ВТОРАЯ РЕВОЛЮЦИОННАЯ СИТУАЦИЯ
В 1879—1881 годах в России сложилась новая революционная ситуация, главными признаками которой В. И. Ленин считал: «1) Невозможность для господствующих классов сохранить в неизменном виде свое господство; тот или иной кризис «верхов», кризис политики господствующего класса, создающий трещину, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетенных классов. Для наступления революции обычно бывает недостаточно, чтобы «низы не хотели», а требуется еще, чтобы «верхи не могли» жить по-старому. 2) Обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетенных классов. 3) Значительное повышение, в силу указанных причин, активности масс, в «мирную» эпоху дающих себя грабить спокойно, а в бурные времена привлекаемых, как всей обстановкой кризиса, так и самими «верхами», к самостоятельному историческому выступлению»1.
Возникновение повой революционной ситуации, как и той, которая имела место в эпоху падения крепостного права (1859—1861 годы), обусловлено большим комплексом социально-экономических процессов, происходивших в пореформенной России. Одной из непосредственных причин явилось обострение нужды и бедствий угнетенных классов во время русско-турецкой войны 1877—1878 годов.
Положение симбирского крестьянства, ограбленного в ходе реформы 1861 года, в последующие десятилетия значительно ухудшилось вследствие разложения общинных отношений, роста цен на землю. Во время войны тысячи мужчин были призваны в армию и ополчение. Появились новые налоги, выросли цены на продукты первой необходимости. Как на беду, один за другим следовали неурожаи.
Вот как характеризовало сложившуюся обстановку симбирское уездное земское собрание 27 сентября 1877 года: «В Симбирском уезде считается 751 семейство чинов запаса, призванных на действительную службу, в каковых семействах 2221 лицо обоего пола... из числа означенных семейств, судя по прошлому и нынешнему неурожайным годам, очень мало найдется таких, которые имели бы свои собственные средства к жизни».
Ардатовский уездный исправник в рапорте от 8 июля 1877 года на имя симбирского губернатора приводил более печальные факты: крестьяне некоторых селений Жаренской и Неклюдовской волостей «хлеб едят пополам с мякиной», целые семьи уходят просить милостыню и все же «нередко остаются голодными до трех суток». Расследование показало, что крестьяне бедствуют «не столько от неудовлетворительного урожая хлебов, сколько от безвременного по обстоятельствам и строгого взыскания повинностей»2.
Хроническое недоедание сопровождалось ростом эпидемических заболеваний, снижением рождаемости и увеличением смертности. Если, например, в 1875 году прирост населения Симбирской губернии составил 25 253 человека (при общей численности в 1274033 человека), то в 1878 году — только 4460. Причем в самом Симбирске родилось 1573, а умерло 2894 человека. «Такое падение роста населения, — отмечал местный публицист, — нельзя не приписать влиянию турецкой войны...»3
В то время, когда усердствующие урядники отбирали у крестьян последнее и заставляли их за бесценок продавать скот и пожитки, среди симбирских интендантов и купцов нашлись дельцы, наживавшие состояния на военных поставках. Начальнику губернского жандармского управления хватило работы, когда 16 апреля 1879 года поступило из Петербурга секретное предписание о содействии «высочайше учрежденной комиссии для расследования действий Полевого интендантства и Товарищества по продовольствию Действующей Армии»4.
И. Н. Ульянов хорошо знал о тех последствиях, которые породила война: ухудшилось и без того бедственное положение трудящихся, пострадало и народное образование (в частности, уменьшилось на пять количество школ в губернии, снизилось «приращение численности учащихся»). В одном из отчетных документов он так охарактеризовал эти неблагоприятные явления в 1878 году: «Первым из этих обстоятельств был неудовлетворительный урожай хлебов в прошедшем 1876 году и в отчетном 1877 г., отозвавшийся уменьшением материальных средств как обществ, так и частных лиц, содержащих училища. И еще более важным обстоятельством явились военные события, которые отвлекали не только материальные средства, но отчасти и деятелей народного образования в иную сторону»5.
Симбирский губернатор, докладывая царю о большом размере недоимок в 1878 году, оправдывал это «бедностью крестьян», пострадавших от неурожаев хлебов, падежей скота, пожаров, эпидемий и других стихийных бедствий. В них он видел и основную причину того, что за отчетный год «во всех городах Симбирской губернии количество умерших превышало число родившихся»6.
Ухудшение экономического положения крестьян, естественно, вызывало обострение классовой борьбы, правда, на новой основе и в других формах.
В эпоху «освобождения» волнения крестьян проявлялись главным образом в отказе подписывать навязываемые им грабительские уставные грамоты и в связи с нежеланием помещиков отпустить их на «волю» с одной только «дарственной» десятиной. В конце же 70-х годов брожение на селе выражалось прежде всего в требованиях «справедливого» передела земель, недовольстве теми стеснениями, которые устанавливали власти для желающих переселиться в восточные районы страны, а также в протестах против жестокого взимания податей и недоимок. Имели место и столкновения с властями в связи с отказом помещиков удовлетворить требования крестьян о пересмотре некоторых невыгодных для них условий уставных грамот или ускорения ликвидации временнообязанных отношений.
Если в 60-х годах в Симбирской губернии имели место десятки случаев открытого неповиновения целых сел и даже волостей и правительству только с помощью армейских подразделений удавалось навести «порядок», то теперь массовые выступления крестьян почти прекратились. Сказывалось расслоение деревни.
Самыми распространенными формами протеста крестьян против остатков крепостничества стали самовольные потравы и порубки на принадлежащих помещикам полях и лесах, а также поджоги их имущества.
О том, насколько упорный и ожесточенный характер принимала эта борьба, можно судить по событиям, происходившим в Жигулевской вотчине графа Орлова-Давыдова. Здесь многие годы крестьяне производили потравы, порубки и поджоги. Когда же помещик усилил охрану своих владений, бывшие его крепостные стали жечь барские постройки, лес, стога сена. Только в 1878 году они сожгли 300 возов сена, принадлежавшего графу. Тогда управляющий вотчиной набрал для охраны лесных угодий сторожей из отборно жестоких отставных солдат. Эти полесовщики зверски избивали крестьян за порубки, задерживали их скот на господских полях и возвращали только после уплаты огромных штрафов. Крестьяне сжигали дома полесовщиков, убивали их лошадей, выносили на сходе приговоры о запрете сдавать им квартиры. Они добивались того, что полесовщики отказывались от должностей, а желающих занять их место долго не находилось7.
Положение в симбирских селах характеризуется не только выступлениями крестьян против своих угнетателей. «Необходимо иметь в виду также и ту напряженную обстановку, — подчеркивает П. А. Зайончковский, — которая складывалась в деревне в 1878—79 годах под влиянием массовых слухов о «черном переделе». Эти слухи вызывали у властей большую тревогу, чем те или иные локальные крестьянские волнения»8. Стремясь как-то ослабить эти опасные толки, министр внутренних дел Л. С. Маков написал от имени царя «Объявление», подтверждавшее незыблемость частной собственности на землю. Летом 1879 года это «Объявление» было прочитано в волостях, на сходах, выставлено на видных местах в волостных правлениях, прибито на стенах у входов в церкви, а в Симбирске и уездных городах вывешено на всех рынках, торговых и базарных площадях.
Представители власти и духовенства старались поподробнее разъяснить крестьянам причины появления маковского циркуляра. Ардатовский исправник выделил при этом последние акты народовольцев против правительства. Он, в частности, напомнил «о сделанных выстрелах в государя императора» 2 апреля А. К. Соловьевым, а затем зачитал приговор Верховного уголовного суда над ним. Потом, как видно из рапорта исправника симбирскому губернатору, он пояснил, что «подобных лиц, как Соловьев, в настоящее время является весьма немало и что три личности, подобных Соловьеву, явились в Киевскую губернию, назвались там комиссарами от государи императора, где до тысячи человек крестьян разных волостей ввели через обман в заблуждение, которые записались в тайную дружину действовать насильственным образом против правительства»9.
Однако самые усердные увещевания далеко не всегда оказывали на крестьян желаемое для властей воздействие. Дело в том, что слухи о неминуемом «черном переделе» распространялись не столько пришлыми из городов «злонамеренными людьми», как это указывалось в маковском циркуляре, сколько теми из крестьян, которые еще не пришли к соглашению со своими бывшими помещиками и надеялись получить землю безденежно. Слухи о переделе земли, судя по донесениям исправников, распространялись уволенными «из действующей армии в запас армии и в отставку и преимущественно теми из них, которые находились в действующей армии в пределах Турецкои империи»10.
Зорко продолжая контролировать обстановку на селе, правительство с помощью штатных и добровольных «охранителей порядка», особо бдительно следило за политическими ссыльными и брожением среди местных разночинцев. Попрежнему в поле их пристального наблюдения были народные учители. Симбирские реакционеры обнаружили в жизни народной школы, руководимой И. Н. Ульяновым, нежелательные и якобы даже опасные явления. Одним из важнейших объектов их нападок стала Порецкая учительская семинария, детище Ильи Николаевича и единственная кузница кадров для народных училищ Симбирской губернии.
Выше приводилось высказывание жандармского полковника о том, что преподаватель словесности В. Муратов в 1876—1877 годах «вселял воспитанникам вредные идеи», вследствие чего некоторые из них были «исключены из семинарии». Действительно, такой факт имел место. Более того, после переезда В. Муратова в Симбирск некоторые семинаристы и даже их учителя были уличены в атеизме и вольнодумстве. Реакция поспешила воспользоваться этим. Одним из первых публично стал чернить земскую школу и учительскую семинарию влиятельный протоиерей А. Баратынский. Так, в «Докладной записке о положении народного образования в Буинском уезде», появившейся 6 августа 1879 года в «Симбирской земской газете», он сетовал на снижение уровня религиозности в начальных училищах и упрекнул пореченских учителей в шаткости их собственного «религиозно-нравственного направления».
Достойную отповедь священнику дал через две недели в той же газете преподаватель Порецкой семинарии А. И. Анастасиев. Он убедительно показал, что Баратынский отстаивает в вопросах народного образования «узкие сословные интересы». Илья Николаевич наверняка с одобрением читал эти строки в статье подчиненного ему педагога, где он резко критиковал выпускников духовных семинарий за то, что те, как правило, недолго служат в сельских школах и неоправданно «часто пользуются учебным временем для посторонних делу личных целей, например, на разъезды по окрестным местностям, смотрение невест и обычные при этом попойки». Разделял он и убеждение А. И. Анастасиева, что выпад протоиерея против учителей-поречан при «нынешнем возбужденном умонастроении» имеет «в общественном мнении значение доноса» и ставит задачей «до известной степени подрывать доверие к целому учреждению со стороны правительства и местного земства».
Баратынский 21 сентября выступил в газете с новой статьей, в которой, по существу, сделал новый донос на выпускников Порецкой семинарии, продолжающих гордиться «своим бывшим учителем Муратовым, который развивал их особенным образом». К сожалению, воинствующий протоиерей был не одинок. Алатырский предводитель дворянства А. Д. Пазухин, как это видно из его конфиденциального письма к попечителю Казанского учебного округа, выразил твердое убеждение, что из Порецкой семинарии выходят «нигилисты, атеисты и вообще неблагонадежные в политическом отношении, что он как председатель училищного совета и на порог школы не допустит учителей, вышедших из этой семинарии».
Анонимный автор статьи «Земское дело», опубликованной «Симбирской земской газетой» 2 декабря 1879 года, считал серьезным изъяном народных школ Симбирской губернии то, что в них «развивают ум разъяснением разных предметов чтения, относящихся к естествоведению, географии, истории, общественной жизни», но почти ничего не говорится о «великих реформах Александра II» и других «деяниях царя». Автор считает, что «настоящее положение наше исключительное: царь призывает всех и каждого бороться с появившимся злом», с «лжеучителями», то есть народовольцами, и общество не должно мириться с аполитичностью учителей в школах.
Обозреватель другой симбирской газеты характеризовал народных учителей как людей «в высшей степени отзывчатых на всякое либеральное заявление». Чтобы революционерам не удалось привлечь учителей для пропаганды среди крестьян, он требовал возвратить священникам былую главенствующую роль и вообще «приурочить школу к храму»11.
* * *
За полной драматизма героической схваткой народовольцев с правительством напряженно следили во всех уголках России.
Симбиряне буквально «до дыр» зачитывали газеты с сообщениями о покушении 31 января 1878 года В. И. Засулич на жизнь петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова (побочного сына Николая I), убийстве С. М. Степняком-Кравчинским 4 августа того же года шефа жандармов империи Н. В. Мезенцева, выстреле А. К. Соловьева 2 апреля в Александра II, сильном взрыве, осуществленном 5 февраля 1880 года С. Н. Халтуриным в Зимнем дворце, и других важных событиях политической борьбы.
Но был еще один источник информации — рукописные, гектографированные и печатные прокламации, распространявшиеся местными или приезжими подпольщиками. Много толков возникло в связи с обнаружением властями в апреле 1880 года невдалеке от здания классической гимназии, где учились Александр и Владимир Ульяновы, приклеенного кем-то на фонарном столбе «возмутительного» листка, призывавшего пролетариат разрушить буржуазное государство и вместо него построить «новый мир — «мир труда»12.
Илья Николаевич время от времени получал из учебного округа секретные циркуляры с изложением взглядов революционных кружков и организаций, списки неблагонадежных в политическом отношении студентов и учителей, которых запрещалось допускать к преподаванию в народных училищах. Довелось ему читать и подлинные нелегальные издания, причем, возможно, и в домашней обстановке. В частности, 18 января 1880 года штатный смотритель сызранских училищ К. Добролюбский получил по почте прокламацию Исполнительного комитета «Народной воли», в которой рассказывалось о нашумевшей попытке революционеров взорвать царский поезд 19 ноября 1879 года на линии Московско-Курской железной дороги, и поспешил переслать ее Ульянову.
Особо впечатляющей была та часть прокламации, где народовольцы, обращаясь «ко всем честным русским гражданам, кому дорога свобода, кому святы народная воля и народные интересы», обосновывали необходимость казни царя: «Царствование Александра II с начала до конца — ложь, где пресловутое освобождение крестьян кончается маковским циркуляром, а разные правды, милости и свободы — военной диктатурой и виселицами... Нет деревушки, которая не насчитывала бы несколько мучеников, сосланных в Сибирь за отстаивание мирских интересов, протест против администрации и кулачества. В интеллигенции — десятки тысяч человек нескончаемой вереницей тянутся в ссылку, в Сибирь, на каторгу, исключительно за служение народу, за дух свободы, за более высокий уровень гражданского развития. Этот гибельный процесс истребления всех независимых гражданских элементов упрощается, наконец, до виселицы. Александр II — главный представитель узурпации самодержавия, главный столп реакции, главный виновник судебных убийств; 14 казней тяготеют на его совести, сотни замученных и тысячи страдальцев вопиют об отмщении; он заслуживает смертной казни за всю кровь, им пролитую, за все муки, им созданные. Он заслуживает смертной казни. Но не с ним одним мы имеем дело. Наша цель — народная воля, народное благо. Наша задача — освободить народ и сделать его верховным распорядителем своих судеб». Будучи убежденным, что в ликвидации самодержавия и в передаче власти всенародному Учредительному собранию заинтересованы все русские граждане, Исполнительный комитет заявлял в конце прокламации: «Для того чтобы сломить деспотизм и возвратить народу его права и власть, нам нужна общая поддержка. Мы требуем и ждем ее от России».
Как только жандармский генерал фон Брадке узнал, что эта прокламация попала к И. Н. Ульянову, он дал нагоняй своему сызранскому помощнику: «Вы имели полное право потребовать, чтобы он (Добролюбский. — Ж. Т.) вам представил прокламацию... Подобные возмутительные воззвания не должны быть известны никому, кроме как жандармскому ведомству».
О том, что прокламация «Народной воли» попала к директору народных училищ И. Н. Ульянову, фон Брадке тут же доложил своему шефу в Петербург. «Имея в виду, что прокламация будет в руках директора народных училищ,— писал он, — я нашел нужным попросить г. директора народных училищ Симбирской губернии дать мне прокламацию для снятия копии и представления таковой вашему превосходительству». Как видно из дальнейшей переписки по этому делу, Брадке просил директора в дальнейшем не подшивать в свой архив подобные подлинники, а сразу же по поступлении передавать ему. Илья Николаевич прекрасно понимал причины беспокойства генерала. Но это были, как говорится, напрасные хлопоты: о программных целях революционных народников и методах борьбы за их осуществление он давно и в достаточной степени уже знал, как и другие люди его круга.
Между тем реакционеры продолжали атаковать последователей К. Д. Ушинского, по существу возлагая на них ответственности за то, что некоторые учителя и даже воспитанники сельских школ поддались влиянию революционной пропаганды. Но упоминая по фамилии И. Н. Ульянова и его питомцев, аноним в своих «Письмах земца» сетовал, что до недавнего времени обучение в народных школах «шло рука об руку с религией», а ныне «благодаря людям, посвятившим себя народному образованию», этот союз ослабел. Подчеркивая опасность этого явления для судеб отечества, благонамеренный обыватель вместе с тем призвал читателей-единомышленников предпринять меры к тому, чтобы сельская школа «не отвлекала воспитывающееся поколение от отцовских и дедовских занятий».
Вот в такой сложной обстановке, 11 ноября 1880 года, Илья Николаевич встретил двадцатипятилетие своей службы. В этот же день согласно правилам того времени он отправил попечителю Казанского учебного округа прошение об оставлении его на службе еще на пять лет.
Попечитель округа П. Д. Шестаков наложил на прошение благоприятную резолюцию: «Представить во внимание к его весьма полезной и усердной службе». Однако новоназначенный министр просвещения А. А. Сабуров согласился оставить «директора народных училищ Симбирской губернии действительного статского советника Ульянова на службе только на один год...». Много лет спустя Анна Ильинична, комментируя это жестокое решение министра, писала: «Деятельность Ильи Николаевича стала подпадать под подозрение... Это косвенное неодобрение его деятельности было очень тягостно для Ильи Николаевича. Предстояло быть оторванным от дела всей жизни, тревожила, кроме того, перспектива остаться с большой семьей без заработка»13.
Представить тягостное состояние Ильи Николаевича к началу 1881 года нетрудно. Одиннадцать лет он трудился в Симбирске с полной отдачей всех сил и способностей. А в награду — неодобрение его службы самим министром. Но этот неожиданный удар не сломил его воли. Зимой, как обычно, Илья Николаевич осматривал сельские школы, затем готовил к печати годовой отчет о состоянии народного образования в губернии.
В воскресенье 1 марта в Петербурге произошло событие, ошеломившее всю Россию: был убит Александр II.
Примечания:
1 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 26, с. 218.
2 ГАУО, ф. 76, он. 2, д. 161, л. 1, 16.
3 Календарь Симбирской губернии на 1880 г. Симбирск, 1880, с. 59.
4 ГАУО, ф. 855, on. 1, д. 36. л. 15.
5 Ульянов И. Н. Отчет о состоянии начальных народных училищ Симбирской губернии за 1877 гражданский год. Симбирск, 1879, с. 35.
6 ГАУО, ф. 76, оп. 8, д. 310, л. 7.
7 ГАУО, ф. 76, оп. 8, д. 315, л. 1.
8 Зойчковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870 -1880 годов. М., 1964, с. 13.
9 ГАУО, ф. 76, оп. 8, д. 345, л. 27.
10 Там же, л.. 25.
11 Волжский вестник, 1879, 14 марта.
12 ГАУО, ф. 855, on. 1, д. 1395, л. 21.
13 Юбилейный сборник памяти, Ильи. Николаевича Ульянова (1855—1925 гг.). Пенза, 1925, с. 9 (в дальнейшем — Юбилейный сборник).