Книги о Ленине

ПАДЕНИЕ КРЕПОСТНОГО ПРАВА

Симбирская губерния образована в 1796 году на территории бывшего симбирского наместничества. После исключения из ее состава Ставропольского, Самарского и части Сызранского уездов, отошедших в 1851 году к только что учрежденной Самарской губернии, она значительно уменьшилась и стала занимать по своим размерам 42 место среди 65 губерний России¹. В то же время по территории — 43 491 квадратная верста — Симбирская губерния была больше таких стран, как Греция, Голландия, Дания или Швейцария. Располагалась она, за исключением трех слобод Симбирска, в правобережье Волги, крутые лесистые возвышенности которого ослабляли горячие и сухие восточные ветры. Плодородные черноземные земли, богатейшие леса, умеренный климат издании привлекали сюда землепашцев различных национальностей². Немаловажное значение имело и выгодное географическое положение: по территории губернии протекали судоходные реки Волга и Сура, проходили торговым пути из Заволжья, Средней Азии и с Каспия в центр и на северо-восток страны. Не случайно в этом краю были созданы крупнейшие имения царя и его приближенных. «Наши древние мироеды были не дураки, — писал Н. Флеровский о причинах засилья родовитых помещиков в Симбирской губернии, — они отмежевали себе лучшие части России»³.

Несмотря на благоприятные природные условия и выгодное географической положение, Симбирская губерния уже в 60-х годах XIX века начала отставать от других губерний Среднего Поволжья по уровню развития промышленности, численности городского населения, степени развития капитализма в сельском хозяйстве, объему товарооборота. Это обусловливалось ее отдаленностью от новых промышленных районов страны, отсутствием железнодорожных путей сообщения, что затрудняло сбыт хлеба — главного богатства губернии. Не было здесь и ценных полезных ископаемых. Но главной причиной такого положения было то, что здесь сильнее, чем во многих других местностях России, укрепилось истинно русское крепостничество⁴ с характерными для него рутинными методами ведения хозяйства, экономическим и политическим произволом.

Симбирскую губернию современники часто называли «дворянской», и это не случайно: дворяне занимали в ней важнейшие государственные и общественные посты. Накануне крестьянской реформы 1861 года они владели более чем миллионом десятин лучших земель; им принадлежали 443 тысячи душ крепостных — около 39 процентов населения губернии⁵, большинство которых было разделено «между 582 богатыми владельцами, составлявшими, так сказать, местную владельческую аристократию»⁶. Об экономическом могуществе некоторых помещиков говорят такие факты. Граф В. П. Орлов-Давыдов имел в Сенгилеевском уезде 6494, а в Сызранском — 76 828 десятин земли. Братья Мятлевы владели 39 965, графиня О. В. Левашева — 33 225 десятинами земельных угодий⁷.

Большинство помещиков основывало ведение хозяйства на применении барщины, которую отбывали, по официальным данным, почти 75 процентов крепостных. В действительности же на помещика работали почти все жители сел «от восьмилетнего до семидесятилетнего возраста»⁸. Подневольный труд, основанный на отсталой технике, был малопроизводительным, но дворяне упорно держались за него, пока не убедились во второй половине 50-х годов в невозможности даже силой сохранить крепостничество.

Реформа 1861 года в Симбирской губернии, как и во всей стране, готовилась и проводилась помещиками, и они сделали все, чтобы не только сохранить свои владения, по и приумножить их: увеличивали размер барщины и оброка, сокращали крестьянские запашки, переводили многих крестьян в разряд дворовых или переселяли их на негодные и отдаленные земли.

Этот грабительский произвол крепостников привлек внимание передовой русской общественности, а также К. Маркса и Ф. Энгельса. Герценовский «Колокол» в одной из статей отмечал, что помещики Симбирской губернии благодаря «грязным уловкам» за короткое время ухитрились увеличить число дворовых с 10 609 до 12 912 человек, то есть более чем на 20 процентов. Умысел их был ясен: дворовым земельные наделы не предусматривались⁹.

Ф. Энгельс, конспектируя статью Попельницкого «Значение переоценки повинностей в крестьянском деле», сделал такую выписку: «Граф Михаил Сергеевич Ланской узнал, что крестьян предположено по закону оставить на той земле, на которой застанет их введение Положения, и сделал распоряжение переселить своих крестьян из Одоевщины Ардатовского уезда Симбирской губернии на другой берег реки, где имелась одна лишь никуда не годная песчаная и глинистая земля. Там они и остались с кануна февраля 1861 года и жили подаяниями»¹⁰.

В ходе реформы 1861 года помещики отрезали у своих бывших крепостных почти треть земель. Если до «освобождения» крестьяне имели 787 тысяч десятин, то после него у них осталось на 257 тысяч меньше. Средний земельный надел при этом грабеже снизился с 3,9 до 2,7 десятины на «ревизскую душу»¹¹.

Одной из важных особенностей реформы 1861 года в Симбирской губернии является огромное число — 40 тысяч — «дарственников», то есть крестьян, получивших от помещика без выкупа четверть «полного» (указного) надела. Такие «кошачьи», или «сиротские», наделы получила в губернии почти пятая часть бывших крепостных, а в Сызранском уезде — 42 процента¹².

У симбирских крестьян не только отрезали значительную часть их земли, но и наделы дали на неудобной или негодной земле, часто чересполосицей с помещичьими полями, «чтобы легче было благородным дворянам кабалить крестьян, сдавать им землю за ростовщические цены»¹³. Неудивительно, что такое «освобождение» обрекало многих крестьян на полунищенское существование. Характерный пример. Симбирская помещица княгиня Волконская выделила крестьянам деревни Люли Буинского уезда такую землю, что к 1887 году это вызвало «упадок хозяйств крестьян и нищету, при которой губернское земство должно было кормить их, чтобы спасти от голода»¹⁴.

Бичом для крестьян были различного рода повинности, установленные Положением 19 февраля 1861 года в пользу помещиков, земств и казны. При высшем размере земельного надела, колебавшегося от трех до четырех десятин, отношение повинностей к доходности участка колебалось от 80 до 122 процентов. При низшем размере надела это отношение достигало 169—240 процентов, и даже у «дарственников» оно было также очень большим: от 116 до 179 процентов¹⁵. К. Маркс, обратив внимание на это, писал, что в Симбирской губернии различные поборы «не только поглощают у бывших помещичьих крестьян весь доход от земли, но и еще в придачу сумму свыше половины этого дохода...»¹⁶.

Очень обременительными были для крестьян выкупные платежи, нередко вдвое превышавшие рыночные цены на землю. Так, например, крестьяне села Чуфарово Карсунского уезда обязались выплатить своей помещице сумму в 2,5 раза выше рыночной цены: вместо 20 рублей — по 45 рублей и 11 копеек за десятину¹⁷. В целом земля, полученная крестьянами Симбирской губернии, стоила по рыночной цене 10,6 миллиона рублей, выкупная цена была установлена в 15 миллионов, а фактически крестьяне выплатили почти 30 миллионов рублей¹⁸.

Картина «освобождения» крестьян будет неполной, если не учесть того, что в одной из богатых лесными угодьями губерний бывшие крепостные почти не получили лесных наделов. Симбирские помещики, зная, что крестьяне обязательно будут обращаться к ним за дровами и строительным лесом, оставили лесные угодья за собой и постоянно спекулировали на этой жизненной потребности. Тягостным пережитком крепостничества являлись «временнообязанные отношения». Согласно этим «узаконениям» крестьяне в течение девяти лет должны были отбывать барщину и выплачивать оброк своему бывшему хозяину.

Отмена крепостного права оказала серьезное влияние на дальнейшее развитие промышленности губернии. Помещики, не сумевшие в новых условиях организовать производство на более широком применении техники и вольнонаемного труда, закрывали свои предприятия или отдавали их в аренду купцам и другим предпринимателям. В 1862—1863 годах почти все помещичьи суконные фабрики значительно сократили свое производство, 3 — вовсе прекратили работу, а 13 были сданы в аренду «коммерческим людям»¹⁹.

На втором месте по числу работающих и уровню развития производства в Симбирской губернии находилась винокуренная промышленность. Она в 1861 году «выкурила 805 599 ведер полугара, переработав при этом 831584 пуда зерна». Из других заводов и фабрик, имевших более или менее промышленный характер, можно отметить две писчебумажные фабрики, чугунолитейный завод, семь стекловаренных, два химических, несколько кирпичных заводов.

Официальная статистика далеко не полно отражала состояние промышленности. Например, но упоминается судоремонтный завод общества «Пароходство на Волге», действовавший в селе Криуши (в 33 верстах от Симбирска). А насколько значительно было это предприятие, видно из заметки в «Симбирских губернских ведомостях» за 10 июля 1865 года. «При этом заведении, — говорилось в газете, — находятся две паровые машины — одна лесопильная, другая для слесарных работ. На заведении этом изготовляются корпуса к пароходам и чинятся пароходы не только «Волжского», но и других обществ. Литейной при заведении нет, а поэтому в случае надобности вещи отливаются на симбирском чугунном заводе г. Андреева. Многосложность и обширность работ требуют и большого числа рабочих, оттого по веснам в заведении проживают иной год до 1000 разного рода рабочих и мастеровых».

Положение рабочих губернии оставалось тяжелым. Большинство из них, будучи крепостными крестьянами, наряду с работой на фабрике были вынуждены заниматься земледелием. Барщину на фабрике они отрабатывали безвозмездно или же за значительно меньшее жалованье, чем вольнонаемные рабочие. Труд был тяжелым, ибо паровые и водяные машины использовались далеко не везде. Рабочий день на фабриках продолжался обычно 12 часов. Фабричные казармы были тесными и убогими. Женский и детский труд, довольно широко применявшийся на суконных фабриках, оплачивался гораздо ниже, чем мужской. Ребенок, например, получал не больше двух, женщина — от двух до шести рублей в месяц. Заработок мужчин редко превышал 8 рублей, и только мастера и механики получали сравнительно неплохо — от 15 до 40 рублей в месяц²⁰. Но и этих денег рабочие порой не видели, так как фабриканты старались расплачиваться продуктами и товарами по ценам, вдвое-втрое дороже их стоимости.

Реформа 1861 года еще более ухудшила положение крепостных рабочих. При «освобождении» у них также отрезали часть земли. Многие вообще остались безземельными. Для большинства фабричных наделы стали тягостью, так как за них приходилось платить помещику, да еще делать взносы в пользу земства. По-прежнему рабочий не имел свободы передвижения, выбора места жительства.

* * *

Крепостники Среднего Поволжья довели этот, по выражению Герцена, некогда «благословенный край» до того, что «мужик, сидя на черноземе, разорен и обобран как белорус; только еще не одичал подобно белорусу, а сохранил в душе довольно энергии на то, чтобы при первой оказии отмстить за себя. Там доселе жив для всех крестьян Пугачев и его сподвижники»²¹.

В Симбирской губернии, которую Герцен тоже имел в виду, постоянно шла борьба угнетенных против своих поработителей. Крупные волнения крестьян здесь происходили в 40-х²², а затем и в середине 50-х годов²³. Особенно обстановка накалилась накануне реформы 1861 года.

Как только 9 марта 1861 года в церквях был объявлен царский манифест об «освобождении» от крепостного права, почти все крестьяне сочли его подложным и разделились, по выражению современника, «как горцы, на мирных и немирных». Но и «мирные», поняв, что поборы теперь возрастут и они по-прежнему должны подчиняться помещику, пока не выкупят земельные наделы, зароптали. «Немирные» же отказывались от выполнения любых повинностей в пользу барина, не стали подписывать уставные грамоты.

Волнения усилились в начале апреля 1861 года, когда дошли вести о восстаниях в селах Бездна Казанской и Кандиевка Пензенской губерний. «Во многих имениях Симбирской губернии, — доносил в своем рапорте симбирский жандармский штаб-офицер 12 апреля 1861 года, — крестьяне начали оказывать неповиновение, не хотят исполнять трехдневных барских работ и содержать установленные в деревнях караулы и вообще, считая себя уже совершенно вольными, стали не признавать над собою власти помещиков».

В конце апреля 1861 года вспыхнули волнения крестьян села Шигоны Сенгилеевского уезда. Они отказались выполнять барщину и заявили исправнику, что «управляющего, бургомистра и старосты слушать не будут, хотя головы им отсеки, а желают выбирать своих старшин, что они теперь вольные, работать не должны... и начальников знать не хотят»²⁴.

Некоторые из крестьян-раскольников, писал А. Липинский брату, находятся «не только в оппозиции нашему настоящему обществу и Положению, но даже отвергают самодержавие. Власть помещиков они терпят как насилие, и никакие доводы не убедят их, что земля не крестьянская, а помещичья»²⁵. Отправившемуся в Шигоны флигель-адъютанту царя Эссену удалось взять зачинщика «беспорядков» крестьянина Трухлова лишь после того, как бывшие крепостные оказались окруженными двумя ротами. По распоряжению царя Трухлов получил 800 ударов шпицрутенами, а суд приговорил его к шести годам каторжных работ²⁶.

Волнения крестьян в 1861—1863 годах происходили во всех уездах Симбирской губернии. В ряде случаев священникам, мировым посредникам, становым приставам или самому губернатору удавалось более или менее мирно урегулировать конфликты. Но самым действенным способом «наведения порядка» было введение войск в селения и порка «зачинщиков». Только с июня 1861 по декабрь 1863 года войска для подавления крестьянских волнений в губернии применялись 27 раз²⁷. Столько же раз применялись войска в Казанской губернии, в Пензенской — 23, Нижегородской — 11, Самарской — 8 и лишь в одной губернии Среднего Поволжья — Саратовской — число вызовов воинских команд превосходило Симбирскую. Но несмотря на всяческие уловки помещиков, привлечение войск и полиции, к 1 января 1863 года около лишь 37 процентов крестьян подписали уставные грамоты²⁸.

Особенностью Симбирской губернии было то, что здесь находились крупнейшие имения царя, управлявшиеся департаментом уделов. Реформа для удельных крестьян, составлявших почти половину сельского населения губернии, проводилась в 1863 году, и на менее тягостных, чем для помещичьих крепостных, условиях. Удельные крестьяне переводились в разряд собственников не за девять, а за два года, и для них не предусматривались «дарственные» наделы. Но и у них отрезали часть земельных наделов, а оставшуюся землю заставили выкупать по высоким ценам. Как и помещичьи крестьяне, удельные тоже лишились лесных угодий и рыбных ловель. Неудивительно, что сразу же после обнародования этих грабительских условий начались волнения удельных крестьян, продолжавшиеся вплоть до 1866 года.

Помимо открытого неповиновения крестьяне всех категорий постоянно применяли и другие формы борьбы: поджоги, порубки и потравы в господских угодьях, отказ от барщины. Но среди них еще были сильны царистские иллюзии: редкое село, недовольное условиями «освобождения», не посылало ходоков в губернский центр или в Петербург. И хотя эти посланцы зачастую возвращались домой по этапу или попадали в тюрьмы, крестьяне продолжали верить, что царь-батюшка рано или поздно даст им землю и «настоящую волю».

Подобных взглядов придерживались и крепостные рабочие губернии, выступления которых тоже носили стихийный характер. И лишь стачка рабочих Старо-Тимошкииской суконной фабрики купца А. С. Акчурина, возникшая в 1863 году под руководством московского ткача И. Афанасьева, прошла более или менее организованно. Но и она не подняла сознания рабочих выше понимания ими своих артельных интересов и окончилась высылкой зачинщиков по этапу на место постоянного жительства²⁹.

Борьба народных масс не была безрезультатной. Властям пришлось удовлетворять некоторые требования крестьян и рабочих: ускорить перевод с барщины на оброк, пересмотреть уставные грамоты с целью уменьшения повинностей, выполнить желания ряда сел о предоставлении им дарственной десятины. Вместе с тем эта борьба способствовала падению престижа властей в глазах крестьян и рабочих, оживлению деятельности демократической интеллигенции.

* * *

Потребности экономической жизни, развитие науки и техники, культуры и просвещения объективно способствовали росту рядов разночинной интеллигенции и усилению ее роли в общественной жизни Симбирской губернии. Лучшие ее представители, воодушевленные освободительными идеями, делали все возможное для того, чтобы оживить обстановку в Симбирске и других городах губернии. Они ведут занятия в воскресной школе для ремесленников, организуют учебно-литературные вечера для учащейся молодежи, активизируют деятельность губернского статистического комитета, общественных библиотек, публикуют в «Симбирских губернских ведомостях» и «Памятных книжках Симбирской губернии» исторические, этнографические и статистические материалы.

В период революционной ситуации 1859—1861 годов все явственнее прослеживается наличие в России двух враждебных культур — реакционной, которая обслуживала интересы господствующих классов, и демократической, защищавшей интересы трудящихся. Эта противоположность обнаруживалась по всем важнейшим проблемам развития страны, но с особой силой она проявлялась в отношении к остаткам крепостничества, к борьбе народных масс за свое освобождение.

Реакционеры считали, что сам факт получения крепостными личной свободы и части надельной земли является уже таким «благодеянием», за которое бывшие холопы должны чуть ли не вечно благодарить господ дворян и, как выразился симбирский помещик П. М. Мачеварианов, «воздвигнуть монумент дворянству выше огромнейших пирамид египетских»³⁰.

Разночинцы, под влиянием крестьянских волнений, могучей проповеди герценовского «Колокола» и руководителей «Современника», особенно И. Г. Чернышевского, умевшего, по словам В. И. Ленина, и подцензурными статьями воспитывать настоящих революционеров, критиковали крепостнические условия «освобождения» крестьян, разоблачали уловки местной знати, боролись за просвещение народа и улучшение условий его жизни³¹.

Симбирские власти бдительно следили за теми шестидесятниками, которые по роду своей службы соприкасались с народом. В число таких «неблагонадежных» попал судебный чиновник А. Баев, который, по агентурным сведениям, «был замечен в пристрастии своих мнений в пользу низшего сословия против высшего и даже в одном деле о неповиновении крестьян ободрял находившихся в тюрьме подсудимых... чем и поддержал их упорство в непринятии ими уставной грамоты»³².

Судебный следователь А. Гельшерт был уличен в том, что при производстве следствия в делах о крестьянских волнениях тоже пытался восстановить их против помещиков. Ему, в частности, было поставлено в вину то, что он убеждал крестьян в законности отказа от принятия уставных грамот, так как «это зависит от их доброй воли, ибо условие грамоты — не что иное, как договор»³³.

Передовая интеллигенция с пристальным вниманием следила за злободневными общероссийскими событиями и чутко реагировала на них. Когда 17 ноября 1861 года скончался один из властителей дум демократической России Н. А. Добролюбов, уже через две недели симбирский врач М. М. Синцов сообщает письмом Н. Г. Чернышевскому, что он и его товарищи собрали 32 рубля серебром на памятник так рано сошедшему в могилу «замечательному таланту» и просят его, Чернышевского, как «ближайшего из сотрудников покойного... принять присылаемые деньги от нижепоименованных лиц и присоединить их к сумме, назначенной для постройки памятника Николаю Александровичу Добролюбову». В конце письма Синцов заверил Н. Г. Чернышевского в своем уважении к нему и «искреннем сочувствии ко всякому народному делу»³⁴.

Из списка, приложенного к этому письму, видно, что большинство из 22 участников подписки на памятник Н. А. Добролюбову хорошо знали друг друга. И это не случайно. Ведь среди подписавшихся трое преподавали в губернской гимназии, десятеро учились в ней, а несколько других являлись ее недавними выпускниками. Душой этого кружка и примыкавших к нему других разночинцев были братья Михаил и Федор Арнольдовы. Первый из них, старший учитель русской словесности, пропагандировал среди гимназистов сочинения «Некрасова, Кольцова, Тургенева, Марко Вовчка и Лермонтова». Старшеклассникам он давал для прочтения очередные номера «Колокола»³⁵. Когда об этом стало известно жандармам, М. Арнольдов чуть было не подвергся репрессиям. Только ходатайство 42 авторитетных жителей Симбирска (в том числе и поэта Д. И. Минаева) позволило ему остаться в гимназии.

М. Арнольдов оказался не из пугливых. Он вместе с молодыми чиновниками Н. М. Соковниным и Н. М. Соколовским, как это видно из доноса директора гимназии И. В. Вишневского, «принял роль корреспондента «Русского слова» и «Гудка» — усердно каррикатурит всех, кто не сходится с ними в убеждениях»³⁶.

Среди друзей первую скрипку играл Соколовский. «Будучи любимцем своих школьных товарищей, — говорилось в донесении жандармского штаб-офицера в Петербург,— он составил из них особый кружок, члены которого величали себя «нигилистами» и «обличителями». Этот кружок, в котором, кроме Соколовского, были гг. Минаев, Соковнин, Репьев, Барляев и др., враждебно смотрел на высшее дворянство и высших чиновников и, чтоб чем-либо повредить им, не останавливался пред клеветою и пасквилью, — доказательства сего рассыпаны во многих газетных и журнальных статьях и в особенности в «Русском слове», где Симбирск описывался под именем Приволжска или Городка. Противная сторона, конечно, не могла оставаться равнодушною к постоянно встречаемым ею незаслуженным оскорблениям, и вот начало войны, в которой обе стороны ищут случая вредить друг другу»³⁷.

Сведения жандарма не совсем точны. На самом деле главным обличителем Симбирска — своего родного города — с 1861 года стал Дмитрий Дмитриевич Минаев. Это он в «Губернских этюдах» со страниц журнала «Гудок», а затем и в «Губернской фотографии», получивших широкое распространение в списках, ярко и зло высмеял симбирских Чичиковых, ноздревых, Плюшкиных, все высшее общество³⁸. Впрочем, Н. М. Соколовский тоже с успехом публиковал свои критические статьи и фельетоны в столичной печати. Его, как публициста, ценили Г. Е. Благосветлов, Д. Л. Мордовцев и Ф. М. Достоевский.

К кружку братьев Арнольдовых с 1862 года присоединились учитель математики гимназии Н. В. Гинс и его жена, а также надзиратель акцизного управления Н. И. Попов. «Отчаянный либерал, — говорилось в жандармском донесении о Попове, — он имеет огромное собрание всяких запрещенных изданий, брошюр собственноручно написанных; враг порядка и всех правительственных распоряжений, жаждущий уничтожения властей. Весьма умный, владеющий даром слова, весьма опасен для молодежи, которую легко завлекает в свои сети»³⁹. Этот сигнал был получен из Казани, где Николай Иванович в свое время служил инспектором первой гимназии, правителем канцелярии попечителя учебного округа и отдельным цензором. Когда же в его симбирской квартире был произведен обыск, жандармы обнаружили собственные политически крамольные статьи Попова, нелегальные издания, такие, как «Колокол», «Великорусс с адресом государю императору», рукописное стихотворение «Долго нас помещики душили»⁴⁰.

Дело Н. И. Попова рассматривалось в судах Симбирска, Казани и Петербурга. Защищался он очень умело и поэтому отделался недельным арестом. Небезынтересно, что при обсуждении дела Попова Симбирская палата уголовного суда признала уменьшающим его вину то обстоятельство, что «о найденных у него сочинениях, как, например, о «Колоколе» и «Великоруссе», постоянно говорилось в издаваемых в России газетах и журналах, а потому в положении г. Попова очень естественно было желание прочесть то, что служило предметом рассуждений в дозволенных цензурою изданиях».

Приостановка в июне 1862 года правительством издании «Современника», арест 7 июля Н. Г. Чернышевского, польское восстание 1863 года и провал «Казанского заговора» — эти и другие события свидетельствовали об окончании революционной ситуации и наступлении реакции в стране. В Симбирске часть либералов отошла от активной общественной деятельности, другие переметнулись в стан правых, третьих местные реакционеры вынудили покинуть город. Именно в это время переезжает в Саратов, а затем в Вятку автор письма к Н. Г. Чернышевскому врач-демократ Матвей Матвеевич Синцов⁴¹, а за ним и некоторые другие сторонники некрасовского «Современника».

В 1863 году в Симбирске появляется большая группа политических ссыльных. Первыми, после отбытия тюремного заключения по делу московского кружка П. Заичневского — П. Аргиропуло, сюда прибыли студенты-москвичи Я. Супин, А. Новиков, М. Сваричевский и И. Гольц-Миллер. Все они занимались распространением запрещенных литографированных и печатных изданий и, в частности, сочинения Н. П. Огарева «Разбор книги барона Корфа «14 декабря 1825 года». Сулин, кроме того, обвинялся в печатании воззвания «К барским крестьянам». Сваричевский — за «недонесение правительству о присылке в университет воззвания «Великорусс», а Гольц-Миллер — за хранение журнала «Колокол», портретов декабристов и польских революционеров⁴². Наконец, эта же четверка студентов, через Н. А. Некрасова, сыграла важную роль в снятии ложных обвинений с Н. Г. Чернышевского.

Опасаясь «вредного» влияния ссыльных студентов-революционеров на гимназическую молодежь Симбирска, правительство запретило им проживать в губернском центре, и они были поселены в уездных городах: Сулин — в Буинске, Новиков — в Алатыре, Сваричевский — в Курмыше и Гольц-Миллер — в Карсуне. Усердие полицейских, надзиравших за заичневцами, доходило до абсурда. Так, карсунский исправник запрещал Гольц-Миллеру заниматься художественным творчеством, вообще какой-нибудь работой, держал круглосуточный караул у дома поднадзорного. Неудивительно, что Гольц-Миллер просил заменить ссылку заключением «в Петропавловскую или одну из финляндских крепостей на любой срок...»⁴³

Только после вмешательства Петербурга, куда жаловался отец Гольц-Миллера, и дружеского участия в судьбе ссыльного местных либералов, условия жизни как его, так и других ссыльных москвичей, были улучшены. Здесь, в Карсуне, Иван Иванович Гольц-Миллер написал многие из своих лучших стихотворений, часть которых печаталась в «Современнике», «Русском слове» и «Отечественных записках». Здесь же одаренный поэт создал знаменитое стихотворение «Слушай», ставшее одной из любимых песен революционеров. В 1865 году, уже очень больной, И. И. Гольц-Миллер выехал в Одессу, где продолжал оставаться под надзором полиции до своей смерти в 1871 году.

Материалов о жизни и деятельности Я. Сулина и А. Новикова в Симбирской губернии в архивах не удалось обнаружить, но о М. Сваричевском они имеются. Проживая у матери, он, по сведениям губернатора, вел себя в начале ссылки «скромно». Но в середине 60-х годов стал публично критиковать «все меры и распоряжения правительства» и предсказывать «скорое падение установленного порядка». Неудивительно, что за такое «поведение» Сваричевский не получал разрешения продолжать университетское образование до конца 60-х годов⁴⁴.

Отбывая ссылку в Симбирской губернии, заичневцы, в частности И. И. Гольц-Миллер, находились в дружеских отношениях с участниками «Казанского заговора» и польского восстания 1863—1864 годов, которых здесь оказалось около 40 человек. Кстати, один из участников «Казанского заговора» студент-поляк Е. И. Госцевич был арестован 29 апреля 1863 года в Симбирске за то, что разбрасывал листовки с подложным царским «Манифестом». Через год Госцевич был приговорен к расстрелу, который заменили пятнадцатилетними каторжными работами в рудниках с поселением навечно в Сибири. Большинство ссыльных поляков уехало на родину в 1867—1868 годах, а некоторые из них настолько привыкли к новым местам, что остались здесь жить. Жандармы продолжали вести за ними слежку. Так, И. Кощанский, работавший в Сызрани на строительстве железнодорожного моста через Волгу, даже в 1881 году еще находился под политическим надзором.

Настоящим бедствием для Симбирска стал грандиозный пожар в августе 1864 года, истребивший значительную часть города — более полутора тысяч жилых и казенных зданий, унесший 130 человеческих жизней. Собственно говоря, это было несколько пожаров, бушевавших с 13 по 19 августа. Двоих солдат, заподозренных в поджогах, публично расстреляли. Прибывший после казни сенатор С. Р. Жданов за два года следствия заполнил все тюрьмы Симбирска предполагаемыми поджигателями, но так и не сумел выяснить действительной причины бедствия. И только 1 августа 1869 года Правительствующий сенат решил предать дело забвению⁴⁵.

Еще не улеглись среди симбирян страсти, связанные с пожарами, как 4 апреля 1866 года Россию потряс выстрел Д. Каракозова в Александра II. Реакция использовала это неудавшееся покушение как повод для репрессий против демократов, для травли и запугивания либералов. В это трудное время, вошедшее в историю эпохой «белого террора», классовая борьба и общественное движение в Симбирской губернии, как и по всей стране, ослабевают. Но ненадолго.

Голод 1867—1868 годов, резко ухудшивший и без того тяжелое положение народных масс, с новой силой поставил вопрос о необходимости ликвидации остатков крепостничества. Немаловажную роль в новом подъеме освободительного движения стали играть «Отечественные записки», которые в начале 1868 года возглавили руководители запрещенного «Современника» Н. А. Некрасов и М. Е. Салтыков-Щедрин. Именно в этом журнале появился трактат Н. К. Михайловского «Что такое прогресс?», в котором «критически мыслящие личности» призывались к активной борьбе за равноправные отношения между людьми. Прямым призывом к интеллигенции прозвучали «Исторические письма» П. Миртова (II. Л. Лаврова), появившиеся в 1868—1869 годах в «Неделе». Обращаясь к передовой интеллигенции, которую, как и Михайловский, Лавров считал двигателем прогресса, автор напоминал, что она нравственно обязана бороться за прогресс. Ведь образование меньшинства приобретено за счет порабощения огромного большинства. Эта лавровская идея долга интеллигенции перед простым людом сыграла немаловажную роль в судьбе будущих участников «хождения в народ». К этому призывало и вышедшее в журнале «Дело» исследование В. В. Берви (под псевдонимом «Н. Флеровский») «Положение рабочего класса в России».

«Властители дум», выступавшие в легальной литературе, сами не имели четкой программы радикального переустройства общества. Они советовали бороться против произвола местных властей и «мироедства» кулаков, оказывать содействие крестьянам в организации потребительских лавок, касс взаимопомощи, артелей, показательных ферм, сельских больниц и фельдшерских пунктов, юридических и агрономических консультаций. И конечно, они призывали к массовому открытию народных школ. В полемике о целях, путях развития и методах преподавания в народных училищах приняли участие Л. Н. Толстой, К. Д. Ушинский, Н. А. Корф и другие видные писатели и педагоги того времени.

«Сознание необходимости работать в народе и для народа, которому надо было «заплатить долг», который нужно было просветить и вывести из темноты и бесправия, широко охватило передовое мыслящее общество России в эту эпоху» — так характеризовала М. И. Ульянова обстановку, в которой ее отец, «одушевленный лучшими идеями», летом 1869 года решил оставить преподавание физики и математики в Нижегородской гимназии. Ему хотелось, по словам Анны Ильиничны, «поля работы пошире и хотелось применять ее не для более обеспеченных учеников гимназии, а для самых нуждающихся, для тех, кому всего труднее получить образование, для детей вчерашних рабов»⁴⁶.

Благородное стремление Ильи Николаевича было близко и понятно его жене Марии Александровне. Вот почему, когда у него появилась возможность занять должность инспектора народных училищ Симбирской губернии, Мария Александровна без колебаний оставила четырехкомнатную казенную квартиру и отправилась в незнакомый, более провинциальный Симбирск, где предстояло жить на частных квартирах, долгими неделями ждать возвращения любимого человека из нелегких поездок по селам.

22 сентября Ульяновы с детьми Аней и Сашей отплыли от Нижегородской пристани, а уже через два дня с палубы парохода с интересом вглядывались в город, живописно раскинувшийся на высоком берегу Волги.

Примечания:

¹ Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами генерального штаба. Симбирская губерния. Часть 1. Составил генерального штаба полковник Липинский. СПб., 1868, с. 46.

² По подсчетам Липинского, в губернии в 1861 году проживали 1 176760 душ обоего пола; национальный состав в процентах выражался так: русские — 72,16, мордва — 11,76, чуваши — 8,37, татары — 7,71.

³ Флеровский Н. Положение рабочего класса в России. М., 1988, стр. 220.

⁴ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 3, с. 233.

⁵ В Казанской губернии крепостные составляли около 14 процентов, а в Самарской — немногим более 15 процентов.

⁶ Липинский. Указ. соч., с. 304.

⁷ ГАУО, ф. 477, он. 1, д. 77, л. 4, 19, 46, 81 об.

⁸ Липинский. Указ. соч., с. 511.

⁹ Колокол. Газета А. И. Герцена и Н. П. Огарева. Факсимильное изд. М., 1962, вып. 2, № 68-69, 1860, 15 апреля, с. 572.

¹⁰ Архив Маркса и Энгельса, т. XI. М., 1948, с. 164.

¹¹ Вестник Московского университета. Серия IX. История, 1904, № 5, с, 53.

¹² Там же.

¹³ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 173.

¹⁴ Журналы Симбирского губернского земства сессии 1887 г. Симбирск, 1888, он. 1, с. 127.

¹⁵ Гриценко Н. П. Указ. соч., с. 197.

¹⁶ Архив Маркса и Энгельса, т. XIII, с. 183.

¹⁷ Гриценко Н. П. Указ. соч., с. 203—205.

¹⁸ Ромашин И. С. Очерки экономики Симбирской губернии XVII—XIX вв. (В помощь учителю истории средней школы.) Ульяновск, 1961, с. 34.

¹⁹ Липинский. Указ. соч., с. 37.

²⁰ Липинский. Указ. соч., т. 2, с. 13.

²¹ Колокол, вып. IV, № 108, 1861, 15 июня, с. 868.

²² Крестьянское движение 1827—1869 гг. Под ред. Е. А. Мороховца, вып. 1. М., 1931, с. 57.

²³ Линков Я. Очерки истории крестьянского движения в 1825—1861 гг. М., 1952, с. 12.

²⁴ Найденов М. Классовая борьба в пореформенной деревне (1861-1863 гг.)., М., 1955, с. 200.

²⁵ ЦГАОР, ф. 109, ой. 3, д. 2127, л. 8.

²⁶ Найденов М. Указ. соч., с. 218.

²⁷ Зайончковский П. А. Проведение в жизнь крестьянской реформы 1861 года. М., 1958, с. 78.

²⁸ Отмена крепостного права. Доклады министров внутренних дел. М., 1950, с. 287.

²⁹ Ромашин И. С. Указ. соч., с. 199.

³⁰ ГАУО, ф. 257, он. 1, д. 20, л. 4.

³¹ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 29.

³² ЦГАОР, ф. 109, эксп. 1, д. 7, ч. 40, л. 17.

³³ Там же, л. 27.

³⁴ Шестидесятые годы. М. — Л., АН СССР, 1940, с. 75.

³⁵ ЦТА ТАССР, ф. 92, он. 1, д. 8216, л. 1.

³⁶ Там же, л. 2.

³⁷ ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., 1864, д. 187, л. 37, 38.

³⁸ Вейсов П. С. Д. Д. Минаев в Симбирске. — В кн.: Д. Д. Минаев. Стихотворения. Куйбышев. 1947, с. 315.

³⁹ ЦГА ТАССР, ф. 95, on. 1, д. 94, л. 145.

⁴⁰ ГАУО, ф. 340, оп. 5, д. 104, л. 9.

⁴¹ Синцов М. М. умер в 1910 году, сохранив до последнего дня любовь к трудовому народу, верность идеалам демократического лагеря 60-х годов XIX века. Его внук — один из героев «Молодой гвардии» А. Фадеева — вместе с другими героями-молодогвардейцами Краснодона был сброшен в шурф шахты № 5.

^{42 Лемке М. Политические процессы в России 1860-х гг. по архивным документам. М. — Л., 1923, с. 47.}

⁴³ Ученые записки Ульяновского пединститута им. И. Н. Ульянова. Т. XVIII, вып. 3, 4963, с. 154.

⁴⁴ ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., д. 7, ч. 40, л. 28.

⁴⁵ Мартынов П. Город Симбирск за 250 лет его существования. Симбирск, 1898, с. 341—344.

⁴⁶ Ульянова М. И., с. 231.