Воспоминания большевика-депутата IV Думы о тов. Ленине.
(1914 — 1917 г.г.)
В первый раз мне пришлось встретиться с В. И. Лениным в Кракове в январе 1914 года. В это время я был членом IV Гос. Думы от рабочих Владимирской губ.
Взявшись за непривычную, исключительно головную работу рабочего депутата, тяжелую, благодаря многочисленным, беспрерывным заседаниям и всяким совещаниям (заседания Думы, фракций и всякие партийные собрания), стоившим многих бессонных ночей, я через несколько месяцев заболел слабостью легких, бессонницей и ослаблением всего организма настолько сильно, что никаким лечениям местными российскими средствами болезнь не поддавалась. И вот, по предложению находившегося тогда в Кракове Центр. Комитета нашей партии, 19 января 1914 г. (ст. ст.) я выехал в Краков, чтобы при помощи Ц. К. попробовать полечиться за границей.
Когда я приехал в Краков и явился по имевшемуся у меня адресу на квартиру Владимира Ильича Ленина, меня встретила Надежда Константиновна и сообщила мне, что В. И. дома нет и что он приедет дня через два — три (он был тогда по каким то делам, кажется, в Лейпциге), поэтому я должен был его подождать. Надежда Константиновна была со мной очень предупредительна и, расспрашивая о партийных делах в Петрограде и других местах России, старалась в то же время не утомлять меня, делая большие перерывы в беседе. Эту ночь я переночевал в квартире Вл. Ильича.
Утром явились т.т. Л. Б. Каменев и Г. Зиновьев и переселили меня в какую-то гостиницу, в одну комнату с тов. А. А. Трояновским. Каменева и Зиновьева я видел тогда в первый раз и как перед членами Ц. К., широко известными, как большие партийные работники — вожди, сначала я чувствовал некоторую понятную робость, но после первой же краткой беседы с ними, в их обществе я уже чувствовал себя совершенно свободно и в ожидании В. И. дня три — четыре подряд виделся с ними ежедневно и беседовал на разные интересовавшие нас темы о партийной работе. Но при мысли о предстоящей встрече с В. И. мною все-таки овладевала некоторая робость: мне почему-то казалось, что он-то уже, конечно, совсем особенный и наверное строгий, требовательный и т. д. И одна его наружность, но моим предположениям, должна была внушать робость и даже некоторую боязнь и т. д. За три — четыре дня ожидания его я мысленно старался приготовиться как можно серьезнее и деловитее рассказать ему все, что я знал о партийных делах в России.
Но когда, наконец, приехал В. И. и я с ним встретился, то, оказалось, что и на этот раз я ошибся и, пожалуй, даже еще более сильно ошибся, чем это было в отношении т.т. Каменева и Зиновьева. В. И. оказался еще более простым, доступным и близким товарищем, а его наружность не только не внушала никакого страха и т. д., а наоборот, показалась мне наружностью обыкновенного, простого, русского человека, сильно располагающего к себе всякого именно этой простотой, и только глаза В. И. показались мне далеко не обыкновенными: в них горел какой-то особенный огонек, который от времени до времени, казалось, пронизывал меня насквозь, проникая в самую душу.
В обхождении со мной В. И. не проявил ни особой важности вождя и главы партии и никакой особенной строгости в расспросах о партийных делах в России, а, поздоровавшись, в первую голову подробно расспрашивал о моем здоровьи, а потом уже задал ряд вопросов о работе нашей думской с.-д. фракции, о положении партработы на местах и пр. Как и Надежда Константиновна, очень боялся меня утомить и, делая большие паузы в нашей беседе, советовал говорить как можно меньше и на вопросы отвечать короче. Стараясь ободрить меня, говорил, что в смысле лечения будут приняты все меры и мы, мол, вас постараемся вылечить во что бы то ни стало, только не падайте духом и т. д.
В первый же день своего приезда В. И. позвал находившегося тогда в Кракове тов. Богоцкого (недавний представитель Российского Красного Креста в Швейцарии) и мы с ним отправились к какому-то профессору. Осмотрев меня, профессор посоветовал ехать в Швейцарию, и я скоро был отправлен в Берн к тов. Шкловскому, который должен был устроить все, что требовалось для моего лечения. Г. Л. Шкловскому Вл. Ильичем было предписано вылечить меня во что бы то ни стало: «Самойлов, мол, — партийное имущество, и в случае его растраты вся ответственность ляжет на вас, бернских товарищей». И тов. Шкловский усердно и заботливо делал все, что от него зависело, по части моего лечения.
В Швейцарии я пробыл несколько месяцев и за это время часто переписывался с В. И. В своих письмах В. И. справлялся, главным образом, о ходе моего лечения и давал советы меньше думать о делах, ни о чем не заботиться и все внимание уделять лечению, сообщал иногда и некоторые политические новости. Писем этих у меня было порядочно, но, к сожалению, все они погибли во время нашего ареста в Петрограде в ноябре 1914 г. (были сожжены нами вместе со многими другими материалами).
* * *
В июле я начал чувствовать себя довольно сносно и подумывал уже ехать обратно в Россию, но в это время разразилась империалистическая война и сильно этому помешала.
Германская и австрийская границы были закрыты и, прежде чем ехать, нужно было долго выяснять — какие еще имеются пути, по которым можно было бы добраться до России. В это время, вместе с тов. Шкловским, его семьей и Ф. Ильиным, я находился в дачном местечке Лайзиген. Однажды на имя тов. Шкловского от Ц. К. из Австрии была получена телеграмма с просьбой выслать некоторую сумму денег (кажется, 800 фр.). У меня имелись деньги в виде полученного мною от тов. Бадаева перед началом войны моего депутатского жалования, и мы с тов. Шкловским послали В. И. телеграфом 500 фр.
И эта посылка совершенно для нас неожиданно послужила одной из причин разыгравшейся, очень необычной для тогдашней Швейцарии, — следующей истории. Через несколько дней после отправки денег, рано утром, когда я еще спал, я был разбужен криком с улицы, в котором мне послышалось, что кто-то по-русски называет меня и жившего рядом со мной тов. Ильина по имени. Поднявшись с кровати и накинув наскоро костюм, я подошел к окошку и увидел там Д. 3. Шкловскую, жену Г. Л. Шкловского. Оказалось, что это кричала она с целью разбудить нас. На мой вопрос, в чем дело, что случилось, она сообщила, что этой ночью приехавшими на автомобиле из Берна полицейскими арестован Г. Л. Шкловский и что она собралась ехать в Берн, чтобы выяснить в чем дело, каковы причины ареста и т. д., и просила нас пойти к ним. Мы быстро оделись и отправились к Шкловским, и там Д. 3. дополнительно сообщила нам, что представители власти после обыска без всякого объяснения причин посадили Г. Л. Шкловского в закрытый автомобиль и спешно увезли в Берн.
На Швейцарию я тогда смотрел, как на «самую свободную страну», в которой были невозможны никакие насилия над личностью граждан, и уже, конечно, никаких незаконных, «без объяснения причин» арестов ожидать там я не мог, а тут вдруг — родная российская картина... Будучи не в состоянии понять, в чем дело, я успокаивал себя тем, что «тут какое-нибудь недоразумение», но факт оставался фактом. И авторитет «свободнейшей в мире швейцарской демократии» с этого момента у меня начал сильно падать.
В Берне полицеймейстером тогда был известный социал-демократ, и Д. 3. Шкловская направилась к нему за разъяснениями, а я в ожидании ее возвращения остался с их детьми. Ждать пришлось довольно долго. До Берна было несколько десятков верст. Я сидел на крылечке квартиры Шкловских с ребятами, а в это время мимо крылечка то-и-дело проезжали на велосипедах какие-то невиданные еще там мною типы. От времени до времени типы эти, подъезжая совсем близко к крылечку, самым бесцеремонным и наглым образом подробно рассматривали мою фигуру. Это было очень подозрительно, но я все-таки никак не мог остановиться на мысли, что это были «шпики», ибо никак не мог забыть, что нахожусь в «демократической Швейцарии». Это во-первых, а во- вторых, — такой наглости шпиков я даже в родной России никогда не видал, даже там они, следя за нашим братом-революционером, старались по возможности это делать так, чтобы мы их не замечали. А тут подъезжают почти вплотную и смотрят прямо в лицо, хоть плюй им в рожи.
К вечеру вернулась Д. 3. Шкловская. Она была у полицеймейстера и там выяснилось, что Г. Л. Шкловский заподозрен в шпионаже в пользу России, что поводом к этому подозрению послужила наша переписка с В. И. При этом оказалось, что, кроме нашей денежной посылки, одним из поводов к аресту Шкловского послужила еще перехваченная полицией, посланная В. И. на имя Шкловского же вторая телеграмма, в которой В. И. предлагал срочно снестись с Парижем (с находившимися там товарищами Г. Беленьким и др.) на предмет срочного напечатания противовоенных листовок. Дальше выяснилось, что Г. Л. Шкловский скоро будет освобожден.
Действительно, Шкловский на другой же день снова явился в Лайзиген. В тюрьме он просидел всего около суток, после чего шпики исчезли и у квартиры больше не появлялись.
В это же время были арестованы тов. К. А. Комаровский (Данский), его знакомый, прибывший с ним в Берн откуда-то из другого швейцарского города, и еще один знакомый Шкловского — Леонтьев, бывший раньше в одной из российских губ. вице-губернатором, а тогда живший в Швейцарии в качестве «опального», вследствие того, что его дочь — эс-эрка, покушаясь, на какого-то из тогдашних русских царских палачей-сатрапов в Швейцарии, убила по ошибке похожего на этого сатрапа швейцарца и, заболев по этой причине психически, находилась в одной из швейцарских лечебниц для душевно-больных. Все трое арестованы были только за то, что во время ареста Шкловского случайно зашли к нему на квартиру в Берне; после освобождения Шкловского, они скоро также были освобождены.
Дальше выяснилось, что меня тоже собирались арестовать, но не решились на это ввиду моего депутатского звания, боясь некоторого рода «дипломатических осложнений». Позднее стало известно, что Владимир Ильич нашей посылки не получил, ему только было сообщено, что «на его имя имеется какое-то почтовое отправление, но что ему, как подданному воюющей державы, оно выдано быть не может».
Между тем события развивались быстро. Когда вожди социалистических партий воюющих стран изменили Интернационалу, среди российской с.-д. эмиграции в Швейцарии это вызвало большой переполох, и среди нее стали определяться две диаметрально противоположные позиции. Плеханов, Алексинский и другие стали на оборонческую позицию, а большевики, во главе с Владимиром Ильичем, заняли свою непримиримую, так называемую «пораженческую позицию». В это время я был уже снова в Берне, где тогда был и Вл. И. Ленин. Он тогда только что приехал из Австрии, где перед этим был арестован, как подданный воюющей державы, но, просидев в тюрьме около двух недель, при содействии австрийских соц.-дем. (Виктора Адлера и, кажется, еще Дашинского, члена парламента, пе-пе-эсовца), он был освобожден и ему, как известному вождю левого крыла российской социал-демократии, даже и во время войны остававшемуся по прежнему на самой непримиримой позиции в отношении тогдашнего царского правительства, было разрешено (если бы он пожелал) проживать в Вене, но он, конечно, этого не пожелал.
С ним мне приходилось ежедневно встречаться у Шкловских, которые организовали для нас обеды. Помню, в лесу, за Берном, тогда был устроен ряд собраний, на которые собирались человек 10 — 15 эмигрантов - большевиков (помню, там бывали т.т. Шкловские, Сафаров, Каспаров, Вл. И. Ленин, Н. К. Крупская и некоторые др.). На этих собраниях и выяснялась и устанавливалась окончательно наша позиция в отношении к происходившим тогда мировым событиям. В первую голову на них выступал Вл. Ильич, подробно развивая свою точку зрения и доказывая, что всякие разговоры о защите отечества есть шовинизм, и всякая помощь правительству в войне есть измена рабочему классу, что нам необходимо использовать все военные затруднения нашего правительства для самой решительной борьбы с ним, что нужно вести агитацию за превращение империалистической войны в войну гражданскую во всем мире, что рабочим всех воюющих стран необходимо направить оружие войны против своих буржуазий и правительств и т. д. Выступали Шкловский и Сафаров и др. Я был только на первых двух из этих собраний и при мне однажды тов. Г. Л. Шкловский попытался возражать Владимиру Ильичу и, заявив перед тем, как начать свою речь: «я буду все-таки защищать шовинизм», он дальше говорил о том, что в случае победы Германия может явиться не менее опасным врагом и палачом европейской демократии и рабочего класса, чем царская Россия и т. д., и что поэтому позиция использования затруднений военного времени для решительной борьбы с нашим царским правительством в своем конечном результате может принести также большой вред и российскому, и международному рабочему движению в борьбе его за свое окончательное освобождение и т. д. Владимир Ильич в ответной речи разбил его так основательно и решительно, что Г. Л. Шкловский скоро изменил совершенно свой взгляд в этом вопросе.
В Берне, в бытность там Вл. И., мне пришлось пробыть недели две. В это время он был озабочен вопросом о посылке выработанных уже тогда им известных тезисов Ц. К. о войне и, при его помощи преодолев все имевшиеся препятствия к поездке в Россию, мы с тов. Комаровским в конце августа через Италию и Балканские государства выехали в Россию и повезли с собой врученные нам Вл. И. вышеупомянутые тезисы, которые, спустя недели три, и были нами доставлены по назначению, а еще месяца через два отобраны у нас, членов с.-д. фракции IV Гос. Думы, при налете полиции на наше совещание в окрестностях Петрограда. Тезисы эти послужили главным обвинительным материалом по нашему делу.
* * *
Следующая моя встреча с Вл. И. была уже в апреле 1917 г., приблизительно через месяц после моего возвращения из Сибири в Петроград. В первый раз после длинного перерыва я увидал Вл. И. на Финляндском вокзале, когда он только что прибыл в Россию, в тот момент, когда он произносил свою первую речь с броневика. Это был исключительный момент. Стоя на броневике, окруженном целым лесом красных знамен и многотысячной толпой, собравшейся встретить его, Вл. И. в первый раз тогда произнес слова о гражданской войне, которые сразу же оттолкнули от него всех социал-шовинистов, почувствовавших в нем своего непримиримого врага.
Утром на другой день я встретился с Владимиром Ильичем в Таврическом дворце, когда он с большой группой товарищей шел на первое со времени его приезда в Петроград большевистское совещание. Поздоровавшись, заботливо осведомился о здоровье и высказал удовольствие по поводу того, что я сравнительно легко перенес тюрьму и ссылку и посоветовал не обращаться к врачам из наших партийных товарищей. — «Они могут быть хорошими товарищами и политиками, но врачи они в подавляющем большинстве плохие. Вы лучше идите к какому-нибудь буржуазному профессору, это будет лучше, они — специалисты, им только нужно дать хорошую плату и они будут лечить хорошо», — говорил Владимир Ильич. Потом мы обменялись несколькими словами на разные злободневные темы. Он был хорошо настроен и весь кипел энергией и решимостью отдать все силы на служение революции.
Я был на упомянутом большевистском собрании и слушал доклад Вл. И. о задачах революционного пролетариата в происходившей революции, в котором он, между прочим, говорил о срочной необходимости, решительно отмежевавшись от всех социал-шовинистов, «сбросить с себя грязное белье», изменив самое название нашей партии. Помню, как в том же Таврическом дворце в тот же день Вл. И. повторил эту свою речь в зале заседаний на собрании большевиков и меньшевиков. Меньшевики сначала слушали его молча, потом им уже стало, повидимому, невтерпеж и послышались отдельные шиканья и возгласы, а под конец даже свист. Мы тоже начали немного шуметь, отвечая на реплики меньшевиков возгласами, что мы, мол, ваших руководителей выслушиваем, слушайте же и вы нашего вождя.
С ответными речами выступали Дан, Церетелли и другие. Дан резко полемизировал с Вл. Ильичем, а Церетелли говорил в том духе, что, несмотря на наши большие расхождения с товарищем Лениным, я все-таки еще надеюсь, что нам удастся с ним сговориться; думаю, мол, что наша совместная работа с Вл. И. возможна и т. д.
После этого собрания некоторые из знакомых меньшевиков, встречаясь со мной, смеясь задавали ядовитые вопросы вроде: «Ну, как? вы уже больше не социал-демократы и даже не социалисты вообще, а коммунисты, долой, значит, социал-демократов?» и т. д.
Помню еще одно заседание нашего Центрального Комитета. Это было около 10 апреля 1917 года, т.-е. в первые же дни после приезда Владимира Ильича в Петроград, когда между некоторыми членами Ц. К., с одной стороны, и Вл. И., с другой, были некоторые разногласия по вопросу о характере происходившей революции. На заседании присутствовали: Владимир Ильич, Сталин, Каменев, Шляпников, Стасова, кажется еще Милютин или Теодорович, точно не помню, я и некоторые другие. В порядке дня был вопрос о характере революции. Спор шел, главным образом, между Владимиром Ильичем, с одной стороны, и Л. Б. Каменевым и Шляпниковым, с другой. Спорили долго и горячо. Вл. И. решительно и о большим подъемом защищал свою точку зрения, что происходившая революция в конечном счете должна превратиться в пролетарскую и привести к диктатуре пролетариата и беднейшей части крестьянства, a Л. Б. Каменев с этим не соглашался и высказывал мнение, что революция наша пока только буржуазно-демократическая и проч. Помню, возражал Вл. Ильичу и А. Г. Шляпников, и в своей речи обронил выражение вроде того, что вас, мол, Владимир Ильич, надо немного бы придержать за фалды, вы хотите двигать события слишком быстрым темпом и т. д.
Когда Ильич возражал на это Шляпникову, он был подобен грозному урагану и, быстро ходя взад и вперед по комнате, что называется, «метал громы и молнии». Смысл его речи сводился приблизительно к тому, что удержать его за фалды никому не придется, что грядущие события этого не позволят сделать, что пролетариат должен стать у власти и станет вопреки всем желающим удержать его от этого. Точку зрения Владимира Ильича на этом собрании, кажется, разделял тов. Сталин. Других не помню, а тов. Л. Б. Каменев остался при своем особом мнении, которое и обещал изложить в печати.
Ф. Самойлов.