КОГДА ИЛЬИЧУ БЫЛО ОДИННАДЦАТЬ
Правительственное сообщение об убийстве Александра II поступило в Симбирск по телеграфу через несколько часов после этого, небывалого для России, события. Горожане узнали о нем из печатных объявлений, расклеенных в людных местах и продававшихся в киосках.
Как видно из письма В. Н. Назарьева известному литератору П. В. Анненкову в Германию, эта весть пришла в «Симбирск во время ярмарки, при огромном стечении народа...
Мужики всячески старались добыть первое роковое объявление, платили бог знает какие деньги и увозили домой». «На гостином дворе, во многих местах базарной площади и на некоторых частных домах, — сообщали «Симбирские губернские ведомости», — развевались печальные флаги из белой и черной материи на древках, увенчанных крестом».
Весть о гибели царя, по словам генерала фон Брадке, «как громом поразила все население», а многие недоумевали, «как могло случиться такое ужасное происшествие в столице, среди белого дня... Население впало в уныние, пошли различные толки, боялись за будущее, говорили, что будет, если и ныне благополучно царствующего государя ожидает такая же участь. Все эти предположения рождались потому, что население еще не знало, что предпринято в Петербурге. Все ждали газеты, чтобы знать подробности случая, наконец, какие приняты меры на будущее».
О том, как отнесся Илья Николаевич к покушению на императора, Анна Ильинична вспоминает так: «Помню его в высшей степени взволнованным по возвращении из собора (4 марта. — Ж. Т.), где было объявлено об убийстве Александра II и служилась панихида. Для него, проведшего лучшие молодые годы при Николае I, царствование Александра II, особенно его начало, было светлой полосой, он был против террора».
Анна Ильинична хотела завязать разговор на эту важную тему с Сашей, но он предпочел отмолчаться. О причинах несостоявшегося откровенного обмена мнениями она пишет так: «...либо Саша определенно не согласился с отцом, либо он о своем, может быть, не вполне сложившемся мнении (ему не минуло еще в то время 15 лет) умолчал. И тогда либо он молчал со мной по той же причине, что и с отцом, либо, не согласившись с отцом, он молчал об этом по указанию отца, что говорить о своем несогласии ни дома, ни в гимназии не следует. Мог он, конечно, молчать и по собственной инициативе, как вообще его характеру было свойственно»1.
Правительство почти каждый день рассылало сообщения о ходе расследования обстоятельств покушения. Так, 4 марта в Симбирске были вывешены «Объявления» о том, что уже арестован «главный распорядитель злодейского преступления 1 марта» (А. И. Желябов. — Ж. Т.), что первый снаряд и царя бросил мещанин Н. И. Рысаков, а второй — «неизвестный человек, смертельно раненный на месте взрыва» (И. И. Гриневицкий. — Ж. Т.). Через день горожане узнали об аресте в Петербурге активного участника подготовки покушения Т. М. Михайлова.
Не ограничившись «Объявлениями», правительство обязало руководителей всех ведомств организовать устные разъяснения своим подчиненным. В соответствии с этим попечитель Казанского учебного округа в предписании от 4 марта директору классической гимназии, где учились Александр и Владимир Ульяновы, установил порядок проведения панихид по покойному монарху: «В девятый, двадцатый, сороковой, полугодичный и годичный дни со дня кончины». О чем говорили духовные наставники, дает представление «Слово», произнесенное законоучителем женской гимназии, а затем опубликованное в «Симбирских губернских ведомостях». Предав проклятию революционеров, проповедник к «печальным» явлениям последнего времени отнес развитие религиозного неверия в обществе, холодность многих к вере «и, напротив, излишнее пристрастие к разнообразным светским увлечениям и удовольствиям». У многих, по словам священника, наблюдается апатия к чтению «книг религиозно-нравственного содержания» и вместе с тем увлечение чтением «романов, светских журналов и книг», интерес к «изучению и усвоению всевозможных, попадающихся в этих книгах, модных теорий».
По-разному реагировали дети на разговоры взрослых о покушении на Александра II. Вспоминая об играх, в которых участвовал Володя Ульянов, сын инспектора народных училищ М. В. Фармаковский привел такой пример. Как-то, играя с товарищами, он, показывая на свой рисунок, воскликнул: «А вот убивают царя, вот летит рука, нога!..» Старушка няня остановила его словами: «Что ты, что ты, батюшка! теперь и стены слышат...»
Второго апреля А. Желябов, С. Перовская и их соратники были казнены. Генерал фон Брадке, информируя о реакции на это известие, отметил, что общество все еще не пришло «в нормальное состояние спокойствия, оно ждет новых открытий, так как предполагает, что многие из участников преступления 1-го марта еще не разысканы...». В майском отчете он вновь заявил, что общество «еще не успокоилось», что его, в частности, волнуют сведения об аресте в Петербурге офицеров и найденных там минах и подкопах. «Все газетные сообщения, — продолжал генерал, — не могут не повлиять на все слои общества, которые видят, что социально-революционная партия, как ни преследует ее правительство, все-таки еще сильна и пользуется всякими удобными случаями, чтобы принести вред правительству».
Большинство крестьян губернии считало, что царя убили помещики, и якобы за то, что он хотел дать мужикам «настоящую» волю. «Убеждение это,— писал неизвестный в плехановском «Черном переделе», — так сильно взволновало население, что во многих селах крестьяне намерены убить ближайших помещиков, как своих заклятых врагов»2. Однако в одном из сел близ Симбирска крестьяне верно поняли дело 1 марта и отказались явиться на панихиду, а смельчаки заявили: «Зачем мы будем молиться за того, кто не дал и не хочет дать нам настоящей воли... Мы уж лучше будем молиться о студентах, которые хотят для нас настоящей воли»3.
Под влиянием мартовских событий заволновались и жители слобод Симбирска. Они производили самовольные порубки леса, отказывались платить подати, избивали сторожей. Представители думы в сопровождении полицейских пытались навести «порядок», но слобожане заставили убраться их восвояси и отсрочить взимание налогов.
Напуганные симбирские жандармы проявляли рвение в «искоренении крамолы». Весной они произвели несколько обысков у политических поднадзорных, а 26 июня стражам порядка удалось задержать на улице воспитанника Самарского городского училища К. А. Глевовер-Беклевского, расклеивавшего в Симбирске собственноручно написанные прокламации революционного характера. Местные крепостники клялись в преданности трону, метали гром и молнии в адрес революционеров. Об этом свидетельствует и «грозная» статья, появившаяся в 1881 году в «Симбирской земской газете». Авторы ее прославились тем, что предложили свои средства для выдачи 100 рублей в награду каждому, кто «задержит злоумышленника», распространяющего «слухи о переделах и даровых наделах крестьянам земли».
Этот позорный почин привлек внимание М. Е. Салтыкова-Щедрина. Предупреждая одного из своих знакомых о грозящей опасности демократам со стороны крепостников, объединившихся в тайную «Священную дружину» для «истребления нигилизма», великий сатирик спрашивал его: «...читали ли Вы в «Порядке» (газете М. М. Стасюлевича. — Ж. Т.) об учреждении в Симбирске тайного общества, выдающего 100 р. за каждого превратного толкователя?» Опасаясь, что желающих заработать на доносах «радужную бумажку» найдется немало, Михаил Евграфович с горечью написал: «Ах, эта Симбирская губерния! В старину ее страною отставных корнетов называли. И были эти корнеты невежественные и жестоковыйные и держали свое знамя высоко, за что и бывали нередко сечены крепостными людьми. А теперь народились у них потомки и тоже хотят высоко знамя держать...»4
В Симбирске и губернии после убийства царя широкое распространение получило знаменитое «Письмо Исполнительного комитета «Народной воли» Александру III». В апреле 1881 года его получили по почте алатырский уездный предводитель дворянства А. Д. Пазухин, командир расквартированного в Симбирске «5-го пехотного Калужского Его Императорско-Королевского Величества, Императора Германского, Короля Прусского полка» полковник В. Л. Обер, крестьянин села Криуши С. Кузнецов и многие другие5.
Прокламации обычно получались из Казани и Петербурга. Иногда они распространялись и из Симбирска. Казак Донской области Т. Косолапов получил прокламацию «Народной воли», обращенную к казачеству. Дознание установило, что его фамилия была известна рабочим-симбирянам, приходившим на лето в хутор Калач, где жил Косолапов6.
Немало разноречивых слухов носилось относительно внутренней политики, которую изберет новый царь. Александр III в манифесте от 29 апреля внес ясность, заявив, что будет твердо охранять самодержавную власть «для блага народного от всяких на нее поползновений». Генерал М. Т. Лорис-Меликов, являвшийся более года фактическим диктатором России, был вынужден уйти с поста министра внутренних дел и шефа жандармов. Вслед за ним ушли в отставку некоторые другие министры, в том числе А. А. Сабуров. Новым министром народного просвещения стал А. П. Николаи.
Учитывая смену начальства, Илья Николаевич 1 ноября отправил попечителю округа П. Д. Шестакову новое прошение об оставлении на службе на пять лет. Попечитель обратился к А. П. Николаи: «Принимая во внимание, что директор народных училищ Ульянов постоянно отличается примерным усердием к службе и пользуется вполне заслуженным доверием местного общества, он заслуживает оставления на службе в занимаемой должности еще на четыре года, с 11 сего ноября».
Полтора месяца не было известно о судьбе прошения. 10 декабря Илья Николаевич просит попечителя округа о выдаче удостоверения в том, что, состоя на службе, не лишен права на получение пенсии за двадцатипятилетнюю выслугу. И только 30 декабря П. Д. Шестаков сообщил Ульянову, что приказом министра он оставлен на службе.
Так относительно благополучно завершился для Ульяновых этот тревожный год. Но он оставил неизгладимый след в их сознании. «Ильичу было тогда только одиннадцать лет, — писала П. К. Крупская, но такие события, как убийство Александра II, о котором все кругом говорили, которое все обсуждали, не могло не волновать и подростков. Ильич, по его словам, стал после этого внимательно вслушиваться во все политические разговоры»7.
Всех волновало тяжелое положение симбирской деревни. Спустя два десятилетия после реформы 1861 года больше 16 тысяч бывших крепостных все еще считались «временнообязанными» по отношению к своим господам. С естественном ростом населения росло число малоземельных семей, вынужденных арендовать землю у помещиков. Вместе с ростом спроса на землю поднимались и арендные цены на нее. Если в 1864 году за съем десятины земли крестьянин платил 3 рубля в год, а в 1872 — 7, то в 1881 — уже 25 рублей и выше8. Большинству безземельных и малоземельных крестьян такие расходы были не под силу, и они шли батрачить к богатым односельчанам, помещикам или подавались на заработки. Согласно официальной статистике в 80-х годах «свидетельства» на право отлучки для заработков вне места постоянного жительства получало 60—70 тысяч симбирских крестьян.
Часть из них, не редко с женами и детьми, нанимались на черную работу на близлежащие суконные фабрики, другие, в одиночку, шли в город, третьи устраивались матросами на волжские суда. Но особенно много крестьян уходило на заработки в Самарскую губернию, где цены на рабочие руки в страдную пору были гораздо выше. Поэтому иногда случалось так, что бедняки Симбирской губернии в конце лета бросали несжатыми свои крохотные поля, а сами устремлялись в заволжские степи. Но когда приток работников сюда бывал слишком большим и предприимчивые дельцы резко снижали расценки, симбирские крестьяне возвращались домой почти без заработка. Такая неудачная попытка поправить свои дела работой на стороне окончательно разоряла бедняка.
Тяжелое положение в деревне часто ухудшалось вследствие пожаров, засух, градобитий, эпидемий, появлением на полях вредных насекомых и т. п. Констатируя рост недоимок по губернии в 1884 году, симбирский губернатор в отчете объяснял причины этого следующим образом: «Увеличение недоимок, — писал он, — главным образом произошло от обеднения крестьян, вследствие плохого урожая хлебов в 1880, 1881 и 1882 годах и почти полного неурожая в 1883 году. Урожай же в отчетном году хотя и подавал надежды на успешное поступление в казну окладных сборов, но отсутствие сбыта продуктов сельского хозяйства и установившиеся вследствие того низкие цены на хлеб вынудили землевладельцев уклоняться от своевременного взноса сборов. Крестьянское же население, хозяйство которого подорвано плохими урожаями последних лет, обязано было одновременно с казенными сборами выплачивать долги»9.
Но одной из важнейших причин обеднения крестьян была эксплуатация их помещиками и кулаками. Крестьянин «С—в» в статье «По поводу кулачничества» так рассказывал об этом: «Люди, приобревшие себе звание кулаков, завелись чуть ли не в каждом крестьянском обществе. Деятельность кулаков в большинстве случаев не ограничивается одной скупкой крестьянских наделов: они эксплуатируют общественное достояние всевозможными средствами и, между прочим, денежными ссудами на общественные надобности», которые они «сужают обществу за огромные проценты10. По мнению другого автора, благодаря кулачеству появился сельский пролетариат. «Каждый крестьянин, случайно ли обедневший или разорившийся по своей вине, — пишет он, — попадает в руки местному кулаку, скупщику земельных наделов, который вносит от его имени выкуп и укрепляет за собой законным порядком выделенную землю, а обедневший и уже обезземеленный крестьянин с своей семьей ложится тяжелым бременем на сельское общество, членом которого он остается и которое обязано отвечать за него платежом всех повинностей»11. Многие из кулаков-мироедов, указывалось еще в одной заметке, скупили за последнее время по 50—200 десятин, разбогатели «и стали настоящими помещиками»12.
Для предотвращения дальнейшего разложения общины местные ее защитники требовали ввести запрет на выкуп наделов отдельными крестьянами, тогда, мол, и кулаки не смогут скупать земли, тогда и община сохранится, и пролетариат не будет образовываться. Словно пугая читателей, один из анонимных защитников общины писал: «Развитие пролетариата породило коммунизм. Общепризнано, что мы ограждаемся от пролетариата единственно общинным земельным владением, следовательно, необходимо всеми имеющимися средствами укреплять это владение»13.
По поводу намерения симбирских земцев ходатайствовать перед правительством об ограничении права крестьян продавать свои наделы в столичной газете появилась заметка, в которой корреспондент язвительно заметил, что земцы «забыли указать на самих себя, как на главных эксплуататоров крестьянского труда». По словам автора, хорошо знавшего местные дела, имения симбирских помещиков держатся на том, чтобы, «пользуясь нуждой крестьянина, подешевле сдать ему обработку своих полей. Подобная систематическая эксплуатация может выйти поважнее покупки нескольких усадеб кулаками»14.
«Симбирская земская газета» расценила эту публикацию как либерализм «самой низшей пробы», но опровергнуть фактами обвинение в эксплуатации крестьянства местными привилегированными владельцами она даже и не попыталась.
Несколько решительнее и реалистичнее были споры о преобразовании крестьянских учреждений. Либералы, воспользовавшись известным апрельским циркуляром министра внутренних дел, приглашавшим земства высказать свое мнение по этому вопросу, требовали коренной перестройки не только сельского управления, но и других учреждений и расширения полномочий земств, ликвидации сословных выборов, большей гласности в рассмотрении всех злободневных вопросов и даже — создания общероссийских земских органов хотя бы с совещательными правами.
Протоиерей А. Баратынский в статье «О крестьянском самоуправлении» писал: «Всем бросается в глаза чрезвычайная сложность губернских учреждений, не только по крестьянским учреждениям, но и по всем делам общего губернского управления». Участие губернатора во многих учреждениях, по мнению протоиерея, подает ему повод «действовать в оных в качестве начальника губернии», а от этой излишней опеки «часто нарушается, тормозится самостоятельность и независимость их действий»15. Некто «X» в «Открытом письме в общую комиссию по крестьянскому делу» высказал еще более радикальные взгляды: «В деле благоустройства крестьян весьма существенное значение имеют всеобщие выборы; верная постановка их дает большую гарантию успеха всего дела. Во всесословных учреждениях выборы сословные — нелепость». Если дворянские выборы, пояснял он, «широки и доступны», то крестьянские выборы — «опутаны, ограничены»16.
В такой обстановке общественного возбуждения комиссия, избранная Симбирским губернским земством для обсуждения преобразования крестьянского управления, приняла решение: «не ограничиваться министерскими вопросами, а войти в рассмотрение коренного преобразования крестьянских учреждений». Эта комиссия создала проект положения, согласно которому сельская община сохранялась и контроль над ней даже усиливался. Гласный Н. Крылов (отец советского академика-кораблестроителя) резко выступил против: «От множественности начальства наши деревни превратятся в военные поселения. Уменьшать и упрощать надо механизм управления, а не усложнять, как проектировано...»17. Его поддержали и другие передовые земцы, но большинство далее благих пожеланий о примирении интересов помещиков и крестьян так и не пошло. А реальная власть осталась в руках все того же исправника, от которого зависело, как говорили крестьяне, «и помиловать, и в клоповник посадить».
Примечания:
1 Ульянова-Елизарова А. И., с. 68.
2 Черный передел. Орган социалистов-федералистов. 1880-1881 rг. М.-П., 1928, с. 349-350.
3 Там же, с. 360.
4 Щедрин Н. (М. Б. Салтыков). Собр. соч., т. 9. М., Правда, 1951, с. 281.
5 ЦГАОР, ф. 103, 3-е дел-во, 1881, он. 77, д. 32, ч. 2, л. 6, 86, 128, 231.
6 Там же, од. 78, д. 590, л. 1.
7 Крупская Н. К. О Ленине, с. 32.
8 История народного хозяйства СССР. Курс лекций, М., 1960,. с. 188.
9 ГАУО, ф. 76, он. 8, д. 493, л. 78.
10 Симбирская земская газета, 1881, 9 августа.
11 Симбирская земская газета, 1881, 8 февраля.
12 Там же, 22 февраля.
13 Там же, 23 августа.
14 Там же, 11 октября.
15 Симбирская земская газета, 1881, 4 октября.
16 Там же, 28 августа.
17 Там же, 11 октября.