабочего депутата, тяжелую, благодаря многочисленным, беспрерывным заседаниям и всяким совещаниям (заседания Думы, фракций и всякие партийные собрания), стоившим многих бессонных ночей, я через несколько месяцев заболел слабостью легких, бессонницей и ослаблением всего организма настолько сильно, что никаким лечениям местными российскими средствами болезнь не поддавалась. И вот, по предложению находившегося тогда в Кракове Центр. Комитета нашей партии, 19 января 1914 г. (ст. ст.) я выехал в Краков, чтобы при помощи Ц. К. попробовать полечиться за границей.

Когда я приехал в Краков и явился по имевшемуся у меня адресу на квартиру Владимира Ильича Ленина, меня встретила Надежда Константиновна и сообщила мне, что В. И. дома нет и что он приедет дня через два — три (он был тогда по каким то делам, кажется, в Лейпциге), поэтому я должен был его подождать. Надежда Константиновна была со мной очень предупредительна и, расспрашивая о партийных делах в Петрограде и других местах России, старалась в то же время не утомлять меня, делая большие перерывы в беседе. Эту ночь я переночевал в квартире Вл. Ильича.

Утром явились т.т. Л. Б. Каменев и Г. Зиновьев и переселили меня в какую-то гостиницу, в одну комнату с тов. А. А. Трояновским. Каменева и Зиновьева я видел тогда в первый раз и как перед членами Ц. К., широко известными, как большие партийные работники — вожди, сначала я чувствовал некоторую понятную робость, но после первой же краткой беседы с ними, в их обществе я уже чувствовал себя совершенно свободно и в ожидании В. И. дня три — четыре подряд виделся с ними ежедневно и беседовал на разные интересовавшие нас темы о партийной работе. Но при мысли о предстоящей встрече с В. И. мною все-таки овладевала некоторая робость: мне почему-то казалось, что он-то уже, конечно, совсем особенный и наверное строгий, требовательный и т. д. И одна его наружность, но моим предположениям, должна была внушать робость и даже некоторую боязнь и т. д. За три — четыре дня ожидания его я мысленно старался приготовиться как можно серьезнее и деловитее рассказать ему все, что я знал о партийных делах в России.

Но когда, наконец, приехал В. И. и я с ним встретился, то, оказалось, что и на этот раз я ошибся и, пожалуй, даже еще более сильно ошибся, чем это было в отношении т.т. Каменева и Зиновьева. В. И. оказался еще более простым, доступным и близким товарищем, а его наружность не только не внушала никакого страха и т. д., а наоборот, показалась мне наружностью обыкновенного, простого, русского человека, сильно располагающего к себе всякого именно этой простотой, и только глаза В. И. показались мне далеко не обыкновенными: в них горел какой-то особенный огонек, который от времени до времени, казалось, пронизывал меня насквозь, проникая в самую душу.

В обхождении со мной В. И. не проявил ни особой важности вождя и главы партии и никакой особенной строгости в расспросах о партийных делах в России, а, поздоровавшись, в первую голову подробно расспрашивал о моем здоровьи, а потом уже задал ряд вопросов о работе нашей думской с.-д. фракции, о положении партработы на местах и пр. Как и Надежда Константиновна, очень боялся меня утомить и, делая большие паузы в нашей беседе, советовал говорить как можно меньше и на вопросы отвечать короче. Стараясь ободрить меня, говорил, что в смысле лечения будут приняты все меры и мы, мол, вас постараемся вылечить во что бы то ни стало, только не падайте духом и т. д.

В первый же день своего приезда В. И. позвал находившегося тогда в Кракове тов. Богоцкого (недавний представитель Российского Красного Креста в Швейцарии) и мы с ним отправились к какому-то профессору. Осмотрев меня, профессор посоветовал ехать в Швейцарию, и я скоро был отправлен в Берн к тов. Шкловскому, который должен был устроить все, что требовалось для моего лечения. Г. Л. Шкловскому Вл. Ильичем было предписано вылечить меня во что бы то ни стало: «Самойлов, мол, — партийное имущество, и в случае его растраты вся ответственность ляжет на вас, бернских товарищей». И тов. Шкловский усердно и заботливо делал все, что от него зависело, по части моего лечения.

В Швейцарии я пробыл несколько месяцев и за это время часто переписывался с В. И. В своих письмах В. И. справлялся, главным образом, о ходе моего лечения и давал советы меньше думать о делах, ни о чем не заботиться и все внимание уделять лечению, сообщал иногда и некоторые политические новости. Писем этих у меня было порядочно, но, к сожалению, все они погибли во время нашего ареста в Петрограде в ноябре 1914 г. (были сожжены нами вместе со многими другими материалами).

* * *

В июле я начал чувствовать себя довольно сносно и подумывал уже ехать обратно в Россию, но в это время разразилась империалистическая война и сильно этому помешала.

Германская и австрийская границы были закрыты и, прежде чем ехать, нужно было долго выяснять — какие еще имеются пути, по которым можно было бы добраться до России. В это время, вместе с тов. Шкловским, его семьей и Ф. Ильиным, я находился в дачном местечке Лайзиген. Однажды на имя тов. Шкловского от Ц. К. из Австрии была получена телеграмма с просьбой выслать некоторую сумму денег (кажется, 800 фр.). У меня имелись деньги в виде полученного мною от тов. Бадаева перед началом войны моего депутатского жалования, и мы с тов. Шкловским послали В. И. телеграфом 500 фр.

И эта посылка совершенно для нас неожиданно послужила одной из причин разыгравшейся, очень необычной для тогдашней Швейцарии, — следующей истории. Через несколько дней после отправки денег, рано утром, когда я еще спал, я был разбужен криком с улицы, в котором мне послышалось, что кто-то по-русски называет меня и жившего рядом со мной тов. Ильина по имени. Поднявшись с кровати и накинув наскоро костюм, я подошел к окошку и увидел там Д. 3. Шкловскую, жену Г. Л. Шкловского. Оказалось, что это кричала она с целью разбудить нас. На мой вопрос, в чем дело, что случилось, она сообщила, что этой ночью приехавшими на автомобиле из Берна полицейскими арестован Г. Л. Шкловский и что она собралась ехать в Берн, чтобы выяснить в чем дело, каковы причины ареста и т. д., и просила нас пойти к ним. Мы быстро оделись и отправились к Шкловским, и там Д. 3. дополнительно сообщила нам, что представители власти после обыска без всякого объяснения причин посадили Г. Л. Шкловского в закрытый автомобиль и спешно увезли в Берн.

На Швейцарию я тогда смотрел, как на «самую свободную страну», в которой были невозможны никакие насилия над личностью граждан, и уже, конечно, никаких незаконных, «без объяснения причин» арестов ожидать там я не мог, а тут вдруг — родная российская картина... Будучи не в состоянии понять, в чем дело, я успокаивал себя тем, что «тут какое-нибудь недоразумение», но факт оставался фактом. И авторитет «свободнейшей в мире швейцарской демократии» с этого момента у меня начал сильно падать.

В Берне полицеймейстером тогда был известный социал-демократ, и Д. 3. Шкловская направилась к нему за разъяснениями, а я в ожидании ее возвращения остался с их детьми. Ждать пришлось довольно долго. До Берна было несколько десятков верст. Я сидел на крылечке квартиры Шкловских с ребятами, а в это время мимо крылечка то-и-дело проезжали на велосипедах какие-то невиданные еще там мною типы. От времени до времени типы эти, подъезжая совсем близко к крылечку, самым бесцеремонным и наглым образом подробно рассматривали мою фигуру. Это было очень подозрительно, но я все-таки никак не мог остановиться на мысли, что это были «шпики», ибо никак не мог забыть, что нахожусь в «демократической Швейцарии». Это во-первых, а во- вторых, — такой наглости шпиков я даже в родной России никогда не видал, даже там они, следя за нашим братом-революционером, старались по возможности это делать так, чтобы мы их не замечали. А тут подъезжают почти вплотную и смотрят прямо в лицо, хоть плюй им в рожи.

К вечеру вернулась Д. 3. Шкловская. Она была у полицеймейстера и там выяснилось, что Г. Л. Шкловский заподозрен в шпионаже в пользу России, что поводом к этому подозрению послужила наша переписка с В. И. При этом оказалось, что, кроме нашей денежной посылки, одним из поводов к аресту Шкловского послужила еще перехваченная полицией, посланная В. И. на имя Шкловского же вторая телеграмма, в которой В. И. предлагал срочно снестись с Парижем (с находившимися там товарищами Г. Беленьким и др.) на предмет срочного напечатания противовоенных листовок. Дальше выяснилось, что Г. Л. Шкловский скоро будет освобожден.

Действительно, Шкловский на другой же день снова явился в Лайзиген. В тюрьме он просидел всего около суток, после чего шпики исчезли и у квартиры больше не появлялись.

В это же время были арестованы тов. К. А. Комаровский (Данский), его знакомый, прибывший с ним в Берн откуда-то из другого швейцарского города, и еще один знакомый Шкловского — Леонтьев, бывший раньше в одной из российских губ. вице-губернатором, а тогда живший в Швейцарии в качестве «опального», вследствие того, что его дочь — эс-эрка, покушаясь, на какого-то из тогдашних русских царских палачей-сатрапов в Швейцарии, убила по ошибке похожего на этого сатрапа швейцарца и, заболев по этой причине психически, находилась в одной из швейцарских лечебниц для душевно-больных. Все трое арестованы были только за то, что во время ареста Шкловского случайно зашли к нему на квартиру в Берне; после освобождения Шкловского, они скоро также были освобождены.

Дальше выяснилось, что меня тоже собирались арестовать, но не решились на это ввиду моего депутатского звания, боясь некоторого рода «дипломатических осложнений». Позднее стало известно, что Владимир Ильич нашей посылки не получил, ему только было сообщено, что «на его имя имеется какое-то почтовое отправление, но что ему, как подданному воюющей державы, оно выдано быть не может».

Между тем события развивались быстро. Когда вожди социалистических партий воюющих стран изменили Интернационалу, среди российской с.-д. эмиграции в Швейцарии это вызвало большой переполох, и среди нее стали определяться две диаметрально противоположные позиции. Плеханов, Алексинский и другие стали на оборонческую позицию, а большевики, во главе с Владимиром Ильичем, заняли свою непримиримую, так называемую «пораженческую позицию». В это время я был уже снова в Берне, где тогда был и Вл. И. Ленин. Он тогда только что приехал из Австрии, где перед этим был арестован, как подданный воюющей державы, но, просидев в тюрьме около двух недель, при содействии австрийских соц.-дем. (Виктора Адлера и, кажется, еще Дашинского, члена парламента, пе-пе-эсовца), он был освобожден и ему, как известному вождю левого крыла российской социал-демократии, даже и во время войны остававшемуся по прежнему на самой непримиримой позиции в отношении тогдашнего царского правительства, было разрешено (если бы он пожелал) проживать в Вене, но он, конечно, этого не пожелал.

С ним мне приходилось ежедневно встречаться у Шкловских, которые организовали для нас обеды. Помню, в лесу, за Берном, тогда был устроен ряд собраний, на которые собирались человек 10 — 15 эмигрантов - большевиков (помню, там бывали т.т. Шкловские, Сафаров, Каспаров, Вл. И. Ленин, Н. К. Крупская и некоторые др.). На этих собраниях и выяснялась и устанавливалась окончательно наша позиция в отношении к происходившим тогда мировым событиям. В первую голову на них выступал Вл. Ильич, подробно развивая свою точку зрения и доказывая, что всякие разговоры о защите отечества есть шовинизм, и всякая помощь правительству в войне есть измена рабочему классу, что нам необходимо использовать все военные затруднения нашего правительства для самой решительной борьбы с ним, что нужно вести агитацию за превращение империалистической войны в войну гражданскую во всем мире, что рабочим всех воюющих стран необходимо направить оружие войны против своих буржуазий и правительств и т. д. Выступали Шкловский и Сафаров и др. Я был только на первых двух из этих собраний и при мне однажды тов. Г. Л. Шкловский попытался возражать Владимиру Ильичу и, заявив перед тем, как начать свою речь: «я буду все-таки защищать шовинизм», он дальше говорил о том, что в случае победы Германия может явиться не менее опасным врагом и палачом европейской демократии и рабочего класса, чем царская Россия и т. д., и что поэтому позиция использования затруднений военного времени для решительной борьбы с нашим царским правительством в своем конечном результате может принести также большой вред и российскому, и международному рабочему движению в борьбе его за свое окончательное освобождение и т. д. Владимир Ильич в ответной речи разбил его так основательно и решительно, что Г. Л. Шкловский скоро изменил совершенно свой взгляд в этом вопросе.

В Берне, в бытность там Вл. И., мне пришлось пробыть недели две. В это время он был озабочен вопросом о посылке выработанных уже тогда им известных тезисов Ц. К. о войне и, при его помощи преодолев все имевшиеся препятствия к поездке в Россию, мы с тов. Комаровским в конце августа через Италию и Балканские государства выехали в Россию и повезли с собой врученные нам Вл. И. вышеупомянутые тезисы, которые, спустя недели три, и были нами доставлены по назначению, а еще месяца через два отобраны у нас, членов с.-д. фракции IV Гос. Думы, при налете полиции на наше совещание в окрестностях Петрограда. Тезисы эти послужили главным обвинительным материалом по нашему делу.

* * *

Следующая моя встреча с Вл. И. была уже в апреле 1917 г., приблизительно через месяц после моего возвращения из Сибири в Петроград. В первый раз после длинного перерыва я увидал Вл. И. на Финляндском вокзале, когда он только что прибыл в Россию, в тот момент, когда он произносил свою первую речь с броневика. Это был исключительный момент. Стоя на броневике, окруженном целым лесом красных знамен и многотысячной толпой, собравшейся встретить его, Вл. И. в первый раз тогда произнес слова о гражданской войне, которые сразу же оттолкнули от него всех социал-шовинистов, почувствовавших в нем своего непримиримого врага.

Утром на другой день я встретился с Владимиром Ильичем в Таврическом дворце, когда он с большой группой товарищей шел на первое со времени его приезда в Петроград большевистское совещание. Поздоровавшись, заботливо осведомился о здоровье и высказал удовольствие по поводу того, что я сравнительно легко перенес тюрьму и ссылку и посоветовал не обращаться к врачам из наших партийных товарищей. — «Они могут быть хорошими товарищами и политиками, но врачи они в подавляющем большинстве плохие. Вы лучше идите к какому-нибудь буржуазному профессору, это будет лучше, они — специалисты, им только нужно дать хорошую плату и они будут лечить хорошо», — говорил Владимир Ильич. Потом мы обменялись несколькими словами на разные злободневные темы. Он был хорошо настроен и весь кипел энергией и решимостью отдать все силы на служение революции.

Я был на упомянутом большевистском собрании и слушал доклад Вл. И. о задачах революционного пролетариата в происходившей революции, в котором он, между прочим, говорил о срочной необходимости, решительно отмежевавшись от всех социал-шовинистов, «сбросить с себя грязное белье», изменив самое название нашей партии. Помню, как в том же Таврическом дворце в тот же день Вл. И. повторил эту свою речь в зале заседаний на собрании большевиков и меньшевиков. Меньшевики сначала слушали его молча, потом им уже стало, повидимому, невтерпеж и послышались отдельные шиканья и возгласы, а под конец даже свист. Мы тоже начали немного шуметь, отвечая на реплики меньшевиков возгласами, что мы, мол, ваших руководителей выслушиваем, слушайте же и вы нашего вождя.

С ответными речами выступали Дан, Церетелли и другие. Дан резко полемизировал с Вл. Ильичем, а Церетелли говорил в том духе, что, несмотря на наши большие расхождения с товарищем Лениным, я все-таки еще надеюсь, что нам удастся с ним сговориться; думаю, мол, что наша совместная работа с Вл. И. возможна и т. д.

После этого собрания некоторые из знакомых меньшевиков, встречаясь со мной, смеясь задавали ядовитые вопросы вроде: «Ну, как? вы уже больше не социал-демократы и даже не социалисты вообще, а коммунисты, долой, значит, социал-демократов?» и т. д.

Помню еще одно заседание нашего Центрального Комитета. Это было около 10 апреля 1917 года, т.-е. в первые же дни после приезда Владимира Ильича в Петроград, когда между некоторыми членами Ц. К., с одной стороны, и Вл. И., с другой, были некоторые разногласия по вопросу о характере происходившей революции. На заседании присутствовали: Владимир Ильич, Сталин, Каменев, Шляпников, Стасова, кажется еще Милютин или Теодорович, точно не помню, я и некоторые другие. В порядке дня был вопрос о характере революции. Спор шел, главным образом, между Владимиром Ильичем, с одной стороны, и Л. Б. Каменевым и Шляпниковым, с другой. Спорили долго и горячо. Вл. И. решительно и о большим подъемом защищал свою точку зрения, что происходившая революция в конечном счете должна превратиться в пролетарскую и привести к диктатуре пролетариата и беднейшей части крестьянства, a Л. Б. Каменев с этим не соглашался и высказывал мнение, что революция наша пока только буржуазно-демократическая и проч. Помню, возражал Вл. Ильичу и А. Г. Шляпников, и в своей речи обронил выражение вроде того, что вас, мол, Владимир Ильич, надо немного бы придержать за фалды, вы хотите двигать события слишком быстрым темпом и т. д.

Когда Ильич возражал на это Шляпникову, он был подобен грозному урагану и, быстро ходя взад и вперед по комнате, что называется, «метал громы и молнии». Смысл его речи сводился приблизительно к тому, что удержать его за фалды никому не придется, что грядущие события этого не позволят сделать, что пролетариат должен стать у власти и станет вопреки всем желающим удержать его от этого. Точку зрения Владимира Ильича на этом собрании, кажется, разделял тов. Сталин. Других не помню, а тов. Л. Б. Каменев остался при своем особом мнении, которое и обещал изложить в печати.

Ф. Самойлов.

 

 

Отблески бесед с Ильичем.

В двадцатых числах января 1918 г. я приехал в Петроград, переполненный стихией восстания. В первый же день я отправился к Ильичу поделиться с ним своими переживаниями и планами.

Как сейчас помню: Смольный со сторожко выдвинутыми жерлами пушек. Длинный, запутанный коридор, в конце которого приемная к председателю Совнаркома. Поперек приемной (какой-то нелепой комнаты) ходит громадного роста латыш-красногвардеец, зорко следящий, чтобы никто не проник за охраняемую дверь без соответствующего пропуска. Вхожу. Небольшая комнатенка. Письменный стол (вроде кухонного) с набросанными книгами, газетами и рукописями. Недоеденный кусок черного хлеба. Несколько простых венских стульев... Обстановка более чем убогая. Даже в рабочей квартире она часто куда лучше, чем у главы государства, в дворце революции, в Смольном.

У стола, кутаясь в пальто, сидел Ильич. Вождь рабочих не отличался эффектной, позистой внешностью, которая присуща выдающимся представителям бывших командующих классов. Серенький, как сер наш пролетарий, наш мужик, он поражал лишь навсегда запоминающейся прекрасной головой и непередаваемой игрой своих особенных, «ильичевских» глаз...

После первых приветственных слов я готовился развернуть перед ним историю саратовских событий. Не успел я открыть рта, как Ильич перебил меня вопросом: «Ну, как у вас? Как саратовские мужики... они ведь у вас там злой народ?» — Этим перебивчивым вопросом он спутал у меня все мысли и весь план изложения. Я стал отвечать на его вопросы. И тут я почувствовал, что говорю не то, о чем хотел сказать, а о том, что нужно искусному вопрошателю. Он ставил ряд вопросов о местном крестьянском движении, о том, как оно развивается, много ли сожгли имений, можно ли рассчитывать нам на мужицкую поддержку, дадут ли они хлеба, наконец, — что мы делаем для привлечения крестьянства на свою сторону. Когда я сказал, что мы издали свой местный декрет о передаче земли крестьянам и уже пожали результаты этого издания на губернском крестьянском съезде, он от души рассмеялся, потер руки, как будто умываясь, и, откинувшись привычным броском к спинке стула, лукаво взглянул на меня и сказал: «Ишь, какие вы мудрецы! Это хорошо! Этим вы несомненно подорвали влияние эе-эров».

Отпуская меня, он дал два указания: 1) «обратите самое серьезное внимание на крестьян; рабочий все равно за вами пойдет, а вот мужик может наделать много хлопот... побольше ему внимания... бедноту организуйте... середняка с собою свяжите...» и 2) «добывайте хлеб и везите его к нам и в Москву... не останавливайтесь ни перед чем...».

Эта беседа происходила во время заседания III Съезда Советов. Ильич выступал на этом съезде и, как обычно, своей простой, точеной, убеждающей и звенящей речью отбивал атаки лающего хриплым лаем Мартова и клокочущие, истерические вопли эсеров. Характерная черта: во время его речи вся тысячная громада съезда, незаметно для себя, перетекала вплотную к трибуне, стремясь не проронить ни одного слова. Ответственные работники, помещавшиеся позади трибуны, сходили со своих мест и окружали Ильича плотным кольцом восторженно преданных бойцов. Какая-то глубочайшая интимность связывала всех нас с Ильичем. Иногда казалось, что от него к нам и от нас к нему идут какие- то магнитные токи, какие-то настолько вещественные нити, что вот-вот их схватишь руками.

На следующий день, после свидания с Ильичем, я отправился в наркомвоен добывать денег для организации армии. В это время совнарком отпустил на организацию армии по всей стране целых (!) 15 миллионов рублей. Прихожу к тогдашнему наркомвоену тов. Подвойскому и требую денег. Мотивом выставляю опасность для республики объединения донских, астраханских и уральских казаков в один мятежный фронт в случае захвата противником Саратова. Подвойский, терзаемый со всех сторон, отмахнулся от моих претензий ссылкой на ничтожность суммы, отпущенной совнаркомом, «на которую не построишь корпуса». Снова к Ильичу. Жалуюсь: чинят, мол, препятствия к организации вооруженной силы в столь опасном месте как Саратов. — «Не кипятитесь... это пустяки» — успокаивал Ильич, набрасывая своим тонким почерком какую-то записку. — «Возьмите... и идите скорее к Подвойскому». Что же оказалось? В записке содержалось категорическое предложение отпустить мне пять миллионов рублей, т.-е. треть всей ассигнованной суммы. Подвойский пришел в отчаяние, прочитав записку, ездил к Ильичу, просил скостить саратовцам, но тов. Ленин твердо стоял на своем, и я получил указанную сумму. Уезжая, я благодарил Ильича по телефону и на его слова «смотрите же, не сдавайте казакам Саратова», я от имени всей организации заявил, что мы скорее все погибнем, чем сдадим город.

Ильич быстро схватил суть дела и, словно предвидя, что этому району придется играть крупную военную и продовольственную роль в самый тяжелый момент гражданской войны, помог нам создать крупную военную силу.

После захвата чехо-словаками Самары и образования там Комуча, по всему Поволжью начались свирепые кулацкие восстания. Чувствуя в этих восстаниях крупнейшее явление, я снова примчался к Ильичу. Внимательно выслушав, Ильич спросил: что же вы делаете?

— Давлю кулаков.

— Так и надо. Сейчас настал такой момент, когда мы можем погибнуть. Не допускайте никаких восстаний. Малейшую вспышку немедленно приканчивайте. Все, что есть у вас в руках, бросайте на ликвидацию. Расправляйтесь беспощадно со всеми, иначе рабочие будут растерзаны, и Советская власть погибнет...

* * *

Мы овладели управлением Рязано-Уральской дороги. Была создана ликвидационная комиссия, которая затрагивала интересы акционеров и, в особенности, иностранцев. Они зашмыгали по всем передним. В это время Мирбах уже сидел в Москве. В один из памятных дней, к председателю нашего органа управления дорогой, рабочему Степану Ковылкину, явился немецкий агент и заявил: «Большевики долго не продержатся. Советская власть обречена на гибель. Если вы не будете уничтожать документы, интересующие немецких акционеров, то мы гарантируем вам жизнь и доходное место на дороге». Степан так был огорошен этим гнусным предложением, что забыл даже арестовать мерзавца. Прискакав ко мне, он рассказал об этой истории. Мы решили арестовать агента, но его и след простыл. Мы поехали в Москву, чтобы добиться акта немедленной национализации дороги. Явившись к Ильичу, я рассказал ему об агенте. Он, по-видимому, сильно раздражился, помолчал, а потом отрезал: — «Надо было во что бы то ни стало арестовать». — «Владимир Ильич, — попытался оправдаться я, — мы хотели, да упустили время». — «Как же быть с дорогой? Взяли мы ее, а никакого оформления нет?»

— Садитесь и пишите декрет о переходе дороги в распоряжение государства.

В это время пришел наркомпуть В. И. Невский, и мы, по окончании его разговора с тов. Лениным, пошли к нему заканчивать дело.

Приблизительно с марта 1918 г. у нас начались трения с органами наркомвоена. Очень и очень крупные представители наркомвоена, приезжая на места, перегибали палку в проведении линии централизма и оборудования армии специалистами. Они разрушали, порой топтали партийные организации, сажали на место коммунистов явных белогвардейцев-спецов и издавали приказы, несомненно вредные для революции. Как быть? Снова к Ильичу. И вот его классический ответ: «Да вы не слушайте ни приказов, ни декретов, если они вредят делу; вы делайте так, как подсказывает вам сознание. Если по декрету выходит плохо, а по вашим действиям хорошо, никто вас за это ругать не будет. Если же вы приказа или декрета не исполните, а из ваших действий выйдет скверно, то вас нужно будет тогда всех расстрелять».

Я глубоко убежден, что такая директива давалась не мне одному, а многим. Он требовал от нас прежде всего, чтобы мы были революционерами, а затем уже исполнителями... /

В конце 1918 г. я был вызван для работы в Москве. Подытоживая свои впечатления о местной работе тов. Свердлову, я в частности коснулся тенденций, которые замечались в развитии комитетов бедноты. Найдя мои соображения интересными, он сообщил Ильичу, и тот вызвал меня к себе. Между нами произошел следующий разговор:

— Что вы скажете о комбедах?

— По моим наблюдениям, Владимир Ильич, комбеды сыграли свою политическую роль расслоения.

— Да, я тоже так думаю. Что, они у вас много наделали безобразий?

Я привел несколько особенно отталкивающих фактов, в особенности в связи с взиманием десятимилионного налога.

— Значит, средняк очень зол?

— Да, есть. В особенности он сердит на то, что комбеды все забрали у кулаков, а ему ничего не дали.

— Пора с ними кончать.

— По-моему, Владимир Ильич, у них надо отобрать предоставленные им чрезвычайные права и использовать, как хозяйственное объединение... у них есть тяга к коллективному хозяйству.

— Надо уничтожить комбед; если же у крестьян их составляющих есть действительно эта тяга, пусть организуются на хозяйственном основании. Нам нужен середняк. Чтобы помириться с ним, надо перешагнуть через намозоливший комбед...

Первую половину 1919 года я работал членом коллегии наркомвнудела. По тогдашним обязанностям я довольно часто бывал на заседаниях совнаркома. Однажды слушался декрет об освобождении некоторых категорий сектантов от призыва на военную службу. Не имея принципиальных возражений против освобождения, я в то же время решительно протестовал против издания такого декрета в тот момент. Я называл его легализацией дезертирства в эпоху напряженной гражданской войны. Владимир Ильич выслушал и ответил: «Нам важно привлечь на свою сторону эти слои населения; из декрета они увидят разницу между нами и царским правительством; если же мы увидим, что декрет приносит нам серьезный вред, то кто помешает нам его отменить? Возьмем и отменим...». Декрет был принят. Ильич уступил лишь в одном: дела по освобождению должны были возбуждаться через особый сектантский совет в Москве. Декрет принес значительные политические результаты...

В тот же период наркомвнудел повел линию ликвидации горсоветов. Я был противником этой линии, но остался в меньшинстве. Конечно, опять к Ильичу. — «Переборщили, — заметил он, — но ничего страшного тут нет... они разослали приказ... бумажку. Что же? Там, где горсоветы утонули в мещанстве, они сами умрут — там приказ будет проведен. А там, где советы крепкие, пролетарские — они будут жить вопреки приказу... только не говорите об этом никому, особенно, Петровскому»*. При последних словах он почесал, с каким-то юмором, в затылке и взглянул на меня так, как обычно смотрят дети, совершившие «каверзу»...

Апрельская забастовка 1919 г. на оружейных тульских заводах вызвала крайнее беспокойство в Ц. К. и Совнаркоме. Я был отправлен в Тулу для принятия соответствующих мер. Совместно с тульской парторганизацией были приняты все меры к скорейшей ликвидации забастовки. Когда я вернулся из Тулы, меня вызвал Владимир Ильич. Я рассказал ему, как было делю: мы все обращали внимание на работу антисоветских партий, на нити англо-французского шпионажа, на восстановление работы заводов и уже затем на скверно-пакостную доставку продовольствия. Ильич выслушал и спросил: «подолгу ли рабочие сидели без хлеба?» — «По нескольку дней». — «Наша беда... наша вина... как они нас держат?..». Этими словами Владимир Ильич, как нравственным бичом, ударил и себя, и всех нас. Я ушел с тяжелым чувством особо навалившейся моральной ответственности...

* * *

В июле 1918 г., еще в Саратове, я заметил засорение партийной организации мещанскими элементами. Тогда же я поднял кампанию против вхождения этих элементов в партию и заявлял: «Широкий доступ рабочим и часовой у ворот партии для мещан». Участвуя в работах 7 партсъезда, я поднял тот же вопрос, написал в «Правду» статью и предложения. «Правда» напечатала предложения и не поместила статьи. Я обратился к Ильичу.

— Владимир Ильич, — говорил я, — этак может произойти нелепейшая вещь: мещане заберутся в партию, сперва будут очень скромными и даже исполнительными, а потом, почувствовав свой удельный вес, перейдут в наступление и... за вихры нас и к чорту.

— Не так страшно, — ответил Ильич, — вы судите по отдельной организации... это дело будущего... будьте уверены, что партия во время почувствует опасность... до наших вихров им как до неба далеко... сейчас у нас есть более неотложные дела.

— А статья?

 — Не пустим... пусть отлежится.

Что скажешь против Ильича?

После разгрома армии Деникина я был брошен на организацию Донецкой губернии (Донбасса). Выпала каторжная организационная работа, а тут еще нашлись «спасители Донбасса» в лице многочисленных реввоенсоветов. Конечно, каждый хотел спасать и лучше, чем другие. Упорный получался кавардак. Бывало, под угрозою расстрела низших агентов какой-нибудь член ревсовета «гнал уголь на Москву». Брался мощный паровоз «ЭХ», к нему прицеплялся десяток вагонов угля и — пошел. Понятно, что на четверть пути паровоз пожирал весь свой груз. Я боролся с этой кувырк-коллегией самым решительным образом. На меня полетели в Москву жалобы, которые, конечно, доходили более успешно, чем эшелоны с углем. Кроме того, я разошелся с украинским Совнаркомом относительно плана организации губернии.

Ильич вызвал меня для информации. Я все подробно рассказал. Он потребовал «документиков», которые тотчас же и были представлены. Он очень возмущался, сердился, бегал по комнате угловато-медвежьей и в то же время юркой походкой. А затем, по-видимому, посмотрел на всю эту историю под другим углом зрения и рассмеялся. Когда я упомянул, что в Александрово-Грушевском районе белые уничтожили до десяти тысяч рабочих, оставив сорок тысяч сирот, Ильич потемнел. Я никогда не видал такого мрачного блеска его глаз. Они одновременно светились и великой скорбью, и великой жестокостью. Я человек довольно не из трусливых, но у меня пошли мурашки по спине от его взгляда. Ильич умел ненавидеть врагов рабочего класса.

Согласившись со мною по вопросу о плане губернии, он предложил мне поставить на следующий день в Совнаркоме вопрос. — «Скажите там, чтобы обязательно поставили... сошлитесь на меня... впрочем, я сам присмотрю». Вопрос был поставлен и разрешен по-ленински «в два счета». Мой проект был утвержден. Я попросил слова. — «Зачем вам? Губерния утверждена». — «Владимир Ильич, еще есть серьезный вопрос». — «Какой? Говорите, только коротенько». — «За кем должна числиться губерния? Она составлена из русской, украинской и казачьей земли. Как ее теперь считать по матушке — Украине, или по батюшке — Российскому Совнаркому?» — «Как вы думаете, товарищи? Будто бы по батюшке?» — «Конечно, по батюшке» — возопил т. Красин. Ильич согласился, и было постановлено, что Донецкая губерния входит в состав Р. С. Ф. С. Р.

Это было в период 8 партсъезда. Не прошло двух дней, меня вызывают к тов. Ленину. — «Мы с вами дали маху, — как-то виновато-шутливо встретил меня Ильич, — приехали украинцы, Раковский, Петровский... кричат, что мы у них украли последних рабочих и остались они с одними мужиками...».

— Ничего вы у них не крали, — чувствуя провал, но бодрясь, говорю я, — если бы вы взяли да каким-то чудом перенесли Донбасс, скажем, в Сибирь, они были бы правы. А то ведь Донбасс остался на прежнем месте... только административное изменение произошло.

— Давайте перерешим... чего их обижать, — заметил Ильич.

Здесь сказался, с одной стороны, глубокий реализм, а с другой — тонкая деликатность: он уже решил отменить постановление Совнаркома, но вызвал «для соглашения» инициатора вопроса.

Откладывая до другого раза дальнейшие воспоминания, я в заключение скажу лишь несколько слов о нем как о человеке, товарище. Являясь ярчайшим воплощением великой любви к рабочему классу, к освобожденному от всяких форм угнетения человечеству, бросая во имя их блага миллионные колонны, членов своей партии, отдавая самого себя целиком, без остатка, Владимир Ильич не проглядывал и отдельной личности. Он относился с необычайным вниманием, с какой-то своеобразной, ленинской расстрогивающей чуткостью, с глубоким интересом к каждому данному человеку. Для него, по-видимому, не существовало так наз. неинтересных людей. Он в каждом находил ценное. Когда мы подходим к другим, очень видным и ценным работникам партии, мы чуем очень часто, что вокруг них имеется некое ледяное поле, которое «не прейдеши». У Ильича этого не было. Этот мудрец, товарищ и друг расточал вокруг себя неповторяемую атмосферу товарищества. Он был каким-то удивительно уютным человеком. Когда с ним беседуешь, то не чувствуешь ни «основателя могущественной партии», ни «председателя Совнаркома», ни «вождя мирового пролетариата», а человека, ближайшего друга, которому можно сказать все «до дна», который поймет, который возьмет от тебя каждую ценную мысль и в то же время научит,

даст правильное направление твоей деятельности, вдохнет в тебя энергию и свое великое спокойствие за судьбу общего дела.

Мы, марксисты-ленинцы, не станем обоготворять личности, но в своей общественной и так называемой личной жизни мы будем следовать его заветам и его примеру. Учитель — в наших сердцах.

Антонов-Саратовский.

 

 

Тов. Ленин в Кремле.

В своих воспоминаниях я остановлюсь на трех весьма маленьких, но значительных свойствах личности Владимира Ильича, которые мне пришлось подметить в нем во время совместного пребывания и работы в Кремле.

Владимир Ильич в своих речах и в печати очень часто высказывал мысль о том, что, создав первое в мире рабоче-крестьянское государство, мы неизбежно в своей работе можем ошибаться; что только тот не ошибается, кто ничего не делает, но «на своих ошибках мы будем учиться» — говорил он. Товарищи часто понимали учение на ошибках так: если какое-либо действие оказывалось вредным, противоречивым и приносило тот или иной очевидный ущерб делу, такое действие, как вредное, повторять больше уже не следует, а тысячи и тысячи таких действий, последствия которых проверять было невозможно, или казалось излишним, — считались нормальными, правильными.

Как же Владимир Ильич учился на своих ошибках, как понимал он это учение? Прежде всего он никогда не скрывал своих ошибок и ошибок партии, а всегда говорил о них открыто, обрисовывая их особенно ярко и наглядно в своих речах. Стоит только вспомнить о тех поручениях, которые Владимир Ильич непосредственно давал к исполнению кому-либо из нас, или просмотреть записки, которые он многим писал по различным поводам, как во всем наглядно обнаруживается его стремление знать, как выполнено его поручение, как оно принято жизнью, и если не выполнено или не проведено в жизнь, то по каким причинам. Давал ли Владимир Ильич государственной важности поручение, посылал ли он незначительную просьбу, он всегда просил сообщить ему о результатах. Не случайно об этом в своих воспоминаниях и тов. Чичерин говорит, что Владимир Ильич в разговорах по телефону спрашивал: «что было сделано за день?» А в записках, которые исходили от него, почти всюду мы находим такие приписки: «Если это трудно, или у Вас есть соображения, прошу черкнуть мне два слова». «Сообщите в мой секретариат об исполнении». «Об исполнении прошу сообщить мне», и т. д. и т. п.

Невольно возникает сравнение личности Владимира Ильича с мощной радиостанцией, откуда во все стороны распространяются сила, энергия, директива, и которая со всех сторон вбирает и обобщает в себе все сведения, все наблюдения и весь опыт. Все свои действия, в чем бы они ни заключались, Владимир Ильич всегда сам же и проверял. Такая самопроверка давала ему возможность всегда знать, что оказывалось ошибочным, что являлось правильным, и, если получалась ошибка в его личных действиях, или в действиях органа, в работе которого он принимал участие, — Владимир Ильич, благодаря своей наблюдательности, всегда раньше всех обнаруживал эти ошибки и принимал меры к их устранению.

Гениальный ум Владимира Ильича, его необыкновенно высокая наблюдательность давали возможность не только самому «учиться на ошибках», не только учить партию, но часто и предотвращать эти ошибки и предвидеть их заранее, как опытный капитан предвидит подводные камни.

В течение 1921 года и, кажется, в начале 1922, когда механизм нашего советского аппарата был еще недостаточно совершенен и испытывал сильные перебои, у Владимира Ильича неоднократно возникала мысль создать при Совнаркоме особый совещательный орган, человек в триста опытных рабочих, всегда держащих непосредственную связь с местами в губерниях и с фабриками и заводами. Желая создать такое совещание, он имел в виду, что члены его не будут иметь каких-либо административных прав, которые позволили бы им отменять решение местных властей и администрации. По его мнению, они должны были явиться на местах «советчиками», разъясняющими и правильно толкующими законы и распоряжения Советской власти. Самое хорошее распоряжение власти, будучи неправильно истолковано или недостаточно правильно понято, часто проводилось в жизнь с ущербом для дела, вызывая в то же время недовольство тех, кого больше всего касался этот закон. Присутствие на местах «советчиков» давало бы возможность местным властям и заводской администрации делать меньше ошибок и знакомиться более близкими путями с значением и толкованием законов и распоряжений, исходящих от центральной власти.

С другой стороны, Владимир Ильич имел в виду, что, соприкасаясь с местами непосредственно, эти триста товарищей свои наблюдения будут целиком приносить в центр, и здесь, прорабатывая и обобщая их на своих совещаниях, они будут оставлять эти наблюдения как материал, необходимый для руководства законодательным органам. Таким образом получалась, через посредство этих трехсот товарищей, живая связь правительства с местами и их взаимная деловая информация.

Подбор этих трехсот человек Владимир Ильич поручил произвести зам. управляющего делами Совнаркома тов. Мирошникову. Последнему в течение некоторого времени удалось составить список до семидесяти товарищей и согласовать часть его лично с Влад. Ильичем. Но развитие Нэпа, по-видимому, привело Влад. Ильича к другим выводам, и этот вопрос оставался открытым. Желание Влад. Ильича создать такой совещательный орган, мне кажется, следует поставить в связь с той непрерывной и упорной работой, которую он вел, не покладая рук, по наблюдению за правильным точным исполнением советских и партийных распоряжений и, в частности, его личных директив. Эту мысль В. И., в обстановке того времени, нужно рассматривать как глубоко содержательную и, может быть, имеющую некоторую связь с его последующей мыслью — объединения органов Р. К. И. и Ц. К. К.

* * *

Перейду теперь ко второй личной черте Владимира Ильича. Близкие его друзья знают, как он был участлив ко всем нуждам товарищей и особенно к нуждам детей. Он готов был всегда пойти на самые большие личные жертвы, только бы помочь нуждающемуся товарищу. Владимир Ильич находил время не только править Советским государством, не только руководить рабочим движением всего мира и быть вождем коммунистической партии России, — он находил время следить и за тем, в каком положении находится тот или другой товарищ, как он живет, как его здоровье и т. д. Не говоря уже о тех, которые лично обращались к Вл. Ильичу за содействием в получении жилищ, обстановки, продовольственных карточек и прочее, и которым он никогда не отказывал в своем содействии, писал записки, звонил по телефону или поручал особо кому-либо из служащих следить за исполнением его просьб, — Владимир Ильич заботился и о тех, которые никогда и ни к кому не обращались с просьбами, находясь в то же время в тяжелом материальном положении, и о чем он узнавал иногда совершенно случайно. В конце 1921 года о товарище Ц. С. Б. Владимир Ильич, излагая подробно мотивы своей просьбы, в конце своего отношения писал мне: «Я знаю Б... с эпохи до 1905 года и знаю, что она способна бедствовать и молчать чрезмерно. Поэтому ей надо помочь быстро». Послав это письмо, он не переставал следить за исполнением его просьбы до тех пор, пока она не была исполнена. А в 1922 году (перед самой своей болезнью), узнав о тяжелом положении тов. С., он писал нам: «Очень просил бы предоставить заведывающей Библиотечным делом Р. С. Ф. С. Р. С., проживающей во 2-м Доме Советов, дополнительную, хотя бы небольшую комнату. В занимаемой в настоящее время комнате помещается 7 человек. При таких условиях С., несущая очень ответственную работу, не может ни заниматься, ни спать. В настоящее время она захворала, благодаря хронической невозможности спать и хоть сколько-нибудь отдохнуть.

Пр. С.Н.К. В. Ульянов-Ленин».

Но В. И. беспокоился не только о партийных товарищах, — он в одинаковой мере, если не больше, беспокоился и о беспартийных. Так, о дочери одного старого рабочего он несколько раз писал, при чем последнее его письмо было такого содержания:

«Уважаемый товарищ.

Мне сообщают, что Нина Алексеевна Преображенская помещена в очень уже неудобном помещении.

Полтора месяца назад она была помещена в № 330 1-го Дома Советов, при чем Вами, как мне передают, было указано, что это помещение временное.

Очень прошу Вас распорядиться о переводе ее в более сносную комнату. Если это трудно, или у Вас есть возражения, прошу черкнуть мне два слова.

С коммунистическим приветом В. Ульянов-Ленин».

Таких писем В. И. писал очень много. Он уделял время и на такие дела, которые нам могут казаться прямо незначительными. В большинстве своих писем он всегда ссылается на обстоятельства того товарища, о котором он просит; он не считал себе за труд подробно узнавать о здоровьи и условиях, в которых находился тот или другой товарищ, и излагать об этом в своем письме.

Но больше всего Владимир Ильич проявлял свои заботы по отношению к нуждающимся товарищам, сносясь с кем следует или по телефону, или через посредство кого-либо из сотрудников. Припоминается один из таких случаев: одному из ответственных работников С., весьма нуждающемуся в перемене квартиры, найти которую в течение двух месяцев не было никакой возможности, пришлось ожидать, пока таковая была отыскана, при чем Владимир Ильич чуть ли не каждый день справлялся о положении дел, торопя исполнение его просьбы, ссылаясь на положение и нужду этого товарища. Были случаи, когда многие из товарищей обращались к Влад. Ил. с самыми различными и порой самыми странными просьбами (например, предоставление отдельного вагона и т. п.); считая и такие просьбы вызванными, по-видимому, крайней необходимостью, Владимир Ильич с точностью исполнял, или просил других обязательно их исполнить. С особой охотой Владимир Ильич удовлетворял просьбы крестьян-ходоков, или крестьян, обращавшихся к нему письменно. Выслушивая приходящих к нему крестьян и задавая им самые различные вопросы о крестьянском быте, он здесь же писал записки и делал распоряжение удовлетворять просьбу просителя.

Такова была черта Владимира Ильича по отношению к товарищам, которые испытывали какую-либо нужду, при чем это отношение было равным как к обращавшимся лично к нему, так и к тем, которые не обращались формально, способные «бедствовать и молчать чрезмерно», и о которых он беспокоился в одинаковой мере.

_______________

Как же жил сам Владимир Ильич?

Хотя я встречался с ним только в таких случаях, когда этого требовала от меня моя служебная обязанность по Кремлю, но я хорошо знал, где и в каких условиях он жил.

Владимир Ильич жил в Кремле в здании Рабоче-Крестьянского Правительства, где ныне находятся Совет Народных Комиссаров и В. Ц. И. К. (Жил сначала месяц или больше в Кавалерском корпусе, в 4-х комнатах, одну из которых занимает теперь тов. Ольминский.) Старые служащие Кремля говорят, что в квартире, где поселился Владимир Ильич, жила до Октябрьской Революции прислуга прокурора.

Вся квартира, в которой поселилась семья Ульяновых, состояла всего из пяти весьма небольших комнаток, выходящих окнами на площадь имени Каляева. Мрачные, полукруглые потолочные своды во всех этих комнатах напоминали старинные терема, отличаясь от последних только несколько большей высотой и отсутствием красок.

Комната Владимира Ильича в 36 кв. арш. (т.-е. ровно столько, сколько советские законы позволяли иметь каждому гражданину Республики, несущему определенную обязанность), имела всего одно окно. В комнате стоял небольшой письменный стол, металлическая кровать, небольшой шкап, одно или два кресла — и это все. Здесь В. И. спал и работал долгими ночами. Кто знал его комнату, мог всегда наблюдать, когда он работал, как поздно ложился спать и когда вставал по утрам. Когда приходилось проходить по Кремлю в поздние часы, всегда можно было заметить освещенное окно комнаты, за которым работал Влад. Ил., и только далеко за полночь в комнате наступала темнота.

Расположение его жилища было весьма неудобно; с одной стороны была маленькая столовая, с другой — комната Надежды Константиновны; входившие в ту или другую комнату обязательно должны были проходить мимо дверей Владимира Ильича, невольно создавая шум и беспокойство. Тщетно ему предлагали переменить комнату на лучшую, большую: Владимир Ильич не хотел и слушать. Маленькая комната, в которой он жил, его удовлетворяла во всем. Единственно, что ему не нравилось и на что, как потом мы узнали, он изредка жаловался, — это скрип старого паркетного пола, особенно сильно нервировавшего его перед болезнью.

Когда после первых приступов болезни врачи предложили Влад. Ил. переехать в Горки, и когда прогулки по Кремлю стали неудобными и почти невозможными, перед нами стал вопрос о ремонте и приспособлении его квартиры. К тому времени мы только и узнали о скрипе пола в квартире. Зная, что Владимир Ильич не позволит «по широким планам» проводить приспособления квартиры, я выработал со специалистами скромный план ремонта и написал объяснительную записку. Через день или два Владимир Ильич возвратил этот план тов. Енукидзе, приложив к нему свое письмо такого содержания:

«Тов. Енукидзе.

Убедительно прошу Вас внушить и (очень серьезно) всем завед. ремонтом квартиры, что я абсолютно требую полного окончания к 1 октября. Непременно полного.

Очень прошу созвать их всех перед отъездом и прочесть сие. И внушить еще от себя.

Я нарушения этой просьбы не потерплю.

Привет. Ваш Ленин.

Найдите наиболее расторопного из строителей и дайте мне его имя. Я буду следить».

Я так и ожидал, что Владимир Ильич сузит и без того мой узкий проект и установит точный срок окончания работ. Террасу, которую я спроектировал построить над зданием В. Ц. И. К., он в принципе утвердил, но размер самой террасы велел сузить до указанных им же самим размеров, очевидно имея в виду, что чем меньше она будет, тем дешевле обойдется и тем скорее будет построена.

Определяя в упомянутом письме срок ремонта квартиры, Владимир Ильич имел в виду, что к этому сроку он вернется из Горок в Москву и приступит к работе. Рабочие, стоявшие на ремонте, узнав, что Вл. Ильич желает вернуться к работе 1 октября, работали день и ночь, чтобы только к сроку окончить ремонт. Нужно было видеть, с какой любовью они относились к великой чести поработать для своего учителя и вождя. Многие из них и до сих пор гордятся сознанием, что были и работали в жилище любимого ими человека.

Во время работ у меня часто возникала мысль: какими силами побудить или уговорить Владимира Ильича переменить комнату на более удобную, лучшую и большую по площади, но все было напрасно; мои попытки кончались ничем. В решениях своих он был абсолютно непреклонен, всегда заявляя: «Нет, нет, все хорошо, ничего не нужно».

Когда квартира была к указанному времени приготовлена, Владимир Ильич, возвратясь из Горок, сейчас же поспешил повидать тех рабочих, которые работали в квартире, и, обходя их, благодарил, крепко пожимая руки. Рабочие, не видавшие до того лично Владимира Ильича, были глубоко тронуты его необыкновенной простотой и искренностью, с которой он их благодарил.

Спустя несколько недель после работ я встретил в Совнаркоме Владимира Ильича и предложил ему кое-какие улучшения в домашнем быте. Он молча меня выслушал и от всего наотрез отказался. Это была моя последняя с ним встреча. Разговор был очень короткий, и меня поразило не то, что он не позволяет проявить некоторой о нем заботы, — меня страшно поразил его вид, — он выглядел прямо больным. Выходя из комнаты, где я встретился с ним, я задавал себе вопрос: зачем он спешил возвратиться к работе? Удивительный человек Ильич, прямо не щадит себя...

Он был во всем скромен, — его личные потребности были необыкновенно малы. Он не любил, чтобы о нем беспокоились, но зато сам думал о нуждах других и все, что ему часто привозили товарищи из губерний, он раздавал другим, которые, по его мнению, более нуждались, чем он.

Владимир Ильич жил заветной мечтой: освободить рабочий класс всего мира из-под гнета буржуазии, он горел пламенным желанием построить коммунизм на развалинах капитала, — остальное для него было второстепенно и ненужно.

Как был прост Владимир Ильич и как он не любил хоть сколько-нибудь выделять себя из общих житейских рядов, — могут служить доказательством его расписки, сделанные им в свое время в талонных книжках нашей кремлевской парикмахерской, где он записывался, как и все, и ждал своей очереди. Напрасно ему предлагали место вне очереди, говоря, что он более всех занят, что ему надо спешить и т. п. «Все одинаково заняты, — отвечал он, и, дождавшись своей очереди, пользовался, платил деньги, потом снова расписывался (порядок был такой) и уходил работать.

Часто его можно было видеть гуляющим по Кремлю или разговаривающим с курсантами и рабочими. Из разговоров с ними он узнавал, как они живут, в чем нуждаются, каково их настроение и т. п., и, если были какие-либо недочеты или нужды у курсантов или рабочих, он вызывал кого следует и предлагал немедленно же принять соответствующие меры к их устранению. Так была построена его личная жизнь, — полная глубокой простоты, исключительной скромности и необъятной заботливости и любви к людям, к товарищам...

Теперь всеми любимый Владимир Ильич покинул Кремль и покинул навсегда...

Осиротел наш Кремль, осиротела наша партия, осиротел рабочий класс всего мира... И испытывается такое чувство, как будто что-то большое и тяжелое повисло в груди...

А. Метелев.

 

 

Отдел II. — Материалы и документы

 

 

Неизданная программа Р. С.-Д. Р. П.

(написанная В. И. Лениным в 1896 году.)

ПРЕДИСЛОВИЕ.

1.

История выработки программы нашей партии является интереснейшим моментом в истории не только русского, но и международного рабочего движения. Когда-нибудь усердный исследователь посвятит этому вопросу многотомный труд и покажет те причины, вследствие которых программа именно нашей партии в конце концов наиболее ярко и полно отразила ту главнейшую миссию рабочего класса, которая характеризуется кратко словами: диктатура пролетариата.

Сейчас для таких исторических кропотливых трудов время еще не настало, но выяснение отдельных моментов этой теоретической работы по выработке программы рабочей партии в России и теперь уже становится возможным.

Печатаемый ниже документ и является ценнейшим материалом, уясняющим, как развивалась и какие шаги проходила русская социал-демократическая мысль в лице своих выдающихся представителей на пути создания стройной и теоретически выдержанной программы партии пролетариата.

«Проект программы» и «Объяснение программы» принадлежат нашему вождю Владимиру Ильичу Ленину: Первый документ и есть собственно проект программы, объяснение же программы — краткий комментарий к этому проекту. Время происхождения обоих документов, как это видно из сообщения т. А. И. Елизаровой (см. ее воспоминания в этом же номере), — 1896 год, т.-е. тот период, когда Владимир Ильич находился в доме Предварительного заключения по делу «С.-Петербургского Союза борьбы за освобождение рабочего класса» имеются на это указания и в самом документе. В том месте комментария программы, который относится к разделу В, пункту 2-му, между прочим говорится: «... Особенно наглядно показывают это те крупные стачки, которые были в России в 1885 — 1986 г.г... точно так же и теперешние (96 г.) стачки (курсив наш. В. Н.) опять-таки вызвали... И дальше, указание на то, что правительство «создает (курс. наш. В. Н.) съезд старших фабричных инспекторов, чтобы обсудить вопрос о сокращении рабочего дня и других неизбежных уступках рабочим», показывает также на время происхождения документа, — съезд созывался осенью 1896 года. Ясно, что «Объяснение программы» было написано летом или осенью 1896 года, что совпадает и с воспоминаниями А. Елизаровой, которые говорят о том, что объяснительная записка к программе» переписывалась ею осенью и зимой 1896 года (сдана была в готовом виде А. Н. Потресову в конце ноября или начале декабря 1896 г.).

Документ представляет 39 листов почтовой бумаги большого формата гектографического текста (стало быть, имеется в копии) в архиве Ц. К. Р. К. П., находящемся в распоряжении Истпарта. Ни даты, ни имени автора на документе не имеется. Собственно «проект программы» занимает почти пять первых страниц, остальное приходится на долю «Объяснения программы».

Не вдаваясь пока в детальное изучение этих документов, сделаем только несколько замечаний.

Если сравнить «проект программы» Ленина с двумя программами группы «Освобождение Труда», то прежде всего бросается в глаза различная архитектоника этих программ. В то время как в плехановских программах в начале дается характеристика конечных целей, к которым стремится партия рабочего класса, в программе Ленина в пункте первом дается характеристика российского капитализма в конце 90-х годов.

И у Плеханова имеются соответствующие места, но в программе 1884 г. положение дел в России характеризуется так, что Россия относится к странам, где «капиталистическое производство не сделалось еще господствующим», а в программе 1887 г. (второй проект программы) так, что «современное капиталистическое производство только стремится еще стать господствующим...» В проекте программы Ленина в двух первых пунктах дается характеристика уже развитого капиталистического производства с вызванной им ожесточенной классовой борьбой рабочих с капиталистами (пункт второй). Программа второго съезда нашей партии, точно так же построенная так, что сущность международного характера капитализма и рабочего движения занимает первую мотивировочную часть программы, констатирует только факт уже развитого состояния этих явлений и в России, давая краткую, но резкую формулировку их: «в России, где капитализм уже стал господствующим» и т. д.

Но, как и в плехановских программах, как и в программе второго съезда, так и в программе Ленина одинаково подчеркивается, что борьба пролетариата может закончиться только переходом власти в руки рабочего класса. У Плеханова это сформулировано так: «..неизбежным предварительным его (т.-е. освобождения. В. Я.) условием является захват рабочим классом политической власти в каждой из соответствующих стран»(1887 г.); в программе второго съезда это сформулировано несколько иначе: «Необходимое условие этой социальной революции составляет диктатура пролетариата, т.-е. завоевание пролетариатом такой власти, которая позволит ему подавить всякое сопротивление эксплоататоров».

Формулировка Ленина такова: «Она (т.-е. борьба пролетариата. В. Я.) может окончиться лишь переходом политической власти в руки рабочего класса»...

В «Объяснении программы», где Ленин между прочим говорит, что «борьба рабочих открывает собою новую эпоху русской истории и является зарей освобождения рабочих», он такими словами говорит о захвате власти пролетариатом:«...необходимо, чтобы политическая власть, т.-е. власть управления государством из рук правительства, находящегося под влиянием капиталистов и землевладельцев, или из рук правительства, состоящего прямо т выборных представителей капиталистов, перешла в руки рабочего класса».

Комментируя пункт шестой первой части своего проекта о политической борьбе рабочих с самодержавием. Ленин характеризует современное государство как такое, сущность которого есть защита интересов капиталиста и подавление рабочих. «На самом деле, — говорит Ленин, — правительство не стоит выше классов и берет под свою защиту один класс против другого, берет под свою защиту класс имущих против неимущих, капиталистов против рабочих».

Блестяще изложен комментарий к первой части программы, — описание развития капитализма в России, возросшей невиданной эксплоатации рабочих, разорение крестьянства, стихийный рост рабочего движения, его перехода из отдельных восстаний на отдельных фабриках и заводах в общероссийское, роль правительства и государства как аппарата подавления рабочих и крестьян со стороны господствующих классов.

Программа Ленина разделена на три части: в первой части «указывается, какое положение занимает рабочий класс в современном обществе, какой смысл и значение имеет его борьба с фабрикантами и каково политическое положение рабочего класса в русском государстве»; во второй части изложены задачи партии и в третьей — программы минимум.

Сравнивая построение ленинской программы с плехановскими программами и с программой второго съезда, приходится сказать, что, несмотря на как будто бы более красивую архитектонику плехановских построений, по существу, по идейному, теоретическому содержанию ленинская программа ближе к программе второго съезда. Эта близость чувствуется даже во внешней форме двух последних программ: как и в программе второго съезда, у Ленина вслед за общеполитическими требованиями идут особо ближайшие требования, выражающие интересы рабочих, а затем крестьянства. В плехановских программах это выражено чересчур в общей форме, у Ленина же — более обстоятельно, ясно и популярно. Плехановские являются в большой степени сколками с заграничных программ, у Ленина же — продуктом творчества для русских рабочих тогдашней стадии их развития. И в этой одной из первых работ Ленина мы видим то уменье подойти к массам, изложить им на их языке, а не «по-ученому», достижения современной науки, которое, как мощный рычаг, помогло ему произвести Октябрьскую революцию и осуществить диктатуру пролетариата.

В высшей степени интересны шесть пунктов части Б, где определяется задача партии. Комментарий к этой части является самым блестящим местом из всего «объяснения программы». И сам Ленин считает эту часть программы самой важной частью ее. Он так и говорит: «Этот пункт программы самый важный, самый главный...» «...Деятельность партий, — говорит он дальше — должна состоять в содействии классовой борьбе рабочих. Задача партии состоит не в том, чтобы сочинить из головы какие-либо модные средства помощи рабочим, а в том, чтобы примкнуть к движению рабочих, внести в него свет, помочь рабочим в той борьбе, которую они уже сами начали вести, задачи партии защищать интересы рабочих и представлять интересы всего рабочего движения” (курсив наш).

Это определение, в чем должна заключаться помощь рабочим со стороны партии, является наиболее ярким местом всего объяснения.

Здесь даются удивительные по краткости, меткости и точности формулировки классового самосознания рабочих, характеристики исторических фаз русского рабочего движения, и оттеняется ярко его политическая тенденция.

В высшей степени важны еще две черты ленинского проекта, это — пункт о «поддержке всякого общественного движения» и аграрные требования.

Комментарий к первому из указанных моментов не оставляет никакого сомнения в том, что эта поддержка всякого революционного движения буржуазии против самодержавия имеет единственную цель — очистить классовую борьбу рабочих от всех пережитков феодального строя и сделать ее чисто классовой борьбой против буржуазии. «Для рабочих гораздо выгоднее открытое влияние буржуазии на политику, чем теперешнее прикрытое якобы всесильным «независимым» правительством, которое пишется «божьею милостью» и раздает свою милость страждущим и трудолюбивым землевладельцам и бедствующим и угнетенным фабрикантам».

«Рабочим нужна открытая борьба с классом капиталистов...» говорит Ленин в своем комментарии, поясняя, что рабочая партия, поддерживая оппозиционные стремления буржуазии, отнюдь не должна перестать быть классовой партией пролетариата.

Переходя к аграрным требованиям ленинского проекта, мы видим, что все они (только в развитой и более точной формулировке), вплоть до требования возвращения отрезков, вошли в программу 2-го съезда.

Мы видим таким образом, что программа 2-го съезда нашей партии составилась как из формулировки Плеханова для «утробного» периода нашей партии, данной последним за границей в 1884 и 1887 г.г., так и из характеристики Ленина, отметившего, во-первых, точнее первый период с 1884 до 1894 г., а затем указавшего второй — 1894 — 1898 г.г. Этот последний был периодом перехода от кружковой работы к агитационной в массах, проявившейся особенно ярко в крупных стачках, организованных соц. демократами. (Петерб. союз борьбы за освобождение рабочего класса).

В России, на непосредственном опыте разрастающегося в стихийное, приобретающего постепенно политическое сознание рабочего движения, Ленин отметил этот период, закончившийся, как известно, первым съездом нашей партии, заложившим ее фундаментом. Печатаемая ниже программа Ленина, которая считалась уже утерянной, не могла быть выдвинута на нем, хотя проект программы, — первая часть документа, — был известен в общих чертах его товарищам и защищался несомненно его сочленом по «Союзу борьбы», представителем на 1-м съезде от Петербурга — тов. Ст. И. Радченко. Как известно, подробная программа партии не обсуждалась на съезде и должна была быть опубликованной по обсуждении ее комитетами, каковое из-за арестов не состоялось (см. отчет о 1-м съезде).

И только на втором съезде, на котором Ленин присутствовал самолично, смогло проявиться его творчество в деле создания нашей партийной программы.

В. Невский.

 

2.

Печатаемая нами программа принадлежит перу Владимира Ильича Ленина и написана им в 1896 г. в доме предварительного заключения. Подробности об обстоятельствах ее появления рассказаны в статье моей «Владимир Ильич в тюрьме», помещенной в этом же номере. Авторство Владимира Ильича устанавливается как мною и Н. К. Крупской, которые эту программу переписывали с химического текста и у которых она поэтому прочно засела в памяти, — так и А. Н. Потресовым, которому она была передана после переписки, и который пишет нам следующее:

«На расстоянии 28 лет мне трудно, разумеется, установить тождественность того текста проекта программы, который я имею сейчас перед собой, с тем, который находился у меня в 1896 г. Этот текст напомнил мне старый. По-видимому, тот экземпляр проекта был полнее; у настоящего, как будто, нет конца».

Конца, несомненно, нет. «Объяснения» к программе кончаются пунктом Б3, между тем, как в проекте имеются пункты Г, Д. Не хватает таким образом объяснения к большой части программы и к наиболее интересной аграрной ее части.

Между тем, последнюю часть объяснений переписывала я и помню прекрасно, что передала Потресову вполне законченный список; да и воспоминания последнего говорят, что переданный ему экземпляр был с концом.

Чем объясняется появление гектографированного списка с оборванным концом, а равно и то, каким образом дошел до нас этот документ, который в то время считался уничтоженным (что подтверждается и А. Н. Потресовым), — это остается пока под вопросом.

Но принадлежность программы В. И-чу не может подлежать сомнению. Надежда Константиновна говорит:

«Объяснения» писаны В. И... Это можно определить сразу, так как среди работников того времени не было никого, кто так хорошо знал бы фабричные законы (В. И. специально изучал их, как это видно и по брошюре «О штрафах», и по брошюре «Новый фабричный закон»). «Объяснения» обнаруживают также прекрасное знакомство автора со статистическими данными об отхожих промыслах, о переселениях и проч., — из работавших в то время в Питере только В. И. так хорошо знал эти данные, так внимательно изучал их. Характерен и свойственный брошюрам В. И., написанным им в тот период времени, «разъяснительный» тон».

Кроме приведенных свидетельств я могу сказать, что это несомненно язык В. И., его словечки, его обороты. Даже характерные для него сокращения вошли в гектографированный список: «правом» вместо «правительством».

Надежда Константиновна припоминает, что летом 1896 г., когда она переписывала «Объяснения», целый ряд страничек книги не проявился вовсе. Не является ли гектографированный список отпечатком какого-либо неполного, недоведенного до конца экземпляра? Не повторил ли Вл. Ильич непроявившееся сначала — снова? Это вполне возможно при непрерывавшейся конспиративной переписке его как со мною, так и с Н. К. со времени ее ареста — 9-го августа 1896 г...

А. Елизарова.

 

Проект программы¹.

А. 1. Все быстрей и быстрей развиваются в России крупные фабрики и заводы, разоряя мелких кустарей и крестьян, превращая их в неимущих рабочих, сгоняя все больше и больше народа в города, промышленные и фабричные села и местечки.

 2. Этот рост капитализма означает громадный роет богатства и роскоши среди кучки фабрикантов, купцов и землевладельцев и еще более быстрый рост нищеты и унижения рабочих. Вводимые крупными фабриками улучшения в производстве и машины, способствуя повышению производительности общественного труда, служат к усилению власти капиталистов над рабочими, к увеличению безработицы, а вместе с тем к беззащитности рабочих.

3.  Но, доведя до высшей степени гнет капитала над трудом, крупные фабрики создали особый класс рабочих, который получает возможность вести борьбу с капиталом, потому что самые условия его жизни разрушают все связи его с собственным хозяйством и, соединяя рабочих общей работой и перебрасывая с фабрики на фабрику, сплачивают вместе массы рабочего люда. Рабочие начинают стачками борьбу с фабрикантами, и среди них проявляется усиленное стремление к объединению. Из отдельных восстаний рабочих вырастает борьба русского рабочего класса.

4. Эта борьба рабочего класса с классом капиталистов есть борьба против всех классов, живущих чужим трудом, и против всякой эксплоатации. Она может окончиться лишь переходом политической власти в руки рабочего класса, передачей всей земли, орудий, фабрик, машин, рудников в руки всего общества для устройства социалистического производства, при котором все, производимое рабочими, и все улучшения в производстве должны итти на пользу самих трудящихся.

5. Движение русского рабочего класса по характеру своему и цели входит, как часть, в международное движение² рабочего класса всех стран.

6. Главным препятствием в борьбе русского рабочего класса за свое освобождение является царское самодержавие с его безответственными чиновниками. Опираясь на привилегии землевладельцев и капиталистов и на прислужничество их интересам, оно держит в полной бесправности низшие сословия и тем связывает движение рабочих и задерживает развитие всего народа. Поэтому борьба русского рабочего за свое освобождение с необходимостью вызывает борьбу против неограниченной власти самодержавного правительства.

Б. 1. Русская социаль-демократическая партия объявляет своей задачей помогать этой борьбе русского рабочего класса развитием классового самосознания рабочих, содействием их организации, указанием на задачи и цели борьбы.

2. Борьба русского рабочего класса³ есть борьба политическая, и первой задачей ее является достижение политической свободы.

3. Поэтому русская социаль-демократическая партия не отделяет себя от рабочего движения, будет поддерживать всякое общественное движение против⁴ класса привилегированных дворян, землевладельцев и против остатков крепостничества и сословности, стесняющих свободу конкуренции.

4. Напротив того, русская социаль-демократическая партия будет вести войну со всеми стремлениями облагодетельствовать трудящиеся классы опекой неограниченного правительства и его чиновников и задержать развитие капитализма, а следовательно, развитие рабочего класса.

5. Освобождение рабочего класса должно быть делом самих рабочих.

6. Русскому народу нужна не помощь неограниченного правительства и его чиновников, а освобождение от их гнета.

В. Исходя из этих воззрений, русская социаль-демократическая партия требует прежде всего:

1. Созвания Земского Собора из представителей всех граждан для выработки конституции.

2. Всеобщего и прямого избирательного права для всех русских граждан, достигших 21 года, без различия национальности и вероисповедания.

3. Свободы собраний, союзов и стачек.

4. Свободы печати.

5. Уничтожения сословий и полного равенства всех граждан перед законом.

6. Свободы вероисповедания и равноправности всех национальностей. Передачи ведения метрик в руки самостоятельных гражданских чинов, не зависимых от полиции.

7. Предоставления каждому гражданину права преследовать всякого чиновника перед судом, без жалобы по начальству.

8. Отмены паспортов, полной свободы передвижений и переселений.

9. Свободы промыслов и занятий и уничтожения цехов.

Г. Для рабочих русская социал-демократическая партия требует:

1. Учреждения промышленных судов во всех отраслях промышленности, с выборными судьями от капиталистов и рабочих поровну.

2. Законодательного ограничения рабочего дня 8 час. в сутки.

3. Законодательного запрещения ночной работы и смен, запрещения работы детей до 15 лет.

4. Законодательного установления праздничного отдыха.

5. Распространения фабричных законов и фабричной инспекции на всю Россию и на казенные фабрики и на кустарей, работающих на дому.

6. Фабричная инспекция должна иметь самостоятельное положение и не находиться в ведомстве Министерства Финансов. Члены промышленных судов получают равные права с фабричной инспекцией по надзору за исполнением фабричных законов.

7. Безусловного запрещения повсюду расплат товарами.

8. Надзора выборных из рабочих за правильным составлением расценок, за браковкой товара, за расходованием штрафных денег и за фабричными квартирами рабочих⁵.

10 Закона об обязанности фабричного товарищества⁶ содержать школы и давать немедленно⁷ помощь рабочему.

Д. Для крестьян русская социаль-демократическая партия требует:

1. Отмены выкупных платежей и вознаграждения крестьян за уплаченные выкупные платежи. Возвращения крестьянам излишне уплаченных денег.

2. Возвращения крестьянам отрезанных от них в 1861 г. земель.

3. Отмены круговой поруки во всех законах, стесняющих крестьян в распределении их земель⁸.

Примечания:

¹ В Институте Ленина имеется экземпляр того асе «Проекта программы», но без объяснительной записки. Существенные разночтения отмечаем в сносках. Прим. ред.

²  ...международное социал-демократическое движение... Прим. ред.

³ ...класса за свое освобождение есть борьба... Прим. ред.

⁴ ...против неогранич. власти самодержавного правительства, против класса... Прим. ред.

⁵ В нашем тексте пункт 9 пропущен. В тексте, нах. в Институте Ленина, соответствуют этому пункту 2 пункта (предыдущий пункт 7 б):

«8. Закона о том, чтобы все вычеты из заработной платы, рабочих, для какого бы предназначения они ни делались (штрафы, браковка и пр.), вместе взятые, не могли превышать 10 коп. с рубля.

⁹. Закона об ответственности фабрикантов за увечья рабочих с обязательством фабриканту доказывать, что вина на стороне рабочих.». Прим. ред.

⁶ ...об обязанности фабрикантов содержать... Прим. ред.

⁷ ..давать медицинскую помощь рабочим. Прим. ред.

⁸ В тексте, им. в Инст-те Ленина, вместо пункта 3 — пункты 3 и 4:

«3. Полного равенства в податях и налогах с крестьянской и помещичьей земель.

4. Отмена круговой поруки, свобода выхода из общины и всех законов,

стесняющих крестьян в распоряжении их землей. Кредит (набранное курсивом в оригинале надписано чернилами. Прим. ред.

 

Объяснение программы.

Программа разделяется на три главные части. В цервой части излагаются те воззрения, из которых вытекают остальные части программы. В этой части указывается, какое положение занимает рабочий класс в современном обществе, какой смысл и значение имеет его борьба с фабрикантами, и каково политическое положение рабочего класса в русском государстве.

Во второй части излагается задача партии и указывается, в каком отношении она находится к другим политическим направлениям в России. Здесь говорится о том, какова должна быть деятельность партии и всех, сознающих свои классовые интересы, рабочих, и как следует им относиться к интересам, к стремлениям других классов русского общества.

Третья часть содержит практические требования партии. Эта часть подразделяется на 3 отдела. 1-й отдел содержит требование общегосударственных преобразований. 2-й отдел — требования и программу рабочего класса. 3-й — требования в пользу крестьян. Некоторые предварительные объяснения к этим отделам даны ниже, перед переходом к практической части программы.

А. 1. Программа говорит прежде всего о быстром росте крупных фабрик и заводов, потому что это — главное явление в современной России, совершенно изменяющее все старые условия жизни, в особенности, условия жизни трудящегося класса. При старых условиях почти все количество богатств производилось мелкими хозяевами, которые составляли громадное большинство населения. Население жило неподвижно по деревням, производя большую часть продуктов либо на свое собственное потребление, либо на небольшой рынок окрестных селений, мало связанный с другими рынками. На помещиков работали те же мелкие хозяева, и помещики заставляли их производить продукт главным образом на собственное потребление. Домашние продукты отдавались в обработку ремесленникам, которые жили и тоже по деревням или ходили набирать работу по окрестностям.

И вот со времени освобождения крестьян эти условия жизни массы народа подверглись полному изменению: на место мелких ремесленных заведений стали появляться крупные фабрики, которые росли с чрезмерной быстротой; они вытесняли мелких хозяев, превращая их в наемных рабочих, и заставляли сотни и тысячи рабочих работать вместе, производя в громадном количестве товар, распродающийся по всей России.

Освобождение крестьян уничтожило неподвижность населения и поставило крестьян в такие условия, что они не могли уже кормиться с оставшихся у них клочков земли. Масса народа бросилась на поиски за заработком, идя на фабрики, на постройку железных дорог, соединяющих разные концы России и развозящих повсюду товары крупных фабрик. Масса народа пошла на заработки в города, занималась постройкой фабричных и торговых зданий, доставкой топлива к фабрикам, подготовлением материалов для нее. Наконец, множество лиц занято было работой на дому, раздаваемой купцами и фабрикантами, не успевающими расширять своих заведений. Такие же изменения произошли в земледелии: помещики стали производить хлеб на продажу, появились крупные посевщики из крестьян и купцов, сотни миллионов пудов хлеба стали продаваться за границу. Для производства потребовались наемные рабочие, и сотни тысяч и миллионы крестьян пошли, забрасывая свои крохотные наделы, в батраки и поденщики к новым хозяевам, производящим хлеб на продажу. Вот эти-то изменения старых условий жизни и описывает программа, говоря, что крупные фабрики и заводы разоряют мелких кустарей и крестьян, превращая их в наемных рабочих. Мелкое производство повсюду заменяется крупным, и в этом крупном производстве массы рабочих — уже простые наемники, работающие за заработную плату на капиталиста, который владеет громадными капиталами, строит громадные мастерские, закупает массы материала и кладет себе в карман всю прибыль этого массового производства объединенных рабочих. Производство стало капиталистическое, и оно давит беспощадно и безжалостно всех мелких хозяев, разрушая их неподвижную жизнь в деревнях, заставляя их простыми чернорабочими ходить из конца в конец всей страны, продавая свой труд капиталу. Все большая и большая часть населения окончательно отрывается от деревни и от сельского хозяйства и собирается в город, фабричные и промышленные села и местечки, образуя особый класс людей, не имеющих никакой собственности, класс наемных рабочих-пролетариев, живущих только продажей своей рабочей силы.

И вот в чем состоят те громадные изменения в жизни страны, которые произведены крупными фабриками и заводами: мелкое производство заменяется крупным, мелкие хозяева превращаются в наемных рабочих. Что же означает эта перемена для всего трудящегося народа и к чему она ведет? Об этом и говорит дальше программа.

А. 2. Замена мелкого производства крупным сопровождается заменой мелких денежных средств в руках отдельного хозяина — громадными капиталами, заменой мелких, ничтожных барышей — миллионными барышами. Поэтому рост капитализма ведет повсюду к росту роскоши и богатства. В России создался целый класс крупных денежных тузов, фабрикантов, железнодорожников, купцов, банкиров, создался целый класс людей, живущих доходами с денежных капиталов, отдаваемых под проценты промышленникам; обогатились крупные землевладельцы, получая с крестьян довольно выкупа за землю, пользуясь их нуждой в земле для повышения цен на отдаваемую в аренду землю, заводя в своих имениях крупные свеклосахарные и винокуренные заводы. Роскошь и мотовства во всех этих классах богачей достигли небывалых размеров, и парадные улицы больших городов застроились их княжескими палатами. Но положение рабочего по мере роста капитализма все ухудшалось. Заработки если и увеличивались кое-где после освобождения крестьян, то очень немного и не на долго, потому что масса приливающего из деревни голодного народа сбивали цены, а между тем съестные и жизненные припасы все дорожали, так что даже при увеличившейся плате рабочим приходилось получать меньше средств к жизни; заработок найти становилось все труднее и труднее, и рядом с роскошными палатами богачей (или на окраинах городов) росли лачуги рабочих, принужденных жить в подвалах, переполненных, сырых и холодных квартирах, а не то и прямо в землянках около новых промышленных заведений. Капитал, становясь все крупнее, сильнее давил на рабочих, превращая их в нищих, принуждая отдавать все свое время фабрике, выгоняя на работу жен и детей рабочих. Таким образом вот в чем состоит первая перемена, к которой ведет рост капитализма: громадные богатства скопляются в руках небольшой кучки капиталистов, а масса народа превращается в нищих.

Вторая замена состоит в том, что замена мелкого производства крупным повела ко многим улучшениям в производстве. Прежде всего, на место труда по одиночке, порознь в каждой маленькой мастерской, у каждого мелкого хозяина отдельно — стала работа соединенных рабочих, трудящихся вместе на одной фабрике, у одного землевладельца, у одного подрядчика. Совместный труд гораздо успешнее (производительнее) одиночного и дает возможность производить товары гораздо легче и скорее. Но всеми этими улучшениями пользуется один капиталист, который платит рабочим их же гроши и даром присваивает всю выгоду от соединенного труда рабочих. Капиталист оказывается еще сильнее, рабочий — еще слабее, потому что он привыкает к одной какой-нибудь работе, и ему труднее перейти на другое дело, переменить занятие. Другим, гораздо более важным улучшением в производстве являются машины, которые вводит капиталист. Успешность труда увеличивается во много раз от употребления машин, но капиталист обращает всю эту выгоду против рабочих: пользуясь тем, что машины требуют меньшего физического труда, он ставит к ним женщин и детей, платя им меньшую плату. Пользуясь тем, что при машинах нужно гораздо меньше рабочих, он выталкивает их массами с фабрики и пользуется этой безработицей, чтобы еще сильнее поработить рабочего, чтобы увеличить рабочий день, чтобы отнять у рабочего ночной отдых и превратить его в простой придаток машины. Безработица, созданная машинами и постоянно увеличивающаяся, ведет теперь к полной беззащитности рабочего. Его искусство теряет цену, он легко заменяется простым чернорабочим, быстро привыкающим к машине и охотно идущим работать за меньшую плату. Всякая попытка отстоять себя от еще большего давления капитала ведет к расчету. По одиночке рабочий оказывается совершенно бессильным перед капиталом, — машина грозит задавить его.

А. 3. Мы показали в объяснении к предыдущему пункту, что рабочий в одиночку оказывается бессильным и беззащитным перед капиталистом, вводящим машины. Рабочим приходится во что бы то ни стало искать средств, чтобы дать отпор капиталисту, чтобы отстоять себя. И такое средство они находят в соединении. Бессильный в одиночку, рабочий становится силой в соединении со своими товарищами, получает возможность бороться против капиталиста и дать ему отпор.

Соединение становится необходимостью для рабочего, против которого стоит уже крупный капитал. Но возможно ли соединить массу стороннего друг другу сбродного народа, работающего хотя бы и на одной фабрике? Программа указывает те условия, которые подготовляют рабочих к соединению и развивают в них способности и умение соединяться. Эти условия следующие: 1) крупная фабрика с машинным производством, требующим постоянной работы круглый год, совершенно разрывающая связь рабочих с землей и с собственным хозяйством, делая его полным пролетарием. А собственное хозяйство на кусочке земли разъединяло рабочих, давало каждому из них некоторый особый интерес, отдельный от интересов товарища, и таким образом препятствовало их объединению. Разрыв рабочего с землей разрывает эти препятствия. 2) Далее, совместная работа сотен и тысяч рабочих сама собой приучает рабочих к совместному обсуждению своих нужд, к совместному действию, наглядно показывая одинаковость положения и интересов всей массы рабочих. 3) Наконец, постоянные перебрасывания рабочих с фабрики на фабрику приучают их сличать условия и порядки на разных фабриках, сравнивать их, убеждаться в одинаковости эксплоатации на всех фабриках, заимствовать опыт других рабочих в их столкновениях с капиталистом и таким образом усиливают сплочение, солидарность рабочих. Вот эти-то условия, вместе взятые, и повели к тому, что появление на свет крупных фабрик и заводов вызвало соединение рабочих. Среди русских рабочих это соединение выражается чаще всего и сильнее всего в стачках (о том, почему нашим рабочим недоступно соединение в форме союзов или касс, мы будем говорить позже). Чем сильнее развиваются крупные фабрики и заводы, тем чаще, сильнее и упорнее становятся рабочие стачки, так что, чем сильнее гнет капитализма, тем более необходим совместный отпор рабочих. Стачки и отдельные восстания рабочих, как говорит программа, составляют в настоящее время самое распространенное явление на русских фабриках. Но по мере дальнейшего роста капитализма и учащения стачек, они оказываются недостаточными. Фабриканты принимают против них общие меры: они заключают между собой союз, они выписывают рабочих из других мест, они обращаются за содействием к государственной власти, которая помогает им подавлять сопротивление рабочих. Против рабочих стоит уже не один отдельный фабрикант каждой отдельной фабрики, против них стоит весь класс капиталистов с помогающим ему правительством. Весь класс капиталистов вступает в борьбу со всем классом рабочих, изыскивая общие меры против стачек, добиваясь от правительства законов против рабочих, перенося фабрики и заводы в более глухие местности, прибегая к раздаче работы на дом и к тысяче всяких других уловок и ухищрений против рабочих. Соединение рабочих отдельной фабрики, даже отдельной отрасли промышленности оказывается недостаточным для отпора всему классу капиталистов, становится безусловно необходимым совместное действие всего класса рабочих. Таким образом из отдельных восстаний рабочих вырастает борьба всего рабочего класса. Борьба рабочих с фабрикантами превращается в классовую борьбу. Всех фабрикантов соединяет один интерес — держать рабочих в подчинении и платить им как можно меньше рабочей платы. И фабриканты видят, что им не отстоять своего дела иначе, как при совместном действии всего класса фабрикантов, иначе, как приобретая влияние на государственную власть. Рабочих точно так же связывает один общий интерес: не дать капиталу задавить себя, отстоять свое право на жизнь и на человеческое существование. И рабочие точно так же убеждаются, что и им необходимо объединение, совместное действие всего класса — рабочего класса — и что для этого необходимо добиться влияния на государственную власть.

А. 4. Мы объяснили, каким образом и почему борьба фабричных рабочих с фабрикантами становится классовой борьбой, борьбой рабочего класса — пролетариев с классом капиталистов — буржуазией. Спрашивается, какое значение для всего народа и всех трудящихся имеет эта борьба? При современных условиях, о которых мы говорили уже в объяснении к 1 пункту, производство посредством наемных рабочих все более и более вытесняет мелкое хозяйство. Число людей, живущих наемным трудом, быстро увеличивается, и не только увеличивается число постоянных фабричных рабочих, но еще более увеличивается число крестьян, которые должны искать себе той же наемной работы, чтобы прокормиться. В настоящее время работа по найму, работа на капиталиста стала уже самой распространенной формой работы. Господство капитала над трудом охватило массу населения не только в промышленности, но и в земледелии. Вот эту-то эксплоатацию наемного труда, которая лежит в основании современного общества, крупные фабрики доводят до высшей степени развития.

Все приемы эксплоатации, которые употребляются всеми капиталистами во всех отраслях промышленности, от которых страдает вся масса рабочего населения России, — здесь, на фабрике собираются вместе, усиливаются, делаются постоянным правилом, распространяются на все стороны труда, жизни рабочего, создают целый распорядок, целую систему выжимания соков из рабочего капиталистом. Поясним это примером: везде и всегда каждый нанимающийся на работу отдыхает, оставляет работу в праздник, если его празднуют в окрестности. Совсем другое дело на фабрике: нанимая работника, фабрика распоряжается уже им, как ей угодно, не обращая никакого внимания на привычки рабочего, на обычный образ жизни, на его семейное положение, на умственные потребности. Фабрика гонит его на работу тогда, когда ей это нужно, заставляя пригонять к ее требованиям вею свою жизнь, заставляя разрывать на части свой отдых, при работе сменами, заставляя работать ночью, в праздник. Все злоупотребления, какие можно себе представить относительно рабочего времени, фабрика пускает в ход, а вместе с тем вводит свои «правила», свои «порядки», обязательные для каждого рабочего. Фабричный порядок оказывается нарочно подогнанным так, чтобы выжать из нанятого рабочего все то количество труда, какое он может дать, — выжать как можно скорее и затем выбросить его долой!

Другой пример. Всякий нанимающийся на работу обязывается, конечно, подчиняться хозяину, исполнять то, что ему прикажут. Но, обязываясь исполнять временную работу, нанимающийся вовсе не отказывается от своей воли, находя неправильным или чрезмерным требование хозяина, он уходит от него. Фабрика же требует, чтобы рабочий отказался совершенно от своей воли; она заводит у себя дисциплину, заставляет рабочего по звонку вставать на работу и прекращать ее, она присваивает себе право самой наказывать рабочего, и за каждое нарушение ею же составленных правил подвергает его штрафу или вычету. Рабочий становится частью громадного машинного аппарата: он должен быть так же беспрекословен, порабощен, лишен собственной воли, как и сама машина.

Еще третий пример. Всякий нанимающийся на работу сплошь и рядом оказывается недовольным хозяином, обращается с жалобой на него в суд или к начальнику. И начальник и суд решают спор обыкновенно в пользу хозяина, держат его руку, но это потворство хозяйским интересам основывается не на общем правильном законе, а на услужливости отдельных чиновников, которые иногда больше защищают, иногда меньше, которые решают дело несправедливо в пользу хозяина или по знакомству с хозяином, или по незнанию условий работы и неуменью понять рабочего. Каждый отдельный случай такой несправедливости зависит от каждого отдельного столкновения рабочего с хозяином, от каждого отдельного чиновника. Фабрика же соединяет вместе такую массу рабочих, доводит притеснения до такой степени, что становится невозможным... особо каждый случай. Создаются общие правила, составляется закон об отношении рабочих к фабрикантам, закон, обязательный для всех. И в этом законе потворство интересам хозяина закрепляется уже государственною властью. На место несправедливости отдельных чиновников, становится несправедливость самого закона. Появляются, напр., такие правила, что рабочий за прогул не только теряет заработок, но платит еще штраф, а хозяин, посылая гулять рабочего, ничего не платит ему; что хозяин может рассчитать рабочего за грубость, а рабочий не может по той же причине уйти от него; что хозяин в праве самовольно налагать штрафы, вычет или требовать сверхсрочной работы и т. л. Все эти примеры показывают нам, каким образом фабрика усиливает эксплоатацию рабочих и делает эту эксплоатацию всеобщей, делает из нее целый «порядок». Рабочему волей-неволей приходится уже теперь иметь дело не с отдельным хозяином и его волей и притеснением, а с произволом и притеснением всего класса хозяев. Рабочий видит, что его угнетатели — не какой-нибудь один капиталист, а весь класс капиталистов, потому что у всех заведений одинаковый порядок эвсплоатации, отдельному капиталисту нельзя даже отступить от этого порядка; если бы он вздумал, напр., сократить рабочее время, ему обошлись бы дороже товары, чем его соседу, другому фабриканту, который заставляет рабочего за ту же плату работать больше. Чтобы добиться улучшения своего положения, рабочему приходится теперь иметь дело с целым общественным устройством, направленным к эксплоатации труда капиталом. Против рабочего стоит уже не отдельная несправедливость одного какого-нибудь чиновника, а несправедливость самой государственной власти, которая берет под свою защиту весь класс капиталистов и издает обязательные для всех законы в пользу этого класса. Таким образом борьба фабричных рабочих с фабрикантами неизбежно превращается в борьбу против всего класса капиталистов, против всего общественного устройства, основанного на эксплоатации труда капиталом. Поэтому борьба рабочих и приобретает общественное значение, становится борьбой от лица всех трудящихся против всех классов, живущих чужим трудом. Поэтому борьба рабочих открывает собою новую эпоху русской истории и является зарей освобождения рабочих.

На чем же держится господство класса капиталистов над всей массой рабочего люда? На том, что в руках капиталистов, в их частной собственности находятся все фабрики, заводы, рудники, машины, орудия труда; на том, что в их руках громадные количества земли (из всей земли Евр. России более 1/3 принадлежит землевладельцам, число которых не составляет полумиллиона). Рабочие, сами не имея никаких орудий труда и материалов, должны продавать свою рабочую силу капиталистам, которые платят рабочим только то, что необходимо на содержание их, и весь излишек, производимый трудом, кладут себе в карман; они уплачивают таким образом только часть потребленного им на работу времени и присваивают себе остальную часть. Все увеличение богатства, происходящее от соединенного труда массы рабочих или улучшений в производстве, достается классу капиталистов, и рабочие, трудясь из поколения в поколение, остаются такими же неимущими пролетариями. Поэтому есть только одно средство положить конец эксплоатации труда капиталом, именно: уничтожить частную собственность на орудия труда, передать все фабрики, заводы, рудники, а также все крупные имения и т. п. в руки всего общества и вести общее социалистическое производство, направляемое самими рабочими. Продукты, производимые общим трудом, будут тогда итти в пользу самих трудящихся, а производимый ими излишек над их содержанием будет служить для удовлетворения потребностей самих рабочих, для полного развития всех их способностей и равноправного пользования всеми приобретениями науки и искусства. В программе и указано поэтому, что только этим может окончиться борьба рабочего класса с капиталистами. А для этого необходимо, чтобы политическая власть, т.-е. власть управления государством, из рук правительства, находящегося под влиянием капиталистов и землевладельцев, или из рук правительства, состоящего прямо из выборных представителей капиталистов, перешла в руки рабочего класса.

Такова конечная цель борьбы рабочего класса, таково условие его полного освобождения. К этой конечной цели должны стремиться сознательные, объединенные рабочие; но у нас в России они встречают еще огромные препятствия, мешающие им вести борьбу за свое освобождение.

А. 5. Борьбу с господством класса капиталистов ведут в настоящее время уже рабочие всех европейских стран, а также рабочие Америки и Австралии. Соединение и сплочение рабочего класса не ограничивается пределами одной страны или одной национальности: рабочие партии разных государств громко заявляют о полной одинаковости (солидарности) интересов и целей рабочих всего мира. Они собираются вместе на общие конгрессы, выставляют общие требования к классу капиталистов всех стран, учреждают международный праздник всего объединенного, стремящегося к своему освобождению пролетариата (1 мая), сплачивая рабочий класс всех национальностей и всех стран в одну великую рабочую армию. Это объединение рабочих всех стран вызывается необходимостью, тем, что класс капиталистов, господствующий над рабочими, не ограничивает своего господства одной страной. Торговые связи между различными государствами становятся все теснее и обширнее; капитал переходит постоянно из одной страны в другую. Банки, — эти громадные склады капиталов, собирающие его отовсюду и распространяющие в ссуду капиталистам, — становятся из национальных международными, собирают капиталы из всех стран, распределяют их капиталистам Европы и Америки. Громадные акционерные компании устраиваются уже для заведения капиталистических предприятий не в одной стране, а в нескольких сразу; появляются международные общества капиталистов. Господство капитала международно. Вот почему и борьба рабочих всех стран за освобождение имеет успех лишь при совместной борьбе рабочих против международного капитала. Вот почему товарищем русского рабочего в борьбе против класса капиталистов является рабочий немец, и рабочий поляк, и рабочий француз, точно так же, как врагом его являются капиталисты и русские, и польские, и французские. Так, последнее время иностранные капиталисты особенно охотно переносят свои капиталы в Россию, строят в России отделения своих фабрик и заводов и основывают колонии для новых предприятий в России. Они жадно набрасываются на молодую страну, в которой правительство так благосклонно и угодливо капиталу, как нигде; в которой они находят рабочих менее объединенных, менее способных к отпору, чем на западе, в которой жизненный уровень рабочих, а потому и их заработная плата гораздо ниже, так что иностранные капиталисты могут получать громадные, неслыханные у себя на родине барыши. Международный капитал протянул уже свою руку и на Россию. Русские рабочие протягивают руки международному рабочему движению.

А. 6. Мы говорили уже о том, как крупные фабрики и заводы доводят до высшей степени гнет капитала над трудом, как они создают целую систему приемов эксплоатации; как рабочие, восставая против капитала, неизбежно приходят к необходимости объединения всех рабочих, к необходимости совместной борьбы всего рабочего класса. В этой борьбе против класса капиталистов рабочие сталкиваются с общими государственными законами, которые берут под свою охрану капиталистов и их интересы.

Но ведь, если рабочие, соединяясь вместе, оказываются в силах вынуждать уступки капиталистов, давать им отпор, то рабочие могли бы точно так же своим объединением влиять на государственные законы, добиваться их изменения. Так и поступают рабочие всех других стран, но русские рабочие не могут прямо влиять на государство. Рабочие поставлены в России в такие условия, при которых они лишены самых простых гражданских прав. Они не смеют ни собираться, ни обсуждать своих дел совместно, ни устраивать союзов, ни печатать свои заявления, другими словами, не только государственные законы составлены в интересах класса капиталистов, но они прямо лишают рабочих всякой возможности влиять на эти законы и добиться их изменения. Происходит это от того, что в России (и только в одной России из всех европ. госуд.) сохраняется до сих пор неограниченная власть самодержавного правительства, то-есть такое государственное устройство, при котором издавать законы, обязательные для всего народа, может один только царь по своему усмотрению, а исполнять эти законы могут одни только чиновники, назначаемые им. Граждане лишены всякого участия в издании законов, обсуждении их, предложении Новых, требовании отмены старых. Они лишены всякого права требовать отчета от чиновников, проверять их действия, обвинять пред судом. Граждане лишены даже права обсуждать государственные дела: они не смеют устраивать собрания или союзы без разрешения тех же чиновников. Чиновники являются таким образом в полном смысле слова безответственными; они составляют как бы касту, особую, поставленную над гражданами. Безответственность и произвол чиновников и полная безгласность самого населения порождают такие вопиющие злоупотребления власти чиновников и такое нарушение прав простого народа, какое едва ли возможно в любой азиатской стране. Таким образом по закону русское правительство является совершенно неограниченным, оно считается как бы совершенно независимым от народа, стоящим выше всех сословий и классов. Но если бы это было действительно так, отчего бы и закон и правительство во всех столкновениях рабочих с капиталистами становились на сторону капиталистов? Отчего бы капиталисты встречали все больше поддержки по мере того, как увеличивается их число, растет их богатство, и рабочие встречали все более и более сопротивлений и стеснений?

На самом деле правительство не стоит выше классов и берет под свою защиту один класс против другого, берет под свою защиту класс имущих против неимущих, капиталистов против рабочих. Неограниченное правительство не могло бы и управлять таким громадным государством, если бы оно не оказывало всяческих льгот и поблажек имущим классам, хотя по закону правительство является неограниченной и независимой властью, но на деле капиталисты и землевладельцы имеют тысячи способов влиять на правительство и на государственные дела. У них есть свои, законом признанные, сословные учреждения, дворянские и купеческие общества, комитет торговли и мануфактуры и тому подобное. Выборные представители их или прямо становятся чиновниками и принимают участие в управлении государством (напр., предводители дворянства) или приглашаются в качестве членов во все правительственные учреждения: напр., фабриканты по закону заседают в фабричных присутствиях (это начальство над фабричной инспекцией), выбирая туда своих представителей. Но этим прямым участием в управлении государством они не ограничиваются. В своих обществах они обсуждают государственные законы, вырабатывают проекты, и правительство по важному поводу спрашивает обыкновенно их мнение, оно предлагает им какой-нибудь проект и просит сделать на него замечания.

Капиталисты и землевладельцы устраивают еще русские* съезды, на которых обсуждают свои дела, изыскивая разные мероприятия на пользу своего класса, заявляют от лица всех дворян-помещиков, от «всероссийского купечества» ходатайства об издании новых законов и изменении старых. Свои дела они могут обсуждать в газетах, но как ни стесняет правительство печать своей цензурой, но отнять у имущих классов право обсуждать свои дела оно и думать не смеет. Они имеют всяческие ходы и доступы к высшим представителям государственной власти и легче могут обсуждать произвол низших чиновников, легко могут добиться отмены особенно стеснительных законов и правил. И если ни в одной стране в мире нет такого множества законов и правил, такой беспримерной полицейской опеки правительства, предусматривающей всякие мелочи и обезличивающей всякое живое дело — то ни в одной стране в мире не нарушаются так легко эти буржуазные правила и так легко не обходят эти полицейские законы по одному милостивому соизволению высшего начальства. А в этом милостивом соизволении никогда не отказывают [пропуск] Владычество безответств. чиновников, чем всякого вмешательства общества в правит, дела, чем охотнее представляет оно возможность [пропуск].

Б. 1. Этот пункт программы самый важный, самый главный, потому что он указывает, в чем должны состоять деятельность партии, защищающей интересы рабочего класса, и деятельность всех сознательных рабочих; он указывает, каким образом стремления социализма, стремления устранить вечную эксплоатацию человека человеком должны быть соединены с тем народным движением, которое порождается условиями жизни, созданными крупными фабриками и заводами. Деятельность партии должна состоять в содействии классовой борьбе рабочих. Задача партии состоит не в том, чтобы сочинить из головы какие-либо модные средства, помощи рабочим, а в том, чтобы примкнуть к движению рабочих, внести в него свет, помочь рабочим в этой борьбе, которую они уже сами начали вести, задача партии защищать интересы рабочих и представлять интересы всего рабочего движения. В чем же должна проявляться помощь рабочим в их борьбе?

Программа говорит, что эта помощь должна состоять, во-первых, в развитии классового самосознания рабочих. О том, как борьба рабочих с фабрикантами становится классовой борьбой пролетариата с буржуазией — мы уже говорили. Из сказанного нами тогда вытекает, что надо разуметь под классовым самосознанием рабочих: классовое самосознание рабочих есть понимание рабочими того, что единственное средство улучшить свое положение и добиться своего освобождения заключается в борьбе с классом капиталистов тех рабочих, которые созданы крупными фабриками и заводами. Далее самосознание рабочих означает понимание того, что интересы всех рабочих данной страны одинаковы, солидарны, что они все составляют один класс, отдельный от всех остальных классов общества. Наконец, классовое самосознание рабочих означает понимание рабочими того, что для достижения своих целей рабочим необходимо добиваться влияния на государственные дела, как добились и продолжают добиваться этого землевладельцы и капиталисты. Каким же путем приобретают рабочие понимание всего этого?

Рабочие приобретают его постоянно, почерпая его из той самой борьбы, которую они начинают вести с фабрикантами и которая все больше и больше развивается, становится резче, втягивает большее число рабочих по мере развития крупных фабрик и заводов. Было время, когда вражда рабочих против капитала выражалась только в смутном чувстве ненависти против своих эксплоататоров, в смутном сознании своего угнетения и рабства и в желании отомстить капиталистам. Борьба выражалась тогда в отдельных восстаниях рабочих, которые разрушали здание, ломали машины, били фабричное начальство и т. п. Это была первая начальная форма рабочего движения, и она была необходима, потому что ненависть к капиталисту всегда и везде являлась первым толчком к пробуждению в рабочих стремления к защите себя.

Но из этой первоначальной формы русское рабочее движение уже выросло. Вместо смутной ненависти к капиталисту рабочие стали уже понимать враждебность интересов класса рабочих и класса капиталистов. Вместо неясного чувства угнетения они стали уже разбирать чем именно и как именно давит их капитал, и восстают против той или другой формы угнетения, ставя предел давлению капитала, защищая себя от алчности капиталиста. Вместо мести капиталистам, они переходят теперь к борьбе за уступки, они начинают выставлять одно требование за другим к классу капиталистов и требуют себе улучшения условий работы, повышения платы, сокращения рабочего дня. Каждая стачка сосредоточивает все внимание и все усилия рабочих то на одном, то на другом условии, в которые поставлен рабочий класс. Каждая стачка вызывает обсуждение этих условий, помогает рабочим оценить их, разобраться, в чем состоит тут давление капитала, какими средствами можно бороться против этого давления. Каждая стачка обогащает опыт всего рабочего класса. Если стачка удачна, она показывает ему силу объединения рабочих и побуждает других воспользоваться успехом товарищей. Если она неудачна, она вызывает обсуждение причин неуспеха и изыскание лучших приемов борьбы. В этом начавшемся теперь повсюду в России переходе рабочих к неуклонной борьбе за свои насущные нужды, борьбе за уступки, за лучшие условия жизни, заработка и рабочего дня, заключается громадный шаг вперед, сделанный русскими рабочими, и на эту борьбу, на содействие ей должно быть обращено, поэтому, главное внимание с.-д. партии и всех сознательных рабочих. Помощь рабочим должна состоять в указании тех наиболее насущных нужд, на удовлетворение которых должна итти борьба, — в разборе тех причин, которые особенно ухудшают положение тех или других рабочих, в разъяснении фабричных законов и правил, нарушение которых (и обманные уловки капиталистов) так часто подвергают рабочих двойному грабежу. Помощь должна состоять в том, чтобы точнее и определеннее выразить требования рабочих и публично выставить их, в том, чтобы выбрать на и лучший момент для сопротивления, в том, чтобы выбрать способ борьбы, обсудить положение и силы обеих борющихся сторон, обсудить, нельзя ли избрать еще лучшего способа борьбы (прием: вроде, может быть, письма к фабриканту, или обращения к инспектору, или к врачу, смотря по обстоятельствам) или прямо следует перейти к стачке и. т. д. Мы сказали, что переход русских рабочих к такой борьбе указывает на сделанный ими громадный шаг вперед. Эта борьба ставит (выводит) рабочее движение на прямую дорогу и служит верным залогом его дальнейшего успеха. На этой борьбе массы рабочего люда учатся, во-первых, распознавать и разбирать один за другим приемы капиталистической эксплоатации, соображать их и с законом, и с своими жизненными условиями и с интересами класса капиталистов. Разбирая отдельные формы и случаи эксплоатации, рабочие научаются понимать значение и сущность эксплоатации в ее целом, научаются понимать тот общественный строй, который основан на эксплоатации труда капиталом. Во-вторых, на этой борьбе рабочие пробуют свои силы, учатся объединению, учатся понимать необходимость и значение его. Расширение этой борьбы и учащение столкновений ведет неизбежно к расширению борьбы, к развитию чувства единства, чувства своей солидарности сначала среди рабочих данной местности, затем среди рабочих всей страны, среди всего рабочего класса. В-третьих, эта борьба развивает политическое значение рабочих. Масса рабочего люда поставлена условиями самой жизни в такое положение, что они (не могут) не имеют ни досуга, ни возможности раздумывать о каких-нибудь государственных вопросах. Но борьба рабочих с фабрикантами за их повседневные нужды сама собой и неизбежно наталкивает рабочих на вопросы государственные, политические, на вопросы о том, как управляется русское государство, как издаются законы и правила и чьим интересам они служат. Каждое фабричное столкновение необходимо приводит рабочих к столкновению с законами и представителями государственной власти. Рабочие слушают тут впервые «политические речи». Сначала хотя бы от- фабричных инспекторов, разъясняющих им, что уловка, посредством которой их дожал фабрикант, основана на точном смысле правил, утвержденных надлежащей властью и оставляющих на произвол фабриканта дожимать рабочих — или что притеснения фабриканта вполне законны, потому что фабрикант пользуется только своим правом, опирается вот на такой-то закон, утвержденный государственной властью, и охраняется ей. К политическим объяснениям г.г. инспекторов прибавляются иногда еще более полезные «политические объяснения» г. министра, напоминающего рабочим о чувствах «христианской любви», которой они обязаны фабрикантам за то, что фабриканты наживают миллионы на счет труда рабочих. После к этим объяснениям представителей государственной власти и к непосредственному знакомству рабочих с тем, в чью пользу эта власть действует, присоединяются еще листки или другие объяснения социалистов, так что рабочие вполне уже получают на такой стачке свое политическое воспитание. Они учатся понимать не только особые интересы рабочего класса, но и особое место, занимаемое рабочим классом в государстве. И так, вот в чем должна состоять эта помощь, которую может оказать с.-д. партия классовой борьбе рабочих в развитии классового самосознания рабочих посредством содействия им в борьбе за свои наиболее насущные нужды. Вторая помощь должна состоять, как говорится в программе, в содействии организации рабочих. Та борьба, которую мы сейчас описали, требует необходимо организации рабочих. Организация становится необходимой и для стачки, чтобы успешнее вести ее, и для сборов в пользу стачечников, и для устройства рабочих касс, и для агитации среди рабочих, распространения среди них листков или объявлений, воззваний и т. п. Еще более необходима организация, чтобы защитить себя от преследования полиции и жандармерии, чтобы скрыть от них все соединения рабочих, все их сношения, чтобы устроить им доставку книг, брошюр, газет и т. д. Помощь во всем этом — такова 2-я задача партии. 3-я состоит в указании настоящей цели борьбы, т.-е. в разъяснении рабочим того, в чем состоит эксплоатация труда капиталом, на чем она держится, каким образом частная собственность на землю и орудия труда ведет к нищенству рабочих масс, заставляет их продавать свой труд капиталистам и отдавать им даром весь излишек, производимый трудом, рабочего сверх его содержания, в разъяснении, далее, того, как эта эксплоатация неизбежно ведет к классовой борьбе рабочих с капиталистами, каковы условия эксплоатационной борьбы и ее конечные цели — одним словом в разъяснении того, что вкратце указано было в этой программе.

Б. 2. Что это значит, что борьба рабочего класса есть борьба политическая? Это значит, что рабочий класс не может вести борьбу за свое освобождение, не добиваясь влияния на государственные дела, на управление государством, на издание законов. Необходимость этого влияния давно уже поняли русские капиталисты, и мы показали, каким образом они, несмотря на всяческие запрещения полицейских законов, сумели найти себе тысячи способов влияния на государственную власть, и эта власть служит интересам класса капиталистов. Отсюда само собой следует, что и рабочему классу невозможно вести своей борьбы, невозможно даже добиться постоянного улучшения своей участи помимо влияния на государственную власть. Мы уже говорили, что борьба рабочих с капиталистами неизбежно приведет их к столкновению с правительством, и правительство само из всех сил старается доказать, что только борьбой и соединенным сопротивлением они могут повлиять на государственную власть. Особенно наглядно показывают это те крупные стачки, которые были в России в 1885 — 1886 г.г. Правительство сейчас же занялось правилами о рабочих, тотчас же издало новые законы о фабричных порядках, уступив... настоятельным требованиям рабочих (напр., введены были правила по ограничению штрафов и о правильной расплате), точно так же и теперешние (96 г.) стачки опять-таки вызвали немедленно участие правительства, и правительство уже поняло, что ему нельзя ограничиться арестами и высылками, что смешно потчевать рабочих глупыми наставлениями о благородстве фабрикантов (см. циркуляр министра финансов Витте к фабричн. инспектор. Весна 1896 г.) Правительство увидело, что соединенные рабочие представляют из себя силу, с которой приходится считаться, и вот оно предприняло уже пересмотр фабрич. законов и созывает в Спб. съезд старших фабричных инспекторов, чтобы обсудить вопрос о сокращении рабочего дня и о других неизбежных уступках рабочим. Таким образом мы видим, что борьба рабочего класса с классом капиталистов необходимо должна быть борьбой политической, потому что эта борьба действительно оказывает уже теперь влияние на государственную власть, приобретает политическое значение. Но чем дальше развивается рабочее движение, тем яснее, резче выступает и чувствуется полная политическая бесправность рабочих, о которой мы говорили раньше, полная невозможность для рабочих открытого и прямого влияния на государственную власть. Поэтому самым насущным требованием рабочих и первой задачей влияния рабочего класса на государственные дела должно быть достижение политической свободы, т.-е. прямого, обеспеченного законами (конституцией) участия всех граждан в управлении государством, обеспечение за всеми гражданами права свободно собираться, обсуждать свои дела, влиять на государственные дела союзами и печатью. Достижение политической свободы становится «насущным делом рабочих», потому что без нее рабочие не имеют и не могут иметь никакого влияния на государственные дела и таким образом неизбежно остаются бесправным, униженным, бессловесным классом. И если даже теперь, когда борьба рабочих и сплочение их только еще начинаются, правительство спешит уже сделать уступки рабочим, чтобы остановить дальнейший рост движения, то нет сомнения, что когда рабочие сплотятся и объединятся под руководством одной политической партии, они сумеют заставить правительство сдаться, сумеют завоевать себе и всему русскому народу политическую свободу!

В предыдущих частях программы было указано, какое место занимает рабочий класс в современном обществе и современном государстве, какова цель борьбы рабочего класса и в чем состоит задача партии, представляющей интересы рабочих. При неограниченной власти правительства в России нет и не может быть явных политических партий, но есть политические направления, выражающие интересы других классов и оказывающие влияние на общественное мнение и на правительство. Поэтому, чтобы выяснить положение с.-д. партии, необходимо теперь указать отношение ее к остальным политическим направлениям в русском обществе, чтобы рабочие определили, кто может быть их союзником, до каких пределов, и кто их враг. Это и указывается в 2-х следующих пунктах программы.

Б. 3. Программа объявляет, что союзниками рабочих являются, во-первых, все те слои общества, которые выступают против неограниченной власти самодержавного правительства. Таким образом эта неограниченная власть есть главное препятствие в борьбе рабочих за свое освобождение, то отсюда само собою следует, что прямой интерес рабочих требует поддержки всякого общественного движения против абсолютизма (абсолютный — значит неограниченный; абсолютизм — неограниченная власть правительства). Чем сильнее развивается капитализм, тем глубже становятся противоречия между этим чиновничьим управлением и интересами самих имущих классов, интересами буржуазии. И с.-д. партия объявляет, что она будет поддерживать все слои и разряды буржуазии, выступающие против неограниченного правительства.

Для рабочих бесконечно выгоднее прямое влияние буржуазии на государственные дела, чем теперешнее ее влияние через посредство оравы продажных и бесчинствующих чиновников. Для рабочих гораздо выгоднее открытое влияние буржуазии на политику, чем теперешнее, прикрытое якобы всесильным «независимым» правительством, которое пишется «божией милостью» и раздает «свои милости» страждущим и трудолюбивым землевладельцам и бедствующим и угнетенным фабрикантам. Рабочим нужна открытая борьба с классом капиталистов, чтобы весь русский пролетариат мог видеть, за какие интересы ведут борьбу рабочие, мог учиться, как следует вести борьбу — происки и стремления буржуазии не прятались в прихожих великих князей, в гостиных сенаторов и министров, в закрытых от всех департаментских канцеляриях, чтобы оно выступило наружу и раскрыло глаза всем и каждому на то, кто на самом деле внушает правительственную политику и к чему стремятся капиталисты и землевладельцы. Поэтому, долой все, что прикрывает теперешнее влияние класса капиталистов, поэтому — поддержка всех и всяких представителей буржуазии, выступающих против чиновничества, чиновничьего управления, против неограниченного правительства! Но, объявляя о своей поддержке всякого общественного движения против абсолютизма, с.-д. партия признает, что она не отделяет себя от рабочего движения, потому что у рабочего класса свои особые интересы, противоположные интересам всех других классов. Оказывая поддержку всем представителям буржуазии в борьбе за политическую свободу, рабочие должны помнить, что имущие классы могут лишь временно быть их союзниками, что интересы рабочих и капиталистов не могут быть принижены, что устранение неограниченной власти правительства нужно рабочим лишь для того, чтобы открыто и широко повести свою борьбу с классом капиталистов. Далее с.-д. партия объявляет, что будет оказывать поддержку всем восстающим против класса привилегированных дворян-землевладельцев (дворяне-помещики считаются в России первым сословием в государстве. Остатки их крепостной власти над крестьянами до сих пор угнетают массу народа)** (платить выкуп за освобождение из-под власти#). Крестьяне остаются еще прикрепленными к земле, чтобы господа- помещики не могли испытывать недостаток в дешевых и покорных батраках. Крестьяне до сих пор, как бесправные, несовершеннолетние, отданы на произвол чиновников, оберегающих чиновничий карман, вмешивающихся в крестьянскую жизнь, чтобы крестьяне «исправно» платили выкуп или оброки крепостникам-помещикам, чтобы они не смели «уклоняться» от работы на помещиков, не смели, напр., переселяться и этим заставить, пожалуй, помещиков нанимать рабочих со стороны, не таких дешевых и не так задавленных нуждой. Закабаляя миллионы и десятки миллионов крестьян в службу себе и поддерживая их бесправность, г.р. помещики пользуются за эту доблесть высшими государственными привилегиями. Дворянами-землевладельцами замещаются главным образом высшие государственные должности (да и по закону дворянское сословие пользуется наибольшим правом на государственную службу); знатные помещики стоят ближе всего к двору и прямее и легче всех склоняют на свою сторону политику правительства. Они пользуются своей близостью к правительству, чтобы грабить государственную казну и получать из народных денег подарки и подачки в миллионах рублей, то в виде крупных поместий, раздаваемых за службу, то в виде «уступок».

Примечания:

* Всероссийские? Прим. ред.

** Крестик, отмечает, очевидно, сноску, из которой уцелела лишь последняя, поставленная в скобки фраза. Прим. ред.

 

 

В. И. Ленин — руководитель большевистской фракции IV Государственной Думы.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Помещаемые ниже две речи «К вопросу о национальной политике» и «К вопросу о смете министерства земледелия» были произнесены мною в IV Гос. Думе и написаны Вл. Ильичем.

Деятельность думской фракции с.-д. большевиков постоянно обсуждалась и направлялась нашим партийным центром. Эти две речи явились серьезным и ходом нашей фракции, а стало быть и нашей партии., против царского правительства в его национальной политике и политике по отношению к крестьянам. В И. не довольствовался тем, что эти две речи он со мною основательным образом обсудил, но в данном случае, как и во всех других, потребовал от нас присылки всех материалов министерства, в которых обычно тщательно скрывалось истинное положение дел и все изображалось в состоянии благополучия. Фракция же в своей деятельности должна была вскрывать все язвы самодержавного строя. Но для подготовки к выступлениям в Думе не так просто было доставать необходимый материал: круг интеллигенции, обслуживавший нас в думской раб те, был весьма невелик, а через нее главным образом и добывался этот материал. Да к тому лее наше внимание часто отвлекалось от думских вопросов обслуживанием рабочего движения в Питере, в провинции, поддержкой «Правды» и т. п. Все же материалы мы раздобыли и переслали их Владимиру Ильичу, они-то послужили ему для составления этих двух речей. Мы имели в виду эти два вопроса огромной государственной важности развить до такой степени, чтобы создать вокруг них движение, с одной стороны. подавленных национальностей и, с другой, угнетенного крестьянства.

Что касается первого вопроса, то наше выступление в Гос. Думе создало тогда большую тревогу, которой мы сами не ожидали. В ответ на него было выступление всех лидеров реакционных националистических фракций IV Гос. Думы, старавшихся всячески умалить значение тех фактов и объяснений, которые были в этих речах. Но черносотенцам этого было недостаточно: после перерыва и совещания, октябристы решили выпустить самого Родзянко, который, обращаясь в мою сторону, сказал, что никакого национального угнетения нет ни в Екатеринославской, ни в других губерниях и что там крестьяне «свободно живут и учатся русскому языку».

Эти выступления создали движение в стране и вскоре со стороны мелкобуржуазной интеллигенции украинской, латышской, эстонской, финляндской, киргизской и других стали поступать к нам обильные материалы по этим вопросам, но они уже запоздали. Обсуждая с Владимиром Ильичем речь по аграрному вопросу, мы имели в виду развить ее так, чтобы закончить предложением крестьянству организовать крестьянские комитеты на предмет обсуждения вопросов об отобрании помещичьей земли в пользу крестьян и вообще о национализации всей земли. При этом Владимир Ильич говорил, что после того, как будут затронуты интересы самого дикого реакционного дворянства, фракции нужно будет подготовиться к аресту.

Во время этих обсуждений присутствовала и Надежда Константиновна, она упрекнула Владимира Ильича за знаменитые «пятки» и «тройки» в 1905 г., на что Вл. Ильич серьезным тоном сказал, что в будущей революции, может быть, будут и «десятки» вооруженных крестьян, которые проучат помещиков, а 1905 год был только пробой.

Когда я докладывал фракции о предполагаемых планах развития нашей деятельности вокруг двух важнейших вопросов, — национального и крестьянского, — которые должны завершиться предложением организации крестьянских комитетов для отобрания помещичьих земель, а также и о возможности ареста фракции в результате нашей деятельности, сообщение это очень заинтересовало всех членов, и тогда же фракция решила, упорядочив всю свою работу, подготовиться к выступлению в Думе, но не давать правительству внешних поводов для ареста фракции.

События развивались не по нашему плану, и, прежде чем мы подошли к организации крестьянских комитетов, вся фракция была арестована, правда, совсем по другому поводу.

Вот маленькая историческая справка о появлении двух речей, проработанных вместе с Владимиром Ильичем. Если представится возможность, я постараюсь изложить историю всей нашей думской и революционной деятельности за время существования с.-д. фракции большевиков IV Гос. Думы.

Г. И. Петровский.

 

I.

К вопросу о национальной политике.

Я хочу остановиться на политике нашего правительства по национальному вопросу. В области тех вопросов, которые «подведомственны» у нас министерству внутренних дел, это — один из весьма важных. С тех пор, как Гос. Дума обсуждала последний раз смету этого министерства, национальный вопрос в России нашими командующими классами выдвигается на очередь и обсуждается все более и более.

Дело Бейлиса еще и еще раз обратило внимание всего цивилизованного мира на Россию, раскрыв позорные порядки, которые царят у нас. Ничего похожего на законность в России нет и следа. Все позволено администрации и полиции для бесшабашной и бесстыдной травли евреев — все позволено вплоть до прикрытия и сокрытия преступления. Именно таков был итог дела Бейлиса, которое показало теснейшую и интимнейшую связь ме…*

Чтобы показать, что я не преувеличиваю, говоря о погромной атмосфере, которой дышит Россия, можно привести свидетельство самого «благонадежного», самого консервативного «делающего министров» писателя, именно, князя Мещерского. Вот приводимый им в его журнале «Гражданин» отзыв «русского человека из Киева»:

«Наша атмосфера жизни душит нас: куда ни пойдешь, везде шопот заговора, везде пахнет жаждою крови, везде вонь доносов, везде ненависть, везде ропот, везде стоны» тот политический воздух, которым Россия дышит. При такой атмосфере говорить или думать о праве, законности, конституции и подобных либеральных наивностях — просто смешно; — вернее было бы смешно, когда бы не было... серьезно!

Эта атмосфера чувствуется ежедневно всяким сколько-нибудь сознательным и внимательным человеком в нашей стране. Но не все имеют достаточно мужества, чтобы дать себе ясный отчет в значении этой погромной атмосферы. Почему царит у нас такая атмосфера? Почему может она царить? Только потому, что страна переживает на деле состояние плохо прикрытой гражданской войны. Кое для кого очень неприятно сознаться в этой истине, кое-кому хочется надеть на это явление покрывало. Наши либералы, и прогрессисты, и кадеты особенно любят сшивать такое покрывало из лоскутков совсем почти «конституционных» теорий. Но я позволяю себе думать, что нет более вредной, более преступной для народных представителей вещи, как распространение с трибуны Г. Думы «нас возвышающего обмана».

Вся политика правительства по отношению к евреям и другим — извините за «правительственное» выражение — «инородцам» сразу станет понятной, естественной, неизбежной, если взглянуть правде в лицо и признать несомненный факт, что страна переживает состояние плохо прикрытой гражданской войны. Правительство не управляет, а воюет.

Если оно выбирает «истинно-русские», погромные средства для войны, то это потому, что других в его распоряжении нет. Всякий защищается как может. Пуришкевич и его друзья не мо(гут)жет защищаться иначе, как «погромной» политикой, ибо другой в его распоряжении нет. Тут нечего вздыхать, тут нелепо отделываться словами о конституции или о праве или о системе управления, — тут дело просто в интересах класса Пуришкевича и Компании, в трудном положении этого класса.

Либо «сосчитаться» решительно и не на словах только с этим классом, либо признать неизбежность и неустранимость «погромной» атмосферы во всей политике России. Либо мириться с этой политикой, либо поддерживать народное, массовое и прежде всего пролетарское движение против нее. Либо — либо. Середины тут быть не может.

В России даже правительственная, то-есть заведомо преувеличенная и подделанная сообразно «видам правительства» статистика считает во всем населении страны только 43% великоруссов. Великоруссов в России меньше половины населения. Даже малорос(с)ов или украинцев у нас официально, устами «самого» Столыпина зачислили к «инородцам». Значит «инородцев» в России 57% населения, т.-е. большинство населения, почти 3/5, а в действительности, наверное, свыше трех пятых. Я выбран в Г. Думу от Екатеринославской губернии, в которой подавляющее большинство населения состоит из украинцев. Запрещение чествования Шевченко было такой превосходной, великолепной, на редкость счастливой и удачной мерой с точки зрения агитации против правительства, что лучшей агитации и представить себе нельзя. Я думаю, все наши лучшие социал-демократические агитаторы против правительства никогда не достигли бы в такое короткое время таких головокружительных успехов, каких достигла в противоправительственном смысле эта мера. После этой меры миллионы и миллионы «обывателей» стали превращаться в сознательных граждан и убеждаться в правильности того изречения, что Россия есть «тюрьма народов».

Наши правые партии и наши националисты так усердно кричат теперь против «мазепинцев», наш знаменитый Бобринский с таким великолепным рвением демократа защищает украинцев от притеснения австрийским правительством, — как будто бы Бобринский хотел записаться в австрийскую социал-демократическую партию. Но если «мазепинством» называют влечение к Австрии и предпочтение ее политических порядков, то Бобринский, пожалуй, окажется не из последних «мазепинцев»: ибо Бобринский жалуется и шумит по поводу притеснения украинцев в Австрии!!. Подумайте только, каково это читать или слышать русским украинцам, хотя бы жителям представляемой мной Екатеринославской губернии! Если «сам» Бобринский, если националист Бобринский, если граф Бобринский, если помещик Бобринский, если заводчик Бобринский, если знакомый с самой высокой знатью (почти со «сферами») Бобринский находит несправедливым и утеснительным положение инонациональных меньшинств в Австрии, где нет ничего похожего ни на позорную черту еврейской оседлости, ни на гнусные высылки евреев по капризу самодуров-губернаторов, ни на изгнание из школ родного языка, — то что же сказать об украинцах в России?? Что сказать о прочих «инородцах» в России??.

Неужели Бобринский и прочие националисты, а равно и правые, не замечают, что они будят среди «инородцев» России, то есть среди 3/5 населения России сознание отсталости России даже по сравнению с наиболее отсталой из европейских стран, Австрией??

Дело все в том, что положение России, управляемой Пуришкевичами или, вернее: стонущей под сапогом Пуришкевичей, так оригинально, что речи националиста Бобринского превосходно поясняют и разжигают социал-демократическую агитацию.

Старайтесь, старайтесь, сиятельный заводчик и помещик Бобринский: вы, наверное, поможете нам пробудить, просветить и встряхнуть украинцев и австрийских, и российских!! Я слышал в Екатеринославе от нескольких украинцев, что они хотят послать благодарственный адрес графу Бобринскому за успешную пропаганду в пользу отделения Украины от России. И я не удивился, услыхав это. Я видел агитационные листки, в которых на одной стороне был указ о запрещении чествовать Шевченко, а на другой — цитаты из красноречивых речей Бобринского в пользу украинцев. Я посоветовал послать эти листки Бобринскому, Пуришкевичу и прочим министрам.

Но если Пуришкевич и Бобринский являются первоклассными агитаторами в пользу преобразования России в демократическую республику, то наши либералы и в том числе кадеты желают скрыть от населения свое согласие по некоторым основным вопросам национальной политики с Пуришкевичами. Говоря о смете министерства внутр. дел, ведущего всем известную национальную политику, я бы не исполнил своего долга, если бы не коснулся этого согласия партии к.-д. с принципами мин — ва вн. дел.

В самом деле, не ясно ли, что, кто желает быть... скажем мягко... в «оппозиции» к мин — ву вн. дел, тот должен знать и идейных союзников этого министерства из лагеря кадетов.

По сообщению газеты «Речь», в С.-Петербурге была 23 — 25 марта текущего года очередная конференция партии к.-д. или «партии народной свободы».

Национальные вопросы, — пишет «Речь» (№ 83), — обсуждались... особенно оживленно. Киевские депутаты, к которым примкнули Н. В. Некрасов и А. М. Колюбакин, указывали, что национальный вопрос есть назревающий крупный фактор, которому необходимо пойти навстречу более решительно, чем это было прежде. Ф. Ф. Кокошкин указал, однако, что и программа и предыдущий политический опыт требуют очень осторожного обращения с «растяжимыми формулами» политического самоопределения «национальностей».

Так излагает дело «Речь». И хотя это изложение нарочно составлено так, чтобы поменьше читателей могли понять суть дела, а все же эта суть ясна для всякого внимательного я думающего человека; «Киевская Мысль», сочувствующая кадетам и проводящая их взгляды, передает речь Кокошкина с добавлением такой мотивировки: «Ибо это может повести к распаду государства».

Смысл речи Кокошкина был, несомненно, таков. Точка зрения Кокошкина победила у кадетов даже самый робкий демократизм Некрасовых и Колюбакиных. Точка зрения Кокошкина есть точка зрения великорусского либерально-буржуазного националиста, который отстаивает привилегии великоруссов (хотя они — меньшинство в России), отстаивает рука об руку о министерством внутренних дел. Кокошкин «теоретически» защищал политику мин-ва вн. дел, — вот в чем суть, вот в чем гвоздь дела.

«Осторожнее с «политическим самоопределением» наций! Как бы оно не повело к распаду государства!» — вот содержание национальной политики Кокошкина, вполне совпадающее с основной линией политики мин-ва вн. дел. Но Кокошкин и прочие вожди кадетов — не дети. Они прекрасно знают изречение: «Не человек для субботы, а суббота для человека». Не народ для государства, а государство для народа. Кокошкин и другие вождя кадетов — не дети. Они прекрасно понимают, что государство у нас есть (на деле) класс Пуришкевичей. Целость государства есть целость класса Пуришкевичей. Вот о чем заботятся Кокошкины, если посмотреть прямо на суть их политики, сняв о нее дипломатические прикрытия.

Для наглядного пояснения позволю себе привести простой пример. Известно, что в 1905 году Норвегия отделилась от Швеции вопреки горячим протестам шведских помещиков, грозивших войной. К счастью, в Швеции крепостники не всесильны, как в России, и войны не вышло. Норвегия, имея меньшинство населения, мирно отделилась от Швеции, демократически, культурно, а не так, как хотелось крепостникам и военной партии. Что же? Проиграл ли народ? Проиграли ли интересы культуры? или интересы демократии? интересы рабочего класса от такого отделения??

Нисколько! И Норвегия, и Швеция принадлежат к числу несравненно более культурных стран, чем Россия, — между прочим, именно потому, что они сумели демократически применить формулу «политического самоопределения» наций. Разрыв насильственной связи означал усиление добровольной экономической связи, усиление культурной близости, усиление взаимоуважения между этими двумя столь близкими по языку и проч. народами. Общность, близость шведского и норвежского народов на деле выиграла от отделения, ибо отделение было разрывом насильственных связей.  Из этого примера, надеюсь, ясно, что Кокошкин и партия к. д. стоят вполне на точке зрения мин-ва вн. дел, когда пугают нас «распадом государства» и призывают к «осторожному обращению» с вполне ясной и во всей международной демократии бесспорной формулой «политического самоопределения» национальностей. Мы, социал-демократы, — враги всякого национализма и сторонники демократического централизма. Мы — противники партикуляризма, мы убеждены, что при прочих равных условиях крупные государства гораздо успешнее, чем мелкие, могут решить задачи экономического прогресса и задачи борьбы пролетариата с буржуазией. Но мы ценим связь только добровольную, а никогда не насильственную. Везде, где мы видим насильственные связи между нациями, мы, нисколько не проповедуя непременно отделения каждой нации, отстаиваем безусловно и решительно право каждой нации политически самоопределиться, т.-е. отделиться.

Отстаивать, проповедывать, признавать такое право значит отстаивать равноправие наций, значит не признавать насильственных связей, значит бо . . . . . . . . . . **

 и отстаивания привилегий великороссов. А мы говорим: никаких привилегий ни одной нации, полное равноправие наций и сплочение, слияние рабочих всех наций.

Восемнадцать лет тому назад, в 1896 году, Лондонский международный конгресс рабочих и социалистических организаций принял решение по национальному вопросу, которое одно только указывает правильные пути и для стремлений в пользу действительной «народной свободы», и для социализма. Это решение гласит:

«Конгресс объявляет, что он выступает за полное право самоопределения всех наций и сочувствует рабочим всякой страны, страдающей в настоящее время под гнетом военного, национального или иного деспотизма. Конгресс призывает рабочих всех этих стран вступать в ряды сознательных рабочих всего мира, чтобы вместе с ними бороться за преодоление международного капитализма и за осуществление целей международной социал-демократии».

К единству рядов рабочих всех наций России зовем и мы, ибо только такое единство способно дать гарантии равноправия наций, свободы народа и интересов социализма.

Пятый год объединил рабочих всех наций России. Реакция старается разжечь национальную вражду. Либеральная буржуазия всех наций, а великорусская прежде всего и больше всего, борется за привилегии своей нации (например: польское коло против равноправия евреев в Польше) — борется за национальное обособление, за национальную исключительность и тем помогает политике нашего министерства внутр. дел.

А истинная демократия, с рабочим классом во главе, поднимает знамя полного равноправия наций и слияния рабочих всех наций в их классовой борьбе. С этой точки зрения мы отвергаем так наз. «культурно-национальную» автономию, то-есть разделение по национальностям школьного дела в одном государстве или изъятие школьного дела из ведения государства с передачей его отдельно организованным национальным союзам. Демократическое государство должно признавать автономию разных областей, особенно областей и округов с разным национальным составом населения. Такая автономия нисколько не противоречит демократическому централизму; напротив, лишь посредством автономии областей в большом и пестром по национальному составу государстве можно осуществить действительно демократический централизм. Демократическое государство безусловно должно признать полную свободу разных языков и отвергнуть всякие привилегии одного из языков. Демократическое государство не допустит подавления, майоризирования, ни единой национальности другою ни в одной области, ни в одной отрасли общественных дел.

Но отнимать школьное дело из рук государства и делить его по нациям, отдельно организованным в национальные союзы, это — вредная мера и с точки зрения демократии и еще больше с точки зрения пролетариата. Это повело бы лишь к упрочению обособленности наций, а мы должны стремиться к сближению их. Это повело бы к росту шовинизма, а мы должны итти к теснейшему союзу рабочих всех наций, к совместной борьбе их против всякого шовинизма, против всякой национальной исключительности, против всякого национализма. Школьная политика у рабочих всех наций едина: свобода родного языка, демократическая и светская школа.

Я закончу еще раз выражение признательности Пуришкевичу, Маркову 2 и Бобринскому за их успешную агитацию против всего государственного строя России, за их наглядные уроки о неизбежности превращения России в демократическую республику.

Примечание редакции.

Статья «К вопросу о национальной политике» не была использована т. Петровским целиком, а взята только принципиальная постановка этого вопроса и некоторые отдельные факты, на которые ссылался Владимир Ильич для обоснования своего взгляда на национальный вопрос.

Полностью отметить все те места из речи, которыми воспользовался т. Петровский нельзя, так как четыре страницы этой рукописи утеряны, а потому отмечаем только несколько мест, взятых из речи: 1) ссылка на дело Бейлиса; 2) указание на то, что «статистика считает во всем населении страны 43% великороссов» и большинство остального населения принадлежит к угнетенным народностям — «инородцам»; 3) в Австрии нет позорной черты еврейской оседлости; 4) партия к.-д. оказывает идейную поддержку мин-ву вн. дел в национальном вопросе; 5) в 1905 г. происшедшее отделение Норвегии от Швеции благоприятно отразилось на этих странах; 6) «либеральная буржуазия всех нации, а великорусская прежде всего борется за привилегии своей нации (пример: польское Коло против равноправия евреев)».

Тов. Петровский в своей речи обращался непосредственно к польским депутатам, указывая им на то, что они допускают у себя преследование евреев.

Все отмеченные места были использованы т. Петровским в прениях по смете мин-ства вн. дел, по поводу которых он произнес свою речь но национальному вопросу в духе партии с.-д. большевиков.

(См. «Правду» за 20/V — 1913 г.; стенографический отчет Гос. Думы 4-го созыва, сессия 1, заседание 51, 20/У 1913 г., стр. 1778 — 1792.)

Примечания:

* Из оригинала утеряны тов. Петровским один листок — страницы 3-я и 4-я; сохранилось приложение к 4-й странице, которое приводится здесь. Прим. ред.

** Из оригинала утерян тов. Петровским один листок — страницы 25 и 26. Прим. ред.

 

II.

К вопросу о слете м-ва земледелия.

Вернуть по снятии копии*.

Свою новую аграрную политику, политику усиленного и ускоренного разрушения общины при помощи земских начальников, политику поощрения отрубов наше правительство считает особенно большим успехом в своей борьбе с революцией. Совет Объединенного Дворянства еще в 1906 году, тотчас после революции, призвал правительство к насаждению частной поземельной собственности крестьян, чтобы поскорее создать слой богатых крестьян, которые бы встали на сторону помещиков против крестьян. Столыпин немедленно вступил на путь, указанный Советом Объединенного Дворянства. Помещичьи партии в III Думе, правые и октябристы, всеми силами поддерживали эту новую поземельную политику, видя в ней не только лучшее средство борьбы с революцией, но и великий прогресс к европейскому экономическому строю, шаг вперед к уничтожению остатков крепостного права.

Известно, что это восхваление новой аграрной политики, как дела «раскрепощения», повторялось и повторяется на тысячи ладов в правительственной, правой и октябристской печати.

Именно с этой стороны я и хочу в своей речи подойти к оценке основ правительственной политики в земельном вопросе. Нам все говорят о том, как растет число «укреплений» земли в частную собственность, как увеличивается количество отрубов. Но нам ни слова не говорят о том, каких размеров и теперь еще достигают кабальные и крепостнические отношения в нашей деревне. А в этом ведь гвоздь вопроса. Нам сулят «европейское» преобразование нашего отсталого земледелия при сохранении экономического и политического всевластия класса крепостников-Пуришкевичей. Посулы остаются посулами, а каково сейчас положение дела в деревнях, после всех тех прогрессов, которыми хвастает правительство? Каково сейчас, в данное время распространение кабалы и крепостнической придавленности массы крестьян??

Для разъяснения этого вопроса я возьму в свидетели такой журнал, руководитель которого заслужил недавно — и вполне справедливо — восторженные похвалы самого Антония Волынского, а вместе с ним, конечно, таких известных своей реакционностью (и своей готовностью быть прислужниками правительства) писателей, как Розанов из «Нового Времени». Это — не какой-нибудь «левый» журнал, боже упаси! Это — журнал людей, которые повторили все нападки и бранные выходки реакционеров против революции. Это — журнал, в котором защищают горой всяческую поповщину и неприкосновенность помещичьей собственности. Вы догадались, вероятно, что я говорю о «Русской Мысли».

Этот журнал, в виде исключения, сказал правду и привел данные, точные данные о распространении в России таких явлений, как испольщина и зимняя наемка. Все знают, что это — самые обычные, повседневные вещи в нашей деревне. Но «все» предпочитают говорить о чем угодно, только не об этих повседневных вещах.

«Зимние наемки, — пишет названный журнал, — разве это не нелепость в наш век, век электричества и аэропланов? А эта форма рабства и кабалы продолжает процветать и посейчас, играя роль пиявок на народном организме... Зимние наемки сохранили во всей свежести крепостной термин «обязанных» крестьян».

Эта оценка зимней наемки принадлежит не мне, а журналу, известному своей ненавистью к революции. Рабство, кабала, крепостничество — вот как вынуждены называть наши деревенские «порядки» вполне «благонамеренные» люди.

При зимней наемке «крестьянин идет на самое строжайшее условие, за цену вдвое-втрое дешевле против весенней и летней оплаты труда. Приблизительно зимой дается за десятину — три раза вспахать, посеять, подвалить (скосить или сжать), связать и свезть в гумно, — то, что летом платится за одну уборку (подвалить и связать)».

И сколько же крестьян находится в этом крепостном, кабальном рабском положении?

«По местным сведениям в юго-западном районе по некоторым деревням «обязанных» дворов насчитывалось к весне 1913 года до 48%, по Могилевской губернии — до 52%, по Черниговской — до 56%».

Заметьте: это говорится о весне 1913 года!! Это — после урожая 1912 года!! Это — во время тех головокружительных будто бы успехов. . . . . . .**

и тому подобное! Какие уж тут усовершенствования, когда отчаянная нужда заставляет втрое дешевле наниматься к помещику, а летом свой хлеб будет осыпаться, — летом полицейские и стражники будут силком тащить к «барину», у которого взяты вперед под работу хлеб или деньги!!

И помещик, дающий зимой под работу хлеб или деньги, вовсе не похож ни на «европейского» хозяина, ни на капиталиста — предпринимателя вообще. Это — не предприниматель, а ростовщик или крепостной барин. Усовершенствования производства не только ненужны при такой «системе хозяйства», а прямо нежелательны с ее точки зрения, ненужны и вредны для нее. Разоренный, нищий, голодный мужик с голодным скотом и убогими орудиями — вот что нужно для подобного помещичьего хозяйства, которое увековечивает отсталость России и забитость крестьян. Если масса крестьянского населения попала в подобные условия зависимости крепостнической, то эти условия могут продержаться еще целые десятилетия, пока крестьяне не освободят себя от такого ярма, — ибо выделение небольшого меньшинства «отрубников»-богатеев или укрепление земли и продажа ее пролетариями ничуть не изменяют кабального положения массы крестьян.

Вот что забывают или, вернее, вот что стараются забыть, заслонить, затемнить хвалители новой, столыпинской земельной политики. Они хором поют, что эта политика означает «прогресс», но они умалчивают, что прогресс касается слишком небольшого меньшинства и идет черепашьим шагом, а большинство все же остается в старом, кабальном, крепостническом положении.

Число отрубников растет, машин ввозится в Россию больше, травосеяние развивается, кооперативы в деревне множатся. Все это верно, господа защитники правительства! Но есть другая сторона медали, которую вы скрываете. Большинство крестьян, несмотря на все пресловутые прогрессы, остается в крепостническом рабстве. От этого так узки и шатки все «прогрессы», от этого неизбежны голодовки, от этого слаб и убог весь внутренний рынок, от этого бесправие и произвол держатся так прочно, от этого еще сильнее неизбежность новой аграрной революции. Ибо сильнее противоречие века аэропланов, электричества, автомобилей и «зимней наемки» или «испольщины».

А вот вам новейшие данные из того же, одобренного Антонием Волынским, журнала об испольщине в России. Испольные посевы крестьян, по сравнению с посевами на собственной земле их, составляют 21 % в центральных губерниях, 42 — в приозерных, 68 % — в северо-западных!! А испольные покосы — 50% в центральных губерниях и 110 — 185 % — в приозерных, заволжских и северо-западных!!

Значит испольные сенокосы преобладают, над собственными в трех громадных районах России!!

А что это такое «испольщина»?

«Крестьянин, пользующийся помещичьей землей, при своих семенах, полной обработке земли и при полной уборке, вплоть до свозки снопов в гумно, берет себе только половину урожая. Сенокосы же работаются «на третьяк» — испольщик берет себе третью копну, а две идут помещику».

Да и этого еще мало!

В некоторых случаях (в Минской и Черниговской губерниях в особенности) кроме оплаты земли половиною урожая, а сенокоса двумя третями, испольщик обязывается 1 — 2 неделями бесплатной работы в экономии, чаще всего с лошадью или с подростком»***.

Разве это не чистейшая барщина? Разве это не старинное крепостное хозяйничанье?

В этих данных нет ничего нового. Напротив, это — седая старина, уцелевшая во всей своей чудовищности рядом с «новой» земельной политикой. Об этой седой старине знает давным давно всякий, соприкасающийся с деревенской жизнью. Об этой седой старине написаны десятки и сотни книг статистиками и наблюдателями деревни. И эта седая старина господствует по сю пору, укрепляя вопиющую отсталость и вопиющее бесправие России.

Никакими законами нельзя прекратить этого крепостничества, пока масса земель находится в руках всевластных помещиков; никакая замена «общины» забитых крестьян «частным землевладением» тут не поможет.

По правительственной статистике землевладения 1905 года, изданной министерством внутр. дел в Европейской России менее чем 30.000 помещиков имело 70 миллионов десятин земли****.

Примечание редакции.

Ниже приводим по стенограмме***** речь т. Петровского, произнесенную им в Гос. Думе 28 мая 1914 г. Не только по содержанию, но и по форме она весьма близка к тексту статьи, написанной Вл. И. Судя по этому, мы можем приблизительно восстановить утерянные страницы рукописи. В речи т. Петровского отмечаем их в квадратных скобках.

Примечания:

* Приписка Вл. И. на оригинале. Прим. ред.

** Из оригинала утеряны тов. Петровским страницы 9 — 12. Прим. ред.

*** Весь этот абзац отчеркнут сбоку Вл. Ильичем. Прим. ред.

**** Конец рукописи утерян. Прим. ред.

***** См. стенографические отчеты речей членов Гос. Думы 4-го созыва, сессия II, часть 4, заседание 97, 28/V 1914 г., стр. 1883 — 1888, а также «Трудовую Правду» от 3 июня 1914 г.

 

Речь Г. И. Петровского.

Петровский. Тот оратор от крестьян, который на своем горбу вынес всю тяжесть аграрных экспериментов правительства, тут кричал, сетовал, негодовал, а тот помещик и земский начальник, который устраивал этих несчастных крестьян, тот радовался за эти реформы и еще призывал вас благодарить это ведомство, а если кто отблагодарит это ведомство, так это еще история, а как отблагодарит, это мы еще посмотрим. Свою аграрную политику ускоренного и объединенного разрушения общины через земских начальников правительство начало еще в 1906 г. после того, как объединенное дворянство призвало на этот путь это правительство и Столыпин взялся за это дело. Тогда помещичья партия третьей Государственной Думы и правые страшно восхваляли этот способ борьбы и старались всячески насаждать поземельную собственность тех самых отрубов, о которых говорил земский начальник. Известно, г.г., что эта в настоящее время новая аграрная политика, как дело раскрепощения, повторялась и повторяется до сих пор в ваших рядах на все лады, и с этой стороны следовало бы подойти к оценке, насколько она принесла плодотворные результаты. Нам говорят, что число укреплений в частную собственность растет и что увеличивается количество отрубов, но нам не говорят о другой стороне медали этого процесса, не говорят, в какой форме существует крепостничество в деревне и как оно распространено, а в этом, г.г., корень всего вопроса. Чтобы покончить с крепостничеством, нам сулят европейские преобразования в нашем отсталом землевладении при сохранении политического и экономического своевластия крепостников — Пуришкевичей. Посулы и остаются посулами, а каково сейчас положение после всех этих прогрессов, которыми хвастает правительство? Мы посмотрим сейчас, каково распространение крепостничества и придавленность крестьянских масс в Волыни, и для разрешения вопроса возьмем в свидетели такой журнал, руководители которого заслужили недавно полное одобрение Антония Волынского, а вместе с тем известного реакционного журналиста Розанова из «Нового Времени» — вы, вероятно, знаете этот журнал, это — «Русская Мысль»; журнал этот повторил все нарекания, все бранные мысли против революции и защищает всячески поповщину. Этот журнал в то же самое время в заключение сказал правду, точные данные о распространении в России таких явлений, как испольщина и зимний наем. Все знают, что это такое, — это повседневная вещь, но никто из вас не хочет говорить об этом, вы все это прячете, а между прочим этот самый журнал пишет, что зимний наем — разве это не нелепость в наш век электричества и аэропланов — эта форма рабства и кабалы продолжается посейчас, играя роль пиявок на народном организме; зимняя наемка сохранила во всей свежести крепостной термин обязанных крестьян. Зимняя наемка... это принадлежит не мне и не какому-нибудь левому журналу, а самому благомыслящему одобренному известным вам Антонием Волынским, этому самому журналу. Этот самый журнал говорит, что у нас существует рабство, кабала, крепостничество. При зимней наемке крестьянин идет на самые строжайшие условия за цену в два-три раза против весенней или летней. Зимой дается за десятину в три раза меньше, спахать, посеять, подвалить, скосить, сжать, связать, перевезти на гумно, то, что летом уплачивается за одну уборку, повалить и связать. А сколько крестьян находится в этом крепостном кабальном положении!

«...Дальше журнал говорит: в Юго-Западном районе в некоторых деревнях обязанных дворов насчитывается в 1913 г. до 48%; в Могилевской губ. — до 52%; в Черниговской губ. — 56%. Заметьте, г.г., что это говорится весною 1913 г., — это после урожая 1912 г., это после всех тех головокружительных восхвалений [нового землеустройства и после этого урожая. Тогда правительство подняло шум на всю Европу, о том, что оно наконец уладило аграрный вопрос и что революции больше не будет. Можно ли, г.г., после этого назвать это самое пресловутое землеустройство, когда половина крестьян находится в кабальном положении, не иначе, как скрывающим тот самый крепостной порядок, то самое крепостное право, о котором тут говорить не хотим и о котором вы здесь говорите, что это не крепостное право, а улучшение положения крестьян, о котором пищал недавно крестьянин сам?

Половина крестьянских дворов обязаны и закабалены безысходной нуждой; голод, холод, — в самые урожайные годы они идут в кабалу к помещику, а вы тризну справляете по аграрному землеустройству; на деле это равняется целиком продолжению барщины, крепостных отношений, кабалы и больше ничего. Поэтому самому все то, что было в крепостничестве, в большей части сейчас сохранилось в русской деревне: уцелел именно тот самый нищий, разоренный, закабаленный крестьянин, который не может дальше выносить того режима, который вы восхваляете. Но, г.г., пусть увеличивается по нашему число укреплений в частную собственность, — это, быть может, и поможет некоторым пролетариям развязаться с той обузой, которая на нем лежит, и скорее присоединиться к борьбе рабочих за социализм, за лучшее будущее. Но, г.г., ясно, что никакие укрепления, никакие блага частной собственности не помогут тем миллионам дворов, тем миллионам крестьян, которым некуда уйти из деревни и которые вынуждены итти во время зимней наемки в кабалу к помещику; эти крестьяне неизбежно должны стремиться к безвозмездному переходу в их руки всех помещичьих земель, ибо такой единственный для них исход, который можно только предвидеть, и это — исход из той кабалы, в которой крестьяне находятся до сих пор и голодают; тут общинное землевладение не при чем, и подворное, и само общество, и частный собственник, отрубник все равно, если у него до Николы не хватает хлеба, он должен итти в кабалу к помещику, и до тех пор, пока не перейдут помещичьи земли к крестьянам, до тех пор будет совершаться эта кабала; для этих десятков миллионов крестьян смешно говорить о прогрессе хозяйства, о подъеме культуры, об усовершенствованной обработке земли и т. п.].

Какое может быть усовершенствование, когда нужда заставляет крестьян наниматься к помещику? А летом свой хлеб осыпается, летом стражники, полиция должны итти тянуть крестьян к помещику на работу, потому что зимой он из-за голода взял у него заборку. Помещик, дающий, г.г., рабочему хлеб или деньги, совсем непохож на европейского предпринимателя, на европейского плантатора, это — не предприниматель, а ростовщик или крепостной барин; усовершенствованное производство не только не нужно при такой системе хозяйства, но прямо нежелательно, совсем не нужно, а может быть даже вредно; разоренный нищий, голодный мужик с голодным скотом и убогим своим орудием, с истощенной клячей отправляется к этому помещику обрабатывать его поле. Г.г., разве эта форма работы крестьянина в деревне не увековечивает этот порядок, который я раньше нарисовал вам, разве это не увековечивает здесь крепостнический порядок, который существует в деревне? Вот об этом, г.г., вы забываете, никогда не хотели говорить. Если бы вы об этом говорили, то не так бы обеспечили их реформы, о которых земские начальники говорят» (стр. 1888).

 

 

Доклад В. И. Ленина Исп. Комиссии Межд. Социал. Бюро*

(1914 г.)

Тов. Гюйсмансу.

По Вашей личной просьбе [тов. Гюйсманс], я пишу нижеследующий краткий доклад (bref rapport) от моего личного имени, извиняясь заранее за [недостатки] пробелы этого доклада (rapport) ввиду крайнего недостатка времени. Ц. К. нашей партии найдет, вероятно, случай, прислать в Исп. Ком. М-го С-го Бюро свой официальный доклад, а равно исправить возможные ошибки моего частного доклада.

В чем состоят расхождения (dissentiments) между Ц. К. нашей партии и О. К.? Таков вопрос. Расхождения можно свести к следующим шести пунктам:

I.

Росс. С.-Д. Раб. Партия основана в 1898 году, как нелегальная партия и всегда оставалась таковой. И теперь наша партия не может существовать иначе, как нелегальная, ибо в России даже партия умеренных либералов не легализована.

Но до революции 1905 года в России либералы имели нелегальный орган за границей. После поражения революции либералы отвернулись от нее и с возмущением отвергают мысль о нелегальной печати. И вот, после революции, среди оппортунистического крыла нашей партии возникает идея отречения от нелегальной партии, ликвидации ее (отсюда название «ликвидаторов»), замены ее легальной («открытой») партией.

Вся наша партия дважды, и в 1908 и в 1910 году, формально и безусловно осудила ликвидаторство. Тут разногласие непримиримо абсолютно. Нельзя восстановлять и строить нелегальную партию вместе с теми, кто не верит в нее и не хочет вообще ее строить.

О. К. и выбравшая его августовская конференция 1912 года на словах признают нелегальную партию. На деле же газета ликвидаторов в России («Луч» и «Нов. Раб. Газета» в 1912 — 1918 г.г.) после решений августовской конференции продолжала нападать в легальной печати на самое существование нелегальной партии (много статей Л. С., Ф. Д., Засулич и пр.).

Таким образом нас разделяет с 0. К. то обстоятельство, что 0. К. является фикцией, на словах не признавая себя ликвидаторским, а на деле прикрывая и прикрашивая группу ликвидаторов в России.

Нас разделяет то, что 0. К. не хочет (и не может — ибо он бессилен против группы ликвидаторов) решительно и бесповоротно осудить ликвидаторство.

Мы не можем строить нелегальной партии иначе, как в борьбе с людьми, в легальной печати нападающими на нее. В России есть теперь (с 1912 года) две ежедневные рабочие газеты в Спб.: одна исполняет решения нелегальной партии, проводит их в жизнь («Правда»); другая («Луч» и «Нов. Р. Г.») нападает на нелегальную партию, смеется над ней, внушает рабочим мысль о ее ненужности. Пока эта газета группы ликвидаторов не переменит коренным образом своего направления или пока 0. К. решительно не осудит ее, не порвет с ней связей, единство нелегальной партии с группой, борющейся против существования нелегальной партии, невозможно.

II.

Нас разделяют с ликвидаторами те же разногласия, которые разделяют реформистов и революционеров везде. Но особенно обостряет у нас эти разногласия и делает их непримиримыми то обстоятельство, что ликвидаторы в легальной печати борются против революционных лозунгов. Невозможно единство с группой, которая, например, в легальной печати заявляет, что лозунг республики или конфискации помещичьих земель не пригоден для агитации в массах. В легальной печати мы не можем опровергать такой пропаганды, которая, — объективно, — равносильна измене социализму и переходу к уступкам либерализму и монархии.

А русская монархия такова, что понадобится еще ряд революций для обучения русских царей конституционализму.

Невозможно единство нашей нелегальной партии, организующей подпольно революционные стачки и демонстрации, с группой литераторов, которые в легальной печати называют стачечное движение «стачечным азартом».

III.

Нас разделяет национальный вопрос. Он стоит в России очень остро. Программа нашей партии безусловно не признает так наз. «экстерриториальной — национальной автономии». Защита ее равняется на деле проповеди утонченного буржуазного национализма. Между тем августовская конференция ликвидаторов (1912 года), прямо нарушая программу партии, признала эту «экстерриториальную национальную автономию». Тов. Плеханов, нейтральный между Ц. К. и О. К., восстал против этого нарушения программы и назвал его приспособлением социализма к национализму.

Нас разделяет то, что О. К. не желает взять назад своего, нарушающего нашу партийную программу, решения.

IV.

Нас разделяет, далее, национальный вопрос в организационном отношении. Копенгагенский конгресс прямо [раз] осудил разделение профессиональных союзов по национальностям. А опыт Австрии показал, что провести в этом отношении различие между професс. союзами и политической партией пролетариата невозможно.

Наша партия всегда стояла на позиции единой интернациональной организации с.-д. партии. В 1908 году, до раскола, было повторено партией требование слияния всех национальных с.-д. организаций на местах.

Нас разделяет с Бундом, отдельной организацией еврейских рабочих, поддерживающей 0. К., — то обстоятельство, что Бунд, вопреки решениям партии, отказывается решительно провозгласить принцип единства всех национальных организаций на местах и произвести такое объединение на деле.

Надо подчеркнуть, что Бунд отказывается произвести такое объединение не только с организациями, подчиненными нашему Ц.К., но и с латышской с.-д. партией, и с польской с.-д., и с польской социалистической партией (левицей). Поэтому, когда Бунд выставляет себя объединителем, то мы отвергаем это и заявляем, что раскольником является как раз Бунд, не осуществляющий интернационального единства с.-д. рабочих в местных организациях.

V.

Нас разделяет тот шаг О. К., что он защищает союз ликвидаторов и Бунда с несоциал-демократической партией П. П. С. (левицей) — вопреки обеим частям польской социал-демократии.

Польская с.-д. входила в нашу партию уже с 1906 — 1907 г.г.

П. П. С. (левица) никогда не входила в нашу партию.

0. К. совершает вопиющий факт раскола, вступая в союз с П. П. С. против обеих частей П. С.-Д.

О.К. и его сторонники из депутатов Думы совершают вопиющий факт раскола, принимая в думскую с.-д. фракцию не-социал-демократа Ягелло, члена П. П. С., вопреки формальным протестам обеих частей польской с.-д.

Нас разделяет с О. К. то обстоятельство, что 0. К. не желает осудить и расторгнуть этот раскольнический союз с П. П. С. (левицей).

VI.

Наконец, нас разделяет и с О. К. и с многими заграничными группами и фиктивными организациями то обстоятельство, что наши противники не желают открыто, лойяльно и безоговорочно признать поддержку нашей партии подавляющим большинством сознательных рабочих России.

Этому обстоятельству мы придаем огромное значение, ибо за границей распространяют часто, на основании голословных заявлений, не подкрепляемых точными, допускающими проверку данными, — вопиющую неправду о положении дел в России.

Одно из двух: или наши противники признают наличность непримиримых разногласий с нами (тогда речи их о единстве лицемерны) или они не видят непримиримых разногласий (тогда они должны лойяльно признать наше безусловное большинство, если не хотят быть признаны раскольниками).

Какими же открытыми и проверимыми фактами можно д о- казать, на чьей стороне действительное большинство сознательных и организованных е.-д. рабочих России?

Во-первых, выборами в Г. Думу.

Во-вторых, данными из обеих с.-д. газет за весь 1912 и почти весь 1913 годы.

Нетрудно понять, что ежедневные газеты обоих направлений в С.-Петербурге за два года дают единственно серьезный материал по нашим спорным вопросам.

В-третьих, данные об открытых заявлениях рабочих в России (на страницах обеих газет) в пользу той или иной из 2-х с.-д. фракций в Думе.

Все эти троякого рода данные опубликованы в офиц. докладе нашего Ц. К. для М. С. Б. (сессия 14 дек. 1913). Я вкратце повторю эти данные:

Во-первых, на выборах во II Думу (1907) «большевики» (т.-е. наши сторонники) имели 47 % всех депутатов рабочей курии, в III Думе (1907 — 1912) — 50%; в IV Думе — 67%.

Во-вторых, за 20 месяцев с 1 янв. 1912 по 1 окт. 1913 г., в двух рабочих газетах С.-Петербурга были опубликованы денежные отчеты рабочих групп — 556 у ликвидаторов и всех их союзников; 2.181 группа у нашей партии.

В-третьих, за нашу фракцию в Думе (по 20 ноябр. 1913 г.) высказалось, дав свои подписи, 4.850 рабочих против 2.539 за ликвидаторов (и всех их союзников, Бунд, кавказцы и т. д. и т. д.).

Эти точные и допускающие проверку данные доказывают, что мы объединили за два года, несмотря на неслыханные трудности нелегальной партии в России, подавляющее большинство рабочих с.-д. групп в России.

(Наш перевес в издании нелегальной литературы и в организации нелегальных строго партийных конференций еще более велик.)

Объединив за 2 года громадное большинство рабочих с.-д. групп в России, мы заявляем требование признать наш организационный метод. Отступить от него мы не можем.

Кто признает нелегальную партию, того мы обвиняем в расколе, если он не желает признать наш организационный метод, подтвержденный 2-летним опытом и волей большинства сознательных рабочих.

Таков мой краткий доклад.

С с.-д. приветом — Н. Ленин.

Брюссель, 31/1 — 1/II 1914 г.

Примечания:

* Доклад тов. Ленива Гюйсмансу, секретарю Исполнительной Комиссии Международного Социалистического Бюро, помеченный датой 31/1 — 1/II 1914г., ценен как исторический документ, дающий, несмотря на свою краткость, ясное представление о сущности разногласий за период 1908 — 1914 г.г. между Ц. К. с.-д.-большевиков и Организационным Комитетом с.-д.-меньшевиков-ликвидаторов. Оригинал доклада представляет собой рукопись, состоящую из 30 страничек (15 листков блок-нота), написанных чернилами собственноручно тов. Лениным. Слова, зачеркнутые в оригинале, редакция поставила в квадратные скобки. Надпись «Мой доклад Гюйсмансу» сделан красным карандашом рукой тов. Ленина на 1-й стр. доклада, поперек текста. Прим. ред.

 

 

Тов. Ленин и „Союз вызволенния Украины" (1914 г.).

От редакции.

«Союз вызволенния Украины» являлся буржуазной националистической организацией, основанной в начале империалистической войны и ставившей себе целью достижение национальной независимости Украины. В после-июльские дни 1917 года, когда контр-разведка Керенского выдвинула свою нелепую клевету о германском шпионаже большевиков, в числе прочих инсинуаций была пущена инсинуация о связи большевиков с германофильским «Союзом вызволенния Украины». В частности «демократические» контр-разведчики утверждали, будто тов. Ганецкий вел в Стокгольме совместную работу с лидерами «Союза вызволенния» (см. Милюков «История второй русской революции», том. I. вып. I, стр. 154). Агенты российского империализма не понимали (вернее, не хотели понимать), что интернационалистически-пролетарская линия большевиков не имеет ничего общего с мелко-буржуазной линией «Союза вызволенния», ориентирующегося на победу одного из империалистических союзов.

Печатаемое ниже письмо одного из видных деятелей «Союза вызволенния» Басона к тов. Ленину от 28 декабря 1914 года и лаконический, не допускающий никаких кривотолков, ответ Владимира Ильича прекрасно устанавливают подлинный характер взаимоотношений большевиков с «союзом вызволенния».

Союз вызволенния Украiни.

Bund zur Befreiung der Hkraina.

Письмо Басона*.

La Ligue к la D61ivrance de l’Ukraine. D616gat,ion к Constantinople

Константинополь, 28 декабря 1914 г.

Дорогой Владимир Ильич!

Очень рад, что могу переслать Вам свой лучший привет. В эти времена, когда подул такой всеобщий истинно-русский ветер по московским губерниям — Ваше и Вашей группы выступления со старыми революционными лозунгами и Ваше верное понимание совершающихся событий заставило и меня и моих товарищей поверить, что не все оподлело в России и что есть. элементы и группы, с которыми и нам, украинским с.-д. и революционным укр. демократам, можно и следует связаться и при взаимной поддержке продолжать старое наше великое революционное дело.

Союз Осв. Укр., куда вошли как автономная и полноправная группа и мы, спiлчане и другие укр. с.-д. элементы, является в настоящий момент истинно демократической организацией, преследующей своей целью захват власти на Украине и проведение тех реформ, за которые массы народные боролись все время у нас (конфискации в пользу народа помещичьих и других земель, полная демократизация политич. и других учреждений, Учредительное Собрание для Украины). Союз наш действует и сейчас как ядро будущего украинского правительства, стягивая к себе все живые силы и борясь с собств. укр. реакцией.

Мы уверены, что наши стремления встретят с Вашей стороны полное сочувствие. И если так, то мы были бы очень рады вступить с большевиками в более тесные сношения. Мы были бы тоже чрезвычайно рады, если б и русские революционные силы, во главе с Вашей группой, поставили перед собой аналогичные задачи вплоть до стремления и подготовки захвата власти в русской части России.

Среди украинского населения чрезвычайной национально-революционный подъем, в особенности среди галицких украинцев и укр. Америки. Это способствовало поступлению в наш Союз крупных пожертвований, это же помогло нам организовать прекрасно всякую технику и т. д. Если б мы с Вами столковались для совместных действий, то мы охотно оказали б Вам всякую материальную и другую помощь. Если Вы захотите вступить немедленно в официальные переговоры, то телеграфируйте мне кратко по такому адресу: Melenevsky, H6tel Krocker, Constantinople, а я сообщу нашему комитету, чтобы он немедленно делегировал к Вам специальное лицо для этих переговоров. Письма посылать сюда нельзя, и Вы их передавайте или через Триа, или через представителя Союза, кот., б. м., опять приехал в Швейцарию, или адресуйте их так: М. Melenevsky, H6tel Bulgarie, Sofia.

Как поживаете, как себя чувствуете?

Буду очень благодарен, если будете высылать на мой Софийский адрес все Ваши издания.

Лучший привет Надежде Константиновне.

Жму крепко руку Ваш Басон.

Триа Вам лично порасскажет много интересного из нашей деятельности и наших перспектив.

_____________

Копия ответа, переданного Триа 12-1 — 1915.

Люб. гражд-н!

Триа передал мне Ваше письмо от 28-XII — 1914.

Вы явно ошибаетесь; мы стоим на точке зрения интернациональной революционной с.-д.-тии, а Вы — на точке зрения национально-буржуазной. Мы работаем за сближение рабочих разных (и особенно воюющих) стран, а Вы видимо, сближаетесь с буржуазией и правительством «своей» нации. Нам не по дороге.

Н. Ленин.

Берн. 12-1-1915.

Bern Ulyanow Distelwegst, 11.

Примечания:

* Оригинал письма Басона состоит из 2-х страниц, написанных чернилами на двух печатных бланках. На оборотной стороне второй страницы письма Басона написана рукой тов. Ленина чернилами копия его ответа. Прим. ред.

 

 

Истинные интернационалисты: Каутский, Аксельрод, Мартов*

(Неизданная статья В. И. Ленина.)

Незадолго до Циммервальдекой конференции вышла в Цюрихе по-немецки брошюра П. Аксельрода: «Кризис и задачи международной с.-д.». В Цюрихской газете «Народное Право» появились затем две хвалебные статьи об этой брошюре, принадлежащие Л. Мартову. Мы не знаем, выступят ли оба [эти] автора по-русски с этими [сочинениями] произведениями. Лучшей иллюстрации того, какими [софизмами] доводами защищают вожди О. К. оппортунизм и социал-шовинизм [трудно] не найти.

Красной нитью через всю брошюру проходит борьба против «опасностей, грозящих единству партии». «Раскол» и «смута» — вот чего боится Аксельрод, вот о чем он говорит с бесконечными повторениями до [тошнотворности] назойливости часто. Не подумайте, что смутой и расколом кажется ему теперешнее положение с.-д., союз ее вождей с той или иной национальной буржуазией. Нет! Смутой называет Аксельрод ясное размежевание и разделение с социал-шовинистами. Каутского Аксельрод зачисляет в разряд товарищей, «коих интернациональное чувство и сознание выше всякого сомнения». При этом на протяжении 46 страниц ни тени попытки свести воедино взгляды Каутского, точно процитировать их, взвесить, не заключается ли шовинизм в признании идеи защиты отечества в данной войне. Ни слова по существу. Ни звука о наших доводах. Зато «донос по начальству»: Ленин на реферате в Цюрихе называл де Каутского шовинистом, филистером, изменником (стр. 21)... Это же не литература, любезные Мартов и Аксельрод, а какая-то «письменность» полицейского участка!

«На Западе»... «нет той разновидности сверхчеловеков, которые используют всякий партийный кризис, всякое трудное положение, чтобы выступить в роли единоспасителя партии от гибели и чтобы с легким сердцем вести внутреннюю партийную политику смуты и дезорганизации» (22). Что это такое? литература?

Но если «на Западе» нет таких сверхчудовищ, которые «самого» Каутского и Аксельрода считают шовинистами и оппортунистами и при мысли о которых любезный Аксельрод трепещет от злобы и изливает потоки такой изящной и благоуханной... «лирики», то как же мог Аксельрод двумя страницами раньше написать:

«Если принять во внимание растущее возмущение во все более широких партийных кругах, особенно в Германии и Франции, против той политики [войны] «держаться до конца» [Durchhaltepolitik], которую ведут наши ответственные партийные учреждения, то представляется отнюдь не невозможным, что практические тенденции ленинской пропаганды в состоянии проникнуть различными каналами и в ряды западной с.-д.».

Значит дело не в истинно-русских сверхчудовищах, обирающих любезного Аксельрода. Значит интернациональный шовинизм официальных партий — и в Германии, и во Франции, как признал сам Аксельрод, это заметьте — вызывает возмущение и отпор интернациональных революционных с.-д. Перед нами, следовательно, два течения. Оба интернациональны. Аксельрод сердится и бранится потому, что не понимает неизбежности обоих течений, неизбежности решительной борьбы между ними, а затем потому, что ему совестно, неловко и невыгодно открыто признать его собственную позицию, состоящую в стремлении [примирить, объединить эти течения, затушевать пропасть и раскол между ними] казаться интернационалистом, а быть шовинистом.

«Проблема интернационализирования рабочего движения не тождественна с вопросом о революционизировании наших форм и методов борьбы»..., это, видите ли, «идеологическое объяснение» сводить все к оппортунизму и игнорировать «громадную силу» «патриотических идей», «являющихся продуктами тысячелетнего исторического процесса»... «надо стремиться создать в рамках этого буржуазного общества реальную действительность (курсив A-да), объективные жизненные условия, по крайней мере для борющихся рабочих масс, каковые условия могли бы ослаблять указанную зависимость», именно: «зависимость масс от исторических сложившихся национальных и территориальных общественных образований». «Например, — поясняет свою глубокую мысль Аксельрод, — [например] — законодательство об охране труда и о страховании, а также различные другие важные политические требования, наконец, и культурно-просветительные потребности и стремления рабочих должны стать объектом интернациональных (курсив Аксельрода) действий и организаций» пролетариев отдельных стран. Все дело в «интернационализации именно «будничной» [повседневной (alltaglich) будничной] борьбы за [немедленные] требования «[G-egeb war tsf order ungen, насущные] сегодняшнего дня»...

Ну, вот и прекрасно! А то какие-то сверхчудовища придумали там борьбу с оппортунизмом! Истинный интернационализм — курсивом — и настоящий «марксизм», не удовлетворяющийся «идеологическими» объяснениями, состоит в заботах об интернационализации страхового законодательства!! Какая гениальная мысль... без всякой «борьбы, расколов, смуты» все интернациональные оппортунисты, все интернациональные либералы, от Ллойда- Джорджа до Фр. Наумана и от Леруа-Болье до Милюкова, Струве и Гучкова, обеими руками подпишут этот научный, глубокий, объективный «интернационализм» Аксельрода, Мартова и Каутского.

Перлы «интернационализма»: Каутский — если я защищаю свое отечество в империалистической войне, т.-е. в войне из-за грабежа и порабощения чужих стран, и признаю за [неприятелем] рабочими других воюющих стран право на защиту [его] их отечества, то это и есть истинный интернационализм. Аксельрод — не увлекаясь «идеологическими» нападками на оппортунизм, надо реально бороться с тысячелетним национализмом посредством (тоже тысячелетнего) интернационализирования будничной работы в  области страховых законов. Мартов согласен с Аксельродом.

Фразы Аксельрода о тысячелетних корнях национализма и т. п. имеют совершенно такое же [смысла] политическое значение, как речи русских крепостников перед 1861 годом о тысячелетних корнях крепостного права. [На практике] эти фразы — вода на мельницу реакционеров и буржуазии, ибо Аксельрод умалчивает, — скромно умалчивает, — о том, что десятилетия капиталистического развития, особенно после 1871 года, создали именно те объективные интернациональные связи между пролетариями всех стран, которые как раз теперь [именно теперь и тотчас], как раз в данный момент надо реализовать в интернационально - революционных действиях. Аксельрод против таких действий. Он за напоминание о тысячелетних корнях кнута и против действий, направленных к уничтожению кнута!

Ну, а как же быть с пролетарской революцией? Базельский манифест 1912 года говорит о ней в связи с этой, грядущей, — и через два года вспыхнувшей — войной. Аксельрод считает, должно быть, этот манифест легкомысленной «идеологией» — [словечко] выраженьице совсем в духе «марксизма» а lа Струве и Кунов! — и не говорит о нем ни словечка. От революции же он отделывается следующим образом:

«Тенденция видеть рычаг к преодолению национализма единственно и исключительно в бурных революционных массовых действиях или восстаниях имела бы еще известное оправдание, если бы мы стояли непосредственно накануне социальной революции, подобно тому, например, как дело было в России со времени студенческих демонстраций 1901 года, бывших предвестниками приближения решающих битв против абсолютизма. Но даже те товарищи, которые строят все свои надежды на быстром наступлении бурного революционного периода, не рискуют утверждать наверное, что решающее столкновение пролетариата с буржуазией предстоит непосредственно. Напротив, они тоже рассчитывают на период, длящийся десятилетия» (стр. 41). И дальше, разумеется, громы против «утопий» и «бакунистов» в русской эмиграции.

Но пример, взятый Аксельродом, разоблачает нашего оппортуниста бесподобно. Мог ли кто-нибудь, не сойдя с ума, «утверждать наверное в 1901 году, что решающая борьба с абсолютизмом в России предстоит непосредственно»? Никто не мог, никто не утверждал. Никто не мог тогда знать, что через четыре года предстоит одна из решающих битв (декабрь 1905 г.); а следующая «решающая» битва с абсолютизмом «предстоит», может быть, в 1915 — 1916 г.г., а может быть и позже.

Если никто не утверждал, не только наверное, а и вообще не утверждал в 1901 году, что решающая битва предстоит «непосредственно», если мы утверждали тогда, что «истерические» крики Кричевского, Мартынова и К0 о «непосредственной» битве несерьезны, то мы, революционные с.-д., утверждали тогда наверное иную вещь: мы утверждали тогда, что только безнадежные оппортунисты могли в 1901 году не понимать задачи непосредственной поддержки революционных демонстраций 1901 года, поощрения, развития их, пропаганды самых решительных революционных лозунгов для них. И история оправдала нас, только нас, осудив оппортунистов и выкинув их на деле вон из рабочего движения, хотя «непосредственно» решающей битвы не предстояло, хотя первая решающая битва произошла только через четыре года и все же оказалась не последней, значит, нерешающей.

Совершенно то же самое, буквально то же самое переживает Европа теперь. Ни тени сомнения не может быть, что в Европе 1915 года есть налицо революционная ситуация, как была в России 1901 года. Мы не можем знать, [будет] произойдет ли первая «решающая» битва пролетариата с буржуазией через четыре года или через два или через десять и более лет, — последует ли «вторая» «решающая» битва еще через десятилетие. Но мы твердо знаем и «наверное» утверждаем, что теперь наш немедленный и непосредственный долг поддерживать [начинающееся] родившееся брожение и демонстрации, которые уже начались. В Германии толпа освистывала Шейдемана, во многих странах толпа демонстрировала против дороговизны. От этой прямой и безусловной обязанности с.-д. Аксельрод увертывается и отговаривает рабочих. Если брать политический смысл и проч. рассуждения Аксельрода, то вывод может быть только один: Аксельрод вместе о вождями социал-патриотизма и социал-шовинизма против немедленной пропаганды и подготовки революционных действий. В этом — суть. Все остальное — слова.

Мы стоим, несомненно, накануне социалистической революции. Это признавали и «осторожнейшие» теоретики вроде Каутского еще в 1909 году («Путь к власти»), это признал и единогласно принятый Базельский манифест 1912 года. Как в 1901 г. мы не знали, продолжится ли с этого времени «канун» первой русской революции четыре года, так мы не знаем этого и теперь. Революция может состоять и, вероятно, будет состоять из долголетних битв, из нескольких периодов натиска, с промежутками контр-революционных судорог буржуазного строя. Вся соль теперешнего политического положения состоит всецело в том, использовать ли [уже создавшуюся] революционную ситуацию, которая уже есть налицо, поддержкой и развитием революционных движений. Да или нет. По этому вопросу делятся сейчас, политически, социал-шовинисты и революционные интернационалисты. И в этом вопросе Каутский, Аксельрод и Мартов на стороне социал-шовинистов, несмотря на революционные фразы всех их, как пяти заграничных секретарей О. К.

Свою защиту социал-шовинизма Аксельрод прикрывает необыкновенно щедрой фразеологией. Его брошюра годится в образец — для иллюстраций того, как прикрывают свои воззрения, как пользуются языком и печатным словом для сокрытия своих мыслей. Аксельрод бесчисленное количество раз склоняет слово интернационализм, он порицает и социал-патриотов и их друзей за нежелание подвинуться влево, он намекает, что он «левее» Каутского, он говорит и о необходимости III Интернационала, который должен быть так силен, чтобы на попытки буржуазии зажечь мировой пожар войны ответить «не угрозами, а [возбуждением, Entfachung] воспламенением революционного штурма» (14) и т. д., и т. п. без конца. На словах Аксельрод готов признать все, что угодно, вплоть до революционного штурма, а на деле он хочет единства с Каутским и, следовательно, с Шейдеманом [и Каутским (революционный штурм) в единстве с этим вождем. Ха-ха!] в Германии, с шовинистским и контр-революционным «Нашим Делом» и фракцией Чхеидзе в России, на деле он против того, чтобы сейчас поддерживать и развивать начинающееся революционное движение [т.-е. имеющиеся зачатки штурма]. На словах — все, на деле — ничто. Клятва и божба, что мы «интернационалисты» и революционеры, а на деле поддержка социал-шовинистов и оппортунистов всего мира в их борьбе против революционных интернационалистов.

Примечания:

* Брошюра П. Б. Аксельрода вышла на немецком языке в Цюрихе в 1915 г. под заглавием: Die Krise imd die Aufgaben der Internationalen ,Sozial- demokratie, 46 стр.

Брошюра фактически составлена из разговоров П. Б. Аксельрода с М. Нахимсоном (Spectator), но, как указано в предисловии брошюры, Аксельрод в специальном письме к М. Нахимсону взял на себя полную ответственность за ее содержание.

П. Б. Аксельрод был одним из авторитетных секретарей Орг. Комитета меньшевистской партии.

Циммервальдская конференция, о которой упоминает тов. Ленин, состоялась 5 — 8 сентября 1915 г.

Оригинал статьи тов. Ленина представляет собой его собственноручную рукопись в 9 стр., написанную мелким почерком чернилами. Все слова, зачеркнутые в оригинале, редакция поставила в квадратные скобки. Прим. ред.

 

«Из дневника публициста».

(Неизданная статья В. И. Ленина.)

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ.

Статья тов. Ленина «Из дневника публициста» ходила по рукам в Выборгском районе в сентябре 1917 года. Не помню, от кого я ее получил. После прочтения я давал ее также кое-кому из товарищей, но с условием возврата мне, как и многих других документов того времени, которые я собирал. Об этом знали товарищи Выборгского района и мне помогали в сборе документов.

После моего отъезда из Петербурга на фронт, мой архив остался в Выборгском районе. Много погибло но остатки удалось спасти, и в этих остатках и была найдена вышеозначенная статья.

Таежник*.

Примечания:

* Тов. Таежник-Могильников — активный партийный работник, один из организаторов красной гвардии и милиции в 1917 г. в Выборгском районе. По сообщению т. Каюрова, Выборгский Сов. Раб. Деп. отдавал т. Таежнику-Могильникову на хранение все более или менее яркие документы. Тов. Каюров, в свою очередь, подтверждает, что статья о Демократическом Совещании в крайне ограниченном количестве экземпляров, действительно, ходила по рукам в Выборгском районе, и автором ее считался тов. Ленин, хотя его подписи под статьей и не было. Представленный т. Таежником-Могильниковым в редакцию «Пролетарской Революции» экземпляр статьи не является оригиналом-рукописью и состоит из 6 полулистов с текстом на одной стороне (на пишущей машинке). Есть ли в представленном экземпляре какие-нибудь неточности или опечатки по сравнению с оригиналом, редакции установить не удалось, так как ни в собрании сочинений тов. Ленина, ни в большевистской газете «Рабочий Путь» за 1917 г., ни, наконец, в институте Ленина нет указанной статьи.

В том, что автором статьи является не кто иной, как тов. Ленин, сомневаться не приходится: авторство тов. Ленина подтверждается категорическим заявлением т.т. Крупской Н. К. и Елизаровой А. И.

Прим. редакции «Прол. Рев.»

 

Пятница, 22 сентября 1917 г.

Ошибки нашей партии.

Чем больше вдумываешься в значение так называемого Демократического Совещания, чем внимательнее всматриваешься в него со стороны, — а со стороны, говорят, виднее, — тем тверже становится убеждение, что наша партия сделала ошибку, участвуя в нем. Надо было его бойкотировать. Скажут, пожалуй, какая польза разбирать такой вопрос. Прошлого не воротишь. Но это возражение против тактики вчерашнего дня было бы явно несостоятельно. Мы всегда осуждали и как марксисты обязаны осуждать тактику живущего «со дня на день». Нам недостаточно минутных успехов. Нам недостаточно и вообще расчетов на минуту или на день. Мы должны постоянно проверять себя, изучая цепь политических событий в их целом, в их причинной связи, в их результатах. Анализируя ошибки вчерашнего дня, мы тем самым учимся избегать ошибок сегодня и завтра.

В стране явно нарастает новая революция, революция иных классов (по сравнению с тем, которые осуществили революцию против царизма). Тогда была революция пролетариата, крестьянства и буржуазии, в союзе с англо-французским финансовым капиталом против царизма.

Теперь растет революция пролетариата и большинства крестьян, именно: беднейшего крестьянства против буржуазии, против ее союзника англо-французского капитала, против ее правительственного аппарата, возглавляемого бонапартистом Керенским.

Сейчас не будем останавливаться на фактах, свидетельствующих о нарастании новой революции, ибо, судя по статьям нашего центрального органа «Рабочего Пути», партия уже выяснила свои взгляды по этому пункту. Нарастание новой революции представляет из себя явление, кажется, общепризнанное партией. Конечно, сводки данных об этом нарастании еще понадобятся, но они должны составить тему других статей.

В данный момент важнее обратить наибольшее внимание на классовые различия между старой и новой революцией, на учет политического момента и наших задач и точки зрения этого основного явления, соотношения классов. Тогда, в первую революцию, авангардом были рабочие и солдаты, т.-е. пролетариат и передовые слои крестьянства.

Этот авангард увлек за собою не только многие из худших, колеблющихся элементов мелкой буржуазии (вспомним колебания меньшевиков и трудовиков насчет республики), но и монархическую партию кадетов, либеральную буржуазию, превратив ее в республиканскую. Почему такое превращение было возможно? Потому что экономическое господство для буржуазии — все, а форма политического господства — дело девятое, буржуазия может господствовать и при республике, даже господство ее вернее при республике в том смысле, что этот политический строй никакими переменами в составе правительства, в составе и группировке правящих партий не задевает буржуазии.

Конечно, буржуазия стояла и будет стоять за монархию, потому что более грубая, военная охрана капитала монархическими учреждениями всем капиталистам и помещикам виднее и «ближе». Но при сильном напоре «снизу» буржуазия всегда и везде «мирилась» с республикой, лишь бы отстоять свое экономическое господство.

Теперь пролетариат и беднейшее крестьянство, т.-е. большинство народа, встали в такое отношение к буржуазии и к «союзному» (а равно всемирному) империализму, что «увлечь» за собой буржуазию нельзя. Мало того: верхи мелкой буржуазии и более имущие слои демократической мелкой буржуазии явно против новой революции. Этот факт до того очевиден, что на нем сейчас нет надобности останавливаться. Господа Либерданы, Церетелли и Черновы нагляднее наглядного иллюстрируют его.

Переменилось взаимоотношение классов. В этом суть.

Но те классы стоят1 «по одну и по другую сторону баррикады».

Это главное.

В этом и только в этом научная основа для того, чтобы говорить о новой революции, которая могла бы, рассуждая чисто теоретически, беря вопрос абстрактно, произойти легально, если бы, например, Учредительное Собрание, созванное буржуазией, дало большинство против нее, дало большинство партиям рабочих и беднейших крестьян.

Объективное взаимоотношение классов, их роль, экономическая и политическая, вне представительных учреждений данного типа и внутри них; нарастание или упадок революции, соотношение внепарламентских средств борьбы с парламентскими — вот где главнейшие основные, объективные данные, которые надо учесть, чтобы тактику бойкота или участия вывести не произвольно, не по своим «симпатиям», а марксистски.

Опыт нашей революции наглядно поясняет, как надо по-марксистки подходить к вопросу о бойкоте.

Почему бойкот Булыгинской Думы оказался правильной тактикой?

Потому, что он соответствовал объективному соотношению общественных сил в их развитии. Он давал лозунг нарастающей революции за свержение старой власти, которая, чтобы отвлечь народ от революции, созывала соглашательское, грубо подделанное, не открывавшее поэтому перспектив серьезной «зацепки» за парламентаризм, учреждение (Булыгинскую Думу). Внепарламентские средства борьбы у пролетариата и у крестьянства были сильнее. Вот из каких моментов сложилась правильная, учитывающая объективное положение, тактика бойкота Булыгинской Думы.

Почему тактика бойкота III Думы оказалась [не] правильной?

Потому, что она опиралась только на «яркость» лозунга бойкота и на отвращение к грубейшей реакционности третьеиюльского «хлева». Но объективно положение было такое, что, с одной стороны, революция была в сильнейшем упадке и падала дальше. Для подъема ее парламентская опора (даже внутри «хлева») приобретала громадное политическое значение, ибо внепарламентских средств пропаганды, агитации, организации почти не было или они были крайне слабы. С другой стороны, грубейшая реакционность III Думы не мешала ей быть органом действительного взаимоотношения классов, именно: столыпинского соединения монархии с буржуазией. Это новое взаимоотношение классов страна должна была изжить.

Вот из каких моментов сложилась правильно учитывавшая объективное положение тактика участия в III Думе.

Достаточно вдуматься в эти уроки опыта, в условия марксистского подхода к вопросу о бойкоте или участии, чтобы убедиться в полнейшей неправильности тактики участия в «Демократическом Совещании», «Демократическом Совете» или предпарламенте.

С одной стороны, нарастает новая революция. Война идет вверх. Внепарламентские средства пропаганды, агитации, организации громадны. Значение «парламентской» трибуны в данном предпарламенте ничтожно. С другой стороны, никакого нового взаимоотношения классов этот предпарламент не выражает и не «обслуживает»; крестьянство, например, здесь представлено хуже, чем в имеющихся уже органах (Советах Крест. Деп.). Вся суть предпарламента — бонапартистский подлог — не только в том смысле, что грязная банда Либерданов, Церетелли и Черновых вместе с Керенским и К0 подтасовали, фальсифицировали состав этой церетеллевско-булыгинской Думы, — но и в том, более глубоком смысле, что единственное назначение предпарламента — надуть массы, обмануть рабочих и крестьян, отвлечь их от новой растущей революции, засорить глаза угнетенных классов новым нарядом для старой, уже испытанной, истрепанной, истасканной «коалиции» с буржуазией (т.-е. превращения буржуазией господ Церетелли и К0 в гороховых шутов, помогающих подчинять народ империализму и империалистской войне).

Мы слабы теперь, — говорит царь в августе 1905 года своим крепостникам-помещикам. — Наша власть колеблется. Волна рабочей и крестьянской революции поднимается. Надо надуть «серячка», помазать его по губам.

Мы слабы теперь, — говорит теперешний царь, бонапартист Керенский кадетам, беспартийным Тит Титычам, Плехановым, Брешковским и К0. — Наша власть колеблется. Волна рабочей и крестьянской революции против буржуазии поднимается. Надо надуть демократию, перекрасив для этого в другие краски тот шутовской костюм, в котором ходят с 6-го мая 1917 года, для одурачения народа, эс-эровские и меньшевистские «вожди революционной демократии», наши милые друзья Церетелли и Черновы. Их не трудно помазать по губам «предпарламентом».

Мы сильны теперь, — говорит царь своим крепостникам-помещикам в июне 1907 года. — Волна рабочей и крестьянской революции спадает. Но мы не сможем удержаться по-старому, и одного обмана мало. Нужна новая политика в деревне, нужен новый экономический и политический блок с Гучковыми — Милюковыми, с буржуазией.

Там можно представить три ситуации: август 1905 года, сентябрь 1917, июнь 1907, чтобы нагляднее пояснить объективные основы тактики бойкота, ее связь с взаимоотношением классов. Обман угнетенных классов угнетателями есть всегда, но значение этого обмана в разные исторические моменты различно. Тактики нельзя основывать только на этом, что угнетатели обманывают народ; ее надо определять, анализируя в целом взаимоотношения классов и развития как внепарламентской, так и парламентской борьбы.

Тактика участия в предпарламенте неверна, она не соответствует объективному взаимоотношению классов, объективным условиям момента.

Надо было бойкотировать Демократическое Совещание, мы все ошиблись, не сделав этого, ошибка в фальши не становится. Ошибку мы поправим, было бы искреннее желание стать за революционную борьбу масс, было бы серьезное размышление об объективных основах тактики.

Надо бойкотировать предпарламент. Надо уйти в Совет Раб., Солд. и Крест. Депутатов, уйти в профессиональные союзы, уйти вообще к массам. Надо их звать на борьбу. Надо им дать правильный и ясный лозунг: разогнать бонапартистскую банду Керенского с его поддельным предпарламентом, с этой церетеллевски-булыгинской Думой. Меньшевики и эс-эры не приняли, даже после корниловщины, нашего компромисса, мирной передачи власти Советам (в коих у нас тогда еще не было большинства), они скатились опять в болото грязных и подлых сделок с кадетами. Долой меньшевиков и эс-эров. Беспощадная борьба с ними. Беспощадное изгнание их из всех революционных организаций, никаких переговоров, никакого общения с этими друзьями Кишкиных, друзьями корниловских помещиков и капиталистов.

 

Суббота, 23 сентября.

Троцкий был за бойкот. Браво, товарищ Троцкий.

Бойкотизм побежден во фракции большевиков, съехавшихся на Демократическое Совещание.

Да здравствует бойкот.

Ни в каком случае мириться с участием мы не можем и не должны. Фракция одного из Совещаний — не высший орган партии, да и решения высших органов подлежат пересмотру, на основании опыта жизни.

Надо во что бы то ни стало добиваться решения вопроса о бойкоте и пленумом Исполнительного Комитета и экстренным съездом партии. Надо ваять сейчас вопрос о бойкоте платформой для выборов на съезд и для всех выборов внутри партии. Надо втянуть массы в обсуждение вопроса. Надо, чтобы сознательные рабочие взяли дело в свои руки, проведя это обсуждение и оказывая давление на «верхи».

Невозможны никакие сомнения на счет того, что в «верхах» нашей партии заметны колебания, которые могут стать губительными, ибо борьба развивается, и в известных условиях колебания, в известный момент, способны погубить дело. Пока не поздно, надо всеми силами взяться за борьбу, отстоять правильную линию партии революционного пролетариата.

У нас не все ладно в «парламентских» верхах партии; больше внимания к ним, больше надзора рабочих за ними; компетенцию парламентских фракций надо определить строже.

Ошибка нашей партии очевидна. Борющейся партии передового класса не страшны ошибки. Страшно было бы упорствование в ошибке, ложный стыд признания и исправления ее.

 

Воскресенье, 24 сентября.

Съезд Советов отложен до 20 октября. Это почти равносильно отсрочке до греческих календ, при темпе, каким живет Россия. Второй раз повторяется комедия, разыгранная эс-эрами и меньшевиками после 20 — 21 апреля.

 

 

Отдел III. — Библиография.

 

Краткий обзор посмертных биографий В. И. Ленина.

Непреоборимое желание широких масс трудящихся Советской России знать возможно подробнее о том, как рос, как жил, как развивался и как работал Влад. Ильич, особенно остро назрело сейчас, когда Влад. Ильич умер. И потому является естественным то большое количество литературы, появившейся за последнее время и старающейся дать некоторое удовлетворение насущной потребности масс.

К сожалению, из всех имеющихся пока цельных биографических очерков В. И. Ленина, исторически-выдержанных и проверенных почти нет.

Наибольшая попытка дать связный очерк была у тов. Зиновьева, одного из ближайших учеников и соратников Влад. Ильича.

Возьмем новую брошюру Г. Зиновьева «В. И. Ленин. Краткий биографический очерк» (Госиздат. Москва — Ленинград. 1924 г. 24 стр.), которая рисует шаг за шагом всю деятельность Влад. Ильича на протяжении 1890-х — 1924 г.г.

Брошюра написана чрезвычайно живым, популярным языком, очень образно и увлекательно и делает нужные агитационные выводы.

Очень хорошо издана, с хорошими фотографиями Ильича, и с этой стороны изъянов нет.

Надо думать, что эта брошюра, а также переизданная Госиздатом книжка Г. Зиновьева «Влад. Ильич Ленин» найдут наибольшее распространение, и поэтому нам необходимо указать на некоторые недочеты:

«Задачи русских соц.-демократов» написаны Лениным не в 1896 г. (первая брошюра, стр. 7), а в конце 1897 г., об этом говорит сам Владимир Ильич в своем предисловии к книге «За 12 лет».

Дальше на той же странице сказано:

«...Ленин вместе с Мартовым и Потресовым уедут за границу, чтобы там совместно с Плехановым, уже жившим там примерно с 1884 г...». Нам всем известно, что Г. Плеханов уехал в Женеву не в 1884 г., а в 1880 г., после ареста типографии «Черного передела», и уже в 1883 г. основал там группу «Освобождение Труда».

На стр. 8: «Первый такой союз («Союз борьбы за освобождение раб. класса». - А. Ш) стал действовать в конце 1890 годов в Петербурге». Правильнее было бы указать, что он был создан Влад. Ильичом в сентябре 1895 г. и продолжал действовать до конца 90-х годов, несмотря на арест большинства членов его во главе с Вл. Ильичем в ночь с 8 на 9-е декабря 1895 г.

Нелишним будет отметить, что в вопрос о расколе (на той лее стр.) с меньшевиками нужно было внести больше ясности. Во-первых, по нашему мнению, необходимо осветить предварительно период «экономизма», для того чтобы понять меньшевизм, связь между которыми нами установлена позже в исторической перспективе; во-вторых, неправильно говорить, что «до тех пор мы работали с ними (меньшевиками. А.Ш.) в одной партии». Искровцы, одинаково выступавшие против «экономизма», работали вместе, и до II съезда, на котором наметились разногласия, не было никаких делений на большевиков и меньшевиков.

Излишней торопливостью очевидно объясняется и то, что из шести большевистских депутатов IV Гос. Думы (стр. 15) названы только Бадаев и провокатор Малиновский, а не перечислены остальные депутаты: Петровский, Муранов, Шагов и Самойлов.

Вторая брошюра Г. Зиновьева «Влад. Ильич Ленин» является 2-м изданием, воспроизводящим речь, произнесенную им 6/IX — 1918 в. в заседании Петросовета.

Эта книга дает более полное, хотя чрезвычайно разбросанное описание жизни и деятельности Влад. Ильича, чем вышеуказанная.

Переиздание ее с такой поспешностью лишило автора возможности сделать в ней необходимые исправления, и хотя Госиздат в предисловии находит оправдание «анахронизмам» и «устарелости» в спешности издания, однако думается, что было бы правильнее в первую горячую минуту после смерти Ильича ограничиться изданием первой брошюры.

К числу отмеченных недочетов ее, которые в той же мере относятся и ко второй, необходимо прибавить еще некоторые: отец Влад. Ильича происходил из мещан, а не из крестьян. Мать Влад. Ильича умерла не в 1913 г., а в 1916 г. (стр. 9).

«В начале 90-х годов Влад. Ильич попадает в свою первую эмиграцию» (стр. 21): не «в начале90-х годов», а в 1900 году. Поездка же Влад. Ильича заграницу в апреле 1895 г. для налаживания связи с группой «Освобождение Труда» нельзя, конечно, считать началом первой эмиграции.

Стр. 22: желательно в следующем издании точнее указать дату выхода № 1 «Искры» — декабрь 1900 г.

К числу явных опечаток необходимо отнести на стр. 24 «только в начале 90-х годов» не 90-х, а 900-х годов (речь идет о деятельности «Искры»).

Что же касается создания раб. партии, то Ленин начал эту работу уже в 90-х годах, об этом свидетельствует и программа, помещаемая в этом № «Пролетарской Революции».

Стр. 35; газета «Пролетарий» в 1907 г. начала издаваться не в Женеве, а первые 20 номеров вышли в Финляндии, где жил тогда и Влад. Ильич, потом уже газета стала издаваться в Женеве.

Стр. 50: тов. Ленин приезжает в Россию 3 апреля 1917 г., а не в марте.

Необходимо отметить, что по этой речи тов. Зиновьева издана издат. «Красная Новь» «Краткая биография В. И. Ленина», 31 стр., которая является пересказом вышеуказанной брошюры, однакож не без некоторого своего творчества в ошибках, как например:

Стр. 15: «В декабре 1896 года» Ленина арестовывает полиция.

Стр. 17: «В феврале 1895 г. Влад. Ильич уезжает за границу и «томится там буквально, как лев в клетке» и др.

Совершенно непростительно для солидного издательства «Красная Новь», что оно не только не исправляет ошибки в пересказываемой брошюре, но, со своей стороны, делает новые.

Брошюра В. Невского «Ленин», Госиздат, 1924 г., стр. 39 является 2 переизданием выпущенной в 1920 г. Госиздатом той же брошюры в исправленном виде. Очень популярно и хорошо написана. К числу неисправленных ошибок относится:

Стр. И: Трепов не был министром, а Петербургским градоначальником. Там лее в примеч. правильнее указать: Наша партия официально переименована в Коммунистическую на VII партсъезде в 1918 г.

Стр. 23: «Правда» под названием «Правда Рабочего» никогда не издавалась.

Стр. 37:1 Конгресс Коминтерна был создан не в 1921 г., а летом 1919 года.

В заключение необходимо отметить, что как тов. Зиновьев, так и тов. Невский ошибочно склонны считать первым второй съезд партии. Нужно признать раз навсегда, что первым съездом считается съезд 1898 г., каким его и считал Влад. Ильич и вся коммунистическая партия.

Из других биографий нельзя не упомянуть о брошюре некоего Л. Вражина «Ленин» (Изд. «Художеств, печать», г. Москва 1924 г. 15 стр.).

Подобную макулатуру редко где можно встретить. Не говоря уже о напыщенном пустом стиле, там имеется несколько поистине новых открытий, например, что основателями питерского «Союза борьбы», «связывавшего местные организации» были Плеханов, Аксельрод, Рязанов и В. Ульянов; что инициаторами «Искры» в 1900 г. были Лев Дейч, Аксельрод и др.; что на четвертом съезде Влад. Ильич противопоставлял участию в Думе создание Совета Рабочих Депутатов, что многих депутатов-большевиков IV Г. Думы замучили в Сибири... Да и стоит ли вообще перечислять все шалости пера догадливого спекулянта? Брошюра никуда не годится и должна быть немедленно изъята из употребления.

Анна Шуцкевер.

 

Общее значение деятельности Ленина и его заветы.

(Краткий обзор литературы.)

Среди многочисленных статей, появившихся вскоре после смерти Владимира Ильича, невольно прежде всего хочется отметить первые слова товарищей, наиболее близко к нему стоявших.

Статья Н. Бухарина «Товарищ»¹ каждой своей строчкой глубоко проникает в сознание всех партийных работников и каждого мыслящего рабочего и крестьянина, передает не только тяжесть утраты близкого друга-учителя, но рисует и грандиозность потери величайшего организатора масс, одной из гениальных личностей, «по именам которых потом отсчитывают эпохи». Ленин — массовый вождь, одаренный необычайной чуткостью к запросам масс: «Точно было у Ленина какое- то неведомое шестое чувство, которое позволяло ему чутким ухом прислушиваться — какие мнения бродят в головах бесчисленных тружеников земли». Ha-ряду с величайшей простотой, ненавистью к выкрутасам и лишней шумихе — диктаторская властность, ненавидящая умственное убожество, отсталость, не «регистрирующая» события, а идущая против них, если так подсказывает собственное убеждение.

Деятельность Ленина, как вождя мировой революции, выдающегося стратега, организатора и политика, — настолько грандиозна по своей широте и разнообразию, что охватить ее было бы возможно лишь в громадных трудах, — что касается статей и брошюр, то они могут быть рассматриваемы, как дающие частичный материал, отмечающие лишь некоторые (иногда основные) моменты его деятельности.

Наиболее полной статьей, обрисовывающей деятельность Владимира Ильича как организатора партии, руководителя октябрьским восстанием и основателя Коминтерна — является ст. К. Радека «Жизнь и Дело Ленина»². Карл Маркс принимал участие в революции 1848 г. в Германии, но он не мог играть руководящей роли в силу самого существа этой революции — слишком поздней как буржуазная и слишком ранней как пролетарская, — Ленин «с первого дня своей жизни приготовлялся к роли практического руководителя коммунистических революций. Вся его жизнь ушла на разработку задачи, решенной только в 1917 г.»... Источник уверенности, с которой он руководил пролетарской партией, находился в умении творчески мыслить, быть великим самостоятельным марксистским мыслителем. Отличаясь от других учеников Маркса, Ленин прежде всего изучил аграрный вопрос и выдвинул класс крестьянства, как имеющий общие с рабочим классом интересы и как сила, которая примет участие в русской революции. Политическое значение Ленина прежде всего заключается в создании им пролетарской партии; его споры с меньшевиками о первом параграфе устава имели большое значение, так как предвидели возможность обречения революционного рабочего движения на руководство мелкой буржуазией. Его стремления создать нелегальную организацию профессиональных революционеров заставили многих «лучших людей европейского социализма» видеть в его организационных взглядах выражение заговорщической тактики, грозящей отшатнуть рабочие массы. Тем не менее сила и живучесть партии именно и объяснялась ее сплоченностью и единством мысли, направленной на подготовку вооруженного восстания для захвата власти³. С началом империалистической войны Ленин предугадывает перспективу раскола германской социал-демократии, вскрывает сущность политики II Интернационала, как предательства интересов рабочего класса, настаивает на необходимости открытой идейной борьбы с социал-патриотами, противопоставляет лозунгу гражданского мира лозунг гражданской войны. Результатом программных работ, относящихся ко времени февральской революции, явилась постановка вопроса о самоопределении наций в мировом масштабе; 1918 г. — подготовка созыва учредительного съезда Коминтерна. Постановления первого конгресса Коминтерна западно-европейским коммунистам казались как бы заветом русской революции, находящейся в смертельной опасности; массовая работа Коминтерна начинается лишь с 1920 г. со II Конгресса. Две книги Ленина — «Государство и Революция» и «Детская болезнь левизны в коммунизме» — осветили как первый главный этап коммунистического движения - завоевание диктатуры пролетариата, так и тернистый путь, ведущий к этому завоеванию; составленные им тезисы вступления в Коминтерн закрывают доступ в него правым, оппортунистически настроенным элементам; наконец, третий документ — набросок тезисов о колониальном вопросе — дает задачу, осуществимую, может быть, лишь через десятки лет, — когда «удастся на практике связать национальную освободительную борьбу колониальных народов с пролетарской революцией в Европе и Америке. Но одно уже ясно: Ленин гениально указал путь международному пролетариату»... На третьем съезде Коминтерна, в связи с падением, революционной волны в Германии, Ленин объявляет тактику единого фронта и тем обнаруживает удивительную чуткость в понимании условий борьбы западно-европейских коммунистов.

В настоящее время поражение революционного движения в Болгарии и Германии и возможность затяжки в дальнейшем его развитии заставят коммунистическую партию объединить вокруг себя рабочие массы и, пользуясь ленинским методом решения, методом, проверенным «в тысяче наступательных и, оборонительных сражений», направлять их повседневную борьбу к будущей борьбе за диктатуру.

Из разнообразных областей строительства социалистического государства, в которых выявились величайшие способности Владимира Ильича, наибольший интерес вызывает внешняя политика. «Еще не настало время, — говорит Г. Чичерин в своей статье «Ленин и внешняя политика»⁴ — изложить в виде стройной системы внешнюю политику Владимира Ильича... Но и сам Владимир Ильич никогда не излагал в виде систематически разработанного плана всю внешнюю политику Советской Республики. Ее стройность и цельность была в его голове... Только впоследствии, когда все материалы по нашей внешней политике за период, когда он руководил делами, будут собраны и систематизированы и когда целый ряд острых вопросов отойдет в историю, можно будет восстановить стройную систему внешней политики Советской Республики, как ее понимал Владимир Ильич».

Внешняя политика для советского государства особенно в первое время после октябрьского переворота имела огромное значение. Были чрезвычайно тяжелые моменты, когда от более или менее удачного дипломатического шага зависело самое существование Советской Республики. В этих случаях поражал удивительный политический реализм Владимира Ильича, смелость перехода от прежних взглядов революционной партии к новым практическим постановкам.

Заключение Брестского мира многих партийных товарищей повергло в сильный пессимизм, даже в отчаяние, проявление которого предотвращалось только благодаря личному вмешательству Владимира Ильича. Одним из тяжелых моментов для советской дипломатии было убийство Мирбаха, грозившее повлечь за собою немедленный переход в наступление со стороны Германий — тем не менее, благодаря прозорливости Ленина, определившего трудность подобного предприятия для Германии, требование германского правительства о вводе в Москву германского вооруженного отряда было отклонено и достигнуто некоторое компромиссное решение.

Значительно помогла в области дипломатии выдвинутая Владимиром Ильичом идея экономического сотрудничества Советской Республики с Германией впоследствии оформленная им в проекте привлечения иностранного капитала путем предоставления ему крупных концессий.

Почти безвыходное положение в 1919 — 1920 г.г. в связи с нажимом германского империализма, с одной стороны, и давлением Антанты (занятие Архангельска, поддержка «добровольческой армии» Алексеева и чехо-словаков), с другой — спасалось почти исключительно дипломатической мудростью Владимира Ильича, проявившего «изумительную гибкость и уменье уклоняться от ударов противника». Прибегая в решительных случаях к нанесению ряда сильных ударов, Ленин никогда не терял известной гибкости, чтобы не вызвать нежелательных осложнений. В момент величайшего обострения отношений с Антантой он «впервые настоял на том, чтобы мы обратились к Антанте с мирными предложениями». Мирные обращения Советской Республики рассматривались Лениным как одно из сильнейших средств. Огромный интерес проявляется им к каждому шагу советской восточной политики: он имеет продолжительное свидание с первой Афганской чрезвычайной миссией, интересуется судьбой переговоров с Турцией, настойчиво проводит политику дружественных отношений с персидским правительством.

В 1921 г. категорически настаивает на подписании предварительного соглашения с Англией. Ряд записок Ленина, относящихся к зиме 1921 — 1922 г.г., дает основное содержание выступлениям советских представителей в Генуе, при чем делается общее замечание относительно выступлений при открытии конференций — «не надо лишних слов». Осенью 1922 г. участие Владимира Ильича в обсуждении и принятии программы, которая защищалась советскими представителями в Лозанне — «было последним крупным вкладом в нашу международную политику».

Не говоря о других областях деятельности Владимира Ильича, касающейся советского строительства и которой посвящается целый ряд статей, как: «Ленин в экономической области» — Милютин («Экономическая жизнь» №№ 95 и 96), «Владимир Ильич и внешняя торговля» — Красин («Известия» Л!21 от26/1 — 1924 г.), «Ленин и кооперация» — Швецов («Известия» №27,2/11 — 1924 г.), «Чем был Ленин для нашей высшей школы» — М. Покровский («Правда» № 22, 27/1 — 1924 г.), остановимся на значении Ленина для рабочего класса. Если Маркс, выражаясь словами Розы Люксембург, «открыл современный рабочий класс, как историческую категорию, то В. И. Ленин теоретически «открытый» Марксом рабочий класс повел в бой»⁵. «Под его руководством рабочий класс, по крайней мере, одной из стран, превратился из «низшего» класса в господствующий класс. Его гением создана международная организация рабочих, поставившая себе эту же задачу в интернациональном масштабе.»

Какие же слова утешения может найти трудящийся класс, лишившись того, чьи мысли целиком были направлены на борьбу за его освобождение? — «Ленина нет, но есть ленинизм. Бессмертное в Ленине — его учение, его работа, его метод, его пример — живет в нас, в той партии, которую он создал, в том первом рабочем государстве, которое возглавлял, направлял... Наша партия есть ленинизм в действии, наша партия есть коллективный вождь трудящихся»... «Как пойдем вперед? С фонарем ленинизма в руках»⁶. Ленинская партия имеет перед собой определенные задачи, осуществление которых является непосредственным исполнением «политического завещания» Владимира Ильича это — боевой союз рабочего класса, с крестьянством, укрепление связи партии с беспартийной массой рабочих — «помогать многомиллионной рабочей массе учиться и учиться, поднимать свой культурный уровень, приобщаться к делу социалистического строительства»; сохранять единство партии, созданной Лениным и мыслимой им, «как вылитая из одного куска организация, которая умеет собрать воедино все, что есть сильного во всем рабочем классе», которая «была и должна остаться авангардом рабочего класса, его главой, его коллективным вождем»⁷. «Мы должны сделать все человеческое и сверхчеловеческое, чтобы выполнить духовное завещание тов. Ленина»... «В тот период, когда наши враги ждут от нас максимальных несогласий, споров и раздоров — именно теперь мы проявим величайшее единодушие, сплоченность и совершенно сознательную железную дисциплину»⁸.

Брошюра Н. Н. Попова и Я. А. Яковлева «Жизнь Ленина и ленинизм», несмотря на краткий срок (двое суток), в течение которого она составлялась, и невыразимую трудность работы в первые минуты после смерти Владимира Ильича, отличается достаточной полнотой и является ценным пособием для изучения той области, которую принято называть «ленинизмом», другими словами — марксизмом в действии. Книга носит отпечаток вдумчивого, серьезного отношения к поставленной задаче — дать «некоторый материал о том, как жил и за что боролся Ленин». Один недостаток брошюры — отсутствие точного указания работ Владимира Ильича, из которых приводятся выдержки.

В первой части отмечены все наиболее яркие моменты из истории партии, совершенно неотделимой от жизни и деятельности Ленина. Вторая часть, посвященная выяснению сущности «ленинизма», особенно интересна. В чем заключаются основные устои ленинизма? — Прежде всего в удивительном единстве мысли, наблюдаемом во все тридцать лет деятельности Владимира Ильича. Три формулы приходилось отстаивать в борьбе с международным и своим русским опортунизмом: русская революция — начало новой эпохи в жизни человечества; в интересах социализма необходимо осуществление руководства рабочего класса над крестьянством; необходимо достижение подлинного интернационализма на основе союза рабочих передовых стран с отсталыми национально угнетенными народами.

Осуществив диктатуру пролетариата созданием советского социалистического государства, Ленин «превратил марксизм из учения, доступного тысячам, в метод практической работы и борьбы миллионов» (стр. 49). «У него никогда не знаешь, что идет впереди — практическое действие или теоретический анализ» (51). Гибкость мысли, чуткость в улавливании голоса современности, уменье менять лозунги соответственно требованиям момента: «не агитировать вообще за мировую революцию, а организовывать, т.-е. объединять и сколачивать людей, подбирать одного к одному. Так Ленин собирал, сочетал, сколачивал, слаживал десятки, сотни и тысячи большевиков, составивших основной кадр руководителей нашей партии» (стр. 54).

Сколько своеобразных, поистине революционных актов проводилось в процессе строительства социалистического государства: 1918 г. — создание комитетов деревенской бедноты, движение к захвату помещичьих земель миллионов беднейшего крестьянства, т.-е. того слоя населения, «к которому не добиралась ни одна революция»; в 1919 г. — ставка на середняка: «Задача здесь сводится не к эксплоатации среднего крестьянина, а к тому, чтобы учесть особые условия жизни крестьянина, к тому, чтобы учиться у крестьян способам перехода к лучшему строю и не сметь командовать. Вот правило, которое мы себе поставили» (61 стр.). На X съезде партии Ленин пересматривает отношения рабочих и крестьян. Он ищет более прочного и более гибкого закрепления рабоче-крестьянского союза: «только при соглашении с крестьянством можно спасти социалистическую революцию в других странах» — отсюда ряд конкретных мероприятий, связанных с нэпом. Соответственно основной задаче он в каждый период ставил перед партией те конкретные частные задачи, которые являются важнейшими практическими задачами для сегодняшнего дня. Он был при этом безжалостен к этому вчерашнему дню. Поэтому у него мы найдем всегда массу частных «противоречий», отрицания признававшегося вчера: «в своих поисках способа разрешения коренного вопроса об осуществлении союза рабочих и крестьян, он переходит в 1921 г. к свободе местного оборота, от свободного оборота — к местному регулированию торговли и превращения советского государства в «рачительного оптового купца» (стр. 65).

Ни в одном вопросе так не развернулся практический гений Ильича, как в во просе национальном. Он пишет в октябре 16-го года: «Мы были бы очень плохими революционерами, если бы в великой освободительной войне пролетариата за социализм не сумели бы использовать всякого народного движения против отдельных бедствий империализма в интересах обострения и расширения кружка» (стр. 68). Разрешение Лениным национального вопроса тесно связано с его основной мыслью о союзе рабочего класса с крестьянством.

Владимир Ильич — основатель и организатор партии, которая мыслилась им как рабочая, организующая рабочих для революционной борьбы, но вместе с тем не растворяющаяся в общей рабочей массе, а являющаяся лишь авангардом рабочего класса. Расхождения по организационному вопросу на II съезде партии свидетельствовали о предвидении Лениным опасности для партии расшириться за счет либеральствующих элементов. Взаимоотношения руководителей и рядовых членов партии должны обеспечивать известную исключительность положения для руководителей. Им никогда не обожествлялась идея демократизма, наоборот: широкий демократизм партийной организации «в потемках самодержавия, есть лишь простая и вредная игрушка».

Уменье учитывать объективные условия, уменье отступать при поражениях, ни на минуту не забывая основного, было присуще Ленину в неизмеримо большей степени, чем остальным, часто глубоко преданным делу революции, партийным работникам. Эпоха реакции, помимо ликвидаторского течения среди меньшевиков, богата фракционными группировками и в среде большевиков, значительно ослабившими силы партии. Отказ участвовать в парламентской деятельности и использовать какие-либо легальные возможности фактически являлся упущением из рук революционной демократией целого ряда областей, ведших к рабочим массам; проявляется растерянность, колебания, отсутствие определенных действий, резко осуждаемые Вл. Ильичом: «Мы — партия, ведущая массы к социализму, а вовсе не идущая за всяким поворотом настроения или упадка настроения масс» (стр. 81).

В ряде статей и страничек из дневника начала 1923 г. Лениным подведен итог трехлетнего существования Советской власти, представляющий как бы его «политическое завещание». В этом «завещании» признается, что в Советской Республике «социальный строй основан на сотрудничестве двух классов — рабочих и крестьян, к которым теперь допущены на известных условиях и «нэпманы», т.-е.буржуазия»... Это видоизменение старой формулировки создает чрезвычайные трудности: «Удастся ли нам продержаться при нашем мелком и мельчайшем крестьянском производстве, при нашей разоренности до тех пор, пока западно-европейские капиталистические страны завершат свое развитие к социализму?» (стр. 97.)...

Основной лозунг руководства рабочего класса над крестьянством остается прежним, принимая лишь новую практическую формулировку о необходимости достигнуть величайшей экономии в госаппарате, изгнать из своих общественных отношений какие бы то ни было излишества: «Лишь посредством максимальной чистки нашего аппарата, посредством максимального сокращения всего, что не абсолютно необходимо в нем, мы в состоянии будем удержаться наверняка»(98стр.). Как практик — «мастер действия» — Ленин ни на минуту не забывает о движении вперед и предостерегает против опасности «превращения советского государства в царство крестьянской ограниченности», — отсюда напоминание об электрификации, о развитии крупной машинной индустрии, о гидрострое, о волховстрое.

Как быстро возможно движение к социализму? Опыт октябрьской революции свидетельствует о том, «что можно сделать в пять лет и для чего нужны гораздо большие сроки»... «Условие полного кооперирования включает в себе такую культурность крестьянства (именно крестьянства, как громадной массы), что это полное кооперирование невозможно без целой культурной революции... (стр. 100 — 101).

Залогом успешной деятельности Советской власти является сохранение единства партии: «главная задача наших Ц. К. и Ц. К. К., как и нашей партии в целом, состоит в том, чтобы внимательно следить за обстоятельствами, из которых может вытечь раскол, и предупреждать их» (стр. 102).

К. Остроухова.

 

Влад. Бонч-Бруевич. Покушение на В. И. Ленина в Москве 30 августа 1918 г.

(По личным воспоминаниям.) Москва. 1924 г.

О покушении на В. И. Ленина, произведенном более пяти лет назад, 30 августа 1918 г., как это ни странно, в нашей советской печати писалось очень мало. Тотчас после покушения — официальные бюллетени о здоровье в течение приблизительно двух недель (от 31 августа по 13 сент.), краткое сообщение о покушении, об обстановке, при которой оно было совершено и о личности покушавшейся; в день пятилетия, 30 августа 1923 г., — несколько статей в газетах и заметка тов. Волковичера в № 6 — 7 (18 — 19) «Пролет. Рев.» — вот, кажется, и все, или почти все, что было в печати об этой чудовищной попытке белогвардейцев уничтожить вождя всемирного пролетариата. Понятно, что до широких масс, не читающих систематически газет и толстых журналов, особенно за пределами Москвы, дошли лишь скудные и неясные вести. Поэтому появление брошюры Влад. Бонч-Бруевича мы можем только приветствовать. В ней воспроизведена довольно полно вся обстановка, при которой было совершено покушение, а также дальнейший ход заживления ран и восстановления сил Владимира Ильича. Автор рассказывает о своих впечатлениях, переживаниях в первые моменты и в первые дни после несчастья так ярко и живо, что захватывает внимание и действует на чувство читателя. По пути касается и значения личности Владимира Ильича, как всемирного вождя и борца за освобождение всех трудящихся и угнетенных. Кроме чисто личных воспоминаний, автор приводит рассказ ближайшего очевидца покушения, шофера Владимира Ильича, тов. Гиля, данные, полученные в результате следствия о личности покушавшейся, об ее поимке и совершенно верно описывает то страшное возмущение и негодование, которое было вызвано покушением на Владимира Ильича у всех, кому дороги интересы пролетарской революции.

К сожалению, в рассказе есть некоторые неточности и недомолвки, касающиеся непосредственно Владимира Ильича. Так, на стр. 8 автор говорит, что на левой руке «виднелись две ранки на плечевой кости». В официальном же бюллетене от 11 часов веч. 30 августа 1918 г. (Изв. В. Ц. И. К. № 187) сказано, что «одна пуля, войдя над левой лопаткой проникла в грудную полость» и т. д. О третьей пуле. На 32 стр. брошюры говорится, что третьей пулей была ранена разговаривавшая с т. Лениным женщина, и не упоминается о том, что эта пуля вместе с тем пробила одежду Владимира Ильича, о чем рассказано в статье «У раненого Ильича». По воспоминаниям врачей-коммунистов Обуха и Вейсброда («Правда» № 194 от 30/VIII — 1923 г.), где сказано: «третья пуля, к счастью, пробила лишь пиджак Владимира Ильича, не задев его самого. За это говорит то обстоятельство, что следы от пули на пиджаке не совпадали с ранениями на теле». Далее товарищи-врачи говорят: «необычайная слабость деятельности сердца, холодный пот, состояние кожи и плохое общее состояние как-то не вязались с кровоизлиянием, которое было не так сильно. Тогда же было высказано предположение, не вошел ли в организм вместе с пулями какой-либо яд». Автор брошюры, описывая те же самые тяжелые явления в состоянии раненого, по-видимому, более склонен объяснять их сильными болями, которые испытывал Владимир Ильич. По крайней мере, вслед за описанием происшедшей за короткий промежуток времени резкой перемены к худшему, говорит: «Вера Михайловна (врач Бонч-Бруевич) сказала мне, что от страшной боли у него может быть колляпс что необходимо немедленно впрыснуть морфий» (стр. 10).

В описании дальнейшего течения болезни автор нигде не упоминает о том, что вместе с появлением крови в мокроте, указывавшей на ранение легкого, у Владимира Ильича в первые сутки была легкая рвота, вызвавшая опасение у врачей, не получил ли ранения пищевод⁹. По вопросу о том, кто впрыснул морфий Владимиру Ильичу, воспоминания Влад. Бонч-Бруевича и т. Семашко расходятся: первый говорит, что это сделала Вера Михайловна, а второй — что он вошел в комнату в тот момент, когда «Винокуров раздевал раненого и впрыскивал ему морфий».

Вышеуказанные неточности и недомолвки в брошюре Влад. Бонч-Бруевича сами по себе могут показаться несущественными, мелочными. Если бы брошюра была написана вскоре после покушения под свежим впечатлением, наспех, конечно, они были бы понятны и даже неизбежны. Но пять лет, прошедших со дня покушения, время, более, чем достаточное, чтобы личные впечатления сравнить с впечатлениями других очевидцев, с данными медицинского исследования, судебного следствия и пр. и представить читателю возможно полное и правдивое описание этого тяжелого эпизода из жизни Владимира Ильича. И именно потому, что речь идет о Владимире Ильиче, всякие мелочи и детали являются важными и значительными.

К числу недостатков брошюры надо отнести также чересчур субъективный характер ее: встречающиеся в ней вставки и подробности часто не имеют никакого отношения к тов. Ленину и потому только мешают цельности впечатления. Сюда относится целый ряд введенных автором лиц вроде «Анны Петровны», «дочери Лели», воспоминания о том, что он подумал или почувствовал в тот или другой момент. Все это, может быть, было бы уместно и естественно, если бы, повторяем, автор писал под свежим впечатлением, когда возбужденное состояние не позволяет еще отделить существенное от несущественного, важное от неважного в только что пережитом и перечувствованном. К тому же помнить слова, сказанные кем-либо пять лет назад и не имеющие существенного значения, довольно трудно, и введение их в рассказ производит впечатление искусственности его.

Несмотря на указанные недочеты, брошюра Владимира Бонч-Бруевича имеет большую ценность, так как дает новый, еще нигде не напечатанный, фактический материал к биографии тов. Ленина.

Л. Л.

Примечания:

¹ «Правда» № 19 от 24/1 — 1924 г. 260

² «Известия» № 20 — 23, от 25 — 26/1 — 1924 г.

³ См. Ем. Ярославский. «Ленин — теоретик и практик вооруженного восстания» — «Правда» №№ 19 — 20 от 24 — 25 янв. 1924 г. и Л. Каменев. «Великий мятежник» — «Правда» № 19, 24/1 — 1924 г.

⁴  «Известия» № 24 от 30/1 1924.

⁵ Зиновьев. «Ленин и рабочие». Правда» № 21 от 26/1 — 1924 г.

⁶ Л. Троцкий. «Ленина нет»... «Правда» № 19 от 24/1 — 1924 г.

⁷ Г. Зиновьев. «Кончина Ленина и задачи ленинцев». «Правда» № 10 от 24/1 — 1924 г.

⁸ Преображенский. «О нем». «Правда» № 26. 26/1 — 1924 г.

⁹ См. бюллетень Л» 5, от 12 ч. ночи 31 августа, где сказано «рвота не возобновлялась», и вышеуказанную статью в «Правде» «У раненого Ильича».

 

 

Отдел IV. — Мелкие заметки и сообщения

ВОКРУГ ОРГАНОВ ИСТПАРТОВСКОЙ РАБОТЫ.

Извещение о всесоюзном совещании заведующих Истпартотделов во время XIII партсъезда.

Истпарт предполагает созвать всесоюзное совещание заведующих Истпартотделов во время XIII партийного съезда. Коллегия Истпарта в заседании 4 февраля текущего года утвердила следующий порядок дня совещания:

]) Краткий отчет о деятельности Истпарта (П. Н. Лепешинский).

2. Доклады с мест.

3) Краткий отчет иногородн. подотд. (Е. Е. Штейнман).

4) План работ на будущее время (В. И. Невский и Н. Н. Авдеев). Общие прения по всем четырем вопросам.

5) Подготовка к 20-й годовщине революции 1905 г. Вступительное слово М. С. Ольминского и доклад Комиссии.

6) Методы собирания и обработки материалов (практический доклад).

7) Взаимоотношения между местными Архбюро и Истпартотделами.

Считать желательным в общем отчете о деятельности Истпарта осветить работу подотд. Выставки.

Истпарт просит обсудить этот порядок дня совещания и сообщить свои соображения (дополнить, изменить или принять целиком).

Ввиду того, что завед. Истпартотделом может не оказаться делегатом партсъезда, а специальных средств на поездку на совещание губком может не дать, необходимо весь материал к совещанию детально разработать в письменном виде и уполномочить и обязать одного из делегатов съезда представить ваш доклад на совещание и участвовать на совещании. Истпарт примет меры к тому, чтобы дни совещания не совпали с днями заседаний съезда.

Когда будет объявлено время созыва партсъезда, Истпарт сообщит вам о дне созыва совещания.

Заведующий Истпартом М. Ольминский.

Зав. иногородним подотд. Е. Штейнман.

Секретарь Истпарта М. Бош.

 

Работа местных Истпартотделов.

Архангельский (ноябрь — декабрь 1923 г.). Из различных советских учреждении и у отдельных лиц изъяты архивные материалы и переданы в губархив. Поступили воспоминания и очерки по истории революц. движения в губернии. Эти материалы частью печатались в «Рабочем Звене» — органе губкома. Бюро губкома командировало в бюро губархива двух товарищей для идейного руководства и одного товарища на постоянную работу в архив. Работа оживилась. Губкомом и губпрофсоветом отпущены маленькие средства на приобретение исторических фотографий. Через бюро губкома проведены уполномоченные Истпарта при укомах и райкомах. Им разосланы инструкции по работе. К пятилетию губернской парторганизации намечен к изданию сборник по истории партии в губернии. Всем уездным и районным организациям поручено представить материалы для этого сборника к марту текущего года. Из некоторых уездов очерки уже поступили. По истории революции 1905 года ведется усиленная работа: собираются и систематизируются материалы, составляется опись имеющихся печатных материалов 1905 — 1906 годов, подбираются материалы к выставке периода 1905 года; пробел по этому периоду имеется вследствие отсутствия жандармских архивов 1905 г., увезенных частью за границу, частью в Москву. В текущем году предполагается выпустить сборник материалов по 1905 году. Приступлено к организации постоянной выставки периода 1917 — 1920 г.г. и периода интервенции. Возбуждено ходатайство через губком о получении средств для работы от исполкома.

Юрченков.

 

Вологодский (о работе за 1923 год). В уездах и районах организовались филиалы Истпарта (Кадниковский, Вологодский, Вельский, Каргопольский и Сухрайон). В последних трех составлены очерки революционного движения 1917 — 1921 годов и напечатаны в «Северной Звезде» — органе губкома. Ведут работу по собиранию и систематизации материалов бывш. полицейских архивов и собирают сведения от граждан и политических ссыльных, главным образом, члены Р. К. С. М. в уездах. Из партархива разобрано и описано 297 дел. Ведется исследовательская работа по архивам бывш. жандармского управления за 1900 — 1908 годы. Собраны материалы о революционном движении в промышленных предприятиях губернии. Выдаются справки на восстановление партстажа. Подготовлен к печати сборник воспоминаний и материалов в 10 — 12 печати, листов; не сдается в печать за отсутствием средств. С середины декабря по конец января во время губпартконференции и губсъезда Советов функционировала выставка, привлекавшая большое количество посетителей. Выставка пробудила интерес в членах партии к истпартовской работе. В настоящее время продолжается работа по подбору материалов революции 1905 г.

Куропатников.

 

Енисейский. Произведена опись части дел бывш. жандармского управления и переслана в центр — Истпарт. Туда же посланы статьи «Первый Совет Р. и С. Депутатов в Сибири и вооруженное восстание в Красноярске в 1905 г.» и «Вооруженное восстание на ст. Иланской». Сборник с материалами но 1905 г. и ссылке выходит. Выставку за декабрь посетило более 3.000. чел. Работа по 1905 году ведется интенсивно.

Кузнецов.

 

Киевский (за весь 1923 год). Первые три месяца велась подготовка к 25-летнему юбилею партии и изданию сборника по истории Киевского Союза Борьбы и Киевских с.-д. кружков 90-х годов (сб. вышел в мае под названием «Путь Революции» № 1). В мае также вышел сборник первомайских соц.-демокр. прокламаций за 25 лет (1897 — 1922 г.г.). Затем был намечен план следующего сборника, посвященного эпохе «Искры», и намечена к изданию брошюра по истории Красного арсенала. Первый в работе застрял, а брошюра скоро пойдет в печать. С августа началась подготовка выставки, но открыть ее удалось только 17 ноября. За 1 1/2 месяца выставку посетило 3.209 человек, из них участников экскурсий — 1.925 и одиночек 1.284. При выставке организуется кабинет для чтения. Имеется библиотека по истории рев. движения (2.000 книг). Историко-революц. архив после тщательной чистки и подбора работников проделал большую работу но разборке архива судебной палаты и приступил к разборке дел киевского военноокружного суда за 60 лет. За отчетный год принято участие в просветительных кампаниях по всем историко-революц. годовщинам: 25-летие партии,

5-летие I съезда К. П. (б) У., 10-летие смерти Бебеля, 5-летие покушения ,на т. Ленина и убийства т. Урицкого и 40-летие группы «Освобождение Труда». К событиям 9 января выпущен комплект диапозитивов. На наиболее крупных предприятиях организованы ячейки содействия и кое-где приступлено к составлению очерков по истории революционных заводов и крупнейших комъячеек. Организовано общество бывш. политич. ссыльных поселенцев и каторжан. Сейчас оно работает самостоятельно.

Шрейдер.

 

Новгородский. (Конец 1923 г.) 28 ноября была утверждена смета, представленная в губ. бюджетное совещание и Истпарту на каждый месяц 1924 г. открыли кредит в сумме 150 червонных рублей. В помощь хозяйственной части открыта смета по дисклубу в сумме 110 червон. рублей на месяц, из которых будет часть расходов покрываться по Музею революции.

При губархбюро создано прекрасное актохранилище, в котором сосредоточено 82 больших архивных фонда, из которых большая часть Политсекции историко-рев. архива. Сейчас происходит классификация и систематизация губкомских и укомских архивов и составление на них карточного каталога. За истекший период было много справок из Г. П. У. но поводу выявления работ бывших членов Р. С.-Д. Р. П., оказавшихся провокаторами. Раскрыт бывший сыщик жандарм, управления, в 1907 г. предавший всю Новгородскую организацию Р. С.-Д. Р. П. в руки жандармерии — Базненко. 11 ноября работниками Истпарта, Истпрофа, Губархбюро и Музея было организовано совещание, на котором были сделаны доклады: 1) «Материалистическое понимание истории» — А. П. Иванов. 2) «Историко-рев. архив» — т. Шендель В. Ф. Продолжается постепенное выяснение материалов ко II и III части очерка по историко-рев. движению в г. Новгороде и губернии.

Сданы в печать для помещения в Известиях губкома две статьи: Иванова А. П. — «Архив при царизме, архив в Великом Октябре и «Музей Истпарта — Труд», где автор т. Шендель В. Ф. развивает мысль о создании в Новгороде при Музее революции художественного уголка, который бы отразил историю труда. При губархбюро организовано два кружка: 1) по изучению теории материализма и 2) историко-революционный. Историко-рев. библиотека имеет в настоящее время 559 книг и постепенно пополняется. Всего за отчетный период было прочитано в Музее революции 28 лекций — по истории рев. движения и антирелигиозной пропаганде. Посетило Музей революции как отдельными лицами, так и целыми экскурсиями 1.275 человек (преимущественно крестьянской массы, рабочей и красноармейской).

Окончательно обработан «Спутник Музея Революции», который будет сдан в печать отдельной брошюрой. Губисполком дал согласие на издательство его дать свои средства из местного бюджета. Для будущего номера «Известий» подготовляется материал на тему: «Провал Новгородской группы Р. С.-Д. Р. П.».

Заканчивается отыскание рукописей ген. Коссоговского, душителя персидской революции. По сообщению Валдайского укома, материалы — архив Коссоговского и нововременского публициста Меньшикова — обнаружены в одной из волостей Валдайского уезда и будут доставлены в Истпарт.

В секции Истпрофа идет систематизация, классификация и выявление архивных фондов, а с другой стороны, старым профсоюзником т. Соловьевым обрабатываются отдельные материалы из жизни профдвижения. В Истпрофе в настоящее время 12 фондов.

Иванов.

 

Одесский (1923 год). К годовщине Окт. революции был организован постоянный музей, имеющий два отдела: отдел Окт. революции и отдел по истории революц. движения в Одессе и Одесщине, начиная с первой половины XIX века. Всего за истекший год музей (включая и предыдущие непостоянные выставки) посетило 10.773 человека; 2/3 этого количества падали на экскурсии. Параллельно с организацией музея сотрудниками Истпарта и губархива разработаны и налажены след, труды: В. В. Стратен «Соц.-демокр. движение в Одессе в 1897 — 1898 г.г.», А. А. Рябинин «Совет Рабочих Депутатов в 1905 г. в Одессе», его же «Присоединение Бессарабии к Румынии и оккупация Одессы французами в 1918 г.» (по арх. матер.).

По заданию Истпарта Д. К. приступлено к собиранию и обработке материалов, относящихся к революции 1905 года. В Балте и Тирасполе организованы группы содействия Истпарту. Разобран фонд бывш. одесского градоначальства (секретных дел 6.949). Разбирается военный архив (свыше 8.500 дел). В этом архиве уцелела только часть дел бывш. военно-окружного суда. Значительное время поглощают ответы на всякого рода запросы как отдельных лиц (старых революционеров), так и учреждений. Установлена тесная связь с профсоюзами, занявшимися составлением очерков своего исторического развития и участия в общей рев. борьбе. Отмечая интерес рабочих к Истпарту, губком счел необходимым усилить состав Истпарта одним техническим работником и издать имеющиеся материалы, для чего просить президиум губисполкома ассигновать средства. Вместе с тем губком вновь подтвердил обязательную сдачу всем членам партии материалов по революц. движению в Истпарт. С июля заведывание губархивом передано завед. Истпартотделом губкома. Работа Истпарта ведется при ближайшем участии аппарата Губархива.

Хмельницкий.

 

Орловский (апрель — декабрь 1923 г.). В Вестнике губкома помещались очерки по истории революц. движения в Орловской губ. Заведующим отдела сделана поездка в три уезда и лично проинструктированы уполномоченные Истпарта на местах. Разосланы всем инструкции, анкеты и т. п. Берутся на учет старые подпольщики, находящиеся в пределах Орловской губ. При Истпарте организованы два кружка, ведущие (очень слабо) подготовительную работу по обработке историч. материалов. Разрабатывается материал «о беспорядках в Орловской каторжной тюрьме в 1912 году». Подготовляется открытие историко-рев. музея.

Шадурский.

 

Пермский (май — декабрь 1923 г.). Приведен в порядок архив канцелярии губернатора; оказалось, что все наиболее ценное из этого архива исчезло. Приводится в порядок архив окружного суда. После издания и распространения первого сборника «Борьба за власть» завязалась оживленная переписка с работниками пермского подполья. Усилилось поступление материала в форме воспоминаний. Предположено второй сборник посвятить годам реакции. Производится тщательная разработка материалов охранки с 1902 по 1905 год включительно. Организована и функционирует постоянная выставка, отображающая пермскую организацию с 1898 года но октябрь 1917 г. В среднем посещаемость выставки в месяц составляет 520 чел. Благодаря распространению нашего сборника по всем губернским и областным Истпартотделам, установилась связь и обмен изданиями и отчасти отчетами со многими Истпартотделами (Ленинград, Москва, Екатеринослав, Самара, Вологда, Царицын, Казань, Туркестан, Нижний, Екатеринбург и др.). От многих губотделов мы получаем запросы, как был собран материал для сборника и какими методами мы пользуемся в своей работе по собиранию материалов.

Ольховская.

 

Саратовский. В октябре 1923 г. поступил ряд воспоминаний, подтверждающих, что в заволжских уездах Саратовской губ. единственными проводниками Окт. революции и организаторами Соввласти в 1917 — 1918 г.г. были демобилизованные солдаты, из которых многие не состояли в Р. К. П. (б.). Организован кружок старых студентов-коммунистов для изучения истории студ. движения. Разработка материалов по 1905 — 1906 г.г. продолжается. Составляется научная опись архивов Сар. губ., жанд. упр. и охран, отд. Работники союза нарсвязи изучают историю профдвижения по архивным материалам. Принятыми мерами удалось совершенно изжить расхищение архивов. При губархбюро создан аппарат инспекторов по архивному делу, наблюдающих за состоянием архивов в учреждениях и дающих необходимые указания архивариусам. В уездах пока лишь в Вольске уполномоченный Истпартотдела Понятовский создал уездное архбюро, принял на учет все архивы и организует актохранилище. По предложению Истпарта Д. К. было обследовано состояние историко-рев. архивов в области немцев Поволжья. Оказалось, что местная Истпарткомиссия немало сделала по охране архивов. Истомол собрал краткие очерки истории всех уездных организаций Р. К. С. М., многих ячеек, создал выставку по истории юношеского движения в Саратов, губ. и подготовляет к печати сборник. Уполномоченные Истпартотдела по уездам собрали много воспоминаний об Октябрьской революции по период февраль — октябрь 1917 г. Они же принимают меры по охране волостных и уездных архивов. Печатные материалы помещаются по-прежнему в органе губкома. Статьи и воспоминания об участии саратовского студенчества в революции переданы в журнал «Студенческая Мысль».

Саар.

 

Симбирский (1923 год). Приведены в порядок архив окружного суда и бывш. жанд. управления. В губархиве найдены интересные материалы по аграрному движению. Приводятся в порядок также партархивы. Двухнедельная выставка привлекла такую массу посетителей (до 5.00Q чел., не считая экскурсий), что было решено организовать постоянный историко-рев. музей. Связь с уездами слаба. В издательской работе пришлось ограничиться печатанием материалов в местной газете и в органе губкома. Имеется связь с некоторыми губистпартами (Казань, Самара и т. д.). Приступлено к разработке всех имеющихся в архивах и музее дел из эпохи революции 1905 года. Заканчивается составление памятки революционных событий в губернии, начиная с 90-х годов по настоящее время.

Алексеев.

 

Тамбовский (1923 год). Изданы два сборника «Путь Борьбы». Собран весь материал по бандитскому движению в губернии. Дважды организована выставка (к 25-летию партии и к празднованию Окт. революции). Проведено несколько широких вечеров воспоминаний. По предложению воронежского Истпартотдела составлен и передан туда очерк по истории рев. движения в Тамбовской губ. Борисоглебскому и Козловскому укомам и райкому села Рассказова поручено собрать арх. материал и воспоминания о работе с.-д. кружков. Приведен в порядок партийный архив. В октябрьском номере журнала «Коммунист» помещены статьи и воспоминания о работе с.-д. кружков в Тамбове и др.

Глушков.

 

Тверской (1923 год). Проведены вечера воспоминаний. Мемуарный и архивный материалы находятся в сыром виде. В «Спутнике Коммуниста» и «Тверской Правде» помещаются статьи и воспоминания. Медленно идет подготовка «Памятника погибших революционеров». Приведен в порядок архив бывш. жандар. упр. до 1913 года. К XI губсъезду Советов была организована выставка по истории губсъездов. В мае была издана брошюра Александрова «История рабочего движения в Тверской губ. до 1905 г.». С уездами связь слабая. В ноябре и декабре работа сосредоточилась на: 1) собирании материалов по рев. движению 1905 — 1906 г.г., 2) предварительной подготовке к организации выставки 1905 г. и 3) в установлении и укреплении связи с уездами.

Соловьева.

 

Уралбюро (1923 год). Собраны и систематизированы архивы жандармск. управлений: Екатеринбургского, Красноуфимского, Ирбитского, Шадринского, Камышловского и Верхотурского уездов; архив прокурора Екатеринб. окружного суда с 1890 по 1917 год; партийные и комсомольские архивы с 1918 по 1920 год: газетный архив, фотографии, революц. плакаты, биографии и нелегальные издания. К третьей годовщине освобождения Урала была организована выставка «Колчаковщина и гражд. война на Урале»; первые две недели выставка была бесплатной, посетило ее 5.430 чел.; за август и сентябрь — с минимальной платой — посетителей было около 2.000 чел. При участии Истпарта были организованы мелкие выставки, приуроченные к разным годовщинам и празднествам. Большой успех имела выставка к 25-летию партии. Идет подготовка по созданию постоянного историко-рев. музея. Издательская работа в первой половине года заключалась только в помещении отдельных очерков в органе губкома. На зиму 1923/1924 года в издании «Уралкниги» должны войти отдельными брошюрами: 1) Очерки по истории Р. К. П. на Урале. 2) Пугачевщина на Уральских заводах. 3) Дубинщина, крест, движ. на Урале до Пугачева. 4) Уральская Лена. История бунтов и расстрелов рабочих в Ревдинском заводе в 1842 и 1892 годах. 5) Конец Романовых. 6) Невьянское восстание 1918 г. 7) Из истории контрреволюции на Урале. 8) 5 выпусков «Пролетарской Революции на Урале». 9) Вскрытие мощей Симона Верхотурского. Готовятся к печати: I) Рабочее движение на Урале. 2) Гражданская война на Урале. По поручению Уралбюро Ц. К. Истпартотдел организовал всероссийский конкурс проектов памятника т. Свердлову в Екатеринбурге.

Быков